Предисловие

Старейшему разведчику России – Борису Игнатьевичу Гудзю в год его столетнего юбилея посвящается.

(Автор)

Эта книга – историческое исследование. Но у нее есть свой герой. Это старейший разведчик России Борис Игнатьевич Гудзь, которому в августе 2002 года исполняется ровно сто лет. Биографии разведчиков и у нас, и во всем мире хранятся за семью печатями. Но даже не заглядывая в личные дела, хранящиеся в архивах Главного разведывательного управления (ГРУ) или Службы внешней разведки (СВР), можно утверждать, что в этих архивах нет биографий сотрудников разведки, доживших до столетнего юбилея.

Борис Игнатьевич проработал в контрразведке и разведке только 14 лет, с 1923 по 1937 год. Он работал в знаменитом контрразведывательном отделе под руководством начальника КРО Артузова, участвовал в операции «Мечтатели», которая проводилась в Восточно-Сибирском крае в начале 1930-х годов, был резидентом политической разведки (ИНО ОГПУ) в Токио в 1934—1936 годах, работал в аппарате военной разведки с такими асами разведки, как Артузов и Карин. Весной 1937-го в звании «полковой комиссар» его выгнали из Разведупра со стандартной формулировкой того времени – «за связь с врагом народа». Выгнали, и «всевидящие органы» НКВД на какой-то срок забыли о его существовании. И это спасло ему жизнь. Полковник навсегда расстался с разведкой и пересел за баранку московского автобуса. Такова биография главного героя. И можно смело сказать, что без его помощи и поддержки не было бы этой книги.

С разведчиками знакомятся, как правило, случайно. Это относится и к читателям, берущим в руки очередную книгу о разведчике, и к авторам, пишущим такие книги. Мое знакомство с разведчиком состоялось в конце 1982 года и тоже случайно.

Отрывок из будущей книги Т. К. Гладкова и Н. Г. Зайцева

«И я ему не могу не верить…» об А. Х. Артузове был опубликован в «Неделе» в ноябре 1982 года. В эпизоде на газетных страницах рассказывалось о поимке Сиднея Рейли – аса английской разведки. Новый фактический материал о деятельности Артузова произвел сильное впечатление. Попытка связаться с Гладковым через редакцию «Недели» увенчалась успехом, и через некоторое время состоялась встреча с автором.

Разговор вначале немного настороженный. Со стороны Гладкова вполне естественные вопросы: чем занимаюсь, что пишу, над чем работаю. Вскоре напряжение спадает и беседа становится свободной и непринужденной. Он рассказывает некоторые эпизоды из будущей книги. Работа чекистов, особенно таких, как Артузов, интересна для любого. Я не представляю исключения и поэтому с трудом сдерживаюсь, чтобы не засыпать собеседника кучей вопросов.

Он говорит об учениках Артузова, о проведенной ими в Забайкалье в начале 1930-х годов операции «Мечтатели», в результате которой несколько лет чекисты водили за нос белоэмигрантские центры в Маньчжурии и японскую разведку, а закончили ее тем, что выманили из-за кордона трех японских агентов. И тут прозвучали фамилии Кобылкина, Переладова и Олейникова, знакомые уже мне по материалам Токийского судебного процесса над японскими военными преступниками.

Трудно передать впечатление от услышанного. Для меня впервые Случай (здесь, пожалуй, уместно написать это слово с большой буквы) свел воедино выступление советского обвинителя на Токийском процессе в 1947 году, где он упоминал эти же фамилии, и рассказ писателя в 1982 году, раскрывающий тайну этих разведчиков. И хотя между событиями прошло 35 лет, все совпало.

Небольшая пауза – и затем фраза, которая еще тогда определила дальнейшую работу над этой книгой.

– В Москве живет один из руководителей этой операции Борис Игнатьевич Гудзь. Если хотите, я постараюсь уговорить его встретиться с Вами. Он может рассказать много интересного и об операции, и о периоде 1930-х годов, которым Вы, судя по нашему разговору, интересуетесь.

Конечно, я не раздумывая дал согласие. Но тут же возник и вполне естественный вопрос:

– Кто такой Борис Игнатьевич?

– Старый чекист, полковой комиссар, ученик Артузова. Работал в центральном аппарате ОГПУ в 1920 – 1930-х годах, затем более двух лет на оперативной работе в Восточной Сибири. Профессионал, один из консультантов телефильма «Операция „Трест“. Сейчас ему 80, но память великолепная. Мягкий, обаятельный человек, и если согласится на встречу, то Вы не пожалеете.

Договорились, что я позвоню через неделю и узнаю результат переговоров.

Телефонный разговор через неделю:

– Борис Игнатьевич согласился увидеться с Вами. Запишите телефон и договоритесь о встрече.

– Можно сослаться на Вас в разговоре?

– Да, скажите, что телефон получили от меня.

Было желание сразу же воспользоваться полученным телефоном, но удалось сдержаться. Нужно было продумать разговор, наметить вопросы, подумать, с какими материалами идти к старому чекисту, о чем говорить с ним. Телефонный разговор был коротким. Записываю адрес и отправляюсь в путь. Метро «Кропоткинская», далее по Кропоткинской, сворачиваю в Чистый переулок. Великолепно сохранившийся дореволюционный дом, типичный для улиц и переулков центральных районов Москвы.

Как выглядят живые чекисты, работавшие в 1920-х и 1930-х годах? Этот вопрос не выходил из головы, пока старенький лифт, поскрипывая, поднимал меня на четвертый этаж. Вопрос не праздный для нашего поколения, родившегося в начале 1930-х. Чекистов, сражавшихся на тайном фронте против белогвардейских центров и иностранных разведок, приходилось видеть в то время только в известных фильмах, поставленных по романам Ардаматского и Никулина. Но там были актеры, а сейчас будет встреча с живым человеком из межвоенного двадцатилетия. Нажимаю кнопку звонка и смотрю на часы – время выдержано точно. При таких встречах малейшее опоздание недопустимо. Дверь открывает мужчина среднего роста. Подтянутая фигура явно не соответствует возрасту. Густые, с проседью волосы, внимательные глаза, небольшие усы, крепкое и энергичное рукопожатие. Представляемся друг другу и проходим в большую по современным меркам комнату. Окно во всю стену. С левой стороны два больших старинных книжных шкафа. Большой, тоже довоенного изготовления, стол.

Первые «пристрелочные» и немного настороженные вопросы Бориса Игнатьевича. Чем занимаюсь, чем интересуюсь, над чем работаю. Отвечаю подробно, стараюсь не волноваться, хотя это удается с трудом. Говорю о деятельности японской разведки против Советского Союза, о документах Токийского трибунала, с которыми удалось познакомиться. Меня тогда интересовала тайна Иркутского процесса, и я показываю ему то место в документах, где упоминались фамилии Кобылкина, Переладова и Олейникова.

– Да, все трое были пропущены через границу и взяты уже в Иркутске на конспиративной квартире «подпольной» организации. Операция имела шифр «Мечтатели».

– Вы принимали участие в этой операции?

– Самое непосредственное.

– Сколько времени длилась операция?

– Ко времени моего приезда в Иркутск идея операции была сформулирована и некоторые мероприятия по ней намечены. Значит, с 1931 по 1935 год. Конечный результат операции – Иркутский судебный процесс.

Когда я пытался в то время в беседах с Гудзем узнать более подробно его биографию, он сразу же уходил в сторону и переключался на другие темы. И дело было не только в скромности. Во времена Андропова и Черненко откровенность не поощрялась, а любое упоминание о работе в разведке, особенно под дипломатической «крышей», было немыслимо. И только потом, суммируя его ответы на многочисленные вопросы, удалось составить краткую биографическую справку. Мои заметки о жизни и деятельности старого чекиста получились сухими и конспективными. Понимая это, я пытался с помощью наводящих вопросов выяснить что-то новое. Но каждый раз наталкивался на мягкую улыбку из-под усов и фразу: «Подробности не для печати».

Родился он в 1902 году в семье агронома, социал-демократа с 1898 года Игнатия Гудзя. Учился в Тульском коммерческом училище. Окончил его в 1918 году и поступил в горную академию, где и проучился один год. Осенью того же года состоялась встреча, определившая дальнейшую судьбу Гудзя. Артур Христианович Артузов, работавший тогда в военном контроле, знал семью Гудзей с 1900 года и обратил внимание на шестнадцатилетнего юношу. В его служебном кабинете Борис Игнатьевич тогда же познакомился с М. С. Кедровым. Оба были в черных косоворотках, подпоясанные ремнями, брюки заправлены в сапоги. Оба с черными бородами. В их облике было что-то сходное с народовольцами 1880-х Желябовым и Морозовым. Неудивительно, что для юноши, много читавшего о «Народной воле», такая встреча запомнилась на всю жизнь. Желание работать с такими людьми было огромным, но уж слишком юным он был для работы в военной контрразведке.

В 1919 году Гудзь вступает добровольцем в Красную Армию. Получены форма, документы… И начинается кочевая жизнь в отряде военных проводников и сопровождение воинских грузов для Северного и Западного фронтов. Потом получил назначение дежурным адъютантом Управления снабжения Западного фронта: нужно было следить за графиком доставки грузов армиям фронта и проталкивать эшелоны. Затем учеба в школе военных мотористов Московской автомобильной бригады, демобилизация, учеба в Горной академии и работа шофером в НКПС. Повзрослел, вступил кандидатом в партию, стал разбираться в политической обстановке. Летом 1922 года опять встречи с Артузовым. Перед ним был уже не романтический юноша, а набравшийся жизненного опыта и многое повидавший молодой человек. Гудзь произвел хорошее впечатление, и Артузов предложил ему перейти на работу в контрразведывательный отдел ОГПУ.

Рекомендации Гудзю дали крупный партийный деятель А. Д. Цурюпа и сам Артузов. Кроме того, партийная организация с его прежнего места работы дала направление на работу в ОГПУ. Только после этого назначение было утверждено зампредом ОГПУ И. С. Уншлихтом. В январе 1923 года в пятом отделении КРО появился новый молодой уполномоченный. Это отделение ведало тогда оперативно-агентурной охраной государственной границы и борьбой с контрабандой. Вскоре Гудзь был включен в рабочий аппарат специальной комиссии по проверке состояния пограничной охраны на советско-польской и советско-румынской границах. Комиссию возглавлял Артузов. Поездка на границу, знакомство со службой пограничников, непосредственное общение с Артузовым во время командировки дали очень многое. Постепенно приобретались навыки чекистской работы, накапливался опыт. Потом участие в ликвидации антисоветской группы в Главном таможенном управлении Наркомвнешторга и крупной контрабандистской организации среди железнодорожного персонала, обслуживающего транссибирский экспресс, курсировавший через Маньчжурию.

В конце 1923 года Гудзь был переведен в шестое отделение КРО. Здесь был другой профиль работы: наблюдение за всеми агентурными, в том числе легендированными, разработками белогвардейской контрреволюции, как внутренней, так и внешней; подготовка всей документации по руководству этими разработками со стороны КРО. И, конечно, отличное знание всех тонкостей этих разработок. Многочисленные командировки для ведения агентурных и следственных дел на Северном Кавказе, Украине, в Закавказье, Ленинградском и Приволжском военных округах; поездки в Тулу, Калинин, Баку и другие города. Постоянное общение с такими мастерами контрразведки, как Артузов, Федоров, Демиденко, Пузицкий, Ольский, Стырне. Они направляли в командировки молодого уполномоченного, перед ними он и отчитывался. Это была отличная школа, заменявшая отсутствие специального чекистского образования. Знания и опыт, полученные на этой работе, позволили ему потом справиться с разработкой и осуществлением операции «Мечтатели».

В 1926 году по заданию помощника начальника КРО Стырне состоялась первая заграничная командировка. Связана она была с легендированной разработкой «Ласточка», по типу операции «Трест», которая осуществлялась Полпредством ОГПУ Северо-Кавказского края. Маршрут: Одесса – Стамбул – Пирей – Порт-Саид – Смирна – Стамбул – Одесса. Плыл на советском пароходе под видом корреспондента. Помимо вопросов, связанных с легендированной разработкой, нужно было выяснить систему паспортного и пропускного режима в этих портах, возможного выброса или приема агентуры.

В 1927 году Артузов был назначен заместителем начальника Секретно-оперативного управления ОГПУ. Вместе с ним перешел на работу в это управление и Гудзь, в должности старшего уполномоченного СОУ. Ведение агентурных разработок по заданиям Артузова и второго заместителя начальника СОУ Терентия Дерибаса, командировки в составе оперативных групп в Ленинград и Смоленск. Было и еще одно обстоятельство: во время работы в СОУ Гудзь очень внимательно изучал уникальные разведывательные материалы, поступавшие в адрес Артузова. Это позволило ему использовать полученные знания в будущей работе и в Восточной Сибири, и в Токио. В 1929 году он возвращается, по личной просьбе, обратно в КРО тоже старшим уполномоченным. Опять ведение агентурных и следственных дел по борьбе с белогвардейским терроризмом. Участие в операции по ликвидации террористической группы офицеров-кутеповцев во главе с Потехиным. К 1931 году за плечами было уже восемь лет работы в центральном аппарате ОГПУ под руководством выдающихся чекистов. Если поездку за границу под руководством Артузова можно считать первым курсом его «университета», то два года работы в СОУ – это уже второй курс. Полученный опыт, знания, навыки, знакомство с методикой разработки и ведения легендированных операций – такое тогда невозможно было получить ни в одном учебном заведении. Молодой человек, пришедший на Лубянку в начале 1923 года, превратился в работника, хорошо овладевшего своей нелегкой профессией.

Казалось бы, впереди перспективная и увлекательная работа в центре при поддержке Артузова, к которому можно всегда обратиться за советом и помощью, дальнейшее продвижение по служебной лестнице. И вдруг резкий поворот, смена служебных ориентиров, желание уехать из Москвы на Восток, в пограничные районы Забайкалья. Уехать не на месяцы, а на годы. Чем это вызвано, в чем причина? Вот об этом, о причинах ухода из Центра на периферию, мой разговор с Борисом Игнатьевичем.

Та же квартира, те же книжные шкафы и полки, тот же массивный стол, за которым он продолжает работать. Но за окном апрельское солнце не 1983, а 1997 года. Прошло 14 лет после первой встречи. Мой собеседник постарел – девяносто пятый год для любого человека почтенный, но держится бодро. Изредка ходит в архив, работает со сценаристом, готовящим сценарий документального фильма об Артузове. Новых книг на полках и папок с материалами значительно прибавилось – в начале 1990-х он весьма активно работал в архивах.

– Борис Игнатьевич, чем был вызван такой переход от привычной обстановки, устоявшейся работы, к совершенно новой работе, да еще в Сибири?

– В 1930 – 1931-м годах я был помощником начальника отделения 6-го отдела КРО и секретарем парторганизации КРО, был непосредственным свидетелем критического отношения Ольского и Стырне к липовым делам в ОГПУ, и к делу «Весна» в частности. Я и мой ближайший товарищ Агаянц сильно переживали снятие Ольского с работы и прибытие вместо него главного липача Леплевского. Работа в таких условиях была просто невозможной, и я вместе с Агаянцем попросил направить нас на работу во вновь созданное Полпредство ОГПУ в Восточной Сибири.

– Что предшествовало этому решению?

– Конечно, о скороспелом решении речи не было. Разговаривали с Агаянцем, думали, рассуждали, прикидывали варианты. Да и ехали, как говорится, не на пустое место, в неизвестность. Начальником Особого отдела Полпредства был назначен бывший начальник 6-го отделения КРО А. М. Борисов, а его замом – И. Ф. Чибисов, помощник начальника 5-го отделения КРО. Это отделение специализировалось по контрразведке против Японии. Когда Борисов работал в КРО, он был моим непосредственным начальником, мы хорошо знали друг друга. Он приезжал в Москву, беседовал со мной, предлагал перейти на работу в Особый отдел Полпредства. Такое предложение со стороны хорошо известного мне работника, прошедшего школу Особого отдела и КРО в центральном аппарате, имело большое значение. Он мог быть для меня вполне авторитетным руководителем, и мы могли работать, понимая друг друга с полуслова.

Гудзь в беседе упомянул об операции «Весна». Чтобы читателю была ясна суть дела, надо сказать об этой операции более подробно.

Оппозиция в отношении Ягоды возникла в 1929 – 1931-м годах среди руководящих чекистов на фоне липовых дел Экономического управления ОГПУ по «вредительству». В состав этой группы входили Меесинг, Ольский, Евдокимов, Воронцов, Стырне, Пиляр. Кульминация конфликта пришлась на лето 1931 года по малоизвестному в исторической литературе, но значительному по масштабу сфальсифицированному ГПУ Украины делу «Весна».

Вдохновителями и организаторами этого дела были Балицкий, Леплевский и другие из ГПУ Украины, при явном одобрении Ягоды. С их стороны была попытка раздуть это дело и довести его до процесса по типу «Промпартии».

В числе арестованных оказались такие военные специалисты, как Верховский, Лингау, Лукирский, Свечин, Снесарев, Какурин – все бывшие офицеры российской армии. Ольский и Евдокимов, расследовав это дело, вынесли оценку – «дело липовое». Ягода учитывал, что еще раньше Евдокимов, Ольский и ряд других крупных чекистов опротестовали некоторые другие дела и что они собираются довести до сведения ЦК то, что ОГПУ становится на путь явно необоснованных репрессий. Он проинформировал об «оппозиции» Кагановича и вместе с ним проинформировал Сталина об угрозе курсу на разгром «вредителей».

На совещании в ЦК Сталин поддержал Кагановича и Ягоду. В августе 1931 года было принято решение – «бунтарскую» группу в ОГПУ разогнать, «актив» уволить и перевести на работу в гражданские учреждения.

В это время Ольский был начальником Особого отдела, Евдокимов – начальником СОУ, Мессинг – заместителем председателя ОГПУ, а Воронцов – начальником Главного управления погранохраны.

Несостоятельность обвинений участников по делу «Весна» была известна. От арестованного преподавателя Военной академии Бажанова были получены показания о том, что в состав московского контрреволюционного центра входили С. А. Пугачев и Б. М. Шапошников. На очной ставке в присутствии Сталина, Молотова, Ворошилова и Орджоникидзе Шапошников и Пугачев изобличили Бажанова в оговоре. В результате Пугачев, который был арестован в связи с показаниями Бажанова, был тут же освобожден.

– Были ли какие-либо другие причины для отъезда?

– У меня и Агаянца было горячее стремление скрестить шпаги с японской разведкой, которая в обстановке конца 1931 года явно угрожала нам. Хотелось не заниматься липовыми делами, а заниматься ими нас могли заставить, но продолжать честно работать. Поэтому и решили отправиться в Восточную Сибирь.

– Борис Игнатьевич, в прошлые годы Вы об этом не рассказывали.

– В прошлые годы время было другое. О своей разведывательной работе в Японии я Вам тогда тоже ничего не рассказывал.

– Вашу фразу «подробности не для печати» хорошо помню.

– Вот именно. Не обо всем тогда можно было говорить.

В последние месяцы 1931 года новый начальник ИНО ОГПУ Артузов все чаще подходил к географической карте, висящей на стене его кабинета. Взгляд упирался в дальневосточные границы Союза. Огромный регион от Байкала до Владивостока и извилистая лента границы, протянувшаяся на тысячи километров. К этой границе после начала оккупации Маньчжурии частями Квантунской армии продвигались японские войска. Островная империя закреплялась на азиатском материке, захватывая одну из провинций Китая и создавая плацдарм для дальнейшей агрессии против Советского Союза. Обстановка в дальневосточном регионе менялась для нашей страны и менялась в худшую сторону. Конечно, обороной дальневосточных границ занималось военное ведомство. Как начальник ИНО, Артузов хорошо знал о тех мероприятиях по усилению войск ОКДВА, которые военное руководство страны начало проводить сразу же после 18 сентября – даты начала оккупации Маньчжурии.

Но если мероприятия по военному усилению дальневосточных рубежей шли по линии Наркомата по военным делам, то все мероприятия по установлению прочного заслона против проникновения японской и находящейся на службе у империи белогвардейской агентуры на советскую территорию ложились на плечи ОГПУ. И здесь активной и успешной деятельности ИНО придавалось большое значение. Границы в Приморье и по Амуру были прикрыты прочно. Полномочное представительство ОГПУ в Дальневосточном крае существовало давно. Полпред Терентий Дерибас, назначенный в Хабаровск, был опытным руководителем. Во главе иностранного и контрразведывательного отделений Особого отдела стояли квалифицированные сотрудники с многолетним стажем работы, отлично знавшие специфические особенности дальневосточного региона. Имелась и своя агентура в пограничной полосе Маньчжурии, «освещавшая» центры японской разведки и белогвардейскую эмиграцию.

А в Забайкалье положение было гораздо сложнее. Восточно-Сибирский край, куда вошли Читинская область и Бурят-Монгольская республика, граничившие с Маньчжурией, был образован в 1930 году. Аппарат Полпредства ОГПУ только еще формировался, и опытных и квалифицированных сотрудников не хватало. Артузов хорошо знал и Борисова, и Чибисова, с которыми работал в КРО, и мог на них положиться. Но два надежных работника не могли «тянуть» работу всего отдела. Рассчитывать на местные чекистские кадры не приходилось. Нужны были годы упорной оперативной и агентурной работы, чтобы они стали мастерами своего дела. Но времени для такой подготовки квалифицированных кадров не было. И пятьсот километров забайкальской границы не были обеспечены от действий японской разведки ни оперативным, ни агентурным прикрытием. О том, как поправить положение, как закрыть эту брешь, и думал начальник ИНО, стоя у географической карты.

В кабинет вошел секретарь.

– Артур Христианович, Гудзь и Агаянц в приемной, просят принять их.

– Очень хорошо, зовите.

Вышел из-за стола, поздоровался с обоими чекистами, усадил за длинный стол для заседаний. Сам сел рядом. Не любил начальник разведки разговаривать с людьми, восседая за массивным письменным столом. Даже когда собиралось довольно много сотрудников, садился вместе со всеми или ходил по своему большому кабинету. О предполагаемой поездке он знал: Гудзь уже приходил советоваться. И если они окончательно решатся, то это будет то, что нужно. Два опытных сотрудника Центра смогут успешно руководить важнейшими отделениями Особого отдела Полпредства. А с Борисовым они сработаются: отлично знают друг друга.

– Догадываюсь, о чем будет разговор. Все обдумали и решили ехать?

– Решили, Артур Христианович.

– Правильно. Обстановка в Восточной Сибири и на Дальнем Востоке сейчас весьма напряженная. Захват Японией Маньчжурии, выход войск Квантунской армии к дальневосточным границам страны и создание плацдарма агрессии на азиатском материке означают резкую активизацию деятельности белогвардейских центров в Маньчжурии. Такие организации, как РОВС(А) под руководством генерала Шильникова и Русская фашистская партия Родзаевского, получили новых хозяев, большие субсидии и активизировали свою разведывательно-диверсионную деятельность против Восточной Сибири и Дальнего Востока. Здесь складывается положение, аналогичное положению в Европе в начале 1920-х годов. В этих условиях белогвардейские центры должны будут проявить максимум активности, и мы несомненно столкнемся с различными попытками проникновения на нашу территорию вражеской агентуры. Но успех этой агентуры может быть только при условии, что она будет опираться на какие-то связи на нашей территории. Без этих связей агентура противника едва ли сможет добиться заметных успехов в своей разведывательной и диверсионной деятельности. Поэтому сохраняется обстановка, при которой мы можем создать свои связи или овладеть уже имеющимися связями противника на нашей территории и на этой основе развивать легенду, чтобы принять на себя по нашему каналу активность противника и локализовать ее.

– Артур Христианович, как Вы считаете, стоит ли нам в Забайкалье попробовать легендировать антисоветскую организацию по модели «Треста», или это всего лишь старая история? – спросил Гудзь.

– А почему бы и нет? – вопросом на вопрос ответил Артузов. И добавил: – Мне кажется, что в идее «Треста» остались неисчерпанными многие потенциальные возможности. Тут дело не в самой модели как таковой, хотя она превосходна, а в вашем чекистском мастерстве, если хотите, артистизме исполнителей главных ролей, в точном учете и психологии противника, и местных условий.

Он засмеялся.

– Я понимаю, к чему Вы клоните, Борис Игнатьевич. Хотите создать свой маленький «Трест»? Что ж, благословляю. Только не копируйте слепо, вносите новое, свое, учитывающее специфику местных обстоятельств. Все дело будет зависть от артистичности ваших людей, их умения до предела правдиво строить легенду. Таким образом, все будет зависеть от квалификации чекистов и их секретных помощников. Обстановка на наших сибирских границах несомненно будет благоприятствовать как противнику, вышедшему непосредственно на нашу границу, так и нам, поскольку мы столкнемся с активностью противника, которую легче будет направить по нашему каналу.

Артузов встал, еще раз подошел к карте, провел рукой по забайкальской границе, повернулся к чекистам.

– Что же касается метода легендирования применительно к Восточной Сибири, то я считаю, что в операциях «Трест» и «С-2» были заложены большие потенциальные возможности, которые не до конца использованы. Тем более что границу с «независимым» государством Маньчжоу-Го можно использовать для различных разведывательных завязок как против японских разведывательных органов, так и против белогвардейских центров в Харбине.

Начальник ИНО высказал свое мнение о методах работы контрразведки в Забайкалье и Восточной Сибири. Высказался и о методике легендирования.

Чтобы все было ясно и понятно читателю, несколько замечаний на эту тему.

Контрразведывательные операции ОГПУ «С-2» и «Трест» закончились успешно. Борис Савинков и Сидней Рейли были выведены на территорию Советского Союза и получили по заслугам. То, что оба они и целый ряд их ближайших помощников поверили в легенду, говорит о том, что все комбинации легенды были проведены на высоком профессиональном и артистическом уровне, на высоком психологизме. Обстановка действий была создана в полном соответствии с действительными жизненными приемами подпольных организаций, которые чекисты отлично знали. Логика построения всех комбинаций, их реальность и обоснованность пленяли без остатка этих матерых контрреволюционеров и разведчиков. Но при этом нужно было сразу учитывать их агрессивность и стремление во что бы то ни стало нанести вред Советскому Союзу. Эта неослабевающая ненависть к победившей революции и требования закордонных «хозяев» толкали их на активные действия, но в известной степени и притупляли их бдительность.

Методика легендирования и создания мнимых «контрреволюционных» организаций была уже хорошо разработана. Известная читателю по книге Никулина и телевизионному фильму операция «Трест» закончилась весной 1927 года. И закончилась не потому, что изжила себя, как это писали в книге и утверждали в фильме. Стауниц-Оперпут, один из главных участников операции, был сексотом ОГПУ и работал в «Тресте» с 1922 года. Чекисты доверяли ему, и об этой операции он знал почти все. И когда он весной 1927 года бежал в Финляндию и объявил, что готовится публиковать разоблачительные материалы о деятельности ОГПУ, «Трест» кончился.

Основная статья, в которой он выложил все, что ему удалось узнать за пять лет работы в организации, была опубликована в рижской белоэмигрантской газете «Сегодня» 17 мая 1927 года. Он писал, что «Трест» был создан ГПУ в январе 1922 года и возглавлялся, в разное время, помощником начальника КРО Виктором Кияковским. В «Тресте» также участвовали заведующий отделом Главлита Александр Ланговой, секретарь Синода Новиков, сестра жены Стырне Мария Кокушкина. Оперпут указывал фамилии, под которыми они были известны в «Тресте».

Он писал: «Основное назначение данной легенды – ввести в заблуждение иностранные штабы, вести борьбу с иностранным шпионажем и направлять зарубежные антисоветские организации в желаемое для ГПУ русло…» Оперпут утверждал, с достаточным знанием дела, что благодаря таким легендам (имелся в виду не только «Трест», но и другие легендированные организации, существовавшие одновременно с ним) значительные суммы, ассигнованные штабами на разведку, попадали в ГПУ. В статье было сказано и о существовании в Разведывательном управлении Штаба РККА дезинформационного бюро, которое готовило дезинформационные материалы для иностранных штабов военного, политического и экономического характера.

Статья Оперпута в газете «Сегодня» была перепечатана другими газетами и журналами. Со своими суждениями и оценкой деятельности Оперпута выступил еженедельник «Борьба за Россию». Шум был поднят большой, и его нельзя было не заметить. Разведки Англии, Франции, Польши и, конечно, Японии по достоинству оценили откровения «советского Азефа», как именовала Оперпута русская эмигрантская печать. Конечно, Оперпут не знал всего в работе «Треста», но и того, что он знал и о чем сказал, было достаточно, чтобы метод легендирования был полностью раскрыт и стал известен разведцентрам крупнейших держав мира.

Казалось бы, и вполне логично, что на этом методе контрразведывательной работы нужно поставить крест и начать разработку принципиально новых форм борьбы с белой эмиграцией и иностранными разведками. У некоторых чекистов после завершения этих операций возникали сомнения, а можно ли в дальнейшем применять в операциях против зарубежных белогвардейских центров метод легендирования. Были сомнения и у чекистов, решивших отправиться в Восточную Сибирь, и у работников ОГПУ, ведущих борьбу на других стратегических направлениях невидимого фронта. Поэтому вполне естественной была встреча с Артузовым и просьба высказать свое мнение о возможности применения метода легендирования, но уже в конкретных условиях начала 1930-х годов в Восточной Сибири.

После беседы Артузов написал служебную записку, и в одном из подразделений ИНО чекистам выдали немецкую «Лейку» с полным набором печатных и фотоувеличительных приспособлений и два маузера с солидным запасом патронов. Для того времени это было вершиной технического оснащения сотрудников, отправлявшихся в далекий путь.

Но был еще один и, пожалуй, самый ценный «подарок», который они получили от Артузова перед отъездом. Это была фотокопия доклада, с точным переводом, доклада Канда Масатанэ. Ее показал Артузов контрразведчикам во время беседы. «План стратегических мероприятий» Японии был рассчитан на многолетний период, и его основные положения, раскрывающие систему разведывательной и диверсионной деятельности против дальневосточных районов страны, были действительны и в начале 1930-х годов. В те годы такие документы входили в разряд совершенно секретной разведывательной информации, о существовании которой знало очень мало сотрудников ОГПУ. Доклад был отправлен в Иркутск, хранился в сейфе Особого отдела и использовался при разработке и осуществлении операции «Мечтатели».

Дальневосточный регион всегда привлекал пристальное внимание политиков, дипломатов, военных и, конечно, разведчиков. События на огромной территории от Байкала и Владивостока до Токио всегда влияли на мировую политику и учитывались не только в политических салонах и дипломатических кабинетах, но и в генеральных штабах и разведывательных центрах крупнейших мировых держав. Все, что происходило на просторах этого региона, учитывалось в Москве, Токио, Лондоне, Париже и, конечно, в Вашингтоне. Захват в 1931 году Японией Маньчжурии и создание в этом районе базы континентальной агрессии оценивались уже в то время как первый очаг Второй мировой войны. Необъявленная война между Японией и Китаем, начатая в июле 1937-го и продолжавшаяся до конца Второй мировой войны, была скромно названа в Японии «инцидентом», а Китаю она стоила миллионов человеческих жизней. На фоне этих масштабных событий пограничные конфликты между Японией и Советским Союзом у Хасана и на Халхин-Голе выглядели очень скромно и, казалось бы, не заслуживали пристального внимания. Но это только казалось.

После эвакуации японских оккупационных войск из Владивостока в 1922 году и подписания Пекинской конвенции 1925 года между Советским Союзом и Японией были установлены нормальные дипломатические отношения. Заработали посольства и консульства, начали развиваться торговые отношения, и вроде бы ничего не омрачало мира и спокойствия в этом регионе.

Но, несмотря на внешнее благополучие, тайная война между разведками продолжалась, не утихая ни на один год. Тайный фронт не знал перемирия. Даже тогда, когда дипломаты обеих стран демонстрировали друг другу и мировому сообществу свое миролюбие, сражения тайного фронта были в полном разгаре. И воевали не только разведки. Тайные сражения велись и в генштабовских кабинетах, когда на стратегические карты наносились стрелы сокрушительных ударов по воображаемому противнику. И это было характерно не только для японского генштаба, который стремился переиграть позорный финал дальневосточной оккупации 1918—1922 годов и смыть пятно с мундира «непобедимой» японской армии. В Москве после оккупации Маньчжурии и наращивания сил своей дальневосточной группировки войск тоже готовились к тому, чтобы смыть позор проигранной русско-японской войны и вернуть все утерянное: южный Сахалин, Курилы, КВЖД и доминирующее влияние в Северной Маньчжурии.

Готовились серьезно и основательно. Создавали военно-промышленный комплекс в Дальневосточном регионе, чтобы во время будущей русско-японской войны не зависеть от перебросок по единственной Транссибирской магистрали. Авиационные заводы в Иркутске и Комсомольске-на-Амуре так же, как и крупнейший судостроительный комплекс в том же Комсомольске, тому примеры. На создание военно-промышленного комплекса в оккупированной Маньчжурии Москва отвечала созданием такого же комплекса на Дальнем Востоке. Чтобы обезопасить себя от возможных налетов японской авиации на Транссиб во второй половине 1930-х, началось проектирование и строительство Байкало-Амурской магистрали. Так же, как и в Маньчжурии, в глухих таежных районах подальше от любопытных глаз агентуры японской разведки развертывалось строительство складов для мобилизационных запасов на год ведения дальневосточной войны. В общем, с нашей стороны делалось то же самое, что и по ту сторону Амура и Уссури. И ответ на вопрос, актуальный и для Москвы и для Токио: у кого больше сил и средств и кто сильнее в Дальневосточном регионе, должны были дать разведки. Японская разведка активно действовала на советской территории. Обе наши разведки, политическая и военная, покрыли густой агентурной сетью Маньчжурию и Корею и стремились проникнуть на японские острова. На этом участке тайного фронта сражения были в полном разгаре и в 1920-х, и в 1930-х годах.

От разведчиков не отставали и стратеги в генштабах Токио и Москвы. Различные варианты японского плана «ОЦУ» – плана нападения на Советский Союз хорошо известны историкам. О советских планах войны с Японией, планах не менее агрессивных, пока еще ничего не известно. Не случайно в Российском государственном военном архиве (РВВА) документы Оперативного управления Генштаба РККА не рассекречены даже за период 1920-х годов. Если бы это случилось, то на страницах печати появились бы планы войны с государствами, с которыми Советский Союз поддерживал в те годы нормальные дипломатические и добрососедские отношения. И Япония не являлась бы исключением. Ударные группировки тяжелой и дальнебомбардировочной авиации – Авиационные армии особого назначения (АОН) были развернуты в середине 1930-х в европейской части страны и нацелены против западных соседей. Но точно такая же группировка АОН была развернута на Дальнем Востоке на аэродромах под Владивостоком и нацелена против Японии. Тяжелые бомбардировщики могли взлететь с советских аэродромов, долететь до Токио, отбомбиться и вернуться обратно. Для граждан Советского Союза наличие такой группировки было одной из важнейших военных тайн. Но для японского генштаба и для генштабов крупнейших мировых держав наличие АОН у Владивостока никогда не было военной тайной, как и то, что наличие такой армии было одной из составляющих наступательных, а не оборонительных планов Советского Союза на Дальнем Востоке.

Автор считает, что сражения на тайном фронте между тремя разведками, военными ведомствами двух стран и их генеральными штабами в 1920-х и 1930-х годах велись на равных. Дипломатия обеих сторон прикрывала дипломатическим флером подготовку к войне, сосредоточение крупных группировок, диверсии, террор, действия разведок на территории друг друга. Япония была грозным хищником. Но таким же хищником был и Советский Союз, который готовил большую войну в дальневосточном регионе не только для того, чтобы вернуть потерянное в начале века, но и для того, чтобы урвать кусок, который никогда не принадлежал российской империи.

И последнее. В начале 20-го века в Японии было создано тайное общество «Черного Дракона». Оно занималось провидением тайных разведывательных операций на Азиатском континенте в предверии новых военных операций. Очень многие ведущие сотрудники японской военной разведки вышли из этого общества, пройдя в нем солидную разведывательную школу. Поэтому автор и счел возможным дать такое название книге, ассоциируя японскую военную разведку с этим тайным обществом, имевшим большое влияние в Японии.