Даже если наибольший интерес вызывает деятельность тамплиеров в Европе, не будем забывать, что их существование прежде всего связано — и оправдано — с крестовыми походами. Иначе говоря, не было бы крестовых походов — не было бы и тамплиеров. Правда, иногда фразе придают противоположное звучание: без тамплиеров не было бы и крестовых походов. В этом-то и заключается вся двойственность существования ордена. Он был основан в Иерусалиме — а также в Труа. Он был создан, чтобы воевать на Ближнем Востоке, — но действовать также и в Западной Европе. Он был не только военным, но и монашеским орденом. Он был неотъемлемым орудием официальной политики папы римского и европейских государей, но одновременно тайным воинством, чьи цели до сих пор неизвестны. Тамплиеры были братством рыцарей-монахов, сражавшихся и умиравших во имя торжества христианской веры, но также группой лиц, отрекавшихся — это неоспоримо — от Христа. Они были общиной верующих, горделиво носивших на плащах символ Красного креста, но в то же время разношерстной толпой, стекавшейся в орден со всех уголков Европы и плевавших на распятие. Правда, что знамя тамплиеров, знаменитый Босеан, было черно-белым. Лучшего символа не найти, чтобы передать всю двойственность ордена Храма. Если, конечно, речь не идет об одной и той же реальности с двойным лицом.

Настало время изучить условия, в которых зародился орден тамплиеров, и каковы были мотивации его первых основателей.

Условия — крестовый поход. 27 ноября 1095 года пап Урбан II, только что прибывший в Южную Францию с целью ускорить продвижение реформирования Церкви (которую начал его предшественник Григорий VII), выступил с проповедью на провинциальном соборе в городе Клермоне. Перед собравшимися аббатами и епископами, среди которых можно было заметить нескольких светских сеньоров, он обрушился на клириков, торгующих церковным имуществом. Папа также осудил знатных мирян, в том числе и французского короля Филиппа I, за то, что они погрязли в праздности и роскоши и преступают установления Господни, нарушая мир Божий и сражаясь из корысти и тщеславия, как худшие из разбойников. Но любой грех можно искупить, и грешнику всегда открыта дверь к спасению. Вот тогда-то Урбан прямо с «макиавеллевской» ловкостью указал путь к спасению души: вместо того чтобы убивать своих братьев христиан, рыцари — которые только одно и умеют, что воевать, — должны отправиться в Святую Землю освобождать Гроб Господень. «Да станут отныне воинами те, кто раньше были грабителями. Пусть справедливо бьются против варваров те, кто в былые времена сражался против братьев и сородичей. Ныне пусть получат вечную награду те, кто прежде за малую мзду были наемниками. Пусть увенчает двойная честь тех, кто не щадил себя в ущерб своей плоти и душе».[18]

Этот красноречивый призыв — без сомнения, тщательно подготовленный — был тут же услышан. В конце XI века по всей Европе, и особенно во Франции, сословие мелкой знати и рыцарства было многочисленным и беспокойным. По правде говоря, никто не знал, что делать с этими буйными и алчными воинами. И вот теперь им представился случай удовлетворить свои запросы и утолить воинственный пыл к наибольшей выгоде для всех. Они могли бы приобрести добычу и новые земли, осесть на захваченных территориях. Вместо того чтобы навлекать на себя гнев королевского правосудия и порицание Церкви — за которым последовали бы анафемы, отлучения и грозные напоминания о Страшном суде, — смутьянам предоставлялась редкая возможность загодя получить пропуск в рай. Нельзя сказать, что такое случалось впервые. История знает множество подобных обещаний. Когда отдельные индивиды чересчур досаждают своему народу, грозя ему изнутри, их высылают наружу. Коннетабль Франции Бертран Дюгеклен точно так же поступил с Большими компаниями в эпоху короля Карла V. В период Третьей республики власти аналогичным образом избавлялись от нежелательных элементов, посылая их в африканские или азиатские колонии. Польза от такого метода двойная: во-первых, можно добыть для нации новые земли; во-вторых, люди, отправленные в завоевательный поход, могут выжить, могут умереть, но любом случае, обратно уже, как правило, не вернутся!

Крестовый поход явно устраивали ради сходных целей. И дело не меняет то, что его втиснули в рамки «духовности», выдвинули на первое место прославление Христа и спасение христианских душ. Позднее крестоносное движение переродится, превратившись в экономическое предприятие, даже если Людовик IX Святой и преподнесет крестоносцам урок нравственного поведения. Но в данный момент речь шла — по крайней мере, внешне — о том, чтобы избавить Европу от нежелательных рыцарей, «инвестировав их» в будущее. Будущее, которое было весьма многообещающим. И конечно, призыв, брошенный папой на Клермонском церковном соборе, встретил необычайно горячий отклик. Воодушевленные, но беспорядочные толпы бедноты пустились в путь, спрашивая друг друга на каждом привале, не Иерусалим ли виднеется впереди. Но вслед за этими народными массами, грабившими и убивавшими евреев в долине Рейна, крестьян в Венгрии и подданных византийского императора, к Константинополю стягивались рыцари из Франции, Англии, Нидерландов и нормандской Италии. Византийский император Алексей Комнин, обеспокоенный создавшейся ситуацией, поспешил переправить их в Малую Азию. Пусть грабят других! Под другими подразумевались турки, захватившие малоазиатский регион в 1071 году. Победив турок в 1097 году, крестоносцы ворвались в Сирию с севера, осадили Антиохию в 1098 году и взяли штурмом Иерусалим 13 июля 1099 года. Опьяненные победой, они перебили все население Святого города. Среди погибших были и мусульмане, и евреи, и даже христиане. Иерусалим захлебнулся в крови. Но лучше, чтобы рыцари устроили бойню в Иерусалиме, чем в Париже или Провене.

Вот тогда-то и возникли первые христианские королевства Ближнего Востока. Готфрид Бульонский, предводитель победителей, отказался от королевской короны, которую ему предлагали соратники, и удовольствовался титулом защитника Гроба Господня. Но спустя год он умер, и первым королем Иерусалимским стал его брат Балдуин, граф Эдесский. Некоторые крестоносцы вернулись в Европу, исполнив свой обет — освободили Гроб Господень и совершили паломничество в Иерусалим. Ведь крестовые походы все же по сути своей были паломничествами, хоть и отправлялись в них вооруженными до зубов. Все-таки путь пилигримов по Европе вовсе не был тихим и безмятежным, учитывая опасности, подстерегавшие путника XI века на дорогах.

Другие крестоносцы, добыв себе земли, остались жить в Палестине и Сирии. Кроме того, христианам надлежало подготовить другие паломничества. Как только удалось освободить Святые места, жители Европы испытали прилив религиозного рвения: толпы пилигримов отправлялись в путь, чтобы помолиться на могиле Спасителя. Таким образом, возникла насущная необходимость организовать прибытие путников, обеспечить им проживание и безопасность: ведь далеко не все из тех, кто жаждал узреть Гроб Господень, были воинами и на все готовыми авантюристами. Однако доставшимся крестоносцам землям постоянно грозили набеги мусульман, укрепившихся в двух стратегических пунктах — Тире и Аскалоне. Борьба, если не сказать война на уничтожение, велась между двумя враждебными лагерями, и передвигаться по дорогам к Иерусалиму было очень опасно. Главный тракт, который вел от Яффы к Иерусалиму через равнину Рамлы, стал полем непрекращавшейся битвы. Кроме того, наплыв паломников привлекал не только торговцев «сувенирами», но и разбойников, охочих до чужих кошельков. Поэтому обычно пилигримы отправлялись в дорогу группами и платили наемникам за охрану и сопровождение.

Конечно, в Святой Земле уже существовал институт, посвятивший себя заботе о странниках: орден госпитальеров. Мы мало что знаем о возникновении этого ордена. Официальная история, составленная в последующие годы, гласила, что госпитальеры вели свое происхождение от самого Иоанна Крестителя. Определенно можно сказать только одно: орден госпитальеров был образован примерно в то же время, что и Иерусалимское королевство, где-то в 1099 или 1100 годах. Первоначально орден состоял из монахов или мирян, подчинившихся монашескому уставу (как правило, бенедиктинскому). Они принимали, предоставляли кров, кормили и, в случае необходимости, лечили путников в своих домах или монастырях. Но миссия госпитальеров была исключительно гуманитарной. Они довольствовались ролью, которую уже давно исполняли в Европе различные монашеские ордена по отношению к пилигримам.

Однако в Святой Земле ситуация складывалась несколько иная, поскольку события разворачивались на вражеской территории. В 1113 году папа римский Пасхалий II особой буллой утвердил создание независимого ордена, который стал называться орденом «Гостеприимного дома Св. Иоанна Иерусалимского». Многие сказали бы: опять Св. Иоанн. Да, но речь идет не о Иоанне Крестителе и не о Иоанне Евангелисте, а об Иоанне Милостынщике. Он родился на Кипре в знатной семье, имел в браке несколько детей, но после смерти супруги роздал свое имущество бедным и стал епископом Александрийским. Помогая неимущим, Иоанн подал пример необычайного милосердия. Умер он в 617 году на Кипре. Именно выбор в качестве патрона этого подвижника, посвятившего жизнь служению другим, свидетельствует об истинных целях ордена госпитальеров. Сразу после своего официального учреждения орден открыл гостеприимные дома по всей Европе, в Сен-Жиль-де-Гард, Пизе, Бари и Таренто, то есть в портовых городах, откуда корабли отплывали в Святую Землю. Орден госпитальеров стал своего рода международной организацией, занимающейся благотворительной деятельностью. Даже если впоследствии госпитальеры и стали военным орденом, то все равно на них нельзя было возлагать поручения по защите дорог, ведущих в Иерусалим.

Именно тогда на авансцене появился Гуго де Пейен, выходец из мелкой шампанской знати. «В год 1119 несколько благородных рыцарей, преисполненных покорности перед Господом, благочестивых и богобоязненных, вверили себя в руки патриарха ради служения Божьего, поклявшись, что желают жить сообразно уставам каноников, соблюдая целомудрие и отказавшись от всякой собственности». Этот рассказ принадлежит перу архиепископа Тирского Вильгельма, бывшего канцлера Иерусалимского королевства. Но надо учитывать, что Вильгельм родился только в 1130 году и не был современником первых тамплиеров. Он написал об ордене спустя много лет, опираясь на то, что слышал. Тем не менее он был первым, кто вообще что-либо написал о возникновении ордена. Столетием позже Жак де Витри, епископ Акры, вернулся к тем же событиям: «Произнеся перед патриархом Иерусалимским торжественный обет, они обязались защищать пилигримов от разбойников и грабителей, охранять дороги и служить в войске господина короля. Они жили в бедности, целомудрии и повиновении, как то делают белые каноники. Их руководителями стали два уважаемых человека, Гуго де Пейен и Годфруа де Сент-Омер». Впервые автор четко и ясно высказался относительно целей и задач нового ордена: им надлежало охранять дороги Святой Земли, по которым двигались паломники. Именно таких защитников Иерусалимскому королевству сильно недоставало в XII веке: госпитальеры, «специализировавшиеся» на приеме и размещении паломников, не могли выполнять подобные задания. Но Жак де Витри жил спустя столетие после описываемых им событий. Выходит, у нас нет убедительных доказательств, что Гуго де Пейен и его соратники действительно занимались обеспечением безопасности дорог и паломников.

Долгое время спорили, был ли Гуго де Пейен родом из Шампани или Ардеша (как утверждают отдельные историки, ссылаясь на довольно сомнительную хартию). По правде сказать, к делу это отношения не имеет. В любом случае, точно известно, что он был владельцем фьефа, полученного от графа Шампанского, в Пейене, примыкавшего к таинственному «восточному лесу», неподалеку от Труа, коммерческого и интеллектуального центра, где все еще действовали последователи еврейской каббалистической традиции. Одним из наиболее способных приверженцев этого направления показал себя знаменитый Кретьен де Труа, вероятно крещеный еврей. Рыцарь и сеньор Монтиньи, Гуго также был хозяином земель под Тоннером. Он был женат и имел сына Тибо, который позднее стал аббатом монастыря Сен-Коломб де Труа. Иначе говоря, Гуго де Пейен был мелким сеньором и, возможно, принадлежал к младшей ветви шампанской династии. Кроме того, он входил в число родственников семейства Монбар, откуда происходил сам Бернард Клервоский. Мы практически не знаем, чем занимался Гуго до 1104 года: в этот год Гуго выпало сопровождать графа Гуго Шампанского в экспедиции в Святую Землю. Неизвестно, когда он вернулся обратно. Но есть надежные данные, подтверждающие, что 1114 году Гуго де Пейен вернулся в Палестину в свите графа Шампанского и остался там навсегда. В 1119 — или в 1118 году, поскольку узнать точную дату не представляется возможным, — он вместе с несколькими единомышленниками основал будущий орден тамплиеров. Хронист Гильом де Нанжи упомянул об этом событии одной фразой: в это время «в 1120 году» возник «орден воинства Храма, которым руководил его магистр Гуго».

Теперь займемся соратниками Гуго. Их было совсем немного. По словам Жака де Витри, «вначале всего девять человек приняли столь благочестивое решение, и на протяжении девяти лет они служили в мирском платье, одеваясь лишь в то, что давали им христиане». Цифра девять вызвала немало споров, и некоторые исследователи считают, что речь идет о символическом числе. Девятым большим арканом Таро является Отшельник, а в древней нумерологии Зодиака под цифрой девять находится рак — мистический и тайный символ. Однако с трудом верится, что на протяжении девяти лет численность тамплиеров не возросла: ведь им приходилось выполнять миссию, для которой, несомненно, участников требовалось значительно больше. Если верить свидетельствам той эпохи, поддержание безопасности и порядка на дорогах было срочным и жизненно важным делом. Но как девять рыцарей, пусть даже невероятно отважных и ловких, могли успешно реализовать подобную задачу в столь нелегких условиях?

Споры вызывает и другой эпизод истории ордена. Кому принадлежит инициатива создания воинства Храма: Гуго де Пейену и его соратникам, давшим индивидуальный обет, или королю Иерусалимскому, его военачальникам и церковным властям Палестины? Ясного ответа на этот вопрос нет. Если верить Вильгельму Тирскому, то девять рыцарей просто хотели стать монахами, чтобы служить Господу и спасти свои души, «и только затем сеньор патриарх и епископы возложили на них первую миссию во искупление их грехов: они должны были охранять дороги и тропинки от разбойников и захватчиков, чтобы спасти паломников». Итак, выходит, что основным желанием девятерых рыцарей все же было принять монашеский постриг. Принося слова торжественного обета, они не подразумевали никакой конкретной цели. Но можем ли мы всецело доверять Вильгельму Тирскому, который недолюбливал тамплиеров?

Как бы то ни было, по словам Жака де Витри, «король, его рыцари и сеньор патриарх преисполнились сочувствия к этим благородным людям, все бросившим ради Христа, и дали им кое-какое имущество и бенефиции, чтобы помочь в их нужде и ради спасения душ дарителей. А поскольку у них не было ни церкви, ни дома, где они могли бы обретаться, король разместил их в своем дворце, возле Храма Господня. Аббат и каноники Храма выделили рыцарям землю неподалеку от дворца: и потому их позднее стали называть тамплиерами (людьми Храма)».

Итак, нет никаких сомнений: в тот момент, когда восемь рыцарей приняли решение стать воинами-монахами, они еще не знали, что будут жить в Храме Господнем — или, по крайней мере, поблизости от него, и уж тем более не имели никаких намерений на этот счет. Название «тамплиеры», таким образом, возникло случайно и значительно позднее. Все вышеперечисленное делает бессмысленным любой эзотерический комментарий в отношении как самого Храма, так и всей его символики, якобы предопределившей дальнейшую деятельность ордена. Но в реальности еще рановато выносить какие-либо суждения о том, каковы были глубинные мотивации Гуго де Пейена и его соратников.

Девять лет, последовавших за основанием ордена, покрыты мраком неизвестности. Впрочем, известно, что в 1120 году граф Фульк Анжуйский, будущий король Иерусалимский, высадился на побережье Святой Земли и остановился у тамплиеров. Он подарил им тридцать анжуйских ливров. А в 1126 году граф Гуго Шампанский присоединился к рыцарям Храма. Крайне сомнительно, чтобы тамплиеров по-прежнему оставалось девять человек: как видно из приведенных фактов, орден начал приобретать определенное значение и принимать дары от благожелателей. Именно тогда Гуго де Пейен в сопровождении пяти рыцарей вернулся в Европу, чтобы выполнить три задачи: рассказать всем о своем ордене, добиться его признания у церковных властей Запада и пригласить в братство рыцарей-монахов новых кандидатов. Орден Храма вступал в очередную фазу своего развития.

Очевидно, что Гуго де Пейен пользовался серьезной поддержкой. Сам король Балдуин II Иерусалимский убедил его поехать в Европу и снабдил необходимыми для путешествия средствами. Более того, Гуго де Пейен был другом одного из самых могущественных французских сеньоров графа Шампанского, который не преминул походатайствовать за тамплиеров в самых высоких кругах Европы. Вполне возможно, что Гуго де Пейен побывал в Риме и встречался там с папой Гонорием II. Эта встреча могла стать решающей для составления устава нового ордена. Но церковный собор, которому предстояло решить участь тамплиеров, был созван в Шампани, в кафедральной церкви города Труа, 14 января 1128 года.

Председателем собора был легат папы во Франции, кардинал Маттео Альбано. Участие приняли архиепископы Санский и Реймский со своими викарными епископами, множество аббатов, в том числе Гуго Маконский, аббат Понтиньи, Стефан Градинг, аббат Сито и Бернард Клервоский, впоследствии прославившийся под именем Св. Бернарда. На заседаниях собора также присутствовали Тибо Блуаский, граф Шампанский, его сенешаль Андре де Водемон и граф Неверский. Гуго де Пейена сопровождали братья-рыцари Годфруа де Сент-Омер, второй основатель ордена, Пейен де Мондидье, Аршамбо де Сент-Аманд. Жоффруа Бизоль и некий Роланд. После дискуссий и уточнения деталей устав ордена был признан. Отныне тамплиеры стали законной организацией.

Трудно не заметить, что за этой яркой удачей Гуго де Пейена, а особенно быстротой, с которой орден был узаконен, вырисовывается фигура Бернарда Клервоского, человека, «создававшего пап и королей», одного из самых замечательных служителей Церкви в XII веке. Гуго де Пейен был связан родственными узами с семейством Монбар, к которому принадлежал будущий Св. Бернард, а дядя клервоского аббата, Андре де Монбар, впоследствии вступил в ряды тамплиеров. Графы Шампани также были родственниками Монбаров и поддерживали самые лучшие отношения с настоятелем Клерво. Какое-то время считали, что статуты и устав ордена Храма были написаны одним Бернардом. Нет конечно: за редакцию текстов, без сомнения, отвечали Гуго де Пейен и его доверенные советники. Однако влияние Бернарда Клервоского более чем очевидно.

Этот момент очень важен, поскольку часто говорили, что на «военные ордена» сильно повлияла бенедиктинская традиция. Однако собор в Труа и вмешательство Бернарда Клервоского убедительно доказывают, что верх все же одержали цистерцианцы. Стефан Гардинг, аббат Сито, присутствовал в Труа. Он и Бернард были властителями дум цистерцианского монашества, которое следовало по пути церковной реформы, указанному папой римским Григорием VII. И Бернард Клервоский пойдет еще дальше, когда напишет свое знаменитое сочинение «Похвала новому рыцарству», в котором предельно четко обрисует цели и задачи, стоящие перед орденом Храма.

Впрочем, избежать проблем все равно не удалось, поскольку Церковь — по крайней мере, в самом начале — не обладала светской властью. Она тем более не была военной организацией, и в первые века христианства отрицала все виды насилия, отказываясь различать войну справедливую от войны неправой. Но все изменилось с наступлением эпохи крестовых походов. Тогда папа провозгласил, что мусульмане угрожают христианскому миру и истинная вера может исчезнуть, если неверные станут слишком сильными. В общем, этот случай подходил для оправдания законной защиты, даже учитывая некоторую специфику вопроса: подобный аргумент сработал применительно к битве при Пуатье во времена Карла Мартелла, но в 1100 году стал сомнительным, поскольку теперь речь шла о необходимости защищать Святые места от неверных, представленных как отбросы человечества. И потом, разве христианское общество не было построено по иерархическому принципу? Всем в то время было известно, что общество делится на три группы: «на тех, кто молится, тех, кто воюет, и тех, кто пашет». Современники Св. Бернарда наверняка сильно удивились бы, узнав, что представления о трехчленном делении общества были знакомы еще индоевропейским народам: по сведениям Цезаря, галльское общество состояло из друидов, воинов и пахарей. Итак, обязанностью рыцарей было сражаться, а священникам полагалось служить Господу и людям, вознося молитвы к небу.

Но все становилось сложнее по мере того, как служители Церкви были вынуждены сами браться за оружие. Проблема все еще не была решена во времена Рабле, если верить эпизоду из «Гаргантюа», где брат Жан Зубодробитель бранит монахов, которые поют псалмы, чтобы избавиться от своих врагов, но сам предпочитает пронзать своих недругов распятием. Часто забывают, что рождение орденов рыцарей-монахов не смогло бы произойти без серьезных изменений фундаментальных принципов Римско-католической церкви. Мы не можем обойти эту проблему, поскольку уже богословы той эпохи ломали голову над ее разрешением.

Такое впечатление, будто основание военно-монашеских орденов не особенно приветствовалось в отдельных кругах церковнослужителей. Например, в 1128 году приор монастыря Гранд Шартрез Гиг послал довольно суровое письмо Гуго де Пейену, в котором недвусмысленно выказал свое неудовольствие. В частности, Гиг писал: «По правде сказать, мы не стали бы побуждать вас вступать в мирские войны и сражения, не говоря уже о том, чтобы подталкивать вас к битвам духа, чем мы занимаемся каждодневно Вам не стоит и мечтать об этом. Нет смысла нападать на внешних врагов, если не одержана победа над врагами внутренними. Сначала надо победить самого себя и лишь затем вступать в бой с внешними врагами. Очистим же наши души от скверны, и тогда мы сможем очистить землю от варваров». В заключение этой мысли автор привел цитату из послания Св. Павла к эфесянам: «Потому что наша брань не против крови и плоти, но против начальств, против властей, против мироправителей тьмы века сего, против духа злобы повседневной» (Эф., 6,12).

Гуго де Пейен не замедлил ответить. Он написал — или попросил написать кого-нибудь из своих друзей, кто более, чем он сам, разбирался в богословии (кажется, что Гуго не был особенно сведущ в этом вопросе). В послании магистр тамплиеров утверждал, что упреки, адресованные ордену Храма, совершенно безосновательны и где-то сродни козням дьявола. Наконец, исчерпав собственные аргументы, Гуго де Пейен обратился за помощью к Бернарду Клервоскому, который после долгих раздумий написал свое знаменитое сочинение «Похвала новому рыцарству».

В первой части своего труда Бернард выступает в защиту миссии, возложенной на рыцарей Христовых. В этих целях он противопоставляет новое рыцарство, тамплиеров, мирскому рыцарству — то есть всем остальным рыцарям без исключения: «И куда же заведет нас это мирское воинство (milice), или, скажем прямо, эта злоба (malice)», — вопрошал он, прибегнув к игре слов. Затем Бернард обращается к рыцарям, пленникам мирской жизни: «Что за странное ослепление, что за безумие тратить столько денег и предаваться войне, влекущей за собой лишь смерть и прегрешения! Вы покрываете лошадей своих шелками, под роскошью одежд прячете свои благородные доспехи; вы украшаете без устали свои знамена, щиты и седла; у вас позолоченные шпоры, а упряжь украшена еще и драгоценными каменьями, и вот, окруженные богатствами и роскошью, вы с преступным недомыслием и позорным рвением спешите навстречу собственной погибели. Неужели все это — качества истинного рыцаря? Более подходят они, по-моему, тщеславной и глупой женщине… Что же заставляет вас взяться за оружие? Прихоть, безотчетная ярость, желание славы или добычи. Подумайте, можно ли достичь спасения убивая или умирая из-за таких причин?».[19]

Это красноречивое обличение войны вписывается в долгую традицию Римской церкви. Война, это последствие первородного греха, может быть только дурной и несправедливой. Это самый страшный бич человечества. Но подобная фундаментальная система взглядов уже сразу столкнулась с реальностями повседневной жизни. Когда по приказу Понтия Пилата когорта римских солдат пришла схватить Иисуса в Гефсиманском саду, у апостола Петра под одеждой был спрятан меч, который он хотел пустить в дело. Наверняка меч находился у апостола не случайно. Эта характерная деталь многое говорит о группе людей, стоящих «вне закона», — Иисусе и его учениках, которым постоянно приходилось быть настороже. Однако Иисус помешал Петру ввязаться в схватку, которая, без сомнения, обернулась бы не в его пользу. Этот отрывок из Евангелия не ускользнул от внимания Отцов Церкви, которые несколько нюансировали богословский тезис о неприятии насилия: война, целью которой является захват добычи и почести, незаконна. Но справедливая война, которая прежде всего ведется ради спасения жизни, разрешена — если все остальные средства погасить конфликт исчерпаны. Св. Августин даже создал целую теорию «справедливой войны»: «Есть так называемые справедливые войны, которые мстят за несправедливость. Такие войны ведут против народа или государства, отказывающихся наказать преступления своих людей или вернуть то, что было расхищено вследствие несправедливости». Бывший грешник и приверженец манихейства, епископ Гиппонский добавляет: «Я не верю, что воин, убивающий врага как судья и палач, которые обрекают на смерть преступника, совершает грех; ведь все они действуют в рамках закона». Правда, Св. Августин не уточняет, каково происхождение этого закона — божественное или человеческое. Важно, что его слова напрямую перекликались со словами Бернарда Клервоского: «Человек, покончивший со злодеем, не убийца, а борец со злом. Он мстит за Христа тем, кто творит зло; он защищает христиан. Если же его убивают, то он не погибает, ибо достиг своей цели. Смерть, которую он несет, угодна Христу; его же собственная смерть идет ему самому на пользу».

Это суждение кажется довольно категоричным. Однако это несколько не в духе Бернарда Клервоского: он был более осторожным и образованным богословом, чтобы попасться в ловушку. Он вспоминал слова Исидора Севильского, жившего в VII веке: «Справедливой является та война, которую начинают после предупреждения, чтобы вернуть свое имущество или отбить нападение врагов». Вот почему Бернард, обращаясь к тамплиерам, добавляет: «Без сомнения убийство — зло в любом случае, и потому я запрещаю вам убивать этих язычников, если мы сможем найти другой способ помешать им притеснять христиан. Но в нашем нынешнем положении лучше сражаться с ними с оружием в руках, нежели позволить им владычествовать над праведниками из-за страха, как бы те в свою очередь не перешли на сторону неверных».[20]

Итак, все прояснилось. Для Бернарда Клервоского война — меньшее зло, к которому следует прибегать только в безвыходных ситуациях. Христиане могут вести справедливую войну лишь в том случае, если над Церковью, то есть христианской общиной, нависла угроза;[21] насилие не должно применяться к евреям, еретикам и язычникам, ибо истина не навязывается силой.[22] Христианин обязан сначала использовать силу убеждения и только в случае провала миссии может взяться за оружие. Этими же аргументами были узаконены крестовые походы. У неверных просили вернуть Святые места, которые принадлежат христианам. Они отказались и не соизволили исправить причиненную несправедливость. Вот тогда настало время защитить правое дело силой. Вспомним знаменитую формулу Блеза Паскаля: не имея возможности сделать так, чтобы правые стали сильными, сделали так, чтобы сильные стали правыми. А ведь Бернард жил в эпоху ордалий и суда Божьего. Позднее при осаде Безье папский легат якобы сказал крестоносцам: «Убивайте всех! Бог разберет своих!» В любом случае, мысль Бернарда Клервоского сформулирована предельно четко: мусульмане могут креститься — и христиане примут их как братьев, — но тем хуже для них, если они откажутся. Без сомнения, клервоский аббат помнил фразу, которую евангелист Лука вложил в уста Иисуса: «Врагов же моих тех, которые не хотели, чтобы я царствовал над ними, приведите сюда и избейте предо мною» (Лк., 19, 27). Римская церковь, всегда представлявшая Иисуса как глашатая мира и «агнца Божьего», избегала комментировать эту цитату, которую тем не менее можно встретить в официальных церковных текстах. Не забудем, что тот же Иисус сказал: «Не думайте, что я с миром пришел на землю; не мир я принес, но меч».

Именно в этом ключе Бернард Клервоский и написал «Похвалу новому воинству», во многом посодействовав тем самым официальному основанию ордена тамплиеров. Впрочем, и у этого блестящего богослова дело не обошлось без сложностей: если он признавал справедливую войну, то не мог отрицать, что она затрагивает только сословие рыцарей, как то предписывало знаменитое трехчленное деление общества. В любых обстоятельствах первейшей задачей духовенства оставалась молитва. Аббат Клерво прекрасно это понимал: разве он сам, будучи духовным лидером и наставником христианского мира своего времени, не отрекся от мирской жизни ради монашеского пострига и не считал себя «Божьим чадом», пребывающим в молитве, молчании и созерцании. Так как же он мог свести воедино войну и молитву?

Позиция Бернарда Клервоского несомненно предвосхищает казуистику иезуитов XVII века, которую впоследствии неоднократно будет обличать Паскаль. Раз уж война — зло, но зло неизбежное, единственным выходом из сложившейся ситуации будет чистота помыслов: нельзя грешить. Воевать по приземленным, материальным причинам означает совершить тяжкий грех. А вот война во славу Божию — дело справедливое. Но и речи идти не могло, чтобы уже существующие монашеские ордена — бенедиктинцы, клюнийцы, цистерцианцы — покинули пределы своих обителей, презрев принесенный обет и долг инока. Итак, пришло время задуматься о создании новых монашеских орденов — орденов монахов-воинов. Тамплиеры появились в нужное время, и Бернард ухватился за представившийся случай, чтобы превратить их в «воинство Христово», в котором так нуждалась Церковь. В общем, тамплиеры — по крайней мере, в момент официального основания их ордена — стали своего рода вооруженной дланью созерцательных монашеских орденов, в особенности цистерцианцев. Можно даже сказать, что тамплиеры — это «подразделение» цистерцианского ордена, настоящая армия воинов Христовых, повинующихся исключительно духовным властям, прежде всего папе римскому. Мы имеем дело с невероятным совпадением сиюминутных потребностей, то есть необходимости защищать паломников в Святой Земле и желанием Церкви обзавестись деятельным и преданным войском. Однако сразу заметим, что в 1128 году и в последующие годы у тамплиеров не было другой задачи, кроме как охранять Святые места и дороги, по которым двигались пилигримы. В оборонительных или наступательных войнах с мусульманами они приняли участие гораздо позднее. Тогда орден Храма претерпел значительные перемены, из простого охранного отряда превратившись в элитный войсковой корпус, сражавшийся против мусульман. По правде сказать, он один был способен гарантировать присутствие христиан на Ближнем Востоке. Все это делает тамплиерам честь: они продемонстрировали удивительные стойкость и отвагу, готовность к любым испытаниям и непоколебимую веру. Но одновременно они отдалялись от своей первоначальной миссии: сознательно или нет, но орден менялся.

Так, в 1128 году на соборе Труа при полном одобрении Бернарда Клервоского, вдохновителя христианского мира той эпохи, официально возник орден тамплиеров. Последующие события хорошо известны. Гуго де Пейен объехал всю Европу: он не только принимал в свое братство воодушевленных добровольцев, но и получал средства, позволявшие ему исполнить миссию, возложенную на тамплиеров. Дары стекались со всех сторон. Орден устроился как в Европе, так и в Святой Земле. Теперь у него был свой устав и форменная одежда: рыцари носили белые плащи, оруженосцы и сержанты — черные. Нашивать красный крест на левое плечо они стали только после 1148 года, когда папа Евгений III даровал им такое право.

Ведь никто в мире не мог сравниться с орденом Храма. У тамплиеров была четкая и продуманная иерархия. Сначала шли те, кто приносил обет (рыцари, оруженосцы и сержанты), затем все остальные, которые тем или иным способом «вверили себя» ордену, откуда и их прозвище «донаты». Однако донаты — сервы и прочие служители, часто нанимавшиеся в орден на определенный срок, — не были связаны обетом и лишь в незначительной степени участвовали в жизни тамплиеров. Фактически внутренняя структура ордена тамплиеров отражает трехчленное деление феодального общества. Рыцари-монахи сражаются, но они не имеют ничего общего со священниками. За них молятся капелланы, которые являются единственными клириками в ордене; работают же остальные братья, которых можно сравнить с монастырскими послушниками. А поскольку для того, чтобы стать рыцарем-монахом, следовало происходить из благородной семьи, быть посвященным в рыцари, не состоять в браке и не иметь никакой привязанности в миру, в ордене создали еще одну категорию бойцов — оруженосцев и сержантов, — не принадлежавших к орденским сановникам, но находившихся рядом с ними. Но в реальности — повторюсь еще раз, чтобы понять загадку тамплиеров, эволюцию ордена и суть судебного процесса, — одни лишь настоящие тамплиеры были рыцарями-монахами, но не священниками, а капелланы выполняли роль их духовников. Кстати, в этой высшей ступени орденской иерархии были и другие различия, в зависимости от ранга и уровня образованности. Ведь большинство тамплиеров было неграмотно. Среди них редко попадались люди, получившие серьезное образование. Последний великий магистр ордена Храма Жак де Моле, погибший на костре, был неграмотным. В любом случае, рыцари, становившиеся тамплиерами, вступали в орден вовсе не для того, чтобы предаваться ученым штудиям, а чтобы сражаться во имя Господа. Если бы их интересовали богословские диспуты, они выбрали бы другой орден.

Легенды о эзотерической сущности ордена Храма отчасти способствовали искажению реальной истории тамплиеров. А ведь прежде всего это был орден, вполне освоившийся в миру и преследовавший конкретные цели. В 1139 году задачи, поставленные перед орденом, были сформулированы еще более четко в булле Иннокентия II. Вот как раз эта булла и стала, по словам Жоржа Бордонова, «источником всех привилегий ордена и зримой демонстрацией чудесного расширения ордена с 1130 года». О чем, собственно говоря, идет речь?

Изначально орден Храма, функционировавший стараниями рыцарей-монахов, в которых и заключался смысл его существования, зависел от священников, не входивших в братство тамплиеров: в этом причина относительно реальной субординации ордена различным церковным властям. Но после настойчивых просьб тамплиеров папа удовлетворил их желание и даровал полную независимость, оставив для себя самого роль единственного покровителя ордена. На практике, если клирики, то есть рукоположенные священники, вступали в орден Храма, они фактически становились исключительными исповедниками всех братьев. Благодаря папской булле орден вышел из подчинения епископов. Право принимать решения перешло к великому магистру и его капитулу, папа же оставил за собой привилегию вмешиваться в дела тамплиеров по особо важным случаям. Более того, согласно уставу ордена, который специально подправили после обнародования буллы, тамплиеры не имели права исповедываться священнику, если он не принадлежал к их ордену. Это распоряжение сыграло ключевую роль, учитывая, что отныне исключалось любое вмешательство со стороны внешнего духовенства. Кроме того, значительно усилилось представление об ордене, как спаянной группе, полностью независимой в духовном и материальном плане. В 1307 году обвинители тамплиеров вспомнят об этом обстоятельстве, превратив его в аргумент, «подтверждающий» оккультную сущность ордена. Впоследствии мы еще увидим, что обязательная исповедь священнику ордена может объясняться еще более глубокими причинами, особенно если принять гипотезу об отречении от Иисуса и плевках на распятие во время ритуала вступления в орден. Более того, тамплиеры получили право строить свои собственные часовни. У других орденов и белого духовенства были весомые причины для недовольства. А главное, какая пища для воображения и слухов: тамплиеры исповедовали культ в стороне от всех — значит им было что скрывать. Добрая часть легенд об эзотеризме ордене Храма связана как раз с этим обстоятельством.

Булла Иннокентия II предоставила тамплиерам и другие привилегии, например освобождение от десятины — его также добились и цистерцианцы, — которую белое духовенство было обязано платить со всех своих владений, и позволение взимать ее на свой счет. Понятно, почему орден храма постоянно конфликтовал с епископскими властями по всей Европе и почему у него не нашлось защитников, когда его обвинили в самых страшных грехах. И белое духовенство, и другие монашеские ордена, особенно доминиканцы (постоянно критиковавшие тамплиеров), были обрадованы началом суда над орденом Храма (в котором они приняли активное участие): они сводили с рыцарями-монахами счеты. Естественно, под предлогом защиты истинной веры.

Так храмовники завоевывали славу и престиж. В середине XII века, когда орден еще не достиг своего апогея, он уже находился на правильном пути. Тамплиеры осваивались везде, от Палестины до Западной Европы, и покрывали себя славой в битвах с мусульманами. Постепенно становилось ясно, что тамплиеры — самый надежный оплот христианской веры в Святой Земле. На европейском континенте рыцари Храма извлекали немалую выгоду из уступленных им владений. Они давали работу и средства к существованию бедному населению, зачастую лишенному всего необходимого. Они охраняли дороги, по которым шли пилигримы. Они старались с наибольшей отдачей использовать продукцию, полученную на принадлежащих им землях. Получая деньги за продажу своей продукции, они тут же вкладывали их в дело, приобретая новые имения, снабжая флот и добывая материалы, необходимые для войны в Святой Земле. Они соткали настоящую сеть международной коммерции и, как следствие, поддерживали дипломатические отношения между различными западноевропейскими державами. Нередко тамплиеры выступали в роли посредников: улаживали конфликты, заключали договоры. Но одной из первых их задач была отправка денег из Европы в Святую Землю для нужд паломников и крестоносцев: так рыцари-монахи стали настоящими банкирами. Любой, кто в Лондоне или Руане передавал им крупную сумму денег, мог быть уверен, что тамплиеры доставят их в Акру или Яффу. Орден Храма давал гарантию. Ему завидовали, часто ненавидели (Вильгельм Тирский свидетельствует об этом), но он выступал с позиции силы: никто не мог обойтись без тамплиеров. Нужно признать, что орден Храма занял исключительное и уникальное место в Истории.

Здесь возникает несколько вопросов. Исторически ордену положило начало благочестивое и искреннее рвение нескольких рыцарей, которые желали творить благие дела, чтобы обрести вечное спасение. Но в силу ряда обстоятельств и по благословению Бернарда Клервоского, самого выдающегося служителя Церкви той эпохи, доброжелательного отношения всех королей и сеньоров Западной Европы, покровительства понтификов, сменявшихся на троне Св. Петра, орден тамплиеров меньше чем за пятьдесят лет стал одной из самых могущественных политических, экономических, военных и религиозных организаций в мире. Можно ли считать это в порядке вещей?

Мы не станем ни обобщать, ни нести ерунду. Сюжет слишком важен, и надлежит относиться к нему со всей серьезностью, как он того заслуживает. Мы равным образом не собираемся сочинять роман об ордене Храма. Историческая реальность достаточно условна — слишком многое все еще сокрыто под покровом тайны. Можно ли считать успех тамплиеров нормальным? Явно нет. По крайней мере, мы можем предположить, что за этим успехом скрываются мотивации, которые не так-то легко различить.

Основание ордена по-прежнему окружено тайной. Кажется, что истинные цели Гуго де Пейена и его товарищей не были точно определены. Более того, теперь мы можем с уверенностью утверждать, что создание этого воинства, обязанного надзирать за иерусалимскими дорогами, желали — или прямо спровоцировали — светские и церковные власти Святой Земли. В любом случае, патриарх Иерусалимский и король Балдуин I должны были как-то повлиять на решение первых восьми тамплиеров, даже если словосочетание «орден Храма» вошло в обиход лишь после того, как Балдуин II позволил рыцарям обосноваться в одном крыле его дворца. Итак, исключив мысль о заранее согласованном плане, согласно которому эти рыцари стали «тамплиерами», чтобы проникнуться мистической аурой особого места и из уважения перед Соломоном Строителем и Великим Архитектором (на самом деле, архитектором был Хирам), этим хранителем тайн прошлого, зададимся следующим вопросом: не стремились ли основать орден люди со стороны, которые сами избегали появляться на авансцене?

Ответов на этот вопрос было множество, и все они основываются лишь на совпадениях или предположениях. Стоит, однако, рассмотреть их, чтобы постараться узнать как можно больше о том, что способствовало превращению ордена тамплиеров в мистическую организацию с двойным лицом.

Сначала, без сомнения, остановимся на гипотезе, согласно которой до тамплиеров существовал другой орден, который и спровоцировал создание ордена Храма. Знаменитый Приорат Сиона идеально подходил бы на эту роль, будь он менее призрачен. Король Иерусалимский Балдуин I был родным братом Готфрида Бульонского, «предполагаемого» основателя Приората. Поскольку кажется несомненным факт, что решения Гуго де Пейена совпадали с замыслами Балдуина, можно предположить, что Гуго получил приказ от Иерусалимского короля, наследника его брата Готфрида, создать воинство Христово и продолжить в миру секретное дело, над которым уже давно работал подпольный орден, чьим членом он был. Почему нет? Но, конечно, доказательств в этой области нет никаких, и цели этой таинственной организации рискуют так и остаться неизвестными навсегда, тем более что орден Храма впоследствии сильно изменился по сравнению с первыми годами своего существования. Сторонники этой теории находят хитроумное оправдание — дескать, между подпольной организацией и орденом тамплиеров произошла ссора, закончившаяся разрывом под жизорским вязом в 1188 году. Но поскольку доказательств этого разрыва тоже нет, нам так и не удалось продвинуться вперед.

Следующая версия связана с возможностью «телеуправления» Гуго де Пейена и его соратников. Она восходит к давним временам, к тысячному году, если быть точным, когда папа Сильвестр II, или знаменитый монах Герберт Орильякский, упомянул в своем письме, что надеется увидеть, как воины Франции вернут христианам Святые места и найдут некогда там спрятанные ключи ко Вселенскому знанию. Подлинность этого послания Герберта так и не удалось доказать. Но идея эта не нова: уже давно в некоторых кругах Западной Европы считали, что Храм Соломона, построенный по точно выверенным расчетам, подчиненным оккультным законам, скрывает грозную и ни с чем не сравнимую тайну: возможно, знаменитые скрижали, которые Моисей привез из Египта. Восточный мираж сделал свое дело, и многие свято верили, что на Востоке прячут некие знания, некогда утраченные на Западе. Но эти знания, что бы они собой ни представляли, не дались бы первому встречному. Напротив, они были скрыты как следует и доступны лишь нескольким посвященным. Действительно, когда первые крестоносцы захватили Иерусалим, священники распорядились провести раскопки в некоторых районах города, особенно под древним Храмом Соломона. Вот потому-то некоторые и вообразили, будто бы некий таинственный «глас» повелел Гуго де Пейену сформировать элитный отряд, чтобы отыскать эти самые «секреты»: оставался один-единственный шаг, и он был сделан в Средние века. Ожесточение, с которым тамплиеров преследовали с 1307 года, и тщательные допросы во время судебного процесса над орденом в любом случае подтверждают, что сбиры Филиппа Красивого и инквизиторы подозревали что-то подобное. Французского короля интересовали не материальные богатства тамплиеров, а возможные документы и откровения. Вероятно, он так ничего и не добился; по крайней мере, результаты дознания были заботливо скрыты.

Если допустить, что Гуго де Пейену и его товарищам было поручено вести эти поиски, под официальным и удобным предлогом наблюдать за дорогами и охранять паломников, встает вопрос: а удалось ли им что-нибудь отыскать? Даже если они нашли требуемое, вряд ли стали бы возвещать всему миру о своей находке. Но в этом случае они могли бы посвятить в тайну тех, кто имел на это право. Именно с этой целью тамплиеров якобы и отправили в Европу — чтобы убедить папу римского и великих мира сего предоставить им средства применить во благо секреты, которые им посчастливилось отыскать. Объяснение логичное и хитроумное. Но, увы, уже в который раз мы вынуждены констатировать, что столкнулись с совершенно безосновательной гипотезой.

Что это были за секреты, о которых вроде бы знал монах Герберт Орильякский, ученик восточных эрудитов, этот загадочный персонаж, подозреваемый в применении если не магии, то так называемых герметических наук? Нам говорят, что речь могла идти про скрижали законов — но истинные скрижали, а не про те, которые достались еврейскому народу в виде моральных наставлений. Истинными же скрижалями якобы были «секреты Великой Пирамиды», похищенные Моисеем, что, в свою очередь, объясняет, почему фараон всеми доступными средствами пытался помешать израильтянам бежать из Египта и преследовал их до самого Красного моря. Конечно, подобные легенды не рождаются на пустом месте; часто случается, что они соответствуют реальности, прошедшей символическую кодировку с целью быть переданными грядущим поколениям в виде, доступном исключительно тем лицам, кто достаточно посвящен, чтобы понять их. Но в случае со скрижалями законов или «секретами Великой Пирамиды» часто приукрашивают то, о чем практически мало что известно. Если Великая Пирамида сама по себе и предлагает сплав египетских знаний — не только в области архитектуры, но также астрономии, астрологии, космологии и, возможно, психологии, — то ничто не говорит, что речь шла об осязаемых или письменных секретах, и что Моисей мог их украсть.

Однако если Гуго де Пейен и его товарищи стали обладателями столь обширных секретов, то им совершенно не нужно было отправляться униженно молить папу и знать Европы о серьезной материальной помощи, которая была им оказана по необъяснимой причине.

На это замечание многие отвечают, что тамплиеры далеко не сразу нашли секреты, и им требовались время и средства, чтобы отыскать их. Поэтому первым храмовникам пришлось воззвать к помощи лиц, участвовавших в официальном признании ордена Храма. Одним из них якобы был Бернард Клервоский, который понимал исключительную важность поиска серьезнейших секретов и удовлетворил просьбу Гуго де Пейена и его соратников.

Действительно, именно Бернард Клервоский поднял этот вопрос. Так или иначе, он находился в центре событий, в результате которых орден Храма обрел свою форму и вышел из неопределенного состояния. Выходит либо одно, либо другое: или Бернард Клервоский уже в 1118 или 1119 году был вдохновителем Гуго де Пейена, или впоследствии взял под свой контроль рывок девяти первых рыцарей. Объективно рассуждая, Бернард, несомненно, оказал незаметное, но глубокое влияние на замысел Гуго де Пейена, сделав орден Храма таким, каким мы его знаем, или таким, каким мы его представляем. Бернард Клервоский был мастером своего дела, и это утверждение не должно удивить никого, кто знает о выдающейся роли, сыгранной им в истории Церкви XII века, и его влиянии на развитие духовности в Западной Европе.

Но кем был этот св. Бернард, которого льстецы считали прорицателем, а ненавистники — истериком? Он был сыном бургундского кастеляна и принадлежал к рыцарскому роду, в котором были еще живы представления об общности семейных и земельных интересов. Он провел свои первые годы в замкнутом мирке, где царили законы семейной солидарности и вендетты. Поэтому понятно, почему он, осознав, что у него иное призвание, стал монахом только после того, как убедил своих братьев последовать его примеру. Или придерживаться духа семейственности, или нет — для Бернарда никогда не существовало полумер. В двадцать лет он вошел в аббатство Сито, только что основанное клюнийцем Робертом де Молемом, который видел в богатстве, удобствах и могуществе бенедиктинцев источник духовного падения. Роберт захотел вернуться к изначальному монашескому уставу — уставу Св. Бенедикта и ирландца Колумбана. Бернард был воодушевлен этой реформой монашеской жизни. Как Роберт де Молем и его преемник Стефан Гардинг, он будет проповедовать аскетизм, бедность, нравственную чистоту — неотъемлемые условия величия души. Бернард выделялся истовой верой, энтузиазмом, исключительной волей и стойкостью. Все эти качества дополнял замечательный ум. Когда по совету Стефана Гардинга монахи, посланные вместе с ним в монастырь Клерво, который задумали основать цистерцианцы, Бернарда выберут аббатом, он станет властителем душ христианского мира, чьего ответа ждали, прежде чем принять любое решение — ведь его слова слыли словами Божьими. Лишь немногим доводилось достигать такой власти благодаря душевным добродетелям. Но если власть его над окружающими людьми была несомненной, то власть, которую он имел над собой — точнее, пытался иметь, — была не менее велика.

Бернард Клервоский понял, что человек раздираем на части своими желаниями и в этом разладе кроется причина его несчастий. Для него возврат к единству мог свершиться только по образу и подобию Христа. Но какого Христа? Того, кто умер на кресте, или Христа торжествующего, которого можно было увидеть на портиках некоторых романских церквей? Никому не дано этого узнать. Агиографы св. Бернарда обходили стороной этот вопрос. Нужно было вписать его в вереницы почитаемых христианских святых, которых без опасений можно было бы представить всему миру. Однако не все было так просто: вокруг Бернарда было слишком много тайн.

В нем видели наследника западной традиции, восходящей к друидам и их предшественникам. Рене Генон назвал его «последним друидом Галлии». Абсурдное утверждение. Вся жизнь Бернарда свидетельствует об обратном. Не было человека, более преданного Римской церкви, большего сторонника централизации и универсалистских взглядов, чем он. А друидическая традиция, возрожденная в рамках ирландского и бретонского монашества и медленно проникавшая в континентальное бенедиктинское послушничество, никак не совпадала с убеждениями Бернарда. Рим в VII веке сделал все, чтобы уничтожить кельтское христианство, потому что оно не соответствовало модели, созданной стараниями пап и их помощников, и иначе истолковывало евангелическое послание.[23] Если бы эта проблема встала в XII веке, нет никаких сомнений, что Бернард обрушился бы на кельтское христианство с тем же пылом, какой он продемонстрировал в деле против Абеляра, чьи воззрения показались клервоскому аббату слишком рационалистичными и заумными, чтобы быть понятыми основной массой верующих.

Убежденный страж веры и единства Церкви, Бернард понимал, что участвует в развитии общества и в какой-то степени воздействует на жизнь монашества: поэтому он не мог оставаться безразличным к просьбам Гуго де Пейена и его соратников. Для него понятие мирского все еще не отделилось полностью от сакрального. Согласно этому пониманию мира, существующего по божественным законам, которые надлежит знать и истолковывать, человек, как и государство, полностью погружен в жизнь, представляющую собой движение к искуплению. От неба, земли и до самых глубин ада христианский мир является огромным и неделимым организмом. Это был идеал Бернарда Клервоского. Он будет защищать его всю свою жизнь. В этой концепции нет ничего общего с гибкой доктриной друидов и аббатов-епископов ирландских монастырей раннего средневековья. Но это объясняет интерес аббата Клерво к рыцарям тамплиерам.

И все в этих рыцарях ему пришлось по душе. Бернард увидел в них возможность создать воинство Христово, которое смогло бы под исключительным руководством папства способствовать единению христианского мира, устранив тех, кто не желает быть его составной частью, то есть неверных, мусульман, и установить эффективный контроль над обширными пространствами европейского континента, охраняя их от любых потрясений и смут. Можно также с полным основанием предположить, что Бернард Клервоский намеревался расселить тамплиеров как можно плотнее по Европе, создав своего рода сеть, которая гарантировала единство христианского мира. Один вождь, папа римский, одна вера, христианская, один народ, народ христианский. То был идеал св. Бернарда и цистерцианцев. Тамплиеры должны были стать орудием для его достижения.

Предполагали — надо сказать, безосновательно, — что Бернард якобы знал о существовании неких документов, содержащих сведения о первых веках христианства, которые были спрятаны в надежном месте в Иерусалиме, и послал на их поиски храмовников. Но нет необходимости прибегать к подобному аргументу для того, чтобы объяснить благосклонность клервоского аббатам к рыцарям Храма. Его грандиозное видение христианства нельзя было претворить в жизнь без постоянного присутствия «спокойной силы», состоящей из «воинов Христовых», поддерживающих социальный мир и божественный порядок. Ордену Храма, этой международной организации, подчиняющейся только папе римскому — впрочем, как и цистерцианцам, — предстояло стать, по мнению Бернарда, идеальным ферментом единства, в котором так нуждался христианский мир. Поэтому можно смело утверждать, что для настоятеля Клерво миссия тамплиеров в Святой Земле была только предлогом. Настоящая цель ожидала орден в Западной Европе. Да, первоначально задачей воинства Христова была охрана дорог. Но кто контролирует дороги, контролирует и все остальное — как в военном, так в политическом и экономическом отношении. И единая христианская Европа, которую держали бы в повиновении, была бы готова стать царствием Божьим на земле. Если Бернард и руководствовался оккультными мотивами в отношении к тамплиерам, то искать их нужно именно в этом направлении: «Счастливы те, кто пребывает путешественником и чужестранцем в этом извращенном мире, и умеет оставаться чистым от его грязи; ибо не живем мы во граде, но мы ищем град, который настанет». Орден Храма должен был стать главным орудием в этом поиске.

На одной из орденских печатей представлены два рыцаря верхом на одной лошади. Конечно, это символ братства, но и двойственности, усиленной двумя цветами — белым и черным — знамени Босеан. Это доказательство двойственного положения тамплиеров, одновременно рыцарей и монахов, тех, кто воюет, и тех, кто молится. Символ двойной деятельности, в Святой Земле и Европе — а может, и иной двойственности.

В мистических мыслях Бернарда Клервоского был ли Иерусалим только в Палестине? Этот «град, который настанет», не Град ли Божий? И подобно самому Господу, этот град «нигде и повсюду».

Всем известно, что спустя два столетия после своего основания орден Храма уже не был тем, что вначале. Любая человеческая организация так или иначе проходит через разные стадии эволюции, меняются ее структуры и идеалы. Орден тамплиеров не избежал подобной участи, тем более что характерная для него двойственность предрасполагала в дальнейшем различные трансформации, если не сказать отклонения.

Описание ордена в самом начале можно найти у Бернарда Клервоского. Созданная им картина довольно захватывающа: она лучше всего свидетельствует об окончательном решении Гуго де Пейена и его соратников служить телом и душой избранному ими делу. «Они послушны и дисциплинированы. Еду и одежду они получают от своих руководителей; они ограничиваются только самым необходимым и ведут жизнь скромную и воздержанную, без женщин и детей. Согласно слову евангельскому они живут все вместе под одной крышей и не имеют личного имущества. Кажется, будто у них одна душа и одно сердце на всех, поскольку они умеют преступать через собственные желания и слепо подчиняются своему магистру. Среди них не найдут ни ленивых, ни праздных; когда они не на службе (что случается лишь изредка) или не заняты вкушением хлеба своего, воздавая благодарение Небесам, они занимаются починкой своих одежд или оружия, разорванных или искромсанных; или же они делают то, что их магистр им прикажет, или то, на что укажут им нужды их Дома Ни один из них не является нижестоящим; они почитают наилучшего, а не самого знатного; между собой ведут себя учтиво и следуют заповеди Христа, помогая друг другу. Дерзкие речи, ненужные поступки, неумеренный смех, жалобы и ропот, если они замечены, не остаются безнаказанными. Они ненавидят шахматы и кости; им отвратительна охота; они не находят обычного удовольствия в смешной погоне за птицами. Они избегают мимов, фокусников и жонглеров и питают отвращение к ним, песням легкомысленным и глупым. Они стригут волосы коротко, зная, что, согласно Апостолу, мужчине не пристало ухаживать за своими волосами. Их никогда не видят причесанными, редко — умытыми, обычно — с всклокоченной бородой, пропахшими пылью, изможденными тяжестью доспехов и жарой».

Конечно, можно задаться вопросом: а был ли у св. Бернарда случай увидеть тамплиеров в подобном виде, но нет никаких сомнений, что его описание совпадает с реальностью, даже если и отчасти противоречит представлениям людей XX века. Поведение тамплиеров, по меньшей мере, свидетельствует об отказе от мирского, стремлении к строгости, презрении ко всем преходящим ценностям. Но так было во времена Гуго де Пейена. Первый великий магистр ордена умер в 1136 году, и на его место был выбран Роберт де Краон. Во тогда-то, как кажется, и начались перемены. Роберт де Краон, этот посредственный воин, был прекрасным управленцем, и под его руководством орден решительно преобразился. На смену изначальной грубости пришел поиск красоты под всеми возможными формами, совпадавший с эволюцией аристократических нравов того времени: ведь события разворачивались в самом начале эпохи, названной «куртуазной». Рыцари старались подражать идеалам Ланселота Озерного, ставшего популярным благодаря распространению легенд артуровского цикла. Конечно, Ланселот был образцовым воином, отважным и стойким, никогда не останавливавшимся перед выполнением своего долга, но также «куртуазным» и «благовоспитанным», образованным человеком, умевшим достойно вести себя в обществе. Следуя этому идеалу, рыцари Храма все сильней вписывались в рамки современного им общества. Так они совершили вынужденный поворот, и изначальное смирение уступило место своеобразной гордыне: далеко не всякий может вступить в орден Храма, и как следствие, быть тамплиером означало придерживаться особой шкалы ценностей, ценностей «аристократических» в этимологическом смысле. Конечно, во времена Гуго де Пейена рыцарем ордена мог стать только тот, кто являлся сыном сеньора (то есть человеком благородного происхождения), но в любом случае нужно было добровольно отказаться от принадлежности к знатному сословию путем покорности, умерщвления плоти и исполнения обязанностей перед всеми членами христианского сообщества без исключения. Теперь же, вступая в орден, человек приобретал знатность. В этом и заключается явное отклонение от принципов, которыми руководствовались основатели ордена Храма. Продвигаясь в этом направлении, полтора века спустя тамплиеры окажутся на грани бесчестья.

Решающий поворот начался с буллы «Omne datum optimum», обнародованной в 1139 году папой Иннокентием II; эта булла даровала тамплиерам непомерные привилегии, значительно изменившие устав, принятый на соборе в Труа. Правда, с этим уставом связаны некая загадка: в 1128 году он был составлен на латыни; затем его перевели на французский язык, и в этой редакции некоторые статьи не совпадали с латинским оригиналом. И нельзя винить средневековых клириков в том, что они не сумели корректно перевести текст с латыни на французский!

В новом, выпушенном на французском языке уставе уточняется существенная деталь: «Все предписания, содержащиеся в этом уставе, подлежат подтверждению и одобрению магистра». В латинском тексте этой фразы нет. Понятно почему: согласно постановлению 1128 года орден подчинялся иерусалимскому патриарху, а папская булла освободила тамплиеров от его опеки, доверив всю полноту власти великому магистру, то есть Роберту де Краону. Патриарх более не имел к ордену отношения, как и вся иерархия белого духовенства: во французской версии устава клирики, раньше не входившие в орден, могут стать полноправными членами воинства Храма. Отныне братья капелланы подчиняются исключительно власти великого магистра, который является не священником, а простым монахом. Меньшее, что можно сказать по этому поводу, — с молчаливого согласия папства орден тамплиеров стал организацией, совершенно независимой от церковной иерархии, организацией, где верховная власть принадлежит лицу, не получившему сан священника. В этих условиях напрашивается следующий вопрос: а что происходило во время религиозных церемоний, устраиваемых в обособленных святилищах тамплиеров, где присутствовать позволялось только членам ордена и где служили священники, повиновавшиеся великому магистру? Подобные рассуждения и дали пищу для многочисленных разговоров, легенд, о которых вспомнили на судебном процессе 1307 года, когда священников ордена обвинили в том, что они опускают слова молитвы во время обряда посвящения.

Но этим дело не ограничивается. Известно, что латинский устав предусматривал послушничество для тех, кто хотел стать тамплиером. Было ясно, что никто не мог войти в орден, не пройдя «испытательный курс». Однако во французской версии об этом ничего не сказано. Нужно ли верить в то, что любой, кто изъявил желание войти в воинство Христово и подошел по требуемым условиям, могут вступить в орден? Речь идет о разрыве со старыми правилами, поскольку раньше для вступления в орден требовалось подтвердить свою принадлежность к знати и отказаться от привилегий своего сословия перед вхождением в братство. Теперь же человек, становившийся тамплиером, приобщался к славе и знатности. Это смущающее обстоятельство отчасти придает вес обвинению ордена в том, что он стал организацией инициационного типа.

Другая важная перемена затронула статью № 12 старого устава. Латинский текст гласит: «Приказываем вам идти туда, где, как станет известно, собрались не отлученные [от церкви] рыцари». В этой статье говорится о наборе новых братьев среди мирских рыцарей. Однако во французской версии отрицание пропадает, и фраза формально приобретает совсем иной смысл, нежели в оригинале: «Приказываем вам идти туда, где, как станет известно, собрались отлученные рыцари». Это не ошибка, потому что статья имеет продолжение: «И если найдется среди них хоть один, кто пожелает вернуться и присоединиться к ордену заморского рыцарства, вы должны думать не только о прямой выгоде, которую сможете извлечь, но и о спасении его бессмертной души. Мы приказываем вам принять его при условии, что он предстанет перед епископом своей провинции и объявит о своем решении. И когда епископ его расспросит и даст ему отпущение и если он попросит этого у магистра и братьев ордена, если жизнь он вел почтенную и достоин находится в их обществе, если магистру и братьям он покажется подходящим, пусть его примут по милости Божьей».

Конечно, все вышесказанное находится в полном согласии с христианской любовью к ближнему и свидетельствует о самых похвальных намерениях. Однако остановимся на деталях, чтобы продемонстрировать медленную коррупцию, постепенно охватившую орден, коррупцию, которая может оправдать нападки на тамплиеров в XIV веке. Вероятно, мы имеем дело не с фальсификацией, но все равно стоит быть крайне осторожным. Три статьи (11, 12,13) французской версии, которые совпадают со статьями № 58, 64 и 57 старого латинского устава, составляют единый блок, посвященный принятию новых членов в орден. В особенности статья № 11 оговаривает случай мирских рыцарей или других людей, которые хотят «оставить свет и присоединиться к нашей общине». Решение о новых кандидатах принимает великий магистр и братья, собравшиеся на заседание капитул. В статье № 12 упоминается об отлученных рыцарях, которых можно принять в орден, если они примирились с Церковью. А статья № 13 запрещает — за исключением оговоренных выше случаев — всякое общение с отлученными.

Однако есть определенные неясности. Если брать за основу латинский устав, можно заметить, что в статье № 58 мирские рыцари принимаются в орден непосредственно великими магистром и братьями капитула, тогда как согласно статье № 64 не отлученные рыцари могут стать тамплиерами только после того, как покаются перед епископом. Так какая же разница между мирскими рыцарями и рыцарями, не отлученными от Церкви? Быть может, статья № 64 просто исправляет оплошность в отношении роли епископа в процессе принятия новых кандидатов до того, как орден получил признание собственной независимости от иерархии белого духовенства? Точного ответа нет. Можно только констатировать, что новый устав позволял тамплиерам вербовать новых братьев там, где им нравилось, и не обязательно в лучших кругах общества. Без сомнения, они «ловили рыбку в мутной воде», обращаясь к отлученным рыцарям. Ведь известно, что в XII–XIII веках в Европе и Палестине было немало рыцарей, отлученных от Церкви по самым разным причинам (грабеж церквей, нападения на монастыри, прелюбодеяние, измена сеньору, неуважение церковных властей и т. д.). Разве был ли хоть один король Франции, за исключением Людовика IX Святого, которого, пусть и на небольшой срок, не отлучали от Церкви? Отметим также, что далеко не все преданные анафеме рыцари были самыми дурными представителями своего сословия — часто случалось как раз наоборот.

Признаем, что было бы, по меньшей мере, глупо отказываться от услуг таких людей: это противоречило бы первоначальному идеалу ордена Храма, торжественно узаконенному Бернардом Клервоским: вести к вечному спасению грешных рыцарей, предложив им аскетичный образ жизни. Подобное изменение, внесенное в устав, полностью соответствовало призванию ордена тамплиеров — обратить и привести на службу христианству целый социальный слой, особенно непокорный и часто сбивающийся с правильной дороги. Но здесь крылась несомненная опасность. Если бы орден Храма стал пристанищем для маргиналов всего христианского общества, не превратился бы он постепенно в своего рода «Иностранный легион»? Упреки, адресованные тамплиерам в том, что они принимали в свое братство «сорвиголов», зачастую не были лишены основания. В связи с этим не будет лишним напомнить о нескольких случаях, самым показательным из которых является история Жоффруа де Мандевиля.

Эта история произошла в Англии во время войны между Стефаном Блуаским и императрицей Матильдой, оспаривавшими друг у друга английскую корону. Жоффруа де Мандевиль, крупный англо-нормандский барон, попытался вернуть себе три замка, которые некогда отняли у его семьи. Благодаря вмешательству Стефана Блуаского он получил требуемое. Но Жоффруа не успокоился и стал интриговать в пользу Матильды. В 1143 году он был арестован и в обмен на освобождение вернул королю все свои крепости. Тогда он превратился в настоящего изгоя, грабя и убивая без пощады. Он захватил аббатство Рамсей и остров Или. Смертельно раненный стрелой в 1144 году, он агонизировал в течение долгих дней и скончался не причастившись. Таким образом, он был навеки проклят и не мог быть похоронен в освященной земле. Но, по словам хроники аббатства Вальден, которое Жоффруа основал и чьи монахи остались ему верны, у тела покойного появились рыцари тамплиеры, покрыли его плащом с красным крестом (это было новшеством, поскольку официально право носить такой плащ было признано за братьями ордена только в 1148 году) и, сославшись на свои привилегии, увезли его в Лондон. Там тело поместили в гроб, который подвесили на дерево в саду резиденции Храма, чтобы не осквернять освященную землю. Спустя двадцать лет монахи из Вальдена добились посмертного прощения для основателя своего монастыря и получили разрешение похоронить его по-христиански. Но затем они узнали, что тамплиеры уже погребли Жоффруа в новом гробу на орденской территории…

Странная история… Детали, конечно, были выдуманы монахами Вальдена для своих целей, но в целом ясно, что между Жоффруа де Мандевилем и тамплиерами существовали особые отношения. Чем объяснить этот интерес братьев ордена к рыцарю, ставшему особо опасным преступником? Было ли в обычае у рыцарей Храма общаться с такими персонажами в нарушение статьи № 57 латинского устава, которая запрещала встречи с отлученными от церкви?[24]

Если рассуждать логически, орден тамплиеров вряд ли смог успешно пополнять свои ряды, если бы не обратился к отлученным рыцарям. Можно долго и красиво разглагольствовать о высокой духовной миссии тамплиеров, их тайной доктрине, их еретических — предположительно — воззрениях, одно представляется совершенно очевидным: орден рыцарей-монахов нуждался больше в суровых солдафонах, нежели метафизиках. Мистики и созерцатели могли выбирать между цистерцианцами, клюнийцами или бенедиктинцами. В ордене Храма мы встречаем бойцов. Не то чтобы их веру можно подвергать сомнению, но просто тамплиеры предоставляли забиякам всех мастей возможность почетного отступления. Они знали, что ордену Храма нужны стойкие и воинственные люди. И разве вступление в орден Храма не было достаточно сильным искушением для тех, кто чувствовал себя полностью исключенным из христианского общества, кто не знал, как жить дальше? Именно тогда можно говорить об «Иностранном легионе». В общем, реальное сходство есть. Эти люди находили средство обеспечить себе материальные условия и спасение в ином мире — и этим не стоит пренебрегать. Конечно, тамплиеры проносили обет нестяжательства, но все же орден был богат и не давал своим братьям погибнуть с голоду. Выполняя предписания устава, трудясь в соответствии со своими способностями, рыцарь без единого су и кольчуги (а таких хватало в XII веке!) получал возможность «свести концы с концами»: вступив в орден, он обеспечивал себе хорошее питание, крышу над головой и Рай после смерти. Эта констатация, возможно, граничит с цинизмом и может возмутить поклонников тамплиеров, но она соответствует реальности.

Можно ли сказать, что все тамплиеры были неотесанными тупицами? Нет, конечно, хотя в их рядах встречались и такие персонажи. Но в любом случае, тот факт, что устав ордена Храма в 1139 году был переведен (или, скорее, адаптирован) на французский язык, подтверждает, что среди храмовников лишь немногие были неграмотными. Не стоит заблуждаться относительно значения термина «неграмотный» в средневековых текстах: он значил, что человек не знал латыни. Однако я не хочу сказать, что каждый тамплиер умел читать по-французски (или на каком-нибудь общем или местном языке), обладал солидным культурным багажом или богословским образованием. В принципе рыцарям Храма не было необходимости ни в культуре, ни в идеологии. Им достаточно было верить и подчиняться. Нет сомнений, что в Средние века, особенно в XII–XIII веках, не знать латынь означало быть в стороне от настоящей культуры, не понимать фундаментальные религиозные тексты, которые не были переведены. Кроме того, латынь был официальным языком — не только Церкви, но и политических институтов. То, что последний великий магистр тамплиеров Жак де Моле был неграмотным, многое говорит о культурном уровне руководителей ордена Храма — по крайней мере, официальных руководителей, тех, кто находился на авансцене. В этом вопросе позволительны сомнения, и вполне можно задаться вопросом: а не управляла ли орденом Храма тайная иерархия, поручившая заметным или известным лицам поддерживать связь между рыцарями-монахами и наряду с секретными властями нести ответственность за братство. Не стоит забывать, что институт «подставных лиц» так же стар, как и человечество.

Итак, устав ордена — особенно с того момента, когда он был переведен с латыни на французский язык, — был предназначен для распространения среди членов ордена Храма. С 1139 года он больше не изменится, но неоднократно будет дополняться, в особенности статьями, чье составление восходит ко времени правления великого магистра Бертрана де Бланкефора (1156–1169), того самого, кого некоторые «секретные» документы так называемого Приората Сиона выдавали за уроженца края Разе, возле Ренн-ле-Шато, и кто на самом деле — исторические документы это неопровержимо подтверждают — принадлежал к знатному семейству, жившему в области Бордо. Были и другие добавления, в 1230 и 1260 годах, уточнявшие детали монашеской жизни, дисциплину и наказания, так же как и правила принятия в орден. Этот устав и все его дополнения нам прекрасно известны.

Так чем же был этот устав для тамплиеров? Известно, что основной устав оглашали, по крайней мере, в сокращенном виде во время церемонии принятия нового храмовника в орден. Примечательно, что устав зачитывался новому рыцарю только после принятия в орден, а никак не до, что может показаться странным. Ритуал вхождения в орден от 1260 года также упоминает, что следует вкратце излагать основные статьи устава и главных дополнений. В этот момент все предписания составляли вместе примерно шестьсот семьдесят восемь статей, поэтому необходимость краткого изложения была очевидна.

Много спорили об этом чтении «резюме» устава: в нем часто видят свидетельство неотесанности рыцарей Храма. Ведь не удовольствовались тем, что перевели и устав, и библейские цитаты, но еще и зачитывали их громким голосом. Скорее всего, большинство братьев ордена действительно не умело читать. Но были и исключения, о которых упоминает устав. Так, тамплиерам запрещалось «брать в руки устав, иначе как с позволения начальства». Выходит, орден следит за тем, у кого из братьев был устав. И причины, объясняющие это ограничение, довольно странные. Кажется, хотели, чтобы устав не попал в руки человека, который мог бы его использовать во зло: «Устав иногда попадает к оруженосцам, они читают его и рассказывают о наших правилах мирянам, что может повредить нашему братству. Чтобы не происходили такие вещи, нужно, чтобы начальство указало, чтобы никто, кроме бальи, уставом не владел; а бальи должен пользоваться уставом только для выполнения своей службы» (статья 326).

Итак, яснее ясного: устав и приложения никоим образом не должны попасть в руки «простых смертных». Оруженосцам, которые принадлежат к ордену, это разрешается, но больше никому. Налицо глубокое недоверие по отношению ко всем тем, кто не входит в братство тамплиеров, и почти навязчивое стремление нагнетать атмосферу секретности. Однако ни в уставе, ни в приложениях нет ничего, что противоречило бы католической доктрине, поэтому подобная недоверчивость не может не удивлять. Если верить статье, распространение устава может повредить нашему ордену. На самом же деле как раз отчаянная попытка сохранить устав в тайне и повредила тамплиерам, ибо во время судебного процесса 1307 года их не переставали в этом упрекать; стремление рыцарей Храма к секретности стало важной составляющей, если не обвинения, то, по крайней мере, сомнения в отношении подлинной мотивации храмовников.

Эта деталь тем более удивляет, что устав и приложения были, как кажется, широко распространены в ордене. В каждой важной резиденции тамплиеров должен быть свой список устава. Во время судебного процесса брат капеллан из Ма Дье представил епископу Эльна и членам комиссии «вышеупомянутую книгу устава, которую он велел принести из дома в Ма Дье и она начиналась на романском, есть на каталонском…». Один экземпляр устава на французском языке было обнаружен в США, в библиотеке Балтимора. Вероятно, ранее он находился в резиденции тамплиеров в Доже (деп. Норд); примечательно, что к тексту устава была приложена поэма, написанная в духе куртуазной эпохи. Подобное «соседство», кажется, не вполне соответствует букве устава ордена Храма: получается, что тамплиеры, испытывавшие пристрастие к поэтическому творчеству, могли уступить своим желаниям и сочинять любовную лирику, вопреки принесенному ими монашескому обету. Возможно, стоило бы с большим доверием относиться к народным традициям, утверждавшим, что тамплиеры были любителями женской красоты. Однако манускрипт из Балтимора в равной степени свидетельствует о том, что доступ к уставу ордена Храма было предельно прост. Так в чем же секрет? Почему руководители тамплиеров так боялись, как бы устав не попал в чужие руки и не нанес серьезного ущерба «нашему ордену»?

Ответа нет. Разве что можно предположить, что существовал секретный устав. Но ведь в данном случае речь идет не о секретном, а официальном уставе, который был в каждом доме тамплиеров; даже сегодня сохранилось его двенадцать рукописных списков. Более того, этот устав хорошо известен за пределами ордена, поскольку он оказал сильное влияние на уставы других военно-монашеских орденов. Некоторые статьи устава госпитальеров, особенно те, что касаются капелланов, капитула и сановников, свидетельствуют о непосредственном влиянии орденов Храма и Сито. Что же касается рыцарей Гостеприимного дома Св. Марии Тевтонской, которых обычно называют тевтонскими рыцарями, то в 1198 году они взяли за образец устав своих собратьев и соперников, тамплиеров. Так откуда же берет начало эта мания секретности устава храмовников?

Все это не мешало ордену расти. Его дома и резиденции появляются повсюду. Знаменитая «паутина» заботливо окутывала всю западную часть европейского континента. И конечно, по мере того, как орден усиливался, он постепенно сворачивал с пути, указанного его основателями и Бернардом Клервоским. Это отклонение во многом связано со сказочным богатством ордена.

Ведь в XIII веке орден стал главной финансовой силой в Западной Европе. Однако, согласно уставу, ни один рыцарь не мог использовать материальные блага во имя своих собственных интересов. Великий магистр Арнауд де Торрохо гордо ответил мусульманам, потребовавшим от него выкуп: «Тамплиер может дать в качестве выкупа только свой пояс и боевой нож». Обет бедности в ордене никто не отменял. Но когда богаты все, богат и один. Кроме того, тамплиеры были такими же людьми из плоти и крови, как и остальные, хотя сознательно стремились к некоторой маргинальности. Подсчитано, что в конце XIII века ордену Храма принадлежало около девяти тысяч владений. Также пытались оценить приблизительную стоимость их движимого имущества: получалась цифра в 130 миллиардов современных франков. Пусть цифра и завышена (довольно сложно установить ценовое соответствие между XIII веком и нашим временем), все равно следует признать, что в эпоху, когда во всем мире царила бедность, орден скопил неисчислимые богатства, которые после утраты Святой Земли более не служили для достижения изначальной миссии тамплиеров.

Откуда возникло это колоссальное состояние? Прежде всего это дары и пожалования ордену на протяжении двух столетий. Число их достигло своего апогея в XII веке, но и в начале правления Филиппа Красивого орден тамплиеров по-прежнему продолжал получать дары. И рыцари-монахи умели с толком распорядиться этим имуществом, преумножить его, поскольку сами члены ордена довольствовались немногим. В общем, тамплиеры жили в состоянии автаркии, и любое новое приобретение означало чистый доход.

У храмовников был и иной источник прибыли, который, несмотря на то что о нем редко упоминается, все же приносил немалую выгоду: военная добыча. Как и современники, все рыцари-монахи практиковали грабеж. Папская булла от 1139 года в недвусмысленных выражениях запрещала тамплиерам заниматься подобными делами.

Не стоит преуменьшать и значимость даров паломников. Во все времена паломничество было верным источником дохода. Об этом, например, свидетельствует яростная борьба между храмами, церквами и монастырями за право владеть мощами и реликвиями, поклониться которым стекались толпы верующих. При необходимости такие реликвии могли и просто сфальсифицировать. Прекрасно известно, что из всех «подлинных» обломков креста, на котором был распят Христос, можно было построить просторный двухэтажный дом. Как и прочие, тамплиеры не отказывались эксплуатировать религиозное рвение доверчивых пилигримов.

Но самый большой доход ордену Храма приносили банковские операции. Опираясь на знаменитую «паутину» — благодаря которой орден находился рядом со всеми крупными торговыми маршрутами, — свои независимость и престиж, тамплиеры создали продвинутую для того времени финансовую организацию. Рыцари Храма изобрели вексель, чеки и различные способы кредитования. Им доверяли значительные вклады в серебряной монете, которые они тщательно охраняли в своих резиденциях: огромная крепость тамплиеров в Париже была построена именно для этой цели. Через посредничество ордена любой мог оплатить свои покупки за рубежом. Нет сомнений, что эта банковская организация была востребована, уж больно быстро она стала процветать. Конечно, с каждой операции тамплиеры получали свой процент, что только способствовало приросту их богатства. Может только возникнуть один вопрос: а подходила ли эта роль монашескому ордену, основанному для защиты пилигримов, бредущих в Святую Землю?

В ту эпоху этот род деятельности вызывал не только враждебные отзывы и порицание, но и приводил к серьезным столкновениям и конфликтам со светскими властями Во Франции, например, торговцы вином протестовали против невыгодной для них конкуренции с тамплиерами, которым было позволено продавать свое вино беспошлинно. Купцы, сбывавшие сукно, жаловались, что несут огромные убытки из-за того, что тамплиеры взимают несоразмерные пошлины с некоторых видов их товаров. Обзаведясь собственным флотом и переманивая к себе паломников и купцов, орден Храма также навлек на себя ненависть морских компаний Марселя и итальянских портов. Кроме того, если их интересы были затронуты, рыцари-монахи умели проявить безжалостную жестокость, весьма далекую от идеалов христианского милосердия. Внутренне убежденные в своем превосходстве, привыкшие считать себя военной элитой христианского мира, тамплиеры не испытывали ни малейшей жалости к страданиям себе подобных, ни уважения к их идеалам и чувствам. Орден стал огромной машиной, которая функционировала без сбоев, но имела один дефект, как и все остальные машины: в ней более не было ничего человеческого. Когда тамплиеры вступали в распрю со своими соседями, то не останавливались ни перед убийством, грабежом или поджогом, как и любой феодальный сеньор. Они, правда, меньше рисковали подвергнуться наказанию благодаря широким привилегиям, полученным орденом, и заговору молчания, который возник вокруг некоторых происшествий.

Прежде всего возникает главный вопрос: была ли от ордена в эту эпоху хоть какая-нибудь польза? В 1187 году султан Саладин захватил Иерусалим и христиане перестали править в Святом граде. Христианское королевство ужалось до небольшой полосы земли вокруг Акры, и этот последний бастион пал в 1291 году. На Ближнем Востоке больше не было христианских владений. Паломничества прекратились, а потому незачем было охранять дороги, ведущие к христианским святыням. Конечно, тамплиеры продолжили сражаться с мусульманами, но уже в Испании. Но такое впечатление, что в остальной Западной Европе орден Храма более не отвечал своему предназначению.

Орден продолжил свое существование: главная резиденция была перенесена на Кипр, а затем во Францию, в Париж. Сохранились три орденских провинции: во Франции, Арагоне, Португалии, Пуату, Англии, Апулии и Венгрии. Тамплиеры с еще большей энергией продолжили финансовые операции, поскольку теперь у них не было иного занятия. Впрочем, у них остались все привилегии, которые пожаловали им папы. Поэтому ничего странного, что ордену завидовали и ненавидели.

Среди простолюдинов орден упрекали за богатство, особенно заметное и оскорбительное на фоне обычной бедности в Европе. Затем орден порицали за то, что его братья вели жизнь, имевшую мало общего с монастырскими идеалами. Именно в это время выражение «пить как тамплиер» вошло в поговорку. Конечно, в Средние века, когда везде царили антиклерикальные настроения, монахов всех орденов постоянно высмеивали за их чревоугодие и излишества. Но в отношении храмовников эта критика обрела более реальное содержание: тамплиеры были более воинами, чем монахами, и были освобождены от целого ряда ограничений, обязательных для всех остальных иноков. Это не могло не вызывать пересудов. Ходили слухи, что их нравы не всегда соответствовали обетам целомудрия, чьим символом был «белый плащ». Детям даже советовали избегать компании тамплиеров, а особенно не давать себя целовать: ибо в уставе ордена, запрещавшем обнимать женщин, даже если речь шла о матерях и сестрах, ничего не говорилось о детях. В итоге тамплиеров стали подозревать в педофилии, и странно, что эти подозрения не нашли отражения в обвинительном списке 1307 года. Надо сказать, многое в этом — пересуды, но были и реальные случаи.

Храмовников много ругали за вызывающую роскошь, не в убранстве их церквей, которые всегда отличались строгостью стиля, а в жизни, где, случалось, они слишком выделялись пышностью своих одеяний. На этот упрек братья отвечали, что занятия торговыми и финансовыми делами — ставшими их основным уделом — требуют хорошо выглядеть.

Справедливости ради надо сказать, что тамплиеры не одни были объектом народной нелюбви. Госпитальеров ненавидели так же сильно — и по тем же самым причинам. Более того, рыцари госпитальеры были замешаны в еще более громких скандалах. Папы не раз метали гром и молнии, обвиняя их в сексуальной распущенности, укрывательстве убийц, грабивших пилигримов, и даже приверженности к еретическим взглядам. Конечно, тамплиеров обвиняли в тех же самых преступлениях, но, что удивительно, каждый раз орден Храма получал прощение от папства. Один лишь Иннокентий III, который вообще-то был другом храмовников, осмелился обратиться к ним в начале XIII века с предостережением. «Преступления твоих братьев, — писал папа великому магистру, — глубоко огорчают нас, ибо смущают нашу Церковь. Рыцари Храма практикуют демонические обряды, одежда их не что иное, как лицемерие». В 1263 году папа Урбан IV отлучил от Церкви маршала тамплиеров Этьена де Сиссея, протеже великого магистра Тома Берара, из-за скандала, в котором была замешана женщина. Следующий понтифик, Климент IV, согласился снять отлучение (при условии, что маршал будет отозван со своего поста), но воспользовался случаем, чтобы торжественно предупредить весь орден: «Пусть храмовники остерегутся выводить меня из терпения, чтобы Церковь не была вынуждена прибегнуть к более обстоятельному расследованию предосудительных вещей, к которым до сих пор относились слишком снисходительно, ибо тогда спасения не будет». Нам немногое известно об этом деле, но оно, должно быть, наделало немало шуму. Обвинители ордена в 1307 году еще о нем вспомнят.

Все это, вкупе с постоянными конфликтами тамплиеров и других военно-монашеских орденов, госпитальеров и тевтонских рыцарей, серьезно сказалось на законных подозрениях, которые питали по отношению к ордену Храма. Очевидно, что к концу XIII века орден сильно изменился. Но в реальности тамплиеры никогда не были святыми.

Мы знаем и о других прискорбных эпизодах, о которых сторонники ордена Храма стараются не упоминать. В 1187 году, когда Саладин захватил Иерусалим, он оставил горожан в живых и предложил им выкупить свою свободу, заплатив десять золотых монет за мужчину, пять — за женщину и две — за ребенка. Состоятельные люди без труда заплатили эту сумму, но основная масса христианского населения, по большей части состоящая из бедняков, была обречена на рабство. Однако тамплиеры, спасая свою казну, наотрез отказались выкупить иерусалимских жителей. В качестве предлога они напомнили просителям, что великий магистр их ордена находится в плену, а только он один может распоряжаться орденскими деньгами. В его же отсутствие братьям решительно запрещено притрагиваться к казне. И тогда шестнадцать тысяч христиан увели в рабство, включая женщин и детей.

С французским королем Людовиком IX Святым произошла сходная история. Когда король попал в плен к мусульманам, тамплиеры отказались участвовать в его выкупе, и Жуанвиль, не очень-то любивший орден Храма, рассказывает, на какие ухищрения ему пришлось пойти, чтобы заставить рыцарей-монахов раскошелиться. Но добрый король Людовик не забыл этого: позднее он унизил великого магистра тамплиеров Рено де Вишье, принудив его стать перед ним на колени и «покаяться».

Другой случай еще более показателен. Известно, что император Фридрих II Гогенштауфен — этот загадочный персонаж, склонявшийся то ли к вероотступничеству, то ли к еретическим взглядам, заклятый враг папы, отлучившего его от Церкви, — смог заключить соглашение с мусульманами. Неизвестно какой ценой, но он добился возвращения христианам Иерусалима. Но чтобы возврат состоялся, императору потребовалось поручительство тамплиеров. Он вступил в переговоры с братьями, пообещав им богатые дары. Но тамплиеры отказались от его предложения, потому что их резиденция не была упомянута в списке возвращаемой христианам собственности. Дело застопорилось. Фридрих II не забыл об этом и всячески нападал и поносил орден Храма в дальнейшем.

Видно, что орден, вмешавшись в мирские дела, так или иначе, но обязательно себя компрометировал. Но войны в Святой Земле отвлекали на себя всеобщее внимание, что позволяло военно-монашеским орденам, не только тамплиерам, но госпитальерам и тевтонцам, сохранять свои тылы в целости и сохранности. Поэтому, когда падение Акры положило конец последним надеждам христианского мира, военные ордена смогли отступить на заранее подготовленные позиции. Госпитальеры выбрали морские просторы. Со своих баз на Кипре и позднее на Родосе, они охраняли покой Средиземноморья и прославились свой борьбой с мусульманскими пиратами. Тевтонские рыцари, по большей части, уже вели экспансионистскую войну с национальной окраской против славян, в вящей выгоде германской империи. Те, кто оставался в Святой Земле, после падения Акры присоединился к своим братьям, и орден стал настоящей германской армией на службе у императоров. Тамплиеры же, напротив — за исключением тех из них, кто сражался в Испании с маврами, — не нашли себе новой сферы для военных действий. Они просто отступили на континент, где продолжили эксплуатировать свои владения.

Именно в этот момент вмешался Филипп Красивый. Его часто представляют как непримиримого врага ордена Храма, но это не совсем правда. Да, в 1295 году он приказал перевести королевскую казну из резиденции Храма (где она до того хранилась) в Лувр. Многим хотелось бы видеть в этом решении первый враждебный поступок, направленный против тамплиеров, но это не так. Король всего лишь намеревался сам распоряжаться казной и извлекать прибыль из сложных финансовых операций. Он не достиг успеха, и в 1303 году казну вернули в орденскую резиденцию: тамплиеры слыли лучшими финансистами своего времени, и король Франции по-прежнему доверял им. Он осыпал орден самыми разными вольностями и привилегиями, обратившись к ним со словами, полными благодарности.[25]

Слишком красивая история — для того чтобы быть правдой. Наверняка где-то была скрыта ловушка. Да, но не та ловушка, о которой все думают.

Филипп Красивый был сложной личностью. Это был одновременно хитроумный, расчетливый политик и религиозный фанатик, который не забывал, что он приходится внуком святому королю Людовику. Взойдя на трон в 1285 году, он предпринял консолидацию своего королевства, которое еще никогда не было столь обширным и хорошо управляемым. Его целью было увеличить могущество этого зарождающегося национального государства, каким в те времена являлась Франция. В этом, по его мнению, заключался его священный долг. Совсем как его дед Людовик Святой, Филипп был уверен, что защищая интересы государства и своей династии, он одновременно служит во благо Церкви и христианской веры. Обладая поистине железным сердцем, этот король ни секунды не сомневался, что действует во имя Господа: нужно помнить об этом, а не выносить поспешные и продиктованные чувствами суждения. По мысли Филиппа, сам Господь направлял его руку. Укрепляя власть короля Франции, этой христианской страны, прозванной «старшей дщерью Церкви», он лишь выполнял волю Божью, даже если для этого ему нужно было вступить в борьбу против папы римского, ибо папа выполнял лишь духовную, но не мирскую миссию. Тем более что деяния его великого деда лишь придавали ему уверенности. Людовик Святой неоднократно одерживал верх в спорах с понтификами, признавая, однако, за ними главенство в духовной области. Одним словом, французский король был хозяином в своем королевстве и ответственность нес только перед Господом. Это была абсолютная монархия, основанная на божественном праве.

Итак, после падения Акры Филипп Красивый, которому всегда было свойственно обостренное чувство реальности — но одновременно он позволял себе увлечься химерическими мечтаниями о возложенной на него божественной миссии, — осознал, что ему предоставлены новые возможности. Поскольку Святая Земля была утрачена христианами, говорил он себе, и отвоевать ее не представляется вероятным, по крайней мере, в ближайшее время, поищем другие способы. И эти способы он нашел в мистической (и отчасти эзотерической) мысли Раймунда Луллия.

В 1292 году каталонский поэт — и алхимик — Раймунд Луллий, уже давно интересовавшийся возможностью обратить приверженцев ислама в христианство, стал пропагандировать развернутый план завоевания и евангелизации мусульманского мира. План был таков: миссионеры, хорошо владеющие арабским языком (Луллий сам говорил на арабском), получат в помощь новую армию крестоносцев, костяк которой будет состоять из двух орденов тамплиеров и госпитальеров, объединившихся к тому времени в одно братство. Вождь этой армии примет титул «Короля-воителя» и станет государем Иерусалимским. Первоначально Раймунд Луллий надеялся убедить короля Хайме II Арагонского устроить крестовый поход против Гренады, находившейся под властью мусульман, но оказалось, что в Париже, при дворе французского короля, к его словам готовы прислушаться.

Филипп Красивый понял, какую выгоду он сможет извлечь из положения «Короля-воителя» — если, конечно, он будет настолько смел, чтобы занять это место. Он знал могущество двух военно-монашеских орденов: госпитальеры царили на просторах Средиземного моря, а тамплиеры правили на европейском континенте. Став одновременно руководителем госпитальеров и тамплиеров, король Франции приобрел бы важнейший козырь и смог бы превратиться в настоящего мирового владыку, возложив на свою голову другую корону — корону Иерусалимского короля.

Это не пустая гипотеза. Филипп Красивый действительно задумался над этим планом. Он даже написал своего рода программу из восьмидесяти пунктов: эта программа дошла до нас в одной рукописи, правда фрагментарной, но достаточной точной для того, чтобы мы могли восстановить ее в первоначальном виде.[26]

Этот документ доказывает, что Филипп Красивый собирался отречься в пользу старшего сына и стать великим магистром нового ордена. Этот орден, состоящий из объединенных братств тамплиеров и госпитальеров, должен был носить имя рыцарей Иерусалима, а его великий магистр — получить титул Иерусалимского короля. После смерти Филиппа Красивого пост великого магистра из поколения в поколение должен был передаваться старшему сыну французского короля. Все прелаты, включая архиепископов и епископов, были бы обязаны отдавать свои доходы великому магистру во имя завоевания Святой Земли, оставляя на свои нужды только скромную сумму. То же самое вменялось бы и монастырским орденам, не принимающим непосредственного участия в возвращении Иерусалима. Более того, «Королю-воителю» отводилась функция надзора за избранием пап. Так Филипп Красивый стал бы более могущественным, чем император, и все во имя прославления французского королевства: ибо королю Франции, рано или поздно коронуемому венцом Иерусалимских государей, подобно римскому императору, было суждено царствовать над огромной федерацией разных народов и установить вселенский мир.

Страдал ли Филипп Красивый манией величия? В любом случае, он действительно мечтал претворить в жизнь свой проект. Он реализовал из него несколько пунктов, в том числе тот, что касался надзора за папскими выборами. И тот, что касался храмовников.

В конце концов, ясно, что Филипп Красивый намеревался прибрать к рукам орден тамплиеров — и госпитальеров. Он знал, каким грозным могуществом обладал этот орден и хотел заставить тамплиеров служить себе, точнее, будем справедливы, королю Франции. Грандиозная идея, которая объясняет первоначально доброжелательное отношение короля к ордену Храма.

Но когда все попытки объединения двух орденов провалились из-за непреклонного отказа тамплиеров, слишком уверенных в своей силе, Филипп Красивый понял, что раз уж он не способен стать магистром ордена Храма, то должен его уничтожить. Потому что этот орден был слишком могущественным, слишком опасным — и потому, что он мог пойти на службу другому «Королю-воителю», а не ему. Это историческая реальность. Процесс, начатый над тамплиерами, — следствие мести человека, который пережил крах своего обширного плана мирового господства и который так и не простил рыцарям-монахам отказа сотрудничать с ним.

Если пытаешься понять и объяснить механизм судебного процесса над тамплиерами, казни многочисленных рыцарей-монахов и роспуск ордена, разрешение на который было с большим трудом вырвано у папы Климента V (и речи не шло об осуждении ордена), необходимо рассматривать эти вопросы в более широком контексте. А контекстом служила непримиримая борьба между королем Франции и папой римским особенно таким, как Бонифаций VIII. Эта борьба зашла так далеко, что едва не привела к посмертному процессу над Бонифацием VIII. Удивительно, но этот процесс стал разменной монетой для Филиппа Красивого, которому удалось добиться от папы Климента выполнения всех — или, по крайней мере, части — своих требований: прекращение преследований против своего советника — отлученного от Церкви — Гильома де Ногаре и уничтожения ордена Храма.

Перейдем к фактам. После смерти Николая IV кардиналы, собиравшиеся на нескольких конклавах, так и не смогли избрать нового папу. Престол понтифика пустовал около двух лет. Устав от споров, решили обратиться к благочестивому отшельнику и заставили его взойти на трон Св. Петра под именем Целестина V. Но святые никогда не были хорошими папами: Целестин, побуждаемый милосердным и сострадательным нравом, принялся раздавать беднякам церковные богатства. Легко представить скандал, который действия нового папы вызвали в римской курии: столкнувшись с растущей враждебностью кардиналов, Целестин предпочел отречься.

Его преемником стал Бенедетто Гаэтани, более известный под именем Бонифация VIII. Но тут же встал вопрос о его легитимности: имел ли право Целестин V отрекаться от папского престола? Мнения расходились на этот счет. Для тех, кто не согласился с возможностью отречения, избрание Бонифация не имело законной силы. Проблема все еще не была решена ко времени суда над тамплиерами, хотя Бонифаций давно уже умер и был похоронен.

У Бонифация были все необходимые качества, чтобы стать хорошим папой — но отнюдь не святым. Человек гордый, авторитарный и жестокий, он рассорился со всеми, с кем было можно, и ополчился на кардиналов из семейства Колонна, бывших его политическими противниками. Его свары с французским королем из-за незначительного финансового вопроса (налогов, взимаемых королем с духовенства) хорошо известны. Последовала серия нападок и ответов, в результате чего папа открыто пригрозил низложить Филиппа Красивого.

Но король Франции не сидел сложа руки. В Италии у него были могущественные союзники в лице кардиналов Колонна. Колонна, ненавидевшие папу, всецело поддерживали французского короля и приняли активное участие в кампании по дискредитации Бонифация VIII: они даже заявляли, будто Бонифаций устраивал магические или дьявольские церемонии, чтобы снискать себе помощь демонов. В марте 1303 года ассамблея епископов и сеньоров собралась в Лувре в присутствии короля. С речью выступил Гильом де Ногаре, блестящий оратор и талантливый «легист» (то есть правовед, специализировавшийся в вопросах римского права). Он назвал папу еретиком и потребовал от собрания созвать вселенский церковный собор, чтобы его судить.

Бонифаций ответил, подготовив буллу, в которой провозглашалось отлучение короля Франции. Тогда Ногаре спешно выехал в Италию и там организовал заговор с целью схватить понтифика и привести его на собор. Как известно, папу пленили в городке Ананьи. Но Колонна провалили все дело: в течение трех дней кардинал Шарра Колонна поносил и издевался над Бонифацием; после нескольких провокаций по отношению к жителям Ананьи они взялись за оружие и освободили папу. Ногаре был ранен и бежал. Но Бонифаций был сломлен физически и морально: через месяц он скончался.

Его преемник на папском престоле Бенедикт XI обнародовал буллу, в которой предавал Ногаре и его четырнадцать соратников анафеме. Но удар был нацелен в короля Франции. Однако Бенедикт вскоре умер, как говорили, объевшись фигами. Естественно, повсюду ходили слухи, что фиги были отравлены. Кто знает? Ногаре торжествовал: «Господь, чье могущество превыше всех церковных и светских владык, поразил господина Бенедикта, чтобы он не мог более меня обвинять». Кардиналы избрали новым папой архиепископа Бордоского Бертрана де Го, который принял имя Климента V.

Излишне часто повторяли, что Климент состоял на жалованье у Филиппа Красивого. Это слишком поспешный вывод. Конечно, король и Ногаре всячески интриговали, чтобы конклав выбрал нужного им человека, но вряд ли они выдвигали кандидатуру Бертрана де Го, который к тому же не присутствовал на выборах. Впрочем, король и легист согласились признать нового понтифика, дав ему понять, что в его же интересах проявить сговорчивость. В любом случае, ситуация в Риме была небезопасной, и папа решил обосноваться в Авиньоне. А поскольку на противоположном берегу Роны начиналась территория французского королевства, Филипп Красивый мог с легкостью наблюдать за тем, что происходило в новой папской столице.

Надо сказать, что Бертран де Го был одним из тех, кто отказался участвовать в нападках на Бонифация VIII. Возможно, он даже испытывал враждебные чувства к Филиппу Красивому. Но при этом он был прирожденным дипломатом, настоящим экспертом по части уверток. Он часто противодействовал Филиппу Красивому, причем с такой ловкостью, какой от него в общем-то никто не ожидал. Он прекрасно понимал, чем грозило Церкви объявление еретиком Бонифация VIII, даже после его смерти. Это могло пошатнуть сам институт папства. Вот почему Климент V приложил все усилия, чтобы оттянуть начало посмертного процесса над Бонифацием: для этого ему пришлось уступить французскому королю в других вопросах, в том числе затрагивавших тамплиеров. И чтобы выиграть время, он постарался успокоить рвение Филиппа, превознося его до небес.

По правде говоря, Клименту было довольно тяжело поддерживать равновесие сил. Изо дня в день росло число обвинений: утверждали, что покойный папа был не только еретиком, но и магом, колдуном. У него якобы был «свой собственный демон, с которым он советовался по всякому поводу» (Ногаре). Позднее стали говорить, что папа приютил не одного, а трех демонов: одного ему подарила некая итальянка, другого, более могущественный, Бонифаций получил от какого-то венгра, и, наконец, самого сильный демон достался понтифику от Бонифация да Виченце. Кроме того, папа повсюду носил с собою «дух» в мешочке, подвешенном себе на палец. И кардиналы, и клирики якобы видели, как в этом мешке мелькала голова то ли человечка, то ли животного. Нашлись люди, которые будто бы слышали, как будущий Бонифаций во время избрания папой Целестина V разговаривал с демоном, запертым в комнате, наполненной ладаном. И если уж ему удалось спастись из плена в Ананьи, то не благодаря божественному вмешательству, а дьявольской помощи. Анекдотов подобного рода становилось все больше и больше: их появлению немало способствовали Колонна, а Ногаре тщательно скапливал эта россказни, расцвечивая их колоритными деталями. Естественно, нашлись свидетели, полностью подтверждавшие реальность этих слухов. Кажется, что многие из них особенно настаивали на том, что у Бонифация был свой «идол», которому он поклонялся. Возможно, это не было случайностью: ведь в обвинениях, выдвинутых против тамплиеров, значимое место занимал знаменитый «бафомет» — бородатая голова с двумя лицами, так заинтриговавшая последующие поколения исследователей.

К делу Бонифация прибавляется сходный по сути процесс над Гишаром, епископом Труа, также обвиненным в колдовстве и порче, сговоре с демонами и участии в дьявольских обрядах. Ногаре воспользовался этим процессом, значительно его приукрасив, чтобы спровоцировать Климента V: ведь по логике системы именно папа, не защитивший Церковь от ереси — ереси Бонифация, епископа Труа и тамплиеров, — выглядел виновным в глазах христианского мира. Гишар был арестован, и начался долгий суд. Уже после процесса тамплиеров епископ Труа был признан невиновным. Эти обвинения в магии, сотрудничестве с демонами, впервые в Средние века ставшие предметом государственного процесса, показывают, насколько Филипп Красивый и его советники извлекли выгоду из ситуации, чтобы воздействовать на общественное мнение и добиться нужных им результатов. И если тамплиеров прямо не обвиняли в демонической магии, все это только усиливало сомнения и подозрения, которые питали на их счет.

Дело тамплиеров также начиналось в подобных условиях: со слухов и сплетен, появления свидетелей, так или иначе состоявших на жалованье у Ногаре.

Итак, все началось в Ажане, в 1305 году. Один тамплиер, совершивший какое-то преступление — такие вещи случались, — пребывал в тюрьме и вот-вот должен был умереть. Поскольку под рукой не нашлось исповедника, но он признался в «проступках против веры и злодеяниях» другому заключенному, горожанину из Безье по имени Эскье де Флойрак. Который, возможно, сам некогда служил в ордене. Ужаснувшись откровениям умирающего — а может, поняв, что сможет извлечь из него пользу, — Флойрак, дождавшись освобождения, поведал об услышанном арагонскому королю Хайме. Но тот, не испытывая особого желания ввязываться в такое запутанное дело, предпочел избавиться от Флойрака и направил его к французскому королю. А поскольку главная резиденция ордена находилась во Франции, дело затрагивало французские власти.

Филиппу Красивому доложили об откровениях Эскье де Флойрака. К этому моменту король уже знал, что ему не удастся добиться слияния тамплиеров и госпитальеров в единый орден и стать великим магистром нового братства. Он знал также, что орден Храма представляет постоянную угрозу для королевской власти во Франции. Нужно было либо подчинить орден себе, либо уничтожить его. Первый вариант провалился, поэтому следовало перейти ко второму. А ради поставленной цели все средства были хороши.

Воспользовавшись представившимся случаем, король приказал провести официальное расследование в кругах, близких к тамплиерам. Конечно, не составило большого труда разыскать вышедших или исключенных за различные проступки из ордена тамплиеров, а также маргиналов, которые, находясь в стеснительном положении, были готовы признать все что угодно ради помилования или денег. В любом случае, сведения Эскье де Флойрака нашли подтверждение, и Филипп Красивый решил идти дальше. Он переговорил с новым папой Климентом V, с которым встретился во время церемонии интронизации в Лионе в ноябре 1305 года.

Климент V тут же отреагировал. Папа ясно видел, какую опасность может представлять это дело. Папство ничего не выигрывало, если на судебном процессе были бы открыты двери ордена, и без того окруженного тайнами и, вероятно, скрывавшего государственные секреты, затрагивавшие королевства и официальную Церковь. Впрочем, Филипп тоже не желал развязать процесс, на котором могли бы всплыть данные о делах, давно похороненных в архивах. Но он воспользовался этой угрозой, чтобы вырвать у папы если не осуждение, то, по крайней мере, право учредить над орденом опеку. Ведь не стоит забывать — папа и только папа был абсолютным главой ордена после великого магистра. Тогда Филипп прибег к настоящему шантажу: кто больше пострадает от дела тамплиеров, король — который не имел к нему ни малейшего отношения — или понтифик, верховный руководитель храмовников.

Ход был хитроумным, и папа это понимал. Желая замять дело, он вызвал к себе Жака де Моле и, взяв за основу проект своих предшественников, предложил великому магистру объединить тамплиеров и госпитальеров в рамках одного ордена. Так он думал избежать западни и удовлетворить запрос французского короля, продолжив держать в руках бразды правления новым братством. Он знал, что такой шаг лишь позволит выиграть время и проблема снова со всей остротой встанет, когда придется выбирать великого магистра нового ордена.

Однако Жак де Моле категорически отверг любую идею о слиянии двух орденов. По разному истолковывали этот отказ, который, без сомнения, был не только личным решением самого Моле, но и всего капитула тамплиеров. О личности последнего великого магистра много написано, и следует признать, что с этим человеком, которого одни считали мучеником, а другие глупцом, связано немало таинственного и непонятного.

О нем мало что известно. Но его поведение было настолько бесславным и так мало соответствовало доверенным ему обязанностям, что нельзя не удивиться, почему тамплиеры выбрали его своим великим магистром. Мог ли он быть простым подставным лицом? И кто стоял за его спиной? Жак де Моле был одним из немногих, кто уцелел в Палестине, в отличие от новых братьев, которые никогда не видели Востока; ведь орден набирал рыцарей даже после того, как был захвачен последний оплот крестоносцев в Святой Земле — Акра. Кажется, что после избрания в 1295 году главной задачей нового великого магистра стала организация отступления на Запад. В момент ареста ему исполнилось шестьдесят четыре года. Самое удивительно, что он сам представился судебной комиссий как «бедный безграмотный рыцарь». Великий магистр такого важного ордена — и не знает латыни, а возможно, и является безграмотным в современном значении этого снова — вот что странно. Каким же интригам он обязан своим избранием?

Со своей стороны Филипп продолжал плести сеть для ордена тамплиеров. Его поведение оправдывали желанием присвоить богатства ордена. По правде сказать, во время своего царствования он действительно испытывал серьезные финансовые затруднения. Во время его восхождения на престол французское королевство находилось на грани банкротства, и Филиппу пришлось прибегнуть к самым разным уловкам. В 1294 и 1296 годах он заставляет Церковь выплатить ему десятину, что стоило ему ожесточенной борьбы с папством. Все в том же 1296 году он запрещает вывозить золото за границу, включая привычные выплаты в папскую казну, что, конечно, не улучшило его отношений со Святым престолом. Он реквизировал золотую и серебряную посуду у самых своих состоятельных подданных в обмен на частичное возмещение их настоящей стоимости и приказывал расплавлять и чеканить из нее монету. Он ввел новый налог на торговлю и собственность, гораздо выше тех, что существовали до того времени. Он неоднократно девальвировал моменту, заслужив свое прозвище «король-фальшивомонетчик». Нужно признать, что в этой области он действительно был первопроходцем. Но его финансовая политика навлекла на короля гнев его подданных. После одной из очередных и особенно крупномасштабных девальваций, в июне 1306 года, парижские горожане взбунтовались против Филиппа и вынудили его укрыться — о, ирония судьбы! — в резиденции тамплиеров. После того как волнения улеглись, король приказал повесить нескольких горожан, чтобы продемонстрировать свою власть. Затем он обрушился на евреев. В один-единственный день все евреи Франции были схвачены и помещены в заточение. Их деньги были конфискованы в королевскую казну, имущество продано, а прибыль досталась короне, дела переданы итальянским банкирам, к которым король питал полное доверие. Сами же евреи — по крайней мере, те, кому посчастливилось выжить, — были изгнаны за пределы королевства. Известно, что многие из них были приняты в Авиньоне, удостоившись особого папского покровительства. Этот грабеж и последующее изгнание были представлены как великая победа Христа над своими мучителями. Идея погромов имеет долгую историю…

Затем Филипп якобы подсчитал всю прибыль, которую он сможет извлечь из богатств тамплиеров; это должно объяснять то ожесточение, с которым он добивался уничтожения ордена. Этот аргумент не выдерживает никакой критики. Это объяснение удобно для наших учебников истории, которое полностью подходит поклонникам ордена Храма, которых очень много в наши дни.

Совершенно ясно, что черные замыслы Филиппа, которые он вынашивал в надежде завладеть имуществом ордена, нисколько не противоречат тому, что мы знаем о характере этого государя. Но король Франции был слишком умен, чтобы не питать иллюзии касательно реального содержания казны тамплиеров. Он наверняка знал (и его шпионы должны были подкрепить его подозрения), что сокровища ордена не просто груда золота и предметов ювелирного искусства. Да, конечно, сундуки парижской резиденции храмовников были набиты монетами: но монеты эти представляли собой вклады частных лиц, в том числе и короля. Эти богатства не принадлежали ордену. Кроме того, устав уточнял, что братья тамплиеры не должны обладать материальными ценностями. Без сомнения, в орденских резиденциях и домах ювелирные украшения встречались довольно редко. Во время описи имущества после ареста храмовников люди короля не нашли ни одной подобной вещицы. Нет, было слишком наивно считать, что богатство ордена состояло из золотых или серебряных монет вкупе с драгоценностями. Богатство тамплиеров — это гигантская паутина, охватившая всю Европу, со всеми возможностями, которые она предоставляла. Конечно, ордену Храма принадлежало множество владений, но это было всего лишь недвижимое имущество. Думать, что Филипп Красивый вел ожесточенную борьбу против тамплиеров только ради пополнения королевской казны — значит выставлять этого государя глупцом. В отличие от евреев, у которых было немало золота, рыцари-монахи обладали лишь потенциалом.

Но этот потенциал был опасным для королевской власти. Нужно было либо присвоить его себе, либо уничтожить. Выбрав второй вариант, Филипп Красивый напряг все силы, чтобы добиться быстрого завершения дела. В вот-вот готовой разыграться драме роль «режиссера» предстояло исполнить Гильому де Ногаре, без которого королю было бы сложно заниматься «недостойными вещами». Зато Филипп Красивый мог — и в одиночку — выступить как свершитель «благого дела».

11 сентября 1307 года французский король встречался с Климентом V в Пуатье. Филипп рассказал папе все, что удалось разузнать о тамплиерах. Климент очень серьезно отнесся к обвинениям короля и позднее написал ему письмо, в котором подтверждал, что готов начать свое личное расследование: «Как вы помните, в Пуатье мы неоднократно говорили о храмовниках. Мы не могли заставить себя поверить в то, что услышали о них, ибо все это казалось немыслимым. Однако сомнения охватили нас, и, пребывая в смятенных, чувствах мы вынуждены начать свое расследование». Это письмо важно для нас, поскольку в нем Климент признавал, что начал испытывать колебания. Но папа стремился выиграть время. Хоть он и изъявил намерение предпринять розыск по делу тамплиеров, он его не начинал. Конечно, у него были свои резоны: он прекрасно знал, что все рассказанное ему королем правда, но нисколько не спешил приблизить тот день и час, когда истина станет всеобщим достоянием, и бросить тень на папство. Поэтому Климент собирался ловчить, ждать и тянуть время.

Филипп Красивый прекрасно знал, что собой представляет его соперник. Он тоже знал об ордене всю правду, но огласки не боялся. Напротив, огласка лишь добавила бы ему славы и престижа, а папство, стеснявшее независимость королевской власти, ослабило бы. Ясно, что французский король хотел скандала, который один смог бы пошатнуть позиции Святого престола. Напомним, что Филипп Красивый был первым государем, осмелившимся открыто напасть на традиционные институты Римской церкви.

Но нужно было действовать очень быстро. Король не мог не знать, что папа предупредил Жака де Моле и братья ордена осознают страшную опасность, нависшую над их организацией. Было бы глупо считать, что тамплиеры не предприняли некоторых предосторожностей. Во время допросов брат Жерар де Косс упомянет, что великий магистр в это самое время приказал изъять у членов ордена все списки устава и сжечь их. Все уничтожить не удалось, поскольку устав — по крайней мере, официальный устав — дошел до нас во многих манускриптах. Но это объясняет, почему орденский архив никогда не был найден. Было ли в нем что-то, что следовало скрыть от посторонних глаз?

14 сентября 1307 года на королевском совете было принято постановление об аресте всех тамплиеров. Один лишь архиепископ Нарбоннский, канцлер королевства, осмелился воспротивиться этому решению. Он тут же был смещен с поста канцлера, который был передан Гильому де Ногаре. Но сами аресты начались только 13 октября. Между решением и его исполнением прошел целый месяц. Разве можно отрицать, что тамплиеры вполне могли спастись бегством? Ведь их, несомненно, предупредили о грозившей опасности. На допросах некоторые братья признали этот факт без применения к ним пытки, например сержант из дома тамплиеров в Суассоне Жан де Вобеллан. И они явно не были единственными из ордена, кто знал о грядущем аресте. Однако лишь несколько храмовников предпочло бежать, большинство же дали себя схватить, не оказав сопротивления. Вот еще одна тайна, связанная с орденом Храма.

Месячная отсрочка, без сомнения, объясняется сложной подготовкой столь крупномасштабной операции, как арест тамплиеров: их должны были задержать в один и тот же день и час по всему королевству. Король составил особые инструкции, запечатанные в конверты, которые надлежало вскрыть только 13 октября. Эти инструкции были разосланы всем чиновникам короны. Содержание их хорошо известно: король повелевал арестовать храмовников и немедленно начать дознание в ожидании церковного суда. Отметим осторожность Филиппа Красивого: «в ожидании церковного суда». Он прекрасно знал, что процесс будет посвящен вопросам веры, и не претендовал подменять церковные власти королевским правосудием. Король всего лишь приказывал поместить обвиняемых под стражу и начать расследование. Текст инструкций был составлен так, чтобы узаконить это мероприятие. Слова были тщательно подобраны, чтобы отбросить храмовников за границы христианского сообщества:

«Прискорбное дело, горестное дело, отвратительное дело, гнусное преступление, отвратительное злодеяние, омерзительный поступок достиг нашего слуха благодаря чистосердечию многих лиц, ввергнув нас в великое оцепенение и заставив трепетать от ужаса…».

Прекрасный образчик диалектики. Без сомнения, к нему приложили руку люди Ногаре, отобранные за способности в юриспруденции и ораторском искусстве. Что же касается человека, поставившего свое имя под этим документом, он, должно быть, забыл, что совсем недавно его горячим желанием было стать великим магистром этих презренных людишек, которых он с таким пылом взялся обличать. Но выбор был сделан: они не захотели ему подчиниться, значит, их нужно было уничтожить, как то говорил Иисус в Евангелии от Луки: «Врагов же моих тех, которые не хотели, чтобы я царствовал над ними, приведите сюда и избейте предо мною» (Лк., 19, 27). Никогда еще евангельское выражение так не совпадало с обстоятельствами. Ну разве можно упрекнуть короля Франции Филиппа Красивого в том, что он действовал не как добрый христианин, уважающий Святое Писание.

Но это не все. В королевском послании перечисляются преступления, в которых обвиняли тамплиеров. Все их можно свести к пяти главным пунктам обвинения:

1. Отречение от Христа. Во время вступления в орден и участия в нормальном ритуале, предписанном официальном уставе, командор отводил новоиспеченного тамплиера в сторону и приказывал ему трижды плюнуть на распятие и трижды отречься от Христа.

2. Непристойные поцелуи. Новый рыцарь должен был раздеться. Принимающий целовал его пониже спины, за поясницей, в пупок и затем в губы.

3. Гомосексуализм. Новому тамплиеру говорили, что всем храмовникам запрещено вступать в плотскую связь с женщинами, но в случае «жара» брат ордена может спать с другим братом, если тот об этом попросит.

4. Идолопоклонство. Каждый брат был обязан носить шнур, ранее висевший на шее идола в виде бородатой головы мужчины, которой поклонялись во время собраний тайных капитулов.

5. Священники ордена опускали слова освящения во время служения мессы.

В королевском послании уточнялось, что чиновники короны должны как можно быстрее передать ко двору «копии показаний тех, кто признался в этих заблуждениях, особенно в отречении от Господа Нашего Иисуса Христа». Это свидетельствует, что проблеме отрицания отводилось основное место в списке обвинений. Затем в инструкции оговаривались условия применения пыток к упорствующим обвиняемым.

До конца XIX века историки в целом считали основные пункты обвинения соответствующими истинному положению вещей в ордене Храма. По их мнению, Филипп лишь расширил их, чтобы воспользоваться сложившейся ситуацией. Но прошло сто лет, и историки, как ни забавно, стали придерживаться диаметрально противоположных убеждений: теперь большинство из них уверяет, что обвинения против ордена Храма совершенно надуманны. Некоторые даже пришли к мнению, что эти обвинения не что иное, как чистой воды выдумка, сравнимая с той, что развязала знаменитую «охоту на ведьм» в XVI–XVII веках.[27] Что касается эзотерических авторов, то они скорее склонны верить в реальность обвинений, но в более символическом виде.

Конечно, сложно поверить в истинность признаний, выбитых под пыткой. Известно, что королевские чиновники пытали плененных тамплиеров, которые признавали все, что от них требовали. Но некоторые братья согласились с обвинением и без пыток. Так, Жак де Моле и три сановника ордена (Гуго де Пейро, досмотрщик Франции, Жоффруа де Шарне, прецептор Нормандии, и Жоффруа де Гонневиль, прецептор Аквитании и Пуату) без пыток признали, что отрекались от Христа.

Вот запись допроса Жака де Моле: «Происки врага рода человеческого, который всегда ищет себе поживу, привели членов ордена к такому моральному падению, что теперь, и уже давно, все те, кого принимают в братство, отрекаются от Господа Нашего Иисуса Христа, ценою бессмертной души своей и плюют с презрением на распятие, которое показывают каждому из них при вступлении в орден, а также совершают во время упомянутого обряда посвящения прочие чудовищные преступления». Жак де Моле сам повторил свои показания 24 октября 1307 года: «Вот уже сорок два года, как я был принят в орден в Боне… Брат Юмбер приказал принести бронзовый крест, на котором было изображение Распятого, и повелел мне отречься от Христа. Я неохотно выполнил его распоряжение. Тогда тот, кто принимал меня, потребовал, чтобы я плюнул на распятие, но я плюнул один раз на пол». Это еще не все. У нас есть документ, составленный в Парижском университете по просьбе короля и посвященный Жаку де Моле «Вышеупомянутый магистр сначала по своей воле исповедовался о своих заблуждениях инквизитору в присутствии многих достойных людей; по прошествии нескольких дней он в присутствии инквизитора, монахов и господ из Парижского университета признался, плача, в своем грехе и прегрешениях ордена, выступив с речью… И оплакивая свой позор, он просил порой, чтобы и его тоже пытали, иначе братья его сочтут, что он погубил их по собственной воле». Удручающий документ.

Получается, что великого магистра ордена тамплиеров Жака де Моле не только не подвергали пытке или грозили ею, но он сам просил пытать его, чтобы оправдаться в глазах братьев тамплиеров, и ему было в этом отказано. Просто поразительно. Прискорбно было видеть этого высшего сановника, отвечавшего за руководство могущественным орденом, публично плачущим и признающимся в своих прегрешениях. Заметим, речь идет не о беспочвенной гипотезе, а об историческом факте — событии, происходившем в присутствии множества свидетелей. Кроме того, документ добавляет: «Простого страха перед страданиями было бы недостаточно, чтобы человек решился на такие признания… И невозможно, чтобы сам магистр ордена не знал о подобных вещах».

Если этого недостаточно, возьмем признание Гуго де Пейро, второго по важности человека в ордене: «Тот, кто меня принимал в орден, отвел меня за алтарь и показал мне крест с фигурой распятого Иисуса Христа, и повелел мне отказаться от того, чье изображение я видел перед собой, и плюнуть на крест. Вопреки себе я отрекся от Иисуса Христа, устами, но не сердцем. Но пренебрегая отданным мне приказом, на крест я не плюнул». А вот признание Жоффруа де Шарне, также полученное без применения пыток: «После того как меня приняли и окутали мои плечи плащом тамплиера, мне принесли крест с изображением Иисуса Христа; и тот же самый брат сказал, что нельзя верить в того, чье изображение я видел перед собой, потому что это был лжепророк, а не Бог. Он трижды заставлял меня отречься от Иисуса Христа, но я сделал это на словах, а не в сердце своем».

Отметим интересную деталь, присутствующую как в этих, так и в других показаниях, о которых нам известно из документов той эпохи: кажется, что никто из сознавшихся не понимал, почему его заставляют отречься от Христа и плюнуть на распятие. Если они не делали вид, что не понимают сути происходившего, то нам придется прийти к выводу, что все сановники ордена Храма были истинными глупцами: они никогда не задавали вопросов об этом странном ритуале, соглашались участвовать в нем вопреки своей воле. Но после его окончания, а уж тем более после своего назначения на руководящие должности в ордене, они никогда не пытались положить конец злоупотреблениям. Что за диковинная история? Неужели ярые приверженцы версии невиновности храмовников считают нас настолько наивными? Как объяснить слова Жоффруа де Шарне о «ложном пророке, который не был Богом»? У представителей обвинения не было вопросов по этому поводу: их интересовало только отречение от Христа. И что тогда получается?

Логически рассуждая, мы должны признать, что Филипп Красивый был неплохо информирован. Пункты обвинения вовсе не были подобраны случайно и не имели ничего общего с фантазиями, вроде тех, что позднее привели к охоте на ведьм. В нашем случае все четко и ясно. Из ста тридцати восьми схваченных и допрошенных тамплиеров все без пытки признались в отречении от Христа и непристойных поцелуях. Все, кроме троих. Остальные пункты обвинения, гомосексуализм и опущение слов в мессе, были единодушно отвергнуты всеми. Лишь некоторые из храмовников упоминали о шнуре и голове, но настолько расходились в деталях, что в данном случае сложно что-либо утверждать определенно. Но в отречении от Христа, точнее, Иисуса сознались все арестованные.

Именно на этот пункт обвинения Филипп Красивый обращал внимание чиновников короны и инквизиторов. Кажется, он прекрасно знал, что делает. И без сомнения, именно с этим пунктом был связан великий секрет тамплиеров, возможно единственный секрет. Остальное только песок в глаза. И если этот секрет удостоился многочисленных комментариев, то сущность его так и не была раскрыта.

Как бы то ни было, приказы Филиппа Красивого были в точности исполнены во всем французском королевстве. В других странах тамплиеров поначалу не трогали; когда же очередь дошла и до них, то обращались с ними довольно пристойно и, как правило, не пытали. В Португалии и Испании они не понесли ущерба, основав другие ордена. В Англии он могли легко скрыться. В Шотландии гонений вообще не было; по этой причине франкмасоны шотландского ритуала считали себя наследниками рыцарей Храма.

Но каковы была роль папы в этих событиях? Он не мог остаться в стороне от дела. В булле от 17 ноября 1307 года Климент V повелел арестовать тамплиеров по всей Европе. Затем он потребовал от Филиппа Красивого передать ему всех пленных братьев. Король Франции не мог ответить отказам. Он согласился и выдал посланникам папы некоторое количество арестованных. Но поскольку церковные тюрьмы не были достаточно вместительными, чтобы заключить в них всех схваченных тамплиеров, большинство из них по-прежнему остались в королевских застенках. Однако в начале 1308 года понтифик разом отозвал полномочия инквизиторов. Климент хотел все вернуть на исходные позиции.

Решение это полностью совпадало с церковным законодательством, поскольку инквизиторы подчинялись только папе римскому. Фактически Климент в очередной раз попытался выиграть время. Он собирался провести новое расследование, прежде чем начать публичный процесс, которого он все так же старался избежать.

Французский король был в ярости. Тамплиеры могут ускользнуть из его рук? В народе, ненавидевшем рыцарей ордена Храма за их богатство и надменность, которому их представляли как монстров, начали шептаться, что папа подкуплен. К королю обратились с прошением, чтобы потребовать казни виновных. Решительно, общественное мнение было на стороне Филиппа, а не тамплиеров.

Однако король сомневался. Он вступил на довольно зыбкую почву. К счастью, он слушался советов опытных легистов. Он запросил мнение Парижского университета о королевских полномочиях в этом деле. В силу привилегий, дарованных ему во время основания, орден Храма зависел только от папства: он был независим от всех светских властей. Однако раз теперь речь шла о признавшихся еретиках, юридическая ситуация могла измениться. Одним словом, имел ли король право вмешаться и продолжать преследования храмовников? Таков был канонический вопрос, заданный университету. Ответ пришел 2 мая 1308 года и был не в пользу короля: «Не во власти светского судьи устраивать процесс о ереси над кем-либо, кто не выдан Церковью… В силу уже самой природы преступления, все, что относится к нему, подлежит только Церкви, о ком бы ни шла речь». Итак, Филипп получил отказ.

Впрочем, «мнение» парижского университета его не связывало. Но если бы он пренебрег им, то рисковал бы столкнуться с недовольством всей Церкви, которая на этот раз бы объединилась у него за спиной. Поэтому король ограничился тем, что сегодня мы называем «кампанией в прессе»: в любом случае, сбиры Ногаре орудовали по всему королевству и за его пределами, обвиняя папу в трусости и требуя от Филиппа занять место этого «сына дьявола», иначе говоря, Климента V. Когда почва была должным образом подготовлена, король созвал в Туре Генеральные Штаты (11–20 мая 1308 года), чтобы заставить провозгласить его защитником веры. Он добился полного успеха: ему оказали полную поддержку как французское духовенство, так знать и горожане.

Но королю все равно следовало действовать осмотрительно. Он прекрасно понимал, что не сможет позволить себе «новое нападение в Ананьи». Тогда он решил отправиться к папе, который жил в Пуатье больше, чем в Авиньоне (потому что там он был рядом со своей любовницей, графиней Маршской), чтобы ознакомить его с итогами заседаний Генеральных Штатов. Но Климент возразил, что постановления светского собрания не имеют силы применительно к папе. Двое собеседников яростно спорили, и понтифик, которого напрасно считают чуть ли не слугой короля, одержал над ним верх. Обстановка накалялась, и ни Климент, ни Филипп не находили выхода. Поэтому решено было остановиться на компромиссе: созвать консисторию, то есть церковное собрание, на которое короля пригласят изложить свою точку зрения.

Консистория начала заседать 29 мая 1308 года. Один из советников короля, Гильом де Плезиан, выступил на ней с речью. Он утверждал, что преступления, в которых обвиняли тамплиеров, «общеизвестны, неоспоримы, более ясны, чем полуденный свет», и умолял папу высказаться в защиту христианской веры. Среди участников заседаний, архиепископы Нарбоннский и Буржский, ранее слывшие скептиками, объявили, что убеждены предоставленными доказательствами. Однако Климент V произнес долгую и двусмысленную речь, так, в конце концов, не сказав ничего определенного. Он признал, что ранее он любил тамплиеров, но теперь готов возненавидеть их всей душой — если, конечно, они совершили то, в чем их обвиняют. В этой речи папа коснулся и злоупотреблений. Так, он упомянул, что арест храмовников был проведен не по правилам и налицо протокольные нарушения. Более того, он намекнул на применение пыток. Конечно, заключил Климент, силу можно применять, но только после тщательных раздумий. Это выступление привело в ярость короля и его советников. 14 июня Гильом де Плезиан снова взял слово и яростно набросился на понтифика, публично предупредив его: если он не хочет действовать так, как требуют его сан и долг, тогда все «те, кто имеют отношение к этому делу, будут призваны на защиту истиной веры».

Климент в который раз обошел все подводные камни и оттянул свое решение. Но поскольку он знал, что король никогда не признает себя побежденным, он задумал дать последний шанс тамплиерам. Он приказал предстать перед ним и его ближайшим окружением семидесяти двум арестованным членам ордена, чтобы выслушать их без угрозы пытками. По мысли папы, именно тогда или никогда можно было узнать правду. Итак, безо всякого силового давления — это подтверждено — семьдесят два храмовника повторили все свои предыдущие признания.

Вот ключевое событие для понимания процесса тамплиеров. После этого никто уже не мог сказать, будто тамплиеров не в чем упрекнуть и они стали безвинными жертвами произвола. Их было в чем обвинять, но только с точки зрения ортодоксального католичества, и сами допрашиваемые это признавали. А вот что скрывалось за этим в реальности — совсем другая проблема.

«У нас нет протоколов этих слушаний, они находятся в архивах Ватикана. Но они известны благодаря… Наполеону, который был увлечен делом тамплиеров и приказал захватить в Риме секретные архивы. Возможность их прочитать была, и Рейнуар проанализировал их до того, как они были возвращены. В них не было найдено чего-то существенно нового, тем более не нашли и ключа к загадке тамплиеров; но известно, как минимум, что эти документы широко подтвердили материалы предыдущих допросов; к тому же и Климент V ясно об этом скажет».

Вот тогда папа Климент объявил о своей воле в булле от 12 августа 1308 года. Он подтвердил, что участь ордена зависит только от него одного, но проблема слишком сложна и серьезна, чтобы он мог вынести окончательное решение сразу. Он учредил комиссию, в главе которой поставил архиепископа Нарбоннского, выбранного за его беспристрастность (он отказался скрепить печатью постановление об аресте тамплиеров), а в помощь ему назначил трех епископов и компетентных монахов. Эта комиссия должна была в течение двух лет представить свой отчет о расследовании. Затем, различая сам орден — зависевший только от него — и отдельных членов ордена, понтифик передал их в ведение инквизиции, оставив за собой право судить четырех высших сановников, участь которых он собирался решить позднее.

Большинство французских епископов ненавидели тамплиеров. Другие монашеские ордена — тоже. Особенно яростными врагами были доминиканцы, причем не по духовным мотивам, а исключительно по прозаической причине: тамплиерам часто доставались выгодные церковные бенефиции, на которые претендовали доминиканцы. Небесполезно будет упомянуть, что в многочисленных епархиях с тамплиерами обращались из рук вон плохо, пытали их или отправляли на костер, как в Париже и Сансе, где архиепископ, брат Ангеррана де Мариньи, был беззаветно предан Филиппу Красивому. В любом случае, комиссия выслушала и другие признания, иногда более развернутые и обстоятельные, чем раньше; однако большинство тамплиеров признались добровольно, без применения силы. Тем не менее в других странах все обстояло по-иному.

В Португалии монарх просто отказался арестовать рыцарей Храма. В Кастилии начали следствие, но оно не привело ни к каким ощутимым результатам. В Арагоне епископы провели расследование, но остереглись выносить обвинительный приговор храмовникам. В Англии дело закончилось компромиссом, в результате которого большинство тамплиеров даже не тронули. В Германии почти все они были оправданы: те же члены, которые подверглись осуждению, были наказаны за свои личные преступления. То же самое происходило на Кипре. Решительно, процесс тамплиеров был прежде всего французским делом: в других европейских странах ордену никогда не удавалось достигнуть такого могущества, как во Франции, и создать такую плотную сеть орденских резиденций. Поэтому угроза со стороны рыцарей Храма была гораздо меньшей, а ненависть к ним — значительно слабее.

Орден попытались защитить, но делали это только сами тамплиеры. Однако дело защитников, которые иногда вели себя необычайно отважно, было обречено на провал. Несмотря на все старания брата Пьера Булонского, исчезнувшего неизвестно куда еще до завершения процесса, все прочие защитники ордена отказались продолжать свой труд. Осталось лишь несколько братьев, которые отказались от своих первоначальных признаний и до конца отрицали вину ордена Храма. Но в случае с Жаком де Моле все обстояло иначе.

4 ноября 1309 года великий магистр предстал перед папской комиссией. Допрос велся со всей возможной объективностью и гарантиями: комиссия подчинялась понтифику, а не королю или местным епископам. Жака де Моле попросили выступить в защиту ордена, что было логично, поскольку он являлся его великими магистром. Ответ его был обескураживающим: «Я не настолько знающий человек, как следовало бы… Я готов защищать орден изо всех своих сил… но задача эта представляется мне не из легких: как его защищать надлежащим образом? Ведь я пленник папы и короля, и у меня есть только четыре денье на эту защиту». Тогда Моле зачли признания, сделанные им до этого в присутствии трех кардиналов, и попросили объясниться. Он потребовал два дня на раздумья, которые были ему предоставлены. Комиссия даже уточнила, что он может думать больше этого срока, если пожелает.

Второй раз магистр явился к комиссии 28 ноября 1309 года. С самого начала он отказался защищать орден: «Ведь я всего лишь бедный и неграмотный рыцарь». Поведение его решительно непонятно: может он что-то скрывал? Но что Жак де Моле хотел утаить от комиссии? Он объявил, что раз уж папа не захотел вынести ему приговор, он отдает себя на его волю. У него еще раз попросили защитить орден. Он ограничился расплывчатой хвалебной речью о тамплиерах, превознося их блистательные успехи и отвагу в бою. Комиссия ответила, что все это не имеет значения, если под ударом находится истинная вера. Тогда магистр согласился подтвердить свою приверженность христианской религии, уверяя присутствующих, что он верует в Бога и Троицу. Однако имени Иисуса Христа он не произнес. И затем добавил несколько загадочные слова: «Когда душа покинет тело, станет ясно, что было дурным, а что благим, и откроется истина о вещах, поставленных ныне под сомнение». Судя по всему, речь шла о простом отказе раскрыть правду о некоторых вещах. Но Жак де Моле не обмолвился ни о страданиях своих братьев, не объяснил свои предыдущие признания. Он попросил только позволить ему присутствовать на мессе, что ему было позволено.

Третий допрос перед комиссией Жака де Моле имел место тремя месяцами позже, 2 марта 1310 года. На него он явился совсем обескураженным. Он повторил, что судить его должен папа и он ждет его приговора. Комиссия четко объяснила магистру, что она не судит его, а проводит расследование. Никакого результата: Моле замкнулся в себе и молчал. Его не беспокоила судьба ордена: одно лишь решение папы о его дальнейшей участи занимало магистра.

Непонятно. Самое меньшее, что можно сказать, — орден не защищали те люди, которые должны были бы это делать в первую очередь. На этой стадии поведение Жака де Моле и главных орденских сановников выглядит исключительно эгоистичным, если не сказать глупым. Какого решения они ожидали от понтифика? Надеялись ли они выиграть время? Но в этом случае на чью помощь они могли рассчитывать? При любом раскладе, они бросили своих братьев на произвол судьбы. У нас нет ответа на все вопросы, возникающие в связи с Жаком де Моле и его молчанием.

В конце концов, во Вьенне, имперском городе по соседству с Францией и Авиньоном, собрался церковный собор (13 октября 1311 года). С момента начала процесса прошло ровно четыре года. Пора было его закрывать.

Собор рассмотрел отчеты папской комиссии, проводившей следствие. Затем были созданы несколько комиссий, которые должны были заняться этими материалами. Ждали приезда короля Франции, но, как кажется, он не слишком торопился выступить с объяснениями. События стали развиваться еще медленнее, когда семь рыцарей тамплиеров, а потом еще двое предстали перед собором и заявили, что хотят защищать орден. Распространились слухи, что двухтысячная армия храмовников готова взять город приступом. Конечно, это была ложная тревога, но чтобы избежать беспорядков, Климент V приказал поместить под стражу девятерых прибывших тамплиеров. На их упреки он заметил, что это единственный способ уберечь их от опасности.

Филипп Красивый приехал во Вьенн в марте 1312 года. Его сопровождал не только придворный кортеж, как и полагалось, но и крупный военный отряд. Несомненно, он хотел произвести на собор впечатление. Климент V боялся худшего. Он знал, что обвинения против ордена Храма отчасти имеют под собой основания и открытая дискуссия может серьезно пошатнуть авторитет Церкви. Но такой изворотливый политик, каким был Климент, быстро нашел выход. 22 марта папа собрал консисторию и объявил, что только ему принадлежит право вынести окончательное решение, без всяких дебатов. И на вновь открытом заседании церковного собора в понедельник 5 апреля 1312 года папа громким голосом зачитал буллу «Vox clamantis»: в этой булле папа объявлял о роспуске ордена Храма и передаче его имущества госпитальерам. Сами же члены ордена отдавались на суд компетентных церковных властей. Текст буллы поражает своей двусмысленностью, что, впрочем, не может удивлять в таком странном деле. Особенно показательна преамбула: «А потому, рассмотрев лавину позорных и мерзостных обвинений, а также учитывая секретность и порочность приема в орден новых братьев и отступление многих тамплиеров от общепринятых христианских обычаев, особенно в том, что, принимая других в братство, они заставляли их давать обеты и клясться, что никому не расскажут о своем вступлении в орден и никогда его не покинут — почему, видимо, и возникло предубеждение к ордену, — и свидетельствуя о грозном протесте, волна которого поднялась против ордена так, что ее, кажется, невозможно будет сдержать, если упомянутый орден продолжит существование, а также чувствуя пагубность как для самой веры, так и для душ верующих многочисленных злодеяний, совершенных братьями упомянутого ордена… мы не без горечи и печали сердечной… распускаем орден тамплиеров и отменяем его устав, облачение и название, и налагаем запрет на его дальнейшую деятельность».

Заметим, что орден не был осужден. Его просто распустили. И никому не должны были выносить обвинительный приговор. Лишь отдельные члены ордена будут осуждены по различным «злодеяниям», но о них уже забудут.

Если в деле тамплиеров и был победитель, то только Климент V, и он один. Ведь нельзя сказать, что Филипп Красивый добился успеха. Его мечта приобрести для себя и своих потомков наследственный титул в новом ордене крестоносцев рухнула. Он не смог даже оставить у себя имущество тамплиеров, которое папа отдал ордену госпитальеров. Однако поскольку это имущество находилось в ведении королевских чиновников, Филипп всячески затягивал его передачу новым владельцам, а сам тем временем выкачивал с него прибыль. Но ведь король надеялся на совершенно иной исход. Ведь именно он многое сделал для того, чтобы опорочить тамплиеров и начать процесс; в то время как Климент V с честью вышел из этого дела, уклонившись от публичных дебатов, королю пришлось удовольствоваться только уничтожением ордена.

Но, возможно, как раз в этом и заключалась тайная цель Филиппа Красивого. Поскольку вся эта история очень запутана, мы можем только предполагать. Французский король все сделал, чтобы ликвидировать огромную машину, орден Храма, который для него и для его наследников мог стать чем-то вроде неотвратимого дамоклова меча, подвешенного над троном. Теперь же, когда могущество тамплиеров было уничтожено, сами тамплиеры сгинули, а папа лишился едва ли не самых преданных своих сторонников, король Франции мог надеяться править всем миром. В любом случае, каковы бы ни были его глубинные мотивы, Филиппу удалось причинить папству немало сложностей и сильно подпортить «имидж» Церкви. Ведь, как бы то ни было, но орден Храма был частью Церкви.

Историки до сих пор спорят об этих вопросах. И будут спорить еще долго. Все зависит от выбранной точки зрения, которую каждый из них собирается защищать, кроме того, в этом деле легко поддаться эмоциональному порыву.

Одно лишь можно сказать определенно: орден был распущен, но не осужден. Членов же ордена постигнет разная судьба. Одни взойдут на костер. Другие будут гнить в застенках. Четырех высших сановников ордена будут судить в Париже 22 декабря 1313 года. И на этот раз они все признают: отречение от Христа, плевки на распятие. Процесс над ними продлится до 18 марта 1314 года. У них будет время изложить свое видение событий. Наконец 18 марта судьи вынесут приговор: Жака де Моле, Жоффруа де Шарне, Гуго де Пейро и Жоффруа де Гонневиля — четверых высших руководителей ордена — осудят на вечное заточение.

И вдруг — неожиданная развязка: Жак де Моле и Жоффруа де Шарне публично отреклись от своих предыдущих признаний. Пейро и Гонневиль промолчали. Отказ от своих признаний в рамках церковного суда означал одно — смерть. Моле и Шарне были объявлены вероотступниками и сожжены на костре в присутствии короля Филиппа Красивого. Ходили слухи, что перед смертью великий магистр проклял Климента V и Филиппа. Действительно, оба они умерли спустя недолгое время, что дало пищу многочисленным легендам. Вероятнее, что на самом деле Жак де Моле сказал просто: «Тела наши во власти короля Франции, но души принадлежат Господу». Такие слова более подходят человеку, который в последний момент объявил о своей невиновности.

Почему же великий магистр передумал так поздно? Это единственный отважный поступок, который, насколько нам известно, совершил Жак де Моле. Он оказал — и оказывает — сильное впечатление на сторонников ордена тамплиеров. Но он не объясняет и никоим образом не может заставить забыть о предыдущих признаниях магистра, которые он сделал, напомним, не под пытками. Если бы Моле и Шарне сразу же после своего ареста вели себя так смело, то снискали бы большую; славу и их словам можно было бы больше доверять. Но после стольких признаний в «гнусных преступлениях» внезапный отказ отдает ложью.

Так во что нам верить? «Мы стоим перед дилеммой: или Моле лгал из трусости все семь лет, позволил осудить своих братьев, поддержав своими признаниями их приговор, и содействовал уничтожению ордена, которым руководил, — или на протяжении семи лет он говорил правду, но не смог выдержать перспективы пожизненного заключения и, будучи уже совсем пожилым человеком, предпочел славный конец».[28] Второй вариант был бы своего рода самоубийством.

Но это так ничего и не объясняет. Так был ли орден виновен или нет в тех ужасных преступлениях, в которых его обвиняли?

Примечания:

1

С этой рукописью было якобы позволено ознакомиться Жерару де Седу с разрешения ватиканского библиотекаря по просьбе французского посла и атташе по культуре в Риме. Жерар де Сед опубликовал ее фотографический снимок; но, несмотря на это, подтвердить его истинное значение и, особенно, подлинность представляется довольно сложным делом.

2

Les templiers sont parmi nous. Paris; Julliard. 1962. После этого книга неоднократно переиздавалась.

18

Заборов М. А. История крестовых походов в документах и материалах. М… 1977. С. 50.

19

Bernard de Clairvaux. Textes politique / Ed. Zumthor. Paris, 1986. P. 197–198.

20

Bernard de Clairvaux. Textes politique / Ed. Zumthor. Paris, 1986. P. 202.

21

Опасный аргумент, который заранее оправдывал альбигойский крестовый поход и расправы над протестантами.

22

Бернард забыл о нескольких примерах из прошлого, например насильственное крещение саксов Карлом Великим.

23

Ibid. Le christianisme celtique et ses survivances populaires. Paris: Imago. 1984.

24

В церкви лондонской резиденции тамплиеров по-прежнему можно увидеть надгробие Жоффруа де Мандевиля. Но оно создано по крайней мере пятьдесят лет спустя после предполагаемого захоронения, и, в любом случае, герб на нем не принадлежит Мендевилям.

25

Отметим любопытную деталь: великий магистр тамплиеров Жак де Моле был крестным отцом сына короля, несмотря на устав, запрещавший тамплиерам выполнять подобную роль. Это ясно говорит о том, что между Жаком де Моле и Филиппом Красивым отношения были безоблачными. Во время бунта парижан в 1306 году французский король укрылся именно в резиденции ордена Храма.

26

Несколько фрагментов этой пространной программы были включены в один документ арагонского происхождения, датированный 1308 годом. См. Finke Н. Papstum und Untergang des Templerordens. Munster, 1907. Т. II. S. 118. Комментарий в той же книге, в томе первом (S. 121–122). Также см. Cohn N. Demonolatrie et sorcellerie au Moyen age. Paeis, 1982. P. 109.

27

Этот тезис особенно поддерживал Генрих Финк в начале XX столетия, и Норманн Кон в своем труде «Демонология и колдовство в Средние века».

28

Fau G. L'affaire des templiers. P. 143.