Л. А. Краснопольский

Освобождение Новониколаевска от белых

Л. А. КРАСНОПОЛЬСКИЙ — бывший военный комиссар 4-й Вяземской артиллерийской батареи 27-й Омской стрелковой дивизии 5-й Красной Армии. Участвовал в освобождении Сибири (в том числе Новониколаевска) от колчаковцев и интервентов в 1919–1920 гг. В настоящее время пенсионер.

Падение Омска в ноябре 1919 года приближало конец колчаковской авантюре. Нам, бойцам 5-й Красной Армии, было ясно, что белогвардейщине в Сибири долго не протянуть. Но мы также понимали, что и смертельно раненный зверь может больно кусаться.

Мне, как военному комиссару 4-й Вяземской батареи 27-й Омской дивизии, приходилось часто разговаривать с бойцами, и, помнится, впечатление от этих бесед оставалось всегда одно: люди рвутся вперед, уверенные в окончательной победе. В батарее еще оставалось много ветеранов, которые хорошо помнили тяжелые бои в междуречье Тобола и Ишима весной 1919 года.

Красноармейцы знали обстановку на фронте не только на своем участке, но и у соседей. В курсе событий нас держали армейские газеты «Красный стрелок», а также «Солдатский вестник».

27-я Омская дивизия наступала вдоль Сибирской железной дороги прямо на Новосибирск (Новониколаевск), слева от нас на Томск продвигалась 30-я Иркутская дивизия, справа — 35-я Сибирская. Это были вполне надежные соседи, испытанные уже в совместных боях. 35-й дивизией командовал бывший командир одной из наших бригад К. А. Нейман, а 30-й — А. Я. Лапин, бывший командир нашей бригады, 26-й Златоустовской дивизии. Нейман воевал с нами от самой Казани, был отважным, инициативным командиром. Он принимал участие в освобождении Уфы зимой 1918 г. и Златоуста — летом 1919 г. Лапина мы знали по челябинским боям, его 3-я бригада не раз нас выручала. Пожалуй, это был самый молодой начальник дивизии — ему тогда едва исполнилось 20 лет. В 30-й дивизии служил тогда бывший каргапольский драгун, а ныне маршал Советского Союза К. К. Рокоссовский.

Наш командный состав был также известен каждому бойцу. О командире дивизии Блажевиче мы много слышали еще в 1918 году, когда он командовал лучшим в дивизии 242-м Волжским полком, а затем — 3-й бригадой. Будучи помощником начальника дивизии, Блажевич организовывал переход через Урал, принимал участие в освобождении Омска. Бывший подполковник царской армии, он с первых дней революции безоговорочно встал на ее сторону и честно сражался за революцию. С виду несколько суровый, Блажевич обладал сильной волей и был популярен в массах своей справедливостью: «Тверд и справедлив, требователен и отзывчив», — говорили о нем бойцы.

Не меньшей любовью бойцов пользовался и комиссар дивизии старый партиец из подпольщиков А. П. Кучин, один из руководителей Уфимской большевистской организации, еще юношей участвовавший в революции 1905 года. Огромный опыт партийной работы, теснейшая связь с бойцами делали его авторитет среди красноармейцев непререкаемым.

Вот такие руководители вели бойцов трех наших дивизий на Новониколаевск. Нам пришлось преследовать остатки 2-й армии Войцеховского и 3-й армии Каппеля. Каппелевцев мы знали еще по Казани, а «войцеховчиков» — по Челябинску. До нас доходили слухи, что к Томску вышла 1-я армия Пепеляева. Всех этих «китов» колчаковского войска мне пришлось увидеть при любопытных обстоятельствах. Как-то мы заняли одно село недалеко от Татарска. Я с разведчиками батареи остановился на ночлег у церковного старосты. Как водится, отогревшись, сели чаевничать. На стене я заметил три лубочных портрета, подошел полюбопытствовать. Гляжу — в полной славе и во всех регалиях Каппель, Войцеховский и Пепеляев. Ну, посмотрел — и к столу. Но хозяина мое любопытство, видимо, встревожило. Он незаметно вылез из-за стола, подошел к стене, на которой висели портреты, прислонился к ней и начал потихоньку, по-за спиной, срывать генералов с гвоздиков. Этот нехитрый маневр заметил наш батарейный весельчак Петя Суздальцев.

— Папаша! Ты зачем там генералов трогаешь? Нехай на стенке повисят, мы их в Новониколаевске на фонарях повесим, как они наших вешали.

В районе Омска пришлось задержаться на несколько дней. Нам, артиллеристам, надо было ставить орудие на сани: на колесах по снегу двигаться стало уже невозможно. За это время белые успели оторваться от нас, и мы догнали их только 19 ноября. 3-я бригада шла с первой линии вдоль железной дороги, непрерывно преследуя белых.

На подходах к Татарску пришлось выдержать серьезный бой с белыми, которых поддерживали два бронепоезда. С одним из них померилась силами и наша Вяземская батарея. Мы заняли огневую позицию недалеко от железной дороги в перелеске. Голые ветки берез, конечно, были плохой маскировкой, но все же кое-как перелесок нас укрывал. Подход поезда был замечен издалека: его выдавал пар, отчетливо видный в сухом морозном воздухе.

Мы не открывали огня, желая подпустить белый бронепоезд поближе. Командир батареи Гордеев разделил огонь батареи: один взвод вел огонь по бронепоезду, другой — фугасными снарядами по железнодорожному полотну, сзади него. Этот маневр огнем принес хороший результат. Белый бронепоезд принял бой с нашим взводом. Но как только белые заметили, что другой взвод накрыл у них в тылу железнодорожное полотно, — бронепоезд пустился наутек: белые побоялись оказаться в ловушке, если бы нам удалось разбить рельсовый путь.

Татарск мы заняли без боя 23 ноября.

По нараставшему сопротивлению белых чувствовалось, что они попытаются нас остановить. А карта подсказывала место, где можно было ожидать серьезного столкновения. Командовавший тогда 3-й бригадой Р. И. Сокк еще в Калачинске, постукивая пальцем по карте, пророчил:

— Вот попомните мое слово: встретят нас колчаковцы где-нибудь у Барабинска огнем.

В самом деле, узкое дефиле между озером Чаны и Васюганьем представляло удобный рубеж для обороны. Здесь именно, на узком участке ст. Тебисская — Юрты Тебисские, и встретили нас 29 ноября колчаковцы. Белое командование стянуло сюда свежие силы — отборную егерскую дивизию и морскую пехоту. Эти части в основном были укомплектованы кулацкими сынками, а морская пехота — юнкерами и гардемаринами военно-морских училищ, сбежавшимися к Колчаку еще в 1918 году. Колчак берег «морскую гвардию» до последнего момента. «Последний момент» настал — и в бой пошли самые отпетые колчаковские головорезы. Дрались они отчаянно, понимая, что для них возврата назад уже нет.

Наши полки, шедшие в наступление на колчаковскую гвардию, отличались необыкновенным мужеством, твердой революционной дисциплиной. Полки 3-й бригады: 241-й крестьянский, в свое время сформированный на Волге из крестьянских партизанских отрядов и добровольцев — членов комитетов бедноты, 242-й Волжский и основном состоял из московских красногвардейцев Замоскворецкого района, 243-й Петроградский — из питерских печатников, этот полк у нас так и звали: «полк питерских печатников». Боевые традиции сражений на Волге, на Урале, под Челябинском были живы в этих полках.

Завязался горячий шестичасовой бой. Обычно колчаковцы редко принимали штыковой удар — показывали спину. Здесь они сами не раз ходили в штыки. В этом бою произошел редкий в боевой практике случай: нашей батарее привелось бить по боевой артиллерии прямой наводкой. Дело обстояло так. Лихой атакой петроградцы захватили Юрты Тебисские. Наша батарея, как обычно, сопровождала свою пехоту «огнем и полозьями» (мы уже успели поставить орудия на сани). Мы с командиром батареи, ткачом Иваном Гордеевым, прискакали на окраину деревни и обмерли: прямо перед нами стояла тоже вырвавшаяся вперед белая батарея и вела беглый огонь по наступавшим с запада цепям волжцев. Сломя голову, полетел наш разведчик к пушкам с приказанием немедленно, на полном ходу, выйти на окраину деревни. Мы не стали дожидаться подхода всех орудий. Как только показалась первая пушка, которую вел орудийный начальник, вяземский бараночник Ляхов, мы сразу же развернули орудие и открыли огонь прямой наводкой по белой батарее. Промахнуться было просто невозможно — и на белогвардейской батарее поднялась паника: номера начали разбегаться кто куда, рубили постромки, вскакивали на коней и удирали. А мы им вслед били и били. Разведчики не выдержали, поскакали на батарею, захватили несколько не успевших бежать беляков. Пленные рассказывали, что первым же снарядом был убит командир батареи и выведен из строя весь расчет правофлангового орудия. Огонь оказался настолько неожиданным, что на батарее поднялась паника, и ее захватила не пехота, а батарея же. Пехотинцы потом любовно подшучивали над нами:

— А мы и не знали, что вы тоже в атаку ходить умеете, думали, что вы только сметану по хатам кушаете…

В этом бою участвовал и комиссар нашего артиллерийского дивизиона латыш Барбар, появившийся на батарее в самый горячий момент. До своего ухода в дивизион он был комиссаром Вяземской батареи, и я именно от него принимал батарею в Петропавловске.

— Понимаешь, — говорил он мне, — не мог усидеть в штабе, ведь дерутся мои ребята, с ними шел от самой Казани…

Его присутствие подняло дух красноармейцев, и подчеркивало значение боя: раз сам комиссар дивизиона на батарее, значит, дело не шуточное.

У нас в батарее бойцы в подавляющем большинстве являлись старыми артиллеристами. Естественно, что захваченные у белых новенькие пушки вызвали самый живейший интерес. Но, к сожалению, они оказались английскими, с нарезом прицела в ярдах и незнакомыми по системе. Правда, мы быстро нашлись: заставили пленных, пока еще тех не отправили в штаб полка, показать нам хотя бы наскоро, что к чему. Помню, интерес вызвала упаковка снарядов: не в лотках, как у нас, а в плетенных из прутьев на каждый снаряд футлярах.

— Непрактично, — резюмировал общее впечатление орудийный техник.

Ожесточенность сопротивления белогвардейцев объяснялась не только специальным подбором личного состава частей, дравшихся у ст. Тебисской, дело было и в том, что у них в тылу — от ст. Каргата и до самого Новониколаевска стояли десятки эшелонов, застывших без топлива. 3-я бригада наступала вдоль железной дороги. Батарея двигалась по тракту, шедшему безотрывно от нее. Нескончаемая лента перемешанных между собой теплушек, платформ, товарных и классных вагонов — все это наглядно показывало развал колчаковского режима.

Вот платформы, груженные новенькими английскими пушками, на которых застыла еще заводская смазка. Дальше — вагон со снарядами, патронами, винтовками. Еще дальше украденные колчаковцами с уральских заводов станки. А там пошли вагоны с крупой, сахаром, мукой, готовым платьем, мехами, валенками, мебелью и колчаковскими деньгами…

Наблюдались и страшные вещи. Подъезжаю к распахнутой настежь теплушке, заглядываю: вокруг давно погасшей печки скрючились трупы целой семьи — закоченели от мороза.

Вот мчится навстречу наш разведчик, аж побелел с лица.

— Ты куда так торопишься?

— Товарищ военком, только я открыл дверь, а он как ударит меня по лицу…

— Кто он?

— Мертвец.

— Какой мертвец, говори толком…

Оказывается, вся теплушка набита трупами мертвых колчаковцев: куда собиралось колчаковское начальство увозить трупы, кто его знает. Открыл наш разведчик дверь, застывшая рука белого солдата высвободилась и стукнула бойца по лицу.

Но были случаи и комические. Подходим мы, кажется, к Чулыму. Вечерело. Видим, плетется по дороге крестьянин с огромным мешком за плечами. Увидел, что мы на конях, взмолился:

— Товарищи, дозвольте с вами подъехать, мне бы только вещички положить…

— Какие вещички?

— Да колчаковцы угнали меня в подводы, конь подох, так вот пешком иду домой, хомут там несу, седелку, кое-что из домашности…

— Валяй, клади.

Добрались до деревни, на отдых по знакомству завернули к этому попутчику. Втащил хозяин свой мешок в избу.

— Ну, кажи, хозяин, какой такой твой хомут? Что-то больно тяжелый…

Вытряхнул хозяин из мешка одну пачку: кажется, теплое белье. Развязал — солдатские набрюшники — такие стеганые куски фланели с завязками, которые Колчак выдавал своим солдатам, чтобы они не простужали животы, лежа на снегу в цепи. Тащит вторую связку — набрюшники. Третью - тоже набрюшники… Только на самом дне нашлась одна-единственная пара новеньких солдатских американских ботинок. Красноармейцы хохотали так, что пламя жировика колыхалось, а хозяин отчаянно ругался:

— Черт бы взял этих колчаковцев, десять верст эту дрянь тащил, умаялся…

— Не жадничай, хозяин, не тащи чужого.

Быстрыми темпами мы приблизились к Новониколаевску. Бои шли за железнодорожные станции и населенные пункты.

Стояла суровая сибирская зима с морозами, метелями и буранами. Хотя сибирские старожилы и говорили, что «зима нынче мягкая», но сибирский мороз есть мороз.

Командовавший тогда 5-й армией Г. X. Эйхе поставил задачу: 27-й дивизии 16 ноября овладеть Новониколаевском, 30-й выйти к ст. Пузыревой через Колывань, 35-й занять с. Медведское. Начальник дивизии И. Ф. Блажевич решил сократить эти сроки, чтобы не дать колчаковцам опомниться от тебисского разгрома. Способность дивизии к быстрым маршам уже проверялась не раз, кроме того, люди испытаны в боях, их командиры опытны в военном деле. Командир 3-й бригады Р. И. Сокк служил в дивизии с 1918 года, славился горячностью и дерзостью в бою. Командир 1-й бригады В. А. Степанов — человек большой отваги, настойчивый и упорный. Командир 2-й бригады И. Д. Гусев долгое время командовал у нас же полком и отличался невозмутимым хладнокровием.

В других полках имелись тоже замечательные люди. В 1-й бригаде были 235-й Невельский, 236-й Оршанский и 237-й Минский толки. Минский полк являлся по существу первым регулярным полком Красной Армии: он формировался прапорщиком-большевиком Ремневым еще летом 1917 года в минской тюрьме, куда Керенский сажал солдат-большевиков и сочувствующих им со всего Западного фронта. Освобожденные из тюрьмы 25 октября заключенные солдаты сразу же выступили как организованная боевая единица. Полк участвовал в ликвидации духонинской ставки в Могилеве, вел бои с гайдамаками в Киеве, бил белочехов в Пензе и Сызрани, под Казанью и на Урале. Во 2-ю бригаду входили 238-й Брянский, 239-й Курский и 240-й Тверской полки — полки, отбившие 10 сентября 1918 года Казань от белочехов и белогвардейцев. Между прочим, в период новониколаевской операции в 240-м Тверском полку у И. Н. Хабарова инструктором пулеметной команды служил теперешний Министр обороны СССР, Маршал Советского Союза Р. Я. Малиновский.

Обычно боевой порядок дивизии строился у нас на Восточном фронте так, что две бригады держались на линии фронта, а третья шла за ними в качестве дивизионного резерва. Такой же порядок соблюдался и в бригадах: два полка в первой линии, а третий в бригадном резерве. Так как бригады и полки «ходили» в резерве поочередно, то они могли передохнуть и «освежиться». Хуже приходилось нам, артиллеристам. Наши артиллерийские дивизионы оказались недоукомплектованными: вместо трех батарей в них находилось всего по две. Таким образом, отдыхать в резерве удавалось реже, чем пехоте. Когда же бригада шла в первой линии, батареи передавались от одного полка к другому и не имели возможности «перевести дух». Но это красноармейцев не смущало: бой так бой.

Во время крупных операций обычный порядок менялся — в переднюю линию выводились все три бригады. Участки бригад сокращались, а насыщенность их войсками увеличивалась — пробивная сила дивизии возрастала. Это позволяло нам создать в нужном месте необходимый перевес сил.

Так было и с новониколаевской операцией. До Новониколаевска оставалось 125 верст. Начальник дивизии Блажевич решил покрыть это расстояние в три дня, то есть делать в сутки по 40–45 верст. Такой темп движения был очень высоким. Теперь, конечно, когда вся армия у нас передвигается на автомашинах, пройти в сутки 40–50 километров не проблема. А тогда единственным средством передвижения служили солдатские ноги да «моторы в 1 HP», то есть безответные сибирские лошадки: невзрачные на вид, мохнатые, низкорослые, но чрезвычайно выносливые. Наш ветеринарный фельдшер вполне серьезно уверял, что у сибирских коней «двойное дыхание» — объем легких больше, чем у «расейских» лошадей. 3-й бригаде, с которой шла наша батарея, было приказано 13 декабря занять Новониколаевск; 1-й бригаде — выйти на линию Нижняя Ельцовка — Березовка, 2-й бригаде, шедшей в резерве, — выдвинуться левее и выйти на линию Жеребцово — Локтинская. Простой взгляд на карту раскрывает практический смысл приказа: для проведения такой крупной операции, как освобождение Новониколаевска, вводятся в дело все силы дивизии с тем, чтобы после ее завершения перейти снова к обычному порядку — две бригады в первой линии Нижняя Ельцовка — Локтинская, а наша 3-я бригада, которой приказывалось решать главную задачу, переходила в Новониколаевске в резерв.

В ночь на 11 декабря 3-я-бригада взяла ст. Дупленскую, захватив более 500 пленных, 20 пушек, более 30 паровозов и до 1000 вагонов. К Дупленской мы подошли ночью и начали с того, что открыли сильный артиллерийский огонь по поселку. Били шрапнелью на высоких разрывах, чтобы не вызвать в селе пожаров. В селе у колчаковцев началась паника. Пехота атаковала село, а конные разведчики всех трех полков бригады пошли на захват станции. Мы с командиром батареи увязались за разведчиками — на батарее вполне управлялся помощник командира старый фейерверкер конной артиллерии поляк Корженевский, опытный артиллерист. На станции горели подожженные отступающими колчаковцами эшелоны. Потрясающее зрелище представлял зажатый между двумя пылавшими эшелонами с обмундированием и сеном горевший колчаковский санитарный поезд: в нем горели и люди. Как выяснилось, поджег его колчаковский поп — духовник поезда.

Мы с командиром вскочили на перрон и наткнулись на любопытную сцену. Вид у нас обоих был внушительный: косматые папахи, барнаульские полушубки, шашки наголо, наганы, по паре гранат на поясе. А тут, на перроне, сидит на чемодане закутанная в платки женщина, а рядом — какая-то мужская фигура. Пригляделись — офицер: на плечах светлеют полоски погон.

— Бросай оружие! Айда в поселок, в крайнюю хату. Там явишься к коменданту полка.

А туда уже от станции брели понурые фигуры колчаковцев — без оружия и без конвоиров. Для них война была уже кончена.

И вот, бывают же в жизни случаи! Уже под Минусинском весной 1920 года я встретил в одном из полков нашей 2-й бригады этого самого взятого на Дупленской колчаковца в качестве командира взвода. Его после проверки в тыловых органах послали в дивизию заслуживать доверие боевой работой, что он и сделал уже на Западном фронте, воюя вместе с нами против белополяков.

На другой день, 12 ноября, бригада уже дралась на улицах Казакова, где действовал 243-й Петроградский полк Н. М. Уварова. Здесь тоже взяли несколько сот пленных и 3 пушки. Горячий бой разгорелся на ст. Коченево, где 242-й Волжский полк С. С. Вострецова встретился снова с колчаковскими егерями. Ожесточенные схватки кипели на улицах поселка. Нашей батарее, которую послали на поддержку пехоты, пришлось бить вдоль улицы прямой наводкой. Особенно трудно было взять вокзал, где засели белогвардейцы. Укрывшись за стенами, они били на выбор, а их пулеметы не давали подойти к зданию. Пришлось пустить в дело пушки, развалить угол здания — лишь тогда они начали выбегать с поднятыми руками. К утру 13 декабря в Коченево подтянулась резервная 2-я бригада и развернулась влево, на Крохалевское направление.

С рассветом 13 декабря вся дивизия двинулась вперед. К вечеру этого же дня 3-я бригада Сокка, совершив глубокий обход с северо-запада, вошла в город. Боевой пыл колчаковцев значительно остыл, и они оказывали слабое сопротивление. Правда, при встречах с нами вспыхивали короткие перестрелки, но скоро затихли: колчаковцы бросали оружие. Серьезную стычку пришлось иметь только батальону волжцев под командой Андерсона у железнодорожного моста, который белые пытались взорвать. Смелая атака волжцев спасла мост. Нам, артиллеристам, не пришлось даже и пострелять: мы просто въехали в город.

14 декабря Новосибирск стал снова советским. Больше 30 тысяч солдат и около 2 тысяч офицеров, штабы 2-й и 3-й колчаковских армий почти в полном составе остались в городе безоружными в качестве пленных. Захваченные нами трофеи трудно и подсчитать: более 200 орудий, в том числе вся тяжелая артиллерия Колчака, 2 бронепоезда, 5 броневиков, около 1000 пулеметов, более 50000 винтовок, 5 миллионов патронов и 3 миллиона снарядов. Были также захвачены все интендантские артиллерийские и инженерные склады фронта, огромное количество разного имущества. К большой радости, досталось нам и значительное количество медикаментов. Эти трофеи для нас представляли огромную ценность: начиналась эпидемия сыпного тифа, оставленная колчаковцами.

Характернейшую, прямо-таки символическую, сцену пришлось мне видеть на Новониколаевском железнодорожном узле. В распахнутой настежь теплушке, на целой горе ценных бумаг, высится фигура нашего красноармейца в валенках, полушубке, папахе и с винтовкой. Это — теплушка из эшелона с фондами колчаковского министерства финансов. Красноармеец, согнувшись, перебирает разноцветные акции и облигации — лианозовские, манташевские, волжско-камские: буквально миллионы попирает своими валенками!

— Ты что тут делаешь, товарищ?

— А вот гляжу, не попадется ли тут какой завалящей газетки на самокрутку.

Вот каков был символический финал крушения колчаковского режима: миллионные фонды в одну ночь превратились в груду разноцветных бумажек, не стоящих больше ни гроша.

В тот же день, 14 декабря, 1-я бригада нашей дивизии уже занимала линию Нижняя Ельцовка — Березовка, а 2-я — линию Жеребцово — Локтинская. 3-я бригада остановилась в Новониколаевске, выйдя в дивизионный резерв. Приказ начальника дивизии бойцы выполнили в точности и в срок.

Колчак и на этот раз успел удрать, предусмотрительно, как и в Омске, прихватив с собой эшелон с награбленным золотом. Как-никак, а 29 вагонов золота и 7 вагонов серебра представляли солидный капитал. Но Колчак ехал на восток уже навстречу своей гибели. В Иркутске его ждало восстание трудящихся, суд и расстрел.

Последнюю серьезную попытку сдержать наступление колчаковцы сделали на ст. Тайга. Они хотели прикрыть беспорядочное бегство колчаковского воинства и дать возможность остаткам разгромленной в Томске пепеляевской армии выйти на железнодорожную магистраль.

Здесь 1 и 2-й бригадам пришлось столкнуться с дивизией белополяков полковника Рымши и Боткинской дивизией из калпелевского корпуса. Эта дивизия, как и Ижевская, представляла в армии Колчака весьма своеобразное явление. Начало ее было положено на Боткинском заводе в 1918 году, когда эсерам удалось увлечь отсталую часть рабочих и поднять их на защиту Учредительного собрания. Дело в том, что Боткинские казенные заводы находились в несколько особом положении, рабочие обеспечивались лучше, чем на других уральских заводах. Многие из них имели крупные земельные наделы, сдававшиеся часто в аренду окрестным малоземельным крестьянам. Царская администрация, состоявшая почти целиком из бывших офицеров, старательно удаляла с заводов мало-мальски ненадежных в политическом отношении рабочих, заменяя их покорными и малосознательными людьми. За время войны кадровый состав рабочих сильно изменился — сюда нахлынули кулацкие сынки, спасавшиеся от мобилизации на фронт. Нельзя также забывать и того, что в момент восстания летом 1918 года большевики Боткинской партийной организации были почти поголовно мобилизованы в Красную Армию. Вот почему некоторая часть рабочих ушла к белым.

В ходе боев воткинское ядро дивизии таяло, но в нее вливались на пополнение колчаковские головорезы, запятнанные тяжкими преступлениями перед революцией. Уцелевшие в дивизии воткинцы тоже понимали, что за измену рабочему классу им не простят. Поэтому Боткинская дивизия дралась с отчаянием обреченных.

Бои за ст. Тайга (ст. Тайга Томской железной дороги, на территории Кемеровской области) длились два дня — 22 и 23 декабря — и носили ожесточенный характер. Руководил ими только что назначенный начальник нашей дивизии В. К. Путна — человек большой воли, широкой инициативы, недюжинного таланта. В дивизии его хорошо знали и как боевого командира славного 228-го Карельского полка.

Бои за Тайгу были горячие и упорные. Вспоминая о них, теперешний Министр обороны СССР Маршал Советского Союза, а тогда пулеметный инструктор 240-го Тверского полка, Р. Я. Малиновский говорит: «Жарковато было под станцией Тайга — там нам пришлось серьезно подраться».

Тайгу освободили 23 декабря, а 28 декабря дивизия заняла Мариинск (Мариинск входит в Кемеровскую область), в районе которого она и остановилась, будучи выведена в армейский резерв. Дальнейшее преследование колчаковцев было передано 30-й и 35-й дивизиям.

Преследуя колчаковцев, мы выполняли не только боевую работу. Приходилось попутно вести и большую политическую и организационную работу, помогать оформлению органов Советской власти на освобождаемой территории. Правда, мы, политработники боевых частей, поневоле ограничивались только митингами и беседами с крестьянами. Но комиссары тыловых частей и особенно политотдел дивизии, имевшие в своем распоряжении больше времени, брались за работу основательно: создавали сельские и волостные революционные комитеты, организовывали деревенскую бедноту, а кое-где и прямо проводили выборы в Совет.

В политотделе существовала так называемая «крестсекция» — крестьянская секция, главной задачей которой и было работать с населением. Правда, опыта не всегда хватало. Помню, когда мы уже свернули от Тайги к югу и фактически вышли из боя, на место стоянки нашей батареи приехал инструктор крестсекции. Собрал я крестьянский сход, открыл собрание и дал слово инструктору. Тот вытащил довольно большие печатные тезисы и от слова до слова прочел их крестьянам. Так как этот документ предназначался для политработников, то в нем содержались и методические указания. Инструктор читал все подряд, и у него получилось:

Если крестьяне будут спрашивать о земле, отвечать так-то…

Если крестьяне будут спрашивать о церкви, отвечать так-то…

Политотдел обильно снабжал нас такими тезисами — и своими, и армейскими, напечатанными в типографии и на пишущей машинке — на самые разнообразные темы. Политической работой в дивизии руководил ее военный комиссар А. П. Кучкин. Он прекрасно понимал значение печатного слова в агитации и пропаганде. Бывая в частях, он всегда расспрашивал, регулярно ли мы получаем литературу, как часто проводим «громкочтение газет», как используем присылаемые тезисы.

Был и еще один — чисто походный — способ политработы: передача наиболее важной политической информации из политотдела комиссару бригады, а от него комиссарам частей. Ночью, когда боевая работа связи ослабевала, начиналась информация о наших успехах на фронте, о боевых действиях на других фронтах, о наиболее важных фактах из жизни страны. Такая информация была, конечно, предельно короткой, но от этого ее действенность не уменьшалась.

Зимняя стоянка в районе Мариинска оказалась для нас очень тяжелой: в частях вспыхнула жесточайшая эпидемия сыпного тифа. Сыпнотифозные заболевания начались еще в Омске. Когда же мы перевалили за Обь — эпидемия разразилась со всей силой. Колчаковцы, отходя, бросали на произвол судьбы огромное число своих сыпнотифозных больных, не имевших сил двигаться. Помню, когда мы заняли Тайгу, я с командиром батареи зашел на вокзал, погреться чайком в буфете. На полу лежали тифозные больные вперемежку с уже умершими. Больные стонали, бредили, просили лить. Хоронить умерших просто было невозможно — их жгли. В Мариинске я видел такой страшный костер. Клали ряд бревен, потом ряд трупов, потом опять ряд бревен — и так до конца, обливали керосином и зажигали. Даже теперь вспомнить об этом страшно.

Тиф косил людей беспощадно. Однажды мне пришлось одновременно выполнять обязанности военного комиссара, командира и начальника хозяйственной части батареи, да еще с помощью ветеринарного фельдшера лечить больных красноармейцев: комбат, начхоз и лекпом в это время лежали в жесточайшем тифу. Эпидемию удалось остановить только к весне 1920 года, когда наша дивизия перешла в Минусинский уезд, где сразу получила крупное пополнение за счет молодых бойцов — не старше 35 лет — из партизанской армии Кравченко и Щетинкина. Восточный поход дивизии закончился. Тогда, сорок лет назад, мы не занимались глубоким анализом событий, не задумывались над тем, как и почему огромная хорошо вооруженная, отлично снабженная армия Колчака так быстро рассыпалась под нашими ударами. Думать об этом не приходилось — мы дрались. Сейчас причины стали для нас вполне ясны. Главной из них была высокая политическая сознательность наших бойцов, знавших, за что и почему они воюют. А высокую сознательность несла в красноармейскую массу наша Коммунистическая партия. Коммунистов у нас в дивизии по тем временам было много — более 600 человек. В нашей батарее партийная ячейка состояла из 11 бойцов и командиров — именно они являлись цементом, связывающим весь коллектив. Партия сделала Красную Армию непобедимой.

Коммунистическая партия создала неразрывный союз рабочих и трудящихся крестьян, который и сейчас является опорой Советского государства. На своем горьком опыте крестьяне тогда убедились в том, что только рабочий класс может защитить их от эксплуатации богачей. Весь трудовой народ поддерживал Красную Армию. Наша дивизия пришла в Новониколаевск сильно поредевшей — ее ряды пополнили трудящиеся города и крестьяне окрестных деревень, влившиеся к нам добровольно в ходе боевых действий.

Вот откуда росла мощь красных полков, разгромивших колчаковскую армию.