Много вещей получило название от собственных имен. Я имею в виду не такие названия, как ванька-встанька — игрушка, мишка — медведь, кукла-медвежонок, иван-да-марья — полевой цветок или фомка — отмычка, или наконец наша знаменитая ракетная установка катюша. Таких названий вообще немного, и все они того же порядка, что имена, которые мы даем домашним животным — кот Васька, корова Машка, конь Карагёз. Разница лишь в том, что тут дается человеческое имя единичному животному, а там — целому разряду вещей.

Гораздо многочисленнее названия, данные вещам по именам или фамилиям их изобретателей.

Маяковский в своем «Левом марше» обращается к револьверу, как будто называя по фамилии:

Разворачивайтесь в марше!
Словесной не место кляузе.
Тише, ораторы!
Ваше слово,
товарищ маузер.

Маяковский здесь не каламбурит, а олицетворяет оружие как истинного товарища революционного народа. Но фактически Маузер, как и Наган, а раньше Браунинг и Кольт — фамилии изобретателей разных систем пистолета.

Шрапнель — фамилия английского генерала, введшего новый вид бомбы, заряженной картечью, Дизель — немецкий инженер, сконструировавший нефтяной двигатель. Ундервуд, Ремингтон — конструкторы пишущих машин. Вестингауз — изобретатель известного пневматического тормоза. Баббит — инженер, составивший новый металлический сплав. Макинтош — шотландский технолог, нашедший способ делать ткани непроницаемыми для воды, прорезинивая их. Форд — американский капиталист, организовавший массовое производство дешевых автомобилей. Лорд Сандвич, страстный игрок, не желая отрываться от карт для ужина, придумал новый, удобный вид бутерброда: ломтик телятины, ветчины или сыра между двумя ломтиками хлеба, чтобы не пачкать рук.

Имя французского маркиза Бешамель сохранилось в названии белого соуса (к телятине), имя французского маршала Пралин — в пирожном пралинэ: оба были лакомки и держали искусных поваров. Беф-строганов назван в честь богача гастронома графа Строганова.

Личными именами назывались иногда и предметы моды:

Надев широкий боливар,
Онегин едет на бульвар, —

рассказывает Пушкин. Генерал Боливар — знаменитый вождь южноамериканских колоний, отколовшихся от испанского государства в 1819 г. (его именем называется республика Боливия). Он был встречен с восторгом в Париже, когда приехал туда вскоре после этого, и его живописная широкополая шляпа (сомбреро) была в большой моде в 20-х годах XIX века. Именем графа Альмавивы, персонажа из комедии «Женитьба Фигаро» Бомарше, назывался черный испанский плащ.

Брюки галифе получили название от фамилии французского генерала, сделавшегося героем парижской буржуазии после жестокого подавления им Коммуны в 1871 году. Френч — походная куртка особого покроя — от фамилии английского фельдмаршала, главнокомандующего британскими войсками во Франции в 1915–1918 годах.

Мансарда — полу чердачное жилое помещение — представляет имя архитектора XVII века, сообразившего, что если скат крыши (крутой и высокий в старину) в верхней половине сделать более пологим, то можно выкроить полуэтаж (с несколько наклонной наружной стеной). Знаменитая гильотина — изобретение французского доктора Гильотена, чье имя пишется по-французски Гильотин (Guillotin): изобретатель предложил свою «машину» революционному правительству Франции в 1791 году.

Такие слова-имена создались естественно путем сокращения. Сначала говорили ружье Винчестер, ружье Шаспо, часы Брегет, шкаф Буль и т. д., потом просто винчестер, брегет, буль. В западноевропейских языках это облегчалось еще тем, что фамилии в них не склоняются и в случаях таких сочетаний играют роль как бы прилагательных. По-русски нельзя сказать мясо Строганов или отопление Аммосов, рысаки Орлов, как сказали бы французы, или Рентген-лучи, как сказал бы немец. По-русски можно только сказать аммосовское отопление, орловские рысаки, рентгеновские лучи, мясо по-строгановски или строгановское мясо, как есть пожарские котлеты, изобретательницей которых была жена станционного смотрителя Пожарского, знакомая Пушкину. Зато русский язык позволяет образование производных от собственных имен, например, толстовка, берданка (ружье системы американца Бердана, принятое в русской пехоте в 1869 году), тимофеевка (кормовая трава).

Личными именами являются и некоторые названия цветов. Бегония названа в честь французского любителя ботаники Бегона; магнолия в честь французского ботаника Маньоля, чье имя пишется Магноль (Magnol); георгин в честь петербургского ботаника Георги; но в то же время это цветочное растение (только что привезенное впервые из Америки) названо было в честь шведского ботаника Даля далией. Камелия получила свое название по фамилии итальянского миссионера Камелли, привезшего луковицы этого цветочного растения из Японии в 1791 году.

Много названий минералов произведено от фамилий людей, открывших или изучивших их, например, доломит по имени французского инженера Доломьё, волластонит по имени английского физика Волластона, гадолинит по имени русского академика Гадолина; химический элемент, редкий металл, обнаруженный в этом минерале, получил название гадолиния. Уральский драгоценный камень александрит, замечательный тем, что меняет зеленый цвет на красный в зависимости от освещения, назван так в честь Александра I. Некий ботаник, не знавший русского языка, дал одному растению нелепое название павловния — в честь Анны Павловны, которая была дочерью Павла I и женой голландского короля Вильгельма; так или иначе, название вошло в европейскую ботаническую номенклатуру.

В ряде научных и технических терминов увековечены имена ученых. Гальванизмом названо химическое возбуждение электрического тока в честь итальянского врача Гальвани, впервые натолкнувшегося (случайно) на это явление, когда он заметил с удивлением, что лягушечьи лапки, подвешенные на медных крючках к железным перилам балкона, иногда вдруг судорожно сокращались.

Именами знаменитых физиков и математиков названы единицы электротехнических мер: вольт, ампер, ватт, ом, кулон, гаусс, генри, фарада.

Того же порядка и именование наших самолетов по фамилиям славных конструкторов — Лавочкин, Ильюшин, Яковлев, Туполев.

Во многих случаях имена литературных и исторических персонажей получили нарицательное значение. Можно сказать: «Он настоящий Обломов» — по лености, инертности, «прямой Хлестаков» — по развязной, беспардонной безответственности своих претензий, «чистый Плюшкин» — это о скареде, «Отелло» — о ревнивце, «Наполеон» — по решительности, диктаторским замашкам. У Тургенева есть повести: «Степной король Лир» и «Гамлет Щигровского уезда», у Лескова — «Леди Макбет Мценского уезда», в которых изображаются типы и ситуации, подобные шекспировским.

Любой типический и достаточно известный персонаж может сделаться таким прообразом. Такими мировыми типами стали Дон-Жуан, Дон-Кихот, так что создались даже производные слова: донжуанский, донжуанство, донкихотство, донкихотствовать. В XIX веке называли ловеласом любителя волочиться за женщинами, в пушкинское время — соблазнителя. Ловелас (Lovelace) — фамилия героя в «Клариссе Харлоу»; этот роман англичанина Ричардсона получил большую популярность в начале XVIII века.

Подобным образом имя Иуды, предавшего по евангельской легенде Христа за тридцать серебряных монет, превратилось в нарицательное имя и стало значить предатель, продажная душа; Ирод — царь иудейский, по рассказу евангелиста, велел убить одиннадцать тысяч младенцев в расчете, что в их числе окажется Христос: его имя стало означать жестокого человека.

Имя древнегреческого мифического богатыря Геракла (в латинской форме Геркулеса) означает силач: «настоящий Геркулес», «геркулесовское сложение». Мегера была древнегреческим духом, мстившим за убийство: ее имя снизилось до значения злой, сварливой женщины. Равнозначный древнеримский образ фурии выродился в понятие рассвирепевшей женщины.

Всевидящее стоглазое чудовище древнегреческой мифологии Аргус — теперь его именем назовут неусыпного, зоркого стража. Мифический Цербер (латинская форма), трехглавый пес древнегреческого царства мертвых — с медной глоткой и железными зубами, унижен до роли свирепой сторожевой собаки. Полулегендарный Крез, царь Лидии (в Малой Азии), впервые в VII веке до нашей эры начал чеканить монету, притом золотую; теперь Крезом называют несметного богача.

Античная мифология была в большом почете в старину, и некоторые ее имена были использованы наукой. Древний обитатель Италии, пастух и земледелец, чтил Фавна, хозяина лесов и пастбищ и их населения — зверей, существо вроде нашего русского лешего, только, может быть, более благодушное. Самое имя Фавн значит по-латыни благодетель, попечитель; очевидно так называли его, чтобы снискать его расположение. Он изображался в виде бородатого мужчины, нижняя часть тела которого покрыта густой шерстью, а на голове небольшие рожки; иногда имеется и хвост. Женской парой Фавну явилась Фауна, не то жена, не то сестра. Естественно было сделать эту богиню животного мира музой зоологии. Знаменитый шведский натуралист Линней, создатель научной зоологии, описал — по-латыни, как было в обычае в то время — животный мир Швеции, и выпустил его в 1746 году под заголовком «Шведская Фауна». Так как сочинение это охватывало все виды животных Швеции и явилось основным руководством, которому подражали последующие описания животных других стран, то фауна стало научным термином со значением животный мир.

По аналогии с этим удачным термином для обозначения растительного мира взяли имя Флора: так звали римскую богиню весны и растительности. Флора образовано от основы флор (цвести).

Греческая мифология рассказывала об исконной вражде Земли и Неба, о великом мятеже матери-Земли с ее детищами, Гигантами и Титанами, против Неба-Зевса и небесных богов. Зевс разгромил мятежников ударами молнии; они ниспровергнуты в преисподнюю, задавлены огромными горами. Один из Титанов, Атлас, или Атлант, осужден держать на своих плечах столбы, на которых покоится небесный свод.

В древней греческой поэме «Одиссея» говорится об Атланте, который за свои преступления

…один подпирает громаду
Длинноогромных столбов,
раздвигающих небо и землю.

Уже в древности Атлант изображался несущим на плечах весь земной шар. Что могло быть более наглядным символом географии? Неудивительно, что первый альбом географических карт имел своим фронтисписом (заглавным рисунком) гравюру, изображавшую гиганта с земным шаром на плечах. И альбом этот носил заглавие (по-латыни, конечно) «Атлас, или космографические размышления о здании мира».

Составил его и издал в 1585 году известный картофаф Крамер, по национальности фламандец; его имя в переводе на латинский, как было в моде в то время, — Меркатор, что значит торговец, как и немецкое Крамер. Крамеру принадлежит составление общей карты обоих полушарий, в которой полусферы математически переданы на плоскости. Эта карта до сих пор известна как карта Меркатора.

Альбом был венцом пятидесятилетней работы Меркатора, законченной, когда картографу было 73 года. Но в то время в католических странах опасно было заниматься наукой. Несмотря на свой преклонный возраст, Меркатор был арестован церковной прокуратурой (инквизицией) вместе с другими учеными. Из них двое были сожжены на костре, двое зарыты живыми в землю, один повешен. Меркатору удалось бежать в Германию, где протестантизм предоставлял больше свободы мысли.

При таких трудностях и опасностях научной работы понятно, что долголетний труд Меркатора, бывший в то время единственным, сразу стал знаменитым и руководящим, и с ним прочно вошло в европейскую терминологию и имя титана-земледержца, удачно использованное, — aтлас стал названием сборников географических карт, а потом так стали называть и альбомы чертежей, планов и т. д.

Позднее, в XVIII веке, в Италии введены были в архитектуру стоячие мужские фигуры мощного телосложения, поддерживающие головой и руками фронтоны зданий, балконы, выступы, как, например, в портале Санкт-Петербургского Эрмитажа. Их назвали атлантами.

Со словами aтлас, атлант не имеет ничего общего aтлас — название плотной гладкой шелковой материи; это слово, как и самая ткань, восточного происхождения и значит по-арабски лишенный ворса.

Вулкан был древнеримским божеством огня, богом-кузнецом и плавильщиком. Естественно было приписать извержение Везувия (близ Неаполя) или Этны (в Сицилии) его работе: это Вулкан плавит руду в своей огромной домне и оттого дым, пар и пепел поднимаются тучами над огнедышащей горой, и расплавленные шлаки изливаются из ее кратера лавой.

Наше вулкан прямо повторяет имя римского бога, но в значении огнедышащей горы это слово впервые употреблено в XVII веке в итальянской форме волькано.

Новым производным явился глагол вулканизировать — подвергать каучук действию жара для придания ему твердости.

Верховному божеству древних римлян, Юпитеру, не так повезло. Правда, его именем названа самая крупная планета нашей системы.

Затем в переносном значении оно выражает высшую степень величия. «Не человек, Юпитер!» — говорит Гоголь. Но нарицательно юпитерами называются просто мощные фонари, употребляемые при киносъемках и для освещения сцены.

Еще обиднее грозным Титанам, восставшим некогда против богов. Теперь титаном называется кипятильник для воды. Титаном назван также химический элемент, тугоплавкий металл: его примеривают к стали для придания ей прочности.

В «Одиссее» рассказывается, как героя и всех его спутников едва не погубили Сирены. Кто услышит их сладостное пение, тот заслушивается и забывает все на свете. А корабль уносится течением, разбивается об острые камни. Но хитроумный Одиссей нашел способ услышать пение Сирен и все-таки избежать гибели. Он залепил уши всей своей дружине воском, чтобы они не могли слышать, а себе велел связать руки и ноги, чтобы слышать чудное пение, но не иметь возможности действовать всем на погибель.

Древняя фантазия изображала сирен полуженщинами-полуптицами. Образ этих обольстительниц был перенесен на женщину сначала в смысле комплимента, но затем это название приобрело отрицательный характер, обозначая женщину, завлекающую мужчин из корыстных расчетов.

В христианской мифологии древняя пара сирен превратилась в пару райских птиц: Алконост — птица печали, вестница смерти, и Сирин — птица радости, вестница жизни. Алконост — это, конечно, альциона, название морской птицы, которая, по древнему поверью, вила гнездо на гребнях волн, а Сирин — древняя сирена. Но видимо тут произошло недоразумение, и образы поменялись ролями: альциона считалась предвестницей тихого моря и счастливого плавания, сирена же была гибельна для мореходов.

Наконец сиреной называется с недавних пор особый гудок, производящий длительный, воющий звук, слышный на далекое расстояние. Ленинград наслушался этого зловещего воя за годы блокады, когда звук сирены был сигналом тревоги, возвещая населению о воздушных налетах и бомбежках. Но до войны он служил главным образом для морской сигнализации ночью или в тумане. В тревожном вое этой сирены не было ничего завлекающего, но основанием для наименования, видимо, был беспокойный звук, связанный с опасностью.

Паника означает теперь общее смятение, при котором многие люди теряют голову и неспособны больше ни соображать, ни действовать целесообразно. Это «панический ужас», безотчетно и заразительно охватывающий людей и обращающий их в «паническое бегство», которому могут поддаться даже и очень храбрые, если не обладают сильной выдержкой. В этих выражениях еще сохранилось ощущение жуткого страха, причина которого непонятна. Слово паника древнее и имеет интересное происхождение. Оно выросло из пастушеского быта. Божеством стад мелкого скота — коз, овец (потому что крупный скот был редкостью в гористой Греции) — был козлоногий Пан. Его представляли себе в образе получеловека, полукозла. Позже этот образ был христианством перенесен на черта.

От доброго расположения этого хозяина горных рощ и стад многое зависело для древнего пастуха. Отобьется овца от стада — не так-то легко ее отыщешь. А вечер в южных странах наступает быстро. Не сыщешь до темноты, останутся от овцы рожки да ножки. Вот тут-то очень может помочь Пан, если захочет. Он ведь здесь у себя, он бродит кругом. Слышишь? Вот ветка хрустнула как будто под чьей-то ногой, где-то свистнуло или ухнуло что-то, или листва зашелестела, или птицы вдруг сорвались с дерева. Конечно, это Пан проходит мимо. И пастуху становится жутковато, хотя Пан ему, в общем, свой брат, не то, что высшие боги, восседающие где-то далеко, на вершине Олимпа.

Случается, что необъяснимый испуг охватывает внезапно стадо. Вдруг, будто что-то укусило овцу или козу, она шарахается в сторону со всех ног. И тотчас все стадо приходит в смятение. Напрасно пастух дудит в свирель, кричит, свистит собаке, тщетно собака пытается забежать вперед. Сам косматый вожак — козел или баран, потерявший вдруг всю свою важность, опрометью скачет, куда попало, а за ним вслепую, теснясь и толкаясь, мчится все остальное стадо.

«Что за притча? — Никто, как Пан, — думает пастух. — Верно, я мало сыру ему положил на корявый пень, что служит ему алтарем».

Этот непонятный внезапный и общий испуг всего стада и назывался поэтому паническим, то есть пановским. Но такие безотчетные, стадные страхи бывали и у людей, тем более ночью, когда вдруг что-то послышится, привидится, почудится: то ли шаги кругом то ли бряцание оружия — захвачены врасплох, окружены отрезаны! — и смятение охватывает всех, и они бегут — часто как раз навстречу гибели. Потом смущенно переминаются и чешут себе затылки:

— Бог его знает, как это вышло. Та паникa дэл?н! — что по-русски: Видно, дело Пана!

Так возникло слово паника.

Евангелие передает следующую притчу — нравоучительный рассказ Христа:

Некоторый человек был богат, пышно одевался и пиршествовал блистательно. Был также нищий, именем Лазарь, который лежал у ворот богача в рубище и струпьях и радовался объедкам, перепадавшим ему от стола богача. И псы лизали гной его.

И вот умер нищий и был отнесен ангелами в рай. Умер и богач и оказался в огне адовом. И в муках он поднял глаза и увидел Лазаря рядом с Авраамом (родоначальником еврейского племени). И воскликнул:

— Отец Авраам, сжалься надо мной, пошли Лазаря, чтобы он омочил палец свой в воде и охладил язык мой, ибо я мучаюсь в пламени.

Но Авраам сказал ему:

— Вспомни, что ты получил благую долю в жизни, как Лазарь злую. Теперь он здесь утешается, а ты страдай.

В другом месте Евангелия рассказано о воскресении Христом некоего Лазаря — совсем другого, о болезни которого он был извещен, но которого не застал уже в живых.

Оба эти образа — Лазаря-нищего и Лазаря-больного, сблизились под влиянием церковных проповедей и призывов к благотворительности и милосердию к бедным и несчастным: и того и другого фигурально называли лазарями.

Средние века отличались твердым общественным разделением. Не только сословия были резко разграничены и замкнуты, но и различные профессии распределялись по наследственным цехам. Были цехи литейщиков, бочаров, суконщиков, портных, врачей и т. д. И у каждого цеха были свои обычаи, праздники и свой святой-покровитель. В своего рода цехи объединялись и воры, и нищие. И покровителем нищих был святой Лазарь.

Нищие имели свои места на церковной паперти и пели там духовные стихи. Но специальной их песней был стих о Лазаре, пересказ евангельской притчи.

Жил на свете славен богатырь,
Пил, ел сладко, ходил хорошо.
Было у богатого злата-серебра,
Не было у богатого спасенной души.
Как был же у богатого родимый брат,
Убогий старик Лазарь во гною.
Приходил тот Лазарь к брату под окно
Закричал, завопил громким голосом:
— Милостивый братец, богат человек,
Христа ради, сударь, напои-накорми!
Срамным словом богач брату отказал
И убогому Лазарю сам приговорил:
— Как ты меня можешь братом называть?
Как ты меня смеешь родным нарицать?
Этакого брата в роде моем нет,
Этакого срамного слыхом не слыхать.
Есть у меня братья, каков я сам,
У которых много злата-серебра — и так далее.

Отсюда выражение лазаря петь, в смысле клянчить, жалобиться, прибедняться.

Особенно знамениты были своими нищими города Италии. Неаполитанские и римские лаццарони (lazzaroni) — что значит нищие, босяки, одетые в живописные лохмотья, в которые они гордо драпировались, проводили всю жизнь на рынках и папертях в полном безделии и беспечности, живя случайными, сомнительными заработками.

В романе Гюго «Собор парижской богоматери» очень картинно описано, как в средневековом Париже объединение нищих во главе со своим «королем» имело достаточно сил, чтобы штурмовать главный парижский собор, чтобы выручить запертую там Эсмеральду.

Но святой Лазарь был покровителем не только нищих и убогих. У него было еще более мрачное ведомство — прокаженные. Проказа — неисцелимая накожная болезнь — была занесена с Востока крестоносцами и паломниками, ходившими на поклонение к «святым местам» в Палестину. Под впечатлением этой невиданной и страшной восточной болезни струпья и гной нищего Лазаря были поняты как признаки проказы. Таким образом Лазарь-нищий превратился в Лазаря-прокаженного, сделался покровителем прокаженных.

Какой-либо изоляции и карантина тогда не было. Не было и специальных больниц или убежищ для этих отверженных.

Забота о них предоставлялась церкви и благотворительности. Прокаженные ходили на свободе, но одетые в длинные мешки с прорезами для глаз и с бубенцами, предупреждавшими встречных о приближении страшного гостя.

Но уже в XI веке создался рыцарско-монашеский орден «гостеприимцев святого Лазаря», открывший в Иерусалиме специальный приют для прокаженных. По уставу глава ордена, «великий магистр», должен был сам быть прокаженным. Название этих рыцарей, посвятивших себя уходу за больными — госпитальеры, что означает гостеприимцы, отсюда возник термин госпиталь, которым у нас стали называть больницу определенного назначения: военную, тюремную. Так возникли старинные больницы. Самой известной была Больница святого Лазаря в Париже, основанная в XII веке. В XVI веке она вошла в состав большого монастыря, в XVIII веке обращенного в государственную тюрьму. Здесь был заключен Бомарше тотчас после первого представления знаменитой своей комедии «Женитьба Фигаро». Здесь Андрэ Шенье писал свои последние стихотворения в ожидании эшафота. Со времен Наполеона это — женская тюрьма, но называется по-прежнему «Святой Лазарь».

Ну, казалось бы, достаточно, чтобы создать слово лазарет. Три Лазаря плюс проказа. Нет, нужно было еще более грозное бедствие — чума.

Чума явилась в Европу в XIV веке, принесли ее беженцы из греческих и итальянских городов Крыма. Она распространилась отсюда на Грецию, Италию, Францию, Германию, Испанию, Англию и Скандинавию. Посетила она и Москву. С тех пор ужасная «черная смерть» проходила не раз по Европе. Особенно губительно косила чума людей в Данциге в 1427 году, в Париже в 1466 году, в Лондоне в 1499 и 1563 годах, в Москве в 1570 году (считалось, что погибло более 200 000 человек).

Чаще всего, однако, чума вспыхивала в Италии, стоявшей на перепутье к Востоку. Естественно, что здесь впервые возникла идея карантина — итальянское quarantena (карантин) образовано от quarantine (сорок): подразумевается сорок дней изоляции. Заслуга учреждения первого карантинного поста принадлежит Венеции. Здесь в начале XV века был устроен специальный чумной госпиталь. Устроен он был на островке Марии Чазаретской (назван так по церкви имени этой святой). Поэтому этот чумной карантин-госпиталь чуть было не получил название «Назарет». Но популярность святого Лазаря была гораздо древнее и шире, чем Марии Назаретской, известной только в Венеции. И вот вместо назаретского дома или убежиша создался лазаретский.

И слово король создалось по ошибке. В сущности это просто германское имя Карл. Но ошибка эта продиктована была историей.

Прежде всего, это был не просто Карл. Это был Карл Великий, первый император средневековой Европы, объединивший под своей властью Францию, Италию и Германию. Все западнославянские племена были непосредственно соседями его обширной державы.

Перейдут ли бодричи или лужичане на западные берега Лабы (Эльбы) — против них выступают войска Карла. Двинутся ли чехи за Влтаву — и тут войска Карла идут навстречу. Переправятся ли моравы через Дунай — и здесь войска Карла стоят на другом берегу. Тронутся ли словаки от Тиссы, или хорваты от Дравы, или словинцы от Савы — всюду им заступали дорогу войска Карла.

От северного моря до южного, какие бы страны и племена ни встречались славянам на их границах, они оказывались подвластными Карлу.

И все эти славяне, и их отцы, и их деды воевали и мирились с этим Карлом. Не может же один человек жить три поколения! Им казалось, что это не имя, а титул, вроде хана или кесаря. А Карл действительно правил сорок шесть лет (с 768-го по 814-й год).

Имя Карла гремело по Европе. Он был не только грозный военачальник и победитель, он создал великое государство, он обратил в христианство ряд племен, построил много городов, крепостей, церквей и монастырей, провел дороги через горы и реки, дремучие леса и непроходимые топи. О деяниях его складывались песни и легенды.

Одно обстоятельство в особенности прославило его имя у славян. Западные славяне долгое время находились в зависимости от аварского ханства, гнездо которого было расположено в нынешней Венгрии. Древнерусская летопись еще знала предание о тяготах аварского ига. И вдруг грозных аваров не стало. Это внезапное избавление поразило народное воображение, как чудо, и память о нем дожила до времени киевского летописца. «Погибоша аки обре» (погибли, как авары), то есть сразу и полностью, — это выражение стало поговоркой, как у нас до сих пор говорят: «пропал как швед под Полтавой», разумея полный разгром блестящего полководца, шведского короля Карла XII в 1709 Году войсками Петра Великого.

Виновником чудесного избавления славян от ненавистных аваров был Карл Великий, разгромивший аварские полчища и при содействии славянского князя Войномира уничтоживший ханские Укрепленные становища в конце VIII века.

Вот почему имя Карла приобрело широкую известность и славу у славян. Оно распространилось и приобрело значение государь западных стран. И когда князь чешский, а затем и князь польский вступили в более тесную связь с Западной Европой и стали западноевропейскими государями, они, естественно, объявили себя королями. Болгарский князь, соперничавший с Византией, принял византийский титул царя.

Русь, оставшаяся чуждой этому западноевропейскому объединению и политически независимая от Византии, сохранила за своими князьями старое звание с великим князем киевским во главе.

Имя Карл получило в славянских языках различные формы: в болгарском, сербском, словацком, чешском — краль, в польском и кашубском — кроль, в русском — король, то есть совершенно так же, как мы имеем болгарское глава, польское глбва, русское голова или мраз, мроз, мороз. Но эти формы развились из исконных общеславянских слов голва, морз диалектически. Имя же Карл стало известно славянам некоторое время спустя, уже после распадения общеславянского языка на особые наречия или даже языки. Этот любопытный случай еще не получил полного объяснения. С другой стороны, имя Карл представляет вариант германского керл, значившего муж, может быть и витязь и вождь, в таком случае оно могло быть усвоено еще в общеславянском языке, задолго до Карла Великого. А имя грозного императора только придало этому древнему заимствованию новое значение западный государь.

Любопытный пример совсем другого рода представляет происхождение слова силуэт.

Легкомысленный и распутный французский король Людовик XV истощил до крайности государственную казну своими прихотями. Как известно, его девизом было: после меня хоть потоп! Финансы и хозяйство были расстроены. Все, что возможно было обложить налогами и пошлинами, было обложено, и увеличить сборы было невозможно.

Между тем не только король требовал денег для своих удовольствий, но и государство нуждалось в них, тем более что шла война. В этом безвыходном положении все надежды были возложены на искусство нового министра финансов, которого звали Силуэтт (Silhouette), и у которого действительно были новые интересные идеи в голове.

До этого времени сбор налогов сдавался на откуп отдельным лицам, которые вносили в казну заранее обусловленную сумму, получая за это право взыскания налогов непосредственно с населения. Это освобождало государство от необходимости содержать огромный штат сборщиков податей, инспекторов и бухгалтеров, позволяло ему не зависеть от фактического поступления сборов. Но, конечно, откупщики на этом сильно наживались.

Силуэтт, основываясь на удачных финансовых операциях Английского банка, объявил, что организует акционерное общество, которому будет предоставлено управление государственными монополиями. Новизна идеи и выгоды, которые объявление сулило акционерам, вскружили головы всему Парижу и всей Франции. Возбуждение было таково, что толпы людей буквально осаждали особняк, в котором принималась подписка на акции, и люди не только несли туда все свои капиталы и сбережения, но даже продавали и закладывали имения, дома и вещи, чтобы купить побольше акций. Даже бедняки несли Силуэтту свои жалкие сбережения.

В несколько дней раскуплено было семьсот тысяч акций по тысяче франков каждая, и казна получила огромную по тому времени сумму в семьдесят два миллиона франков. Это произвело ошеломляющее впечатление. Силуэтт был объявлен гением, волшебником.

Но этот успех был гибельным. Король вообразил, что Силуэтт действительно изобрел способ добывать десятки миллионов в недельный срок, и что миллионы реально принадлежат казне. Его расточительности уже не стало удержу. Между тем деловую организацию такого необычайного и сложного предприятия никак не удавалось наладить. Напротив, казнокрадство дошло до невероятных размеров.

Силуэтту недоставало ни делового опыта, ни административной решимости. Между тем чиновники были недовольны и завистники не дремали.

Первая же заминка в выплате процентов (дивиденда) вызвала панику. Вспомнили разорение, вызванное незадолго до того подобными же операциями с откупом, разрабатывал которые шотландский экономист Джон Лоу, приглашенный французским правительством в 1716 году.

Крах был столь неожидан, быстр и шумен, как и успех. Опять такие же толпы осаждали особняк акционерного общества, но уже с требованиями возврата денег. Силуэтт сидел на министерском кресле всего полгода. Он пролетел блестящим метеором и исчез с политического горизонта.

Этот быстрый взлет и падение гения и волшебника, его короткая и бурная карьера произвели большое впечатление. «Появиться, как Силуэтт», «исчезнуть, как Силуэтт» стало поговоркой. Силуэтт стало образом скоропалительного и вместе эффектного дела. Поэтому, когда вскоре после этого появилась манера делать теневые изображения лица, фигуры и т. п., очень эффектная и вместе с тем быстрая, ее назвали на манер Силуэтта (a la Silhouette), а затем и самое изображение и темное очертание предмета получило название просто силуэта.

Так по случайному совпадению понятий образ яркого «метеора» превратился в темную тень.

Обладатель большого поместья в Ирландии, граф Ирн был очень доволен, когда взял себе в управляющие отставного кавалерийского капитана, англичанина по фамилии Бойкот. Сам он редко посещал свой замок, а управляющие-ирландцы никак не могли угодить ему. Как он ни требовал, чтобы они повысили арендную плату, все они писали и лично докладывали ему, что это никак невозможно, что крестьяне едва сводят концы с концами, что хозяйство у них примитивное, что земля запущена, что такая арендная плата держится по всей Ирландии и тому подобное. А если граф настаивал, управляющие просили их уволить.

Англичанин-капитан был не таков. Видно было, что это человек твердый и решительный. Он, может быть, и слыхал кое-что о трудностях земельного вопроса в Ирландии, но не придавал этому значения. Чтобы он, чистокровный британец, дворянин, капитан королевской кавалерии, не сумел справиться с какими-то жалкими ирландскими крестьянами! «Я умею топнуть ногой», любил говорить он.

Так он сразу и заявил крестьянам-арендаторам:

— Я человек твердый. Никаких поблажек больше не будет. Все, на что граф имеет право по закону, я буду взыскивать неукоснительно.

Крестьяне испуганно глядели на него, кланялись. В то время, в 1880 году, в Ирландии еще держались старинные отношения. В помещике видели не только хозяина земли, которому полагалось отдавать половину урожая, но и естественного покровителя, входившего в нужды своих крестьян. Законов никто не знал, даже графские управляющие. Жили по старине, по обычаю, иногда недостаточному, часто неопределенному. Крестьяне привыкли пользоваться господским выгоном, собирать валежник в господском лесу, а если нужно, то и выпросить, а то и просто срубить деревцо-другое на оглобли или починку крыши, или получить семян на посев.

Теперь все это было отменено, поставлены сторожа, и за нарушение господского права привлекают к суду. А уж о том, чтобы скостить с арендной платы вследствие неурожая или болезни, не может быть и речи. Делового капитана не трогают старинные обычаи: что крестьяне торжественно приносят в замок первый сжатый сноп и первинки своих овощей; что молодые после венчания приходят с поклоном и приносят свадебный каравай с налепленными на нем фигурками из сусального золота; что поселяне собираются у ворот танцевать и петь в праздничные дни. Это все вздор, которым капитану некогда заниматься. И крестьяне уходили обиженные.

Но это были только цветочки. Беда настала, когда капитан объявил новые арендные условия на будущий год. В новых договорах было обложено платой все, что только находилось в границах имения: пользование выгоном, рекой, дорогой; сбор валежника, грибов и ягод; ловля рыбы. Для внесения арендной платы установлены были жесткие сроки, а просрочка влекла начисление пени. Никакие возражения и просьбы не действовали. Имение оценивается в такую-то сумму, обложено таким-то налогом, значит оно должно приносить столько-то дохода.

Крестьяне не знали, что делать: подписать договоры — значило попасть в тяжелую кабалу, которая грозила полным разорением; отказаться — означало покинуть родное место и искать где-то счастья — всей деревней. Это было неслыханно, немыслимо.

Как раз незадолго перед этим была создана и начала свою деятельность «Национальная лига» — организация, в задачу которой входила защита крестьян от притеснения помещиков. В ответ на отчаянный призыв крестьян Лига обратилась к управляющему и к самому графу Ирну с требованием отказаться от новых договоров. Но капитан ответил коротко, что он человек твердый и умеет топнуть ногой. А граф не удостоил Лигу ответом.

Тогда Лига объявила капитану войну, вернее блокаду, призывая не только окрестное население, но и всю Ирландию встать на защиту гуманности и справедливости.

Ирландцы — народ горячий, с пылким воображением. Тут эти черты характера оказались кстати.

Началось с того, что крестьяне Ирна отказались подписывать договоры. Капитан хладнокровно объявил по всей окрестности, что приглашает новых арендаторов. Никто не являлся. Он послал публикации во все газеты. Никто не отозвался.

Между тем Лига перешла в наступление. Она призвала все население Ирландии отказаться служить в имении Ирна и вообще иметь какое-нибудь дело с капитаном-управляющим и всеми средствами препятствовать ему во всем. Все служащие-ирландцы немедленно покинули усадьбу; остались только личный слуга, привезенный капитаном из Англии, и старик-садовник — шотландец.

Положение их стало очень трудным. Нельзя было ничего приобрести ни в окрестных деревнях, ни в ближайшем городе — приходилось ездить подальше, где капитана и его слуг не знали в лицо. Но организация блокады становилась все шире и все строже, и вскоре во всей области не осталось даже жалкой лавчонки или мастерской, где бы трем отверженным из замка Ирн согласились что-нибудь продать или сделать.

Почта капитана перестала доставляться. У всех ворот и въездов в имение стояли караулы. Слуга и садовник не решались выходить из дому. Только сам управляющий храбро выезжал верхом. Но стоило ему показаться, как раздавался набат, и вся деревня, не исключая и женщин и детей, выбегала на улицу. Его встречали улюлюканьем, осыпали бранью, забрасывали грязью, палками и камнями. Он проезжал через деревню, как будто его гнали сквозь строй.

Однажды, когда камень разбил ему лицо в кровь, капитан остановил лошадь и вынул револьвер. Но тогда поднялся такой рев ярости и толпа кинулась на него с таким остервенением, что он едва успел ускакать, чтобы не быть растерзанным в клочья.

После этого он больше не выходил из имения. Но он не сдавался.

Так как не оставалось никакой надежды на вызов новых арендаторов, то капитан решил вести хозяйство наемными рабочими. В Ирландии он, конечно, не мог их получить. Он выписал их из Англии. Тогда военные действия обострились. Капитану пришлось организовать собственную почту, собственный транспорт для доставки продовольствия и всего необходимого для ведения хозяйства. Нужно было держать караулы на всех полях, но всей усадьбе и в лесу. Рабочие не смели показаться в деревне, боялись даже отходить от усадьбы. Да и здесь они не чувствовали себя спокойно. Ежедневно им устраивались какие-нибудь неприятные сюрпризы. То загонят скот хлопушками в пшеницу, то испортят воду в колодце, то выпустят и распугают птицу так, что и не собрать ее, то свалят стог сена в реку. Охотников на такие выдумки было сколько угодно — добровольцы являлись со всей Ирландии.

Рабочие не выдерживали такой непрерывной осады, и партия за партией мрачно уходила обратно, провожаемая до станции улюлюканьем и насмешками. Число драк, которые при этом происходили, нарушало все законы статистики.

Одно время капитан оставался совершенно один в огромном замке, во всей усадьбе, и в бессильном гневе видел в окно, как во дворе с хохотом и проклятиями жгли или вешали на виселицу его чучело.

Он считал, однако, своим долгом закончить хозяйственный год. И он добился присылки еще одной партии рабочих, чтобы собрать урожай. Но ожесточение крестьян дошло до такого предела, что кое-как собрать урожай удалось только под защитой двух сотен вооруженных солдат. Тотчас после этого капитан уехал.

Эта необычайная война, ведшаяся с таким упорством с обеих сторон, вызвала всеобщее внимание. Имя сомнительного героя этой упорной борьбы — капитана Чарльза Кеннигема Бойкота — стало популярным термином. Возник глагол бойкотировать — это значит применять тактику такой борьбы. И слово бойкот вошло во все языки Европы.