Глава 5

ПУТЧ РЕМА

И снова, как перед путчем Штенеса, в рядах штурмовиков глухо роптали: «Адольф нас предает!» Даже самые младшие командиры чувствовали, что после образования нацистского государства хваленая «революционная армия СА» оказалась в новой системе инородным телом. Из года в год партийные лидеры накачивали штурмовиков «революционным духом» в ожидании великого дня захвата власти. Но, когда этот день пришел, а власть досталась им неожиданно мирным, даже конституционным путем, партия не знала, что дальше делать с СА. Пока им дали вроде безвредную задачу: воспитывать в боевом духе немецкую молодежь и вместе с рейхсвером составить «единую народную армию».

Начальник штаба СА Рем всегда смотрел на свою организацию как на ядро новой армии, бахвалился своей «армией», не замечая того факта, что кадровые офицеры относились к нему с неприязнью и даже брезгливо. Президент Гинденбург не подавал ему руки. Фельдмаршалу он внушал подозрения и как гомосексуалист, и как военный бунтарь. А Рем, еще будучи полевым командиром, понимал, что старая прусская военная система не отвечает требованиям современной войны. Было у него смутное ощущение – и он когда-то делился с Гитлером, – что «надо бы нам изобрести что-то новенькое… Другую дисциплину, другие принципы организации. Генералы все поголовно старые хрычи, у них вообще нет свежих идей». А вот у него, как он считал, такая идея была: народная милиция, ополчение, его СА. Им только и нужно, что пройти военное обучение, овладеть методами современной войны, и наступит момент, когда они займут место рейхсвера, а он, Эрнст Рем, реформатор, явится перед всеми как военачальник возрожденных вооруженных сил – вермахта.

Он уже имел готовые кадры для этой цели – полмиллиона штурмовиков, в пять раз больше, чем весь рейхсвер. Партийное воинство было организовано по армейскому принципу, имелись обергруппы (армии) и группы – дивизии. В штабе все важные должности занимали бывшие офицеры. Устав СА был списан с армейского, и каждый полк (штандарт) штурмовиков имел номер в соответствии с порядком в старой имперской армии.

В свою очередь генералы рейхсвера видели в СА потенциальный источник рекрутов, ожидая момента, когда армия будет освобождена от ограничений Версальского договора и в Германии удастся возродить всеобщую воинскую повинность. Гитлер приказал объединить две силы, но вместо старого хрыча Рем обнаружил на своем пути интригана и прожектера, имевшего совсем другие виды на СА. Амбициозному Рему противостоял другой сторонник реформ, не менее амбициозный генерал-майор фон Рейхенау из министерства обороны. Хоть он и носил монокль в правом глазу, но не разделял многих идей и понятий, присущих генералитету. Коллеги же считали его позером и карьеристом. Как бы то ни было, а Рейхенау решил, что ценный потенциал СА следует поставить под надзор и команду рейхсвера, притязания же Рема на лидерство – нейтрализовать. Каким образом? Путем некоторых уступок.

Предложения Рейхенау заключались в расширении национальной оборонительной базы путем введения элементов милиции – ополчения, и тут СА могли бы сыграть важную роль. В диспозиции рейхсвера имелись серьезные разрывы, особенно на Востоке, поэтому он хотел бы создать совместно с СА Восточную пограничную службу. Вдобавок, посулил он Рему, СА могут пройти военную подготовку на базе рейхсвера.

В мае 1933 года СА и рейхсвер пришли к соглашению, по которому СА, СС и националистическая военная организация «Стальной шлем» передавались под управление министерства обороны. Обергруппенфюрер Крюгер был назначен ответственным за военную подготовку штурмовиков – 200 тысяч в год, – которые в дальнейшем должны были вступить в ряды рейхсвера. Одновременно в СА к Рему вливалось правое крыло полувоенных формирований, в основном состоящее из членов обширного и дисциплинированного «Стального шлема».

Рейхенау, конечно, держал запасную карту в рукаве. Он надеялся, что бывшие офицеры из этой организации, вступив в огромном количестве и целым соединением в СА, лишат Рема численного преимущества. Если к тому же важнейшие посты в системе военного обучения и в Восточной пограничной службе будут заняты представителями рейхсвера, можно считать, что он обвел Рема вокруг пальца. Поначалу все выглядело гладко. Ключевые позиции получили действующие или отставные офицеры рейхсвера. Но как только к Рему поступил «Стальной шлем», все пошло наперекосяк. Рем увернулся очень ловко, разделив всю массу на три группы разного размера, и в самую важную, так называемый «актив СА», включил всех своих – 500 тысяч – и лишь 314 тысяч из «Стального шлема».

Теперь он мог сам диктовать условия и немедленно перешел в контрнаступление. Рем потребовал для своих людей командных постов в Восточной пограничной службе и, что еще хуже, контроля над арсеналами Восточной Германии. На это уж командование рейхсвера пойти никак не могло. В декабре 1933 года оно отказалось признавать возможность иной основы для национальной обороны, кроме всеобщей воинской повинности.

Но у Рема это не выбило почву из-под ног. 1 декабря того же года он был назначен министром без портфеля и разрешил обергруппам СА формировать вооруженные охранные подразделения при штабах. Рем даже попробовал подключить к делу дипломатию. Поскольку Франция в то время была готова признать право Германии на расширение ополчения, Рем начал самостоятельно вести переговоры с французским военным атташе в Берлине. В феврале 1934 года он направил своему министру обороны фон Бломбергу меморандум, составленный в столь резких выражениях, что вывод можно было сделать только один: он, Рем, фактически претендует на руководство всей системой национальной обороны, которая должна перейти в ведение СА, и готов оставить за рейхсвером лишь функции военного обучения.

Такое столкновение позиций поставило Гитлера в затруднительное положение. Он не хотел выбирать между ними и до сих пор удачно избегал этого. Вообще-то ему нравились идеи Рема; в то же время фюрер не мог обойтись, конечно, и без военных специалистов. Сказать давнему другу Рему резкое «нет» – очень плохо. И он попытался найти компромисс – пригласил руководителей рейхсвера и СА в Мраморный зал министерства обороны на своего рода «мирную конференцию». Это было 28 февраля 1934 года. Гитлер обратился к собравшимся с «волнующей, захватывающей речью», призывая их к миру. В его присутствии Бломберг и Рем просто должны были прийти к согласию; они признали, что только рейхсвер является армией Третьего рейха, а СА передавались функции до– и послеармейской военной подготовки. Это положение было скреплено рукопожатием лидеров на официальном обеде в штаб-квартире Рема. Но когда офицеры удалились, он взревел: «Этот капралишка для нас пустой звук! Я и не подумаю выполнять этот дурацкий договор!.. Гитлер – предатель, недолго ему уже осталось… Он не с нами – обойдемся без него». За тем же столом сидел обергруппенфюрер СА Виктор Лютце, в полном трансе слушая пьяные речи о почитаемом им фюрере. Измена! Государственная измена! Лютце решил, что его долг – помешать этому.

В начале марта 1934 года он предстал перед «замом фюрера» Рудольфом Гессом и пересказал ему антигитлеровские речи Рема. Но Гесс не знал, что с этим делать, и Лютце пошел дальше. Ему удалось получить аудиенцию Гитлера, которому он сообщил о недовольстве в рядах СА, но Гитлер сказал: «Надо дать этому делу созреть». Поскольку фюрер явно не хотел предпринимать никаких действий против своего друга, Лютце встретился на учениях с генералом Рейхенау и тоже все выложил. Генерал поблагодарил за ценную информацию. Как только Лютце скрылся из вида, Рейхенау иронически заметил: «Он не опасен. Пусть будет начальником штаба».

Лютце не знал, что Рейхенау с некоторых пор ведет переговоры с Гейдрихом, который давно носится с идеей радикального решения проблемы Рема. Но нужно было время, чтобы убедить Гиммлера. Рейхсфюрер СС все еще колебался, очевидно опасаясь, что ликвидация клики Рема откроет ящик Пандоры и никогда уже не будет мира между СС и СА. К тому же он не мог забыть тех лет, когда капитан Рем взял его, простого кадета, в свое ближайшее окружение. Они много сделали вместе. На последний день рождения Рема Гиммлер пожелал ему «всего того, что только может пожелать преданный солдат и верный друг», и сказал, что всегда гордился их дружбой. Они с Ремом были крестными отцами первого ребенка Гейдриха. Даже после инцидента 28 февраля Гиммлер старался прикрыть его от скорых на расправу противников.

Но весной 1934 года конъюнктурщик в Гиммлере победил ту верность в дружбе, которой он так хвастался. Союз с Герингом показался ему гораздо важнее прежних связей, а без разрыва с Ремом он был невозможен. От этого зависело, получит ли он прусское гестапо: ведь из всех силовиков рейха Геринг должен был больше всего опасаться Рема с его штурмовиками, особенно если учесть, что амбиции Рема угрожали цели самого Геринга – возродить вооруженные силы, вермахт, и стать главнокомандующим.

Поэтому Гиммлер сменил курс. Это было легко, неосмотрительный грубиян Рем перессорился со всеми группами в правящих кругах. Все были заинтересованы в устранении его шайки. Рейхсвер и Геринг избавлялись от прочного конкурента, партийные функционеры и блюстители морали освобождались от злостного развратника, дерзнувшего оскорбить фюрера; да и СС наконец-то разорвали бы последние путы, которыми связывали их с СА.

Для партии типа НСДАП, поднявшейся в годы вольных корпусов и военно-полевых судов и принесшей преступления в политику, – для такой партии не существовало иного пути разрешения внутренних конфликтов, кроме силового. Георг Белл, еще когда он был правоверным нацистом, а не ренегатом, как-то заявил: «Для нас нет особой трагедии в том, чтобы поставить человека к стенке. Мы называли это самозащитой, вы можете назвать убийством. В нравственном смысле я не вижу ничего экстраординарного в устранении человека, если это в интересах партии». (Позже штурмовики СА продемонстрируют ему всю его правоту.)

В случае с Ремом это означало, что только его смерть могла дать гарантии вождям нацизма против СА. Бывший друг Гитлера знал слишком много партийных тайн, и ни его отставка, ни, уж конечно, официальный судебный процесс в этом случае не устроили бы их. Рем должен был умереть.

Гейдрих начал действовать с апреля 1934 года. Гиммлер объезжал соединения СС, настраивая их на удар против их же товарищей из СА. А Гейдрих тем временем расставлял сеть, чтобы стащить Рема с пьедестала. Его люди собирали материал – убедить Гитлера и руководство рейхсвера в заговорщической деятельности Эрнста Рема. Требовалось железное доказательство в оправдание намеченной акции. Помощников хватало: эсэсовский офицер Фридрих Крюгер, который руководил военным обучением в одной из обергрупп СА и имел сеть агентов, граф фон Шуленбург, «почетный командир» штурмовиков, генерал рейхсвера Вильгельм Адам и множество других. Приветствовалась любая информация, дискредитирующая Рема и его свиту.

Однако результаты были довольно жалкими. Поступили рапорты о складах оружия, принадлежавших СА, в Берлине. Мюнхене и Силезии. Что касается кровожадных призывов, которые исходили от тех или иных командиров штурмовиков, то этого было явно недостаточно для обвинения в государственной измене. Сам Рем в это время считал своим долгом понуждать полицию и рейхсвер разобраться с врагами режима. Он послал своего человека в министерство обороны, чтобы предупредить об антинацистских интригах генерала фон Шлейхера, которого официальная история так называемого путча превратила потом в одного из «сообщников Рема». А об одноруком командире штурмовиков Гейдебреке рассказывали, что он был необычайно предан Гитлеру и постоянно повторял: «Я живу только ради моего фюрера». И когда его идол приказал его расстрелять, Гейдебрек кричал: «Да здравствует фюрер! Хайль Гитлер!»

В действительности силы СА не планировали путча. Было просто желание вынудить Гитлера признать «заслуженное» место этой организации в армии и государстве. Но Рем выбрал для этого очень опасную тактику. Он начал против Гитлера «войну нервов». Выступая на митингах в частях штурмовиков, Рем произносил зажигательные речи, говоря о необходимости «второй национал-социалистической революции». Он был уверен, что с помощью своих марширующих масс в коричневых рубашках добьется от Гитлера уступок. Однако такого рода действия заставили даже не очень подозрительных людей задуматься, не готовит ли и в самом деле руководство СА государственный переворот. По этим же причинам и военное командование стало рассматривать Рема как смертельного врага и включилось в игру, которую вел Гейдрих. Вот слова Конрада Патцига, главы армейской контрразведки: «Просто волосы дыбом, как подумаешь, что такие неустойчивые личности строят преступные планы, как смести армию!» Отсюда уже один шаг до криков: «Долой СА!» Большинство офицеров разделяли точку зрения, очень откровенно высказанную одним из них: «Пусть СА и не готовили переворот, все равно было самое время почистить авгиевы конюшни». Все действия координировал генерал фон Рейхенау. Кстати, он еще в начале 1932 года сказал приятелю: «Попомни мои слова, в один прекрасный день штурмовики будут есть с наших ладоней».

В начале июня оберфюрер СС Айке, комендант лагеря Дахау, провел крупные военные учения в двух немецких землях, тренируя свои подразделения на внезапное нападение. Фактически отрабатывается план атаки на СА. Почти одновременно провели подобные маневры мюнхенские части СС. Командир мотоотряда Мюллер получил приказ подготовиться к быстрым действиям и ждать условного сигнала. В штаб-квартире СД на Леопольдштрассе объявили боевую готовность. Гейдрих мобилизовал свои силы по всем направлениям, все сильнее сжимая кольцо вокруг ничего не подозревавших штурмовиков. Его люди следили за близкими друзьями Рема и составляли списки кандидатов на ликвидацию. Подобные списки составляли одновременно Геринг, гауляйтер Баварии Вагнер, СС, СД и гестапо. Иногда руководители ведомств вычеркивали из списков имена тех лиц, которых они считали верными себе (например, Геринг – Дильса).

В это время гестапо получило информацию, которая ставила под угрозу все планы Гейдриха. Гитлер и Рем неожиданно встретились 4 июня и после четырехчасовой беседы договорились об отсрочке решения проблемы СА – рейхсвер. Штурмовиков отправляли в отпуск на месяц с 1 июля. Газета «Фелькише беобахтер» опубликовала коммюнике штаба СА, заставившее всех поставить уши торчком: в нем говорилось, что Рем по совету врачей взял отпуск на несколько недель для лечения на курорте. А дальше шла любопытная фраза: «Во избежание неправильных толкований указанного заявления сообщаем, что начальник штаба после завершения курса лечения вернется к выполнению своих обязанностей в полном объеме».

Генералы рейхсвера вздохнули с облегчением. Для них это заявление явилось свидетельством шаткости позиций Рема. Зато Гейдрих расценил это как удар по своим позициям. Ведь если командиры СА в отпуске, трудно будет в это же самое время обвинить их в подготовке заговора. Гейдриха поджимало время, и ему следовало что-то предпринять как можно быстрее, чтобы вовсе не опоздать со своей затеей. И ведь все было готово: план действий, отряды убийц; единственно оставалась неопределенной реакция Гитлера – ладит он с Ремом или порвал с ним.

Гитлер до сих пор избегал прямого столкновения с руководством СА, предпочитая двойную игру, которая была скорее отражением нерешительности, чем рационального мышления. Он не мог найти в себе силы заставить руководителей штурмовых отрядов объявить о самороспуске – это означало бы самоубийство СА. Гитлер лелеял надежду, что эту тяжелую задачу кто-нибудь разрешит вместо него. Он даже готов был бы избавиться от СА с помощью переговоров о разоружении. Когда в феврале 1934 года Берлин посетил лорд Идеи, Гитлер предлагал в обмен на уступки западных держав по вопросу о вооружении демобилизовать две трети состава СА, а оставшихся поставить под контроль инспекторов Лиги Наций.

Теперь же вышли на сцену три человека: Гейдрих, Гиммлер и Геринг, и они-то как раз хорошо знали, как разрешить проблему СА. Гитлер согласился с ними, хотя и не без колебаний. Но полной убежденности не было. И тут вдруг вице-канцлер Франц фон Папен, выступая в Марбургском университете, возвысил свой голос против «эгоизма, беспринципности, вульгарности и личных амбиций, которые пытаются рядиться в тогу немецкой революции». Под аплодисменты студентов он продолжал: «Не следует путать жизненную силу и жестокость… ни один народ не может жить в состоянии перманентной революции… террористические методы обретают силу закона… следует решить, будет ли новый германский рейх христианским государством или погрязнет в сектантстве и безбожном материализме».

Эта речь имела большой резонанс в стране (несмотря на то, что министерство пропаганды запретило ее публиковать, почуяв в ней отголоски консервативной оппозиции). И Гитлер стал опасаться, как бы этот резонанс не привел к объединению СА и недовольных в обществе. Благодаря информации гестапо он знал, что сторонники реставрации монархии уже обсуждают возможный состав нового правительства, которое надлежит образовать, когда наконец умрет 86-летний президент Гинденбург. Все оппоненты Гитлера из числа буржуазных политиков хотели бы использовать институт президентства, чтобы посадить в это кресло принца Августа, сына свергнутого кайзера, что было бы первым шагом к восстановлению монархии. При поддержке рейхсвера принц мог бы свести на нет успехи национал-социализма.

И Гитлер решил сам навестить президента в его имении в Восточной Пруссии и проверить, в каком он состоянии. У Гитлера были, конечно, свои амбициозные планы, и они зависели от кончины Гинденбурга. Он хотел совместить в собственном лице должности канцлера и президента и стать настоящим фюрером Германии. Для этого Гитлеру тоже была нужна поддержка рейхсвера, но он знал, что не получит ее, пока жив Гинденбург: слишком высок был авторитет фельдмаршала, да и офицеры принесли ему присягу на верность. Но как только президент умрет, дорога будет открыта. Рейхсвер должен сказать «да» – без этого план Гитлера провалится.

Словно в подтверждение ключевой роли генералитета, первым человеком, которого канцлер встретил в Нойдеке, поместье президента, 21 июня 1934 года, был министр обороны фон Бломберг. Гинденбург вызвал его к себе вскоре после той пламенной речи фон Папена. Об этом они в основном и говорили: что в Германии необходимо восстановить внутренний мир, а революционным радикалам нет места в новой стране. Гитлер верно оценил ситуацию: чтобы получить поддержку генералитета, надо пожертвовать соперником рейхсвера, то есть СА. После этого и была проведена акция, которую по иронии истории окрестили «путчем Рема», хотя в действительности это был путч гитлеровского режима против Рема.

На следующий день Гитлер позвонил Виктору Лютце в Ганновер и вызвал его в рейхсканцелярию. Как записал сам Лютце в дневнике, Гитлер принял его сразу же по прибытии, провел к себе в кабинет и взял клятву молчать, пока не будет решено дело. Суть же дела, по словам Гитлера, состояла в том, что Рем должен быть устранен, поскольку под его председательством проходят конференции командиров СА и принимаются решения вооружить штурмовиков и натравить их на армию, чтобы освободить его, Гитлера, от генералов, пленником которых он якобы является. «Гитлер добавил, что всегда знал, что я не участвую в этих играх. В дальнейшем я должен буду получать приказы не из Мюнхена, но только непосредственно от него» – такова дневниковая запись Лютце.

К 25 июня Бломберг уже знал, что Гитлер решил освободить армию от угрозы со стороны СА. Гитлер сообщил ему, что намерен созвать командиров штурмовиков в Бад-Висзее, где Рем проходит курс лечения, там всех их арестовать и «полностью рассчитаться». Важная роль в этой акции была отведена Зеппу Дитриху, командиру «Лейбштандарте», специального гитлеровского охранного отряда, который должен был с двумя ротами прибыть в Южную Баварию, соединиться там с эсэсовцами из Дахау, всем вместе нагрянуть в Бад-Висзее и застать врасплох ближайших соратников Рема. Но в «Лейбштандарте» тогда было туго с транспортом и вооружением, поэтому Дитрих по приказу Гитлера явился в рейхсвер и обо всем договорился.

Рейхенау, Гейдрих и Гиммлер обсудили последние детали предстоящей совместной операции против Рема.

Еще 22 июня Гиммлер вызвал к себе барона Эберштейна, командира эсэсовской группы «Центр», открыл ему, что Рем спланировал переворот, и велел держать части СС в казармах в состоянии полной готовности. 23 июня полковник Фромм из штаба армии также объявил своим офицерам, что Рем готовит путч, что СС – на стороне рейхсвера и эсэсовцам следует выдавать оружие и, вообще, что им будет нужно. 24 июня главнокомандующий генерал Фрич предупредил всех командующих округами об угрозе переворота и что они должны втайне стягивать войска. 27 июня Гиммлер собрал командиров СД и велел им следить за лидерами СА и сообщать в штаб о каждом их подозрительном шаге. При всем том мало кто верил, что СА действительно готовят путч. Все это казалось фантасмагорией. Особенно скептически были настроены армейские офицеры. Вот пример с генералом Клейстом, командующим округом в Силезии. Басни о подготовке путча показались ему столь невероятными, что он предпринял шаг, который чуть не сорвал всю затею. Получив донесение о близком перевороте, генерал просто вызвал силезского командира штурмовиков Хайнеса и в открытую спросил его, правда ли это. Хайнес дал ему слово чести, что СА и в мыслях не имели ничего против рейхсвера. Клейста осенило: «А не стравливает ли нас – военных и СА – кто-то третий? Я подумал о Гиммлере». Он поехал в Берлин и выложил генералу Фричу свои подозрения. Тот вызвал Рейхенау. Выслушав генералов, Рейхенау посверкал на них своим моноклем и ответил: «Это не исключено. Но теперь уже все равно слишком поздно».

Чтобы заставить замолчать скептиков, Гейдрих обрушил на военных и политиков лавину слухов, сплетен и поддельных документов, которые должны были устранить все сомнения. Дитрих демонстрировал в министерстве обороны так называемый расстрельный лист СА, из которого явствовало, что Рем собирается ликвидировать всех высших офицеров, начиная с генералов Бека и Фрича; другие представители СС показывали в округах и гарнизонах «документы СА», согласно которым предполагалось уволить практически всех старших офицеров. К Хальдеру, начальнику одного из окружных штабов, пришел вдруг некий обергруппенфюрер СА и осведомился а чем, собственно, Хальдер занят? Пусть отчитается, а то главный штаб СА планирует вскоре подчинить себе рейхсвер. Хальдер, конечно, отказался, после чего гость поспешно удалился и больше не приходил; тогда Хальдер заподозрил, что это был никакой не обергруппенфюрер и даже вовсе не из СА, а агент-провокатор, посланный третьей стороной.

Генерал фон Рейхенау охотно поддерживал игру Гейдриха с документами. Однажды на стол начальнику армейской контрразведки Патцигу положили подписанный как бы Ремом приказ частям СА вооружаться, и Патциг, естественно, принес эту бумагу фон Рейхенау. Генерал принял негодующий вид и вскричал: «Ну все, самое время! Пора начинать!»

Гейдрих со своим компроматом имел в виду не только офицеров рейхсвера, он метил и в Гитлера, и тот не мог не знать об этом, тем более что и министр обороны постоянно жаловался канцлеру, что «СА вооружаются». Гитлер был и оставался до сих пор своего рода ахиллесовой пятой участников операции против Рема. Да, он дал согласие на акцию, но вдруг снова стал морщить нос. Возможно, он все еще жалел «старого товарища», а может быть, не хотел лишаться противовеса рейхсверу в системе баланса власти. Какова бы ни была причина, но время от времени он впадал в мрачную нерешительность.

Во всяком случае, даже 28 июня офицеры баварского округа рейхсвера не могли с уверенностью сказать, с кем все-таки Гитлер – с ними или с СА. А узнай они, какой разговор у него состоялся на следующий день с одним из замов Рема – фон Крауссером, то вообще бы растерялись. Незадолго перед казнью фон Крауссер рассказал другому командиру СА Карлу Шрейеру, который тоже был под арестом, об этой беседе. Шрейер записал следующее: «Гитлер заверил его, что сожалеет о недостаточном внимании по отношению к старым кадрам СА и воспользуется случаем, чтобы на конференции лидеров СА уладить все недоразумения. Гитлер сказал, что очень ценит Рема и он должен остаться на своем посту». Таким образом, в считаные дни, предшествовавшие кровавой бане, Гитлер дал три различные версии будущей судьбы Рема. Лютце он сказал, что Рем будет отстранен; Бломбергу заявил, что арестует Рема и «полностью рассчитается», а с Крауссером говорил о примирении.

Подобные колебания, конечно, не устраивали Гиммлера, Геринга и Гейдриха. Они понимали, что в решительный момент Гитлеру нужно будет, так сказать, «уйти в сторону».

28 июня Гитлер вместе с Герингом отправился на свадьбу гауляйтера Вестфалии Тербовена. Многие историки приняли версию, что Гитлер уехал в Западную Германию с единственной целью: продемонстрировать публике полное спокойствие и дать возможность врагам Рема ненавязчиво сделать задуманное. Но какой смысл в показном спокойствии, если Рему уже брошен вызов и каждый день кто-нибудь из ораторов готовит общественное мнение к предстоящей войне. Вот уже Рейхенау объявил об исключении Рема из Союза германских офицеров за «неподобающее поведение», а Геринг заявил: «Каждый, кто подрывает веру в фюрера, является изменником, разрушителем Германии и поплатится за это головой!» Самый недвусмысленный вызов Рему. Ну и какой такой хитрый маневр можно усмотреть в отъезде Гитлера? Это было на руку постановщикам драмы Рема, чтобы их шаткий лидер был подальше от Берлина, зависимый с этой минуты только от их сообщений, предположений, выдумок. Поэтому отсутствие фюрера в Берлине в период, когда он испытывал трудности в принятии решения, избавляло его от необходимости непосредственно участвовать в этой рискованной операции.

Как только Гитлер прибыл в Эссен для участия в торжестве, ему сразу позвонил из Берлина Гиммлер и доложил о новых угрожающих интригах руководства СА. Геринг, стоявший рядом со своим фюрером, тут же подтвердил, что и он располагает аналогичными сведениями. Гитлер так расчувствовался, что даже ушел со свадебного приема и вернулся в отель «Кайзерхоф». По свидетельству Лютце, который был в свите фюрера, в тот день в номере не прекращались телефонные разговоры. Лютце даже заметил: «У меня было чувство, что все это очень устраняет определенные круги, заинтересованные в том, чтобы усугубить и ускорить „дело“, пока фюрер ничего не видит и не слышит, кроме телефона». Тут еще прилетел из Берлина секретарь Геринга Кернер и привез свежие новости: получалось, что по всей Германии части СА явно вооружаются для мятежа. Гитлер взорвался. «Хватит с меня! – воскликнул он. – Я им всем преподам урок!» Он велел Герингу и Кернеру вернуться в Берлин и быть готовыми действовать по получении его особого приказа, причем не только против руководства СА, но и против буржуазной оппозиции. Вернувшись 29 июня в Берлин, Геринг поднял по тревоге «Лейбштандарте СС Адольф Гитлер» и особую часть прусской полиции «Генерал Геринг». Затем также написал секретное письмо, которое было передано через Гейдриха группенфюреру СС Удо фон Воиршу, командующему СС в Юго-Восточном регионе. Геринг сообщал, что фюрер ввел чрезвычайное положение и дал ему особые полномочия в Пруссии, а он сам, Геринг, передает исполнительную власть в Силезии фон Воиршу, в чьи задачи входило арестовать командиров СА и распустить их отряды обороны. Он должен действовать вместе с руководством полиции в Бреслау.

Между тем Гитлер, сидя в Эссене в отеле «Кайзерхоф», раздумывал, как лучше застать руководителей СА врасплох, и в конце концов решил прибегнуть к первоначальному плану: заманить их в Бад-Висзее и там арестовать всех. 28 июня он позвонил Рему и сказал, что штурмовики оскорбили в Рейнланде иностранного дипломата, что этого нельзя так оставить и пусть обергруппенфюреры, группенфюреры и инспекторы СА приедут к 11.00 30 июня на курорт к Рему, чтобы обсудить все с Гитлером. Он хотел проверить реакцию Рема, но тот вел себя совершенно беззаботно: 29 июня он много гулял, радовался предстоящей дискуссии с Гитлером и приветствовал старых друзей, прибывающих к нему в пансион.

А тем временем главнокомандующий армией объявил общую боевую готовность. Штабы СС собрали свои подразделения в казармы и всем раздали оружие. В три часа дня Гитлер, направлявшийся в Бад-Годесберг, передал по рации приказ Дитриху явиться туда же, в отель «Дресзее». В восемь вечера Дитрих застал там группу нацистских руководителей и функционеров, включая Геббельса, Лютце и трех помощников Гитлера. Они совещались. Дитрих вышел в вестибюль выпить кружку пива и столкнулся с фюрером. Гитлер коротко бросил: «Лети в Мюнхен и позвонит мне оттуда». Незадолго до полуночи Дитрих звонит из Коричневого дома и получает новый приказ: следовать на маленькую железнодорожную станцию Кауферинг, рядом с Ландсбергом, взять там две роты гвардейского охранного отряда «Лейбштандарте» и ехать в Бад-Висзее. Примерно в это же время (между полуночью и часом) гвардейцы «Лейбштандарте» были разбужены по тревоге из Минобороны. Дежурный офицер поднял с постели 220 человек, и вскоре две роты уже сидели в поезде, направлявшемся к Кауферинг. Дитрих тоже был в пути, когда два экстренных сообщения привели Гитлера в ярость и заставили его изменить свои планы.

Первая новость поступила из Берлина. Гиммлер сообщал, что берлинские СА готовы начать мятеж завтра, то есть уже сегодня, 30 июня, в пять часов вечера. Гитлер, находясь в Бад-Годесберге, не знал, что большая часть берлинских штурмовиков уже разъехалась по отпускам. Второе известие было ближе к правде. Вагнер, министр внутренних дел Баварии, передал, что в Мюнхене штурмовые отряды вышли на манифестацию с лозунгами против фюрера и рейхсвера.

Действительно, поздно вечером 29 июня штурмовики прошествовали по кварталу Изар с криками: «Гитлер и рейхсвер против нас!» Местных штурмовиков выманили из пивных листовками с предупреждением о мерах готовности, принятых рейхсвером. Командиры баварских соединений СА, узнав об этом, приказали своим подчиненным разойтись. Ни один из руководителей не отдавал приказов выходить на манифестацию. Более того, они напоминали штурмовикам: «Что бы ни случилось, мы всегда за фюрера».

Но Гитлер ничего такого не знал, и эти полуночные сообщения произвели на него самое тяжелое впечатление. В совершеннейшей панике он заключил, что «предатели сбросили маски» и Рем «показал себя в истинном свете».

Теперь он был бесповоротно настроен «истребить это гнездо измены». Фюрер принял решение, поразившее его свиту: немедленно в Мюнхен, немедленно в Бад-Висзее. Одержимый своими видениями, измотанный, дрожащий от возбуждения, в два часа ночи он проковылял по Боннскому аэродрому, влез со своими спутниками в трехмоторный «Юнкерс-52», шлепнулся на сиденье у кабины и молча уставился в темное ночное небо. Постепенно мгла уступала место розовой заре нового дня – самого кровавого дня в довоенной истории Германии. Выйдя из самолета на мюнхенском аэродроме, фюрер как в трансе прошел сквозь толпу встречавших и только на минуту задержался около двух военных; им он сказал: «Сегодня – самый черный день в моей жизни. Но я отправляюсь в Бад-Висзее для сурового суда. Передайте это генералу Адаму».

Прибыв в Баварское министерство внутренних дел, Гитлер срочно потребовал к себе командующих СА. Группенфюрер Шмид был разбужен телефонным звонком в начале пятого. Жена рассказывала потом, что он в отчаянии искал какие-то листки – доказательство, что он невиновен в демонстрации. Но фюрер не дал ему шансов объясниться. Гипнотизируя Шмида взглядом, фюрер обозвал его изменником, сорвал с него знаки различия и закричал: «Вы арестованы и будете расстреляны». Шмида доставили в тюрьму, где уже находился его начальник Шнайдхубер. Гитлер велел министру и гауляйтеру Вагнеру рассылать наряды эсэсовцев за руководителями СА и видными оппозиционерами, после чего с эскортом из двух машин отбыл в Бад-Висзее.

В 6.30 утра командиры СА еще спали в пансионе «Хансельбауэр», куда их вызвали для собеседования с Гитлером. Хозяйка пробормотала что-то типа «ах, какая честь, такой знаменитый гость», но вновь прибывшие, не обращая на нее внимания, ворвались внутрь и заняли позицию у дверей спальни Рема с пистолетами в руках. Лютце видел сцену ареста и записал в своем дневнике: «Детектив постучал в дверь Рема, чтобы вызвать его для важного сообщения. Прошло какое-то время, прежде чем дверь отворилась. Фюрер с пистолетом в руке встал на пороге и закричал на Рема, назвав его предателем. Тот энергично все отрицал, но Гитлер велел ему одеваться, поскольку он арестован». Горя от нетерпения, Гитлер постучал в комнату напротив. Там оказался обергруппенфюрер Хайнес и был виден спящий партнер. При виде национал-социалистического гомосексуализма в особенную ярость впал Геббельс. Он говорил потом, что это была «отвратительная, почти тошнотворная сцена». Гитлер побежал дальше, а Лютце вошел к Хайнесу и обыскал одежду – нет ли оружия. Хайнес кричал: «Лютце, я же ничего не сделал! Помоги мне!» На что Лютце в некотором замешательстве ответил: «Ничего не могу поделать… ничего не могу…» Вскоре «гнездо заговорщиков» было очищено. Арестованных отвели в подвал и заперли под охраной детективов, а затем отправили в ту же тюрьму Штадельхайм, где уже сидели мюнхенцы. Но прежде чем Гитлер уехал, появился грузовик со штурмовиками из отряда охраны штаба Рема, которых кто-то вызвал из Мюнхена. Все вооружены. Ситуация сложилась критическая. Командир Юлиус Уль сидит в подвале, а вокруг угрюмые штурмовики. Тут Гитлер вышел вперед и включил свое обычное обаяние. Они подчинились фюреру, который велел им возвращаться, но, все же подозревая что-то неладное, остановились на выезде из Бад-Висзее.

Гитлер, однако, предпочел окольный путь по южной дороге.

Между тем начальник тюрьмы Кох явился на работу и обнаружил на столе рапорт с сообщением, что в его тюрьму с семи утра непрерывно поступают командиры СА. Эсэсовцы окружили вокзал, а сотрудники политической полиции задерживали всех прибывающих руководителей СА. Некоторых отпускали, но в основном арестовывали и одного за другим отправляли в Штадельхайм: фон Крауссера, фон Киллингера, Георга Деттена и других; в списке арестованных были практически все известные имена верхушки СА.

Тех же, кто ускользнул от политической полиции и, следуя долгу, направлялся в Бад-Висзее, на дороге встречала дико жестикулирующая фигура. Гитлер говорил им, что у них теперь новый шеф – Виктор Лютце, и уже на крике сообщал: «Я только что из Висзее! Я арестовал Рема! Они со Шлейхером замыслили бунт против меня! Все замеченные в этом командиры СА будут расстреляны!»

Каждому из встреченных им вожаков СА Гитлер предлагал следовать в Мюнхен, на конференцию в Коричневый дом. В десять часов утра Гитлер сам туда прибыл (здание уже охраняла армия) и сразу пустил в ход Геббельса; тот бросился к телефону и через Геринга передал условленный пароль: «Колибри». Гиммлер и Гейдрих наконец получили свободу действий. По стране покатилась новая волна террора. Командиры отделений СД вскрыли запечатанные конверты с приказами и разослали куда следует свои «отряды смерти».

Первой жертвой оказалась Бавария. Фон Кар, поставивший в 1923 году Гитлеру шах и мат, был захвачен эсэсовцами; потом на пустоши в Дахау нашли его обезображенное тело. Отец Бернард Штемпфле, знавший слишком много гитлеровских секретов, получил перелом позвоночника и три пули в сердце. Рыскали в поисках доктора Людвига Шмита, который лечил Отто Штрассера – главного врага фюрера. Не нашли – потому что его спрятал в дровяном сарае тюремщик из Штадельхайма. А не найдя кого нужно, схватили другого – доктора Вильгельма Шмида; он жил на другой улице, он по-другому писал свое имя и он был доктором философии, а не медицины, – все равно эсэсовцы его увезли. Семья ничего не знала, пока не получила из Дахау гроб, который родным запрещено было открывать.

С этого момента Гитлер становится самым фанатичным приверженцем политического террора. Когда губернатор Баварии фон Эпп заявил, что Рема следует судить воен но-полевым судом, Гитлер страшно разбушевался, крича, что измена Рема уже доказана и он поплатится жизнью. Эпп настолько был ошарашен кровожадностью Гитлера, что пробормотал: «Сумасшедший».

Уцелевшие руководители СА были в равной степени ошеломлены, когда в 11.30 дверь конференц-зала в Коричневом доме отворилась и перед ними предстал Адольф Гитлер.

Очевидцы рассказывали, что фюрер был в состоянии крайнего возбуждения, на губах пена, слова вырывались изо рта с брызгами слюны. Он объявил, что Рем и его сообщники виновны в вероломстве, неслыханном в истории, что Рем, которому он, фюрер, всегда доверял и защищал его, отплатил ему предательством и пытался убить его, чтобы отдать Германию в руки ее врагов. Главной фигурой заговора с другой стороны, по-видимому, следовало считать французского посла, – по словам Гитлера, он дал Рему, всегда нуждавшемуся в деньгах, взятку в сумме 12 миллионов марок. Поэтому Гитлер приказал примерно наказать всех виновных: расстрелять их. Первая группа – Рем, Шнайдхубер, Шмид. Хайнес, Хаин, Хайдебрек, граф Шпрети – будет расстреляна сегодня же вечером.

Эта информация была несколько преждевременной. Гитлер пока еще не отдавал такого приказа. Он ждал Зеппа Дитриха, которому надлежало осуществить казнь.

Командир особого охранного отряда появился только в 12.30. Гитлер захотел узнать, что он делал все это время. У Дитриха были уважительные причины. Он в подробностях рассказал, что дорога на Бад-Висзее была мокрая, а шины на военных грузовиках, которые им выделил рейхсвер, совсем лысые; к тому же им пришлось заехать на заправку в артиллерийские казармы в Ландсберге. Гитлер велел Дитриху разместить эти две роты в казармах и как можно скорее вернуться в Коричневый дом. Дитрих вернулся через два часа и еще три прождал в фойе, пока Гитлер и его приближенные за закрытыми дверями совещались, решая судьбу главных заговорщиков. Рудольф Гесс и Макс Аман соревновались за право стать палачами. Гесс воскликнул: «Фюрер, это мой долг – расстрелять убийц!» Новый начальник штаба СА Лютце сидел подавленный, онемев от этих речей. Он не представлял себе, что чистка СА будет вот такой. Когда Гитлер спросил его, кого следует расстрелять, он в замешательстве ответил, что не знает, кто в чем обвиняется и кто главные сообщники Рема. Затем он тихо вышел из комнаты. Наконец двери отворились, и Мартин Борман провел Дитриха к фюреру. Тот приказал: «Возвращайтесь в казармы, возьмите офицера и шесть солдат и расстреляйте указанных руководителей СА за государственную измену». Борман вручил Дитриху список заключенных, полученный утром от начальника тюрьмы, где Гитлер своим зеленым карандашом поставил галочки против шести фамилий. Это были все те, кого он назвал утром, но Рема он не отметил. Может быть, все еще не созрел для убийства давнего друга.

Дитрих, чтобы не терять времени зря, послал в тюрьму своего человека – собрать приговоренных, а сам пошел искать хороших стрелков, которые уж точно не промажут.

В шесть часов вечера он предстал перед начальником тюрьмы Кохом и потребовал, чтобы ему передали осужденных. Но Кох был осторожным и опытным чиновником. Он уже успел вызвать баварского министра юстиции Франка и, пока тот был в пути, тянул время. Указав простоватому Дитриху, что под списком нет подписи, начальник уговорил его вернуться в Коричневый дом за новыми инструкциями. Там из высших чиновников оставался только министр внутренних дел Вагнер, который наложил резолюцию:

«По приказу фюрера следует передать группенфюреру СС Дитриху тех лиц, которых он укажет. Министр Э. Вагнер».

Прибывший в тюрьму Франк сделал одну-две слабые и, естественно, неудачные попытки помешать убийству. Он позвонил Гессу, но Гесс заявил, что надо выполнить приказ фюрера. Тогда Франк решил, по крайней мере, соблюсти необходимые формальности и начал с того, что объявил Шнайдхуберу, что он приговорен к смертной казни. Шнайдхубер реагировал так озлобленно и недоверчиво, что министр оставил эту затею. Теперь Дитрих мог выполнять свои обязанности. Лидеров СА по одному выводили в тюремный двор. Завидев Дитриха, Шнайдхубер крикнул: «Зепп, дружище, что, черт возьми, тут творится? Мы же абсолютно невиновны!» На угрюмом крестьянском лице Дитриха не дрогнул ни один мускул. Он вытянулся в струнку, щелкнул каблуками и отчеканил: «Вы приговорены фюрером к смерти. Хайль Гитлер!» Арестованных передавали офицерам СС, которые объявляли каждому: «Фюрер и рейхсканцлер приговорил вас к смертной казни. Приговор будет приведен в исполнение безотлагательно». Эхо выстрелов заметалось между стенами тюремного двора. Под конец даже у Дитриха сдали нервы, и он поспешил удалиться, не дожидаясь завершения казни. Потом он сказал: «Когда настала очередь Шнайдхубера, я ушел. С меня хватило». На следующий день, посадив своих людей в поезд, он вылетел в Берлин, где с утра 30 июня Геринг и Гиммлер осуществляли свою версию «варфоломеевской ночи».

Как только Геббельс передал по телефону кодовое слово «Колибри», началась охота на врагов режима. Полицейские машины и эсэсовские грузовики носились по улицам. Район Тиргартена, где находились наиболее важные штаб-квартиры СА, был окружен. Всех командиров СА, которых удалось найти, немедленно арестовывали. Они даже не возражали. Вице-канцлер Франц фон Папен, которого своевременно не поставили в известность об операции, попробовал протестовать, но Геринг и Гиммлер оставили его слова без внимания, а эсэсовцы блокировали его канцелярию, застрелили пресс-секретаря, а остальных сотрудников арестовали, чтобы проучить этого «реакционера». Гейдрих объявил своим людям директиву: «В связи с путчем Рема привести всех в боевую готовность. Согласно приказу фюрера, действовать немедленно». Агентам гестапо были розданы списки жертв, сформированы группы быстрого действия. Одной из спецкоманд руководил гауптштурмфюрер СС Гильдиш, которому поручили ликвидацию так называемых «врагов государства», а кроме того, Гейдрих приказал ему лично расстрелять Эриха Клаузенера, директора департамента в министерстве транспорта, президента Католического союза действий и бывшего ответственного чиновника прусского министерства внутренних дел. Гильдиш взялся за это, не зная Клаузенера в лицо и не задавшись вопросом, какие преступления он совершил, чтобы заслужить расстрел без суда и следствия. В час дня Гильдиш явился в кабинет Клаузенера и заявил ему, что он арестован. Когда тот повернулся к вешалке, чтобы надеть пиджак, Гильдиш убил его выстрелом в голову и прямо с его же телефона позвонил Гейдриху; получив приказ имитировать самоубийство, положил свой маузер возле правой руки убитого, поставил караул у дверей и удалился. В 1.15 он уже был у Гейдриха и только тут узнал, кого убил – «опасного лидера католиков». После этого его направили в Бремен для ареста Карла Эрнста, начальника берлинских СА. Гильдиш со своей группой из 18 головорезов тогда устранил целый ряд чинов СА, включая Эрвина Виллана, начальника медицинской службы СА.

Эта специальная команда вовсе не была исключительным явлением. 30 июня 1934 года эсэсовские роботы по всей Пруссии охотились за предполагаемыми врагами государства, они не раздумывали, они просто действовали. Живые автоматы Гиммлера не задавали вопросов, они просто повиновались. Имена жертв – вот все, что им нужно было знать.

Побег требовал большой смелости и быстроты. Некоторым, например отставному рейхсминистру Тревиранусу или капитану Эрхарду, бывшему ненадежному союзнику Гитлера по путчу 1923 года, удалось все же бежать за границу. Тревиранус собирался поиграть в теннис и был соответственно одет, когда услышал, как эсэсовцы рвутся в его дверь. Он выскочил в сад, перебрался через ограду и успел удрать. А Эрхард, прихватив пару дробовиков, скрывался в лесах собственного поместья, пока гестапо хозяйничало – него в доме. Когда «гости» ушли, друзья помогли ему тай но переправиться в Австрию. Генерал Фердинанд фон Бредоу прятаться отказался. Гестапо заподозрило его в авторстве «Записок генерала рейхсвера», ходивших в то время в эмигрантских кругах Парижа. Поскольку он был в очевидной опасности, один иностранный военный атташе предложил ему переночевать в посольстве. Генерал приглашение не принял. Через несколько часов его труп был выброшен из гестаповской машины у казарм Лихтерфельда. Кровожадность эсэсовцев росла час от часу. Они уже не довольствовались уничтожением тех, кто официально был признан врагом государства, но стали сводить личные счеты. Начальник особой группы Бах-Целевски послал двух человек ликвидировать своего соперника, кавалерийского офицера барона фон Хохберга; он получил пулю в голову в кабинете собственного имения. Когда в комнату вбежал его 17-летний сын, один из убийц небрежно сказал: «Мы тут прикончили твоего папашу» – и спокойно удалился.

Особенных масштабов личные расправы достигли в Силезии, где командующий частями СС фон Воирш потерял контроль над своими людьми. Месть за все стала обычным делом. Юрист доктор Ферстер был убит за то, что участвовал в законном судебном процессе против нацистов. Муниципального инженера Кампхаузена убили за отказ выдать им лицензии на строительство. Многие акции Геринга или Гиммлера также диктовались чисто личными мотивами. Например, они устроили охоту на Грегора Штрассера потому, что он их обоих слишком хорошо знал, лучше, чем кто-либо другой из нацистских лидеров. До 1932 года, когда Штрассер разошелся с Гитлером по тактическим вопросам, он считался человеком номер два в партии. Он однажды сказал что-то о «Гиммлерах и архигиммлерах» (то есть обожателях, окружающих Гитлера) как о великой опасности для фюрера и движения в целом. О Геринге же Штрассер отозвался так: «Это жестокий эгоист, и ему дела нет до Германии, пока он может из чего-то извлекать выгоду».

Для Геринга и Гиммлера такой человек был тем опаснее, что они не могли исключить возможности его политического примирения с Гитлером. Уже были тревожные для них признаки: Гитлер встречался со Штрассером и беседовал с ним наедине, а 23 июня Гитлер наградил Штрассера золотым почетным знаком партии. Поэтому Геринг и Гиммлер решили, что Штрассер должен уйти из жизни. 30 июня 1934 года он был арестован гестапо и в тот же день застрелен в тюремной камере. Его смерть была официально объявлена самоубийством.

А между прочим, где же этот ужасающий мятеж СА? Где главные организаторы «величайшего в истории акта вероломства», о котором кричал Гитлер уцелевшим офицерам в Коричневом доме? Они наслаждались субботним солнечным днем; они отдыхали; они готовились к отпуску. Генерал фон Шлейхер спокойно сидел за столом у себя в кабинете, когда кухарка впустила к нему двоих неизвестных. Один спросил: «Это и есть генерал?» Он поднял голову и ответил: «Да, это я». В тот же миг раздались выстрелы. Жена была рядом; она бросилась к нему и тоже получила пулю. Но в бумагах убитого гестаповцы не нашли ничего, указывающего на его связь с Ремом, Штрассером или французским послом. Было известно, что генерал уже год как не встречался с Ремом, и даже имя его вызывало у Шлейхера гримасу отвращения. История о «заговоре Шлейхера-Рема» выглядела столь неправдоподобно, что в нее не верило даже само министерство пропаганды. В тот день на пресс-конференции в министерстве один журналист спросил: «Правда ли, что смерть Шлейхера как-то связана с действиями против Рема?» – «Нет, это не так», – был ответ. Геринг и Гиммлер встревожились, ожидая ответного удара со стороны рейхсвера: как же, один из ведущих генералов и политиков убит ни за что ни про что! Но ничего подобного. Генерал фон Рейхенау был не такой человек, чтобы расстроить всю операцию из-за одного злосчастного трупа. В тот же день он опубликовал коммюнике: «В последнее время было установлено, что бывший министр обороны генерал фон Шлейхер имел изменнические связи с иностранными державами и враждебными государству руководителями СА. Вследствие его антигосударственной деятельности мы сочли нужным его арестовать. При аресте генерал фон Шлейхер оказал вооруженное сопротивление. Произошла перестрелка, в результате чего генерал и его жена, оказавшаяся в этот момент на линии огня, были смертельно ранены».

Однако был и еще один результат этой «перестрелки»: между сообщниками по операции возникли некоторые разногласия. Геринг позднее уверял, что собирался только арестовать генерала, а не убивать его, но гестаповцы опередили его полицейских. И вообще, он почувствовал, что надо прекращать эту оргию. Отовсюду поступали сведения о возрастающем насилии со стороны СС, а его полицейские действительно не владели ситуацией. Кроме того, Геринг не хотел терять образ «доброго дядюшки», в котором любил представать перед народом. Жертвы преследований со своей стороны сразу поняли, что могут воспользоваться этими разногласиями. Геринг освободил из-под стражи обратившегося к нему с ходатайством группенфюрера СА Каше, вычеркнул из расстрельных списков фон Бюлова, заместителя министра иностранных дел, спас бывшего кронпринца, которому угрожала такая же опасность.

Но уже в десять часов вечера Геринг решил отказаться от роли спасителя: из Мюнхена вернулся Гитлер и сообщил о намерении помиловать Рема, он даже дал слово фон Эппу. Геринг и Гиммлер были потрясены. Вся эта бойня окажется для них бессмысленной, если выживет Рем. Гитлер же, видимо, хотел сохранить баланс сил в государстве и не допустить чрезмерного усиления статуса Геринга и Гиммлера. 30 июня 1934 года он еще не был полновластным диктатором, и, если бы исчез Рем, могло исчезнуть и то шаткое равновесие сил, на котором держался Гитлер. Теперь он повел двойную игру. В Мюнхене он был беспощаден, вернувшись же в Берлин, предпочел роль уравновешенного вождя нации. Он заявил в кабинете министров, что берет на себя ответственность «за расстрел предателей, хотя мера вины каждого из них не была установлена в каждом отдельном случае», и что хотел назначить формальное расследование, но его «опередило развитие событий». Гитлер сказал также, что лично он не отдавал приказа о групповом расстреле.

Новый начальник штаба Лютце и другие, кому удалось выжить, ухватились за эти слова. А Гитлер просто сделал выигрышный ход: чем больше будет уцелевших, чем сильнее будет их ненависть к Герингу и Гиммлеру, тем ярче засияет он сам, как пример прямоты и честности. Лютце писал: «О расстрелах, санкционированных фюрером, нет вопросов, и это – не предмет для обсуждения». Он поверил, что приказ фюрера касался только первых семи лидеров СА, остальных расстреляли «под влиянием обстоятельств и без его разрешения».

Но пусть Гитлер и имел основания для игры в умеренность, Геринг и Гиммлер вовсе не желали давать шанс Рему. В ночь с 30 июня на 1 июля они удвоили натиск, а Гитлер, всегда сражался на стороне «больших батальонов». Те люди чья жизнь зависела от слова фюрера, обнаружили в ту ночь, что просчитались. Так случилось с командиром СА Шульцем – он проводил реорганизацию СА после путча Штенеса, был другом Штрассера.

Безумная логика 30 июня вдруг превратила Шульца в глазах СС из злейшего врага Рема чуть ли не в ближайшего его соратника. За ним пришли из гестапо. Позже он описал, что произошло: его арестовали пятеро гонцов, одетых кое-как, зато с пистолетами в руках. Проводили в гестапо и заперли. Потом явились трое и затолкали его в машину. Началась гонка по улицам в поисках спокойного места, чтобы пристрелить его «при попытке к бегству».

Но – субботний вечер, везде огни, люди, машины. Они выехали на Лейпцигскую дорогу и там остановились. Его вывели и велели повернуться спиной к конвою. Шульц рванулся, пуля задела его, но не убила. В полной уверенности, что он мертв, гестаповцы пошли к машине за брезентом – завернуть труп. А труп подпрыгнул и понесся в лес что было сил. В общем, оторваться ему удалось – и даже надежно спрятаться. Но что дальше? Один из его товарищей имел доступ к Гитлеру, и к нему-то, через посредство этого друга, беглец обратился за помощью. Фюрер объявил, что Шульц вне опасности, прошлое забыто, он находится под его личным покровительством. Через несколько дней Шульц убедился, что покровительство фюрера слабеет просто по часам, и единственное, что ему остается, – это покинуть Германию.

Уцелевшему главарю СА пришлось еще раньше узнать, чего стоит слово фюрера. Еще утром 1 июля Гитлер был настроен сохранить жизнь Рему, но к полудню Геринг и Гиммлер победили, и бригадефюрер СС Айке получил приказ застрелить Рема. Однако фюрер проинструктировал исполнителя дать Рему шанс совершить самоубийство. В три часа дня Айке, его заместитель Липперт и Шмаузер, ответственный за связи с рейхсвером, прибыли в тюрьму Штадельхайм.

Начальник тюрьмы Кох снова попал в трудное положение. Он боялся передавать эсэсовцам Рема лишь на основании устного приказа. Как обычно, Кох позвонил министру юстиции Франку. Когда из телефонного разговора стало ясно, что Франк берет сторону Коха, Айке выхватил трубку и заорал, что министра это дело совершенно не касается. Есть приказ фюрера, и этого достаточно. Коху пришлось уступить. Айке вошел в камеру 474, где на железной койке сидел Рем, голый по пояс и мокрый от пота. Айке сказал: «С твоей жизнью покончено. Фюрер даст тебе возможность самому завершить это дело. У тебя десять минут». Оставив на столике у койки пистолет с одним патроном, он вышел. За четверть часа из камеры не донеслось ни звука. Тогда эти трое ворвались в камеру с револьверами наготове. Раздалось два выстрела. Рем упал на пол, задыхаясь и хрипя: «Мой фюрер!» Айке холодно заметил: «О фюрере следовало думать раньше». Рем еще дышал; кто-то из них (это осталось неизвестно) выстрелил еще раз. В шесть часов вечера 1 июля 1934 года Эрнст Рем – основатель СА, единственный друг Гитлера и конкурент рейхсвера – ушел из жизни.

Смерть Рема послужила сигналом к дальнейшим расстрелам. Из своей камеры Карл Шрейер слышал стук в двери, отрывистые команды и звуки выстрелов – все ближе и ближе. В ночь на 2 июля в тюрьме были убиты: оберфюрер СА Фалькенхаузен – в 2.00, группенфюрер СА Деттен – в 2.30, и фон Крауссер, которому Гитлер даровал «прощение», – в 3.00. Через полчаса настала очередь группенфюрера СА Шрейера. Когда к нему вошли трое и объявили, что он будет расстрелян по приказу фюрера, Шрейер сказал: «Я требую расследования». Над ним засмеялись: «То-то будет славно! Ну ты, предатель, сунь-ка голову под кран, как другие, будешь хоть выглядеть посвежее, произведешь хорошее впечатление». Но пришлось задержаться: оказывается, его должны были везти для расстрела в Лихтерфельд, а машина еще не прибыла. И вдруг к дверям тюрьмы подкатывает большой «мерседес», громко сигналит, из него выскакивает штандартенфюрер особого гвардейского отряда СС и кричит: «Стоп! Стоп! Фюрер дал слово Гинденбургу, что больше никого расстреливать не будут».

Это произошло в четыре часа утра 2 июля 1934 года. Первая вспышка массовых убийств в Третьем рейхе завершилась. Было убито 83 человека – без суда, без малейшей возможности оправдаться. Гитлер возгласил: «В этот час я был высшим судьей немецкого народа». Кабинет поспешил придать законную силу этим преступлениям. 3 июля министры утвердили закон, подписанный Адольфом Гитлером и состоявший из одной фразы: «Меры, принятые 30 июня – 2 июля с. г. по пресечению деятельности изменников, согласуются с законом как направленные на защиту государства в чрезвычайных обстоятельствах».

У офицеров и в казармах рейхсвера 2 июля был праздник. Генерал фон Рейхенау отправил Патцигу, главе военной контрразведки, телеграмму: «Дело кончено». Генерал Вицлебен потирал руки, говоря: «Какая жалость, меня там не было». Министр обороны Бломберг издал приказ, восхваляя и «солдатскую решимость, и беспримерное мужество фюрера», сокрушившего «изменников и убийц». Один только голос выделялся из общего хора – прежний секретарь рейхсканцелярии Планк предупредил генерала Фрича: «Если вы думаете, что можете спокойно наблюдать, не пошевелив и пальцем, то и вас постигнет та же участь, рано или поздно».

Замечание оказалось провидческим: Фрич пал в результате такой же интриги; генерал Вицлебен кончил виселицей, приговоренный Народным судом. Но тогда даже граф фон Штауффенберг, которому в 1944-м пришлось пожинать плоды своей юношеской горячности, считал, что 30 июня 1934 года был просто «вскрыт нарыв». Но Бломберг уже в офицерском буйном веселье увидел зловещие признаки. Готовясь к докладу в министерстве обороны, он набрасывал кое-что: «Армия не заняла тех позиций, на которые вправе была рассчитывать… Негоже злорадствовать по поводу жертв и делать это предметом застольной беседы». Он уже осознал, что рейхсвер не числится среди победителей.

Таковыми оказались эсэсовские части Гиммлера, освободившиеся от соперников и обеспечившие себе власть внутри партии. Еще 9 июня СД была официально объявлена единственной службой нацистской политической разведки. А 20 июля Гитлер издал указ о том, что СС, в связи с «особыми заслугами» во время событий 30 июня 1934 года, объявляются независимой организацией в рамках НСДАП, и разрешил им создавать вооруженные формирования, тем самым лишив рейхсвер права быть единственной вооруженной силой Германии. Но именно это и было главной причиной вражды между армией и СА.

30 июня 1934 года отмечает начало новой фазы в истории Третьего рейха: наступление единоличной, неограниченной власти Гитлера, основанной на терроре. Создалась ось Геринг – Гиммлер, игравшая особую роль в подготовке новой войны. Эсэсовцы показали, что они готовы выполнить любой – буквально любой приказ фюрера. Вместе с тем эти убийства обнажили глубокую трещину в структуре партии – СА и СС теперь смертельные враги.

Тысячи штурмовиков так и не забыли тот день позора и унижения, когда Лютце вынужден был по приказу Гитлера назначить группенфюрера СС Далюге ответственным за реорганизацию и чистку всей восточно-германской организации СА, да еще и впустить его в принадлежащее штабу СА помещение.

Потом новому руководству было разрешено самим произвести чистку собственных рядов. Был создан специальный трибунал во главе с группенфюрером СА Бохенауэром и следственные комиссии во всех округах «для выявления сообщников Рема». Однако в эти комиссии вскоре пошли потоком разнообразные жалобы на неправомерные действия эсэсовцев, и непонятно стало, кого им судить.

Взаимная ненависть между СС и СА так и не утихла, перейдя в невидимую тайную войну. Вечером 17 августа 1935 года Лютце бросил вызов эсэсовцам. Это было в Штеттине, они сидели в ресторане – 20 штурмовиков и трое из СС. Пива было выпито изрядно. И тут Виктор Лютце возгласил: «Настанет время отмщения за 30 июня!» – и далее про торжество справедливости. Кто-то из эсэсовцев прошипел довольно громко: «Значит, не всех мы тогда передавили, тут есть еще желающие пойти за Ремом». Вспыхнула ссора, во время которой Лютце кричал: «Кто больше всех проталкивал Рема? Кто клялся ему в верности? Думаете, кто-нибудь из моих товарищей по СА? Нет! Я вам могу сказать, кто это был! Могу назвать имена!» Кто-то услышал в общем гаме, что он выкрикнул: «Это рейхсфюрер СС!»

Неизвестно, чем бы все кончилось, но тут вмешался штандартенфюрер СД Шульц и стал урезонивать Лютце: «Послушайте, начальник штаба, уже третий час ночи. Нам всем лучше разойтись». Он подозвал официанта и потребовал счет. На этом вечеринка закончилась, но последнее слово осталось за Лютце. Уходя, он счел нужным заметить во всеуслышание: «Я все равно буду говорить это, даже если завтра меня уволят и отправят в концлагерь!»