|
||||
|
Раздел второй Бремя флотского человека Глава пятая Севастопольская страда Установление советской власти в Севастополе оставило по себе недобрую память. Главная военно-морская база империи оказалась в руках странных военных формирований, более напоминающих банды, однако с более или менее четкой «политической программой». Разумеется, «бандиты» объявили охоту на «контрреволюционеров», большую часть которых революционные матросы и примкнувшие к ним городские люмпены и уголовные элементы свозили в городскую тюрьму. Очевидец вспоминал: «Подогреваемая кровожадными статьями выходящих тогда в Севастополе „интернациональных газет“ „Таврическая правда“ и „Путь борьбы“ и кровожадными телеграммами Троцкого и других комиссаров, разнузданная, звериная банда матросов, „красы и гордости революции“, от которых отшатнулось все светлое и чистое, собрала свой митинг и дала Ганнибалову клятву уничтожить всю интеллигенцию, офицерство и буржуазию…»[24] Основными узниками городской тюрьмы оказались офицеры флота, а также чиновники, чины полиции и стихийный лидер крымских татар, муфтий Челебиджан Челебиев, арестованный матросами как начальник враждебного им штаба крымско-татарских формирований. «Революционный трибунал», заседавший в городском Морском собрании, выносил не слишком разнообразные приговоры — многолетние сроки тюремного заключения и принудительных работ практически для всех заключенных. В это время на кораблях Черноморской эскадры беспрерывно шли митинги, где большевистские представители вменяли в вину матросам отсутствие жесткого подхода к своим бывшим офицерам, «пившим их кровь при царском режиме». Наконец, ежедневные упреки и призывы к расправе сделали свое дело, усиленные телеграммой члена коллегии Наркомата по морским делам Федора Раскольникова, адресованной Центральному комитету Черноморского флота. В ней Раскольников призывал искоренять заговоры против молодой советской республики и искать виновных в них, главным образом в среде морского офицерства. В ночь на 27 февраля 1918 года с судов отчалили шлюпки с вооруженными матросами и взяли курс на редкие огоньки спящего города. На берегу, под предводительством комиссара, они отправились в тюрьму, где потребовали от прикомандированного к тюрьме комиссара выдать им «на расправу» пять заключенных. Комиссар запросил Совет, как следует поступить ему в ответ на просьбу взбодривших себя алкоголем и бряцающих оружием матросов. Из Совета ответили предельно ясно: выдавать всех, кого потребуют матросы. Комиссар попросил список. Бумага не заставила себя ждать, подготовленная, по-видимому, еще на борту корабля. Предводитель матросов протянул бумагу, в которой в числе первостепенных жертв значились муфтий Челебиев, контр-адмирал Николай Георгиевич Львов, капитан 1-го ранга Федор Федорович Карказ, капитан 2-го ранга Иван Георгиевич Цвингман и старший городовой севастопольской полиции Синица. Комиссар, не раздумывая, распорядился о передаче всех требуемых лиц в руки прибывших матросов. Свидетель тех событий передавал рассказанное ему сокамерниками о мученической кончине первых обреченных: «…Им связали руки назад (вязали руки матросы и рабочий, плотничий мастерской Севастопольского порта Рогулин)… Их повели… Никто из обреченных не просил пощады… Дорогой до места убийства, в Карантинной балке, как передавал потом рабочий Рогулин, их истязали: больного старика Карказа били прикладами и кулаками и в буквальном смысле волокли, т. к. он болел ногами и не мог идти, адмирала Львова дергали за бороду, Синицу кололи штыками и глумились над всеми… Перед расстрелом сняли с них верхнюю одежду и уже расстрелянных, мертвых били по головам камнями и прикладами»[25]. Однако избиение моряков и других заключенных на этом не закончилось. Расправившись с первой «партией», матросы, опьяненные безнаказанностью убийства, вернулись за остальными, кто, по мнению их комиссаров, представлял потенциальную угрозу для большевиков. Списка этих людей не существовало, и из камер в первую очередь выволакивали старших офицеров, а затем и тех, кто просто попадался палачам под руку. В тесных тюремных коридорах, вдоль стены были расставлены все, кто был обречен стать следующими жертвами произвола. В тусклом свете коридорных ламп были видны бледные, но спокойные лица полковников по Адмиралтейству Черноморского флота Николая Адольфовича Шперлинга, Феодосия Григорьевича Яновского, капитана 2-го ранга гидрокрейсера «Принцесса Мария» Бориса Васильевича Вахтина, минного офицера эсминца «Счастливый» лейтенанта Георгия Константиновича Прокофьева, прапорщиков по Адмиралтейству Гаврилова и Кальбуса и вахтенного начальника блокшива № 9 Черноморской минной бригады поручика Ивана Несторовича Доценко. Очевидец вспоминал: «Всем обреченным связали руки, хотя полковники Яновский и Шперлинг просили не вязать им руки: мы не убежим, говорили они… И эти пошли на свою Голгофу, не прося пощады у своих палачей, лишь у мичмана Целицо выкатились две слезинки — мальчик он еще был, вся жизнь у него еще была впереди, да прапорщик Гаврилов о чем-то объяснялся с бандитами… Их увели, а нам, оставшимся, сказали: мы еще придем за вами… Минут через 15–20 глухо долетел в камеру звук нестройного залпа, затем несколько одиночных выстрелов, и все смолкло… Мы ждем своей очереди… Мы лежим на койках, и глаза наши обращены то к иконам, то на окно, где за стеклом медленно-медленно приближается рассвет. Губы каждого невнятно шепчут: Господи, спаси, защити, ты единственный наш заступник, единственная наша надежда… Боже, как медленно, томительно приближается рассвет, минуты кажутся вечностью. Что пережито было за это время — не в силах описать ни одно перо… Послышались шаги и глухой говор… Звякнули ключи, провизжал отпираемый замок, и этот звук точно ножом кольнул в сердце… Они? Но нет, это отперли нашу камеру надзиратели. Началась поверка. Мы вышли в коридор. Пустые и мрачные стояли камеры, в которых еще вчера было так оживленно. Казалось, незримый дух убитых витает в них. В соседних камерах уцелело очень мало народу. Мы обнялись, расцеловались, мы плакали… Сколько в эту кошмарную ночь было перебито народу в Севастополе, никто не знает. Утром грузовые автомобили собирали трупы по улицам, на бульварах, за городом и свозили их на пристань. Доверху наполненные трупами баржи отводились в море и там, с привязанными балластами, сбрасывались в море… И неудивительно, если вы встретите севастопольца, преждевременно поседевшего, состарившегося, с расстроенным воображением, — никто не ждал этого. Никто не ожидал, что люди могут быть такими зверями…»[26] Трагедия Севастополя на этом не завершилась, и следом за людьми печальная участь в скором времени ожидала и корабли. Еще 16 декабря 1917 года было заключено перемирие Германии с Россией, а 3 марта 1918 года подписан Брест-Литовский мир. 13 марта 1918 года Одессу, а 17 марта 1918 года русскую военно-морскую базу в городе Николаеве заняли германские и австрийские войска. В середине апреля того же года германцы повели наступление на Севастополь, где стоял почти весь Черноморский флот под командованием Саблина. Согласно Брест-Литовскому мирному договору, русские военные корабли надлежало разоружить представителями германской армии. Саблин с флотом намеревался остаться в Севастополе и там разоружить корабли, если германский главнокомандующий разрешит поднять украинский флаг, показывающий переход флота к дружественной германцам Украинской республике. Но делегация не была принята. 30 апреля 1918 года адмирал Саблин вышел в море с обоими новейшими дредноутами («Свободная Россия» и «Воля»), пятнадцатью современными эсминцами, десятью пароходами и ушел в Новороссийск. 2 мая 1918 года германский линейный корабль «Гебен» без боя пришел в Севастополь, где стояли оставшиеся корабли Черноморского флота. На базе в Севастополе остались семь линкоров старого типа, крейсер «Очаков» («Кагул»), «Память Меркурия», несколько не готовых к выходу в море новейших эсминцев, миноносцы, 14 подводных лодок, вспомогательные и торговые суда, перевернутый дредноут «Императрица Мария» с взорванной носовой частью. Германцы поставили «Гебен» в док. На позицию перед Новороссийском была послана германская подводная лодка, приславшая сообщение 3 июня о том, что у русских кораблей, стоявших в Цемесской бухте, на гафелях развеваются Андреевские флаги, а на фор-стеньгах — красные. Кроме того, с лодки доносили, что командует флотом Саблин. 13 июня 1918 года правительство кайзеровской Германии и большевики договорились о том, что русские корабли должны вернуться в Севастополь через 6–10 дней. Корабли признавались германской стороной собственностью России и должны были быть ей возвращены после заключения всеобщего мира. Большевистское правительство послало в Новороссийск приказ о переходе кораблей. Адмирал Саблин сложил с себя командование, его заменил капитан 1-го ранга Александр Иванович Тихменев. 3 июня 1918 года в Новороссийск приехал член учрежденной большевиками морской коллегии И. И. Вахрамеев, бывший матрос подводного плавания, с документами чрезвычайной секретности об уничтожении судов Российского флота, подписанными адмиралом Беренсом. Этот документ был также подписан Лениным, Троцким и начальником Морского генерального штаба Альтфатером. Для приведения в исполнение приказа уничтожить суда прибыл член Морской коллегии Ф. Ф. Раскольников. 17 июня 1918 года линкор «Воля», шесть эсминцев, вспомогательный крейсер «Траян», яхта «Крита» под командой временно командующего флотом капитана 1-го ранга Тихменева ушли в Севастополь, где до конца войны должны были быть интернированы немцами. После этого в Новороссийск прибыл Раскольников, который 24 июня совместно с Глебовым-Авиловым, Вахрамеевым и старшим лейтенантом В. А. Кукелем, командиром эсминца «Керчь», руководили взрывами и потоплением оставшихся военных и гражданских судов. Линкор «Свободная Россия» на глубине 26 метров взорван минным залпом миноносца «Керчь», эсминцы в количестве десяти единиц топились на внешнем рейде на небольшой глубине через кингстоны. По настоянию своих консулов были утоплены иностранные пароходы, которые война застигла на Черном море. 27 июня 1918 года в Новороссийск победоносно вошел «Гебен» с эсминцами, чем ознаменовалось полное крушение бывшего русского Черноморского флота. Не зря еще в начале декабря 1917 года на Балтийском флоте контр-адмирал Михаил Александрович Беренс настоятельно советовал молодым энергичным офицерам отправляться на Дон, в Новочеркасск, чтобы принять участие в начинающейся военной организации для борьбы с большевиками. Глава шестая Бегство на Дон Отток наиболее энергичных и пылких морских офицеров, гардемаринов, мичманов и лейтенантов на юг особо усилился после того, как 22 июня 1918 года по обвинению в саботаже, по приговору «военно-революционного» трибунала и с санкции Троцкого, был расстрелян адмирал Алексей Михайлович Щастный. Ускоренное следствие по «делу» Щастного, проводимое В. Э. Кингисеппом, предъявило ему обвинение из одиннадцати пунктов, большинство из которых так и остались недоказанными. Тем не менее Щастный был предан суду Верховного революционного трибунала, который начался в Кремле. Обвинителем выступал Н. В. Крыленко, приложивший много усилий для фальсификации процесса. Адвокатом Щастного был опытный юрист В. Л. Жданов, в прошлом неоднократно защищавший известных революционеров. Несмотря на официальную отмену в республике смертной казни, Щастного приговорили к расстрелу. Кассационная жалоба адвоката в Президиум ВЦИК была отклонена Я. М. Свердловым в два часа ночи 21 июня. Через четыре часа Щастного расстреляли во дворе Александровского военного училища. Большевики словно бы мгновенно позабыли, что еще недавно он организовал и провел знаменитый Ледовый переход Балтийского флота из Гельсингфорса в Кронштадт, спас от германцев 200 вымпелов. Как известно, в связи с начавшимся после прекращения Брестских переговоров о мире наступлением германских войск, в Прибалтике возникла угроза захвата ими основных сил Балтийского флота, находившихся в Ревеле и Гельсингфорсе и скованных льдами. По указанию Ленина Коллегия Морского комиссариата передала 17 февраля директиву Центробалту — увести из Ревеля в Гельсингфорс все корабли. Несмотря на тяжелые условия, 19 февраля из Ревеля начали выходить отдельные корабли, а 22 февраля — отряды кораблей в сопровождении ледоколов. 25 февраля в Ревель вступили германские войска, но значительная часть оставшихся кораблей уже успела выйти на внешний рейд. К 5 марта все корабли, кроме одной подлодки, раздавленной льдами, достигли Гельсингфорса. Однако в Финляндии после восстания Свинхувуда — Маннергейма началась местная гражданская война, и Балтийский флот снова оказался под угрозой. 12 марта из Гельсингфорса вышел 1-й отряд с ледоколами «Ермак» и «Волынец». Форсируя тяжелые льды и пройдя 330 км, 17 марта отряд прибыл в Кронштадт. 21 марта финны все же захватили ледокол «Тармо», а 29-го — «Волынец» и заняли острова в Финском заливе. 3 апреля у Ганге (Ханко) высадился германский десант и германское командование предложило кораблям саморазоружиться. Из Петрограда в Гельсингфорс по железной дороге, отбиваясь от обстреливавших его германцев, прорвался эшелон с 500 моряками торгового флота. По прибытии в столицу они были распределены по кораблям. 5 апреля в Петроград выехал 2-й отряд. Через три дня он был встречен экипажами ледокола «Ермак» и крейсера «Рюрик» и уже 10 апреля вместе с ними достиг пределов Кронштадта. В течение пяти дней шла отправка 3-го отряда, который 22 апреля того же года прибыл в Кронштадт. 2 мая пришел туда и 4-й отряд, доселе находившийся в Котке. В мае из Гельсингфорса пришли остававшиеся там корабли. В итоге операции в Кронштадт было перебазировано 236 кораблей, в том числе 6 линкоров, 5 крейсеров, 59 эсминцев и миноносцев, 12 подлодок и др., которые послужили основой большевистского Балтийского флота, что сыграло большую роль в обороне Петрограда и действиях на других театрах Гражданской войны. Расправы большевиков над честными боевыми адмиралами и офицерами лишь укрепляли уверенность в правильности своего выбора тех, кто хотел постоять за честь Отечества, и поток офицеров, текущий к Черному и Каспийскому морям, в Мурманск и Архангельск, на Волгу, к Онежскому озеру и даже на далекие сибирские реки, лишь возрастал. Там, в этих конечных пунктах, формировались из ничего первые белые флотилии. Но самым основным пунктом сбора продолжал оставаться Новочеркасск, где росли ряды Добровольческой армии и где из прибывших гардемаринов был сформирован 4-й взвод Юнкерского батальона. Морской взвод сразу включился в боевые действия против большевиков, приняв свое «степное» крещение в новочеркасских просторах. Один из исторических очеркистов того времени писал об их участии в первых сражениях Гражданской войны: «Так, кровью морских кадетов и гардемарин, перемешанной с кровью других русских детей — кадетов сухопутных корпусов и гимназистов, обагрилась русская земля в первом бою, положившем основание Добровольческой армии и последовавшей затем многолетней упорной борьбе русских национальных сил против красных предателей»[27]. После того как Ростов-на-Дону был очищен от большевиков, там началось развертывание кадров возрождающейся армии. Генерал Алексеев поручил бывшему командиру эсминца капитану 2-го ранга Владимиру Николаевичу Потемкину сформировать Морскую роту, в которую бы входили продолжающие прибывать на Дон гардемарины и офицеры, а также ученики Ростовского мореходного училища. Отряд был сформирован быстро, а его первыми сестрами милосердия стали несколько учениц Ростовских гимназий. 30 января 1918 года Морская рота под командованием Потемкина вместе с Кавказским сводным дивизионом получила приказание отправляться в район Батайска для обеспечения защиты южных рубежей Ростова от наступавших большевистских частей под командованием Сорокина. Силы красных намного превосходили силы белых, как это часто бывало, к тому же наступление красногвардейцев было поддержано бронепоездом. Бой оказался жестоким и кровопролитным. Морская рота начала нести потери. Почти сразу погибли мичман Петров и мичман Александр Никитич Мельников. Тяжело был ранен осколком разорвавшегося снаряда мичман Черноморского флота Василий Тихомиров. В контратаках на противника нашли свою смерть лейтенанты Борис Евгеньевич Энвальд и Виктор Анатольевич Адамиди, увлекавшие за собой гардемарин и гимназистов, бегущих с винтовками с примкнутыми штыками наперевес навстречу наступавшим красногвардейцам. Пуля на излете ранила и самого Потемкина, повредив глаз. Наступление красных увенчалось успехом. Невзирая на мужество оборонявших Ростов добровольцев, город был сдан. Капитан Потемкин остался в городе, скрываясь на квартире одной из сестер милосердия. Раненый мичман Тихомиров был укрыт в больнице в Новочеркасске вместе с раненым старшим лейтенантом Анатолием Петровичем Ваксмутом. Судьба Владимира Николаевича Потемкина поистине удивительна, но вполне естественна для времен Гражданской войны. Позже, с заданием командования Добровольческой армии, он с риском для жизни пробирался в Астрахань. Путь его пролегал через занятый большевиками Новочеркасск и Кисловодск, таким же путем он вернулся назад. Летом 1918 года Потемкина назначили командиром Новороссийского порта, а затем он на некоторое время возглавил команду бронепоезда «Князь Пожарский» в составе железнодорожных сил ВСЮР. В 1920 году Потемкин стал во главе дивизиона канонерских лодок Азовской флотилии, а во время крымской эвакуации, с учетом его большого организаторского таланта и умения добиваться результатов, был назначен комендантом Керчи уже в чине капитана 1-го ранга. Вместе с армией Петра Николаевича Врангеля Потемкин прибыл в Галлиполи и какое-то время командовал транспортом «Ялта». Его навыки и умение были отмечены командованием союзников, и вскоре капитан Потемкин получил предложение поступить на службу в военно-морские силы Французской республики. В их составе он и командовал 6-й группой кораблей еще долгое время, а затем вышел в отставку и вскоре скончался в Париже в 1938 году 53 лет от роду. Короткая и яркая жизнь русского морского офицера… Не менее причудливой оказалась жизнь и Анатолия Петровича Ваксмута. По выздоровлении, совпавшем с изгнанием большевиков из Новочеркасска, он поступил служить на флот Донской флотилии, где командовал пароходом «Кубанец». В начале 1919 года он перешел на должность старшего офицера ледокола «Полезный», а летом того же года Ваксмут возглавил дивизион катеров Волжской флотилии, переместившись на восток страны. Осенью 1919 года Анатолий Петрович был назначен командиром вспомогательного крейсера «Америка» Каспийской флотилии, вывозил беженцев и части, оборонявшие Каспий от большевиков и горцев, побывал в лагере переселенцев в городке Басра в Месопотамии, короткое время являлся начальником штаба Сибирской флотилии. Когда в 1921 году эскадра адмирала Старка спасала людей, бегущих от большевизма, Анатолий Петрович стал командиром тральщика «Взрыватель», на котором он проделал всю невеселую одиссею эскадры, на пути из Гензана до Шанхая и из Шанхая на Филиппинские острова. После того как часть судов осталась на Филиппинах, Ваксмут избрал своим пристанищем сначала Китай, где проживал в Шанхае, а затем перебрался в Австралию, где в 1973 году скончался в Сиднее, окруженный детьми и внуками, оставив читающим и думающим людям свои воспоминания. Глава седьмая Морские роты Славная Морская рота после кровопролитных боев у Батайска прекратила свое существование. Но отдельные чины ее продолжали борьбу. Так, в Первый Кубанский поход под предводительством генерала Лавра Георгиевича Корнилова отправились лейтенанты Сергей Яковлевич и Борис Яковлевич Ильвовы и старший лейтенант Анатолий Владимирович Басов, погибший в знаменитом бою под Лежанкой 21 февраля 1918 года. Позже братья Ильвовы оказались на Восточном фронте. Служить на Каспийскую флотилию отправились старшие лейтенанты Борис Михайлович Елачич и Николай Владимирович Потолов. Судьба Елачича также примечательна. Уехав в эмиграцию в Персию в 1918 году, он вскоре решил, что русский морской офицер не должен оставаться в стороне от событий, происходивших у него в Отечестве. Вернувшись в 1919 году, Борис Михайлович вновь поступил на службу в сухопутные войска Восточного фронта, был произведен в чин капитана 2-го ранга и поставлен начальником штаба знаменитых белых Алтайских отрядов. До начала 1921 года он фактически командовал всеми белыми отрядами на Алтае, получив следующий чин капитана 1-го ранга после того, как возглавил эти подразделения, когда погиб их командир капитан Сатунин. В 1921 году Елачич перебрался в Китай, где проживал в Харбине и погиб в самом начале 1930-х годов при невыясненных обстоятельствах. Его боевой товарищ Николай Владимирович Потолов после эвакуации из Владивостока остался на жительство в Японии, короткое время проживал в Шанхае, неся бремя службы на флоте Его Величества британского монарха на таможенной канонерской лодке, а затем перебрался в Ревель, откуда позже уехал во Францию, где и скончался в 1935 году. После рассеяния Морской роты ее остатки были влиты в Офицерский полк, в рядах которого большая часть моряков погибла в Первом Кубанском походе. Морская рота как самостоятельное подразделение в рядах сухопутных войск возникла и на Восточном фронте. Основание воинской части было положено вице-адмиралом Колчаком, командовавшим российскими войсками в полосе отчуждения Китайской восточной железной дороге, его приказом за № 38 от 21 июня 1918 года. Целью создания морской части была борьба с большевистской речной флотилией в бассейне реки Амур: флотилия состояла из двух бронированных и трех небронированных канонерок Амурской речной флотилии под командованием «товарища» Ольгиви, бывшего капитана 1-го ранга. Конечной задачей было овладение базой флотилии в Хабаровске. 12 июня 1918 года приступили к формированию морской части, получившей наименование Отдельной морской роты. Рота формировалась по штатам пешей сотни: один ротный командир, четыре взводных, 12 отделенных, фельдфебелей и 160 рядовых. На службу в роту были приняты добровольцы на общих основаниях для всех лиц, поступающих в российские войска полосы отчуждения КВЖД. При поступлении добровольцы давали подписку, своего рода присягу на верность. В роте полным ходом шел прием желающих поступить туда для борьбы с большевизмом. Принимались офицеры флотские и сухопутные, добровольцы — специалисты морского или речного дела или те, кто был знаком с этим делом, а также все желающие продолжать службу во флоте и в будущем. Считаясь с поставленной задачей — захватить канонерку внезапным налетом с малых судов, так как никаких других плавучих средств на Сунгари в распоряжении штаба войск не было, формирование роты шло в тайне, без рекламы или объявлений о приеме в роту. Необходимость соблюдения в тайне цели формирования стесняла его успех, а само существование в Харбине морской части в глазах многих казалось странным: высказывались взгляды, что Морская рота — это почетный караул при командующем — моряки назывались «колчаковцами». Однако приток добровольцев шел успешно, и в начале июля личный состав роты достиг ста человек. Под помещение для роты была отведена одна из казарм, почти без инвентаря, расхищенного самым бесцеремонным образом китайскими войсками, занимавшими соседние казармы. Были разработаны штаты Отряда речных судов Российских войск. Схема управления намечалась следующая: начальник отряда, штаб; в подчинении начальника отряда — посыльное судно «Сретенск», дивизион сторожевых судов, отдельная морская рота. Канонерки большевистской Амурской флотилии посменно несли сторожевую охранную службу на Амуре, против устья реки Сунгари. Первоначальной задачей, поставленной командованием Морской роте, был захват канонерки большевиков для того, чтобы выйти на ней в Амур. Там, на амурских просторах и должна была продолжиться борьба с остальными судами флотилии. 14 июля 1918 года на рассвете, выслав паровые катера вперед, рота выступила в поход из Харбина вниз по Сунгари на пароходе «Восьмой» КВЖД. Переход в 700 верст был сделан в двое суток. По приходе в местечко Тузаки в 12 верстах выше Лaxacy-cy, выяснилось, что канонерка накануне ушла в Хабаровск. Объект операции таким образом исчез. 16 июля на рассвете паровые катера «Рыболов» под командой старшего лейтенанта Сибирской флотилии Бориса Николаевича Рыбалтовского и «Талисман» под командой старшего лейтенанта Николая Сергеевича Харина вышли боковым рукавом на Амур и внезапно атаковали «Сретенск», пристав к его борту. После первых выстрелов большевики бежали по сходням на берег. Усилиями тридцати человек пароход с двумя баржами, таможенной брандвахтой и моторной шхуной «Де-Кастри» на буксире снялся с якоря и после переговоров с китайцами приведен в Лахасу-су. На пароходе и баржах было взято в плен около 20 большевиков и захвачено 25 винтовок с патронами. За лихое дело, завершившееся захватом у большевиков имущества более чем на миллион рублей, старший лейтенант Безуар произведен в капитаны 2-го ранга, участникам дела объявлена благодарность, отличившимся даны награды. В начале сентября узнали о падении советской власти в Хабаровске. 8 сентября заведующий речными операциями на посыльном судне «Сретенск» вышел в устье Сунгари. По приходе в Лaxacy-cy моряки выяснили, что канонерка покинула свой пост на Амуре и ушла в Хабаровск. А старший лейтенант Павел Васильевич Шахов, оставленный в Фугдине для наблюдения за действиями большевиков, с сорока гардемаринами, паровым катером и брандвахтой находятся уже на Амуре, занимая на левом берегу его таможенные постройки. С рассветом 21 сентября, когда «Сретенск» с баржей пришел на базу и вошел в затон, тотчас прибыли три японских офицера, расспросивших о целях прихода и предложивших старшему лейтенанту Николаю Сергеевичу Харину, будущему директору-распорядителю конторы Добровольческого флота в Харбине, отправиться в город в штаб генерала Оой, командующего союзными войсками в Хабаровске, для переговоров. Переговоры к положительным результатам не привели, и старшему лейтенанту Алексею Васильевичу Соловьеву в ультимативной форме было предложено покинуть базу. Японцы держали себя на базе как полные хозяева и, не желая вступать с ними в вооруженное столкновение, старший лейтенант Соловьев вышел со «Сретенском» из затона и встал на якорь перед городом. Теперь в условиях повсеместного доминирования японцев, когда действия Морской роты теряли свою эффективность в этом районе, постепенно ее чины были рассеяны по другим частям и отрядам Восточного фронта. Так Алексей Васильевич Соловьев в мае 1921 года оказался в составе десантного белого отряда, взявшего Владивосток и освободившего его от большевиков, а после недолгое время даже возглавлял Сибирскую флотилию, дослужившись до звания капитана 1-го ранга. После падения белой власти он активно участвовал в эвакуации войск атамана Семенова, будучи командиром 3-го дивизиона Сибирской флотилии. На вспомогательном крейсере «Лейтенант Дыдымов» он прошел часть пути в героическом походе эскадры адмирала Старка, вывезшей русских людей и часть войск с Дальнего Востока. Поход эскадры Старка спас многие сотни людей от неминуемой расправы большевиков, такой же, что и печально известная, проводимая примерно в это же время в Крыму, оставленном русской армией генерала Врангеля. Уже в декабре 1922 года, когда поход эскадры еще продолжался, Алексей Васильевич погиб вместе со своим крейсером и командой во время шторма в Восточно-Китайском море. Необычная, трагическая судьба, но у кого в те годы из русских моряков она была иной? Глава восьмая Добровольческое движение в сюжетах и лицах Стоит немного остановиться на том, как в целом развивались события на Дону в 1918–1919 годы, когда приток морских офицеров и адмиралов туда удвоился, несмотря на то, что большого флота у Добровольческой армии не получилось. Существует довольно распространенное заблуждение относительно всемерной поддержки добровольческого движения на землях вольного Дона, а также относительно благополучного процесса формирования добровольческих отрядов на волне энтузиазма местного населения и горячего участия в этом офицерства, пребывавшего в то время на юге России в обстановке затишья и спокойствия. Однако на деле все было далеко не так гладко, а поддержка в формировании настоящей армии большинством офицерства не только отсутствовала, но и считалась среди некоторых авантюрной затеей, заранее обреченной на поражение. Само формирование армии, конечно, шло ударными темпами, ибо враг не ждал, пока русские люди организуют свои боевые дружины для отпора, как уже было в начале XVII века, и наращивал объемы людской силы и техники для крупномасштабного вторжения на Дон. Необходимо было торопиться, чтобы встретить большевиков во всеоружии, под командованием опытных стратегов, с полностью укомплектованной личным составом армией. Бои с большевиками пока носили эпизодический характер, но белое командование сознавало, что количество красных в скором времени перерастет в ту критическую массу, с которой будет трудно справиться даже хорошо подготовленным и обученным военным. И потому едва начался январь 1918 года, как в Ростов переехал генерал-лейтенант Антон Иванович Деникин. Он прибыл для принятия командования над всеми частями Добровольческой армии, дислоцированными как в самом Ростове, так и в Таганроге. Спустя две недели после этого в Ростов переехал и Корнилов со своим штабом. На общих совещаниях командиров Добровольческой армии, в ходе обсуждений и дебатов относительно дальнейшей борьбы и перспектив успеха в ней, вожди белой армии все более склонялись к мысли, что силами добровольцев и донцов удержать Новочеркасск и Ростов не представляется возможным. Оставаться и биться в этих городах насмерть тоже не казалось лучшим исходом борьбы, ибо донское казачество, за которое предстояло сложить свои головы, по-прежнему не понимало ее необходимости. Красные продолжали медленный, но верный охват донских земель, формируя на донской территории новые ударные силы на всех стратегических направлениях, одним из которых был Ростов. Оставить Ростов Корнилов не мог до тех пор, пока изо всех существовавших боевых единиц и частей не будет окончательно сформирована полноценная армия. Задача по завершению формирования остающихся добровольческих частей легла на его начальника штаба, Сергея Леонидовича Маркова. Кроме того, Марков был обязан позаботиться и о том, чтобы все части армии были приведены в повышенную боевую готовность. В своей работе как начальник штаба он строго следил за тем, чтобы численность штабов была минимальной, их работа подчинена требованиям времени и особых обстоятельств, в которых находилась армия, и при этом соответствовала численности строевых частей. Штабные работники отнеслись к строгости Маркова по-разному, в целом одобряя его подход к снижению бюрократии и искоренению «канцелярщины», а в строевых частях почти единогласно признали в генерале близкого себе по духу человека. Однако и без эффективной штабной работы обойтись было невозможно. Без штабов действовали лишь партизаны, но их борьба была узконаправленной и носила характер действий пожарной команды, призванной тушить очаги возгорания по всей донской границе. Вопросами долговременной стратегии у партизан никто не занимался, а в тактических вопросах они полагались на удачливость командиров и на случай. По-прежнему среди казаков существовало заблуждение, что, если большевикам дать должный отпор, желание продолжать экспансию на казачьи земли у них исчезнет. Время шло, и настойчивые попытки красных отрядов просачиваться на Дон поубавили сил даже в летучем отряде Чернецова. Есаул начал догадываться, что остановить расползающийся красный поток может только хорошо обученная регулярная армия, с чем и направился к Алексею Максимовичу Каледину. Атаман выслушал соображения партизана и порекомендовал ему дождаться результатов своей встречи с Корниловым, на которой Каледин официально попросил помощи у добровольческих формирований. Корнилов направил в распоряжение Чернецова 4-ю Офицерскую роту полковника Морозова численностью в 50 штыков, прибывшую 9 января 1918 года на станцию Зверево для обеспечения тыла партизанского отряда. Офицеры быстро заняли позиции вдоль железной дороги. Между тем в таганрогский район, начальником которого был назначен полковник Александр Павлович Кутепов, была направлена 1-я рота 2-го Офицерского батальона для моральной поддержки расквартированных в городе юнкеров. В начале января юнкера и офицеры мощной атакой разбили небольшие красные отряды, гнали их сорок верст и даже заняли станцию Амвросиевка, но уже 7 января были вынуждены начать отход под давлением свежих сил красногвардейских отрядов. По некоторым данным, ими были передовые отряды группы Сиверса, насчитывавшей 10 000 штыков. Кутепов срочно распорядился перебросить на это направление немногочисленные добровольческие части — Морскую роту, подрывную команду 1-й батареи и 500 штыков Партизанского отряда имени генерала Корнилова. 11 января 1918 года красные атаковали станцию Матвеев Курган, поведя наступление широким фронтом, охватывая оборону добровольцев с обоих флангов. Станцию нужно было срочно оставлять. Подрывная команда, возглавляемая поручиком Ермолаевым, заложила взрывчатку, однако отходить оказалось невозможным из-за полного окружения ворвавшимися отрядами красных. Добровольцы произвели свой последний взрыв, подорвавшись сами и унеся с собой десятки ворвавшихся на станцию красногвардейцев и комиссаров. Красным командованием была предпринята попытка вести наступление не только в южном направлении, но и на восточном. Конечным стратегическим пунктом был Ростов. Кутепов срочно бросил против большевиков две роты, прикрывшие собой подступы к городу — Георгиевскую и Ростовские роты. У самого Кутепова оставались лишь Партизанский отряд имени генерала Корнилова и Морская рота. Такими силами сдерживать красных не представлялось возможным. На помощь Кутепову из Ростова выдвинулась Гвардейская рота в 60 штыков под командованием сослуживца Кутепова по лейб-гвардии Преображенскому полку полковника Михаила Николаевича Моллера. Перед отправкой рота получила напутствие Сергея Леонидовича Маркова: «Имейте в виду — враг чрезвычайно жестокий. Бейте его! Пленными загромождать наш тыл не надо!» Некоторые гвардейцы отмечали потом, что речь Маркова произвела на них тяжелое и неприятное впечатление. Им претил сам факт призыва к беспощадности и убийству пленных. В смешанных чувствах гвардейцы прибыли на станцию Ряженое. Едва выгрузившись, Гвардейская рота втянулась в бой с превосходящими силами противника. Большевики быстро разбили фронт Гвардейской роты, обходя ее с флангов, ворвались на станцию Ряженое, захватили состав, привезший гвардейцев, и обрушились на тех, кто оставался в нем. Машинисты, медицинский персонал, все те, кто был в вагонах с ранеными, были переколоты штыками и застрелены. Такому безудержному потоку красных сил Кутепов не мог противостоять. За один лишь день к югу от станции Матвеев Курган красные продвинулись на 20 верст. Кутепов срочно требует прислать подкрепление, и вскоре из Таганрога к нему прибывает 1-я рота 2-го Офицерского батальона вместе с вошедшей в нее Таганрогской офицерской ротой, а из Ростова выдвигается 2-я рота этого же батальона. Обе боевые единицы, общим количеством в 280 штыков, заняли к утру станцию Неклиновка. Чуть правее станции расположились Гвардейская и Морская роты, поодаль — Партизанский отряд. На саму станцию грозно вошел так называемый «блиндированный поезд» с единственным орудием и бронеавтомобилем. В двух офицерских ротах оставалось лишь по 50 патронов на каждую винтовку и малое количество пулеметных лент. Утром ожидалось новое наступление красных. Ранним утром 12 января 1918 года густые цепи красных появились на горизонте. В поддержку наступления заговорила большевистская артиллерия. Снаряды ложились почти рядом с редкими рядами офицерских рот. Белые залегли на снегу, ожидая, когда цепи красногвардейцев приблизятся на расстояние в двести шагов. Как только красные с криками «ура!» бросились в атаку, офицеры поднялись во весь рост и открыли огонь. Застучали белые пулеметы. В несколько минут стройные цепи красных были расстроены, а контратака офицеров обратила их в бегство. Штыки белогвардейских рот беспощадно кололи противника. Вырвавшись вперед, обгоняя бегущих офицеров, стрелял на ходу единственный бронеавтомобиль. Красных преследовали некоторое время, и рассеяли их на многие версты вокруг. Бегство столь сильного противника воодушевило малочисленные офицерские отряды, но присланный приказ говорил об отходе. Потери в двух ротах составили 50 человек. Офицеры возвращались по полю, усеянному телами погибших. Нужно было собрать патроны и оружие, оставшееся после боя, допросить пленных. Один из них, московский рабочий, глубокомысленно произнес перед расстрелом: «Да! В этой борьбе не может быть пощады». Офицеры были поражены выдержкой, хладнокровием и его убежденностью в правоте дела, которому он отдался всей душой. Ему разрешили написать последнее письмо своей матери и жене перед расстрелом, а потом один из офицеров опустил письмо в почтовый ящик в Неклиновке. Силы красных были не только разбиты и деморализованы. Противник отошел к Матвееву Кургану и более не предпринимал попыток наступления. Офицеры сделали вывод, что при достаточном количестве людей в рядах Добровольческой армии она смогла бы освободить всю Россию. Но в ночь на 14 января 1918 года подпольная группа большевиков подняла в Таганроге восстание. Красные бунтовщики взяли в плотное кольцо огня помещение, где находились юнкера, в то время как другая часть юнкеров попыталась овладеть обстановкой в городе и стабилизировать ситуацию. Один юнкерский взвод взял под свою охрану вокзал, другой — спиртовой завод и еще одна полурота под командованием полковника Мастыко — Балтийский завод. Бунтовщики начали атаку Таганрогского вокзала, пустив вперед себя паровоз, который был ими разогнан и пущен в здание вокзала. Врезавшийся в стену паровоз не причинил особого вреда юнкерам, и они смогли без труда отбить последовавшую атаку неплохо вооруженных подпольщиков. Юнкера связались с полковником Кутеповым, который снял с позиций у станции Неклиновка 1-ю Офицерскую роту и послал ее в Таганрог. Эта рота легко прорвала кольцо бунтовщиков на вокзале и соединилась с юнкерами, потерявшими к тому времени пять человек убитыми и десять человек ранеными. Красные засели в ближайших домах, и выбить их оттуда пока было невозможно. Короткий зимний день истаял, и над замершим Таганрогом воцарилась холодная ночь. Пользуясь темнотой, подпольщики просочились на спиртовой завод и подожгли спиртохранилище. Охранявшие его юнкера не могли справиться с бушующим пламенем своими силами, а ворвавшиеся на заводскую территорию через предательски открытые рабочими ворота люмпены набросились на немногочисленных юнкеров, отлавливая их посреди пылающих цехов и тут же безжалостно убивая. Юнкера и офицерская рота, оставшиеся на вокзале, были блокированы со всех сторон большевиками. Кроме того, здание вокзала было отключено от воды. Немного воды осажденным добровольцам удалось добыть из котла врезавшегося в здание паровоза и теперь безжизненно темнеющего на фоне разрушенной вокзальной стены. Для офицеров становилось все более очевидным, что оставаться на удерживаемых позициях незачем, и командиры рот приняли решения пробиваться через плотное кольцо большевиков и выбираться из города прочь. Поутру 16 января 1918 года рота юнкеров с Балтийского завода сделала попытку вырваться в северо-восточном направлении, тут же вступив в бой с ожидавшими их большевиками. Последние открыли по юнкерам шквальный огонь, перебив сразу почти половину роты. Был ранен и сам полковник Мастыко. Юнкера попытались тащить своего начальника, но тот приказал оставить его. В отчаянье юнкера продолжали оставаться рядом с раненым. Шальные пули задевали склонившихся над полковником молодых людей, умолявших его разрешить нести его дальше, но тот хладнокровно вытащил револьвер и застрелился на глазах подчиненных, приказав им перед тем поскорее выбираться из города. Лишь после того юнкера оставили тело своего командира и начали отход. Большевики не стали преследовать их, и половина роты благополучно выбралась за пределы города. С вокзала отряд, состоявший из юнкеров и офицеров, забрал своих убитых и раненых и начал погрузку в эшелон, подошедший с севера и охраняемый 2-й Офицерской ротой, посланной для установления связи с добровольцами, удерживавшими вокзал. Красные расступились и пропустили поезд, дав ему покинуть пределы города. Положение отряда Кутепова оставалось сложным, и только отсутствие точных данных о численности кутеповских сил не позволяло красным начать наступление. Александр Павлович посчитал, что в сложившейся ситуации наиболее правильным будет отход всех сил добровольцев и сокращение фронта. Постепенно, часть за частью, добровольцы отбывали в Ростов: таганрогская Школа прапорщиков, Юнкерский батальон, Партизанский отряд имени генерала Корнилова и, наконец, Морская рота. К 27 января 1918 года Кутепову пришлось отойти еще дальше на 10 верст к востоку от станции Морская. Красные постоянно пытались обойти его с флангов. Стремительному охвату флангов отряда Кутепова способствовала появившаяся у большевиков кавалерия — части бывшей 4-й кавалерийской дивизии, мобилизованные на службу в Красную армию. Им противостояла сотня полковника лейб-гвардии Уланского Его Величества полка Василия Сергеевича Гершельмана в количестве 50 сабель. В конце января красные не раз предпринимали наступления на отряд Кутепова. Их попытки были отбиты благодаря героизму роты Корниловского ударного полка. К 28 января 1918 года отряд Кутепова отошел еще на 20 верст, приблизившись к станции Хопры, где его сменил отряд полковника Александра Николаевича Черепова, общей численностью в 820 человек и при двух орудиях, поддержанный чинами отряда сотника Грекова. Своими дерзкими набегами на большевиков Греков был прозван Белым Дьяволом. Впрочем, помимо боевой славы, за казачьим сотником Грековым шла по пятам известность иного рода. Многие знали его и как непревзойденного мастера «реквизиций» у местного населения. Его ценили за его убеждения и открытый антибольшевизм, ибо часто атаман Каледин получал неутешительные новости, что по мере продвижения красных отрядов на Дон к ним стали присоединяться и многие казаки, часть из которых уходила к большевикам со своими орудиями. Такие добровольные вливания в ряды красных могли существенно осложнить положение белых партизан, не имевших собственной артиллерии, и Каледин решился просить командование Добровольческой армии направить хотя бы одну батарею в поддержку чернецовских партизан. Корнилов отдал распоряжение направить Чернецову 1-ю батарею Добровольческой армии, с которой отбыл и подполковник Дмитрий Тимофеевич Миончинский, решивший, что обязан сопровождать батарею с пешим взводом юнкеров-артиллеристов. Пеший взвод вышел на погрузку в эшелон, имея при себе несколько станковых пулеметов, призванных дать отпор большевикам, если те решатся атаковать поезд в степи. Орудия 1-й батареи были предусмотрительно размещены на открытых платформах, прицепленных к эшелону, чтобы в случае необходимости дать хороший залп по большевикам. Едва орудия были установлены, на перроне показались представители одного из казачьих комитетов, требуя вернуть им одно из орудий, позаимствованное у них накануне юнкерами под вполне благовидным предлогом. Опешивший Чернецов отчитал «комитетчиков» и сказал, что он прикажет открыть огонь, если казаки силой попытаются отнять орудие. Часть представителей казачьего комитета тут же отправилась в атаманский дворец, чтобы оказать посильный нажим на атамана и заставить его отдать распоряжение о возврате орудия. Чернецову удалось опередить депутацию и разогнать ее почти на пороге атаманского дворца. Зачем казачьему комитету понадобилась одна несчастная пушка из немногих орудий добровольцев именно в день отправки батареи на помощь партизанам, можно лишь догадываться. Основной версией причины столь странного на первый взгляд союза может выступать лишь налаженная взаимосвязь большевистского подполья и казачьих комитетов, чьи временные интересы могли совпадать на определенном этапе, а позже реализоваться в виде тайной борьбы против добровольцев. С позиции исторической осведомленности наших дней, мы легко можем осудить подобное легкомыслие со стороны казачества. Однако не следует забывать, что большевизм всегда умел неплохо маскировать свои истинные намерения, играя на традиционных для народов, населявших Российскую империю, «слабых струнах» души. Такими уязвимыми местами у многих этносов было непомерно возросшее на волне безвластия 1917 года чувство их мнимой национальной исключительности, а также жажда возвыситься над падшим русским народом вкупе со всегда присутствующим соблазном юридического закрепления «независимости» ареала собственного обитания, получить которое можно было главным образом из рук новой власти. Все это было возможным лишь в результате самого тесного сотрудничества с теми, кто захватил власть в стране. Итак, эшелон с добровольческой батареей отбыл с Новочеркасского вокзала в северном направлении, и с этой поры начался период лихорадочных передвижений двух противоборствующих сторон. Еще до подъезда на станцию Зверево Чернецову доложили, что большевиками захвачена станция Лихая. Есаул отдал приказ погрузить по прибытии в Зверево стоявшую там 4-ю Офицерскую роту и с ней вместе поспешил освобождать Лихую. Приблизившись к станции, батарея юнкеров получила приказ дать несколько залпов по месту предполагаемой дислокации противника. Первые же разрывы снарядов, которые легли неподалеку от красных застав, заставили их немедленно ретироваться, в панике неся с собой весть о подходящем бронепоезде. Большевистский отряд столь спешно стал отступать в сторону Зверева, что по инерции успел дать встречный бой оставленному там офицерскому взводу, вытеснив его далеко за пределы станции. А следом за отступившими красными уже несся эшелон Чернецова, и единственное орудие, оставленное на платформе, было готово обстрелять дрогнувшие большевистские ряды. Стучат пулеметы, орудие стреляет, красные оставляют Зверево, а на нее снова возвращается поредевший офицерский взвод, героически оборонявший ее до подхода чернецовского эшелона. Тем временем есаулу снова несут донесения с мест. Сообщают, что на станцию Гуково прорвалась какая-то красногвардейская часть, разбить которую Чернецов посылает 1-й Офицерский батальон. Далее есаул совершает быстрый набег на станции Каменская и Северо-Донецкая, в то время как на станции Лихая вновь кипит бой. С запада на оставленный офицерский взвод наступают какие-то красные отряды, но, получив отпор, исчезают в необъятных степных пространствах. На следующий день, соединившись, разрозненные части большевистских отрядов собираются воедино и вновь атакуют Лихую. 4-я Офицерская рота была не в силах сдержать стремительный порыв большевистского наступления, и отступила, не успев вывезти своих раненых офицеров. На помощь истекавшей кровью роте бросился Чернецов со своими партизанами. В едином порыве они выбили красных со станции, однако радость легкой победы была омрачена открывшейся жуткой картиной добитых большевиками раненых офицеров-добровольцев. Пока инициатива оставалась у Чернецова, он решил атаковать следующую станцию под названием Глубокая, но неосведомленность о численности противника сильно подвела есаула, надеявшегося на удачный набег. Его ночная атака быстро выдохлась, а за плечами у легко смятых им большевистских застав оказались многочисленные части красных, принявших бой и заставившие Чернецова и его партизан спешно отступать из Глубокой. Отступление проходило с непрерывным боем; силы чернецовцев постепенно таяли, а враг продолжал свое преследование. К утру в небольшом хуторе, куда отступили партизаны и добровольцы, Чернецов увидел, что ряды их значительно поредели, и теперь с ним оставалось не более сотни людей. Нужно было срочно уводить их в безопасное место, с тем чтобы по возможности переформировать оставшихся людей, сведя их в более или менее приемлемую по военным меркам боевую единицу, и на рассвете немногочисленные партизаны, офицеры и юнкера под командованием Чернецова тронулись в путь. Неожиданно дорогу им преградил 27-й Донской казачий полк, на вооружении которого было не менее четырех орудий. Недолго думая, казаки атаковали чернецовский отряд, однако их первые две атаки споткнулись о стойкость защищавшихся. Чернецов скомандовал отход. Остатки его отряда отступали лощинами, оставив свое орудие и пулеметы из-за трудной проходимости здешних дорог, а 27-й полк продолжал свое преследование. Но и без пулеметов отступавшим удалось отбить еще одну атаку, плотным кольцом сомкнувшись вокруг своего командира. Меткими выстрелами юнкера косили налетавших на них казачьих всадников. «Поздравляю вас с производством в прапорщики!» — растроганно прокричал Чернецов своим молодым соратникам. Бой продолжился, и вот уже более четверти окруженных партизан были выбиты из строя. Ранение получил и сам Чернецов, а кольцо казаков продолжало сужаться. Со стороны Каменской послышались орудийные залпы. Это пыталась помочь окруженным соратникам часть оставленных на станции добровольцев. Войсковой старшина Голубов обратился к Чернецову с предложением выпустить его с остатками отряда, если тот приостановит письменным приказом наступление части партизан, оставленной им на станции Каменская. В знак серьезности своих намерений, Голубов дал «слово офицера» не чинить препятствий чернецовцам, однако выпустить их из окружения с оружием наотрез отказался. Пытаясь сохранить жизни чинов своего отряда, Чернецов принял предложение Голубова. Партизанское наступление со стороны Каменской приостановилось. Казаки Голубова разоружили окруженных чинов отряда Чернецова и попытались конвоировать их по направлению к станции Глубокая, где уже расположились большевистские части. Сам Голубов, приказав подхорунжему Подтелкову возглавить конвоирование пленных партизан во главе с Чернецовым, отбыл в расположение большевиков, опередив колонну с пленными. В отчаянии Чернецов без оружия набрасывается на конвоиров. То же проделывают чины его отряда. Конвой смят, с криками «ура!» чернецовцы разгоняют оставшихся казаков, а подхорунжий Подтелков с размаху рубит шашкой напавшего на него Чернецова. Темная южная ночь позволила части пленных бежать. Другие были настигнуты и зарублены казаками. Бежавшие пленники глубокой ночью достигли расположения отряда Чернецова, где в его отсутствие командовал заместитель, есаул Роман Григорьевич Лазарев. Бежавший подполковник Миончинский сообщил тому о трагической судьбе отряда и гибели его командира. Ослепленный ненавистью и отчаянием, Лазарев поднял по тревоге свою сотню и 4-ю Офицерскую роту и бросился во главе ее на станцию Глубокая. Рейд Лазарева оказался бесполезным. Казаки Голубова уже разъехались по домам, а красные оставили станцию, погрузившись в вагоны и отбыв в неизвестном направлении. Подобрав своих убитых в степи и на станции, отряд Лазарева вернулся в Каменскую. Следующий день прошел в относительном бездействии. Лишь только усилиями штабс-капитана Александра Альфредовича Шперлинга орудие добровольцев, установленное на платформе и прицепленное к паровозу, делало смелые выезды в сторону расположения большевистских частей на станцию Глубокая, одиночными выстрелами тревожа покой красных. Подполковнику Миончинскому донесли, что неподалеку от хутора Гусева, расположившегося рядом с железной дорогой, казаками были оставлены полдюжины орудий с зарядными ящиками, по два на каждое. Тотчас же от Каменской отошел добровольческий поезд, который прикрывало единственное орудие на платформе, следовавшее за составом. И эта мера предосторожности, как выяснилось, была не лишней. Со стороны станции Глубокой появилась точно же такая же платформа, на которой большевики также установили орудие, быстро переняв эту идею у белых. Прогремели первые выстрелы, и началась самая настоящая орудийная дуэль. В дыму разрывов и в полосе пыли и копоти добровольцы стали производить погрузку орудий и боеприпасов в свой состав. Видя, что стрельба одного орудия не в силах замедлить погрузки, большевики быстро сняли его с платформы, а саму ее, нагрузив камнями, разогнали при помощи маневренного паровоза и пустили по направлению платформы, с которой продолжало стрелять орудие Шперлинга. Через несколько мгновений платформы столкнулись и орудие белых на время замолкло: платформа сошла с рельс, и теперь беспомощно осталась лежать в придорожной канаве. Красные не предпринимали новых атак, и поезд с добровольцами, груженный трофеями, медленно тронулся назад, а юнкера батареи Шперлинга, быстро поставив платформу на рельсы, вновь водрузили на нее орудие и приготовились прикрывать отход товарищей. Минуя Каменскую, состав с юнкерами-артиллеристами во главе с подполковником Дмитрием Тимофеевичем Миончинским проследовал в сторону Новочеркасска для формирования новой батареи. Еще несколько дней продолжалась борьба между охранявшими станцию Лихая добровольцами и партизанами Чернецова и накатывающими на них лавинами красногвардейских отрядов. Глава девятая Борьба разгорается За неполные три январские недели между добровольческими отрядами и красными прошло 16 боев, в ходе которых добровольческие и чернецовские отряды несли потери в людской силе, но благодаря усилиям командиров, выдвинувшихся за время этой кампании, не слишком большие. Потери могли бы быть много большими, не окажись во главе первых добровольческих отрядов полковника Морозова, командира стойкой 4-й роты, а также офицеров-артиллеристов Миончинского и Шперлинга. В Новочеркасске Дмитрию Тимофеевичу пришлось сразу же заняться формированием четырех орудийной батареи, которая была собрана буквально по крупицам, учитывая нехватку артиллеристов, и направлена командованием в Ростов. Тем временем батарею успело «догнать» на волах со станции боевое орудие Шперлинга. Его с трудом притащили оставшиеся в живых юнкера-артиллеристы, которые присоединились к батарее, следующей в Ростов. Тем временем есаул Лазарев просил новой поддержки у командования добровольцев, на этот раз для обеспечения тыла отряда, по-прежнему называвшегося «отрядом Чернецова». Большевики продолжили свое наступление с западного направления, от станции Гуково, угрожая тылу донских партизан. От 1-го Офицерского батальона был командирован взвод на узловую станцию Зверево. С ходу офицерский взвод атаковал красных и, бросившись в контратаку, захватил станцию. В этой контратаке взвод потерял одного офицера. Однако радость от столь скорой победы была преждевременной. Со станции Гуково, по сведениям разведчиков-добровольцев, в любую минуту можно было ожидать наступления больших сил противника. Об этом было передано в Новочеркасск, откуда на помощь взводу решено было отправить весь 1-й Офицерский батальон. С первого раза погрузка в поезд и отправка на станцию Зверево не удалась — обслуга паровоза — машинист и его помощник, поспешили ретироваться в неизвестном направлении. Из рядов 1-го Офицерского батальона выдвинулись два человека, имевшие некоторое представление об управлении железнодорожным транспортом. После нескольких попыток запустить паровоз, состав, наконец, дернуло, и вот медленно, а затем все быстрее и быстрее он тронулся в сторону Зверево. В едином порыве достичь станции назначения как можно скорее офицеры разогнали паровоз до неимоверной по тем временам скорости и за 66 минут покрыли расстояние в 95 верст, сделав лишь одноминутную остановку на промежуточной станции Сулин. Прибыв на станцию Зверево, батальон выгрузился и выставил охранение. Отделение офицеров было направлено проверить станционные пакгаузы, в которых вскоре были обнаружены полушубки, взрывчатка в виде пластин и даже два скорострельных пулемета Лexa. На утреннем совещании командир батальона решил произвести ночной налет на станцию Гуково и попытаться захватить ее, воспользовавшись эффектом внезапности. Задача была поручена 2-й роте. В три часа пополудни 19 января 1918 года рота во главе со штабс-капитаном Добронравовым выступила со станции Каменская под прикрытием сильно разыгравшейся метели и вскоре исчезла в непроницаемом снежном тумане. Через три часа после ухода роты выяснилось, что неизвестным предателем было отбито сообщение на станцию Гуково о выдвижении белого отряда. Довольно скоро выяснилось, что им оказался местный телеграфист, которого немедленно расстреляли. Следом за отрядом штабс-капитана Добронравова были посланы юнкера с приказом, отменявшим ночную атаку, но было поздно. Рота как сквозь землю провалилась. После нескольких часов томительного ожидания на станцию Каменская вернулись семь офицеров, рассказавших о том, что при подходе к Гуково рота оказалась в ловушке, так как была окружена во всех сторон. Большевики не жалели пуль, и почти две трети роты осталось лежать в заснеженной степи. Добронравов приказал отходить, но сам был ранен. В метельной круговерти, отстреливаясь, отдельные офицеры пытались вынести своего командира с поля боя, но тот, бранясь, приказал им оставить себя и немедленно отходить. 28 человек, включая самого командира роты, погибли. Среди офицеров прошел глухой ропот: как можно было направить одну роту с подобным приказом, если численность противника, по сведениям, многократно превосходила численность всех вместе взятых добровольцев офицерского батальона и партизан Чернецова! Утром 20 января полковник Борисов, командир батальона, получил известия, что в Гуково сосредоточились силы большевиков в количестве 2000 человек. Он по-прежнему не отказывался от идеи ночной атаки на противника, несмотря на гибель роты Добронравова. Борисов распорядился направить в новый ночной поход часть батальона, в количестве 94 человек с одним пулеметом Леха, с приказом: молниеносным броском захватить станцию и сокрушить большевистские силы. Командовать новым отрядом был назначен подполковник Плохинский. Ночью отряд покинул Каменскую и в сильный мороз отправился на захват станции. Около трех часов ночи отряд тихо подошел к станции и начал развертываться в боевой порядок. Высланный вперед офицерский дозор наткнулся на полусонного часового, чей истошный крик ужаса послужил началом атаки. Застава большевиков была быстро опрокинута, сам подполковник Плохинский бросился на большевистского пулеметчика, метнувшегося к оружию, и заколол его штыком. Другой красногвардеец тут же упал от удара штыком ворвавшегося на позицию заставы следом за командиром отряда штабс-капитаном Згривцом. Большевики, не ожидавшие повторения ночной атаки, спокойно ночевали в поселке при станции и в трех составах, стоявших на станции. После криков и первых раздавшихся выстрелов большевики стали выскакивать из вагонов, на ходу пытаясь отстреливаться, но отряд Плохинского уже захватил станцию. Очевидец событий писал, что всего в несколько минут весь перрон Гуково был усеян телами застреленных большевиков. В панике красные разбегались, пытаясь спастись в двухэтажном вокзальном здании или забиться в вагоны, но тщетно. Меткие выстрелы офицеров косили их наповал. Некоторые большевики стреляли из окон привокзального здания, но ответный огонь с перрона загнал их внутрь, куда уже ворвались неистовые добровольцы со штыками наперевес. В короткой жестокой схватке почти все они были заколоты. На перроне продолжали греметь выстрелы. Один из эшелонов, с набившимися в него большевиками, быстро отходит по свободному пути. Рядом с ним бегут офицеры, стреляя в двери теплушек на ходу. В дверном проеме одного из вагонов появляется большевик, в спешке срывающий кольцо гранаты; граната выскальзывает из его руки и падает на пол вагона. Крики ужаса, за которыми следует взрыв, и вагон на мгновение озаряется бело-желтым пламенем. Щепки, вагонное стекло и осколки гранат летят во все стороны. Поезд набирает путь и быстро удаляется от преследовавших его офицеров, еще некоторое время стрелявших ему вслед. Входившая в тыл станции Донская офицерская дружина дала несколько залпов по вырвавшемуся поезду, умножив потери большевиков. Два других состава застряли на станции. Ворвавшиеся на их паровозы офицеры ссадили машинистов и остановили готовые отойти составы. Красные начали сдаваться, поднимая руки и выходя из вагонов. Офицерский батальон потерял семь человек убитыми и 20 ранеными — четверть всего его состава. На станции было захвачено 13 пулеметов и неподдающееся учету количество патронов, а также довольно много винтовок. В эшелонах было найдено большое количество продовольствия: сахар, рис, сухофрукты. Там же располагались и походные кухни с уже готовой пищей, за которую принялись усталые и замерзшие добровольцы. Из допроса пленных красногвардейцев постепенно выяснилось место, где были зарыты погибшие накануне офицеры 2-й роты штабс-капитана Добронравова. Посланные с проверкой на место захоронений юнкера вернулись взволнованные и подавленные: тела погибших офицеров были найдены в ужасном виде, что подтверждало нечеловеческие пытки, которым они подверглись со стороны захвативших их большевиков. Судя по всему, сам раненый штабс-капитан Добронравов был закопан в землю еще живым. Это известие привело подполковника Плохинского в неописуемую ярость. Он приказал расстрелять всех захваченных пленных без исключения. После этого станция Гуково была передана под контроль Донской офицерской дружины, основу которой составляли отнюдь не только офицеры, но и казаки преклонного возраста, а также донская учащаяся молодежь. Подполковник Плохинский скомандовал остаткам батальона грузить убитых и раненых вместе с трофеями на один из поездов и двигаться в сторону станции Каменская. У станции Зверево в эшелон сели оставшиеся бойцы Офицерского батальона во главе с полковником Борисовым, и добровольцы двинулись назад, в Новочеркасск, где их ждало новое назначение — в Ростов. На вокзале в Новочеркасске были выгружены тела погибших офицеров и юнкеров для отдания им последних почестей, без промедления офицерский эшелон отправился в Ростов. Заканчивался январь, и генерал Корнилов планировал завершить формирование своей армии. Некоторая поспешность в сборе сил диктовалась тревожными данными о готовящемся наступлении крупной группировки красных под командованием бывшего штаб-офицера Императорской армии Сиверса. Сам Корнилов планировал передоверить оборону Новочеркасска Донской армии, сосредоточившись на укреплении своей линии обороны Ростов — Таганрог. Отток добровольческих сил из Новочеркасска, казалось бы, должен был побудить правительство Дона задуматься о необходимости обороны казачьей столицы, однако никаких действий со стороны донцов не наблюдалось. На заседаниях, длинных и монотонных, робкие предложения одуматься и заняться организацией обороны области Всевеликого Войска Донского тонули в бесконечных речах и демагогии ораторов, не сознававших, а возможно и не желавших даже мысленно заглянуть в завтрашний день. По меткому замечанию Антона Ивановича Деникина, большевизм в те дни «начал проявляться в области обычными своими признаками: отрицанием краевой власти, упразднением станичной администрации и заменой ее советами, насилиями над офицерами, зажиточными казаками и буржуями, разбоями, социализациями, реквизициями и т. д.». Впрочем, на фоне пассивного гражданского сопротивления грядущей большевистской власти в Ростове находилось немало авантюристов. Они пытались сыграть на чувствах начальства Добровольческой армии, отчаявшейся получить новых бойцов в свои ряды. Деникин вспоминал, что «Назревала мистификация и в более широком масштабе: из Екатеринодара приехал некто хан-Девлет-Гирей с предложением „поднять черкесский народ“, для чего потребовался аванс в 750 тыс. рублей и до 9 тыс. ружей. Только пустая армейская казна остановила этот странный опыт, так неудачно повторенный впоследствии». 29 января 1918 года на совещании Донского правительства выступил Алексей Максимович Каледин. Нарисовав довольно безотрадную картину царящего вокруг саботажа и преступного бездействия как среди населения, так и среди донского чиновничества, в пучине которого тонули многие замечательные оборонные и политические атаманские инициативы, Каледин печально завершил свою речь: «Положение наше безнадежно. Население не только нас не поддерживает, но и настроено к нам враждебно. Сил у нас нет, и сопротивление бесполезно. Я не хочу лишних жертв, лишнего кровопролития. Предлагаю сложить свои полномочия и передать власть в другие руки. Свои полномочия Войскового атамана я слагаю…» Выступление Каледина вызвало бурю возмущения среди членов правительства. Они упрекали его в предательстве казачьих интересов в непростое время, в умывании рук. Члены правительства продолжали подавать реплики с мест, прибегая к туманным метафорам, и их долгие, лишенные здравого смысла, монологи вывели, наконец, Каледина из себя. «Господа! — воскликнул он — Короче говорите. Время не ждет. Ведь от болтовни Россия погибла!» И снова его призыв не возымел ровным счетом никакого действия на «заговорившееся» правительство. Бессмысленные монологи продолжились. Возвратившись с заседания правительства, Каледин написал письмо, и, затворившись в своей комнате, прилег на диван. Он поднес к виску пистолет и указательным пальцем нажал на спусковой крючок. Грянул выстрел. Донской атаман Митрофан Петрович Богаевский отмечал в своих воспоминаниях: «застрелился… лежа на кровати, сняв тужурку и Георгиевский крест. Смерть, очевидно, была легкая. Успел и руки сложить. Так и лежал со скрещенными руками и вытянувшись во фронт». Глава десятая Неожиданные повороты Собравшийся после смерти Каледина 4 февраля 1918 года Донской войсковой круг постановил организовать оборону Дона от большевиков, а еще избрал Войсковым атаманом генерал-майора Анатолия Михайловича Назарова, состоявшего некогда при Каледине Походным атаманом. Он сразу же объявил всеобщую мобилизацию, сознавая, что Новочеркасск был отрезан от Войска Донского. Но на призыв Назарова в город пришло лишь несколько небольших отрядов. Не могли подойти и добровольцы, и командование Добровольческой армии сокрушалось, что не сумело направить даже нескольких человек для выставления почетного караула у гроба Каледина. В течение нескольких часов караул несли лишь часовые из партизанского отряда сотника Грекова, верного своему атаману и после его смерти. Прибывшие казачьи отряды, увидев в Новочеркасске полную дезорганизацию управления, упадок боевого духа и, если угодно, безвластие, постепенно стали покидать город, возвращаясь в свои станицы. Прошло более полутора месяцев после гибели Каледина, прежде чем донское казачество решило восстать против большевизма. Антибольшевистское восстание началось с Урюпинской станицы, на севере Дона, но только 1-го апреля 1918 года казаки станиц Кривянской, Заплавской, Бесергеневской и Раздорской произвели налет на Новочеркасск, занятый к тому времени большевиками, однако уже 4 апреля были вынуждены покинуть город, теснимые превосходившими их силами красных. Считается, что выстрел Каледина пробудил казачество и стал прологом к его последующей борьбе с большевизмом, однако и это, при ближайшем рассмотрении, оказывается не совсем точным заключением. Самоубийство атамана было воспринято многими его земляками как отказ от дальнейшей борьбы и сопротивления донских казаков. Атаман Назаров попытался пробудить искру энтузиазма, распорядившись напечатать значительное количество листовок-призывов, пестревших призывами: «Помогите партизанам!», «Спасите честь Родины и старого Дона! Пушки гремят уже под Сулиным!», однако они не находили отклика в казачьих городах и станицах. Население равнодушно продолжало свою будничную жизнь, словно не замечая царящего вокруг политического хаоса. Корнилов не решался оставить Ростов, хотя и понимал, что к уличным боям его армия пока не готова. Кроме того, на оставление города требовалось и согласие атамана, бросить которого на произвол судьбы Корнилов не мог и не желал. Работа по подготовке Добровольческой армии к походу шла день и ночь. Генерал Алексеев стремился обеспечить добровольцев всем необходимым и, прежде всего, создать прочную финансовую основу, без которой любое благое начинание могло обернуться любительским спектаклем. Ростовская «буржуазия» неохотно выделила средства в количестве 2 млн рублей, при одном условии: издать приказ от имени командования добровольцев о принудительной сдаче денег, для того чтобы потом оправдаться перед большевиками. Глава одиннадцатая Возжигание светоча 5 февраля 1918 года в связи с принятым решением об отходе добровольцев из Ростова 1-му Офицерскому батальону была поручена эвакуация золота из Ростовского банка на вокзал, для дальнейшей отправки его в Новочеркасск Донскому правительству. Миссия по изъятию золотого запаса Ростовского банка была возложена на штабс-капитана Крыжановского, оказавшегося в тот день начальником караула. Восемьдесят мешков с золотым песком, по пуду в каждом, были выданы на руки по два на человека. С этим драгоценным грузом, идя с интервалами 15 минут между каждым офицером, выходившим из банка, чтобы не привлечь постороннего внимания, добровольцы потянулись к вокзалу. После золота грузили серебро в ящиках. Эвакуация прошла быстро и на редкость эффективно, к вящему изумлению банковского чиновника, принимавшего ценности на вокзале. Ценности были перевезены в Новочеркасск и переданы членам Донского правительства. Однако когда в город вошли красные, Донской отряд, отступая, не успел захватить их с собой, а правительство равнодушно оставило их большевикам, разойдясь по домам и де факто признав над собой большевистскую власть. Еще до исхода Добровольцев из Ростова командованием армии была предпринята последняя попытка привлечь ростовское офицерство в свои ряды. Было назначено общее собрание офицеров, о котором штаб Добровольческой армии постарался довольно широко оповестить всех военнослужащих города. Несмотря на значительное количество кадровых офицеров, проживавших в то время в Ростове, на собрание явилось лишь 200 человек. Устроителям собрания бросилось в глаза и то, что далеко не все офицеры прибыли на него, одетые по форме. Часть тех, кто считал себя русскими офицерами, пришла в штатском, а некоторые были одеты подчеркнуто «под пролетариев», в картузы и бушлаты, какие-то поношенные пальто и дырявые полушубки. Уже у регистрационной стойки многие из офицеров-«пролетариев» стали возмущаться самым фактом созыва их на собрание. В ответ на это устроители отвечали, что хотели зарегистрировать участников собрания, рассказать им о целях и задачах созданной Добровольческой армии, однако возмущение электрической искрой уже пробежало по толпе прибывших. Начались выкрики о нелепости самой затеи организации Добровольческой армии, о том, что ни один из присутствовавших не пожелал бы вступать в ее ряды ради защиты чести отдельных генералов. Сказывалось отравляющее воздействие пьянящей атмосферы вседозволенности, появившейся в армии с конца 1916 года и достигшее своего апогея к марту 1917 года. Накричавшись вволю, часть офицеров стала расходиться поодиночке, стараясь не попадаться на глаза случайным прохожим и поскорее исчезнуть в недрах большого города. Однако часть пришедших офицеров осталась и попросила записать их в ряды Добровольческой армии. Поведение части недобросовестного офицерства вызвало бурю возмущения у чинов 1-го Офицерского батальона. Полковником Борисовым был инициирован известный ультиматум, предъявленный офицерами-добровольцами оставшемуся в городе «неприкаянному» офицерству и опубликованный в ростовских газетах. Текст его гласил: «Вам объявляет 1-й Офицерский батальон: кто не с нами, тот против нас. В трехдневный срок предлагаем всем офицерам, находящимся в Ростове, или вступить в ряды армии, или покинуть Ростов». Ультиматум возымел должное действие. Часть офицерства стала покидать город, споров погоны и сняв с головных уборов кокарды. Кто-то подавался на север, в сторону большевиков, чтобы разведать возможности службы у них, а часть постаралась исчезнуть и растаять, прячась по частным ростовским квартирам. В добровольческом регистрационном бюро оказалось лишь несколько десятков офицеров. «…Ну, вольному — воля, спасенному — рай и… к чертовой матери их! Мы без них не пропадем, а им плохо придется», — констатировал Сергей Леонидович Марков, наблюдая картину офицерского исхода. Командование армией назначило его начальником обороны города Ростова с южной стороны. Так в течение трех дней Ростов был более или менее очищен от потенциальных предателей. Оставшиеся и поступившие в армию офицеры удостоились уважительного упоминания Деникиным в своих очерках: «Сколько мужества, терпения и веры должны были иметь те „безумцы“, которые шли в армию, невзирая на все тяжкие условия ее зарождения и существования!» В ночь на 2 февраля 1918 года красные начали наступление со стороны Батайска, однако ценой немалых усилий весь добровольческий Батайский отряд был благополучно выведен из-под удара и спасен, правда, не без потерь. Юнкерская артиллерийская батарея продолжала успешно отражать атаки большевиков, причем сам генерал Марков находился в это время вместе с юнкерами, что укрепляло их дух. В ночь на 3 февраля 1918 года Марков лично отвел Юнкерский батальон на новые позиции, расположенные еще ближе к Ростову. Здесь юнкерам-артиллеристам было приказано спустить орудия с железнодорожных платформ и установить их уже на новых позициях. Марков сам помогал в разгрузке и установке орудий, невзирая на пронизывающий ветер и час от часу падающую температуру воздуха. Спасения от холодов не было почти никакого. Часть юнкеров коротала ночи в речных барках или железнодорожных будках, но подавляющее большинство их оставалось в заснеженных окопах. Потери были не только и не столько от ранений, сколько от невыносимых холодов. Появились первые обмороженные и простудившиеся. Марков решил произвести смену на позициях. Для этого он вызвал 2-й Офицерский батальон под командованием полковника Лаврентьева, состоявший из двух рот, которыми командовали полковники Семенов и Зудилин. Офицерам выдали по 150 патронов и по одному пулемету системы Льюис на роту. Марков обратился к прибывшим офицерам со словами: «…я призвал вас сюда, чтобы сменить юнкеров; они не втянуты в боевую жизнь, им тяжело, да еще в такую погоду. По другую сторону моста стоят 5000 человек большевистской сволочи. Уверен, что вы с ними справитесь и удержите позиции. Полковник Лаврентьев, приступите к смене!» Все последующие дни с 5 по 8 февраля 1918 года офицеры 2-го Офицерского батальона отбивали ежедневные попытки наступления большевиков. На помощь им был командирован артиллерийский взвод, поддерживавший их в трудные моменты своим метким огнем. Стрельба по движущимся большевикам на открытой местности как нельзя лучше облегчала им эту задачу. 7 февраля 1918 года донской атаман генерал-майор Назаров информировал Корнилова, что не смеет более задерживать Добровольческую армию для удержания Ростова. Корнилов не возражал. В течение ближайших двух дней было необходимо произвести последние приготовления к выходу армии из города и отвести ее в иную местность для расквартирования и размышления о дальнейших ее действиях. В штабе Корнилова предполагался уход всей армии на Кубань, вдоль Владикавказской железной дороги, однако в складывавшихся обстоятельствах тотальной большевистской блокады всех железных дорог вокруг Ростова такой план казался трудновыполнимым. Одним из путей по-прежнему оставался исход в восточном направлении, в степь, форсируя Дон возле станицы Аксайской. Необходимо было так довести эти планы до армии, чтобы не посеять ненужную панику или подавленность из-за «бессмысленности ухода», не допустить чувства поражения или бегства от красных. Противник тем временем продолжал наступление, прорвав оборону добровольцев у станицы Хопры. Отряд Александра Николаевича Черепова оказался под угрозой окружения. Казаки близлежащей станицы Гниловская, увидев тяжесть положения, решили разойтись по домам в надежде, что большевики не тронут тех, кто не противостоит им. Для поддержки Черепова была выслана незаменимая Морская рота. Красные продолжали наступать и на следующий день, 8 февраля 1918 года, но их быстрое поначалу продвижение теряло свои темпы из-за успешного противостояния добровольцев. В Ростове из находившихся там чехов и словаков, обретавшихся в плену еще со времен Первой мировой войны, капитаном Немечиком был сформирован Чехословацкий батальон, а 35 пленных галичан добровольно вошли в Русско-галицкий взвод. Штаб Маркова располагался на вокзале. В течение всего дня 9 февраля штаб руководил обороной города. Вместе с тем, ввиду ясной перспективы оставления города, в нем разрабатывались меры по разведению железнодорожного моста, выслан ледокол для ломки донского льда, готовились к взрыву железнодорожное полотно, идущее из Батайска, и небольшой железнодорожный мост. С темнотой подрывная команда добровольцев заложила заряды и произвела намеченные взрывы. С рассвета 9 февраля 1918 года на всех подступах к Ростову шел бой, гудела артиллерийская канонада. Оборона города агонизировала. Жители прятались по домам, улицы Ростова быстро опустели. Только на вокзале возле штаба Добровольческой армии продолжала, как ни в чем не бывало, свою работу столовая. Пришедшие с позиций добровольцы заходили в нее подкрепить таявшие силы. Обслуживающие столовую дамы с состраданием смотрели на приходящих и нередко даже упрашивали их остаться и спрятаться, спороть погоны, чтобы не попасть в поле зрения большевистских соглядатаев. Их сердечно благодарили за пищу и… снова уходили в бой. В воспоминаниях участников тех боев сохранился любопытный эпизод, произошедший во время боя у Темерника. К одной из добровольческих рот, сдерживавших натиск противника, присоединился огромного роста старик с белой седой бородой, наступавший вместе с цепью на красных. Время от времени он вскидывал винтовку, долго целился и затем прикладывал ладонь к глазам, будто проверяя меткость произведенного им выстрела. В те моменты, когда цепь залегала под ответным огнем большевиков, старик, презрев опасность, продолжал стоять во весь свой богатырский рост, временами так же вскидывая винтовку, прицеливаясь и присматриваясь к результату своего выстрела. Для добровольцев в цепи, людей военных и многое повидавших, была восхитительна неуязвимость этого нового соратника и его хладнокровие под градом большевистских пуль, однако в конце концов одна из них поразила этого седобородого героя. Старик упал навзничь и остался лежать недвижим на заснеженной земле, прижимая винтовку к груди. Стрельба не утихла и к вечеру, а казалось, даже разгорелась с новой силой. По стенам городских зданий то и дело щелкали пули, взметая кирпичную крошку. Небо над Темерником озарилось заревом пожаров. Горели склады, подожженные попавшими в них большевистскими снарядами. Красная пехота продолжала приближаться к позициям добровольцев. В роты были разосланы разведчики с приказом из штаба Маркова об отходе к вокзалу. Вслед отходящим добровольцам яростно били пулеметные очереди. Три роты 1-го Офицерского батальона находись в районе вокзала, обеспечивая работу штаба и охранение по периметру вокзальной площади. Иногда, чаще с крыш близлежащих домов, по офицерам раздавались одиночные выстрелы — в городе поднимали голову подпольщики и сочувствующие. В направлении выстрелов уходили офицерские патрули. Пойманных с оружием в руках горожан, не щадя, вели к ближайшей стенке. С первыми сумерками проскакала в тыл 2-я артиллерийская батарея. За ней прошла Корниловская рота, а потом отряд сотника Грекова. Вскоре за партизанами отошла Морская рота с единственным бронеавтомобилем. 3-я рота Офицерского батальона продолжает сдерживать красных, лежа на заснеженном поле. Приказ об ее отходе в роту привез лично есаул Лазарев, сообщивший, что не в силах сдерживать наступления красных и принужден отходить в тыл. В этот момент началась красногвардейская атака. Офицеры, сгруппировавшись, дали мощный отпор, и атака большевиков захлебнулась. И все же отход был неминуем. По немногочисленным офицерам роты и отходившим партизанам Лазарева был открыт шквальный орудийный огонь, в минуты перепахавший позиции, с которых они едва успели сняться. Отход по рабочим кварталам был труден. Изломов по отходившим частям беспрестанно щелкали выстрелы. Так ростовские рабочие провожали добровольцев. Цепи роты огрызались ответным огнем, но нужно было спешить. По пятам за ними в Темерник вбегали красные, отчаянно паля вслед отступавшим. Погасли огни в домах и на железной дороге. Столовая при вокзале опустела. Разными дорогами небольшие подразделения Добровольческой армии покидали город. Глава двенадцатая Ледяной путь 3-й Офицерский батальон получил приказание оставаться в Нахичевани и сдерживать противника впредь до получения другого приказания из штаба армии. Приказ пришел вечером, однако налетевшие красные попытались атаковать снимавшийся с позиций батальон. Они были встречены огнем Гвардейской роты, задержавшей и опрокинувшей их на железнодорожных путях. Гвардейцы потеряли в этой стычке 16 человек убитыми и ранеными. 2-й Офицерский батальон, расположившийся за Доном у станицы Заречная, отбивавший большевистские атаки в течение всего дня, приостановил их продвижение со стороны Батайска и полностью остановил наступление красных со стороны станицы Гниловская, где они оказались, перейдя по льду Дон. Ночью батальон получил приказ двигаться по левому берегу Дона в сторону станицы Ольгинская. Командование Добровольческой армии наметило станицу Аксайскую местом сбора всей армии, выходящей из города. С запада станица была надежно прикрыта партизанским отрядом имени Корнилова и несколькими другими мелкими отрядами, которым помогало орудие, обслуживаемое юнкерами 1-й батареи. Утром 10 февраля из Аксайской должна была начаться переправа через Дон. Заблаговременно от станицы отошел эшелон, тяжело груженный боеприпасами и воинским имуществом. Следом за эшелоном походным порядком отбыла Техническая рота и Ударный дивизион, в чьи задачи входило наладить переправу через Дон и подготовить все для успешного ухода армии в степные пространства за рекой. Ушли в станицу и пять орудий из батареи подполковника Миончинского. Итак, Ростов оставляла Добровольческая армия. Большевистские историки нередко указывали на то, что их противник был обращен в беспорядочное бегство, хотя и считали отход частью четкого маневра. И то, и другое утверждение является, по сути, беспочвенным, ибо цель исхода, направление движения Добровольческой армии, как это ни странно, не были четко обозначенными и едва ли хорошо известны ее командующим. Наиболее вероятно предположить, что впереди им ясно рисовалась зима в степях с ее морозами и внезапными оттепелями, бездорожьем, как следствием таких погодных перепадов. Вождям добровольцев было вполне очевидно и то, что враг не оставит армию в покое до ее полного уничтожения. А это значит, что впереди ее ждет преследование, переходы от одного населенного пункта к другому для кратковременных передышек, возможно, что и жестокие арьергардные бои. Силы армии не были на исходе, но ее обозы наполняли сотни больных, раненых, прикованных к постели бойцов. И для них поход в замерзшую степь станет еще более изнурительным и тяжелым. Оставить их добровольцы не могли хотя бы потому, что со вступлением большевиков в город им всем грозила мучительная смерть. Впрочем, среди мирных жителей Ростова и его армянского предместья Нахичевани нашлись человеколюбивые и милосердные люди, взявшие некоторых из раненых и больных добровольцев, чтобы с немалым для себя риском укрыть их у себя дома. Остальных, в количестве двухсот человек, добровольцы забирали с собой. В преддверии похода генерал Корнилов решил освободить от службы представителей учащейся молодежи, предуведомив ее, что решение остаться в Ростове не только не будет сочтено за измену, но даже не будет поставлено в упрек. В частях это решение главнокомандующего было объявлено через начальников подразделений и соединений. Генерал Боровский, командир Студенческого батальона, обратился к подчиненным: «Предоставленной мне властью освобождаю вас от данного вами слова. Вы свой долг выполнили, охраняя Ставку и город. Кто из вас хочет остаться в батальоне, оставайтесь. Но… раньше, чем окончательно решить, вспомните еще раз о своих семьях… Мы уходим в тяжелый путь. Так решили наши вожди. Придется пробиваться про степям и горам… Нести жертвы… Быть может, на время мы уйдем далеко от ваших родных мест… Подумайте!». Тем, кто решил остаться дома, было предложено выйти из строя. Вышли единицы, но вечером того же дня все они снова вернулись в батальон. 200 человек, составлявших Студенческий батальон, снова были вместе. Началась подготовка к походу. Генерал Алексеев наскоро записал на бумаге несколько главных мыслей для письма о грядущем походе. Вот они. «Мы уходим в степи. Можем вернуться, если на то будет милость Божия. Но нужно зажечь светоч, чтобы была хотя бы одна светлая точка среди охватившей Россию тьмы…» Эти слова и стали воплощением той идеи, которая только и могла стать обоснованием для продолжения белой борьбы в тот трагический для Отечества момент. Об исходе Добровольческой армии должна была узнать вся Россия, и для того в Ростове оставлено несколько офицеров с поручением пробраться на север, в Петроград и Москву, и сообщить там о начавшейся миссии Добровольческой армии. Сами белые источники назовут этот поход «Ледяным», но объективно в истории у него было еще два названия — «Кубанский», потому что он главным образом был совершен по территории Кубанской области, и «Корниловским», оттого, что всю наступательную часть его Добровольческая армия совершила под командой генерала Корнилова. Название «Ледяной» поход получил лишь потому, что проходил в исключительно тяжелых климатических условиях. Глава тринадцатая Ростов оставленный Оставление Ростова, символического, да и во многом буквального центра возрождения белой борьбы, проходило организованно, насколько это могло быть в условиях стремительно наступающих сил противника. Генерал Марков лично присутствовал при подготовке к отходу, отдавая различные распоряжения. Так, он приказал сгрузить пулеметы с грузовиков, предвидя, что в непролазных широтах степи эти машины очень скоро станут обузой для людей, и обратился к офицерам 1-го Офицерского батальона с просьбой перегрузить пулеметы на лошадей. Однако сделать это было нелегко. Каждая лошадь была задействована в ходе эвакуации. Недолго думая, Марков отправился к столбу с пожарным сигналом. Рукояткой нагайки разбил стекло, и на городской пожарной станции раздался вызов команды. Приехавший через четверть часа на тушение мнимого пожара бравый бранд-майор, был остановлен лично генералом, а превосходные лошади ростовской пожарной команды тотчас распряжены офицерами и переданы под перевозку вооружения на вьюках. Марков приказал оставить и бронеавтомобиль, а чтобы красные не смогли воспользоваться им в военных целях, подготовить машину к взрыву. Имевшиеся под рукой пролетки были переоборудованы в «пулеметные двуколки» и включены в обоз. Около десяти вечера колонна Добровольческой армии стала покидать город, выходя из Нахичевани. Вдоль колонны шли провожавшие своих близких матери, отцы, сестры, невесты и жены. Колонну замыкал арьергард 1-го Офицерского батальона. Ночную тишину, изредка прерываемую гулом далекой канонады, потряс мощный взрыв — подрывная команда уничтожила бронеавтомобиль. Офицеры вели под руки потрясенного и поникшего командира броневика, которого с трудом удалось вытащить из машины, так как он не желал покидать свое «детище». Колонна шла молча, печатая шаг. Темное небо над городом озарялось вспышками взрывов снарядов большевистской артиллерии, бившей по городу. Кто-то из добровольцев пристраивался к колонне, стараясь не отстать и уже за городом, когда снежные заносы и непроходимость дорог замедлили движение, в отчаянии пробирались через высокие сугробы, утопая в снегу по пояс, выбираясь на обледеневшую обочину и снова проваливаясь в снег. Тяжело приходилось и коням. С ними рядом шли спешившиеся кавалеристы, помогая преодолевать непростой путь. Из города кто-то стрелял вслед уходившей колонне. Попаданий не было, но офицеры арьергарда, остановившись, дали на прощание дружный залп по темнеющим очертаниям домов городской окраины. Стрельба затихла. Хвост колонны еще продолжал тянуться по кажущимся бесконечными улицам. Через город шли войска, тянулись батареи, повозки, пролетки, подводы, груженные фуражом, боеприпасами и ранеными. Последним из штабного флигеля вышел Корнилов. Было начало одиннадцатого. Несколько человек на лошадях отсалютовали главнокомандующему, и на морозном ветру взметнулся русский национальный флаг. «С Богом!», — Корнилов перекрестился и бодро зашагал по скрипящему под его сапогами снегу. Следом за ним двинулись Романовский и уже успевший сильно простудиться Деникин, Эльснер. За ними медленно потащилась коляска с престарелым Алексеевым, закутанным в островерхий башлык, прижимавшим к себе саквояж с казной Добровольческой армии. Генерал Боровский построил своих «студентов» на молитву перед дальней дорогой. Над занесенным метелью плацем разнеслось: «На молитву шапки долой!». Студенческий батальон стройной колонной вышел из города, но в бездорожье его строй был утерян и нарушен. Тяжесть груза, тащимого с собой, быстро дала о себе знать, и непривычная учащаяся молодежь едва передвигала ноги, стараясь поспеть за остальными колоннами. В Аксайской станице всех их ждал краткий отдых и возможность обогреться в здании школы. Станица была запружена обозными повозками, орудиями, 3-й взвод прибывшего 1-го Офицерского батальона отправили в полевую заставу. Нелегко было отправляться в дозор сразу после тяжелого пути, но застава — вещь абсолютно необходимая в походе, тем более когда каждую минуту ожидалось преследование большевиками. На аксайской станционной площади прибывающие части «приводились в порядок», подразделения распределялись на ночлег. Квартирьеры, не жалея сил, изыскивали приемлемое жилье, и, не торгуясь, договаривались об условиях с хозяевами. Со стороны дороги в станицу еще продолжали тянуться отдельные повозки и немногочисленные группы людей, стремящихся не отстать от основных сил армии. Среди них доктора, чиновники, служащие ростовской полиции, журналисты и просто обыватели, не желающие испытывать на себе все прелести большевистской власти. У спуска к Дону вела работу Техническая рота, готовящая переправу для войск, которая должна была начаться с рассветом. С берега на лед устанавливали деревянный, наспех сколоченный, но прочный настил для артиллерии и обозов… Всадники Гершельмана должны были обеспечить безопасность армии с восточной стороны, а казаки Грекова — проследить, чтобы со стороны Батайска, с запада, не возникли разъезды красных. К утру ветер утих и сквозь мглу пробился рассвет, неожиданно ясный, окрасивший облака в нежно-розовый цвет. Обозы и пехота начали переправу. Сам Корнилов со своим конвоем промчался по настилу, в мгновение ока оказавшись на другом берегу Дона, и остановил коня, салютуя проходящим мимо него добровольцам. Бодро прошел мимо Корнилова Студенческий батальон, начала переправу артиллерийская батарея. Сначала вели выпряженных лошадей, по одному перекатывались на другой берег орудия и переносились ящики со снарядами. За ними шли умеренно нагруженные подводы. Лед начал потрескивать под тяжестью грузов, и последнее орудие было перетащено юнкерами-артиллеристами по команде «бегом марш!». Под юнкерскими сапогами на лед выплескивалась вода, угрожая поглотить орудие вместе с людьми. Однако переправа всех пяти орудий, передков и ящиков с боеприпасами прошла удачно. Последними реку переходили снятые заставы 1-го Офицерского батальона, наблюдавшие движение всей армии с противоположного берега. По гладкой белой степи под ярким зимним солнцем ползла из Аксая темная, казавшаяся бесконечной лента людей и повозок, направлявшихся в станицу Ольгинская. Следом за офицерскими заставами Дон перешли части партизан. Прогремели взрывы. Это Техническая рота подорвала железнодорожные пути, отрезая путь возможным преследователям. В 11 ч утра рота в полном составе переправилась через Дон. Над ними со стрекотом пронеслось два легких аэроплана, поднятых с ростовского аэродрома большевиками. Аэропланы сбросили несколько бомб, не причинивших переправлявшейся Технической роте никакого вреда, поскольку разорвались они далеко в степи, вздымая горы земли и снега. Солнце продолжало неистово светить, делая всю степь ослепительно белой. До Ольгинской оставалось каких-нибудь пять верст перехода, а красные пока и не думали преследовать добровольцев. Дорога на станицу была хорошо вытоптана прошедшими по ней войсками. После полудня 10 февраля 1918 года вся Добровольческая армия сосредоточилась, наконец, в конечном пункте своего похода. И здесь снова стоит поспорить с большевистскими «бытописателями» похода. Отношение к военным, оказавшимся незваными гостями, в Ольгинской тем не менее было самое радушное. Участники похода вспоминали, что хозяева, где офицеры и юнкера оставались на ночлег, прежде всего кормили своих постояльцев досыта, предоставив им лучшие места в доме для отдыха. Эта станица осталась одним из самых добрых воспоминаний добровольцев о начавшемся походе. От красных их отделяли долгие версты, и вероятность их внезапного появления была невелика. Глубокий снег, покрывавший землю, оказался лучшим союзником порядком уставших людей. Красная кавалерия не могла совершать стремительных рейдов по глубокому снегу, а любой отряд, рискнувший приблизиться к станице на расстояние нескольких верст, становился хорошо видимым на ровном белом пространстве степи. Степь вокруг станицы патрулировали казачьи партизанские отряды, зорко всматриваясь в бесконечное степное пространство. Сон уставших добровольцев, как вспоминали они впоследствии, был «долгий, крепкий и спокойный». 11 февраля 1918 года красные подтащили несколько орудий и дали несколько залпов, однако то ли по причине некомпетентности стрелявших, то ли по какой-либо иной, снаряды разрывались с большим недолетом до сторожевых постов добровольцев. На партизан сотника Грекова попытался было напасть отряд красногвардейцев, но был им нещадно бит и рассеян по степи. В этой стычке грековские партизаны потеряли одного казака убитым и трех ранеными. В тот день значительно потеплело. С утра в станице началась работа. Приводили в порядок оружие и снаряжение, кто-то подковывал коней, кто-то чистил винтовки под бдительным оком ротных фельдфебелей. В Ольгинской собралось, ни много ни мало, около 25 разрозненных строевых частей — батальонов, рот, отрядов. Там же находился и настоящий полк — ударный, Корниловский. Глава четырнадцатая Первопоходцы В штабе самого Корнилова шла работа по сведению малых разрозненных соединений в более крупные. Перекраивались штаты, давались назначения, создавалась на ходу новая организационная структура всей армии. В результате проделанной работы в состав ее вошли: Сводно-Офицерский полк, Корниловский ударный полк, Партизанский полк, Особый юнкерский батальон, Чехословацкий инженерный батальон вместе с Русско-галицким взводом, Техническая рота, — составившие в общем своем количестве три тысячи человек. Кроме них, в структуру армии вошли два дивизиона конницы, численностью до двухсот сабель каждый, один артиллерийский дивизион, состоявший из восьми орудий, и небольшая боевая единица текинцев — конвоя генерала Корнилова. Вместе с ними численность армии доходила до четырех тысяч человек. 12 февраля 1918 года началось физическое переформирование частей. К небольшой колонне офицеров 2-го Офицерского батальона прибавлялись новые люди; колонна росла на глазах. Наконец, когда на площади прекратилось всякое движение, раздалась команда к построению. Перед значительно выросшей колонной офицерского батальона выехали всадники. Впереди ехал сам генерал Корнилов, за ним казак, держащий в руках древко, на котором трепетал на морозном ветру трехцветный русский флаг. Генерал поздоровался с частями. Затем он слез с лошади, а за ним спешились и следовавшие за ним генералы, другие военачальники показались из-за выстроенных рядов добровольцев. Корнилов перебросился с собравшимися генералами несколькими фразами и отдал команду направиться к своим частям. Три сведенные воедино офицерские батальоны и офицеры так называемого Батайского отряда получили в качестве своего полкового командира генерала Маркова. «Не много же вас здесь! — с оттенком легкой иронии обратился он к офицерам. — По правде говоря, из трехсоттысячного офицерского корпуса я ожидал увидеть больше. Но не отчаивайтесь! Я глубоко убежден, что даже с такими малыми силами мы совершим великие дела, — продолжал Марков свою речь: — Не спрашивайте меня, куда и зачем мы идем — я все равно скажу, что идем мы к черту на рога, за синей птицей. Теперь скажу только, что приказом Верховного главнокомандующего, имя которого хорошо известно всей России, я назначен командиром Офицерского полка, который сводится из ваших трех батальонов, роты моряков и Кавказского дивизиона. (Известно, что Морская рота состояла из одного капитана 2-го ранга, четырех старших лейтенантов, семи лейтенантов, семи мичманов, четырех гардемарин и одного кадета, остальные были неустановленные на сегодняшний день моряки императорского флота, по зову сердца примкнувшие к добровольцам, чтобы сражаться против большевизма. — Авт.) Командиры батальонов переходят на положение ротных командиров, ротные командиры — на положение взводных. Но и тут вы, господа, не огорчайтесь: здесь и я с должности начальника штаба фронта фактически перешел на батальон…» Короткую речь Маркова прервало нервное замечание ставшего вмиг бывшим командиром полка полковника Борисова: «Я считаю для себя невозможным с должности командира полка возвращаться в роту». Марков резко оборвал его: «Полковник, Вы мне не нужны!» — и тут же обратился к стоявшему на фланге подполковнику Плохинскому: «Назар Борисович, примите роту!» Затем, точно бы и не прерываясь на этот инцидент, Марков продолжил, сказав, что штаб его будет состоять отныне из него самого, его помощника полковника Тимановского и казначея, доктора Родичева. Оглядев первый ряд построения, Марков строго отметил: «Вижу, что у многих нет погон. Чтобы завтра же надели. Сделайте хотя бы из юбок ваших хозяек!» На том его речь закончилась, а со временем все офицеры полка оценили выбор своего командира. «Степаныч», как он ласково называл 29-летнего Тимановского, блестяще проявит себя во всех последующих кампаниях Добровольческой армии и Вооруженных сил Юга России, дослужится до генеральского чина и умрет по нелепой случайности от тифа уже в 1919 году. «Гаврилыч», как Марков величал доктора Родичева, в считаные недели наладит всю лечебную и санитарную деятельность полкового лазарета во главе со старшей сестрой милосердия Пелагеей Осиповной. В лазарете он сам работал наравне со всеми. Отдыхать принимались лишь тогда, когда помощь была оказана всем раненым и больным. На Родичеве лежала еще и казначейская часть полка. Он выдавал офицерам денежные авансы для уплаты за получаемые от населения продукты и оказываемые услуги. Деньги и сама отчетность, а также вся «походная канцелярия» полка умещались у доктора в ветхой сумке, носимой им через плечо, а менее значимые документы — за голенищами сапог… …В тот же день был сформирован и Особый юнкерский батальон, составленный из чинов Студенческого батальона и школы прапорщиков, основной составляющей которых оставались юнкера. Генерал Корнилов лично произвел смотр новой боевой единицы. После смотра генерал поздравил всех юнкеров, назвав их прапорщиками, а кадетам старших классов присвоил новое звание «походных юнкеров». Тут же всем произведенным в офицеры прапорщикам были выданы погоны, приготовленные заранее еще в Ростове. Произведенные в новое звание кадеты получили право нашить на свои погоны по нижнему ранту трехцветные национальные ленточки. Корниловский приказ о производстве в прапорщики касался всех юнкеров, находившихся на тот момент в армии, в том числе и юнкеров-артиллеристов, чья батарея стала называться теперь 1-й Офицерской. Генерал Корнилов задержал свою армию в Ольгинской не только потому, чтобы дать ей отдых и постараться переформировать ее в спокойной обстановке, но еще и потому, чтобы не оставлять на произвол судьбы все донские части, покидавшие Новочеркасск. 12 февраля 1918 года под давлением превосходящих сил противника донцы были принуждены оставить свою столицу, уйдя под командой своего походного атамана Павла Харитоновича Попова в степи. Отряд казаков, численностью в две тысячи шашек, сосредоточился в Старочеркасской станице, от которой было рукой подать до Ольгинской. Генерал Лукомский отметил в своих воспоминаниях, что 11 февраля он говорил с генералом Назаровым по телефону, советуя ему покинуть город с отходящими донскими частями. «Он мне сказал, что он решил, вместе с Войсковым кругом, не уезжать из Новочеркасска; что оставаясь, он спасет город от разграбления. Я ему советовал ехать в армию генерала Корнилова; сказал, что, оставаясь в Новочеркасске, он обрекает себя на гибель. Генерал Назаров ответил мне, — продолжает Лукомский, — что большевики не посмеют тронуть выборного атамана и войсковой круг; что, по его сведениям, первыми войдут в Новочеркасск присоединившиеся к большевикам донские казаки Голубова; что этот Голубов, хотя и мерзавец, убивший Чернецова, но его, Назарова, не тронет, так как он за него когда-то заступался и освободил из тюрьмы… Мои уговоры были напрасны; генерал Назаров еще раз сказал, что он убежден, что его не посмеют тронуть, а затем добавил, что если он ошибается и погибнет, то погибнет так, как завещал покойный Каледин, сказавший, что выборный атаман не смеет покидать свой пост». Захваченные в Новочеркасске атаман Назаров, члены донского правительства и Казачьего круга были незамедлительно посажены Голубовым в городскую тюрьму. В ночь на 13 февраля 1918 года Назаров был расстрелян. Попов, на правах походного атамана, снесся с Корниловым и обсудил вероятность совместной борьбы. Расхождения в подходе, как и предполагалось, выявились еще на стадии упоминания географических названий. Попов и слышать не хотел, чтобы оставить Дон и отправиться вслед за Добровольческой армией, воевать с большевиками повсеместно. Отказ от абстрактной идеи борьбы с большевизмом, где бы то ни было, в пользу весьма конкретной, в границах своей территории, представляется вполне разумным и объяснимым даже с позиции дня сегодняшнего. Как пишет Лукомский, Попов отвечал на предлагавшееся ему соединение отрядов, будто «он считает, что отряду лучше всего, прикрываясь с севера р. Донцом, который скоро станет трудно проходим, переждать события в районе зимовников, где много хлеба, фуража, лошадей, скота и повозок для обоза. Из этого района он мог бы развить партизанские действия в любом направлении…» Воля Алексеева, с оговорками принимаемая Корниловым, была такова — двигаться на Екатеринодар, в надежде соединения с некими добровольческими отрядами, действующими на Кубани. Генерал Алексеев полагал, что поднять Кубанское войско против большевиков добровольцам не составит труда. Кроме того, согласно данным, Кубанский край был довольно богат, что в перспективе даст возможность пополнить запасы армии. Именно там армии можно будет попытаться атаковать большевиков, а если эта затея не удастся и армия не сможет добиться успеха, то, дойдя походным порядком до Кавказских гор, будет распущена. Обсуждение будущего похода не отличалось многообразием мнений. Лукомский выступал против прямого похода на Екатеринодар, видя в этом потенциальные трудности из-за обилия обозов и раненых. Генерал Романовский соглашался в мнением Лукомского. Корнилов ясно видел, что не стоит более оставаться на Дону, ибо сама жизнь ежедневно доказывала невозможность всеобщего единения казаков в борьбе со своими внутренними и внешними врагами — большевиками. И хотя малая часть казачества доказала свою приверженность этой борьбе, участвуя в белых партизанских отрядах, большая его часть по-прежнему оставалась в плену иллюзий относительно мирного сосуществования с красными. Из тех донцов, что остались для дальнейшего беззаветного служения Белому делу, Корниловым был сформирован Партизанский полк под командованием генерал-майора Африкана Петровича Богаевского. Энергичному генералу в его армии требовались яркие личности и немедленные действия, общий, сплачивающий порыв и скорая победа. Он, безусловно, верил в то, что лишь немного усилий его армии, поддержанных населением России, должны вернуть все на свои места и стереть большевизм со скрижалей истории, однако желание расправиться с врагами Отечества, присущее Корнилову, едва ли разделяли все граждане России. Даже среди исторически консервативных казачьих кругов опасность большевистского интернационала была более или менее ясна лишь для немногих их представителей. Глобальная схема уничтожения императорской России казалась многим столь фантастичной затеей, что немногих прозревших зачастую упрекали в излишнем нагнетании страхов и чрезмерном увлечении теориями закулисных заговоров, до революции присущем лишь крайне правым российским политикам и общественным деятелям. Корнилов стремился поскорее оказаться на Кубани, с которой он связывал многие надежды и не без основания полагал, что экономически устойчивый край станет хорошей опорой в ходе дальнейшего роста и укрепления Добровольческой армии. 12 февраля 1918 года им был отдан приказ по армии о приготовлении к выступлению на Кубань утром следующего дня. На рассвете добровольческие части тронулись в свой поход. Впереди шел Офицерский полк, за которым двигалась 1-я батарея, за ней тянулась Техническая рота. Впереди колонны на коне ехал генерал Марков. Скоро авангард армии оказался на возвышенности. Позади, в утренней неге, утопая среди белых снегов, оставались гостеприимные станицы Аксайская и Ольгинская. Левее, сквозь морозную дымку, едва виднелись Нахичевань и Ростов, постепенно исчезая из поля зрения и отодвигаясь все дальше и дальше. Дорога снова изменилась. Чернозем, глубоко пропитанный влагой от почти стаявшего снега, легко превращается в густую массу, едва ступишь на нее ногой. Не без усилий шагал Офицерский полк под хлипкие всасывающие звуки от проваливающихся по самые щиколотки в дорожную грязь сапог. Старая обувь едва выдержала переход до первого привала. Ноги большинства добровольцев были натерты до боли из-за постоянной борьбы с глубокой дорожной грязью. На первом же привале все обладатели роскошных долгополых кавалерийских шинелей обрезали их почти на четверть и безжалостно избавились от ненужных в пехотном переходе щегольских атрибутов — шпор. Не легче было и батарейцам. Их лошади с трудом тащили орудия, медленно брели в хлюпающей грязи, нередко застревая в ней. Тогда людям приходилось помогать коням. В Юнкерском батальоне тоже неожиданная трудность — сестры милосердия, прибившиеся к армии еще со времен Ростова, не в силах были бороться с безразмерными сапогами, немилосердно вязнущими в чавкающей грязи. На помощь сестрам тотчас же приходят неунывающие юнкера, по одной перенося их на более твердую почву и моментально раздобыв где-то сапожки меньших размеров. Наблюдавший картину Александр Александрович Боровский сочувственно распоряжается посадить сестер на подводы в обозе. Девушки протестуют, желая оставаться в строю, вместе со всеми, благо отдых уже не за горами. Наконец армия втягивается в станицу Хомутовская, где стараниями квартирьеров все распределяются на ночлег. На взвод отводится по одному — два дома. Хозяева радушно угощают пришельцев ужином, с сочувствием желают им поскорее добраться до Кубани, уверяя своих гостей, что большевистская власть обойдет их тихие места стороной. Вскоре, выставив дозоры, армия располагается на ночлег. О чем-то спорят ее вожди, собравшиеся под крышей одного из окраинных домов. Кто-то, докуривая папиросу, задумчиво смотрит на звездное небо, гадая о превратностях судьбы и безвестности дорог, которые еще предстоит пройти. Вскоре и последние полуночники отправляются по домам. Ранним утром намечено выступление. Старшие офицеры проверяют заставы. Слышатся рапорты о том, что противник поблизости не замечен. Призрачный ночной покой ненадолго охватывает станицу. Но едва забрезжил рассвет, как со стороны Батайска офицерские заставы увидали быстро приближающуюся кавалерийскую лаву. Не было сомнений — красные решили атаковать стан добровольцев летучими конными отрядами, посеять панику и заодно разведать, готовы ли добровольцы отразить эту пробную атаку. Застучал пулемет офицерской заставы. Полетели наземь первые конники, лошадиное ржание огласило степь. Первые всадники, налетев на заставы, принялись беспощадно рубить оказавших сопротивление добровольцев. По тревоге были подняты кавалеристы полковника Петра Владимировича Глазенапа, уже несущиеся наперерез красной коннице. Блеск холодной стали, удалой казачий посвист, и две конницы схлестнулись. Завязался короткий кровопролитный бой. Послышались крики красных: «Отходим, товарищи!». Красные начали разворачивать коней и один за другим отходить в сторону Батайска. Конный дивизион Глазенапа получил приказ не преследовать их, ибо армия должна была продолжить свой дальнейший проход, задержанный из-за этого неожиданного короткого боя. Тем же походным порядком добровольцы выступили из Хомутовской, держа путь на Кагальницкую, где вынужденно простояли два дня, а 17 февраля перебрались в Мечетинскую. Из нее армия двинулась на последнюю станицу Войска Донского — Егорлыцкую, расположенную у станции Атаман на линии железной дороги Батайск — Торговая. На этой станции Добровольческие отряды были дополнительно переформированы. Сильно поредевший отряд партизан Грекова был влит в состав Технической роты. У командования Добровольческой армии существовало единодушное убеждение в том, что партизаны по большей части трудно управляемы и легко превращаются в разбойничьи банды, неподвластные военному командованию. Антон Иванович Деникин отмечал в своих «Очерках Русской Смуты»: «Около штаба кружились авантюристы, предлагавшие формировать партизанские отряды. Генерал Корнилов слишком доверчиво относился к подобным людям, и зачастую, получив деньги и оружие, они или исчезали, или отвлекали из рядов армии в тыл элементы послабее нравственно, или составляли шайки мародеров. Особенную известность получил отряд сотника Грекова — „Белого дьявола“, как он сам себя именовал, который в течение двух-трех недель разбойничал в окрестностях Ростова, пока, наконец, отряд не расформировали». Командование добровольцев выставило надежную охрану вдоль железнодорожных путей, а Василий Сергеевич Гершельман со своим кавалерийским отрядом был отправлен назад для проведения предупредительного тактического маневра против возможных набегов красных. Сутки они просидели под открытым небом в засаде, ожидая возможного появления красной кавалерии. Гершельманом была налажена связь с Донским отрядом Попова. От них белые партизаны узнали, что в степи замечен кавалерийский отряд красных, идущий по следам Добровольческой армии. Еще на дальних подступах к Егорлыцкой Василий Сергеевич во главе своего отряда атаковал ничего не подозревавших красных, уничтожив половину их отряда, и обратил его в беспорядочное бегство, продолжая преследовать удиравших большевиков еще несколько верст подряд… Это дало двухдневную передышку основным силам добровольцев, позволив им отдохнуть и выспаться в последней донской станице на их пути на Кубань. Переговоры, которые еще продолжались между Корниловым и походным атаманом Поповым, пока армия добровольцев шла по донской земле, окончились безрезультатно. Два потенциальных союзника так и не соединились, а 21 февраля 1918 года добровольцы уже вошли в пределы Ставропольского края, имея своей ближайшей целью село Лежанка, находившееся всего в 22 верстах от Егорлыцкой. За минувшие дни солнце немного подсушило дороги, и путь уже не выглядел столь тяжелым, как это было полторы недели назад. К тому же передышки и привалы, столь нужные людям и коням, стали следовать с заметной повторяемостью. Отдых оказался кстати. Стало известно, что в селе Лежанка стоят части 39-й пехотной дивизии, перешедшие на большевистскую службу, а значит, при столкновении с ними бой неизбежен. Вдоль колонны промчался генерал Марков с ординарцами к идущему впереди авангарду Офицерского полка. Вскоре по колонне авангарда передали приказание: «Ротные командиры, к командиру полка!» Полковники Плохинский, Лаврентьев, Кутепов, выйдя из строя колонны, направились к стоящим у обочины дороги Маркову и Тимановскому. За ними верхом подъехали полковники Миончинский и Кандырин, затем, молодцевато гарцуя, ротмистр Дудырев. Марков открыл совещание. Предчувствие скорого боя буквально витает в воздухе. Короткое совещание окончено, командиры расходятся и разъезжаются по ротам. Начинается выдвижение походных застав — пехотинцев Офицерского полка и кавалерийского дивизиона. Вскоре из 4-й роты Офицерского полка ее чины повзводно отправляются налево от дороги. Взвод 1-й роты отправляется вправо, на так называемый топографический гребень, вдоль которого пролегает путь колонны. От левой стороны проходящих частей за череду курганов рысью уходят кавалеристы Василия Сергеевича Гершельмана. Когда заставы удалились от колонны на расстояние одной версты, генерал Марков повел полк вперед форсированным маршем, и вскоре офицеры авангарда уже смогли разглядеть вдали верхушку сельской колокольни в Лежанке. Артиллерия красных попыталась остановить противника на марше. Над колонной один за другим появились белые облачка шрапнельных разрывов. Стрельба велась бегло, но толку от нее пока было немного — расстояние до добровольческих колонн еще слишком далеко. За артиллеристами ту же ошибку повторили и большевистские стрелки и пулеметчики. Расстояние до добровольцев, разворачивающихся в боевой порядок, около двух верст. Не снимая с ремней винтовки и даже не прибавляя шага, добровольческие роты идут на сближение. Расстояние между сторонами сокращается все быстрей, и вот уже слышен свист пуль, пролетающих мимо. Все виднее диспозиция противника. Впереди раскинулась полоса высохших камышей. За ними череда огородов, а чуть дальше — село, словно бы пригнувшееся при звуках стрельбы, едва видимые крыши домов, скрывающиеся друг за другом. Батарея полковника Миончинского открывает огонь, заставивший красных умерить стрельбу. Пока внимание красных отвлекает артиллерия, заставляя их скрываться в окопах, головные взводы 1-й роты добровольцев без потерь достигают линии камышей. Шквал огня, который красные обрушили на продолжающих наступать добровольцев, сметает верхушки камышей, над головами у остановившихся там офицеров. Командир взвода штабс-капитан Згривец, приказывает, не задерживаясь в камышах, продвигаться вперед. Однако неглубокий Егорлык имел неприятную особенность — его дно было покрыто вязким илом, и, хотя вода не доходила выше пояса, ноги офицеров оказывались затянутыми в ил выше колен. Все это замедляло продвижение цепей, а когда красные разглядели, что из камышей им угрожает смертельная опасность, они открыли беглый огонь. Когда расстояние до красных оставалось чуть менее десяти шагов, офицеры атаковали их позиции, ударив в штыковую. Паника охватила ряды красных. Они не ожидали такой решимости от людей, всего несколько минут назад вышедших из ледяной воды. Красные обратились в бегство. Офицеры, преследуя их, безжалостно работали штыками. Серые толпы защитников Лежанки пустились в сторону дороги, а по ней — в село. С высокого гребня, где сосредоточились части добровольцев, хорошо просматривалась вся местность. За рекой Средний Егорлык, на противоположном берегу которой лежит село, были видны все перемещения красных. Марков отдал приказ полковнику Тимановскому о молниеносной атаке моста 2-й Офицерской ротой. С двух сторон, слева и справа ее должны поддержать одновременные атаки 4-й, 3-й и 1-й рот, форсируя реку всеми возможными силами. Красные отступили. Внезапно, навстречу бегущим из камышей в село красным, появились двое верховых в… погонах. Один из них, в погонах прапорщика, кричит: «Товарищи, собирайтесь на Соборную гору! Кадеты штурмуют мост». Офицеры добровольцы ударили прицельным залпом. Прапорщик и другой всадник свалились на землю. Убитый прапорщик был впоследствии с почестями похоронен большевиками на сельском кладбище Лежанки. Вернувшись на Дон, чины Вооруженных сил Юга России с изумлением прочитали надпись на его могиле: «Барон, прапорщик Борис Николаевич Лисовский. Убит бандой Каледина 21 февраля 1918 года». Между тем преследование бегущих красноармейцев продолжалось. Взвод штабс-капитана Згривца разделился на две части: одна продолжила гнать убегавших в село красноармейцев, а другая повернула в сторону реки, выйдя в тыл оборонявшим мост пулеметчикам и стрелкам. В тот же момент Марков отдал приказ о штурме моста. 4-я и 3-я роты перешли реку вброд, по пояс утопая в ледяной воде, а сам генерал Марков бежал во главе головного взвода по дороге к селу. И вдруг остановился в недоумении, видя перед собой офицеров 1-й роты, ударивших минутами раньше в тыл оборонявшимся красным. «А вы откуда взялись?» — только и мог сказать Марков, не ожидая от своих офицеров такого удачного маневра. Офицеры сообщили генералу короткую предысторию, и Марков тут же распорядился продолжить преследование красных. В эту минуту к нему подошли переправившиеся офицеры 4-й и 3-й рот. «Продолжайте наступление, господа!» — отдал приказ Марков и, обернувшись, увидел, что офицеры 1-й роты собирают пленных. «Пленными не заниматься. Ни минуты задержки! Вперед!» — громко прокричал он, рукой указывая направление. Зазвучали выстрелы, раздались крики и стоны. Офицеры 1-й роты продолжали преследование. Чем дальше бежали офицеры, увлекшись преследованием красных, тем гуще становились ряды бежавших от них серых солдатских шинелей. Участник того, казалось, нескончаемого марафона вверх по дороге, ведущей на Соборную гору, где стояли батареи большевиков, писал, что красные «…бежали как куры перед автомобилем. Офицеры стреляли на бегу в упор, кололи…». Но вот преследователи и преследуемые наконец оказались на горе. Офицеры, увлекаемые вперед поручиком Успенским, атаковали батарею красных. Батарейная прислуга в ужасе разбежалась, у орудий остались лишь трое человек в офицерских погонах. Они подняли руки вверх, сдаваясь. Тем временем 3-я рота обходит село справа. У ветряных мельниц, где стояла батарея красных, теперь виднеется лишь брошенный снарядный ящик. Перед 2-й ротой, обходящей село слева, мелькают красные и в мгновение ока скрываются среди сельских домов. В обход села скачут конники Гершельмана и конные разведчики 1-й батареи. Лежанка захвачена добровольцами. В захвате села принимал участие и Юнкерский батальон, Корниловский ударный полк и Чехословацкий батальон. Марков остался недоволен, как его приказ был выполнен Технической ротой, наступавшей через мост, следом за Офицерским полком. Он считал, что его приказ «Бегом за полком через мост» должен был выполнен буквально. Чины Технической роты наступали перебежками. Продолжать дальнейшее преследование красных, разбегавшихся во все стороны из Лежанки, не было сил. Офицеры 4-й роты вновь собрали пленных. Подскакавший к ним Марков, недовольно закричал: «На кой черт вы их взяли?!» — и повернул к расположению 2-й роты, узнать, как обстоят дела в ней. Позади него — беглая стрельба. «Узнать, в чем дело!» — бросает он на ходу ординарцу, продолжая свой путь ко 2-й роте. Вскоре тот догоняет генерала с донесением: «Стрельба по вашему приказанию, Ваше Превосходительство!» Марков утвердительно кивает. На Соборной площади к нему подводят трех артиллерийских офицеров, захваченных в ходе атаки поручика Успенского. Видно, что генерал Марков находится вне себя от гнева, рассматривая бледные лица пленных. Он с презрением кричит командиру батареи: «Ты не капитан! Расстрелять!» Рядом оказывается подъехавший Корнилов, слышавший приказание Маркова. Он настроен более благодушно и «спасает» капитана своим возражением: «Сергей Леонидович! Офицер не может быть расстрелян без суда! — и, обращаясь к ординарцам, приказывает: — Предать суду!» Недовольный Марков отъезжает вместе с Верховным главнокомандующим, который пытается смягчить досаду своего генерала предложением поразмыслить о ряде текущих тактических задач. Но чувство досады все же прорывается у Маркова, и он приказывает полковнику Бонину принять Техническую роту, сместив ее прежнего командира «за нерасторопность». Глава пятнадцатая Будни Добровольческой борьбы Потери Офицерского полка в коротком бою за Лежанку составили четыре убитых офицера из взвода поручика Кромма и нескольких раненых в ходе преследования. В тот же день в присутствии генералов Алексеева, Корнилова, Деникина и Маркова в сельской церкви состоялось отпевание убитых чинов Добровольческой армии. После того как тела были преданы земле, генерал Алексеев с увлажнившимися глазами произнес краткую речь, где, обращаясь ко всем присутствовавшим, сказал о первых жертвах похода и о неизбежности обреченности армии в целом. Его патетическую речь продолжил генерал Корнилов, кратко подведя итог многословию идеолога добровольчества: «Запомните, господа, где мы их похоронили: может быть, близкие будут искать эти одинокие могилы». На следующий день судили трех пленных артиллерийских офицеров. Так как их преступление, состоявшее в их службе у большевиков, было очевидным, их не оправдали, но, повинуясь соображениям офицерской кастовости, единодушно простили и даже ввели в части армии. Генерал Деникин записал несколько строк об этом эпизоде и привел еще один, весьма показательный, произошедший намного позже: «Мимо пленных через площадь проходили одна за другой добровольческие части. В глазах добровольцев — презрение и ненависть. Раздаются ругательства и угрозы. Лица пленных мертвенно бледны. Только близость штаба спасает их от расправы. Проходит генерал Алексеев. Он взволнованно и возмущенно упрекает пленных офицеров. И с его уст срывается тяжелое бранное слово… Оправдания обычны: „не знал о существовании Добровольческой армии“… „не вел стрельбы“… „заставили служить насильно, не выпускали“… „держали под надзором семью“… Полевой суд счел обвинения недоказанными. В сущности, не оправдал, а простил. Этот первый приговор был принят в армии спокойно, но вызвал двоякое отношение к себе… Помню, как в конце мая в бою под Гуляй-Борисовкой цепи полковника Кутепова, мой штаб и конвой подверглись жестокому артиллерийскому огню, направленному, очевидно, весьма искусной рукой. Иван Павлович (Романовский. — Авт.), попавши в створу многих очередей шрапнели, по обыкновению невозмутимо резонерствует: — Недурно ведет огонь, каналья, пожалуй, нашему Миончинскому не уступит… Через месяц при взятии Тихорецкой был захвачен в плен капитан — командир этой батареи. — Взяли насильно… хотел в Добровольческую армию… не удалось. Когда кто-то неожиданно напомнил капитану его блестящую стрельбу под Гуляй-Борисовкой, у него сорвался, вероятно, искренний ответ: — Профессиональная привычка… Итак, инертность, слабоволие, беспринципность, семья, „профессиональная привычка“ создавали понемногу прочные офицерские кадры Красной армии, подымавшие на добровольцев братоубийственную руку». …После суда чины Офицерского полка могли, наконец, отдохнуть. Жители Лежанки бежали накануне боя, напуганные рассказами большевиков о жестокостях, чинимых «кадетами». В течение всего дня 22 февраля 1918 года местные жители продолжали возвращаться в дома, находя их совершенно нетронутыми и неразграбленными. Еще больше их удивили бойцы армии, робко просящие продукты и незамедлительно за все расплачивающиеся сполна. В село не вернулись лишь молодые люди, во все времена, как черти ладана, боявшиеся мобилизации в Вооруженные силы, а также те из них, кто успел послужить у красных. 23 февраля 1918 года Добровольческая армия продолжила свой поход и скоро вошла в пределы Кубанской области. Чуть раньше других частей конный партизанский отряд Глазенапа выступил в направлении села Белая Глина, чтобы отвлечь на себя внимание красных от подлинного курса движения армии. Офицерский полк с 1-й батареей в этот раз замыкал шествие, двигаясь в арьергарде. Погода стояла солнечная, и дороги были хорошо просохшие, что неимоверно облегчало движение. Вдоль колонны Офицерского полка промчался строгий генерал Марков. Роты подобрались и быстро «взяли ногу», но от бдительного ока начальника не ускользнули некоторые детали. Подъехав к 4-й роте Офицерского полка, он громко крикнул: «Четвертая рота, что за строй?» Командир роты, ротмистр Дударев, не успел ответить, как вся рота хором произнесла: «Справа по три, Ваше Превосходительство!» Надобно заметить, что этот скорее кавалерийский строй был унаследован ротой от главной составляющей ее части — Ударного дивизиона кавалерийской дивизии. В ответ раздалась короткая реплика Маркова: «Я вам покажу! Пехота, а справа по три…» Но неотложные дела унесли буйного генерала вперед колонны, и рота проделала весь дальнейший поход в том же кавалерийском строю, именовавшемся «справа по три». Пройдя одним махом 12 верст, Добровольческая армия втянулась в кубанскую станицу Плоская и благодаря усилиям квартирьеров быстро разместилась там по квартирам. Кубанские казаки встречали добровольцев радушно и приветливо и страха перед пришедшей армией не испытывали. Все были вскоре накормлены, причем местные жители, все как один, отказывались брать деньги за угощение, лишь прося офицеров и кадетов поучаствовать в приготовлении обеда. Очевидец вспоминал: «Особенно пострадали куры; их приходилось ловить офицерам „по всем правилам военного искусства“ и не всегда удачно; особенно беспомощны были офицеры в „убийстве“ кур: казачки и казаки это проделывали с поразительной ловкостью и без всякого „оружия“»… Деникин упоминал об особенностях стратегического подхода идеологов Белого движения к поведению армии на казачьих территориях: «Казачество, если не теперь, то в будущем считалось нашей опорой. И поэтому Корнилов требовал особенно осторожного отношения к станицам и не применял реквизиций. Мера, психологически полезная для будущего, ставила в тупик органы снабжения. Мы просили крова, просили жизненных припасов — за дорогую плату, не могли достать ни за какую цену сапог и одежды, тогда еще в изобилии имевшихся в станицах, для босых и полуодетых добровольцев; не могли получить достаточного количества подвод… Условия неравные: завтра придут большевики и возьмут все — им отдадут даже последнее беспрекословно, с проклятиями в душе и с униженными поклонами. Скоро на этой почве началось прискорбное явление армейского быта — „самоснабжение“. Для устранения или, по крайней мере, смягчения его последствий командование вынуждено было перейти к приказам и платным реквизициям». В Технической роте полка царило особое оживление. Прапорщик Петр Эдуардович Шмидт, знаменитый своим сходством с Великим князем Николаем Николаевичем, полностью завладел вниманием казаков. Многочисленные разуверения чинов роты в том, что это не Его Высочество, не привели ни к каким результатам. Казаки оказывали роте особое почтение и хлебосольство, которое поневоле пришлось разделить всем чинам роты благодаря своему товарищу. Как-то к Шмидту подошел кубанский казачий офицер и тихо шепнул ему на ухо: «Ваше Императорское Высочество, а я вас узнал!» «Ну и молчи, дурак!» — также тихо отвечал тому Шмидт, успевший устать от знаков повышенного внимания. Приятно удивленный радушным приемом на Кубани, Корнилов попытался поговорить со стариками и местной администрацией на предмет вступления в его армию новых добровольцев из числа кубанских казаков, но встретил доброжелательное равнодушие. Однако полностью почувствовать разочарование в кубанцах Корнилову не довелось. Уже на следующий день, проходя станицу Незамаевскую, армия пополнила свои ряды добровольцами из числа кубанских казаков, составивших две сотни — конную и пешую. В течение нескольких последующих дней, то завязая в гатях, то снова легко маршируя по кубанским дорогам, армия продолжала свой путь на юго-запад. Генерал Марков казался вездесущим. То окриками помогал артиллеристам выкатывать завязшие орудия на твердый грунт, то во главе роты Офицерского полка сновал впереди армии, разведывая обстановку на железной дороге, командовал первой батареей, отогнавшей красный бронепоезд, повадившийся обстреливать колонну войск. «С ним не пропадем и везде пройдем!» — часто отзывались о Маркове офицеры. Нервный, злой, но работоспособный и талантливый, этот военачальник заслужил большое уважение со стороны офицерства. Генералы, находившиеся в армии, по-своему ценили своего деятельного коллегу, не ленившегося лично выкатывать орудия из грязи и отдавать непопулярные команды о расстреле пленных. Можно с уверенностью сказать, что Марков являлся воплощением духа армии, что именно такая пассионарная личность и была востребована на данном этапе антибольшевистского похода. Но восторженно принимать личность командира Офицерского полка были готовы далеко не все. Генерал Иван Павлович Романовский, по-иезуитски скрытный, недолюбливал своего бывшего однокашника, видел в нем «цепного пса самодержавия», готового на ненужные жертвы. Антон Иванович Деникин искренне восхищался кипучей энергией Маркова. Для Корнилова и Алексеева, вечно занятых переделом сфер деятельности и слишком вовлеченных в глобальную политику, Марков был удобен, как вполне самостоятельный исполнитель их стратегических замыслов, и они стремились поддержать его, не особенно часто докучая ему раздражающим его менторским отношением, чем порой злоупотреблял Романовский. Поход продолжался. Глава шестнадцатая Флотские добровольцы на судах и в бронепоездах Говоря о морских офицерах, участниках первого похода, нельзя не отметить значительный вклад тех, кто по призыву Донского атамана стал у истоков первого Белого флота и чьими усилиями была сформирована Донская флотилия. Прибывшим на Дон адмиралам Анатолию Алексеевичу Кононову, Семену Семеновичу Фабрицкому и капитану 1-го ранга, ставшему впоследствии контр-адмиралом, Ивану Ивановичу Степанову конечно же нашлось, чем заняться в рядах Донской армии и Вооруженных сил Юга России. Так, Анатолий Алексеевич Степанов, несмотря на свой возраст, организовал и возглавил экспедицию из Старочеркасска в Ростов для захвата судов у большевиков. Семен Семенович Фабрицкий, пройдя через обольщение службой у гетмана Скоропадского, продолжил свою карьеру начальником речного отряда Донской флотилии, а затем служил в рядах ВСЮР и Русской армии генерала Врангеля. Внеся свой посильный вклад в дело борьбы с красными, все они были благополучно эвакуированы из Крыма, а с оставлением белыми силами этого последнего рубежа обороны еще долго проживали в рассеянии, кто в Бельгии, кто в Югославии, кто во Франции. Национальные флоты, появившиеся после распада Российской империи то там, то здесь, требовали опытных командиров и управленцев, и зачастую высокие должности и выгодные условия службы привлекали многих русских морских офицеров, затмевая на время главную цель, ради которой боролась и погибала Добровольческая армия — сохранение единства России, ее территориальной целостности в прежних границах. Трудно судить тех людей, кто вместо целенаправленной борьбы с большевиками рос в чинах и помогал возрождать «самостийные» флоты, ибо косвенно часть новых «государств» все же находилась в состоянии войны с московской властью Троцкого и Ленина, и лучший тому пример — Дон. Еще в самом начале 1918 года инженер-механик Императорского русского флота лейтенант Анатолий Георгиевич Герасимов, оставшийся впоследствии в СССР и умерший на Дону в 1949 году, предложил генералу от кавалерии Краснову идею создания Донской флотилии, призванной в глазах атамана стать полноценным флотом его горячо любимой области Всевеликого Войска Донского. Генерал распорядился поставить во главе создаваемой флотилии капитана 1-го ранга Якова Ивановича Подгорного, таинственным образом погибшего уже после Второй мировой войны в Москве, в Лефортовской тюрьме МГБ во время следствия. Подгорный был назначен атаманом в помощь контр-адмиралу Ивану Анатольевичу Кононову, сыну адмирала Кононова, прибывшему с ним на Дон. Имевшиеся у донских казаков большие пароходы быстро оборудовались под военные нужды. Устанавливалась броня, на их борта ставили трехдюймовую артиллерию и станковые пулеметы. На некоторых судах устанавливались тяжелые морские шестидюймовые орудия. Попутно теми же орудиями моряки оснащали и бронепоезда Донской армии, часть из которых потом находилась и на вооружении Добровольческой армии. В последующих упорных боях с превосходящими силами противника особенно отличился «морской» бронепоезд «Адмирал Непенин» под командой капитана 2-го ранга Вячеслава Николаевича Маркова. В августе 1918 года этот бронированный поезд очень помог 2000 дроздовцев отбиваться от почти 30-тысячной армии командарма Сорокина у Армавира. После этого довольно скоро, 14 октября того же года, бронепоезд попал в ловушку на разъезде Базовая на Старополье, приготовленную ему красными подрывниками и артиллеристами. В ту пору поездом командовал морской офицер-артиллерист с линкора «Иоанн Златоуст» старший лейтенант Анатолий Дмитриевич Макаров. Его батарея дальнего боя долго сдерживала наступающего противника, не давая ему вплотную приблизиться к застывшему на путях бронепоезду, а когда снаряды иссякли, команда бронепоезда приняла свой последний бой с большевиками. В ходе жаркого боя был убит сам Макаров, его сослуживец по линкору лейтенант Николай Павлович Варгасов, двое мичманов — Николай Туцевич и Аркадий Николаевич Хрущев. Вместе с офицерами в том бою погиб и гардемарин старших классов Иван Завадовский. Пока часть команды удерживала рвущихся к бронепоезду большевиков, старший лейтенант Макаров приказал снять замки с орудий и, покинув бронепоезд, под прикрытием пробираться к линиям окопов добровольцев. Гардемарин Поплавский и кадет Гусев, под руководством старшего лейтенанта Николая Робертовича Вирена, успешно выполнили задание командира, с тяжелым сердцем покидая сражающийся бронепоезд. Но приказ есть приказ. Уход с орудийными замками, по существу, спас им жизни. Красные захватили бронепоезд и после короткой схватки внутри добили штыками остававшихся в живых защитников этой бронированной крепости. А рядом шел другой бой. Бронепоезд «Единая Россия» отбивался от осаждавших его красных. У его орудий стояли гардемарины и морские офицеры. Без устали били его пулеметы, закипая в ярости возраставшего сопротивления. Команда добровольцев, под плотным огнем красноармейцев, чудом растащила завалы на пути железной машины, и бронепоезд, отбиваясь из пулеметов и орудий, медленно тронулся прочь. Красные не решились преследовать уходивший от них состав, пустив вслед ему лишь несколько снарядов, легших рядом с железнодорожным полотном и не причинивших вреда бронепоезду. Морские экипажи бронепоездов не раз еще прославили себя смелыми и решительными действиями. В 1919 году при взятии Харькова отличились команды двух бронепоездов под началом своих славных офицеров. Бронепоездом «Дмитрий Донской» руководил капитан 2-го ранга Борис Николаевич Бушен, возглавивший впоследствии одноименный вспомогательный крейсер Каспийской флотилии, бронепоездом «Князь Пожарский» командовал капитан 1-го ранга Владимир Николаевич Потемкин. Морские офицеры, поступившие на службу Всевеликого Войска Донского, укомплектовавшие собой экипажи Донской флотилии, в 1919 году победоносно дошли до верховьев Дона и умелыми действиями своих артиллеристов не раз помогали казакам в боях с большевиками. Этой речной флотилией руководил контр-адмирал Семен Семенович Фабрицкий. Значение флота для Дона в то время было трудно переоценить. С разрешения донского правительства в Таганроге было создано первое Управление портами Азовского моря под началом генерал-лейтенанта Николая Николаевича Оглоблинского и Управление морской тяжелой артиллерии под руководством капитана 1-го ранга Якова Ивановича Подгорного. В таганрогском порту кипела работа по созданию Азовской флотилии. Руководил ее созданием капитан 2-го ранга Владимир Иванович Собецкий. Он подготовил Азовскую флотилию, вооружив ее суда 75- и 120-миллиметровыми орудиями, а после начавшегося весной 1919 года наступления большевиков на севере Дона перенес свою деятельность на создание новых флотилий, одной из которых стала Нижне-Днепровская. Глава семнадцатая Черноморско-Азовский кризис В июне 1919 года Собецкий стал во главе отряда судов Азовской флотилии, а с января 1920 года возглавил оборону Днепро-Бугского лимана. По мере того как менялась обстановка на фронте, Собецкого направляли то командовать отрядом Каркинитского залива, то 3-м отрядом судов Черноморского флота. Одним из помощников Собецкого был старший лейтенант Александр Михайлович Шестаков, в чьи обязанности входило формирование отрядов бронепоездов, танков и бронеавтомобилей, из числа тех, что ускоренными темпами производились для нужд Донской армии на соответствующих заводах в Ростове-на-Дону и Таганроге. В мае 1919 года бывшая Азовская флотилия была переименована в Днепровскую и перешла на Днепр, где в то время формировались новые флотилии — Верхне-, Средне- и Нижне-Днепровская, командовали которыми капитаны 1-го ранга Сергей Владимирович Лукомский, Григорий Иванович Бутаков и сам Собецкий. Необходимость в последующей переброске Собецкого на Черное море объяснялась несравнимо более тяжелыми условиями борьбы с большевиками, так как любая инициатива национальных сил по установлению стабильной власти в регионе встречалась в штыки не только германским оккупационным командованием, но часто саботировалась силами держав Антанты, также не стремившихся к политическому равновесию в регионе. Обе противоборствующие стороны устраивала дестабилизация на черноморском побережье России, порой казалось, что, на первый взгляд, дружественные англо-французские представители стараются как можно сильнее расшатать гражданское спокойствие на Юге России, иногда даже путем тайного взаимодействия с законспирированными большевистскими агентами. Их разрушительная работа существенно подрывала тылы Вооруженных сил Юга России, расходовала людские и материальные ресурсы и, в конечном счете, неоднократно ставила под угрозу безопасность белого тыла. Не добавили спокойствия русским Добровольческим силам и сепаратные переговоры украинской Рады с германским командованием. Немедленно после заключения между ними договора германские войска стали занимать украинские территории, быстро добрались до полуострова Крым, и 4 мая 1918 года на русских судах, стоявших на рейде в Севастопольской бухте, поднялись германские флаги. Вся 2-я бригада линейных кораблей под командованием вице-адмирала Андрея Георгиевича Покровского, несколько подводных лодок и быстроходных катеров, при попустительстве «независимых» украинских политиков, оказались во власти немцев. Сам Покровский, бывший начальником обороны северо-западной части Черного моря, ненадолго поступил на службу в «гетманский флот». Видимо, испытывая чувство неловкости за эту минутную слабость, Андрей Георгиевич все же нашел в себе силы вернуться на службу во ВСЮР, где потом разрабатывал план десантной операции по захвату Петрограда со стороны Финского залива вместе с рядом морских офицеров бывшего Балтийского флота. Вскоре Покровского арестовали большевики, но ему чудом удалось бежать из-под ареста, скрывшись на территории Болгарии, откуда начались его дальние странствия по государствам Западной Европы, приведшие его в конце концов в Египет, где адмирал с семьей и прожил остаток своей жизни в Каире. Оттуда он порой направлял статьи по теории боевых действий на море в редакцию парижского «Морского журнала». Желание Покровского весной 1918 года быть вне жесткого политического конфликта между Германией, большевиками и руководством императорского Черноморского флота заставило его сделать свой выбор в пользу службы гетману Скоропадскому. Переход адмирала в «нейтральное» положение не утихомирил закипающие страсти. Прибывший в Новороссийск большевистский представитель Морского комиссариата Федор Раскольников был настроен решительно: русский флот в акватории Черного моря — собственность красных, и в случае, если германцы будут настаивать на передаче им судов, большевики не остановятся перед затоплением флота. Противодействовать Раскольникову было некому. Адмирал Покровский «умыл руки». Старшие офицеры флота негодовали. Сама мысль о передаче флота германцам, равно как и о его потоплении, казалась им верхом кощунства. Однако Раскольников, связанный обязательствами перед «центральной» властью, если и не горел желанием отдавать флот противнику, то отказаться от плана уничтожения кораблей не желал. Зная настроения в среде морских офицеров, он опасался усиления Белого движения на море. Кроме того, ему был хорошо памятен увод адмиралом Щастным флота из-под носа у германцев в Кронштадт в марте того же года. Та блистательная операция напугала правительство Ленина — Троцкого до такой степени, что смелый и решительный адмирал был расстрелян. Расстрелян, видимо, за то, что сохранил России ее корабли. Идею Раскольникова о затоплении флота поддерживал и либеральный командир миноносца «Керчь» старший лейтенант Владимир Андреевич Кукель. Он настойчиво проводил мысль о том, что стоит погубить флот в пику германцам, сделав это накануне истечения их ультиматума о возврате кораблей. Ему возражал старший по званию и многоопытный капитан 1-го ранга Александр Иванович Тихменев, командующий в то время Черноморским флотом. Тихменев ссылался на боевое настроение команд, их готовность предпринять длительный морской переход для того, чтобы спасти честь русского флота. Видя, что его оппонент все более проникается большевистским духом под влиянием общения с мичманом Раскольниковым, Александр Иванович не стал дожидаться гибели всего флота, уведя в Севастополь в ночь на 18 июня дредноут «Император Александр III» и миноносцы «Жуткий», «Дерзкий», «Беспокойный», «Жаркий», «Поспешный» вместе с транспортом «Троян». А утром хватившиеся исчезнувших кораблей красный комиссар Раскольников и его новый помощник старший лейтенант Кукель отдали приказ в срочном порядке начать топить корабли Черноморского флота, остававшиеся на рейде. На дно пошел дредноут «Императрица Екатерина II». Его судьбу разделили и восемь эсминцев — «Капитан-лейтенант Баранов», «Керчь», «Сметливый», «Стремительный», «Фидониси», «Гаджи-бей», «Пронзительный», «Калиакрия» и «Лейтенант Шестаков». В августе 1918 года, когда Добровольческая армия заняла Новороссийск, ее командование приняло решение о воссоздании русского флота. Комендантом порта был назначен капитан 2-го ранга Потемкин, который сразу же позаботился о том, чтобы собрать под своим началом лучших офицеров флота, различными путями пробравшихся на Юг России. Среди тех, кого он смог сразу же привлечь к работе, оказалось много офицеров Балтийского флота, а также те из них, кто начинал борьбу с большевиками на судах Донской флотилии. На этом фоне резко отрицательно выделялись те морские офицеры, которые служили в Севастополе или прибыли туда на кораблях под руководством Тихменева. Некоторые из этих людей предпочли под разными предлогами не участвовать в белой борьбе, открыто игнорируя призыв Потемкина вернуться в Новороссийск и встать в ряды Белого флота. Впрочем, оставаясь на севастопольском рейде, команды ряда судов подняли на них Андреевские флаги в знак протеста против притязаний германцев на русский флот. В конце ноября 1918 года на смену немцам, вынужденным оставить территорию Украины из-за разгоревшихся революционных событий в Германии, прибыли англичане и французы, союзники России в Первой мировой войне. Радость русских оказалась преждевременной. Английское командование потребовало поднять британские военные флаги и отправило на русские корабли свои команды. Глава восемнадцатая Большие надежды Прибытие союзников по Антанте в русские территориальные воды не оправдало надежд на получение Добровольческим командованием сколько-нибудь значимой помощи по организации национального флота, и даже наоборот — начало мешать усилиям флотского командования по формированию полноценных военно-морских соединений на Черном и Азовском морях. «Союзникам» претила сама мысль о том, что в зоне стратегических интересов их правительств может возникнуть независимая российская эскадра, способная повлиять на их амбициозные планы контроля над акваториями южных морей бывшей Российской империи. Особенную щепетильность здесь проявлял британский парламент, отдававший приказания морским силам Его Величества бдительно предупреждать попытки русских возродить флот в «непосредственной близости» от тщательно оберегаемой монополии контроля Босфора и Дарданелл. Вскоре после прибытия союзников в Севастополь они не только подняли свои флаги на всех исправных миноносцах, таким образом де факто зачисляя их в состав британской эскадры, но и физически захватили немногие русские корабли. Представители стран Антанты и иных иностранных сил поспешили разделить между собой имевшиеся российские суда. Миноносцы «Дерзкий» и «Счастливый» были взяты англичанами, «Беспокойный» и «Капитан Сакен» оказались в руках французов, как и Р-1 и Р-2. Итальянский флаг поднял «Зоркий», а греки получили «Звонкий». Склады порта подверглись буквально разграблению, и команды кораблей всех наций-союзников тащили оттуда без всякого разрешения все, что находили для себя полезным; в особенности в этом отличились греки с броненосца «Лемнос». Следом за тем всем русским судам было предписано покинуть Севастополь и двигаться под британскими флагами в турецкий порт Измир. Растерянные командиры и команды были вынуждены подчиниться, ибо приказ исходил от объединенного командования союзных армий. Верные союзническому долгу, корабли легли на курс, уходя вдаль от родных берегов. А в Новороссийске тем временем продолжалась работа по формированию кадров Белого флота. Попытки создать какие-либо морские силы, непосредственно подчиненные Добровольческой армии, были предприняты еще при занятии Ейска кубанскими казаками генерала Виктора Леонидовича Покровского 25 июля 1918 года. В порту ими был обнаружен неисправный крейсер, принадлежащий некогда пограничной страже под названием «Ястреб», а также несколько катеров и малых буксиров. Капитан 2-го ранга Григорий Федотович Дудкин был назначен командиром этого порта. Григорий Федотович хорошо знал Черноморские порты, будучи еще до октябрьского переворота постоянным членом Комиссии по наблюдению за постройкой кораблей в Черном море по подводной части. Он лично инспектировал ход работ по постройке новых подводных лодок на верфи в Николаеве. Морской штаб при Добровольческой армии немедленно подготовил распоряжение откомандировать в помощь к Дудкину в Ейск несколько морских офицеров. Позже последовало новое назначение. Начальником охраны побережья Азовского моря от Ростова на юг был определен капитан 1-го ранга Николай Николаевич Дмитриев. 2 августа 1918 года два буксира, укомплектованные морскими офицерами, вышли из Ейска, попутно высадив в Приморско-Ахтарской десант казаков. Кубанцы освободили от большевиков все морское побережье, вплоть до Таманского полуострова, где в то время хозяйничали германцы. Выход Добровольческой армии к морю не принес каких-либо положительных результатов, ибо все уцелевшие после потопления флота в Новороссийске корабли и коммерческие пароходы все равно находились у германцев. В Новороссийском порту остались лишь несколько малых судов, для выхода которых в море Добровольческому морскому штабу требовалось разрешение германского командования, с которым Главнокомандующий А. И. Деникин отказался иметь какие-либо сношения. И все же, несмотря на это, в Новороссийске было образовано Управление Военного порта, и туда стали прибывать морские офицеры, гардемарины и кадеты Морского корпуса. Командиром порта стал капитан 2-го ранга Владимир Николаевич Потемкин. Главной задачей командира порта стало оборудование морскими орудиями бронепоездов и подбор для них соответствующих морских команд. По его собственной инициативе сам Потемкин был впоследствии назначен командиром бронепоезда «Князь Пожарский», а на его место уже в январе 1919 года пришел контр-адмирал Александр Михайлович Клыков, после командовавший портом в Евпатории, а затем ставший начальником 3-го отряда судов Черноморского флота. При ставке Главнокомандующего в Екатеринодаре было организовано морское управление, временным начальником которого был поставлен капитан 1-го ранга Виктор Иванович Лебедев, а с декабря его заменил более опытный штабист вице-адмирал Александр Михайлович Герасимов, вышедший на эту должность из отставки, полученной в 1917 году. Помощником у него стал Лебедев. В Новороссийске группа офицеров-энтузиастов под руководством старшего лейтенанта Анатолия Петровича Ваксмута, бывшего командира парохода «Кубанец» Донской флотилии, получила предписание от вице-адмирала Александра Михайловича Герасимова. Предписание гласило: команде доверенных офицеров отправиться в Севастополь и под любым предлогом получить в распоряжение ВСЮР полноценный боевой корабль. Причины для этого шага были весьма существенные. Безуспешная попытка получить военное судно при посредстве самого Деникина, направлявшего некогда письмо адмиралу Василию Александровичу Канину, лишь придала задора упорному в достижении цели Ваксмуту. В Симферополе образовалось марионеточное крымское правительство, не признававшее генерала А. И. Деникина и претендовавшее на принадлежность ему всего, что находилось в Севастополе. Вице-адмирал Канин, которого Главнокомандующий генерал А. И. Деникин недавно назначил командующим Белым флотом, держался совершенно независимо от Екатеринодара и даже сформировал весьма многочисленный штаб. Под предлогом, что крымское правительство противится переводу кораблей в Новороссийск, а также забастовки рабочих на судоремонтном заводе, он не принимал никаких мер для восстановления кораблей. Союзники захватили все транспорты из бывших австрийских и немецких пароходов, но остальные, так же, как пароходы контролируемых правительством обществ, были в распоряжении Добровольческой армии. Однако частные судовладельцы, чтобы избежать всяких реквизиций и большевистской национализации, стремились вывести свои пароходы за проливы. Во избежание этого было опубликовано запрещение для пароходов покидать Черное море без разрешения. Французы иногда более или менее принудительно фрахтовали пароходы для своих нужд; некоторые большие пассажирские пароходы РОПиТ до конца Гражданской войны находились в их распоряжении и, в частности, были ими использованы для репатриации русских солдат и военнопленных из Франции. Но фрахтование пароходов и военных транспортов приносило Добровольческой армии валюту, которой она расплачивалась за покупки за границей самого необходимого. После ухода немцев первой военной перевозкой была отправка 29 ноября 1918 года на пароходе «Саратов» частей Добровольческой армии из Новороссийска в Керчь и Ялту. Анатолий Павлович Ваксмут, ясно понимавший сложившуюся ситуацию со странным саботажем Каниным приказов Главнокомандующего, горячо взялся за дело. Прибыв в Севастополь, в штаб Украинского флота, он пытался добиться приема у командующего украинским флотом контр-адмирала Николая Ивановича Черниловского-Сокол, но безуспешно. В течение двух недель делегация флота ВСЮР пыталась организовать переговоры, но гетманские адмиралы упорно избегали официальных встреч и уклонялись от переписки. Возрождение русского флота на Черном море даже в столь ничтожном виде, как один корабль, пугало гетманское правительство в Киеве, которому мерещилась в этом неизбежная потеря мнимой независимости. Осознав, что положительного ответа на просьбу командования ВСЮР им так и не добиться, Анатолий Ваксмут и его офицеры поспешили вернуться в Новороссийск. Дело завершилось тем, что ввиду бездействия адмирала В. А. Канина и его штаба приказом Главнокомандующего от 25 марта должность командующего несуществующего флота была упразднена. Вместо этого на должность «Главного командира судов и портов Черного моря» был назначен энергичный контр-адмирал М. П. Саблин, который 2 апреля прибыл в Севастополь. Но время было упущено, так как до эвакуации оставалось менее двух недель. По возвращении в Новороссийский порт старший лейтенант Ваксмут обратил внимание на стоявший там «бесхозный» ледокол с ободряющим названием «Полезный». Ваксмут доложил морскому министру о том, что переговоры успеха не имели, однако, дабы не откладывать создание Белого флота в долгий ящик, по его мнению, имело смысл «реквизировать» гражданское судно, которое он заметил, и вооружить его, положив тем самым начало новой флотилии. Получив одобрение, Ваксмут был направлен в подчинение старшему лейтенанту Сергею Ивановичу Медведеву, назначенному новым командиром ледокола. Стараниями молодых офицеров на ледокол были привезены с завода и установлены 75-мм орудия, и над его кормой ввысь взмыл Андреевский флаг. Анатолий Петрович Ваксмут был назначен старшим офицером «Полезного», а артиллерийским офицером на корабль прибыл лейтенант Балтийского флотского экипажа Сергей Яковлевич Ильвов. Это был испытанный участник 1-го Кубанского похода, который он прошел вместе со своим братом Борисом, тоже лейтенантом Балтийского флотского экипажа и его женой Зинаидой Валериановной Ильвовой, служившей в Морской роте Добровольческой армии сестрой милосердия. Штурманом на «Полезном» стал мичман Михаил Иванович Тихомиров. Судьба ледокола «Полезный» сложилась таким образом, что с первых же дней он как боевое судно принял участие в боевых операциях, курсируя у северо-западных берегов Азовского моря, от Геническа до Мариуполя, и прикрывая с моря боевые операции войск ВСЮР. Позже ледокол был выслан обеспечивать охрану Арабатской стрелки и позиций белых на Ак-Манае. На эти позиции к ледоколу несколько раз подходила подводная лодка «Тюлень» для оказания кратковременной помощи. Лодкой командовал капитан 2-го ранга Владимир Владимирович Погорецкий, бывший некогда русским морским агентом в Британии. Над лодкой, приходившей в надводном положении, развевался Андреевский флаг. Подводная лодка «Тюлень» была заложена 16 августа 1913 года, спущена на воду 19 октября 1913 года. Она успешно участвовала в Первой мировой войне на Черном море и по праву считалась одной из наиболее удачливых русских подводных лодок, что в немалой степени являлось заслугой ее командира, тогда старшего лейтенанта Михаила Александровича Китицына, отбывшего в 1918 году на крейсере «Орел» в Японию, а после принимавшего активное участие в борьбе с большевиками. Китицын ходил на кораблях Сибирской флотилии, и одно время даже заведовал гардемаринскими классами в должности начальника Морского училища во Владивостоке. Его подводная лодка по время войны захватила и потопила только в 1915 году пять парусников. В 1916 году от ее умелых действий пострадали 21 парусник и три парохода, в том числе хорошо вооруженный военный транспорт «Родосто» (6000 т). «Тюлень» привел его, несмотря на возникший на нем пожар, в качестве «приза» в Севастополь. Захват этого парохода является, пожалуй, единственным случаем в нашем флоте, когда подводная лодка после артиллерийского боя с судном противника не только вышла из него победителем, но и сумела привести его в свой порт. История этого небольшого сражения достойна для отдельного рассказа. Заканчивался четвертый день боевого дежурства подводной лодки «Тюлень» у турецких берегов на важной морской коммуникации противника Зонгулдак — Стамбул, по которой осуществлялась основная поставка угля из Зонгулдакского угольного бассейна. Лодка находилась в надводном положении недалеко от острова Кефкен, когда в 22 часа сигнальщик заметил большой пароход, шедший от Босфора вдоль турецкого берега. По сигналу боевой тревоги орудийные расчеты двух 75-мм пушек заняли свои места, и Китицын повел лодку вокруг Кефкена, чтобы опередить пароход, внезапно его атаковать и отжать от турецкого берега в море. Для экипажа «Тюленя» это была не первая артиллерийская стрельба по турецким судам, и всегда после первых же выстрелов турецкие команды покидали обреченное судно, которое затем пускалось на дно. Однако на сей раз так не произошло. В 22 часа 45 минут с лодки прозвучал первый выстрел, и сразу же в ответ с парохода грянули два орудия (как выяснилось потом, на «Родосто» были 88-мм и 57-мм пушки). Сгущавшаяся темнота, нервное напряжение и нехватка опыта не позволили противнику вести точный огонь. Он, не сумев разобрать силуэт русского корабля, по частоте выстрелов принял подводную лодку за эсминец. Прицелы его орудий были выставлены на 8–10 кабельтовых, в то время как фактически бой шел на дистанции 5–6 кабельтовых. Из 30 выпущенных с парохода снарядов ни один не причинил лодке повреждений. Зато огонь комендоров «Тюленя» был точным. В течение 50 минут с лодки было выпущено 46 снарядов, около 30 из которых попали в цель. Часть команды парохода со своим офицером сбежала на шлюпке. На пароходе вспыхнул пожар, но он выпустил дымовую завесу и упорно не желал сдаваться. Когда на подводной лодке осталось всего семь снарядов для носовой пушки, Китицын подвел лодку к «Родосто» и выпустил еще шесть снарядов по цели. Только после этого турецкий пароход стал парить и беззвучно остановился. Лодка подошла к пароходу и подняла из воды восемь человек из его команды. Призовая команда «Тюленя» в составе трех офицеров и около двадцати матросов перешла на «Родосто» и начала тушить пожары, поднимать пары и исправлять рулевое управление. К утру наши моряки повели сильно поврежденный и еще дымящийся «Родосто» под конвоем «Тюленя» к родным берегам. Вечером 31 сентября лодка и плененный пароход в сопровождении эсминца «Быстрый» благополучно пришли в Севастополь. За боевые успехи и героизм во время Первой мировой войны Михаил Александрович Китицын был награжден всеми русскими орденами и золотым Георгиевским оружием. Летом 1916 года все тот же «Тюлень» выполнил поручение командования, довольно необычное для подводных лодок Великой войны. Штаб Черноморского флота решил обновить карты Варны, что было поручено лейтенанту Китицыну. Это было крайне рискованное задание, ибо, как стало известно, вдоль побережья Болгарии германскими минными заградителями были поставлены мины. Однако обновить карты требовала обстановка, так как в штабе флота имелись только устаревшие и крупномасштабные карты Варны. Обсуждая предстоящую операцию, флаг-капитан оперативной части Михаил Иванович Смирнов сказал Китицыну, что приказа войти в гавань ему адмирал не даст. Китицын тут же решил именно так и сделать. Во время похода на «Тюлене» находился начальник разведки флота капитан 2-го ранга Алексей Аркадьевич Нищенков. В своих воспоминаниях в эмиграции Китицын не скрывал терзавших его тогда опасений. На совещании офицеров «Тюленя» было решено идти к берегам нейтральной Румынии, а потом следовать до Варны предполагаемым прибрежным фарватером, которым пользовались румынские и болгарские каботажники. К Варне лодка подошла благополучно, но у входа в гавань ей довелось испытать несколько неприятных минут, когда пришлось на перископной глубине пересечь каменную гряду, имея под килем всего несколько футов воды. Затем лодка стала медленно продвигаться по заливу, постоянно поднимая перископ. Штурман лодки мичман Виктор Эдуардович Краузе быстро засекал положение «Тюленя», а старший офицер лейтенант Александр Евграфович Маслов осматривал горизонт. Пока штурман наносил на карту курс лодки и ориентиры, Маслов, имевший дар рисования по памяти, зарисовывал виденное. Так прошел целый день. Ночью лодка отошла в открытое море и всплыла, чтобы зарядить аккумуляторы, а утром продолжила свою работу. На сей раз экипаж испытал небольшое потрясение, когда килем лодки обнаружил не нанесенную на карту мель. «Тюленю» пришлось буквально «ползти на брюхе». Однако задание штаба флота было выполнено, и Китицын вернулся в Севастополь с ценнейшей информацией. В 1917 году продолжился боевой путь «Тюленя», потопившего еще три парусника. 6 октября 1917 года «Тюлень» снова отличился. В 0.50 немного севернее Игнеады лодка заметила крупный пароход. Китицын снова зашел со стороны берега и с дистанции 12 кабельтовых приказал открыть огонь. Получив несколько попаданий, пароход «Махи» остановился. Китицын по радио запросил из Севастополя корабли для конвоирования приза и 7 октября передал трофей эсминцам «Счастливый» и «Зоркий». Участие в Гражданской войне началось для «Тюленя» с неудачи. 1 мая 1918 года лодка была захвачена в Севастополе германскими войсками, однако потом, перейдя на сторону Белого движения, она оказалась в составе Черноморской эскадры Вооруженных сил юга России. В 1920 году бывший капитан подводной лодки Китицын вместе со своими гардемаринами совершил еще одно плавание из Владивостока в Севастополь к генералу П. Н. Врангелю. В этом переходе ему снова пришлось проявить свой решительный характер. В Порт-Саиде оба корабля отряда Китицына были надолго задержаны английским командиром порта. Когда на них стали подходить к концу запасы провизии и угля, разрешения на выход с рейда все еще не было получено. Китицын заявил англичанам, что если в течение 36 часов на корабли не будут переданы вода, провизия, уголь и не будет разрешение на выход в море, то он выведет их в Суэц и затопит поперек канала. Через два часа англичане предоставили все необходимое для дальнейшего плавания. Следующим походом легендарного Китицына была эвакуация на кораблях из Крыма через Константинополь в Бизерту, а затем эмиграция в США, где в 1923 году в Нью-Йорке он возглавил «Общество бывших русских морских офицеров в Америке». Скончался М. А. Китицын в 1961 году в возрасте 76 лет. Глава девятнадцатая Борьба за Крым До того, как отправить какие-либо суда к крымским берегам, на базе в Новороссийске под руководством морских офицеров создавались новые команды и возрождался в буквальном смысле флот. Очевидец вспоминал: «В самой глубине громадной… бухты Новороссийска… стоят несколько невзрачных, не покрашенных, с обломанными реями, с заржавленными палубами наших судов. Это можно понять лишь по поднятым Андреевским флагам. Люди, находящиеся на них, не похожи ни на матросов, ни на офицеров: они в грязных, замасленных и покрытых сажей куртках, в военных рубашках защитного цвета, в студенческих тужурках — в чем угодно, и можно лишь по лицам их с трудом угадать, что это новые, „кадетские“ команды наших возрождающихся кораблей. Суда эти кажутся развалинами — столько на них навалено хлама и так они невзрачны рядом с громадными английскими транспортами и чистенькими военными судами. Стучат молотки, звенят наковальни, работа с раннего утра до поздней ночи кипит на них. И их там так немного, что сомневаешься даже, можно ли будет когда-нибудь создать из них хоть ничтожную боевую силу»[28]. Но именно из этих возрожденных судов, из упорного ежедневного труда постепенно возникал, как Феникс из пепла, Русский флот. Так был вызван к жизни и разграбленный большевиками и союзниками знаменитый эсминец «Жаркий». Этому кораблю суждено будет прославиться в битве с большевиками, а его командир, лейтенант Манштейн, успешно выведет судно в порт Бизерты. Но весной 1919 года эсминец представлял собой безнадежную развалину. Он был не покрашен, на его палубе и в машинном отделении царила мерзость запустения. Ржавчина потихоньку делала свое дело. Мачта «Жаркого» была безнадежно поломана, винты оборваны, бушприт разбит, а леерные стойки также варварски поломаны. На палубе большевики оставили массу железного хлама: разбитые шлюпки, тросы, бочки и порезанный брезент. Орудия с эсминца были предупредительно сняты и увезены в неизвестном направлении. Лейтенант Манштейн, бегло произведший осмотр судна, установил, что паровые котлы на нем оставались в рабочем состоянии. Машины были запущены до крайности и заржавели, но наличие некоторых запасных частей к ним могло бы существенно поправить дело: судно можно было попробовать запустить. Невзирая на трудности, молодые люди — студенты и учащиеся ремесленных училищ Новороссийска, — умудрились без помощи портовых кранов перенести на эсминец тяжелые машинные части, решили под руководством самого Манштнейна взяться за реанимацию корабля. Главные машины и котлы были разобраны, каждую часть их отчистили в керосине от ржавчины и грязи. В довершение всего, им удалось даже раздобыть одно трехдюймовое орудие. На палубе продолжались работы по установке и других орудий, найденных в городе. Студенты и гардемарины работали над проводкой электрической сети, шпаклевали борта, натягивали рангоут, выпрямляли стойки и одновременно ремонтировали шлюпки и моторный катер. Все работы проходили в отсутствие самых обыкновенных в мирной жизни, но редких в условиях Гражданской войны инструментов. Не хватало талей, ключей и отверток. Сообразительная молодежь, конечно, находила нетривиальные решения, но это занимало большое время. Частично ситуацию с дефицитом инструментария помог решить запасной автомобильный броневой дивизион ВСЮР, стоявший неподалеку от порта. Чины дивизиона не только одолжили морякам необходимые инструменты, но и пустили их на территорию своей мастерской. Много времени отнимала работа со вспомогательными механизмами, находившимися в состоянии крайней запущенности. Динамо-машины были сняты с другого корабля. Тратились огромные силы, а обеспечение питанием было неважным. За день работы команда утомлялась настолько, что возвращаться в город, проделывая пешком несколько верст, решались не все. По обыкновению после спуска флага наиболее энергичные члены команды собирались на баке и в лучах последней зари до наступления темноты пели задушевные русские песни, а с первыми звездами расходились спать. Вскоре последовали новые усилия по легализации «Жаркого» в качестве боевой единицы, сопровождаемые жаркими спорами в Морском штабе ВСЮР и тяжелыми поисками кредита на поддержание эсминца в рабочем состоянии. Наконец было найдено несколько тысяч рублей, чтобы обеспечить команду едой. Жить стало веселей. Команда с удвоенным энтузиазмом взялась за восстановление кают-компании и кормовых жилых помещений, изрядно разграбленных большевиками. Вместе с «Жарким» в порту заканчивалась работа над восстановлением эсминцев «Терец» и «Поспешный». Еще один, «Летчик», был отправлен на пробу. На «Жаркий» были подвезены снаряды для орудий, опробованы котлы, гудок и сирена. На эсминце, впервые за долгое время, начала пробуждаться жизнь… С визитом на корабле побывал и главнокомандующий А. И. Деникин, прибывший в Новороссийск. Свидетель встречи вспоминал: «Уже издалека мы увидели его автомобиль с георгиевским значком, быстро катящий к нашей пристани. За ним следовали несколько генералов и штабных офицеров. Команда, кто как был, в разорванных и грязных рабочих одеждах, была немедленно выстроена на шканцах и юте. Офицеры с командиром во главе стояли на фланге у сходни. Генерал Деникин приближался быстрой и уверенной походкой вместе с адмиралом Саблиным. Он был в защитной рубашке с двумя Георгиевскими крестами и знаком Кубанского похода. После рапорта в сопровождении командира и старшего офицера, поздоровавшись… Главнокомандующий обошел миноносец, осмотрел помещения, выслушал объяснения о морской артиллерии, о стрельбе минами, о ремонте машин и котлов, побеседовал с матросами и сошел на пристань. Обычный осмотр, каких бывает немало во всех воинских частях… оставил в нас неизгладимое впечатление. Какое-то бодрое чувство, приток новой энергии и силы воли наполнил каждого из нас, хотелось все сделать для этого человека, идти за ним куда угодно, умереть за него, таким он казался родным, близким и светлым, как сама наша Родина»[29]. Наступало удивительное время побед белых армий, обозначились крупные успехи на всех участках 1200-верстного фронта, и Белый флот устремлялся поддерживать сухопутные силы ВСЮР там, где это было особенно необходимо. В 1919 году на крымском побережье, за исключением «Тюленя», курсировал ледокол «Полезный», еще долго действуя в одиночку против большевистских сил на суше и море. Полагая, что для действий у мелководных крымских перешейков лучшего корабля в русском флоте не найти, старший лейтенант Алексей Алексеевич Остолопов, по собственной инициативе набрал команду для канонерской лодки К-15, стоявшей в Севастополе. 2 мая 1919 года она пришла в Ак-Манай. На ней прибыла и команда офицеров-добровольцев из Севастополя. Вооружение канонерской лодки составляли всего две шестидюймовые пушки «канэ», однако сам факт пополнения Белого флота еще на одно судно был важен. И никакая, даже самая малая помощь белой армии в то время не была лишней. Так, состоявший из одной подводной лодки, вооруженного ледокола и канонерки, и воевал Белый флот на Черном море. В конце марта Красная армия, заняв Украину, подошла к берегам Черного и Азовского морей и к крымским перешейкам. 3 апреля французское командование приняло решение эвакуировать Одессу, ввиду отказа многих французских частей воевать с большевиками и революционного движения на кораблях. Эвакуация была затруднена забастовкой русских моряков коммерческого флота, покинувших свои пароходы. Поэтому около двадцати различных судов, в том числе канонерские лодки «Донец» и «Кубанец», были выведены в близлежащий Тендровский залив и там оставлены на якорях. Адмирал Дмитрий Всеволодович Ненюков на яхте «Лукулл» ушел в Константинополь, туда же был отбуксирован транспорт-мастерская «Кронштадт». Всего было эвакуировано 112 различных судов, очевидно, считая и парусники. Ушли в Севастополь несколько тральщиков и транспорт «Шилка», на который перешли и частично заменили его команду собранные еще ранее на стоявшую в порту с неисправными машинами канонерскую лодку «Кубанец» воспитанники Морского корпуса. «Шилка» был транспортом Сибирской флотилии, посланным адмиралом A. B. Колчаком из Владивостока для связи с генералом А. И. Деникиным. С военным грузом он прибыл в Черное море еще в самом начале 1919 года. За несколько дней до эвакуации старший лейтенант Николай Николаевич Машуков с тральщиком «Ольга» и баржей, имея на борту отряд из 78 офицеров, прибыл на остров Березань, где были огромные склады снарядов и военных материалов бывшего Юго-Западного фронта. Офицерский отряд разоружил находившуюся на острове ненадежную караульную команду и приступил к погрузке снарядов. В течение недели на пришедшие корабли было погружено вручную около 50 000 трех- и шестидюймовых снарядов и некоторое количество минометов, после чего «Ольга» с баржей на буксире, минуя Севастополь, пришла в Новороссийск как раз в то время, когда Добровольческая армия уже явно ощущала недостаток боеприпасов. После ухода «Ольги» команда французского крейсера «Брюи» 12 апреля взорвала на острове батареи и уничтожила все склады. Сформированная в Одессе бригада добровольцев генерал-майора Николая Степановича Тимановского отошла в Бендеры и была интернирована румынами в Тульче. 27 марта 1919 года красные начали наступление на Мариуполь. После двухдневных боев с превосходящими силами и восстания в тылу рабочих заводов добровольцы отошли в порт и в ночь на 29 марта начали эвакуироваться морем. Бронепоезд «Вперед за Родину» пришлось оставить. С моря добровольцев поддерживал отряд французских кораблей в составе миноносцев «Юссар», «Ансень Анри», канонерской лодки «Ла Скарп» и яхты, которые для защиты порта высадили небольшой десант. 29 марта французы заключили с большевиками однодневное перемирие, благодаря которому эвакуация порта прошла спокойно. Пароходы с беженцами и войсками ушли в Керчь, а недостроенные минные транспорты «Грозный» и «Страж» и суда землечерпательного каравана были отведены в Ейск. В порту осталось два буксира, один из которых, под названием «Воля», на следующий день был захвачен миноносцем «Юссар» и при буксировке затонул. 31 марта 1919 года красные заняли Бердянск. В ночь на 29 марта для поддержки отряда добровольцев, защищавшего Арабатскую стрелку и состоявшего всего лишь из двух рот, одного эскадрона и двух орудий, к Геническу пришел уже упоминавшийся ледокол «Полезный» с капитаном 1-го ранга Николаем Николаевичем Дмитриевым на борту. 1 апреля «Полезный» встретил шедший под красным флагом «Ледокол № 4», который, после нескольких попаданий, имея тринадцать убитых, выбросился у Генического маяка на берег. В тот же день французский миноносец «Деортье» обстрелял генический вокзал, разгрузочную станцию красных войск, действовавших против Чонгара и Арабатской стрелки. Как известно, именно 24 марта из Севастополя в Азовское море вышел «Тюлень», с разрешением французского командования, которое требовалось на каждый выход этой подводной лодки. После захода в Феодосию и Керчь командир лодки связался со штабом генерала Александра Александровича Боровского в Симферополе. Генерал просил его уничтожить находившиеся в Геническе плавучие средства. 27 марта «Тюлень» вышел из Керчи, но после двухдневных попыток пройти между плотными ледяными полями был принужден вернуться. 2 апреля, на этот раз с помощью вооруженного в Керчи одной 75-мм пушкой буксира «Никола Пашич» «Тюлень» подошел к Геническу. Там на внешнем рейде уже стоял «Полезный». На следующий день «Тюлень», несмотря на лед, придвинулся ближе к берегу, обстреляв вокзал и порт, где от его снарядов был поврежден катер пограничной стражи «Коршун» и вспыхнул пожар на стоявших парусниках. Вечером, по просьбе начальника отряда на стрелке, «Тюлень» и «Деортье» обстреляли скопление большевистской пехоты и кавалерии перед Генической горкой. Всего за день «Тюлень» сделал 120 выстрелов из своих 75-мм орудий. С утра 5 апреля северный ветер вновь погнал ледяные поля, вследствие чего было нанесено повреждение рулевому устройству подводной лодки, что вынудило «Тюлень» 7 апреля вернуться в Керчь и там, в ремонтных доках, стать на исправление штуртроса и пополнения запасов. 6 апреля на позицию вернулся «Полезный» и 10 апреля к нему присоединился вооруженный в Керчи двумя 75-мм орудиями ветхий колесный пароход «Граф Игнатьев». После прорыва красными перекопских позиций они содействовали отходившим к Ак-Манаю частям белой армии. В течение этого времени со стороны мелководного Егорлыцкого залива оборону перекопских позиций поддерживал отряд капитана 1-го ранга Александра Дмитриевича Бубнова в составе малых английских мониторов и речной канонерской лодки К-15. Это была оборудованная в начале 1917 года для действий на Дунае паровая шаланда, по бортам которой навесили принадлежавшую какому-то броненосцу броню, установили броневую рубку, два 150-мм орудия под щитами (снятые, вероятно, при перевооружении «Кагула»), 75-мм зенитку, пулеметы, дальномер и прожектор. Таким образом, грозный для борьбы с берегом корабль оставался слабой машиной, не способной дать больше шести узлов хода. 17 июня 1919 года началось новое наступление Добровольческой армии в Донецком бассейне, угрожавшее сообщению большевиков Крыма с севером. На 18 июня было назначено наступление войск находившихся на Ак-Манайской позиции. В то же утро крейсер «Кагул» должен был высадить в тылу у красных у местечка Коктебель армейский десант, задачей которого был захват узла дорог, ведущих из Феодосии в глубь Крыма. Сам по себе крейсер, оборудованный по последнему слову военной техники, был мощной ударной силой. Еще в конце 1917 года на крейсере был закончен капитальный ремонт, и его котлы и машины находились в относительном порядке. Его артиллерия была модернизирована и состояла из четырнадцати 130-мм, двух 75-мм и двух 40-мм зенитных орудий британской системы «виккерс». В апреле 1919 года под командой капитана 2-го ранга Потапьева, перехитрив немцев и англичан, крейсер «Кагул» ушел из Севастополя в Новороссийск, где и влился в состав 1-го отряда судов Черноморского флота Добровольческой армии. С первых дней в составе Белого флота «Кагул» воевал, принимая участие в высадке морских десантов, обстрелах побережья, занятого противником. За отличные действия против большевиков в ноябре 1919-го года крейсер «Кагул» приказом по Добровольческой армии был переименован в честь героя Белого движения генерал-лейтенанта Л. Г. Корнилова и стал называться «Генерал Корнилов». Летом 1920 года крейсер «Генерал Корнилов» принимал участие в блокировании Днепро-Бугского лимана, высадке десанта на Кинбурнскую косу и на остров Березань. Периодически вел обстрел батарей крепости Очаков и Николаевского острова, названного позже большевиками «Первомайский». Красные моряки на очаковских батареях нередко проклинали всеми известными им ругательствами белогвардейский крейсер «Генерал Корнилов». Уже позже, в ноябре 1920 года, при эвакуации из Крыма Русской армии генерала Врангеля «Генерал Корнилов» перевез из Феодосии в Галлиполийский лагерь более трех тысяч человек. А пока его боевой путь лишь начинался. Теплой июньской ночью 1919 года крейсер принял на борт 160 человек при десяти пулеметах 52-го Виленского полка, под командой полковника Королькова. Рано утром крейсер в сопровождении английского миноносца подошел к Коктебелю и с помощью буксира «Дельфин» без сопротивления высадил десант, который быстро пошел вперед и занял поселок Насыпной. После этого «Кагул» с дистанции в 17 км сделал 20 выстрелов по селению Старый Крым, где находились большевистские резервы. Кроме того, установив телефонную связь с начальником десанта, командир крейсера по указанию с суши оказывал ему огневую поддержку. Тем временем десант соединился с прорвавшими фронт левофланговыми частями генерала A. A. Боровского. Наступление на перешейке было поддержано артиллерийским огнем: со стороны Черного моря — «Мальборо» и другими английскими кораблями, со стороны Азовского моря — «Графом Игнатьевым» и мониторами. Ввиду прорыва фронта и угрозы на севере, красное командование решило эвакуировать Крым и, в частности, Севастополь, но отошедшие на Арабатскую стрелку части все же продолжали сопротивление, и находившиеся в Азовском море корабли оказали сильную поддержку наступавшим по стрелке добровольцам. Семь моторных катеров, вооруженных пулеметами, прошли в Сиваш, и 20 июня судовой десант, высаженный под прикрытием артиллерийского огня, взорвал железнодорожный путь у Геническа. На следующий день десантом был занят остров Бирючий. 22 июня 1919 года была проведена операция с целью занятия последнего находившегося в руках большевиков порта Геническ. По агентурным сведениям и наблюдениям с моря, береговых батарей у Геническа не было и в самом городе почти не оставалось большевистских войск, однако красные выставили заслоны по направлению к Бердянску. Согласно выработанному плану, в ночь на 18 июня 1919 года, при поддержке кораблей отряда капитана 1-го ранга Владимира Ивановича Собецкого, армейский десант силой в 500 человек, которым командовал генерал-майор Залесский, должен был высадиться северо-восточнее Геническа у деревни Юзкуя. Утром же 18 июня 1919 года паровая шхуна «Перикл» должна была высадить в самом порту сформированную для десанта морскую роту, численностью в 80 человек под командой капитана 2-го ранга Медведева. Два английских миноносца, по замыслу операции, должны были поддержать «Перикл» с воды. Ночью, после обстрела Юзкуя канонерской лодкой К-15, два болиндера высадили десант, который, встретив сильное сопротивление противника, так и не смог продвинуться вперед. Утром, под прикрытием редких выстрелов английских миноносцев, «Перикл» все же вошел в канал и начал высадку. В это время, совершенно незамеченный из-за проливного дождя, оказавшийся неподалеку от вокзала в Геническе бронепоезд большевиков подошел на близкое расстояние и открыл по «Периклу» беглый огонь из своих орудий и пулеметов. Капитан 2-го ранга Медведев был убит шальной пулей, а «Перикл», пытаясь отойти, сел на мель. От обстрела бронепоезда погибли также лейтенант Василий Михайлович Ёлкин, мичман Цепровский и кадет Морского корпуса Борейша. Часть людей попрыгала за борт, и два гардемарина достигли вплавь английского миноносца, кроме того, еще девять человек были спасены. Большая часть отряда, которая успела высадиться, в надежде на подход десанта из Юзкуя двинулась к центру города, но на главной площади была окружена красноармейцами и принуждена была сложить оружие. По сведениям большевистских историков, всего тогда красные взяли в плен 87 человек, включая в это число команду «Перикла». Можно лишь удивляться, по какой причине в боевую операцию был послан безоружный пароход, а не канонерская лодка, и почему при планировании десанта опирались на сведения об отсутствии в Геническе артиллерии, которая, как это и вышло, могла прибыть туда в короткие сроки. Десант у Юзкуя к вечеру был взят обратно на корабли. В течение этого дня «Граф Игнатьев», вооруженные буксиры «Гидра» и «Ольга Мефенити» поддерживали артиллерийским огнем наступавшие вдоль Арабатской стрелки части. В конечном результате Геническ был занят Добровольческой армией лишь 6 июля 1919 года, причем «Граф Игнатьев» содействовал взятию городка с моря. С того дня все побережье Азовского моря оказалось в руках Добровольческой армии. В августе 1919 года белыми войсками был освобожден Херсон. Большевики, численность которых доходила до пяти тысяч человек, бежали от быстрой атаки 120 офицеров Симферопольского офицерского пехотного полка. Атака была поддержана тяжелыми орудиями «К-17» и «Георгий». На помощь им уже двигался «Жаркий». С кораблей был высажен десант, опрокинувший красные заслоны. Хотя большевистские учреждения в городе были уже эвакуированы, некоторое имущество еще продолжало вывозиться красными под прикрытием боевого охранения. Большевики ожидали наступления, но не ждали, что оно произойдет так скоро. Высадившиеся на берег офицеры начали преследовать побежавших красноармейцев. Со стороны станции слышалась канонада. Два бронепоезда открыли огонь, чтобы прикрыть отступление своей пехоты, но белые уже рассредоточились по улицам Херсона, и орудия большевиков не причинили им вреда. Немного погодя из соседнего селения Алешки подошла белогвардейская рота Виленского полка. Положение десанта укрепилось. Остатки красных частей бежали по железной дороге, оставляя городские окраины. Морской офицер так вспоминал этот победный день: «У самой пристани на песке лежат трупы. Это расстрелянные члены Чрезвычайки, которые не успели бежать: четыре еврея и один бывший офицер. На „Георгии“ в трюме находятся около двадцати арестованных — захваченные советские деятели, из которых некоторые обвиняются в стрельбе по нашим войскам из окон, почти исключительно евреи. На палубе стоит усиленный караул, арестованные ждут полевого суда… Вообще в городе спокойно, царит праздничное настроение, многие дома убраны национальными флагами. Трудно понять, что переживало население. Оно как будто еще не очнулось после долгого кошмара и не вполне осознает, что случилось. Почтенные люди не могут с нами говорить без слез умиления, были случаи, когда при приближении добровольцев женщины и мужчины бросались навстречу из домов и покрывали загоревшие и пыльные лица и руки поцелуями»[30]. Как с точки зрения современного читателя объяснить это проявление крайней эмоциональности населения? Ведь вроде бы не чужеземная армия удерживала до сей поры Херсон, не средневековые монголы, не безжалостные германцы… Ответ можно легко найти у того же мемуариста. Оказалось, что соотечественники сумели превзойти по жестокости иноземцев. Большевики, во имя химерической идеи «мирового пожара», превратили цветущий город в кладбище. «Как страшное напоминание о только что минувшем, в подвалах чрезвычайки и во многих других местах откапывают все новые трупы растерзанных, обезображенных, замученных ею. В последнюю ночь большевиками „выведено в расход“ 130 человек, а всего здесь убито 600. Были найдены бесконечные списки новых, обреченных на муку и смерть жертв… В саду были зарыты по горло в землю с проколотыми глазами, обрезанными ушами и носами, с обезображенными ртами заложники. Их было двадцать человек — самые именитые и популярные граждане города… Они пробыли восемь часов в земле, и только уходя, большевики (по словам жителей, палачами чрезвычайки были почти исключительно… китайцы) обезобразили их, мучили и закололи штыками… Это было одно из тех ужасных мест, которые густой кровавой сетью покрыли все лицо Земли Русской, покрыли ее, родимую, слезами и муками и превратили ее неисчислимые богатства в голодную смертельную пустыню»[31]. К этим горьким словам мало что можно прибавить. Примечания:2 Карташов А. В. Воссоздание Святой Руси. Париж, 1956. 3 Савин И. И. Моему внуку // Только одна жизнь. 1922–1927. Нью-Йорк, 1988. 24 Лидзарь В. А. Варфоломеева ночь в Севастополе 27 февраля 1918 года // Морской сборник Вып. XI. № 4. Бизерта, 1922. 25 Лидзарь В. А. Варфоломеева ночь в Севастополе 27 февраля 1918 года. 26 Лидзарь В. А. Варфоломеева ночь в Севастополе 27 февраля 1918 года. 27 Кадесников H. З. Краткий очерк Белой борьбы под Андреевским флагом на суше, на морях, озерах и реках России в 1917–1922 годах. М.: Центрполиграф, 2002. С.15. 28 Терещенко С. К. За честь Родины // Морской сборник. Выл. XXV. № 7–8. Бизерта, 1923. 29 Терещенко С. К. За честь Родины // Морской сборник. Вып. XXV. № 7–8. Бизерта, 1923. 30 Терещенко С. К. За честь Родины. Морской сборник. В. XXVI. № 9–10. Бизерта, 1923. 31 Терещенко С. К. За честь Родины. Морской сборник. В. XXVI. № 9–10. Бизерта, 1923. |
|
||