Вот что пишут о жизни Сталина в последние предвоенные дни и в самом начале войны некоторые современные зарубежные историки.

Один из них – американский журналист и историк Роман Бракман, много лет исследовавший жизнь Сталина. Результаты его исследований были опубликованы в 2001 г. на английском языке, а в 2004 г. появились в русском издании «Секретная папка Иосифа Сталина. Скрытая жизнь».

Восемнадцатого июня 1941 г. советский посол в Великобритании Иван Майский передал Сталину полученные от британского министра иностранных дел Энтони Идена сведения о 147 германских дивизиях, сосредоточенных вдоль советской границы. Несмотря на это, Сталин в тот же день уехал на юг, отдав приказ по армии избегать провокаций на границе. Он прибыл в Сочи 20 июня. Там его уже ждало сообщение наркома ВМФ СССР Н. Г. Кузнецова о том, что все германские торговые суда покинули советские порты. На сей раз Сталин отнесся к информации серьезно и 21 июня сделал несколько телефонных звонков командному составу, приказав повысить боевую готовность. Он также позвонил Молотову, чтобы тот встретился с Шуленбургом и попытался через него умиротворить Гитлера. Встреча Молотова и Шуленбурга произошла 21 июня в 9 часов вечера. Шуленбург обещал сделать все возможное. Но было уже поздно. На следующее утро германские войска начали наступление по всей западной границе СССР, от Балтийского моря до Черного. <…>

В течение десяти дней Сталин не проронил ни слова. Страна ждала от него призыва к защите отечества, но он молчал. Война с Германией не входила в его планы. Он считал Гитлера союзником и не мог расстаться с созданной в своем воображении картиной мира, построенного на этой дружбе. Сталин был жертвой «всесилия мысли» – он принимал желаемое за действительное, а возвращение к действительности протекало трудно и болезненно. Моторизованные части вермахта продолжали продвигаться в глубь советской территории, но Сталин все еще надеялся, что это «провокация» отдельных недисциплинированных частей.

([17, c. 410])

В течение недели после начала войны Сталин отказывался видеть кого-либо из членов Политбюро, принимая только Берию, с которым обсуждал показания Мерецкова и других заговорщиков и разрабатывал сценарий показательного процесса. Но 30 июня 1941 г. несколько членов Политбюро добились встречи с главой государства, умоляя его «предпринять немедленно определенные шаги с целью улучшить ситуацию на фронте». С этого момента Сталин начал осознавать реальность нависшей над его режимом угрозы. Он назначил себя Верховным главнокомандующим и главой Генерального штаба, который назвал дореволюционным словом «Ставка». Он обратился к народу, его речь – нервная, прерывающаяся, со знакомым грузинским акцентом и паузами – была записана на пленку и несколько раз в течение 3 июля передавалась по радио в то время, когда он сам возвращался поездом в Москву. Поезд часто останавливался, ожидая, пока саперы проверят безопасность путей. Путешествовать самолетом Сталин боялся.

([Там же, с. 411])

А вот как описывает начало войны в главе «Нашествие» своей книги «Восхождение и падение Сталина» Роберт Пейн:

Для Сталина, который находился в отпуске на своей роскошной даче на кавказском побережье Черного моря в Гаграх, начавшаяся война не способствовала восстановлению сил <…>

К нападению российский народ был совершенно не подготовлен. Виной тому был Сталин. В течение семнадцати лет он иссушал энергию народа, пытаясь свести все к простому автоматическому послушанию его своей воле. <…>

Сталин продолжал свой отпуск в Гаграх. Иван Майский, советский посол в США, описал, как Сталин впал в прострацию после сообщения о нападении, полностью отрезал себя от Москвы, отказался отвечать по телефону, не отдавал приказов и оставил Россию на произвол судьбы. В течение четырех дней он оставался вне связи, напиваясь до ступора. Придя в себя, он не поспешил возвратиться в Москву, так как не знал и не мог предположить, какое настроение царит в стране по отношению к нему.

Только 3 июля, через 11 дней после нападения Германии, был услышан его голос. Голос появился в записи, Сталин говорил по заготовленному тексту медленно и нерешительно. Запись была сделана в Гаграх. Речь прозвучала на рассвете и повторялась по радио весь день через интервалы…

…Во время отпусков Сталина сопровождал многочисленный штат, который включал двух или трех комиссаров (так американский автор называет крупных советских руководителей – членов Политбюро и наркомов. – А. О.). Большинство из его секретарей были с ним. Возглавлял секретариат невозмутимый Александр Поскребышев, небольшого роста, толстый, рябой, лысый и краснощекий… Он был для Сталина не только секретарем. Он был приятным компаньоном, сослуживцем, который присутствовал на сталинских приемах и неутомимо слушал случайные монологи Сталина. Он отличался молчаливостью и незаметностью.

В течение многих лет он являлся начальником секретного управления, номинально относящегося к Центральному Комитету, в действительности прикрепленного к Сталину… Поскребышев не приобрел величественных привычек. Он работал по 18 часов в сутки, жил тихо и скромно, не имел пороков и посвятил себя службе Сталину. Где бы Сталин ни был, Поскребышев всегда находился в соседней комнате…

([97])

В некоторых публикациях и телепередачах, посвященных трагической дате начала Великой Отечественной войны, в июне 2008 г. впервые в нашей стране прозвучали слова об отсутствии Сталина 22 июня 1941 г. в Москве в связи с его отъездом в отпуск в Сочи. Со ссылкой не на отечественные, а на зарубежные источники. В частности, ТВЦ в передаче 27 июня сослалось на вышедшую в Лондоне книгу Р. Бракмана, который, в свою очередь, назвал в качестве источников такой информации заявления английских спецслужб, агенты которых якобы видели Сталина в Сочи в двадцатых числах июня 1941 г. В этой передаче осторожно предположили, что это могло быть «дезой» советских спецслужб, направленной на успокоение Гитлера, – мол, никакого удара со стороны СССР быть не может, если вождь позволил себе уехать в отпуск.

Н. Добрюха, ссылаясь опять-таки на английские источники, в частности на книгу, вышедшую в лондонском издательстве «Frank Cass», утверждает в публикации «Был ли Сталин в Москве в первые дни войны?», что Сталин уехал из Москвы 18 июня в Сочи в отпуск на 15 дней. Он же высказывает предположение, что в целях дезинформации Гитлера на юг мог быть отправлен двойник вождя, и даже задает вопрос: «Кого, как не двойника, наблюдали западные разведки в месте отправления из пределов Москвы и по прибытии спецвагона в Сочи?» Правда, тогда не очень понятно, почему в это же время там оказались и Жданов, с которым он отдыхал в последние годы, и дочь и внучка вождя, а также многочисленная родня, обычно сопровождавшая его на юг. В пользу предположения об отъезде Сталина в отпуск в указанное время говорит и ходивший по Москве слух о его отсутствии в столице в течение первых десяти дней войны.

По совпадению в последнее время появились публикации о дожившем до наших дней двойнике Сталина – народном артисте СССР генерале Феликсе Гаджиевиче Дадаеве. Первая из них, «Двойник Сталина жив!» А. и А. Велигжаниных, появилась в газете «Комсомольская правда» за 3—10 апреля 2008 г. До этого доходили лишь отголоски слухов и сплетен о существовании его двойников без указания конкретных людей. В статье говорится, что Ф. Дадаев приступил к своей спецработе в 1943 г., когда он дублировал «отлет» Сталина в Тегеран на встречу Большой тройки союзников. Сам он рассказывал: «Я в образе Сталина в назначенное время сел в автомобиль, и меня с охраной повезли в аэропорт. Об этом нигде и никогда не писали. Это я вам впервые говорю. Это было сделано для того, чтобы Сталин (вернее, его копия, то есть я) попал в поле зрения иностранной разведки. А подлинник – настоящий Сталин уже был там, в Тегеране». Ф. Дадаев сообщил, что у Сталина было четыре двойника (нельзя не отметить, что Дадаев моложе Сталина на 47 лет, и в 1943 г. ему было 17 лет).

Судя по изложенной Дадаевым стратегии использования двойников Сталина, можно предположить, что двойники задействовались и раньше и что 19–20 июня 1941 г. Сталин куда-то уезжал из Москвы, но был ли город Сочи настоящим пунктом назначения или «легендой», скрывающей истинное место пребывания вождя, неясно.

В книге «Великая тайна…» я уже касался вопроса, был ли Сталин в Москве в первые дни войны, и рассматривал несколько вариантов его возвращения в столицу в разные сроки. Придется повториться, добавив появившиеся новые материалы по этой теме, и сделать свои выводы.

Размышляя о том, могло ли так случиться, чтобы Сталина 22 июня 1941 г. не было в Москве, следует иметь в виду следующие факты:

1. Утром 22 июня Шуленбург для объявления войны добивался почему-то встречи с наркомом иностранных дел и заместителем председателя СНК СССР Молотовым, а не с председателем СНК Сталиным. А ведь Сталин для того и принял на себя 6 мая 1941-го эту должность, чтобы лично быстро решать возникающие острые политические вопросы. И вдруг он почему-то уклонился от исполнения своих прямых обязанностей. Кстати, Молотов сам признает, что не имел права принимать Шуленбурга без разрешения Сталина, из чего следует, что он принимал его скорее как заместитель председателя Совнаркома, а не нарком иностранных дел.

2. По радио перед советским народом выступил зампред СНК Молотов, а не предсовнаркома Сталин (вопреки мнению Политбюро, которое считало, что выступать должен именно вождь), и его речь прозвучала только после восьми часов непрерывной бомбардировки и обстрела наших аэродромов, железнодорожных станций, войск и мирного населения.

3. 21–22 июня из Москвы на фронты выехала вся верхушка советского военного руководства, в том числе главные военные советники Сталина: Шапошников, Мерецков, Кулик. Не исключено, что 21-го выехал и Жуков, хотя в своих воспоминаниях он утверждает, что 22 июня вышел из кабинета Сталина в 14.00 и тут же поехал на аэродром. Однако, согласно Кремлевскому журналу, это не так, ибо в указанное Жуковым время он второй раз за этот день вошел в кабинет вождя, а вышел из него в 16.00. А в своих мемуарах он пишет, что вечером 22 июня уже говорил по ВЧ с Ватутиным из Тернополя,[38] куда во фронтовое управление ЮЗФ они прибыли вместе с Хрущевым. Ведь секретным постановлением Политбюро от 21 июня, то есть еще до начала войны, Жукову поручалось «общее руководство Юго-Западным и Южным фронтами с выездом на место». Судя по тому, что Мерецков, получивший тем же постановлением аналогичное назначение по руководству Северным фронтом, выехал на место до известия о начале войны,[39] скорее всего, так же поступил и Жуков. То, что Сталин, оставаясь в Москве, отпустил от себя Жукова, кажется маловероятным, ведь затем он держал его рядом с собой практически всю войну и даже сделал заместителем Верховного Главнокомандующего (единственным!), отправляя куда-то лишь в самых крайних случаях и для реализации принятых с его участием решений. Поэтому выезд Жукова 21 или 22 июня в КОВО, где он находился до 26 июня, косвенно подтверждает, что вождя могло не быть в Москве в это время (что потом тщательно скрывалось).

4. Известно, что 21 июня должен был выехать в Минск и нарком обороны Тимошенко с большой группой командиров (см. воспоминания Д. Ортенберга [88, с. 5–6]).

5. 18 июня ушел в отпуск и уехал отдыхать в Сочи с семьей Жданов, который до этого несколько лет подряд отдыхал на юге только вместе со Сталиным.

6. Летом 1941 г. отдыхала на юге и дочь вождя Светлана, которая обычно ездила туда с отцом. Об этом она пишет в своих мемуарах: «Когда началась война… Сначала нас всех отослали в Сочи: бабушку, дедушку, Галочку (Яшину дочку) с ее матерью, Анну Сергеевну с детьми, меня с няней. К сентябрю мы вернулись в Москву…» [3, c. 155]. С трудом верится, что Сталин отправил свою семью в Сочи, к самой турецкой границе, после начала войны. Скорее, они выехали туда до 22 июня, а значит – вероятнее всего, с ним.

7. Нарком ВМФ адмирал Кузнецов написал в своих воспоминаниях: «Я видел И. В. Сталина 13 или 14 июня (по Кремлевскому журналу – 11 июня. – А. О.). То была наша последняя встреча перед войной» [66, с. 10]. Однако записи в упомянутом журнале свидетельствуют, что до начала войны Кузнецов был в сталинском кабинете еще раз – 21 июня, вошел в него вместе с наркомом обороны Тимошенко в 19.05 и вышел в 20.15. Из чего можно предположить, что Кузнецов действительно заходил в кабинете вождя в это время, но Сталина там не было, а его функции исполнял Молотов (вошедший первым в этот день в кабинет в 18.27 – за 38 минут до начала заседания Политбюро). Поэтому Кузнецов, побывав в этот день в кабинете Сталина, с самим Сталиным там не встретился. Хотя возможен и другой вариант: в журнале зафиксирован приход другого Кузнецова – одного из девяти Кузнецовых, посещавших этот кабинет, а нарком ВМФ Н. Г. Кузнецов в это время находился в своем наркомате, ибо в тех же самых воспоминаниях, описывая день 21 июня, он пишет: «В 20.00 пришел Воронцов (военно-морской атташе СССР в Германии, вернувшийся в этот день из Берлина. – А. О.). В тот вечер Михаил Александрович минут пятьдесят рассказывал мне о том, что делается в Германии…» [66, с. 13].

Из всего вышеизложенного вполне можно допустить, что с 18–19 июня Сталина в Москве не было, так как, разослав всех своих высших военачальников по фронтовым управлениям руководить Великой транспортной операцией, он вполне мог решить в период советско-немецкой переброски войск до начала боевых действий (назначенных на первые числа июля) провести пару недель в Сочи – своем любимом месте отдыха.

В связи с этим неслучайным кажется и многозначительный заголовок опубликованной 19 июня передовой статьи газеты «Правда» – «Летний отдых трудящихся» (между прочим, лето начиналось 1 июня – с этого дня выезжали в пионерлагеря дети, статья же в главном печатном органе страны появилась почему-то именно 19-го!). Ведь в тот момент Сталин всеми силами старался показать свое миролюбие, в первую очередь – во избежание провокаций на границе, которые могли сорвать Великую транспортную операцию. Возможно, поэтому и отъезд вождя из Москвы в отпуск в 1941 г. в отличие от других лет не очень скрывался (но только до 22 июня, ибо с этого дня он стал самой большой государственной тайной, сегодня же факт отъезда всячески опровергается). Во всяком случае, И. Бунич утверждает [20, c. 648], что 19 июня 1941 г. была опубликована короткая информация о том, что член Политбюро и Секретарь ЦК ВКП(б) Жданов уехал в Сочи для отпуска и лечения.[40] Скорее всего, одним спецпоездом с ним уехал и вождь со всеми домочадцами (кроме Юлии – жены Якова, которая готовила мужа к загранкомандировке), а также Хрущев. Не случайно накануне 15 июня Сталин, Жданов, Хрущев, а также Молотов, Микоян, Берия и Маленков посетили гастрольный спектакль «В степях Украины» Киевского театра им. Ивана Франко, о чем сообщили 18 июня 1941 г. центральные газеты.

Связь же с вождем в самые напряженные моменты 21–22 июня держали по ВЧ, будили его, рассказывали о событиях, получали запреты, советы, угрозы и одобрения. Тогда, возможно, прямая речь вождя в многочисленных мемуарных описаниях последнего предвоенного дня, начала войны и ее первых дней – святая правда, только звучала она по телефону. А вот описания его действий и внешнего вида – нахмуривание бровей, бледность, раскуривание трубки, хождение по мягкому ковру и т. п. – беллетристика, присочиненная отдельными высокопоставленными мемуаристами «для пользы дела». Но это, конечно, лишь догадки. Так же как и момент его возвращения в Москву.

Абсолютно достоверен факт присутствия Сталина в Москве 8 июля 1941 г., так как в этот день им был впервые после начала войны принят иностранец – посол Великобритании Криппс.[41] Криппс вернулся в Москву 27 июня и восемь раз был принят Молотовым, но только после двух его встреч со Сталиным (8 и 10 июля) 12 июля было подписано важнейшее советско-британское Соглашение о совместных действиях в войне против Германии. Учитывая его особую важность для СССР, задержка с подписанием – тоже косвенное свидетельство отсутствия Сталина в Москве. Другая возможная дата появления Сталина в Москве – 3 июля, когда наконец впервые после начала войны страна услышала голос вождя по радио. Есть предположение, что его речь была записана на магнитную пленку, поэтому, в отличие от речи Молотова 22 июня,[42] транслировалась в течение дня несколько раз. О том, что она не звучала, как принято говорить сегодня, «в прямом эфире», а была тщательно подготовлена, свидетельствует и появление ее текста в тот же день во всех центральных советских газетах. Вполне возможно, что арест 4 июля генерала армии Павлова, командующего Западным фронтом, о чем будет сказано ниже, также является следствием возвращения Сталина (до этого Павлов надеялся поговорить с вождем, но Сталин так его и не принял[43]).

Кстати, за два дня до выступления Сталина по радио, 1 июля, в газетах было опубликовано Постановление о создании Государственного Комитета Обороны (ГКО), сосредоточившего в своих руках всю полноту власти. В тексте Постановления было указано, что оно принято на заседании Политбюро 30 июня, хотя из журнала регистрации посетителей кремлевского кабинета Сталина следует, что в нем ни в этот, ни в предыдущий день вообще никого не было – значит, заседание происходило в другом месте.

В опубликованном в годы перестройки черновике этого постановления, написанном рукой Маленкова, имеются две сталинские правки (первые правки, сделанные рукой вождя на каком-либо документе после начала войны), из чего может следовать, что либо он был в Москве уже 30 июня, либо ему самолетом привозили текст на согласование в Сочи.

Возможен и другой вариант: заседание Политбюро в этот день состоялось в Сочи, куда могли прилететь на одни сутки Молотов, Микоян, Ворошилов, Каганович. Может быть, именно поэтому 29 и 30 июня в кремлевском кабинете Сталина и не было посетителей, а накануне, вечером 28 июня, туда заходили несколько авиаторов – начальник ГУ ВВС Жигарев, а также известные летчики-испытатели Стефановский и Супрун. Не исключено, что они обсуждали завтрашний рейс в Сочи, в том числе его обеспечение и прикрытие истребителями. Вполне можно допустить, что описанная Микояном и Берией поездка на дачу к Сталину группы членов и кандидатов Политбюро, уговоривших его вернуться в Кремль, на самом деле имела место в то самое время, но только отправились они к вождю не на машине, а на самолете, и не в Кунцево, а в Сочи.[44]

Следующая возможная дата возвращения Сталина в Москву – 29 июня, так как в этот день Сталин вместе с Молотовым, Микояном, Ворошиловым, Маленковым и Берией якобы приезжал в Генштаб для выяснения обстоятельств сдачи немцам Минска и имел крупный разговор с Жуковым на повышенных тонах. Одни свидетели этой беседы утверждают, что вождь довел Жукова до слез, другие – что Жуков обматерил его (последнее, на мой взгляд, менее вероятно). Я же считаю, что скорее этот разговор происходил в Сочи, куда привозили Жукова для отдельного разговора о тяжелейшем положении на фронтах.

Рассмотрев в комплексе все события 28–30 июня – сдачу немцам Минска, отсутствие в течение двух дней приема в кремлевском кабинете Сталина и решение именно в течение этих двух дней важнейших, не терпящих отлагательства вопросов обороны страны (подготовка проекта Директивы Совнаркома и ЦК от 29 июня 1941 г. и Постановления о создании ГКО 30 июня 1941 г., которые фактически стали основным материалом для речи Сталина по радио), а также высказанную Сталиным именно в эти дни острую критику военного руководства за создавшуюся на фронтах тяжелейшую ситуацию, – можно предположить, что события развивались так.

Получив сообщение о сдаче Минска, Молотов, Микоян, Ворошилов, Каганович и Берия, захватив с собою Жукова,[45] утром 29 июня вылетели в Сочи к Сталину, ибо поняли, что надо принимать экстраординарные меры.

Для всех участников, кроме одного (скорее всего, Берии, судя по его записке Молотову после ареста, в которой он упоминает о поездке к Сталину на дачу в первые дни войны), эта поездка не была заранее согласована с вождем,[46] а потому, в известном смысле, являлась неслыханным доселе бунтом в советском руководстве. Они привезли с собой уже напечатанный на машинке проект Директивы, написанный и даже подписанный Щербаковым, Молотовым и Микояном, для утверждения вождем. Он, поработав над текстом, подписал Директиву 30 июня вместе с Калининым, и ее утром 1 июля Молотов увез в Москву (см. письма его жены и дочери на с. 162–163), а оттуда разослали в установленном порядке. Проект Постановления о создании ГКО и передаче ему всей полноты власти в стране без Сталина даже писать не рискнули, предложили устно, сделав упор на том, что он будет председателем. Скорее всего, текст этого Постановления Сталин во время встречи продиктовал, а Маленков записал.

Затем вождь прочел его остальным, внес своей рукой мелкие поправки – и документ, судя по тому, что утром 1 июля он появился в центральных советских газетах, сразу же после подписания был передан в Москву телеграфом с указанием немедленно опубликовать.[47]

И наконец, самая ранняя возможная дата возвращения Сталина в Москву – 26 июня. Именно в этот день он позвонил Жукову на командный пункт Юго-Западного фронта в Тернополе и вызвал его в Москву. После этого в течение недели были сделаны такие серьезнейшие шаги, как направление Директивы о войне партийным и советским организациям, создание ГКО, смена командующих Западного и Северо-Западного фронтов, принятие ряда основополагающих постановлений Политбюро, в частности по организации эвакуации, и т. д.

Письма В. М. Молотову его жены Полины Семеновны Жемчужиной (слева) и дочери Светланы (справа), написанные в день их отъезда из Москвы в эвакуацию в Куйбышев.

Жемчужина: «Вяченька, родной, любимый мой! Уезжаем не повидав тебя. Очень тяжело, но что делать другого выхода нет. Желаю Вам всем много сил и бодрости, чтобы могли Вашими решениями и советами победить врага. Береги себя, береги нашего дорогого, нами всеми любимого т. Сталина. Рука дрожит. О нас не думай. Думай только о нашей родине и ее жизни. Всей душой всегда и всюду мы с тобою – любимым и родным. Целую безконечно много раз. Полина».

Светлана: «Москва, 1-ого июля 1941-ого года. Дорогой, мой родной, папочка! Я очень жалею, что уезжая не могу тебя увидеть, но в душе, весь сегодняшний вечер и все время моего отсутствия я буду с тобой. Я буду там, если понадобится, работать. Постараюсь учиться не хуже, чем училась в Москве, чтобы ты был мною доволен. Всегда я буду видеть тебя перед собой, и ты мне будешь вечно служить примером, как в жизни, так и в учебе. Теперь я постараюсь быть хорошей пионеркой, а в будущем – комсомолкой и коммунисткой, чтобы ты мог по праву гордиться своей дочерью. Тысячу поцелуев. Всегда, крепко любящая тебя, твоя Светик».

Итак, вопрос, был ли Сталин 22 июня 1941 г. в Москве и в Кремле, остается открытым для современных исследователей. Причин для сомнений более чем достаточно из-за многочисленных «почему».

Почему 22 июня по радио выступил не он, а Молотов?

Почему Молотов выступил лишь через восемь часов после немецкого нападения?

Почему Сталин выступил по радио только 3 июля?

Почему на трех директивах фронтам 22 июня нет не только подписи, но ни единой правки, сделанной рукой Сталина?

Почему Сталин написал матерную резолюцию на докладной наркома госбезопасности Меркулова от 17 июня 1941 г. о готовности немецких войск к нападению на СССР?

Почему по Москве в начале войны ходили слухи, что Сталина нет в столице?

Почему Сталин, делавший все, чтобы у нашей страны была самая большая и самая сильная в мире армия, в последние предвоенные месяцы фактически способствовал снижению ее боеспособности и объяснял это необходимостью не допустить провокации на границе, что и привело к катастрофе 22 июня 1941 г.?

В воспоминаниях представителей высшего советского руководства о начале войны почему-то никто из них, кроме Жукова и Чадаева, не рассказывает, как внешне выглядел Сталин в период 18 июня – 3 июля 1941 г., хотя все описывают общение с ним в эти дни, приводят его высказывания по различным вопросам и принятые им решения. Но ведь эти высказывания и решения могли быть услышаны по ВЧ-телефону. Поэтому и имеют место расхождения в воспоминаниях Молотова, Микояна, Жукова, Чадаева, Пересыпкина, Власика и др. и в записях о посещении ими кабинета вождя в последние предвоенные и первые дни войны. Просто когда писались мемуары, никому в голову не могло прийти, что все посещения кабинета вождя фиксируются и эти данные когда-нибудь опубликуют. Но это произошло, и сегодня есть документ, в котором записано, кто и когда (по дням и с точностью до минуты) переступал порог сталинского кабинета на протяжении всего периода его работы там. Это так называемый Кремлевский журнал, наконец-то изданный отдельной книгой «Тетради (журналы) записей лиц, принятых И. В. Сталиным (1924–1953 гг.). На приеме у Сталина» [120]. Ранее эти тетради под названием «Посетители кремлевского кабинета И. В. Сталина» печатались с продолжением в журнале «Исторический архив» в 1995 и 1996 гг. Но там отсутствовал обширный научный комментарий и именной алфавитный указатель, содержащий сведения о каждом посетителе с перечнем дат всех его посещений.

В справочнике «На приеме у Сталина» дано подробное описание первоисточника – этого обширного и важнейшего документа. В частности, там сказано:

Записи посетителей кабинета Сталина в Кремле исполнены чернилами разного цвета, чаще всего фиолетовыми (иногда черными, редко – красными), на отдельных (несброшюрованных) листах. С 9 сентября 1927 г. по 14 октября 1941 г. записи велись на листах размером 30 на 10 см, а затем на листах формата школьной тетради. Вероятно, фамилии посетителей вносились в журналы или тетради, из которых затем были вырваны листы с записями (!), а обложки не сохранились. Запись вели дежурные секретари Бюро секретариата ЦК партии, преобразованного сначала в Секретный отдел, а затем в Особый сектор ЦК…

([120, с. 7])

Иногда в кабинете Сталина проводился прием в отсутствие его хозяина. В августе 1933 г. Сталину был предоставлен отпуск на полтора месяца. Как правило, в решениях о предоставлении отпусков Сталину не оговаривалось, кто будет замещать его как председательствующего на заседаниях Политбюро ЦК. В 1933 г. в протоколе заседания Политбюро, которым Сталину был предоставлен отпуск, отмечено, что на время отпуска Сталина замещать его в Комиссии Обороны будет Л. М. Каганович. Вероятно, и на «хозяйстве» в Политбюро оставался этот секретарь ЦК ВКП(б), бывший в то время по совместительству и первым секретарем МК и МГК ВКП(б)… В 1933 г., пока Сталин отдыхал на юге, в его кабинете соратники собирались 21 раз… В 17-ти случаях (из 21) список возглавляет Л. Каганович, в 3-х случаях – Молотов и однажды – Куйбышев (в отсутствие Кагановича и Молотова). Когда список возглавлялся Молотовым, всегда присутствовал и Каганович; когда же во главе списка стоит Каганович, Молотов в большинстве (11 из 17) случаев отсутствует. Таким образом, эти деятели как бы делили между собой лидерство в отсутствие вождя. Судя по записям, в кабинете Сталина собирались в его отсутствие члены Политбюро, сюда же приглашались и те, кто принимал участие в заседаниях или был вызван для согласования и решения каких-либо вопросов. В записях за другие годы также имеются пропуски в приеме продолжительностью в полтора-два месяца и более, совпадающие по времени с отпусками Сталина. Если в годы Великой Отечественной войны Сталин работал практически без отдыха, то в первую же послевоенную осень он позволил себе полуторамесячный отпуск. 3 октября было принято решение Политбюро о предоставлении отпуска Сталину, а через неделю газета «Правда» сообщила, что 9 октября Сталин «отбыл в отпуск на отдых». Первый послевоенный парад на Красной площади, посвященный очередной годовщине Октябрьской революции, состоялся в отсутствие Сталина. В 1946 г. перерыв в приемах в кремлевском кабинете составил уже более трех месяцев, в 1947 г. – два месяца, в 1948 и 1949 гг. – по три месяца. В 1950 г. перерыв в приемах составил около пяти месяцев (после 1 августа и до 22 декабря не зафиксировано ни одного посетителя), а следующий перерыв длился уже более полугода – с 9 августа 1951 г. по 12 февраля 1952 г.

В связи со столь продолжительным отсутствием вождя естественно встал вопрос о его замещении на это время. Если раньше Сталин не боялся оставлять на «хозяйстве» Л. М. Кагановича или В. М. Молотова, то в последние годы жизни он, похоже, опасался доверить управление партией и страной кому-либо одному из ближайшего окружения и поэтому в свое отсутствие как бы разделял функции первого лица между соратниками. Это видно из того, что в ноябре 1952 г. Бюро Президиума ЦК КПСС приняло решение, что в случае отсутствия Сталина председательствовать на заседаниях поочередно будут Г. М. Маленков, Н. С. Хрущев и Н. А. Булганин. Им же поручалось рассмотрение и решение текущих вопросов. Поскольку Сталин был также Председателем Совета Министров СССР, предусматривалось, что заседания правительства в отсутствие Сталина будут вести поочередно Л. П. Берия, М. Г. Первухин и М. З. Сабуров.

([Там же, с. 9—11])

Из процитированного выше следует, во-первых, что при необходимости любой лист Кремлевского журнала, нуждающийся по той или иной причине в изменениях, легко можно было доработать или даже подменить.

Второй же, пожалуй, даже более важный вывод: в журнале регистрировался не факт приема Сталиным того или иного лица, а только факт нахождения того или иного лица в кабинете вождя – без указания, находится ли в это время в своем кабинете сам Сталин. Лучше всего это видно в последних записях – 17 февраля, а также 2, 5, 6, 7, 8 и 9 марта 1953 г. Дело в том, что 17 февраля Сталин последний раз в жизни находился в своем кабинете, 2 марта он лежал на Ближней даче с кровоизлиянием в мозг, а 5 марта в 21.50 умер. Тем не менее, 2-го и 5–9 марта в журнале, как обычно, зарегистрированы с точностью до минуты все, заходившие в его кабинет, и нет никакой отметки об отсутствии его хозяина не только в кабинете, но и вообще на белом свете. Интересная деталь: 5 марта 1953 г. первые посетители – Берия, Ворошилов, Маленков, Молотов и Хрущев – вошли строго по алфавиту в 22.25, ровно через 35 минут после смерти вождя!

Исходя из этого можно сказать, что хотя Кремлевский журнал и является самым важным документом, дающим наиболее полное хронологическое представление о работе Сталина и руководства СССР в 1924–1953 гг., приведенные в нем данные о посетителях кабинета Сталина 18 июня – 2 июля 1941 г. не могут служить подтверждением того, что в эти дни в кабинете находился сам Сталин. Вполне вероятно, что в этот период его заменял Первый заместитель Председателя Совнаркома Молотов, который, как зафиксировано в журнале, в эти дни почти всегда первым входил в сталинский кабинет и всегда последним его покидал.