3. ТАЛАНТЛИВЫЙ РЕДАКТОР

Есть и такие, причём говорится это без малейшей иронии. Парадоксом является то, что талантливый редактор в конечном счёте приносит значительно больше вреда, нежели редактор-идиот. Талантливый редактор способен довести до ума и вытащить любую самую провальную вещь. Худосочный творец быстро понимает, что за его спиной стоит настоящий талант и, следовательно, можно не задумываться о том, чтобы писать хорошо. Навалял как придётся, скинул полуфабрикат на руки редактору и можешь почивать спокойно. А сон разума, как известно, рождает чудовищ.

Самым талантливым, едва ли не гениальным редактором в русской литературе XX века был Самуил Яковлевич Маршак. И именно ему мы обязаны появлением многих литературных монстров. По призыву Горького пришла в литературу Антонина Голубева. Малограмотная рабфаковка проделала определённую работу, собрав материал о детских годах С.М.Кирова, но что делать с этим материалом решительно не представляла. Самуил Яковлевич практически нацело переписал опус Голубевой «Мальчик из Уржума», обеспечив ей таким образом пожизненную ренту и запустив в литературу безграмотное и агрессивное существо. Кстати, сама Голубева, как и следовало ожидать, люто ненавидела своего благодетеля, отзываясь о нём самым неуважительным образом.

Конечно, это крайний случай, но немалое количество дутых авторитетов запущено в литературу талантливыми редакторами.

Особенно страшно, что графоман, в отличие от многих достойных писателей, непременно обладает огромной пробивной силой, и если талантливый редактор сделает ему хоть одну приличную, не книгу даже, а просто вещичку, графомана из литературы будет не изгнать.

Однажды на семинар Стругацкого явилась некая дама. Фамилию её я успел позабыть, помню лишь, что звали её Ниной. Что понадобилось женщине Нине на семинаре фантастов — неведомо, поскольку к фантастике она отношения не имела, а сочиняла коротенькие сказки. Стругацкий прикрепил женщину Нину ко мне. Почему-то Борис Натанович считал меня добрым человеком и назначал опекуном всех самых бездарных сочинителей. Встречались, конечно, и толковые авторы, но бездари все доставались мне. Женщина Нина восприняла назначение серьёзно и принялась забрасывать меня рукописями. Сочинения эти оставляли удручающее впечатление, Нина не просто не умела писать, она не владела словом катастрофически, разве что Александр Тишинин (тоже мой подопечный) мог поспорить с ней по части графомании. И в то же время среди сорока сказок оказалась одна, написанная чистым языком, единственная сказка, не имевшая надоедливой морали и не рассыпающаяся сюжетно на десяти строках. Значит, может?

И я начал работать. Я сидел с этой дамой, разбирая её труды по косточкам, показывал ляпы, благоглупости, штампы и красивости. Женщина Нина перелопачивала тексты так, что иной раз от них попросту ничего не оставалось, но то, что получалось взамен, было ещё хуже. В какой-то момент я не выдержал и, выбрав сказку не столь безнадёжную как прочие, переписал её своей рукой, слово за слово, объясняя, почему в каждом отдельном случае было выбрано то или иное слово. Женщина Нина кивала, а потом унесла листок с текстом в качестве образца. Не помог и образец, лучше писать Нина не стала. По счастью, в скором времени Нина уехала из Ленинграда, и я вздохнул свободно.

Однажды, на семинаре я поделился недоумением: как же так, одна сказка замечательная, а прочие — сущее барахло. Услыхав мои сетования, Галина Усова — переводчик, поэтесса и автор нескольких фантастических рассказов, спросила:

— Эта сказка случайно не «Сад без земли»? Так я её Нине переписала от слова до слова. Думала она хоть что-то поймёт…

— Значит, теперь у Нины две хорошо написанных сказки, — сказал я.

Примерно через год женщина Нина вновь появилась в городе и пришла ко мне в гости. Делилась планами, рассказывала, что собирается вступать в Союз писателей. У неё уже было семнадцать публикаций: в газетах, журналах, альманахах и коллективных сборниках. «Сад без земли» был опубликован девять раз и «Капелька» (та сказка, что переписал я) — восемь. Эту бы энергию, да на мирные цели!

Вот я и думаю, а если бы женщине Нине попался кто-то уровня Маршака и переписал бы он ей не сказочку на полторы странички, а целую повесть?

Виталий Иванович Бугров величайший подвижник российской фантастики, вместе с тем создал целый ряд авторов, которые нашу фантастику отнюдь не красят. Сейчас нередко можно услышать, что «Сезон туманов» Гуляковского или «Чёрный человек» Головачёва были вполне прилично написаны, и чего это впоследствии авторы начали гнать такую пургу? Да они всегда гнали пургу, просто те произведения, что составили их имя, написаны в соавторстве с редактором. Талантливый редактор, кроме того, развращает писателя, если тот недостаточно твёрдо придерживается правила, всё делать самому. Автор, уверенный, что за ним приберут, не считает нужным писать чисто, быстро обзаводится барственными чертами и перестаёт ловить мышей, спускаясь до уровня самых презираемых ремесленников.

Признаюсь в ужасном преступлении: я сам был редактором и, случается, грешу этим до сих пор. В те поры, когда только ленивый не занимался у нас издательской деятельностью, мы вздумали издавать журнал фантастики «Магистр». Издателем и спонсором был свежесозданный «Фонд истории науки», поэтому обязательным условием было, хотя бы в первых номерах давать повести и рассказы, посвящённые чему-нибудь научно-историческому. Задачка, прямо скажем, не простая. И тут один знакомый приносит повесть, попадающую в десятку. Действие происходит на некой планете, все жители которой сидят на деревьях и поголовно занимаются историей науки. Самой науки давно нет, но научная деятельность бурлит.

Обрадованный, я схватил повесть и, не читая, поставил её в первый номер. Конечно, так делать было нельзя ни в коем случае, но ведь я и не был профессионалом, а автора знал не только лично, но и по публикациям в «Уральском следопыте», где была опубликована очень неплохая повесть. Но когда я начал внимательно читать нередактированный текст!..

Нет, автор не был графоманом, не был бездарностью, он просто не считал нужным хоть сколько-нибудь работать над рукописью. Зачем? — редактор исправит!

Тогда у меня ещё не было строгих взглядов на редактуру, и я уселся править. Разумеется, мне и в голову не могло взойти отдать повесть в печать, не согласовав все изменения, и я заранее ужасался, представляя сколько денег придётся заплатить за междугородние разговоры, ведь автор жил весьма далеко от Ленинграда. И вдруг, — о счастье! — я узнаю, что он приезжает в Ленинград. Я немедленно зазываю автора к себе, вытаскиваю исчирканную карандашом рукопись и предлагаю ознакомиться с правкой. Я был готов к обидам, мордобою, вообще к чему угодно, но не к тому, что произошло. Автор лениво листанул пару страниц и проговорил:

— Что тут смотреть? Вполне приличная работа. Мне нравится.

— Там дальше есть не только сокращения, но и текстуальная правка, даже смысловая…

— Что ты беспокоишься? Всё нормально, я тебе доверяю.

Исправленная рукопись осталась непросмотренной. Зачем? Ведь её редактор смотрел…

«Магистр» так и не вышел в свет, а примерно через полгода автор повести позвонил мне и просил прислать отредактированную рукопись, поскольку он собирается издать её за свой счёт. Конечно, мне лестно, что кто-то столь высоко ценит мой профессионализм, но считать этого человека ПИСАТЕЛЕМ я не могу. Его имени я не называю здесь по единственной причине, он бросил литературу и уже несколько лет как не написал ни строки, претендующей на художественность, за что я ему очень благодарен.

Однако, вернёмся к Виталию Ивановичу Бугрову. Как должен был поступать он? Не публиковать неапробированных авторов? Но и без того «Уральский следопыт» был единственной в стране площадкой молодняка, а первая публикация редко входит в золотой фонд. Взять хотя бы первый опубликованный рассказ Святослава Логинова, увидавший свет благодаря Виталию Ивановичу. Прямо скажем — не шедевр. А ведь много лет эта единственная публикация грела мою душу, помогая не сдаться в самые чёрные застойные годы.

Конечно, публиковать начинающих нужно. Но не править и не улучшать, а отметить ошибки, уродства, штампы и красивости и вернуть рукопись для исправления (не для доработки!). И если окажется, что автор меняет одни кракозябры на другие, — отказываться от публикации, невзирая на лихо закрученный сюжет. В конце концов так несложно увидеть, обладает ли новичок чувством слова… Однако, Виталий Иванович правил. Правил Гуляковского, правил и меня; слишком уж распространена профдеформация среди редакторов. Когда через твои руки прошла тысяча рукописей, каждую из которых нужно довести до ума, становится слишком легко резать по живому. В моём рассказе Виталий Иванович отрезал концовку, привинтив другую, взятую не то из Варшавского, не то из Шекли. Возможно, так и впрямь лучше, но я этого не писал. Кроме того, было изменено название рассказа.

Когда-то я, фэн, сочиняющий первые рассказики, обратил внимание, что у всякого фантаста, опубликовавшего хотя бы пяток рассказов, обязательно есть произведение, название которого начинается на букву «п». И тогда я дал страшную клятву, что ни одно моё фантастическое произведение на эту букву не начнётся. Я и сегодня не нарушил этой клятвы, хотя и понимаю её никчемушность. Но в те времена я относился к таким вещам очень серьёзно. И вот выходит из печати моя первая публикация, рассказ «Грибники». Я открываю журнал и вижу название: «По грибы».

Я не соврал, говоря, что много лет кряду факт публикации в журнале грел мою душу, но за эти годы и ни разу не открыл журнала и не перечитал рассказ, название и концовка которого принадлежат не мне, да и в середине фигурируют какие-то кибермозги, о которых мне ничего не известно. Не стану и врать, будто публикация в «Уральском следопыте» стала причиной появления у меня псевдонима, но одной из причин было то, что у Святослава Логинова нет фантастических произведений, названия которых начинаются на букву «п».

Кстати, когда я, во время выяснения отношений с «Северо-Западом» рассказал эту душераздирающую историю, все лица повернулись в сторону господина Петрушкина, а Дмитрий Ивахнов спросил:

— А кто у нас предлагал заменить название «Земные пути» на «Пути земные»?

И почему редактор всегда умеет ударить в самую больную точку?