Глава девятая

Черноморский флот у черты крушения

Новый, 1917 год на Черноморском театре боевых действий начинался под знаком успешных походов подводных судов. Флотилия русских субмарин наводила ужас не только на мелкие турецкие фелюги, но пугала и куда более крупные коммерческие пароходы противника, груженные, как правило, зерном и углем.

Русские лодки «Нерпа», «Морж», «Кашалот» и «Нарвал» регулярно выходили в боевые походы, сея панику своими неожиданными появлениями в водах к востоку от Босфора. У Анатолийского побережья Турции в начале 1917 года они и русские эсминцы. «Быстрый», «Пылкий», «Дерзкий» и «Поспешный» охотились за юркими османскими парусниками, перевозившими фураж для турецкой армии.

В первых числах января 1917 года к Босфору для перехвата германо-турецкого линейного крейсера «Гебен» была выдвинута 2-я бригада линейных кораблей и маневренная группа (линейный корабль «Императрица Екатерина Великая», крейсер «Память Меркурия» и три эсминца). Для того чтобы ограничить поле маневрирования германского крейсера, под прикрытием крейсера «Память Меркурия», два минных заградителя «Эльпидифор» выставили у Босфора 460 мин заграждения.

Конец февраля 1917 года выдался по меркам того времени вполне обыкновенным, и ничто, казалось, не предвещало грядущих трагических событий. С перерывом в десять дней эсминцы «Лейтенант Шестаков», «Лейтенант Зацаренный», «Живой» и «Жаркий» наведались к турецкому побережью и обстреляли там береговые объекты в Тузле и Калиакре.

26 февраля 1917 года утром в Батум на эскадренном миноносце прибыл командующий Черноморским флотом вице-адмирал Александр Васильевич Колчак в сопровождении флаг-капитана по оперативной части капитана 1-го ранга Михаила Ивановича Смирнова. На совещании, где обсуждался вопрос о совместных действиях сухопутных войск и флота на Черноморском театре, выступил главнокомандующий Кавказской армией великий князь Николай Николаевич, одобрительно отозвавшись о действиях Черноморского флота и подчеркнув заслуги адмирала Колчака.

Радость, переполнявшая командующего, была вскоре омрачена. В конце того же дня адмирал получил телеграмму из Морского генерального штаба о произошедших крупных беспорядках в Петрограде.

Что же точно произошло в столице, пока что понять было сложно, но на всякий случай Колчак распорядился тотчас же отослать срочную радиограмму коменданту Севастопольской крепости: «Прекратить почтовое и телеграфное сообщение Крымского полуострова с остальной Россией и передавать только телеграммы и почту на мое имя и имя моего штаба».

Для дальнейшего прояснения обстоятельств ситуации в стране 3 (16) марта 1917 года Колчак направил на имя адмирала А. И. Русина в Морской штаб следующую телеграмму: «Секретная. Для сохранения спокойствия, нахожу необходимым объявить вверенным мне флоту, войскам, портам и населению, кто в настоящее время является законной верховной властью в стране — кто является законным правительством и кто верховный главнокомандующий. Не имея этих сведений, прошу их мне сообщить. До настоящего времени в подчиненных мне флоте, войсках, портах и населении настроение спокойное. 14 ч. 30 м. 3 марта 1917 г. Колчак».

Пока в столице бушевали трагические для Империи дни, офицеры и моряки Черноморского флота продолжали выполнять свой воинский долг. Маневренная группа 2-й бригады линейных кораблей в ожидании появления «Гебена» у Анатолийского побережья потопила три турецкие парусные шхуны.

Эсминцы «Свирепый» и «Сметливый» уничтожили два парусных судна, перевозивших фураж, и обстреляли турецкие портовые сооружения в Тиреболу и Керасунде.

По получении достоверных сведений об отречении государя от престола адмирал Колчак обратился к чинам Черноморского флота с соответствующим обращением. Он сообщил, в частности, о телеграмме председателя Государственной думы Родзянко о произошедших в столице «событиях».

Эта телеграмма, помимо всего прочего, призывала офицеров, солдат и матросов спокойно исполнять свой долг и «твердо помнить, что дисциплина и порядок есть лучший залог верного и быстрого окончания вызванной старым правительством разрухи и создания Новой Сильной Правительственной власти».

Но не опьяняющий воздух свободы, а неизъяснимая сила хаоса начала заполнять умы черноморцев. Вскоре после обнародования телеграммы Родзянко некоей инициативной группой во флотском полуэкипаже был на скорую руку создан Временный военный исполнительный комитет, состоявший из матросов и унтер-офицеров флота Над Черноморским флотом вставала зловещая тень неотвратимой катастрофы.

Узнав об этом самовольном поступке нижних чинов, вносящем дезорганизацию во флотскую дисциплину в трудное военное время, Колчак первоначально отказался официально утвердить эту организацию.

Для адмирала было совершенно очевидным, что создание политизированной организации в эти дни противоречило основному принципу русской армии и флота — быть вне политики. Однако комитет, опираясь на выходящие из повиновения командирам матросские и солдатские массы, продолжал вести начатое дело для создания Совета солдатских и матросских депутатов.

Вскоре произошли события, приведшие к взрывоопасной ситуации на всем флоте. Командующему Черноморским флотом доложили, что на линкоре «Императрица Екатерина Великая» утром началось брожение матросов, которое к вечеру вылилось в требование списать с корабля офицеров с немецкими фамилиями как потенциальных предателей «русского дела».

За этим демагогическим и бессмысленным действием не замедлила разразиться настоящая трагедия. Поздно ночью офицер линкора мичман Фок захотел пройти с башенного помещения в погреба, но не был допущен туда часовым, который под впечатлением событий дня принял попытку проверить погреба за желание произвести взрыв, дабы, как утверждал часовой впоследствии, «отвлечь команду от революционных событий». Оскорбленный действиями матроса, в ту же ночь мичман Фок застрелился в своей каюте.

День ото дня хаос на кораблях Черноморского флота возрастал, набирая обороты, но даже несмотря на выходящие из повиновения матросские массы, начинавшуюся дезорганизацию службы, русские морские офицеры по-прежнему проявляли чудеса стойкости и героизма.

Одним из характерных случаев того времени можно считать историю, произошедшую с одним из гидросамолетов авиации Черноморского флота под командой летчика лейтенанта Сергеева и наблюдателя унтер-офицера Тура.

Гидроплан получил при обстреле над Босфором во время воздушной разведки пулевую пробоину в бензиновом баке. Бензин стал вытекать, и аппарат был вынужден спланировать на воду на румелийском берегу в районе Деркоса, оказавшись вне всякой видимости сопровождавших русских судов. Полагая самолет лейтенанта Сергеева сбитым или захваченным, русский гидроавиатранспорт и сопровождавшие его корабли вернулись назад в Севастополь.

Сергеев и Тур заметили невдалеке от себя турецкую шхуну и, используя остатки бензина, развернулись на воде для совершения атаки. Открыв огонь из пулемета, русские авиаторы вынудили турок спешно бросить шхуну и на шлюпке удалиться к берегу. Однако и рухнувший в воду гидроплан стал постепенно разваливаться на части. Чудом оба летчика, покинувшие обреченную машину, не пострадали. Сказался опыт морской службы. Вплавь добрались они до покинутой турками шхуны и забрались на борт. Подняв паруса, Сергеев и Тур развернули свой трофей к северу, направляясь в сторону Севастополя. После шестисуточного плавания, выдержав сильный шторм, безо всякой провизии и почти без воды летчики прибыли к Джарылгачской косе, откуда дали о себе знать. Вскоре они были взяты на высланный за ними миноносец.

Тем временем в самом Севастополе творилось нечто трудно вообразимое в обычных условиях жизни, и тем более во время войны. Под напором требований «демократически настроенной общественности» города из городской тюрьмы были освобождены два политических преступника — нижние чины броненосца, носившего до 1905 года имя «Князь Потемкин-Таврический» до приснопамятного мятежа, после подавления которого он был переименован в «Святого Пантелеймона».

Потенциальные каторжники, а ныне граждане «свободной России» не замедлили явиться в штаб крепости, где от растерянных военных чиновников без препятствий получили вид на жительство.

Очаг бунта на линкоре «Императрица Екатерина Великая» медленно тлел, готовый вспыхнуть ярким пламенем в любой момент. Утром 5 (18) марта по требованию его команды на корабль прибыл сам командующий Черноморским флотом Колчак. Перед строем команды адмирал высказал оной своё неудовольствие. Обращаясь к организаторам выступления против «немцев», он публично отказался удовлетворять требование об удалении с флота офицеров с германскими фамилиями.

События на флоте угрожающе развивались, несмотря на то что внешне в Севастополе жизнь протекала как прежде. По приказу командующего флотом в Севастополе на Нахимовской площади прошел парад морских частей и войск гарнизона совместно с учащимися города. Перед парадом Сильвестр (Братановский), епископ Севастопольский, отслужил «благословенное молебствие» Богохранимой державе Российской, «народному правительству», верховному главнокомандующему и всему российскому воинству. В час дня парад закончился, командование флота и духовенство отправились на парадный обед к генерал-губернатору города свиты Его Величества контр-адмиралу Михаилу Михайловичу Веселкину.

Впрочем, вскоре накал политических страстей и какая-то общая потребность в публичных высказываниях привели к тому, что в один прекрасный день во флотском экипаже вспыхнул митинг матросов, солдат и портовых рабочих. Один оратор сменял другого, речи, одна протяженнее другой, собирали толпы зевак и случайных прохожих. К пяти часам вечера во дворе экипажа насчитывалось уже до 10 тысяч человек! Выступавшие люди говорили обо всем, а по существу знакомили собравшихся с содержанием прочитанных ими столичных газет. Раздавались выкрики провокаторов, требовавших ответа на все услышанное от командования флотом и сухопутными силами. Наконец, в конце митинга по требованию, переданному якобы от матросов и солдат, прибыл Колчак и, не удержавшись, ввязался в полемику, выступив с продолжительной речью.

Страсть к суесловию граждан, освобожденных от «царя-тирана», не унималась, а лишь возрастала день ото дня. Казалось, что в демагогические прения «общественных» групп вовлечен весь Севастополь. От простого сотрясения воздуха, управляемые чьей-то недоброй волей, иногда «революционные массы» переходили к конкретным делам. К тому же дела эти были не просто единовременными акциями распоясавшегося плебса. В этих хорошо продуманных сценариях читался все тот же почерк «мировой закулисы». Общая тенденция тех дней прослеживалась как направленная на преступную дестабилизацию внутренней обстановки в условиях продолжающейся войны.

Все шло хорошо до тех пор, пока митингующим кто-то не стал подсказывать идеи расправы над «эксплуататорами трудового народа», недвусмысленно причисляя к ним офицеров и адмиралов. И хотя дисциплина на Черноморском флоте оставалась в те дни сравнительно высокой, даже сторонним наблюдателями стало ясно, что грядущего насилия не избежать, и это лишь вопрос времени. Но пока на севастопольских улицах и площадях мирно гудели своим многоголосьем бесчисленные митинги «трудящихся»…

Вскоре произошло одно малозаметное событие, положившее «начало концу» сколь бы то ни было твердой власти, опирающейся на военную силу. Митинг, состоявшийся на севастопольской Большой Морской улице, возле здания городской думы, частично перетек в зал заседаний. Обсуждался вопрос о «тяжелом наследии прошлого», жандармах и полицейских, которые подлежали революционному суду и полному разоружению. К числу подлежащих изъятию оружия лиц кто-то неизвестный весьма настойчиво предлагал отнести и морских офицеров. Идея была подхвачена «демократически» настроенной частью думы и встречена овациями зала. Председательствующий согласился на создание «милиции» из числа энтузиастов, вооружить которых предполагалось за счет части изъятого у полицейских и моряков оружия.

Поскольку военные вопросы, к которым относилось и разоружение офицерства во время войны, были вне компетенции думы, для их согласования к заседавшим был вызван адмирал Колчак, прибывший с контр-адмиралом Веселкиным. Оба адмирала прибыли на встречу не без некоторого раздражения, ибо вновь были отвлечены от своих непосредственных задач руководства боевыми действиями флота и тыла и вовлечены в сомнительные дискуссии по реформированию нового милицейского аппарата города. Однако дело касалось чувствительного вопроса разоружения флотских офицеров, на котором так настаивали «народные массы», и здесь долг адмирала Колчака обязывал его стать участником долгих переговоров с представителями думы и «трудового народа».

Вопросы разоружения полиции и жандармов, наконец, разрешились. Компромиссным вариантом, достигнутым на встрече командования флотом и разношерстной публикой в городской думе, стал план по организации временных флотских патрулей, наблюдавших за городским порядком на период формирования «милиции».

На том заседании один из выступивших либералов, в порыве неуемной инициативности, в качестве борьбы «с наследием царского режима», предложил отстранить от должности севастопольского генерал-губернатора Веселкина. Очевидный нонсенс был воспринят аплодисментами, и зал загудел, как встревоженный улей.

Взявший слово Колчак в краткой и энергичной речи напомнил собравшимся, что, несмотря на внутренние российские перемены, войну с Германией никто не отменял, а смена высших должностных лиц в прифронтовом городе без всяких на то оснований будет лишь на руку противнику.

С ним согласились, и даже спросили об ответных предложениях. В ходе завязавшегося диалога с президиумом Колчак пришел к ряду компромиссов с членами городской думы. В душе адмирал был рад, что его доводы отрезвляюще подействовали на собравшихся. Более того, заставили задуматься о последствиях действий, которые делегаты собирались предпринять в порыве неуёмной эйфории. Около часа ночи под крики «ура» изрядно уставший Александр Васильевич Колчак покинул заседание городской думы.

Радости командующий Черноморским флотом не испытывал, ибо кто бы еще год назад мог подумать, что он станет тратить драгоценное время в долгих и бессмысленных обсуждениях второстепенных вопросов городского самоуправления?

Увы, приходилось, ибо от него теперь зависели сотни судеб его подчиненных, ежедневно, ежеминутно подвергавшихся смертельной опасности от рук «революционеров». Об атмосфере тех дней очевидец вспоминал: «Разгул митингов с подстрекательскими речами, направленными против офицеров, порождали общий дух безнаказанности и безответственности, приводя все на флоте к полному хаосу. Ни один корабль не мог выйти в море без разрешения комитета, который по своему усмотрению изменял и отменял приказы командования. Посыпались требования отобрать у офицеров кают-компании, заставить их самих драить палубы и стоять вахты в кочегарках… Строгие и авторитетные офицеры под разными предлогами были удалены с кораблей и заменены слабыми и безвольными, рабски следующими на поводу у команды, служа мишенью для гнусных шуток и просто издевательств. Офицеры, имевшие несчастье носить немецкие фамилии, были поголовно объявлены шпионами»[19].

6–7 (19–20) марта адмирал Колчак направил председателю Совета министров М. В. Родзянко телеграмму следующего содержания: «От имени Черноморского флота и севастопольского гарнизона прошу принять и передать совету министров уверения, что Черноморский флот и крепость всецело находятся в распоряжении нового народного правительства и приложат все силы для доведения войны до победного конца».

В тот же день командующий Черноморским флотом огласил приказ военного и морского министра Временного правительства, отменивший наименование матросов «нижними чинами», титулование офицеров, а также ограничения гражданских прав нижних чинов. Невольный свидетель происходившего в те дни развала единой флотской системы традиций и устава отмечал, что в «приказе много говорилось о правах солдат и матросов, но совершенно ничего не говорилось об их обязанностях. Разрешалось не выполнять приказы и вообще не подчиняться своим офицерам. Отныне матросы должны были сами выбирать себе командиров по собственному вкусу… Ни о какой службе уже не могло быть и речи. Фактически офицеры были лишены возможности руководства. За ними постоянно следили „комитетчики“, вмешиваясь во все вопросы даже при планировании боевых операций»[20].

После того как телеграмма с «Приказом № 1 Петроградского совета рабочих и солдатских депутатов о демократизации армии» была обнародована, в тот же день, около 22 часов в Севастополь приехала командированная Временным правительством группа членов Государственной думы во главе с рабочим И. Н. Туляковым, слесарем Сулинского завода, социал-демократом по своей партийной принадлежности.

В те неспокойные дни члены Государственной думы разъезжали по кораблям и частям и выступали на многочисленных митингах, разъясняя гражданам их права и агитируя за войну до победного конца и… против контрреволюции…

Прибывший в Севастополь по поручению Временного правительства и Петроградского совета Туляков подписал мандат, предоставляющий ЦВИК право «командировать по его усмотрению своих делегатов в различные города для организации воинских частей и рабочих партий в духе, продиктованном новым строем».

Думцы встретились и с командующим флотом. Умоляли поддержать начинания Временного правительства, гарантировать исполнения его приказов и, если потребуется, использовать всю власть и полномочия, чтобы воплотить их в жизнь. От Колчака ультимативно потребовали политического жеста, подтверждающего его лояльность временной петроградской власти.

Адмирал избрал менее болезненную для военного дела форму изъявления преданности Черноморского флота правительству, разумно издав приказ «в ознаменование великих событий освободить от наказаний за противодисциплинарные проступки, наложенных властью начальников не по суду до 8 марта на всех чинов подчиненных мне частей флота и армии».

Его визитеры сдержанно поблагодарили Колчака за сотрудничество, но упрекнули в отсутствии радикальной программы по дальнейшей либерализации обстановки.

Под давлением этих петроградских депутатов, требовавших постоянной борьбы с «наследием царского режима», в Севастополе был опубликован приказ коменданта севастопольской крепости о сложении с себя полномочий генерал-губернатором города Веселкиным.

Однако на том «либерализация политической и общественной жизни» в городе не завершилась. Вскоре городским властям пришлось опубликовать в газетах извещение начальника севастопольской охраны о том, что «за отсутствием надобности, бывшие чины полиции Севастопольского градоначальника» передаются в распоряжение воинского начальника.

На время это показалось достаточным, и депутаты отбыли восвояси докладывать о проделанной работе.

14 (27) марта 1917 года начальник штаба Верховного Главнокомандующего генерал-лейтенант Антон Иванович Деникин в докладной записке Временному правительству отмечал, что в Черноморском флоте отречение от престола Николая II встречено спокойно «и с пониманием важности переживаемого момента. Работы не прекращались и не прекращаются…» Как бы в подтверждение этих слов, 15 (28) марта в Петроград поездом прибыла ответная делегация Черноморского флота в составе 32 офицеров, кондукторов, матросов, солдат и рабочих. Делегаты были приняты членами Думы и Временным правительством.

Делегация изложила требования Черноморского флота: вести войну до победного конца, усилить работу на оборону, поддержать Временное правительство и в итоге созвать Учредительное собрание для определения судьбы России как государства.

Пока депутация черноморцев общалась в Государственной думе с её не в меру восторженными депутатами, в Севастополе произошло еще одно событие, повлиявшее в дальнейшем на весь ход городской жизни и ставшее своеобразным прологом новых потрясений.

16 (29) марта при участии «советчиков» революционные массы «ликвидировали» 7-й участок полиции Севастопольского градоначальства. Чины полиция были разоружены, а оружие их передано городской управе. Помещение заняла милиция, на первых порах составленная из людей случайных. На следующий день в городе был опубликован приказ командующего Черноморским флотом адмирала Колчака о приведении к присяге Временному правительству всех войск и флота.

На следующий день в присутствии назначенного комиссаром флота Тулякова на севастопольском Куликовом поле были торжественно приведены к присяге Временному правительству Черноморский флот и гарнизон Севастополя. Перед принятием присяги архипастырь отслужил молебен в соборе и на Куликовом поле.

Далее события происходили, сменяя друг друга, как в чудовищном калейдоскопе, где одни многогранные фигуры, складываясь, вызывали к жизни другие.

До 21 марта (3 апреля) за севастопольской городской чертой, в так называемой Собачьей балке, стараниями безымянных энтузиастов были обнаружены останки казненных участников восстания 1905 года. Находка незамедлительно стала достоянием гласности, ибо с чьей-то легкой руки либеральные городские газеты вышли в экстренном порядке с кричащими заголовками о случайно раскрытых преступлениях «царского режима».

В сопровождении многотысячной толпы, под заунывное пение «Вы жертвою пали борьбы роковой» останки были пронесены толпой по главной севастопольской улице на Графскую пристань. Оттуда процессия потянулась к Северной стороне для торжественного погребения на Братском кладбище.

Современный исследователь истории Русской Православной Церкви в феврале 1917 года так описал эти странные действа, разыгравшиеся в Крыму в те дни: «…Специальной экспедицией, снаряжённой Севастопольским Советом, останки моряков-черноморцев были обнаружены 16 апреля 1917 г. Вскоре, 7 мая, представители Общественного комитета и Совета военных депутатов Очаковской крепости прибыли на Березань. Прах моряков был помещён в роскошно убранные железные гробы, которые, после церковной панихиды, перенесены были на катер, взявший под залпы артиллерийского салюта курс на Очаков. Там останки погибших перенесены были в собор города, где рядом с ними выставили почётный караул и отслужили торжественную заупокойную. службу.

Перед панихидой местный священник призвал собравшихся граждан „следовать идеям казнённых“, отдавших жизнь за свободу народа. Окончание проповеди звучало так: „Дадим, подобно Шмидту, слово ни перед чем не останавливаться от намеченной цели свободы, равенства и братства. В этом проявится наибольшее уважение к увековечению памяти истинного сына России“.

После церковной службы на улицах города был проведён ряд митингов и манифестаций, сопровождавшихся звуками оркестров и пением революционных гимнов.

Вечером того же дня прах расстрелянных моряков доставили на крейсер, который отбыл в Одессу. Встретить останки лейтенанта Шмидта 8 мая вышло буквально всё население Одессы.

Манифестанты держали десятки красных и чёрных (траурных) знамён с надписями „Вечная память борцам за свободу“. Среди встречающих был архиерейский хор и многочисленное духовенство, возглавляемое викарием Херсоно-Одесской епархии епископом Николаевским Алексием (Баженовым). С воинскими почестями под звуки гимна „Коль славен наш Господь в Сионе“ гробы были снесены с корабля на пристань.

После заупокойной службы их с грандиозной манифестацией пронесли по улицам города. Процессия направилась к кафедральному собору и сопровождалась крестным ходом. При входе в соборный храм она была встречена архиепископом Херсонским и Одесским Назарием (Кирилловым), который, вместе с епископом Алексием, отслужил торжественную панихиду.

Митинги при перезахоронении останков борцов за свободу продолжались весь день. Вечером гробы с прахом „очаковцев“ под звуки похоронного марша и „Коль славен“ вновь были внесены на крейсер, взявший курс на Севастополь.

В Севастополе 9 мая поклониться жертвам „старого режима“ к набережной собралось буквально всё население города. Вдоль улиц строем стояли войска со знамёнами своих частей, красными и траурными флагами. Среди масс народа на Графской пристани останки расстрелянных моряков встречало всё духовенство города во главе с епископом Севастопольским Сильвестром (Братановским), викарием Таврической епархии.

После того как „при чрезвычайно торжественной обстановке“ гробы были перевезены с крейсера на берег, процессия двинулась с ними к собору. Её возглавил командующий Черноморским флотом Колчак с офицерами штаба. Манифестанты несли более 200 венков.

Роль севастопольского духовенства в рассматриваемых событиях не ограничилась участием во встрече останков „очаковцев“. В связи с тем, что придание праха казнённых земле было отложено до прибытия их родственников, гробы с останками расстрелянных революционеров были помещены в городской Покровский собор для всеобщего поклонения.

Там они находились больше недели: военный и морской министр А. Ф. Керенский, совершая поездку на Юго-Западный фронт и посетив Севастополь 17 мая, торжественно возложил в соборе на гроб лейтенанта Шмидта венок и Георгиевский крест.

Таким образом, церемониал перезахоронения останков моряков-„очаковцев“ носил ярко выраженный религиозный характер и напоминал перенесение святых мощей. В последний путь прах лейтенанта Шмидта провожали три архиерея и десятки священно- и церковнослужителей Очакова, Одессы и Севастополя»[21].

25 марта (7 апреля) 1917 года, после обедни, у собора присягнули Временному правительству рабочие порта.

После принятия присяги рабочие с пением «Марсельезы» направились по Екатерининской улице. Впереди несли шелковое знамя с надписью «Да здравствует свободная Россия и демократическая республика!» Манифестанты несли знамена с портретом лейтенанта Шмидта и надписями «Да здравствует единение рабочих всего мира!», «Война за свободу до победного конца!».

Шествие завершилось на Приморском бульваре, где тотчас же разразился стихийный митинг со ставшими традиционными проклятиями «царскому режиму».

Примечания:

1

Бубнов А. Д. В Царской Ставке. Нью-Йорк, 1955. С. 60.

2

Месняев Г. М. За гранью прошлых лет. Буэнос-Айрес, 1957. С. 133.

19

Монастырев H. A. Гибель царского флота СПб., 1995.

20

Монастырский Н. А. Указ. соч.

21

Бабкин М. А. Участие духовенства в революционных торжествах // Вестник Московского университета, 2006, сер. 8 (История), № 1, с. 70–90.