Зачем же снова пятнать В.И. Даля?

Моя работа «Запятнанный Даль: Мог ли создатель «Толкового словаря живого великорусского языка» быть автором «Записки о ритуальных убийствах»?», впервые опубликованная в «Еврейской старине» (2008, № 57), имела довольно большой резонанс. Несмотря на ее, казалось бы, узко-специальную тему, она была напечатана в ж-ле «Время и место» (Нью-Йорк, № 2 (10), 2009, с. 224–243; № 3 (11), 2009, с. 166–203); после небольшой доработки появилась (в сокращенном варианте) в журнале «Новое литературное обозрение» (НЛО, № 104, 2010), вошла в мою книгу «Сквозь чад и фимиам», (М., Academia, 2010); филологический факультет Санкт-Петербургского университета издал ее отдельной книгой, с предисловием д-ра ист. наук С.Л. Фирсова и послесловием д-ра фил. наук П.Е. Бухаркина (СПб., 2010.).

В НЛО (№ 104), одновременно с моей статьей, появилась обширная работа А. Панченко: «К исследованию еврейской темы в истории русской словесности: сюжет о ритуальном убийстве». В ней так же обсуждалась проблема авторства «Записки», приписываемой В.И. Далю.

К сожалению, автор этой работы опирается на селективно подобранный материал и интерпретирует его тенденциозно. Вектор его тенденциозности виден невооруженным глазом. Еще недавно г-н Панченко был убежден в том, что пресловутая «Записка» принадлежала перу В.И. Даля. После моей работы «Запятнанный Даль» оставаться при этом мнении невозможно, но вместо того, чтобы прямо и открыто отказаться от ошибочных взглядов, Панченко стал спасать лицо. По-человечески его можно понять. Но при всем моем сочувствии к автору, оказавшемуся в затруднительном положении, — истина дороже. Мне пришлось написать новую статью на, казалось бы, отработанную тему. Направив ее в ту же редакцию НЛО, я получил ответ, что мой материал слишком велик по объему и слишком публицистичен, но если я превращу его в более короткое и лишенное публицистичности Письмо в редакцию, оно будет напечатано. Поскольку я считал важным познакомить с моими возражениями читателей того журнала, где помещена работа А.Панченко, то согласился, оговорив за собой право в дальнейшем опубликовать статью в полном или расширенном объеме, что теперь и делаю.

Пока в НЛО готовилось к печати мое Письмо в редакцию, в журнале «Лехаим» (№ 3, 2011) появился отзыв о статье А. Панченко как о «блестящей», а после публикации моего Письма в редакцию НЛО (2011, № 107), тот же критик «припечатал» меня следующим образом: «Вы упрекаете Панченко в плохом знании материала, так как он не упоминает Короленко и наветную литературу начала 20 века, при этом просто не понимая, что Панченко комментирует Достоевского, а следовательно, пишет о том, что было до «Братьев Карамазовых». Поэтому Лютостанский в поле его внимания попадает, а Шмаков нет.»[85] Это тотчас подхватил другой посетитель Гостевой: «При чем тут Шмаков, если комментируются «Братья Карамазовы»?»[86] Оба критика знают, что статья А. Панченко охватывает хронологический период в тысячу лет, от древней Руси до XX века включительно; что ее объем — 25 журнальных страниц, не считая восьми страниц примечаний, и что роману Достоевского в ней отведено две с небольшим страницы. Трудно понять людей, добровольно выставляющих себя на позорище.

Треть статьи А. Панченко «К исследованию еврейской темы в истории русской словесности: Сюжет о ритуальных убийствах»[87] составляет справочный аппарат — больше 130 примечаний, причем во многих из них перечисляется до пяти-шести источников. Это должно свидетельствовать о необъятной эрудиции и бездонной глубине познаний автора. Однако при ближайшем рассмотрении в ссылках обнаруживаются труднообъяснимые пробелы.

Так, в связи с упоминанием «Мултанского дела» по обвинению группы удмуртов в ритуальном убийстве (1892–1896) указано четыре источника, но не назван В.Г. Короленко, который участвовал в процессе в качестве защитника обвиняемых, добился их оправдания и затем написал очерк «Мултанское жертвоприношение», ставший одной из жемчужин русской документальной прозы.

Очерк Короленко «Дом № 13» (О Кишиневском погроме 1903 года) тоже не упомянут, да и о самом погроме, спровоцированном именно кровавым наветом, в статье нет ни слова.

Дело Бейлиса упомянуто и оснащено несколькими ссылками, но основополагающие работы С.И. Бразуль-Брушковского, В.Д. Набокова, В.Д. Бонч-Бруевича, не говоря о многочисленных публикациях других участников литературных баталий вокруг этого дела, не указаны. Нет упоминаний и о ведущих «наветчиках» конца 19 — начала 20 вв.: П.А. Крушеване, А.С. Шмакове, Г.Г. Замысловском и многих других. Даже трехтомная стенограмма процесса Бейлиса — наиболее важный источник для всех, кто когда-либо обращался к этой теме, — не упомянута. Снова нет указаний на классические статьи В.Г.Короленко, его имя вообще ни разу не названо. Писать об отражении в русской литературе легенды о еврейских ритуальных убийствах, не упомянув центрального для этой темы имени Короленко, отдавшего ей много творческих и душевных сил, все равно, что писать о русской поэзии, не упомянув А.С. Пушкина.

Если о «Деле Бейлиса» в статье А. Панченко говорится вскользь, то Велижкому делу уделено больше внимания. Но автор не ссылается на наиболее важные документы по этому делу: материалы и решение Государственного Совета, Записка графа Н.С. Мордвинова, которая легла в основу этого решения (и является ярким литературно-публицистическим произведением, ходившим в списках), резолюция царя Николая I. Не указан и такой важнейший литературный факт, как то, что юношеская драма М.Ю. Лермонтова «Испанцы» была инспирирована «Велижским делом».

Нельзя писать об истории кровавого навета и его отражении в русской литературе, не изучив классические труды Д.А. Хвольсона — крупнейшего гебраиста, теолога, историка второй половины XIX — начала XX вв. Панченко упоминает его труды, но не использует. Замечательная работа Д.А. Хвольсона «Употребляют ли евреи христианскую кровь?» (Спб., 1879) названа лишь в связи с тем, что ее экземпляр имелся в библиотеке Ф.М. Достоевского. Факт любопытный, но малозначимый, так как на взгляды Федора Михайловича работа Хвольсона не повлияла. Об основном труде Д.А. Хвольсона — «О некоторых средневековых обвинениях против евреев (историческое исследование по источникам)» — в статье Панченко тоже лишь упомянуто, причем в ссылке приводится издание 1861 года, хотя Хвольсон еще двадцать лет работал над той же темой и в 1880 году выпустил «совершенно переработанное» издание в удвоенном объеме. Об этом издании автор статьи не упоминает. Неужели оно ему неизвестно?

От того, что в статье Панченко отсутствует, перейдем к тому, что в ней присутствует. Автор начинает свое повествование цитированием знаменитого эпизода из «Братьев Карамазовых» и сопровождает его рассуждениями о том, в какой именно книге Лиза Хохлакова вычитала потрясшую ее историю о еврее, который распял мальчика и затем наслаждался его предсмертными муками, запивая их ананасовым компотом, — в книге Ф. Лютостанского или в «Розыскании о убиении евреями христианских младенцев и употреблении крови их». К определенному выводу автор так и не приходит, что и не удивительно, ибо значительная часть книги Лютостанского — это слегка перелопаченный плагиат из «Розыскания», так что содержание этих двух «наветных» работ почти тождественно. К тому же ни в одной из них — и ни в какой другой! — ничего близкого к тому, о чем и как говорится в романе, найти невозможно. Чтобы так ярко и пронзительно описать виртуальное злодеяние устами нервной, экзальтированной девочки, нужен литературный талант Достоевского — огромный, единственный и неповторимый. Книга, которая произвела столь сильное впечатление на юную героиню романа, никогда не существовала, она синтезирована творческим воображениемхудожника. Панченко либо этого не понимает, либо разыгрывает своих читателей. А вот и итог розыгрыша:

«Не останавливаясь сейчас на генезисе, эволюции и специфике отношения Достоевского к евреям вообще и к легенде о ритуальных убийствах в частности, отмечу, что нам вряд ли стоит подозревать писателя в пропаганде кровавого навета». (80)

Выделяя этот вывод курсивом, прошу его перечитать и попытаться найти смысл в этой «диалектике». Я его найти не могу. Если автор не останавливается на вопросе об отношении Достоевского к ритуальному мифу, то о чем же он рассуждал на протяжении двух с лишним журнальных страниц, уснащенных дюжиной сносок? И как, не останавливаясь на вопросе, можно судить о том, в чем стоит и в чем не стоитподозревать писателя? Выходит, Панченко все же остановился, но не там, где нужно. Он «забывает», что больная, неуравновешенная девочка произносит свой взволнованный монолог о страшной книге не в безвоздушном пространстве. Ее собеседник — Алеша Карамазов, любимый герой писателя, высказывающий самые сокровенные его мысли. Он не спешит успокоить Лизу, уверить ее, что это только кошмарный сон, бред больного воображения. Он безучастно молчит, а на прямой вопрос — режут жиды христианских младенцев или нет, столь же безучастно отвечает: «Не знаю».

Автор статьи забывает и о том, что в период написания «Братьев Карамазовых» на всю Россию гремело так называемое Кутаисское дело: группа евреев обвинялась в ритуальном убийстве. Этим и порождена данная сцена в романе. Об отношении Достоевского к процессу имеется его свидетельство в частном письме: «Как отвратительно, что кутаисских жидов оправдали. Тут несомненно они виноваты. Я убежден из процесса и из всего, и из подлой защиты Александрова,[88] который замечательный здесь негодяй».[89]

Более ясного комментария к «ритуальному» эпизоду романа никогда не было и, по-видимому, быть не может. Но Панченко его не приводит и смысл его игнорирует. При чтении его длинных, ничего не проясняющих рассуждений вокруг до около «ритуального» эпизода в «Братьях Карамазовых» невольно вспоминается анекдот о пьянчуге, который потерял часы в темном дворе, а ищет их на улице под фонарем, потому что там светлее. Только Панченко ищет там, где темнее.

Замечу, кстати, что этот отрывок из «Братьев Карамазовых» поставлен эпиграфом к моей книге «Растление ненавистью: Кровавый навет в России», (М., «Даат-Знание» 2001, стр. 30). Там же он и прокомментирован (стр. 59–60), там же цитируются и строки из письма Достоевского (стр. 66). В одном из своих 130 с лишним примечаний Панченко дает ссылку на мою книгу, так что она ему известна. Но в данном контексте он о ней не упоминает.

В статье Панченко приводится так же хорошо известный пример: легенда о святом Евстратии, изложенная в одном из так называемых патериков Киевско-Печерского монастыря. По странному совпадению, эта легенда тоже проанализирована в моей книге «Растление ненавистью», где показано, что исторически достоверная (если можно о таковой вообще говорить) составляющая легенды сводится к тому, что в 1096 году половцы совершили успешный набег на Киев, увезли богатую добычу, угнали пленников, в их числе инока Печерского монастыря Евстратия; а позднее в Киевско-Печерской лавре появились «мощи», приписываемые этому иноку, сам он был причислен к лику святых. Остальное (продажа половцами Евстратия и еще 49-ти пленников некоему «Жидовину» из греческого города Корсунь, пытки пленников голодом и жаждой с целью заставить их отречься от Христа, голодная смерть 49 пленников и распятие на кресте 50-го, т. е. Евстратия, в канун еврейской Пасхи, и т. д.) плод чистой фантазии. Ибо, как говорится в патерике, все 50 пленников погибли, а самого «Жидовина» постигла участь Иуды, он повесился. Стало быть, рассказать о том, что творилось в застенке «Жидовина», было некому. Но таков был менталитет церковных деятелей, в среде которых был создан патерик. Страх перед воинственными кочевниками сублимировался в ненависть к «врагам Христовым», а остальное дорисовало воображение неизвестного автора, обладавшего, как видим, недюжинным писательским даром. (Как не соотнести эту легенду тысячелетней давности с событиями конца прошлого года на Манежной площади в Москве, когда нац-патриотическая шпана избивала кавказцев в отместку за убийство кавказцами русского парня, после чего на той же площади появились надписи: «Жиды — убирайтесь вон!», а полковник Квачков стал собирать «ополчение» для борьбы с «еврейской властью»).

Подробно пересказав содержание патерика об Евстратии, Панченко затем пересказывает полдюжины чужих мнений относительно этой легенды, а заключительным аккордом становится утверждение одного из цитируемых авторов, будто «основная сюжетная канва… в той или иной степени соответствует реально происходившим событиям и что Евстратий действительно был распят, хотя скорее не по религиозным, а по «бытовым» причинам». То есть некий «Жидовин» в самом деле распял православного святого. Если это наука, то она смахивает на «арийскую науку» Третьего Рейха.

Кульминационная часть статьи А. Панченко посвящена проблеме авторства «Записки о ритуальных убийствах», первоначально изданной под названием «Розыскание о убиении евреями христианских младенцев и употреблении крови их». Он правильно сообщает, что эта служебная записка была напечатана крайне малым тиражом в 1844 г. без имени автора, переиздана в 1878 г. под именем тайного советника Скрипицына,[90] а в 1913 гг. — под именем В.И. Даля.

На этом поставлена точка и сделан вывод: «Сама по себе проблема авторства этого текста имеет сугубо историческое значение, однако для многих дилетантов она была и остается важной в политико-идеологическом отношении».

Но под именем В.И. Даля «Розыскание» издавалось бессчетное число раз. Уже в следующем, 1914 году, появилось второе издание. В годы Второй мировой войны «Записка Даля» использовалась гитлеровцами на подконтрольных им территориях, внося лепту в трагедию Холокоста, которая, как известно, имеет не только исторический интерес, так как у нее нет срока давности. В 70-е годы «Записка Даля» стала распространяться в СССР в «патриотическом» самиздате (возможно, что запущена в него была компетентными органами). А в постсоветской России она многократно переиздавалась так называемыми национал-патриотическими кругами, перекочевала во вполне респектабельные издания, попала на многие интернет-сайты, включая академические, и в результате по широте распространения и частоте цитирования превзошла знаменитый Словарь Даля. Появился и свежий перевод «Розыскания» на английский язык — конечно, под именем Даля.[91]

Так что проблема авторства этой Записки — не преданье старины глубокой, а острая сегодняшняя проблема, ее решение имеет большое значение как для науки, так и для широкой общественности, в особенности для молодого поколения россиян, которое определенные круги растлевают ненавистью к евреям и «чуркам», использую, среди прочего, «Записку Даля». Г-н Панченко, хотя бы отчасти, отдает себе в этом отчет. Он сообщает о ссылке на «Записку Даля» в одном из скандальных антисемитских документов недавнего времени, а в сноске 101, кроме трех перечисленных в самом тексте изданий (1844, 1878 и 1913 гг.), указывает еще одно — 1995 г.

О том, что проблема не канула в Лету, говорит и эволюция взглядов самого Панченко. В 2002 году принадлежность этой работы В.И. Далю сомнений у него не вызывала.[92] Более осторожную позицию он занял в декабре 2005 года — в докладе под названием: «От Державина до Розанова: легенда о еврейском ритуальном убийстве в русской культуре XIX века». Полный текст этого доклада мне неизвестен, но, судя по реферату в НЛО,[93] во взглядах докладчика произошел некоторый сдвиг: «По мнению Панченко, — сказано в реферате, — авторство Даля более чем возможно». Между возможным и действительным есть дистанция.

Теперь Панченко еще дальше отступает от первоначальной позиции:

«Поскольку речь идет о меморандуме, причем довольно небрежно составленном, трудно определить, сколько человек участвовало в его написании. Однако, судя по всему, авторов было несколько: на эту мысль наводит стилистический и тематический дисбаланс упомянутых компилятивных разделов». (99)

Если так, то Даля можно бы оставить в покое. Однако Панченко приписывает Далю отдельные разделы «Розыскания»: Вступление, Заключение и, «возможно… и другие (какие именно, не обозначено. — С.Р.) разделы».

Для подтверждения этой версии он использует тот же прием, что в моей работе «Запятнанный Даль». Прием этот сводится к текстологическому сопоставлению «Розыскания» с работой Даля «Исследование о скопческой ереси» и обоих этих текстов — с его Толковым Словарем. Мною показано, что «Исследование о скопческой ереси» нашло довольно широкое отражение в «Толковом Словаре», тогда как «Розыскание о убиении…» несовместимо с этими творениями Даля ни по стилю, ни по смыслу, ни по трактовкам фактического материала, ни по уровню интеллекта авторов, ни по уровню их добросовестности.

Г-н Панченко отыскивает «параллели» в этих же текстах и для наглядности сводит свои находки в таблицу из трех колонок. (100–101). Таблица, прямо скажем, оказывается довольно куцей. В первой колонке помещено всего две короткие фразы из «Розыскания» (одна из Вступления и одно из Заключения); во второй две параллельные фразы из «Исследования о скопческой ереси»; а в третьей — три совсем коротенькие выписки из Словаря. Для еще большей наглядности Панченко выделяет жирным шрифтом совпадающие, по его мнению, фрагменты этих параллельных текстов. Однако при ближайшем рассмотрении оказывается, что совпадают лишь несколько отдельных слов, а точнее, названия четырех старообрядческих сект — тюкальщики, самосожигатели, сократильщики, детогубцыи еще эпитет индийские.

Остановимся на этом подробнее.

Панченко усматривает схожесть «Розыскания» и «Исследования» в том, что в обеих работах сообщается об изуверской индийской секте Тогов. Но это мираж. Типичный случай принятия желаемого за действительное. В «Исследовании» Даля говорится: «Индийские Тоги, убийцы по изуверству, но все люди, могут еще быть вразумлены просвещением и убеждениями» (здесь и далее жирный шрифт А.Панченко. — С.Р.), тогда как из «Розыскания» выписано: «Индийские идолопоклонники подвергают сами себя и других ужасным мучениям, в чаянии будущих благ, — и не только между ними есть секты, постоянно занимающиеся убийством, для спасения души, но и в Европе, между Христианами, возникла секта Асасинов, воздвигались в течение двух или трех веков инквизиторские костры».

Как видим, Тоги упоминаются в «Исследовании» Даля, но не упоминаются в «Розыскании». Там говорится вообще об идолопоклонниках. (А в Индии не было единобожия, всё население состояло из идолопоклонников).

В «Исследовании» сказано, что Тоги — убийцы по изуверству. Сказано конкретно и лаконично. В «Розыскании» кровавые преступления идолопоклонников расписаны многословно и аморфно. Нельзя понять, о каких сектах идет речь, сколько их, практикует ли каждая из них все перечисляемые изуверства, или убийства совершает одна секта, самоубийства — другая, а ужасные мучения себя и других — третья и четвертая. Все это остается неясным. Другой стиль письма, другой стиль мышления. Общее в двух отрывках — эпитет индийские.

Остальные текстовые «совпадения» тоже оказываются мнимыми. Так, из «Розыскания» в таблицу вписано:

«и в самой России появились в прошлом столетии самосожигатели, тюкальщики и сократильщики; первые сожигались сами, целыми деревнями; вторые убивали друг друга, — те и другие для спасения души».

А вот «параллельное» место из «Исследования»:

«… то же можно сказать о наших Тюкальщиках и Сократильщиках: бывшие прежде Самосожигатели истребили сами себя и вместе с тем чудовищный толк свой. Но Скопцы — не люди и никогда не могут быть превращены снова в людей…»

Объем выделенных текстов здесь примерно одинаков, но они столь же «параллельны», сколь и «перпендикулярны». Автор «Исследования о скопческой ереси» конкретен и информативен, он ясно говорит, чтоСамосожигатели существовали в прошлом, но сами себя истребили, их больше нет. А в «Розыскании» сказано, что самосожигатели (как и две другие секты), появились в прошлом (XVIII) столетии, но нет ни слова о том, что эта секта исчезла. Могло бы такое важное разночтение иметь место, если бы обе фразы написал один и тот же автор примерно в одно и то же время? Общими для обоих текстов являются только названиястароверческих сект (причем, один из авторов пишет их со строчной, а другой с заглавной буквы), или как формулирует Панченко: «якобы существовавших раскольничьих толков».

Почему — якобы существовавших? Следует ли понимать это так, что таких сект на самом деле не существовало, авторам «Исследования…» и «Розыскания…» они примерещились. А поскольку двум авторам вряд ли могло примерещиться то же самое, то автор был один!

Ну, а если без якобы?

Откуда бы ни были почерпнуты сведения об этих сектах, но в том, что такими источниками авторы располагали, сомневаться не приходится. В противном случае надо было бы признать, что Даль ввел в заблуждение целые поколения исследователей, а заодно и широкую общественность. Как иначе объяснить появление знаменитой картины Г.Г. Мясоедова «Самосожигатели» (1882) или, например, большой главы под таким же названием в книге Г.В. Есипова «Люди старого века».[94] Или такое свидетельство знатока русского старообрядчества П.И. Мельникова-Печерского: «Душильщики, тюкальщики, сократильщики близких к смерти убивают, полагая, что только тот войдет в царство небесное, кто умер насильственной смертью. Случается, что фанатики убивают и не больных» (курсив мой. — С.Р.).[95]

Мельников-Печерский всю жизнь занимался старообрядцами, считался крупнейшим экспертом по старообрядческим сектам и толкам.

Да и сам Панченко в другом месте своей статьи пишет: «Непосредственные источники сведений о легендарных изуверских сектах, упоминаемых в «Розыскании…» и «Исследовании…», еще предстоит определить». То есть, он не сомневается, что это вовсе не выдумка, непосредственные источники существовали, значит, ими могли пользоваться разные авторы. Без всякого якобы.

Таким образом, из параллельных текстовых фрагментов, внесенных Панченко в таблицу, совпадающими оказались только названия четырех сект и эпитет индийские. Такое и гораздо большее количество совпадающих слов можно встретить в любых достаточно объемных текстах на сходную тему.

Может, правда, возникнуть вопрос: почему в работу о евреях вообще попало упоминание о христианских сектах? Но об этом ниже.

Утверждение Панченко, будто у «Розыскания» было несколько авторов, совершенно голословно. Попыток обосновать эту точку зрения путем анализа текста в его статье нет. Хотя бы приблизительно установить количество разнородных (не согласующихся друг с другом) фрагментов он не пытается, ни одного из предполагаемых соавторов Даля не называет.

Между тем, при всей убогости «Розыскания», текст его как раз совсем неплохо «сбалансирован». Повествование преследует вполне определенную цель, особого разнобоя в стилистике (в той мере, в какой можно говорить о «стиле» этого не очень грамотного текста) незаметно, в построении есть внутренняя логика. Так, «Вступление» завершается фразой о «тайном учении талмудистов», что служит переходом к следующему разделу: «Талмуд». Озвучив в этой главе расхожие среди юдофобов представления о талмуде, как о враждебной всему прочему человечеству, а особенно христианам, книге с инструкциями о том, как обманывать, грабить и убивать христиан и при этом не попадаться, автор логично переходит к обзору литературы о ритуальных убийствах евреями христианских младенцев. А затем, снова вполне логично, к конкретным случаям ритуальных убийств евреями христиан, почерпнутым из этой литературы. После чего перечисляется 134 случая еврейских «ритуальных убийств», все они расположены в хронологической последовательности и пронумерованы, хотя сведения о них извлечены из многих разрозненных источников на разных языках. Если бы книга представляла собой конгломерат текстов разных авторов, то откуда взялась бы такая стройность?

Сказанное не исключает, что у автора были помощники, подбиравшие материал. Но материал этот обрабатывала, сводила воедино, встраивала в повествование одна рука. Книгу писал человек, знавший, чего от него ждут и старавшийся оправдать ожидания. Этим человеком, вероятнее всего, был глава департамента иностранных исповеданий В.В. Скрипицын, под чьим именем она и была напечатана в 1878 году. Есть предположительные указания на других возможных авторов (В.В. Григорьева, И.В. Каменского, А.О. Пржецлавского), но серьезных аргументов в пользу этих версий до сих пор не приводилось.

Что же касается Даля, то его причастность или непричастность к «Розысканию» наиболее проверяема, ибо его биография изучена, обширное литературное наследие хорошо известно, особенно его «Толковый словарь живого великорусского языка». Как показано в моей работе «Запятнанный Даль», никаких следов легенды о еврейских ритуальных убийствах нет ни в его «Исследовании о скопческой ереси», ни в Словаре, ни в других произведениях. Теперь я могу говорить об этом с еще большей уверенностью, так как не нашел таких следов и г-н Панченко, хотя, надо полагать, очень старался найти.

Эту «странность» он объясняет тем, что «Розыскание» было закрытым документом, не подлежавшим цензуре, тогда как Словарь составлялся для широкой публики, потому опасную тему приходилось обходить из боязни цензуры и административных взысканий. Даль-де вообще привык ходить по струнке, будучи «человеком николаевской эпохи».

Откуда же почерпнул автор статьи эту мысль? В моей работе сказано: ««Исследование [о скопческой ереси]» написано в духе николаевской эпохи». Корректно ли переносить оценку одной казенной работы на все творчество и личность Даля?

Владимир Иванович Даль (1801–1872) рос и воспитывался в эпоху Александра I, отличавшуюся довольно широким свободомыслием. Он был другом Пушкина и Пирогова, Жуковского и Вяземского, других передовых людей времени. А в николаевскую эпоху много лет провел в бесконечно далекой от центра Оренбургской губернии, где, будучи чиновником особых поручений при генерал-губернаторе В.А. Перовском, пользовался большой независимостью и самостоятельностью, был инициатором многих крупных начинаний, а отнюдь не простым исполнителем указаний начальства. Его литературная деятельность вызывала настороженность властей, приводила к опале, дважды — к аресту. (Из-под второго ареста его с трудом вызволил В.А. Жуковский). Министр Л.А. Перовский (брат В.А.Перовского), высоко ценивший инициативного чиновника, в конце концов, поставил перед ним ультиматум: служить — так не писать, писать — так не служить. Он продолжал служить и продолжал писать.

В 1853 году он завершил работу над книгой «Сборник пословиц», но она была запрещена цензурой, по поводу чего он написал на титульном листе: «Пословица неподсудна». Уже при Александре II, когда цензура ослабла, он добился издания книги, а кроме того включил «нецензурные» пословицы в Словарь, разбросав их по соответствующим статьям.

Даль стал готовить Словарь к печати после ухода в отставку, так что никакие административные меры ему не грозили. Да и время уже было такое, когда, по замечанию Л.Н. Толстого, в России «все переворотилось и только начало укладываться». Гнет цензуры ослаб, озабочена она была противоправительственными изданиями вроде «Современника», «Русского слова» и других, с которыми не могла совладать. А Даль в это время, по экстравагантной версии Панченко, трясся от страха разгневать цензуру неосторожным словцом о евреях!

Что касается высочайшего указа 1817 года, который, по мнению А. Панченко, боялся нарушить Даль, то этот указ относился к следственным и судебным ведомствам. Им запрещалось возбуждать против евреев дела об убийствах христианских младенцев на основе одних предрассудков, а не обычных судебных улик. Никаких данных о том, что этот указ нашел отражение в Цензурных уставах, нет. Да и в самой уголовной практике он нарушался. Велижское дело, как знает Панченко, возникло в 1823 году, то есть еще при жизни Александра I, и затем тянулось 12 лет. А в 1853 году стало раскручиваться аналогичное дело в Саратове, которое позднее — уже в либеральные времена Александра II — окончилось обвинительным приговором. Несмотря на веские доказательства невиновности подсудимых, государь приговор утвердил. Он же из своих средств финансировал издание Словаря Даля, полагая его важным общенациональным делом. Как видим, то, что в Словаре нет намеков на еврейские ритуальные убийства, никак не может быть увязано с трепетом перед начальством.

За все это Панченко очень сердит на Владимира Ивановича. В сноске 102 к его статье читаем:

«Вообще говоря, мне не очень ясно, почему Даль, бывший, без сомнения, чрезвычайно трудолюбивым лексикографом, вполне профессиональным хирургом, усердным государственным чиновником, посредственным этнографом и заурядным литератором, а также пропагандистом гомеопатии и спиритизма, может фигурировать в качестве авторитета по каким бы то ни было вопросам истории и культуры за исключением русской лексикографии, диалектологии и паремиологии XIX в.». (110)

Так характеризуется крупный естествоиспытатель, один из учредителей Российского географического общества, избранный в Академию наук по физико-математическому отделению за естественно-научные труды и только позднее переведенный в отделение русского языка и словесности. Проза Казака Луганского может не нравиться, но назвать «заурядным литератором» писателя, чьи произведения отличались необычайным богатством лексики, сверкали россыпями народной мудрости, пословиц, поговорок, речений, — можно лишь в очень большой запальчивости. И этнографом Даль был отнюдь не посредственным: его Словарь и сборник пословиц, как и его «заурядная» проза содержат огромный запас знаний о народном быте и нравах, тем более ценных, что многие из них давно исчезли. Попрекать Даля тем, что он выступал в защиту гомеопатии, не исторично. В те времена, когда чуть ли не основным арсеналом медицины были пиявки и кровопускания, привлечь внимание общества к альтернативным методам лечения было отнюдь не вредно. Увлечение спиритизмом — это, конечно, чудачество, но спиритизмом увлекались многие выдающиеся люди, в числе других великий химик А.М. Бутлеров.

Даль был одним из самых образованных и деятельных людей своего времени, его вклад в культуру огромен и многогранен, это знаковая фигура, потому год 2001-й ЮНЕСКО объявило международным годом Даля — в связи с 200-летием со дня его рождения.

Что же касается еврейских ритуальных убийств, то по этой части Даль не был авторитетом — в этом я полностью согласен с Панченко. Добавлю только, что Даль на это не претендовал. Не его вина, что посмертно его сделали и продолжают делать таким авторитетом, чему и Панченко поспособствовал.

Поспособствовал, конечно, не по злой воле, а доверившись свидетельству Мельникова-Печерского, на которого ссылался в докладе 2005 года, и теперь ссылается снова. Приведя цитату из его очерка о Дале, Панченко комментирует:

«Итак, по утверждению Мельникова, и «Розыскание…», и записки о скопцах принадлежат перу Даля. В общем-то, у нас нет особых оснований не верить Мельникову, хорошо знавшему Даля и, вероятно, исходившему из собственных слов последнего. В отношении первого варианта «Исследования о скопческой ереси» авторство Даля обычно не оспаривается, тем более что оно подтверждается косвенными данными. Почему в таком случае мы должны доверять Мельникову в одном случае и отказывать ему в доверии в другом?» (99)

Ответ на этот вопрос дан в моей работе «Запятнанный Даль», но Панченко предпочел этого не заметить. Впрочем, не заметил он и того, что сам написал чуть раньше, ибо если в «Розыскание» вошли текстымногих авторов, то свидетельство Мельникова ошибочно.

Остановимся на свидетельстве Мельникова чуть дольше.

То, что он пишет об исследовании Даля о скопцах, в основном подтверждается другими источниками, а то, что он пишет о якобы (якобы!) принадлежавшей Далю роботе о ритуальных еврейских убийствах, — не подтверждается. Не случайна поговорка «врет как очевидец». В любой нормальном (то есть состязательном) суде показания свидетеля сопоставляются с обстоятельствами дела, с вещественными доказательствами, с показаниями других свидетелей, проходят через горнило перекрестного допроса.

Я полагаю, что суд истории должен быть не менее строгим. Если бы была возможность допросить П.И. Мельникова, я задал бы ему вопрос:

— Вы написали: «По поводу возникших в западных губерниях дел [Далем] написано исследование об употреблении евреями христианской крови». Не можете ли сказать, какие дела об употреблении евреями крови, и в каких именно губерниях возникали между 1841 годом, когда Даль поступил на работу в Министерство внутренних дел, и 1844 годом, когда это сочинение было завершено?

На этот вопрос Мельников не смог бы ответить, потому что таких дел тогда не возникало.

— Чем же, в таком случае, было вызвано решение именно в это время приступить к изучению такого вопроса в министерстве внутренних дел?

На это Мельников должен был бы признать, что повода тогда не было.

Более того, как раз в то время у российских властей было очень серьезное основание НЕ заниматься подобными изысканиями. Не далее как в 1840-м году на весь мир прогремело печально знаменитое Дамасское дело о ритуальном убийстве, когда в Дамаске исчез католический священник Фома (Томас) вместе со своим слугой Ибрагимом, в связи с чем было схвачено несколько местных евреев, которых обвинили в ритуальном убийстве. Их подвергли зверским истязаниям; четверо под пытками умерли, один избежал смерти, приняв мусульманство, другие «признались» в том, что от них требовали. Дело это включено в «Розыскание» под номером 132, упоминается, что «теперь в Европе утверждают, что сознание их было вынужденное и ложное», но ни слова не сказано о том, что российские власти полностью разделяли мнение «Европы». 31 августа 1840 года министр иностранных дел граф Несельроде писал российскому посланнику в Лондоне барону Брунову для передачи британским властям: «императорское правительство… искренно разделяет единогласное и живое сочувствие, возбуждаемое в Англии участью этих несчастных евреев, подчиненных египетскому господству».[96]

Согласитесь, трудно представить, чтобы буквально через несколько месяцев после этого письма, не имея никого внешнего повода, российские власти изменили свою позицию на 180 градусов!

Между тем, повод для «Розыскания» был, но он явился шестью годами раньше, в 1835-м, когда завершилось грандиозное судопроизводство по Велижкому делу, ничуть не менее одиозному, чем Дамасское. (Город Велиж относился к Витебской губернии, теперь он в Смоленской области).

Государственный Совет единогласно постановил обвинительный приговор генерал-губернатора князя Н.Н. Хованского отменить, всех евреев (более сорока) признать невиновными и из-под стражи освободить, а трех «доказчиц», которые под давлением следствия оговорили евреев и самых себя, сослать в Сибирь за ложные показания, а не за те кровавые преступления, в которых они «признались». Николай I приговор утвердил, но остался недоволен: за ходом дела он самолично следил много лет и к докладам князя Хованского относился с доверием.

Наиболее сильное раздражение вызвала у царя позиция адмирала Н.С. Мордвинова. Его заключение по Велижскому делу легло в основу решения Государственного Совета. Но оправдательного приговора ему казалось мало. Он еще настаивал на том, что освобожденных из-под стражи евреев следует на восемь лет освободить от налогов. Ибо, по его словам, «если правительство имеет право и власть наказывать виновных, то ему взаимно предлежит и обязанность вознаграждать безвинно пострадавших, без чего не будет и правосудия».[97] Когда это требование Государственный Совет отклонил, Мордвинов подал Особое мнение государю.

В связи этим государь в своей резолюции написал, что хотя он согласен, что евреев следует освободить из-за недоказанности вины, но «внутреннего убеждения, чтобы убийство евреями произведено не было» он не имеет и иметь не может. Он написал далее, что «между евреев существуют вероятно изуверы или раскольники, которые христианскую кровь считают нужною для своих обрядов, — сие тем более возможным казаться может, что к несчастью и среди нас христиан, существуют иногда такие секты, которые не менее ужасны и непонятны».[98]

Министерству внутренних дел было спущено повеление исследовать вопрос о еврейских ритуальных убийствах. Выполнить это задание было поручено Департаменту иностранных исповеданий, который возглавлял В.В. Скрипицын. Это было вполне логично: иностранными исповеданиями считались все религиозные течения кроме православия.

При внимательном чтении «Розыскания» видно, что его автор приложил массу стараний к тому, чтобы проиллюстрировать и подтвердить главную мысль высочайшей резолюции. То есть он усердствовал «под мудрым руководством». Отсюда, между прочим, понятно, зачем ему понадобилось перечислить «ужасные и непонятные секты», которые «существуют и среди нас христиан».

Даль, как было отмечено, поступил на службу в министерство внутренних дел спустя шесть лет.

Биографический очерк П.И. Мельникова о Дале основан отнюдь не только на личных воспоминаниях. Мельников опрашивал людей, знавших В.И. Даля в разные периоды жизни или что-то слышавших о нем, а слухов ходило много: ведь «посредственный этнограф и заурядный литератор» был знаменитостью.

О том, что Даль будто бы написал исследование о еврейских ритуальных убийствах, Мельников, по-видимому, узнал от Петра Ивановича Бартенева, хранителя Чертковской библиотеки, редактора журнала «Русский архив», и — патентованного антисемита, к тому же человека, склонного к розыгрышам. Именно Бартенев первым пустил эту утку, что ясно показано в моей работе «Запятнанный Даль». Но для Панченко это факт неудобен, он о нем не упоминает, первым называет Мельникова, дабы создать впечатление, что тот мог узнать об этом только от самого Даля. Так выстраивается цепочка: Мельников поверил Бартеневу, Панченко — Мельникову. Разница в том, что Мельников не мог иметь представления об убогости этого сочинения, ибо его не читал, а Панченко — читал. И вынес весьма оригинальное суждение. По его мнению, ««Розыскание о убиении евреями христианских младенцев» было, в сущности, не антисемитской или антииудаистической, а антисектантской книгой» (104). А потому автора «Розыскания…» не следует обвинять «в каком-либо особо выраженном антисемитизме», ибо это сочинение «представляет собой добросовестную, хотя и довольно неуклюжую компиляцию польской и немецкой «наветной литературы»», оно всего лишь «инкорпорировано в формировавшийся к этому времени дискурс имперского сектоведения» (103). (Курсив мой — С.Р.).

Вот, оказывается, в чем дело! Дискурс! Жаль, что нацисты и их приспешники, которые загоняли еврейских детишек в газовые камеры, предварительно надышавшим таким ядом, как «Записка Даля», о дискурсе сектоведения ничего не слышали. Что с них взять — дилетанты!

Согласно Панченко, в «Розыскании» «всего лишь» излагались источники, «импортированные» с Запада, «что, надо думать, лишь повышало их предполагаемую достоверность в глазах авторов и читателей западнической (!) ориентации» (103). Но он забывает, что во Мнении Н.С. Мордвинова по Велижскому делу был дан блестящий анализ большей части этих источников, и было показано, что они не стоят выеденного яйца, так как порождены дремучим невежеством и предубеждениями. Автор «Розыскания» располагал всем корпусов документов по Велижскому делу, следовательно и Запиской Мордвинова. Но поскольку оспорить его аргументы был не в состоянии, то о ней вообще не упомянул. Компиляция его была очень даже уклюжей и столь же недобросовестной.

Панченко не может обойти того факта, что впервые после анонимного издания 1844 года «Розыскание» было опубликовано в газете «Гражданин» в 1878 году под именем Скрипицына. Панченко высказывает предположение, что в этой публикации воспроизводился текст не отпечатанной книги, а «рукописной копии, своего рода «антисемитского самиздата» последнего десятилетия правления Николая I или начала царствования его сына». (111).

В отличие от ряда других предположений, коими наполнена его статья, это предположение А. Панченко пытается обосновать. Но как? Ссылкой на свидетельство А.О. Пржецлавского, который вспоминал, что «короткое время» имел эту книжку в своих руках и выписал из нее «замечательнейшие места». Но где коза и где капуста? Выписки отдельных мест — это не переписывание от начала и до конца всей книги с целью ее распространения. А других свидетельств о том, что книжка рукописно копировалась и расходилась по рукам, нет.

Из этого более чем сомнительного предположения А. Панченко делает новые, еще более сомнительные: будто неведомый переписчик произвольно приписал работу Скрипицыну; будто именно эта копия попала в редакцию «Гражданина»; будто с нее редакция и воспроизвела текст, без всякой проверки его аутентичности.

Чтобы понять, сколь невероятна эта цепочка допущений, вынимаемых одно из другого, как куколки из разъемной матрешки, достаточно сопоставить титульный лист документа, как он воспроизведен в «Гражданине», с титулом самой книги.

«Розыскание о убиении евреями христианских младенцев и добывании крови их. Напечатано по приказанию г. министра внутренних дел».

«Сведения о убийствах евреями христиан для добывания крови. Составлено тайным советником Скрипицыным (директором департамента иностранных исповеданий), по распоряжению министра внутренних дел, графа Перовского, для представления Государю Императору Николаю I, Наследнику Цесаревичу, Великим Князьям и членам государственного совета».

Зачем же неведомый самиздатчик изменил заголовок переписываемой им книги и откуда он мог почерпнуть имя автора, а также имена и титулы тех, кому предназначалось издание, коль скоро их не было в самой копируемой книге? И как мог издатель и редактор «Гражданина» князь В.П.Мещерский не проверить столь важную информацию? А если он поступил столь опрометчиво, то почему не всполошилась цензура? На все эти вопросы Панченко не пытается ответить, он их даже не ставит.

Однако никакой нужды в мифическом самиздатчике нет.

О том, что в «Гражданине» воспроизведен текст именно рукописи, показано в моей работе «Запятнанный Даль», о чем Панченко снова забыл упомянуть. Но то была не копия с отпечатанной книги, а рукопись, которая книге предшествовала. При направлении ее в печать в 1844 году в текст была внесена косметическая правка, и был переделан титульной лист. Он был приведен к общему стандарту казенных изданий, в которых имя автора, а также имена и титулы лиц, которым предназначалось издание, указывать не полагалось. Поэтому на титульном листе книги этой информации не появилась, но она осталась в рукописи, осевшей в архиве министерства внутренних дел, откуда ее и добыл князь Мещерский, пользуясь своими личными связями. Разумеется, это тоже предположение, но гораздо более простое и логичное.

Вообще с фактами и логикой у г-на Панченко куда более напряженные отношения, нежели с полетом фантазии. В качестве еще одного примера приведу два аргумента Панченко в пользу того, что автором Заключения к «Розысканию» был именно Даль.

«В заключительной части «Розыскания…» (с. 147), в частности, сообщается следующее: «…Жители Харькова помнят еще водовоза, который исчезал ежегодно на три дня во время Страстной недели и внезапно оставлял тех, кому служил, без воды». Построение этой фразы позволяет предположить, что речь идет о личных воспоминаниях автора. Даль, родившийся в Луганске, проведший детство в Николаеве и служивший в Одессе, скорее всего, бывал в Харькове хотя бы проездом». (101)

Что следует из этого пассажа, если руководствоваться не фантазиями, а обычной логикой? Харьков — крупный город, в нем в разное время и по разным делам бывали многие чиновники Министерства внутренних дел, каждый из них мог слышать от кого-то из местных жителей байку про водовоза. А вот бывал ли Даль в Харькове или не бывал, автору как раз и не известно, он строит на этот счет лишь догадки. К тому же «из построения фразы» вовсе не следует, что разговор происходил именно в Харькове, а не где-то еще (например, на какой-то почтовой станции при смене лошадей), где некий харьковчанин мог разговориться с любым проезжим чиновником. Так что НИКАКОЙ полезной информации относительно идентификации автора «Розыскания» из приведенного отрывка извлечь нельзя, имя Даля притянуто за уши.

Панченко, однако, продолжает, не переводя дыхания:

«На следующей странице «Розыскания…» (с. 148) читаем: «Составитель сей записки лично знал в западных губерниях наших ученого и образованного врача, еврея, который в откровенном разговоре, глаз на глаз, об этом предмете, сам сознавался, что обвинение это без сомнения основательно, что есть жиды, которые в изуверстве своем посягают на такое возмутительное злодейство, но утверждал только, что это не есть обряд собственно еврейский, а вымысел выродков человечества. В С.-Петербурге служит и теперь еще крещеный ученый еврей, который с полным убеждением подтверждает существование этого обряда…» Вероятно, под «западными губерниями», подразумевается либо Белоруссия, либо Царство Польское. Даль точно бывал там: он участвовал в польском походе 1831 г.». (101–102)

Из этого пассажа ясно только одно: процитированная фраза неграмотна. Невозможно ЛИЧНО знать ОДНОГО человека во МНОГИХ губерниях. Профессиональный писатель и кудесник языка Даль не мог написать эту бессмыслицу. И почему такая таинственность, абсолютно чуждая стилю и складу мышления Даля. Всё сказано про врача-еврея: он и ученый, и образованный, и откровенный в разговоре, а вот имя его не названо. И место (город, село, местечко), где происходил разговор «глаз на глаз», утаено. Даже губерния, в которой состоялась конспиративная встреча, зашифрована под западные губернии во множественном числе. То, что Даль бывал в «западных губерниях», святая правда, но напрашивается вопрос, бывал ли в них Скрипицын? Панченко его не задает. Передвижения Скрипицына, в виду его малой значимости, не изучались, но в том, что именно в западных губерниях он бывал много раз, вряд ли можно сомневаться. Подведомственные ему представители иностранных исповеданий (то есть католики, протестанты, униаты, евреи) гнездились преимущественно в Западном крае. Скрипицын возглавлял государственный надзор за их религиозными учреждениями, на этой должности пересидел нескольких министров. Что же он, как Илья Муромец, 30 лет и 3 года не слезал с печи? Но если и допустить такую нелепость, то, по логике Панченко, из нее тоже ничего не следует: ведь он считает, что у «Розыскания» было несколько авторов; кого-то из них могло же хоть раз занести в «западные губернии». Впрочем, слова «составитель сей записки» как раз и ОПРОВЕРГАЮТ главный посыл Панченко: автор был ОДИН.

А. Панченко признает, что его точка зрения на причастность В.И. Даля к составлению «Розыскания» расходится не только с моей, но с позицией специалистов по творчеству Даля, включая «наиболее авторитетного биографа» В.И. Порудоминского и «современного специалиста по творчеству Даля Ю.П. Фесенко».

Статья А. Панченко перегружена смысловыми нестыковками. Они не сразу бросаются в глаза из-за тяжеловесного наукообразного стиля и частокола по большей части не относящихся к делу ссылок. Вот только одна фраза, взятая почти наугад: заключительный пассаж фрагмента о «Розыскании»:

«В последующие десятилетия русской истории «антисектантская» и «антисемитская» тенденции в репрезентации кровавого навета вновь соприкоснутся, однако в эпоху становления русского антисемитизма (1860–1870-е гг.) о «еврейских сектах» забудут и ритуальное убийство станут приписывать иудаизму как таковому». (104)

Что это за «эпоха становления», приуроченная к 1860–70 годам. А погромы Хмельницкого, гайдаматчина, сцена погрома, с упоением описанная в «Тарасе Бульбе», Велижское дело, черта оседлости, изгнание евреев то из деревень, то из городов, то из приграничной полосы, запреты на государственную службу, на владение землей, масса других запретов, бесчисленные поборы (этот перечень можно продолжать очень долго — хронологически в обе стороны). Почему именно в 70-е годы XIX века о еврейских сектах «забудут», если именно в 1878 г. «Розыскание», которое Панченко отнес к «сектоведению», было напечатано в «Гражданине» и впервые стало доступным широкому читателю?

С момента первой публикации «Розыскания» под именем Даля прошло почти сто лет, но, насколько мне известно, текстологического сопоставления этого документа со «Словарем» и (или) другими его произведениями никто до меня не проводил. Но я не претендую на лавры первооткрывателя. Я литератор, а не ученый. Задача литературы — не двигать науку, а сеять разумное, доброе, вечное, как ни старомодно это теперь звучит. Моя цель — установление и восстановление правды, может быть, давно известной, но извращаемой, поруганной, пятнаемой ложью. Для этого приходится разыскивать, изучать, сопоставлять, критически осмысливать различные материалы — широко известные, малоизвестные или вовсе неизвестные. Я знаю, о чем пишу, и пишу о том, что знаю. Как и всякий другой, я не застрахован от неточностей и ошибок. Знаю об этом и потому открыт к критике. Но чтобы оспорить мою аргументацию, нужна надежная оснастка. Внешнего наукообразия мало. Требуются более глубокие знания материала, большая продуманность в его изложении, меньше высокомерия.

«Давайте правильно мыслить — в этом основа нравственности», — заметил Блез Паскаль.

Примечания:

8

Цит. по.: Велижское дело. Документы., «Antiquary», Orange,CT,USA, 1988, стр. 113–114.

9

В предисловии к «Записке о ритуальных убийствах» названа цифра — 10 экземпляров, но я полагаю, что опечатано было 25–30 экземпляров, как было принято при публикации других документов для служебного пользования.

85

«Заметки по еврейской истории», Гостевая книга, Михаил Эдельштейн — at2011–05–07 14:51:33 EDT.

86

Там же, Георгий Еремеев, Москва, Россия — at 2011–05–10 21:02:45 EDT.

87

Новое литературное обозрение (НЛО), 2010, № 104, стр. 79–113

88

Александров, Петр Акимович (1838–1893) — выдающийся адвокат, прославился победой на процессе Веры Засулич. Был защитником на Кутаисском процессе и добился оправдания подсудимых.

89

Ф.М. Достоевский, письмо О.А. Новиковой от 28 марта 1879 г… http://www.litens.narod.ru/books/dostoevskiy_fedor_mihaylovich/54862_6.html

90

В статье А.Панченко Скрипицын назван «покойным советником» — это курьезная описка.

91

www.honestmediatoday.com/Dal-book2.doc.Натитульномлистеуказано: SEARCHING FOR THE JEWS WHO MURDER GENTILE BABIES, 1844, Dr. Vladimir Ivanovich Dal, Author of Russia’s famous Dal Living Dictionary.

92

Панченко А.А. Христовщина и скопчество: фольклор и традиционная культура русских мистических сект. М., ОГИ, 2002. В книге, в главе «Кровавый навет», в частности, говорится: «В XVIII–XIX вв. обвинения евреев в ритуальном убийстве сохранялись в Польше и на западных окраинах восточнославянского ареала». К этому тексту дается сноска 241: В.И. Даль. Розыскание о убиении евреями христианских младенцев и употреблении крови их//Кровь в верованиях и суевериях человечества. С. 402–413. Здесь кстати заметить, что эта ссылка, приводимая без всякой критики, ясно говорит не только о том, как А.Панченко в 2002 г. относился к проблеме авторства «Розыскания», но о научном уровне данной главы (не берусь судить обо всей книге), где он опирается на источник, о котором теперь пишет: «С содержательной точки зрения этот меморандум не представляет особого интереса в силу своего компилятивного характера». ««Розыскание…» представляет собой добросовестную, хотя и довольно неуклюжую компиляцию» и т. п. (Кстати, компиляция была, кроме всего прочего, крайне недобросовестна, как это показано в моей работе «Запятнанный Даль»).

93

В. Мильчина, Печальные, но не последние «числа в системе культуры». XIIIЛотмановские чтения, М., РГГУ, 21–23 декабря 2005 г., НЛО, 2006, № 77

94

Г.В. Есипов. Люди старого века, СПб., 1880, стр. 167–202

95

«Записка о русских раскольниках, составленная Мельниковым для В.К. Константина Николаевича по поручению Ланского», «Международная библиотека», т. XXIV, Лейпциг, 1880. С. 67.

96

Цит. по: Д.А. Хвольсон. О некоторых средневековых обвинениях против евреев. Историческое исследование по источникам. Второе, совершенно переработанное издание. СПб., 1880, стр. 350. Дамаск и вся нынешняя Сирия в то время были частью Египта.

97

Цит. по: Велижское дело: Документы, Antiquary,Orange,CT, 1988. С. 112

98

Там же, с. 113–114.