ГЛАВА 7

Праздник любви должен был совершиться в женском лагере в ближайший темный промежуток между двух лун. Женщины целый день ходили по окрестностям, искали место получше. Им нужна была ровная площадь для игрища и для хоровода. Они отыскали ее на большом лугу у опушки букового леса. Кругом росли высокие, буйные травы, еще не поблекшие, только чуть огрубевшие осенней жесткостью. Местами пестрели последние поздние цветы. Они были большие, синие. Они расцветали позже всех, и женщины любили их и выделяли из общей безымянности. Они называли их — "любовные чаши".

На это место женщины перенесли свои мешки и несложную утварь, зажгли новые костры и стали выравнивать площадку. Они мечтали теперь о мужчинах вслух, не стесняясь друг друга. Одни говорили о своих друзьях минувшего года, называли их по именам, восхваляли их силу и мужество, пели песни о них. Другие, склонные к перемене, перебирали всех, восхваляли то одного, то другого, влюблялись заочно по три раза в день и никак не могли остановиться на ком-либо одном.

Брак был свободен, но разные люди жили по-разному. Иные пары жили в единобрачии от юности до смерти, рождали детей, помогали друг другу, насколько это позволяли обычаи Анаков. Другие, напротив, проявляли крайнее легкомыслие, особенно женщины. Они из года в год меняли супруга и даже на игрище перебегали от одного к другому, хотя это не одобрялось и называлось крысиным обычаем. Анаки считали крысу нечистым животным и приписывали ей самые неблаговидные привычки и свойства.

Уже были столкновения. Аса-Без-Зуба и Пенна Левша назвали одно и то же имя Санга Птичьего Когтя и чуть не исцарапали друг друга собственными когтями. После ущерба луны женщины стали приготовлять отборное угощение для брачного пира. Целое лето они копили жир, сушеные языки, грибы, орехи, сладкие корни и ягоды. Они собирали крупных серых червей и стебли кипрея, которые были еще слаще ягод, и откладывали их до праздника. Теперь они стали приготовлять разные лакомые блюда, смешивали ягоды с почечным жиром и костный мозг с кислыми листьями степного щавеля. Они выделывали из этих смесей толкуши, пироги и колобки и сушили их на солнце или у огня.

Важнее всего было приготовление Хума, брачного вина. Это было дело трудное и кропотливое. Женщины разбрелись по всем окрестным лугам, отыскивая корень Хум, из которого приготовлялось вино. Он был небольшой, довольно мясистый, толщиной в палец. Цветок у него был маленький. В эту пору Хум давно отцвел, и его было трудно отыскать в траве. В женских мешках были запасы весеннего Хума, но корни эти были сухие и менее сильные, — их можно было употреблять только пополам со свежими.

Когда пять мешков были наполнены плотными белыми корешками, женщины приступили к работе. Они вынули из большого мешка с посудой две деревянные чаши, одну огромную, другую поменьше. Та, что побольше, назначалась для Хума, та, что поменьше — для воды.

Они уселись в кружок, сотворили благословение и стали жевать Хум. Каждая брала один корешок, превращала его в жвачку и сплевывала в чашу. Потом набирала глоток воды из водяной чаши, споласкивала рот и выливала поверх жвачки. К этой жидкой серой смеси они добавляли потом мед диких пчел, который собирали в прекрасных липовых лесах по берегам речки Сарны.

Время Хума было временем любовных заклинаний. Каждая сплевывала свою жвачку и при этом тихонько называла желанное имя и этим самым добавляла в Хум свое желание.

Новопосвященные девушки, которые теперь стали полноправными женщинами, сели, по обыкновению, рядом. Они быстро жевали коренья своими крепкими белыми зубами, но на лице их отражалась нерешительность.

Кого назвать? Они мало что знали о мужчинах и еще ни разу не видели брачного обряда. А, между тем, желание Хума должно было быть прямым и сильным. Оно не допускало колебаний и смешения имен.

Русоголовая Илеиль сплюнула одну жвачку, потом другую. Тогда ей стало страшно. Неужели она пропустит весь Хум без своего желания?

Она наклонилась направо, к уху своей соседки, Эллы-Певучей, и шепнула чуть слышно тот же мучительный вопрос:

— Кого назвать?

— Илла Огнебородого, — быстро ответила Элла. Она думала о рыжем великане и выговорила его имя почти машинально. — Я назову Илла, поспешно объяснила она во избежание недоразумений.

Хум, Хум, живое питье.
Дай мне Илла!

— Нет, Мара Красивого, — прибавила она также поспешно. — Нет, лучше Илла. — Я крыса, крыса, — закончила она почти с отчаянием.

Противоречивые заклинания можно было погасить, только выразив готовность подражать крысиному обычаю. После того можно было начинать сначала, но вторые заклинания были слабее первых.

Смятение Илеиль увеличилось, но она не хотела отказаться от своего намерения. Она нагнулась налево, к другой своей подруге, высокой Яррии, и шепнула тот же вопрос.

Яррия повернула лицо и сурово посмотрела на подругу, потом щеки ее зажглись темным румянцем. Она думала о том же самом.

— Его назови, — шепнула она коротко.

— Кого? — спросила Илеиль, замирая от стыда.

— Его, — повторила Яррия, — воина, мужа, Анака…

Шепот ее стал тише и мягче, но она не нашла более определенного имени и вдруг сказала сердито и почти вслух:

— Отстань!

Другие женщины смотрели на них и смеялись. Они догадывались, о чем шепчутся девушки.

Илеиль пришла в отчаяние, и глаза ее затуманились, и вместо заклинания в чашу с Хумом упала слеза.

Первую наполненную чашу вылили в большой мех, тонкий, выскобленный и сухой, и снова взялись за работу. В эту ночь женщины назвали перед сном имена своих избранников и, ложась, простирали руки к северу, откуда мужчины должны были придти. Они хотели увидеть их во сне.

Три дня жевали женщины Хум и наполнили мех. Потом они положили его у огня и покрыли шкурами. Под этим темным и теплым покровом сонный Хум бродил, бурлил и отцеживался, готовясь к празднику.

После этого женщины стали готовить солнечное колесо и брачное огниво. Солнечное колесо было свито ими из сухой травы. Оно было большое, круглое, со спицами, которые выходили наружу за жгут обода и представляли лучи солнца. Брачное огниво было установлено на столбе из липового дерева. Его выбрали из стоялого сухого леса и укрепили на поляне, поближе к правой стороне. В верхушке этого столба, на вышине человеческого роста, выжгли огнем глубокую круглую дыру. И в эту дыру крепко забили чурбан из красной сосны, сухой и звонкой, как железо. В голове чурбана проходили две длинные жерди, крест-накрест, по выжженным ходам. Эти жерди должны были служить ручками огнива. При помощи их чурбан ходил в своем гнезде туго и со скрипом. Солнечное колесо было укреплено на палке, вставленной в центр чурбана. Оно было прилажено вертикально, на горизонтальной оси.

С этого дня совершилось разделение лагеря на брачных и небрачных, ибо небрачные не имели права не только участвовать, но даже присутствовать при обряде. Небрачными были подростки и дети, а также беременные женщины. Они считались нечистыми и не допускались к обряду. Старухи могли, по желанию, быть вместе с брачными или небрачными.

Небрачная часть лагеря накануне обряда уходила из лагеря и жила отдельно. Они могли вернуться только с новым ущербом луны. Небрачным и непосвященным присутствовать при брачном обряде было опасно. Брачные мужчины и особенно женщины были свирепы к чужим и могли растерзать постороннего на месте.

Мужская любовь начиналась иначе, чем женская. Молодые люди уже после полнолуния стали смотреть друг на друга косо. Они тоже пели песни и восхваляли подруг, но еще чаще в песнях своих они осмеивали друг друга. Завязывались ссоры и брачные поединки. Молодые люди внезапно бросали оружие в сторону и убегали в лес. Там они сражались наедине руками и зубами. Ибо, по закону Анаков, древнему и мудрому, брачные поединки происходили без копий и даже без палок. Впрочем, эти поединки были все-таки ожесточенными. Соперники возвращались из лесу в шрамах и ранах, с надорванными ушами и вывихнутыми руками. Но на эти раны никто не обращал внимания. К тому же они заживали с необыкновенной быстротой, как будто жажда любви была целительным эликсиром.

Ожесточеннее всех сражались Мар и Несс, друзья-соперники. Уже третий праздник они сражались с каким-то слепым ожесточением. И замечательно, что в обычное время они относились друг к другу весьма дружелюбно, и на летних птичьих охотах их челноки постоянно плавали рядом. Но к полнолунию, перед праздником, оба сходили с ума. Ссору начинал Мар, но Несс был сильнее. И на голове Мара была белая плешинка, след прошлогоднего ушиба. Другие юноши сражались за разных женщин, за молодых и даже старых. Мар и Несс сражались только за Охотницу Дину. Оба они преследовали ее уже два праздника и оба были рады, что она никому не досталась.

В средний день междулунного промежутка женщины встали с рассветом. Они достали из мешка свои костяные гребни и ушли к ручью; рассыпались порознь и стали разливать и заплетать свои лохматые косы. Это нужно было производить наедине, ибо чесаться на чужих глазах считалось неприличным.

Они вплели в свои косы мелкие раковины и надели на шею ожерелья из косточек вишни, из рыбьих позвонков и маленьких твердых жуков, блестящих и черно-синих. Они натерли свои груди жиром и намазали губы ярким соком жучка-листоеда и провели черным камнем две черты от углов глаз направо и налево.

Приведя себя в порядок, они стали ждать. Суетливая Элла то и дело убегала на разведку, сперва прямо по лугу, потом направо в лес. В третий раз она воротилась с криком: "Мужчины!" Было это около полудня.

Мужчины были в полном воинском уборе, который одновременно был брачным убором. Волосы у них были тоже расчесаны и скручены вместе на темени и связаны туго в трубку. Поверх трубки они вставали султаном. Они были украшены орлиными перьями и пучками козьей шерсти, окрашенной в алый цвет.

Грудь мужчин была разрисована черными знаками боя, но живот и бедра имели красные знаки приязни. Они надели на шею крупные бусы из разноцветных камешков неправильной формы. Просверливать такие камни было искусством трудным и медленным. Но каменное ожерелье считалось лучшим украшением брачного мужского наряда.

Мужчины были с копьями и палицами и на плече несли звериные шкуры. Эти шкуры предназначались для брачного подарка женщинам. Каждый мужчина подстилал свою шкуру под ноги избраннице. Потом она уносила ее с собою и делала из нее себе плащ. Шкуры были самые отборные — волчьи, рысьи, медвежьи. Приносить оленьи или козлиные шкуры считалось постыдным. Не один охотник носил на своей груди глубокие следы когтей того зверя, шкуру которого он завоевал для брачного подарка. Илл Красный Бык с гордым видом принес на плече пеструю шкуру огромного барса. Илл задушил его руками в страшном единоборстве, без всякого оружия. Это, конечно, больше всего подобало для брачного дара, и дар Илла был вдвойне ценен и желанен для каждой женщины.

Женская группа теснилась на площадке. Мужчины с важным видом обошли кругом, шагая, как журавли, потом развернулись в линию, подняли копья и с воинским кличем опустили их на землю:

— Игой!..

— Игой! — подхватили женщины своими тонкими голосами. Это был первый брачный хор.

Мужчины тотчас же отошли в сторону и сложили свое оружие, мешки и перевязи. Они покрыли это оружие зелеными ветвями, чтобы оно не видело их брачной пляски.

Два полухора развернулись и встали друг против друга по сторонам площадки.

Красные ягоды созрели,

запел женский полухор.

Женские груди налились,

ответил мужской полухор.

Красные ягоды соберем,

пел женский полухор.

Женские груди сожмем,

ответил мужской полухор с новым увлечением.

— Солнце, жги! — подхватили оба хора вместе. Началась брачная пляска, стена против стены. Стена мужчин наступала стремительно, как будто в атаку шла, подходила так близко, что их горячее дыхание обдавало женщин, потом отступала обратно. Женщины плясали на месте, чуть перебирая ногами, и с вызывающей улыбкой посматривали на мужчин.

Первым вышел вперед для брачного бега Альф Быстроногий. Первый начинающий должен был отличаться особенным проворством.

Женщины тоже выставляли самую быструю, и делом мужской чести было догнать и схватить ее как можно быстрее.

Альф сбросил пушистую шкуру на землю и запел, вызывая себе брачную пару:

Я — буйный козел,
Рога мои — копья…

Он поднял вверх оба указательные пальца, изображая ими рога:

Я — буйный козел,
Пара, приди!
Не придем, не придем,

пели женщины.

Дайте невесту,

запел мужской полухор.

Не дадим, не дадим.

пели женщины.

Возьмем, возьмем,

пели мужчины.

Пенну дадим, Пенну, Пенну!..

Это была явная насмешка, ибо Пенна Левша была женщина в летах и не могла составить пары для буйного Альфа.

— Не возьмем, не возьмем, — возражали мужчины.

— Асу дадим, Асу, Асу, — лукаво пели женщины. Аса и Пенна были соперницы и стоили друг друга.

— Не возьмем, не возьмем, не возьмем…

— Эллу дадим, Эллу, Эллу…

И вдруг торопливая Элла выскочила вперед и быстро пробежала мимо Альфа, проворная, как белка.

Альф бросился за ней, протянул руки и чуть не схватил ее, но Элла увернулась и скользнула в сторону. Они обежали площадку по внешнему кругу, и когда Альф снова готов был схватить Эллу, она уже добежала до женской половины.

Женский полухор разбился и построился двумя рядами в виде узкого коридора. В руках у женщин очутились ремни и прутья, до того невидимые.

Элла прыгнула в этот коридор, как мышь в нору. Альф ринулся за ней, как хорек за мышью.

— Не дадим, не дадим, — пели женщины.

Ремни и прутья в такт пению опускались на обнаженную спину Альфа и оставляли на ней красные следы, но он не обращал внимания на удары. Его глаза были прикованы к белому телу, маленькому и округлому, плотному и проворному, мелькавшему впереди. Он проскочил сквозь женский строй и кинулся за беглянкой.

Второй раз пробежала Элла по кругу и опять увернулась от Альфа и скользнула в коридор. Альфу пришлось пройти сквозь строй вторично.

Его спина вздулась от ярких рубцов. Рисунки на груди стерлись от жаркого пота. С левого плеча, от какого-то удара, особенно жестокого, брызнула кровь. Но он проскочил сквозь женский строй, как змея сквозь сухие листья, и в три пряжка снова догнал Эллу. Она увернулась, но неудачно, и чуть не упала. Он подхватил ее налету. Поднял вверх и стиснул изо всей мочи. Элла взвизгнула от боли. Объятия Анакских охотников были опасны даже для барсов. Но женщина, пойманная в кругу, была добычей, и с ней следовало поступать так же, как и с подлинным зверем.

— Взял! — крикнули мужчины.

Альф выпустил Эллу и поставил ее на брачную шкуру. Она посмотрела на него лукавыми глазами.

Женщины смеялись. В сущности трудно было судить, кто быстрее: Альф или Элла. Это была известная женская уловка: на третьем перебеге уступать желанному, а от нежеланного уходить всеми правдами и неправдами. На перебеге составлялись брачные пары, но редко это случалось против выбора и желания женщин.

Красные ягоды созрели,

запели снова женщины.

Из мужских рядов одновременно выдвинулись вперед двое. Мар и Несс. Они остановились в нерешительности, только обменялись горящим, ненавидящим взглядом.

Кого дадим, кого дадим,

пели женщины лукаво.

Многие смеялись. История Дины и двух влюбленных была хорошо известна всем. Общественное мнение женского лагеря порицало Дину, но только не в эту минуту. Это была минута женского счастья, высшего торжества, свободного выбора и господства над мужчинами.

Мар передернул плечами и решительно двинулся вперед. Несс даже зубами заскрежетал от злости, но посмотрел по сторонам, на лица товарищей, и покорился. Все знали, что Мар быстрее и проворнее. Ему надлежало на этой площадке выступить первому.

Я — буйный бык,

запел Мар,

Рога мои — копья.

— Дину дадим, Дину, Дину, — пели женщины.

Дина вышла вперед и стала перед Маром. Лицо ее было спокойно, коварно, загадочно. Но все мускулы ее тела трепетали. И непроницаемые серые глаза чутко подстерегали каждое движение противника.

В рядах мужчин раздался шепот и замер. Дина была одета с нарушением всех традиций и даже приличий. Волосы ее не были заплетены в косы. Они были собраны на темени в трубку и кончались султаном по-мужски. Но только ни у одного мужчины не было такого пышного, мягкого, ровно расчесанного султана. Он реял над ее головою, как знамя. Волосы Дины были украшены орлиными перьями. Ей пригодился орел, которого она убила налету в голодный вешний день.

На плечах ее был плащ из шкуры матерого волка, светло-серого, почти белого. Его огромные зубы скалились за ее ухом, уши торчали, как будто у живого. Такой плащ с головой и зубами носили только мужчины. В каждой складке этого плаща и в каждой пряди темных волос и во взгляде серых глаз сверкал вызов мужчинам, неукротимый и задорный.

Мар простоял несколько секунд, собираясь с силами. Дина была перед ним, но он знал по опыту, что Мужененавистницу на брачном празднике труднее схватить, чем поймать ужа голыми руками за хвост.

Оба они стояли и следили друг за другом, как волк и куница на травле в старинной сказке Анаков. Наконец, Мар сделал движение, и оба сорвались с места и помчались, как ветер.

Дина бежала мелкими, ровными шагами, но так быстро и плавно, как будто она летела, не касаясь земли. Мар мчался ей вслед большими прыжками. Но когда он прибавлял ходу, Дина тоже ускоряла свой плавный бег, и расстояние между ними не изменялось. Со стороны казалось, будто она ведет его за собой на невидимой веревке. Они пробежали по кругу, обогнули мужчин и вернулись назад. И, перебегая вторично через брачную площадку, Дина попутно толкнула ногою брачную шкуру Мара, пышный мех черной речной выдры, которую он изловил руками на льду над самой прорубью, благодаря своей ловкости и быстроте. Шкура подскочила вверх и свернулась в комок.

— Го! — крикнули женщины, увлеченные этой новой дерзостью. Несс посмотрел на подбегавшего соперника угрюмым взглядом.

— Это тебе не выдра, — сказал он громко. — Эта проворнее будет.

Дина вскочила на женскую улицу и промчалась наружу. На спину несчастного Мара посыпались палки и плети. Женщины били, не жалея. Он стиснул зубы и вырвался наружу. Три раза обежали они по кругу. Каждый раз пинала Дина брачный дар влюбленного, и снова бичевали его женщины, и когда в третий раз он выскочил из этого живого ущелья, он шатался от боли и от усталости.

— Не взял, не взял, — пели женщины, ликуя.

Мужчины хмурились, но молчали. Это было неоспоримое женское право отвергнуть непроворного.

— Дину дадим, Дину дадим, — запели женщины снова. Они знали, что вслед за Маром на то же состязание выйдет Несс.

И снова встали на брачной площадке Дина и Несс друг против друга. Сильный Несс знал, что не сможет догнать легконогую Дину. И, несмотря на свою силу, он посмотрел на свою избранницу просящими, жалобными глазами. Она ответила тем же коварным и чутким, непроницаемым взглядом. Никогда она не была так красива, как в этот миг. Лицо ее разгорелось от бега и ликования. Пышный темный султан веял над головой. Вся она была, как степная богиня Амида, которая тешится на перебеге с пугливой антилопой и легкой птицелошадью и первая прибегает к меже.

И вот, они сорвались и побежали. Несс бежал тише Мара, и медленнее уходила от него Охотница Дина. На обратном перебеге через брачную площадку она дала ему приблизиться. Руки его уже простирались над ее плечами. Но в эту минуту она прыгнула вперед и нырнула в женское ущелье, как ныряют в воду. На широкую спину Несса посыпались те же удары, какие прежде достались проворному Мару.

Еще два раза они пробежали по брачному кругу.

— Не взял, не взял, — пели женщины.

Мужчины хмурились. Они были разбиты два раза подряд.

— Кого дадим, кого дадим, — пели женщины.

Вперед вышел грузный Илл, первый воин племени. Он сдернул с плеча широкую барсовую шкуру, взмахнул ею над головой и бросил вниз. Она распрямилась в воздухе и с мягким шорохом легла на землю.

Илл откинул назад голову и запел:

Я — буйный мамонт,
Клыки мои — копья.

— Литту дадим, Литту дадим, — пели женщины.

Златовласая Литта не выходила сама, и они вытолкнули ее почти насильно. Она стояла на площадке и смотрела на Илла широкими, слегка испуганными глазами. Илл был высок и грузен. Его рыжие волосы были коротки, он подрезал их осколками кремня. Борода у него была широкая, огненного цвета. И его красное лицо в этой огненной рамке было, как солнце, окруженное лучами.

Илл тоже смотрел на Литту. Она была без плаща. И волос не заплела по обычаю. Они спускались, как всегда, на ее белые плечи длинными, прямыми, светлыми прядями, и ее синие глаза выглядывали из-за их покрова, как синие "чаши любви" смотрят из-за густой, уже пожелтевшей травы.

Возьмем, возьмем, возьмем,

— пели мужчины, но Литта не шевелилась. Илл слегка усмехнулся и сделал шаг вперед. Но в эту минуту неукротимая Элла выскочила не в очередь и скользнула, как горностай, в довольно узкий промежуток между Иллом и Литтой.

— Куда? — ахнули женщины.

Глаза Литты блеснули. Она тряхнула головой, и волосы ее отхлынули назад. Она как будто вышла наружу, нагая и белая, как русалка из камыша.

— Я — крыса, крыса, крыса, — дерзко стрекотала Элла. Она сделала круг и подбежала к Иллу с нескрываемым вызовом.

Илл вдруг сорвался с места, в два прыжка догнал Эллу и положил на нее свою огромную руку. Так желтый лев прикрыл бы лапой мышь, пробежавшую мимо.

Одною рукою он схватил Эллу и вернулся на площадку. Другою рукою он взял Литту за белое плечо и заставил ее ступить вперед. На барсовой шкуре было довольно места. Он поставил их рядом, — отступил назад и поглядел на обеих с той же спокойной усмешкой. Обе они были разные, но очень красивые, каждая по-своему. Литта была, как зеленое дерево; Элла была, как круглая, юркая мышь.

— Взял, взял, — кричали мужчины с радостным смехом.

Красный Илл возместил двойное поражение двойной победой.

Еще четыре четы пробежали по брачному кругу. Время шло вперед. Солнце уже было низко на небе. На этот первый день было довольно ретивой игры.

Ряды смешались. Мужчины и женщины подошли к мешкам, лежавшим в стороне. Здесь были разложены лакомые пироги. Впрочем, пока об еде никто не думал. Это было угощение послебрачное. Но Хума, крепкого вина, нужно было выпить по чаше.

Женщины открыли заветный мех с вином. Темный Хум глухо бурлил и постукивал в стенки. Он требовал выпустить его наружу для участия в празднике.

Мужчины и женщины запели песню Хума:

Мы пили Хум, Хум,
Живое питье,
Дай нам любовь!

Чашей была большая, блестящая, пестрая раковина. В земле Анаков не было цветных раковин. Они приходили из дальних стран, и Анаки выменивали их у племени Селонов на красильную землю и шкурки оленьих телят, еще не рожденных, выпоротых у матки из брюха. Эта чаша, впрочем, не была куплена на памяти людей. Она переходила по наследству от поколения к поколению. Она звалась "чаша любви" так же, как синие чаши поздних осенних цветов.

Из своих рук женщины поили Анаков, потом выпили сами. Густое медвяное питье проникло в пустые желудки и ударило в голову. Жадными глазами мужчины и женщины смотрели друг на друга. Крепкий Хум проснулся в их глазах и засверкал буйным и ярым весельем.

Мужчины и женщины кончали свое пирование быстро и беспорядочно, с одного взгляда, без слов, соединяя свои руки в знак согласия. Зрелые мужчины сходились с юными девушками и юноши со старухами. Хум всех равнял и всех красил.

Новые ссоры завязывались и тотчас же гасли. Вечер был близко. Волны Хума и волны любви мчали их неудержимо вперед, к брачному таинству.

Красный Илл стоял неподвижно на месте, как столб. Сила Хума была не властна над его головой, крепкой, как дубовая чаша. Только глаза его вспыхнули рыжим огнем. И руки сжались и сами простерлись вперед. Элла игриво обежала кругом него, как будто опять повторяя брачные круги. Так лисица делает петли по снегу, подбираясь к куропатке. Илл посмотрел на Эллу, потом отвернулся. Литта стояла перед ним, тоже высокая, стройная, неподвижная, как он сам.

Ярый Хум зажег красный румянец на ее щеках. Или, быть может, это было заходящее солнце? Она была теперь, как белая сопка, покрытая зимним снегом и обожженная зарею.

Он стал подходить медленно, шаг за шагом. Литта смотрела ему в глаза, потом зажмурилась, как будто от блеска.

— Солнце, Красный Бык, — сказала она.

Элла сделала еще один круг и, как ни в чем не бывало, подбежала к Альфу, своему первому избраннику.

— Крыса, прочь! — крикнул Альф бешено.

Но Элла схватила его руками за шею.

— Я кошка, не крыса, — шептала она. — Я задушу тебя.

Они стали бороться грудь в грудь, и крошечная Элла оказалась равной силы с высоким и стройным Альфом, ибо любовь в эти дни всех равняла и всех соединяла. Они упали на землю, но продолжали бороться и на земле, перекатываясь друг через друга и извиваясь, как змеи. Элла укусила Альфа в грудь и запустила свои острые когти в его крепкую, загорелую шею. Он схватил ее за волосы и пригнул ее голову к земле. Наконец они поднялись, успокоенные, и взялись за руки. Они были теперь четою, готовою к браку.

Мар и Несс подскочили к Охотнице Дине слева и справа и схватили ее за руки. Они потянули ее в разные стороны, как будто хотели разорвать пополам. Но Дина тряхнула плечами и выдернула руки. Потом с удивлением посмотрела на того и на другого. Насилие над женщиной не допускалось на брачном празднике Анаков даже в самые пьяные и буйные минуты.

Соперники ответили ей взглядом бешеной ненависти.

— Плащ, — шипели они, — от кого плащ?

— А, плащ, — засмеялась Дина. — От мужа моего брачный дар…

— Какой муж? — взвизгнул Мар. — Где он?

— Муж мой покойный, — сказала Дина громко и весело. — Вот его голова. Он головой заплатил вместо брачного дара. Мой серый волк… А вы заплатите?..

— Заплатим, — крикнули оба и оторвали глаза от соблазнительницы и скрестили их, как копья.

— Который из вас?

— О-о!..

Соперники взвыли от злости волчьим голосом, как будто хотели уподобиться тому покойному мужу Охотницы Дины, шкуру с которого она сняла собственными белыми руками.

Руки Мара и Несса соединились. Еще минута, и они бы стиснули друг друга объятием бешенства. Но на брачной площадке были запрещены всякие иные объятия, кроме любовных. С яростным криком и визгом они оставили Дину и бросились в лес. Они бежали, как братья, держась за руки, но бежали они под сень темного леса для нового брачного боя.

Дина посмотрела им вслед и тихо засмеялась. И почти тотчас же обернулась назад на новый призыв.

Перед нею стоял Рул. Он был высокий и тонкий. И, стоя на месте, он качался, как тростинка. Лицо его было бело, и в широко открытых глазах черным пламенем горел тяжелый Хум.

— Ты, — сказал он отрывисто, как будто выдохнул сквозь сжатые зубы.

— Что тебе, мальчик? — сказала Дина с удивлением, но кротко.

— Ты приходила ко мне, — сказал Рул также отрывисто.

— Когда приходила?

— Ты… Она…

— Кто она? — спросила Дина снова с растущим удивлением.

У ней четыре ноги и два тела,

запел неожиданно Рул:

Одно тело женское, другое мужское.
Велит, говорит: "Возьми себе женское,
Оставь мне мужское".

— Это Хум говорит, — сказала Дина в виде объяснения. — Слабая твоя голова.

Рул быстро снял с плеча шкуру барсука, скромный брачный дар слабого юноши, и бросил ее на землю под ноги Дине. Потом, к ее новому удивлению, он сам упал перед нею на землю и простерся на шкуре у ее ног.

— Выбери меня, — сказал он изнемогающим голосом.

— Зачем? — сказала Дина, делая вид, что она не понимает.

— Топчи меня ногами, — шептал Рул. — Брачный дар — шкура моего тела.

По лицу Дины пробежала как будто молния, и глаза ее вспыхнули. Потом они погасли, но вместо обычной холодной твердости в них засветилась жалость. Она посмотрела на Рула такими глазами, какими смотрела на малых детей в голодное утро на берегу реки Даданы. Рул лежал ничком перед ее ногами.

— Мальчик, встань, — сказала Дина кротко.

Он поднял голову и посмотрел на нее, и в глазах его сверкнуло пламя неукротимого голода. Этот голод был страшнее весеннего голода детей.

— Встань, Рул!..

Он обнял ее нагие колени и стиснул их изо всех сил, как будто хотел уронить Дину на землю. Потом руки его ослабели и разжались. В углах его рта выступила пена. Он был без чувств.

На лице Дины выразилась жалость. Она нагнулась над ним и подняла его своими сильными руками. Она села на землю, разостлала барсучью шкуру и положила голову Рула к себе на колени, и поглаживала его по щекам, и баюкала его бесчувственное тело, как баюкают ребенка.

— Рул, мальчик, — шептала она.

У нее было к нему странное, смешанное чувство. Как будто это был не жалкий влюбленный, а сын от ее плоти. Любовь его роднила его с ее плотью и будила в ее непокорном сердце страсть материнства, жаркую, странную, почти плотскую. Ей захотелось его больную голову, пьяную от страшного Хума, приложить к своей груди, как прикладывают младенца; вместо вина любви напоить его молоком материнства. Но грудь ее была девственна и не имела молока, и не могла узнать мягких уст сосущего младенца…

Спанда и Исса тоже стояли рядом и смотрели друг на друга. Оба были старые, седые. Длинная борода колдуна была даже седая с зеленью. Впрочем, он был высокий, могучий. Был он похож на старый дуб, сверху поросший древесным зеленоватым мхом. Исса была маленькая, сухая, кожа и кости, несмотря на обильное питание лета. Но глазки у нее были живые. Темный Хум зажег в них хмельное веселье, и они бегали кругом, как будто плясали брачную пляску на утоптанной площадке.

Старая колдунья выпрямила свой сгорбленный стан и с вызывающим видом помахивала посохом.

Спанда посмотрел на нее сверху и погладил рукою зеленую бороду.

— Ну, что ты умеешь? — сказал он, подмигивая. Лицо его, впрочем, сохраняло прежнюю важность.

— Хи! — усмехнулась Исса. — На две стороны умею: убивать, оживлять, дарить, отнимать, чары строить.

— Ну-ка, ну-ка, — поощрял ее Спанда, — какие, скажи!

— Хи! — усмехнулась Исса. — Любовные, всякие.

— Ну, покажи, — подбодрял ее Спанда.

— Сейчас!

Она обежала вокруг Спанды три раза вприскочку. Странно было видеть такие легкие движения в этом сухом старческом теле. Она прыгала вокруг старого колдуна, как молодая девочка. Потом она встала против Спанды, закинула голову назад и впилась в его глаза своими вороватыми зелеными глазками.

— Красным червем заползу в твое чрево, свяжу паутиной, изъем твой покой. Крепкий запах мой войдет в твои ноздри. Будешь тянуться к моим грудям, как голодный сосун.

Спанда с серьезным видом разгладил свои усы.

— Сильные чары!

— Ага! — сказала Исса. — Все на свете бывает на две стороны, как бревно на перевесе. Один конец опустится, другой поднимется. Где твоя сторона?

— Вот моя сторона, — сказал Спанда. Он обернулся лицом к заходящему солнцу. Его большие серые глаза смотрели на солнце, не мигая и не закрываясь. Нос у него был большой, загнутый книзу, и весь он был, как старый орел, грузный и белоголовый.

— Солнце, жги! — повторял он знакомый припев.

В его старых глазах блеснула желтая искра. Даже борода его приняла красноватый оттенок, и весь он стал похож на Красного Илла.

И как будто заражаясь сознанием этого странного сходства, Исса бросилась в сторону и побежала по тропинке.

— Хватай меня! — крикнула она на бегу.

Она проворно катилась вперед, и движения ее были, как движения Эллы Певучей на брачном перебеге. Старый Спанда смотрел ей вслед и не двигался с места…

Два брата Сема и две сестры, Винда и Рея-Волчица, плясали на месте, схватившись за руки. Сестры принесли своих младенцев и положили их на траву. Младенцы лежали смирно и не плакали. Быть может, они сознавали, что в эту минуту никто не обратит внимания на их плач.

Юн положил Юне на плечи свои тяжелые руки.

— Где мой Мышонок? — спросил он низким тоном. Его глаза не отрывались от ее глаз, и руки его слегка раскачивали плотное тело жены.

— Там, — показала она головой. — Что ты так смотришь? — тотчас же прибавила она. — Он был во мне. Теперь вышел наружу.

Она была заботливая мать. Но в эту минуту она думала не о ребенке. Он был слишком велик, и она отдала его Лото и забыла о нем на брачное время… Ее голова горела и кружилась. Грудь бессознательно тянулась вперед. Ей казалось, что тело ее стало легче и мягче и тает под праздничным солнцем, как жир у огня.

— Ого! — сказал Юн. — Мой Мышонок! Вырос, должно быть…

Юна покорно вздохнула и подчинилась настроению мужа.

— Да, вырос, — сказала она. — На тебя похож.

Юн неожиданно стиснул жену крепким объятием и поднял вверх. Он приблизил свои губы к ее уху, но вместо любовного слова шепнул ей на ухо то же заветное имя:

— Мой Мышонок…

Юна закинула мужу руки на шею и попыталась угнездиться на его широкой груди.

— Поноси меня, — шепнула она, — как носишь ребеночка.

Голос ее звучал детскою просьбой. Юн поднял это тяжелое, плотное тело и понес к брачному огниву. И ему казалось, что он сжимает общим объятием мать и ребенка…

Элла Большая была с высоким Лиасом, Пенна Левша схватила за руку Санга и увлекла с собою, бросив попутно Асе-Без-Зуба победоносный взгляд.

Аса не обратила на нее внимания. Она стояла на месте и мутными глазами смотрела в сторону. Потом отошла, покачиваясь, и тихо побрела вправо по направлению к лесу. Никто ее не останавливал и даже не посмотрел на нее. Пенна с Сангом исчезли. Аса шла, спотыкаясь. В ее голову вошел Хум, самый черный, густой, как дождь. Он вел ее в дубраву, и она не могла противиться.

Потом Аса вошла в лес и повернула налево. Ее движения изменились, шаги стали тверже, и глаза сверкнули лукавством. Хум ли вел Асу в дубраву, или Аса вела Хума, но они поладили друг с другом и продвигались по дороге торопливо, даже вприпрыжку.

Аса говорила своему Хуму:

— Я всех веселее, ищу того, кто всех веселее…

И ее красные глазки шныряли по сторонам и искали в листве.

Среди высоких буков никого не было. Аса забралась в орешник, густой, почти непроходимый. И здесь, в круглой ложбине, которая была похожа на хороший зеленый шалаш, она увидела Дило Горбуна. Он стоял на четвереньках по своему обычаю. Она тоже встала на четвереньки и посмотрела на него.

— Видел? — спросила Аса.

— А как же, — ответил хладнокровно Дило. — Я тут, как тут.

Оба засмеялись.

— И меня видел? — спросила Аса с кокетливым видом.

Вместо ответа Дило сделал движение плечами, и в этом легком движении отразилось все сладострастие и натиск и томность брачного танца. Аса с лукавым видом погрозила ему пальцем.

— Ты непосвященный, — сказала она.

— Пустое, — сказал Горбун весело. — Волки живут без посвящения, а прыгают высоко.

— А ты видел? — заинтересовалась Аса.

— Видел, — кивнул головою Дило. — Волка и волчицу.

Глаза Асы сверкнули странным огнем.

— Как они любят? — спросила она.

Дило засмеялся. Аса сделала шаг вперед и остановилась.

— Я принесла тебе Хум, — сказала она.

— Где? — спросил торопливо Горбун. — Давай.

— Вот здесь.

Она показала пальцем на грудь. Серая пола ее мехового плаща была мокрая. Аса вылила сюда лишнюю чашу вина и принесла ее Горбуну в виде брачного дара.

Дило быстро подполз к соблазнительнице и жадно стал всасывать хмельное питье из мокрого меха.

Она схватила его голову и прижала к груди.

— Как любят волки? — шепнула она ему на ухо.

Солнце спустилось еще ниже. Нужно было исполнить вторую часть брачного обряда. Анаки подошли к колесу и стали у перекладин песта четырьмя рядами. Два ряда было мужских и два ряда женских. То были четыре луча брачного колеса. Они положили руки на деревянные жерди и уже напирали на них грудью и топали ногами о землю, сгорая от нетерпения.

— Солнце, солнце, солнце, — запели они вместе, — дай огня!

Они двинулись вперед, вращая спицы колеса. Мужчины шли за женщинами и женщины за мужчинами, и вечно вращались и не могли догнать друг друга. Пест медленно и туго ходил в гнезде, обтирая тесные стенки.

— Солнце, жги! — пели Анаки.

И огниво скрипело и тоже пело вместе с ними: "Жжи!.."

— Солнце, солнце, солнце, дай любовь, — пели Анаки. Они двигались все быстрее, и колесо скрипело громче и пронзительнее.

— Солнце, жги! — уже не пели, а ревели Анаки. А солнце спускалось на землю, большое и красное. Оно было теперь, как огромный костер, круглый и алый, и Анаки были алы, и им казалось, что они пылают в пламени этого костра.

— Жги! — ревели Анаки. Они бежали теперь, что было мочи, и как будто гнались, мужчины за женщинами и женщины за мужчинами, вечно гнались и не могли догнать друг друга. Лучи колеса вертелись со свистом. Им казалось, что эти лучи несутся сами собой, увлекают их вместе. Ноги их как будто не успевали ступать по земле. Иногда они поднимались и волочились сзади, и переступали в воздухе. Бешеное колесо увлекало Анаков вперед, как горсть перьев, приклеенных рыбьим клеем к его свистящим лучам.

Солнце спустилось до самой земли и слегка затмилось тонкими вечерними парами.

"Жж!.." — скрипело колесо. Густой клуб дыма хлынул из-под песта и ударил фонтаном вверх.

— Жги! — ревели Анаки в неистовстве. Лучи колеса вертелись с несказанной быстротой. Небо и земля, и солнце, и поля кружились в глазах. Анаки перестали разбирать, где они и где солнце, где мужчины и где женщины.

"Жж!.." — гудело колесо. Первый язык пламени ударил из-под песта, потом другой, третий. Колесо мчалось все в огне, Анаки мчались вслед за ним. Таинство брака совершилось в дереве. Большое соломенное солнце поравнялось с круглым огненным шаром, спустившимся там, далеко, на край горизонта. И все заволоклось дымом и вспыхнуло пламенем. В ослепленных глазах Анаков оба солнца слились и перемешались, и они не знали, которое пылает в тучах, которое в дыму. Соломенное солнце исчезло. Красное солнце стало спускаться за край горизонта. Оно как будто входило внутрь, врубалось в земную твердь своим пламенным, красным и круглым топором. Таинство брака совершилось в природе. Красное солнце слилось с землей.