22 июня 1941 года советские РЛС обнаружили первый налет врага

Одной из загадок катастрофы Красной Армии 22 июня 1941 г., позволившей немцам дойти до стен Москвы, стал первый удар, нанесенный авиацией Германии.

До сих пор непонятно, какие города подверглись первому удару с воздуха на рассвете 22 июня 1941 г.

Наиболее часто называют Киев, Севастополь, Каунас, Минск. Киев, согласно военному варианту песни «Синий платочек», бомбили «22 июня ровно в 4 часа», чего никак быть не могло, ибо от границы до Киева не менее 500 км, и если немецкие самолеты перелетели ее ровно в 4.00, они никак не могли быть над Киевом ранее 5–6 часов утра. О бомбежке Киева 22 июня пишет в своих мемуарах Хрущев, сообщая, что от нее пострадал самолет в ангаре аэродрома, из чего следует, что бомбили не город, а аэродром.

Один мой знакомый, тогда курсант Киевского танкового училища, рассказывал, что 22 июня 1941 г. аэродром в Броварах бомбили во время завтрака в столовой, то есть между 9 и 10 часами утра. Он видел, как везли очень много раненых и объясняли, что бомба попала в столовую, где кроме авиаторов завтракали рабочие, занятые перестройкой аэродрома.

Первая бомбардировка Минска была осуществлена лишь 24 июня в 9.00 утра, хотя есть сообщение о бомбежке 23 июня.

Молотов, выступая в 12.15 с сообщением о начале войны, в числе подвергшихся бомбардировке городов назвал Житомир, Киев, Севастополь и Каунас.[60]

Черчилль в мемуарах написал, что от английского агента в немецком посольстве в Москве стало известно, что, получив утром 22 июня меморандум, которым Германия фактически объявляла войну СССР, Молотов сказал: «Ваши самолеты бомбили сегодня 10 беззащитных деревень». Если бы в первый налет бомбили города, речь шла бы о них. Это косвенно свидетельствует о том, что первому налету подверглись не города, а аэродромы, расположенные недалеко от городов, зачастую рядом с деревнями.

В 60-е годы стало известно, что таких аэродромов, подвергшихся немецкому нападению утром 22 июня 1941 г., было 66. В основном они находились вблизи границы, что позволило немецким самолетам сделать в это утро по нескольку вылетов и нанести тяжелейший урон советской авиации. Во время самых первых налетов удары наносились по нашим истребителям.

При осмыслении этих катастрофических потерь мне показалось странным, что существовавшая в те годы система ВНОС (воздушное наблюдение, оповещение, связь) приграничных округов в этот день не выполнила свои функции и не подала никакого сигнала о приближении армад немецких самолетов к советским границам. Неожиданный ракурс моим размышлениям на эту тему придал эпизод из книги Г. Куманева «Рядом со Сталиным», рассказанный ему П. К. Пономаренко, который в 1941 г. был первым секретарем ЦК КП Белоруссии, а затем начальником штаба партизанского движения СССР.

Он утверждал, что на рассвете 22 июня 1941 г. командующему ВВС ЗапОВО генерал-майору авиации, Герою Советского Союза И. И. Копецу стало известно, что через несколько минут немецкая авиация нанесет удар по аэродромам ЗапОВО, поэтому он отдал команду срочно поднять в воздух все способные летать самолеты и доложил об этом в Москву (видимо, и самому Пономаренко, откуда тот все и узнал).

Однако Москва дала строжайшую команду Копецу немедленно отменить приказ и приземлить самолеты, чтобы не «спровоцировать немцев на войну». Копец отменил свой приказ, советские самолеты сели на аэродромы, и в это время налетели немцы и уничтожили их большую часть. Копец застрелился [70, с. 141].

Следует отметить несколько важных деталей. Во-первых, Пономаренко – твердый сталинец, никогда от вождя не отрекался, поэтому наговорить на Сталина лишнего не мог. Во-вторых, Копец действительно застрелился 22 июня 1941 г. (хотя в справочнике «Герои Советского Союза» деликатно сообщается: «умер (!) 23 июня 1941 г.»).

Вызывал интерес сам факт получения информации K°-пецом об ударе немецкой авиации за несколько минут до его нанесения. Именно размышления на эту тему и дали единственно возможный ответ: информация об ударе за несколько минут до его начала могла поступить с постов ВНОС, если в их составе имелись радиолокационные станции (РЛС).

В опубликованном в Интернете общем перечне приказов Наркома обороны за 1941 г. упоминается приказ № 076, краткое содержание которого таково: «Введение на вооружение новых средств связи и радиопеленгации». Дата его в перечне не указана, но указано, что приказ № 070 был подписан наркомом 22 февраля 1941 г., а № 080 – 3 марта 1941 г. Значит, приказ о принятии на вооружение РККА РЛС ПВО был подписан в конце февраля 1941 г. (По другим сообщениям, это произошло еще раньше, и РЛС РУС-1 участвовала в боевых действиях уже во время Финской кампании в 1940 г.)

Мне удалось найти подтверждение своим предположениям. Оказалось, что на западной границе в то время постоянно дежурили 24 РЛС, в том числе 18 станций РУС-1 (сигнализирующей о самолете противника в момент пролета им радиолинии «передатчик – приемник») и 6 станций РУС-2,[61] обнаруживающих приближающиеся самолеты на расстоянии до 120 км. При скорости самолета 300 км/ч он мог быть обнаружен такой РЛС за 15–20 минут до подлета. Все совпадает.

Второй, даже более важный вопрос: почему руководство в Москве, действуя явно от имени Сталина, дало команду немедленно посадить поднятые в воздух советские самолеты?

Варианты ответов:

1. Действительно боялись «спровоцировать» немцев на удар. Но это маловероятно, ибо когда удар уже наносится, необходимо лишь защищаться или парировать его встречным ударом – ведь он уже спровоцирован.

2. В то время еще не знали, что уже существует почти фантастическое техническое средство – радиолокация, способное обнаруживать самолеты врага за сотни километров, да еще в темное время суток, или не верили в такую возможность. (Есть воспоминания о том, как операторы первых РЛС открывали дверь кабины, чтобы в подтверждение реальности существования самолета, появившегося в виде отметки на индикаторе, услышать «вживую» гул его моторов.)

Это тоже маловероятно, так как если об РЛС знал региональный руководитель ВВС Копец, то в Центре-то уж тем более. Я располагаю свидетельством моего коллеги Л. И. Гнездилова, работавшего в начале 50-х годов в НИИ-17, в отделе, которым руководил главный конструктор РЛС РУС-2 «Пегматит» А. Б. Слепушкин. Так вот однажды Слепушкин рассказывал своим сотрудниками, как демонстрировал перед войной свою РЛС в Кремле – установил ее в центре Ивановской площади и показывал отражение от «местников», в частности показал «дом на Набережной», кинотеатр «Ударник» и т. п. руководителям партии, государства и армии во главе со Сталиным.

3. Сознательно провоцировали немцев на нанесение ими первого удара, что сразу делало Германию агрессором, а Россию – жертвой, с целью объединения со всеми другими государствами, воюющими с Германией.

Как ни странно, в последнее время ряд историков, журналистов и даже военных вполне серьезно доказывают, что все было именно так, и, как ни странно, считают свою версию вполне правдоподобной.

Я категорически с этим не согласен. Этот вариант, на мой взгляд, напоминает старую байку: «Выколю себе глаз – пусть у моей тещи-гадины будет зять кривой».

4. Ответ, который кажется мне единственно возможным: немецкие самолеты 22 июня летели через германо-советскую границу по договоренности между Гитлером и Сталиным. Возможно, они еще с 20 июня начали пересекать границу и приземляться на советских приграничных аэродромах для последующей переброски далее, к южным границам СССР, а затем – в Турцию, Иран, Ирак, к нефтяным полям, откуда снабжалась нефтью средиземноморская эскадра Англии.

Не исключено, что советские самолеты тоже перелетали в это время государственную границу и приземлялись на территории Германии, а также оккупированных ею Польши, Чехословакии и Франции, осуществляя переброску к Северному морю. Недаром ветераны – участники Великой Отечественной войны, находившиеся в тот период в 50–80 км от западной границы, отмечают, что в последние перед войной дни над ними в сторону границы пролетали наши самолеты (а уж где они приземлялись – по ту или эту ее сторону – они не видели). Может быть, еще и поэтому новые аэродромы строили возле самой границы, чтобы с земли нельзя было понять, где приземляются наши самолеты, летящие к границе.

В своих воспоминаниях А. И. Микоян с изумлением говорит о запрете вождя обстреливать пролетающие немецкие самолеты утром 22 июня 1941 г. [82].

Косвенно мою версию подтверждает и маршал Советского Союза К. А. Мерецков, сообщая в своих мемуарах, что перед войной Сталин поручил ему провести инспектирование приграничных округов, в первую очередь авиации ЗапОВО.

Мерецков пишет:

Я немедленно вылетел в Западный особый военный округ. Шло последнее предвоенное воскресенье (то есть 15 июня 1941 г. – А. О.). Выслушав утром доклады подчиненных, я объявил во второй половине дня тревогу авиации.

Прошел какой-нибудь час, учение было в разгаре, как вдруг на аэродром, где мы находились, приземлился немецкий самолет. Все происходящее на аэродроме стало полем наблюдения для его экипажа.

Не веря своим глазам, я обратился с вопросом к командующему округом Павлову. Тот ответил, что по распоряжению начальника гражданской авиации СССР на этом аэродроме велено принимать немецкие пассажирские самолеты.

Это меня возмутило. Я приказал подготовить телеграмму на имя Сталина о неправильных действиях гражданского начальства и крепко поругал Павлова за то, что он о подобных распоряжениях не информировал наркома обороны. Затем я обратился к начальнику авиации округа Герою Советского Союза И. И. Копецу: «Что же это у вас творится? Если начнется война и авиация округа не сумеет выйти из-под удара противника, что тогда будете делать?» Копец совершенно спокойно ответил: «Тогда буду стреляться!»…

Вылетел в Прибалтийский военный округ. Приземлился на аэродроме одного истребительного полка… Командир полка сразу же доложил мне, что над зоной летает немецкий самолет, но он не знает, что с ним делать… Запросил Москву. Через четверть часа поступил ответ: самолет не сбивать…

Я вылетел в Москву. Ни слова не утаивая, доложил о своих впечатлениях и наблюдениях на границе наркому обороны. С. К. Тимошенко позвонил при мне И. В. Сталину и сразу же выехал к нему, чтобы доложить лично. Было приказано по-прежнему на границе порядков не изменять, чтобы не спровоцировать немцев на выступление.

([81, c. 208–209])

Выше уже приводилось сообщение Я. Этингера о том, как вечером 21 июня 1941 г. над Минском кружили самолеты, а прожекторы подсвечивали аэродром, находившийся почти непосредственно в городе, и отбрасывали отсветы на дома. Что это означало, никто не понимал.

Я предполагаю, что это осуществляли посадку на промежуточном аэродроме в Минске перебрасываемые через СССР к Ирану, Турции и Ираку немецкие самолеты по договоренности высшего руководства СССР и Германии. Такие перелеты должны были осуществляться по ночам, чтобы никто не видел их опознавательные знаки, иначе это немедленно дошло бы до Черчилля и лишило неожиданности готовящийся удар по Британии (подобно удару по Франции 10 мая 1940 г.).

Очевидно, что при этом с обеих сторон частям ПВО было запрещено открывать огонь, а авиации – сбивать перелетающие госграницу самолеты.

Вот, скорее всего, почему в эти дни советских летчиков на приграничных аэродромах стали отпускать в увольнения, в авиационных полках проводили техобслуживание, снимали с самолетов пушки и пулеметы, не выдавали горючее и т. д. По той же причине на этих аэродромах с 20 июня самолеты рассредоточивали, завозили в лес – освобождали посадочные полосы. Делалось все, чтобы не понимающие происходящего командиры не отдавали приказ пилотам сбивать самолеты другой стороны, так как это могло привести к боевым столкновениям между «союзниками» и сорвать главный стратегический план – транспортную операцию по переброске советских и немецких войск к Северному морю и на Ближний Восток.

Именно поэтому высшее военное руководство и дало утром 22 июня команду Копецу немедленно посадить поднятые самолеты, так как считало, что в предрассветной темноте немцы летят (как они летели и накануне) на заранее выделенные для этого советские аэродромы.

Скорее всего, для этих же целей 18–20 июня перекрашивались советские самолеты. Не исключено, что подобные работы велись в эти дни и в Германии. Как это ни дико, можно предположить, что договорились даже о смене опознавательных знаков государственной принадлежности для таких самолетов, чтобы они могли беспрепятственно осуществлять полет над территорией страны-соседа в светлое время суток. Естественно, все это делалось в полной тайне с обеих сторон.

Конечно же на рассвете 22 июня Копец знал о том, что такие согласованные перелеты границы немецкими самолетами уже происходили 20–21 июня. Но вполне возможно, что из докладов постов ВНОС, оснащенных РЛС, он понял, что самолетов в это утро летит гораздо больше, чем было оговорено, или что они летят не в тех направлениях, или не на той высоте. Сработали и профессионализм, и интуиция – он почуял смертельную опасность для ВВС округа и принял меры.

Грубый окрик центрального руководства, да еще наверняка со ссылкой на личное указание вождя, приведший к катастрофе вверенных ему ВВС, он воспринял как факт предательства на самом «верху», чего вынести не смог, скорее всего потому и застрелился. Здесь нельзя не вспомнить рассказ маршала Конева о том, как Сталин позвонил ему по ВЧ в сентябре 1941 г. и сказал: «Тов. Сталин не изменник, тов. Сталин не предатель, его просто подвели кавалеристы». Сталин понимал, как могли воспринимать советские военачальники ошибку, допущенную им в последние предвоенные дни. Не исключено, что и послевоенные репрессии обрушились именно на тех из них, кто имел неосторожность беседовать впоследствии об этом периоде с другими.

При изучении обстоятельств самого первого налета на советские территории в Севастополе стал известен еще один случай использования радаров на рассвете 22 июня 1941 г. В «Воспоминаниях и размышлениях» Г. К. Жукова говорится, что «неизвестные самолеты» были обнаружены в 3.00, а в 3.17 (в последнем, 13-м издании этой книги – в 3.07) по ним был открыт огонь. В результате, сбросив бомбы (а точнее, даже не бомбы, а донные мины) в воду у входа в бухту, самолеты улетели. Один-два из них якобы были подбиты и упали в море.

Первое, что вызывает изумление в описании этого налета – словосочетание «неизвестные самолеты». Ведь предупреждение о возможных провокационных действиях со стороны Германии в этот день прошло в виде Директивы наркома обороны № 1, передача которой закончилась в 0.30 22 июня. По какой же причине, несмотря на это, самолеты, налетевшие в 3.00 на Севастополь, стали «неизвестными»?[62]

1. Темнота не позволила разглядеть силуэты, а уж тем более опознавательные знаки.

Хотя где-то мелькнуло сообщение, что рассвет в это время в Севастополе уже начинался. Тогда ответ: силуэты самолетов оказались незнакомыми.

2. Характеристики гула их моторов оказались неизвестными для операторов звукоуловителей ВНОС, и те не смогли их идентифицировать.

Однако простейшие расчеты показывают, что звукоуловители ЗТ-4, ЗТ-5, ЗП-2, состоявшие к 22 июня 1941 г. на вооружении РККА и ВМФ, не могли обнаружить в 3.00 самолеты, оказавшиеся в 3.07 над Севастополем. Скорость бомбардировщиков 300–420 км/ч, то есть 5–7 км/мин. Самолеты, обнаруженные за 7 мин. до подлета, находились на расстоянии 35–50 км. А дальность действия звукоуловителей 10–12 км. Тем более этого не могло произойти, если огонь по самолетам был открыт в 3.17, ибо получается, что эти самолеты были обнаружены, когда находились на расстоянии 85—119 км от Севастополя.

Значит, самолеты были обнаружены постами ВНОС и СНИС не с помощью звукоуловителей, а каким-то другим способом.

Изучение печатных изданий и сообщений Интернета, относящихся к периоду начала войны на Черном море, дало неожиданные результаты. Оказалось, что 22 июня 1941 г. в составе Черноморского флота имелся боевой корабль крейсер «Молотов»,[63] оснащенный радиолокационной станцией «Редут-К» (корабельный вариант РУС-2). Эта станция была введена в эксплуатацию 15 июня 1941 г. и наверняка, учитывая напряженную обстановку, сразу заступила на боевое дежурство. Дальность ее действия составляла 110 км (именно в пределах этого расстояния и были обнаружены «неизвестные самолеты» в 3.00 22.06.41 г.). Информация об этом имеется на интернет-сайте «Крейсер “Молотов”» (http://flot.sevastopol.info/ship/cruiser/molotov.htm).

Эта информация поставила все на свои места. Стало понятно, почему самолеты были названы «неизвестными» в первый день войны и совершенно справедливо таковыми считаются по сей день – из-за своего маршрута. Они летели оттуда, где немецких самолетов просто не могло быть – из Турции!

На индикаторе РЛС «Редут-К» оператор наблюдал отметки от них 17 (или 7) минут и наносил на карту воздушной обстановки координаты цели в виде точек. Именно эти точки дали на карте прямую линию, идущую от Турции. Оператор не политик, он лишь фиксирует происходящее. Эта карта наверняка хранится где-то в военно-морских архивах. А может быть, из-за особой секретности РЛС в те годы, она была уничтожена при сдаче Севастополя.

Результаты этой странной бомбардировки, самой первой, но почему-то самой мирной в этой жестокой войне, вызывали и продолжают вызывать недоумение. В те дни командование объяснило это так: немецкие самолеты во время самого первого налета на Севастополь сбрасывали не бомбы, а донные магнитные мины, чтобы запереть в бухте советские боевые корабли. Но такая версия ничем не была подтверждена – на этих «минах» не подорвался ни один корабль, ни одна мина не была поднята и предъявлена, нет никаких документальных свидетельств. Более того, немцы сами собирались захватить вскоре Крым, какой же смысл им был ставить донные мины, на которых могли подорваться их же корабли?!

Мне удалось найти еще одно упоминание о «неизвестных» самолетах, осуществлявших налет на советскую территорию на рассвете 22 июня. В книге В. Бабича «С морем связанные судьбы» [5] бывший дальнометрист Черноморского флота В. Н. Кириченко вспоминает о первом налете авиации 22 июня 1941 г. на остров Первомайский, находящийся на входе в Днепровско-Бугский лиман, недалеко от портов Очаков и Николаев.

На этом острове стояла батарея тяжелых 203-миллиметровых орудий (в которой служил Кириченко), закрывавшая вход в лиман для вражеских кораблей, и зенитная батарея, обеспечивавшая противовоздушную оборону. Бывший дальнометрист утверждает, что два «неизвестных самолета», шедших с пеленгом 176°, налетели 22 июня в 2.15 ночи. Бомбы они сбрасывали не на батарею, а в акваторию (потом сочли, что это были донные мины[64]). Одна из них взорвалась при ударе об воду. Никакого вреда ни орудиям, ни постройкам, ни личному составу эта бомбежка не причинила.

Я проложил на карте направление, соответствующее указанному пеленгу, и увидел, что эти самолеты либо летели из Турции, либо пролетали над нею, двигаясь с острова Кипр, где находился английский аэродром.

Если бы удалось найти бортовой журнал крейсера «Молотов» с записями оператора РЛС «Редут-К» с проложенным на карте курсом обнаруженных «неизвестных самолетов», то стало бы ясно, летели ли они с одного или с разных английских аэродромов.

То, что это были не немецкие самолеты, косвенно подверждает время их появления над советской территорией. Над Севастополем они появились в 3.07 (или 3.17), то есть в 2.07 (или 2.17) по берлинскому времени, так как двухчасовая разница во времени между Москвой и Берлином в июне 1941 г. сократилась на час из-за перехода Германии на летнее время. Следует принять во внимание также расстояние от румынской границы до Севастополя (приблизительно 200 км), что при скорости самолета даже 400 км/ч требовало еще полчаса полета. Таким образом, для того чтобы появиться над Севастополем в 3.07, немецкий самолет должен был перелететь границу за 1,5 часа до этого (1 час плюс 30 мин.), то есть в 1.30 по берлинскому времени.

Однако в соответствии с указанием ОКХ по плану «Барбаросса» было установлено единое время перелета немецкими самолетами германо-советской границы: сначала 3.00, а затем 3.30 по берлинскому времени. Кстати, в обоих известных сегодня случаях обнаружения на рассвете 22 июня 1941 г. неопознанных самолетов советскими РЛС ПВО с момента их обнаружения до выхода на позицию бомбометания оставалось 17–20 мин. За это время посты ВНОС вполне успевали сообщить о налете своему непосредственному начальнику, а тот – доложить в Москву.

Но при этом на западной границе почему-то запретили не только атаковать приближающиеся самолеты возможного противника, но даже просто поднять в воздух свои самолеты на приграничных аэродромах ЗапОВО, чтобы защитить их от бомб и пулеметных очередей, в результате чего огромное количество советских самолетов было уничтожено на земле.

А на юге, в Севастополе, почему-то, ничего не опасаясь, дали команду открыть огонь, и налет был отбит, не пострадал ни один корабль, ни одно здание.

Что из этого следует? Видимо, подлетающую ночью к западной границе армаду самолетов высшее командование считало дружественной, осуществляющей по тайной договоренности между руководством СССР и Германии передислокацию через нашу территорию. А «неизвестные» (что может, кстати, означать и «летящие к нашей территории с неизвестной целью») самолеты, приближающиеся с юга, сочло за вражеские и разрешило открыть огонь, что и было сделано.

Но последствия оказались прямо противоположными соображениям высшего начальства. На западе «дружественные» самолеты не стали садиться на любезно подготовленные для этого советские аэродромы, а нанесли по ним жестокие удары. Потом вернулись на свои аэродромы, восстановили боекомплект, вновь пересекли границу и ударили уже по другим аэродромам. И так несколько раз в тот роковой день.

На юге же никакого урона советской стороне в первый день войны «неизвестные» самолеты не нанесли. Но поскольку об их пролете никакой договоренности не было, их назвали в первом боевом донесении в 03.00 22 июня «неизвестными», и там без колебаний дали команду: «Открыть огонь!» А куда же делось опасение спровоцировать противника на военные действия? Его не было, так как это был другой противник, против которого, возможно, и готовились начать боевые действия.

А вот одно из объяснений странностей самой первой бомбардировки 22 июня 1941 г. – удара по Севастополю – современными «самыми популярными отечественными историками» (так они названы в аннотации к цитируемой книге):

К Севастополю подходили бомбардировщики «Хейнкель-111»… Их было меньше десятка, от пяти до девяти, по разным данным. Некоторые самолеты из-за затемнения цели просто не нашли. Разумеется, выделенных для удара по Севастополю сил немецкой авиации было недостаточно для погрома, подобного устроенному 7 декабря 1941 г. в Перл-Харборе, даже с учетом разницы в размерах флотов. У немецких ВВС в тот момент были куда более важные задачи на сухопутном фронте, и пытаться уничтожить советские корабли было бы просто безумием. Советский ВМФ был все же куда менее опасен, чем многочисленные самолеты приграничных округов. Немецкое командование поставило перед летчиками задачу напугать противника, а не нанести уже первым ударом непоправимый ущерб. Вместо бомб «Хейнкели» несли мины, которые нужно было сбросить на выходе из Северной бухты. Для усиления психологического эффекта использовались парашютные мины…, а не беспарашютные[65]<… > То есть мины сбрасывались так, чтобы их видели. Расчет, что их увидят, оправдался: от постов СНиС поступило множество сообщений о парашютистах. Затемнение существенно дезориентировало немецких пилотов, и две мины были сброшены на сушу. В 3.48 и 3.52 они самоликвидировались. Среди жителей города появились первые жертвы. О том, что на город и гавань были сброшены мины, а не парашютисты или бомбы, в штабе флота догадались очень быстро. Уже в 4.35 командующий флотом Ф. С. Октябрьский приказал провести траление в бухтах и на выходном фарватере. Однако результат был разочаровывающим и даже пугающим: никаких мин обнаружено не было (вполне возможно, что их и не было там. – А. О.). Дело в том, что траление проводилось в расчете на обнаружение обычных якорных контактных мин, а немцами были сброшены неконтактные магнитные мины. Они взрывались под воздействием магнитного поля корабля. Более того, мины оснащались приборами срочности и кратности, то есть могли взводиться не сразу, а через несколько суток и сработать не под первым кораблем, который над ними проплывал. Хуже всего было то, что у советского флота в первые дни войны просто не было тралов, способных бороться с новейшими минами противника. Первая трагедия произошла уже 22 июня. В 20.30 в Карантинной бухте подорвался и затонул буксир СП-12, прибывший туда в поисках якобы сбитого зенитчиками самолета. Из состава экипажа буксира погибли 26 человек, а спаслись всего 5.

([40, с. 331–333])

А может, буксир искал самолет, который ни в коем случае нельзя было находить?!

Вот такое опосредованное доказательство того, что в налете на Севастополь 22 июня 1941 г. участвовала не немецкая авиация, причем налет этот начался на час-два раньше, чем на западе и не нанес ни малейшего вреда СССР. Напротив, он дал возможность объявить тревогу на всех флотах и во всех приграничных войсках с указанием отбивать все атаки противника, в частности противостоять его авиации. Кстати, доклад Копеца о приближающихся немецких самолетах был сделан через 30–40 мин. после того, как адмирал Октябрьский доложил об обнаружении «неизвестных» самолетов и получил разрешение открыть огонь.

Долгие годы об использовании советских РЛС в начале Великой Отечественной войны даже не упоминалось. Лишь в конце 1990-х годов стало известно, что эффект первого налета немецкой авиации на Москву вечером 21 июля 1941 г. был значительно ослаблен благодаря тому, что приближение вражеских самолетов удалось засечь РЛС РУС-2 «Пегматит», находившейся на боевом дежурстве под Можайском. Это обеспечило возможность через систему ВНОС почти за час до налета дать сигнал тревоги и достойно подготовиться к его отражению.

В приказе наркома обороны № 241 от 22 июля 1941 г. Сталин, вынося благодарность системе ПВО Москвы, отметил, что «вражеские самолеты были обнаружены, несмотря на темноту ночи, задолго до появления их над Москвой». Это могла сделать только радиолокационная станция.

Однако о том, что советские РЛС ПВО четко сработали и в самый первый день Великой Отечественной войны, почему-то никогда не упоминалось.[66] Вполне возможно, что впервые это делается в настоящей публикации, и при этом внятно объясняется причина 68-летней задержки в восстановлении исторической правды по этому вопросу.