Лишь Бог — сущий. Мы — лишь существа.

(Ж. М.)

Грааль. О нем говорят все, но никто не знает, что это такое. Тем не менее Грааль ищут все. Никого не останавливают трудности и препятствия этого авантюрного поиска, в который устремляются, не зная порой ни его причин, ни конечной цели. Весь мир очертя голову бросается на его поиски, будь то «святой Грааль» или же Грааль в его «светском», мирском понимании, то есть символ далекой, но достижимой цели. Выражение «искать свой Грааль» стало таким же расхожим и избитым, как «нести свой крест». Однажды, будучи в Тулузе, я прочел в газете о некоем банке, «искавшем свой Грааль», и не смог удержаться от смеха: дело в том, что «Грааль» в современном провансальском языке звучит как «grazal» и означает сосуд, в котором жители Тулузы, строго придерживающиеся традиций, готовят свое знаменитое вкусное рагу. Однако в каждой шутке есть доля правды: известно распространенное мнение о том, что в кельтскую эпоху Грааль, по всей видимости, давал миру необходимую ценную пищу и, если верить рассказчикам того времени, был неистощим. Фантазия средневековых христианских авторов заменила «языческое содержимое» Грааля на кровь Христа, пролитую на Голгофе и собранную Иосифом Аримафейским, загадочным персонажем Евангелия, в не менее загадочную чашу. Согласно преданиям гностиков, этот кубок был сделан из изумруда, упавшего с головы Люцифера, «Несущего Свет», когда он, проиграв битву с Создателем, был повержен во мрак, в котором отныне и готовится к завоеванию царства Света. Из этого царства его изгнал тот, кого Библия называет Яхве Адонай (или Элохим; это имя по необъяснимым причинам имеет форму множественного числа).

Следует отметить, что слово «Грааль», как и его многочисленные средневековые вариации, было общеизвестным. Сквозь вереницу столетий оно дошло и до нас; к началу XXI века его употребление в повседневной речи достигло апогея, однако его значение не стало от этого более ясным. Изначально слово «Грааль» было одним из вариантов лексемы женского рода («gradal» или «cratal»), взятой из лангедокского языка XII века; впоследствии оно превратилось в «grazal». Исторически «Грааль» восходит к латинскому «cratalis»; индоевропейский корень, лежащий в основе этой лексемы, можно найти и в греческом «krater». Этимология индоевропейского корня проста: «сосуд, вместилище». Итак, в действительности Грааль всего лишь «сосуд», который вмещает все то, что заблагорассудится в нем сохранить. И видит Бог, чего только не помещала в Грааль фантазия людей — и кровь Христа, и секреты ядерной энергии!.. «Святой» или «светский», Грааль (точнее, его содержимое) не перестает давать пищу воображению, порой приводя тех, чей разум околдован этим символом, к серьезным душевным расстройствам и помрачению рассудка.

Ведь «святой» Грааль нередко сопровождается запахом серы. Баварские иллюминаты и еще более опасная секта «Святая Фема»; автор сельских романов и в то же время последовательница «Высших неизвестных» Жорж Санд; ярый антисемит Рихард Вагнер и его «Парцифаль», идеальный образец произведения с «двойным дном», шедевра, обладающего скрытым аморальным смыслом; теософия конца XIX века, произведенная на свет усилиями англосаксов; Брэм Стокер, член сомнительного общества, называемого «философским» («Золотая заря»), и его знаменитый роман «Дракула», являющийся не только плодом воображения; череда авторов, отдающих предпочтение мифам об Агарте и подземном городе Шамбале; Общества Врил и Туле… путь с подобными вехами привел к чистейшей воды нацизму. Известно, что Гитлер и особенно Гиммлер хотели превратить членов наводящего ужас СС в новых тамплиеров, стражей святого Грааля и хранителей чистоты нордической расы. Стоит ли после этого говорить о таящей множество секретов деревушке Ренн-ле-Шато в департаменте Од? Ее нераскрытые тайны, оплетенные гипотезами и не поддающимися проверке утверждениями, находятся в центре одного из самых громких скандалов, связанных с культурной традицией Запада.

Подобные конфликты могут проистекать из самой специфики этой традиции, подвергавшейся постоянным изменениям. Время исказило смысл многих легенд и преданий; документы, которые могли бы указать на источники традиции, подвергались обработке или сокращались. Причины таких изменений могли быть различными: религия, политика, экономика. Таким образом, древняя память народа, отраженная в мифах и преданиях, была отчасти утрачена вследствие искажения и разрушения текста. Довольно часто смысл легенды искажался в угоду господствовавшим в то время идеологиям. Между ними не всегда царило согласие, но в одном они были весьма сходны: в сокрытии исторической правды. Иначе было бы невозможно сохранить в обществе «надлежащий порядок», поддерживаемый сложившимися к тому времени социальными институтами.

Однако — осторожно!.. Утрата и поиск традиции не являются поводом для того, чтобы бросаться в крайности и в результате попадать в ловушку, расставленную «интеллектуалами» и разного рода фантазерами. Они готовы без всякого на то основания найти и открыть абсолютную истину, которая в конечном счете оказывается очередной фантазией на темы, касающиеся всего человечества. Прекрасный тому пример — картина Стивена Спилберга «Последний крестовый поход», фильм «для широкой публики», обрушивающий на зрителя каскады спецэффектов. Героя фильма Индиану Джонса, этого «идола» Спилберга, хочется назвать «полным кретином»: он мечтает найти Грааль для того, чтобы поместить его в одну из витрин музея. Разумеется, Грааль нужен не только ему, но и банде бессовестных нацистов: по их мнению, Грааль хранит великий секрет, вероятно, некий источник невиданной силы, которая позволит им править миром. Их попытки завладеть Граалем терпят крах, однако не везет на этом поприще и Джонсу. Грааль, к счастью, неуловим. Настоящим победителем, истинным открывателем Грааля оказывается отец Индианы Джонса, которого прекрасно сыграл актер шотландец Шон Коннери. Он отлично знал, что этот «предмет» неуловим, но все равно с удовольствием согласился на полный опасностей, но обогащающий душу поиск. Что можно добавить к этому? Лишь одно: приведенный нами пример еще раз доказывает, что Грааль, как и любой другой сосуд, пусть даже освященный, можно наполнить всем, чем захочется: как лучшими, так и худшими плодами человеческой фантазии.

Это всего лишь один пример из множества других. Факт, что Гиммлер и некоторые нацисты искали Грааль, исторически достоверен. Правда, в их понимании Грааль был не предметом, а «способом», «секретом» управления миром. Правомерна ли такая версия? В средневековых литературных памятниках отражено представление о «Граале духовном» как о некоем синтезе человеческого и божественного; такая трактовка была продиктована теологическими идеями того времени. В самых древних текстах нет ни одного замечания, которое позволило бы нам говорить о могуществе Грааля, о некоей власти этого священного предмета. Однако такой поворот темы наметился уже в ту эпоху. Искажение первоначального смысла особенно заметно в немецком варианте легенды, созданном Вольфрамом фон Эшенбахом приблизительно в 1230 году. Как нам кажется, это странное повествование умышленно переполнено разнородными элементами, которые взяты из более или менее доступных для понимания преданий. При анализе текста оказывается, что именно эти вставки уводят повествование от первоначального замысла произведения, в основе которого лежит простая легенда о духовном поиске человека…

И все же, каков бы ни был Грааль, какие бы формы и смысловые нагрузки ни приобретал, он, без сомнения, остается одной из величайших загадок в истории человечества и потому заслуживает всестороннего изучения. Как нам кажется, объектом исследования должны стать не только древние предания о Граале, но и их продолжения, созданные в ходе времен как бескорыстными искателями истины, так и людьми, в чьем воображении этот грандиозный образ неотделим от мыслей о невероятном, сверхчеловеческом могуществе, достижимом с его помощью.

В основе легенд о Граале лежит следующий постулат: на рассвете человечества, в то мифическое illo tempore, когда Творец мог общаться со своими созданиями, божественное послание было понятным для человеческого существа, однако после грехопадения слово Его стало недоступно разуму смертных. Лишь немногим избранным дано вновь понять его, овладеть этим «кодом доступа», символом которого является знаменитый Грааль. Таков глубинный смысл Грааля и его поисков. Именно в то время появляются три разные, но дополняющие друг друга традиции, гармоничное соединение которых дало миру легенду о Граале.

Первая традиция — гностическая. Ее истоки следует искать в Александрии, в эллинистический период; от нее берет начало целая теология, сильно отдающая ересью. Согласно этой традиции Яхве был захватчиком и узурпатором. Он занимал главенствующее положение как демиург, создатель мира, однако первое место изначально принадлежало «Pistis Sophia» («Вселенской матери», «Деве дев», «Материнской мудрости»), иными словами, «богине Начала» (той самой, которая изображена на скандально знаменитой картине «Сотворение мира» Густава Курбе, — богиня без лица, но с грудью, животом и выразительно обозначенными половыми органами). В гностической традиции мы обнаруживаем упоминание об изумруде; до того, как камень упал в рай Земной, его носил на своем челе архангел Люцифер, «несущий Свет». Этот изумруд и стал впоследствии «святым» Граалем, хранилищем самого драгоценного в мире сокровища — крови Господа, божественной энергии в своей высшей сути.

Вторая традиция, без сомнения, христианская. Она берет начало в текстах, называемых апокрифическими: отвергнутые официальной Церковью, эти писания были «сокрытыми», то есть «тайными». Ее рождение можно отнести приблизительно к 1200 году, времени споров богословов Римской церкви о пресуществлении; это время развития и распространения в Брюгге и Фекампе культа святой крови Христовой. Слово «Грааль» впервые появляется в романе Кретьена де Труа. «Персеваль, или Повесть о Граале» был написан им по заказу графа Фландрского Филиппа Эльзасского — младшего сына Тьерри Эльзасского, который привез из Святой Земли сосуд, содержавший, по его словам, кровь Христову, собранную Иосифом Аримафейским. С этого момента рассказ о святом Граале становится одним из самых важных догматов Римской церкви, свидетельствующим в пользу евхаристии и практики причастия.

Третья традиция — языческая, точнее, друидическая. В кельтских эпосах постоянно упоминается магический котел, неистощимый источник еды, предназначенной для элиты. Однако это не единственное его предназначение: волшебный котел мог даровать знание, открыть тайны мира и секреты воскрешения мертвых. Получившие широкое распространение в Англии, на землях, подконтрольных Плантагенетам (Британские острова, Ирландия и треть Франции), эти древние сказания положили начало мифу о святом Граале. В Средние века этот миф очень быстро стал популярным во всей Европе. Таким образом Грааль превратился в символический объект поиска, который вели рыцари полулегендарного короля. Нам он известен как король Артур, мифический основатель династии Плантагенетов, которые считали себя его наследниками и боролись против королей Капетингов, которые вели свое происхождение от Каролингов и Меровингов.

Итак, можно найти три объяснения столь большой популярности (во Франции, а затем и в Европе) в XII–XIII веках мифов о короле Артуре, рыцарях Круглого стола и Граале: эзотерическое, религиозное, политическое. Слияние традиций, давшее впоследствии искусный тематический сплав, превзошло ожидания тех, кто раздул горнило европейского воображения. Последствия этого слияния ощущаются и поныне, в начале третьего тысячелетия.

Если весь или почти весь мир говорит о Граале, если несметное множество людей ищут его, сами не зная зачем, — значит, на то есть причины. Грааль — это не только модное словечко, прежде всего это миф. В сознании большинства людей миф сродни сказке, художественному вымыслу, в то время как он является «архетипом» (воспользуемся понятием из словаря Юнга). Миф — это та реальность, которая была бы непостижимой и неуловимой, не будь у нее такого способа воплощения, как история, конкретный рассказ, понятный для всех. Грааль — это миф, который «немо» (первоначальный смысл греческого «muthos») и незримо присутствует в любом из нас. Таким образом, каждый человек способен найти «одеяние» для мифа, придать ему новый смысл, то есть наполнить «сосуд» Грааля тем, чем ему захочется.

Следует признать, что человек во все времена не упускал такой возможности. Наверное, это свойственно человеческой природе, которая «не терпит пустоты». Всплеск мифотворчества — непременная примета непростых исторических периодов, к каким можно отнести и наше время. Человек, недовольный сложившимися системами социальных отношений и общественной мысли, ищет спасения в расплывчатых домыслах, в области эзотерики. Чаще всего под маской «эзотерического общества» скрывается группа искусных шарлатанов, которая ловко извлекает пользу из заблуждений обманутого в своих надеждах населения, находящегося во власти сомнений и духовного замешательства. Первым, кто написал о Граале, был поэт из Шампани Кретьен де Труа. Однако ни на одной странице его романа мы не найдем ответа на вопрос, что же на самом деле находилось в Граале. Что стоит за этим — хитрый умысел сочинителя или его равнодушие? Неизвестно. Так или иначе, молчание, которое хранил Кретьен де Труа насчет содержимого Грааля, не смутило его многочисленных продолжателей. Их стараниями таинственный сосуд наполнился символическим содержанием, которое более соответствовало их собственному фантастическому миру, нежели господствующей в то время идеологии.

В произведениях «признанных» продолжателей Кретьена де Труа Грааль стал чашей, хранящей кровь Христа. Наследники иной традиции, так или иначе связанные с династией Плантагенетов (как, например, Робер де Борон, уроженец Бургундского графства), сделали Грааль сосудом, с которым священнодействовал Христос в Великий четверг, день еврейской Пасхи. Именно к этой традиции в XIII веке обратились цистерцианцы, которым тема Грааля потребовалась для внедрения новых веяний в христианской теологии. Однако в конце XII века в Уэльсе неизвестный сочинитель, очевидно придерживавшийся традиционной и народной легенды, утверждал, что Грааль (правда, он никогда его так не называл) был подносом, на котором лежала отрубленная голова, истекающая кровью. В начале XIII века появилась еще одна версия. Баварский поэт Вольфрам фон Эшенбах собирался перевести роман Кретьена де Труа, но отказался от своего замысла, сославшись на нехватку данных и на то, что автор ему непонятен. В результате он написал свой роман о святом Граале, превратив его в упавший с небес камень, ревностно охраняемый тамплиерами. Именно эта немецкая версия послужила импульсом к самым необычным и порой вызывающим подозрение интерпретациям. Интерес к ней не угасает и в наши дни.

Время неумолимо меняло легенду, первоначальный смысл искажали в угоду преходящим идеологиям… Однако конец XIX века стал временем ее зрелищного — и отчасти двусмысленного — завершения. Легенда о Граале оказалась на вершине славы благодаря «Парсифалю» Рихарда Вагнера. «Парсифаль» Вагнера — воплощенный в гениальной музыке предельно сжатый «конспект» всего, что человечество знало о Граале с момента появления символа, этого таинственного кубка, оставившего след в памяти индоевропейских народов. Вагнер полностью исказил первоначальный смысл предания, а его фантазии на тему святого Грааля, в свою очередь, стали отправной точкой для многочисленных дальнейших отклонений от основной традиции. Изначально в легенде говорилось об отчаянных попытках человека перед лицом всемогущего бога Яхве обрести себя, свою сущность. Христианство пересмотрело и обновило образ всемогущественного существа: бородатый (видимо, этим подчеркивается его бессмертие) Бог Отец уединенно восседает на небесах среди облаков, нагроможденных в фантасмагорическом небе. Однако, несмотря на все эти детали, в нем явно прослеживается сходство с Юпитером древних римлян.

«Парсифаль» (современное написание, эквивалентное средневековому «Парцифаль» у Вольфрама фон Эшенбаха, французскому «Персеваль» у Кретьена де Труа и валлийскому «Передур») — это опера, точнее, литургическая драма Рихарда Вагнера, автора текстов и музыки. Восторженный поклонник Вагнера Адольф Гитлер и покровитель его вдовы Козиме (забывшей, что она была дочерью венгерского композитора Листа и французской графини Мари д'Агу) мечтал отметить окончательную победу Третьего рейха над врагами постановкой «Парсифаля». Возможно, такое решение имело особые причины, в том числе и сугубо личные: нацистский диктатор был так же бессилен в сексуальном плане, как и сам Вагнер во время сочинения «Парсифаля». Вероятно, именно поэтому на протяжении всей этой странной, уникальной в своем роде литургии не раз повторяется хвала чистоте и целомудрию; однако, как бы то ни было, «Парсифаль» Вагнера — это настоящий шедевр.

Мне вспомнилась одна телевизионная дискуссия на канале FR3 в 1982 году. Меня и Рольфа Либермана, в то время директора парижской Оперы, пригласили принять участие в передаче Жана-Мишеля Дамьяна, посвященной фильму немецкого режиссера Зиберберга. Он снял замечательную картину о Парсифале по мотивам произведения Вагнера, с музыкальным оформлением восхитительного дирижера Армена Жордана. Характерная особенность: роль Парсифаля поочередно исполняли певец и оперная певица! Рольф Либерман и я были полностью согласны не только в том, что музыка Вагнера обладает несомненной возвышенной красотой, но и в том, что текст «Парсифаля» (как, впрочем, и «Тристана») насквозь пропитан двусмысленной философией. Более того, при создании «Тетралогии» Вагнер перерабатывал мифологические сюжеты, не искажая их смысла; заметим, что это были в большей степени скандинавские мифы, нежели германские. Однако насколько бережно и аккуратно он относился к деталям «германских» мифов, настолько же небрежно, порой доходя до подтасовки тем и смысла, он обращался с темами, заимствованными из кельтской мифологии.

Если внимательно прочесть текст вагнеровского «Тристана и Изольды», то можно заметить, что Вагнер полностью изменил, если не исказил, оригинальный сюжет предания. Вагнер в то время очень увлекался идеями Шопенгауэра, и их влияние чувствуется в трактовке легенды; в качестве примера можно привести появившийся мотив уничтожения «воли к жизни» как единственного способа достичь счастья. Та же интерпретация мифа прослеживается и в балете «Победители», появившемся в 1970 году на сцене театра Моне в Брюсселе. Хореографом постановки, положенной на музыку «Тристана», выступил Морис Бежар, бывший в то время буддистом. О красоте этого балета, о декорациях Яхне ле Тумелина (также буддиста) можно говорить бесконечно. Следует лишь отметить, что постановщиком было сделано все, чтобы сконцентрировать внимание слушателя и зрителя на хроматических нисходящих гаммах Вагнера, восхитительно передающих отказ героев от «воли к жизни» и их слияние, если не сказать уничтожение, в «океане душ». К этой нирване, согласно восточной метафизике, стремятся все человеческие существа, чтобы избежать тягот существования. Разумеется, подобное толкование сильно исказило первоначальный смысл легенды о Тристане и Изольде, повествующей о всеобщей любви, которая оказывается сильнее смерти, или о деспотичном обществе, в котором бьются два героя.

В «Парсифале» отклонение от традиционного повествования прослеживается еще сильнее. Разумеется, Грааль — центральный объект этой литургической драмы, однако смысловой акцент сделан на другом. Главный герой порой приводит в замешательство своим простодушием, но эта его черта заимствована из предшествующей мифологической традиции. Главным открытием Парсифаля, по версии Вагнера, является вовсе не Грааль, а тайное братство, владеющее секретами, которые не должно никому раскрывать. Без сомнения, это общество живет по расовым законам, поскольку рыцари Грааля относятся к отдельной, ограниченной потомственной линии. Чтобы вступить в это инициационное и расистское общество, нужно соответствовать нескольким критериям, таким как целомудрие, моральные ценности или презрение к обманчивым иллюзиям (к этой восточной «майе», нашедшей отражение в вагнеровских «цветочных девах» и псевдорайском саду Клингзора). Однако главное качество, которым должен обладать рыцарь Грааля, — умение хранить тайну. Этот запрет появляется уже в «Лоэнгрине»: рыцарь Лебедя, сын Парсифаля, не должен раскрывать ни своего имени, ни происхождения, ни того, что же такое Грааль. В «Парсифале» Вагнер продолжает тему принадлежности Лоэнгрина к тайному и священному потомству, финал этой лирической драмы — возведение героя на престол, Парсифаль становится королем Грааля.

Разумеется, ничего нового Рихард Вагнер не изобрел: все эти детали и подробности можно найти в произведении Вольфрама фон Эшенбаха, которое композитор использовал в качестве исходной модели. Однако Вагнер наполняет легенду о Парсифале иным смыслом, какого не было в романе средневекового автора. Поэтому правомерно утверждать, что идеология антисемита Вагнера была тем импульсом, который обусловил появление в XX веке самых странных и нелепых интерпретаций святого Грааля и таинственного братства рыцарей, его охраняющих.

Даже если настаивать на том, что Вагнер не несет ответственности за все сказанное и написанное о Граале после него, приходится признать, что последствия такой увлеченности Вагнером были губительными. Достаточно вспомнить «вагнеризм» и его шествие по Европе в 1900-е годы, когда им были охвачены поэты символисты и «декаденты», школы живописи и, конечно, композиторы. Националист и ярый антисемит Венсан д'Инди, основатель «Школы певцов», написал лирическую драму «Фервал», искусную копию «Парсифаля». Испанец Альбениц задумал трилогию о Мерлине, короле Артуре и Граале; до нас дошла лишь первая часть его произведения. Вспомним и об Эрнесте Шоссоне и его «Короле Артуре», не содержавшем, правда, никакого расового подтекста, скорее наоборот… Разумеется, нельзя забыть и о «Пелеасе и Мелисанде» Мориса Метерлинка. Неслучайно музыку к этой пьесе написал Клод Дебюсси — он часто посещал оккультные собрания парижских почитателей Вагнера. Его другом был автор «Арсена Люпена» Морис Леблан, многое знавший о Граале. Среди его знакомых была и певица Эмма Кальве, о которой шла молва, что она является любовницей аббата Соньера, связанного с тайной Ренн-ле-Шато и «потерянного королевского потомства», иными словами, к тайне «sangreal» — «королевской крови». Но это всего лишь надводная часть айсберга. Начало XX века — время появления на свет странных обществ, таких как английская «Золотая заря» или тогда еще безвестный немецкий кружок, который впоследствии стал Обществом Туле, безусловным вдохновителем нацистской идеологии.

В годы последовавшие за приходом к власти Гитлера, интерес к Граалю не исчез, но проявил себя в иной области: оставаясь, как и раньше, темой для литературных произведений, Грааль «ушел в политику», а фантазия политических деятелей или групп порой бывает пострашнее любого литературного вымысла… Пока точно не установлено, поручал ли Гиммлер некую миссию Отто Рану из СС, который вел упорные поиски в краю катаров, неподалеку от замка Монсегюр, считая, что это и есть «замок Грааля». Разумеется, сведения о том, что Грааль хранится в замке Монсегюр, — выдумка чистой воды, однако стоит заметить, что «неокатары» департаментов Од или Арьеж не раз затрагивали эту тему: она и по сей день приносит неплохой доход их родному краю. Чего стоят, скажем, действия некоего Антуана Гадаля, который был уверен, что найдет Грааль в гроте в верховьях долины Арьежа?

Шумиха вокруг этого дела лишь сыграла на руку одному почтенному президенту бюро по обслуживанию туристов. К счастью, Рене Нелли, неоспоримый знаток страны катаров и окситанской культуры, несмотря на препятствия, которые ему чинили, смог разобраться в вопросе об отношении темы Грааля к культуре катаров и тамплиеров. Тем не менее освободить разум от домыслов воображения — занятие нелегкое; жгучий интерес, проявленный так называемыми нацистскими интеллектуалами к теме Грааля, вызвал новую волну толкований, появившихся после Второй мировой войны.

Действительно, период между 1953 и 1956 годами можно определить как «переход из одной нелепой крайности в другую». После смерти в 1917 году аббата Соньера из Ренн-ле-Шато все недвижимое имущество было отписано его преданной служанке Мари Денарно. В течение многих лет она хранила «тайну кюре». Мари Денарно утверждала, что ей известен секрет сокровищ Соньера и что в один прекрасный день она его откроет. Конец жизни она провела на попечении промышленника Ноэля Корбю, которому завещала имущество, доставшееся ей от Соньера. Однако в 1953 году она умерла, так ничего и не рассказав. Став хозяином владений Соньера, Ноэль Корбю начал в них раскопки, но ничего не нашел. Потом ему пришла в голову мысль открыть в своих владениях ресторан. Чтобы привлечь клиентов, он распространил слух об «авантюрах», которые приписывали аббату Соньеру. Статья, появившаяся в 1956 году в «Depeche du Midi», довершила дело: «тайной Соньера» заинтересовались средства массовой информации.

Ответственность за скандальный успех этой темы во многом несет талантливый журналист Жерар де Сед, который, беспорядочно смешивая в своих историях катаров, тамплиеров и святой Грааль, без разбору хватался за все, что относилось к Монсегюру и Ренн-ле-Шато. К сожалению, Жерар де Сед слепо верил всему, о чем сообщали ему информаторы. Он писал обо всем, что было таинственно, странно и удивительно, но не удосуживался просмотреть подлинные источники по этим вопросам. В результате журналист оказался во власти мистификаций, инициатором которых был гениальный юморист Френсис Бланш. Последний и не подозревал, какое воздействие оказал его невинный розыгрыш.

Итак, Жерар де Сед осветил подробности жизни аббата Соньера и написал о цепи странных поступков кюре, совершенных в 1900 году. В то время о аббате Ренн-ле-Шато ничего не было известно за пределами края Разе, впоследствии о нем понемногу забыли (или же его хотели забыть). Однако публикации Жерара де Седа привели к тому, что на читателя обрушился шквал подобной литературы, представлявшей собой сплав исторических фактов и самых безумных авторских фантазий. Маленькое селение Ренн-ле-Шато неподалеку от Монсегюра в сердце департамента Од неожиданно стало одним из самых сакральных мест для исследований, называемых «эзотерическими».

Но волна популярности Ренн-ле-Шато, затопив Разе, не остановилась. Она прокатилась по всей Франции, поднимая вопросы, на которые человечество долгое время не осмеливалось отвечать. В частности, людей волновала личность таинственной Марии из Магдалы, которая, согласно Евангелию от Иоанна, первой встретила воскресшего Христа. Почему ее изображение можно увидеть в Ренн-ле-Шато? Разумеется, все это вновь привело к неизменному в ходе веков вопросу: что же такое Грааль, где спрятан этот таинственный предмет?

Единого ответа на этот вопрос нет. Мы уже упоминали о Монсегюре, крепости катаров, где якобы был сокрыт Грааль в форме чаши. Другие считают, что Грааль спрятан в гроте Ломбривы в Арьеже или гроте Отшельника в Юсса, соборе Валенсии в Испании, необычном монастыре Сан-Хуан-дела-Пенья в провинции Арагон. Не стоит забывать и аббатство Монсеррат неподалеку от Барселоны. Этим аббатством интересовался Гиммлер: он лично расспрашивал монахов о том, нет ли в монастыре объекта в форме кубка или неких секретных документов, заключенных в ларец. Можно упомянуть храмы Святой Крови Христовой в Брюгге, Неви-Сен-Сепюлькр, Фекампе и множество других мест. Эти и другие указания свидетельствуют, что Грааль — это сосуд, содержащий кровь распятого Христа.

Отождествление замка Грааля с христианским святилищем и даже гротом, где совершали богослужения катары (как, например, грот Ломбривы), кажется вполне логичным, однако не стоит сводить все к подобному упрощению. Помнится, я был ошеломлен, ознакомившись с кратким содержанием книги «Остров бодрствующих», которая некоторое время спустя появилась на прилавках магазинов, торгующих эзотерической литературой. Я с изумлением узнал, что Грааль был спрятан в ущельях Вердона, в этом краю, по мнению автора, не раз совершали свои подвиги рыцари короля Артура, искавшие святой Грааль и убежище волшебника Мерлина. Подобная теория основана на сходстве топонимической лексики, однако в большинстве случаев доказательства явно притянуты за волосы, книга изобилует неточностями, поражающими своей наивностью. Бесспорно, у такой работы есть очевидные достоинства, но все же более заметны ее недостатки. К сожалению, автор не умеет пользоваться правилами реконструкции топонимов (или же не подозревает об их существовании), что вкупе с его незнанием древних сюжетов легенды о Граале и рыцарях Круглого стола приводит к ошибкам и промахам.

В то же время я познакомился и с другой теорией, выдвинутой несколькими учеными Канского университета: согласно их исследованиям, восток департамента Орн и юг департамента Ламанш в свое время были «страной Ланселота Озерного». Аргументы исследователей были подкреплены данными местной топографии, авторы ссылались на литературные и даже агиографические источники (так, представляет интерес отождествление таинственного отшельника «святого» Фрамбо (Фрамбура) со стареющим рыцарем Ланселотом). Такие доказательства кажутся более обоснованными (что, кстати, на руку местному туризму) но, тем не менее их легко опровергнуть. Дело в том, что многие из тех, кто перелагал цикл легенд о короле Артуре и Граале на французский язык (в частности, Роберт Вас и Готье Man), были родом из этих самых краев. Так, стараниями нормандцев приключения легендарного короля «привились на французской почве». Нормандские авторы, не колеблясь, вставляли в сказания об Артуре описания родных мест. В этом нет ничего нелепого или иррационального.

Однако мы забыли упомянуть еще об одном месте, где «спрятан» Грааль: Гластонбери (графство Сомерсет, юго-запад Англии). Грааль якобы находится на холме Гластонбери Тор, в глубине источника, названного «Chalice Well», неподалеку от места, где в 1190 году «отыскали» могилу короля Артура и королевы Гвиневры. Вероятно, причиной тому стала легенда об Иосифе Аримафейском, которую взяла на вооружение англиканская Церковь. Согласно преданию, Иосиф Аримафейский, известный поставщик олова, состоявший на службе у правителя Иудеи, был дядей Иисуса, а после его смерти стал первым епископом Британии. Помимо этого, считается, что Гластонбери — это знаменитый мифический остров Авалон, являвшийся, согласно верованиям кельтов, подобием рая.

В смутное время, в начале 1980-х годов, я написал довольно большой очерк о Граале, в котором я попытался собрать все, что мы знаем о подлинных первоисточниках легенды.[1]. Книга получилась более художественной, нежели научной; основной моей мыслью было показать, как расходятся в описании Грааля дошедшие до нас средневековые версии. Реакция не заставила себя ждать: в течение целого года я получал странные письма. Они были написаны разными людьми из разных уголков Франции, однако содержание писем было абсолютно одинаковым. В них, помимо пустословия и довольно туманных рассуждений (в которых я, честно говоря, не смог разобраться), сообщалось, что я так ничего и не понял. Чтобы овладеть истинным знанием, я, оказывается, любой ценой должен был вступить в ряды таинственного общества «Мир Грааля». Оно познало истину благодаря «учителю» (вероятно, немцу), который назвал себя Абд-Русшином, то есть «Мыслителем». Я ничего не знал о том, что представлял собой этот «Мир Грааля», и остерегся выносить какое-либо мнение по этому поводу. Однако, должен заметить, это вежливое, длившееся в течение года давление убедило меня в том, что я должен заново составить «Цикл о Граале», который вместил бы все дошедшие до нас версии на эту тему. В 1990 году я реализовал свой замысел. Так на свет появилось издание в восьми томах[2],

Однако известны и другие попытки разобраться в этом хитросплетении тайн, приумножившихся с начала 1980 года. Я имею в виду трех английских журналистов — Майкла Байджента, Ричарда Ли и Генри Линкольна. Они вели терпеливый поиск как в местах предполагаемых событий, в Ренн-ле-Шато и Монсегюре, так и в архивах и библиотеках. В результате на свет появилась книга «Священная загадка», ставшая бестселлером своего времени[3]; ее теории и выкладки давали пищу воображению и наталкивали на мысль о дальнейших изысканиях в этой области. Однако, несмотря на интересный синтез неопровержимой исторической информации, книга порой повествует о вещах совершенно неправдоподобных. Дело в том, что три автора «Священной загадки» попали в ту же ловушку, что и Жерар де Сед: они использовали свидетельства, которые в лучшем случае можно назвать неточными, а в худшем и вовсе вымышленными. Так, сведения о таинственном Приорате Сиона, существовавшем одновременно с орденом тамплиеров, как кажется, взяты из области абсолютных фантазий[4]. Относительно же сведений о святом Граале, тамплиерах, катарах и розенкрейцерах следует заметить, что авторы сотворили из них достаточно запутанную и темную историю, свидетельствующую о некой недобросовестности с их стороны.

Однако на такое произведение, как «Священная загадка», стоит обратить внимание, поскольку оно ставит перед нами вопросы, достойные последующего фундаментального исследования. В частности, в «Священной загадке» затронута тема таинственной личности Марии из Магдалы, чье изображение находится в церкви Ренн-ле-Шато (она считается покровительницей храма), а также во владениях аббата Соньера. Столь часто встречающиеся в этой местности изображения женщины, которая, согласно христианской традиции, являлась раскаявшейся грешницей, вероятно, должны иметь особое объяснение. Заслуга авторов «Священной загадки» и в том, что они привлекли внимание читателей к символичным деталям, изображенным на некоторых картинах великих мастеров прошлого, в частности Николя Пуссена. Наконец, мало кто пытался предложить иное прочтение слова «sangreal», безоговорочно переведенного как «святой Грааль». Авторы «Священной загадки» отважились дать оригинальную трактовку, отличную от традиционного, средневекового написания.

Именно эти волнующие темы, в свое время очерченные тремя авторами «Священной загадки», легли в основу романа Дэна Брауна «Код да Винчи». Это произведение в короткий срок стало бестселлером мирового уровня. Подобный успех легко объясним: затрагиваемые автором темы находят отклик в душе каждого, кто стремится найти свое «я». Конечно, Дэн Браун имел полное право использовать то, что стало в ходе времени интеллектуальным наследием человечества. Чтобы выстроить сложный каркас сюжета, основанного на интриге (тем более что повествование представлено в форме детектива), писатель может позволить себе многое. В некотором роде «Код да Винчи» — это «детектив, который берут в дорогу». Однако заметим, что мы не увидели бы ни одной строчки этого романа, если бы Дэн Браун не взял в руки «Священную загадку», ставшую для него источником вдохновения и информации. Скажем, сведения о парижской церкви Сен-Сульпис почерпнуты им именно из труда Байджента, Ли и Линкольна. Впрочем, нужно отдать должное Дэну Брауну: появление Сен-Сульпис на страницах романа — удачная авторская находка. Браун сделал этот мрачный памятник иезуитского стиля отправной точкой своего извилистого, как лабиринт, расследования, которое приводит к знанию истинной правды о Граале. Пути всех, кто ищет Грааль, сходятся здесь, в этом странном храме, ставшем в силу обстоятельств неким «пупом земли[5]».

Итак, «Код да Винчи» — хороший детектив, закрученная интрига которого не дает читателю заскучать. Однако что можно сказать о произведениях, появившихся на волне успеха этого романа, о тех книгах, которые жаждут его «декодировать»? Действительно, произведение Дэна Брауна можно назвать «романом инициации». Такой особенностью обладают некоторые романы Жорж Санд («Консуэло», «Графиня Рудольштадт» и «Спиридион»), Жюля Верна («Путешествие к центру Земли», «Черная Индия», «Зеленый луч» и «Клодиус Бомбарнак»), Поля Феваля («Город вампиров»), Эдварда Бульвер-Литтона («Грядущая раса»), Мориса Леблана (большая часть приключений Арсена Люпена), Брэма Стокера («Дракула»), не говоря уже о четвертой и пятой книгах Франсуа Рабле. Каждый из этих романов, к которым прикреплен ярлык «популярные», обладает двойным, а то и тройным смыслом, поэтому для полного понимания его смысла необходима «расшифровка». Стоит ли вносить в этот список «Код да Винчи»?

Без сомнения, стоит, однако при равных условиях. Лишнего добавляют сами «расшифровщики», поскольку, желая объяснить необъяснимое, они пускают в ход все, что только можно. Стремление показать свою потрясающую осведомленность приводит к обратному эффекту: толкователи выказывают лишь полную некомпетентность в этом вопросе, демонстрируя полное незнание темы, которую они «дешифруют». В результате читатель подобного «толкования» погружается в очередной набор фраз, отважных сопоставлений, гипотез, основанных лишь на игре воображения, усеченных или вырванных из контекста цитат, позаимствованных из различных изданий и порой не имеющих указания на источник заимствования. Над подобными произведениями можно было бы лишь посмеяться, если бы не часто встречающаяся в них подтасовка фактов. Жертвой подобных манипуляций фактами становится простодушный читатель, желающий всего лишь понять, что скрывается в рассказе писателя, интуитивно чувствующий, что в нем есть темы, взятые из древнейших преданий.

Итак, для чтения и понимания такого «повествования-инициации» необходим максимум информации о легендах, сказаниях, традициях, использованных автором, а также о первоисточниках, использованных писателем. Это нужно не для того, чтобы найти у автора какие-либо неточности (ведь Истина никому не доступна), но для того, чтобы помочь читателю пройти по захватывающему, но извилистому и порой темному лабиринту «романа инициации».

Таковы задачи предлагаемой книги. Ее автор, Жан Маркаль, не ставил перед собой цель что-либо «декодировать». Загадка святого Грааля существует, однако на свете нет человека, который бы надеялся «расшифровать» ее до конца. Грааль — это миф, облаченный в форму событийного повествования, который варьировался в ходе веков, что привело к возникновению противоречивых версий. Грааль — это история, которую следует изучать, опираясь на все имеющиеся интерпретации, только такое исследование может дать ответ на вопрос, чем же является Грааль и что он означает. Для этого необходимо «найти истоки» легенды и проследить ее непростую, порой прерывистую эволюцию во времени.

Без сомнения, это очень интересное занятие. Главное — найти вехи, которые помогут на этом пути. Если же они найдены, то стоит приступить к кропотливому, но в то же время увлекательнейшему исследованию.

Поль Фетан. Май 2005

Слово «Грааль» появилось во французской литературе в конце XII века; понемногу его значение обогатилось разными контекстами: мифологическим, теологическим и даже политическим. В некоторых позднейших текстах можно встретить объяснение, что «Грааль» означает «ce qui agree» («то, что нравится»). Очевидно, такое абсурдное толкование основано на омонимии лексем. По поводу происхождения слова не может быть никаких сомнений: это искаженное, пришедшее из лангедокского диалекта «gradal», или «cratal», которое в современном провансальском превратилось в «grazal» («grazala»). Любопытно, что это существительное сохранило форму женского рода, что представляет интерес для исследователей символики Грааля. Исходной формой французского слова следует считать латинское «cratalem» в форме винительного падежа, произошедшее, как и греческое «krater», от индоевропейского корня, значение которого — «чаша» или «сосуд». Итак, слово «Грааль» означает «содержащее»; следовательно, значимость этого символического сосуда прежде всего зависит от его «содержимого». В дальнейшем мы увидим, какие различные формы принимало как «содержимое» Грааля, так и само «хранилище» в представлении авторов Средневековья.

«В то время как вели они приятную беседу, из соседнего зала вышел слуга, держащий за древко копье, сияющее белизной. Он прошел между очагом и ложем, на котором сидели беседующие, и все увидели копье с сияющим железным наконечником, на конце которого вдруг выступила капля крови и упала на руку слуги. Вслед за ним появились двое красивых слуг, у каждого в руках был золотой светильник, оправленный чернью; в каждом светильнике горело не менее десяти свечей. Затем появился Грааль, его несла прекрасная дева в богатом и изысканном наряде. Когда она внесла Грааль, зал озарил настолько яркий свет, что померкли даже свечи: так меркнут звезды или луна, когда восходит солнце. Вслед за прекрасной девой вошла другая, неся серебряный поднос. Грааль был из чистого золота; он был оправлен драгоценными и красивейшими камнями, какие только можно было отыскать на суше и на море; ни один драгоценный камень не смог бы сравниться с камнем Грааля. Как и другие слуги, девы прошли мимо ложа и скрылись в другой комнате»[6].

Таково первое описание Грааля, которое оказало колоссальное влияние не только на французскую литературу, но и на всю западноевропейскую культуру Средневековья. Этот текст появился на свет между 1180 и 1190 годами, его создал знаменитый поэт Кретьен де Труа.

В действительности мы больше знаем о творчестве Кретьена де Труа, нежели о его жизни. Известно, что его покровительницей была графиня Мария Шампанская, дочь Алиеноры Аквитанской и короля Франции Людовика VII. Возможно, он был дальним родственником Генриха II Плантагенета и проводил много времени при английском королевском дворе, как и знаменитая Мария Французская, автор «лэ» на темы бретонских легенд; про нее говорили, что она приходилась невесткой самому королю Генриху. Так или иначе, с уверенностью можно сказать, что Кретьен де Труа был подданным Плантагенетов и часто посещал двор Алиеноры Аквитанской в Пуатье. Там он познакомился с преданиями, которые были положены в основу его рыцарских романов «Эрек и Энида», «Ланселот, или Рыцарь телеги», «Ивэйн, или Рыцарь со львом» и, конечно, «Персеваль, или Повесть о Граале».

Скорее всего, Кретьен де Труа был обращенным евреем, что видно из его имени: в то время имя «Кретьен» давали каждому, кто отрекался от иудейской веры, чтобы стать христианином. В этом не было ничего удивительного, поскольку город Труа, находившийся в провинции Шампань между Северной Италией и Фландрией, в XII веке занимал одно из важных мест в текстильной индустрии Западной Европы. Это был интеллектуальный и духовный центр, в котором расцветали различные учения и идеологии; в частности, нем находились и школы еврейских раввинов. Не стоит забывать, что в этом крае появились и первые катары, впоследствии переселившиеся в Окситанию; именно в Труа, благодаря первому магистру ордена тамплиеров Гуго де Пейену, был созван церковный собор, утвердивший официальный статус этого ордена. Вполне возможно, что Кретьен де Труа, знающий латынь и труды античных авторов, получил образование в еврейских кругах, где обучали и традиционной каббале; последнее, кстати, может объяснить иносказания, часто встречающиеся в его произведениях. Как бы то ни было, Кретьен де Труа — один из самых важных французских писателей Средневековья, который первым познакомил западноевропейскую культуру с Граалем.

Итак, вот как обстояло дело с этим таинственным «предметом», названным Граалем. Герой повествования, имени которого Кретьен де Труа пока что не сообщает, гостит у Короля-Рыбака. Неизлечимая рана сделала этого короля хромым. Во время их беседы перед главным героем появляется довольно необычный кортеж. Кстати, сам герой не произносит ни слова во время этого странного действа, настоящей литургии, происходящей на его глазах. На следующее утро он просыпается и обнаруживает, что замок пуст. Затем он узнает не только о том, как его зовут (Персеваль), но и понимает, что вчера невольно допустил непростительную ошибку: он обязан был спросить о том, что это было за шествие. Если бы он задал вопрос о таинственном Граале, Король-Рыбак был бы тем самым исцелен, а к королевству, пришедшему в упадок вследствие его болезни, вернулись бы былая мощь и процветание. Более Кретьен де Труа ничего не сообщает. Лишь впоследствии Персеваль и читатель поймут, что Грааль — это «святая вещь», в котором находилась гостия, которой должно было вкусить раненому королю. Однако писатель поостерегся прямо сказать о том, что же находилось в Граале. Более того, в его произведении нет ни одного намека на «сосуд», в который Иосиф Аримафейский собрал кровь Христа.

Единственная особенность Грааля, о которой нам известно, — это необъяснимое, исходящее от него свечение, способное затмить свет других источников освещения. Таким образом, если отмести в сторону огромное количество толкований, касающихся этой «святой вещи», остается очень немногое. Тот факт, что в Граале находилась просфора, никоим образом не доказывает, что речь идет о дароносице, в которой происходило пресуществление, то есть, согласно христианской доктрине, превращение хлеба в тело Христово. Конечно, если рассматривать Грааль с позиции христианского учения, то добавить здесь нечего. Однако некоторые детали в описании сопровождающих Грааль слуг помогают обнаружить контекст, не имеющий ничего общего с христианской традицией.

Прежде всего обращает на себя внимание «серебряный поднос». Вольфрам фон Эшенбах неверно истолковал значение этого слова, в результате чего в немецком переложении сказания появились «ножи», а не «поднос». На самом же деле речь шла о доске, на которой разделывали мясо. Однако чем можно объяснить присутствие такого подноса в ритуальном шествии, которое развернулось перед глазами восхищенного Персеваля? В этом можно увидеть намек на «еду, пищу Грааля». Действительно, в последующих версиях легенды перед пирующими, присутствовавшими на церемонии вынесения Грааля, необъяснимым, волшебным образом появляются изысканные яства. Однако в описании Кретьена де Труа, как кажется, содержится намек на кровь, которая сочится при разделке.

Подобное объяснение, возможно, усилено и появляющимся в тексте копьем, по древку которого струится кровь. Если не рассматривать копье в христианском контексте, то перед нами оказывается необычный, не поддающийся толкованию объект. Разумеется, существует множество «религиозных» интерпретаций, находящих в рассказе Кретьена отголоски евангельского сюжета. Истекающее кровью копье в таких версиях отождествляется с копьем центуриона Лонгина, пронзившего бок Иисуса, после чего Иосиф Аримафейский собрал кровь Христа в чашу, которая стала Граалем. Однако на примере древней уэльской версии мы увидим, что это копье появилось из другой традиции: оно берет корни в древнейшей кельтской мифологии.

Вернемся к удивительному сверхъестественному свету, который излучал Грааль. Не заключал ли он в себе пламя, огонь? Известно, что в представлении кельтов мир состоял из трех основных элементов: огонь, вода и земля. Огонь — это энергия, которая не существует сама по себе, но при ее помощи все три элемента трансформируются и могут превращаться друг в друга. Без сомнения, перед нами явный символ Вселенной в ее постоянном движении, изменении. К тому же разве не является огонь символом знания, света? Возможно, такое объяснение может быть причиной, по которой Святой Дух в «Деяниях апостолов» явился ученикам Христа в виде «языков огненных, почивших по одному в каждом из них». Сюда же можно отнести и тайный огонь алхимиков, который играл большую роль в поисках философского камня. Таким образом, можно утверждать, что необъяснимый свет, исходящий от Грааля, является одновременно зримым проявлением божественной энергии и символом света, то есть высшей мудрости, знания самых великих тайн Вселенной.

Толкования требует и образ действий главного героя, который не знает даже, что его зовут Персеваль. Вызывает недоумение его молчание во время всей этой церемонии, он не задает ни единого вопроса насчет кортежа, сопровождавшего Грааль. Конечно, следует оговориться: дело в том, что мать Персеваля, «Вдова», отправляя сына в дорогу, не поскупилась на советы об осторожности. Некоторым из них Персеваль следует буквально, не особо раздумывая, поскольку он, согласно средневековому выражению, является «nice», то есть «простаком», «простачком». Однако слыть простаком — еще не значит быть глупцом. Наивность и простодушие — это качества тех, кому еще предстоит познать мир. Итак, Персеваль еще ничего не знает, поскольку он только что покинул материнский дом, то есть, выражаясь образно, вышел из утробы матери, которой до сих пор довольствовался. Он заново «родился для мира», что во многом объясняет его неуклюжесть, упрямство или молчание.

Впрочем, в тексте встречается еще одна странная деталь: Кретьен де Труа постоянно называет Персеваля «Сыном Вдовы». Действительно, мать Персеваля — вдова, ее муж пал в бою, вследствие чего она приложила все усилия, чтобы оградить сына от военного ремесла, от рыцарства. Если воспользоваться словарем психоаналитиков, мать Персеваля подходит под определение «фаллической матери», или «матери-пожирательницы». Но почему это определение — «Сын Вдовы» — столь настойчиво повторяется в романе? В памяти тут же всплывает другое выражение: «Сыны Вдовы». Так называли себя франкмасоны, однако в эпоху Кретьена де Труа они еще не существовали (по крайней мере, в современном виде). Тем не менее стоит обратить внимание на то, что члены этого «братства» начинают свой путь с «ученика». «Ученик» может присутствовать на заседаниях ложи лишь с позволения на то братьев и не имеет права задавать вопросы.

Такое положение вещей напоминает ситуацию, в которой оказался Персеваль. Заметим также, что в уэльском эпосе воспитатель героя, обучающий его обращению с мечом, дает следующий совет: «Если ты увидишь какую-нибудь необычную вещь, не спрашивай о ней до тех пор, пока не станет ясно, что настал удобный момент, чтобы просветить тебя». Сходство этих сюжетов слишком явное, чтобы быть простым совпадением. Без всякого сомнения, покинув дом матери, Персеваль отправился в долгий путь, изобилующий препятствиями и опасностями; это не что иное, как обряд посвящения героя, его инициация, после которой он сможет достичь высшей ступени, вступить в некое «братство Грааля».

Однако, несмотря на запреты матери или наставника, Персеваль должен был задать вопрос о том, что же такое Грааль. Это нашему «простаку» разъяснила «невинная дева», его двоюродная сестра, которую он встретил на следующее утро, покинув опустевший замок. Открыв герою его имя, дева упрекнула Персеваля за его нерешительность, помешавшую узнать, что же такое Грааль и каково его назначение. С этого момента начинается рассказ о бесконечных странствиях Персеваля: он жаждет отыскать призрачный замок, в котором принимал его раненый Король-Рыбак, оказавшийся вдобавок его дядей. Таким образом, в истории о Персевале отчетливо прослеживается сюжетообразующий мотив: поиск утраченных родственных связей, который увенчается успехом лишь в том случае, если герой преступит некий запрет. Не было ли это своеобразным поучением автора, предписывающим человеку, желающему обрести себя, неустанно идти вперед, невзирая на ограничения и запреты, предписанные обществом?

Вернемся к процессии Грааля, изображенной на страницах «Персеваля». В описании Кретьена де Труа есть одно смущающее обстоятельство: Грааль, эту «святую вещь», ставшую в христианском переосмыслении дароносицей или потиром, несет женщина. Более того, в изложении Кретьена де Труа употреблено выражение «невинная дева», что значит «свободная женщина, не находящаяся во власти мужчины». Для Западной Европы XII века такое положение вещей было недопустимо: никто не доверил бы нести чашу для причастия женщине, поскольку, несмотря на фантастическое распространение культа Девы, несмотря на поклонение Прекрасной даме в куртуазном обществе того времени, женщина оставалась существом не только нижестоящим, но и греховным. Социальное положение «Прекрасной дамы» в средневековом обществе сводилась к нескольким ролям. Она могла стать «святой девой»: тогда ей надлежало жить в монастыре и хранить целомудрие до конца дней своих. Женщина могла находиться в подчинении у вышестоящего существа, то есть мужа: тогда ее роль сводилась к «репродуктивной функции», произведению на свет потомства. Наконец, она могла быть проституткой: несмотря на то что подобная «профессия» была осуждаема, она прекрасно вписывалась в рамки общества, поскольку отвечала его «физиологическим» потребностям. В этом плане показателен пример трубадура Гильома IX Аквитанского, основавшего бордель, девицы которого были одеты монахинями. Тогда возникает вопрос: почему «святой Грааль», вобравший в себя, без сомнения, христианскую символику, находится в руках женщины, не имеющей права на главенствующую роль в этом ритуальном шествии?

Некоторые исторические документы свидетельствуют о том, что в VI веке н. э. у христианских народов кельтской Ирландии, Великобритании и Арморики (Бретани) женщины «conhospit» все еще участвовали в отправлении культа, хоть и не были «священниками» в нашем понимании слова. Но Римская церковь запретила эти языческие празднества, следовательно, в конце XII века женщина никак не могла занимать центральное место в христианской литургии. Выходит, что женщина удивительной красоты, которая в романе Кретьена де Труа несет таинственный Грааль, является исключением из правил. Итак, следует найти причину столь явного нарушения христианской традиции. Скорее всего, в фантастическом кортеже, появляющемся перед героем, кроется двойной смысл, однако в тексте Кретьена де Труа нет ничего, что помогло бы нам разгадать эту тайну; для этого придется обратиться к позднейшим версиям легенды.

Наконец, выходя за рамки этого любопытного эпизода, мы не можем удержаться от нескольких замечаний, касающихся «Персеваля, или Повести о Граале» в целом. Роман остался незаконченным; полагают, что причиной тому была смерть автора, однако это еще не доказано. Помимо «Повести о Граале», Кретьен де Труа не окончил и «Рыцаря телеги», предоставив сделать это поэту Годфруа де Ланьи. В то далекое время часто случалось, что автор прерывал свое повествование; в таком случае заботу о продолжении романа брали на себя другие сочинители, обогащая сюжет, доставшийся им в наследство, различными вставками, порой заимствованными из иной культурной традиции. Именно так поступили три последователя Кретьена де Труа, вследствие чего текст неимоверно усложнился; дело в том, что, дополнив его новыми подробностями, порой противоречащими друг другу, продолжатели так не смогли довести рассказ о Граале до конца. Таким образом, мы имеем дело с «дважды незавершенным» повествованием.

Создание «продолжений» было обычным литературным приемом Средневековья, который можно встретить и в «Gai Savoir», «веселой науке» (так называли искусство трубадуров). Подобный метод зародился во времена провансальских трубадуров, а в эпоху Кретьена де Труа получил широкое распространение. Суть его заключалась в том, чтобы завлечь читателя или слушателя в лабиринт слов и событий, из которого он выбирался лишь собственными усилиями, самостоятельно отыскивая пути, ведущие к «откровению», разъяснению замысла. Собственно, поэтому в произведениях XII века столь часто встречаются сюжетные вставки и эпизоды, порой приводящие читателя в замешательство. Труверы, трубадуры и бретонские барды, искусные в умении плести словесную ткань, часто вели слушателя по ложному следу, по ходу текста изобретая все новые смысловые и сюжетные переходы.

Мнение медиевиста Роже Драгонетти[7], профессора Женевского университета, на этот счет однозначно. Описав литературные приемы поэтов того времени[8], ученый приходит к выводу, что «trobar leu» («светлая манера», «ясный стиль») трубадуров, в которой, казалось бы, все понятно, порой содержит гораздо больше намеков и зауми, нежели «trobar dus» («темная манера», «темный стиль»), то есть сложное для понимания повествование, бывшее в ходу среди трубадуров. Подвергая анализу «лакуны» в некоторых средневековых текстах, он утверждает, что пропуски в событийной канве служат определенной цели: «Итак, перед нами незавершенный роман, который, на первый взгляд, всегда можно продолжить и закончить, хотя это не так. Суть его вовсе не в этом; главное в таком романе — это Речь, сам способ изложения, то, чему подчинена вся куртуазная поэзия». В подтверждение своих слов Роже Драгонетти приводит рассказ «Прекрасный незнакомец», входящий в цикл Грааля; это незаконченная поэма некоего Рено де Боже (в его имени проглядывает «beau jeu» — «игра слов»!). Несмотря на то что рассказ обрывается, читатель все же уверен, что он прочел поэму «до конца», настолько логично и последовательно выстроен текст; в то же время подобный «конец» предоставляет полную свободу действий тому, кто решит его продолжить (если таковой, конечно, найдется). Очевидно, той же особенностью обладает и прерванный на полуслове роман Кретьена де Труа.

Сюжет «Повести о Граале», скорее всего, был взят Кретьеном де Труа из богатого репертуара бретонских поэтов, часто бывавших при дворе Алиеноры Аквитанской и ее дочери Марии Шампанской. Это не первое его произведение, посвященное королю Артуру и рыцарям Круглого стола. Поэт был знаком с преданиями как островных, так и континентальных кельтов; он прекрасно разбирался в них, что помогло ему создать такие удивительные романы, как «Эрек и Энида», «Ланселот, или Рыцарь телеги», «Ивэйн, или Рыцарь со львом». В этот список можно было бы добавить и «Тристана», но, к сожалению, он был утерян. Однако хочется обратить внимание на то, что рассказы «артуровского цикла» были написаны им по заказу Марии Шампанской, в то время как «Повесть о Граале» заказал другой человек. Им был, если верить самому Кретьену де Труа, граф Фландрский Филипп Эльзасский: поэт упоминает о нем в начале своего романа.

Кто же такой Филипп Эльзасский? О нем известно, что он был сыном Тьерри Эльзасского, который принимал участие во Втором крестовом походе. Согласно преданию, Тьерри Эльзасский привез в родные края некий сосуд из Иерусалима, в котором было несколько капель крови Иисуса Христа. Вернувшись во Францию, Тьерри построил в Брюгге собор, в котором поместил этот «священный сосуд»; так в XII–XIII веках появился культ святой крови Христовой, распространившийся по всей Европе. В Брюгге стали совершать паломничества те, кто по той или иной причине не могли добраться до Иерусалима. Необходимо заметить, что такой поток верующих, желающих поклониться святыне Брюгге, был лишь на руку жителям города и самому графу: вслед за славой в Брюгге потекли деньги. Стоит спросить себя: не был ли продиктован «литературный заказ» Филиппа Эльзасского заботой о поддержании культа святой крови Христовой? Брюгге был одним из самых богатых городов в его владениях; успех «Повести о Граале», написанной Кретьеном де Труа в то время, когда автор находился на пике литературной популярности, мог бы содействовать как «пропаганде» культа святой крови Христовой, так и процветанию самого Брюгге.

Возможно, эти исторические события и породили на свет ряд толкований, превративших Грааль в чашу, наполненную «самым драгоценным в мире» содержимым, то есть кровью Спасителя, который умер на кресте ради-спасения человечества от греха и смерти. Церковь в ту пору лишь приветствовала и поддерживала культы, подобные поклонению святой крови Христовой, поскольку они не противоречили ее официальной доктрине. Таким образом, «Святой Грааль» стал хранителем «sangreal», «истинной, царской крови». Определение «царский» появилось из евангельского текста: римляне считали Христа мятежником, пожелавшим стать «царем иудейским»; оскорбительная надпись, помещенная на кресте над головой Иисуса, гласила: I.N.R.I., «Iesus Nazoreus Rex Iudeorum» (то есть «Иисус Назорей Царь Иудейский», но не «Иисус из Назарета[9]»).

Однако подобные объяснения, подкрепленные позднейшими источниками, все же остаются гипотезами, не имеющими ни одного неопровержимого доказательства. Кретьен де Труа не сказал нам, что было в Граале, поэтому не стоит искать тайный смысл там, где его нет. Даже если поэт намеревался представить Грааль как поднос с «божественной» или «царской» кровью, он тем не менее этого не сделал. Оборвав себя на полуслове, поэт из Шампани предоставил другим закончить рассказ об этом нелегком поиске-миссии, возложенной на рыцарей короля Артура. Однако благодаря мастерству Кретьена да Труа в представлении народов Запада появился Грааль, удивительнейший сплав иудейско-христианской легенды, пришедшей с Ближнего Востока, и «языческих» преданий, сохранившихся в памяти потомков кельтов.

И говорили они еще долго, пока Передур не увидел двух слуг, несущих огромное копье, с которого на пол стекали три струи крови. Когда же все в зале увидели это копье, то принялись плакать и причитать так, что горестно было смотреть на них. Однако старик не прервал беседы с Передуром, и тот ничего не спросил, хотя ему и хотелось узнать, что это такое. И еще через какое-то время в зал вошли две служанки, несущие блюдо, на котором лежала окровавленная человеческая голова. Тогда все, кто был в зале, издали горестный стон, и нелегко было его слушать. После же они успокоились и вернулись к еде и беседе[10].

Итак, обратимся к повествованию неизвестного уэльского автора. Главного героя зовут Передур, но он как две капли воды похож на Персеваля. Знаменитый кортеж, проходящий перед его глазами, в общих чертах напоминает ту процессию, которую увидел юный герой Кретьена де Труа: то же количество слуг, тот же порядок их появления в зале… Однако ни один слуга не несет серебряного подноса, кровь с наконечника копья «льется в три ручья», а сам Грааль оказывается блюдом с лежащей на нем головой, истекающей кровью. Разумеется, такая яркая деталь, как отрубленная голова на блюде, наталкивает на мысль о том, что в основу рассказа легло библейское сказание о Св. Иоанне Крестителе и Саломее, однако это рискованное утверждение. В процессе наших рассуждений мы покажем, что столь «кровавое» описание Грааля не имеет никакого отношения к упомянутой евангельской истории.

Рассказ о Передуре сохранился в двух средневековых рукописях: первый документ, появившийся в XIV веке, получил имя «Красная книга Хергеста»; второй, вобравший в себя более ранние рукописи, самые давние из которых относятся к середине XIII века, назван «Белой книгой Риддерха». Однако возраст манускрипта еще ни о чем не говорит: памятники, которые в него вошли, могли быть созданы гораздо раньше. В «Передуре» отчетливо прослеживается характерное для своего времени французское (точнее, нормандское) влияние; помимо этого, анализ некоторых деталей произведения доказывает, что памятник, скорее всего, был создан в конце XII века. В начале XX века среди некоторых медиевистов бытовало мнение, что «Передур» является литературной обработкой или переводом «Персеваля» Кретьена де Труа. В пользу такого утверждения говорит тот факт, что оба произведения появились в одно и то же время, однако их неоднократный и тщательный анализ подтвердил гипотезу, выдвинутую в 1913 году Жозефом Лотом, первым переводчиком «Передура» на французский язык. Лот считал, что уэльский автор и Кретьен де Труа пользовались одним и тем же письменным французским источником, который они перевели (или адаптировали) на валлийский и бретонский языки.

Итак, Кретьен де Труа, следуя моде, охватившей аристократические круги Франции, превратил исходный текст в куртуазный роман; так, грубоватые подробности, наполнявшие оригинал, исчезли, а невероятные приключения героя приобрели более правдоподобный оттенок. В свою очередь, уэльский автор, несмотря на сильное влияние нормандской традиции, оставил нетронутыми детали, бывшие отголосками кельтской «языческой» культуры, подчеркнув тем самым самобытные черты первоисточника. Анализ этих деталей позволяет нам опровергнуть гипотезу о влиянии на рассказ уэльского анонима христианских мотивов.

Сюжет «Передура» и «Повести о Граале» почти одинаков: уделом Передура стали те же странствия и приключения, что и выпали на долю герою Кретьена де Труа. Однако одно приключение все же выбивается из общего ряда: речь идет об испытании, которое устраивает Передуру его дядя, прежде чем тот отправляется в замок Короля-Рыбака. Любопытно то, что в рассказе уэльского анонима дядя Передура приобретает черты, роднящие его с Королем-Рыбаком: он хромает, а занятие, за которым застает его племянник, — рыбная ловля. Сам же Король-Рыбак оказывается еще одним дядей героя, братом его матери.

Этот эпизод, отсутствующий в версии Кретьена де Труа, заслуживает особого внимания, поскольку его анализ может изменить и дополнить наши представления о «ритуале Грааля». В своих поисках Передур «достиг обширного и глухого леса, на опушке которого он увидел озеро, а на другой стороне озера — большой замок с высокими стенами. И на берегу озера сидел на атласных[11] подушках почтенный седовласый старик в богатом наряде, а слуги его рыбачили с лодки. Увидев Передура, старик встал и пошел в замок, и Передур заметил, что он хромает[12]».

В романе Кретьена де Труа есть упоминание о том, что военному искусству, в том числе и владению мечом, Персеваля обучил некий Гурнеман де Горт (в немецком варианте — Гурнеманц); как потом оказалось, этот наставник был его дядей. В уэльском рассказе роль учителя отведена хромому дяде Передура, вылитой копии Короля-Рыбака; правда, заметим, что хромота его не была следствием незаживающей раны. Дядя любезно принял Передура, а в разговоре с ним полюбопытствовал, умеет ли племянник «разить мечом». Молодой человек ответил, что умел бы, если бы его обучили этому искусству. Тогда хромой рыбак велел своим сыновьям, светловолосому и темноволосому, «поиграть палками», чтобы показать юноше приемы владения мечом. После «сражения» старец спросил, кто из них, по мнению Передура, лучше владеет палкой. «Светловолосый молодой человек сможет «пустить кровь противнику» (победить), если того пожелает», — ответил Передур. В ответ на это любезный хозяин предложил ему сразиться («пустить кровь») со светловолосым юношей, что Передур и сделал, выполнив просьбу буквальным образом: «разбил ему лоб и залил все лицо кровью». Увидев, что светловолосый юноша побежден, хромой рыбак объявил, что он лично обучит Передура обращаться с оружием и сделает из него настоящего рыцаря. Тогда же он прибавил то, о чем мы уже упоминали: «Если ты увидишь какую-нибудь необычную вещь, не спрашивай о ней до тех пор, пока не станет ясно, что настал удобный момент, чтобы просветить тебя».

На протяжении всего рассказа более не встретится эпизода, в котором столь явно проглядывают черты инициации, обряда посвящения, в ходе которого герой проходит испытание кровью. С честью выдержав испытание («пустив кровь» светловолосому кузену), юный неофит становится «рыцарем священного Грааля», после чего наставник позволяет новообращенному отправиться на его поиски. Однако хромой рыбак вводит Передура в заблуждение: его запрет задавать вопросы становится причиной неудачи, которую терпит юноша во время первого посещения дворца, названного «Замком Чудес». В то же время, впрочем, старик произносит еще одну знаменательную фразу: «Если кто-нибудь сумеет победить тебя, то позор поражения ляжет не на тебя, но на меня, твоего учителя» (Мабиногион. С. 167).

Однако на этом инициация не заканчивается. На следующее утро, простившись с дядей, хромым рыбаком, Передур отправился к другому замку. Очутившись в нем, юноша увидел сидящего на подушках старика, который пригласил его за стол, а после трапезы осведомился, умеет ли Передур «разить мечом». Как и в прошлый раз, герой ответил, что он сумел бы отразить нападение, если бы его научили этому. Итак, испытание продолжается. Старец указал юноше на кусок железа, укрепленный в центре зала («такой тяжелый, что его с трудом могла поднять рука воина»), и, дав ему меч, предложил перерубить брусок. Передур повиновался: железный брус был рассечен им надвое, однако оружие, не выдержав удара, сломалось. Тогда, следуя указаниям старика, Передур соединил обломки меча, и они срослись. Он повторил попытку разрубить железо, и вновь брусок разлетелся на куски, а вновь сломанный меч стал целым. Однако в третий раз меч и железо оказались расколотыми и, сколько ни пытался Передур соединить их, обломки не срастались. Хозяин замка (дядя героя), похвалив юношу, сказал: «Ты владеешь мечом лучше всех на этом острове. Две трети своего мастерства ты уже обрел; когда же ты овладеешь и третьей, никто не сможет одолеть тебя» (Мабиногион. С. 168).

Итак, вне всякого сомнения, в этом эпизоде отражен обряд посвящения в воины, связанный с кровопролитием. Тот же обряд незримо присутствует и в романе Кретьена де Труа, хотя в его куртуазном изложении следы инициации практически незаметны. Уэльский рассказ уводит нас в незапамятные времена, предшествующие христианской эпохе, из чего становится видно, что «поиски святого Грааля» не имеют никакого отношения к библейской традиции. Если вновь обратить внимание на странный кортеж, то можно заметить, как часто в его описании упоминается кровь: это и три кровавых ручья, которые стекают с копья, и кровь отрубленной головы, покоящейся на блюде. «Мотив крови» архаичен: возможно, он достался в наследство от некоего древнего ритуала, значение которого затерялось во мгле веков. Уэльское предание донесло до нас свое представление о Граале как о сосуде, наполненном кровью; впоследствии «мотив крови» будет повторяться в каждой из версий этой легенды.

Объяснить, почему в произведениях Кретьена де Труа и уэльского анонима появилось кровоточащее копье, довольно сложно. Конечно, в последующих литературных обработках оно превратилось в копье центуриона Лонгина, однако подобная трансформация произошла в результате наслоения на языческий миф евангельского рассказа. На самом деле истоки этого образа следует искать не в иудейско-христианской традиции, но в древнейшей кельтской мифологии. Сказание «Битва при Маг Туиред» начинается рассказом о том, как в Ирландию пришли древние божества Туата де Дананн, «племена богини Дану», явившиеся с «северных островов земли». Они владели не только «премудростью, магией, знаниями друидов, чарами и прочими тайнами», но и разнообразными предметами, которые со временем приобрели символическое содержание. Это был меч Нуаду, ставший, без сомнения, прототипом знаменитого меча короля Артура; Лиа Файл, «Камень верховной власти», который и сейчас покоится на холме Тары; котел Дагда, языческий прообраз христианского Грааля, от которого «не случалось людям уйти голодными»; и, наконец, копье Ассал, сыгравшее свою роль при создании цикла святого Грааля.

Копье Ассал было наделено таинственной волшебной силой. В «Битве при Маг Туиред» сказано, что оно было принесено из Гориаса[13], а владел им сам Луг[14]; «ничто не могло устоять пред ним или пред тем, в чьей руке оно было[15]». Другое ирландское сказание («Судьба сынов Туиреанна»[16] добавляет новые любопытные подробности: копье обладает сокрушительной силой, его удар ядовит; чтобы ослабить его мощь, нужно опустить острие копья в котел, наполненный ядом и «черной жидкостью», то есть свернувшейся кровью. В XII веке на свет появляется «Книга захватов Ирландии», полный свод мифологической истории Ирландии. В этой поэме на гэльском языке, получившей распространение в нескольких списках, сказано: «Тот, чью кровь пролило копье, умирает». Особенность этого оружия в том, что оно разит лишь тогда, когда в пылу битвы его владелец произнесет «ibar»; как только он скажет «anthibar», копье «вернется в руку того, кто метнул его».

Появление копья и отрубленной головы в «Передуре» перестанет вызывать недоумение у читателя, если он обратится ко второй ветви «Мабиногиона», повествующей о Бране Благословенном, или Бендигейде. Во время военного похода в Ирландию Бран был ранен в бедро отравленным копьем (подобные детали не могут не напомнить нам об увечье Короля-Рыбака). Раненый Бран попросил соратников отрубить ему голову, которую они должны были взять с собой. Голова охраняла их в пути, а впоследствии главенствовала на пиру, напоминающем пиршества бессмертных; в ходе этого длительного застолья спутники Брана были околдованы пением волшебных птиц, которое заставило их забыть обо всем и потерять счет времени. Аналогия между этим «языческим пиром» и «яствами Грааля», удивительным образом появляющимися перед каждым сотрапезником, очевидна.

Согласно «Мабиногиону», пиршество это длилось «четыре по двадцать» лет. Затем, по просьбе самого Брана, его спутники похоронили голову на «Белом Холме» в Лондоне, и с тех пор «никакая опасность не приходила на остров с моря». Правда, голова Брана могла защитить Британию от вторжений лишь при одном условии: она должна была смотреть на восток (Мабиногион. С. 39–40). Такое положение вещей сохранялось вплоть до прихода на остров саксов. Итак, мы с уверенностью можем сказать, что Бран Бендигейд наделен свойствами божества, покровительствующего бриттам; лишь несоблюдение завета («никакая опасность не приходила на остров с моря, пока голова не была выкопана») приводит к утрате магической силы головы.

В архаичной уэльской версии, лишь на первый взгляд напоминающей измененную библейскую легенду, Грааль представлен в виде отрубленной головы на блюде, которое несут две женщины. Подобное шествие перекликается с древним кельтским ритуалом, достоверность которого не может быть поставлена под сомнение: описание этого обряда повторяется в ряде исторических свидетельств античных авторов. Об обычае, принятом у галлов, упоминает Тит Ливии: по его словам, галлы отрезают головы своим побежденным противникам; бальзамируя головы особым способом, воины прикрепляют их к подгрудным ремням своих коней. Возможно, подобными действиями галлы стремились устрашить врага, однако, скорее всего, это был некий магический военный ритуал.

Исторические свидетельства подкреплены археологическими данными. Подтверждением тому служат раскопки кельтско-лигурийских поселений в Глануме (Сен-Реми-де-Прованс), Сент-Блезе и Энтремоне (неподалеку от Эксан-Прованс). В музее Борели (Марсель) представлены колонны, в нишах которых были прикреплены гвоздями отрубленные головы. В том же музее находятся столбы с вытесанными на них человеческими головами (такие же экспонаты есть и в других музеях, например в Гране (Эксан-Прованс) или Кальве (Авиньон)). Подобные изображения украшали капители романских соборов, поскольку романское искусство активно использовало формы, почерпнутые из дохристианской культуры. Если же обратить внимание на галльские монеты, бывшие в ходу у кельтских племен озисмов (Финистер), то в большинстве случаев на них изображены головы, напоминающие те самые военные трофеи, о которых пишет Тит Ливии.

Рассказ об охотниках за головами у Диодора Сицилийского и Страбона почти одинаков: «Убитым врагам галлы отрубают головы и вешают их на шеи своих коней. Они прибивают эти трофеи над входом в свои жилища. <…> Головы наиболее выдающихся из своих врагов они бальзамируют кедровым маслом и хранят с особой тщательностью». Помимо этого, Тит Ливии подробно рассказывает о печальной участи, постигшей римского консула Постума: его голова, оправленная золотом, служила ритуальной чашей в религиозной церемонии племени бойев. Итак, мы все ближе подходим к теме Грааля. Скрытый смысл деталей, наполняющих описание кортежа, становится понятным при сопоставлении легенды с рассказом о «голове Брана», однако свидетельство Тита Ливия еще более проясняет образ Грааля, поскольку голова консула в его рассказе трансформируется в некий священный сосуд, используемый в таинственных обрядах жертвоприношения.

Так или иначе, это кровавый ритуал. Однако наша цель состоит в том, чтобы понять, что скрывается за столь «кровавой оболочкой» мифа. Нет ли в этих реалистичных подробностях некоего скрытого смысла, который хотели утаить от простых смертных? Напомним, что голова Брана может защитить остров лишь в том случае, если она спрятана; это замечание может привести нас к неожиданному повороту темы. Имя «Бран», в бретонском и валлийском языках имеющее форму женского рода, означает «ворон». Выражение «Голова Ворона» использовалось алхимиками для обозначения одного из этапов в работе, направленной на создание Философского камня. «Наша ртуть, — пишет алхимик Альберт Великий, — осядет <…>, превратившись в черную землю, которую называют «Головой Ворона».

Каталонский поэт-алхимик и теолог Раймонд Луллий, описав тонкую операцию, позволяющую очистить Materia Prima, добавляет: «Тогда в твоих руках окажется «Голова Ворона», которую столь долго искали философы; без нее невозможно получить чудодейственный состав».

Однако еще интереснее обратиться за объяснениями к традиционной алхимии, популярной во времена создания цикла романов о Граале (XII–XIII вв.). Спустя некоторое время знаменитый Никола Фламель напишет в «Очерках иероглифических фигур» следующее: «Подумай о человеке в обличье святого Петра <…>. Он хочет схватить меч — либо для того, чтобы отрубить голову, либо для того, чтобы сотворить нечто иное с человеком, который стоит перед ним на коленях. <…> Однако можешь ли ты понять, что означает человек, схвативший меч? Это означает, что нужно отсечь голову ворону, то есть тому коленопреклоненному человеку. <…> Лиши головы этого черного человека; когда ты отсечешь ворону голову, она тут же станет белого цвета».

Алхимический трактат Средневековья — это своеобразный сплав различных аллюзий, измышлений, игры слов, выдумок и заимствований из предшествующих традиций, однако невозможно приписать столь явные совпадения причудливой игре случая. Итак, Бран Бендигейд — это «ворон», его отрубленная голова — «голова ворона»; данное выражение обозначает в алхимии некую операцию, которая является связующим звеном в цепи действий, направленных на получение Философского камня. До этой операции камень остается черным. Следовательно, нужно избавиться от этого черного цвета и «отрубить Голову Ворона» (разумеется, в переносном смысле), после чего наступит следующая фаза: камень станет белым. Получившийся камень, согласно теории алхимиков, способен превращать свинец в серебро. К слову заметим, что сестру Брана, героиню второй ветви уэльского «Мабиногиона», зовут Бранвен, «Белый ворон» (возможно, именно она станет прототипом Брангены, героини «Тристана и Изольды», олицетворяющей настоящее божество Любви). Обратим внимание и на то, что голова Брана была похоронена на Белом Холме: совпадение слишком точное, чтобы быть случайным. К тому же анализ кельтских сказаний позволяет провести аналогию между двумя персонажами: Браном и древним божеством Лугом. В имени «Луг» заложена семантика света (латинское «lux») и белизны (греческое «leukos»), в то время как священной птицей этого божества считается ворон. Итак, Бран, по всей видимости, является «черным богом» из Иного мира, похожим на кельтского бога Тевтата или римского Диспатера. Однако его имя, иногда передаваемое как «Брон» (кстати, так зовут Короля-Рыбака в романе Робера де Борона), имело в валлийском языке и другие значения: «чрево» («грудь»), «вершина», «вождь». Герой назван «чревом», потому что владеет источником изобилия: волшебным котлом, способным воскрешать людей. Его называют «вершиной» (и, соответственно, «вождем»), поскольку герой настолько велик, что не может уместиться ни в доме, ни на корабле; доказательством тому служат слова людей Матолха, принявших Брана за «холм в стороне от кораблей». Такое множество толкований свидетельствует лишь о неоспоримой значимости этого героя древнейших кельтских мифов. Бран еще не раз сменит имя и обличье, появляясь на страницах того или иного сказания о Граале, поскольку новая традиция, какой бы она ни была, не появляется на пустом месте. Материалом для новой легенды всегда служат старые сказания, которые, благодаря их новому гармоничному соединению, наполняются порой иным смыслом.

Конечно, многие усмотрят явное несоответствие между такими понятиями, как «ворон» и «белизна», однако это противоречие разрешимо, если вновь обратиться к алхимической символике. Одной из ступеней, ведущих к обретению Философского камня, было превращение черного камня в белый. Кроме того, как черный цвет содержит в себе каплю белизны, так и в белизне может таиться оттенок черного цвета. История головы Брана, похороненной на Белом Холме, может быть истолкована тремя способами, что, кстати, прекрасно образует столь любимую кельтами триаду: 1) «Голова Ворона спрятана в «чреве» Света»; 2) «Свет скрыт в «чреве» Ворона»; 3) «Свет содержится в скрытой белизне Ворона».

Ритуал отрубания голов, упомянутый в греческих и латинских источниках, встречается и в ирландских сказаниях: если верить одной из легенд, в покоях короля Конхобара, называвшихся «Красная ветвь» («Кровавая ветвь»), были выставлены головы побежденных врагов. Однако в некоторых преданиях появляются новые, необычные детали. Так, одна из саг повествует о войне уладов с королем Мес Гегрой. Убив короля, Конал Кернах отрубил ему голову и оставил ее на берегу брода. Но в этот момент «капля крови упала с шеи на камень и пронзила его насквозь. Тогда оставил он голову Мес Гегры на другом камне, и прошла она сквозь камень». Позже Конал велел слуге принести голову, но прислужник вернулся с пустыми руками: он не смог сдвинуть ее с места. Не желая расставаться с трофеем, Конал решил вынуть из головы мозг и, смешав его с глиной, сделал из него шар (Revue celtique, VIII. P. 48).

Довольно странная подробность… Кровь, упавшая с головы Мес Гегры, обладает разрушительным (если не сказать, коррозионным) свойством, что вновь возвращает нас к кровоточащему копью, которое несут слуги Грааля. Однако описанное в саге разрушительное свойство присуще не только крови, но и самой голове Мес Гегры. В другой ирландской саге, «Смерть Кухулина», тем же качеством обладает голова главного героя: когда его убийца, некий Лугайд, сын Ку Рои, решил забрать голову Кухулина, она «растопила камень и прошла сквозь него». Вероятно, в подобных описаниях отразились неизвестные нам древние ритуалы, в которых голова и камень были связаны неким магическим способом.

Как и любой сакральный предмет, отрубленная голова может оказывать как благотворное, так и пагубное воздействие. Голова Брана, увезенная воинами, оставшимися в живых после похода в Ирландию, находилась среди них, «будто живой Бендигейд Бран», на пиру бессмертия, в ходе которого человек забывал о времени. Похороненная на Белом Холме в Лондоне, она оберегала остров, принося беды его врагам. Упомянутая нами голова Мес Гегры (точнее, его мозг, превращенный в шар, годный для пращи) сыграла свою роль в другом ирландском сказании, «Смерть Конхобара». Согласно легенде, этот трофей был помещен в «Красный покой» Конхобара; по тому страху и почтению, которое он внушал всем присутствующим, можно утверждать, что этот шар действительно был сакральным предметом. Однако предмет этот стал причиной трагедии, разыгравшейся во время поединка, предложенного Конхобаром: чтобы положить конец ссоре, возникшей между его воинами, Конхобар вызвал их на поединок, единственным оружием которого должна была стать праща. В качестве камня для пращи король решил использовать знаменитый шар, сделанный из мозга Мес Гегры.

Ужас, внушаемый сакральной вещью, был настолько велик, что никто не решался принять вызов. Однако нашелся один человек, который давно ожидал удобного момента, чтобы убить вождя уладов: это был коннахтский воин Кет из враждебного Ульстеру королевства. Наконец случай представился: помня о предсказании Мес Гегры, гласившем, что после его смерти «голова его сумеет отомстить за себя», Кет схватил шар и метнул его в голову Конхобара.

Конхобар был тяжело ранен, но не умер. Однако врачеватель отказался извлечь шар, на две трети вошедший в голову короля; он довольствовался тем, что прикрыл его рану золотыми нитями. Так король Конхобар, как и Король-Рыбак, лишился силы: рана обездвижила его, заставила отказаться от езды верхом, смеха или проявлений гнева, оставив взамен лишь возможность наблюдать за действиями других. Однако спустя семь лет (без сомнения, символичное число) король не смог удержаться от гнева, и «мозг Мес Мегры выпал из головы его», что привело Конхобара к смерти от потери крови[17]. Так сбылось предсказание Мес Мегры: «его голова сумела отомстить за себя».

В уэльском рассказе подчеркнута идея кровавого отмщения, которую можно обнаружить во всех кельтских эпопеях, созданных на основе этой темы. Тема мести будет подхвачена и развита продолжателями романа Кретьена де Труа, в измененном виде она появится в анонимной англо-нормандской поэме «Перлесво» и немецком варианте Вольфрама фон Эшенбаха. Мотив мести, страшной и неминуемой для героя разыгравшейся драмы, является связующим звеном между образами Отрубленной Головы и Кровоточащего Копья.

Эти два образа неразрывно связаны. В начале XX века английский медиевист Джесси Вестон, увлеченный работами

Фрейда, выявил сексуальный аспект легенды о Граале: в его представлении копье являлось фаллическим символом, а Грааль (слово женского рода) — некоей божественной матрицей. Хотя подобная интерпретация и кажется чрезмерной, она все же далека от того, чтобы быть абсурдной. В некоторой степени она может объяснить, каким образом использовали тему Грааля христиане.

За разъяснениями следует обратиться к Библии. Поселившись в Ханаане, евреи, верующие в Яхве, в «бога-мужчину», грозного отца рода человеческого, оказались лицом к лицу с семитскими народами Ближнего Востока, почитавшими богиню-мать, главный храм которой находился тогда в Эфесе. Культ богини Начал, о котором нам известно из гностических учений, предполагал обязательное соитие верующего и Божественной Женщины, которую изображали рабыни при храме; будучи жрицами этого культа, они не могли отказать в соитии мужчине, посетившему храм. За служительницами такого рода закрепилось прозвище «проститутки» (собственно, поэтому глагол «проституировать» означал у евреев «служить культу богини»); таковыми они и являлись, но с оговоркой: их «работа» не преследовала корыстные цели, но была направлена на «благое дело», благодаря им происходило слияние человека и божества.

Итак, если по-новому взглянуть на события, описанные в Евангелии, и вернуть Марии Магдалине ту роль, которую она исполняла до того, как ее возвели в ранг раскаявшейся грешницы, можно сделать одно любопытное заключение. Оно не является общепринятым в ортодоксальном католицизме, однако кажется нам вполне логичным. Крещение Христа в водах Иордана Иоанном Предтечей можно считать миропомазанием, являющимся частью религии бога Яхве, «бога-мужчины». Однако на страницах Евангелия мы встречаем описание странной церемонии в Вифании, в ходе которой появляется Мария Магдалина (скорее всего, бывшая «священная проститутка», жрица в храме Магдалы, посвященном Богине). На наш взгляд, эту церемонию также можно считать миропомазанием, но иного рода, перед нами посвящение в сан, относящийся к религии «женского типа», религии Великой Богини. Таким образом, Иисус, на наш взгляд, соединил две непримиримые между собой традиции. Тот факт, что «священный предмет» Грааль в таинственном и странном кортеже несет женщина, служит лишь подкреплением нашей догадки.

Так или иначе, в произведениях о Граале то и дело появляется тема крови, подтверждением чего служит непременное присутствие в рассказах кровоточащего копья. Авторы некоторых поздних версий вкладывают копье, нанесшее удар Королю-Рыбаку, в руку предателя, а в одном из рассказов (без сомнения, христианизированном, с ощутимым влиянием цистерцианства) герой излечивает Короля, приложив острие копья к его ране. Этим целителем оказывается довольно странный «языческий» герой Галахад, еще один персонаж, выполняющий те же функции, что и Персеваль или Передур. Такой поворот темы не случаен.

Разумеется, христианизированные версии легенды, настаивающие на том, что в Граале была кровь Христова, утверждают и то, что таинственное, истекающее кровью копье принадлежало центуриону Лонгину, который пронзил им тело Христово. Известно, что Лонгин — персонаж вымышленный: его имя не является именем собственным, это всего лишь видоизмененное греческое слово, означающее «копье». Эпизод, в котором казненного Христа пронзают копьем, и поныне вызывает споры, поскольку, согласно историческим свидетельствам, чтобы ускорить приближение смерти, распятым обычно перебивали колени. Этот аргумент часто использовался для доказательства того, что евангельский рассказ основан на вымысле.

Проблема не в этом. Существовало ли копье Лонгина на самом деле или же это плод фантазии, наполненный символическим смыслом, — для нас это не имеет принципиального значения, поскольку легенда о Граале унаследовала копье от иной культурной традиции, восходящей к кельтской мифологии. Разумеется, его прообразом было «копье Ассал», которое принесли в Ирландию племена богини Дану, пришедшие с северных островов земли; его разрушительная мощь была столь велика, что приходилось держать его наконечник в котле, иначе крепость, в котором оно находилось, могла загореться. Однако стоит вспомнить еще об одном копье, которым владел герой ирландского эпоса Кельтхайр, сын Утехайра. Вполне возможно, что именно этот необычный герой поможет нам ответить на вопросы, касающиеся истоков «поиска Грааля».

Итак, в «Повести о свинье Мак Да То» воины спорят о том, кто из них достоин «делить кабана», иными словами, кто же среди них главный; Кельтхайр утверждает, что делить кабана должен именно он, однако его обрывает Кет, сын Мага (тот самый воин Коннахта, который метнул шар в голову Конхобара). «Погоди немного, Кельтхайр, прежде чем сокрушать меня, — сказал Кет. — Случилось однажды, что я подкрался к твоему дому. Поднялся крик кругом. Все сбежались, и ты в том числе. Но это плохо для тебя кончилось. Ты метнул в меня копье. Я тоже метнул копье в тебя, и оно пронзило тебе ляжку и ранило чуть повыше. С тех пор болит твоя рана, и не было у тебя больше ни сыновней, ни дочерей[18].» Кет уличает Кельтхайра не только в бессилии, но и в бесплодии, что не дает ему права главенствовать над всеми, поскольку способность к деторождению была обязательным условием для каждого из воинов.

Итак, рана Кельтхайра как две капли воды похожа на увечье Короля-Рыбака. Как Кельтхайр, так и Король-Рыбак владеют чудесным копьем. Вот о чем стоит подумать при рассмотрении образа короля, раненного в бедро, или при попытке объяснить, почему в версии Вольфрама фон Эшенбаха появляется намек на половые органы. Король не может залечить рану, что делает его «нечистым» и недостойным королевского сана. Однако история Кельтхайра еще не закончена: копье, переплетенное с темной историей о кровной мести, еще сыграет свою роль в приключениях этого героя-странника.

Действительно, из другого ирландского сказания («Страшная смерть Кельтхайра, сына Утехайра») мы узнаем, что жена Кельтхайра изменила ему с неким Блаем Бриугом. Однажды Бриуг гостил у короля Ульстера Конхобара, и вот, в тот момент, когда король наблюдал, как Блай играет в шахматы с Кухулином, появился Кельтхайр и вонзил копье в тело недруга «настолько сильно, что капля крови упала с конца копья на шахматную доску». Заметим, какое значение придается столь незначительной подробности, как капля крови на конце копья: акт кровавого насилия есть не что иное, как месть героя. Впрочем, возможно, эта капля крови акцентировала внимание слушателя и на другой детали: точное указание места кровопролития помогало понять, кто, король или Кухулин, находился в тот момент рядом с жертвой и кто из них должен был отомстить Кельтхайру, поскольку последний нарушил закон гостеприимства, принятый в доме короля.

Однако вернемся к нашему сопоставлению. Действительно, капли крови, стекающие с копья, которое видит Передур, могут натолкнуть на мысль о некоем предшествующем кровавом акте, за который еще нужно отомстить. В таком случае необъяснимый кортеж все же имеет определенное назначение: он призван выявить того, кто излечит Короля-Рыбака от мучительного увечья («от удара предателя»). То, при каких обстоятельствах была получена эта рана, не имеет однозначного объяснения, однако в каждой версии о Граале причиной ранения становится некое предательство.

Из ирландской саги мы узнаем о приговоре, вынесенном Кельтхайру: он должен избавить Ульстер «от трех бедствий», что вновь позволяет провести аналогию между двумя сюжетами. Королевство Грааля терпит бедствия, которые обрушились на него из-за «убийства», то есть из-за раны короля, нанесенной предателем; такое королевство обречено на «бесплодие», на смерть. Герой Грааля может вернуть процветание краю: для этого нужно излечить больного короля и отомстить его обидчику. Однако эта цель будет достигнута лишь в конце долгого пути, на котором героя ждут испытания, например избавление края от нескольких чудовищ. Таким образом, герой Грааля становится поборником справедливости, восстанавливающим нарушенный общественный порядок. На Ульстер, как и на королевство Грааля, обрушились напасти из-за «предательского удара», нанесенного Кельтхайром, поэтому герой ирландской саги должен исправить то зло, которое он причинил. Единственное несоответствие можно усмотреть в том, что в ирландском сказании у Кельтхайра появляются черты, роднящие его как с Королем-Рыбаком (из-за его раны и копья), так и с Передуром-Персевалем (из-за поисков, которые ему предстоит предпринять).

Кельтхайр, прибегнув к хитрости, вышел победителем из первой битвы с неуязвимым воином: так страна была избавлена от первой напасти. Далее он победил во втором поединке, на этот раз его противником оказалось нечто вроде дьявольского пса. Однако третье испытание привело героя и к победе, и к поражению. Кельтхайр прикончил чудовищного пса ударом копья, но когда он, выдернув копье из тела животного, потрясал им в воздухе в знак своей победы, капля собачьей крови скатилась по древку и пронзила Кельтхайра насквозь, поразив его насмерть. Так свершилось возмездие: королевство было избавлено от напастей, но ценой смерти героя, отягощенного кровью своей жертвы[19].

Кровавая месть, кровоточащее волшебное копье, отрубленная голова… Мы далеко ушли от привычного представления о Граале. Вероятно, многим покажется, что сосуд с кровью Христовой, собранной Иосифом Аримафейским, не имеет ничего общего с вышеперечисленными «атрибутами». Однако глубокое изучение древнейших памятников о Граале, сохранивших детали первоначальной легенды, доказывает существование преемственной связи между «языческой» традицией и преданиями XII века, проникнутыми обязательным для того времени христианским контекстом. В этом плане уэльское сказание о Передуре, без сомнения, показательно: оно расставляет по местам и Грааль, и его знаменитый «поиск», предпринятый рыцарями короля Артура. Конец сказания не оставляет на этот счет никаких сомнений.

В конце своих блужданий и злоключений, отличающихся от приключений героя Кретьена де Труа разве что порядком следования, Передур вернулся в Замок Чудес: так уэльский аноним называет крепость, в последующих христианских версиях ставшую Замком Грааля. Проникнув в крепость, удивленный Передур обнаружил в конюшне своего коня, которого он когда-то потерял, рядом с конем Гвальхмаи (валлийский вариант имени «Гавейн»). Затем, приблизившись к большому залу, он увидел в нем самого Гвальхмаи, сидящего подле хромого старца, Короля-Рыбака.

Роль Гвальхмаи в уэльском сказании настолько велика, что порой его можно принять за главного героя поиска. Не совсем понятно, правда, что делает Гавейн-Гвальхмаи в Замке Чудес и, главное, как удалось ему попасть в замок раньше, чем Передуру. Однако заметим, что Гвальхмаи не может довести поиск до конца: он лишь «предтеча», предшественник, в то время как завершить поиск, ошеломлявший своими неожиданными поворотами, способен лишь Передур.

Без особых церемоний, ничему более не удивляясь, Передур уселся рядом с раненым королем, но тут в залвошел светловолосый юноша. Преклонив колени перед героем, он произнес странные слова: «Это я приходил в обличье черной девицы ко двору Артура и когда ты бросил в озеро шахматную доску, и когда ты убил черного великана в Константинополе, и когда ты сразил оленя. И это я тогда входил в зал с отрубленной головой на блюде и с копьем, с которого стекала кровь; и это была голова твоего двоюродного брата, убитого глостерскими ведьмами; и по их вине твой дядя сделался хромым. Я же — твой родич и делал все это, зная предсказание, по которому ты должен отомстить им».

Довольно неожиданный конец… Остается лишь рассказать о событиях, последовавших далее: чтобы сразиться с глостерскими ведьмами, Передур и Гвальхмаи позвали на помощь короля Артура и своих товарищей. Когда же они сошлись в смертном поединке с созданиями тьмы, Передур, обладавший той же волшебной силой, что и ведьмы, помешал им убить людей Артура. Однако сам Передур не принимал активного участия в битве: его поединок с ведьмами мог окончиться лишь ничьей, поскольку они сами посвятили его в свои тайны и обучили военному искусству. Тем не менее его присутствие было необходимо для того, чтобы, согласно предсказанию, свершилось отмщение. Так заканчивается история о Передуре.

Такой удивительный исход дела совершенно не похож на то завершение истории, которое было задумано продолжателями Кретьена де Труа: согласно их версии, все заканчивалось коронованием Персеваля на царство Грааля. Впрочем, нам кажется, что рассказ о Передуре — наполненный архаизмами, порой включающий в себя эпизоды, не связанные с сюжетом, — в действительности служит надежным свидетельством того, что же представлял собой тот изначальный поиск мифического объекта, который под пером христианских авторов Средневековья превратился в святой Грааль.

На самом деле уэльская версия позволяет понять основную мысль некоторых христианизированных текстов, долгое время остававшихся непонятыми. Казалось, мы выяснили, что в их основе заложен мотив кровавого отмщения, однако это не единственный смысловой компонент, способный заставить нас радикальным образом пересмотреть всю концепцию «святого Грааля». Чаша, ваза, блюдо, поднос, камень — все это лишь «форма» Грааля, но нам хотелось бы понять, каково было его «содержание». «Содержимое» Грааля, само собой, не являлось материальным объектом; вряд ли кто-либо станет утверждать, что Грааль действительно был наполнен кровью Христовой… Это лишь символический образ, который, в силу авторского замысла или идеологии, действующей в средневековом обществе, вполне мог заслонить другие, не менее ценные и интересные факты. А сколько еще темных мест остается в нашем уэльском рассказе…

Самым неясным в этом повествовании остается то, кто же нес Грааль. В описании процессии, которую увидел Передур, мы находим двух женщин, несущих блюдо с отрубленной головой. Однако из эпилога становится ясно, что в процессии участвовала всего лишь одна женщина. Мало того, ею оказался, по его собственному признанию, светловолосый юноша, один из двоюродных братьев героя. Впрочем, этот светловолосый молодой человек настаивает, что на всем протяжении странствий Передура он всегда являлся герою в обличье одной и той же девы, меняя лишь имена. Этот «он-она», несмотря на множество своих обличий, является, по всей вероятности, «Женщиной единой во множестве лиц», которая сопровождает героя во время долгого поиска, понемногу раскрывая цель его миссии и наблюдая за тем, как идет ее осуществление.

Персеваль-Передур, как бы ни стремились уверить нас в обратном, не является целомудренным героем. Во всех приключениях его сопровождают женщины. Сначала это мать героя; перед тем как отправить сына в неизведанный мир, она дает ему совет быть осторожным и соблюдать молчание, чему он будет следовать буквальным образом, пока не поймет настоящего его смысла. Затем на пути героя появляется дева, у которой он отнимает кольцо (поступок, смысл которого не стоит понимать буквально: на самом деле речь идет о насилии). Далее он встретит девицу, имени которой уэльский рассказчик не упоминает; Кретьен де Труа называет ее Бланшефлер, а Вольфрам фон Эшенбах — Кондвирамур. Герой спасает ее от врагов, но лишь после некоего рода «насилия» над ней предшествующей ночью.

И еще… Встретится ему Ангарад Золоторукая, в которую он страстно влюбится на недолгое время. Юная дева, оказавшаяся его кузиной (воистину, не рыцарский роман, а семейная хроника!), осыплет героя проклятиями после того, как он побывает в замке Короля-Рыбака. Во имя графини, которую все зовут Хозяйкой Подвигов, он победит множество воинов. Уродливая девица на муле (ставшая Кундри в переложении Эшенбаха и Вагнера) вновь осыплет его проклятиями за оплошность, совершенную в Замке Чудес. Таинственная дама даст ему «камень-невидимку», что позволит ему убить чудовище. «Черная девица» с волшебными шахматами вовлечет его в невероятно запутанное приключение. Знаменитые глостерские ведьмы обучат героя своему волшебству и военным хитростям… Наконец, вместе с загадочной Императрицей он будет жить в течение многих лет, позабыв о своей священной миссии.

Образ действий героя кажется не совсем понятным. Как только Передур встречает одну из этих дам, советницу или вдохновительницу на подвиги, он тут же объявляет ей, что будет любить ее больше, чем любую другую женщину. Однако прежде чем обвинять Передура в легкомыслии или непостоянстве, следует признать, что подобное его поведение, должно быть, имеет особый смысл, иначе не появлялась бы в рассказе таинственная Дама, единая во множестве лиц. Кто же она? Если вы хотите разобраться в запутанном переплетении того, что породило на свет легенду о Граале, вам прежде всего придется искать ответ именно на этот вопрос.

Вооружившись добытым в битве мечом, коим когда-то была отрублена голова Иоанна Крестителя, Гавейн (Гвальхмаи в уэльском рассказе, племянник короля Артура) один за другим пересек опасные мосты, отделявшие его от замка Грааля. Хозяином замка оказался Король-Рыбак, любезно принявший рыцаря и пригласивший его принять участие в трапезе, во время которой Гавейн становится свидетелем незабываемого зрелища. В зале сидят двадцать два рыцаря, каждому из которых не менее ста лет, хотя все они на вид сорокалетние. Перед Гавейном появляются две девы: одна несет кровоточащее копье, а другая — Грааль, от которого исходит свечение, затмевающее дневной свет; за ними следуют два ангела с канделябрами. Шествие это настолько прекрасно, что очарованный Гавейн приходит в восторг и напрочь забывает о просьбе хозяина замка, хотя Король-Рыбак просил лишь об одном: расспросить его об этой удивительной процессии. Все с грустью смотрят на Гавейна; странная процессия из трех ангелов и Грааля, в котором виднеется что-то, напоминавшее по очертаниям ребенка, вновь движется к рыцарю, но Гавейн не в силах оторвать взгляд от трех капель крови, упавших с копья на стол. Тогда Грааль взмывает в воздух: Гавейн видит мелькнувший перед ним образ распятого Христа с вонзенным в его бок копьем. Зал опустел. Перед рыцарем, оставшимся в одиночестве, появляется шахматная доска, фигуры которой двигаются сами, без чьей-либо на то воли. Гавейн решает сыграть в шахматы, однако дважды оказывается побежденным. В ярости он бьет по доске, и она исчезает с его глаз. Рыцарь отправляется почивать, однако утром двери зала оказываются запертыми; тщетно Гавейн пытается попасть в церковь, где служат обедню. Чей-то голос возвещает ему, что на замок Грааля собирается напасть другой король, владелец Замка Смерти, вероломный брат Короля-Рыбака. Обнаружив, что его конь уже оседлан, Гавейн покидает замок в разгар чудовищной бури.

Вероятно, главенствующая роль в поисках Грааля изначально была отведена Гавейну, но его потеснил другой персонаж, некий Перлесво, еще одна копия Персеваля Кретьена де Труа или Передура из уэльского рассказа. В замке Короля-Рыбака этот герой допустил ту же оплошность, что и Гавейн, однако его ошибка проистекала из незнания: как Передур или Персеваль, Перлесво не догадывался, какой вопрос он должен задать.

В этой главе мы обратимся к довольно странному рассказу на англо-нормандском наречии, озаглавленному «Перлесво» или «Великая книга о Граале». Есть все основания полагать, что он был создан в конце XII века (1190–1195 гг.) в Англии (Сомерсет). Скорее всего, он появился на свет благодаря монахам клюнийского ордена, располагавшегося в древнем аббатстве Гластонбери. В ту пору Сомерсет находился в сфере сильного политического влияния Плантагенетов, стремившихся окружить аббатство Гластонбери ореолом легенд, связанных с королем Артуром и мифическим островом Авалоном. Так, в 1190 году по приказу Генриха II, мужа Алиеноры Аквитанской, скончавшейся годом ранее, были предприняты поиски, в результате которых в Гластонбери «обнаружили» гробницу короля Артура и королевы Гвиневры; тогда же был найден и знаменитый «Chalice Well», в котором, возможно, хранился святой Грааль. Подобное рвение в поисках объяснялось тем, что Плантагенеты считали себя потомками легендарного короля Артура. Долгое время считалось, что автор «Перлесво» взял за основу своего произведения роман Кретьена де Труа, однако сейчас исследователи придерживаются иного мнения: в основе «Перлесво» лежит все тот же неизвестный нам оригинал, послуживший образцом как Кретьену де Труа, так и автору рассказа о Передуре.

Вне всякого сомнения, рассказ о странствиях Перлесво преследовал единственную цель: прославление христианства как единственно правильного вероучения; в общих чертах это произведение, созданное одним или несколькими монахами клюнийского ордена, можно назвать пропагандой ортодоксальной Церкви. В то время роль духовенства, монахов и отшельников в обществе была весьма значительной, что обусловило появление огромного количества поучений, направленных на обращение языческих народов в истинную веру. Вероятно, стремясь привлечь на сторону христианства как можно больше язычников, автор «Перлесво» воспользовался для этой цели древним традиционным, уже ставшим фольклорным сюжетом, обработав его «во славу» официальной Церкви.

В ряду «куртуазных» романов вряд ли найдется произведение, способное затмить «Перлесво» количеством жестоких и кровавых сцен… Впрочем, благодаря этой характерной особенности ученые установили время создания памятника, поскольку вслед за произведением клюнийских монахов появился ряд версий, в корне отличавшихся от «Перлесво» и, без сомнения, принадлежавших перу цистерцианцев; их мировоззрение наложило свой отпечаток на большой корпус текстов, в частности на «цикл Ланселота — Грааля». Цистерцианцы были монахами молитвенного мистического ордена, в то время как монахи клюнийского ордена более напоминали воинов, нежели служителей церкви; их необузданность, проявлявшаяся даже в речи, была в какой-то степени поощряема Плантагенетами, стремившимися любыми способами укреплять государство, основанное легендарным королем Артуром. И все же, несмотря на то что «Перлесво» был создан с целью пропаганды христианского учения, возможно, именно в этом рассказе содержится наибольшее количество языческих элементов, которые представляют особый интерес для желающих проникнуть в тайну Грааля.

В отличие от текста «Передура», Грааль в «Перлесво» назван по имени и изображен в виде чаши, в которой хранится некая «святейшая вещь». Однако прежде чем провести анализ текста в привычном русле христианской традиции, стоит обратить внимание на имя героя: в нем можно разглядеть искаженное «celui, qui perd les vaux», то есть «тот, кто потерял свой дол». Почему героя назвали подобным именем, становится ясно из самого романа: Перлесво с головой погружается в опасный поиск-приключение вовсе не потому, что его влекут к себе рыцарство и двор короля Артура, как было в случае с Персевалем или Передуром; им движет жажда мести. О столь кровавой цели похода он знает с самого начала: когда Перлесво покидает замок матери, она велит ему отомстить за смерть отца, который пал от руки таинственного врага, стремящегося завладеть его землями. Таким образом, имя «Перлесво» — своеобразный показатель «положения героя на данный момент»: он потерял «свой дол», принадлежавший ему по праву наследования. Отныне на него возложена миссия: вернуть отнятые земли и наказать злодеев, жертвами которых стали его домочадцы. Таким образом, толчком к развитию сюжета «Перлесво» служит лишь один мотив, превращающий повествование о странствиях рыцаря в длинный рассказ о вендетте.

Однако что в таком случае могут означать имена «Персеваль» и «Передур»? Имя «Передур», вероятно, образовано от валлийского корня «peir», «котел»; действительно, в рассказе фигурирует странный чан, в который погружали мертвых для того, чтобы они воскресли. Впрочем, ни у кого не вызывает сомнений, что «волшебный котел» из кельтских легенд, являвшийся неистощимым источником пищи или питья, способного вернуть к жизни мертвого или раскрыть сокровенные тайны мира, стал прототипом христианского «святого Грааля». Несомненно, им был знаменитый котел Дагда («Доброго Бога»), принесенный, согласно ирландским сказаниям, племенами богини Дану с «северных островов земли».

Но не будем забывать, что магический, котел, способный возвращать к жизни всякого, кто погиб на поле битвы, был и у Брана Бендигейда (правда, владел им уэльский герой недолгое время). В этом отношении надо отметить, что в произведениях греческих и римских авторов довольно часто встречаются упоминания о неких «священных котлах» кельтов. Пожалуй, прекрасной иллюстрацией к кельтскому мифу может служить хранящийся в датском музее знаменитый котел из Гундеструпа, датируемый II веком н. э. На одной из его гравированных пластинок, покрывающих чеканные стенки котелка, изображена показательная сцена: большой человек, расположенный на левой стороне пластинки, погружает воина вниз головой в некое подобие котла. Рядом ниже стоят воины, вид которых, как кажется, свидетельствует о полной потере сил, в то время как в верхнем ряду находятся вооруженные и полностью здоровые воины; очевидно, речь идет о некоем ритуале восстановления. В связи с этим мы не упустим возможности напомнить об одной из схолий к рукописи «Фарсалий» римского поэта Лукана: согласно этому комментарию, отличительной особенностью культа галльского бога Эзуса (схожего с Дагда или Браном) было утопление жертвы, которую погружали в котел вниз головой. Очень странно…

Однако еще более странным кажется то, что отголоски этого культа можно найти на страницах рассказа о Перлесво; разумеется, под пером клюнийских монахов ритуал приобрел иное значение, но его «языческая форма» осталась прежней. Герой помнит, что ему во что бы то ни стало надо отомстить за отца, это основная цель его долгих поисков. Наконец поиск подходит к концу, настает время мщения… и герой творит свою месть с такой первобытной жестокостью, которая вряд ли соответствует общему контексту произведения, призванного прославлять христианство. Победив своих врагов в жестоком бою, Перлесво взял их в плен; двенадцати из них он отрубил головы, после чего собрал кровь убитых в котел. Далее, схватив последнего врага, их предводителя, Перлесво погрузил его головой в котел, наполненный кровью, и держал до тех пор, пока тот не захлебнулся.

Страшная месть, описанная с мельчайшими подробностями, вероятно, взята из того же источника, на который опирались авторы Персеваля, Передура и окситанского романа «Джауфре», еще одного романа о поиске, предпринятом ради кровавой мести. Кретьен де Труа и анонимный автор «Джауфре» обходят эту тему стороной; в свою очередь автор «Передура», доходя до описания мести, не гнушается кровавых подробностей, особенно в финальной сцене, когда речь заходит об истреблении глостерских ведьм.

Образ котла, наполненного кровью, вновь отсылает нас к Граалю, хранящему кровь Христа: авторы «Перлесво» уверяют нас не только в том, что Грааль заключал в себе кровь Спасителя, но и в том, что собрал ее в чашу Иосиф Аримафейский. Мы можем с уверенностью сказать, что этот загадочный персонаж впервые появился в легендах «артуровского цикла» благодаря «Перлесво»; таким образом, на последующую эволюцию изначальной темы, кельтское происхождение которой не вызывает никакого сомнения, оказало влияние гностическое учение.

Из скудных сведений, почерпнутых из рассказов канонических Евангелий, известно, что Иосиф Аримафейский — «ученик Иисуса, но тайный из страха от Иудеев» — был членом синедриона (Лука, XXIII, 50). Отсюда можно сделать вывод, что он принадлежал к одной из многочисленных еврейских сект того времени, скорее всего, к назореям, к которым относился и сам Иисус. В отличие от зелотов, открыто призывавших к бунту против римских поработителей, назореи были своего рода реформаторами, ратующими за обновление древнееврейской религии. Их не особо волновал вопрос о господстве римлян над Иудеей, что явственно следует из слов, произнесенных самим Иисусом: «Оставьте кесарю кесарево, а богу богово». Однако каковы бы ни были религиозные предпочтения Иосифа Аримафейского, его социальный статус не вызывает сомнений: это был достаточно богатый и влиятельный человек, о чем свидетельствует его свободное перемещение по коридорам римской власти. Так, он «просил Пилата, чтобы снять тело Иисуса; и Пилат позволил» (Иоанн, XIX, 38), несмотря на то что римское законодательство не допускало подобной вольности: казненные должны были оставаться на крестах вплоть до разложения. Пилат разрешил Иосифу похоронить Христа в гробнице, выдолбленной в скале, которую он уготовил себе лично (Матфей, XXVII, 60). Однако в Вульгате нет ни одного упоминания о каком-либо «сосуде», в который Иосиф собрал кровь Христа.

Известно, что мертвый человек не может истекать кровью, однако в преданиях всегда найдется место чудесному: практически в каждой мифологической традиции можно отыскать рассказ о ранах убитого человека, которые открываются и кровоточат, если поблизости находится его убийца. Не стали исключением из этого ряда и некоторые новозаветные апокрифы, например, «Деяния Пилата», «Евангелие Никодима» или «Vindicta Salvatoris». Читая их, погружаешься в глубины гностической мысли, вобравшей в себя элементы еврейских, христианских, греческих, египетских и персидских вероучений. Тексты, относящиеся к гностической традиции, получили распространение во II веке н. э. на эллинизированных территориях, особенно в Александрии; в сочинениях такого рода появляются рассказы и о чаше, в которую собрал кровь Христа Иосиф Аримафейский, и о последующей судьбе самого Иосифа. Задержанный римскими властями по подозрению в сочувствии к проповеднику Христу и его ученикам, Иосиф был заключен в тюрьму, но в темнице ему явилась чаша, содержавшая в себе то, что было самым святым в мире, кровь Господа.

Легенда об Иосифе была значительно усложнена. Его освободил из заточения император Веспасиан, после чего Иосиф излечил его сына, будущего римского императора Тита; далее последовало полное опасностей путешествие, которое привело Иосифа в аббатство Гластонбери. Там он спрятал в надежном месте знаменитый Грааль и стал первым епископом Британии. Напомним, что целью «Перлесво» было прославление христианства, однако он был предназначен и для того, чтобы привлечь внимание к месту своего создания, монашеской обители Гластонбери. Впоследствии материалом апокрифических текстов воспользовался другой писатель родом из Франш-Конте, также находящийся под влиянием Плантагенетов: это был Робер де Борон, создавший «Роман о Граале». Его история стала основой для всей эпопеи о Круглом столе и Граале, обработанной и дополненной в течение XIII века различными авторами, оказавшимися под воздействием цистерцианства.

Но это не все. Учения, распространяемые различными гностическими сектами, в конце концов превратились в безобидные рассказы, наполненные вымыслом. Настало время разобраться в том, какова «предыстория» этого странного «сосуда», содержащего кровь Христа. Гностицизм не был единым учением, его идеи по-разному проявлялись в той или иной секте, однако во всем многообразии существовавших концепций можно выделить и общие положения. Согласно гностикам, Вселенная была создана неким существом женского пола, Pistis Sophia (Вселенская Мудрость, Божественный разум, Мать богов, Богиня Начал). К концу борьбы, разыгравшейся на небесах (о чем упомянуто в Откровении святого Иоанна), над Богиней Начал одержал верх узурпатор, «злой бог» (в данном случае Яхве), приговоривший ее к изгнанию. С тех пор Pistis Sophia собирает своих приверженцев, чтобы вернуть утерянную власть и превратить Вселенную в «Королевство Света», какой она была задумана изначально. По-видимому, отсюда берет начало двойственный образ Люцифера.

Люцифера, в чьем имени заложено значение «несущий Свет», не стоит смешивать с древнееврейским Сатаной, отрицающим все разрушителем; в отличие от него, это был один из самых красивых и блистательных архангелов, чья непомерная гордость стала причиной бунта против Яхве, за что Бог наказал его, повергнув во мрак. Однако кем был этот сияющий архангел, чьим именем когда-то называли одну из планет (Венера), — мужчиной или женщиной? Ответа на этот вопрос нет. Тем не менее в гностической традиции мы находим подробный рассказ о том, откуда появился восхитительный изумруд: он украшал чело Люцифера до тех пор, пока тот не был наказан Яхве, а после низвержения архангела упал к ногам Адама и Евы, находившихся в земном Раю[20]. Согласно тому же преданию, изгнанным из рая Адаму и Еве было позволено взять его с собой; так изумруд передавали из поколения в поколение, пока он не попал в руки Понтия Пилата: тот велел вытесать из него чашу, которую потом отдал своему другу Иосифу Аримафейскому, наполнившему ее кровью Христа. Такова связь между Граалем и гностической традицией, приписавшей Люциферу качества «истинного бога» или даже «истинной богини». Следовательно, появление во всех историях о Граале женщины во главе процессии неслучайно.

Однако на юго-западе Англии (в графствах Корнуолл, Девон и Сомерсет) получила распространение и укоренилась (благодаря англиканской Церкви) другая легенда об Иосифе Аримафейском. По ее словам, Иосиф приходился Иисусу дядей (или двоюродным дедом); это был видный негоциант, занимавшийся поставками олова и проводивший много времени в деловых поездках. Чаще всего он отправлялся в те края, где мог закупить крупные партии этого сырья, столь необходимого для изготовления бронзы. Таким образом, в список его поездок могла входить и Англия, точнее, ее юго-западная часть, изобиловавшая шахтами по добыче олова.

Евангелия ничего не говорят об отрочестве Христа; мы не знаем, как проходила его жизнь в период с пятнадцати лет до первого появления на публичной арене. Молчание на этот счет священных текстов породило множество гипотез: согласно одной, Иисус все это время путешествовал по Востоку и даже побывал в Индии, где он учился у мудрецов и служителей культов. В этом нет ничего невозможного, но сначала следовало бы это доказать. Местная английская традиция утверждает, что Иисус в то время мог сопровождать своего дядю, отправившегося по делам в Корнуолл; в некоторых местах он даже задерживался на некоторое время, чтобы вознести молитву: так произошло и в Гластонбери, в котором он провел долгие месяцы и, скорее всего, познакомился с местными друидами. Как нам кажется, подобные рассказы бытовали в народной среде; определить, насколько правдивы эти истории, невозможно, однако все они так или иначе вновь указывают на аббатство Гластонбери, прибежище Иосифа Аримафейского, в котором он спрятал священный предмет, принесенный из Святой земли. Вне всякого сомнения, предания Корнуолла, Девона и Сомерсета оказали мощное влияние на дальнейшее развитие легенды о Граале.

Действительно, над всем этим краем с VI века распростерлась тень славного короля Артура: если верить легендам, он родился в Корнуолле, в замке Тинтажель, а в Гластонбери находится его гробница, — если только он не покоится в некоем тайном месте, погрузившись в сон в ожидании дня, когда нужно будет объединить народ королевства Британии. В этих краях, согласно преданию, совершали свои подвиги рыцари Круглого стола. Все это в какой-то степени может объяснить, почему легенда о Граале с такой легкостью прижилась в историях «артуровского цикла». Немало тому способствовали и усилия монахов аббатства Гластонбери, использовавших в своем произведении самые различные элементы, заимствованные из других культурных традиций. Благодаря этому рассказ о Перлесво наполнен приключениями, всяческими превратностями и неожиданными поворотами действия, а главными его действующими лицами являются не только Перлесво и Гавейн, но и сам король Артур, Ланселот Озерный и множество других персонажей. Читателя может удивить отсутствие в этом списке Мерлина, но к тому времени он еще не появился в легендах «артуровского цикла», это произойдет чуть позже стараниями Робера де Борона.

В злоключениях и опасностях, выпавших на долю героя, ему верой и правдой служил щит, принадлежавший Иосифу Аримафейскому. Наконец, после всех перенесенных тягот и приключений Перлесво излечил Короля-Рыбака, но последний через некоторое время скончался. Королем Грааля стал Персеваль, что, впрочем, не помешало ему отправиться навстречу другим приключениям, перед тем как обосноваться в замке, охраняющем «sangral». Но однажды герой увидел корабль с ярко-красными крестами на парусах и, взойдя на него, отправился в путешествие. С тех пор более никто не видел Грааля; никто не мог отыскать дорогу к таинственному замку, в котором он хранится. Единственным, кто оставался в замке Грааля, был отшельник, увековечивший события, которые некогда в нем развернулись, однако вскоре не стало ни отшельника, ни самого замка. Так заканчивается этот запутанный, богатый различными сведениями роман, найденный в латинской рукописи, которая хранилась «на острове Авалон», то есть в аббатстве Гластонбери. На его страницах Грааль впервые предстает в виде кубка, предназначенного для исполнения христианского обряда: таким его рисует нам автор. Но что может быть в этом кубке? Этого мы не знаем, поскольку, как говорит сам автор, «не нужно говорить о вещах, служащих таинствам».

Утомившись в этом сражении, не имея сил даже на то, чтобы спешиться, он засыпает, и конь привозит спящего хозяина к воротам чудесного сада. Это сад прекрасной Брюнисанды, юной сироты, наследницы огромного владения. Однако вот уже семь лет Брюнисанда живет в печали: четырежды в день и трижды в ночь плачет она от непонятной тоски и грусти, а вместе с ней горько плачут и стонут все обитатели замка. Единственное утешение Брюнисанды — прогулки в саду, во время которых она наслаждается волшебным пением живущих в нем птиц. Брюнисанда одета в дорогое шелковое платье; ее тонкие светлые волосы искусно увиты золотыми нитями. Она очень красива; сияние ясного лица Брюнисанды, не меркнущее ни днем ни ночью, настолько сильно, что им освещены все, кто находится рядом с юной девой[21].

При знакомстве с этим эпизодом возникает ощущение, что мы в очередной раз наблюдаем за процессией Грааля: в руках Брюнисанды нет ни волшебного кубка, ни блюда с отрубленной головой, однако сверхъестественный свет, который Кретьен де Труа приписал таинственному сосуду, излучает сама героиня. Помимо этого, страдания, которые испытывает прекрасная дева, а вслед за ней и окружающие, напоминают о «горестных стонах», коими разражались при виде отрубленной головы сотрапезники Передура.

Героем этого повествования является некто Джауфре (окситанский вариант имени Готфрид), спутник короля Артура. Как-то раз, когда при дворе короля собралось множество рыцарей, среди них оказался и некий воин по имени Толат, который бросил вызов королю Артуру и оскорбил королеву Гвиневру, убив одного из ее верных товарищей. К слову сказать, убил он его копьем, что вновь отсылает нас к «предательскому удару», или «мучительному удару, который стал причиной ранения Короля-Рыбака» и запустения некогда процветавшего королевства. Желая спасти королевский двор от бесчестья и восстановить справедливость, Джауфре поклялся разыскать убийцу, однако, сбившись со следа, заблудился и очутился в саду Брюнисанды, жертвы проклятия, нависшего над ней и ее владениями.

Образ Брюнисанды вызывает у нас несколько вопросов. В Окситании ее именем, дошедшим до нас в провансальской огласовке, называли некоторые дороги, построенные римлянами, — «дороги Брюнисанды»; подобные названия можно найти на северо-востоке Франции или в Бретани — «дороги Брюнего» или «дороги Are». В каждой из этих местностей именами Брюнисанды, Брюнего и Are обозначали одно и то же божество, покровительницу дорог и перекрестков, подобную греческой Гекате. Вероятно, это божество внушало страх — по крайней мере, его цветом всегда был черный, что отразилось и в самом имени Брюнисанды, и в названии ее замка Монбрюн. В таком случае ответ напрашивается сам: в образе Брюнисанды угадываются смутные очертания женщины-божества, которую впоследствии христианство преобразило в Черную деву; подтверждением догадки может служить и то, что в именно в Окситании больше всего Черных дев.

Однако можно пойти еще дальше. Германский корень «brun», ставший «braun» в немецком и «brown» в английском, означает не только «коричневый», как во французском, но и «сверкающий», что прекрасно подходит к описанию светозарной таинственной Брюнисанды. Окончание этого имени соответствует другому корню, найденному в окситанском языке: «sens», то есть «грудь». Довольно интересное наблюдение, особенно если учесть, что слово «brun» — кельтского происхождения и соотносится с валлийским «bron», которое означает то же самое: «грудь», «чрево». Не слишком ли много совпадений?.. Вполне возможно, что имя «Брюнисанда» вобрало в себя семантику нескольких древних корней, что делало ее либо «Черной (коричневой) грудью», либо «Сверкающей грудью»; все эти толкования нисколько не противоречат друг другу, более того: замок Монбрюн стоит на круглом холме, то есть на «груди» (разумеется, в переносном смысле). Подобные значения в равной степени могут характеризовать образ богини-матери.

Имя «Брюнисанда» заставляет вспомнить о героине второй ветви «Мабиноги» — Бранвен, сестре Брана Бендигейда, чье имя, как мы уже говорили, может означать «Белый ворон». Впоследствии, несколько изменив форму, оно поменяет и свое значение: в истории о Тристане Бранвен превратится в прислужницу Изольды Брангену, то есть в «Белое чрево (грудь)»; мы уже упоминали, что ее брата Брана называли «чревом», поскольку он владел магическим котлом, ставшим одним из прообразов святого Грааля. Впрочем, Брюнисанда напоминает еще одну героиню, загадочную Императрицу, являвшуюся Передуру в многочисленных обличьях, в том числе и в облике «Черной девицы». Кроме того, в другом отрывке, где автор описывает наряд Брюнисанды, отмечена ее «шапочка с павлиньими перьями», что отсылает нас к другому образу: Юноне (Гере), чьим символом был павлин, даровавший богине все цвета радуги. Завуалированное присутствие этого символа лишь усиливает сияние, исходящее от хозяйки волшебного сада.

Столь небольшая деталь, как птицы в саду Брюнисанды, чье волшебное пение утоляет ее печаль, вне всякого сомнения, восходит к древней кельтской мифологии, что позволяет провести параллель между Брюнисандой и уэльской богиней Рианнон (Ригантона, то есть «Королевская»), героиней первой и третьей ветвей «Мабиноги». Во время своих бесчисленных странствий она встретила будущего супруга, короля Пуйла, государя Аннуина («хозяина Бездны»), чье имя в измененной форме можно узнать в имени Пеллес: так зовут Короля-Рыбака в «Перлесво» и «Поисках святого Грааля». Во второй ветви «Мабиноги» мы находим и птиц Рианнон, которые своим волшебным пением заставляют забыть обо всем спутников Брана, веселящихся на пиру Бессмертия: «И из всего их горя они не помнили ничего, ни того, что случилось с ними, ни прочих печалей» (Мабиногион. С. 39.). Изображение окруженной птицами Рианнон, чей образ предвосхитил христианские представления о «Деве с Птицей[22]», можно найти и на чеканных стенках знаменитого котелка из Гундеструпа. Не будем забывать и то, что традиция, берущая начало в романе «Жизнь Мерлина» Гальфрида Монмутского, приписывает знаменитой фее Моргане способность превращаться в птицу; принимать птичий облик может и ее ирландский двойник, фея Морриган («Великая королева»).

Обилие параллелей и аналогий, появляющихся между этими образами, заставляет отказаться от мысли о простом совпадении: вне всякого сомнения, роман «Джауфре» был создан по мотивам кельтских мифов. Более того, несмотря на то, что на страницах «Джауфре» Грааль ни разу не появляется, этот роман следует считать одним из самых архаичных текстов, посвященных теме поисков Грааля. Сходство некоторых отрывков окситанского «Жофрея» с эпизодами «Повести о Граале» Кретьена де Труа отмечалось многими медиевистами; порой даже считали, что окситанский автор, как и Вольфрам фон Эшенбах, попросту обработал роман шампанского поэта, однако подобное утверждение абсурдно. Исследования Риты Лежен, посвященные этому тексту, показали, что «Джауфре» был написан раньше, чем «Повесть о Граале»: похвальное слово, адресованное неизвестным автором «Джауфре» королю Арагонскому (то есть Альфонсу II), позволяет отнести время создания памятника к 1180 году, тогда как «Персеваль» Кретьена де Труа появился на свет в 1190 году. В очевидном сходстве многих деталей этих романов следует винить самого Кретьена де Труа, который довольно часто обращался к произведению окситанского автора. Однако если неопровержимое сходство «Джауфре» и «Персеваля» было отмечено многими, то до сегодняшнего времени почти никто не обратил внимания на отчетливое подобие другой пары: окситанского «Джауфре» и уэльского «Передура». Сходство их проявляется не столько в одинаковых эпизодах, сколько в самой структуре текстов, в основе повествования. Конечно, ни в том ни в другом произведении мы не найдем слова «Грааль»; разумеется, не стоит тратить время на поиски образов Кровоточащего Копья или Отрубленной Головы в «Джауфре». Тем не менее мотив плача, которому предаются Брюнисанда и ее свита, роднит этот эпизод с описанием процессии Грааля в «Передуре». Однако если мы оторвемся от сравнения сюжетных ходов и обратим внимание на то, что служит толчком к развитию сюжета, то обнаружится, что в основе «Джауфре» и «Передура» лежит одна и та же тема, которая заявит о себе и на страницах «Перлесво», — тема кровавого мщения.

Вернемся к окситанскому роману. Случайно попав в волшебный сад Монбрюна, Джауфре становится свидетелем этой странной церемонии, в ходе которой Брюнисанда и ее спутники начинают стонать и горько плакать. Разумеется, ничего не понимающий герой спрашивает, что все это значит. Но едва он успевает задать вопрос, как вдруг все бросаются на него и начинают нещадно избивать, не давая сколько-нибудь вразумительного объяснения. В результате бедняга даже приговорен к смерти.

Из контекста рассказа невозможно понять значение этого странного эпизода. В дальнейшем повествовании найдется объяснение столь бурным проявлениям грусти, однако ничего не будет сказано о том, что послужило такому всплеску гнева, иными словами, почему Джауфре нельзя было задавать вопрос. Непростительная ошибка Персеваля, Передура или Перлесво заключалась в том, что они не расспросили короля об увиденном ими шествии. В отличие от них, Джауфре задал вопрос — но, как выяснилось, попал впросак так же, как и они. На самом деле между этими ситуациями можно поставить знак равенства, поскольку обе они касаются запрета, который следует нарушить или, напротив, слепо следовать ему, не понимая его смысла.

Незаданный вопрос, который должно задать, является довольно распространенным мотивом в народных сказках: выполнение этого условия героем означало бы восстановление утерянной связи между миром видимым и незримым, поскольку замок Грааля, замок Чудес и замок Монбрюн на самом деле находятся в «Ином мире», чего не признают или даже не понимают их обитатели. Вопрос, который не должно задавать, встречается в народной традиции не менее часто; скорее всего, в этом мотиве, помимо всего прочего, отражены расплывчатые представления о некоем социальном запрете, нарушение которого могло бы вызвать «общественное негодование».

Рене Нелли[23], обращавший внимание на интересующий нас эпизод, сделал на этот счет любопытное замечание. В XVIII веке в Ланьи, что неподалеку от Парижа (монастырь, предназначенный для ирландских миссионеров, последователей святого Колумбана), всякий раз, когда заезжий торговец осведомлялся, каковы цены на рожь, местные жители тотчас же сбрасывали его в водоем. Столь бурная реакция на безобидное желание узнать, не вел ли кто здесь до него «дел о ржи», объяснялась тем, что город все еще жил воспоминанием о некоем Делорже, двумя веками ранее разграбившем Ланьи!.. Рене Нелли добавил, что истоки мотива, отразившегося в схеме «вопрос, который не должно задавать, — нарушение запрета — общественное негодование», следует искать в «древнейшем законе первобытного общества, которое не хочет, чтобы зло было названо по имени, в особенности чужаком; в противном случае любопытство последнего должно быть наказано». Без сомнения, этим можно объяснить и гнев толпы, не дающей ответа на вопрос, и удары, нанесенные Джауфре рыцарями Брюнисанды. Так или иначе, своим вопросом Джауфре добился того же результата, что и вместе взятые Персеваль, Перлесво и Передур: первый его визит в замок, принадлежащий «Иному миру», можно расценить как полный провал, подвергший вдобавок его жизнь опасности…

К счастью, приговоренный к смерти Джауфре находит выход из положения: под покровом ночи он сбегает из замка, что, впрочем, повергает в отчаяние прекрасную Брюнисанду, которая, успев влюбиться в героя, решает, что помилует его, но при условии, если герой найдет способ снять заклятие с замка Монбрюн и его обитателей. В погоне за Толатом, понимая, что тот виновен в несчастье, постигшем владения Брюнисанды, Джауфре после ряда опасных авантюр, напоминающих приключения Передура, попадает в замок, расположенный в сердце безлюдных и бесплодных земель. Проникнув в него, он оказывается в зале, где на ложе покоится раненый король, а окружившая его свита безутешно плачет и стонет. Ему велят говорить шепотом, чтобы не усугублять страданий короля, — и он повинуется, назвав себя и объяснив, что он преследует обидчика Толата. Тогда некая старая дама рассказывает ему, что раненый король Мелиан, как и Брюнисанда, стал жертвой предателя Толата: все эти месяцы он вновь и вновь нападает на короля, а жители королевства в знак сочувствия к страданиям правителя испускают жалобные стоны и крики через определенные промежутки времени. Итак, вот она, причина столь всеобъемлющего горя; связь между ритуалом плача в Монбрюне и раной короля Мелиана установлена. Разумеется, король Мелиан — это всего лишь одно из многочисленных обличий того, кто более известен нам под именем Короля-Рыбака. Кто после этого осмелится предположить, что роман «Джауфре» не имеет никакого отношения к легенде о святом Граале?

Нам могут возразить, что Джауфре не задал королю Медиану ни единого вопроса: он просто назвал свое имя и цель своего поиска — найти и наказать недостойного Толата. На самом деле поведение Джауфре в замке напоминает образ действий освободителя, «того, которого ждали», поскольку жители замка надеются лишь на то, что кто-нибудь избавит их от зловредного Толата, этого «смутьяна», напоминающего некоторым образом Антихриста. Основная цель Джауфре — отомстить за короля Артура и королеву Гвиневру — совпадает с миссией, возложенной на него во время пребывания в замке Брюнисанды. Он действительно Избранный, Предназначенный, поэтому теперь ему можно объяснить, почему он должен отомстить за раненого короля и освободить Брюнисанду от наложенного на нее проклятья.

Итак, Джауфре можно уподобить Персевалю или Передуру: это мститель, светлый герой, бьющийся с силами тьмы, которые захватили землю и мешают ей «вращаться в нужном направлении»; свет этого юного солнца затмевает старое, уставшее светило, которому уже не по силам его прежняя роль. Подобно молодому священнику, приходящему на смену дряхлому патеру, старого правителя сменяет юный король, который может возродить королевство, пришедшее в упадок вследствие немощи прежнего короля. Таков скрытый смысл поисков святого Грааля.

Любовь к прекрасной Брюнисанде поддерживает Джа-Уфре в его испытаниях; словно свет, льющийся от этой таинственной девы, она освещает его жизненный путь, и вскоре Джауфре добивается успеха: дождавшись следующего прихода Толата, он вызывает обидчика на поединок и побеждает его. Но, как это ни странно, Джауфре не убивает противника, он довольствуется тем, что «пускает ему кровь» и отправляет пленника к королю Артуру. Несмотря на это, рана, нанесенная им Толату, в корне меняет ситуацию: больной король излечивается, а злодейские чары, навеянные на Монбрюн, исчезают. Джауфре становится мужем прекрасной Брюнисанды — по преданию, их бракосочетание состоялось в Карлайле, в присутствии самого короля Артура и рыцарей Круглого стола — и возвращается с женой в Монбрюн. Более в рассказах артуровского цикла мы не найдем ни слова об этом исключительном герое.

Вне всякого сомнения, роман о Джауфре следует отнести к произведениям, повествующим о поисках Грааля. Все дело в том, что этот поиск сохранил в окситанском произведении свой «первоначальный» вид, укладывающийся в схему «ритуальное кровавое мщение — исцеление — замещение старого правителя, неспособного управлять». В основе романа «Джауфре» лежит та же тема, что и в рассказе о Передуре. Сам Грааль в нем не появляется, однако его символический смысл витает над всеми событиями, обрамленными в повествовании множеством говорящих деталей. Но главное, на что хочется обратить внимание, — это необычайное появление в «Джауфре» прекрасной Брюнисанды, напоминающей Императрицу во множестве ее обличий, которая является Передуру во всех его странствиях. Брюнисанду можно уподобить образу Матери-Богини, хранительницы подвластных ей земель, которые, в свою очередь, символизируют Вселенную в том упорядоченном состоянии, в каком она пребывала до прихода злого бога, лишившего Софию трона и опустошившего ее «Королевство Света». Из этого можно сделать вывод, что Брюнисанда, согласно гностическому учению, играет роль самой Pistis Sophia, однако, помимо этого, она является и «Богиней Начал», восходящей к кельтской традиции. Так, может быть, Грааль несет прекрасная Брюнисанда?

Во времена императора Артура жил в Пенлине муж благородного происхождения по имени Тепод Фоэл и дом его стоял посреди озера Тегид, а жену его звали Каридвен. И у него родились от его жены сын по имени Морвран an Тегид и дочъ, названная Крейри, прекраснейшая девица в мире. Что до сына, то он был безобразен и зол нравом, и потому его прозвали Авагдду. И Каридвен, его мать, решила, что он не вступит в круг людей благородной крови, пока не стяжает похвал своей мудростью. Было же все это во времена Артура и Круглого стола. И она решила, как написано в книге Фериллта, опустить своего сына в Котел Вдохновения, чтобы он обрел знание всех тайн прошлого и будущего. Она поставила котел на огонь, и он должен был кипеть, не закипая, год и еще день, пока не выйдут из него три капли вдохновения. И она отправила туда Гвиона Баха, сына Гореана, из Лланфера в Керейнионе Поуисском, чтобы он помешивал варево в котле, и слепого по имени Морда, чтобы он поддерживал огонь, и велела им делать это не переставая целый год и еще день. Сама же она принялась каждый день, по астрологическим книгам, собирать колдовские травы. И вот однажды, когда год уже истекал, Каридвен сушила травы и читала над ними заклинания, а в это время три капли волшебной влаги выплеснулись из котла и упали на палец Гвиона Баха. И они были такими горячими, что он сунул обожженный палец в рот и, проглотив волшебные капли, узнал все, что было и будет, и понял, что ему придется столкнуться с хитростью и злобой Каридвен. И в страхе он пустился бежать к родной земле. Котел же раскололся пополам, поскольку вся жидкость в нем, когда вытекли три волшебные капли, превратилась в яд, так что лошади Гвиддно Таранхира отравились этой жидкостью, попавшей в ручей, из которого они пили[24].

В этом рассказе на среднем валлийском языке легко можно обнаружить мотивы, присущие народным сказкам, собранным в окрестностях озера Тегид (центр Уэльса). Сказание дошло до нас в рукописи 1758 года, обнаруженной в Лондоне, в библиотеке Welsh School, но вполне вероятно, что в его основе лежит более ранний текст, восходящий к традиции бардов Уэльса, то есть к циклу легенд, героем которых является странный персонаж, бард Талиесин. Это невымышленный герой: в VI веке Талиесин был придворным поэтом короля Уриена; после завоевания саксами большей части Британии легендарный бард появлялся при дворах различных вождей, наводнивших в то время Уэльс. В манускрипте конца XI века, «Черной книге Кармартена», сохранилось несколько поэм, приписываемых Талиесину; вполне возможно, что авторство является подлинным, однако самого автора, которого Генри Мартин назвал «воплощением друидизма», легенды Средневековья превратили в некоего мифологического героя. Они наделили поэта не только множеством поэм, зачастую не имевших к нему никакого отношения, но и приписали ему сверхъестественное (и даже божественное) происхождение. Так, в рассматриваемой нами легенде Талиесин рождался дважды; второму рождению предшествовал ряд метаморфоз героя, произошедших вследствие того, что «он узнал все, что было и будет», то есть в результате его «озарения» (что, впрочем, отражено в имени барда: Талиесин означает «сияющее чело»).

Действительно, как только юный Гвион Бах (чье имя можно перевести как «маленький мудрец») отведал волшебного зелья Каридвен, предназначенного для ее сына, он познал все тайны мира; «три капли волшебной влаги» наделили его сверхъестественной силой, позволявшей менять свое обличье. Стремясь избежать мести Каридвен, разъяренной таким «незаконным присвоением», он спасается бегством, принимая облик зайца, рыбы, птицы и, наконец, зерна. Но Каридвен мчится за ним по пятам, поочередно превращаясь в зайца, выдру и сокола; наконец, обратившись черной курицей, она проглатывает зерно: «после этого, как рассказывает история, она носила его девять месяцев и разрешилась им в положенный срок». Уложив родившегося ребенка в кожаный мешок, Каридвен бросила его в море на волю волн. Произошло это в ночь с 30 апреля на 1 мая, то есть во время кельтского празднества Бельтана[25], которое знаменует переход от зимы к лету и возвращение света после долгих «черных месяцев», как гласит народная бретонская мудрость. Ребенок был найден племянником короля Эльфином, который дал ему имя Талиесин; так на свет появился легендарный бард, наделенный множеством знаний, в частности, даром предвидения и другими волшебными качествами.

Рассказ об инициации героя при помощи трех волшебных капель не нов для кельтской традиции: тот же мотив прослеживается в истории ирландского героя Финна Маккула. Ученик поэта и волшебника Финн стал провидцем и целителем после того, как облизал палец, обожженный варевом из чудесного лосося, которого он готовил для своего наставника. Известно, что лосось, обладающий способностью подниматься вверх по течению, был символом памяти человеческого рода, кельты считали его хранителем древних знаний и тайн Вселенной. В отличие от Каридвен, решившей, что ее жестоко обманули, наставник принял свершившееся как факт и признал, что Финн, без сомнения, достоин того, чтобы стать обладателем столь исключительных качеств. Три капли из котла Каридвен берут начало в древнейших кельтских верованиях, согласно которым число «три» было сакральным. Оно являлось не только символом трех начал (Земли, Воды и Воздуха; Огонь был энергией, приводившей три начала в движение), но и конкретным изображением Всевышнего божества, Триады, узнаваемой как в «трискеле» (часто используемом орнаменте, состоящем из трех изображений), так и в «клевере», три лепестка которого неразделимы. Вероятно, подобная тройственность в верованиях кельтов не противоречила христианским догмам о Святой Троице.

Смена обличий — как злосчастного Гвиона Баха, спасающегося от своей преследовательницы, так и ее самой — один из самых распространенных мотивов народной сказки.

Подобный прием, используемый героями, можно найти в двух армориканских легендах: «Коадалан» (северная часть полуострова Бретань) на бретонском языке и «Три черных зернышка» (южные районы Бретани) на диалекте, называемом галло. Герой «Трех черных зернышек» становится слугой дьявола, от которого он узнает «ужасные секреты», в том числе и способ изменять обличье; сначала юноша использует это умение для своей выгоды, а затем для того, чтобы сбежать от дьявола, который бросается в погоню за своим слугой. В «Коадалане» действует похожий герой, превратившийся в лису, которая проглатывает дьявола, обернувшегося курицей.

Однако народная традиция опять же берет корни в древней кельтской мифологии. Фея Моргана из романов о рыцарях Круглого стола могла превращаться в ворона, той же способностью была наделена и ирландская Морриган, как, впрочем, и божества в древнейших эпосах, принимавшие тот вид, который, на их взгляд, более всего подходил к той или иной ситуации. Не отставал от них и чародей Мерлин, однако он, вероятно, обладал всеми способами перевоплощения: в некоторых версиях он назван сыном дьявола, а в других, более архаичных, в меньшей степени отмеченных печатью христианства, Мерлин охвачен своего рода безумием, посланным ему в наказание неким таинственным божеством[26]. Все эти элементы мифологии прочно вошли в легендарную историю Талиесина. Следы кельтских преданий не раз еще мелькнут в многочисленных поэмах-апокрифах, посвященных барду, жившему в незапамятные времена независимости островных бретонцев[27];

в общих чертах они повествуют о злоключениях Талиесина в его различных обличьях. Некоторые ученые усмотрели в этом отражение веры древних кельтов в перевоплощение, однако так может показаться лишь на первый взгляд: последовательные превращения Талиесина и других персонажей на самом деле означают внутренние изменения существа, получившие символическое значение.

Нас интересует героиня, которая появляется лишь единожды, в самом начале истории о Талиесине, — Каридвен. Этимологию ее имени не так-то легко объяснить: вторая часть слова, вероятно, образована от прилагательного «gwenn» («белая»), в то время как значение первой части остается неизвестным. Некоторые предполагают, что имя Каридвен произошло путем трансформации латинского имени «Ceres» (Церера) или греческого «Коге»: заметим, что Церера, дочь Деметры, была почитаемой богиней в Элевсине. В таком случае Каридвен следует считать своего рода божеством «прорастания, плодородия», поскольку имя «Церера» образовано от того же корня, что и латинский глагол «crescere» («расти», «произрастать»). Почему бы и нет? Каридвен — матери двоих детей, чародейке, обладающей обширными познаниями о чудесных свойствах растений, — вполне подходит такое имя.

Как бы то ни было, в образе Каридвен отразились черты древнейшего сказочного персонажа, без которого не обходится ни одна фольклорная традиция: она предстает перед читателем в виде ведьмы. Отсюда проистекает ее ловкость в превращениях, неразрывно связанная с той злобой и неистовством, с каким она преследует несчастного Гвиона Баха, который никоим образом неповинен в том, что произошло. В одной из поэм Талиесин называет ее «страшной ведьмой»; помимо этого прямого указания, есть и другое свидетельство — волшебный котел, которым владеет Каридвен. Принимая во внимание тот факт, что содержимым котла, помимо трех волшебных капель, был яд, стоит вспомнить о мрачном «отравленном питье», создание которого приписывали злым ведьмам. В таком случае, не является ли Каридвен одной из личин волшебного персонажа, известного под именем феи Карабос?

Тем не менее образ этой героини может иметь и другое истолкование. Без сомнения, перед нами Мать-Богиня, о которой известно немногое: ее жилище находится в озере; она знает секреты природы и умеет ими пользоваться; наконец, она владеет (и умело пользуется) загадочным котлом. Последняя деталь неизбежно возвращает нас к прототипу Грааля, встречающемуся в рассказах, сохранивших черты первоначального мифа. Таковы рассказ о Передуре, вторая ветвь «Мабиногиона» и ирландские сказания, в которых упомянут знаменитый котел Дагда, принесенный с северных островов земли племенами богини Дану. Впрочем, в другой поэме Талиесина (непонятной и трудной для истолкования) есть еще один волшебный котел: этот таинственный предмет втайне хранится на некоем острове посреди океана.

Упомянутая поэма разительно отличается от того сжатого пересказа, которым нам придется воспользоваться. В изложении Талиесина рассказ превращен в настоящую эпопею, главным героем которой становится король Артур, окруженный не знающими пощады рыцарями-колдунами, в которых читатель вряд ли узнает доблестных и галантных рыцарей Круглого стола. Остров, к которому держат путь рыцари, имеет множество названий, однако координаты его можно указать без колебаний: Аннуин (то есть «Бездна») находится в «Ином мире». На этом острове томится пленник Гвейр, о котором известно лишь то, что «тяжелая синяя цепь хранила его юность, и перед грабежом Аннуина печально он пел». В месте, названном «Крепость с четырьмя укреплениями», члены экспедиции находят «слегка теплый от дыхания девяти дев котел. Не это ли котел хозяина Аннуина? Верх его украшен жемчугом; он не дает еды трусам, это не его роль». Однако почему «на него был направлен смертоносный блистающий меч», остается невыясненным; столь же неясно, почему, «когда вечер уступил место ночи, напиток был сияющим вином, которое несли впереди кортежа»[28]. Этого описания слишком мало, но в то же время этого достаточно.

Дело в том, что в подобное плавание отправляется и знакомый нам Перлесво. Его корабль причаливает к некоему Замку Четырех Углов, в котором обитают «белые монахи». Они подводят героя к стеклянному гробу, в котором покоится вооруженный рыцарь — Иосиф Аримафейский. Далее Перлесво приглашают к столу, сделанному из золота и слоновой кости; вдруг он замечает, что сверху спускается золотая цепь, украшенная драгоценными камнями, в центре которой находится золотая корона. Однако уэльская поэма Талиесина возвращает нас и к ирландской саге, сюжет которой, по-видимому, выстроен по той же схеме. Ее герой Кухулин захватил волшебный котел, который принадлежал прекрасной юной деве, носящей имя «Рожденная Из Цветов». Без всякого сомнения, тема котла тесно связана с темой Грааля; такая деталь, как «сияющее вино, которое несли впереди кортежа», в сочетании с девятью девами, согревавшими котел своим дыханием, лишь подкрепляет нашу догадку. Не является ли Каридвен, владеющая магическим котлом, той прекрасной девой из ирландской поэмы, которой было поручено охранять котел? Или, может быть, ее можно сравнить с Морганой, которая, согласно преданиям бриттов, вместе с девятью сестрами правила островом Авалон? Если только она не является самой «носительницей Грааля»…

Однако между котлом Каридвен и сосудами, фигурирующими в поэме Талиесина («тот, что не дает еды трусам») и в рассказе о Передуре («котел воскрешения»), есть существенная разница. Котел Каридвен имеет точное предназначение: это котел Вдохновения, в котором готовится зелье Познания. Таким образом, перед нами явление интеллектуального и духовного порядка; правда, искомое знание заключено лишь в трех каплях напитка, в то время как оставшаяся в котле жидкость после исчезновения волшебных капель превращается в яд. Вряд ли можно усомниться в том, что в этом описании угадываются черты процесса, который напоминает различные стадии алхимических операций, ведущих к обретению Философского камня. Котел Каридвен подобен «печи алхимика», этому сосуду, в котором под действием огня происходят сложные изменения первичной материи. К ним применимо выражение, используемое во всех алхимических трактатах, — «solve et coagula» («растворившаяся и свернувшаяся»). Согласно этим трактатам, исходный материал следует прокалить, затем снять появившуюся окалину («отрубить голову ворону») и продолжить обжиг, пока «materia prima» не достигнет необходимой степени совершенства. Таким образом, котел в «Истории о Талиесине», дошедшей до нас в обличье народной сказки, является не только прообразом Грааля, но и прототипом «горнила алхимиков».

Однако нельзя сводить Философский камень лишь к некоему материальному объекту. В различных алхимических штудиях содержится точное указание на то, что этот камень появляется в результате неспешного преобразования не только материи, но и человеческого духа, разума. Философский камень способен превращать свинец в серебро, что само по себе является символом изменения природного начала в некое совершенное состояние, близкое к божественному, но обрести камень можно лишь в том случае, если меняется и сам человек, его создающий. Перед тем как встать на путь совершенствования, названный в трактатах Средневековья «Королевской дорогой», следует овладеть секретом, известным только некоему «потомству», или «королевскому потомству». В его ряды допущены лишь те, кто достоин этого; человек может добиться подобной чести в том случае, если пройдет через испытания, напоминающие фантастические авантюры, описанные в эпопеях Грааля и в первоисточниках, давших начало этому циклу.

Исходя из этого, можно усмотреть в «метаморфозах» Гвиона Баха новый смысл — эволюция, в процессе которой юноша принимает не только животные, но и растительные формы, заканчивается тем, что он возвращается в утробу Матери-Богини. Выйдя из нее, он начинает новую жизнь, на этот раз обогащенную знанием секретов, которые позволяют ему воздействовать как на окружающий мир, так и на более хрупкую субстанцию, названную Рабле «сущностью». В «Истории о Талиесине» хранительницей секрета, который не может быть открыт первому встречному, является Каридвен. По чистой случайности — хотя существуют ли случайности? — он становится известен и Гвиону Баху, что приводит Каридвен в бешенство: она всеми силами стремится уничтожить того, кого она считает узурпатором. Однако это приводит к уже описанной нами эволюции и второму рождению героя. Отныне бард Талиесин принадлежит к «королевскому потомству» не только благодаря инициации: он — сын Каридвен. Таким образом, именно его мы можем назвать светом, исходящим от таинственного сосуда, который несет юная дева в кортеже, проходящем перед глазами Персеваля.

В поисках истинного источника мифа о Граале нельзя пройти мимо «Истории о Талиесине» — ведь в венах того, кто назван в уэльской традиции «Главой бардов», течет «царская кровь». Следовательно, в его силах помочь нам найти разгадку этой тайны. В некотором смысле Талиесина можно уподобить алхимику, прошедшему через все стадии духовного изменения, что позволило ему обрести Философский камень, источник знания и силы. В таком случае следует признать, что Грааль является не только материальным объектом, — в нем заключено абсолютное знание некоего секрета, позволяющего его владельцу не только править миром, но и достичь наивысшего уровня развития. Именно такой Грааль в течение следующих веков владел воображением многих людей, что приводило порой к затемнению и искажению исконного смысла его поиска.

В устах самого Талиесина рассказ о его «инициации» звучит так: «В то время, когда я томился в плену, словно легкое дыхание наполнило меня — и знание, которым я владею, было передано мне на языке, не имеющем слов, — но мне пришлось спасаться от страшной разгневанной ведьмы, вопли которой были ужасны[29]». Без сомнения, эволюция, представленная рядом метаморфоз, через которые прошел Гвион Бах перед тем, как стать Талиесином, могла оказаться опасной. Пути, которыми приходят к обретению Философского камня, нередко усеяны смертельными ловушками, о чем свидетельствуют странствия и битвы рыцарей, отправившихся на поиски святого Грааля, ведь суть поиска состоит в том, чтобы достичь цели во что бы то ни стало, невзирая на трудности и лишения.

И все же главенствующая роль принадлежит здесь Каридвен: именно она безраздельно владеет секретом. То же можно сказать и о деве, которая несет Грааль в романе Кретьена де Труа; удивительный сверхъестественный свет, исходящий от Грааля, тому подтверждение. Свидетели этого фантастического кортежа не должны поддаваться увиденному, дабы не ослепнуть от этого света таинственного происхождения, но в то же время они «насыщаются» им, чтобы еще глубже уйти в бездну. В ней, как в настоящем подземном соборе, обитает «дева Грааля», которая ждет того, кто будет достоин разделить с ней ее сокровенный и волнующий секрет. Но для этого «избранный» герой должен углубиться в непроглядный мрак тайны.

Последнее обстоятельство заставляет вновь вернуться к вопросу о происхождении имени «Персеваль». По общему мнению, оно сопоставимо с именем «Перлесво»: как мы уже говорили, его имя можно интерпретировать как «тот, кто потерял свой дол» — в силу того, что враги незаслуженно обошлись с отцом героя и лишили его владений. Соответственно, все действия Перлесво направлены на то, чтобы исправить эту несправедливость. Однако Персеваля во всех текстах ждет иная судьба — он неизменно становится королем Грааля. Следовательно, в его имени нет ничего, что бы отсылало нас к «потерянному долу»: действительно, герою удается отомстить, но в результате он становится королем иных владений, королевства Грааля. Это дает нам возможность по-иному истолковать его имя.

Не может ли «Perce Val» означать следующее: «тот, кто раскрыл (percer) секреты, спрятанные в долине (val) теней»? В пользу этой гипотезы говорит само расположение Замка Грааля (или Замок Чудес в рассказе о Передуре). Он стоит не на холме, а на берегу пруда, в глубокой долине, утаенной от всякого, кто не обладает «даром двойного зрения». Несомненно, этот замок находится в волшебной местности, называемой кельтами «Иным миром». То была родина древних богов, знаменитых племен богини Дану, открывавшаяся взору лишь один раз в год, во время праздника Самайн, когда незримый мир становился видимым для простых смертных. Впрочем, иные отважные герои порой проникали в этот таинственный потаенный мир не дожидаясь благоприятного часа.

В пользу такого толкования говорит еще один аргумент. В одной из прозаических версий этой истории (версии, правда, несколько вялой и слащавой), датируемой XV веком, главный герой носит имя «Perceforest». Из него можно заключить, что герой вел свои поиски в лесной чаще, пытаясь найти и разгадать спрятанный там секрет. Тот факт, что лес всегда символизировал женское начало, лишь подчеркивает роль Женщины-Наставницы, той таинственной многоликой Императрицы из рассказа о Передуре, которая под видом Каридвен появляется на страницах «Истории Талиесина».

Так, может быть, Каридвен — загадочная «дева Грааля»?

Итак, ни у кого не вызывает сомнения тот факт, что в основу многочисленных сказаний о Граале положены языческие, без сомнения кельтские, источники. Анализ таких текстов, как «Перлесво» или рассказ о Передуре, прекрасно показывает, насколько далек был первоначальный образ Грааля от общепринятого представления, сложившегося под влиянием Римской церкви. Вызвано это было тем, что произведения, языческие корни которых были очевидны, не могли свободно функционировать в эпоху усиления догматов христианства. Как только ортодоксальная христианская доктрина встречала на своем пути более древнее верование или языческий ритуал, она пыталась их уничтожить. Если верование не исчезало, Церковь «перерабатывала» его, стараясь придать ему смысл, соответствующий официальной догме. Это полностью затемняло или искажало первоначальное значение ритуалов.

Яркий тому пример — «переоценка», переосмысление мифологических героев: персонажи греческих, римских, германских или кельтских преданий становились в христианской традиции либо «святыми», либо «дьяволами» — в зависимости от своего характера или образа жизни. Сам дьявол приобрел черты древнего доисторического божества (знаменитого Цернунноса, бога с оленьими рогами), а его изображение в виде рогатого и волосатого чудища с ногами-копытами закрепилось не только в различных видах искусства, но и в коллективных представлениях общества. Однако до того как Цернуннос стал подобием дьявола, его превратили в «святого» Корнелия, высочайшего покровителя церковного прихода Карнака, являвшегося защитником рогатого скота. Контаминация этого героя с реальным историческим лицом — римским папой Корнелием — лишь усложнила первоначальный образ.

Можно привести и другие примеры подобного переосмысления. Имя древнего кельтского божества Эдейрна (по-видимому, произошедшее от того же корня, что и латинское «ternus», «вечный»), занимавшегося военным ремеслом и охотой, было использовано составителями романов о рыцарях Круглого стола: так назван один из спутников короля Артура. Впоследствии Эдейрн стал «святым», в то время как его брат Гвинн («белый») был превращен в привратника Ада, заботящегося о том, чтобы из преисподней не мог вырваться ни один осужденный. Странная судьба у родных братьев… Кельтская богиня Бригита, чьим римским эквивалентом была Минерва, обрела вторую жизнь в образе «святой Бригиты», аббатисы из Килдара (что, впрочем, не доказывает действительного существования этой раннехристианской святой…). «Языческое происхождение» не помешало святой Бригите стать второй покровительницей Ирландии. Первое место занял святой Патрик, не менее сомнительный персонаж: вероятно, это собирательный образ многочисленных миссионеров, проповедовавших слово Божье в Ирландии V века. Вполне возможно, что Дану (Дана, или валлийская Дон), богиня Начал и прародительница знаменитых племен, носящих ее имя («племена богини Дану»), нашла свое отражение в христианизированном образе «святой» Анны, матери Девы Марии, имени которой не упоминает ни один канонический текст.

В подобных условиях не стоит удивляться тому, что языческое наследие — Грааль и его поиск как инициация, позволявшая герою достичь совершенства, — впоследствии было использовано в качестве модели христианской аскезы. Однако порой благие намерения отходили на второй план: так, если взглянуть на рассказ о Перлесво под определенным углом зрения, то можно заметить, что он насквозь пропитан идеями крестового похода. Средневековое общество не отвергало столь воинственной концепции, предложенной монахами клюнийского ордена: «очищение мира от скверны», пропагандируемое «Перлесво», уничтожение зла, непременно исходящего от дьявола, — не преступление, а благое дело. Впоследствии подобное оправдание своим действиям будет использовать и «святая» инквизиция.

Приблизительно в 1200 году идеалы Римской церкви несколько меняются. Вслед за временем крестовых походов, необходимых не столько для того, чтобы укрепить веру, сколько для того, чтобы направить социальную агрессию в нужное русло, наступил период размышлений и созерцания. Милосердие, человеколюбие оттеснило в сторону понятия о правосудии и справедливости; яркий тому пример — деятельность святого Франциска Ассизского. Великолепные готические соборы окрыляли верующего, усиливая в нем любовь к Всевышнему и стремление выполнить любое его пожелание, что приводило к некоему «духовному дирижизму» в обществе.

Белое духовенство, примирившись с окружающей действительностью, довольно неприглядной в сельских областях, с головой погрузилось в повседневные заботы. Черное духовенство отгородилось от мирских проблем Добровольным отшельничеством. Новоявленные затворники проповедовали созерцание, доказывая, что Божьи намерения становятся ясными в монастырской тиши, в этом замкнутом мире, в котором, затмевая обманчивый блеск мирских иллюзий, сияет Божественная истина. В таком ключе было выдержано учение святого Бернара; аббатство Сито, духовный центр цистерцианства, способствовало повсеместному распространению нового течения. Итак, на смену действию пришло созерцание.

Не менее серьезные сдвиги произошли и в области теологии. Все усилия Церкви были направлены на то, чтобы упорядочить и прояснить некоторые догмы, ставшие несколько туманными в силу специфики своего появления: для выработки того или иного постулата то и дело приходилось прибегать к компромиссным решениям. Самым противоречивым являлся в то время вопрос о пресуществлении Христа. Проблема была решена в 1215 году в ходе Латеранского собора, на котором во всеуслышание было объявлено о догмате пресуществления: отныне хлеб, освященный духовным лицом, будет плотью Христовой, а вино в потире — его святой кровью.

Все это предрешило участь Грааля. Таинственный сосуд, являвшийся некой «святой вещью», был уподоблен чаше, наполненной кровью Распятого; кровь эта была пролита, чтобы отомстить за ошибку Адама и Евы, искупить ее и тем самым открыть человечеству путь к спасению. Таким образом, тема ритуальной кровной мести, отраженная в древнейших языческих текстах, естественным образом проявила себя и в христианской традиции.

Вне всякого сомнения, последователи Кретьена де Труа создавали свои произведения для двора Фландрии. Сам Кретьен писал «Повесть о Граале» по заказу Филиппа Эльзасского, сына графа Фландрского, — того самого графа, что доставил в Брюгге сосуд, наполненный кровью Христа. Известно также, что волшебные истории о чуде святой крови Христовой распространялись вокруг аббатства Фекамп, любимого монастыря Плантагенетов на континенте; не миновал рой чудесных рассказов и аббатство Гластонбери.

К тому времени в Антиохии было найдено копье, якобы принадлежавшее центуриону Лонгину: воин, чье имя происходит от греческого «lagkias», пронзил им тело распятого Христа. Зародившийся в Англии и Фландрии культ святой крови Христовой и святого копья нашел поддержку в романе Кретьена де Труа: для этого автор умело использовал образы магического копья древних кельтов и таинственного сосуда, источавшего удивительный свет.

Долгое время считалось, что первым, кто продолжил «Повесть о Граале», был некий Вошье де Денен, однако в действительности первый последователь остался неизвестным. Он продолжил рассказ о приключениях Гавейна, племянника короля Артура, с того места, где Кретьен прервал свое повествование. В отличие от шампанского поэта все свое внимание он сосредоточил на рыцаре Гавейне, в то время как странствиям Персеваля не уделил ни строчки.

Итак, в одном из своих бесчисленных приключений Гавейн попадает в замок, где его принимает некий «безукоризненно честный человек»: он лыс, а главное — страдает от раны. Во время трапезы мимо Гавейна проносят кровоточащее копье, серебряный поднос и Грааль, который держит в руках плачущая юная дева; однако следом появляется гроб, в котором покоится тело мертвого рыцаря с двумя обломками меча, лежащими на его груди. Гавейн спрашивает, кто этот мертвый человек, но ему отвечают, что он сможет узнать это лишь в том случае, если сумеет соединить обломки меча так, чтобы они срослись. Гавейн пытается «срастить» части меча, однако это ему не удается. Проснувшись на следующее утро, он обнаруживает себя не в замке, а в болоте; рядом лежит его оружие, у дерева стоит на привязи его конь.

Этот фрагмент текста построен по общей, уже знакомой нам модели. Эпизод со сломанным мечом, обломки которого следует вновь соединить, более напоминает рассказ о Передуре, нежели «Повесть о Граале». Помимо испытания с мечом, в нем появляется «мотив плача», обнаруженный при анализе «Передура» и «Джауфре». Следует отметить еще один сходный мотив — запрет задавать вопрос, — однако в данном случае он усложнен: герой должен заслужить право на вопрос. Главный персонаж поиска Гавейн пока что стоит на низшей ступени инициации, поэтому до определенного момента он не имеет права знать, что за секрет таит в себе этот таинственный кортеж. Ему следует вновь продолжить свои странствия, отправиться навстречу испытаниям, истоки которых не вызывают сомнения: богатейшим источником для описания фантастических подвигов рыцаря послужила кельтская мифология.

Наконец Гавейн возвращается в замок Грааля. Раненый король снова приглашает его к столу. Во время трапезы вновь выносят Грааль: при его появлении блюда наполняются яствами, а кубки — превосходным вином. Гавейн опять терпит неудачу при попытке соединить обломки меча, однако, несмотря на это, король разрешает ему задать вопрос. Он объясняет Гавейну, что копье, которое тот видит перед собой, принадлежало центуриону Лонгину; кровоточить оно будет вплоть до скончания времен. Мечом, ныне расколотым надвое, когда-то убили короля (именно его Гавейн увидел в гробу, который вынесли вслед за Граалем), после чего королевство пришло в запустение. Однако утомленный Гавейн засыпает на середине рассказа; просыпается он на утесе, возвышающемся над морем.

Второй визит Гавейна в Замок Чудес знаменует следующий этап его непроизвольного поиска: ему сделали одолжение, открыв секреты Грааля, но он оказался неспособен их понять. Однако кое-что Гавейн понимает с полуслова: на него возложена некая миссия, которую он выполнит, если соединит обломки меча и отомстит за убитого этим оружием короля. В повествовании о Граале вновь отчетливо проступает тема ритуального кровавого мщения, посредством которого можно возродить умирающее королевство, но от нашего внимания не должен ускользнуть и другой мотив — появление Грааля, дающего еду и питье. Конечно, если рассматривать произведение в христианском контексте, можно без труда предположить, что священный сосуд Грааль (о котором, впрочем, еще не сказано как о вместилище крови Христа) вследствие своей «божественной принадлежности» может творить чудеса и быть источником изобилия. Однако подобными функциями обладает и священный котел «языческих кельтов». Неизвестный автор продолжения «Повести о Граале» воскресил древний миф, следов которого мы не найдем ни в романе Кретьена де Труа, ни в рассказе о Передуре, ни в окситанском «Джауфре». Образ котла, упомянутого в поэме Талиесина — «котел, который не дает еды трусам», — берет корни в уэльской традиции. В ирландских легендах он иногда принимает вид миски или корзины; ни одно войско, владеющее этим неисчерпаемым источником пищи, не останется голодным.

Автор не упрекает героя за то, что тот заснул на середине рассказа. Собственно, эпизод с Гавейном в Замке Чудес не несет в себе негативного оттенка: конечно, Гавейн не сумел осуществить месть, которая в корне изменила бы ситуацию, но все же его действия привели к некоторому ее улучшению. Так, сетуя на то, что не дослушал раненого короля, Гавейн отправляется в путь; в дороге он замечает, что земли, по которым он едет, оживают, словно приходя в себя после долгого зимнего сна. Люди, которых он встречает на своем пути, благословляют рыцаря: благодаря ему королевство понемногу начинает освобождаться от действия злых чар. На наш взгляд, Гавейна следует считать одной из важных составляющих успеха, выпавшего на долю Персеваля; такое соотношение сил отражено и более ранней версии, героями которой являются Передур и Гвальхмаи. Сир Гавейн — Предтеча, прокладывающий путь в преддверии истинного героя, который сумеет осуществить необходимую месть и освободить умирающую страну (названную в тексте «Gaste Pays») от довлеющих над ней темных сил. Благодаря главному герою обессиленные и бесплодные земли королевства, подкошенного, как и его правитель, «предательским мучительным ударом», возродятся окончательно. Однако на этой «оптимистической ноте» рассказ первого последователя Кретьена де Труа обрывается.

С этого момента начинает рассказ второй последователь, однако подобно тому как первого не интересовали подвиги Персеваля, второй автор выказал полнейшее равнодушие к дальнейшей судьбе Гавейна: героем его повествования вновь становится Персеваль, попадающий из одной авантюры в другую. Одному из его приключений стоит уделить особое внимание; его слабый набросок мы уже встречали в «Передуре», что свидетельствует об изначальном присутствии эпизода в их общем источнике-прототипе. Итак, Персеваль, блуждая по пустынному замку, находит в одной из комнат шахматную доску, фигуры которой сами делают нужные ходы. Персеваль решает сыграть партию с невидимым игроком, но получает мат. Обозленный проигрышем, он швыряет доску в окно, и она падает в пруд под стенами замка, однако из пруда появляется юная дева, горячо упрекающая героя за столь необдуманный поступок. Чтобы искупить вину перед ней, Персеваль должен привезти голову белого оленя.

Персевалю удается убить белого оленя. Он отрубает оленю голову, но ее у него крадут, похищена и маленькая собачка, которую доверила ему юная дева. Попадая из одной перипетии в другую, он на короткое время останавливается у своей подруги Бланшфлер, любовь к которой все больше охватывает героя. В конце концов, найдя голову оленя и маленькую собачку, юноша возвращается в замок юной девы, владеющей волшебными шахматами. Она прощает его — и Персеваль забывает о прекрасной Бланшфлер, отдав все свои мечты и помыслы таинственной «фее вод». Данный эпизод немногим отличается от Рассказа в «Передуре», однако смысловой акцент сделан на чудесных, сверхъестественных способностях, которыми обладает юная дева из пруда. Персеваль понимает, что он играл в шахматы с самой феей Морганой, сестрой короля Артура; появление этой героини связывает «Повесть о Граале» как с легендами артуровского цикла, так и с древнейшей кельтской мифологией. Подобно ирландской Морриган, Моргана способна превращаться в ворона; она сильна как в военном ремесле, так и в любовном искусстве; царство этой волшебницы — знаменитый остров Авалон. Так, может быть, это она является «хранительницей Грааля»?

Юная дева велит Персевалю выполнить ее поручение (принести голову белого оленя), без особой стыдливости пообещав за это «доставить ему удовольствие». По возвращении Персеваля в замок она приводит юношу в восхитительную комнату: «Персеваль не заснул, как обычно. Все его мысли были устремлены к юной деве, красота которой могла сравниться с красотой феи, как вдруг дверь отворилась и та, о ком он думал, вошла к нему и разделила с ним ложе. Обещание, данное ему юной девой, было выполнено, однако их любовные утехи не обернулись безумной страстью, поскольку дева соблюдала обет целомудрия. Ночь для них обоих была настолько прекрасной, что наступившее утро было восхитительным для всего края[30]».

Странный эпизод… Объяснить его можно лишь в рамках более широкого контекста. Столь эротичному приключению героя автор, как кажется, стремится придать умиротворяющий вид, который соответствовал бы морали того времени. Конечно, Персеваль влюблен в свою подругу Бланшефлер, она даже станет его законной супругой, — правда, произойдет это уже в другом романе, в немецкой версии Вольфрама фон Эшенбаха. В определенном смысле Персеваль верен Бланшефлер, что, однако, не мешает ему, как и ранее Передуру, влюбляться во всех женщин, встречающихся ему на протяжении долгого пути-инициации, конечным пунктом которого станет обретение Грааля, символизирующего некое Высшее Знание.

Любовная связь Персеваля и юной девы, обладательницы волшебных шахмат, более напоминает ритуалы брахманского тантризма, нежели обряды и обычаи западноевропейской христианской культуры. Разумеется, подобное поведение героев было недопустимым в рамках иудейско-христианских законов, однако в представлении древних кельтов такое положение вещей вполне соответствовало норме. Дать правильное истолкование этой любовной связи можно лишь в том случае, если мы обратимся к понятию «Fine Amor», иными словами, к «куртуазной любви», охватившей в ХII–XIII веках дворы аристократов. «Fine Amor» предполагает полное единение, абсолютную связь влюбленного рыцаря и его прекрасной дамы, но подобный союз не имеет ничего общего с браком, явлением социального порядка, закрепленным гражданским законодательством в соответствии с этическими нормами господствующей религии. «Fine Amor» является инициацией, предназначенной для того, чтобы партнеры достигли наивысшего знания.

Если обратить внимание на детали этой «амурной истории», то можно сделать вывод, что и Персеваль, и дева, владеющая волшебными шахматами, стремятся коагулировать взаимную энергию, однако делается это не с целью зачатия и произведения на свет потомства. Речь идет не о простом соитии; шаг за шагом любовь открывает героям все новые тайны мироздания, знаменуя переход к некоему неуловимому состоянию, ведущему к постижению неких духовных законов. Восточный тантризм проповедовал то, что в современном понимании расценивается как отказ от мужского семяизвержения и обратное поступление семени в организм. «Fine Amor» позволяла мужчине и женщине любые способы утоления их любовной жажды; подобное разрешение было удобным выходом из затруднительного положения, особенно если учесть то, что женщина в основном была замужней и имела детей. Соитию всегда сопутствовал риск: оно могло обернуться внебрачным потомством. Как доказал Рене Нелли, именно это обстоятельство породило в «куртуазной любви» формальный запрет: она не принимала прелюбодеяния, но превозносила «уход» к возвышенному Знанию.

Юная дева с шахматами пообещала «доставить удовольствие» Персевалю, поскольку он преодолел все испытания, справился со всеми ее заданиями и тем самым доказал, что он достоин стать обладателем «возвышенного Знания». Она сдержала свое обещание, проведя с ним всю ночь. Текст не дает нам полного объяснения того, что же произошло между ними, но это легко представить: героям позволено все, кроме коитуса. Оргазм партнеров никогда не был под запретом, если только не имело места семяизвержение «in vas naturale». На таком уточнении настаивали христианские моралисты, по своему усмотрению изменившие мотивировки запрета, содержащегося в Библии: речь идет об Онане, наказанном за то, что он изливал свою сперму на землю; если бы это семя было собрано таинственной Лилит, оно породило бы демонов.

Итак, кем бы ни был второй последователь Кретьена де Труа, как бы ни старался он христианизировать свое повествование, он все же был вынужден воспользоваться языческим архетипом, который позволил ему рассказать о нескольких ступенях инициации Персеваля, ищущего свой путь. Довольно часто герой не знает, в каком направлении ему следует двигаться, но всегда на его пути появляется тот, кто помогает ему, включая и загадочную юную деву, обладательницу волшебных шахмат.

Благодаря этой наставнице (превратившейся в Кундри у Вольфрама фон Эшенбаха и Рихарда Вагнера) Персеваль вновь находит дорогу в замок Грааля, где ему оказан теплый прием. Во время завтрака, когда сотрапезники просят Персеваля рассказать о своих приключениях, юноша вновь видит кровоточащее Копье, Грааль в руках юной девы и расколотый надвое меч, который несет слуга. Тогда Персеваль задает вопрос, который он не осмеливался произнести (или, точнее, который он еще не имел права задавать) во время первого посещения этих волшебных мест. Любезный хозяин (вне всякого сомнения, Король-Рыбак) говорит ему, что он охотно ответит на этот вопрос — если юноша сумеет соединить обломки меча. Персеваль «приладил обломки меча один к другому, и расколотая сталь снова стала единым клинком; обломки меча срослись столь точно, словно над ними трудился искусный кузнец» (Continuations. Р. 152). Король порадовался тому, что Персеваль выдержал испытание, и объявил, что теперь может ответить на все его вопросы. Но именно в этот момент без видимых на то причин прерывает свое повествование и второй последователь Кретьена де Труа.

Итак, на сцене появляется третий автор «Повести о Граале», некий Манессье. Он пытается привести рассказ к логичному завершению, порой используя упомянутый нами архетип, но в большинстве случаев сознательно наполняя повествование деталями, присущими христианской традиции. «Умонастроение» текста меняется с каждой строчкой; антиномия, легко обнаруживаемая между двумя частями произведения (одна из которых принадлежит Манессье, а другая — Кретьену де Труа и псевдо-Вошье), красноречиво свидетельствует об эволюции темы, произошедшей в силу тех или иных обстоятельств.

Итак, рассказ продолжается: Персеваль соединяет обломки меча, и Король-Рыбак начинает отвечать на поставленные вопросы. Копье оказывается тем самым оружием, которым Лонгин пронзил бок Христа. Грааль — это чаша, в которую Иосиф Аримафейский собрал кровь Христа; он же доставил Грааль в Англию. Замок, в котором они находятся, называется Корбени (возможно, искаженное «Cour benie» или «Cimetiere benie»; «благословенный двор» или «благословенное кладбище»); он был построен Жозефом, племянником Иосифа Аримафейского. Юная дева в процессии Грааля, несущая серебряный поднос, — дочь некоего Гуна дю Дезерта и племянница Короля-Рыбака. Дева, в чьих руках находится Грааль, оказывается дочерью самого короля. У расколотого меча своя история: он принадлежал грозному Партиналю из Красной Башни, который нанес им «предательский удар» Гуну дю Дезерту; убив его, он ранил тем же мечом и Короля-Рыбака. Итак, Гун и Король-Рыбак не будут отмщены до тех пор, пока обломки меча не сольются в руках избранного юноши, который, убив Партиналя из Красной Башни, излечит Короля-Рыбака.

Таким образом, тема вендетты, лишь слегка намеченная в «Передуре» или «Перлесво», вновь дает о себе знать в третьем продолжении «Повести о Граале». Отныне Грааль заключает в себе кровь Спасителя рода человеческого, однако можно смело утверждать, что с этого момента его поиски прекращаются. Новая миссия героя очевидна: отомстить за смерть Гуна дю Дезерта и раны Короля-Рыбака (оба персонажа оказываются ко всему прочему родственниками Персеваля). Христианизация ничуть не изменила сюжетной канвы истории — благополучие в королевстве воцарится лишь в том случае, если герой отомстит за раненого правителя.

Однако приключения Персеваля приобретают иной, «христианский» оттенок: так, на своем пути герой встречает некоего отшельника, наставляющего его на путь истинный. Его проповедь приведет Персеваля к покаянию, поскольку благодаря своему прежнему образу жизни тот чуть было не оказался в аду. Итак, в повествовании о Граале появляется сам дьявол. Некий Враг пытается утопить Персеваля в глубокой реке; юноша спасается, но через некоторое время он встречает прекрасную девушку, похожую на его подругу Бланшефлер. Пригласив его на борт своего корабля, прекрасная дева угощает его изысканными блюдами; вино, наливаемое щедрой рукой, ударяет ему в голову; Персеваль не успевает опомниться, как он и его новая знакомая оказываются в богато украшенной постели. Однако случайно взгляд Персеваля падает на эфес его меча в форме креста: опомнившись, он осеняет себя крестным знамением — и тут же исчезают и прекрасная девушка, и ее корабль. Тогда он понимает, что все это было делом рук дьявола, желавшего толкнуть его к собственной гибели. Персеваль вновь отправляется в путь, твердо решив не поддаваться уловкам и хитростям нечистого.

Наконец, после столь неприятных приключений он попадает в замок Партиналя из Красной Башни. Долгая битва приводит к желаемому результату — Персевалю удается убить противника, его месть осуществлена. Герой, отрубив Партиналю голову, приносит ее Королю-Рыбаку. Как только король видит голову своего врага, неведомая сила поднимает его с ложа: он излечен, как и король Мелиат в романе «Джауфре». Мотив отрубленной головы уже знаком нам по уэльскому рассказу о Передуре, поэтому можно смело сказать, что Манессье в этом случае не отступил от общей схемы.

Кажется, волшебное исцеление короля, полюбившего Персеваля как родного сына, должно стать конечным эпизодом всей этой истории, но рассказ о храбром рыцаре продолжается. Персеваль спешит ко двору короля Артура, где по его прибытии начинается пышное празднество, однако посреди всеобщего веселья Персеваль вдруг видит, как к замку мчится гонец на резвом коне. Вестница из королевства Грааль — в немецкой версии ее роль будет исполнять Кундри — объявляет, что Король-Рыбак, находящийся при смерти, сделал Персеваля своим наследником. Коронует Персеваля на царство Грааля сам король Артур, это происходит в замке Корбени в День Всех Святых, совпадающий по времени с кельтским празднеством Самайн, во время которого проходили королевские инаугурации. Появившийся на пиршественном столе Грааль наполняет блюда и кубки сотрапезников изысканными яствами и вином. После месяца, проведенного в Корбени, король Артур и его товарищи вновь отправляются на поиски новых приключений и подвигов.

С тех пор прошло семь лет; по истечении этого срока (вне всякого сомнения, символичного) король Персеваль передает бразды правления некоему королю Малону, супругу дочери Короля-Рыбака. Сам рыцарь удаляется в пустынь, где проводит остаток своих дней в молитвах и размышлениях. «В день, когда Бог забрал его душу, возрадовались небеса и было великое ликование, а святой Грааль, Копье и серебряный поднос покинули мир вместе с Персевалем» (Continuations. Р. 236). С тех пор никто не видел Грааля и таинственных предметов, исчезнувших вместе с рыцарем.

Такой душеспасительный конец, разумеется, принадлежит Манессье: ни у Кретьена де Труа, ни у двух первых его последователей мы не найдем ничего, что могло бы привести повествование о Граале к подобному финалу. Первоначальный замысел романа претерпел изменения, как и легенда, лежащая в его основе: эволюция повествования привела к тому, что оно наполнилось элементами, присущими мистическому цистерцианству. Не будем отрицать, что в рассказе Манессье можно обнаружить черты древнего языческого архетипа, но они практически незаметны в новом, мистически-христианском контексте. Так Грааль занял свое место в мистицизме XIII века.

Однако существует и четвертое продолжение «Повести о Граале»: повествование, начатое с той же точки, с которой начинал писать свое продолжение Манессье. Оно было создано в 1225 году Жербертом де Монтреем, который к тому времени стал известным автором: его перу принадлежал знаменитый «Роман о Фиалке». «Четвертое продолжение» не имеет ничего общего с рассказом Манессье, несмотря на то что в его основу легли истории из общего первоисточника, окрашенные в христианские тона.

Итак, в четвертом продолжении Персеваль успешно проходит испытание, соединив обломки меча, однако Король-Рыбак не дает ответа на его вопросы, заявив, что герой все еще недостоин того, чтобы ему доверили тайну Грааля. Некоторое время спустя Персеваль оказывается перед высокой стеной, опоясывающей чудесный сад, откуда доносится пленительное пение; чей-то голос говорит герою о том, что он сможет узнать секрет Грааля, лишь пройдя через опасные испытания.

Жерберт де Монтрей не ограничивает своей фантазии: Персевалю уготовано изрядное количество приключений-испытаний, однако в конце концов автор возвращает рыцаря в замок его возлюбленной Бланшефлер. По-видимому, писателя несколько смущал образ этой «невинной девы» (поскольку ее поведение никак не вписывалась в рамки христианской морали), поэтому он сделал Персеваля и Бланшефлер супругами — так поступил и Вольфрам фон Эшенбах, обручив Парцифаля с Кондвирамур. Новоявленные супруги предоставили автору возможность ввести в рассказ пророчество: потомки Персеваля и Бланшефлер будут известны всему миру, поскольку они станут завоевателями Иерусалима. Так повествование плавно переходит в восхваление крестового похода, а вместе с ним и семейства Годфрида Бульонского, для которого Жерберт де Монтрей создал это продолжение.

Впрочем, брак с Бланшефлер не мешает Персевалю вновь отправиться на поиски приключений, похожих на те авантюры, в которые попадали Передур или Перлесво. Наконец на его пути появляется некое аббатство, в котором живет больной король, чье тело покрыто ужасными язвами. Все это напоминает эпизод из «Джауфре», однако в данном случае король не является жертвой «предательски нанесенного удара»: его покарал сам Бог за то, что он захотел сесть за стол Грааля без приглашения. Тем не менее перед нами, без сомнения, благородный персонаж: когда-то этот мужественный человек бесстрашно встал на защиту самого Иосифа Аримафейского. Когда он был язычником, его звали Эваллахом, но при крещении ему дали другое имя: Мордрах (в последующих рассказах оно превратится в Мордрейн). От обитателей аббатства Персеваль узнает, что король не может умереть и тем самым избавить себя от непереносимых мучений; это произойдет лишь тогда, когда некий набожный рыцарь, ищущий Грааль, излечит его и откроет путь к спасению.

Имя Эваллах (или Аваллах, то есть «яблони») воскрешает в памяти миф об острове Авалон, где правит фея Моргана, дочь Аваллаха, как то утверждают уэльские легенды. Неужели в «Повести о Граале» сохранилось воспоминание о древнем короле райского острова, неизлечимая рана которого привела к гибели «земли фей»? Вполне возможно, однако черты языческого мифа скрылись под наслоениями христианской традиции: основной мыслью истории стала идея о невозможности причащения, если человеку не была дана Божья благодать. Страшное несчастье случилось с королем лишь потому, что его совесть была нечиста, за этот смертный грех он и был жестоко наказан Богом. Та же участь впоследствии постигнет и Амфотраса (Короля-Рыбака из романа Вольфрама фон Эшенбаха) — он наказан за любовные отношения с прислужницей Грааля, в их случае недозволенные и недопустимые (девушка приходится ему сестрой).

Таким образом, по сравнению с предшествующими продолжениями, этот рассказ «христианизирован» еще в большей степени: в нем появляются не только мистические мотивы, но и христианская мораль. Однако каковы были бы дальнейшие действия Персеваля, каким был бы следующий поворот сюжета? Этого мы не знаем, поскольку автор остановил свой рассказ на любопытной истории с королем Мордрахом.

В конце XII века старая легенда засияла новым светом благодаря автору, чье ощутимое влияние сказалось не только на дальнейшей литературной судьбе Грааля, но и на всей эпопее о короле Артуре. О его жизни известно немногое: Робер де Борон, житель Франш-Конте, находился в непосредственном подчинении сеньора Готье де Монбелиара, который, если верить Виллардуэну, участвовал в крестовом походе 1199 года и умер в 1212 году в Палестине. Робер де Борон посвятил ему «Роман о Граале», оставив на его страницах упоминание о том, что лично бывал у сеньора Готье. Правда, из этого упоминания неясно, кем же был сам автор — дворянином или незнатным человеком.

Впрочем, для нас это не имеет значения. Вероятнее всего, в творческих планах Робера де Борона было создание огромной эпопеи, описывающей деяния короля Артура; в нее помимо прочего вошла бы и легенда о Мерлине, в то время еще не являвшаяся частью артуровского цикла[31]. Однако грандиозный замысел дошел до нас лишь в виде двух стихотворных фрагментов: «Иосиф» (или «Великая история о Граале») и «Мерлин» (сохранившийся в пяти сотнях стихов). Тем не менее последующие прозаические произведения, считавшиеся литературной обработкой сочинения Робера де Борона, помогают понять, насколько важен был вклад этого автора в развитие легенды о Граале. Речь идет о двух рассказах, озаглавленных, согласно владельцам рукописи, «Huth Merlin» и «Didot Perceval».

«Иосиф» Робера де Борона ничем не отличается от произведений с ярко выраженной христианской направленностью, сюжет которых заимствован из древнейших языческих легенд о Граале. Автор, досконально знавший древние тексты, обращался при создании романа к некоторым отрывкам из хроники Григория Турского, черпал нужный материал из апокрифических Евангелий и использовал легенды, относившиеся к разным традициям. Вся первая часть произведения создана на основе данных, взятых из библейских апокрифов. Вторая, местами довольно темная и запутанная, часть «Иосифа» соединила в себе библейские апокрифические сказания и легенды, собранные в юго-западной части Англии хронистом Уильямом Мальмсберийским, согласно которому христианизация Британского острова началась «in valle Avaloniae juxta Glastoniam» («в долине Авалона, неподалеку от Гластонбери»), Собственно, поэтому многие (в том числе и Робер де Борон) не сомневались в том, что расположенная в болотистой местности Гластонберийская обитель, построенная на склоне холма с таинственной башней, находится на месте знаменитого острова Авалон. Очевидно, «долины Аварона» в тексте Робера де Борона (именно туда из Палестины был доставлен Грааль) не что иное, как искаженное «Авалон».

Грааль (или «фиал» в изложении Робера де Борона) был миской, из которой ел Иисус во время общей трапезы у Симона Прокаженного, в Великий четверг. После смерти Христа Иосиф Аримафейский обратился к Пилату с просьбой позволить ему похоронить Христа; вместе с разрешением Пилат отдал Иосифу и «фиал», который принес ему некий иудей, забравший сосуд из дома Симона. С помощью Никодима, одного из учеников Христа, Иосиф снял тело Иисуса с креста и вдруг заметил, что раны Спасителя открылись; тогда он собрал кровь из ран Христа в «фиал».

Через некоторое время Иосиф, заподозренный в сочувствии к Иисусу, был брошен иудеями (но не римлянами!) в темницу. Забытый всеми, он мог умереть от голода и жажды, но воскресший Иисус, явившийся ему в заточении, вернул Иосифу святую чашу. «Фиал» спас жизнь честному иудею: священный сосуд обладал свойством насыщать тех, кто того заслуживал. Так в рассказ, предназначенный для пропаганды обряда евхаристии, вплетается тема, восходящая к древним кельтским преданиям о котле «племен богини Дану», от которого ни один человек не отходил голодным.

После того как римляне разрушили Иерусалим, Иосифа освободили из заключения императоры Тит и Веспасиан, а правдивый рассказ Иосифа о Христе и его вере убедил Веспасиана стать христианином. Необходимо отметить, что в первой части «Иосифа» отчетливо прослеживается желание автора доказать, что римляне, разрушив храм Иерусалима, оказывается, сделали доброе дело. По мнению Робера де Борона, они всячески защищали христиан от иудеев, хотя известно, что приговорили Иисуса к казни именно римляне, а не евреи. Об этом свидетельствует даже сам способ наказания: распятие на кресте, применяемое к ворам и бунтовщикам, практиковалось римлянами, в то время как высшей мерой наказания у иудеев являлось побивание камнями. Однако в эпоху Робера де Борона нельзя было допустить, чтобы ответственность за смерть Спасителя легла на римлян, ввиду того что Рим был «святым градом», средоточием христианской веры. В таком случае нужно было найти козла отпущения — и он нашелся: иудеи. Стремление обелить римлян, переложить их вину и ответственность за богоубийство на плечи другого народа стало причиной появления и развития антисемитизма, который, переходя из века в век, приводил к нелепым трагическим ошибкам в истории человечества.

Веспасиан, обращенный в христианскую веру (что, впрочем, противоречит историческим данным), снарядил корабль для Иосифа и позволил ему и его христианской общине отправиться в «далекие земли». Помимо прочих в этой общине были сестра Иосифа с довольно любопытным именем Енигуса, ее муж Брон, резонер (и в какой-то степени рационалист) Петр и некто Моисей, лицемер и грешник, непонятно каким образом завоевавший их доверие. По велению Бога Иосиф учредил неукоснительный ритуал: подобно первым христианам, Иосиф ввел в обиход братские трапезы; члены общины собирались за круглым столом, в центре которого находились священный «фиал» и рыба, пойманная королем Броном.

Описание братской трапезы, вне всякого сомнения, напоминает Тайную вечерю: видимо, тема Божественного пресуществления, охватившая умы теологов того времени, не обошла стороной и Робера де Борона. Рыба на столе общины, разумеется, отсылает нас к греческому «ichtus» («Iesus Christos Theou Uios Sauterios», то есть «Иисус Христос, Сын Божий, Спаситель»): для первых христиан изображение рыбы служило символом Иисуса и условным знаком их сообщества. Однако этот яркий символ сыграл в «Иосифе» иную роль: он позволил Роберу де Борону установить связь между Броном и Королем-Рыбаком Кретьена де Труа.

Для пиршества, проводимого с использованием святого «фиала», Иосиф установил точные правила: на этой вечере могли присутствовать лишь те, на кого снизошла благодать Божья. В подобном своде правил, установленных хранителем Грааля, отразились черты полемики, развернувшейся между Пелагием и святым Августином, которые спорили о природе благодати; этот же вопрос впоследствии будет обсуждаться иезуитами, кальвинистами и янсенистами. Сотрапезники, допущенные к столу, чувствуют неизъяснимую радость, восторг, доходящий до исступления. Они возникали вследствие приобщения, причащения, в тех же тонах выдержано учение святого Фомы Аквинского и теология цистерцианцев XIII века. Члены общины, не допущенные за стол, в некотором роде отверженные — это люди, не удостоенные Божьей благодати; они не понимают ничего из того, что происходит. Как кажется, именно этой причиной — непричастностью к Божественному культу — Робер де Борон объяснил и в некоторой степени оправдал оплошность Персеваля в его первое посещение замка Грааля; по той же причине обречены на неудачу Гавейн и Ланселот.

Однако за круглым столом (впоследствии введенным Мерлином для собраний рыцарей короля Артура), собирающим вокруг себя членов общины Иосифа, есть незанятое место, призванное напоминать о предательстве Иуды; в последующих версиях оно будет называться «Гибельным Местом». Никто не должен занимать его (так, Моисей, дерзнувший сесть на пустующее место, провалился под землю) — это будет позволено лишь одному человеку, Избранному, появление которого знаменует конец истории, описанной Робером де Вороном. Пиршества за круглым столом происходят изо дня в день, что позволяет присутствующим насыщаться как материальной, так и духовной пищей, согласно желанию и способностям каждого. Очевидно, в этом можно усмотреть черты, схожие с «пиршеством бессмертных» из кельтских сказаний, но Робер де Борон преследует и другую цель: этот пир автор называет «службой Грааля», поскольку «он приятен (agree) всем, кто его видит» (Joseph, vers 2659).

В ответ на молитвы Иосифа Бог поведал ему об одной из удивительных возможностей «фиала»: допущенные к «службе Грааля» люди «будут защищены от всяческого беззакония в суде, никто не посмеет их обидеть или неправедно осудить; им невозможно причинить ущерб или победить их в бою» (vers 3049–3052). Таким образом, все «слуги Грааля» находятся под постоянной защитой и покровительством Бога. Их связывает тайное учение, заключающееся в «драгоценных и благостных святых словах», однако единственный, кто знает их, — хранитель Грааля (упоминание о неких «святых словах» заставляет вспомнить и о «тайной молитве», которой обучил Персеваля Король-Отшельник в романе Кретьена де Труа). Итак, Робер де Борон делает акцент на тайном эзотерическом свойстве Грааля, который отныне становится таинственным и непонятным для простых смертных, поскольку Грааль предназначен для тех, кто заслужил право на знание его тайны, кто ради обретения Грааля прошел весь долгий и сложный путь инициации.

И все же есть во всем этом весьма ощутимая двусмысленность… Грааль, чем бы он ни являлся, все же был доступным большинству людей, однако в один прекрасный день «слуги Грааля» превратились в некое инициатическое общество, ревностно хранящее свои секреты. Роман Робера де Борона в общих чертах наметил тему, впоследствии воплотившуюся в многочисленных «братствах Грааля», что в результате привело к появлению элитизма. Концепцию «избранного общества», отголоски которой слышны во всякого рода расистских теориях, охотно взял на вооружение нацизм; думается, в памяти человечества еще живо воспоминание об одном «инициатическом обществе» XX века — о дьявольской элите СС, этой группе фанатиков, претендовавшей на то, чтобы стать хранителями священной арийской традиции.

Использованная различными авторами в качестве сюжетной основы легенда о Граале претерпела невероятные изменения. Грааль, бывший всего лишь простым сосудом, содержавшим некий предмет, стал, по выражению лионского поэта XVI века Мориса Сева, «предметом высочайшей доблести», неким кристаллом, в котором собраны все лучи света, то есть человеческие желания и помыслы. Отныне герой пускался на поиски не ради того, чтобы отомстить за семью: тема вендетты, ставшая к тому времени затасканной и избитой, исчезает, однако мотив добровольного обречения себя на жизнь, полную лишений, остается, поскольку именно такой образ жизни может привести к обретению наивысшего Знания.

После того как Иосиф Аримафейский ввел «служение Грааля», он доверил священный сосуд и его секрет свояку Брону, которого отныне стали звать Богатым Рыбаком. Кретьен де Труа называл своего Короля-Рыбаком, поскольку этот раненый, теряющий силы герой коротал время на берегу пруда, занимаясь рыбной ловлей. Робер де Борон придал этому занятию символический смысл: Брон стал ловцом Бога, представленного в образе рыбы, в то время как позднейшие тексты превратили Брона в самого Бога, улавливающего души своих созданий в сети спасения. Впрочем, стоит задуматься о происхождении имени «Брон», поскольку оно напоминает имя Брана Благословенного, героя уэльских легенд. Напомним, речь идет о раненном в бедро предводителе, попросившем товарищей отрубить ему голову; его спутники взяли голову с собой, после чего она присутствовала в их компании на «пиршестве бессмертных», которое мы склонны считать прообразом трапезы Грааля. Итак, перед нами еще одна деталь, свидетельствующая о переосмыслении языческого мифа в рамках христианской традиции: в этом случае можно даже говорить о сохранении первоначального смысла древней легенды.

Однако в романе Робера де Борона Иосиф Аримафейский остался доживать свой век на Востоке, в то время как на Запад отправились Брон и его двенадцать сыновей. Один из них, Алейн (вариант кельтского имени «Алан»), обращал в христианство народы стран Запада, а впоследствии стал основоположником династии королей Грааля. С Иосифом остался Петр, но пришел и его черед. Убежденный в том, что он должен присоединиться к Брону и Алейну, Петр отправился «в дикие земли Запада»: «в долины Аварона держу я свой путь, на милосердье божье уповая» (Joseph, vers 3221–3222). В тех далеких землях, как гласит прозаическая редакция этого памятника, «он задержится, чтобы дождаться сына Алейна, но смерть будет обходить его стороной; так будет продолжаться до тех пор, пока он не встретит того, кто прочтет ему послание, наставит его и придаст ему сил своим Граалем, того, кто придет передать ему весть от тебя» (Roman du graal. Paris, 1981, ed. 10/18. P. 66).

На этом поэма Робера де Борона, как и ее прозаическая версия, обрывается. Другое его произведение, сохранившееся лишь в нескольких фрагментах, представляет не меньший интерес для исследователя, поскольку на его страницах появляется новый персонаж, сознательно введенный Робером де Вороном в легенду о Граале. Речь идет о Мерлине, одном из героев прозаической версии поэмы «Дидо-Персеваль» (так этот рассказ озаглавлен в рукописи).

На самом деле Мерлин, чародей и пророк, изложил королю Артуру и его товарищам краткую версию «Иосифа» Робера де Борона, закончив свою речь таким образом: «Король-Рыбак живет на Ирландском острове (sic) в одном из самых прекрасных мест мира. Однако знайте же, что он в наихудшем из положений, в какие только попадал человек, поскольку он тяжело болен. Но скажу я вам, что, несмотря на старость и немощь, Король-Рыбак не может умереть; ничто не облегчит его страданий до тех пор, пока не явится рыцарь Круглого стола, который должен научиться владеть оружием, победить на множестве турниров и пережить множество приключений, что сделают его имя известным во всем мире. И вот когда пройдет он все эти испытания, его допустят ко двору богатого Короля-Рыбака, где он спросит, что такое Грааль и чему он служит. Как только Король-Рыбак услышит этот вопрос, он будет исцелен. Тогда он поведает рыцарю священные слова Господа нашего и отойдет в мир иной, а рыцарь станет хранителем крови Иисуса Христа. И сбудется пророчество: исчезнут злые чары, витающие над землями Бретани» (Roman du graal. P. 194–195).

Интересно, что на этот раз в рассказе не упомянуты кровоточащее копье или серебряный поднос, ничего не говорится о грусти или слезах сотрапезников, нет эпизода с расколотым надвое мечом: все внимание рассказчика сосредоточено на Граале. Миссия рыцаря-спасителя теперь не та, что прежде: он должен стать хранителем святой крови Христовой, а не странствовать по свету в поисках мифического обидчика, которому следует отомстить. Из этого текста мы узнаем, что Персеваль был сыном Алейна, потомка Брона. После смерти отца Персеваль с головой окунулся в жизнь, полную приключений, не слишком хорошо понимая, зачем ему это нужно. Он был посвящен в рыцари самим королем Артуром; оставшись при дворе на всю неделю Святой Троицы (в то самое время, когда по совету Мерлина король учредил Круглый стол), Персеваль покрыл себя славой, участвуя в различных турнирах.

Однако Персевалю стало известно, что за Круглым столом есть одно «Гибельное Место», за которым никто никогда не сидит: согласно предсказанию Мерлина, оно предназначено для «Избранника небес», а тот, кто рискнет занять его, будет уничтожен. Персеваль стал настаивать на своем праве занять это место. Сначала король Артур отказал ему, но потом, уступив настойчивым просьбам своего племянника Гавейна, позволил рыцарю сделать это. Но как только Персеваль сел на «Гибельное Место», камень, на котором оно было укреплено, раскололся, из глубины земли раздался страшный крик и глубочайшая тьма окутала зал, в котором проходила вся эта странная церемония. Громоподобный голос упрекнул короля Артура за то, что тот позволил свершиться злодеянию: отныне король Брон (то есть Король-Рыбак, дед Персеваля) болен великой и тяжкой болезнью. Голос прибавил, что король Брон не будет излечен до тех пор, пока один из рыцарей, сидящих за этим столом, не найдет дорогу в замок Грааля и не задаст королю нужный вопрос об этом таинственном предмете. Если же это произойдет, осколки камня, служившего опорой «Гибельному Месту», сольются воедино.

Обломков меча, которые нужно соединить, в этой сцене нет, но есть расколовшийся камень, который сможет вернуть в прежнее состояние лишь некий «Избранник небес». Итак, несмотря на то, что рассказ о Персевале наполнен христианской символикой и аллюзиями, объяснение этому эпизоду вновь следует искать в древней кельтской традиции, в ритуалах королевской инаугурации, точнее, в короновании великих королей Ирландии на холме Тары. Описание этой церемонии можно найти в древнейших текстах на гэльском языке, например в эпическом рассказе «О потомстве Конайре Великого, о приходе Мускрайге из Маг Брег»: «Два стоячих камня были там. <…> Лишь перед назначенным человеком расступались они и пропускали между собой колесницу. В конце колесничной дороги был Фаль, и если должно было кому принять власть над Тарой, то вскрикивал он <…> так, что слышали это все вокруг[32]». Вряд ли кому-то придет в голову утверждать, что речь в этом случае идет о простом совпадении. Такая деталь, как расколовшийся «кричащий» камень, вне всякого сомнения, заимствована из кельтских преданий, сохраненных христианскими монахами Средневековья. Кельтский ритуал избрания и королевской инаугурации предполагал если не Божественное, то, во всяком случае, волшебное вмешательство. Человека, достойного быть правителем, признавало само божество (или природа): две глыбы, открывая проход, раздвигались перед ним, а «камень законности» в знак своего согласия вскрикивал.

Несмотря на то что в «Дидо-Персевале» инциденту с камнем предшествовали несколько иные обстоятельства, камень, служивший опорой «Гибельному Месту», раскололся и испустил крик. Как мы уже знаем, Персеваль должен стать Королем Грааля, следовательно, заняв запретное место, герой испытывал себя, что закончилось для него весьма успешно: камень лишь подтвердил то, что Персеваль предназначен для власти. Собственно, этот эпизод является еще одним доказательством того, что «sangreal» в средневековой традиции прежде всего означал «sang royal» («царскую кровь»), которую надлежало хранить.

Несколько странным кажется, однако, то, что автор расценивает поступок Персеваля как святотатство. Вина героя заключается в том, что рыцарь еще не имел права занимать это место, поскольку не совершил своего «путешествия-инициации», к тому же его необдуманный поступок стал причиной тяжкой болезни Короля-Рыбака. Но Персеваля не постигло наказание, не поглотила земля, что лишь подтверждает «избранность» героя: при выполнении всех поставленных условий он станет достойным того, чтобы занять это место. Очевидно, Робер де Борон (или его интерпретатор, составивший прозаическую версию) намеревался выстроить сюжет на основе поиска-инициации, включающей следующие ступени: «испытания героя — месть за родственника — возмещение ущерба» (последняя стадия подразумевает излечение больного короля и его страны, что полностью подтверждает толкование «sang royal»).

Как бы то ни было, камень, служивший опорой «Гибельному Месту», раскололся. Отныне каждый знал, что обломки его не сольются воедино (то есть у королевской династии не будет продолжения) до тех пор, пока один из рыцарей Круглого стола не пройдет через некие испытания. Все присутствующие рыцари решили отправиться на поиски замка больного короля, поскольку каждый был уверен, что именно его поиск увенчается успехом. Как в уэльском рассказе и в романе Кретьена де Труа, Персеваль поклялся, что отныне он не проведет и двух ночей в одном и том же месте, пока не найдет Замок Чудес.

И вот тогда в повествовании Робера де Борона появляется прорицатель и волшебник Мерлин. Представ перед Персевалем в обличье лесоруба, он не поскупился на советы: в частности, он напомнил рыцарю, что если Персеваль хочет излечить больного короля, то он ни в коем случае не должен забывать о вопросе насчет Грааля, который следует задать правителю. Мерлин в этом случае исполняет роль, выдержанную в духе времени: являясь героем-наставником, советчиком, он в то же время остерегается приказывать что бы то ни было, оставляя Персевалю полную свободу выбора и действий. Вне всякого сомнения, на таком образе действий Мерлина сказалось влияние цистерцианства. В 1200 году спор о благодати Божьей получил дальнейшее развитие: в полемику вступили томисты с учением, примиряющим постулат августинцев (спасение человека — акт милости и благодати Божьей, ниспосланной лишь избранным) с пелагианством (для спасения необходимо соблюдать законы Бога — ради этого Он дал нам свободную волю и возможность индивидуального выбора). Таким образом, действия Мерлина можно уподобить Божьей помощи, которая помогает герою найти путь, ведущий к свету, но при этом не заставляет по нему следовать.

Персеваль нашел замок Грааля, но, видя знаменитый, не раз описанный нами кортеж, он вспомнил наставления матери, касающиеся вежливого поведения и молчания, и не задал ни единого вопроса. Проснувшись на следующее утро, он обнаружил, что замок пуст, словно в нем никогда и не было жизни. Найдя в конюшне своего оседланного коня, растерянный Персеваль уехал из замка, но по дороге встретил плачущую девушку, которая упрекнула его за столь неразумное поведение в гостях у Короля-Рыбака. Его странствия продолжались семь лет, к концу этого срока (разумеется, символического) он уже отчаялся выполнить миссию, которая, как мы понимаем, была доверена ему Богом (или невидимым могущественным существом). Однако по истечении семи лет он вновь встретил Мерлина в обличье дровосека, который указал ему дорогу в замок Грааля. Создается впечатление, что автор намеренно обращает внимание на Мерлина ради того, чтобы читатель забыл, кто выполнял его функции в более ранних версиях «Персеваля»: некая «невинная дева», являвшаяся наставницей героя в уэльском «Передуре». Причиной столь явного уменьшения роли, которую играли в поиске женщины, было сильное влияние монашеской аскезы: из легенды были исключены какие-либо аллюзии сексуального плана, оставшиеся от языческой традиции, в том числе и женские образы, воплощавшие богиню Начал.

Персеваль был принят Королем-Рыбаком, пригласившим его за пиршественный стол. «И как только первое блюдо было поставлено на стол, из комнаты вынесли копье, по древку которого струилась кровь, затем появился Грааль, а вслед за ним вышла девушка, несущая маленький серебряный поднос». Как только Персеваль спросил, что означает увиденное им действие, «Король-Рыбак освободился от своего недуга и стал здоров, как рыба». Тогда исцеленный правитель поведал Персевалю секрет Грааля: святой «фиал» оказался той самой чашей, в которую была собрана кровь Христа, а копье принадлежало центуриону Лонгину. Наконец, коленопреклоненный Король-Рыбак доверил Персевалю бразды правления. Сам король через три дня скончался. В этот момент все уцелевшие в столь долгом поиске рыцари, находившиеся при дворе короля Артура, услышали ужасный грохот: обломки камня-опоры «Гибельного Места» слились воедино.

Как только это произошло, Мерлин, сопровождаемый своим учителем и другом, отшельником Блезом, отправился в замок Грааля; согласно легенде, именно Блезу мы обязаны тем, что эта история дошла до нас. Этот герой интересен тем, что он являет собой еще один пример умелого использования христианством сюжетов древних легенд. Образ отшельника Блеза, являвшегося, согласно другим текстам, «духовным наставником» матери Мерлина, относится к древней традиции: в его имени угадывается искаженное валлийское «bleidd», имеющее соответствие в бретонском языке («bleiz»), что означает «волк». В «Жизни Мерлина» Гальфрида Монмутского сказано, что первые полгода Мерлин жил в доме, что позволяло ему наблюдать уклад других дворов; вторые полгода волшебник проводил в лесу среди волков. Таким образом, о Мерлине с уверенностью можно сказать одно: это лесной человек (Дикарь), знающий язык диких зверей, среди которых волки всегда играли немаловажную роль. В образах Блеза и Мерлина, появившихся на страницах романа Робера де Борона, можно увидеть черты, восходящие к древней религии, близкой шаманизму: они образуют пару «человек — волк», образ, присущий древнейшим, первобытным верованиям. Появившись в королевстве Грааля, Мерлин и Блез своим присутствием словно подчеркивают мысль о скором возрождении рая, в котором мирно сосуществуют люди и животные.

К концу долгих странствий, путем проб и ошибок, нередко проявляя нерешительность в выборе пути, Персеваль достиг главной цели своего поиска: он обрел Мудрость и Знание. Став королем Грааля, хранителем великого секрета, он провел остаток жизни в молитвах о рыцарях Круглого стола, один за другим покинувших этот мир. Мерлин со своим верным спутником поселился неподалеку от замка Грааля; там, в своей обители, он поведал Блезу, записавшему его рассказ, о приключениях таинственного Грааля. Там же он пророчествовал, желая открыть бедным смертным то, что велел рассказать ему Бог: о высшем смысле, наполняющем жизнь человека и открывающем путь к спасению.

В начале XIII века на пути авторов, желавших объяснить читателю, что же такое Грааль, стояло серьезное препятствие теологического характера: описание Грааля не должно было выходить за рамки действующей религиозной идеологии. Видимо, поэтому в период с 1220 по 1230 год появилось множество романов о Граале, авторов которых объединяла не только общая цель, но и общий покровитель: некое духовное лицо, каноник из Вайю Готье Мап. При создании новых версий авторы опирались как на повествование Робера де Борона, так и на неумирающую легенду, к тому времени принявшую обличье устных народных сказок. Первое произведение из этой новой плеяды, названное «История о святом Граале», напоминало своего рода предисловие к приключениям короля Артура. Его автор, воспользовавшись сюжетными линиями «Иосифа» Робера де Борона, еще в большей степени усилил мистический аспект Грааля (разумеется, в рамках христианской догмы). Рассказ выдержан в форме некоего «видения»: рассказчик находился в длительном экстатическом состоянии, во время которого его душа посетила небеса, где эту чудесную историю поведал ей сам господь Бог.

Как и в «Иосифе» Робера де Борона, Грааль (миска, из которой ел Иисус во время Пасхи) был наполнен кровью из ран распятого Спасителя. Правда, автор «Истории о святом Граале» ввел в рассказ нового героя, сына Иосифа, ставшего первым священником, а затем и первым епископом, что показывает стремление писателя придать легенде о Граале религиозный колорит. «Служба Грааля» в его описании все больше напоминает мессу, во время которой ангелы приносят Иосифу «святой елей», служащий «для коронования правителей Великой Британии». Когда он завершает «службу Грааля», на глазах у всех присутствующих происходит чудо: хлеб, которым они собирались причаститься, приобретает форму младенца. Как кажется, святое причастие еще никогда не получало столь сильной опоры в художественном произведении.

Однако описание причащения, этой «службы Грааля», имело и политическую подоплеку. В XIII веке никто не сомневался в том, что для помазания королей династии Капетингов, проходившего в Реймсе, использовали елей неземного происхождения. Династия Плантагенетов, стремившаяся, как и Капетинги, установить свое господство в западной Европе, не собиралась уступать сопернику даже в этом вопросе: священный елей был нужен им для того, чтобы их признали легитимными правителями как островной, так и континентальной части империи. Появление в тексте святого елея, дарованного ангелами, позволяет предположить, что автор (даже если он не был англичанином) находился в сфере политического влияния Иоанна Безземельного, о чьих распрях с королем Франции было известно всему христианскому миру.

Несмотря на то что неизвестный автор не отступал от сюжета «Иосифа», в романе появляются и новые, доселе неизвестные детали: так, Иосиф был ранен в бедро неким ангелом, поскольку он на мгновение отказался от церемонии крещения ради того, чтобы заняться изгнанием бесов. Иосиф обратил в христианскую веру королей-язычников Эваллаха и Серафея, получивших при крещении новые имена: Нашьен и Мордрейн. О последнем история гласит, что помыслы его не были чистыми, поэтому, когда Мордрейн захотел приблизиться к Граалю, он потерял зрение, то есть так и не узнал «великого секрета Грааля», не в силах вынести его «слепящего действия». От слепоты его мог излечить лишь «Добрый Рыцарь», потомок династии Грааля, тот, в чьих жилах струилась «царская кровь»: лишь его вмешательство положило бы конец мучениям Мордрейна.

Король Эваллах, ставший при крещении Нашьеном, открыл таинственный вращающийся остров, у берега которого стоял волшебный корабль, способный самостоятельно выбирать направление. Это был корабль короля Соломона, сделанный из Древа Познания, выросшего в земном Рае. Внутри корабля Эваллах нашел меч на необычной перевязи; король понял, что вынуть этот меч из ножен под силу лишь «Доброму Рыцарю», который положит конец всем приключениям. Христианский контекст этого эпизода, сохранивший, впрочем, черты, свойственные и гностической традиции, вновь наслаивается на темы, взятые из древних кельтских сказаний.

О вращающемся острове не раз упоминали ирландские авторы, описывая знаменитые путешествия, предпринятые ради поиска мифической «земли фей»; ирландцы называли этот остров «Emain Ablach» («Остров яблок»), а валлийцы — «Avallach», что впоследствии превратилось в «Авалон», остров из легенд артуровского цикла. Загадочный вращающийся остров (а также корабль и меч) открыл Рваллах, который, согласно некоторым текстам, был отцом феи Морганы. Тема волшебного корабля довольно часто встречается в сказках кельтского эпоса, а меч, который сможет вынуть из ножен лишь избранный герой, напоминает Эскалибур, меч короля Артура, извлеченный им из камня, что доказывало его право быть главой королевства. Меч, найденный на волшебном корабле, имеет много общего и с Каладболгом из уэльского эпоса: это волшебное оружие, которое мог поднять лишь король Нуаду, было принесено с «северных островов земли» племенами богини Дану. Столь большое количество совпадений позволяет говорить о существовании некой легенды, зародившейся в незапамятные времена и дошедшей до нас благодаря непрерывной передаче из поколения в поколение.

На корабле Соломона Иосиф и его товарищи добрались до Британии, где начали проповедовать Евангелие. Свояк Иосифа Брон и его двенадцатый сын Алейн обзавелись потомством («царской кровью»), которому было поручено охранять Грааль. Самонадеянного Моисея, осмелившегося занять запретное место во время трапезы Грааля, поглотило пламя. В день, когда на столе не оказалось еды, Алейн поймал в пруду огромную рыбу, насытившую всех, поскольку количество кусков ее росло как по волшебству. С тех пор Алейна стали называть Богатым Рыбаком.

После смерти Иосифа Аримафейского и его сына, первого епископа, Алейн, став законным хранителем Грааля, построил для этого священного предмета замок, которому Дал имя Корбени (что может означать «благословенный Двор»). Это место можно назвать «Замком отважных»: те, кто войдут в него без приглашения, тем самым поставят свою жизнь под угрозу, поскольку им придется пройти Через опасные фантастические испытания.

Однако одному из наследников Алейна, королю Ламбору, нанесли «мучительную рану» тем самым мечом, что был найден на волшебном корабле. Этот «предательский удар» повлек за собой войну, а вслед за ней и разорение страны: земля перестала давать урожай, леса засохли, из рек и озер исчезла рыба — так бесплодное королевство стало называться «Gaste Terre». Сына Ламбора, Пеллеана, постигла участь отца: он был ранен в бою. Отныне лишь «Добрый Рыцарь» сможет излечить королей и вернуть королевству былое процветание.

«Ланселота» смело можно назвать древнейшим из романов артуровского цикла, ошибочно приписанного Готье Maпy. Его главным персонажем стал герой, изначально не имевший никакого отношения ни ко двору, ни к рыцарям знаменитого короля: история о Ланселоте Озерном родилась в Арморике (нынешней Бретани), в то время как легенда о короле Артуре была широко распространена на юго-западе Англии и на юге Уэльса[33]. Ланселот стал героем артурианы благодаря Кретьену де Труа, который первым ввел этого рыцаря в мир легендарного правителя. Появление персонажа, прообразом которого следует считать кельтского бога Луга («Искусного во всех ремеслах»), значительно изменило привычную схему поисков и способствовало дальнейшей христианизации мифа, лежащего в основе историй о Граале.

С тех пор, как Мерлин учредил Круглый стол, за которым могли уместиться сто пятьдесят человек (но за которым всегда пустовало одно «Гибельное Место»), каждый рыцарь короля Артура считал своим долгом отправиться на поиски Грааля. Возвращаясь из похода, полного приключений, он рассказывал королю и товарищам обо всем, что видел в пути, не забывая похвалиться своими подвигами.

Однажды племянник короля Гавейн, случайно попав в Корбени, был принят Королем-Рыбаком (в этой версии у короля было имя Пеллес), который пригласил рыцаря разделить с ним ужин. Во время трапезы появился кортеж Грааля; все преклонили колени, но Гавейн, покоренный красотой юной девы, несущей Грааль, более не обращал внимания на происходящее. Когда таинственный Грааль пронесли мимо стола, перед каждым появились «богатые яства и превосходные вина», в то время как блюдо и кубок Гавейна остались пустыми. После трапезы, по окончании которой пирующие исчезли, Гавейн отправился почивать, но заснуть ему не удалось: на его глазах разворачивались битвы фантастических чудовищ, он слышал чьи-то стоны и рыдания, а под конец ему пришлось сразиться с неизвестным рыцарем. Наконец перед обессиленным Гавейном, получившим ранение копьем, вновь появилась дева Грааля, державшая в руках этот священный предмет. В тот же миг раны Гавейна зажили, однако злоключения рыцаря не закончились: какие-то люди связали его и, бросив в телегу, провезли Гавейна через весь город под всеобщий свист и гиканье. К усталости и боли от ран прибавился стыд за столь позорное изгнание, недопустимое для такого героя, как племянник короля Артура.

Некоторое время спустя Гавейн повстречал отшельника, объяснившего ему, что «святой фиал», увиденный, но не признанный рыцарем, хранил в себе кровь Христа; он добавил, что нераскаявшиеся грешники, каковы бы ни были их доблесть и подвиги, не могут быть допущены к этому священному предмету. Это и послужило причиной столь неучтивого отношения к рыцарю: несмотря на то что он был храбр и доблестен, он оказался чересчур сладострастным, все его помыслы были направлены на то, чтобы завоевать сердца женщин. Таким образом, для обретения Грааля Гавейну не хватило душевной (и, вполне возможно, телесной) чистоты. Так произведение, выстроенное на «языческой» основе, наполнилось идеями, выдержанными в духе цистерцианской морали: победить в испытаниях Грааля может лишь тот, кто целомудрен, если не девственен. Подобной концепции не было заложено в архетипе, нет ее и в последующих версиях легенды о Граале, даже в рассказе «Перлесво», насквозь пропитанном христианской идеологией.

Наконец, до «Замка отважных» после долгих блужданий добрался и Ланселот Озерный, которому указала путь в Корбени дама удивительной красы, давшая приют усталому путнику. До того, как попасть в таинственный замок, Ланселот прошел через множество испытаний, порой выполняя то, чего не смог сделать Гавейн: так, в отличие от последнего, ему удалось спасти юную деву из котла с кипящей водой. Помимо этого, Ланселот сумел поднять надгробный камень, на котором было написано: «Эта плита будет лежать до тех пор, пока не явится леопард, вслед за которым придет великий лев. Леопард поднимет ее; великий лев будет рожден прекрасной девой, дочерью короля Внешних Земель». Разумеется, Ланселот не понял, что на плите написано пророчество, касающееся его самого.

Рыцарь был принят Королем-Рыбаком с подобающими почестями; как и Гавейн, он оказался свидетелем процессии Грааля, но, в отличие от того, молитвенно сложив Руки, опустился на колени вместе со всеми. Юная дева пронесла перед его глазами «самый дорогой в мире фиал, какой только мог вообразить себе простой смертный». Тут же на столе перед пирующими появились всевозможные яства; не пустовало и блюдо Ланселота.

Однако Ланселота нельзя назвать Избранником: согласно пророчеству, он всего лишь леопард, на смену которому придет великий лев. Над Ланселотом тяготеет серьезный грех: он — любовник королевы Гвиневры, супруги короля Артура. Его безумная любовь к Гвиневре отвращает взор и помыслы рыцаря от любой другой женщины. Но как же в таком случае сбудется пророчество о «великом льве», то есть о «Добром Рыцаре», который положит конец приключениям? Король-Рыбак знал о предсказании; знал он и то, что в жилах «великого льва» будет струиться «царская кровь»: «Добрый Рыцарь» должен стать продолжателем династии Грааля, скрещенной с родом Ланселота Озерного, лучшего рыцаря в мире. Тогда при помощи служанки Бризаны, обладавшей волшебными навыками, он приложил все усилия к тому, чтобы свести с Ланселотом свою дочь, Элейну.

Столь явное желание короля уложить свою дочь в постель доблестного рыцаря вряд ли соответствовало цистерцианской морали, однако, видимо, в силу того, что зачатие самого Спасителя было окружено довольно двусмысленным контекстом, героям ради рождения «Доброго Рыцаря», будущего подобия Христа, было позволено уклониться от общих правил. К тому же это оказалось не так-то просто сделать: Ланселот, бесконечно преданный Гвиневре, никогда не изменил бы ей, если бы не хитрость служанки Бризаны, которая, по слухам, была одной из подруг Вивиены, Девы Озера, приемной матери самого Ланселота. Бризана дала ему выпить зелье, оказавшееся любовным напитком, который помутил разум рыцаря: в Элейне он увидел дорогой образ королевы Гвиневры. Итак, благодаря этой хитрости (которая, ко всему прочему, привела Ланселота к греху прелюбодеяния) на свет появился Галахад, «Добрый Рыцарь», которому суждено поставить точку в длительном поиске-приключении.

Эта история — всего лишь «melting pot». Прообразом Ланселота является не кто иной, как кельтский бог Луг, в то время как прототипом Короля-Рыбака можно считать Пуйлла, короля «Иного мира» из уэльской легенды; в образе Элейны, «девы Грааля», угадываются черты Матери-Богини. Вопреки ожиданиям, «Добрый Рыцарь» носит отнюдь не библейское имя: Галахад образовано от древнего кельтского корня «gai» («galu»), означающего «чужак, странник» (или «могущественный, сильный»); тот же корень можно найти в этнонимах «галлы» и «галаты». По существу, Галахад окажется тем, кто преодолеет все испытания на пути к Граалю, что лишь подтверждает значение его имени: «могущественный странник».

Четвертый рассказ в художественном цикле Готье Мапа, озаглавленный «Поиски святого Грааля», допускает множество трактовок, порой сбивающих с толку. Медиевист Альбер Пуфиле (сделавший замечательный перевод этого рассказа на современный французский язык) предполагал, что значительное влияние на разработку этой версии легенды оказали идеи обители Сито. Философ и теолог Этьен Жильсон, размышляя о «мистике благодати»[34], обращал внимание на духовный характер поиска Грааля. Проанализировав учение святого Бернара Клервоского, признанного вдохновителя цистерцианского мистического течения, он пришел к мысли, что под святым Граалем в этом тексте подразумевается «милость Святого Духа».

В другом своем произведении[35]. Этьен Жильсон заметил: «Рассматривать символ Благодати (Грааль) в значении Бога означает полностью исказить смысл произведения». Вопреки ожиданиям, несмотря на многовековую традицию, согласно которой этот «сосуд» был наполнен кровью Христа, Грааль не является ни Богом, ни его подобием. Следовательно, рыцари, очертя голову кинувшиеся на поиски «объекта Грааля», помчались по ложному пути, который привел их к провалу. Впрочем, на страницах различных повествований о Граале (особенно в этом рассказе, что может показаться противоречивым) герои ищут некое сокровище, которое ради пущей таинственности постоянно появляется перед глазами ищущих: Грааль может указать дорогу, излечить героя, морально поддержать его и даже накормить. Ни один из персонажей не знает, как добраться до места, где хранится этот Грааль; никто не знает, где же находится этот таинственный замок Корбени, несмотря на то что многие рыцари уже побывали в нем — правда, так и не добившись положительного результата. Однако, в отличие от остальных героев, Галахад родился и был воспитан в самом Корбени, из чего следует, что ему не стоило труда найти дорогу в замок после своей инициации, то есть после посвящения в рыцари Круглого стола и обучения военному мастерству. Но как гласит надпись на вратах часовни, спрятанной в сердце знаменитого Броселиандского леса, «дверь скрыта»: для того чтобы все увидеть, а главное, все понять, еще недостаточно попасть в заветное место.

Согласно Жильсону, автор, использовавший мифологические темы и мотивы ради воплощения в этом рассказе христианской модели мира, вовсе не собирался рассказать о поиске, ведущем к обретению знания: речь идет о поиске возвышенной любви. Дело в том, что во всех концепциях августинцев и бернардинцев «когнитивные формулы являются лишь метафорами, описывающими эмоциональные состояния». Поиск рыцарей короля Артура в этом случае символизирует духовный опыт эмоционального свойства, кульминацией которого является восторг, этот «наивысший расцвет в нас благодати».

Толкование Этьена Жильсона выдержано в духе учения томистов XIII века: каким бы ни был внешний облик этого загадочного объекта, Грааль является не чем иным, как благодатью, великодушно (и даже в какой-то степени «беспричинно») ниспосланной Богом; человеческим существам, исполненным благодатью Божьей, остается лишь претворить ее в жизнь. Подобная трактовка отличается от того толкования благодати, которое дает святой Августин: согласно ему, Бог приберегает ее для избранных, порой даже отказывая в ней праведникам, — позднее эта мысль будет подхвачена и развита Кальвином в его учении о божественном предопределении. Это не та милость Божья, о которой размышлял Пелагий, считавший ее бесполезной, поскольку любое человеческое существо, по его мнению, должно самостоятельно выбирать путь: спасти свою душу или погибнуть в грехе. Грааль в этом рассказе более соответствует концепции бернардинцев и цистерцианцев: это милость, предполагающая как свободную волю во всей ее полноте, так и личную ответственность за собственный выбор.

Отправившиеся на поиски Грааля рыцари получают эту милость, но не знают ей применения или же используют ее не по назначению: самый яркий (и не единственный) тому пример — сир Гавейн. То же в целом можно сказать и о человеческом роде. Найти этот таинственный сосуд, как утверждает Этьен Жильсон, может каждый человек, но не всякому дано открыть Грааль и сделать его содержимое своим собственным; его обретение не означает обладания неким «реальным предметом», поскольку Грааль — это проявление божественной любви. Итак, мы вновь оказываемся перед проблемой «содержимого» сосуда, названного Граалем. Действительно ли Грааль заключал в себе кровь Распятого или, точнее, некое послание христианам, раскрывающее секрет «царской крови»? В дальнейшем мы увидим, как этот вопрос, ставший основным в развитии интересующей нас темы, приведет ее к невероятным искажениям. Тем не менее, согласно Этьену Жильсону, поиск таинственного Грааля есть не что иное, как «поиски тайн Бога, которого невозможно познать без его благодати».

Четвертый рассказ псевдо-Мапа повествует о приключениях, составлявших фабулу предшествующих версий; неизвестный автор удовлетворился тем, что заново обработал устоявшийся сюжет, наполнив его новой концепцией духовности. Однако главный герой поиска отныне не Персеваль и не Гавейн, их роль значительно уменьшена в пользу новых персонажей — Галахада и его отца Ланселота Озерного, величайшего на свете рыцаря.

Впрочем, наиболее интересными оказываются приключения Ланселота Озерного: препятствия, подобные тем, с которыми боролся Ланселот, обычно встречаются на жизненном пути любого человека, каким бы длительным или кратким ни было его земное существование. Из всех испытаний Ланселот, разумеется, выходит победителем, поскольку он лучший в мире рыцарь, однако это ни на шаг не приближает его к заветной цели. В один прекрасный день он оказывается в окрестностях замка Грааля. Прежде чем попасть в него, он сражается со львами, которые оказываются фантастическим плодом его воображения. Наконец некий голос велит рыцарю войти в замок: там его ожидает часть того, ради чего он предпринял столь долгий и опасный поиск. В замке никого нет, однако из одного зала слышны музыка и пение, сопровождающие странный, неведомый рыцарю ритуал; сквозь приоткрытую дверь льется удивительный свет. Ланселот хочет войти, но дверь не открывается; все тот же голос говорит ему: «Ты не должен этого делать; не входи, Ланселот, — беги. Если ты нарушишь запрет, ты жестоко раскаешься в содеянном».

Очевидно, в запретной комнате проходит некий тайный ритуал, в котором Ланселот не имеет права принимать участие, из чего рыцарь делает правильный вывод: он никогда не узнает всей правды о Граале, в его сознании образ этого чудесного предмета всегда будет неполным. Ему позволено лишь прикоснуться к тайне: подойти к двери и увидеть чудесный свет, исходящий из запретного зала. По мысли автора, Ланселоту ниспослана благодать и он силится найти ей применение: мы рискнем предположить, что это «благодать, дающая возможность делать добро, но не благодать действенная» (формулировка, позднее использованная Паскалем и янсенистами).

Вопреки нестерпимому желанию (то есть вопреки своей свободной воле), Ланселот сознательно отказывается от обретения Грааля. Ему не была ниспослана «действенная благодать», которая позволила бы ему полностью раскрыть тайну Грааля, то есть ощутить наивысший восторг, проистекающий из мистического единения с Богом. В тексте содержится достаточно ясное тому объяснение: Ланселот допустил ошибку, вступив в любовные отношения с королевой Гвиневрой. Конечно, он исправился, пообещал отказаться от своего преступного желания (чего, впрочем, он так и не выполнил), получил отпущение грехов и приложил все усилия к тому, чтобы раскаяться, но этого оказалось недостаточно. Ланселот был отстранен от благодати, ниспосланной Граалем, потому что в глубине сердца он выбрал иной путь: Гвиневра — вот тот заветный Грааль, который он ищет. В этом рассказе нет ничего общего с мистическим эротизмом трубадуров, согласно которым любовь к Прекрасной Даме открывала путь к любви божественной: в цистерцианском понимании Грааля нет места светской любви. Отказавшись от дальнейших поисков, Ланселот возвращается во двор короля Артура, что неизбежно приводит его к прежним грехам.

Открытие Грааля выпало на долю трех рыцарей с чистыми сердцами и помыслами. Это удалось сделать Персевалю, который, правда, был отодвинут автором на второй план из-за своего «языческого происхождения». Вторым был двоюродный брат Ланселота Богорт, раскаявшийся грешник, символизирующий человеческий род во власти сомнений и страданий. Третьим оказался Галахад, обладающий всеми лучшими качествами, лишенный недостатков и не повторяющий отцовских ошибок. Поэтому, если Ланселот является воплощением всего лучшего, что есть в «земном» рыцарстве, Галахада можно смело назвать чистейшим образцом рыцарства «небесного».

На роду каждого из трех рыцарей была своя дорога (впрочем, почти в точности повторявшая все извилины сюжета предыдущих версий), но, в конце концов, пути Галахада, Персеваля и Богорта сошлись в «Замке отважных», где Галахад, «Добрый Рыцарь», излечил Короля-Рыбака, после чего три рыцаря были допущены к тайной литургии Грааля. Так сгустившиеся над «Gaste Terre» злые чары (бедствия, перенесенные страной из-за ранения короля) были окончательно развеяны, и королевство обрело былую мощь. Однако приключение на этом не закончилось: героям предстояло совершить еще одно путешествие-инициацию. На таинственном корабле Соломона Галаад, Персеваль. и Богорт добрались до страны Саррас, где, в некоем «Химерическом Дворце», Галахад был объявлен «королем Грааля». Таким образом, свершилось предзнаменование: Галахад, в начале этой истории занявший гибельное место за Круглым столом, стал правителем.

Наконец, ставшему королем Галахаду было дано право узнать, что же хранил в себе Грааль: «опустив взгляд в священный фиал, он задрожал, поскольку его смертное тело узрело духовную сущность». Обладать подобным зрением не под силу простому смертному, поэтому Галахад, успев лишь обнять Персеваля и попросив Богорта передать прощальный поклон своему отцу, Ланселоту, опустившись на колени, испустил дух. Но «как только Галахад умер, произошло невиданное чудо: оба его товарища увидели воочию, как из небес появилась некая рука, которая, взяв священный сосуд и копье, унесла их с собой, на небеса. С тех пор ни один человек не мог отважиться на то, чтобы попытаться вновь увидеть святой Грааль» (рассказ в изложении Альбера Бегена).

После погребения Галахада Персеваль удалился в пустынь неподалеку от города Саррас, где облачился в монашескую рясу. Последовал за ним и Богорт, но в отличие от Персеваля он довольствовался молитвами и размышлениями, не принимая монашеского сана. Через год и три дня Персеваль скончался. Похоронив его рядом с Галахадом, Богорт, единственный оставшийся в живых свидетель чудес Грааля, вернулся во владения короля Артура, который, выслушав его рассказ, велел Богорту описать все эти события: так на свет появилась эта история.

Примечательно то, что Грааль и копье, сопровождавшее его в кортеже, навсегда исчезли из этого мира: отныне никто не сможет похвастаться тем, будто воочию видел эти символические предметы. Вознесение Грааля на небеса перекликается с другим «исчезновением», описанным в одном из последних эпизодов пятой части цикла Готье Мала, озаглавленной «Смерть короля Артура». Знаменитый меч короля — этот символ верховной власти, врученный Артуру божеством вод, Девой Озера, — в конце эпопеи исчезает под водой, взятый рукой, внезапно появившейся из глубин. В результате сопоставления этих эпизодов возникает оценочно-смысловая оппозиция «верх — низ»: светская власть и могущество, «возникнув из земли, в землю и вернутся», в то время как власть духовная, то есть благодать, ниспослана человеку с небес и в назначенный час возвратится обратно. Несмотря на то что поиск Грааля в этом рассказе пропитан идеями цистерцианства, он прекрасно вписывается в легенду о короле Артуре; цистерцианское мировоззрение вдохнуло в нее новый смысл, показав на примере Грааля, что духовный поиск не имеет ничего общего с «волей к власти». К сожалению, этой простой мысли до сих пор не могут понять те, кто всеми способами пытается найти таинственный Грааль ради того, чтобы с его помощью править миром.

В столь символичном завершении «Поисков святого Грааля» отчетливо проступает религиозное наставление: если Галахад ушел в мир иной в момент полного приобщения к Богу, то Персеваль скончался, пребывая в размышлениях и молитве. Автор рассказа, вероятно, хотел этим сказать, что достичь святости можно не только путем мистического экстаза, предполагающего полное единение с Богом: для этого достаточно уважать законы Церкви, хранительницы Благой Вести, или же стать монахом. Прекрасный образец, рожденный монашеской агитацией; пример, доступный всем и каждому…

Однако мы упустили из виду Богорта. Он не умер; даже в последней части артуровского цикла он пережил всех своих товарищей. Благодаря ему, единственному свидетелю тех легендарных событий, мы узнаем об истории поиска Грааля. Богорт — обычный верующий: как и у любого из нас, у него есть грехи и недостатки, он податлив всякого Рода искушениям, его вряд ли можно назвать девственным или целомудренным человеком. Но он отважен, решителен и честен — как по отношению к другим, так и перед самим собой. Образ действий Богорта — это третий путь к спасению, заслуживающий не меньшего внимания, чем два предшествующих: он доказывает, что при определенных условиях, несмотря на суету и толчею повседневной жизни, духовный поиск может увенчаться успехом. Исчезли из мира Грааль, рыцари Персеваль и Галахад, но Богорт, хранитель послания, по-прежнему остается среди людей, неустанно повторяя слова надежды. Именно Богорт положил начало «династии искателей Грааля», потомки которой и поныне встречаются среди нас.

Сказать, что Грааль, представленный неизвестным автором этого рассказа, является истинным, подлинным Граалем, — значит придать делу другой оборот. Впрочем, что есть истинный Грааль и можно ли обладать им? Ответ на этот вопрос хранится у таинственной «девы Грааля».

Мифы легко передаются среди людей, и это естественно, потому что они универсальны. Но всякий раз, превращаясь в историю, они порой начинают разительно отличаться от того, чем были вначале, поскольку вписываются в специфический социокультурный контекст и, конечно же, по разному истолковываются авторами, которые пересматривают их и изменяют если не в соответствии со своими самыми сокровенными чувствами, то, по крайней мере, сообразно своему мировоззрению. Поэтому, перейдя Рейн, тема Грааля дала на германской почве совершенно особые плоды. И снова нам нужно всячески остерегаться чересчур поспешных выводов.

Во-первых, надо учитывать несомненное влияние политики на этот эволюционный процесс. В начале XIII века германский менталитет сильно отличался от западного, франко-британского менталитета. На первый взгляд германское общество придерживалось тех же принципов и восторжествовавшего христианства. Внешне христианская Европа являлась единым целым: с одной стороны, папство, теоретически всецело заботящееся о духовности и гармонии, а практически всячески стремящееся упрочить свою светскую власть; с другой стороны, великие династии, поделившие между собой сначала остатки римской, а затем и каролингской империи, — Капетинги, Плантагенеты и императоры, династии соперничающие, но на самом деле связанные друг с другом общими традициями. Разумеется, подобная «общность» наиболее заметна между Капетингами и Плантагенетами, которые, несмотря на вялотекущую борьбу, говорили на одном языке — французском. Но интеллектуалам Священной Римской империи германской нации было известно многое о том, что происходило в странах, расположенных на левом берегу Рейна или на том берегу Ла-Манша и Северного моря.

Таким образом, специфические германские черты будут постоянно проявляться в литературных произведениях, написанных около 1200 года, произведениях, которые, однако, по большей части были созданы непосредственно по французским, англо-нормандским или даже провансальским образцам. К тому же описываемые нами процессы происходили в эпоху Крестовых походов, в которых принимали участие все народы христианской Европы — впрочем, с определенными различиями. Поэтому если тамплиеры возникли на территории, находившейся под влиянием Капетингов, то в Германии был создан орден тевтонских рыцарей; вместе они заставили по-другому взглянуть на «монахов-воинов», в обязанности которых поначалу входила только защита паломников в Святой земле. Вскоре эти военные ордена стали закрытыми, превратившись в настоящие тайные общества, являющиеся или якобы являющиеся хранителями секретов, которые не следовало разглашать простым смертным. А в германских областях эти «секреты» могли возникнуть только от соприкосновения с Востоком, в частности, от столкновения германо-христианской и мусульманской духовной культуры; последняя, в свою очередь, была наследницей древних метафизических учений, некогда волновавших Малую Азию, Иран и окрестности Гималаев.

Действительно, Германия в XIII веке — это горн, в котором сплавляются воедино на первый взгляд противоположные влияния: все они легли в основу далекой от ортодоксальной формы духовности. Зачатки того, что потом будут называть учением иллюминатов, уже чувствуется в поэзии миннезингеров, собратьев провансальских трубадуров. На германском горизонте уже виднеется силуэт великого мистика Якоба Беме. Растет склонность к нестандартным исследованиям, мистическим ритуалам и «инициациям», число алхимиков неустанно увеличивается. И все это происходит в тот момент, когда тема Грааля становится уделом поэтов и сказителей, особенное внимание обращавших на тайну, так называемую эзотерическую традицию, неофициальные науки, такие как спагирическая медицина, и познание всего того, что выходит за рамки официального учения Римской церкви.

Таким поворотом тема Грааля обязана в основном немецкому поэту начала XIII века Вольфраму фон Эшенбаху, родом из Баварии, состоявшему на службе у ландграфа Германа Тюрингского и скончавшемуся приблизительно в 1217 году. Он является автором множества незаконченных сочинений, в том числе одной дошедшей до нас целиком поэмы «Парцифаль», написанной, вероятнее всего, между 1197 и 1210 годами. В ней поэт стремился рассказать о скитаниях героя, ранее выведенного на сцену Кретьеном де Труа. Но даже если он переделал стихи Кретьена, иногда дословно переводя некоторые эпизоды, то «Персеваль», написанный уроженцем Шампани, все равно был не единственным его источником. Нет никаких сомнений: именно Вольфрам стоит у истока всех невероятных изменений, которые претерпел исходный миф.

Вдруг в зал вошел оруженосец, держа копье, из острия которого — невероятное худо — била ключом кровь, стекая вдоль древка ему на руку и затем за рукав. Тогда весь зал наполнился стонами и плачем. Оруженосец, держа скорбную ношу, обошел зал вдоль стен и приблизился к двери, за которой внезапно скрылся.

В глубине зала открылась стальная дверь: из нее вышли две юные благородные девушки. Это были две непорочные девственницы. Каждая держала в руке золотой светильник, где горела свеча. За ними вошли герцогиня и равная ей дама, неся две скамейки из слоновой кости. Тотчас же явились восемь других дам, они делали следующее: у четырех из них в руках были большие факелы, остальные без труда держали драгоценный камень, который пронизывали солнечные лучи, из-за своего сияния он и получил такое название.

Затем появились две принцессы, восхитительно разодетые. В руках у них были два острых кинжала. За ними вошла королева. Ее лицо было столь лучезарным, что казалось, будто взошло солнце. На изумрудно-зеленой подушке она несла корень и венец райского блаженства: Грааль, превосходящий все земные совершенства[36].

Итак, вот знаменитое «шествие Грааля», увиденное и описанное Вольфрамом фон Эшенбахом. Перед нами уже не скромный обряд из «Персеваля» Кретьена де Труа, во время которого выносили Грааль, откуда лился сверхъестественный свет, при этом краткость его описания лишь усиливает его загадочность. Также осталась далеко позади и лаконичность автора «Передура», который уделяет основное внимание драматизму сцены. Вольфрам не скупится на подробности, добавляет действующие лица, ошибается насчет подноса, который у него превращается в два кинжала, и, не колеблясь, превращает Грааль в имя собственное, хотя при этом и воздерживается от какого-либо описания, ограничившись тем, что называет его «корнем и венцом райского блаженства». Довольно расплывчатое определение. Единственное, к чему мы можем отнестись с интересом, — это к настойчивости, с которой он говорит о бликах солнечного света, в частности, на лице «той, что несет Грааль». Конечно, Парцифаль, подобно Персевалю или Передуру, не задает вопросов. На следующее утро замок совершенно пуст. Юноша находит уже оседланного коня, и кто-то невидимый кричит ему: «Тебя постигнет ненависть Солнца. Ты подобен птенцу. Если бы ты открыл клюв и обратился к хозяину, ты бы снискал великую славу!»

Похоже, что у Вольфрама шествие Грааля превратилось в обряд поклонения Солнцу наподобие буддийского или маздаистского; и это не единственный случай, когда в тексте присутствуют восточные мотивы. Если Король-Рыбак представляет собой заходящее солнце в последних закатных лучах, то Парцифаль может считаться новым Солнцем, которое вот-вот взойдет и придаст новые силы свету. Но Парцифаль, не задав вопроса, не пробуждается, продолжает пребывать во мраке. Подходящий случай упущен. И это подтверждает проклятие Парцифалю, произнесенное кем-то невидимым: «Пусть тебя постигнет ненависть Солнца!» Впрочем, эту фразу можно понимать двояко: ненависть Солнца — это ненависть или презрение к Солнцу со стороны Парцифаля или же это месть Солнца за то, что им пренебрегли? Это одна из многочисленных двусмысленных фраз, которые можно найти в сочинении Вольфрама.

Конечно, основная линия повествования — это переработка, а местами даже перевод «Повести о Граале» Кретьена де Труа, и Вольфрам честно в этом признается, хотя и заявляет, что писатель из Шампани серьезно исказил первоначальный сюжет и что он, Вольфрам, благодаря сведениям, почерпнутым из других источников — о которых он, ко всему прочему, будет долго рассказывать, словно для того, чтобы оправдаться, — приложит все усилия, дабы восстановить ее подлинную версию.

Действительно, по сравнению с текстом Кретьена де Труа центральная часть кажется ближе к предполагаемому оригиналу. Очень важную роль играет Гавейн, так же как в «Передуре» и «Втором продолжении». К тому же цель путешествия, в которое отправился Парцифаль, очень четко определена как «кровная месть»: на самом деле мать героя «Вдовствующая дама», здесь носящая имя Герцелоиды, говорит сыну: «Тебе также надобно знать, дитя мое, что отважный и гордый Леелин, невзирая на твоих вассалов, завладел двумя из тех княжеств, что достались тебе по наследству: Валенсом и Норгальсом. Своей рукой он убил Доргенталя (Туркентальса), твоего вассала. Он разбил твоих людей или пленил их». Тогда Парцифаль клянется сразить врага копьем.

Но первая часть рассказа целиком и полностью подлинная, у нее нет других вариантов. Вольфрам во всех подробностях пересказывает приключения отца Парцифаля, некоего Гамурета, чей героический образ к тому же отдаленно напоминает короля Ричарда Львиное Сердце. Гамурет отправляется на Восток, где поступает на службу к королю Баруку Багдадскому. Он ведет бурную жизнь и женится на местной женщине, от которой у него рождается сын, названный Вейрефиз или Фейрефиз. Гамурет возвращается на Запад, а именно в Анжу, что указывает на вероятную связь Вольфрама с англо-анжуйской династией Плантагенетов. Там он встречается с такими разнообразными персонажами, как Утер Пендрагон, отец будущего короля Артура, Гавен, бывший тогда еще подростком, с другими героями из цикла про короля Артура и даже с Морхольтом из легенды о Тристане, при этом все они выходят на сцену сумбурно, вне какого-либо порядка. Гамурет женится на королеве Герцелоиде, а потом, оставив беременную жену, вновь уезжает на Восток. Там его убивают во время сражения, а Герцелоида вне себя от горя производит на свет сына, которого называет Парцифалем и воспитывает его одна в своих владениях, вдали от суеты мира.

Что касается конца произведения, то он коренным образом отличается от того, как оканчиваются другие варианты. Парцифаль возвращается в волшебный замок вместе со своим сводным братом Вейрефизом, чтобы там излечить Короля-Рыбака, задав ему простой вопрос: «Дядя, отчего ты страдаешь?» Тогда Парцифаль становится королем Грааля и вызывает к себе супругу Кондвирамур (у Кретьена де Труа — Бланшефлер) и двоих сыновей, которых он до сих пор не видел. Вейрефиз принимает крещение, берет в жены Репанс де Жуа, «ту, что несет Грааль» и уезжает вместе с ней на Восток. Вольфрам утверждает, у них родится сын, впоследствии ставший знаменитым и загадочным пресвитером Иоанном, человеком, который будет необычайно известен на протяжении всего последующего Средневековья и чье легендарное королевство, как считали, находилось недалеко от Эфиопии. Впрочем, Вольфрам на этом не останавливается, и к истории, которую рассказывает, он добавляет еще одну легенду, о Лоэнгрине (в тексте Лоэрангрин), «рыцаре Лебедя» из народных сказаний западной Европы, важном персонаже из тысячелетнего предания (на самом деле речь идет ни больше ни меньше, как о Лоране Гарене, герое более поздних героических поэм), которого он непонятно с какой целью превращает в сына Парцифаля. Быть может, исходя из нужд политической пропаганды.

Действительно, миф о Лоэнгрине, вероятно, скандинавского происхождения был распространен в Брабанте и Арденнах, владениях семьи Готфрида Бульонского. Лоэнгрин тоже станет одним из хранителей Грааля, и эта легенда перекликается реальными историческими событиями. В самом деле, какое прекрасное генеалогическое древо для Готфрида Бульонского, героя крестового похода, первого короля Иерусалима!.. В XVI веке, во время борьбы с династией Валуа за корону Франции, лотарингское семейство, основоположником которого был Готфрид Бульонский, вспомнит об этом странном и мифическом родстве, и вполне возможно, что тщеславный и грозный герцог де Гиз, соперник Генриха III — лишенного всяческого уважения последнего отпрыска вырождающейся династии, — будучи истинным потомком Каролингов, осознавал, что в его жилах течет sangreal, другими словами «королевская кровь».

В связи с этим возникают два вопроса: действительно ли Вольфрам фон Эшенбах придумал все те подробности, которыми украсил исходную канву рассказа (а также исходя из каких мотивов он это сделал), или же он почерпнул необычные откровения, которые он, по его словам, совершил первым, в каких-то преданиях? На эти вопросы трудно ответить. Как Вольфрам сам признается, несмотря на все то, чем он обязан Кретьену де Труа, его вдохновлял некий образец, который он формально противопоставляет писателю из Шампани: «Мэтр Кретьен де Труа пересказал это предание, но исказил его, а Киот, передавший нам подлинную историю, имеет полное право на него сердиться». На протяжении всего рассказа Вольфрам цитирует Киота Провансальского, который «писал по-французски», что довольно необычно, поскольку провансалец той поры писал исключительно на своем языке.

Некоторые медиевисты, исходя из того факта, что Вольфрам кое-где намекает на город Провен в Бри, и, отталкиваясь от самого имени Киот, которое может быть германским вариантом французского Гийо или Гильо, попытались отождествить таинственного провансальца с известным поэтом Гийо де Провэном, автором сатирической «Библии», полной как юмора, так и насмешек. Это кажется довольно рискованным шагом, ибо в его «Библии» нет ничего, что связывало бы ее с темой Грааля. Следовательно, нужно признать, что нам совершенно ничего не известно об этом Киоте Провансальском, персонаже, о котором нигде более не упоминается.

Не исключено, что ссылка на Киота была уловкой Вольфрама. В то время существовало немало авторов, кто прикрывался поддержкой некоего автора-предшественника, настоящего или вымышленного, и утверждал, что пересказывает, разумеется, достойную доверия подлинную историю, которую у него разыскал. В зависимости от обстоятельств поэты нередко придумывали некое имя или же присваивали себе славу известного деятеля (так, например, поступили авторы прозаического цикла с Готье Малом, жившим за тридцать лет до того). Между тем в случае с Киотом-Гийо Провансальским можно заподозрить хитрый подлог. На самом деле имя Гийо или Гильо происходит от корня guille (англо-саксонское vile, английское wile), старофранцузского слова, ныне не использующегося, соотносящегося одновременно с понятиями обмана и нелепости. В литературе XII и XIII веков существует немало примеров игры слов между guille и именем Гийом или его уменьшительными вариантами — Гильо или Гийо. К тому же можно процитировать сохранившуюся поговорку, приведенную в словаре Литре: «Tel qui croit guiller Guillot que Guillot guille» («Кто думает обмануть обманщика, сам оказывается обманутым»).

Как бы ни обстояло дело с этим Киотом в действительности, мы вынуждены признать, что Вольфрам фон Эшенбах взял за образец если не другой вариант поисков Грааля, то, по крайней мере, произведения, написанные ранее, из которых позаимствовал немало деталей, неизвестных не только Кретьену де Труа, но и предполагаемому оригиналу. Именно тогда обнаруживаются добавления явно восточного происхождения, в большинстве своем относящиеся к метафизическим спекуляциям, о которых ничего не известно западной традиции. Налицо явная связь с системами мировоззрения, выходящими за обыкновенные рамки романов о короле Артуре, и хотя кельтские элементы тщательным образом сохранены, они тем не менее изменены и совершенно точно искажены.

Конечно, мы не обязаны верить Вольфраму на слово, когда он так много говорит о своем источнике, но то, что он говорит, должно приниматься во внимание: «Киот, знаменитый мэтр, находит в Толедо среди заброшенных рукописей сюжет этой истории, записанный арабской вязью. Сначала ему нужно было научиться различать буквы a, b и с (по Вольфраму — элементы магического письма), но он отнюдь не стремился приобщиться к черной магии. То, что он был крещен, стало для него большим преимуществом, потому что иначе эта история осталась бы неизвестной. На самом деле нет ни одного достаточно мудрого язычника, кто бы мог открыть нам природу Грааля и рассказать, как удалось познать его тайные свойства».

В целом для Вольфрама изначальная схема поисков Грааля и особенно великие тайны Грааля имеют вполне определенное происхождение: они пришли с Востока в виде арабской рукописи. Но это полностью противоречит оригинальному источнику, представленному «Персевалем» Кретьена, который, вне всяких сомнений, был создан на основе кельтского образца. Впрочем, можно было бы решить, что это еще одна уловка Вольфрама, на этот раз следующего распространенной в то время в Германии моде на все восточное, о которой можно сказать, что она была, по меньшей мере, довольно расплывчатой и даже сумбурной. Однако не тут-то было: многочисленные детали, найденные в «Парцифале», наоборот, свидетельствуют о несомненном иранском влиянии, оказанном на рассказ о поисках Грааля, таких, какими он их представляет.

Подобных деталей много, и они вызывают замешательство. Во-первых, это рана Короля-Рыбака, которого здесь зовут Анфортас (имя, происходящее от латинского infirmitas). Вольфрам утверждает, что мучения, которые претерпевал король из-за своей раны, были невыносимы, когда он мерз. А когда Парцифаль его исцеляет, задав ему простой вопрос, герой совершенно явно предстает в облике индийского бога Индры, который во времена, когда арии еще жили в северных землях еще до начала миграции на равнину Ганга, был богом таяния льдов, а значит, божественным существом, наделенным солнечными и возрождающими свойствами.

Сам Король-Рыбак может соответствовать некоему персонажу индоиранской мифологии. Так, золотая рыба становится первым проявлением воплощенного Вишну как творца, это символ, который к тому же легко совпадает с ichtus — образом первых христиан, изображением Богочеловека Иисуса. По представлению тибетского буддизма золотая рыба символизирует создания, погруженные в океан сансары, адский цикл перевоплощений, которых Рыбак должен привести к свету Освобождения. И уже не Алан Толстый ловит рыбу и умножает ее части, чтобы накормить всех сотрапезников пищей Грааля, а сочувствующее божество ловит души, чтобы их спасти. Но это отнюдь не противоречит евангельскому учению, потому что апостолы — являющиеся, ко всему прочему, рыбаками — должны ловить души, дабы открыть им путь, ведущий к Раю и жизни вечной. Таким образом, все традиции преследуют одну и ту же цель: освободить всех живых существ, людей или животных, от бремени перевоплощения. Тем не менее следует признать, что формулировка Вольфрама гораздо ближе к индоиранской мифологии, чем к евангельскому посланию.

Есть немало других погружений в мир Востока. Так Вольфрам выводит на первый план персонажа Клингсора, который играет важную роль в опере Вагнера, это черный маг, знаток колдовских чар и иллюзий, он стремится сбить с пути тех, кто ищет Грааль, и заманить их в свои еретические ловушки. Это не единственный «волшебник», встречающийся в различных вариантах истории о поисках Грааля, однако он особенно примечателен: его сказочные владения — это своего рода перевернутый рай, где все красоты оказываются миражом. Между тем колдовской дворец Клингсора, чрезвычайно подробно описанный Вольфрамом, удивительно похож на описание какого-нибудь буддийского монастыря в Кабулистане (Кабуле), а особенно на дворец в Каписе, с его троном на странных колесиках, напоминающих о «волшебной кровати», жертвой которой стал Гавейн, гигантской ступой и украшениями. Мало вероятно, что Вольфрам бывал в тех далеких землях. Придумать эти описания абсолютно невозможно. Значит, он их где-то позаимствовал.

Это еще не все. У Вольфрама таинственный замок, где хранится Грааль, носит название Монсальваж (в тексте Мунсальваш). Этот Монсальваж слишком часто отождествляли с замком Монсегюр в Пиренеях, вследствие чего Грааль стали считать мифическим или не совсем мифическим сокровищем катаров. Такое мнение, распространенное прежде всего среди тех, кто называет себя неокатарами, принималось всерьез некоторыми немецкими исследователями, в частности нацистами. Прискорбно то, что сейчас оно устойчиво, как никогда, и к нему часто возвращаются авторы, страдающие от недостатка вдохновения, хотя оно совершенно не соответствует истине. Во-первых, Монсегюр — это «mont sur», «надежная гора», что полностью соответствует действительности, во-вторых, замок стал убежищем катаров только в начале правления Людовика Святого, что сразу же отметает всевозможные так называемые эзотерические домыслы о священной конструкции этого сооружения, которое было отреставрировано и укреплено королевскими войсками после исчезновения катаров[37]. В действительности французское название Монсальваж означает просто «mont sauvage» — «дикая гора», то есть «гора, покрытая лесом», что, разумеется, никак не может относиться к Монсегюру, ко всему прочему, речь идет просто о переводе немецкого слова Wildenberg — горы в Баварии, в Оденвальде, покрытой лесом, как и свидетельствует ее название, о существовании которой прекрасно было известно Вольфраму фон Эшенбаху, уроженцу этих мест.

Однако весьма любопытно и то, что очень подробное описание «волшебного замка», в которое пускается Вольфрам, не может не наводить на мысль об имеющихся у нас многочисленных описаниях некоторых манихейских цитаделей на Среднем Востоке, в частности Рух-И-Сал-Швадеха, на берегах озера Хамун, в Систане, на границе Ирана и Афганистана. Между тем, если принять во внимание тот факт, что Рух-И на персидском языке означает «гора», не является ли Мунсальваш точным соответствием Рух-И-Сал-Швадеха? Конечно, это только сходство, но оно чересчур бросается в глаза, чтобы быть простой случайностью. И разумеется, это стало одной из причин, по которой многие считали правильным отождествление Монсальважа с Монсегюром, так как очевидно, что учение катаров по своей сути было манихейским.

Еще один момент, который встречается только у Вольфрама, — это вопрос, заданный Парцифалем, с помощью которого он излечил Короля-Рыбака. В отличие от других версий он интересуется не тайнами Грааля, а просто спрашивает: «Король, от чего ты страдаешь?» Ужасная и мучительная рана короля тотчас же затягивается. В тексте этого нет, но у нас создается впечатление, что король мог бы ответить: «Я не знаю». Итак, рана Анфортаса — это чистая иллюзия, а Парцифаль, задав вопрос, вызывает в нем озарение, необходимое для того, чтобы достичь такого состояния, где страданий не существует. Следовательно, Парцифаль исполняет здесь роль пробуждающего (и, стало быть, некоего будды), который совершает типичный для буддийского учения акт сострадания, благодаря чему души могут, наконец, выйти из своей телесной оболочки (индо-буддийской сансары) и, в конце концов, достичь экстатического блаженства несуществования в вечном свете невыразимого и непостижимого божества. Несомненно, в данном случае обряд совершенно не христианский. Он буддийский, но его можно также принять за катарский, поскольку он напоминает знаменитый консоламентум (утешение), который принимали «совершенные» и который окончательно освобождал их от сущего мира.

Ибо для катаров царство Света, раздробленное после восстания против Pistis Sophia («Веры-Мудрости»), может быть восстановлено только тогда, когда будет спасена поздняя душа. Это исключает всякое понятие вечного осушения, и аналогичное понятие при тех же условиях мы встречаем и у буддистов. Действительно, для метафизики Востока не существует индивидуальной души, реальна только всемирная душа. Раз так, то и спасение не индивидуально, оно может охватывать только человечество в целом, и даже вообще всех живых существ. Поэтому долг каждого человека — это проявлять сострадание по отношению к другим, дабы способствовать объединению того, что было разрознено, пробудить частицы всемирной души (Атмана) и собрать их воедино в Свете. Но для этого нужно прекратить все страдания людей, потому что все это дьявольские ловушки, иллюзии, знаменитая майя.

Когда Парцифаль исцеляет Короля-Рыбака, король не умирает, как в других вариантах истории. Наоборот, Анфортас молодеет и, оставив трон, который переходит к Парцифалю, посвящает себя служению Граалю. Он был ранен в генеталии — в наказание за плотский грех — и внезапно получил исцеление благодаря Парцифалю Чистому, преодолев свое либидо действием восхищения. Известно, что в восхищении скрывается пробуждение. Следовательно, Анфотрас пробудился, что равнозначно «состоянию благодати», если использовать христианскую терминологию.

Однако, несмотря на старания, которые прикладывает Вольфрам, чтобы представить историю в христианских красках, это не похоже на цистерцианскую мистику, которая ставит на первое место восторг от проявления божественной любви, от милосердия, а не сострадания, и уж совсем не похоже на образец, ведущий свое происхождение от своеобразной кельтской мифологии. В «Парцифале», бесспорно, прослеживается восточное влияние, вот только откуда оно взялось? В данном случае Вольфрам прячется за загадочным Киотом, но иногда позволяет себе намекнуть на некие источники, к которым якобы обращался последний.

Действительно, Вольфрам заявляет, что рукопись, найденная Киотом в Толедо, была написана неким Флегетанисом. Это имя является неумелой транскрипцией арабского выражения Фалак-Тани, означающего вторую небесную сферу, по каббале — небо Меркурия-Гермеса, находящегося под защитой «посланника богов и св. Аиссы, то есть Иисуса. Эта вторая небесная сфера управляет жизнью и духовными знаниями»[38]. Между тем, как утверждает Вольфрам, отец Флегетаниса был арабом, а мать — еврейкой. Но, похоже, что сам он был как раз язычником: «Он поклонялся тельцу, которого почитал за бога». Конечно, это намек на знаменитого «золотого тельца» и тавроболические культы Среднего Востока. Однако Флегетанис «умел предсказывать исчезновение каждой звезды и время, когда она вновь появлялась», благодаря чему Вольфрам причисляет его к астрологам, хотя он всего-навсего приобщился к религии, проповедовавшей реинкарнацию в адском колесе сансары, как индо-буддизм.

И самое главное, как говорит Вольфрам, «существовал предмет, который называют Граалем. Он ясно прочитал его имя в звездах. Несколько ангелов спустили его на землю, а затем улетели в небеса. Эти ангелы были слишком чисты, чтобы остаться здесь». Ангелы вызывают большое подозрение. Действительно, сам Флегетанис не мог понять, что все это значит, ибо история, которую он пересказывает, восходит «к древнейшим временам, когда крещение еще не защищало людей от адского пламени». Однако, как снова пишет Вольфрам, Киот Провансальский, размышляя об исчезновении ангелов, понял, что Грааль был вверен людям, «ставшим благодаря крещению христианами и столь же чистыми, как и ангелы». Именно тогда «Киот, мудрый мэтр, принялся искать в латинских книгах упоминание о крае, где могли бы жить люди достаточно чистые и достаточно склонные к аскетической жизни, чтобы стать хранителями Грааля. Он изучил летописи королевств Британии, Франции, Ирландии и многих других, пока не нашел то, что искал, в Анжу». Таким образом, Вольфрам привязывает иудейско-восточный миф к западному кельтскому и анжуйскому преданию, другими словами, к эпопее короля Артура, распространению которой способствовали Плантагенеты.

Но «нововведения» или, скорее, «искажения», которые Вольфрам внес одновременно в общий оригинал и цистерцианский вариант истории, касаются, главным образом, самого хода событий. Конечно, рассказано все, но на уровне интерпретации. Из предосторожности автору приходилось взвешивать слова, но в области романа — а значит, вымысла — можно легко вводить на первый взгляд невинные понятия, которые, если их проанализировать, порой противоречат господствующей идеологии. Именно так обстоит дело с эпизодом, когда Парцифаль приходит к отшельнику, здесь носящему имя Тревризент, не зная еще, что он — брат его матери Герцелоиды и Короля-Рыбака, а значит, его дядя по материнской линии.

Тревризент начинает очень длинную речь, в которой, если суметь ее расшифровать, содержится полный ключ к тайне Грааля, по крайней мере, в понимании Вольфрама фон Эшенбаха. В этой речи немало ловушек: отшельник что-то говорит, а потом отказывается от своих слов, утверждая, что солгал. Это довольно изощренный способ, который мог бы показаться нечестным, но его цель — показать Парцифалю неоднозначность мира и убедить его в том, что он самостоятельно должен делать необходимые выводы и особенно различать правду и ложь, видимость и реальность.

К тому же эта речь — своего рода программа — полна философских отсылок и размышлений, где совершенно очевидно прослеживается влияние неоплатоников и восточных мудрецов. Общая тональность, разумеется, остается христианской, но рассматриваемые темы далеко не всегда отличаются безупречной ортодоксальностью. Судите сами: «Мышление может уклоняться от взгляда солнца; мышление, хотя его не сдерживают никакие препоны, остается взаперти, непостижимое для всех живых существ; мышление — это потемки, куда не проникает ни один луч света. Но божество властно озарить все, его сияние проникает сквозь стены, которыми тьма окружает мысль». Можно только сравнить это замечание с символом самого Будды, чье имя буквально переводится как «Просветленный». Человеческое существо, запертое в рамках мышления, двигающегося по кругу, ожидает луча божественного света, который озарит его разум. Такое человеческое существо, мысля, оказывается пленником майи, то есть обманчивых иллюзий, о которых говорит Парцифаль. И только божественный свет способен рассеять эти иллюзии, а следовательно, и страдание. Это уже ранний янсенизм, а также и явный намек на учение катаров, нечто вроде приглашения, данного людям, дабы вывести их из оцепенения и помочь достичь момента, когда истинные катары переходят из состояния чистоты в состояние совершенства благодаря утешению, шагу окончательному и бесповоротному.

Однако Тревризент доходит до самого Грааля. Именно в этом тексте и только в нем Грааль описан как драгоценный камень, на который при некоторых обстоятельствах садится прилетевший голубь, принося облатку. Этот камень, по крайней мере, как утверждает отшельник, называют lapsit exUlis, что, конечно же, следует исправить на lapis exillis. Тут можно увидеть намек на алхимию, поскольку lapis exillis очень похож на lapis elixir, термин, которым арабы обозначали Философский камень. Во вторую очередь камень Грааля, принесенный ангелами, непреодолимо напоминает Каабу из Мекки, и немало других преданий такого же плана, в особенности одно, гностического происхождения, согласно которому Грааль якобы был вырезан из изумруда, упавшего со лба Люцифера во время головокружительного полета последнего, когда тот, восстав, был низвержен в мрачную бездну. Ко всему прочему, Рене Нелли в связи с этим предложил считать lapis exUlis неверной транскрипцией lapis е coelis, то есть «камнем, упавшим с небес». Такая гипотеза кажется вполне приемлемой, если учитывать контекст, и, нужно признать, что это единственное правдоподобное объяснение.

Кроме того, Грааль — камень Вольфрама очень похож на манихейскую жемчужину, буддийскую padma mani, жемчужину, находящуюся в сердце лотоса и являющуюся солнечной эмблемой освобождения, которую можно встретить и в других индийских преданиях на Древе Жизни. Это еще и Хварна, о которой говорится в «Авесте», — предмет магический, божественный и многообразный, «который заставляет реки проистекать из источников, деревья произрастать из земли, ветер прогонять облака, который заставляет рождаться людей, который управляет луной и ходом звезд», в общем, всемогущая божественная энергия. К тому же на манихейский камень слетает голубь, который кладет туда крупицу Ханны: между тем у Вольфрама голубь приносит на Грааль облатку в Страстную пятницу, словно случайно считающуюся у северных народов днем воскрешения Солнца.

А что сказать о картинах в буддийском стиле, на которых Пресвятая Дева несет жемчужину, источающую радость (dispense la joie)? У Вольфрама «та, что несет Грааль», зовется Репанс дель Шуа, то есть «Репанс де Жуа». Все эти детали, собранные в тексте «Парцифаля», являются уже не шаткими гипотезами, а неопровержимыми фактами. Итак, нужно сделать вывод, что Вольфрам фон Эшенбах прекрасно знал, о чем говорил, и намеренно превратил «сосуд» Кретьена де Труа в камень, упавший с небес. И это вне всякой связи с христианством, к которому можно было отнести этот «столь священный предмет».

Но отшельник Тревризент продолжает речь и открывает Парцифалю, кто такие рыцари, хранящие Грааль в Моксальваже: «Это тамплиеры, которые часто отправляются в дальние края, на поиски приключений. И каким бы ни был исход их битвы — слава или поругание, — они принимают его со спокойной душой во искупление своих грехов». Возникает вопрос, почему хранителями Грааля стали тамплиеры, а не какой-нибудь германский орден, например тевтонские рыцари. Последнее было бы логичнее с точки зрения немецкого писателя начала XIII века. Но обдуманный выбор Вольфрама, конечно, чем-то продиктован, тем более что устами Тревризента он передает нам странные подробности об этих хранителях Грааля.

Действительно, отшельник рассказывает Парцифалю, как живут эти «тамплиеры»: «Все, что служит им пропитанием, исходит из драгоценного камня, который по своей сути — сама чистота. Если вам о нем ничего не известно, я скажу его имя. Его называют lapsit exUlis. Из-за свойств этого камня феникс сгорает и становится пеплом; но из пепла вновь появляется жизнь; благодаря этому камню феникс совершает превращение, чтобы затем появиться во всем блеске, прекрасным, как никогда. И как бы ни был болен человек, посмотрев на этот камень, он может быть уверен, что смерть не настигнет его в течение недели после того, как он его узрел. Кто видит его, прекращает стареть. И все женщины и мужчины с того дня, как перед ними возник этот камень, обретают черты, которыми они обладали в расцвете сил. Если они видят его на протяжении двухсот лет, они не меняются, только волосы их седеют. Этот камень дает человеку такую силу, что и кости его, и плоть тотчас же вновь становятся как в молодости».

Одно совершенно точно: никогда, ни в одном из вариантов истории нам не рассказывали такие детали о Граале и воздействии, производимом им на избранных, которым дозволено его созерцать. Очевидно, что в патетическом описании Тревризента невозможно найти ни крупицы христианства. Все детали — языческого происхождения. Вспоминается любопытный Пир Бессмертия, которым руководила голова Брана Благословенного во второй ветви валлийского «Мабиногиона», где отрезанная голова, уже упоминавшаяся в «Передуре», — то же самое, что и Грааль. Но также вспоминаются и все остальные Пиры Бессмертия, встречающиеся в разных мифологических эпопеях практически повсюду в мире. И последнее замечание: Грааль — это также и воссоздание мифического «золотого века», существовавшего одновременно с библейским Эдемом, так как, чтобы жить и особенно выжить, совершенно не нужно эксплуатировать Природу до полного ее истощения: Грааль питает сотрапезников и сохраняет их молодость, но, как можно заметить, сотрапезников признанных, не самозванцев и не высокомерных. Такое понимание «пищи Грааля» как Пира Бессмертия характерно не только для Вольфрама, поскольку другие варианты истории охотно рассказывают о чуде, происходящем, когда Грааль проносят мимо стола, за которым сидят «избранные», и перед каждым из сидящих вдруг появляется та еда и напитки, которые он желает. Но в тексте Вольфрама речь не идет о «святом» Граале. Скорее это Философский камень обыкновенных алхимиков, высшая цель так называемого процесса «Магистерия».

Ибо «Магистерий» или «Великий труд» — это поиск как духовный, так и материальный, он исходят из первичной грубой материи, которая должна быть прокалена, очищена и изменена, прежде чем стать знаменитым — и практически непонятым — Философским камнем, очищенной материей, доведенной до высшей точки совершенства, которая, безусловно, дает возможность превращать свинец в золото, но также открывает путь к познанию великих тайн Природы и «всеобщей медицины», якобы обеспечивающей бессмертие тем, у кого есть «глаза, чтобы видеть, и уши, чтобы слышать». Сходство, которое можно заметить между сочинением Вольфрама и алхимическими трактатами Средневековья, настолько поразительно, что нужно признаться, что автор «Парцифаля» умышленно свел вместе легенду о Граале и алхимическую практику, которая в те же времена была особенно развита в Германии.

Тем не менее Вольфрам пишет для христианской аудитории, и, желаем мы того или нет, под надзором цензуры, вскоре превратившейся в инквизицию. Немного испугавшись языческого характера тех подробностей, которые он описал, Вольфрам посчитал себя обязанным внести в повествование отзвук христианства, тем не менее остающийся довольно туманным: «Каждую Страстную пятницу (голубь), слетая на камень, дарует ему способность давать лучшие из напитков и лучшие из блюд. <…> В раю нет более изысканных яств. <…> Помимо этого камень снабжает своих хранителей всевозможной дичью». Понятно, что в данном случае буддизм уже забыт, и хранители Грааля не вегетарианцы. Перед нами — христианство, где только люди вправе иметь душу. Все предстает так, будто Вольфрам фон Эшенбах решил, так сказать, реабилитироваться и сделать небольшой реверанс в сторону христианского учения, при этом пытаясь проявить должное уважение к источникам рассказа, разумеется, языческим в самом широком смысле слова.

Но в речи Тревризента есть пропасть, откуда те, кто впоследствии станет петь дифирамбы Граалю, выберутся с трудом или не выберутся совсем. Речь идет о выборе и пополнении рядов хранителей Грааля. «На краю камня появляется таинственная надпись, указывающая имя и семью тех юношей или девушек, которые избраны, дабы совершить это благостное путешествие. Чтобы удалить эту надпись, ее не нужно оттирать, ибо она исчезает сама на глазах того, кто на нее смотрит, как только он прочитает имя. За избранными отправляются в самые разные страны».

Это очень важное признание: хранители Грааля, здесь называемые тамплиерами, безусловно, члены закрытого и тайного общества, и они выбираются таинственным, магическим образом. Они Избранные, а не добровольцы. Нам не известны критерии, по которым их выбирают. Бесспорно одно: то, что слова, приписываемые отшельнику Тревризенту, немало способствовали превращению Грааля в движущую силу тайного общества, чьи члены — призванные — должны были пройти этапы посвящения, не менее тайного, но символически описанного в приключениях рыцарей Круглого стола. Оно отражается в «Парцифале» Рихарда Вагнера, текст которого является пересказом истории Вольфрама. Его следы явно прослеживаются и в целях таинственного Общества Туле, основанного в 1920-х годах, которые способствовали взлету, а потом и триумфу — к счастью, недолгому — идеологии нацистов.

Во всяком случае Грааль, каким бы он ни был, хорошо охраняется: «В этом замке живет благородное братство. Те, кто в него входят, доблестно сражались, чтобы не дать приблизиться к Граалю людям из разных стран за исключением тех, кто благодаря надписи в Монсальваже был избран, дабы войти в святое войско». Этим словам далеко до евангельского: «Идите и научите все народы». Действительно, это прямая противоположность христианской универсальности. «Братство Грааля» погружено в самый настоящий эзотеризм, ко всему прочему, этот эзотеризм может проявляться в виде насилия: тамплиеры сражались, чтобы не дать простым смертным приблизиться к Граалю. В этом-то и заключается их священный долг.

Ибо дорога, ведущая к Монсальважу, опасна: «Она хорошо защищена дозорными постами, на каждом из которых находится отряд рыцарей, и еще никому не удавалось хитростью преодолеть эти преграды. Тот, кто встречает на пути хранителей Грааля, подвергает свою жизнь опасности, ибо они ни от кого не принимают изъявления покорности. Со своими противниками они ведут сражение не на жизнь, а на смерть». Вот нас и предупредили. Текст Вольфрама отличается необыкновенной точностью. Все те, кто стремится незаконным образом овладеть великими тайнами Грааля, поплатятся жизнью. Братство Грааля как никогда более откровенно представлено в виде секты, которая не допускает никакого вмешательства в свои тайные ритуалы и может прибегнуть к самым радикальным средствам, чтобы защитить их от посторонних глаз.

Поэтому никто не может проникнуть в храм Монсальважа, если он перед этим не был избран таинственным, но единственно возможным способом. Никто не может увидеть короля Анфортаса, раненого и немощного, «потому что он был молод и богат, и потому что в погоне за любовью он не сумел соблюсти чистоту». Вот еще один момент. Король, носящий титул хранителя Грааля, не смог соблюсти одно из золотых правил братства — нравственную чистоту, чем и объясняется его наказание. Можно заметить, что речь здесь не идет о сохранении невинности. Также речь не идет и о каком-либо чувстве вины за половые связи, как ясно говорится в цистерцианском варианте истории. Текст абсолютно ясен: «в погоне за любовью». Кажется, что на рыцарях Грааля лежала обязанность любить, но особым образом, сублимируя свою сексуальность и не удовлетворяя ее плотски, и главным образом обязанность не любить никого, кто бы оказался недостойным братства. Можно только вспомнить о расовых законах, которым должны были подчиняться члены СС в нацистской Германии.

Вольфрам единственный, кто проливает свет на сексуальный аспект раны Короля-Рыбака. В других версиях «увечный» король — жертва «жестокого удара», нанесенного в основном предательски, — ранен всего лишь в бедро или в ногу, что, разумеется, является деликатным эвфемизмом: но что касается обстоятельств, при которых этот удар был нанесен, то они всегда неясны. Тем не менее коннотация очевидна: если королевство Грааля, которое иногда называют «Внешней (= чужой) Землей», стало Землей Опустошенной, бесплодной, то произошло это потому, что сам король поражен бесплодием или немощью.

Отшельник Тревризент долго рассказывает своему единственному слушателю Парцифалю о ране короля. «Если король Грааля полюбит не ту женщину, на которую укажет надпись на Граале, он должен в качестве наказания претерпеть жестокие страдания и мучения. Мой господин, который к тому же приходится мне братом, выбрал себе возлюбленную, показавшуюся ему девушкой благородного нрава. Не важно, кем она была! Он принялся служить ей и ради нее совершал великие подвиги: своей чистой рукой он пробил немало щитов. Его боевым кличем было слово "Любовь", хотя оно и не свидетельствует о большом смирении. Однажды король верхом на коне в одиночестве отправился на поиски приключений, что должно было сильно опечалить его подданных. Его желание любви толкало его на поиски любовного вознаграждения ради своей утехи. В поединке твой дорогой дядя был ранен отравленным копьем в детородные органы и с тех пор уже не может исцелиться».

Тревризент уточняет, что противником Анфортаса был язычник, желавший завладеть Граалем, что явно противоречит сказанному им выше, а именно тому, что король отправился на поиски приключений ради любви дамы. «Что касается язычника, — добавляет отшельник, — то твой дядя убил его, и нам незачем оплакивать его смерть». Однако победа горька, ибо «когда король возвратился к нам, бледный и обессиленный, врач осмотрел рану и нашел в ней обломок от железного наконечника копья». Но, несмотря на все примененные средства, рана так и не зажила.

Подробности этого ранения, которые все так же через отшельника поведал нам Вольфрам, довольно-таки странные и соотносятся одновременно с шаманским врачеванием и с весьма запутанными астрологическими понятиями: «В день, когда планета Сатурн достигла своей наивысшей точки, мы узнали об этом по состоянию раны и по снегу, который выпал в середине лета. Никогда еще внутренний холод так не терзал твоего дядю; понадобилось вонзить копье в рану, чтобы одна боль прогнала другую. Этим объясняется, почему копье было красным от крови. На самом деле, когда некоторые планеты, находящиеся гораздо выше остальных звезд, возобновляют свой ход, двигаясь по изменчивым орбитам, народ Грааля поднимает великий плач. Точно так же, когда меняется луна, рана начинает болеть мучительнее. С незапамятных времен король не может найти себе места, его пронизывает жестокий холод, тело становится холоднее снега. Тогда к ране прикладывали острие копья, которое, как известно, было смазано жгучим ядом, чтобы вытянуть холод из тела. Железо все покрывается стеклом, похожим на лед, которое можно сколоть только при помощи двух серебряных ножей[39]. Этой хитрости король научился благодаря волшебной надписи на своем мече. Кое-кто утверждает, что асбестовая древесина не загорается, однако если на нее уронить осколок этого стекла, то вспыхнет яркое пламя, в котором сгорит и сам асбест. Таковы невероятные свойства этого яда».

В других вариантах истории нет ничего подобного. Здесь же в рассказе Тревризента используются некото, темы германской мифологии, в частности тема вечной борьбы между огнем и льдом, которая постоянно упоминалась в скандинавских «Эддах» и повторилась в двусмысленных философских концепциях, породивших нацистскую идеологию. Но Вольфрам, вновь встречающийся таким образом с древними преданиями, прилагает все усилия, впрочем, довольно неловкие, чтобы вписать их в рамки оригинала: «Король не может ни ездить верхом, ни ходить, ни лежать, ни стоять; он полулежит на спине, будучи не в состоянии сесть, и прекрасно осознает свое жалкое положение. Между тем недалеко оттуда есть озеро, называемое Брумбан. Короля приносят туда, чтобы благоуханный ветер прогнал дурной запах раны. Такие дни он называет своими «днями охоты», однако дома, мучимый болью, он ест рыбы больше, чем может поймать там. Именно так пошла молва, что он был рыбаком».

Тем не менее, несмотря на увечье и нестерпимые мучения, Король-Рыбак, поскольку в основном его зовут именно так, всегда выступает как единовластный правитель «народа Грааля», несмотря на то что сила этого народа ослабла, так как бесплодие короля отразилось на всем королевстве. Все же народ Грааля нерушимо хранит верность королю, в котором признает не только повелителя и защитника, но и хранителя всех тех чудес и тайн, что заключены в Граале.

Итак, «служение Граалю является высокой наградой. Поэтому право охранять его имеют только рыцари безупречной нравственности. Когда звезды подходят к своей высшей точке, весь народ Грааля, как молодых, так и старых, охватывает глубокая тоска. Слишком давно на них тяжким бременем лежит гнев Божий! Когда же они вновь смогут возрадоваться?». Ответ прост: когда юноша королевской крови излечит короля! Ибо все события разворачиваются внутри одной семьи. Это не мешает служителям Грааля набирать новых сторонников по всему миру, потому что нужно следить за тем, чтобы род не прерывался. «В замке они принимают детей благородного происхождения и приятной внешности». Но как только они приняты и посвящены в члены братства, на них возлагается обязанность ездить по миру и искать того, кто будет достоин служить Граалю. Мужчинам Бог повелел уходить втайне, девушки же, наоборот, покидали общину Грааля так, чтобы их все видели и все знали».

И Тревризент очень по-христиански настаивает на том, что прозелитизм, который проявляют служители Грааля, должен быть отчасти тайным. «Девушки покидают Грааль так, чтобы об этом знали все, в то время как мужчины делают это втайне, для того чтобы их потомки в свою очередь стали служить Граалю; дети должны способствовать увеличению численности общины Грааля и служить Граалю согласно заповедям Божьим. Но если рыцарь решает служить Граалю, то он должен отказаться от любви к дамам. Только у короля есть право в совершенном целомудрии иметь супругу, как и рыцари, которых Бог посылает править странами, не имеющими повелителя». Потому что у них есть еще одно, необычайно важное задание: «Если где-то в мире королевство остается без правителя, а его народ, направляемый Богом, желает получить государя, избранного в общине Грааля, его желание исполняется. Но нужно, чтобы этот народ был ему безгранично предан, ибо на нем лежит благословение Божье».

Такие слова, с которыми отшельник Тревризент обратился к своему племяннику Парифалю, конечно, довольно опасны, но в них прослеживается идеология, приписываемая Вольфрамом фон Эшенбахом «братству Грааля». Это братство стремится к владычеству во всем мире, используя как грубую силу, так и более тонкие, но коварные методы, проникая в различные государства мира, ставя во главе доверенных людей, принадлежащих к роду хранителей «великих тайн Грааля». Можно сказать, что на горизонте уже вырисовывается братство Баварских иллюминатов, грозная «Святая Фема», таинственное Общество Врил конца XIX века, Общество Туле, полностью построенное на откровенном расизме, кроме того — второстепенные и временные секты, представляющие собой определенную значимость на протяжении веков в разных странах мира вплоть до наших дней. Нельзя сказать, что рассказ о приключениях «наивного» Парцифаля нейтрален, что это просто вымысел, пересказ народного предания. Наоборот, это произведение умного и образованного человека, знатока многих учений, называющихся неофициальными, чтобы не сказать эзотерическими. Это произведение, перегруженное событиями, изобилующее ненужными подробностями, порой непонятное, полное бесполезных разговоров, малоубедительных астрологических замечаний, очевидных алхимических намеков, комментариев, навеянных неоплатоническими идеями, и, наконец, довольно расплывчатыми и иногда плохо «переваренными» восточными традициями. И здесь-то и таится самое серьезное искажение сути священного Грааля.

Все вышеперечисленное открывает дорогу всевозможным домыслам, касающимся существования Синархии, якобы влиявшей на основные исторические события или же существования «Неизвестных владык», будто бы руководящих политической, общественной, социальной и религиозной жизнью человечества посредством приказов правителям, которые хоть и различались, но были связанны между собой загадочной «королевской кровью» — sangreal. Где здесь правда? Где вымысел? Однако, конечно же, не случайно на столике у изголовья зловещего рейхсфюрера СС Генриха Гиммлера лежал экземпляр переведенного на современный немецкий «Парцифаля» Вольфрама фон Эшенбаха.

В «Парцифале» Вольфрам кратко рассказал о предках Анфортаса — Короля-Рыбака и дал генеалогию, полностью отличающуюся от той, что можно найти в вариантах истории, основанных на сочинении Роберта де Борона. Уже нет речи о роде Иосифа Аримафейского, также не прослеживается связь с камнем Грааля и каким-либо сосудом с кровью Иисуса. К моменту завершения «Парцифаля» Вольфрам написал сто семьдесят строф лирико-эпической поэмы под названием «Титурель», в которой постарался установить различные колена рода Грааля. Эта поэма по сравнению с «Парцифалем» более эзотерически насыщенная и трудно понимаемая осталась незавершенной.

Титурель — это имя первого короля Грааля. Вольфрам признается, что его цель — это показать, что существует «раса Грааля». Поэтому он рассказывает о любви Сигуны, двоюродной сестры Парцифаля, и некоего Шионатуландера, чье тело она держит на коленях, когда Парцифаль встречает ее после того, как первый раз побывал в Монсальваже. Эти два героя представлены как идеальные представители «расы Грааля», лучшего семени, которое Бог сам посеял среди рыцарства. Похоже, что избранная раса полностью лишена религиозных или мистических интересов. Нет ни малейшего намека на какое-либо спасение в загробном мире. В их сознании отсутствует понятие греха. И действительно, от этих избранных Бог требует только торжества силы и храбрости в битве и торжества красоты в любви при полной моральной безучастности.

Вольфрам очень красноречив: «Вся община Грааля состоит из Избранных, которым в этом и в том мире судьба всегда благоприятствует, которые всегда среди тех, чья слава не преходяща. Куда бы не попало семя из страны Грааля, ему надлежит принести плоды, а для тех, кто его подберет, стать бичом бесчестья»[40].

Что касается любви, то она обожествляется: она принимает облик богини Минны, воспетой лирическими поэтами той поры. И Вольфрам, как примерный ученик миннезингеров, неутомимо сочиняет гимны, прославляя состязания и любовь, похоже, две единственные вещи, которые в конечном итоге интересуют хранителей Грааля. Впрочем, как рассказывает Вольфрам в «Парцифале», Анфортас до того, как был ранен, вел себя в том же духе. Из всего этого делается вывод, что воспитание человека может проходить только через обучение любви, такое обучение готовит его к трудным битвам воинской жизни. Любовь и война — это две основные стороны жизни.

В этой поэме мало что осталось от исходного кельтского рассказа о поисках Грааля. В ней еще меньше христианских мотивов. Зато там можно найти зачатки расизма в его самой тонкой и скрытой, потому что откровенно соблазнительной форме. Отметим опасность подобного сочинения, закрепляющего искажения первоначальной темы. Также отметим и то, что следует остерегаться всяческих неправильных толкований текстов, таких как «Титурель» или «Парицифаль». Как сказал баварский поэт, рассказывая совсем о других вещах, черное там охотно граничит с белым.

Эта мысль вкратце излагает идеологию, лежащую в основе различных сочинений Вольфрама фон Эшенбаха. Эмблема этой двойственности — персонаж Фейрефиз, сын Гамурета и, следовательно, сводный брат Парцифаля. Из-за смешанного происхождения у него кожа, которая сначала была белой, впоследствии потемнела. Сам ли Вольфрам придумал этот эпизод или он уже существовал в каких-то народных преданиях? Нам никогда этого не узнать. Но он прекрасно отражает манихейство немецкого варианта истории о поисках Грааля, а также эзотерическое послание, содержащееся в текстах: Грааль, каким бы он ни был, можно найти, только объединив две традиции, которые разделились и стали враждовать — традиции Востока и Запада.

У Вольфрама фон Эшенбаха были подражатели. Один из них, некий Альбрехт, которого отождествляют с Альбрехтом де Шарфенбергом, автором созданной около 1200 года переработки «Мерлина» Роберта де Борона, написал во второй половине XIII века огромную поэму объемом в более чем шесть тысяч строф — «Новый Титурель». Это очень вольный пересказ «Парцифаля». Автор с необычайно большим количеством подробностей описывает храм Грааля — уже не простую крепость, а святилище, чрезвычайно сложное и богато украшенное, где проходят церемонии, совершенно не похожие на католические богослужения, еще прослеживающие в других версиях истории, даже в «Парцифале». И если у Кретьена де Труа, как и у других галльских авторов, замок Грааля находился уже в Потустороннем Мире, то здесь мы действительно оказываемся в мире особенном, укрытом от грязи всего мирского, и где хранятся и тщательно оберегаются тайны золотого века, исчезнувшего вследствие вырождения человеческого рода.

Только хранители Грааля, строжайшим образом «отобранные», сберегли первоначальную чистоту. Среди них тамплиеров больше, чем когда-либо, и они убеждены в святости своей миссии и в превосходстве той расы, к которой они, как предполагается, принадлежат. Говоря о первоначальном этапе поисков Грааля, автор в деталях рассказывает самые разнообразные приключения персонажей «Парцифаля» — Гамурета и Лоэнгрина, которых, похоже, выдвигает на первое место. Но, несколько пренебрегая происхождением героя, автор гораздо дольше задерживается на том, что происходит во времена, последовавшие за правлением Парцифаля. И поскольку грех все сильнее распространяется по земле, Бог переносит Грааль и с ним весь замок Монсальваж в Индию, недалеко от того места, где лежит земной Рай.

Выбор Индии в качестве убежища для замка, где находится святилище Грааля, продиктован некими, далеко не всегда безобидными причинами. Во-первых, в то время существовало определенное влечение к Востоку — одно из следствий Крестовых походов. Во-вторых, многие думали, что «столь священный» предмет, как Грааль, должен быть спрятан в далекой стране, о которой современники ничего не знают, но воображают ее, как счастливейший край. И наконец, люди, жившие на рубеже XII–XIII веков, верили, что на земле все еще сохранилась древняя раса, оставшаяся чистой — от самых истоков духовности она хранит тысячелетнюю традицию и знание, которое Запад потерял вот уже много поколений назад.

Это, по-видимому, широко распространенное убеждение с годами будет крепнуть и достигнет своего апогея к 1800-м годам, когда к нему вновь обратятся писатели-романтики и особенно так называемые оккультисты той поры. Поэтому Фабр д'Оливе будет заявлять, что индийские брахманы — это далекие потомки кельтских друидов, изгнанные с Запада и укрывшиеся в долине Ганга.

Очевидно, что Фабр д'Оливе опирался на ту несколько маргинальную литературу Средневековья, самыми яркими примерами которой являются «Парцифаль» и «Новый Титурель». И в начале XX века странный Эдуард Шуре не преминет выставить на потребу публике свои все более расистские ошеломляющие «разоблачения» в книге под названием «Великие Посвященные», являющей собой верх глупости и исторической лжи.

Как сказано, едва Монсальваж был таинственным образом перенесен в Индию, там появился пресвитер Иоанн, племянник Парцифаля, которому в первую очередь доверяется хранить Грааль. Затем его сменяет сам Парцифаль, похоже, совсем не постаревший (что нормально, поскольку Грааль своим сиянием дарует тем, кто на него смотрит, вечную молодость). После бесчисленных приключений, невероятность которых соперничает с мистикой и с чрезмерным использованием сверхъестественного, он становится во главе королевства.

Грааль все больше и больше приобретает литургическое значение, но, конечно, не в том смысле, в каком понимали его цистерцианцы. В действительности у него уже нет ничего общего с предметом католического культа. Это чудесный талисман и чуть ли не материальная форма, которую принимает Бог, чтобы оказаться среди людей. В этом случае охраняющие божественный предмет рыцари являются больше, чем когда-либо, «братьями», создавшими сплоченную, нерушимую общину — хранительницу послания, единственного и уникального, орден посвященных, цель которого — в будущем господствовать над миром относительности и навсегда искоренить в нем грех.

Но что такое грех для этих странных хранителей Грааля? Похоже, что главным образом это несоблюдение устава ордена. Итак, мы видим, куда может завести подобные представления. Ничего общего с поисками цистерцианцев, над которыми тем не менее довлела догма о пресуществлении и суровая мораль, проповедовавшая если не невинность, то хотя бы целомудрие. В цистерцианских вариантах истории хранители Грааля, прежде всего священники, но главным образом — монахи молитвенного ордена. Между тем в германских версиях эти же хранители Грааля в первую очередь — воины, а уже потом священники, и никогда — молящиеся монахи. В основном их обучали для того, чтобы вести настоящую «священную войну». Искажение изначальной темы проявляется здесь в полной мере и полностью меняет первоначальную цель поиска.

Конечно, речь идет о художественном вымысле, но тогда встает вопрос, придумали ли Вольфрам фон Эшенбах и его подражатели эту несколько туманную философию или же они всего лишь символически описывали существовавшие в XIII веке вполне реальные братства, действовавшие незаметно и утверждавшие, что хранят какие-то секреты, которые позволят господствовать над миром. Ответить на этот вопрос трудно; тем не менее нельзя отрицать, что тема Грааля помогла эффектному появлению на сцене средневековой Европы определенных идей и людей, и после этого она продолжала существовать еще долгое время, порождая множество толкований, споров и в особенности искажений.

Король жил в Туле дальней,
И кубок золотой
Хранил он, дар прощальный
Возлюбленной одной.
Когда он пил из кубка,
Оглядывая зал.
Он вспоминал голубку
И слезы утирал.
И в смертный час тяжелый
Он роздал княжеств тьму
И все, вплоть до престола,
А кубок — никому.
Со свитой в полном сборе
Он у прибрежных скал
В своем дворце у моря
Прощальный пир давал.
И кубок свой червонный,
Осушенный до дна.
Он бросил вниз, с балкона,
Где выла глубина.
В тот миг, когда пучиной
Был кубок поглощен,
Пришла ему кончина,
И больше не пил он.
Пер. Б. Пастернака

Такова знаменитая баллада о короле Туле, сочиненная Гете и включенная им в «Фауста»; Жерар де Нерваль перевел балладу на французский язык, а Гектор Берлиоз сочинил к ней прекрасную музыку. Кажется, что Гете, одновременно являющийся членом масонской ложи и таинственного Ангельского Общества, и его переводчик Нерваль, входящий в тайное братство (так и не удалось установить, в какое именно), осознавали всю важность этой баллады — на первый взгляд совершенно невинной. Но ее возникновение, вне всяких сомнений, связано с традицией, передававшейся в народе из поколения в поколение, из уст в уста.

Обычно баллада о короле Туле, особенно в музыкальном переложении, считается трогательной песнью о любви. Конечно, это так, но при прочтении на уровне интерпретации выясняется, что речь идет совсем о других сюжетах. На самом деле это «еда Грааля», на что довольно отчетливо указывает золотой кубок и присутствие баронов вокруг короля. Но тот факт, что кубок выбрасывается в море, означает, что король в конце своего царствования решает скрыть правду о священном предмете, который хранит и который был ему передан исчезнувшей «возлюбленной», при этом последняя является в образе наставницы, «несущей Грааль». Его поступок сильно напоминает поступок Артура, выбросившего свой Эскалибур, эмблему верховной власти, в озеро, где его забрала «Озерная Дама», чтобы он не попал в руки недостойных людей. Отныне Грааль будет скрыт в «пучине», и только те, кто в конце долгого пути поисков, усеянного опасными испытаниями, окажутся способными найти его, смогут использовать необыкновенную силу, которой он наделен.

Следовательно, Грааль, представленный здесь в виде золотого кубка, спрятан. Но какую роль в этой истории играет загадочный край Туле? Миф об Ultima Thule, острове, где лед и пламя ведут вечный бой, ведет свое начало от рассказа греческого путешественника III века до нашей эры по имени Пифей, который добросовестно исследовал всю северную Атлантику. Сочинения Пифея утрачены, но некоторые из его замечаний постоянно цитировались ан тичными греческими и латинскими авторами либо для того, чтобы придать им большую достоверность, либо чтобы дискредитировать их как ложные измышления.

Точно так же обстоит дело и с Полибием, осмотрительным греческим историком, который утверждает: «Говоря о Туле и близлежащих странах, Пифей обманул всех… утверждая, что в этих краях нет ни земли, ни моря, ни воздуха, а есть смешение всех стихий, довольно похожее на морское легкое (медузу)» (Полибий, XXXIV, 5). В каком-то отношении Туле и его земли, расположенные возле полюса, якобы составляли, как утверждал Пифей, своего рода первичный хаос, первобытную бездну. Значит, мы сталкиваемся с чистой космологией, по крайней мере, в весьма древней мифологии.

Конечно, есть соблазн отождествить Туле с Исландией, землей льда и пламени, где вулканические процессы без конца сталкиваются с полярным холодом: но легенда идет гораздо дальше географии и геологии. Миф о Туле оказывается неизбежно связан с другим, широко распространенным во времена античности мифе о гиперборейцах — народе, жившем предположительно в районе Северного полюса. Часть этого народа рассеялась по всей Европе, неся с собой мудрость и метафизические знания, неизвестную жителям побережья Средиземного моря. Так считалось, что греческий Аполлон, бог света (но не Солнце) был родом из Гипербореи, откуда он пришел в Грецию сразиться в Дельфах со змеем Питоном, уничтожив, таким образом, древний женский теллурический культ и установив религию бога-мужчины, носителя света. В историческом плане в этой легенде можно увидеть вторжение дорийцев, пришедших с севера, и их победу над ахейцами, первыми, кто занял эллинский полуостров.

Плиний Старший в «Естественной истории» (IV, 26) подробнее всех рассказывает нам об этих гиперборейцах: «По ту сторону Аквилона живет, если верить рассказам, счастливый народ, который называют гиперборейским, люди там доживают до глубокой старости; про него рассказывают невероятные чудеса. Там, говорят, находятся оси мира и крайние точки звездных путей». Это замечание сходно с тем, что рассказывал Пифей о «морском легком», где перемешивались три стихии — Земля, Воздух и Вода (огонь был не стихией, а преобразующей энергией) в своеобразном первобытном хаосе.

Но Плиний продолжает следующим образом: «Один раз в году, в день летнего солнцестояния, солнце у них восходит и один раз, в день зимнего солнцестояния, садится. Эта прекрасно расположенная страна с благоприятным климатом, не подверженная вредным ветрам». Этот текст как раз и лежит в основе укоренившейся легенды, согласно которой за полярным кругом вплоть до наших дней продолжает существовать особое место, нечто вроде затерянного во льдах оазиса с идеальным климатом, жители которого якобы сохранили первоначальное учение, а именно — тайну бессмертия. «Они живут в рощах и лесах, почитают богов порознь и сообща, им не знакомы раздоры и любые недуги. Умирают они только тогда, когда устают жить: после пира и устроенных в последние часы старости увеселений, они прыгают с какой-нибудь скалы в море; для них это самое лучшее место погребения».

Можно только сопоставить рассказ Плиния с ирландскими мифологическими эпопеями, повествующими о древних богах, Туата де Даннан, которые «жили на островах на севере земли, изучая магию, друидизм, колдовство и мудрость»[41], или же о таинственном острове Эмайн Аблах, своего рода аналоге острова Авалон, где «не знают ни горя, ни печали, ни огорчения, ни скорби, ни смерти, ни болезни, ни слабости»[42]. В любом случае речь идет об особом мире, находящемся вне времени и пространства; вспомним многие считали, что замок Грааля находится в каком-то уединенном и охраняемом месте, но он незрим и досягаем только для тех, кто достоин в него войти.

Плиний Старший идет еще дальше и приводит то, что считает историческим доказательством: «Нельзя усомниться в существовании этого народа, ибо многие писатели рассказывают, что ранее имел место обычай посылать первые плоды [этих краев] на остров Делос Аполлону, которого они особенно почитали. Приношения доставляли девственницы, в течение нескольких лет уважительно и гостеприимно принимаемые соседними народами. Но после того как над посланницами было совершено насилие, гиперборейцы решили оставлять приношения на границе соседних народов». Так закрепляется легенда, согласно которой Аполлон был гиперборейским богом света, приехавшим в Грецию, в Дельфы или на остров Делос. Но указанные Плинием подробности затрагивают и другие предания.

И действительно, примерно в 1200 году анонимный французский автор посчитал необходимым написать для всего множества легенд о Парцифале «Разъяснение», то есть нечто вроде предисловия, в котором попыталось рассказать об истоках поисков Грааля. Сомневаться не приходится, точкой отправления стали кельтские источники, однако не задействованные в оригинале. Автор ведет рассказ от имени некоего Блихиса Бледерика, исторического персонажа середины XII века, называемого «тот самый знаменитый сказитель Бледерик», о котором рассказывает летописец Гиральд Камбрийский. Считается, что Бледерик, принятый при дворе Алиеноры Аквитанской в Пуатье, был одним из тех, кто приложил немало стараний, чтобы познакомить авторов, пишущих на французском (или англо-нормандском, или провансальском) с легендами о рыцарях Круглого стола. Он даже появляется в качестве второстепенного персонажа в романе «Тристан» Томаса Английского, что, по-видимому, указывает на то, что легенду о Тристане рассказал Томасу именно он.

Между тем в тексте этого «Разъяснения» рассказывается, что раньше в царстве Грааля, расположенном на острове Британия, повсюду жили феи, встречавшие путешественников в загадочных местах, в основном в холмах, и приводили их к Заколдованному Замку, то есть к замку Грааля. Эти феи, вечно юные и прекрасные, прислуживали путешественникам: они подавали им белоснежные одежды, обильную еду и изысканные напитки в золотых кубках.

Но однажды король по имени Амангон изнасиловал одну из фей и отобрал у нее золотой кубок, из которого она поила путешественников, и с этого злополучного образца вассалы короля вскоре изготовили копию. И тогда на королевство обрушилась кара: земли стали бесплодными, деревья высохли, источники иссякли. Сами феи исчезли, а дорога, ведущая к жилищу Короля-Рыбака, правителя этой некогда удивительной страны, была навсегда потеряна.

Так исчез Грааль, волшебный замок и Король-Рыбак. Тем не менее рассказчик уточняет, что двор Грааля можно найти. Искать его нужно будет в лесах, на равнинах и даже на дне озер, пока Бог не позволит избранному туда добраться. Тогда королевство вновь станет изобильным и процветающим. Это слово в слово перекликается с мифом о королевстве Туле, стране, скрывающейся среди льдов, дорогу к которой будут стремиться отыскать немало тех, кто жаждет обрести Грааль. На основе именно этой утопии, в реальность которой верило немало людей, в XX веке в Германии было создано Общество Туле, чья цель заключалась не только в истреблении так называемых низших или вырождающихся народов, а также новом открытии некогда утраченных тайн, которые дали бы возможность господствовать над миром и установить в нем главенство «высшей расы», «нордических людей», единственных, кто способен возродить человечество. И нам хорошо известно, что эта идеология привела прямо к нацизму в его самой извращенной форме.

Мы не уверены, что вся пятая книга написана самим Рабле, если не считать части «Остров звонкий», но в конечном итоге это не так уж важно: текст, несомненно, является продолжением и логическим завершением длинной истории странствий, которые приводят Пантагрюэля, Панурга и брата Жана Зубодробителя к оракулу «Божественной Бутылки». Мотивы этого странствия, разумеется, малозначительны, но Рабле по-прежнему прибегает к юмору и гротеску, чтобы лучше скрыть свои философские размышления: на самом деле вопрос стоит о том, нужно или нет Панургу жениться. Так начинается странное плавание на необычные острова, населенные не менее необычными персонажами, что дает Рабле возможность посчитаться со всеми официальными лицами того времени и изобличить особенно бросающиеся в глаза злоупотребления европейского общества, неумолимым свидетелем которых он являлся.

В этом бурном, но всегда необычайно связном повествовании Рабле умело варьирует правду и ложь, использует порой очень сомнительные шутки, заимствует фантастические — и весьма гротескные — подробности из средневековой литературы, руководствуется, в частности, одним эзотерическим текстом 1499 года, написанным итальянцем Франческо Колонна, «Сон Полифила», и одновременно обращается к темам, позаимствованным у различных эпических авторов Античности и Средневековья. И действительно, там можно найти и упоминания о походе Ясона и аргонавтов за золотым руном, и «Правдивую историю» Луциана Самосатского, а также народные сказки кельтского происхождения и романы о рыцарях Круглого стола, которые он прекрасно знал благодаря пересказам, сделанным в XV веке. Но внимание! В предисловии к «Гаргантюа» он предупреждает читателей: «А посему раскройте мою книгу и вдумайтесь хорошенько, о чем в ней говорится. Тогда вы уразумеете, что снадобье, в ней заключенное, совсем не похоже на то, какое сулил ларец; я хочу сказать, что предметы, о которых она толкует, вовсе не так нелепы, как можно было подумать, прочитав заглавие».

На самом деле план приключений, описанных в четвертой и пятой книгах полностью соответствует плану различных вариантов истории о поисках Грааля. Мореплаватели совершают необходимое путешествие в королевство Квинтэссенции, где, прикрываясь насмешками над пустыми рассуждениями средневековой философии, Рабле доказывает необходимость обрести глубокие знания, другими словами — посвящение, прежде чем совершить последний шаг на пути к Граалю. За этим следует прибытие в страну «фонарийцев», где правит Королева-Фонарь, она приглашает путешественников на роскошный ужин и просит их выбрать Даму-Фонарь, которая проводит их на таинственный остров, на котором укрывается оракул. Намек прозрачен, это самое меньшее, что можно сказать: не будучи «просветленным», нельзя проникнуть в тайны мироздания. И Дама-Фонарь, которая будет их сопровождать, очень походит на посланницу Грааля, особенно на Кундри, волшебницу Вольфрама фон Эшенбаха, которая, удостоверившись в том, что Парцифаль является «просветленным», предлагает провести его в замок Монсальваж.

И вот компания Пантагрюэля и Панурга пускается в путь к «желанному острову, где живет оракул Бутылки». Дама-Фонарь проводит своих спутников через удивительный виноградник. «Светозарный наш Фонарь велела каждому из нас съесть по три виноградинки, наложить листвы в башмаки и взять в левую руку по зеленой ветке». Затем она проводит их под сводом, похожим на триумфальную арку, на котором написаны следующие слова: «Вступающим под эти арки — Фонарь небесполезен яркий». Но на этом все не заканчивается. Проводница просит их прикрыть голову плющом. Как только это исполнено, Дама-Фонарь подводит их к входу в подземелье, и они спускаются по лестнице, которая кажется им бесконечной, что к тому же приводит Панурга в панический ужас, тем не менее забавный, потому что он очень человечен, что типично для повествования Рабле.

В этот момент на очень короткое время появляется Король-Рыбак, в карикатурном образе «большой Фляги», то есть «большого Флакона», выступающего в роли «губернатора Божественной Бутылки, в сопровождении храмовой стражи, сплошь состоявшей из французских пузырьков. Удостоверившись, что в руках у нас, как уже было сказано, тирсы и что мы увенчаны плющом, а также узнав наш достоименитый Фонарь, он беспрепятственно нас пропустил и велел провести к принцессе Бакбук — придворной даме Бутылки и верховной жрице при всех ее священнодействиях».

Их провожатая ведет их к двери, чьи «тяжелые створки были, должно полагать, из коринфской бронзы с миниатюрными лепными украшениями, весьма искусно, как того требовала скульптура, покрытыми эмалью, причем обе створки были настолько плотно пригнаны и прилажены одна к другой, что не требовалось ни засова, ни замка, ни какого-либо другого запора. <…> Тут доблестный наш Фонарь принесла нам свои извинения и сопровождать нас далее отказалась; теперь нам-де надлежит руководствоваться наставлениями верховной жрицы Бакбук, ибо Фонарю вход в храм воспрещен по причинам, о которых простым смертным лучше не знать». Затем Дама-Фонарь проводит нечто вроде магического ритуала, и двери распахиваются, давая возможность Пантагрюэлю и его спутникам проникнуть внутрь святая святых.

«Чужестранцы», как их называет Рабле, оказываются в центре храма с необычайным убранством, описание которого позаимствовано из «Сна Полифила». К тому же храм, несмотря на то что находился под землей, освещен удивительным светом, источник которого невозможно определить, что, конечно же, напоминает о ярком свечении, исходящем, по словам Кретьена де Труа, от Грааля. «Меж тем как мы восторгались волшебным храмом и достопамятною лампою, перед нами, окруженная своею свитою, предстала почтенная жрица Бакбук». Эта странная жрица подводит их к чудесному фонтану и приглашает выпить из него воды. Они повинуются, но находят напиток довольно безвкусным. Тогда Бакбук приказывает устроить им роскошный пир, и когда они вновь пьют воду из фонтана, она кажется им лучшим из вин, которое они когда-либо пробовали. Несомненно, это аналог пира Грааля, такой, каким он описан во многих вариантах истории о поисках Грааля, а также намек на «пир бессмертия», столь часто встречающийся в древних кельтских эпопеях.

Наконец, Бакбук уводит одного Панурга к Оракулу, расположенному в часовне, которая стоит совершенно отдельно от самого храма. Это была «круглая часовня, сложенная из камней из Каппадокии, благодаря совершенной прозрачности коих солнечный свет, пробиваясь сквозь пролом в скале, прикрывавшей главный храм, совершенно свободно, целыми потоками вливался в эту часовню, лишенную окон и каких бы то ни было других отверстий, так что казалось, будто он возникал там же, внутри, а не притекал извне». Здесь соблюдается традиция: подобный сверхъестественный свет, способный затмить собой солнце и звезды, исходит из самого Грааля.

В этой часовне находится другой фонтан. Бакбук велит Панургу плясать, затем просит его сесть и спеть песню, чтобы призвать Божественную Бутылку, песню, которая заканчивается следующими словами: «О Бутылка, — Чтимый всюду — Кладезь знанья! Чутко, пылко — Ждать я буду — Прорицанья». Затем, «когда песня была спета, Бакбук что-то бросила в фонтан, и вода внезапно забурлила. <…> И тогда послышалось слово: Тринк». Конечно, Панург разочарован сказанным Оракулом, но Бакбук обещает истолковать ему глубокий смысл слова, вышедшего из Божественной Бутылки. Однако это ни к чему не приводит, ибо слова Бакбук бессмысленны: она произносит похвальное слово вину и рассуждает о знаменитой пословице in vino Veritas, «истина — в вине».

Рабле прослыл распутным монахом-пьяницей, но на самом деле это совершенно не соответствует действительности. И Рабле — или его последователь — совсем о другом хотел рассказать Панургу, чье имя, вспомним, означает «способный на все», то есть на самом деле «ни на что не способный». Это образ человечества, столкнувшегося со страданием, с сомнением и смертью. Вероятно, «жрица» Бакбук желала показать Панургу — и через него всем людям, — что он сам должен истолковать ответ оракула. Но тем не менее этот ответ весьма и весьма двусмысленный, и из него довольно трудно извлечь хоть какую-нибудь пользу.

Рационалистическое толкование отличается деткой простотой: «тринк» или в переводе «пей» значит черпай знания из источника науки и искусства до полного опьянения. Таким образом, мы приходим к знаменитому произведению Бодлера «Напейтесь». В обстановке начала XVI века, когда многочисленные интеллектуалы жаждали знаний, подобное толкование кажется логичным, но при близком рассмотрении оно довольно примитивно. Конечно, существует, официальное христианское толкование: вино, освященное священником, есть кровь Христа, а как следствие, Бога, поэтому вкусите божественной крови и не думайте ни о чем другом. В древнееврейской традиции, которую продолжили христиане, считается, что в крови содержится душа. Выходит, в причастии под обоими видами в виде вина мы вкушаем душу Бога. Однако раньше в Римско-католической церкви довольно долгое время причащаться вином могли только священники, которые служили обедню, а верующим в виде хлеба давалось только «тело Христово». В этом было что-то оскорбительное, если только речь не шла о том, чтобы показать, что только посвященные, то есть священники, рукоположенные епископом, привилегированным наследником апостольской традиции, а значит, и инициации имели на это право в отличие от простых смертных. А раз уж известно, что Рабле в своем произведении нападает на официальную Церковь, считая ее вырождающейся и окостеневшей, подобное христианское объяснение принять уже невозможно.

Нынешняя Церковь поощряет причастие под обоими видами, при этом причащаются кровью, уже не макая хлеб в вино[43], а отпивая непосредственно из чаши.

Послание Священной Бутылки также может быть связано если не непосредственно с посвящением, то с психологией. Речь идет о том, чтобы отрешиться от внешнего мира, достичь высшего уровня сознания, чтобы получить информацию, которую невозможно распознать в нормальном состоянии; кроме того, известно, что некоторые люди благодаря опьянению приобретают способность как медиумы общаться с тем, что другие не могут увидеть или постичь. Во многих языках слово «опьянение» происходит от того же корня, что и «середина», и это совершенно определенно указывает на то, что пьяный человек оказывается посередине между двумя мирами, между действительностью видимой и подлинной, которую Платон называл «миром чистых идей». Но действительно ли Божественная Бутылка восхваляет опьянение спиртным? Нельзя сказать наверняка, правильнее было бы понимать это как использование неких веществ, считаемых галлюциногенами и приводящих к экстазу. В этом случае ответ Оракула носит как бы шаманский характер. Похоже, что Рабле говорит именно об этом, ибо некоторое время спустя Панурга и его спутников охватывает приступ поэтического вдохновения, и они несут полную чушь, словно находясь под влиянием сверхъестественных сил.

Однако существует и последнее толкование, и оно гораздо более хитроумное. Вино равноценно крови, по крайней мере, с христианской точки зрения пресуществления (в виде вина предстает истинная кровь Христова). Но разве кровь, как безусловный проводник души, не понимается в переносном смысле, означая sangreal, другими словами, королевский род? Мы касаемся одного из возможных значений Грааля. К тому же кто хранит тайны Божественный Бутылки? Женщина, великая жрица Бакбук. Разве она не является так сказать эквивалентом «хранительницы Грааля», той, кто дает возможность всем желающим видеть и созерцать необычайный свет, что исходит от священного предмета? Ведь свет Грааля не обязательно материален.

Но самое важное в последнем эпизоде пятой книги, вероятно, это речь, с которой Бакбук обращается к Панургу и его спутникам, когда они собираются взойти на корабль, чтобы вернуться в свою страну. В ней обнаруживаются некоторые моменты, свидетельствующие об откровении, если только здраво их оценивать. «Здесь, под землей, в областях околоцентральных, мы полагаем высшее благо не в том, чтобы брать и принимать, а в том, чтобы оделять и давать, и мы почитаем себя блаженными не тогда, когда мы много берем и принимаем от других, как, по всей вероятности, предписывают ваши секты, а тогда, когда мы многим оделяем других и много им даем». Сказано предельно ясно: именно из этих «околоцентральных» областей происходят богатства мира, расположенного на поверхности земли.

Но жрица Бакбук продолжает откровенничать: «Когда же вы возвратитесь к себе, то засвидетельствуйте, что под землею таятся сокровища несметные и дива дивные. <…> Во что превратилось у вас искусство вызывать молнию и низводить с неба огонь, некогда изобретенное мудрым Прометеем? Вы его, уж верно, утратили; на вашем полушарии оно исчезло, меж тем как здесь, под землей, оно по-прежнему применяется. Напрасно вы изумляетесь при виде того, как молния и эфирный огонь сжигают и испепеляют ваши города, — вам невдомек, от кого, через кого и откуда исходит это потрясение, на ваш взгляд ужасное, нам же, однако, привычное и даже полезное. <…> Все, что является вашему взору на небе и что вы называете феноменами, все, что вам напоказ выставляет земная поверхность, все, что таят в себе моря и реки, несравнимо с тем, что содержат в себе недра земли» (пятая книга, XLVIII).

Где находится храм Божественной Бутылки? Рабле не говорит об этом, так же как и другие авторы историй о «поисках Грааля» не указывают точного местоположения «Заколдованного Замка», а те, кто рассказывал о таинственном Туле под поверхностью земли, не раскрывали тайну, где именно он лежит «за полярным кругом». Но факт, что замок Грааля остается невидимым для тех, кто не посвящен в тайны, подкрепляется тем, что Туле часто помещали под землю, а это не может не напоминать о старинных ирландских преданиях, согласно которым в темном мире мегалитических курганов (сидхе) живут древние боги, невидимые и бессмертные хранители сказочных богатств. Конечно, мегалитические курганы — это не подземелье, поскольку они построены из разных составных частей на поверхности земли, но тем не менее это темный мир, который, как можно полагать, существует и в земле[44]. В конечном итоге знаменитые Туата де Даннан из ирландского предания, даже запертые внутри курганов, могут выходить оттуда и находиться среди людей, потому что наделены даром быть невидимыми[45]. А в определенное время и при определенных обстоятельствах люди тоже могут проникать в волшебный мир.

Речь идет о подземном мире, однако освещенном странным светом, весьма напоминающим тот, что исходит от Грааля. В действительности это «черное солнце меланхолии», как скажет де Нерваль, или же, по словам Ламартина, солнце, что «не светит миру живых». Он носит совершенно иной характер. Греческий собиратель документов Диодор Сицилийский, помещающий страну Гиперборею на остров Британию, свидетельствует, что в этих особых краях земля приносила урожай два раза в год, и утверждает, будто именно там родилась Лето-Латона, мать Артемиды-Дианы и Аполлона, что объясняет, почему гиперборейцы особенно почитают Аполлона, который к тому же «спускается на этот остров каждые девятнадцать лет», период, соответствующий солнечно-лунному циклу.

Нужно сказать, что все авторы времен Античности окружали гиперборейцев священным ореолом. Апулей, писатель времен Поздней Римской империи, посвященный в тайны культа Изиды, говорит о «гиперборейских грифонах, порожденных другим миром» (Золотой осел, XI, 24). Философ и историограф Атеней пересказывает легенду, согласно которой журавль становится человеком, как только прилетает в эту чудесную страну. Но больше всех о своеобразии «Другого Мира» говорит Диодор Сицилийский: «Большинство жителей умеют играть на кифаре и беспрестанно возносят хвалы Богу в храме, распевая гимны и аккомпанируя себе на инструментах». Разве это не похоже на тот храм, где Бакбук проводила Панурга к Божественной Бутылке? Ибо хотя Рабле не говорит об Аполлоне, он долго рассказывает о сверхъестественном свете, который разливается по подземным владениям, где священнодействует великая жрица Бакбук. Действительно, Рабле, как и Франческо Колонна, был членом тайного общества того времени — Агла, связь которого с братством Розы и Креста более чем очевидна. Рабле не просто шутник: он прекрасно знает, о чем говорит, а когда говорит, то точно знает, какие границы нельзя переходить, не выдав некие тайны.

И как в мире ирландского сидхе, владениях древних кельтских богов, в чудесной стране Гиперборее не существует времени. Римский историограф испанского происхождения Помпоний Мела, сообщив, что в этой стране день и ночь длятся шесть месяцев, добавляет: «В этих священных краях, их стране светит солнце, а земля весьма плодородна. Набожные блюстители справедливости, они живут долее и счастливей всех иных людей в мире. Не зная ни войн, ни раздоров, они живут в веселости и спокойствии. Они приносят жертвы своим борам, особенно Аполлону. Жилище их суть леса и священные рощи» (Помпоний Мела, III, 5). Но где находится эта страна: над или под землей? Рабле торжественно заявляет, что под землей. Именно там лежит то, что скрыто. И как никогда важно вспомнить знаменитую поговорку алхимиков: «Visita Interior Rectificando Invenies Occultum Lapidem», то есть «Проникнув вглубь земли и очистив ее, ты найдешь скрытый камень».

По всей видимости, Рабле вновь обратился к теме Грааля и переделал ее на свой, разумеется, небезобидный манер. Будучи очень образованным человеком и тонким знатоком народных преданий различных областей Франции, немного тоскующим по старинным рыцарским романа Средневековья, пусть даже слабым и блеклым, он возродил древние мифы, которые в начале XIV века считались устаревшими и отжившими свое, придав им новый импульс. Его современники почти не поняли то послание, которое он передал под видом шутки, но его влияние его творчества оказалось чрезвычайно эффективным несколько веков спустя, когда, наконец, стало понятно, что все его произведение было зашифровано и что оно принадлежит некоей группе посвященных, которые отвергали и опровергали господствующие официальные учения, распространяемые влиятельными лицами — как королевскими придворными, так и клириками, — и поддерживали духовное и интеллектуальное сообщество, не прекращавшее свою тайную деятельность на протяжении всего Средневековья и в начале периода, неверно называемого эпохой Ренессанса.

В произведении Рабле и особенно в странной пятой книге стоит обратить внимание на две основных вещи. Первая — это роль, возложенная на великую жрицу Бакбук, хранительницу великих тайн Божественной Бутылки Это персонаж, в котором в большинстве случаев желали видеть карикатуру на женское начало. Быть может, Рабле, как принято говорить, — это «большой взрыв смеха», но этот взрыв поднимает на воздух окостеневшее общество, которое ищет само себя и, ходя по кругу, увязает в хитросплетениях учености, к которой, Рабле, впрочем, относится с воодушевлением. Но что это за ученость? «Знание, если не иметь совести, способно лишь погубить душу», — говорил тот же Рабле. Очевидно, что жрица Бакбук — не кто иная, как «несущая Грааль», та, что дает свет всем тем, кто не ослеплен его сиянием.

Но где находится Бакбук? Где то место, в котором она совершает богослужение? Под землей, то есть в тайной стране, скрытой от людских глаз, вдали от бесплодной мирской суеты. Это «замок Грааля», невидимый для людей. И некоторые из них обязательно отыщут к нему дорогу. И будет там несметное число преемников Рабле.

Во второй половине XIX века после потрясений, вызванных романтизмом, европейская литература принимается за исследование областей, считаемых «маргинальными» и на деле являющимися всего лишь воскрешением древних мифов, которые так проявились благодаря средневековому воображению. Безусловно, существовала некая тайная система идей, которая, пережив универсалистский и картезианский рационализм XVII века и агностическую дерзость века Просвещения, проявлялась открыто, но не в философских спорах, а в художественном вымысле, предназначенном для широкой публики, а уже не для интеллектуальной элиты, абстрагировавшейся от всего остального.

Нужно сказать, что XIX век — это, несомненно, время торжества тайных обществ, как тех, что существовали с незапамятных времен, так и тех, что появлялись почти стихийно по воле обстоятельств. При этом франкмасонство (с теми, кто к ним примыкал и от них отпадал) и розенкрейцеры (с двумя ветвями, существующими еще до сих пор) оставались двумя обязательными — и не противоречащими друг другу — основами этой оккультного и якобы первичного учения или, по крайней мере, существующего параллельно официальной культуре, которая распространялась в европейских школах и университетах и являлась всего лишь светским вариантом учения Римской католической церкви, как известно, всемогущей повелительницы (что не подвергалось сомнению под страхом отлучения или сожжения на костре) искусств, философии и всех наук в целом, неважно «общедоступных» или «тайных».

Однако оказывается, что, начиная с Вольфрама фон Эшенбаха, которого тоже подозревали в том, что он принадлежал к некоей эзотерической группе (куда якобы входили императоры Фридрих I Барбаросса и Фридрих II Гогенштауфен), все те, кто интересовался темой Грааля и в той или иной форме излагал ее суть, были отчасти связаны с каким-то тайным обществом, называющемся «братством», «сообществом», а вскоре «философским» или еще лучше — «литературным обществом», что давало возможность появляться там всему, что душе угодно, разумеется, как лучшему, так и худшему.

Именно при таких обстоятельствах в свет выходит роман британского дипломата, некоего лорда Эдварда Джоржда Бульвер-Литтона (1803–1873 гг.), известного в основном благодаря бестселлеру «Последние дни Помпеи». Этот роман был назван «The coming Race» и переведен на французский, как «Грядущая раса» или же «Раса, которая нас уничтожит». Итак, французский читатель может выбрать тот перевод, что нравится ему больше, но похоже, что в начале XX века кое-кто из немецких интеллектуалов предпочел первоначальное английское название и соотнес его с собственными бредовыми фантазиями. Это художественное произведение, прекрасно написанное и логично выстроенное, на самом деле вызвало настоящий скандал: смешав карты в крайне рискованной игре, оно стало одной из самых подстрекательских книг, созданных в этот так называемый «символистский» и самое главное «декадентский» литературный период, характеризующий конец XIX века во Франции, Бельгии, Великобритании и Германской империи.

Действительно, речь идет о научно-фантастическом романе, где описываются человеческие существа — народ Ана, — живущие под землей и владеющие не только высшими знаниями, но и якобы сверхъестественными способностями. Этими способностями они обязаны некоему источнику энергии, который называют ерш — он дает им возможность достичь высочайшего уровня цивилизации как с интеллектуальной, так с технической и общественной точек зрения. Они живут в вечном мире, подобно гиперборейцам, описанным Диодором Сицилийским и Помпонием Мела, и утверждают — по-прежнему, по словам автора, — что являются потомками некоего древнего кельтского народа. На самом деле слово Ана неизбежно напоминает об ирландских Туата де Даннан и о слове, которым на армориканском бретонском называли умерших, — Анаон. К тому же очевидна связь с богиней Начал — Ана или Ану, превращенной христианством в «святую» Анну. Ана — это народ избранных, владеющих высшими знаниями, наследники изначального послания, данного человечеству на заре времен, но забытого большинством других народов.

Итак, народ Ана живет, скрываясь в подземном мире, куда можно попасть через шахту. Шахта сообщается с «провалом, стенки которого были неровными и обожженными, словно эта пропасть открылась в давние времена вследствие вулканического извержения». Очевидно, Бульвер-Литтон прекрасно знал ирландские эпопеи, в которых герои проникают в мир сидхе (гэльское слово, означающее «мир»), то есть в Другой Мир, доступный только тем, кто этого достоин. Он также знаком с преданиями о Туле и о других фантастических местах, тайно располагающихся под землей, особенно недалеко от полюсов. Но самое главное — он берется за образ Грааля, превратив его во врил.

Впрочем, между словами Грааль и ерш есть слабое фонетическое сходство. Конечно, Бульвер-Литтон не сам изобрел слово врил, оно уже существовало в рассказе забытого французского писателя Луи Жаколио, умершего в 1890 году, и, несомненно, такое сходство показалось автору заманчивым. Однако он совершенно исказил смысл Грааля: врил стал неисчерпаемым и таинственным источником энергии, которая дает возможность народу Ана творить настоящие технологические чудеса. Но гораздо сильнее тревожит то, что народ Ана — представляющий собой верхушку общества, которой служат роботы, — обладает, как написано, оружием, основанным на мощи врил и способным мгновенно испепелить город, равный по величине двум Лондонам. Пока Ана остаются в подземных жилищах, все идет прекрасно и каждый на своем месте, но Бульвер-Литтон представляет себе, как однажды они выберутся на поверхность Земли, быть может, через проход, находящийся в Исландии (а почему бы и не в Туле!), и тогда смогут поработить мир людей. Что это: сказка или гениальное предвидение? В начале XX века в Германии существовала секта, как раз называющая себя Обществом Врил.

В то время, когда британский дипломат создавал свое произведение, интеллектуальные круги Европы были в большей или меньшей степени затронуты влиянием оккультизма, и удивительным образом, мода на тайные учения захлестнула англо-саксонские края гораздо больше, чем германские земли, хотя именно немцы стояли у истоков всех этих отклонений. Тем не менее по большей части благодаря Елене Петровне Блаватской (1831–1891 гг.) вскоре эта волна захлестнет и Германию.

Действительно, эта русская авантюристка и оккультистка в 1875 году основала Теософское общество, она также является автором двух ключевых произведений — «Разоблаченной Изиды», опубликованной в 1877 году, и самое главное — «Тайной доктрины», вышедшей в 1888 году. Можно сказать, что она была бесспорной и безусловной вдохновительницей возрождения оккультизма и эзотерических исследований 1900-х годов. Конечно, она ничего не придумывала, а ограничилась тем, что, объединив сочинения всевозможных предшественников, достигших озарения, создала своего рода глобальный синтез «тайных знаний», считающихся последними следами некоего изначального учения, того самого, которое было дано Адаму и Еве в земном Раю и которое они утратили, вкусив запретный плод с дерева Добра и Зла.

Теории Елены Блаватской сумбурны, но из них можно вынести некоторые основные идеи, которые достаточно внятно объясняют причины того увлечения оккультизмом в ее время. В «Тайной доктрине» Елена Блаватская стремится описать все, что было сделано Богом от начала Вселенной до ее конца, циклического процесса, который, как предполагается, должен без конца повторяться, при этом божественная личность изначально проявляется в виде эманации в трех логосах: времени, пространстве и материи. И все, что было создано впоследствии, соответствовало божественному плану, пройдя через «семь кругов», то есть «циклов эволюции». Эти ступени космического цикла воплощены в эзотерических символах, среди которых треугольник — кельтский трискел и индо-европейская свастика, знак-эмблема, означающий плодородие и удачу, который Елена Блаватская настолько ценила, что даже пожелала включить его в печать, создаваемую для Теософского общества. Теперь понятно, почему Адольф Гитлер взял себе эту эмблему, возникшую давным-давно. Правда он развернул ее в обратную сторону, что, быть может, было сделано не без задней мысли.

Но в измышлениях Елены Блаватской есть еще кое-что, что непосредственно связано с преданием о Граале: исполнитель космических задач, «универсальная сила, которую использует Сын Божий, чтобы создать и сохранять мир», носит название Фохат и проявляется в виде «электрической сущности, солнечной энергии и объективной божественной мысли». В этом странном Фохате нетрудно увидеть Грааль из средневековых легенд и врил Бульвера-Литтона. Связь Бульвер-Литтона с Теософским обществом вряд ли можно отрицать. Впрочем, отметим, что распоряжается Фохатом «Сын Божий», что вновь отсылает нас к ангелам, которые, по утверждению Вольфрама фон Эшенбаха, принесли Грааль на Землю и доверили тамплиерам, бдительным стражам, являющимся поручителями чистоты, характерной для рода Грааля.

Ибо теософская доктрина, делающая особенный упор на важной роли чистой расы, также подчеркивает принципы элитарности и иерархичности. Елена Блаватская утверждала, что ее посвящение было совершено двумя гималайскими «гуру», которые были не богами, но достаточно высоко стоящими членами группы на пути к совершенствованию, решивших передать мудрость оставшемуся арийскому человечеству через свою избранницу, в данном случае саму Елену Блаватскую и ее последователей. Все это можно прочесть в «Тайной доктрине», а встречающиеся там нацистские отклонения не оправдываются, но заранее объясняются.

Как бы то ни было, «Грядущая раса» — роман, написанный и опубликованный задолго до появления того, что называют научной фантастикой, подчеркивает опасность, которую представляют собой защитники высокоразвитой цивилизации, владеющие ядерным оружием и готовые использовать его, дабы завоевать всю Землю, прежде устранив всех неугодных, то есть низшие расы. В конечном итоге народ Ана очень похож на тамплиеров — хранителей Грааля, какими их рисует Вольфрам фон Эшенбах.

Бульвер-Литтон в той или иной степени был причастен к деятельности тайного общества, цели которого, по-видимому, носили спиритуалистический характер. Это общество основывалось на общей традиции розенкрейцеров и спекулятивного масонства и известно нам под названием «Золотая Заря». Это «братство», основанное в Лондоне в 1865 году неким Робертом Вентвортом Литтлом, сначала называлось Sosietas Rosicruciana in Anglia (Общество розенкрейцеров в Англии), затем под влиянием английского адепта теософского движения Анны Шпренгель — члена другого тайного пангерманского общества — превратилось в «Герметический орден Золотой Зари». В это общество входило некоторое число выдающихся интеллектуалов, среди которых помимо Бульвер-Литтона можно отметить Вильяма Батлера Йетса, поэта и драматурга, реформатора ирландской литературной традиции и будущего лауреата Нобелевской премии, и Брэма Стокера (1847–1912), тоже ирландца и автора не менее прославленного «Дракулы».

Но Брэм Стокер не только написал роман о вампирах — впрочем, сильно перегруженный намеками, которые к тому же бестактны, — он также автор очень любопытного рассказа под названием «Сокровище семи звезд», мало известного во Франции и, возможно, гораздо более интересного, если изучить те разнообразные изменения, что претерпела тема Грааля на протяжении веков. Сюжет истории разворачивается вокруг таинственного саркофага, привезенного из Египта каким-то археологом вместе с маленьким столиком «из зеленого камня с красными прожилками», шкатулкой из зеленого камня и семью лампами, на каждой из которых было изображено одно из семи обличий богини Хатхор. Эти предметы вывезены из затерянной долины, называемой «долиной Колдуньи», а точнее, из гробницы королевы Теры, где покоилась ее мумия, обладающая сверхъестественными способностями, ибо ка царицы, то есть ее двойник-этерик, который, похоже, питается человеческой кровью, способен покидать могилу и возвращаться обратно по своему желанию, и даже оживлять мумифицированное тело. В этой гробнице также находится кроваво-красный рубин, ограненный в виде скарабея, сияющий семью семиконечными звездами, соответствующими семи звездам Большой Медведицы. Затем после множества перипетий вампир-двойник царицы Теры вселяется в тело археолога, и все заканчивается в странном зеленоватом сиянии.

Конечно, подробности, которые дает Брэм Стокер, не так уж безобидны. «Сокровище семи звезд» напоминает камень Грааля Вольфрама фон Эшенбаха, а его красный цвет — кровь Христа, якобы собранную Иосифом Аримафейским, как говорится в других вариантах истории, в своем роде оно по-вампирски питает тех, кто пьет кровь под видом евхаристического вина. Что касается шкатулки из зеленого камня, она в точности соответствует выпавшему изо лба Люцифера изумруду, в котором как будто был вырезан Грааль, как гласит гностическое предание.

Следует отметить то значение, которое придается зеленому цвету. Зеленый — это не основной цвет, поскольку он получается благодаря смешению желтого и голубого. Впрочем, в кельтских языках зеленый и голубой обозначаются одним словом (glaz на армориканском бретонском). Но что же тогда означает появившееся в конце романа Брэма Стокера зеленоватое свечение? Стокер не объясняет, однако, если внимательно изучить произведение Жюля Верна, его современника, произведение, изобилующее намеками на тайные учения, что доказывает его знакомство с франкмасонством и/или братством розенкрейцеров, мы, быть может, поймем важность этого зеленого луга.

«Зеленый луч» — на самом деле один из романов Жюля Верна называется именно так, и в этом зашифрованном от начала до конца сочинении можно отыскать некоторые интересные мысли. Один из героев, Оливье Синклер, говорит следующее: «Случалось ли вам когда-нибудь наблюдать закат солнца на море, когда оно садится за горизонт? Да, конечно. Следили ли вы за ним, до тех пор, когда верхний край его, коснувшись водной глади, не исчезнет за горизонтом? Вполне возможно. Но заметили ли вы дивное явление, которое совершается в мгновение, когда лучезарное светило бросает свой последний луч, если туч нет, и небо совершенно безоблачно? <…> Последний солнечный луч, который увидят ваши глаза, будет не красного цвета, как можно было бы предположить, а зеленого, но необычайного зеленого, такого, что ни один художник не может получить его на своей палитре, зеленого, какой никогда еще не появлялся в природе — ни в богатом многообразии растений, ни в самых прозрачных водах моря! Если есть в раю зеленый цвет, то, вероятно, он именно такой: истинный цвет Надежды». А если мы хоть сколько-нибудь знакомы с кельтскими языками, то невозможно не вспомнить, как в народном предании говорится о времени, которое наступает сразу после того, как исчезает солнце — на самом деле этот момент называется голубым часом.

Но Жюль Верн продолжает в том же духе, по-прежнему от лица Оливье Синклера (Seing clair? — «четкая подпись»): «С зеленым лучом связана одна старинная легенда: тот, кто увидит этот луч, больше никогда не ошибется в чувствах; кому посчастливилось его хоть раз заметить, сможет легко читать как в своем сердце, так и в сердцах других». Можно подумать, что это слова какого-нибудь рыцаря, которому позволили лицезреть мистерии Грааля. Способен ли свет, исходящий от последнего, преобразить человека, который его видел?

В другом романе «Замок в Карпатах», где бродят призраки-вампиры, Жюль Верн пишет: «Вспыхнул широкий луч… Что за источник был у этого мощного луча, сияние которого распространялось по всему плато Оргалл? Из какого горнила шел этот фосфоресцирующий свет, словно воспламенивший скалы и одновременно затопивший их странным призрачным сиянием? <…> И он и лесничий были похожи на покойников, лица бледные, глаза погасшие, запавшие, щеки зеленоватые, в пятнах, а волосы похожи на мох, который, по рассказам, растет на голове у повешенных…» Речь действительно идет о превращении, но оно настолько странное, настолько поразительное, что может происходить только в особом состоянии ужаса, то есть в состоянии невменяемости.

Зеленый луг, который исходит как от Грааля, так и от ерша и от теософского Фохата, не может не напомнить об алхимическом «Зеленом Льве», который удерживает «испаряющуюся кровь». И в этих вымышленных произведениях особое внимание уделяется переходу красного в зеленый. Не будем забывать, что, с одной стороны, кровь Иисуса была собрана в изумрудную чашу, а с другой стороны, в египетской традиции считается, что зеленая богиня Хатхор-Сехмет концентрирует божественную религию в зеленом луге, который есть суть биологической жизни всего, что есть в природе. Не случайно зеленый — по преимуществу цвет растений — стал цветом Надежды, то есть веры в Жизнь вечную.

Все это показывает, что Жюль Верн превосходно разбирался во всем, что было связано с поисками Грааля, и особенно в значении некоторых элементов, которые появляются у него по ходу повествования. К тому же он, не колеблясь, помещает замок Грааля или его подобие под землю. Именно это происходит в «Путешествии к центру Земли» и в «Черной Индии», романах, связанных с приобщением к тайнам.

Марсель Брион в сочинении, озаглавленном «Романтическая Германия и Путешествие-посвящение»[46], несомненно, лучше всех понял значение «Путешествия к центру Земли» Жюля Верна. Герой истории — некий Аксель, которого невеста побуждает отправиться в глубь Земли, говоря: «Вернувшись, ты станешь мужчиной». Конечно, подоплека здесь та же, что и в «Одном лете в аду» Артюра Рембо. Самое главное — это вернуться из этого путешествия, столь же двусмысленного, сколь и опасного: либо становишься мудрецом, либо сходишь с ума.

Как говорит Марсель Брион: «Там сталкиваются все темы и все этапы воображаемого путешествия: загадочные письмена из «Острова сокровищ» и «Золотого жука»; опаснейшие приключения, благодаря которым удается завоевать даму, при этом любовь становится одной из движущих сил приклюгенш, если не самой главной, как в «Парцифале» или «Ланселоте». <…> Аксель, рыцарь Жюля Верна, женится на Гретхен, которая была не причиной, но наградой за храбрость и отвагу, проявленные в подземном мире. <…> Путешествие к центру Земли складывается как рыцарский роман, так что Аксель, будущий герой, превращается в своего рода «невинного простачка», почти не готового к приключениям, ученика, едва вышедшего из класса». Очевидно, что Акселя Жюля Верна можно во всех отношениях сравнить с Парцифалем из классических вариантов истории о поисках Грааля.

Но Марсель Брион продолжает разбирать текст по существу: «Аксель — это мягкое железо, которое должно быть выплавлено в огне Земли (вулкане), промыто и закалено в водах подземного моря, выковано опасностями; он не имеет никакой формы и сможет обрести ее только под сильным давлением испытаний; до тех пор он остается податливым, мягким, чистым, слабохарактерным. Благодаря приключению он становится личностью, находит свое предназначение, свою истинную сущность. <…> «Путешествие к центру Земли», даже если до центра они так и не добрались, представляет собой полный цикл посвящения». Вряд ли что-то можно добавить к такому комментарию, разве только то, что в романах Жюля Верна обнаруживаются абсолютно все элементы истории о поисках Грааля.

Еще определеннее об этом говорится в другом его романе, «Черная Индия». Действие происходит в Шотландии, в Эберфойле, где находится шахта, заброшенная после истощения залежей угля. Тем не менее английский инженер Джеймс Старр получает приглашение явиться в шахту от Симона Форда, обосновавшегося с женой и сыном в построенном в глубине шахты доме, в подземной каверне. С необычайным усердием он продолжил искать там новые пласты, но каждый раз, когда он начинал более тщательные исследования, то слышал странные звуки и замечал свет, исчезавший при его приближении.

Инженер Джеймс Старр, которого сопровождает Гарри, сын Симона Форда, осматривает эти места и убеждается, что можно разрабатывать новые, доныне неизвестные залежи угля. С помощью динамита он взрывает перегородки и действительно обнаруживает новое месторождение угля в пещере, которую нарекает «Новым Эберфойлом». Это была большая пещера с высокими сводами и озером, которой недоставало только своего солнца. В этот момент слышится хлопанье крыльев, и лампа, которая освещала путь инженеру и его провожатому, переворачивается. Вдвоем они проведут во мраке десять дней и останутся в живых только потому, что какая-то таинственная рука будет ставить возле них еду и воду, но они так и не увидят, кто это был.

Снаружи с большим трудом собирается группа спасателей. Однако странный мерцающий огонек провожает их до того места, где лежат Джеймс и Гарри. Решено начать разработку нового месторождения, но юный Гарри поглощен мыслями о загадочном существе, спасшем им жизнь. Он считает, что в дело вмешались дух или «Огненная женщина». Однажды он замечает природный колодец, по-видимому, гораздо глубже самой шахты, и ему кажется, что он слышит стоны и хлопанье крыльев. Он привязывает веревку к выступающей скале и спускается на дно колодца. К своему величайшему изумлению он находит там молодую девушку, которая говорит, что ее зовут Нелль. В этот момент на него нападает огромная птица гарфанг — белая сова. Отбиваясь от нее ножом, он задевает удерживающую его веревку, но в последний момент оставшимся наверху товарищам удается вытащить его из колодца вместе с девушкой.

Последняя рассказывает, что она никогда не видела дневного света и всю жизнь прожила во мраке вместе со своим дедом и охраняющей их птицей — гарфангом. Конечно, Гарри влюбляется в девушку и хочет на ней жениться. Нелль выходит на солнечный свет и соглашается выйти замуж за Гарри, но когда она произносит определенные слова, подземное озеро мелеет, а вода устремляется в недра Земли. А за несколько дней до планируемой свадьбы опасность приходит со стороны некоего Сильфакса, деда Нелль, раньше занимавшегося таким опасным делом, как поиск в шахте выделений рудничного газа. В помощь себе Сильфакс выдрессировал гарфанга, ночную птицу, которая и напала на Гарри, когда он спускался в колодец. Но, сойдя с ума, Сильфакс вообразил, что шахта — это его царство, и никто не может туда проникнуть[47].

В день свадьбы Нелль и Гарри Сильфакс, видя, что внучка ускользает от него, выпускает из подземного «кармана» рудничный газ и хочет его поджечь. Однако газ поднимается слишком высоко. Тогда Сильфакс отдает факел гарфангу и приказывает лететь вверх, чтобы поджечь газ. Но Нелль, поняв замысел старика, приказывает птице спуститься. Гарфанг подчиняется голосу девушки: факел падает в воду и гаснет, а Сильфакс бросается в глубокую впадину, откуда вытекало подземное озеро.

В целом все заканчивается как нельзя лучше в этом лучшем из миров. Добродетель торжествует, порок, в данном случае Сильфакс, наказан. Нужно признать, что Жюль Верн, даже при описании фантастических приключений, остается неколебимым реалистом. Он всегда находит рациональное, научное объяснение чудесам, о которых повествует. Тем не менее в «Черной Индии» речь снова идет о поисках Грааля. И хранитель Грааля — это не старик Сильфакс, а Нелль, его внучка, и именно ее покорит герой Гарри, пройдя через испытания. Но подземный мир, ставший сценой этих событий, совсем не страшен. Наоборот, шахта — это отрадное жилище, напоминающее о внутриутробном состоянии, безопасное место, материнское лоно, где сосредоточены все сокровища мира.

И разве не в шахте где-то на севере находятся «открытый вход в закрытый дворец короля», как гласит знаменитая алхимическая формула, вход, через который, быть может, пройдут Ана Бульвер-Литтона, когда выйдут из тьмы, чтобы с помощью ерша захватить весь мир, установив над ним свое безраздельное господство? В конце концов, в романе Верна старый Сильфакс является повелителем огня, и если его отчаянная попытка и проваливается, то это потому, что из-за своего опасного безумия он утратил королевскую власть: она перешла к его внучке. Именна она — «несущая Грааль», или, по крайней мере, один из тех образов, которые принимает Женщина — хранительница тайных и священных знаний. По сути, она точное повторение великой жрицы Бакбук из пятой книги.

Конечно, подземный мир, созданный природой или руками человека, бередит воображение. То, что спрятано или даже запрещено, гораздо интереснее того, что видно при свете дня. В 1910 году вышло посмертное произведение эзотерика Сент-Ива д'Альвейдра под названием «Миссия Индии». В нем можно найти довольно странные сведения, в частности, описание подземного царства, называнного Агарта. Другой писатель-эзотерик Фердинанд Оссендовский в книге «Люди, боги, звери» еще дальше развивает эту тему: «Это царство тянется под землей по всей планете. Я слышал, как просвещенный китайский лама рассказывал… что в подземных пещерах Америки живет древний народ, укрывшийся под землей. И сами люди, и эти подземные пространства подчиняются Царю Мира. Ничего необычного здесь нет. Известно, что на месте двух океанов — восточного и западного — прежде располагались два континента. Они опустились под воду, но люди успели уйти в подземное царство». Вряд ли стоит удивляться, обнаружив тут след предания об Атлантиде…

Таинственное царство Агарта стало настоящим штампом эзотериков и оккультистов. Считается, что жители этого царства бессмертны, они хранят некие великие тайны. По словам Фердинанда Оссендовского, «в глубоких пещерах присутствует особое свечение, позволяющее даже выращивать овощи и злаки, люди живут там долго и не знают болезней». Разве это не намек на «зеленый луч», и особенно на чудесный свет, исходящий от Грааля, по словам Кретьена де Труа, свет, который может излечить больных и накормить хранителей Грааля, как утверждается в других вариантах истории?

Как уже было сказано, Сен-Ив д'Альвейдр сделал удивительное открытие, проверить которое, разумеется, совершенно не представляется возможным: из своего города Шамбала этими неизвестными народами, живущими в подземных пещерах, правит всемогущий лидер, Царь Мира, чьи посланники втайне оказывают влияние на правителей всех стран на планете. Стоит вспомнить слова, которые Вольфрам фон Эшенбах вкладывает в уста отшельника Тревризента, посвятившего Парцифаля во все тайны: «Если где-то в мире королевство остается без правителя, а его народ, направляемый Богом, желает получить государя, избранного в общине Грааля, его желание исполняется. Но нужно, чтобы этот народ был ему безгранично предан, ибо на нем лежит благословение Божье». Так вполне открыто говорится о существовании Неизвестных владык, тех, кто действует исподволь, но на самом деле несет ответственность за все те события, в которые вовлечено человеческое сообщество.

Вера в Неизвестных владык не нова. В романе «Консуэло» и «Графине Рудольштад» Жорж Санд от лица своих персонажей много рассказывает о «Секте Невидимых». «Они организаторы всех революций: они состоят при дворах, управляют всеми делами, решают, быть миру или войне, выкупают неудачников, карают злодеев, заставляют королей дрожать на тронах». Это еще не все: «Это люди которых не видно, но они действуют. Они творят всяческое зло. Никто не знает, где они находятся, но они повсюду». И вот что тревожней всего: «Именно они убивают большинство путешественников, и помогают остальным, защищая их от разбойников, в зависимости от того, посчитают ли они тех путешествующих достойными наказания или покровительства». В целом «невидимые» поступают так же, как и члены общества Святой Фемы, подпольного братства, свирепствовавшего в Германии на протяжении многих столетий, вынося приговоры и казня тех, кто был ими осужден.

Жорж Санд не так проста. Ее «Путешествие в кристалл» закладывает все те основы, которые разовьет Жюль Верн в романе «Путешествие к центру Земли». По ее собственному признанию, она всегда интересовалась тайными и даже проклятыми науками. Одной из первых она установила связь между розенкрейцерами, Святой Фемой и известными Баварскими иллюминатами; вполне возможно, что сама она была членом некоего братства, называемого Ангельским Обществом, основанного в Лионе в XVI веке, тесно связанного с розенкрейцерами и спекулятивным масонством. Характерно, что своего рода библией этого общества была знаменитая книга «Сон Полифила», приписываемая Франческо Колонне. Но стоит отметить, что Ангельское Общество будет довольно часто менять свое название, странным образом превратившись в «Бруйяр» (туман, пелена), что красноречиво свидетельствует о его секретности.

В Ангельском Обществе состояло немало художников и писателей. Не стоит приводить все имена, однако невозможно не упомянуть о таких известных персонажах, как Ариосто, в «Неистовом Роланде» которого можно найти немало любопытных намеков; вероятно, Рабле, сочинение которого изобилует всевозможными сведениями, замаскированными под шутки; конечно, Леонардо да Винчи, картины которого совершенно определенно закодированы; безусловно, Шекспир, Николя Пуссен, без которого невозможно понять тайну Ренн-ле-Шато; Клод Желле, называемый Лоррен; Ватто, чье «Паломничество на остров Киферу» говорит о многом; Гете, которого мы никогда не разгадаем до конца; Эжен Делакруа, все полотна которого закодированы; Жерар де Нерваль, которого постоянно преследовали «ангелы» в женском обличье; Александр Дюма-отец, немало знавший об оккультных традициях; как уже было сказано, Жорж Санд; возможно, Жюль Верн; Элемир Бурж, забытый автор необыкновенных «Сумерков Богов» и немало других людей, в том числе «реваншист» Морис Баррес, видевший гораздо дальше «синей черты Вогезов», и даже рационалист Анатоль Франс, автор «Восстания ангелов», рассказа, в котором стоит больше читать между строк.

В этом движении, находящемся между различными течениями традиционного масонства шотландского ритуала и двумя ветвями розенкрейцеров — при том, что остается непонятно, относились ли они к Золотой Заре или к Ангельскому Обществу, — нужно, без сомнения, признать важность роли, которую сыграли некоторые англоговорящие писатели начала XX века. Не говоря уже о Лавкрафте, немало почерпнувшем из эзотерических учений, можно упомянуть американцев Эдгара По и Эдгара Раиса Берроуза, а также англичан Генри Райдера Хаггарда и Лесли Чартериса…

Не стоит забывать и о кружке писателей, художников и оккультистов, который собирали в 1900-е годы Жюль Буа, Морис Метерлинк, Клод Дебюсси, Жоржетта и Морис Леблан, к которым следовало бы присоединить таких популярных писателей, как Гастон Леру и Мишель Зевако. Между тем известно, что с этим кружком поддерживал связь аббат Соньер, знаменитый и скандальный кюре из Ренн-ле-Шато, хотя весьма сомнительно, что он действительно был любовником певицы Эммы Кальве, тайной советчицы этого кружка. Что касается актрисы Жоржетты Леблан, сестры Мориса и любовницы Метерлинка, то она встречалась с загадочным и подозрительным «магом» Гурджиевым, в течение пяти десятков лет оказывавшим влияние на многих писателей, художников и политиков.

Строчки, написанные Жоржеттой Леблан о Гурджиеве, заслуживают того, чтобы их процитировать: «Он не утешитель, он лучше. То, что он приносит, трудно, как сам Иисус, если возвратиться к его источнику. В этом нет угодливой правды. Я думаю, что первое условие для того, чтобы приблизится к Гурджиеву, — это крепкое здоровье. Нужно быть в состоянии перенести первые потрясения. В этом немыслимая мука — чувствовать себя землей, которую что-то начинает обрабатывать. Вдруг наши силы оказываются употребленными для какой-то неизвестной работы — это невозможно. Чем больше это ощущаешь, тем чаще думаешь «я не смогу». Но действительно ли требуются наши силы? Нет, мы никогда их не употребляли, мы о них не знали. Это энергии, пробужденные новой необходимостью стремиться к новой цели». Есть все основания полагать, что Гурджиев владел силой превращения, свойственной как Граалю, так и ершу, и «зеленому лучу».

Входил ли Гурджиев в число тех самых «Неизвестных владык», тех «невидимых», что были столь милы Жорж Санд? Этот вопрос возникает, потому что, вероятно, этот человек был одарен необычайной, но опасной силой. У Гурджиева было немало учеников, но хотя некоторым и удалось совершить духовное странствие, то другие, как поэтесса и художница Леонора Каррингтон, не выдержав особенностей обучения, впали в безумие.

Прекрасный знаток таких тайных «братств», Самюэль Лайделл Матерс оставил довольно неожиданное свидетельство психической силы «Неизвестных владык»: «Я лично считаю, что это люди, живущие на земле, но они обладают страшной силой. Мои физические контакты с ними показали, насколько трудно простому смертному, каким бы подготовленным он ни был, выносить их присутствие. Не хочу сказать, что в моменты редких встреч с ними вследствие воздействия на меня я ощутил сильнейший упадок физических сил, каковой следует за исходом магнетизма. Напротив, я чувствовал соприкосновение с силой столь ужасной, что я могу сравнить ее только с ощущениями того, кто оказался рядом с молнией во время сильной грозы, испытывая при этом затруднение в дыхании. Крайнее нервное истощение, о котором я говорил, сопровождалось холодным потом и кровотечением из носа, рта и иногда из ушей». Это свидетельство ценно настолько, насколько оно имеет цену, но оно отражает тот мистический ореол, что окружает «Неизвестных владык».

Однако если «Неизвестные владыки» действительно существуют, их можно сравнить с «тамплиерами» — хранителями Грааля, которые, по мысли Вольфрама фон Эшенбаха, рассредотачиваются по всему миру, чтобы захватить незанятые троны, и которые обязаны заставить своих подданных следовать тем законам, что одобряет Бог. Но в этом танце марионеток можно задаться вопросом: кто же дергает за веревочки? Конечно, это Царь Мира, которого также называют Великим Монархом, другой образ Короля-Рыбака, который живет в некоем подземелье, освещаемом сверхъественным светом[48].

В любом случае на самом деле речь идет о господстве над всеми народами мира. В связи с этим Брэм Стокер выражается очень определенно, когда его Дракула, граф-вампир, бессмертный, произносит следующие жуткие слова: «Мы — Сцеклеры, имеем право гордиться, так как в наших жилах течет кровь многих храбрых племен, которые дрались, как львы, за верховную власть. Здесь в смешении европейских народностей выделилось племя угров, принесшее из родной Исландии воинственный дух, которым их наделили Тор и Один и который являли берсерки во время нападений на побережья Европы (и даже Азии и Африки), так что народы, ставшие их жертвами, думали, будто на них напали кровожадные волки. <…> Помните ли вы, сколько побежденных народов клялись, что в жилах завоевателей течет кровь старых ведьм, которые, изгнанные из Скифии, совокуплялись с демонами пустыни. <…> разве удивительно, что мы — племя победителей?» Здесь есть все: стремление к господству, расизм, главенство «нордических людей», устранение или порабощение низших рас. Ну не пророки ли писатели?

Вполне возможно, и мы заметим, что романы, безосновательно относимые к числу «народных» и слишком часто презираемые, как низкопробная литература, порой гораздо более красноречивы, чем любое так называемое серьезное произведение. И все это прекрасно проходит под маской вымысла. Действительно, если поразмыслить над известным романом Дюма-отца «Граф Монте-Кристо», нельзя не заметить связи между загадочным островом, который указал Эдмону Дантесу аббат Фария, островом, где хранилось неиссякаемое сокровище. Неужели мы находимся в королевстве Грааля? Гастон Леру, повествуя о многочисленных приключениях своего героя, журналиста Рулетабия, отправляет последнего в неизвестные края и даже намекает на царство Агарту, которое, по его словам, находится где-то под землей в Богемии.

В связи с этим Рене Генон утверждает (хотелось бы знать, на основании каких источников), что цыгане, «bohemiens», раньше якобы жили в Агарте. Кстати, почему нацисты принялись систематически уничтожать цыган? Нам известно, что древние жители Богемии — бойи, по имени которых был назван этот край, были кельтами. Может быть, речь идет об ожесточенной борьбе между двумя группировками, борьбе, сравнимой только с тем, что произошло в 1934 году, в «Ночь длинных ножей», когда Гитлер со своими подручными уничтожил Эрнста Рома и его организацию CA, которая составляла опасную конкуренцию СС Гиммлера и даже угрожала власти того, кто желал повелевать Германией.

Тем не менее в одном из других романов, «Духи женщины в черном», Гастон Леру превращает эту женщину в исчезнувшую мать Рулетабия, вновь обретенную после множества испытаний, своего рода скрытое божество, хранительницу сокровенных тайн, чье существование окутано такой тайной, что она становится почти что призраком. В подобных историях очень часто встречается такой персонаж — женщина, у которой хранится ключ к тайне. Так в серии романов «Пардайян», большой эпопее плаща и шпаги, Мишель Зевако выводит на сцену некую Фаусту (очевидная связь с Гете!), которая управляет оккультной сетью, раскинувшейся по всем странам, и действительно играет роль «Неизвестной владыки», возводя на престол и низлагая королей и даже пап. Какую же цель она преследует? Разумеется, господствовать над миром, но оккультным способом, при этом принимая высокие почести. Откуда она взялась? Мы не знаем, но она владеет огромным богатством, при помощи которого может купить и совесть, и услуги тех, кто ей понадобится, если даже придется уничтожить всех, кто мешает ее планам.

Этот образ всемогущей женщины, иногда очень жестокой, но всегда прекрасной, встречается в странном романе Райдера Хаггарда «Она, или Та, которой нужно повиноваться»[49]. В нем Райдер Хаггард, больше известный как автор «Копей царя Соломона», романа, приобретшего известность благодаря голливудской экранизации, повествует об Айше, королеве своего рода оазиса, затерянного в сердце восточной Африки, ее можно сравнить с Антинеей Пьера Бенуа из романа «Атлантида», однако Айша, наделенная магической силой, достигла определенной степени бессмертия. Тем не менее, как и у Фаусты Зевако, у нее есть одна слабость: она безумно влюбляется в героя приключенческого романа, в результате чего ее постигает полный крах.

Однако наибольшее количество намеков на поиски Грааля можно найти в творчестве Мориса Леблана. Это может показаться удивительным, но это так. И снова самое главное — читать между строк и проверять места, где разворачиваются приключения Арсена Люпена. Конечно, Морис Леблан был родом из Руана, из окрестностей Ко, и прекрасно знал эти места, а именно побережье между Фекампом и Этрета, где происходят самые главные эпизоды его «саги» о Люпене. Нужно ли вспоминать, что аббатство Фекамп, ныне известное благодаря ликеру бенедиктину, в Средневековье было еще известнее благодаря почестям, которые монахи воздавали «Драгоценной Крови», что составляло конкуренцию Брюгге, но было на руку Плантагенетам, покровителям этого священного места. А когда мы вспоминаем о «Драгоценной Крови», тут недалеко и до Грааля.

Но о каком Граале идет речь на самом деле? В одном из эпизодов, носящем забавное название «Остров тридцати гробов», где Арсен Люпен находит потерянное сокровище французских королей, речь идет как раз о королевской крови, другими словами, о роде, к которому, впрочем, принадлежит и сам Арсен Люпен, как намекает Морис Леблан. А в «Полой игле», в месте, расположенном точно в Этрета, тот же Люпен в пещере находит сокровище, но оно не материально, а заключается в некоей тайне. И этот «благородный грабитель», неисправимый анархист становится обладателем того, что давным-давно было спрятано от глаз простых смертных. Морис Леблан в романе «Калиостро мстит» говорит о своем герое: «Почти повсюду во Франции, в надежных тайниках, руслах рек, неведомых пещерах, углублениях неприступных скал он хранил слитки золота и мешки с драгоценными камнями». Вероятно, это утверждение не стоит понимать буквально, ибо иногда сокровища носят только символический характер, что ни в коей мере не мешает им быть ценнее материальных благ.

В данном случае в рассказе «Графиня Калиостро», написанном Лебланом задолго до «Мести», Люпен находит «семисвечник». Но небезынтересны и обстоятельства, при которых появляется молодой благородный грабитель. Приключения начинаются возле Бенувилля, что неподалеку от Ко, то есть в краях, которые Леблан превосходно знал. Люпен, повсюду сующий свой нос, становится свидетелем странного заседания суда, состоящего исключительно из мужчин, куда входил один особенно злобный иезуит. В качестве обвиняемой перед этими подозрительными судьями выступает графиня Калиостро, женщина чарующей красоты, оказавшаяся наследницей знаменитого графа Калиостро. Между тем необходимо отметить, что имя Калиостро означает «прекрасное углубление» или «прекрасная каверна», что явно связано с существованием каких-то подземных владений, живым отражением чего может являться сама Женщина; также не стоит забывать и о том, что суд, состоящий из одних мужгин, сильно похож на судебные ассамблеи времен Святой Фемы. Конечно, Люпен, подобный рыцарю Круглого стола, не может не исполнить долг: он спасет графиню Калиостро, которую на самом деле зовут Жозефина Базальмо (в этом имени заключено слово, означающее «грот», «пещера»). За этим последует увлекательная эпопея, во время которой Люпен узнает одновременно и страстную любовь, и абсолютную жестокость. Уж не является ли эта графиня одним из обликов Айши Райдера Хаггарда, «той, которой нужно повиноваться»?

Однако можно задуматься и о том, как Морис Леблан описывает эту необыкновенную графиню. Она предстает с наполовину растрепанной прической, густыми ниспадающими волосами, заколотыми золотым гребнем, тогда как ото лба расходятся гладко причесанные на две стороны пряди волос рыжеватого оттенка, немного завиваясь на висках. Это практически описание Марии Магдалины, изображенной на одном из витражей Ренн-ле-Шато. И Леблан добавляет, что у этой прекрасной графини на плече был виден какой-то «знак», как он выглядел, не уточняется, но якобы у меровингских королей он передавался от одного поколения к другому. Можно создать надежную почву для легенды, согласно которой Ренн-ле-Шато — это то самое место, откуда появились первые короли Франции. А также можно поддержать гипотезу об одном меровингском короле, отстраненном Каролингами, и превратившимся таким образом в «потерянного короля», чей потомок как будто бы ныне является «Королем Мира» или «Великим Монархом», кто, по убеждению некоторых оккультистов, выжидает благоприятного момента где-то в монастыре в Ирландии, чтобы вновь появиться и восстановить королевство своих предков, как и легендарный король Артур, «покоящийся» на острове Авалон или где-то в тайной пещере, о которой знают только несколько посвященных.

Нужно не только знать тайное место, где почивает Король Мира, необходимо также знать, где вход, и особенно, как пересечь порог, ибо последний охраняется всевозможными стражниками. А стражниками могут быть только «тамплиеры». Итак, удается провести поразительную параллель между Арсеном Люпеном и героем другой саги, написанной британским романистом Лесли Чартерисом о Святом, — как прозвали в народе этого героя, на основе которой было создано немало сериалов, впрочем, по большой части довольно низкопробных. Как же действительно звали этого человека вне закона, оставлявшего на месте своих подвигов красноречивую подпись, напоминавшую фигуру с нимбом над головой? Его зовут Саймон Темплар (тамплиер).

И это не простая случайность. Английское имя выбрано нарочно: Святой может быть только тамплиером, одним из тех, кто ревностно охраняет Грааль, но пускается в путешествие по свету, чтобы заставить уважать справедливость и Божью волю, пусть даже такими способами, которые осуждаются традиционной моралью. Как и Люпен, Саймон Темплар — благородный анархист, один из тех тамплиеров, посланных во все уголки мира для того, чтобы управлять людьми по законам Грааля и одновременно защищать то, что алхимики называют «открытый вход в закрытый дворец короля».

Итак, этот дворец где-то находится, вдали от любопытных взглядов. Тем не менее его часто описывают. Так, в романе «Лаура, или Путешествие в кристалл», один из персонажей Жорж Санд говорит: «Тот мир, который мы называем подземным, и есть мир истинного великолепия; однако на земле, несомненно, существуют большие пространства, все еще неизвестные людям, где какая-нибудь трещина или крутой склон позволят им спуститься в край драгоценных камней и созерцать под открытым небом те чудеса, что ты видел во сне». И снова очевиден намек на Грааль. Где же находится этот разлом, через который можно проникнуть в королевство Грааля?

Жюль Верн заходит дальше всего в художественных фантазиях на эту тему, вдохновивших немало авторов XIX и XX веков. Действительно, он написал малоизвестный роман «Кловис Дардентор», на первый взгляд ничем не примечательное сочинение, посвященное внуку и основанное на малоинтересной и явно придуманной на скорую руку интриге. Речь в нем идет о путешествии некоего Кловиса Дардентора, которого сопровождают несколько туристов в путешествии по Средиземноморью от Сета до Орана через Балеарские острова, а затем в некоторые области Магриба. Но если провести более подробный анализ имен персонажей и мест, которые они посетили, можно заметить, что абсолютно все зашифровано[50]. И в довершение всего это путешествие заканчивается в месте, в котором легко узнается графство Разес, где расположен Ренн-ле-Шато.

Между тем, оказавшись перед папертью приходской церкви в Ренн-ле-Шато, мы можем прочитать надпись на латыни «Terribilis est locus iste», цитату из Книги Бытия «Ужасно сие место!», после чего идет объяснение: «Это не иное что, как дом Божий, это врата небесные». Речь идет об эпизоде, когда Иаков, пришедший в город Луз, тотчас называет его Вефиль, «дом Божий». В Разесе существует легенда, будто под замком Ренна простираются подземные ходы, ведущие в пещеры, где несколько тысячелетий живет народ троглодитов, не знающий ни хода времени, ни дневного света[51].

Странное совпадение… Но кто же встречает верующего или простого посетителя над портиком церкви Ренна? Мария Магдалина. Это кажется вполне естественным, так как приходская церковь посвящена именно этой святой, той, что первая среди всех учеников увидела Христа воскресшим. Но гораздо необычнее то, что над портиком она находится на том месте, которое, как правило, занимают Пресвятая Дева Мария или торжествующий Христос во славе. А если мы зайдем внутрь, кто встречает нас там? Статуя демона Асмодея. Неужели, чтобы достичь королевства Грааля, нужно пройти через ад?

Но самое главное — это удостовериться в том, какая важная роль отведена Марии из Магдалы, роль, которую официальная Римская церковь всегда стремилась приуменьшить, если не полностью свести к нулю. Она крайне много представлена здесь, в Ренн-ле-Шато, не только в церкви, но везде в деревне, а именно благодаря вилле «Бетания» и башне «Магдала». И та, которую так часто называют раскаявшейся грешницей, не была ли она «несущей Грааль», женщиной, зовущей искателя бесконечного посмотреть на странный свет, исходящий от Грааля, чтобы увидеть в нем неизреченное?

Вначале тема Грааля носила по преимуществу мифологический характер, но, попав в эпический цикл, то есть облекшись в определенную литературную форму, она изменилась благодаря переписчикам легенды и сообразно идеологическим веяниям времени. Когда к ней повторно обратились христианские богословы XIII века, она стала откровенно мистической, о чем свидетельствует история о «Поисках Грааля». Но, как мы видели в творчестве Вольфрама фон Эшенбаха, на исходную тему наложилось немало разнородных элементов, позаимствованных из различных учений, как философских (в широком смысле слова), так и общественно-политических. Именно тогда проявилась вся смысловая неоднозначность Грааля. С одной стороны, существовал Грааль сам по себе, неважно, какой именно — священный предмет или ревниво оберегаемая тайна, а с другой стороны, наличествовала некая общность, если не сказать «братство», которая его оберегала.

Именно там, где возникает понятие «братства», мы можем засвидетельствовать наибольшее число отклонений, вплоть до самых безумных искажений. Действительно, поскольку Грааль был скрыт, спрятан где-то в мире или даже в потустороннем мире, нашлось немало людей, утверждавших, что они отыскали его, и даже провозглашавших, что °ни были единственными его обладателями, кому было Дано право даровать Грааль другим людям. Именно такой смысл кроется за основанием некоторых братств, на деле являвшихся сектами, где царил закон молчания.

Так, основанный в начале XVI века на знаменитом сочинении «Сон Полифила» кружок интеллектуалов и художников, образовавших непонятное Ангельское Общество, которое, не будем забывать, часто именовало себя «Бруйяр» (туман, пелена), представлял себя в роли преемника мифической общины — как предполагалось, хранительницы Грааля. Это общество продолжало существовать на протяжении нескольких веков, но всегда оставалось неофициальным и нелегальным. Не обладая никаким определенным статусом, оно оказывало глубокое влияние на художников и писателей, которые в него входили. Однако Ангельское Общество никогда не вмешивалось в государственную политику. Оно не было сектой, а его задача заключалась главным образом в том, чтобы открыть своим членам «послание», дарованное ангелами — посредниками между недосягаемым Богом и людьми. Они помнили, что Грааль, как говорил Вольфрам фон Эшенбах, был принесен на землю ангелами, которые, будучи не в состоянии вынести развращенность мира, улетели, переложив заботу о выполнении своей миссии на плечи нескольких людей, которые меньше других были испорчены Злом.

В этом отношении деятельность Ангельского Общества была положительной, она позволила подарить человечеству бесспорные шедевры. Общество внесло свою лепту в поддержание на протяжении веков особой связи, которая, как предполагали, существовала между божеством и человеческим родом раньше, еще до грехопадения, каким бы ни было последнее. К сожалению, наследники Грааля не всегда относились с уважением к универсальной близости живых существ и предметов.

Братство Баварских иллюминатов не очень древнее, поскольку было создано всего лишь в конце XVIII века в Европе, волнуемой различными философскими течениями, которые при ближайшем рассмотрении оказались предвестниками Французской революции. Основателем этой секты был блестящий юрист и теоретик Адам Вейсгаупт, родившийся в 1748 году. Разочаровавшись в обрядах франкмасонов и розенкрейцеров, он, принимаемый коллегами за опасного новатора, решает основать общество интеллектуалов, способных противостоять иезуитам, которые обладали едва ли не монополией на преподавание в южной Германии и которых он считал своими самыми злейшими врагами. Так в 1776 году появляется орден совершенствующихся, цель которого — объединить лучшие молодые умы того времени, чтобы обучать их в соответствии с философией Просвещения и воспитывать в них дух протеста против христианского учения.

Итак, речь идет об элитарности и антиклерикализме. Но общество не сразу начало пользоваться успехом. В 1781 году Вейсгаупт преобразовал его в «орден иллюминатов» с очень жесткой структурой. Подражая франкмасонам, он создал четкую иерархию от степени послушника через «минервала» и «посвещенного минервала» до верховного мастера. Иллюминаты вообще не упоминали о Граале вслух, однако он присутствует в желании привести членов ордена к созерцанию Света и навсегда проникнуться им. Впрочем, Вейсгаупт вернулся к методам, дорогим сердцу его врагов-иезуитов. Ко всему прочему, он ратовал за то, в чем серьезно упрекали Общество Иисуса, — за доносительство и слежку, распространенные между «братьями», и особенно за почитание «искусства скрывать, наблюдать и шпионить за другими».

Дисциплина ордена была чрезвычайно сурова. В него не принимали ни монахов, ни, разумеется, женщин, ни иудеев. Когда появлялся кандидат, он должен был собственноручно подписать заявление, в котором он обязался «не сообщать кому бы то ни было и каким бы то ни было образом о словах, знаках и взглядах», короче говоря, обо всех секретах, которые ему поверяли в момент принятия в орден. «Молчание есть верховный закон», что типично для любой подпольной секты. К тому же «нужно повиноваться приказам вышестоящих членов ордена, ибо они обладают более совершенными и более обширными знаниями системы, поэтому они и занимают высшее место в иерархии. Они наши проводники, они ведут нас сквозь мрак и помогают обходить ямы». Как это похоже на обеты тамплиеров, хранителей Грааля.

Учение ордена, по крайней мере на первый взгляд, отличалось простотой: любого короля следовало считать узурпатором прав народа, ибо свобода и равенство — это основные права человечества. Чтобы восстановить человека в его естественных правах, следует уничтожить религию и упразднить частную собственность. На самом деле всевозможные анархисты, а также ортодоксальные марксисты — прямые наследники этого свободолюбивого учения.

В романе «Консуэло» Жорж Санд превращает Вейсгаупта в одного из основных персонажей своего повествования и обращается к нему со следующими словами: «Ступай же, действуй и трудись. Небо сделало тебя зачинщиком разрушения: разрушай и расторгай. Для того чтобы повергнуть, нужна вера, как и для того, чтобы построить». Более чем очевидна отсылка к первой стадии алхимического процесса. Но Жорж Санж также отвечает от лица Вейсгаупта: «Я полагал, что от официального общества больше нечего было ждать, и, оставаясь его частью, невозможно было его реформировать. Я вышел из него и, отчаявшись вследствие подобной развращенности увидеть, как спасение снизойдет на народ, я, пока я еще имел силу, посвятил последние годы тому, чтобы влиять непосредственно на самих людей».

Конечно, это опять всего лишь художественный вымысел, но в 1789 году некий маркиз Люше опубликовал свое сочинение, озаглавленное «Изыскание о секте иллюминатов», в котором утверждал: «Группы — это управляющие комитеты секты. Их может быть столько, сколько посчитают нужным. Они распределены по разным провинциям, каждый из них состоит из девяти человек. Приобщенные к одним силам, прошедшие одни испытания, связанные одними клятвами, проникнутые одними принципами, общающиеся между собой с помощью знаков, неизвестных всему остальному миру, они, несмотря на этот тайный язык, не рассказывают о своих донесениях. Хранители заговоров, состоящие на государственной службе, они используют такие же тайные пути сообщения, как и их знаки. У этих групп есть неизвестные странники. Обычно это мужчины заурядной внешности, нечто вроде писателей, любящих благотворительность». Разве нельзя по этому описанию узнать не только таинственных «Неизвестных владык» и «невидимых» Жорж Санд, но, если заглянуть в глубину веков, то и охранявших Грааль тамплиеров, некоторые из которых разъехались по всему свету?

Необходимо уточнить, что в 1784 году один из бывших членов ордена публично разоблачил иллюминатов, заявив, что они готовили государственный заговор. Вейсгаупту пришлось поспешно бежать из Баварии, чтобы избежать грозящего ареста, и его примеру последовали многие члены ордена. Но поскольку идеи этого движения неуклонно продолжали распространяться, высокие чиновники, члены ордена иллюминатов, вскоре вновь вошли в милость, и ходили слухи, что король и все правительство Баварии им безгранично доверяли.

Это вполне подтверждается тем суждением, которое вынес об Баварских иллюминатах Луи Блан в книге «История Революции»: «Благодаря только одному влечению к тайне, одной силе своей организации иллюминаты собирались подчинить единой воле и вдохнуть единый дух в тысячи людей во всех уголках земного шара, но прежде всего в Германии и Франции; с помощью постепенного обучения превратить их в совершенно новых существ; приучить их к повиновению невидимым и неизвестным владыкам до полного самозабвения, до самой смерти; с помощью подобного легиона незаметно оказывать влияние на сердца, подчинять себе государей, без их ведома руководить правительствами и даже всей Европой. Всякие предубеждения будут уничтожены, всякая монархия — повержена, всякое превосходство от рождения объявлено несправедливым, и само право собственности упразднено; таким был грандиозный план движения иллюминатов». Безапелляционное суждение.

В начале XX века в Германии нелегально или почти нелегально создавались разнообразные объединения, членов которых — по большей части из интеллигенции и мелких помещиков — не устраивали посягательства императора Вильгельма II на обычаи и привилегии бывших независимых княжеств, добровольно-принудительно включенных в обширную структуру Второго рейха — а его Гогенцоллерны считали личной собственностью. Гогенцоллерны были королями Пруссии, и в их жилах текла в том числе и славянская кровь. Немцев всей оставшейся части империи, в том числе немецкоязычных подданных двуединой австро-венгерской монархии, наследницы Священной Римской империи, и, разумеется, Баварию, настоящее государство в государстве, это никак не устраивало. Что же стало с германским духом, бывшим предметом гордости писателей и художников периода Романтизма?

Чтобы сплотить народы, разъединенные цепью случайных событий в политике и религии, требуется общая для всех этих народов идеология. И где же найти корни такой идеологии, если не в мифах и легендах вполне определенного местного колорита? В «великой» Германии, о которой мечтал как император Вильгельм II, так и немецкоговорящие высшие круги, конечно же, не было недостатка в основополагающих мифах. Гете, Шиллер, братья Гримм со своим сборником народных сказок, затем Рихард Вагнер со своим музыкальным магнетизмом показали их во всей красе. К тому же высшие германские круги охотно присваивали себе чужие мифы, как, например, миф о Тристане или о Граале, поскольку к этим темам ранее обращались писатели Средневековья. Таким образом, все эти мифы становились частью германского наследия. Это было послание, оставленное предками. А предками могли быть только «нордические люди», чистая раса родом из северных краев, которой во время схождения больших ледников пришлось переселиться в районы с более умеренным климатом, а именно в Германию.

Тогда-то и создаются многочисленные тайные общества, цель которых — возродить германский дух, ослабленный индустриальным обществом, разрушившим традиционные условия жизни и превнесшим в повседневность принципы, присущие другим расам, в частности евреям, все чаще и чаще признаваемым основными врагами так называемой «арийской» традиции. Среди этих тайных обществ самым главным и намеревавшимся оставить своеобразных преемников, было общество Германский орден (Germanorden), которое по большей части вернулось к великим идеям немецких философов XVIII века. Его отличительной чертой был «молот» Тора — символ скандинавского учения, как религиозного, так и военного. Влияние Германского ордена, объединившего интеллектуалов, политиков, археологов и университетских преподавателей, неуклонно возрастало вплоть до 1914 года, когда это общество слилось с другими группами или кругами, придерживавшихся тех же расовых принципов.

Эти расовые принципы, слабо обоснованные с научной точки зрения, но зато подкрепленные эзотерическими вымыслами, стали популярны в основном благодаря сочинениям, написанным двумя идеологами — Гвидо Листом, который, впрочем, требовал называть себя «фон Лист», и Йоргом Ланцем фон Либенфельсом. Лист родился в Вене в 1848 году и сначала посвятил себя живописи, но, медитируя на лоне природы, он мало-помалу увлекся странным, абсолютно языческим мистицизмом. Новое обращение к германскому прошлому центральной и северной Европы привело к тому, что он зациклился на чистоте первоначальной цивилизации, которая пришла с «севера», скорее мифического, чем реального, и владела тайнами жизни. Изучая, как в 375 году до н. э. на исторической сцене появились германцы под предводительством героя, которого римляне звали Арминием, и как Карл Великий заставил саксонцев обратиться в христианство, Лист пришел к выводу, что коренная «нордическая» раса была порабощена «недочеловеками», полукровками, вырожденцами из Средиземноморья; Лист заявил, что «нордическая раса» должна любой ценой восстать во всем могуществе и блеске.

Йорг Ланц был учеником Листа, но, вне всяких сомнений, оказал более глубокое влияние на все события, которые за этим последовали. Мысль Ланца «представляет, главным образом, смесь радикальной теологии, малопонятных научных построений и весьма своеобразного понимания истории. Ланц показывает нам странный доисторический мир, населенный арийскими сверхлюдьми, подобными богам; средневековую Европу под властью военных и религиозных орденов; затем он пишет о счастливом будущем — эре господства расистских рыцарей, мистиков и мудрецов. Его арио-христианство по сути — дуалистическая ересь, основанная на смертоубийственной борьбе, которую ведут между собой силы добра, то есть арийские герои и их спаситель Фрайя (готское имя Христа), и недочеловеки, обезьяны и другие низшие расы»[52]. Идеология четкая и ясная: конечно, Ланц, как и Лист, дословно истолковали информацию, содержащуюся в «Парцифале» Вольфрама фон Эшенбаха, и даже добавили к ней кое-что из германо-скандинавской мифологии из исландских Младшей Эдды и Старшей Эдды.

Ланц был ранее послушником в цистерцианском аббатстве Гейлигенкреуз, расположенном недалеко от Вены, в Австрии, однако в 1899 году, когда ему было двадцать четыре года, отказался от своих обетов и стал ярым антиклерикалом, несмотря на приверженность к духовности, которая была ему присуща благодаря очень строгому и догматическому христианскому воспитанию. Впрочем, этот догматизм он перенес на те интеллектуальные домыслы, которые распространял в течение всей своей жизни и которые оказали немалое влияние на бесчисленное количество тайных обществ, процветавших в Германии, по крайней мере, до того, как нацисты пришли к власти. Но прежде всего он развивал, конечно же, идеологию нацизма, полностью основанную на убеждении, что германский народ, наследник изначальных нордических традиций, был единственным, кто способен возродить человечество в его первоначальной чистоте. Какой же символ мог лучше всего воплотить эту идеологию — совершенно ошибочную как с точки зрения целей, так и формулировки, — если не образ святого Грааля, хранимого и оберегаемого чистой расой братства тамплиеров?

Итак, в 1914 году на праздник Троицы группы и кружки, проникнувшиеся этой идеологией и трудившиеся во имя торжестве германского духа, собрались вместе. Впрочем, место встречи было довольно символичным — маленький город Тале в Гарце, недалеко от знаменитой горы Брокен, где якобы собирались колдуны и ведьмы в Вальпургиеву ночь, в ночь с 30 апреля на 1 мая, которая как раз соответствует кельтскому празднику Белтан. После многочисленных дискуссий присутствовавшие решили сплотиться вокруг Германского ордена и создать тайную лигу «Тайный союз», задуманную ради возвращения к нордической традиции, очищенной от всякого неарийского влияния, в частности от того, что называется «международным еврейством».

Во время Первой мировой войны деятельность Германского ордена поутихла, но в 1917 году в день зимнего солнцестояния состоялось новое собрание, на котором было принято решение отправить особого посланника в сердце Баварии, в Мюнхен, где уже активизировались разные движения экстремистского толка. Этим особым посланником стал барон Рудольф фон Зеботтендорф, настоящее имя которого было Адам Альфред Рудольф Глауэр: родившись в 1875 году и объездив почти весь белый свет, он надолго задержался в Турции, где его усыновил настоящий немецкий барон. Известно, что он посещал многие тайные общества в Оттоманской империи и даже являлся членом некоторых из них. Все свои знания и опыт барон отдал службе Германскому ордену, привлекая новых последователей и сочувствующих, убежденных, что «цивилизация пришла из северной Европы».

17 августа 1918 года, когда немецкой армии грозило полное поражение, а прусская династия Гогенцоллернов и с ней баварская династия Виттельсбахов были низложены, мюнхенское отделение Германского ордена решило стать Обществом Туле. Тут не обошлось без влияния мифического образа Туле, что свидетельствует о желании основателей этой группы сослаться на учение, восходящее к незапамятным временам. И слова, произнесенные Зеботтендорфом 9 ноября 1918 года, за два дня до перемирия, положившего конец Второй мировой войне, необычайно красноречивы: «Вчера мы пережили крушение всех привычных ценностей. Вместо князей нашей крови мы видим, как перед нами встают наши смертельные враги. <…> Враг Туле ненавидит нас безграничной ненавистью. Теперь между ним и нами — око за око, зуб за зуб. Тому, кто отказывается от борьбы, нет места в наших рядах. Битва будет беспощадной. <…> Пока в моем кулаке зажат этот железный молот, я готов вести Общество Туле на битву! Тем, кто желает остаться со мной, я напомню данную ими клятву хранить верность до самой смерти. Клянусь вам торжествующим солнцем, что я буду первым, кто сдержит эту клятву»[53]. Рудольф фон Зеботтендорф был не единственным, кто вел подобные речи, и вскоре на смену ему придут другие фанатики такого же рода.

Тем не менее Туле осталось группой интеллектуалов (или считающих себя таковыми людей) и по своей структуре походило на тайное общество. Между тем, очевидно, что его цели носили не только культурный или философский характер. Члены Туле горячо желали навязать свою идеологию всей Германии или, если быть точными, всем тем, кто может считаться германцем, в чьих жилах течет чистая кровь и кто говорит на общем для всех германцев языке. Фон Зеботтендорф впал в отчаяние из-за того, что не мог перейти к действиям. Именно тогда он познакомился и взял под свое покровительство нового члена Общества Дитриха Эккарта, известного мюнхенского писателя, автора исторических трагедий и искусствоведа. В конце 1918 года в Туле вступили два других прозелита, тенью следующих за Эккартом: Альфред Розенберг и Рудольф Гесс. Эти два персонажа, еще никому не известных, впоследствии заставят о себе заговорить. Однако не стоит забывать о том, что членом Туле стал и некий Антон Дрекслер, бывший железнодорожник и самоучка, который окажет решающее влияние на Эккарта и других членов общества.

Дело в том, что именно в результате союза — если не сказать сговора — между Дрекслером, Розенбергом, Гессом и Эккартом 15 января 1919 года в задней комнате одной мюнхенской пивной была создана «Немецкая рабочая партия», сокращенно ДАП, настоящая политическая и военная ветвь Общества Туле, которая позже превратится в НСДАП (Национал-социалистическая немецкая рабочая партия) — официальное название того, что мы обычно зовем «Национал-социалистической партией» или кратко «нацистской партией».

В этом «филиале» Туле стремились к тому идеалу, о котором говорил Йорг Ланц более десяти лет назад: «Еще немного времени, и в земле Электрона и святого Грааля появится новое священство. Великие князья, могучие воины, вдохновенные священники, талантливые сказители, мудрые ясновидящие появятся на германской земле. Они закуют в цепи обезьян Содома[54], учредят церковь Святого Духа и превратят землю в Остров блаженных»[55].

Этим все сказано. В частности, упоминается Грааль, будто нечто само собой разумеющееся. Что касается электрона, то он удивительным образом напоминает о ерше Бульвер-Литтона, таинственной энергии, которой владеет древний народ, живущий в подземельях по всему миру и готовый захватить поверхность земли, дабы заставить всех принять их закон. А князья, мудрецы, священники и воины призваны стать активными участниками возрождения этого северного мира, в котором нетрудно узнать легендарный остров Туле. Определенно, «тамплиеры» Вольфрама фон Эшенбаха — это неизменное наследие, и если королевство Грааля и стало невидимым для глаз людей, то это произошло потому, что последние, попав в кабалу к низшим расам, особенно в кабалу Содома, ослепли и потеряли дар «ясновидения», который помог бы им разглядеть силуэты сквозь мглу памяти.

Основание ДАП знаменует начало очень важного этапа в эволюции представлений о Граале. Отныне идеология, которая лежит в основе средневекового немецкого варианта этого мифа, вышла за пределы интеллектуальных и духовных дискуссий и стала открыто проявляться в повседневной жизни, как в политике, так и просто на улице. На фоне трудностей, с которыми столкнулась Германия после поражения 1918 года и в бурный период возникновения Веймарской республики и особенно установления недолговечного «советского» режима в Баварии, Общество вело скрытную, абсолютно тайную игру, порождая силы, впрочем, мало-помалу от него ускользавшие. Действительно, играть с дьяволом опасно…

Как было сказано, с восторженного одобрения Зеботтендорфа Эккарт, Дрекслер, Розенберг и Гесс стали первыми, кто вошел в ряды немецкой рабочей партии не только из-за своих популистских, если не сказать «социадиетических» убеждений, но также из-за своего безумного антисемитизма и слепой веры в необычайное предназначение германо-скандинавского народа, хранителя традиций Грааля, которые они собирались возродить во всей полноте.

Впрочем, четверка получилась странная… Рудольф Эккарт был очень образованным, но чрезвычайно гордым интеллектуалом, человеком, способным повести за собой людей; своего рода воплощение милитаристских тенденций Германии и Австрии. Гитлер всегда будет отдавать ему должное, делая особый упор на его выдающихся качествах, подразумевая под этим, что без его храбрости и энергии он сам никогда бы не достиг власти. Антон Дрекслер был прекрасным примером вышедшего из народа пролетария и, следовательно, образцом типично германского склада ума. Однако с Альфредом Розенбергом и Рудольфом Гессом дело обстояло несколько иначе.

Во-первых, несмотря на то, что в «нацистский период» этого постоянно старались не замечать, в жилах Розенберга, теоретика жесточайшего расизма, текла еврейская кровь — и тому ныне есть доказательства. Гитлеру он не нравился, но будущий фюрер не мог обойтись без его идеологических доказательств расизма и так никогда и не сумел избавиться от его надоедливого присутствия. Розенберг дорого заплатил за это постоянное сотрудничество, ибо на Нюрнбергском процессе его приговорили к повешению за проведение того, что сегодня зовут «чисткой», другими словами, за научно обоснованный геноцид. Он родился в Эстонии, его мать была француженкой; во время Первой мировой войны он изучал архитектуру в Москве. В 1917 году при очень тяжелых обстоятельствах вместе с женой, больной туберкулезом, ему пришлось бежать от большевистского режима, и он задумал страшно отомстить всему Советскому Союзу и евреям. В Германии он жил в нищете, но написал произведение, ставшее одним из бестселлеров нацистской эпохи: абсолютно расистский трактат под названием «Миф XX века», распахнувший для него двери в Общество Туле в тот момент, когда Зеботтендорф планировал начало баварского путча на субботу 12 апреля 1919 года. Операции, проводимые небольшими группами — под крылом Туле, — завершились позорным провалом, однако члены Общества все равно были убеждены, что их предназначение более, чем когда либо, заключается в том, чтобы господствовать над Германией. И Розенберг придерживался тех же взглядов.

Что касается Рудольфа Гесса, то местами его личность окутана странным мраком. Он родился в 1894 году в Египте, в Александрии, его отец был коммерсантом. В Египте он жил до двенадцати лет. «У него уже бывали приступы, о которых нельзя сказать, мистические они или истерические. К полному отчаянию родителей он любил плутать в темных улочках возле большого порта. Когда он встречал прорицателя, заклинателя змей или суфия, впавшего в транс, то часами стоял возле них, словно в беспамятстве». Все, кто увидит его на Нюрнбергском процессе, заметят его отсутствующий вид и пустой взгляд, устремленный в пространство. Поэтому он был объявлен безумным и избежал виселицы, но его подлинная натура все также продолжала оставаться тайной.

Как бы то ни было, Гесса из Египта отправили в германский пансионат, недалеко от Бонна. Во время Первой мировой войны он прекрасно проявил себя и, как только война закончилась, поступил в Мюнхенский университет, где посещал курс профессора Карла Хаусхофера, известного благодаря своим знаниям Востока, а также теориям о жизненном пространстве, защитником которых впоследствии станет Гитлер. Однако Гесс был завсегдатаем эзотерических кругов и часто возвращался в Египет. На некоторое время он обосновался в Париже, где познакомился с довольно странной сектой, собиравшейся в «Институте эвритмии». Потом, вернувшись в Германию, Гесс подпал под влияние Зеботтендорфа, который, по-видимому, и посвятил его в магические обряды, почерпнутые им в Турции. И самое главное, Гесс стал членом Туле.

Именно тогда же, 12 сентября 1919 года, Адольф Гитлер вступил в контакт с ДАП. Он все так же служил в армии, командование направило его собрать сведения о собраниях беспокойной партии и в случае необходимости начать подрывную деятельность внутри ДАП. Но узнав о взглядах, которых придерживались в партии, Гитлер вступил в нее, твердо решив сделать из нее массовую партию: она должна была послужить его собственным амбициям. И в следующем году в декабре месяце Гитлер написал устав для комитета партии, который предоставил ему полную власть над ДАП. Адская машина была запущена, и никто не посмел оспорить его притязаний: Гитлер был прирожденным оратором и, надо признать, умел воздействовать на тех, кто его слушал и на него смотрел. Так, в сущности, и родился нацистский режим.

В 1922 году, получив власть над ДАП, отныне превратившейся в Национал-социалистическую партию, Гитлер организовал государственный переворот, выступив против новой баварской власти. Но он не один руководил этим мятежом: он убедил Рудольфа Гесса в необходимости захватить власть в Германии — если только не сам Рудольф Гесс повлиял в этом смысле на Гитлера, доказав целесообразность мятежа. Известно, что их попытка не удалась, а Гитлер и Гесс оказались в мюнхенской тюрьме. Именно тогда будущий правитель Германии продиктовал своему товарищу по камере основную часть книги, которая выйдет под заглавием Mein Kampf («Моя борьба») и станет библией нацизма. Хотя не исключено, что как раз Рудольф Гесс, постаравшийся познакомить друга с теми эзотерическими и магическими методами, которые он узнал от своих восточных учителей и от самого Зеботтендорфа, подсказал Гитлеру большинство предложений о ведении борьбы, которые содержатся в этом сочинении. Есть основания так думать.

Действительно, Адольф Гитлер — не мыслитель, точнее, его мысли носили приземленный характер. Вне всяких сомнений, он обладал способностями медиума, что давало ему возможность принимать мысленные сообщения, которые посылали ему другие, и выдавать их за свои, как во время выступлений, так и эффектного принятия решений. И конечно, отношения с Рудольфом Гессом стали определяющими для его поступков. Поэтому феномен Рудольфа Гесса заслуживает того, чтобы на нем задержаться.

По своей природе Гесс был человеком «вдохновенным», своего рода мистиком, по большей части оторванным от реальности. Подпав под влияние Зеботтендорфа, он будет развивать идеологию учителя и конкретизировать то, что на первый взгляд кажется безумными мечтаниями. Самое главное — это то, что Гесс слепо подчинялся Туле. Бесспорно, Общество Туле сделало все возможное, чтобы помочь Гитлеру достичь власти: оно нашло лидера, которого как раз не хватало для завершения миссии — той, что по собственному убеждению Общества была на него возложена. Приверженцы Туле были готовы на все, чтобы помочь Гитлеру добиться успеха. История Веймарской республики наглядно доказывает, что общество зашло очень далеко, восстановив нечто вроде Святой Фемы, осуждая всех подряд и не колеблясь идя на преступление, дабы избавиться от неугодных.

Общество Туле было грозной оккультной силой. Сам Альфред Розенберг признался в этом на Нюрнбергском процессе: «Общество Туле? Да с него все и началось! Тайное обучение, которое мы могли там получить, пригодилось нам для захвата власти больше, чем отделения CA и СС. Люди, основавшие эту организацию, были настоящими магами». Итак, слово было произнесено. А Рудольф Гесс был одним из этих магов, конечно, самого высокого уровня. Он прекрасно знал, что Туле было всего лишь одним из воплощений негласной, но вездесущей идеи, которая в течение многих веков определяла собой устройство мира. Туле поддерживало отношения с Золотой Зарей, и нельзя отрицать то, что некоторые его черты были заимствованы у розенкрейцеров. Вспомним хотя бы о «невидимых» Жорж Санд, о «Неизвестных владыках», коими являются тамплиеры Вольфрама фон Эшенбаха, рассеявшиеся по всем королевствам и принуждающие князей править согласно принципам, продиктованным Граалем. И когда в 1925 году Общество Туле было распущено, это означало, что оно всего лишь ушло в подполье, поскольку все его члены, разъехавшись по разным государствам, старались продолжить свой планомерный и незаметный труд в официальных учреждениях этих стран.

Тем не менее такой вид оккультной организации всегда требует большой осмотрительности. Народная поговорка «Не стоит класть все яйца в одну корзину» неукоснительно соблюдалась. «Истинный эзотеризм, — пишет Рене Генон, — находится за пределами конфликтов, проявляющихся во внешних движениях, которые сотрясают мир профанов. И если эти движения порой исподволь порождаются и направляются могущественными организациями посвященных; можно сказать, что последние руководят ими, не вмешиваясь открыто, в равной степени оказывая влияние на противоборствующие стороны»[56]. Другими словами, если на сцене театра разыгрывается представление, то, как правило, интрига создается и плетется за кулисами.

Так обстояло дело и с Обществом Туле, даже распущенным официально. «Подъем коммунизма на Востоке и нацизма на Западе представляют собой две попытки повести человеческое общество по определенному пути. Предполагалось, что их соперничество будет стимулировать обе системы. Те, кто входил в Туле, быть может, не предусмотрели того, что Гитлер захочет уйти от них и начать править самостоятельно. Когда это произошло, первым шагом фюрера стало нападение на коммунистическую Россию, до тех пор соблюдавшую немецко-советский пакт о ненападении. Можно считать, что в этот день Гитлер сам подписал себе приговор. Туле его бросило»[57].

Возможно, именно в этот момент стала ясна реальная роль, которую сыграл Рудольф Гесс. Когда его посвятили в план операции «Барбаросса» против Советсткого Союза, «ему показалось, что они все больше и больше отдаляются от той священной миссии, которую возложило на них Общество Туле: дать вождя, фюрера, всем северным народам, а не только Германии. Ведь северными народами — германцами — могут быть не только немцы, но по тому же исторически законному праву и скандинавы, и англичане»[58].

Поэтому Гесс решил действовать, усмотрев в сложившихся обстоятельствах возможность исправить ошибки человека, для кого он был вероятным преемником.

Гесс взял на себя всю ответственность и пошел на безумный шаг. Будучи умелым пилотом, он 10 мая 1941 года один поднялся на борт небольшого самолета и направился в Шотландию. Его план состоял в том, чтобы договориться с британцами и убедить их заключить союз с немцами против Советского Союза. Гесс по-прежнему поддерживал отношения с некоторыми англоязычными кругами, относящимися к разным более-менее тайным обществам — наследникам Золотой Зари. Он знал, что некоторые высокопоставленные персоны, как бывший король Эдвард VIII (под влиянием жены — герцогини Виндзорской) или американский посол ирландского происхождения Джозеф Кеннеди, отец будущего президента Соединенных Штатов, прислушаются к его предложениям. Но было уже поздно. Уинстон Черчилль, масон и друид, давно выбрал свой лагерь. Рудольфа Гесса упрятали подальше, в британскую тюрьму, по всей видимости, для того, чтобы он молчал.

Он так никогда и не заговорил. Нюрнбергский суд объявил его помешанным и приговорил к пожизненному тюремному заключению. Был ли он действительно сумасшедшим? Самое главное — он соблюдал закон молчания, выдавая себя за безумца. И ни один из его обвинителей не попытался его разговорить. По всей видимости, было лучше, если бы он молчал. Дело в том, что он слишком много знал об оккультных подразделениях Общества Туле, о связях с другими тайными обществами и, наконец, о «Неизвестных владыках», кем бы они ни были на самом деле — хранителях Грааля, который некоторые стремились отыскать в северных туманах.

Во время избирательной кампании 1933 года, ставшей решающей для нацистской партии, рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер находился в Вестфалии, стране легендарных Германа и Видукинда, воспоминаниями о которых — настоящими или вымышленными — были полны леса и древние замки. Раньше Гиммлер никогда не бывал в вестфалии и вдруг ощутил странную тягу к этой земле, хранившей дух древних германцев. Перед его взором предстало то, что как нельзя лучше соответствовало его безумным мечтам — громадная средневековая крепость Вевельсбург, названная так по имени рыцаря Вевеля фон Бюрена, в XVIII веке отреставрировавшего это сооружение эпохи гуннов. Тотчас же, не раздумывая, Гиммлер решает сделать из крепости свой замок Грааля, духовную цитадель рыцарей Черного Ордена, иначе говоря, СС.

Желания рейхсфюрера — закон. Уже в следующем году согласно грандиозным планам, разработанным самим Гиммлером, начинается реставрация и перестройка крепости. Она будет стоить ему недешево — около тринадцати миллионов рейхсмарок, и самое главное — труда двадцати тысяч рабов, четыре тысячи из которых умрут на работах. Но чего не сделаешь ради нового храма Грааля на нацистский манер! Нужно сказать, что «результат не разочаровал автора проекта: двери и окна были окружены синеватым гранитом, стены затянуты гигантскими гобеленами, в книжных шкафах из массива дуба хранились более 12 ООО томов. По всему замку стояли высокие мраморные статуи, висели полотна нацистских художников, изображающие персонажей, которыми восхищался Гиммлер: Генрих I Птицелов, Альбрехт Медведь, Фридрих Барбаросса и… Адольф Гитлер»[59]. Не хватало только короля Артура, Грааля, Парцифаля и Лоэнгрина, но и на них у Гиммлера имелись планы в будущем.

Были и другие замки подобного рода, предназначенные для СС, например Орденсбурген, где обучали и тщательно отбирали кандидатов в Черный Орден, но замок Вавельсбург, вне сомнений, — самое впечатляющее, грандиозное и также самое закрытое для посторонних сооружение. В замок допускались только наиболее высокопоставленные чины СС, а когда рейхсфюрер устраивал заседание, он приглашал разделить с ним трапезу только двенадцать лично им отобранных офицеров из высших эшелонов командования. Болезненное — и дьявольское — воображение Генриха Гиммлера преследовал образ рыцарей Круглого стола, собравшихся вокруг короля Артура, — а возможно, и самого Короля-Рыбака с тамплиерами — хранителями Грааля.

Надо сказать, что в громадной столовой замка проводился ритуал, восходящий к самым древним периодам истории. Все собрания начинались с «духовных упражнений в медитации», за которыми следовали пение и другие элементы богослужения, позаимствованные из тех времен, которые руководители СС считали языческими. Под этим залом в подвале со стрельчатыми сводами располагалось «святилище», защищенное стенами двухметровой толщины.

Посреди святилища возвышался алтарь из черного мрамора, украшенный руническими символами СС из белого мрамора, над которыми помещалась эмблема в виде черепа. У подножия этого алтаря находился колодец, куда можно спуститься по двум гранитным лестницам. Дно колодца в форме морской раковины освещалось смоляными факелами. Там кремировались останки «рыцарей», погибших в сражении. Что касается самых прославленных умерших, то их хоронили под клиросом часовни замка. Именно в этой языческой атмосфере Генрих Гиммлер священнодействовал в окружении тех, кого считал наиболее достойными принадлежать к Ордену. Он не терпел ни малейших отступлений от введенных им правил и, самое главное, исключений в расовой принадлежности. Не следует забывать, что на ночном столике всемогущего владыки СС лежали сочинения Вольфрама фон Эшенбаха — «Парцифаль» и «Титурель».

Кем же был этот столь значимый в нацистской иерархии человек? Он родился в 1900 году в Мюнхене, в семье бывшего учителя, некогда занимавшегося с одним из принцев династии Виттельсбахов — Генрихом Баварским. Начав карьеру на военной службе, прерванную по состоянию здоровья, Гиммлер стал изучать агрономию и вскоре получил диплом инженера. В 1923 году он вступил в НСДАП и впервые встретился с Гитлером. Это было настоящим потрясением: покоренный человеком, который станет всемогущим повелителем Германии, отныне Гиммлер стал не просто его восторженным поклонником, но и верным «исполнителем грязных дел». Слова, сказанные о нем позже Гитлером, достаточно красноречивы: «Именно с Гиммлером СС превратилась в особую армию, преданную идее, преданную до самой смерти. Я считаю Гиммлера нашим Игнатием Лойолой. С умом и настойчивостью, невзирая ни на какие препятствия, именно он выковал этот инструмент».

Сравнение с Игнатием Лойолой, основателем ордена иезуитов — универсальной организацией, которую часто называли Черным Орденом, — достаточно показательно. Действительно, структура СС скопирована с ордена иезуитов. В 1925 году из своей гвардии Гитлер создал элитарное, подчиняющееся лично ему подразделение: он назвал его «группой охраны» (Schutzstaffel), сокращенно СС, чтобы оно противостояло возрастающему влиянию CA, отделению штурмовиков нацистской партии, возглавляемому честолюбивым капитаном Ремом, который становился все более и более опасным соперником для не менее честолюбивого лидера партии.

И СС развивалась как религиозный орден под надзором самого Гитлера, но под эффективным руководством Гиммлера, который в 1939 году превратился в рейхсфюрера СС, наделенного неограниченными полномочиями, но при этом нисколько не угрожал власти бывшего австрийского капрала. Члены СС должны были «согласно правилам набираться из людей нордического типа в национал-социалистический орден, в братское сообщество, объединенное чистотой крови», писал Гиммлер, добавляя, что эти люди должны «помимо прочего, основать будущие поколения, необходимые для вечной жизни немецкого и германского народа». Большего искажения смысла братства Грааля, какой ее описал Вольфрам фон Эшенбах, и не придумаешь.

Нам известна зловещая история этого Черного Ордена (названного так из-за цвета униформы, которую носили его члены) в рамках Третьего рейха и роль, сыгранная им в злодеяниях Второй мировой войны, и не стоит об этом больше говорить. Интересно будет подвергнуть анализу личность Генриха Гиммлера, ибо деятельность рейхсфюрера, каким бы ни было то суровое суждение, которое можно о ней вынести, имела свои глубинные мотивы.

Это был необыкновенно сложный персонаж. «Среди высших лидеров Третьего рейха Гиммлер выглядит наиболее противоречивой личностью, движимой одновременно и склонностью к рациональному планированию, и фантазиями, никак не связанными с реальностью. Его стремление к порядку, к пунктуальности, административная точность и производимое им впечатление «умного школьного учителя» противоречили его же утопическому энтузиазму, романтизму и даже оккультным склонностям»[60]. В конечном итоге он был человеком застенчивым, но, как говорится, и в тихом омуте черти водятся. На деле он был «бюрократом», и все его решения незамедлительно исполнялись. Тем не менее, хотя Гиммлер окружал себя чиновниками и преданными и верными исполнителями, вокруг него собралась целая когорта лжеученых, и в особенности оккультистов или даже довольно подозрительных «магов».

В 1933 году Гиммлер втайне создал псевдоисторико-культурную организацию Аненербе, что означает «наследие предков», которая должна была вести разыскания «местоположения, духа, деяний и наследия индо-германской расы». В эту таинственную организацию входило множество «секретных отделов», чья деятельность хранилась в строжайшей тайне. Итак, признанная цель Аненербе заключалась в том, чтобы опытным путем, любыми возможными способами доказать нелепые теории, порожденные бредом «ученого» Гербигера, злейшего врага еврея Альберта Эйнштейна.

На одном из организованных им съездов Гиммлер сам вкратце изложил туманные теории Гербигера: «Все ученые соглашаются с тем, что наш космос зародился в результате взрыва, но какого взрыва, они не объясняют. Они скрывают свое невежество за цифрами, которые ничего не могут разъяснить. Однако этот взрыв подчиняется довольно простому закону: закону, который испокон веков сталкивал лед и пламя. Миллионы и миллионы лет назад существовали только два необъятных тела. Одно из них походило на наше солнце, но гигантских размеров. Другое тело целиком состояло изо льда. Из столкновения этих двух тел, из взрыва, последовавшего за их соприкосновением, родилась наша планетарная система. Сатурн, Юпитер или Марс — это глыбы льда. Только наша земля не полностью охвачена холодом, и на ней продолжается вечная борьба между льдом и пламенем». Можно заметить, насколько на Гербигера и Гиммлера повлияли мифологические тексты исландской «Эдды», особенно та часть, где говорится о битве богов асов и ванов. Нельзя не вспомнить о горящей ране Анфортаса, которая причиняла ему ужасные страдания в те дни, когда на земле стояли зимние морозы.

Но теории Гербигера заходят еще дальше. Луна, по сути, — это еще одна планета, закованная в лед, она подчиняется закону притяжения и постепенно приближается к Земле. Когда Луна близко, ее сила притяжения такова, что и растения, и животные, освободившись от веса, увеличиваются в размерах. Так возникает царство Гигантов. Но, продолжая медленно двигаться к Земле, Луна в конце концов взорвется и засыплет всю земную поверхность что приведет к бедствиям, описанным в мифологических сказаниях: землетрясениям, цунами и, конечно, уничтожению существующих цивилизаций. Растения и живые существа надолго выродятся. Но наша планета притянет на свою орбиту другую ледяную планету, и вечный цикл возобновляется.

Гербигер утверждал, что луны уже трижды разбивались о Землю и цивилизации, более развитые, чем наша, были трижды уничтожены. Однако в памяти наших предков сохранились лишь смутные образы катастрофы. Подобные катаклизмы могут объяснить расовое различие. Одни люди — это потомки рас, выродившихся во время безлунных периодов. Другие — наследники славной расы, которую посвятили во все тайны Гиганты. Таким образом, нетрудно заключить, что евреи, цыгане и славяне — это «недочеловеки», Untermenschen, от которых нужно избавиться ради вящей славы германского народа, единственного хранителя крупиц изначального Учения. Вот и оправдание завоевательным войнам «окончательного решения» европейского вопроса. Но также становится понятно, что «Парцифаль» Вольфрама фон Эшенбаха и его избранные тамплиеры — хранители Грааля являются одной из самых важных составляющий «наследия предков», о котором Гиммлер желал напомнить германской нации.

Были и другие теории. Молодой летчик по имени Бендер вернулся к старым легендам о «Полой Земле» и развил другую теорию, такую же ошибочную, как и теория Гербигера. Он опирается на утверждения некоего американца, Клива Симнеса, бывшего пехотного капитана, который в 1818 году говорил: «Я заявляю всему миру, что Земля полая, и внутри нее существует жизнь. <…> На Земле все полое: волосы, стебли растений и даже наши кости. Почему же Земля не должна следовать этому универсальному закону? Различные эзотерические школы учат, что на полюсах есть входы, ведущие к городам подземного мира». Так, в домыслах псевдоисториков Третьего рейха вновь появляются и Туле, и Агарта. Бендер настойчиво продолжал: «В наших старых легендах Венера находится в центре Земли. Данте, этот великий риец, помещает ад в недра земли. В подземном царстве правит Плутон, король ужаса и бог мертвых. Наши ученые, испорченные иудейско-христианской наукой, пренебрегли этими ценнейшими сведениями». Дело в том, что Бендер считал, будто Солнце и Луна располагаются не над нашей сферой, а в ее центре. Впечатление того, что наступает ночь, создается с помощью синеватого шара с газом, который время от времени проходит перед Солнцем. Следовательно, наш мир вогнутый, потому что прикреплен к внутренней части сферы. Ни к чему говорить, что эта теория «Полой Земли» полностью противоречит теории Гербигера.

Однако похоже, что Гиммлера это несильно беспокоило. Рейхсфюрер больше, чем когда-либо, был окружен астрологами, знахарями, магами, медиумами, как Карл Мария Виллигут, ясновидцами и прочими талантливыми или не очень шарлатанами. Он впадал в настоящий языческий мистицизм, над которым подсмеивался даже Гитлер, обвиняя его в желании восстановить настоящую Церковь, основанную на германо-арийском учении. Если верить тому, что говорит Альберт Шпеер, более-менее «оправданный» на Нюрнбергском процессе архитектор фюрера, в своих мемуарах, озаглавленных «В сердце Третьего рейха»: «Гитлер нередко высказывал нелестное мнение о мифе СС, созданном Гиммлером, например заявляя: «Какой абсурд! Когда мы почти вошли в эпоху, свободную от всякой мистики, вот он начинает все заново! Уж если на то пошло, нам надо было придерживаться Церкви. По крайней мере, у нее были традиции. Подумать только, что однажды меня могут сделать святым СС! Вы можете себе представить! Да я перевернусь в могиле!..»» Но Гиммлер был необходим для эффективной работы нацистской системы. Ему позволялся любой бред, лишь бы его деятельность была результативной.

Но, сидя в своем кабинете, вдали от кошмарных преступлений, приказы о которых он отдавал, Гиммлер был одержим навязчивыми идеями. Он верил, что где-то в мире существуют подземелья, в которых какие-то народы, избежавшие многих природных бедствий, хранят великие тайны Вселенной. Его голова была занята мыслями о Туле и Агарте. Он даже отправил экспедицию в Тибет, дабы постараться отыскать то, что спрятано в некоторых отдаленных монастырях или, по меньшей мере, в их подвалах. Но особенно неотступно его преследовали мысли о Граале. Он сам отправился в Испанию, в Монсеррат, пытаясь найти якобы хранящийся там знаменитый Грааль. Затем с помощью беззаветно преданного ему таинственного археолога — оккультиста К. Вайстора, которого он ввел в Аненербе, Гиммлер дал одному из офицеров СС, Отто Рану, поручение отправиться в Прованс и разузнать о возможном нахождении Грааля в окрестностях Монсегюра.

Был ли сам Генрих Гиммлер членом Туле? У нас нет никаких тому доказательств, но это более чем вероятно. Скорее всего, он действительно состоял в одном или нескольких тайных обществах. Во всяком случае, он строил из себя «Неизвестного владыку», повелителя мира, находящегося в тени Адольфа Гитлера. Тем не менее он отнюдь не был сумасшедшим. Наоборот, даже если его умозаключения казались безумными, сам он отличался здравомыслием и претворял в жизнь ту идеологию, в которую твердо верил. Можно быть уверенным: ему было известно очень многое. Однако он так хранил тайну, что теперь невозможно узнать, что же именно он знал. Тайна Гиммлера, несомненно, куда более важна, чем тайна Гитлера. Между тем мы никогда не проникнем в сокровенные мысли, занимавшие этого образцового чиновника, всегда улыбавшегося, остроумно шутившего, но способного не колеблясь уничтожить миллионы людей ради одной только идеологии.

Весной 1945 года во время полного крушения Третьего рейха, чувствуя, что Гитлер проиграл сражение, Гиммлер предал фюрера и начал переговоры об окончании войны со шведским графом Бернадоттом. Однако, как утверждают некоторые свидетели, его цель заключалась в том, чтобы стать преемником Гитлера и возглавить новую Германию, возможно опираясь на уцелевшие силы СС. Конечно, Гиммлер знал, что его признают ответственным за все преступления, совершенные нацистами, но все равно уверенно и без тени стыда планировал вступить в переговоры с американцами. Вне всякого сомнения, он знал, что может кое-что предложить им взамен. Известно, что, схваченный англичанами, он, осознав, что дело проиграно, покончил жизнь самоубийством, приняв цианистый калий. Это официальная версия. Однако в связи с этой загадочной смертью возникают некоторые вопросы. Если бы он предстал перед Нюрнбергским трибуналом, то неизбежно был бы приговорен к повешению. Но до этого ему пришлось бы заговорить. Как и Рудольфу Гессу, ему было известно слишком многое. Было бы лучше, если бы он тотчас же замолчал и унес свои тайны в могилу.

Рейхсфюрер Гиммлер был не единственным, кто интересовался Граалем. Идеолог Альфред Розенберг тоже был воспитан на «Парцифале» и «Титуреле». В 1930 году он познакомился с молодым и блестящим интеллектуалом — состоящим в СС — по имени Отто Ран, специализирующимся на исследованиях романских текстов. Отто Рану было двадцать шесть лет. Он бегло говорил на французском и окситанском (провансальском) языках. К тому же он был спелеологом и прошел прекрасную спортивную подготовку. И самое главное — он необычайно увлекался историей и учением катаров. Сначала его знакомство с Розенбергом не выходило за рамки простой дружбы, но постепенно Розенберг стал понимать, что с помощью этого эрудированного и решительного молодого человека можно внести новые элементы в нацистскую идеологию.

Он сводит его с Отто Аббецем, уполномоченным по французско-немецким отношениям, затем с Генрихом Гиммлером и оккультистом Вайстором, который священнодействует в более или менее тайных рамках Аненербе. Вскоре решение было принято: Отто Рана отправили на юг Франции, чтобы проверить, действительно ли замок Монсегюр — это Монсальваж, известный по легендам о короле Артуре, переработанным баварцем Вольфрамом фон Эшенбахом. Надо сказать, что поставленная задача была сложной, поскольку основывалась на полном незнании различных вариантов легенды о Граале. Монсегюр переводится как «надежная гора», а Монсальваж — как «дикая гора», то есть покрытая лесом. На скалистом Монсегюре лес не рос, в отличие от баварской горы Вилденберг. К тому же в других вариантах легенды у замка Грааля либо нет названия, либо он называется Корбеник, или же его нейтрально именуют «Волшебным замком» или «Замком Чудес». Название Монсальваж появляется только в немецком варианте Вольфрама фон Эшенбаха (и, разумеется, в его сценической постановке — «Парсифале» Вагнера), и было бы глупо опираться на это упоминание в поисках реального места, где, как считали, спрятан таинственный «сосуд», не говоря о том, что Кретьен де Труа, первый, кто поведал о Граале, так и ничего не сообщил о его содержимом.

Наконец, систематическое исследование различных версий легенды о Граале в сочетании с тем, что нам известно об учении катаров, неопровержимо доказывает: в текстах, посвященных поискам Грааля, нет ничего, что могло бы связывать их с катарами. Да и сами катары ни разу не упоминали о священном предмете, называемом Граалем, хотя это название, как мы уже видели, происходит от провансальского слова, означающего «сосуд». Можно смело утверждать, что теория, согласно которой катары Монсегюра были хранителями Грааля, — это чистой воды выдумка, являющаяся плодом воображения нескольких экзальтированных людей, а также незнания основных текстов[61].

Тем не менее нужно признать, что в окрестностях Монсегюра бытует легенда о том, что Граалем завладели катары. Однако эта легенда не такая старая: она датируется самым началом XX века и проистекает из домыслов некоторых провансальских интеллектуалов, утверждавших, будто катарская идеология всегда существовала в этих краях, где возникали самые разнообразные «ереси» — явное свидетельство отказа провансальцев смириться с отлучениями Римской церкви и вторжением северофранцузских сеньоров. Так в 1900 году возникли различные группы, которым, как они полагали, удалось найти следы учения катаров в некоторых народных сказках и некоторых обычаях, принятых в тех местах. Таким образом, на свет появился «неокатаризм», самыми выдающимися представителями которого были Деода Роше и блестящий поэт Морис Магр.

Конечно, в «неокатаризме» не было ничего народного. Это был плод размышлений более или менее националистски настроенных интеллектуалов, впитавших в себя провансальскую культуру. То же самое произошло и в Бретани, где лес Пемпон превратился в волшебный лес Броселианд, любимое место подвигов рыцарей Круглого стола: речь шла о перенесении легенд, возникших в Британии, на армориканскую почву, ставшее возможным в XI веке благодаря стараниям клириков, состоявших на службе у местных сеньоров, а затем и у династии Плантагенетов[62]. Позднее аналогичный феномен проявится в том уголке Окситании, который представляет собой высокогорная долина Арьеж и ее окрестности, особенно яркий характер он приобретет благодаря туристическим агентствам в период между двумя мировыми войнами. Именно тогда самым рьяным защитником теории, согласно которой Грааль действительно находился где-то в тех краях, стал некий Антонин Гадаль, председатель объединения по обслуживанию туристов Юссале-Бен, утверждавший, что его фамилия Гадаль — это искаженное имя Галаад, по цистерцианской версии — имя того, кто обнаружил Грааль. Конечно, не стоит относиться к его заявлениям серьезно, но если предание пускает корни в каком-либо крае, то при соответствующем уходе может дать пышные всходы.

В 1931 году Отто Ран отправился в Арьеж с практически официальной, хотя и тайной миссией и провел основательное расследование, собирая как можно больше информации у местных жителей, способных подтвердить его догадки, что катары хранили Грааль в Монсегюре — «пиренейском Фаворе», и сами спрятали его где-то поблизости перед тем, как сдать врагам крепость — свое последнее прибежище. Также он тщательно исследовал все обустроенные и укрепленные гроты в высокогорной долине Арьеж и долго рылся в архивах местных библиотек, порой вылезая оттуда, чтобы навести справки в средневековом фонде Национальной библиотеки в Париже. В этих местах он прожил, по меньшей мере, один год, и его пребывание там оставило глубокий отпечаток в памяти тех, с кем он мог общаться. Впрочем, некоторые жители остерегались этого любезного и «ученого» немца, которого подозревали в том, что он принадлежит к Полярной секте. А не могла ли скала Монсегюра превратиться в Туле в Пиренеях?

Нет нужды рассказывать здесь о различных эпизодах пребывания Отто Рана в землях катаров, а равно и анализировать загадочную личность этого «особого посланника». С этим уже прекрасно справились другие[63]. Все, что мы можем сказать, — Отто Ран поддался влиянию своих собеседников, особенно Антонину Гадалю. Кристиан Бернадак ставит вопрос открыто: искренне ли Ран «верил в существование сокровища катаров, в Грааль, гроты, где проходило посвящение и кафедрального собора в Ломбриве? Почему он, с головой погружавшийся в различные отделы Национальной библиотеки, пренебрег архивами департамента в городе Фуа? <…> Быть может, он боялся наткнуться на доказательства, которые были способны опровергнуть его тезис? Его товарищ Антонин Гадаль всегда придерживался той же позиции: полное пренебрежение к текстам, противоречащим его собственным объяснениям»[64].

Причина понятна: ни в Монсегюре, ни в гроте Ломбриве в Юссале-Бен никогда не было Грааля. Отто Ран поддался чужому влиянию. Однако очевидно и то, что и сам Отто Ран повлиял на Антонина Гадаля[65]. В действительности Рану было дано совершенно определенное задание: найти доказательства того, что Грааль находился где-то в окрестностях Монсегюра. Он прибыл туда с конкретным заданием, и, чтобы выполнить полученный приказ, ему было необходимо суметь доказать, что данное задание соответствует истине. В дальнейшем Ран стал специалистом по историко-мифологическим изысканиям такого рода, так как в 1936 году под патронажем и по приказу СС совершил исследовательское путешествие в Исландию, чтобы отыскать там следы древних нордических «богов».

Отто Ран «входил в число европейских писателей и историков, страстно увлеченных романтическими приключениями. В его пасторальных сочинениях можно найти немало живых описаний летних пейзажей Гессена, долин южного Тироля, скалистой крепости Монсегюр и маленькой деревушки, в которой он из-за снега был вынужден провести зиму, а также описание унылой и однообразной Исландии. Хотя литературный талант и значительная эрудированность и отличали Рана от своеобразных «арийских» оккультистов, увлеченных изучением рун и мегалитов, тем не менее их роднит определенная общность интересов и мотиваций. Их общей целью становятся поиски утраченной германской традиции, которая якобы была скрыта или уничтожена Католической церковью и другими враждебно настроенными сторонами. В сентябре 1935 года Ран написал Вайстору пламенное письмо с описанием тех мест, которые он посетил во время охоты за традициями Грааля в Германии, прося хранить это в тайне ото всех кроме Гиммлера. Страстное желание найти следы такой традиции разделяли Ран, Вайстор и Гиммлер. Эти три человека верили, что в настоящем можно было найти тайный ключ к древней языческой культуре»[66].

В то же время в одном котле с ними варился итальянский философ-идеалист Юлиус Эвола (1898–1974). В своих несколько запутанных сочинениях, где немалое место отводилось сексуальности, он проповедовал элитарное и антимодернистское учение, основанное на арио-нордической традиции, в которой определяющую роль играли солнечная мифология и мужское аристократическое начало, противопоставленные женскому началу и демократии. Все идеи он изложил в своих сочинения о расизме, тайне Грааля и архаических традициях — сочинениях, которые на первый взгляд казались документально обоснованными и соответствующими высокому научному уровню. Однако, проанализировав их, эксперты СС заключили, что Эволя был своего рода «еретиком», пренебрегающим германской традицией, что, разумеется, представляло собой непростительный, смертный грех. Конечно же, на деле между итальянским фашизмом и немецким нацизмом существовала связь, однако смешивать их не стоило: в конце концов итальянцы, несмотря на то что являлись наследниками Рима времен Цезарей, были жителями Средиземноморья, в крови которых имелись довольно подозрительные примеси. Поэтому Гиммлер приказал, чтобы Эвола, несмотря на его симпатии к тоталитарному режиму Гитлера, не упоминался в газетах и немецких изданиях.

Именно в такой своеобразной атмосфере и работал Отто Ран, блестящий интеллектуал, убежденный — несмотря на свои еврейские корни — в превосходстве чистой индо-германской расы, причастность к которой он изо всех сил стремился доказать. Но, как бы то ни было, пребывание в Провансе превратилось для него в настоящие «поиски Грааля» на новый манер, которые легли в основу двух его книг, вскоре переведенных на французский под названиями «Крестовый поход против Грааля»[67] и «Двор Люцифера»[68]. И если мы хотим разобраться в причинах этой одержимости руководителей Третьего рейха Граалем, необходимо прочитать или перечитать некоторые отрывки из книги «Крестовый поход против Грааля». В ней откровенно рассказывается обо всех побудительных мотивах, а изложенные там идеологические позиции свидетельствуют о том, что Ран был полностью увлечен этими невероятными поисками.

Итак, Ран начал с антихристианской атаки: «Грааль являлся еретическим символом. Люди, поклонявшиеся христианскому Кресту, подвергли его проклятию, против него был направлен крестовый поход, «Крест» вел священную войну против Грааля». Эта фраза стала заглавием книги, однако является очевидной ложью. Отто Ран, как и нацистские псевдоинтеллектуалы, не читал различные христианские варианты истории о Граале. Он попался в ловушку Грааля катаров, положившись на ту непреложную истину, что катары действительно никогда не изображали распятия и рисовали Христа с раскинутыми руками без какой-либо опоры.

Однако на самом деле для Отто Рана Грааль совершенно точно не был ни камнем, ни вырезанной из изумруда чашей, как то гласит христианская традиция. По его мнению, речь шла о скрижалях, на которых якобы были записан древний закон ариев. «Грааль стал мифом, основанным на реальности, согласно классическому процессу эволюции. Христиане украли этот миф у язычников, как они украли все их священные места, построив церкви на развалинах языческих храмов. <…> Христиане переняли миф о Граале и превратили его в изумрудную чашу, в которой находилась кровь Иисуса Христа, собранная Иосифом Аримафейским во время Страстей Христовых. Этот кубок видели везде и нигде! В Сирии и в Риме в III веке. В арагонском гроте в Сан-Хуан-дела-Пенья в 1399 году, позже в Валенсии и, разумеется, в Монсегюре! Но в погоне за мифом христиане ничего не нашли. И поделом!»

И тогда он излагает свою точку зрения: «Что касается меня, то я думаю, что миф о Граале — это всего лишь отражение утраченного знания, закона жизни. На Грааль-Камень, о котором упоминает Вольфрам фон Эшенбах в «Парцифале», говоря о нем как о «драгоценном камне», уже недвусмысленно указывали арииманихеи из Персии, объединившие слово gohr (на древнеперсидском — «драгоценный камень») и слово al, сияние, то есть резной драгоценный камень: несомненно, это единственное понятие, не относящееся к мифу и остающееся исторически обоснованным». И Отто Ран продолжал в том же духе, оправдывая свое пребывание в Южной Франции: «У меня есть все основания полагать, что катары хранили Грааль-предмет, что они расшифровали часть закона — но только часть. Если бы они узнали все, то они бы легко ликвидировали христианство, а не оказались уничтоженными им». Вывод категоричен: «Вот уже семьсот лет, как Грааль исчез. И вот уже семьсот лет, как Запад утратил закон, который мог и который еще может вернуть его на путь истинный».

Конечно, у Рана не было ни малейших сомнений: либо он, либо какой-то другой охотник за Граалем, специально уполномоченный СС, вернет миру — от которого останется только его индо-германская составляющая — послание, потерянное ими семь столетий назад. Это так просто, но над этим стоило задуматься. Самой лучшей иллюстрацией к новым, совершенно извращенным поискам Грааля стал, без сомнений, фильм Стивена Спилберга «Индиана Джонс и Последний крестовый поход», в котором отряд злобных нацистов жаждет любой ценой завладеть Граалем, чтобы господствовать над миром. Попытка «злодеев» провалилась, но факт остается фактом: нацисты действительно пытались завладеть Граалем, который у них считался «алтарем» древних тайн живших ранее Гигантов.

Но каких тайн? В народных преданиях предостаточно великанов, последних потомков исчезнувшей расы и предполагаемых строителей мегалитических памятников. С незапамятных времен существует что-то вроде ностальгии о временах, когда люди были наделены практически божественной силой. «И вы будете, как боги», — говорит в «Книге Бытия» змий-искуситель. Нацисты и все те, кто их окружал и поддерживал, приняли это высказывание на свой счет и попытались претворить его в жизнь.

В основном никто не знает, что в 1945 году, в момент крушения Третьего рейха, Гиммлер провел странную операцию: он приказал отпечатать большое количество листовок, в которых рассказывалось о видении некоего шведского пастуха, и приказал разбросать их с самолета над немецкими войсками, сражавшимися со всей силой отчаяния. Что же это было за видение? Речь шла об описании фантастического оружия, больших круглых платформ, которые летали без пилотов, стреляли по вражеским городам струями огня и испускали «луч смерти». Позже эти платформы назовут «летающими тарелками» или «неопознанными Летающими объектами». Конечно, уже существовали Фау-1 и Фау-2, и немецкие ученые готовились совершить расщепление ядра атома. Но Гиммлер помнил все то, что говорилось о «зеленом луче», о ерше и, само собой, о Граале, как о хранилище абсолютной энергии.

Очевидно, что между этим пониманием Грааля и тем, что предложил Кретьен де Труа семьсот лет назад, лежит пропасть, даже бездна. Однако всегда встает вопрос о происхождении мифа, потому что поэт из Шампани, конечно же, не сам его придумал. Он всего лишь преподнес его именно в то время, когда «чудесное» глубоко проникло в повседневную жизнь. Даже если некоторые детали поэмы Кретьена де Труа можно было бы посчитать еретическими, в конце концов, для него Грааль был священным предметом христианства. А целью нацистских поисков Грааля, окрашенных в цвета яростного антихристианства, бесспорно, является нахождение языческих корней западноевропейской цивилизации.

Да, Грааль, что бы он ни представлял, исчез семьсот лет назад. Отто Ран тоже сгинул в 1939 году. Продолжал ли он жить под другим именем? Вполне вероятно, так как, по-видимому, он был достаточно ценным сотрудником, учитывая его образованность и воодушевление. Тем не менее Генрих Гиммлер совершенно точно умер в 1945 году, какими бы ни были обстоятельства его смерти, а Рудольф Гесс коротал дни в застенках Шпандау, пока не покончил жизнь самоубийством. Общество Туле и СС исчезли в той буре, которую сами так или иначе и накликали. Действительно ли они исчезли? Не факт. Тайное общество никогда не вернется в небытие. Оно появляется на свет из живой закваски, которая не может просто так исчезнуть. В такое общество всегда входят люди, которые твердо, если не сказать, фанатично верят в огромные возможности, предлагаемые этим обществом. С чего бы таким убежденным последователям отказываться от своих позиций? Итак, официально Туле и все его «филиалы» исчезли, по крайней мере, с поверхности земли, но что происходит в темных подземельях, находящихся у нас под ногами?

Да, Черный Орден остался в прошлом. За исключением некоторых «застрявших во времени» человек больше никто не носит черную униформу со сдвоенной руной СС. Но прошлое часто продолжается в настоящем, прикрываясь обманчивыми личинами, за которыми тщательно скрывается обыденная реальность. Название «Черный Орден» сегодня понимается фигурально: оно означает подпольное общество, которое продолжает действовать исподволь, во тьме[69]. Во время крушения Третьего рейха было немало тех, кто, принеся некогда клятву верности Гитлеру и Гиммлеру, поспешно бежали из Германии и разъехались по всему миру, как и тамплиеры — хранители Грааля, которые были обязаны открыто или втайне оказывать влияние на королей, князей и всевозможных интеллектуалов, а особенно на тех, кто проявляет повышенный интерес к подобного рода вопросам[70]. Не стоит буквально понимать все дошедшие до нас средневековые тексты о Граале и всем том, что он может собой представлять. Не стоит соглашаться со всеми искаженными толкованиями этих текстов. Нужно попытаться их расшифровать в их исходном контексте и признать, что поиски Грааля еще далеки от завершения. Напротив, они только начались.

Для всех текстов, утверждающих, что они передают так называемую эзотерическую традицию, то есть ту, что предназначена только для некоторых людей, способных уяснить ее настоящее значение, существует одно безусловное правило — лгать и направлять незваных гостей по ложным дорогам. Именно так поступает отшельник Тревризент в «Парцифале» Вольфрама фон Эшенбаха, когда рассказывает племяннику «подлинную» историю Грааля. Это метод лабиринта. Всем известно, как в него войти, но никто не знает, как выйти. Как заявляет Отто Ран в «Крестовом походе против Грааля», его так никогда и не нашли, хотя полагали, что видели его в разных местах. Неужели Грааль — это приманка, а те, кто с таким усердием его ищет, — «просветленные», полностью потерявшие связь с реалиями повседневной жизни? Такой вопрос возникает, но ответить на него не так-то просто.

Дело в том, что туман и мрак застилают то, что является Граалем, от наших глаз. Сквозь эту мутную пелену могут проникнуть только поэты и ясновидцы. Итак, тот же Жерар де Нерваль в повести «Аурелия» упоминает о странном видении, которое ему явилось во время одного из его мистических приступов. И, будучи настоящим гностиком, он исходит из символической истории Сотворения мира от семи Элохим, о которых упоминает самая древняя раввинская традиция. Эти Элохим, создав Вселенную и живых существ, начали вести друг с другом ожесточенную войну. «Я не знаю, сколько тысяч лет длились эти сражения, залившие кровью земной шар. Три из Элохим вместе с Духами своей расы, наконец, были сосланы на юг Земли, где основали огромные королевства. Они унесли секреты божественной каббалы, объединяющей миры, и черпали силы в поклонении нескольким небесным светилам, которым они по-прежнему соответствуют. Эти некроманты, изгнанные на край Земли, поладили между собой, чтобы передавать друг другу свою мощь. Окруженные женами и рабынями, каждый из этих правителей обеспечил себе возможность возродиться в своих детях. Жили они по тысяче лет. Когда к ним приходила смерть, могущественные кабалисты заключали их в хорошо охраняемые могилы, где питали их эликсирами и сохраняющими силами».

На самом деле, довольно странный текст… Быть может, это результат мистического бреда? Известно, что Нерваль находился между двумя мирами, настоящим и воображаемым и такое действительно безумное состояние располагало к подобным видениям. Однако он продолжает так: «Тем не менее живительные силы Земли истощались, питая эти семьи, чья кровь, всегда одна и та же, переполняла новых потомков. В огромных подземельях, выкопанных под гробницами и пирамидами, они собрали все сокровища ушедших рас и некоторые талисманы, защищавшие их от гнева богов». Безусловно, Жерар де Нерваль впадал в безумство, тем не менее он знал, о чем говорит. Впрочем, возможно, что он слишком много рассказал об этих вещах, поэтому его и постигла такая трагическая смерть, которая, конечно, была не самоубийством, а наказанием, наложенным некими тайными братствами, к которым он принадлежал.

Дело в том, что он не довольствуется тонкими намеками, он погружается в самое сердце тайны, утверждая, что эти «некроманты», как он их называет, настоящие представители параллельной цивилизации, выживают при всех катаклизмах, всех потрясениях на Земле, при всех потопах и войнах. «Некроманты, спрятавшиеся в подземных жилищах, всегда хранили там свои сокровища и находили удовольствие в молчании и во мраке. Порой они втайне выходили из своих убежищ, чтобы пугать живых или учить злодеев своим зловещим наукам». Несомненно, оккультисты, окружавшие Гиммлера, читали и перечитывали страницы сочинений этого поэта, который, словно рыдая, добавлял: «Я содрогался, когда изображал безобразные черты этих проклятых народов. Повсюду умирал, плакал или стенал страдающий образ вечной Матери».

Все это кажется бессвязным и даже противоречивым. Не стоит забывать, что Нерваль был гностиком и для него вечная Мать, Pistis Sophia, — это «тринадцатая, но также и первая». И после сражений Элохим Нерваль видит ее как «кричащую покинутую женщину, с растрепанными волосами, борющуюся со смертью. Ее жалобные интонации заглушали шум воды. Была ли она спасена? Я этого не знаю. Боги, ее братья, осудили ее: но у нее над головой сияла вечерняя Звезда, озарявшая ее чело пламенным светом». Этот потрясающий образ, — даже если он всего лишь плод воображения душевнобольного — чем-то напоминает — необычное изображение Марии Магдалины, стоящей на своего рода нефе, со змеей на платье и Крестом над головой, которое можно увидеть на тимпане приходской церкви в Ренн-ле-Шато, небольшом поселении в Корбьер, примерно в тридцати километрах от Монсегюра. В наше время оно все еще остается предметом досужих домыслов.

По-видимому, поиски Грааля велись у катаров Монсегюра потому что те, кому было выгодно не раскрывать свои знания, указали неверный путь. Монсегюр, повторим, не имеет никакого отношения к Монсальважу Вольфрама фон Эшенбаха. Грааль никоим образом не входил в систему теологических домыслов катаров. Гроты верхнего Арьежа, а особенно грот Ломбриве, над которыми в большей или меньшей степени потрудились Антонин Гадаль и ярые приверженцы неокатарского учения, не имеют ничего общего с Граалем, хотя некоторые фантазеры и усматривают там его изображение. Чтобы его увидеть, в это нужно поверить. Все происходит так, будто кто-то желал привлечь внимание искателей Грааля именно к этому месту, безусловно связанному с древними традициями и отмеченному Духом, чтобы отвлечь их от другого места, более тайного, более странного, вокруг которого громоздятся легенды и исторические факты, и их не так-то легко подвергнуть объективному анализу, поскольку в этой сфере царит полная неразбериха.

Старая церковь в Ренн-ле-Шато посвящена святой Магдалине, а служил в ней с 1885 по 1917 год довольно странный персонаж — аббат Беранже Соньер. Прибыв туда и обнаружив, что половина церкви была разрушена, он постарался отреставрировать ее и, самое главное, добавить украшений, которые можно было бы назвать довольно сомнительными с точки зрения стиля, но в любом случае самое меньшее, что можно о них сказать, — это то, что они не перестают удивлять.

Загадочная личность аббата Соньера породила немало толков, от самых суровых до самых безумных[71], но здесь не место возвращаться к этой теме. Самое главное в том, что касается Грааля и окружающей его тайны, — это задержаться на изображении Магдалины, которое было многократно воспроизведено по желанию самого аббата Соньера. Хотя в том, что Мария из Магдалы, покровительница приходской церкви, почитается в этой маленькой затерянной деревне, стоящей на бесплодном холме, нет ничего необычного, но можно задаться вопросом: как же именно ее почитают? При этом не стоит забывать о существующих и поныне старинных легендах о Ренн-ле-Шато и его подземельях, где якобы живет народ — наследник исконной мудрости.

Во-первых, Магдалина изображена над входом в церковь, где явно занимает место, обычно предназначенное для Девы Марии. Она как будто стоит в лодке, в руках у нее крест со змеей, которая сползает на платье. Над изображением можно прочитать надпись на латыни: Regnum mundi et отпет ornatum soeculi contempsi propter domini mei Jesu Christi quem vidi quem amavi in quem credidi quem dilexi, что переводится как «Я пренебрегла царством мира и всеми прелестями века ради Господа моего Иисуса Христа, которого я видела, которого возлюбила, в которого уверовала». Однако последнее слово dilexi неоднозначно, так как, несмотря на то что оно и имеет общее значение «я возлюбила», у него существует и дополнительное значение: на самом деле quem dilexi следовало бы перевести как «и в котором я нашла наслаждение». Конечно, эти слова, как предполагается, произнесенные Магдалиной, выбранные и запечатленные аббатом Соньером, не такие уж и невинные.

Внутри здания тоже немало странностей, которые породили множество разговоров, так очень похоже, что аббат Соньер оставил в нем зашифрованное послание. Действительно, как можно заметить, по сравнению с традиционным устройством католических церквей, в этой церкви все сделано наоборот, и некоторые персонажи по необъяснимым причинам представлены дважды: два младенца Иисуса, один с Марией, другой с Иосифом, и, самое главное, два святых Антония. Между тем если святой Антоний-Отшельник — тот, кто был искушаем в пустыне, то святой Антоний Падуанский, как известно, — это тот, к кому обращаются с молитвой, чтобы найти что-то потерянное. Для хоть сколько-нибудь заинтересованного посетителя это изображение становится серьезным предупреждением. А что же сказать о скульптурной группе над исповедальней, где пастух ищет овцу, потерявшуюся в подземной пещере.

Что касается большой фрески на дальней стене, то она представляет Христа на горе, однако некоторые детали привлекают особое внимание. С обеих сторон этой фрески расположены весьма схематические изображения городов Вифании и Магдалы, что, разумеется, отсылает нас к Марии Магдалине, родом из Магдалы, в Галилее, которая омыла ноги Иисуса и отерла их своими длинными волосами, чтобы затем помазать миром из сосуда. Также стоит вспомнить, что аббат Соньер приказал построить на деньги, взявшиеся из какого-то загадочного источника, виллу Бетания (Вифания), где жил сам, и башню Магдала, в которой хотел поместить библиотеку.

Это не простая случайность. «Существуют два места под названием Вифания: город примерно в трех километpax к востоку от Иерусалима, где жили Марфа, Мария и Лазарь. <…> На левом берегу Иордана, перед Мертвым морем, есть другое место, называющееся Вифанией, — брод, где крестил Иоанн Креститель. Это поселение, расположенное на границе с пустыней, также называют Бефабара, «место переправы». Иоанн, а позже и Мария, каждый по-своему даруют крещение, посвящение, то есть право перейти, переступить через порог. Две Вифании словно являются отражением друг друга. Магдалина — это эхо Предтечи: мужчина в одежде из (верблюжьего) волоса и женщина с длинными волосами, с той разницей, что Иоанн живет в суровом, страшном месте, призывает раскаяться и сыплет проклятиями (суровость иессеев), тогда как в Вифании на другом берегу реки цветущая и радостная Магдалина говорит о любви и прощении: это переход из одного мира в другой. Иисус принял воду крещения от Иоанна. Но его не помазали елеем для освящения, как древних избранных царей Израиля. Точнее, незадолго до Страстей и крещения духом и огнем (Распятия), которого он желал, его помазала миром женщина Магдалина»[72]. Впрочем, из этого можно сделать вывод, что если священное помазание Иисуса Иоанном Крестителем соответствовало учению Яхве, бесспорно, носящему мужской характер, то в Вифании его помазала миром жрица женского культа богини-матери, а значит, учения столь же бесспорно женского характера, которое, если верить Библии, всегда на протяжении всей длинной истории этого народа прельщало древних евреев.

Итак, поступок Марии из Магдалы, излившей миро на Иисуса, — это символ слияния религии мужского начала с другой религией женского начала. Следовательно, Иисус — преемник изначального учения, существовавшего еще до грехопадения. Миропомазание в Вифании, вне всякого сомнения, — один из самых важных эпизодов земной жизни Иисуса. Впрочем, именно об этом и говорит сам Христос своим ученикам. Действительно, он подтверждает, что Мария из Магдалы поистине «сделала, что могла», и добавляет: «Истинно говорю вам, где ни будет проповедано Евангелие сие в целом мире, сказано будет, в память ея, и о том, что она сделала» (Евангелие от Марка, 14, 9). Поэтому можно задаться вопросом: почему же Мария из Магдалы, раскаявшаяся распутная женщина (sic) в официальном Евангельском учении, пересмотренном и исправленном отцами Церкви, которые все были отъявленными и, очевидно, сексуально озабоченными женоненавистниками, была отодвинута на задний план? Может быть, она была им неприятна?

Наверняка. Что произошло в памяти Церкви с этими словами Иисуса? Быть может, там есть что-то, что нами не изучено? И не может ли это что-то быть признанием собственно женского священного сана, пророческого и боговдохновенного характера, как будто признанного и провозглашенного Иисусом наряду с саном апостольским и священническим? Какое же исключительное место отведено женщине в самом сердце Церкви, если такое произошло![73]Однако только в XX веке папа римский Иоанн-Павел II официально воздал должное Магдалины — как говорится в Евангелии от Иоанна, первому человеку, кто увидел вышедшего из гробницы торжествующего Христа: «Поэтому она называлась также «апостолом апостолов», она первая своими глазами увидела Воскресшего Христа, и поэтому она первая засвидетельствовала о Нем перед апостолами»[74].

В канонических Евангелиях Мария Магдалина появляется в трех разных обликах, однако, на самом деле, три разных облика — это утроение одного персонажа. Во-первых, в тексте Луки (VII), где он рассказывает о трапезе Иисуса в доме фарисея по имени Симон. Вдруг в дом Симона входит женщина «легкого поведения», намереваясь соблазнить «пророка». Однако, осененная благодатью, она, омыв ноги Иисуса слезами и отерев их волосами, выливает на них миро, и Христос прощает ей все грехи. Хотя три других евангелиста об этом эпизоде ничего не говорят, они рассказывают о похожем случае, произошедшем незадолго до Страстей Христовых, на этот раз в Вифании: по Матфею и Марку — в доме Симона Прокаженного, по Иоанну — в доме Лазаря. В текстах Матфея и Марка это просто какая-то женщина, которая пришла помазать ноги Иисуса благовониями, но в тексте Иоанна (XII) это Мария, сестра Лазаря и Марфы. Между тем мы уже знакомы с этой Марией, но только в Евангелии от Иоанна (XI, 5), где рассказывается о воскрешении Лазаря. И когда Иоанн рассказывает о Страстях (XIX, 25), она же стоит у подножия креста, и он называет ее Марией Магдалиной, при этом другие евангелисты о ее присутствии не упоминают.

Роль этой таинственной женщины проясняется в рассказе о Воскресении. В Евангелии от Луки (XXIV, 10) три женщины, «пришедшие с Иисусом из Галилеи» приходят к гробу, чтобы умастить тело. Он называет их «Магдалина Мария, и Иоанна, и Мария, мать Иакова». В Евангелии от Марка (XVI, 1) уже только две женщины, но они присутствуют при положении Иисуса во гроб Иосифом Аримафейским, странно, что не было Девы Марии, она появится только через день. Этими двумя женщинами были Мария Магдалина и Мария, мать Иосии, на этот раз в сопровождении третьей женщины — Марии Саломеи. Но в тексте от Матфея (XXVIII, 1) женщин, пришедших помазать тело Иисуса, опять только две — «Мария Магдалина и другая Мария», какая — не уточняется. Мимоходом можно подивиться мнимым соответствиям между так называемыми синоптическими Евангелиями, что, впрочем, показывает, что им не всегда можно доверять.

В Евангелии от Иоанна мы находим Марию Магдалину, но она оказывается одна, и Иоанн ничего не говорит нам о том, что она шла помазать тело. Она замечает, что камень был отвален от гроба. Тогда она бежит предупредить Симона Петра и «ученика, которого любил Иисус», то есть самого Иоанна. Вдвоем они убеждаются, что тело Иисуса исчезло, и возвращаются к себе, но Мария Магдалина не идет за ними: «Мария стояла у гроба и плакала. И когда плакала, наклонилась во гроб, И видит двух Ангелов, в белом одеянии сидящих, одного у главы и другого у ног, где лежало тело Иисуса. И они говорят ей: жена! что ты плачешь? Говорит им: унесли Господа моего, и не знаю, где положили Его» (XX, 11–13). Очевидно, она не верит в воскресение Христа и убеждена, что его враги унесли тело, чтобы воспрепятствовать поклонению ему, что было обычным при подобных обстоятельствах.

В этот момент она оборачивается и видит, что рядом с ней стоит человек. Она не узнает его и думает, что это садовник. Дело происходит в поместье Иосифа Аримафейского, в саду, расположенном в его владениях, где Иосиф приказал построить гроб для себя, но он отдал его, чтобы там похоронили того, чьим тайным учеником он являлся. Этот человек спрашивает у Марии, почему она плачет, и она, рассердившись, отвечает: «Господин! если ты вынес Его, скажи мне, где ты положил Его, и я возьму Его» (XX, 15). Затем следует знаменитая сцена узнавания: «Иисус говорит ей: Мария! Она обратившись говорит ему: Раввуни! что значит: Учитель! Иисус говорит ей: не прикасайся ко Мне, ибо Я еще не восшел к Отцу Моему; а иди к братьям Моим и скажи им: восхожу к Отцу Моему и к Богу Моему и к Богу вашему. Мария Магдалина идет и возвещает ученикам, что видела Господа и что Он это сказал ей» (XX, 16–18).

В канонических текстах больше ничего не говорится о Марии Магдалине. Однако так называемые апокрифические Евангелия не преминули подчеркнуть неоднозначные отношения, существовавшие между Иисусом и Магдалиной. Так в Евангелии, приписываемом Филиппу, можно найти следующие уточнения: «Спутницей Спасителя была Мария Магдалина. Христос любил ее более всех учеников, и часто лобзал ее уста. Остальные ученики, видя это, возмущались, не пытаясь скрыть осуждение, и спрашивали у него: Почему ты любишь ее более всех нас? Спаситель ответил им: Почему бы мне не любить ее более вас?"[75]Этот отрывок не противоречит словам Луки (VIII, 1), рассказывающего об окружении Иисуса: «и с Ним двенадцать И некоторые женщины, которых Он исцелил от злых духов… Мария, называемая Магдалиною, из которой вышли семь бесов».

В «Золотой легенде», средневековой компиляции учений самого разнообразного происхождения, Яков Ворагинский утверждает, что Мария Магдалина была родом из знатной семьи, в ее жилах текла царская кровь, и в наследство ей досталось немало ценностей и земельных владений, в том числе дом в Вифании, где она жила вместе с сестрой Марфой и братом Лазарем. Она якобы унаследовала даже крепость Магдалу, жители которой славились свободными нравами. Следовательно, она была очень богата, и можно утверждать, что она, ее сестра и брат так сказать финансировали труд Иисуса. Не будем забывать, что Иисус в течение трех лет проповеднической деятельности нигде не работал. Ему, как и его ученикам, нужно было где-то спать и что-то есть. Одним святым духом не проживешь, даже когда ты Сын Божий. Но Иисус не только Бог, он также и человек. Следовательно, он ест, пьет и спит, как и все. И очень хочется сказать, что он, как мужчина, обладает некоей сексуальностью, которая только того и ждет, чтобы проявиться.

При таких обстоятельствах, хотя Церковь тщательно стерла эту сторону жизни Христа, вполне можно решить, что Иисус мог бы если не состоять в браке, то, по крайней мере, сожительствовать с женщиной из числа своих последовательниц, в данном случае с Магдалиной. В этой гипотезе нет ничего абсурдного, ничего, что могло бы умалить величие Христа, и она выдвигалась неоднократно, при этом в ее основе лежат некие намеки и учения, в совокупности образующие чересчур странную, чтобы быть плодом простой случайности, цепочку совпадений.

Но все это остается окутанным абсолютно непроницаемой пеленой. Когда Церковь делала первые шаги, гностические тексты и даже некоторые отцы Церкви признавали, что Мария Магдалина обладала силой священного обольщения. О ней восторженно говорил святой Августин. Особенно активно ей начинают поклоняться в X веке, когда Одилон, аббат Клюни, сочиняет гимн Магдалине. Легенда получает широкое распространение в XIII веке — это время бурного расцвета литературы о Граале. И, почитаемая народом, она становится образом раскаявшейся грешницы, то есть фактически символом человечества, кающегося в своих былых ошибках. В Провансе считают, что она приплыла в Марсель, и рассказывают, будто она укрылась в одной из пещер Сен-Бом. По бургундской легенде, вместе с Марфой, Лазарем и Максимином она направилась в Палестину на лодке, которая прибилась к провансальским берегам. В этой же легенде говорится и о том, как Максимин проповедовал Евангелие на Лазурном берегу, как Марфа обосновалась в Арле и победила знаменитого дракона тараска, как Магдалина укрылась в пещере, и главным образом, о том, как драгоценные мощи святой были привезены в Везеле благодаря Жерару де Руссильону, полуисторическому-полулегендарному персонажу, герою нескольких эпических поэм из цикла про Карла Великого.

Однако в то же время собор в Экзетере, что на юг-западе Англии, в старинном островном королевстве Думнония, бывшей столице народа думнониев, хвалился тем, что и в нем есть те же мощи. Не будем забывать, что в графствах Корнуолл, Девон и Сомерсет сохранились предания, будто Иисус побывал в этих землях, кроме того, утверждается, что Грааль спрятан в «Колодце Чаши», в Гластонбери. Как уже было сказано, культ Марии Магдалины распространился по всей Европе, но особенно в Окситании, где ее имя носили не только церкви, но также холмы, пещеры и горы. При таких обстоятельствах неужели стоит удивляться, что приходская церковь в Ренн-ле-Шато была посвящена Магдалине?

Не стоит удивляться и всем тем легендам, что окружают это место. Таинственные подземелья хранят если не сокровище, то, по крайней мере, некие секреты и, главным образом, причину упорства, с которым аббат Беранже Соньер старался оказать почести «той, которая осмелилась возлюбить Иисуса»… Известно, что аббат Соньер нашел сокровище, спрятанное там во время Революции, но он также нашел что-то еще, а именно пергаментные свитки с ценнейшими документами, за которые он якобы получил немалые суммы от некоторых высокопоставленных сановников Ватикана, чем, возможно, и объясняется величина его состояния. Но что это были за документы?

Отталкиваясь от путаного текста франкского летописца, которого обычно называют «лже-Фредегаром», мы дошли до того, что даже представили себе сверхъестественное происхождение Меровея и, следовательно, династии Меровингов, превратив Редес — как ранее назывался Ренн-ле-Шато — в священное место, где нашла прибежище Мария Магдалина вместе с детьми, как будто рожденными от Иисуса. Нет ничего, что могло бы хоть как-то подкрепить эту гипотезу, тем не менее она широко распространилась и продолжает существовать, порождая в зависимости от обстоятельств различные толкования, которые больше похожи на роман с продолжением, написанный в лучших традициях жанра, чем на серьезный исторический анализ.

Тем не менее аббат Соньер что-то нашел, и оно, вне всяких сомнений, касалось Магдалины. Под алтарем приходской церкви расположена странная фреска, написанная художником из Каркассона, чье имя нам не известно, ее дорисовывал сам аббат Соньер, и это доказывает, что он намеревался передать через нее это что-то: на ней изображена коленопреклоненная Мария Магдалина в очень красивых одеждах, она молится перед воткнутым в землю крестом из веток. Святая находится в пещере, рядом с ней лежит череп. За пещерой простирается довольно унылый пейзаж, на заднем плане виднеются какие-то руины. А под изображением можно прочитать надпись на латыни: «Iesu. Medela. Vulnerum Spes. Una. Penitentium. Magdalenas Lacrymas peccata. Nostra. Diluas», которую можно перевести как «Иисус, лекарство от ран, единственная надежда скорбящих, ради слез Магдалины, очисти грехи наши». Похоже, что слезы Магдалины имеют большое значение, и нам хочется сравнить их с рыданиями и возгласами отчаяния, которые в большинстве средневековых версий истории испускали жители «Волшебного замка», когда перед ними проходил загадочный кортеж, во главе которого шла девушка, неся в руках Грааль.

Аббат Соньер, руководивший работами по реставрации этой церкви, не стал изображать в ней Грааль, по крайней мере, в ставшем отныне классическим образе «чаши» или «сосуда». Тем не менее благодаря Магдалине присутствие Грааля, несомненно, ощущается повсюду в церкви. Но вот Грааль ли это, сосуд, чаша или изумрудный кубок, в котором находится кровь Христа, или же, скорее, сангреаль, другими словами — «королевская кровь», как написано в некоторых манускриптах?

Вся тайна Грааля кроется только в этом вопросе. И ее разгадка может внести ясность в другую проблему, связанную с местностью Ренн-ле-Шато. Однако разгадка кажется еще сложнее самой проблемы. Потому что если принять на веру кортеж Грааля, то в загадочном сосуде, от которого исходит сверхъестественный свет, может храниться кровь Христа. Между тем кровь — это душа, это свет, это сама жизнь, это все, что Христос пришел открыть миру людей. Это все то, что преподносит девушка, дочь Короля-Рыбака, когда предстает перед взором неверующего «простачка» Персеваля.

Однако если мы допустим, что Мария Магдалина была женой или подругой Иисуса-человека и что у нее были от него дети, «царская кровь», это значит, что она преподносит нам род Христа, наследников Света и Любви. Ибо если Грааль божественен, то весть, которую он распространяет, не может заключать в себе энергию жестокости и завоевания мира. Если в нем и есть энергия, то это энергия всеобщей Любви к живым существам и предметам. Следовательно, по всем королевствам на земле якобы были разосланы люди, озаренные светом, гонцы этой вести. Наследие Иисуса не может быть преходящим: оно может носить только духовный характер. И все те, кто искал и ищет Грааль, полагая, что это — неисчерпаемый источник энергии, с помощью которой можно управлять стихиями, идут по дорогам, ведущим только к смерти и разрушению.

В этом-то и заключается «искажение сути Грааля». Нам стоит возвратиться к первоисточнику. Неизвестно, что содержится в «сосуде», но содержимое — это абсолютный Свет. А кто мог лучше всех показать этот абсолютный Свет, если не «та, что осмелилась возлюбить Иисуса» — Мария Магдалина, которую посчитали возможным поместить в тень, потому что она мешала и могла поставить под вопрос учение Римской церкви, кропотливо создаваемое на протяжении всего раннего Средневековья теми, кого мы торжественно именуем отцами Церкви.

Тема Грааля носит антиконформистский характер в той мере, насколько она превосходит теоретическую часть учения, дабы вернуться от последней к живым источникам традиции, насколько «языческой», настолько и христианской. А тот факт, что Грааль несет женщина, является достаточным свидетельством того, что этот персонаж был навеян образом Марии Магдалины. Это портрет самой Магдалины, показывающей нам царскую кровь, то есть потомство Иисуса.

Если мы увидим «шествие Грааля», то пусть мы, в отличие от Персеваля, не ослепнем от света, исходящего из этого таинственного сосуда, и сможем наконец задать вопрос, единственный вопрос, после чего благодаря Марии Магдалине мы поймем, что есть реальность мира, а значит, реальность Бога и наша собственная.

С этого момента нам нужно отправиться на поиски «святого» Грааля. И не бояться встретить на пути препятствия, мешающие увидеть бесконечный Свет. Все остальное — всего лишь болтовня.

Примечания:

1

Editions Retz, Paris, 1982, reedition Albin Michel, Paris, 1996.

2

Editions Pygmalion, Paris, 1992–1996. Переизданиевдвухтомах: Pygmalion, collection Multipages, 1997. Карманное издание в восьми томах: collection «J'ai Lu», 1998–2000.

3

Editions Pygmalion, Paris, 1983.

4

Полный компетентный обзор этого произведения можно найти в великолепной книге Пьера Жарнака «История сокровища Ренн-ле-Шато»: Pierre Jarnac. Histoire du tresor de Rennes-le-Chateau, auto-edite. Cabestany, 1985. См. также: Michel Lamy. Jules Verne, initie et initiateur. Paris; Payot, 1984. Мишель Лами доказывает, что Жюль Берн прекрасно знал о легендах, касающихся Ренн-ле-Шато.

5

Уродливость этого архитектурного памятника заставила Андре Бретона написать: «Когда мимо Сульпис я мчусь, непроизвольно я мочусь». Тем не менее в течение многих лет сюрреалисты собирались на площади Сен-Сульпис и сидели на террасе кафе Мэрии, чтобы доставить удовольствие их старому приятелю Бенжамину Пере. Этот неистовый антиклерикал обожал оскорблять проходящих мимо священников, которых в то время было еще много.

6

Perceval ou le Conte du graal / Ed. Lucien Foulet. Paris, 1947. P. 75–76.

7

La vie de la Lettre au Moyen Age. Paris; Le Seuil, 1980; Le Gai Savoir dans la rhetorique courtoise. Paris; Le Seuil, 1982.

8

Так, например, он объясняет откуда пришло известное выражение «battre a Niort» («отпираться», «проповедовать ложь, чтобы узнать истину»), ставшее ныне непонятным.

9

В I веке н. э. Назарета еще не существовало, он возник лишь в 150 году, что ставит под сомнение историю отрочества Христа, рассказанную Св. Лукой. Сам автор, сопровождавший апостола Павла, признавался в том, что он не был свидетелем описываемых событий. Назореями во времена Иисуса называли людей, принадлежавших к одной из многочисленных еврейских сект: их отличало не только сострадание к ближнему, но и стремление обновить религию и освободить Иудею из-под власти римлян…

10

Мабиногион: Легенды средневекового Уэльса. М.: Аграф, 2002. С. 168.

11

Особого рода шелковая ткань, которую изготавливали в Александрии в ХII-ХIII веках.

12

Мабиногион. С. 166.

13

Мифический остров, один из «северных островов земли».

14

Луг, «Искусный во всех ремеслах», был божеством, почитаемым всеми кельтами. Его имя отражено в названиях таких городов, как Лион, Лудун, Лейден и Лейпциг, все эти топонимы образованы от одного корня «Lugdunum», то есть «укрепление Луга». Черты этого божества, наделенного всеми качествами бога, можно разглядеть в ирландском герое Кухулине или в рыцаре Ланселоте Озерном (персонаж куртуазного романа из цикла легенд о рыцарях Круглого стола и святом Граале).

15

Похищение Быка из Куальнге. М.: Наука, 1985. С. 351.

16

Полныйтекстсм. вкниге: Markale J. Les Conquerants de l'ile Verte. V I. Paris; Pygmalion, 1997. P. 149–170.

17

Похищение Быка из Куальнге. С. 346–350.

18

Ирландские саги. M.: Academia, 1933. С. 90–91.

19

J. Marcal, Les Compagnons de la Branche rouge. P. 243–252.

20

Одно из редких — если не сказать, единственных — изображений падения изумруда к ногам Адама и Евы находится на древних вратах приходской церкви в Морбиане, неподалеку от знаменитого Броселиандского леса; ворота, датируемые XV веком, в настоящее время отреставрированы и хранятся внутри святилища.

21

Jaufre, ed. Brunei, vers 3040 et suivants.

22

Ее изображение представлено в древнем ирландском соборе в Килкенни, в котором сохранился барельеф, запечатлевший «Троицу»: на правом плече «Богини Матери», держащей на коленях младенца Иисуса, сидит птица, символ Духа Святого.

23

Cahiers du Sud, № 339. P. 174.

24

Мабиногион: Легенды средневекового Уэльса. М., 2002. С 237–238.

25

J. Marcal. La Tradition celtique en Bretagne armoricaine. Paris, 1975; J. Marcal. Contes populaires de toutes Bretagne. Rennes, 1977.

26

J. Marcal. Merlin l'Enchanteu. Paris, 1992; J. Marcal. Druides et Chamanes. Paris, 2005.

27

J. Marcal. Les Grands Bardes gallois. Paris, 1981.

28

J. Marcal. Les Grands Bardes gallois. P. 97–98.

29

J. Marcal, Les Grands Bardes gallois. P. 115.

30

Continuations, trad. Simone Hannedouche. Paris, 1968. P. 131.

31

Так же поступил и Кретьен де Труа, превратив легенду о Ланселоте Озерном в часть сказания о короле Артуре и Граале, хотя обе истории родились в разных областях Англии и принадлежали различным традициям. См.: J. Marcale, Le roi Arthur et la societe celtique. Paris, Payot, 6 ed. 1995; J. Marcale. Merlin l'Enchan-teu. Paris, Albin Michel, 3 ed. 1992.

32

Предания и мифы средневековой Ирландии. М.: Издательство Московского университета, 1991. С. 128. Камень 4>аль (Лиа Файл, Фал, или «Камень судьбы, жребия») и по сей день можно увидеть в горах графства Мет, на древней земле Тары. В этом краю есть и две глыбы, носящие имена «Блок» и «Блуйгне», на одной из которых изображена «шилена-гиг», женоподобное существо, демонстрирующее свои гениталии, символ Матери-Богини. Стоит заметить, что коронование правителей (и правительниц) Англии, Шотландии и Ирландии происходило на знаменитом камне «Scone», что свидетельствует о еще более древней традиции.

33

См.: J. Marcale. Lancelot et chevalerie arthurienne. Paris, Imago, 1985.

34

Romania, LI. P. 321.

35

Les Idees et les Lettres. Paris, 1932.

36

Perceval / Tpad. Villemotte. Paris, 1933. P. 82–85.

37

Все подробности см.: J. Markale. Motsegur et l'enigme des cathares. Paris, 2004.

38

Albert Olivier. Les Templiers. Paris. 1978. P. 72.

39

Два ножа, представленные в шествии Грааля, являются результатом неверного перевода Вольфрамом «серебряного подноса». Он превратил их в магические предметы, изготовленные таинственным кузнецом Требюше, единственным, кто мог вновь сковать сломанный меч Парцифаля.

40

Titurel, str. 44–45, trad. Jean Fourquet // Lumiere de Graal. Marseille, 1951. P. 243.

41

La Bataille de Mag lured / L'epopee irlandaise. P. 37.

42

Cahiers du Sud. № 335. P. 27.

43

Речь идет о том, чтобы обмакнуть облатку — тело Христово — в вино — кровь Христову, а потом проглотить ее, другими словами, вкусить евхаристического хлеба (Новый энциклопедический словарь).

44

См.: J. Markale. Dolmens et Menhirs. Paris; Payot, 1994.

45

См.: J. Markale. Halloween, histoire et traditions. Paris; Imago, 2000.

46

Marcel Brion. Allemagne romantique et le Voyage initiatique. Paris, Albin Michel, 1977.

47

Этот эпизод вдохновит художника Мунте, Альфред Жарри тоже вспомнит о нем, когда будет писать стихотворения «Страх», «Принцесса Мандрагора» и «В логове Гигантов» из сборника «Minutes de sable memorial», вышедшего в 1894 году.

48

В связи с этой темой следует сослаться на основное и по-прежнему актуальное сочинение Guenon R. Le Roi du Monde. Paris, 1958.

49

Сначала это произведение было опубликовано в сокращенном варианте, под другим названием — «Город под горой» и предназначалось для подросткового чтения.

50

Полная расшифровка этого романа была сделана Мишелем Лами в замечательном сочинении «Jules Verne initie et initiateur». Paris, Payot. 1984. P. 83.

51

Fedie L. Etude historique sur le haut Rases, dans Memoires de la Societe; des arts et des sciences de Carcassonne. T. IV, 1879–1884.

52

Goodrick-Klarke N. Les racines occultists du nazisme. Puiseau, 1989. P. 127.

53

Цит. по: Aziz Ph. Les societes secretes nazis. Geneve, 1978. Paris, 1994. P. 60–61.

54

Так в расистской терминологии того времени называют евреев.

55

Цит. по: Goodrick-Klarke N. Op. cit. P. 138–139.

56

Guenon К. L'esoterisme de Dante. Paris, 1955.

57

Aziz Ph. Op. cit. P. 107. Чтобы список всех «северных» народов, которые Туле собиралось присоединить к огромной империи, освобожденной от «чужаков», был полным, к нему следовало бы, конечно, добавить голландцев, а также кельтов, в частности ирландцев, чьи требования всегда поддерживали и кайзер Вильгельм II, и Третий нацистский рейх.

58

Lamy M. Op. cit. P. 252.

59

Aziz Ph. Op. cit. P. 159–160.

60

Goodrick-Klarke N. Op. cit. P. 250.

61

Эту тему я подробно разобрал в своей книге Montsegur et l'enigme cathare. Paris; Pygmalion, 2004.

62

См.: Markale J. Broceliande et l'enigme du graal. Paris; Pygmalion, 2003.

63

В частности, Bernadac Ch. Le mystere Otto Rann. Paris; France-Empire, 1978. Это скрупулезный анализ деятельности Рана во время его пребывания в Верхнем Арьеже, а затем и личности самого офицера СС, в жилах которого текла еврейская кровь и который якобы покончил жизнь самоубийством, хотя на самом деле сменил имя и превратился в дипломата Рудольфа Рана. К тому же Кристиан Бернадак, уроженец этих мест, хорошо был знаком с местными жителями, и собранные им свидетельства — это информация из первых рук.

64

Bernadac Ch. Op. cit. P. 110.

65

На самом деле Гадаль был человеком наивным, готовым на все, лишь бы выставить свои края в выигрышном свете.

66

Goodrick-Clarke N. Op. cit. P. 266.

67

Paris; Stock, 1964.

68

Paris; Tchou, 1974.

69

С этим созвучен очень красивый, но пугающий фильм Лилианы Кавани «Ночной портье»: хотя в его основе лежат садомазохистские отношения мужчины и женщины, он весьма красноречиво свидетельствует о том, что подпольное «братство» высокопоставленных нацистских чинов никогда не переставало существовать.

70

Специально ради тех, кто сомневается в реальности тайного Черного Ордена, я могу привести один эпизод из жизни, который случился со мной, когда я пребывал в полном неведении. Однажды ко мне за город на такси приехал со своей женой какой-то человек немного старше меня. Он кое-как говорил по-французски и совсем плохо по-английски. Я так и не узнал, где он сумел достать мой адрес, но тем не менее нам удалось как-то поговорить по-английски. Он сказал мне, что он австриец, живет в Бразилии, а приехал для того, чтобы получить автограф на некоторых немецких изданиях моих сочинений, и особенно — на книге, вышедшей в Бразилии на португальском языке под названием «Merlim о Mago». Он был очень любезен, очень вежлив и сердечно приглашал меня приехать погостить к нему в окрестности Сан Пауло. Было видно, что он живет в большом достатке. Но было слишком много совпадений, и по его пламенным речам, по его возрасту, некоторым подробностям, которые он мне поведал, по его знанию культуры и его воодушевлению, с которым он относился к «циклу Грааля» к романам о короле Артуре, я без труда догадался, что это — бывший эсэсовец, сбежавший в Южную Америку вместе с «военной казной», которая дала ему возможность вести весьма достойное существование. Конечно, это просто пример, но он достаточно характерен и не требует никаких комментариев.

71

Я подробно проанализировал «приключения» аббата Соньера и сочиненные про него невероятные истории в книге Rennes-le-Chateau et enigme de l'or maudit. Paris; Pygmalion, 2004.

72

Kelen J. Un amour infini. Paris, 1983. P. 52–53.

73

Blaquere. La grace d'etre femme. Paris, 1981. P. 165.

74

Jean-Paul II. Mulieris Dignitatem. Roma, 1988.

75

Crepon P. Les Evangiles apocryphes. Paris, 1983.