|
||||
|
|
Глава 2 Смутное время
Вступивший 19 марта 1584 г. на престол Федор Иванович, сын Ивана Грозного и Анастасии Романовны Захарьиной-Юрьевой, по слабости здоровья не имел реальной власти. От имени царя начал править Регентский (Опекунский) совет, внутри которого начинается ожесточенная борьба за власть. Бояре немедленно отправили незаконную жену Ивана Грозного Марию Нагую и ее малолетнего сына, царевича Дмитрия, в ссылку в Углич. Затем в схватке сошлись земский казначей П. И. Головин, занимавший, по словам Р. Г. Скрынникова, далеко не первое место в земской иерархии (его поддерживали бояре Голицыны, Романовы, Шереметевы и Шуйские), и Б. Я. Бельский (опричники Годуновы, Трубецкие, Щелкаловы). Противники Бельского распустили в Москве слух, будто тот отравил царя, хочет извести его сына Федора и посадить на престол Бориса Годунова. 2 апреля в Москве вспыхнул бунт против Бельского, которого отправили в почетную ссылку – воеводой в Нижний Новгород. После этого Годунов заключил политический союз с Романовыми, его двоюродными братьями по материнской линии, и стал именоваться «правителем» государства. Летом 1584 г. по делу «о государевой краденной казне» П. И. Головин был сослан в Арзамас, но по дороге туда он неожиданно скончался – вероятно, был убит по приказу Годунова. Его брат М. И. Головин бежал в Литву. Затем в заговоре против Годунова поочередно обвинили И. Ф. Мстиславского и И. П. Шуйского. На их места назначили сыновей – Ф. И. Мстиславского и В. И. Шуйского; своим назначением оба обязаны лично Годунову. После смерти боярина Н. Р. Захарьина-Юрьева его родственников и наследников также сослали. Между тем Борис Годунов все уверенней пробирался к власти. Нельзя не отметить, что его возвышение началось с женитьбы на дочери Малюты Скуратова Марии. Его родная сестра Ирина с 1574 г. была замужем за Федором Ивановичем. В 1577 г. он стал кравчим, а с осени 1580 г. – боярином. Когда Федор взошел на царство, Годунов занимал посты конюшего (с мая 1584 г.), затем постельничего (по сути, начальника личной охраны). В 1587 г., после ожесточенной дворцовой борьбы, он стал единоличным правителем государства, получившим право самостоятельных дипломатических сношений. Отвечая за безопасность государя, он обеспечивал и свою собственную безопасность, поскольку находился в постоянном соперничестве с родовитым московским боярством – Рюриковичами и Гедиминовичами. Таким образом, начало и конец династии, основанной Рюриком, ознаменовалось приходом к власти начальников личной охраны: Олега у Рюрика и Годунова у Федора.  Федор Иванович. Портрет (парсуна) начала XVII в. После смерти Федора Ивановича в январе 1598 г. Борис Годунов был избран на царство Земским собором (17 февраля 1598 г.). Первый избранный царь оказался не самым плохим государем в отечественной истории. Современник Годунова – келарь Троице-Сергиева монастыря Авраамий (в миру Аверкий Иванович) Палицын о его правлении отзывался положительно: «Царь же Борис о всяком благочестии и о исправлении всех нужных царству вещей зело печашеся, о бедных и нищих промышляше и милость таковым великая от него бываше; злых же людей люто изгубляше и таковых ради строений всенародных всем любезен бысть»[63]. Это мнение тем более интересно, что Палицын в 1588 г. был подвергнут опале и насильно пострижен в монахи Соловецкого монастыря. Позитивное мнение о царе Борисе у его современников явно преобладает. Приведем два примера. Доходы Приказа Большого дворца, полученные от продажи излишков податей, выплачивавшихся натурой, возросли с 60 000 при Иване Грозном до 230 000 рублей при Федоре Ивановиче, когда правителем (главой правительства) стал Годунов. Европейские обычаи начали распространяться в Московском государстве также при царе Борисе. При нем «дети боярские» (по различным данным, от 5 до 18 человек) впервые были отправлены в Лондон, Любек и Париж учиться наукам у иноземцев. С. Ф. Платонов дал Годунову следующую характеристику: «По мерке того времени, Борис был очень гуманной личностью, даже в минуты самой жаркой его борьбы с боярством „лишней крови“ он никогда не проливал, лишних жестокостей не делал и сосланных врагов приказывал держать в достатке, „не обижая“»[64]. А врагов в боярской среде у новоявленного царя было более чем достаточно: Бельские, Глинские, Голицыны, Мстиславские, Романовы, Шуйские и другие претенденты на московский престол. В. О. Ключевский писал: «Чуя глухой ропот бояр, Борис принял меры, чтобы оградить себя от их козней: была сплетена сложная сеть тайного полицейского надзора, в котором главную роль играли холопы, доносившие на своих господ, и выпущенные из тюрем воры, которые, шныряя по московским улицам, подслушивали, что говорили о царе, и хватали каждого, сказавшего неосторожное слово»[65]. Для доноса требовалась веская причина – мотивация. Она появилась после того, как в 1597 г. произошло прикрепление крестьян к земле, а дворовых поголовно стали записывать в холопы. Представители низших сословий становились удобными с точки зрения вербовки: за обещание получить вольную многие становились осведомителями государя, поскольку Холопий приказ находился в его личном подчинении. Один из холопов князя Шестунова, написавший донос на своего господина, получил в награду не только вольную, но и поместье, о чем было публично объявлено в Москве. Вооруженные силы Российского государства при Годунове имели следующую организацию. Дворянская кавалерия вместе с царскими телохранителями составляла порядка 15 000 всадников. Регулярной пехотой являлись стрельцы. В воспоминаниях находившегося в Москве в 1588–1589 гг. Дж. Флетчера сказано: «Из них (стрельцов. – Примеч. авт.) 5000 должны находиться в Москве или в ином месте, где бы ни находился царь, и 2000 (называемые стремянными стрельцами) при самой его особе, принадлежа дворцу или дому, где он живет. Прочие размещены в укрепленных городах…»[66]. Во времена Годунова и позже стремянными стрельцами назывались стрельцы, составлявшие личный полк государя. Второе значение – конные стрельцы. Нами Стремянный полк рассматривается как одно из подразделений личной охраны царя. Не очень надеясь на лояльность холопов и уж тем более московского боярства и дворянства, Годунов начал привлекать на военную, в том числе охранную, службу иностранных наемников. Флетчер говорит о 200–250 выходцах из Европы. Эти люди, не будучи связанными кровным родством с политическими противниками Бориса, приносили присягу на верность царю и находились в его личном распоряжении. Выбор Годунова на немецких и швейцарских наемников, служивших еще в личной охране Ивана Грозного, пал неслучайно. Еще в 1291 г. несколько швейцарских кантонов образовали «союз на вечные времена» против империи Габсбургов. На протяжении двухсот лет швейцарцы отстаивали свое право на независимость в войнах с Бургундией, Францией и Священной Римской империей, в 1499 г. Швейцария провозгласила независимость. В результате гражданской войны 1531 г. победу одержали сторонники католицизма, и взгляды многих швейцарцев-протестантов обратились к православной России. Географическое положение Швейцарии, а также ее государственное устройство и чрезвычайно высокий (по сравнению с соседями) уровень свободы ее граждан способствовали появлению и развитию профессиональной военной касты. Швейцарские наемники снискали себе славу неустрашимых, неподкупных и преданных воинов-профессионалов. Доказательством заслуг швейцарских солдат стало их постоянное участие в охране Ватикана и лично Папы Римского. Согласно классической геополитической доктрине, государство следует рассматривать в качестве живого организма, стремящегося к расширению влияния. В этом случае длительное присутствие швейцарских наемников при королевских домах Европы можно сравнить с «демонстрацией флага», что служило росту авторитета государства. Параллельно возникала возможность создания определенных агентурно-оперативных линий, обеспечивавших получение информации непосредственно от высших руководителей различных стран. Военные доктрины, предлагавшиеся швейцарскими военными, имели преимущество перед аналогичными предложениями конкурентов из других стран. Наиболее воинственно настроенные (по Л. Гумилеву, пассионарные) граждане имели возможность реализовать себя за пределами собственного государства и тем самым выключались из участия в возможных внутренних конфликтах. Сравнение различного военного опыта позволяло военным теоретикам и практикам из Швейцарии совершенствоваться в вопросах обеспечения безопасности. Помимо швейцарских активно привлекались немецкие наемники, особенно представлявшие известный в то время г. Нюрнберг. Уже в XV–XVI вв. в Нюрнберге существовал свой парламент – рейхстаг. Статус королевского города с большими вольностями и низкие налоги стимулировали развитие торговли и ремесел, в первую очередь «тонких и точных наук» и новейших изделий «военно-промышленного комплекса» того времени. Достижения оружейников были столь впечатляющими, что мало кто из европейских монархов не имел в своем арсенале знаменитого «нюрнбергского доспеха», который уберегал от сильного удара копьем или мечом и «держал» выстрел из большинства видов ручного огнестрельного оружия, конечно, исключая артиллерию. Хотя зафиксированы случаи, когда «нюрнбергский доспех» выдерживал попадание небольшого орудийного ядра. Производство огнестрельного оружия в Нюрнберге, соблюдавшем «вооруженный нейтралитет», особенно возросло между 1420–1535 гг. За это время для собственных нужд и на продажу было изготовлено не менее 12 000 ружей – значительная по тем временам цифра. С технической точки зрения изделия нюрнбергских оружейников имели много новшеств. Стволы некоторых ружей изготавливались с двумя запальными отверстиями, боковая полка имела сдвижную крышку, предохранявшую порох от попадания влаги и высыпания. Отдельные экземпляры имели нарезные стволы с винтовыми канавками. На одном из высокоточных ружей XV в. (его изображение сохранилось в архивных документах) имеется диоптрический (!) прицел, который значительно повышал точность при стрельбе. Ствол этого ружья крепился к ложу при помощи четырех винтов. У более поздних моделей были не только фитильные, но и кремневые замки различных конструкций. Похожее оружие есть и в российских музеях, что подтверждает практический интерес к особо точному огнестрельному оружию при русском дворе. Следует особо отметить, что при выборе швейцарцев и нюрнбержцев учитывалась конфессиональная принадлежность. Все приглашенные наемники являлись протестантами или лютеранами (т. е. некатоликами). Не только Иван Грозный, но и Борис Годунов следовал заветам Ивана III и Софьи Палеолог – традиция была продолжена и при Романовых. Приглашенные на службу иностранцы освобождались от большинства налогов. Голландский купец И. Масса указывал, что Годунов был милостив к иностранцам. В частности, он имел намерение выписать из-за границы ученых, чтобы учредить в Москве школу с преподаванием иностранных языков. В 1600 г. в Священную Римскую империю направили И. Крамера, «чтобы в будущем иметь среди своих подданных мудрых и способных людей. <…> Но монахи и попы воспротивились этому и ни за что не хотели согласиться, говоря, что земля их велика и обширна и ныне едина в вере, в обычаях и в речи и т. п. Если же иные языки, кроме родного, появятся среди русских, то в стране возникнут распри и раздоры и внутренний мир не будет соблюдаться так, как сейчас»[67]. Кроме того, «он (Годунов. – Примеч. авт.) все же выбрал из московитских детей восемнадцать дворянских сынов, из которых шесть было послано в Любек, шесть в Англию и шесть во Францию, чтобы их там обучили. Они легко выучили иноземные языки, но до настоящего времени из них только один вернулся в Россию – тот, которого Карл, король шведский и проч., дал в толмачи господину Понтусу Делагарди. Его звали Димитрий. Остальные не пожелали возвращаться в свое отечество и отправились дальше по свету»[68]. Родовитое боярство и церковные иерархи в большинстве своем воспринимали подобные нововведения крайне негативно. Стремление Годунова облегчить положение посадских торговых людей и ремесленников также приводило к неудовольствию боярства – многие хулители Бориса звали его «рабоцарем». Неприязнь бояр вызывала ответную реакцию со стороны государя. И. Масса писал, что царь «больше верил священникам и монахам, нежели своим самым преданным боярам, а также слишком доверял льстецам (pluymstryckers) и наушникам (oorblasers), и допустил совратить себя и сделался тираном, и повелел извести все знатнейшие роды <…> и главной к тому причиной было то, что он допустил этих негодяев, а также свою жестокую жену (Марию Григорьевну, дочь Малюты Скуратова. – Примеч. авт.) совратить себя, ибо сам по себе он не был таким тираном»[69]. Мы полагаем, что одной из причин смуты начала XVII в. следует считать крайне неприязненные личные отношения правящей элиты, обусловленные притязаниями на престол ряда ее представителей. Поводом к междоусобице послужило прекращение династии Рюриковичей. До сих пор одним из наиболее загадочных событий в российской истории считается смерть царевича Дмитрия, найденного с перерезанным горлом 15 мая 1591 г. на своем дворе в Угличе. Мать царевича Мария Нагая обвинила в смерти сына дьяка Битяговского, надзиравшего за семейством, и косвенно Бориса Годунова. Следственная комиссия в составе князя В. Шуйского, окольничего А. Клешнина, дьяка Вылузгина и митрополита Крутицкого Геласия пришла к следующим выводам: 1) царевич зарезал себя сам в припадке падучей болезни (так тогда называли эпилепсию) во время игры с ножичком; 2) вдова Ивана Грозного и ее родня побудили угличан к убийству невинных лиц без всякого на то основания. В итоге Марию сослали в монастырь на Выксу (близ Череповца) и там заставили принять постриг, ее братьев разослали по разным городам, а виновных в беспорядках угличан казнили или сослали в Пелым. А через десять лет в Речи Посполитой объявился человек, которого стали называть «воскресшим» царевичем Дмитрием. Рассмотрим несколько версий, связанных с обстоятельствами той смерти. Для начала предположим, что ребенок погиб в результате убийства, а не несчастного случая. Кому была выгодна его смерть? Обратимся к воспоминаниям современников. Флетчер отмечал: «Младший брат царя, дитя лет шести или семи <…> содержится в отдаленном месте от Москвы под надзором матери и родственников из дома Нагих. Но, как слышно, жизнь его находится в опасности от покушения тех, которые простирают свои виды на престол в случае бездетной смерти царя»[70]. К. Буссов свидетельствует, что Дмитрий однажды сделал из снега чучела, которые называл именами знатнейших московских вельмож, и саблей срубал им головы, говоря, что так будет со всеми боярами. Оба иностранца также сообщали, что царевич характером похож на отца: он жесток и любит смотреть на мучения животных. По воспоминаниям А. Палицына, о враждебном отношении Дмитрия и его окружения к боярам – приближенным царя Федора – в Москве было хорошо известно. Из вышеприведенного можно сделать вывод: многие московские бояре имели основания опасаться, что, став взрослым и сменив на престоле брата, Дмитрий захочет отомстить за свои унижения. Таким образом, желать смерти царевича могли в первую очередь те, кто сам мечтал сесть на московский престол, при этом Вельские, Годуновы, Мстиславские, Романовы и Шуйские были только верхушкой айсберга Мы осознанно не отделяем Годунова от его противников. Большинство летописей, обвиняющих Бориса в убийстве, составлено после 1605 г. – в царствование Василия Шуйского, одного из главных конкурентов Годунова в борьбе за трон. Романовым, занявшим престол в 1613 г., версия об убийстве царевича по приказу Годунова править не мешала. Однако самоубийство и убийство Дмитрия – не единственные версии угличской трагедии. «Воскрешение» царевича в образе человека, названного впоследствии Лжедмитрием I, связано с версией, согласно которой в Угличе погиб не Дмитрий, а другой мальчик. Кто мог организовать эту подмену и для чего? Здесь есть два варианта: 1) ребенка подменили близкие люди, желавшие сохранить жизнь возможного наследника престола; 2) подмену организовал кто-либо из приближенных царя Федора, отводивших Дмитрию роль дублера в случае смерти государя. Очевидно, что смерти царевича жаждали многие влиятельные особы, и люди из охраны Дмитрия понимали это. Они могли найти подходящего по возрасту и внешнему виду ребенка, поднять большой шум по поводу случившейся трагедии и, воспользовавшись суматохой, вывезти истинного царевича в заранее подготовленное безопасное место. В этом случае спаситель царевича имел серьезные преимущества в будущей карьере. Возможные репрессивные меры со стороны Дмитрия при соответствующей психологической обработке легко было бы направить против соперников. Примечательно, что первые слухи о том, будто царевич жив, стали распространяться в Москве в начале 1598 г., еще при жизни царя Федора Ивановича. После избрания Бориса Годунова царем (февраль 1598 г.) слухи о чудесном спасении царевича Дмитрия стали эффективным инструментом в руках его соперников. С. Ф. Платонов отмечал: «Боярство не могло помешать ему занять престол, потому что, помимо популярности Бориса, права его на царство были в глазах народа серьезнее прав всякого другого лица благодаря родству Бориса с угасшей династией. С Борисом-царем нельзя было открыто бороться боярству потому, что он был сильнее боярства; сильнее же и выше Бориса для народа была лишь династия Калиты. Свергнуть Бориса можно было только во имя ее. С этой точки зрения вполне целесообразно было популяризировать слух об убийстве Дмитрия, совершенном Борисом, и воскресить этого Дмитрия. Перед этим боярство и не остановилось»[71]. Многие историки считают, что «воскрешение» царевича из рода Рюрика имеет московское происхождение. Но одним раздуванием слухов дело не ограничилось, предпринимались также попытки устранить государя вооруженным путем. Сразу после смерти Федора Ивановича бывший руководитель опричнины Бельский безуспешно пытался заявить свои претензии на престол. Однако царем был избран Годунов. Бельский был обвинен в заговоре против Годунова, арестован и заключен в тюрьму. Еще одну из попыток захватить власть предпринял клан Захарьиных-Юрьевых – Романовых. В октябре 1600 г. здоровье Годунова резко ухудшилось. На спешно созванное заседание Боярской думы царя принесли на носилках, по Москве поползли слухи о его скорой кончине. В один из дней на подворье Романовых собрались многочисленные родственники, бояре-сторонники и холопы, которые были вооружены. Многие из московской знати считали Романовых единственными законными претендентами на престол, поскольку они приходились двоюродными братьями последнему царю из династии Рюриковичей. Наиболее популярным среди шестерых братьев считался старший – Федор Никитич, человек очень образованный для своего времени. Предки Романовых со времен Василия I имели отношение к военному делу и тайной государевой службе[72]. Годунов понимал, что угроза его власти реальна, поскольку военные и специальные навыки для организации переворота у Романовых имелись.  Получив информацию об организованном сборе вооруженных людей практически у стен Кремля и стремясь предотвратить переворот, Годунов действовал решительно. В ночь на 26 октября 1600 г. он послал к дому Романовых несколько сот стрельцов. Дом был подожжен, а его защитники, оказавшие сопротивление, убиты, многие из оставшихся в живых подверглись аресту. Дворянин Бартенев, служивший казначеем у боярина А. Романова, донес, что его господин хранит в казне волшебные коренья, с помощью которых намерен извести Бориса и его семью. За короткое время по обвинению в чаровстве и заговоре против государя всех братьев Романовых отправили в ссылку в разные места. Федора Никитича постригли в монахи под именем Филарета[73], чтобы лишить его права занять престол. Вместе с Романовыми были сосланы многие их родственники: Карповы, Репнины, Сицкие, Черкасские, Шестуновы. Александр, Михаил и Василий Романовы погибли в ссылке в 1601–1602 гг. Младшего из братьев – Ивана Никитича (Кашу) в 1602 г. Годунов возвратил в Москву. Однако вернемся к слухам о спасении царевича Дмитрия, появление которых было выгодно не только боярству. В 1600–1601 гг. в Москве находилось посольство Речи Посполитой во главе с великим гетманом Литовским Львом Сапегой. Его считают автором плана подчинения Московского государства Речи Посполитой с помощью самозванца, посаженного на московский престол. По некоторым сведениям, в составе посольства был молодой человек, которого готовили на роль царевича Дмитрия. Таким образом, слухи о спасении сына Ивана Грозного могли иметь иностранное происхождение. Это тем более вероятно, что участие польско-литовских войск (как частных наемных, так и подчинявшихся правительству) в интервенции начала XVII в. было связано с именем спасшегося (спасенного) царевича Дмитрия.  Борис Годунов. С портрета XVII в. Отметим, что в те далекие времена передаваемые из уст в уста слухи имели гораздо большее значение, чем сейчас. Число умевших читать и писать было невелико. Даже среди бояр имелось много неграмотных. Распространение информации осуществлялось почти исключительно в устной форме, а точность ее передачи зависела от личных качеств рассказчика. Чем значительнее (уважаемее) в глазах общества он был, тем больше веры было его словам. Единственным источником официальной информации для населения являлось публичное чтение государевых грамот. В этих условиях слухи становились эффективным инструментом формирования общественного мнения. Даже в нынешнее время распространение слухов – один из элементов психологической войны. Как показывает опыт, наибольшей эффективностью они обладают в тот период, когда государство находится в условиях политического и/или экономического кризиса. Нестабильность общества создает благоприятные условия для промывания мозгов. Именно такая ситуация сложилась в Московском государстве в результате небывалого голода 1601–1603 гг. Только в Москве, по официальным данным, умерли более 120 000 человек. В числе негативных последствий голода было появление множества вооруженных отрядов, состоявших из беглых или отпущенных на волю (чтобы не кормить их) холопов, посадских людей и представителей правящих сословий, искавших со своими «дружинами» легкой добычи. В 1603 г. банду Хлопка, сопоставимую с небольшой армией, с трудом разгромили в Подмосковье. Командовавший правительственными войсками окольничий И. Ф. Басманов погиб. Войска под руководством родственника царя С. Годунова, направленные для подавления бунта в Астрахани, были разбиты «воровскими» казаками, сам военачальник едва спасся бегством. Никому не подконтрольные вооруженные отряды становились серьезной угрозой не только для беззащитного населения, но и для власти. Таким образом, социальная база для поддержки «законного и справедливого» царя была подготовлена рядом объективных и субъективных причин. По нашему мнению, основную ответственность за события Смутного времени несет вязкая, алчная и агрессивная «боярская дружинная среда», повторно – после событий, предшествовавших ордынскому нашествию, – столкнувшая Отечество на грань катастрофы в угоду личным и клановым амбициям. Исторические материалы, посвященные Смутному времени, указывают на самую характерную особенность той поры – многократное предательство. Большинство московских бояр и дворян неоднократно, несмотря на крестное целование, переходили от одного государя или претендента на престол к другому, руководствуясь не убеждениями, а личной выгодой. Еще одна неотъемлемая черта той поры – широкое участие в междоусобице иностранцев (поляков, литовцев, шведов, немцев, французов, шотландцев и др.), а также казаков, продававших свой клинок не за честь и славу, а за корысть. По нашему глубокому убеждению, одним из субъективных факторов Смуты явилась также крайне низкая эффективность государевых служб безопасности. В течение Смутного времени практически все претенденты на московский престол были убиты разными группировками заговорщиков. Небольшие отряды хорошо подготовленных наемников, входивших в состав царской охраны и до конца сохранявших верность присяге, изменить положения не могли. Мы не ставим перед собой задачу выяснить истинное имя Лжедмитрия I и других лиц, выступавших под именем «воскресшего» сына Ивана Грозного. Более важной представляется роль, которую самозванцы сыграли в создавшихся условиях. Здесь и далее для их обозначения будут использованы имена, принятые в историографии. Нас (надеемся, что и наших читателей) более интересуют действия, связанные с борьбой за власть и обеспечением безопасности властителей. В этой связи рассмотрим, какие шаги предпринял Лжедмитрий I (а точнее, те, кто стоял за его спиной) для организации похода на Москву и какие контрмеры по устранению угрозы со стороны внешних и внутренних оппонентов были приняты (или не приняты) правительством Бориса Годунова. Основной задачей лжецаревича было заручиться поддержкой влиятельных лиц, первыми в ряду которых в 1603 г. считались крупнейшие магнаты Речи Посполитой А. и К. Вишневецкие. По какой причине братья решили поддержать человека, заявившего свои права на московский престол, не столь важно. Возможно, они поверили в то, что царевич настоящий, и решили восстановить справедливость, еще более возможно – сочли ситуацию благоприятной для реализации собственных планов. В числе таких планов могло быть объединение Московского царства и Речи Посполитой в единое государство и создание Польско-Литовско-Московской унии[74]. Главное заключается в том, что благодаря авторитету и связям Вишневецких Лжедмитрий I получил необходимую поддержку у части польской знати. Немалый интерес к его персоне проявила и католическая церковь. В ноябре 1603 г. представитель Папы Римского при польском дворе нунций Рангони доложил его святейшеству о появлении в Речи Посполитой «чудом спасшегося царевича Дмитрия». Нунций содействовал встрече Лжедмитрия с польским королем Сигизмундом III, который пообещал «царевичу» финансовую помощь. В целом польская знать приняла рассказы «воскресшего» царевича весьма сдержанно, Польский сейм 1605 г. даже запретил шляхте поддерживать самозванца. Канцлер и коронный гетман Ян Замойский охарактеризовал историю Лжедмитрия так: «Это комедия Плавта или Теренция, что ли»[75]. Часть шляхты, однако, поддержала «царевича» вопреки воле сейма. В Речи Посполитой тех лет существовала поговорка: «Шляхтич в своем огороде всегда равен воеводе». Одним из самых активных сторонников Лжедмитрия стал тесть К. Вишневецкого сандомирский (самборский) воевода Ежи (Юрий) Мнишек. Этот человек, искушенный в интригах, руководствовался собственным интересом – стать тестем царя Московского. Самозванный Дмитрий на обещания не скупился. Папе Климентию VIII он сообщил о желании принять католичество и обещал покровительствовать католической церкви в случае занятия московского престола. Мнишекам посулил 1 млн злотых и передачу во владение ряда русских городов (Новгород, Смоленск, Псков и др.). Польскому королю Сигизмунду были даны заверения о присоединении к Речи Посполитой Северской земли. Для мелкопоместной шляхты и украинских казаков привлекательно выглядели посулы вознаградить материально и предоставить вольности. Благодаря этому, а также оказанной Вишневецкими и Мнишеком финансовой поддержке под знаменами лжецаревича собралось, по разным оценкам, от 3000 до 10 000 вооруженных сторонников. С. Ф. Платонов объясняет успехи самозванца следующими обстоятельствами: «Будучи представлен к польскому двору и признан им в качестве царевича, самозванец получает поддержку, во-первых, в Римской курии, в глазах которой он служил прекрасным предлогом к открытию латинской пропаганды в Московской Руси, во-вторых, в польском правительстве, для которого самозванец казался очень удобным средством или приобрести влияние в Москве (в случае удачи самозванца), или произвести смуту и этим ослабить сильную соседку; в-третьих, в бродячем населении южных степей и в известной части польского общества, деморализованной и склонной к авантюризму»[76]. Формирование войска на территории Речи Посполитой было не единственной задачей человека, решившего стать московским царем. Большое внимание он уделил вербовке сторонников непосредственно в России, в первую очередь в южных и юго-западных приграничных землях. Все лето 1604 г. от имени «царевича Дмитрия» рассылались «прелестные письма» (грамоты), ставшие особенно популярными среди украинских казаков. Один из организаторов психологической операции – пан М. Ратомский действовал с помощью лазутчиков, засылаемых на сопредельные территории. В числе лазутчиков называют русских монахов Леонида и Михаила. «Царские грамоты» порождали множество слухов о чудесном спасении царевича, а те в свою очередь обеспечили первоначальные успехи Лжедмитрия в походе на Москву. Инициатива в психологической войне исходила из окружения Лжедмитрия I. Правительство Годунова выпустило ситуацию из-под контроля; люди, от которых зависело ключевое решение, по тем или иным причинам саботировали его принятие, хотя оперативная информация о подозрительном поведении противников Московского государства и о появлении Лжедмитрия I поступала своевременно. Н. И. Костомаров отмечал: «В 1605 году, когда борьба Бориса с самозванцем была во всем разгаре, Филарет вдруг изменился и смело отгонял от себя палкою монахов, которые приходили следить за ним. Воейков доносил на него в таких словах: „Живет старец Филарет не по монастырскому чину, неведомо чему смеется, все говорит про птиц ловчих, да про собак, как он в мире живал. Старцев бранит и бить хочет и говорит им: „Увидите, каков я вперед буду“»[77]. Можно предположить, что опальный Федор Никитич располагал информацией о происходящих в государстве событиях и о возможных изменениях в своей судьбе. Скорее всего, он поддерживал связь с Иваном – единственным из братьев, жившим тогда в Москве. Никаких мер по выяснению, что имел в виду Филарет, когда говорил об изменениях в его положении, предпринято не было. Возможно, что слова опального боярина восприняли как бахвальство, но не исключен и другой вариант. К 1604 г. популярность Годунова снизилась, а влияние его противников, наоборот, возросло. Поэтому нельзя исключить, что скрытые сторонники Романовых, находившиеся в окружении царя Бориса, воспрепятствовали проведению сыска в отношении Филарета или провели его в интересах последнего. В первой половине 1604 г. слухи о том, что настоящий царевич жив и находится в Речи Посполитой, в конце концов вынудили московское правительство провести разыскные мероприятия. В результате в январе 1605 г. была выдвинута версия, что в роли самозванца выступил Григорий Отрепьев, сын галичского дворянина Богдана Отрепьева, расстриженный дьякон Чудова монастыря, одно время служивший у Романовых и Черкасских. В дипломатическом послании польскому двору по поводу Отрепьева говорилось, что он был непослушным сыном, много раз «бегал» от отца, заворовался, после принятия пострига впал в ересь и в «чернокнижье», за что был расстрижен. Представив самозванца изобличенным преступником, Посольский приказ потребовал от властей Речи Посполитой выдачи «вора». Примечательно, что это требование последовало через три месяца после того, как армия самозванца пересекла границы России. Факты подтверждают, что государевы службы оказались не готовы своевременно и адекватно реагировать на изменение ситуации. Более того, запоздалые и бессистемные действия московских властей ожидаемой поддержки в народе и – что еще важнее – в дворянской (военной) среде не получили. Отрепьева предали анафеме, но реакция простого московского люда на церковное решение была своеобразной: говорили, что прокляли какого-то Отрепьева, а царевич – настоящий. Это неудивительно: идея высшей («государевой») справедливости есть постоянная составляющая менталитета народных масс. Она не утратила актуальности и в настоящее время: официальное название высшего государственного лица в глазах многих россиян не имеет значения, незыблемый принцип единовластия заложен в национальном сознании сотнями и тысячами поколений. Российское общество реагировало на самозванца как на «доброго» царя-освободителя, способного защитить простой народ от притеснений бояр. (Но если в сознании народа закрепляется убеждение, что государь правит неправедно, то любовь к нему сменяется ненавистью.) Поскольку многие отечественные историки относятся к версии о тождественности Лжедмитрия I и Григория Отрепьева с большой осторожностью, приведем мнение С. Ф. Платонова, одного из самых крупных знатоков Смутного времени: «Неизвестно, кто он был на самом деле, хотя о его личности делалось много разысканий и высказано много догадок. <…> Бесспорно, однако, то, что Отрепьев участвовал в этом замысле: легко может быть, что роль его ограничивалась пропагандой в пользу самозванца. (Есть известия, что Отрепьев приехал в Москву вместе с Лжедмитрием, а потом был сослан им за пьянство.) За наиболее верное можно также принять и то, что Лжедмитрий – затея московская, что это подставное лицо верило в свое царственное происхождение и свое восшествие на престол считало делом вполне справедливым и честным»[78]. В середине октября 1604 г. войско Лжедмитрия I перешло границу у Киева и двинулось в сторону Москвы. Основным и весьма действенным оружием самозванца были агитация и пропаганда. «Царевич» обещал мир и благоденствие, призывая присягать ему как законному государю. Агентура самозванца успешно распространяла слухи, что король польский и влиятельные вельможи Речи Посполитой признали его истинным великим князем Московским. Пропаганда оказалась эффективной – многие приграничные города перешли на его сторону. Население самочинно вязало воевод и передавало их Лжедмитрию, некоторые из «слуг государевых» поспешили признать «царевича» законным государем и перейти на его сторону. Одной из причин, обеспечивших победу малочисленного войска «царевича», стало предательство служилого боярства. Вероятно, первым изменником среди высшего сословия был воевода Хрущов, направленный московским правительством к донским казакам для изобличения самозванца. Когда воеводу схватили и привезли к Лжедмитрию, Хрущов признал в его лице «Иоанна» и выразил готовность служить ему как законному государю. К январю 1605 г. на сторону Лжедмитрия I перешли Путивль, Рыльск, Севск, Курск, Кромы, Моравск, Чернигов, Белгород, Оскол, Валуйка, Воронеж, Елец и Ливны. Захваченная в этих городах московская казна использовалась для вербовки новых сторонников. Многие города пали в результате предательства. Так, сдачу Путивля объясняют изменой князя В. М. Рубец-Мосальского. При решающем штурме Кром воевода М. Г. Салтыков (либо вследствие некомпетентности, либо изменив государю) отвел пушки в тыл, лишив правительственные войска огневой поддержки. Победа московского войска под Добрыничами 21 января 1605 г. одержана с участием отрядов иностранных наемников. Потери Лжедмитрия были огромны – свыше 10 000 человек, остатки его войска бежали. «Главный военачальник Бориса, князь Мстиславский, получил в этой битве 15 ран, и если бы в дело не вмешались 700 немецких конников (которые тоже пришли в стан из своих поместий) и не бросились на помощь и выручку московитам, то московитам пришлось бы плохо. Эти 700 немцев отогнали Димитрия так далеко, что он был вынужден снова покинуть Северские земли и прекратить попытки взять крепость, где был Басманов»[79]. Однако своевременное преследование и захват самозванца организованы не были. Одержавшие победу воеводы почему-то решили, что «царевич» погиб в сражении. На настойчивые требования командиров иноземных отрядов развить успех операции до полной победы, взять в плен Лжедмитрия или организовать поиски его тела на поле битвы последовал самодовольно-однозначный отказ московских воевод. Спасителям, которые воевали даже не за свое государство и честно исполняли свой военный долг, надменно указали – знайте, мол, свое место. Иноземцы и некоторые наиболее искушенные в воинском деле русские воеводы смогли лишь организовать должное охранение, препятствовавшее возможным контратакам неприятеля. В столице праздновали победу, добытую при поддержке «германцев» и «швейцарцев», а тем временем Лжедмитрий, потерявший всякую надежду на успех, бежал в Севск, затем в Рыльск и Путивль. Согласно историческим исследованиям, он хотел уйти обратно в Речь Посполитую, но этому воспротивились местные жители, понимавшие, что ждать милости от царских войск им не приходится. За преданность Дмитрию мужчин, женщин и детей сажали на кол, вешали на деревьях за ноги, расстреливали для забавы из луков и пищалей. Подобные действия правительственных войск можно охарактеризовать словом, ставшим популярным в России на рубеже XX–XXI вв., – беспредел. Проходившие ранее через Северщину войска «царевича» ничего подобного себе не позволяли, и это еще больше утвердило народ во мнении, что Дмитрий и есть настоящий царь. Жестокость, проявленная в отношении населения поддержавших самозванца территорий, приводила к деморализации самой армии Годунова. Желание присягнуть Лжедмитрию быстро распространялось среди личного состава. С приходом весны боевые действия были приостановлены. Лжедмитрий I воспользовался этим. Находясь в Путивле, он вел активную и успешную агитацию, обращаясь к населению и царским воеводам с многочисленными воззваниями. В отправленном Годунову письме он предлагал последнему добровольно покинуть престол, обещая взамен свою царскую милость. Растерянность правительственных войсках, лишенных нравственной опоры, да и в московском обществе в целом, нарастала. Многие представители московской знати радовались успехам самозванца, ненависть к Годуновым становилась в боярской среде доминирующей. 13 апреля 1605 г. Борис Годунов внезапно скончался. По поводу неожиданной смерти государя ходили разные слухи: одни утверждали, что он отравлен, другие – что он сам принял яд в порыве раскаяния. Умирающего царя постригли в монахи под именем Боголеп. На следующий день Москва принесла присягу царевичу Федору, единственному сыну покойного Годунова. Первое, что сделал Федор Борисович, – отозвал из армии князя Мстиславского и братьев Шуйских, а им на смену послал князя М. П. Катырева-Ростовского и любимца отца – воеводу П. Ф. Басманова. Как оказалось впоследствии, это решение оказалось для него и его семьи роковым: 7 мая 1605 г. в московской армии, стоявшей под Кромами, произошел мятеж во главе с князьями В. В. и И. В. Голицыными, боярами П. Ф. Басмановым и М. Г. Салтыковым. Часть войска во главе с князьями И. М. Катыревым-Ростовским и А. А. Телятевским отказалась присягать Лжедмитрию и ушла к Москве. Объединенное войско самозванца направилось от Путивля к Туле: этот марш был поистине триумфальным, множество людей стекались приветствовать «истинного царевича». Из-под Тулы Лжедмитрий I послал в Москву Г. Г. Пушкина и Н. М. Плещеева с призывом к москвичам свергнуть Годуновых и признать его права на престол. Гонцы прибыли в Красное Село, где их уже ждали, а 1 июня 1605 г. грамота самозванца была зачитана на Красной площади. Согласно разрядным записям, при большом скоплении народа выступил также Б. Я. Бельский, подтвердивший истинность «царского» происхождения Лжедмитрия. Его слова послужили сигналом к мятежу: московский люд, полтора месяца назад присягнувший Федору Борисовичу, захватил царя, его мать, вдовствующую царицу Марию Григорьевну, и сестру, царевну Ксению. Царская семья содержалась под арестом на старом дворе Годуновых. Затем начались грабежи у родни и сторонников царя. Могилу Бориса Годунова в Архангельском соборе вскрыли и его прах перезахоронили на том участке кладбища Варсонофьевского монастыря, где покоились бездомные и убогие. Московский люд принес присягу Лжедмитрию, а московские вельможи поспешили в Тулу засвидетельствовать «верноподданность» новому царю. Они передали самозванцу государственную печать, ключи от кремлевской казны, царские одежды и парадные доспехи. Однако в Москве оставались царская семья и патриарх Иов[80], представлявшие серьезную угрозу не столько для Лжедмитрия, сколько для продажного московского боярства. 10 июня их участь была решена. Первым делом бояре П. Басманов, В. Голицын. В. Рубец-Мосальский, дворянин М. Молчанов и дьяк А. Шерефединов низложили и выслали из столицы патриарха, не признавшего самозванного царя. Затем они с помощью трех стрельцов совершили тягчайший для православного человека грех – цареубийство. Федор Борисович оказал сопротивление, поскольку «не по младости» дал Бог ему мужество. Народу позднее объявили, что царь и царица приняли яд «от страстей». Всех родственников Годуновых, 74 семьи, отправили в ссылку. Московские бояре умели расправляться с политическими противниками. 20 июня 1605 г. Лжедмитрий I торжественно въехал в столицу, а 21 июня венчался на царство. Правление нового царя началось с милостей: всем боярским родам, подвергнутым опале при Годунове, были возвращены прежние звания и имущество. Романовы, Шереметевы, Голицыны, Долгорукие, Куракины и др. вернулись из ссылки. Филарет получил сан митрополита Ростовского. Сняли опалу и с родственников Годуновых – некоторые их них были назначены воеводами в Сибирь и другие отдаленные места России. Лжедмитрий не только погасил долги московского правительства, но и удвоил жалованье сановникам и войску, а также отменил часть торговых пошлин. Эти мероприятия были рассчитаны на повышение популярности самозванца в глазах общества. Однако некоторые его действия, вроде бы призванные показать доверие к подданным, вызывают у нас недоумение. Вступив на престол, он поставил во главе московского войска бояр, которые изменили прежнему государю, и отпустил значительное число иноземных телохранителей, наградив их за верную службу. И это притом, что еще 16 июня, будучи в Коломне, он сказал немецкой депутации, что верит им больше, чем «своим русским». Данные поступки имели негативные последствия. Во-первых, охрана была ослаблена. Во-вторых, отпущенные домой иноземцы, преимущественно поляки, не выехали из Москвы, а потребовали повысить им вознаграждение. Неудивительно, что группы вооруженных иностранцев постепенно начали вызывать неудовольствие у жителей столицы. Тем временем русские вельможи уже строили заговоры против человека, в преданности которому они клялись при крестном целовании несколько дней назад. Первым начал плести интригу Василий Шуйский, изменивший до этого отцу и сыну Годуновым и призывавший москвичей признать «истинного царевича». Василий Шуйский, будучи Рюриковичем, сам претендовал на московский престол, потому-то он и начал кампанию по дискредитации Лжедмитрия I. Характер боярина прекрасно описал С. Ф. Платонов: «Этот человек не стеснялся менять свои показания в деле Дмитрия: в 1591 г. он установил факт самоубийства Дмитрия и невиновность Бориса; после смерти Годунова перед народом обвинял его в убийстве, признал самозванца подлинным Дмитрием и этим вызвал свержение Годуновых. Но едва Лжедмитрий был признан Москвой, как Шуйский начал против него интригу, объявляя его самозванцем»[81]. На Шуйского донесли, он был арестован и вместе с братьями Дмитрием и Иваном предстал перед Земским собором. Собор приговорил боярина к смерти, но Лжедмитрий сохранил ему жизнь. Всех братьев отправили в ссылку, и это было еще одной ошибкой самозванца. Но еще большей ошибкой стало возвращение прощенного Шуйского в Москву в конце 1605 г. Многие историки объясняют пренебрежение мерами личной безопасности со стороны Лжедмитрия I его уверенностью в своем царственном происхождении, он не слушал предупреждения бояр о безрассудности такого поведения. По свидетельству современников, самозванец любил военные игры, лично участвовал в штурме специально возведенных крепостей, причем вел себя как простой ландскнехт: терпел, если его толкали или сбивали с ног. Зимой 1605–1606 гг. в подмосковном селе Большие Вяземы построили ледяную крепость, оборону которой держали московские бояре, а Лжедмитрий со своими телохранителями должен был брать ее приступом. К. Буссов писал: «Оружием с обеих сторон должны были быть только снежки. <…> Воспользовавшись удобным случаем, немцы примешали к снегу другие твердые вещества и насажали русским синяков под глазами»[82]. После штурма к самозванцу подошел один из бояр и предостерег его, «сказал, чтобы он эту игру прекратил, ибо многие бояре и князья очень злы на немцев <…> и чтобы он помнил, что среди них много изменников и что у каждого князя и боярина есть длинный острый нож, тогда как он и его немцы сняли с себя верхнее и нижнее оружие и нападают только со снежками, ведь легко может случиться большое несчастье»[83]. Еще одна непростительная промашка: во время въезда в Москву своей невесты Марины Мнишек Лжедмитрий I инкогнито находился в толпе с минимальной охраной во главе с П. Басмановым. К весне 1606 г. личная охрана самозванца была несколько усилена: «В январе он (Дмитрий. – Примеч. авт.) назначил трех капитанов. Первый – француз, чисто говоривший по-немецки, – был благочестивым и рассудительным человеком, звали его Яков Маржерет, и у него под началом было 100 копейщиков. <…> Второго капитана, лифляндца из Курляндии, звали Матвей Кнутсон, ему были вверены 100 алебардников. <…> Третий капитан был шотландец, по имени Альберт Вандтман, но его обычно звали паном Скотницким, так как он долго жил в Польше. У него также было 100 алебардников. <…> Одна половина этой стражи должна была оберегать царя одни сутки, а другая половина – следующие сутки. Это вызвало большое недовольство, особенно среди московских вельмож, говоривших между собою: „Смотрите, наш государь уже теперь показывает этой стражей, что он и сейчас не хочет на нас смотреть, а что еще будет, когда приедет польская панна со столькими поляками, немцами и казаками“»[84]. При выездах царя сопровождала рота поляков во главе с ротмистром М. Домарацким. Телохранители получали значительное денежное жалованье и поместья. Охрану Кремля несли стрельцы Стремянного полка. Русскими советниками Лжедмитрия I являлись Б. Бельский и П. Басманов, польскими – братья Я. и С. Бучинские. Главным недостатком охраны самозванца следует считать слабую организацию разведки и контрразведки и, как следствие, отсутствие достоверной оперативной информации о замыслах и планах политических противников. Можно также предположить, что Лжедмитрий слишком уверовал в провидение Господне, защищающее его от невзгод и измен, и не уделял должного внимания той информации, которая доходила до него. После возвращения Шуйского из ссылки в боярской среде возник новый заговор. Его возглавили Шуйские и Голицыны. К польскому королю Сигизмунду III было направлено тайное посольство во главе с Иваном Безобразовым[85]. Бояре обещали королю всяческую поддержку при возведении на московский престол его сына Владислава. Секретная служба Лжедмитрия I боярский заговор не выявила, как не выявила и появления на юге России очередного самозванца, прозванного Лжепетром. Вероятно, под влиянием головокружительных успехов Лжедмитрия I казачество выдвинуло своим лидером Илейку Муромца (Горчакова), который стал звать себя сыном царя Федора Ивановича. Легенда гласила, что царица Ирина в 1592 г. родила мальчика, которого по указанию Бориса Годунова подменила на девочку. Несколько тысяч казаков сначала направились в Астрахань, а затем вверх по Волге, занимаясь по пути заурядным разбоем. Лжедмитрий пригласил Лжепетра в столицу. Тот двинулся к Москве. Вероятно, каждый из них надеялся устранить противника в столице. Нельзя также исключить, что появление Лжепетра было всего лишь частью плана свержения Лжедмитрия I, рассчитанной на то, чтобы отвлечь внимание «царя» от процессов, происходивших в придворной среде. Стоявшие во главе заговора бояре В. Шуйский, В. Голицын и И. Куракин обязались друг другу: «А кто после него будет из них царем, тот не должен никому мстить за прежние досады, но по общему совету управлять Российским царством»[86]. Бояре склонили на свою сторону новгородские и псковские войска численностью 18 000 человек, которые стояли под Москвой в ожидании похода на Крым. Не исключено, что было обещано не отправлять полки в дальний поход, а отпустить по домам. Шуйский успокаивал соратников, испытывавших определенные сомнения: «Если будут все заодно, то бояться нечего: за нас будет несколько сот тысяч, за него – пять тысяч поляков, которые живут не в сборе, а в разных местах»[87]. В заговор оказались вовлечены не только бояре, но и некоторые купцы, сотники и пятидесятники московских стрелецких полков, были назначены день и час выступления. «Немецких» наемников, которые верно служили Годунову, а после него самозванцу, решили не трогать.  Лжедмитрий I. С гравюры XVII в. «Немцы», как часто называли практически всех иностранцев, почти автономно проживали в своей слободе. Тому были веские причины: 1) после смерти государя наемники автоматически освобождались от присяги, поскольку служили не царствующей фамилии, а определенной персоне; 2) загонять организованные высокопрофессиональные подразделения в угол было неразумно и чрезвычайно опасно. После 10 мая 1606 г. среди московского люда велась агитация против самозванца. Его обвиняли в намерении искоренить православие и уничтожить русское дворянство. Атмосфера накалялась. К Лжедмитрию I поступали отрывочные сведения о настроениях в Москве. Немецкие алебардщики привели одного из агитаторов во дворец, но Лжедмитрий послушал бояр, уверявших, что не стоит обращать внимания на слова пьяного. Самозванный царь был настолько уверен в своей безопасности, что не придал значения донесениям охраны, трижды (!) письменно докладывавшей ему об опасности. Однако солдаты польской пехоты не разделяли беспечности Лжедмитрия I. Они доложили Мнишеку, который был их воеводой, что москвичи не продают им больше оружия и пороха. Самозванец уверил тестя, что полякам бояться нечего, но для их успокоения велел расставить по улицам стрелецкую стражу. Других дополнительных мер безопасности ни он, ни его охрана не предприняли, дежурное подразделение личных телохранителей насчитывало не более ста человек.  Марина Мнишек. С гравюры XVII в. Хорошо вооруженные польские отряды могли организовать серьезный отпор и сорвать планы заговорщиков. Последним было известно, что все приехавшие поляки выставили на своих дворах стражу, а Мнишеки разместили у себя всю пехоту, пришедшую из Речи Посполитой. Угрозу также представляли не участвовавшие в заговоре против Лжедмитрия I стрельцы Стремянного полка и поддерживавшие самозванца москвичи. Для их нейтрализации придумали простой, но эффективный план. Суть его заключалась в том, чтобы пустить слух: «Ляхи бьют государя!» – на который простой люд откликнулся бы непременно. Был предусмотрен и вариант «тихого» устранения самозванца: дьяку Осипову надлежало тайно проникнуть в царские покои и заколоть Лжедмитрия. В случае удачного покушения в роли виновных также выставили бы поляков. К вечеру 16 мая 1606 г. подготовка к перевороту была завершена. В Москве сосредоточились вооруженные сторонники заговорщиков, в столицу никого не впускали и не выпускали. Дома, в которых ночевали прибывшие на свадьбу Лжедмитрия I и Марины Мнишек иноземцы, отметили условными знаками. Караул наемников численностью в 100 человек, несший службу у царского дворца, получил от имени Лжедмитрия приказ разойтись по домам. На посту осталось, по разным данным, от 30 до 50 человек. В четвертом часу утра (это время часто называют часом переворотов) 17 мая 1606 г. колокольный звон возвестил о начале «восстания». Все ворота Кремля были блокированы войсками мятежников, а Спасские ворота захвачены; через них заговорщики проникли на территорию царского двора. Василий Шуйский обратился к своим сторонникам с призывом идти на «злого еретика» во имя Божье. П. Басманов, пытавшийся защитить царя, погиб от руки возвращенного тем из ссылки М. Татищева. Стрельцы внутреннего караула, не участвовавшие в заговоре, взяли Лжедмитрия I под охрану и отогнали мятежников, но последние пригрозили истреблением стрелецких семей в слободах, а Мария Нагая во всеуслышание объявила, что царь – не ее сын. После этого самозванца выдали толпе, убившей его: открытый суд над ним мятежным боярам был невыгоден. На улицах Москвы звучали призывы: «Смерть ляхам!» В результате мятежа было убито свыше тысячи иностранцев. Избежать смерти смогли только те, кто, как Вишневецкий со своим отрядом, храбро оборонялся или своевременно бежал из Москвы. Послов других иностранных дворов заговорщики заранее взяли под защиту, выделив для их охраны 500 стрельцов. Иностранные наемники на русской службе практически не пострадали, поскольку сумели не только организованно отойти из Кремля, но и наладить серьезную охрану и оборону мест своего проживания. Попытки толпы поживиться получили сильный отпор. Вообще говоря, иностранные полки быстро оставили в покое, надеясь сохранить для нового государя в качестве союзников. Некоторые из иностранных офицеров впоследствии вернулись на родину, офицеры охраны К. Буссов и Я. Маржерет опубликовали воспоминания. После удачного завершения заговора тело самозванца сожгли, пеплом зарядили пушку и выстрелили в сторону Польши, как бы символизируя конец обмана. Некоторые представители духовенства предупреждали бояр о пагубности глумления над прахом, предрекая грядущие несчастья, но их не послушали. Мятежники не предусмотрели всех негативных последствий своих вероломных действий. Боярский заговор отнюдь не способствовал единению народа, разделившегося на многочисленные группировки приверженцев того или иного «царя» или претендента на царство. Интересы общества в очередной раз были принесены в жертву личным амбициям представителей российской правящей элиты. 19 мая на Красной площади сторонники Шуйского «выкрикнули» его новым русским царем. Впоследствии они стремились представить это «избрание» общенародным делом. Понимая незаконность захвата власти, Шуйский предпринял активные меры для создания своего положительного образа. Первым шагом в этом направлении стало некоторое ограничение его полномочий. Во-первых, царь не мог никого лишить жизни без приговора Боярской думы. Во-вторых, отменялась практика преследования всего рода (семьи) за проступок одного его члена в делах политических. В-третьих, было обещано не давать веры доносам без расследования и наказывать доносчиков за несправедливые наветы. Нет сомнений в том, что ограничения были приняты под давлением московских вельмож в обмен на поддержку в заговоре против Лжедмитрия I и что они служили боярам страховкой от возможных репрессий со стороны более удачливого сообщника. Однако Шуйский не собирался терпеть рядом с собой бывших соратников: уже в июле многих из них отправили в почетную ссылку. Князь Рубец-Моссальский был назначен воеводой в Карелию, боярин Салтыков – в Иван-город, боярин Бельский – в Казань, князь Шаховской – в Путивль. Приняв присягу, Шуйский начал рассылать грамоты с одной целью – доказать законность замены предыдущего царя Дмитрия царем Василием. Выстраивалась следующая цепь доказательств: свергнутый царь был самозванец; Шуйский же имеет права на престол, так как избран законно. Грамоты отправлялись от имени самого Шуйского, бояр и инокини Марфы (Марии Нагой). Особый упор делался на справедливости обоснования боярского переворота. В одной из грамот говорилось, что Лжедмитрий I намеревался вывести за город наиболее известных бояр, дворян и думных людей под предлогом военных учений и там их «побить». Как мы видим, в этой грамоте боярская «революция» представлена в качестве превентивного удара, нанесенного с благородной целью спасти жизнь «уважаемых» людей от «проклятых ляхов». Одним из доказательств самозванства Лжедмитрия I стали канонизация «истинного царевича» Дмитрия и торжественный перенос его мощей из Углича в Москву в июне 1606 г. Религиозный обряд использовали как средство политического убеждения россиян в правоте нового царя. Однако меры, предпринятые правительством Шуйского, особого успеха все же не возымели. Слишком одиозной была личность нового царя, неоднократно менявшего свою позицию; словам Марии Нагой также не очень доверяли. Старшинство рода Рюриковичей потеряло свое значение в глазах народа, и воцарение Шуйского могла оправдать только поддержка Земским собором. Вернемся к событиям 19 мая. Легитимному способу получения власти Шуйский предпочел «выкрикивание» на площади. Захватив московский трон насильственным путем, он придал новый импульс самозванству, бунтам и междоусобицам; масштабы гражданской войны в его царствование значительно возросли. Уже в июле 1606 г. в Москве начались мятежи, к которым подстрекали Нагие и их родственник боярин Шереметев. Волнения охватили весь юго-запад России. Воевода Путивля Шаховской объявил жителям, что московские «изменники» убили не Дмитрия, а «немца» и что настоящий сын Ивана Грозного скрывается в Северской земле. Это послужило сигналом к бунту в тех же городах, что и при Лжедмитрии I; население ожидало нового самозванца, личность которого уже не играла никакой роли. Желание свергнуть ненавистного московского царя овладело массами и стало доминирующим политическим лозунгом, объединившим не только разные социальные слои, но и прежних непримиримых врагов. Ярким примером сотрудничества различных политических сил стало движение, в недавнем прошлом называвшееся крестьянской войной под руководством И. И. Болотникова. Доля истины в этом названии есть. Иван Исаевич Болотников, первым возглавивший в 1606 г. вооруженную борьбу против Василия Шуйского, – действительно выдающаяся личность. С юных лет он – профессиональный воин (его считают боевым холопом князя А. А. Телятевского), одно время казаковал на Дону и Волге, стал атаманом. Попал в плен к татарам, был продан в рабство на турецкие галеры, после освобождения европейцами через Венецию и Германию попал в Польшу, что называется – в нужное место и в нужное время. В Самборе Болотников, вызвавший подозрение как русский, был задержан и доставлен к человеку, который назвался царем Дмитрием. В роли «государя» выступил М. Молчанов, один из приближенных Лжедмитрия I, непосредственный участник ликвидации семьи Бориса Годунова. На наш взгляд, участие в ликвидации и тот факт, что Молчанов сумел ускользнуть из Москвы в ночь переворота, позволяют сделать предположение о его причастности к секретной службе Лжедмитрия I или о наличии прекрасной сети информаторов, предупредивших его о заговоре. Известно, что по пути в Речь Посполитую он распространял слухи о спасении самозванца. Вероятно, этот человек задолго до названных событий проводил в Самборе работу по поиску приемлемой кандидатуры на роль «царя Дмитрия» и параллельно вербовал сторонников будущего московского «государя». Болотников, который произвел на Молчанова выгодное впечатление, был послан в Путивль и назначен «большим воеводой» царя Дмитрия. После победы болотниковцев под Кромами осенью 1606 г. в правительственных войсках началось массовое дезертирство. Так, набранные в Перми войска сначала устроили маленькую междоусобную войну, а затем разошлись по домам. Число противников Шуйского, наоборот, продолжало увеличиваться, восстание на юге России сделалось повсеместным. Боярский сын сотник Истома Пашков взбунтовал Тулу, Венев и Каширу; в Рязанском княжестве подняли мятеж воевода Г. Сунбулов и дворянин П. Ляпунов. О Прокопии Ляпунове следует сказать особо. После смерти Бориса Годунова он перешел на сторону Лжедмитрия I, затем в составе отрядов И. Болотникова воевал против Шуйского, но в ноябре 1606 г. повинился перед царем. В 1607 г. стал думным дворянином. В 1608–1610 гг. руководил движением служилых людей против пособников Лжедмитрия II в Рязанском крае. В июле 1610 г. выступил организатором свержения царя Василия. После захвата Москвы польскими интервентами в 1611 г. возглавил Первое народное ополчение. Когда летом 1611 г. в ополчении возникло Земское правительство, возглавил его работу. Принятый по инициативе Ляпунова «приговор 30 июня» сводил на нет данные казакам обещания «воли и жалованья». Нетрудно догадаться, какая участь ожидала вдохновителя «приговора». Характерно, что один из его братьев – Захар – еще в 1603 г. проходил по розыску о нелегальной торговле оружием для донских казаков, за что был бит кнутом. В Астрахани Шуйскому изменил воевода князь Хворостинин. Московские заговоры получили логическое продолжение, пример незаконного захвата верховной власти в стране оказался заразителен. Смутное время наиболее наглядно иллюстрирует, к каким тяжелым последствиям может привести недооценка руководителем государства роли специальных служб, призванных обеспечивать безопасность Отечества и его личную безопасность. После того как в октябре 1606 г. Болотников, Ляпунов и Пашков захватили Коломенское, положение Шуйского стало критическим. Правительственная армия фактически распалась, провинциальные служилые дворяне разъехались по своим городам. В строю остались дворяне «московского списка», их число в описываемый период не превышало 1000 человек. Кроме того, в столице имелось несколько тысяч боевых холопов, однако их надежность была сомнительной. Часть стрельцов московского гарнизона перешла на сторону «повстанцев». В Москве отсутствовали достаточные запасы продовольствия, поскольку многие коммуникации перерезали казаки и другие «разбойники». Не выплачивалось жалованье ратным людям. Войско «царя Дмитрия» насчитывало 20 000–30 000 человек. В этих условиях правительство Шуйского было вынуждено принимать экстренные меры для защиты столицы. И. Масса пишет, что в Москве провели перепись всех жителей старше 16 лет, которым выдали оружие. В результате число защитников города возросло примерно на 10 000 человек. Всех москвичей, имевших оружие – не только пищали и сабли, но и топоры, рогатины, – расписали «в осаду». Во многие города разослали грамоты с призывом к служилым людям собираться для обороны Москвы. Войско, сосредоточившееся в Замоскворечье, возглавил молодой талантливый воевода князь М. В. Скопин-Шуйский[88]. Однако наибольшую помощь оборонявшимся принесла не тотальная мобилизация, а раскол в мятежных войсках. Болотников проявил неосмотрительность: в его грамотах, обращенных к московскому низшему сословию, содержались следующие призывы: «Велят боярским холопам побить своих бояр, жен их, вотчины и поместья им сулят, шпыням и безыменникам-ворам велят гостей и всех торговых людей побивать, именье их грабить, призывают их, воров, к себе, хотят им давать боярство, воеводство, окольничество и дьячество»[89]. Ляпунов и Сунбулов позицию Болотникова не поддержали и решили явиться с повинною к царю Василию. В середине ноября 1606 г. часть рязанских дворян, детей боярских, стрельцов и казаков перешла на сторону Шуйского. Последний изменников принял, простил и даже наградил. Ляпунов, в частности, как мы уже указывали выше, получил чин думного дворянина. 2 декабря, во время битвы под Коломенским, на сторону царя Василия перешел со своим отрядом Истома Пашков. Как полагал С. М. Соловьев, позиция Шуйского по отношению к изменникам базировалась на следующем: «наказать первых раскаявшихся изменников значило заставить всех других биться отчаянно и таким образом продлить и усилить страшное междоусобие…»[90]. Вероятно, переход дворянско-служилой части войска мятежников на сторону правительства мог быть обусловлен предварительной работой секретной службы Шуйского. Нельзя исключить также, что грамоты Болотникова к москвичам инспирированы московской тайной службой. Потерпев поражение, Болотников отступил в Коломну, затем в Тулу.  М. В. Скопин-Шуйский. С портрета XVII в. Однако опасность, угрожавшая Московскому государству, не ослабла, а, наоборот, усилилась. Зимой 1607 г. в Литве объявился еще один «царь Дмитрий», вошедший в историю как Лжедмитрий II, или Тушинский вор. В мае он перешел русско-польскую границу, объявился в Стародубе и был признан населением. Шуйскому пришлось вести войну на два фронта. Только слабость личности Лжедмитрия II, формировавшего свое войско крайне медленно (лишь в сентябре он двинулся на помощь Лжепетру и Болотникову), спасла царя от стратегического поражения. Летом 1607 г. против Шуйского действовали отряды и других самозванцев. Терские казаки, поддержавшие Лжепетра, выдвинули своего самозванца – «царевича Ивана-Августа», «сына» Ивана Грозного от «брака» с Анной Колтовской. Ему покорились Астрахань и все Нижнее Поволжье. Вслед за ним появился «внук» Грозного, «сын царевича Ивана Ивановича царевич Лаврентий». В казачьих станицах множились «дети» царя Федора: «царевичи» Симеон, Савелий, Василий, Клементий, Ерошка, Гаврилка, Мартынка. Все они вынуждали правительство распылять силы. Шуйский, желая положить конец сопротивлению болотниковцев, принял предложение «некоего немца» Фидлера отравить самого Болотникова в Калуге. Фидлер поклялся: «Во имя Пресвятой и Преславной Троицы я даю сию клятву в том, что хочу изгубить ядом Ивана Болотникова; если же обману моего государя, то да лишит меня Господь навсегда участия в небесном блаженстве; да отрешит меня навеки Иисус Христос, да не будет подкреплять душу мою благодать Святого Духа, да покинут меня все ангелы, да овладеет телом и душою моею дьявол. Я сдержу свое слово и этим ядом погублю Ивана Болотникова, уповая на Божию помощь и Святое Евангелие»[91]. Фидлеру выдали 100 рублей и в случае успеха обещали 100 душ крестьян и 300 рублей ежегодного жалованья. Однако тот, прибыв в Калугу, рассказал все Болотникову и отдал ему тайное зелье. Приведенный пример показывает, что использование случайных людей без предварительной проверки и тщательной подготовки для проведения специальных мероприятий недопустимо. Противник может использовать их в своих целях, в том числе в политических. По нашему мнению, Фидлер мог быть агентом Болотникова, специально направленным для организации фальшивого покушения, чтобы предотвратить настоящее. В этих условиях у Шуйского был один выход – сконцентрировать силы и попытаться разбить противников поодиночке, не дав им соединиться. И. Масса писал: «Царь по усердной просьбе московских бояр решил самолично выступить в поход (против Болотникова. – Примеч. авт.) с началом лета и повелел отписать во все города, чтобы все дети боярские или дворяне, жившие спокойно в своих поместьях и не приехавшие нести службу, были высланы, а нетчиков велено переписать и лишить поместий, отчего многие отовсюду стали приезжать на службу, так что множество ратников выступило в поход…»[92]. Как мы видим, предпринятые московским правительством решительные меры экономического воздействия по отношению к нетчикам (дезертирам) оказались достаточно эффективными. В конце июля 1607 г. правительственные войска начали осаду Тулы. Но руководство осадой было некомпетентным, а сопротивление болотниковцев – активным и профессиональным. На этот раз Шуйского спас Иван Сумин, сын Кровков, муромский «сын боярский», предложивший запрудить р. Упа и затопить Тулу. Вначале царедворцы посмеялись над этим предложением, потом согласились. То, что не смогли сделать бездарные воеводы, сделала вода – голод победил осажденных: они решили сдаться. Шуйский хотел как можно скорее избавиться от Лжепетра и Болотникова, потому обещал им помилование. 10 октября Болотников приехал к царю и, встав перед ним на колени, сказал: «Я исполнил свое обещание, служил верно тому, кто называл себя Димитрием в Польше: справедливо или нет – не знаю, потому что сам я прежде никогда не видывал царя. Я не изменил своей клятве, но он выдал меня, теперь я в твоей власти: если хочешь головы моей, то вели отсечь ее этою саблею, но если оставишь мне жизнь, то буду служить тебе так же верно, как и тому, кто не поддержал меня»[93]. Несмотря на обещание, Лжепетр был повешен, Болотников ослеплен и утоплен в Каргополе, Шаховской сослан. С. М. Соловьев так характеризовал события тех лет: «В страшное время Смуты, всеобщего колебания, человек, подобный Болотникову, не имевший средств узнать истину касательно событий, мог в самом деле думать, что исполнил свой долг, если до последней крайности верно служил тому, кому начал служить с первого раза. Но не все так думали, как Болотников; другие, не зная, кто царь законный – Шуйский или так называемый Димитрий, – считали себя вправе оставлять одного из них тотчас, как скоро военное счастье объявит себя против него; иные, считая и Шуйского и Лжедимитрия одинаково незаконными, уравнивали обоих соперников вследствие одинаковой неправоты обоих и вместе с тем уравнивали свои отношения к ним, считая себя вправе переходить от одного к другому: и тех и других было очень много»[94]. Лжедмитрий II, в отличие от своего предшественника Лжедмитрия I и Болотникова, ни организаторскими ни военными талантами не обладал. В числе его сторонников были и русские, и поляки, и казаки, донские и запорожские, и волжские татары; их объединяли ненависть к Шуйскому и стремление к наживе. Каждая из партий, соперничавших в Тушинском лагере самозванца, созданном летом 1608 г., стремилась использовать его в своих интересах. Главную опасность для Москвы с 1608 по 1612 г. представляли польско-литовские войска, возглавлявшиеся решительными и честолюбивыми военачальниками: Лисовским, Сапегой, Рожинским, Жолкевским и др. При всех внутренних противоречиях у этой партии была общая цель – посадить на московский трон своего ставленника. В 1608–1609 гг. для Лжедмитрия II были подготовлены специальные инструкции, в которых изложена стратегия контроля над Москвой со стороны Речи Посполитой (текст инструкций вы найдете в этой главе, а проанализируем мы их в следующей). В декабре 1612 г. Лжедмитрия II на охоте убил начальник его татарской стражи (!) князь П. Урусов – в отместку за казнь касимовского правителя Ураз-Махмета (Ур-Мамета). Обнаруженное в конце XIX в. на месте Тушинского лагеря военное снаряжение позволяет оценить уровень развития оружейного дела в начале XVII в. Из огнестрельного оружия найдены стволы пищалей с кремневыми и фитильными замками (вес – свыше 3 кг, длина – до 750 мм, материал – мягкое железо, толщина стенок – до 10 мм, калибр – 10,5–12,5 мм). В казенной и дульной частях имеются утолщения, предохранявшие ствол от разрыва. К ложе ствол крепился с помощью ушек или сережек, находившихся в ее нижней части, стрельба велась круглыми свинцовыми пулями. Для изготовления пуль применялись щипцы-пулелейки, напоминающие современные пассатижи с округлой полостью для отливки пули. Для отливки сразу нескольких пуль различного калибра существовали щипцы с несколькими полостями. Стрельба велась с упора, в качестве которого использовались бердыши, служившие одновременно холодным оружием в ближнем бою. Холодным оружием посадских людей являлись рогатины, также найденные на месте Тушинского лагеря. Кавалеристы в атаке использовали легкие копья с узколистным наконечником и массивной (иногда граненой) втулкой и сабли. Для ближнего боя в конном строю применялись кистени и булавы, самыми популярными были булавы со срезанными углами. Для защиты воинов использовались шлемы-шишаки, кольчуги и панцири. Для изготовления кольчуги, вес которой достигал 8–12 кг, требовалось в среднем 16 000–22 000 колец. Поверх кольчуги могли крепиться дополнительные пластины-зерцала. Против кавалерии пехотинцы использовали кованые ежи – «чеснок», своеобразные мины тех лет, поражавшие копыта лошадей. Особенно опасен был «чеснок» с крючьями на концах, оставлявший при извлечении рваную рану, что значительно затрудняло заживление. Одним из наиболее знаменательных событий Смутного времени является оборона Троице-Сергиева монастыря, представлявшего собой хорошо оснащенную крепость. Стены имели высоту около 6 метров и толщину около 3 метров. 12 башен давали возможность вести перекрестный огонь и простреливать пространство под самыми стенами. При приближении войск Сапеги и Лисовского в сентябре 1608 г. жители окрестных сел сожгли свои дома и укрылись за стенами монастыря. Число защитников крепости – воинов, монахов и крестьян – не превышало 3000 человек. Руководили обороной воевода Г. Б. Долгоруков-Роща и дворянин А. И. Голохвастов. Им противостояло почти 30-тысячное войско, но ни один из штурмов не удался. Не удалось и подвести подкоп под Пятницкую башню, чтобы взорвать ее и через образовавшуюся брешь ворваться в монастырь. Установив место подкопа, отряд защитников крепости сумел пробиться к нему. Крестьяне Никон Шилов и Петр Слота взорвали заготовленный порох ценой собственной жизни. Осада крепости была снята в январе 1610 г., после подхода отрядов М. В. Скопина-Шуйского. Князь Михаил Васильевич Скопин-Шуйский – один из немногих представителей русской знати, не запятнавших себя предательством. В числе первых он осознал необходимость военно-политических преобразований. Небольшие, но хорошо обученные, дисциплинированные, связанные общей идеей и единым командованием польские войска часто наносили поражение значительно превосходившим их по численности русским. Военная отсталость московского войска стала особенно очевидной при совместных действиях Скопина-Шуйского со шведским отрядом Я. Делагарди. Поняв необходимость обучения своих войск при помощи шведов, князь поручил перевести иностранные военные уставы на русский язык, дабы узнать новые военные хитрости. Перевод осуществили М. Юрьев и И. Фомин. Завершить эту работу помешала смерть М. В. Скопина-Шуйского в апреле 1610 г., в возрасте 24 лет. Князь был чрезвычайно популярен в России, многие хотели видеть его во главе Московского государства после смерти дяди – бездетного Василия Шуйского. Ляпунов даже прислал из Рязани послов с предложением возвести князя на трон, не дожидаясь смерти царя. Все это представляло опасность и для самого В. Шуйского, и для его брата Дмитрия, и особенно для их приближенных, запятнавших себя многократными предательствами. Делагарди, информированный о ненависти боярства к своему соратнику, советовал тому как можно скорее покинуть Москву и отбыть с верными войсками под Смоленск. Однако Скопин-Шуйский союзника не послушал и после пира у князя И. М. Воротынского заболел и скончался. По одной из версий, причиной смерти был яд, поднесенный ему в вине женой Дмитрия Шуйского Екатериной (дочерью М. Скуратова). Военно-теоретические начинания Скопина-Шуйского получили продолжение уже при Романовых. Если смерть М. В. Скопина-Шуйского была насильственной и царь Василий являлся участником заговора, то это – его самая большая ошибка. 24 июня под Можайском нового воеводу Дмитрия Шуйского разбил польский гетман Жолкевский. Причиной поражения послужил отказ иноземцев принять участие в боевых действиях: воевода не выплатил наемникам обещанное и давно ожидаемое жалованье, ссылаясь на отсутствие денег, которые у него на самом деле были. Природа человеческая всегда раскрывается в самые неподходящие моменты… Это поражение стало для царя роковым. Заговор против него возглавил князь Ф. И. Мстиславский. 17 июля 1610 г. заговорщики во главе с З. Ляпуновым пришли во дворец и потребовали от Шуйского отречения. Свояк царя князь И. М. Воротынский уговорил оставить престол и довольствоваться Нижегородским уделом. Однако через два дня зачинщики мятежа снова пришли в царские покои и заставили Шуйского (а вместе с ним и его жену, царицу Марию) принять постриг. В сентябре 1610 г. он был выдан С. Жолкевскому, который вывез его под Смоленск, а позднее в Польшу. Умер низложенный царь в заключении в Гостынском замке. Эти события дают основания предположить: несмотря на постоянную угрозу для своей жизни, Шуйский так и не смог создать эффективную службу безопасности. Это тем более удивительно, что он сам когда-то выступил организатором заговора против Лжедмитрия I, но осознать значение «государевой охраны» применительно к себе так и не удосужился. В итоге к власти в Москве пришла группировка, представлявшая старейшие московские фамилии, в истории она известна как Семибоярщина: Ф. И. Мстиславский, И. М. Воротынский, А. В. Трубецкой, А. В. Голицын, Ф. И. Шереметев, Б. М. Лыков, И. Н. Романов. Стремясь удержать власть в своих руках, означенные выше князья интриговали друг против друга. Система безопасности русских государей, созданная Рюриковичами, оказалась практически полностью разрушенной. Отдельные представители этой системы, оказавшись на службе у противоборствующих группировок, боролись со своими бывшими коллегами. В этих условиях имевшие единую систему управления польские войска в сентябре 1610 г. вошли в Москву, чему способствовали многие представители правящей московской элиты. Этому предшествовали следующие события. В августе 1610 г. московское правительство заключило новый договор с командующим польской армией гетманом Жолкевским. В договоре подтверждалось, что русским царем станет сын Сигизмунда III Владислав. Сигизмунд III, кстати, сам претендовавший на русский трон, обязывался прекратить осаду Смоленска, начатую в сентябре 1609 г. (Забегая вперед, скажем, что поляки так и не выполнили своего обещания. 3 июня 1611 г. Смоленск пал.) Именно на основании этого договора польские войска в ночь с 20 на 21 сентября и заняли столицу. Реальная власть сосредоточилась в руках польского командования (гетмана Гонсевского) и его прямых пособников: М. Салтыкова, Ф. Андронова и др. Но в России были и другие люди. Нашествие «ляхов» способствовало подъему национально-освободительной борьбы. Духовным лидером сопротивления польской оккупации стал патриарх Гермоген. Будучи заточен в Чудов монастырь, через «безстрашных людей» – сына боярского Р. Моисеева и Р. Пахомова – он продолжал рассылать по городам грамоты с призывом крепко «стоять в вере». В начале 1611 г. по инициативе П. Ляпунова было создано Первое народное ополчение, которое в июле того же года распалось (после убийства Ляпунова). Однако уже в сентябре 1611 г. в Нижнем Новгороде началось формирование Второго народного ополчения под руководством земского старосты Кузьмы Минина (Кузьма Минич Анкундинов), сумевшего наладить сбор денежных средств на вооружение, и зарайского воеводы князя Дмитрия Пожарского.  Кузьма Минин. Портрет XVII в.  Дмитрий Пожарский. С иконы XVII в. В результате действий Второго ополчения 26 октября 1612 г. была освобождена Москва. Позже город еще дважды подвергался осаде – буквально по горячим следам, бесконечной осенью 1612 г. и в 1618 г. Сигизмунд III вновь безуспешно попытался захватить Москву. Короткую передышку в драматических событиях начала XVII в. предоставило подписание Деулинского перемирия 1618 г., согласно которому Россия потеряла Смоленск, Чернигов, Дорогобуж и другие города юго-западной и западной окраины. Тяжелые условия Деулинского перемирия были ликвидированы только в результате войн с Речью Посполитой в 1632–1634 и 1654–1667 гг. Выдержки из польских инструкций |
|
||
