Автора предлагаемой советским читателям книги найти в Лондоне не трудно. Его рабочий адрес оказался весьма прост: Флит-стрит, улица издательств и редакций не только английского, но и международного значения. Однако увидеть М. Хастингса, крупного британского историка, известного такими трудами о второй мировой войне, как «Битва за Англию», «Бомбардировочное командование», «Рейх» и другие, в кресле главного редактора одной из крупнейших консервативных газет «Дейли телеграф», каковым он является и в настоящее время, было несколько неожиданно.

Навстречу из-за большого стола просто обставленной комнаты, имеющей мало общего с престижными кабинетами иных офисов и учреждений, поднялся моложавый, подтянутый мужчина и поблагодарил за приятную весть о предстоящем издании его книги в Советском Союзе.

Завязалась беседа. Хастингс сказал, что это для него большая честь, но тут же поинтересовался, всю ли книгу напечатают. Утвердительный ответ, как показалось, не рассеял его сомнений. Теперь он может убедиться в этом документально. На вопрос, чем объяснить заметную объективность книги, ее отличие от большинства английских и американских работ, приписывающих второму фронту несвойственное ему значение, оценивающих события в Нормандии без учета решающего вклада СССР в разгром фашистских агрессоров, автор ответил, что это знали и понимали историки его поколения, «второго эшелона», но требовалось время, чтобы можно было написать по-новому. Он тактично пояснил, — что участники войны из числа политических деятелей и военачальников, в своем большинстве хорошо знающие многие события и уважаемые в обществе, считали свои взгляды и оценки непререкаемыми, особенно по столь актуальной и ныне проблеме, как второй фронт.

Действительно, история второго фронта продолжает привлекать внимание государственных и политических деятелей, историков и писателей, знатоков военного дела, широкой общественности. Высказываются различные, порой противоречивые оценки событий. И думается, не случайно. Проблема второго фронта трудно и сложно решалась в ходе самой войны. К тому же история ее решения помогает лучше понять современную международную обстановку, найти более эффективные пути сотрудничества государств с различными социальными системами, предотвращения ракетно-ядерной катастрофы и обеспечения прочного мира.

Впервые вопрос об открытии второго фронта был официально поставлен в личном послании главы Советского правительства И.Сталина, направленном 18 июля 1941 г. премьер-министру Великобритании У. Черчиллю. Приветствуя установление между СССР и Великобританией союзнических отношений и выражая уверенность, что у обоих государств найдется достаточно сил для разгрома общего врага, Сталин писал: «Мне кажется, далее, что военное положение Советского Союза, равно как и Великобритании, было бы значительно улучшено, если бы был создан фронт против Гитлера на Западе (Северная Франция) и на Севере (Арктика). Фронт на севере Франции не только мог бы оттянуть силы Гитлера с Востока, но и сделал бы невозможным вторжение Гитлера в Англию».[1] Черчилль отклонил советское предложение, ссылаясь на недостаток сил и угрозу «кровопролитного поражения» десанта.[2]

В сентябре 1941 г. в связи с серьезными осложнениями военного положения СССР Сталин вновь поставил этот вопрос. В своих посланиях от 3 и 13 сентября 1941 г. он писал Черчиллю, что гитлеровская Германия перебросила на Восточный фронт более 30 свежих пехотных дивизий, большое количество танков, самолетов и активизировала действия 46 пехотных дивизий своих союзников, в результате чего Советский Союз потерял больше половины Украины и, кроме того, враг оказался у ворот Ленинграда. «Немцы считают опасность на Западе блефом, — говорилось в послании, — и безнаказанно перебрасывают с Запада все свои силы на Восток, будучи убеждены, что никакого фронта на Западе нет и не будет. Немцы считают вполне возможным бить своих противников поодиночке: сначала русских, потом англичан».[3] Черчилль, признав, что на Советский Союз легла вся тяжесть борьбы против фашистского нашествия, что расчет гитлеровцев построен на ликвидации своих противников поодиночке, тем не менее повторил свои доводы о «невозможности» открытия второго фронта.[4]

Напомним кратко ход развернувшихся в это время событий на советско-германском фронте. В октябре — ноябре 1941 г. немецко-фашистские войска, развивая стратегическую инициативу, продолжали наступление. Территория СССР, занятая врагом, вскоре превысит 1,5 млн. кв. километров. На ней перед войной проживали 74,5 млн. человек. Число советских граждан, погибших в боях, оказавшихся в плену, в гитлеровских концентрационных лагерях, достигает нескольких миллионов. Это объяснялось прежде всего превосходством противника в силах и средствах вооруженной борьбы, нашей недостаточной готовностью к отпору столь мощному противнику, тяжелыми последствиями и практикой культа личности. Красная Армия еще не обладала достаточным опытом ведения войны таких масштабов, организации взаимодействия родов войск, наиболее эффективного использования боевой техники. Ставка Верховного Главнокомандования, командование фронтов и военачальники разных степеней учились искусству ведения войны в крайне сложной обстановке, допуская порой почти неизбежные ошибки. В начале октября 1941 г. стратегический фронт на московском направлении оказался прорванным. Пять советских армий были окружены в районе Вязьмы. Над Москвой нависла смертельная опасность. Однако в развернувшейся ожесточенной борьбе главное уже определяли другие факторы. Натиску врага противостояли твердость духа советского народа и его самоотверженность на фронте и в тылу, неисчерпаемые материальные возможности страны социализма.

Советские войска в оборонительных боях стойко отражали яростный натиск врага и сами наносили мощные контрудары. С каждым месяцем их сопротивление усиливалось, совершенствовалось искусство организации оборонительных сражений. Это лишало врага возможности вести наступление в запланированных им темпах. В сентябре враг был остановлен у стен Ленинграда, в конце ноября — у Ростова, в начале декабря — под Москвой.

Возникшее в 1941 г. на фронте кризисное для нашей страны состояние было преодолено благодаря действию ряда важнейших факторов — стойкости советских войск, самоотверженной работе тыла, организующей и руководящей деятельности Коммунистической партии.

Русские, украинцы, белоруссы, все народы СССР мужественно защищали завоевания Великого Октября. Сражаясь с фашистскими захватчиками на фронтах, работая на предприятиях, в совхозах и колхозах, на транспорте, строительстве, советские люди достойно выполняли свой долг перед Родиной. Сотни тысяч патриотов участвовали в партизанской и подпольной борьбе, организованной партией во временно оккупированных врагом районах. «Уже в сорок первом году, — отмечал М. С. Горбачев, — план молниеносной войны, разработанный германским генералитетом, был перечеркнут героическим отпором, который противник встретил на советской земле».[5] Обескровив врага, советские войска в битве под Москвой перешли в стратегическое контрнаступление, кардинально изменившее обстановку на советско-германском фронте и оказавшее далеко идущее влияние на военно-политическое положение в мире в целом. К концу апреля 1942 г. общие потери только сухопутных войск вермахта на советско-германском фронте убитыми, ранеными и пропавшими без вести превысили 1,5 млн. человек. Противник лишился около 4 тыс. танков и штурмовых орудий, около 7 тыс. самолетов (до конца января 1942 г.). Это почти в пять раз превышало потери гитлеровцев в Польше, Северо-Западной и Западной Европе и на Балканах. Для усиления своих группировок немецко-фашистскому командованию пришлось перебросить на Восток 60 новых дивизий и 21 бригаду.[6]

Непреложный исторический факт, что с первых дней войны — в тяжелейших приграничных сражениях трагическим летом 1941 г., в битве под Москвой, на всем более чем 3000-километровом фронте от Балтики до Черного моря — Советские Вооруженные Силы вели смертельный бой с фашизмом не только за свободу своей страны, но и всего человечества.

Принимая во внимание сложившуюся на советско-германском фронте обстановку, стратегическое и морально-политическое значение побед Красной Армии зимой 1941/42 г., потрясших фашистский рейх, очевидны те возможности, которые открывал точно рассчитанный по времени удар по противнику на Западе.

Следует подчеркнуть, что в это время речь шла о проведении на Европейском континенте операции ограниченных масштабов с целью помощи СССР. «Сопротивление русских, — докладывал британскому военному кабинету один из его влиятельных членов министр снабжения лорд Бивербрук, — дает нам новые возможности… Оно создало почти революционную ситуацию во всех оккупированных странах и открыло 2 тысячи миль побережья для десанта английских войск. Однако немцы могут безнаказанно перебрасывать свои дивизии на Восток именно потому, что наши генералы до сих пор считают континент запретной зоной для английских войск…».[7] Британский кабинет и имперский генеральный штаб не разделяли взглядов Бивербрука.

7 декабря 1941 г. вступили в войну США. В результате внезапного нападения японских авианосных сил на Перл-Харбор, главную базу военно-морского флота на Тихом океане, последовавших ударов японского флота и авиации по Британской Малайе, Индокитаю, Таиланду, Сингапуру, Гуаму, Гонконгу и Филиппинам стратегические позиции США и Великобритании в этом районе мира были катастрофически подорваны. К весне 1942 г. на Тихом океане и в Юго-Восточной Азии доминировала японская военная мощь. В своем обращении к американским войскам незадолго до их капитуляции на Филиппинских островах главнокомандующий вооруженными силами США на Дальнем Востоке генерал Д. Макартур говорил: «Надежды цивилизации ныне неразрывно связаны с действиями героической Красной Армии, ее доблестными знаменами».[8] По всей вероятности, немаловажное значение для размышлений в Вашингтоне имел и следующий его вывод о боевых действиях Советских Вооруженных Сил в первые месяцы войны и их контрнаступления под Москвой: «В своей жизни я участвовал в ряде войн, другие наблюдал, детально изучал кампании выдающихся военачальников прошлого. Но нигде я не видел такого эффективного сопротивления ударам до того времени победоносного противника, сопротивления, за которым последовало контрнаступление, отбрасывающее противника назад к его собственной территории. Размах и блеск этого усилия делают его величайшим военным достижением во всей истории».[9]

К этому времени относится разработка штабом армии США стратегического плана, замысел которого исходил из необходимости первоочередного сосредоточения американского военного потенциала против Германии и предусматривал сосредоточение в Англии войск и техники для вторжения в Северную Францию. План был обсужден 1 апреля 1942 г. на совещании в Белом доме и Белом доме и одобрен Рузвельтом, который придавал ему большое политическое значение. Он считал необходимым дать заверение советскому союзнику в вопросе о втором фронте в связи с приближавшимся новым наступлением германских вооруженных сил на Востоке. План учитывал мнение широких народных масс США, требовавших открытия второго фронта, и в предвидении предстоящих в конце 1942 г. выборов в конгресс этот фактор имел немаловажное значение для демократической партии.

Одним из важнейших соображений президента и его окружения при принятии указанного плана была оценка СССР не только как могущественного военного союзника для разгрома Германии, но и впоследствии — Японии. Генерал Д. Дин, глава американской военной миссии в Москве в 1943–1945 гг., писал: «Почти с начала нападения Японии на США и фактически почти до окончательной катастрофы Японии президент и начальники штабов придавали величайшую важность советскому участию в тихоокеанской войне».[10]

Рузвельт принял решение направить в Лондон для ознакомления с планами США своего специального помощника Г. Гопкинса и начальника штаба армии США генерала Дж. Маршалла.

В послании Черчиллю от 3 апреля 1942 г. он писал: «То, о чем расскажут Вам Гарри (Гопкинс. — О. Р.) и Дж. Маршалл, я разделяю всем сердцем и умом. Ваш народ и мой народ требуют создания фронта, который ослабил бы давление на русских, и эти народы достаточно мудры, чтобы понимать, что русские сегодня убивают больше немцев и уничтожают больше снаряжения, чем вы и я вместе взятые. Даже если полного успеха не будет, крупная цель будет достигнута».[11] Гопкинс и Маршалл в принципе получили согласие британского правительства на открытие второго фронта в 1943 г. (операция «Раундап») и высадку ограниченного десанта западных союзников в 1942 г. (операция «Следжхаммер»). 11 апреля Рузвельт пригласил к себе советника посольства СССР A. А. Громыко и вручил ему личное послание на имя главы Советского правительства. Для обсуждения вопроса об открытии второго фронта Рузвельт предлагал направить для переговоров в Вашингтон советскую делегацию во главе с народным комиссаром иностранных дел. 20 апреля Сталин в ответе Рузвельту сообщил о согласии Советского правительства на встречу Молотова с президентом США для обмена мнениями по вопросу об организации второго фронта в Европе. В послании также говорилось, что советские представители посетят Лондон для обмена мнениями с английским правительством.[12] Президент США Ф. Рузвельт в письме У. Черчиллю, обосновывая необходимость открытия второго фронта в 1942 г., подчеркнул, что «из-за погодных условий операцию нельзя откладывать до конца года».[13]

В результате сложных и напряженных переговоров B. М. Молотова с У. Черчиллем и Рузвельтом, представителями генералитета, другими официальными лицами США и Великобритании было принято решение о создании второго фронта. В опубликованных 12 июня совместных официальных коммюнике (советско-американском и советско-английском) указывалось, что «достигнута полная договоренность в отношении неотложных задач создания второго фронта в Европе в 1942 г.».[14]

В Москве понимали, что, несмотря на разгром немецко-фашистских войск в зимней кампании 1941/42 г., силы Германии были еще велики и западным союзникам пришлось бы преодолеть немалые препятствия для открытия второго фронта, что позднее, в августе 1942 г. подтвердила неудачная высадка на побережье Северной Франции ограниченного морского десанта западных союзников (около 6 тыс. чел) в районе г. Дьепп. Но Советский Союз был вправе ожидать, что Великобритания и Соединенные Штаты Америки, армии которых насчитывали в то время более 10 млн. человек, развернут крупномасштабные боевые действия в Европе и тем самым частично отвлекут войска вермахта с советско-германского фронта.

Посол США в СССР сообщал своему правительству: «Ввиду того, что Советское правительство и народ восприняли то, что здесь представляется, торжественным обязательством со стороны Соединенных Штатов и Великобритании создать второй фронт в 1942 г., я убежден, что, если такой фронт не будет реализован быстро и в широком масштабе, эти люди будут настолько обмануты в своей вере в искренность наших намерений и желания предпринять согласованные действия, что делу Объединенных Наций будет нанесен ущерб, не поддающийся оценке».[15] Тем не менее ни в 1942 г., ни в 1943 г. второй фронт не был открыт.

Отказ от согласованных сроков открытия второго фронта и замена его высадкой в 1942 г. американо-английских войск в Северной Африке (операция «Торч») были предрешены уже во второй половине июня 1942 г. в результате переговоров Черчилля с Рузвельтом, которые велись без участия СССР.[16] В июле 1942 г. правительства Англии и США вопреки обязательствам, зафиксированным в советско-английском и советско-американском коммюнике, окончательно отказались от планов открытия второго фронта в 1942 г. Более того, принятое решение о проведении операции в Северной Африке (она началась в ноябре 1942 г.) практически исключало организацию второго фронта в Европе и в 1943 г..[17] Генерал Д. Эйзенхауэр (в то время заместитель начальника штаба армии США), один из активных участников разработки этих планов, писал, что «любая операция в 1942 г. на Средиземном море устранила бы возможность проведения крупного наступления через Ла-Манш в 1943 г.».[18]

Было согласовано, что Черчилль сам объяснит принятое союзниками решение Советскому правительству. В августе 1942 г. Черчилль прибыл в Москву для переговоров, в которых принял участие и личный председатель президента США А. Гарриман.

Во время беседы 13 августа 1942 г. глава Советского правительства вручил Черчиллю и Гарриману меморандум, в котором отмечалось, что 1942 г. представляет «наиболее благоприятные условия для создания второго фронта в Европе, так как почти все силы немецких войск, и притом лучшие силы, отвлечены на Восточный фронт…».[19] Тем не менее Черчилль заявил об окончательном отказе Англии и США открыть второй фронт в Европе в 1942 г. В то же время были даны заверения в том, что широкое вторжение на Европейский континент состоится весной 1943 г. Гарриман полностью поддержал Черчилля.

В Советском Союзе ясно представляли действительные устремления Англии и США и не могли быть удовлетворены результатами визита Черчилля в Москву. Однако, исходя из интересов укрепления антигитлеровской коалиции, Советское правительство сочло необходимым не доводить дело до дальнейшего обострения отношений со своими союзниками.

Месяцем раньше глава Советского правительства получил послание Черчилля, в котором сообщалось о прекращении отправки военных грузов в северные морские порты СССР. Таким образом прерывался главный путь снабжения Советского Союза военными поставками союзников. «Я, конечно, не считаю, — писал Сталин в ответном послании английскому премьеру, — что регулярный подвоз в северные советские порты возможен без риска и потерь. Но в обстановке войны ни одно большое дело не может быть осуществлено без риска и потерь. Вам, конечно, известно, что Советский Союз несет несравненно более серьезные потери. Во всяком случае, я никак не мог предположить, что Правительство Великобритании откажет нам в подвозе военных материалов именно теперь, когда Советский Союз особенно нуждается в подвозе военных материалов в момент серьезного напряжения на советско-германском фронте».[20]

Противник, используя пассивность западных союзников, развернул летом 1942 г. крупное наступление на южном крыле советско-германского фронта. Враг рвался на Кавказ и к Сталинграду, стремясь нанести СССР смертельный удар.

В этих условиях неблаговидные действия правительств Англии и США указывали на то, что своей политикой они стремились ослабить и обескровить Советский Союз, против которого гитлеровское командование сосредоточивало всю мощь германской военной машины. В советских исторических исследованиях делается обоснованный вывод о том, что Англия и США хотели за счет СССР сохранить собственные силы и использовать их на завершающем этапе войны для проведения политики послевоенного диктата.[21]

Наступил 1943 г. Это был год коренного перелома в Великой Отечественной войне и второй мировой войне в целом. Начало года ознаменовалось завершением гигантской Сталинградской битвы. В огромных по масштабам и неслыханных по напряжению сражениях, продолжавшихся 200 дней и ночей, Советская Армия сломала хребет мощной стратегической группировке немецко-фашистских войск. Общие потери противника в Сталинградской битве составили 1,5 млн. человек. Это была победа всемирно-исторического значения, которая оказала решающее влияние на весь ход второй мировой войны.

В мае 1943 г. союзники разгромили крупную группировку итало-германских войск в Северной Африке. На Тихом океане американские войска успешно завершили борьбу за остров Гуадалканал. Успехи западных союзников в Северной Африке, стабилизация положения на Тихом океане были непосредственно связаны с событиями на советско-германском фронте. Сосредоточение там основных сил фашистской Германии, ее необратимые поражения в единоборстве с Советской Армией исключали какую-либо поддержку обреченным на капитуляцию итало-немецким войскам в Африке. По этим же причинам Германия, находившаяся в состоянии войны с США, не смогла оказать практической помощи милитаристской Японии.

После Сталинградской битвы в отношении западных держав к СССР появился новый фактор. Если они раньше опасались скорой победы гитлеровской Германии, то теперь со все большей тревогой рассматривали последствия преждевременного, с их точки зрения, поражения вермахта. В Лондоне и Вашингтоне начинали понимать, что СССР может не только устоять в борьбе, но и одержать победу над Германией и таким образом получить право на соответствующую этой победе роль в послевоенных делах. Поэтому политика саботажа второго фронта и истощения СССР как средства предотвращения такого поворота событий приобрела, по мнению правящих кругов США и Англии, особое значение.

«Не подлежит сомнению, — сообщал советский посол М. М. Литвинов из Вашингтона, касаясь проблемы второго фронта, — что военные расчеты обоих государств (США и Англии. — О. Р.) строятся на стремлении к максимальному истощению и изнашиванию сил Советского Союза для уменьшения его роли при разрешении послевоенных проблем. Они будут выжидать развития военных действий на нашем фронте».

Англо-американская конференция в Касабланке (январь 1943 г.) показала, что никакого серьезного наступления на Германию в 1943 г. союзники осуществлять не собирались. Фактически, хотя это прямо и не указывалось в решениях конференции, вторжение на Европейский континент откладывалось на 1944 г.

Совместное послание Черчилля и Рузвельта о результатах конференции, направленное главе Советского правительства, было составлено в расплывчатых выражениях, не содержало информации о конкретных операциях, не называло их сроки, а лишь выражало надежду, что «эти операции, вместе с Вашим мощным наступлением, могут, наверное, заставить Германию встать на колени в 1943 г.».[22]

В Москве ясно видели причины этой «расплывчатости», о чем свидетельствовал запрос, содержавшийся в послании Председателя Совета Министров СССР от 30 января 1943 г. Черчиллю и Рузвельту: «Понимая принятые Вами решения в отношении Германии как задачу ее разгрома путем открытия второго фронта в Европе в 1943 г., — писал он, — я был бы Вам признателен за сообщение о конкретно намеченных операциях в этой области и намечаемых сроках их осуществления.

Что касается Советского Союза, то я могу Вас заверить, что Вооруженные Силы СССР сделают все от них зависящее для продолжения наступления против Германии и ее союзников на советско-германском фронте».[23]

После консультаций с Рузвельтом английский премьер направил советской стороне обнадеживающий ответ: «Мы также энергично ведем приготовления, до пределов наших ресурсов, к операции форсирования Канала (Ла-Манша. — О. Р.) в августе, в которой будут участвовать британские части и части Соединенных Штатов. Тоннаж и наступательные десантные средства здесь будут также лимитирующими факторами. Если операция будет отложена вследствие погоды или по другим причинам, то она будет подготовлена с участием более крупных сил на сентябрь».[24]

Некоторые западные историки не без основания называют это преднамеренным обманом.[25] Продолжая заявлять о своем желании открыть второй фронт в Европе в 1943 г., правительства США и Англии в действительности готовились к продолжению военных действий на отдаленном от Германии средиземноморском театре. Но обман долго продолжаться не мог, и после очередной встречи в Вашингтоне в мае 1943 г.[26] Рузвельт сообщил в Москву о переносе сроков открытия второго фронта на 1944 г.

Помимо проблемы второго фронта, отношения между союзниками осложнили и согласованное между Черчиллем и Рузвельтом решение вновь прервать поставки военных материалов в северные морские порты СССР под предлогом необходимости использования транспортных средств в Средиземном море, о чем 30 марта 1943 г. было сообщено Советскому правительству.

История повторялась: в преддверии очередного летнего наступления вермахта союзники объявляли о переносе сроков открытия второго фронта, сокращали или вовсе прекращали поставки СССР военной техники. Так было в 1942 г. То же самое произошло в 1943 г. Выводы напрашивались сами собой.

11 июня глава Советского правительства направил Рузвельту ответ на его послание о решениях, принятых в Вашингтоне. Текст этого послания был направлен также Черчиллю. В послании указывалось, что новая отсрочка англоамериканского вторжения в Европу «создает исключительные трудности для Советского Союза, уже два года ведущего войну с главными силами Германии и ее сателлитов с крайним напряжением всех своих сил, и представляет Советскую Армию, сражающуюся не только за свою страну, но и за своих союзников, своими собственными силами, почти в единоборстве с еще очень сильным и опасным врагом. Нужно ли говорить о том, какое тяжелое и отрицательное впечатление в Советском Союзе — в народе и в армии — произведет это новое откладывание второго фронта и оставление нашей армии, принесшей столько жертв, без ожидавшейся серьезной поддержки со стороны англо-американских армий…

Что касается Советского правительства, — говорилось в конце ответа, — то оно не находит возможным присоединиться к такому решению, принятому к тому же без его участия и без попытки совместно обсудить этот важнейший вопрос и могущему иметь тяжелые последствия для дальнейшего хода войны».[27]

Последовавший обмен посланиями еще более накалил обстановку — у западных союзников не было убедительных аргументов, оправдывающих задержку открытия второго фронта. «Должен Вам заявить, — писал Сталин в послании к Черчиллю 24 июня, текст которого был также направлен Рузвельту, — что дело идет здесь не просто о разочаровании Советского правительства, а о сохранении его доверия к союзникам, подвергаемого тяжелым испытаниям. Нельзя забывать того, что речь идет о сохранении миллионов жизней в оккупированных районах Западной Европы и России и о сокращении колоссальных жертв советских армий, в сравнении с которыми жертвы англо-американских войск составляют небольшую величину».[28]

Приготовления союзников на Средиземном море и последующая их высадка в Сицилии, естественно, мало что изменили. Используя отсутствие второго фронта и проведя тотальную мобилизацию всех сил и средств, фашистская Германия 5 июля 1943 г. развернула третье летнее наступление против Советского Союза — на Курской дуге.

Противник преследовал далеко идущие цели. В подписанном Гитлером оперативном приказе № 6 ставки вермахта о подготовке наступления под Курском говорилось: «Каждый командир, каждый рядовой солдат обязан проникнуться сознанием решающего значения этого наступления. Победа под Курском должна явиться факелом для всего мира».[29] Щупальца захватчиков вновь тянулись к Москве. В случае успеха на Восточном фронте предусматривался захват Швеции и переброска войск для разгрома англо-американских сил, готовившихся к вторжению в Италию. Американский автор М. Кэйдин констатирует, что «под Курском должна была решиться не только судьба русских, но и войны в целом».[30]

Гитлеровское командование подготовило операцию большого стратегического размаха, но она была сорвана умелыми, героическими действиями Советской Армии. Перейдя в контрнаступление, советские войска разгромили мощнейшую группировку противника. Вермахт потерял около 500 тыс. солдат и офицеров, 1,5 тыс. танков и более 3,7 тыс. самолетов. Курская битва закрепила стратегическую инициативу в руках советского командования. Победой под Курском и выходом советских войск к реке Днепр завершился процесс коренного перелома в ходе Великой Отечественной войны. Германия и ее союзники были вынуждены перейти к обороне на всех театрах военных действий. 6 августа 1943 г. Рузвельт писал главе Советского правительства: «В течение месяца гигантских боев Ваши вооруженные силы своим мастерством, своим мужеством, своей самоотверженностью и своим упорством не только остановили давно замышлявшееся германское наступление, но и начали успешное контрнаступление, имеющее далеко идущие последствия… Советский Союз может справедливо гордиться своими героическими победами».[31]

Продвижение советских войск к государственным границам СССР свидетельствовало, что война близится к завершению. Усилился кризис в фашистском блоке, активизировалось национально-освободительное движение в порабощенных захватчиками странах, подрывавшее тылы гитлеровской Германии.

События, происшедшие в течение лета и осени 1943 г. на советско-германском фронте, резко меняли всю военно-политическую обстановку. Становилось очевидным, что Советский Союз способен самостоятельно освободить народы Европы от фашистского ига. В этой ситуации государственные и военные руководители западных союзников, опасаясь вступления советских армий в Центральную и Западную Европу раньше своих войск, были вынуждены признать необходимость проведения операции вторжения во Францию через Ла-Манш.

Таким образом, в вопросе об организации второго фронта в Европе наглядно проявился двойственный характер политики правящих кругов США и Англии, среди которых длительное время верх одерживали противники активной помощи СССР.

Корреспондент агентства Рейтер, объясняя причины созыва Квебекской конференции глав правительств и представителей командования США и Англии в августе 1943 г., писал в те дни: «Примечательно, что скорее летние победы Красной Армии, чем англо-американские успехи в Тунисе и на Сицилии, обусловили необходимость быстрого пересмотра планов союзников спустя всего десять недель после Вашингтонской конференции».[32] В заключительном докладе объединенного комитета начальников штабов на конференции в Квебеке указывалось, что операция «Оверлорд» будет главным американо-английским наступлением на суше и в воздухе против европейских держав оси (начало операции намечалось на 1 мая 1944 г.). Эта формулировка, принятая под давлением военных кругов США, в немалой степени диктовалась их опасениями упустить время для вторжения на континент, овладения его важнейшими политическими центрами и стратегическими районами с тем, чтобы диктовать истощенной войной Европе свои условия послевоенного устройства.

Вместе с тем тот факт, что сроки открытия второго фронта были как-то определены, содействовал улучшению отношений между СССР и западными союзниками, и прежде всего наметил возможность встречи глав правительств СССР, Великобритании и США, которой предшествовала Московская конференция министров иностранных дел трех стран, состоявшаяся в октябре 1943 г.

В преддверии этих конференций американские руководители стремились подчеркнуть позитивные моменты в отношениях с СССР. 4 октября 1943 г. Президент США, принимая верительные грамоты нового посла А. Громыко, в частности, заявил: «Наши страны объединились во имя высокой цели, и я полностью разделяю Вашу уверенность в том, что единство целей, которое связывало наши страны и народы в ведении войны, перерастет в тесное и длительное сотрудничество вместе с другими сочувствующими странами в деле установления прочного и справедливого мира».[33]

Тем не менее в представленных США и Англией предложениях о повестке дня Московской конференции вопрос о втором фронте отсутствовал. Союзники все еще желали сохранить себе свободу действий относительно того, где и когда открывать второй фронт. В этой ситуации советской дипломатии пришлось вести трудную борьбу, проявить максимум гибкости и настойчивости для того, чтобы конференция успешно завершилась. Во многом это удалось. Одним из важнейших ее итогов явилось подписание 1 ноября 1943 г. особо секретного протокола, в котором США и Великобритания подтвердили свои намерения осуществить наступление в Северной Франции весной 1944 г.

Окончательное же решение относительно открытия второго фронта в Европе было принято на состоявшейся в конце ноября — начале декабря 1943 г. Тегеранской конференции руководителей трех союзных держав.

Каковы были позиции сторон перед исторической встречей?

На совещании с американскими начальниками штабов 19 ноября 1943 г. на борту линкора «Айова» по пути в Каир на англо-американо-китайскую конференцию, которая предшествовала встрече глав правительств СССР, США и Великобритании в Тегеране, президент Рузвельт, мотивируя необходимость открытия второго фронта, отмечал, что советские войска находятся всего лишь «в 60 милях от польской границы и в 40 милях от Бессарабии. Если они форсируют реку Буг, что они могут сделать в ближайшие две недели, — сказал он, — они окажутся на пороге Румынии». Президент указал на неотложность оккупации вместе с Англией возможно большей части Европы. Под английскую оккупацию он «отдавал» Францию, Бельгию, Люксембург, а также южную часть Германии. Соединенные Штаты, сказал Рузвельт, «должны занять Северо-Западную Германию. Мы можем ввести наши корабли в такие порты, как Бремен и Гамбург, а также (порты) Норвегии и Дании, и мы должны дойти до Берлина. Тогда пусть Советы занимают территорию к востоку от него. Но Берлин должны взять Соединенные Штаты».[34]

Черчилль, как и Рузвельт, стремился не допустить появления советских войск в Западной Европе, но рассчитывал закрыть им путь на Запад посредством высадки на Балканах. Имперские интересы не были единственными у английских правящих кругов. Они ставили своей целью опередить Советскую Армию и навязать странам Юго-Восточной Европы режимы с англо-американской ориентацией.

Правительство США, однако, считало, что средиземноморская стратегия Черчилля, которую оно поддерживало до середины 1943 г., исчерпала себя. По мнению Вашингтона, стремление английских стратегов к развитию операций на Балканах могло привести к тому, что войска западных союзников там застрянут, в то время как Советская Армия освободит практически всю Европу. Второй фронт на Западе, указывает американский историк Т. Хиггинс, давал возможность «не допустить Красную Армию в жизненно важные районы Рура и Рейна, чего никогда не достигло бы наступление со стороны Средиземного моря».[35]

Как видим, цели у США и Англии были общими, но взгляды на пути их достижения различались.

Правительство Советского Союза считало, что важнейшим звеном в сотрудничестве антигитлеровской коалиции должна быть координация военных операций против главного противника — фашистской Германии, нанесение ей совместных ударов с Востока и Запада. Второй фронт мог достигнуть поставленных перед ним целей только путем высадки крупного десанта союзников на севере Франции и форсированного продвижения их войск к жизненно важным объектам Германии, скоординированного с наступлением Советской Армии. Это обеспечивало быстрый разгром агрессоров и освобождение народов Европы от фашистского ига.

Таковы в общих чертах были позиции сторон по вопросу о втором фронте накануне Тегеранской конференции. Не случайно на первых заседаниях возникли значительные трудности. Черчилль продолжал ратовать за «периферийную» стратегию. Позиция США, которые поддерживали идею высадки на севере Франции, тем не менее оставалась неясной. Настораживало предложение Рузвельта провести еще одну операцию в районе северной части Адриатического моря, что объективно соответствовало «балканскому варианту» Черчилля. СССР считает, заявил глава советской делегации, что «наилучший результат дал бы удар по врагу в Северной или Северо-Западной Франции», которая является «наиболее слабым местом Германии».[36]

Советская делегация добивалась от Англии и США твердых обязательств относительно второго фронта. В конечном итоге было принято решение, соответствовавшее главной цели — быстрейшему и наиболее эффективному завершению разгрома врага совместными усилиями. В важнейшем итоговом документе конференции — «Военные решения Тегеранской конференции» — говорилось, что «операция «Оверлорд» будет предпринята в течение мая 1944 г. вместе с операцией против Южной Франции». В документе также было зафиксировано заявление главы советской делегации о том, что «советские войска предпримут наступление примерно в это же время с целью предотвратить переброску германских сил с Восточного на Западный фронт».[37]

Принятые в Тегеране решения о нанесении гитлеровской Германии совместного сокрушительного удара наметили перспективу скорейшего завершения второй мировой войны и соответствовали интересам всех стран и народов, которые боролись против фашистской агрессии.

Таковы основные события военно-политического характера, предшествовавшие началу операции «Оверлорд». Они дают возможность более обстоятельно представить обстановку, в которой происходила высадка в Нормандии, и ее значение.

Следует также напомнить, что советские штабы и войска принимали активное участие в осуществлении дезинформации противника относительно района высадки десанта союзников 6 июня 1944 г. Этой дезинформации придавалось исключительное значение, поскольку англо-американское командование опасалось, что противник сбросит десант в море. Было принято решение об осуществлении беспрецедентных по масштабам мер (частично автор об этом пишет) с целью отвлечения германских войск от района Па-де-Кале и Северной Франции в целом. Одной из таких мер, предусмотренных совместным планом, являлась имитация высадки советского десанта на болгарское и румынское побережье Черного моря и в Норвегии. Операция достигла определенных результатов, что подтверждается рядом английских, американских и немецких документов.

И наконец, главное. Советский Союз выполнил согласованное с Англией и США на Тегеранской конференции обязательство облегчить успех высадки союзников активными скоординированными по времени действиями на советско-германском фронте. 10 июня советские войска предприняли наступление на северном крыле фронта, а 23 июня началась Белорусская операция — одна из крупнейших в Великой Отечественной войне. В результате наступления, развернутого на фронте до 1 тыс. км, Красная Армия вышла к Висле, полностью разгромив немецкую группу армий «Центр». Тот факт, что ко времени высадки в Нормандии более половины боеспособных немецких дивизий находилось на советско-германском фронте, дополняет объективную картину весомости советского вклада в успех выдающейся десантной операции, проведенной нашими союзниками во второй мировой войне.

Книга М. Хастингса — результат многолетнего труда автора. На обширном и достоверном материале в ней воспроизводится широкая панорама, во многом малоизвестной для советского читателя истории открытия второго фронта. Воспоминания ее участников, хотя и не лишены субъективности, придают содержанию книги масштабность, привносят ощущение сопричастности с происходившими теперь уже в далеком прошлом событиями. Непривычно прозвучит для советского читателя зачастую однозначное отношение автора к своим войскам и противнику, что не соответствует реальной атмосфере военного противоборства, испытаний и жертв, через которые прошли союзные освободительные армии, сражавшиеся за правое дело против нацистских агрессоров. Ощущается тенденция к более позитивному освещению действий английских войск, особенно их командования, и более критического — американских, хотя успех операции «Кобра» автор относит в основном на счет армии США.

М. Хастингс дает характеристики руководящему командному составу противоборствующих войск. Среди союзников им выделяются фельдмаршал Б. Монтгомери (это и следовало ожидать), Д. Эйзенхауэр, О. Брэдли, ряд командиров корпусов и дивизий; у противника — Э. Роммель, К. Рундшедт, Г. Клюге. Обстоятельно высказывая свою точку зрения на причины поражения немецко-фашистских войск, автор, хотя и с оговорками, придерживается версии о единоличной виновности в этом Гитлера. Бесспорно, ответственность за стратегическое руководство лежит прежде всего на верховном командовании, но ясна как прямая, так и обратная связь — конкретная ответственность и профессиональные качества командующих армиями, корпусами, дивизиями. У Хастингса эта взаимосвязь как бы разрывается. Высоко оценивая военное искусство вермахта, немецко-фашистских генералов, он противопоставляет им Гитлера, роковые решения которого сводили-де на нет все их усилия. Первоисточник этой версии — сами гитлеровские генералы, которые в своих мемуарах пытались таким образом реабилитировать себя за поражения, что особенно проявилось у тех из них, чьи войска были разбиты на советско-германском фронте.

Книга М. Хастингса — не первая и не единственная из изданных в СССР работ как советских, так и зарубежных историков, раскрывающих события, связанные со вторым фронтом. Помимо значительного количества книг советских исследователей, публицистов, дипломатов, военных специалистов, посвященных в той или иной степени второму фронту, в Советском Союзе по этой проблематике опубликовано более двадцати трудов английских, американских и западногерманских авторов, в том числе мемуары верховного главнокомандующего экспедиционными силами союзников в Западной Европе Д. Эйзенхауэра «Крестовый поход в Европу» (Воениздат, 1980).

Труд М. Хастингса открывает некоторые новые грани в исследовании и оценке событий минувшей войны и лишний раз показывает, что внимательное изучение документов, умелое использование «устной истории» приносит серьезные результаты.[38]

Доктор исторических наук,

профессор О. А. РЖЕШЕВСКИЙ

Борьба за Нормандию была на западе решающим сражением второй мировой войны, последним этапом, когда немецкая армия имела еще какие-то шансы на спасение Гитлера от катастрофы. Послевоенное поколение выросло с легендой о кампании союзников в 1944–1945 годах как о триумфальном марше через Европу, так или иначе не связанном с кошмарной, но малоизвестной борьбой, которая происходила на Востоке. Сегодня невозможно не признать, что русские сделали решающий вклад в войну на Западе, разгромив лучшие силы немецкой армии, уничтожив около двух миллионов солдат, прежде чем союзный солдат 6 июня 1944 года ступил на берег Франции. Факт остается фактом: битва за Нормандию произошла на этом фоне, что делает события июня и июля столь впечатляющими. Много написано о невысоком качестве немецких войск, оборонявших побережье Ла-Манша. И тем не менее именно эти войска сорвали выполнение задач дня Д, а на американском плацдарме «Омаха» союзный десант оказался на краю катастрофы еще до прибытия на поле боя отборных частей СС и вермахта. В последующие недели, несмотря на полное господство союзников на море и в воздухе, их атаки то и дело захлебывались с большими потерями в результате противодействия немецких частей, которые уступали им численно и особенно в артиллерии. Конечно, эти обстоятельства не затушевывают того существенного исторического факта, что союзники в конечном счете взяли верх. Однако они показывают, что кампания была далеко не таким делом, как это выглядит в послевоенных шовинистических высказываниях. Капитан Лиддел Гарт[39] в 1952 году говорил, что союзники проявляли странное нежелание признавать в своих выступлениях наличие огромного авиационного превосходства в Нормандии, и сделал некоторые справедливые выводы относительно их собственных действий: «Было слишком много восхваления кампании и слишком мало объективного исследования». Даже 40 лет спустя после сражения вызывает удивление огромное число опубликованных книг, в которых содержатся шовинистические легенды, тогда как лишь в очень немногих трудах делается попытка непредвзято исследовать действительное положение вещей.

Характерной особенностью войны на западе остается тот факт, что, несмотря на колоссальные технические и производственные возможности, имевшиеся в распоряжении союзников, английские и американские солдаты были вынуждены сражаться с немецкой армией в 1944–1945 годах с оружием, худшим по качеству, за исключением артиллерии. Только в авиации союзники сразу же обеспечили себе полное господство в Нормандии. Но если массированное применение авиации лишало немцев надежды на победу, то оно же и вскрыло пределы возможностей союзной авиации: воздушная мощь не могла дать магический ключ к победе без огромного напряжения усилий сухопутных войск.

В послевоенных исследованиях кампании основное внимание было сосредоточено на деятельности генералов и слишком мало внимания было уделено действиям немецких, английских и американских сухопутных войск. Как могло случиться, что после многих месяцев приготовлений к операции «Оверлорд» тактика союзных танковых и пехотных частей в Нормандии оказалась не на высоте? Английские правящие круги в значительно большей степени, чем военачальники, даже спустя многие годы после кампании признавались, что их преследовал страх перед тяжелыми потерями пехоты. Я уверен, что частные концепции относительно этой кампании у Брука и Монтгомери — а возможно, также и у Брэдли — сложились под влиянием их убежденности в том, что немецкая армия являлась эффективнейшей армией второй мировой войны и что ее можно было победить только при всеобъемлющих благоприятных условиях. В Нормандии союзники увидели пределы возможностей использования взрывчатки как заменителя разрушительных человеческих усилий. Кажется, бесполезно абстрактно рассуждать о том, являлся ли тот или иной план или маневр разумным. Главное, конечно, заключается в том, можно ли было осуществить его наличными силами, принимая во внимание имевшиеся у союзников ограничения и экстраординарное боевое мастерство противника.

Немногие европейцы и американцы из послевоенного поколения осознали всю напряженность и ожесточенность боев на первых фазах операции «Оверлорд». По тяжести испытаний, которым подвергались пехотинцы, эти бои из всех других сражений на западе в ходе второй мировой войны были ближе всего по своему кровопролитному характеру сражениям на Восточном фронте или во Фландрии за 30 лет до этого.[40] Многие английские и американские пехотные части в течение лета понесли потери, превышавшие 100 процентов штатного личного состава; такие же потери понесло и большинство немецких частей. Один американский пехотинец подсчитал, что к маю 1945 года через роту, в которой он служил, прошло 53 лейтенанта; очень немногие из них оставили роту вследствие перевода в другую часть или повышения. Когда 6-й Шотландский батальон вышел к Гамбургу в 1945 году, его командир увидел, что в среднем по пять солдат на каждую роту и всего шесть офицеров в батальоне — это все, что осталось от тех, кто вместе с ним десантировался в Нормандии в июне 1944 года. «Я был поражен, — сказал он. — Я не представлял, что могут быть такие потери». Как и все представители союзных наций, он свыкся с мыслью, что механизированная война сороковых годов не может быть сравнима с кошмарными человеческими потерями, имевшими место в не столь отдаленное время на территории Франции.[41] Однако в тех частях, которые шли на острие клина союзных армий, именно так и случилось.

Такова картина огромной по масштабам, ужасающей схватки, за победу в которой платить пришлось союзникам, а не немцам. Общий фон, на котором происходило десантирование и первые фазы сражения на плацдарме, очевидно знакомы некоторым читателям, однако о нем представляется необходимым сказать ради полноты картины. Я стремился меньше останавливаться на таких уже тщательно исследованных вопросах, как тактика и действия участвовавших в сражении армии, и рассмотреть некоторые неприятные факты, которые имели место летом 1944 года. Поскольку боевые действия в Нормандии представляют собой большую кампанию, то невозможно проследить, например, ход каждого сражения и действие каждой части в деталях, не наскучив читателю и не скатившись на пересказ официальной истории. Сосредоточившись же на судьбах отдельных людей и частей в различные моменты кампании, я надеюсь создать у читателя представление о всем пережитом тысячами других участников этих событий. В отдельных главах я описал каждый участок фронта, занятый национальными войсками, даже ценою некоторого отступления от хронологии, поскольку только так можно проследить последовательный процесс наступления армий. Там, где я привожу высказывания людей, их воинские звания даны такими, какие у них были в момент реальных событий. Я мало касался вопросов, которые известны каждому исследователю военной истории, — проблем прогнозирования, официальных заявлений командующих, воздушно-десантных операций в день Д, исчерпывающе описанных в других книгах. Вместо этого я сосредоточился на аспектах, которые, как мне кажется, менее знакомы читателям: бои на территории, удаленной от моря, личные впечатления и переживания участников этих событий, ранее никогда не публиковавшиеся, и прежде всего участников с немецкой стороны. Успехи немецкой армии в Нормандии были весьма значительны, и я разыскал многих участников событий, оставшихся в живых. Я старался беспристрастно описать переживания немецкого солдата, не касаясь всей одиозности того дела, за которое он сражался.

Я взял интервью у десятков американских и английских ветеранов, вел переписку с сотнями других участников этих событий. Я особенно обязан фельдмаршалу лорду Карверу, фельдмаршалу сэру Эдвину Брэмаллу, генералу сэру Чарлзу Ричардсону, генерал-майору Робертсу, генерал-майору сэру Брайэну Уилдбору-Смиту, генералу Элвуду Куэсада, генералу Джеймсу Гэвину и бригадному генералу сэру Эдгару Уильямсу. Я также обязан многим сотрудникам Лондонской библиотеки, Королевского института видов вооруженных сил, штабного колледжа Кэмберли и Государственного архива.

Пожалуй, мне следует выразить благодарность английской армии и королевскому военно-морскому флоту. Однажды утром в начале апреля 1982 года я сидел за своим рабочим столом в Нортгемптоншире, пытаясь мысленно совершить прыжок в то далекое время. Это очень важно для написания книг подобного рода, чтобы представить себе, как бы ты себя чувствовал, когда в напряжении, сжавшись в десантном катере, приближался к вражескому берегу на рассвете 6 июня 1944 года. В силу исключительно счастливой случайности менее чем через два месяца я оказался в английском десантно-высадочном катере за 8 тысяч миль от английских берегов. В последующие недели мне представилась возможность стать очевидцем амфибийной кампании, которая любому ветерану живо напомнила бы события июня 1944 года с бренновскими пулеметами, эрликонами и прочими зенитными средствами, трассами пуль и снарядов, рассекавшими небо. Мне хочется верить, что полученный при этом опыт раскрыл мне нечто новое о природе сражения и о том, как ведут себя солдаты в бою. Это вызвало во мне еще большее чувство благодарности за то, что мое поколение не было ни разу призвано пережить что-либо такого масштаба и такой жестокости, с чем столкнулись солдаты, сражавшиеся в Нормандии.

Макс Хастингс

Гилсбороу-Лодж,

Нортгемптоншир, октябрь 1983

9 мая 1940 года лейтенант Джон Варнер только около двух часов ночи добрался до своей койки. Вместе с другими офицерами из Уэст-кентского королевского полка, развернутого вдоль бельгийской границы в составе английских экспедиционных сил, он участвовал в вечеринке, устроенной после традиционных ритуалов английской армии с участием полковых оркестров, сыгравших вечернюю зорю на небольшой городской площади Бейлойль. А поводом для вечеринки послужило необычное обстоятельство — одновременное участие всех трех батальонов полка в боях во Франции, в так называемой «странной войне». Офицеры не успели выспаться после вечеринки, когда через несколько часов их сон был прерван каким-то страшным, исходящим, казалось отовсюду, грохотом. Началось немецкое наступление на западе. Поспешная подготовка Уэст-кентского полка к маршу в то утро как бы подкрепила коллективную для английской армии иллюзию, будто в соответствии с неким приказом она должна идти на рубеж р. Шельда и оставаться там несколько месяцев.

На самом же деле армия заняла позиции вдоль реки всего на четыре дня, после чего мимо нее сначала тонкой струйкой, а потом широким потоком двинулись в тыл союзные войска. Пошли слухи, что «французы на юге уже признали свое поражение». Полковой командир уэсткентцев Артур Читти ненавидел противника всеми фибрами души кадрового солдата, который был взят в плен в первые недели войны 1914 года и четыре года провел за колючей проволокой. Теперь он пытался использовать подразделения противотанковых ружей для борьбы с самолетами противника. Вскоре после этого появились немцы.

4-й батальон Уэст-кентского полка был развернут вдоль берега реки. По совершенно непонятным причинам батальон на своем правом фланге решил занять позиции на некотором удалении от водного рубежа. В результате на берегу, где англичане заняли оборону, противник быстро захватил плацдарм, создав угрозу флангу 4-го батальона. Джон Варнер, 23-летний адвокат из Кентербери, лейтенант территориальной армии, утверждал: «…как юрист, я был осторожным парнем, который всегда любил заглянуть за угол, прежде чем повернуть туда». Тем не менее он оказался во главе ряда стремительных атак своего взвода, которые закончились, как он говорил позднее, «очень интересным небольшим боем», за что получил Военный крест. Полк удерживал свои позиции, но противник обошел его с флангов, и он был вынужден отойти; с тыла при этом его прикрывали бельгийцы.

В последующие дни полк где пешим ходом, где на машинах двигался по пыльным дорогам на северо-запад; в районе урочища Ньеппе батальоны дали еще один бой немцам, но оказались втянутыми в ужасающие заторы и пробки на дорогах, забитых беженцами и английской военной техникой и машинами, над которыми почти все время висели немецкие самолеты и обстреливали все живое и неживое с бреющего полета. Варнер и его пулеметный взвод бросились в обход по открытой местности, чтобы уйти из этого хаоса, и такое решение оказалось весьма удачным, так как вскоре немцы ударили по основной колонне, захватив в полном составе штаб 1-го батальона, следовавшего впереди 4-го батальона. Молодой офицер пришел в полное смятение в итоге краткого визита в штаб дивизии, где «управление полностью развалилось». Моральное состояние его солдат оставалось неожиданно высоким, однако противник добился полного психологического господства на поле боя. Как и многие другие, солдаты Уэст-кентского полка с ожесточением проклинали свою авиацию, которой не было над ними в небе, и научились кидаться в траншеи при первых признаках появления какого-нибудь самолета.

Когда они вышли к окраинам Дюнкерка, Варнер получил приказ оставить свои машины. Прошедшие путь от позиций возле Шельды, эти машины в исправном состоянии были сданы одному из оборонявшихся английских батальонов. Следующие три дня Варнер сидел в песчаных дюнах с разношерстной группой около 60 человек, собравшихся вокруг него, ожидая спасения. Он с горечью думал: «Вот я здесь, в поле, с Военным крестом, и нахожусь теперь в мешке-ловушке». На третий день ему надоело слоняться там, где было велено, и он решительно повел своих солдат на мол Дюнкерка, где добился для них места на пароходе. И теперь, мертвецки заснув на палубе под палящим солнцем, они плыли домой, в Англию.

Любопытно отметить, что в то время, как старшие офицеры и государственные мужи отчетливо сознавали, что Англия потерпела катастрофу, молодые люди из английских экспедиционных сил, добравшись до дому, видели свои неудачи не в столь мрачных красках. Такова природа солдата — принимать жизнь такой, какой она представляется ему изо дня в день. В месяцы и годы после Дюнкерка Джон Варнер разделял вместе с английской армией ее драмы и спады напряженности, внезапные действия и долгие периоды затишья, отпуска и учения, продвижения по службе и присвоения очередных званий, изменения в боевом оснащении. Живо интересующийся военным делом молодой командир, он написал легендарному апостолу танковой войны капитану Лидделу Гарту, что во время отступления во Франции потерял его книгу «Будущее пехоты». Лиддел Гарт прислал ему новый экземпляр.

Варнер никогда сознательно не возвращался к мысли вернуться во Францию с целью снова сражаться против немецкой армии, пока однажды в 1942 году не услышал выступление командира своего корпуса генерал-лейтенанта Фредерика Моргана на офицерском совещании в Донкастере. Генерал удивил их своим детальным изложением хода будущих десантов через Ла-Манш, «говоря о том, как мы собираемся пройти через северо-запад Европы с огромными бронетанковыми силами. И здесь впервые мы начали серьезно думать о возвращении на континент». На совещании были рассмотрены некоторые тактические проблемы. Один из офицеров спросил, как продвигающиеся войска будут сообщать о своем продвижении. «Они могут поджигать деревни, через которые пройдут», — без колебаний ответил Морган. Не только новые армии, но и новое оснащение будут решающими факторами при высадке на Европейский континент, таким же новым будет и моральный дух.

В силу превратностей войны Джон Варнер не остался в 4-м батальоне, который до сих пор приносил ему удачу; батальон был без него направлен в Бирму. Если бы он убыл туда вместе с батальоном, то, вероятно, погиб бы там, подобно многим другим, в Кохиме.[42] Вместо этого его назначили вторым лицом в командовании 3-го разведывательного полка, предназначенного для переброски в Северо-Западную Европу вместе со своей дивизией. В июне 1944 года майор Варнер в составе 3-го разведывательного полка вернулся на то самое поле сражения, откуда четыре года назад его и его товарищей столь беспощадно выставили. Вместе с полутора миллионами союзных солдат он направился в Нормандию.

Глава 1

«Куда более крупное предприятие, чем все, какие мы когда-либо предпринимали»[43]

Не менее примечательным аспектом второй мировой войны было то, каким образом Соединенные Штаты, от которых можно было ожидать, что кампанию в Европе они будут рассматривать как отвлечение сил от борьбы против своего главного противника — Японии, пришли к выводу о необходимости использовать свои основные силы на западе. И не только это. С декабря 1941 до июня 1944 года именно американцы проявляли явное нетерпение, чтобы встретиться лицом к лицу с немецкой армией на Европейском континенте, в то время как англичан вплоть до дня вторжения (день Д)[44] преследовали опасения и сомнения относительно исхода такого вторжения. «Почему мы пытаемся сделать это?» — вопрошал Уинстон Черчилль в момент крайне подавленного настроения по поводу операции «Оверлорд» в феврале 1944 года,[45] тогда как идея альтернативной высадки союзников в Португалии вызывала у него прилив энтузиазма. «Меня не покидают тревоги — по поводу всей этой операции, — писал начальник имперского генерального штаба Алан Брук 5 июня 1944 года, то есть всего за день до начала операции. — В лучшем случае она завершится результатами, очень далекими от ожидаемых основной массой народа, а именно теми людьми, которым ничего не известно о трудностях операции. В худшем случае она может вполне оказаться самой ужасной катастрофой во всей войне».[46]

Если бы армия США была менее решительно настроена высадиться в Нормандии, то маловероятно, чтобы такая операция была предпринята до 1945 года. До самых последних недель перед операцией «Оверлорд» ее исход был еще предметом острых разногласий и дебатов между военными руководителями Англии и Соединенных Штатов.

В течение года после падения Франции в 1940 году Англия продолжала войну без какой-либо перспективы на решающую победу. Только когда в июне 1941 года Гитлер вторгся в Россию, тем самым осуществив наиболее безрассудное из всех свои стратегических решений, появились первые проблески надежды у противников держав оси. Остальную часть этого года Англия была занята борьбой за сохранение своей «дороги жизни» на Атлантике, превращением бомбардировочной авиации в существенную угрозу для Германии и тем, чтобы не дать угаснуть надеждам на успех на единственном театре войны, где английская армия могла сражаться, — в Африке и на Среднем Востоке. И тут на исходе года произошло чудо Перл-Харбора.[47] Спасение Англии, поворотный пункт в войне были подтверждены четырьмя днями позже другим примечательным актом немецкого безрассудства: Гитлер объявил войну Соединенным Штатам.

После этого исход второй мировой войны уже не вызывал серьезных сомнений. Однако впереди были огромные задержки и затруднения в мобилизации американской индустриальной мощи на нужды войны и в выработке стратегии разгрома вооруженных сил держав оси. Англичане с облегчением восприняли немедленное согласие президента Рузвельта и его начальника штаба с принципом «Сначала Германия». Американские руководители признавали то, что военная мощь Германии была куда более опасным фактором и после ее разгрома Япония вскоре должна будет пойти на капитуляцию. Война на Тихом океане превращалась в первостепенное дело американского военно-морского флота. Основная часть сухопутных сил, которые будут доведены до восьми миллионов человек, должна быть направлена против Германии и Италии. Это решение было подтверждено на первом крупном англо-американском совещании под названием «Аркадия», которое началось 31 декабря 1941 года в Вашингтоне. Америка связала себя с планом «Болеро» — программой наращивания своих сил на Британских островах. Воодушевленный большими надеждами, Черчилль по пути в Вашингтон в своих набросках относительно перспектив войны обдумывал вариант возможной высадки в Европе в следующем году до 40 танковых дивизий союзников: «Мы могли бы надеяться выиграть войну в конце 1943 года или в 1944 году».[48]

Однако в последующие месяцы после конференции «Аркадия», когда первые американские контингенты войск и их старшие офицеры пересекли Атлантику и появились в Англии, именно американцы начали решительно настаивать на скорейшем вторжении через Ла-Манш. Дебаты, которые теперь начались и продолжались с нарастающим упорством в течение последующих двадцати месяцев, отражали «американское нетерпение продолжать подготовку прямой наступательной операции, а также убеждение, господствовавшее в военном министерстве США, что войну можно наиболее успешно выиграть путем умелого использования ресурсов для массированного наступления всеми силами, тщательно запланированного на конкретную дату в будущем. Американскому нетерпению противопоставлялась английская осторожность; американской вере в наступление в установленное конкретное время противопоставлялась английская готовность предпринять один шаг в какое-то время, в последующем действуя в знависимости от складывающейся боевой обстановки».[49] Говоря словами одного американского официального историка, в этом заключалась причина усиливавшихся расхождений между руководителями Объединенного англо-американского комитета начальников штабов на протяжении 1942 и значительной части 1943 года.

Сначала в сознании американцев господствовали опасения быстрого краха России, если западные союзники не нанесут по меньшей мере мощного отвлекающего удара на континенте. «Раундап» представлял собой план наступления в ближайшем будущем теми наличными силами, какие будут готовы; англичане прилагали все усилия к тому, чтобы сорвать осуществление этого плана. Под сильным давлением американцев Черчилль в принципе согласился на осуществление операции «Раундап» силами 48 дивизий союзников не позднее апреля 1943 года. Однако англичане — и прежде всего Алан Брук — в частном порядке продолжали утверждать, что операцию «Раундап» осуществить невозможно. Несмотря на свое согласие на эту операцию во имя союзнической солидарности, они начали успешную борьбу, чтобы отвлечь ресурсы на осуществление куда более скромных и, по их мнению, более реалистичных задач.

Летом 1942 года американцы неохотно согласились с планом операции «Гимнаст» — вторжение во Французскую Северную Африку. Как утверждалось, эта операция будет предпринята без ущерба плану «Раундап», поскольку вполне обоснованны опасения англичан, что Америка может переместить свои усилия на Тихоокеанский театр, если станет очевидно, что пройдут многие месяцы, прежде чем будут предприняты крупные акции в Европе. Но поскольку наращивание сил в Англии по операции «Болеро» отставало от графика, кампания в пустыне развивалась мучительно медленно, без решающих результатов, а трагические итоги рейда на Дьепп наглядно показали опасности, которые будут сопутствовать операциям через Ла-Манш, в Вашингтоне и в Лондоне стало очевидным, что не может быть никакой кампании во Франции в 1943 году. Операция «Гимнаст» на практике трансформировалась в операцию «Торч» — высадку союзных войск в ноябре 1942 года в Северной Африке. Касабланка стала тем местом, где в январе 1943 года собралось англо-американское руководство на свою вторую крупную конференцию.

Это должно было стать последним совещанием, на котором посредством искусной военной дипломатии англичанам удалось добиться принятия американцами английских предложений относительно дальнейших планов ведения войны. Американцы с большой неохотой приняли план операции «Хаски» — вторжение на Сицилию — с перспективой переноса операций на собственно Италию. Они также согласились на дальнейшее усиление объединенного бомбардировочного наступления против Германии под кодовым названием «Пойнтблэнк», рассчитанного на то, чтобы «ослабить способность Германии вести войну до такого уровня, когда вторжение станет возможным».

Руководители американского комитета начальников штабов вернулись в Вашингтон раздраженные сознанием того, что их убедили принять такой курс действий, который не соответствовал их желаниям, — расширение «побочных» операций в районе Средиземноморья, которые, по их мнению, были рассчитаны главным образом на обеспечение имперских и дипломатических интересов Великобритании. Однако англичане наконец согласились с тем, что в следующем году должно быть осуществлено вторжение в северо-западную Европу. Алан Брук согласился во время совещания в Касабланке, что «мы можем определенно рассчитывать на вступление на континент в 1944 году в крупных масштабах». Американцы были настроены больше не идти ни на какие отклонения от принятого курса. На протяжении оставшихся месяцев 1943 года они оставались твердыми в своем решении, несмотря на английские доводы в пользу расширения операций в районе Средиземного моря, возможных операций на Балканах, дальнейших отсрочек попытки проломить Атлантический вал Гитлера. На вашингтонской конференции «Трайдент» в мае 1943 года была установлена условно дата вторжения в Северо-Западную Европу — 1 мая 1944 года. Это обязательство было подтверждено в августе на конференции «Квадрант» в Квебеке. Глубокую тревогу у англичан вызывало и то обстоятельство, что американцы упорно настаивали на своем намерении осуществить операцию «Энвил» — вторжение в Южную Францию — одновременно с операцией «Оверлорд», чего бы это ни стоило союзническим операциям в Италии. Это предложение было изложено Сталину на Тегеранской конференции в ноябре 1943 года; он приветствовал такое решение. После этого американцы доказывали, что независимо от их собственной горячей поддержки операций «Оверлорд» и «Энвил» любая отмена или необоснованная отсрочка той или другой операции вызовет подрыв доверия у русских.

На протяжении осени и зимы 1943 года, даже когда планирование и приготовления, связанные с операцией «Оверлорд», набирали силу, англичане раздражали американцев демонстрацией своих опасений и страха, как будто операция «Оверлорд» все еще являлась предметом дебатов и могла быть отсрочена. «Я не сомневаюсь в нашей способности высадиться на берег и развернуть операцию при тех условиях, которые предусмотрены, — писал Черчилль президенту Рузвельту 23 октября. — Однако я глубоко обеспокоен проблемой наращивания сил и той ситуацией, которая может возникнуть между тридцатым и шестидесятым днем… Мой дорогой друг, это самое крупное предприятие из всех, какие мы когда-либо предпринимали».[50] Премьер-министр телеграфировал Маршаллу в Вашингтон: «Мы выполняем наше соглашение, но я молю бога, чтобы оно нам не обошлось слишком дорого».[51]11 ноября английский комитет начальников штабов писал в памятной записке: «Мы не должны… рассматривать «Оверлорд» как ось всей нашей стратегии, на которой крутится все другое… Мы твердо верим, что «Оверлорд» (возможно, в форме операции «Рэнкин») будет иметь место в следующее лето. Но мы не придаем, однако, важного значения любой определенной дате или любому определенному числу дивизий, участвующих в атаке и в последующем наступлении, хотя естественно, что последнее должно быть осуществлено как можно масштабнее в соответствии с вышеизложенной политикой».[52]

Такого рода замечания вызвали у американцев глубочайшую тревогу и опасения. Они считали, что англичане ищут обоснование для дальнейших отсрочек, так как боятся встретиться с крупными соединениями немецкой армии во Франции, с перспективой тяжелых потерь, которые для потрепанной империи были бы слишком чувствительными. В довольно мрачном по содержанию меморандуме, подготовленном американским комитетом начальников штабов осенью 1943 года, отмечалось: «Очевидно, что англичане, последовательно выступавшие против наступления через Ла-Манш, теперь считают, что более нет необходимости в операции «Оверлорд». По их мнению, продолжающихся операций в районе Средиземного моря в сочетании с операцией «Пойнтблэнк» и сокрушительным наступлением русских будет достаточно, чтобы вызвать внутренний крах Германии и тем самым добиться ее военного поражения, не подвергая себя тому, что, по их убеждению, будет почти наверняка «кровавой баней». Неизбежно напрашивается вывод, что силы, наращиваемые в Великобритании, никогда не будут использованы в военном наступлении против Западной Европы, а предназначены для осуществления грандиозного плана ввода противника в заблуждение и для последующей оккупации». Этот документ хорошо показывает подозрения и скептицизм американцев в тот период.

Было совершенно очевидно, что силы Великобритании иссякали, ее народ все более уставал. «В конце 1943 года население Англии… приближалось к пределу своих возможностей поддерживать наступление союзников,[53] — писал английский официальный историк по проблемам стратегии. — Поэтому правительство предстало перед перспективой осуществления главной наступательной операции против Германии и Японии в течение такого периода времени, когда большие потери и дальнейшие потребности войны должны привести после небольшого периода тревожного равновесия к ослаблению ее усилий в войне». К маю 1944 года английская армия достигнет пределов своего роста — три и три четверти миллиона человек. Между тем американская армия будет насчитывать в своих рядах пять и три четверти миллиона, что далеко от ее потенциального максимума. Английское военное производство последовательно уменьшалось: боеприпасов — с конца 1942 года, автомашин — с середины 1943 года, орудий и стрелкового оружия — с конца 1943 года. Если в 1940 году Англия производила 90,7 процента боеприпасов в рамках стран Британского Содружества, закупая 5,6 процента в Америке, и остальное находила в пределах империи, то к 1944 году доля Англии в производстве упала до 61,2 процента, 8,9 процента поступало из Канады и 28,7 процента закупалось или поступало по ленд-лизу из США. Лидеры Великобритании все с большим огорчением осознавали факт доминирующего американского влияния в союзническом альянсе и его стратегии. Американцы не замедлили отметить как в свое время, так и после 1945 года, что Аламейн оставался единственной в ходе войны крупной победой на суше, которой добились англичане без посторонней помощи.

Тем не менее, сосредоточив все свои помыслы на важности концентрации усилий, связанных с подготовкой кампании, в которой они будут играть доминирующую роль, американцы часто судили несправедливо об английских мотивах и намерениях. Ибо несмотря на все случаи иррациональности в суждениях Черчилля, его язвительность, старческую дряхлость, абсурдные оперативные предложения, взлеты фантазии и приступы депрессии, его блестящая интуиция ослепительно сверкает в анналах второй мировой войны и часто недосягаемо возвышается над суждениями его профессиональных военных советников. В сущности, премьер-министр никогда не сомневался в конечной необходимости проведения большой кампании в Европе. Еще в октябре 1941 года, отклоняя требование начальника штаба ВВС о выделении дополнительных ресурсов, которые, как утверждал Портал, позволят одной только бомбардировочной авиацией выиграть войну, Черчилль смотрел далеко вперед, предвидя «день, когда союзные армии будут вести одновременно наступательные операции танковыми силами во многих оккупированных странах, которые созрели для восстания. Только таким путем можно будет достигнуть нужного решения… Человек должен сделать наилучшим образом все, что в его силах, но он не является достаточно мудрым, если полагает, что существует какой-то определенный метод, позволяющий выиграть эту войну или любую другую войну между равными в силе. Единственный план заключается в том, чтобы упорно добиваться поставленной цели».[54]

Неуверенность Черчилля не была связана с тем, предпринимать или не предпринимать вторжение в Европу, а с тем, когда это предпринять. Оглядываясь назад, на споры по стратегическим вопросам, которые происходили между 1941 и 1944 годами, невозможно не заметить наивности американского руководства точно так же, как трудно отрицать неспособность английских начальников штабов видов вооруженных сил состязаться с американцами в преодолении трудностей. Для американцев в отличие от англичан, как пишет Майкл Говард, «нехватки не являлись проблемой, с которой нужно было мириться неопределенно долгое время, а представляли собой преходящее затруднение, которое не обязательно окажет влияние на долгосрочную стратегию. Такая точка зрения могла привести их к недооценке не только проблем организации производства, но и трудностей планирования, организации и осуществления работы и тактики, которые ждали еще своего решения. Тем временем их английские союзники были склонны рассматривать как неразрешимые трудности, которые американская энергия и изобилие теперь впервые сделали преодолимыми».[55]

Зимой 1943/44 года англичане никоим образом не были уверены, что подошло время, когда можно было бы предпринять операцию «Оверлорд» на исключительно благоприятных условиях, которых они добивались. В поспешности они видели много риска, в более поздних сроках ее проведения — большие преимущества. Немецкая армия уже понесла огромные потери на востоке и с каждым днем наступления русских армий безнадежно обескровливалась. Авиационное командование полагало, что стратегическая бомбардировка во все возрастающей степени подрывала способность гитлеровской промышленности производить вооружение и снабжать им немецкую армию. Операция «Рэнкин» в названной выше памятной записке английского комитета начальников штабов представлялась не чем иным, как планом оккупации континента в ситуации, когда бомбардировочное наступление или драматические события на востоке приведут к внезапному развалу немецкой обороны. Такой трезво мыслящий человек, как сэр Алан Брук, никогда не мог связывать многие свои надежды со столь маловероятным оборотом событий. Однако все это является определенным отражением непомерно затянувшихся английских размышлений относительно того, как избежать кровопролитной кампании в Европе; руководители же английского комитета начальников штабов даже на такой поздней стадии, как ноябрь 1943 года, все еще не исключали возможности осуществления операции «Рэнкин».

Многочисленная группа послевоенных историков пыталась доказать, что Германию можно было разгромить значительно раньше, если бы с самого начала взяли верх стратегические взгляды американцев и вторжение во Францию состоялось в 1943 году.[56] Эти историки утверждают, что уже в том году у союзников было огромное превосходство в воздухе; что неосвобожденная Италия стала бы скорее фактором постоянного истощения для держав оси, чем преимуществом для них; что Атлантический вал и его гарнизоны были заметно слабее в 1943 году, чем в следующем году, и что десантно-высадочные средства, в которых ощущалась нехватка, можно было без особого труда найти дополнительно за счет сокращения их поставок на Тихоокеанский театр и прекращения дальнейших амфибийных операций на Средиземном море. Во всех этих утверждениях игнорируется соображение, лежавшее в основе опасений Черчилля и Брука до самого начала вторжения, — их знание огромной и чрезвычайной боеспособности германской армии. Четыре года войны против вермахта убедили английских командиров, что войска союзников должны были завязать бои и могли нанести поражение своему главному противнику только при абсолютно благоприятных условиях. На протяжении всей второй мировой войны, где бы ни встречались английские или американские войска с немецкими при равных приблизительно силах, немцы одерживали верх. За ними сохранилась исторически сложившаяся репутация трудноодолимых солдат. А при Гитлере немецкая армия достигла своего зенита. Даже в 1944 году она далеко оставляла позади союзные войска по всем видам своего оснащения, за исключением артиллерии и транспорта.

За четыре года войны Черчилль получил достаточное основание для того, чтобы сомневаться в способности английских войск успешно состязаться с немецкими. Даже по прошествии нескольких лет войны, в ноябре 1943 года, английский гарнизон на острове Лерос численностью 5 тысяч человек был разгромлен вторгшимися немецкими войсками численностью 4 тысячи человек в ходе злосчастных операций на островах Додеканес. Правда, у немцев была сильная авиационная поддержка. Однако в руках англичан это преимущество часто оказывалось недостаточным для достижения победы. Для достижения решающего успеха союзников в Северной Африке потребовалось значительно больше времени, чем предсказывали самые мрачные пророчества после Аламейна. Не было никаких оснований утверждать, что американский солдат был способен действовать более эффективно, нежели английский. Александер писал Алану Бруку об американцах из Туниса: «Они просто не знают своего дела как солдаты, и это относится ко всем, от самых высоких инстанций до самых низших, от генерала до рядового солдата. Пожалуй, самым слабым звеном во всей этой цепи является младший командир, который просто не командует, в результате чего их солдаты фактически не сражаются».[57]

Это был не приступ шовинизма, а мнение, с которым соглашалось большинство американцев в Северной Африке. Они многому научились в ходе боев 1942–1943 годов, но тем не менее не появилось никаких доказательств, чтобы можно было утверждать, что они стали равными своему немецкому противнику. Итальянская кампания превратилась в кошмар неоправдавшихся надежд и честолюбивых замыслов: даже при полном господстве в воздухе и на море союзники оказались неспособными сломить упорное сопротивление и вместе с тем воспрепятствовать блестящему отходу немцев с боями на протяжении всей Италии. Высадка у Анцио в феврале 1944 года, рассчитанная на фланговый обход вражеской линии обороны с драматическими результатами, чуть было не закончилась тяжелой катастрофой для союзников, что, как известно, вызвало у Черчилля одно из самых известных и горьких саркастических замечаний: «Мы надеялись высадить дикую кошку, которая бы вырвала кишки у бошей. Вместо этого мы выбросили на берег огромного кита, который своим хвостом хлопает по воде».[58]

Большинство немецких войск в Италии составляли линейные формирования; только очень ограниченное число приходилось на отборные соединения. А во Франции союзники встретятся с эсэсовскими танковыми дивизиями — наиболее фанатичными и боеспособными соединениями второй мировой войны. А что, если погода испортится и не позволит англичанам и американцам использовать авиационную поддержку — единственное средство, которое может дать им реальные шансы на победу? Один из союзных планировщиков операции «Оверлорд» в сентябре 1943 года высказал сомнение относительно трудностей в Сицилии, где 15 союзных дивизий встретились с 13 вражескими дивизиями, из которых только 3 являлись немецкими, на поле боя в 17 тысяч квадратных миль. В Нормандии, указывал он, 24 дивизиям союзников будут противостоять по меньшей мере 17 немецких соединений на поле боя в 33 тысячи квадратных миль. Разумеется, это не были окончательные цифры, но это были оценки, которые давали пищу для размышлений в Лондоне осенью 1943 года.

Предание гласности в 1974 году данных об успехах союзников в «раскалывании» немецких кодов во время второй мировой войны породило некоторые иллюзии, будто операция «Ультра» явилась магическим ключом, магической формулой, открывавшей союзникам все секреты на поле боя. Сколь ни важен был этот вклад, тем не менее информация носила обрывочный и неустойчивый характер. Поступала важная информация в интересах стратегического руководства, и сведения о предстоявших немецких наступательных действиях часто приобретали огромную важность для тех соединений, которым предстояло отражать их. Однако «Ультра» редко могла обеспечить важнейшую разведывательную информацию для союзных войск, идущих в наступление. Только боевая мощь могла гарантировать решение поставленных задач на поле боя. Именно поэтому столь неуверенными оставались Черчилль и Алан Брук зимой 1943 года.

Под воздействием американской стороны планирование и приготовления к операции «Оверлорд» набирали темпы. На протяжении зимы 1943 и даже весны 1944 года высшее английское и американское военное руководство все еще одолевали и раздражали другие планы и проблемы; однако постепенно одна за другой второстепенные операции исчезали с повестки дня. Одно из самых острых англо-американских разногласий за всю войну, не получавшее разрешения до самого лета 1944 года, касалось привлечения значительных сил союзников, действовавших в Италии, для осуществления десантной операции «Энвил» на юге Франции. Анализируя возможные стратегические решения, Рузвельт однажды предложил осуществить операцию «Энвил» за месяц перед высадкой в Нормандии. Однако всякие отвлекающие варианты неумолимо отбрасывались. Луч света сужался до тех пор, пока не сфокусировался решительно на операции «Оверлорд». По всем расчетам, производимым на бумаге, только она обещала союзникам победу. Но в случае неудачи последствия оказались бы столь тяжелыми, что это не давало покоя лидерам большого альянса.

В апреле 1943 года генерал-лейтенант Фредерик Морган был назначен начальником штаба верховного главнокомандующего союзными войсками, когда еще не состоялось назначение самого верховного главнокомандующего. Поэтому до конца этого года он во главе англо-американского штаба был ответствен за разработку в общих чертах плана операции «Оверлорд». В своей докладной от 15 июля он писал: «Никогда еще до этого в истории не предпринималась операция таких размеров, как «Оверлорд». Она чревата такими опасностями — как по характеру, так и по размерам, — каких нет ни на одном другом театре нынешней мировой войны. Если эти опасности не будут приняты во внимание и должным образом преодолены, то операция не будет иметь успеха. Однако нет никаких оснований считать, что они не могут быть преодолены, если энергия всех, кого это касается, будет направлена на решение данной проблемы». Серьезной помехой в работе штаба верховного главнокомандующего являлось то, что он был вынужден выпблнять полученную задачу в рамках ограничений, установленных комитетом начальников штабов. Морган получил указание планировать, исходя из точно указанных и совершенно недостаточных сил и средств, операцию с высадкой на французское побережье на первых порах только трех дивизий. В то же время операция «Оверлорд» требовала командующего, который мог бы решать, какие силы необходимы для осуществления этой операции, и затем настаивать, чтобы эти силы были предоставлены. Однако до конца года командующие не были назначены; и только с их назначением были изложены с достаточной авторитетностью требования о выделении дополнительных людских ресурсов и судов и удовлетворены эти требования.

И все же в рамках установленных ограничений Морган и его штаб добились существенных результатов. Они использовали результаты воздушной разведки и многочисленные любительские и рекламные довоенные фотографии Нормандского побережья Франции. Лимитирующими факторами при выборе районов высадки являлись радиусы действия авиации прикрытия (эффективный радиус действия, например, «Спитфайэра» был всего 150 миль); ограниченная прибрежная территория (между отвесными скалами, крутыми обрывами и кромкой воды едва можно было высадить армию); длина морских маршрутов от районов погрузки на суда до места высадки и прочность немецкой обороны. Что касается первых трех факторов, то район Па-де-Кале, напротив Дувра, представлял наиболее очевидные преимущества. Некоторые военачальники, в том числе генерал Паттон, высказывались в пользу Па-де-Кале как кратчайшего маршрута в сердце Германии. Однако Морган и комитет начальников штабов без особого труда отвергли такой вариант из-за прочности немецкой обороны на этом участке побережья. Тогда взгляды устремились на запад, в сторону широкого и отлогого морского побережья Бретани, полуострова Котантен и Нормандии. Бретань находилась слишком далеко, за пределами досягаемости авиации прикрытия. Котантен давал возможность немцам легко запереть высадившегося противника на полуострове. Еще в самом начале весны 1943 года пристальное внимание было сосредоточено на отлогом морском побережье, рощах и на холмистой местности Нормандии. «Полуостров Котантен и районы, расположенные в глубине за побережьем возле Кана, в целом непригодны для применения крупных бронетанковых сил из-за топких речных долин возле побережья и крутых холмов и узких долин на Нормандском нагорье, — докладывал Морган. — Район к северу, северо-западу и юго-востоку от Кана представляет собой хорошую танкопроходимую местность, и здесь противник вероятнее всего в полной мере использует свои танковые дивизии».

На протяжении всей весны и лета шли непрерывные совещания в штабе верховного главнокомандующего союзными войсками в здании штаб-квартиры на площади Святого Джеймса в Норфолке. На большинстве этих совещаний присутствовало около 40 английских и американских офицеров в званиях полковника и выше, на которых тщательно отрабатывался каждый элемент вторжения. Несмотря на пренебрежительные замечания относительно успехов в работе штаба верховного главнокомандования, высказанные позднее Монтгомери и его штабом, протоколы заседаний и докладные записки тех времен являются красноречивым свидетельством того, насколько необычайным был круг трудных проблем, с которыми работники штаба сталкивались и которые подвергали тщательному рассмотрению. «Трудность операции, — писал Морган, — состоит… по-видимому, скорее в нашей способности отразить удары немецких резервов, нежели в первоначальном прорыве на прибрежной полосе». Была установлена последовательная очередность приоритетов: «Кан, Байё и дорога на Сен-Ло, затем дорога на Фалез и порт Шербур. Существовала опасность, что если наступающие дивизии союзников в день Д будут чрезмерно добиваться честолюбивых целей в глубине, то неизбежные контратаки немцев настигнут их на слишком растянутых и уязвимых позициях. Штаб верховного главнокомандования союзных войск сознавал всю сложность выхода на берег — трудности доставки автомашин и другой боевой техники с десантно-высадочных средств и их быстрого пропуска в глубину. Проводились бесконечные штабные военные игры, в ходе которых проверялось возможное маневрирование войск союзников и немецких соединений на побережье Нормандии. Были у планировщиков и минуты отчаяния. В августе аэрофотосъемка обнаружила затопление немцами огромных пространств вдоль рек вокруг Кана, что заставило оперативный отдел записать следующее: «Все значение этого обстоятельства пока еще не получило должной оценки, но вполне возможно, что в конечном счете оно «убьет» «Оверлорд»».

Этого, конечно, не случилось, и спустя несколько дней штаб рассмотрел и отклонил возможность ложного вторжения: «С ложным вторжением будет покончено в день Д, и станет ясно, что это была только ложная демонстрация намерений, угроза району Па-де-Кале исчезнет, и противник может пустить в ход свои резервы. Если мы хотим поддерживать нашу угрозу, мы должны обойтись без ложного вторжения». Здесь кроется зародыш плана «Фортитьюд», блестящей операции союзников по введению противника в заблуждение, которая до июля 1944 года держала немецкую 15-ю армию на привязи в районе Па-де-Кале.

В то время как планировщики изучали рельеф прибрежной зоны будущего плацдарма и сложности французской железнодорожной сети, Рузвельт и Черчилль рассматривали кандидатуры военачальников на руководящие посты в системе «Оверлорд». Как Маршалл, так и Брук были разочарованы в своих страстных надеждах на пост верховного главнокомандующего, поскольку Маршалл был незаменим в Вашингтоне, а Брук был англичанином. 7 декабря в тунисском аэропорту Рузвельта встретил генерал Дуайт Эйзенхауэр. Как только они уселись на заднем сиденье в штабной автомашине, президент запросто сказал ему: «Итак, Айк, вы будете командовать «Оверлордом»». Эйзенхауэр, 54-летний канзасец, который за три года вырос от полковника до полного генерала и который едва ли слышал хоть один выстрел на поле боя, должен был в последующие годы вызвать презрение многих, более блестящих военных. «Просто координатор, общительный человек, поборник межсоюзнического сотрудничества, и в этом отношении немногие выдержат сравнение с ним, — писал Брук. — Но достаточно ли только этого? Или мы не можем найти в одном человеке все качества командующего?»[59]

Эйзенхауэр был чувствителен к достаточно обоснованным утверждениям о том, что не являлся боевым командиром. «Я испытываю раздражение от того, — делает он запись, — что обо мне думают как о робком командире, в то время как мне приходится принимать настолько рискованные решения, которые граничат почти с безумием». Однако история свидетельствует о том, что, какие бы ни были у него недостатки как у боевого генерала, с ним никто не мог состязаться в качестве верховного главнокомандующего. В 1944–1945 годах он проявил стойкость духа, какой не было ни у Монтгомери, ни, вероятно, у какого-либо другого английского генерала времен второй мировой войны, за исключением Слима. Недостатки высшего командования союзников в действиях на северо-западе Европы в 1944 году стали предметом пристального критического изучения. Большинство авторов предпочли рассматривать успехи и неудачи Эйзенхауэра и его помощников изолированно; они не проявляли желания сравнить их деятельность с деятельностью руководителей многих других военных союзов, потерпевших фиаско в предыдущих столетиях, или принять во внимание то огромное количество войск, сосредоточенных в северо-западной Европе, которое делало бессмысленным любое сравнение командных методов Эйзенхауэра с методами Мальборо и Веллингтона, и даже Гранта и Шермана.[60] Наиболее яркий контраст дают организация верховного командования союзными экспедиционными силами и немецкого ОКВ. Командная структура войск союзников представляла собой образец здравого смысла и взаимопонимания. Эйзенхауэр понимал, что в некоторых отношениях его власть была аналогична власти конституционного монарха: власть, которую он держал в руках, была менее важна, чем тот факт, что обладание им этой властью мешало другим воспользоваться ею. Как полководец Эйзенхауэр не обладал величием и при своей штаб-квартире терпел немалое число беспринципных людей и интриганов. Однако его поведение в минуты накала напряженности в англо-американских отношениях, его терпимость по отношению к своим трудным подчиненным подтверждали его заслуги как верховного командующего. Его неудачи были связаны с упущениями, реже с назначениями. Невозможно представить себе любого другого союзного генерала, равного с Эйзенхауэром по его достоинствам.

Американцы с раздражением восприняли назначение англичан на все три основных поста в операции «Оверлорд»: Монтгомери — на суше, Рамсея — на море, Ли-Меллори — в воздухе. И еще один англичанин, главный маршал авиации Артур Теддер, займет пост заместителя верховного главнокомандующего — признание исключительной важности роли авиации при вторжении. Эйзенхауэр быстро понял, что его затруднения как верховного главнокомандующего в операции «Оверлорд» будут более значительными, чем при осуществлении операции «Торч», не просто в силу масштабов вторжения в Нормандию, а потому, что, как отмечал он в записке, в Северной Африке «мы были тогда вовлечены в отчаянную борьбу и каждый мог видеть смысл и необходимость полного единства. Ответ также частично находится в том факте, что те три человека (его заместители на Средиземноморском театре) были люди очень крупного масштаба, в то время как два моих нынешних командующих, хотя и весьма способных, являются несколько ритуалистичными по своим взглядам и нуждаются в очень существенной переориентации для успешного руководства войсками в складывающихся условиях войны в Западной Европе». Здесь Эйзенхауэр имел в виду Рамсея и Ли-Меллори, но он также хотел иметь Александера вместо Монтгомери на посту командующего сухопутными силами.

Это был последний случай в ходе войны, когда английские офицеры добились такой степени власти над американцами, а американцы преклонялись перед английским опытом и якобы их большей военной мудростью. Это была ирония, ибо вторжение являлось преимущественно американским предприятием, отражавшим американскую готовность к решительной схватке с противником, которую английские лидеры так долго пытались откладывать. Однако для английского народа куда больше, чем для американского, это вторжение представляло собой как бы второе рождение, расплату за все те унижения и поражения, которые они вынесли с 1939 года. Здесь наконец английская армия получала возможность взять реванш за катастрофу у Дюнкерка: дать сражение, чтобы нанести крупное поражение немецкой армии на северо-западе Европы.

Генерал Омар Брэдли, назначенный командующим американской 1-й армией в северо-западной Европе, но еще не вступивший в должность, холодным осенним утром в сентябре 1943 года прибыл в Англию, чтобы приступить к исполнению обязанностей в соответствии с новым назначением. Как и большинство американцев, его не привела в восторг встреча с Англией, усталой, измотанной, посаженной на паек военного времени: «Официантка, коренастая шотландская девушка с сильным провинциальным акцентом, предложила мне выбор из двух блюд. Хотя мне ни одно из них не было понятно, я беззаботно ответил: «Принесите мне второе». Вскоре она вернулась с тушеными томатами. Первым блюдом из предложенных оказалась вареная рыба. После этого меня научили ограничиваться завтраком в американской армейской столовой».[61]

Уравновешенный, осторожный, вдумчивый подобно большинству американских профессиональных военных, Брэдли происходил из скромной семьи в штате Миссури. Когда ему было 14 лет, его отец умер, оставив сына на воспитание матери, скромной портнихи-белошвейки. Молодой Брэдли работал в железнодорожных мастерских до тех пор, пока не получил место для поступления в военное училище Вест-Пойнт. Он прослужил 32 года в армии, прежде чем впервые участвовал в бою в качестве командира корпуса в Тунисе. Теперь, спустя восемь месяцев, ему предстояло взять на себя всю ответственность за действия американской армии в крупнейшей операции из всех, какие до сих пор имели место в ходе войны на западе. Ему было 50 лет. И если ему не хватало стремительности и яркой броскости Паттона, то он показал себя командиром исключительной твердости и осмотрительности, который нравился солдатам и который пользовался их доверием. Брэдли мог «читать» сражение.

Он прибыл из Сицилии в Вашингтон для получения указаний в связи с новым назначением, предполагая также встретиться со своей женой в ее скромном временном жилище в Тайер-отель в Вест-Пойнте. Прождав целую неделю приема генералом Маршаллом, он в конце концов оказался втиснутым в программу поездки начальника штаба в штат Небраска на съезд Американского легиона.[62] Его встретил президент и говорил о своих опасениях относительно того, как бы немцы не создали атомную бомбу, которая могла бы серьезно повлиять на вторжение в Западную Европу. Вернувшись самолетом в Англию, Брэдли поехал в Лондон, чтобы в штабе верховного главнокомандующего союзными войсками ознакомиться с ходом планирования операции «Оверлорд». Однажды утром он прошелся по Гайд-парку и остановился возле толпы, слушавшей уличного оратора, который выплескивал свой энтузиазм в поддержку открытия второго фронта под известным лозунгом «Второй фронт немедленно», который был настолько распространенным призывом в Англии во время войны, что в конце концов превратился в шутку мюзик-холла. «Я подумал, какое у него скудное представление о тех огромных усилиях, которые потребуются, чтобы открыть второй фронт», — писал Брэдли в связи с этим эпизодом. Затем он поехал в свою новую штаб-квартиру в Бристоле, чтобы встретиться с сотрудниками штаба, с которыми он должен подготовить американские силы вторжения.

Монтгомери прибыл в Англию 2 января, и сразу все закрутилось. О своем назначении он узнал только за десять дней до этого, после долгого периода опасений и тревог, как бы его не обошли в пользу генерала Александера, любимца Черчилля. Проведя ночь в Кларидже, на следующее утро в 9.00 Монтгомери уже присутствовал на брифинге в его новой штаб-квартире в школе Святого Павла в Хаммерсмите, в которой он некогда был учеником. Он слушал, как офицеры из штаба верховного главнокомандующего излагали в общих чертах свой план. Располагая определенными данными об операции «Оверлорд», полученными в ходе обсуждения ее проблем в Алжире с Эйзенхауэром, а также ознакомившись с мнением Черчилля по этим же проблемам, изложенным в специальной памятной записке, Монтгомери, когда офицеры закончили излагать свой план, вышел на трибуну и без особого труда в ходе своего 20-минутного выступления, которое стало известно как «Монти специал», пункт за пунктом разбил их доводы. Как Эйзенхауэр и Беделл Смит, Монтгомери сразу пришел к убеждению, что в планах фронт наступления был слишком узок, атаке не хватало мощи и глубины. Он отправил обратно офицеров штаба верховного главнокомандующего с напутствием, чтобы те рассмотрели возможности более широкого фронта высадки десанта, может быть, даже от Дьеппа до Бретани. На второй день в ходе совещания он согласился с доводами представителей военно-морского флота против высадки к западу от полуострова Котантен, но продолжал настаивать по меньшей мере на линии, достигающей на севере участка, который впоследствии стал известен под кодовым названием «Юта». На третий день он решительно отвел официальные протесты старших офицеров из штаба верховного главнокомандующего, которые утверждали, что его требование о дополнительных ресурсах не может быть выполнено. Ресурсы должны быть найдены, прямо заявил он, или должен быть назначен другой командующий для осуществления вторжения.

Это были мастерские действия Монтгомери с его исключительно ясным пониманием своей цели и предельной простотой. После многих месяцев бесполезных разговоров среди штабных офицеров, которым пагубно мешало отсутствие достаточных полномочий, он набросал в общих чертах план осуществимой операции и направил всю свою энергию и волю на то, чтобы заставить найти необходимые ресурсы для высадки пяти дивизий и обеспечить захват плацдарма, достаточного для размещения на нем армий союзников. Пренебрегая обидами сотрудников штаба 21-й группы армий и своих командиров, которым предстояло руководить войсками вторжения, он оптом заменил их своими испытанными и проверенными в бою офицерами из 8-й армии, такими, как де Гинганд, Уильямс, Белчем, Ричардсон и др. К своему ужасу, он вскоре обнаружил, что английская авиация начала интенсивные разведывательные полеты над районами Нормандии. Авиаторов в срочном порядке предупредили, чтобы они расширили свои разведывательные операции, уделив особое внимание району Па-де-Кале.

Добившись многого за короткое время, внеся убедительный и важный первоначальный вклад в разработку плана операции «Оверлорд», Монтгомери добивался и того, чтобы его утверждение, что новый план полностью являлся воплощением его взглядов и концепции, было зафиксировано в истории. На самом же деле большинство штабных сотрудников в Англии на протяжении многих месяцев понимали необходимость усиления сил и средств, вовлекаемых в операцию на самой ранней ее фазе, но у них не было полномочий настаивать на этом. Эйзенхауэр сам видел эту проблему и даже частично обсуждал ее с Монтгомери. Однако на протяжении всей военной карьеры Монтгомери червь чрезмерного самомнения в этом аскетическом, несколько неуклюжем, небольшого роста человеке в берете заставлял его умалять вклад других, ему равных, без стыда приписывать себе заслуги других и переписывать историю собственного планирования сражения таким образом, чтобы она выглядела полностью соответствующей реальным событиям того времени. Эти слабости зачастую ставили под удар авторитет Монтгомери и не способствовали росту симпатий к нему в высших эшелонах командования. Его штаб и подчиненные восхищались им, некоторые восторгались, но многим он не нравился. «Мы никогда не теряли доверия к нему, — заметил один из бывших его сослуживцев, вспоминая нормандский период. — Но мы очень часто говорили: «О боже, что теперь делает этот маленький тип?»» Поддержка со стороны одного человека, а именно начальника имперского генерального штаба Алана Брука, вывела Монтгомери сначала на пост командующего армией, в роли которого он приобрел славу в пустыне, а затем на главную английскую роль в операции «Оверлорд». Без Алана Брука маловероятно, чтобы Монтгомери когда-либо получил шанс продемонстрировать свои способности на высших командных должностях.

Чувство собственного достоинства у Монтгомери, проявлявшееся наиболее заметно в его отношениях с американцами, основывалось на его самоуверенности. Он видел в себе военного профессионала наивысшего класса, целиком посвятившего себя изучению войны и постигшего искусство ведения боевых операций с такой глубиной, которая недоступна Александеру и Эйзенхауэру, не способным подняться до его вершин военного интеллектуализма. Он никогда не оказался бы в кресле директора школы Святого Павла в январе 1944 года, если бы его претензии не имели достаточных оснований. Во Франции в 1940 году, в Англии до 1942 года, затем на Средиземноморском театре в течение 17 месяцев он показал себя превосходным организатором обучения войск, мастером высшего класса в таких вопросах, как подбор работников для подчиненного ему штаба и организация боя. Он пользовался огромным уважением среди тех, кто служил под его началом, за его готовность выслушивать их, за его непосредственность и лояльность. Многие старшие офицеры из его армии прошли всю войну, не имея никакого представления о темных сторонах в характере Монтгомери, о его чванстве, мелочности, безразличии к истине, когда она касалась его самого, о его способности к злонамеренным поступкам. Тем не менее, возможно, эти пороки содействовали развитию в нем такого качества, которое отсутствовало у многих мужественных и знаменитых английских генералов, — железной воли к достижению победы. Уэйвелл являлся примером любимого офицера в английской армии, о котором его биограф Рональд Левин сказал, что он обладал превосходными способностями почти в каждой сфере деятельности, за исключением сферы высшего командования в войне. Александер был командиром, воспитанным в традициях великих англо-ирландских военных джентльменов: у него не хватало интеллекта, решительной стремительности, которая позволяет генералу главенствовать на поле боя. Те самые качества, которые делали столь многих немецких командующих во второй мировой войне такими неприятными личностями, оказывались исключительно ценными для них в бою: предельная целеустремленность, абсолютная воля к победе. При всей осторожности Монтгомери в бою полный успех из-за сугубой его педантичности не раз ускользал от этого, по существу, холодного, бесчувственного человека, всеми силами стремившегося к победе. Видный американский историк, изучавший кампанию в Северо-Западной Европе, писал: «Ретроспективно есть все основания считать, как тогда считал Алан Брук, что Монтгомери не только превзошел Александера как боевого командующего, но и являлся во время войны самым способным английским генералом».[63]

Эйзенхауэр прибыл в Англию 15 января, а 21-го уже председательствовал на первом совещании работников своего штаба с участием командующих в штаб-квартире в Норфолке. Это был благоприятнейший случай для Монтгомери. Он мог приписывать себе в заслугу серьезно улучшенный план десантирования на широком фронте, который еще раньше он обсуждал с верховным главнокомандующим, и мог изложить в общих чертах новый план, который в последующие недели будет воплощен в оперативные приказы союзных армий. Американцы на правом фланге пойдут на порты Шербура, Бреста и Луары. Было логично высадить их на западном фланге, так как они оказались бы тогда удобно расположенными, чтобы принимать людей и грузы, прибывающие по морю прямо из Соединенных Штатов. Англичане и канадцы на левом фланге стали бы иметь дело с главными силами противника, приближавшимися с востока и юго-востока. Монтгомери заявил: «На начальных стадиях нам следует сосредоточиться на быстром захвате контроля над основными узлами дорожных коммуникаций. Затем нам следует бросить наши танковые соединения между этими узлами и за их пределы и развернуть их на подходящей местности. И тогда противнику будет трудно доставить сюда резервы и провести их мимо танковых соединений».[64]23 февраля после последней попытки штаба верховного главнокомандующего навязать некоторые из своих соображений Эйзенхауэру и, возможно, хотя бы немного ослабить чувство глубоко уязвленного самолюбия, верховный главнокомандующий официально принял предложения Монтгомери. Началась огромная работа по превращению этих предложений в оперативную реальность — надо было убедить Вашингтон в крайней необходимости дополнительных десантно-высадочных средств, разработать планы огневой поддержки, авиационной поддержки, произвести расчеты погрузки на суда, по инженерному оборудованию, по организации боевого эскорта десантируемых войск.

Две мобильные бригадные группы были приведены в состояние, боеготовности в Кенте и Сассексе на тот случай, если немецкие командос попытаются высадиться и расстроить наращивание сил. В условиях полной секретности началось печатание миллионными тиражами топографических карт, размножение в тысячах экземпляров аэрофотоснимков, складирование сотен тысяч зарядов артиллерийских боеприпасов. Огромная работа по сосредоточению американских соединений, почти еженедельно прибывающих в Англию через Атлантику, будет продолжаться до тех пор, пока французские порты не станут доступными для союзников. Для переброски каждой танковой дивизии требовался эквивалент 40 судов общей грузоподъемностью 386 000 тонн против 270 000 тонн для пехотной дивизии. Для каждого соединения нужны были лагеря в Англии, поезда для их доставки туда из районов выгрузки, районы для боевой подготовки, для отдыха, для хранения имущества и продовольствия. Танковые экипажи должны проверить свои огневые средства, пехотинцы — привести к нормальному бою свои винтовки. Предложенный размер сладостей в одну унцию, бисквитов в две унции и один пакет жевательной резинки для каждого человека, входившего в состав боевых десантируемых сил, практически означал раздачу 6250 фунтов сладостей, 12 500 фунтов бисквитов и 100 000 пакетов жевательной резинки. Танковые части были предупреждены, что пройденный километраж их танков перед десантированием не должен превышать 600 миль для танков «Черчилль», 800 миль для танков «Кромвель» и «Шерман». На министерство авиации оказывали давление, чтобы получить хотя бы некоторые из имеющихся типов вертолетов для обслуживания, но авиаторов предупредили, что их, вероятно, нет в наличии. Опасаясь, что немцы могут применить отравляющие вещества против десантируемых войск, союзники приготовили 60-дневный запас химических снарядов для ответного удара, а экипажи самолетов прошли специальную тренировку по бомбардировке химическими бомбами. Командирам, возглавляющим части и подразделения, были выданы учебные карты с изображением реальной местности, но с фиктивными названиями на них. Был подготовлен ошеломляющий объем приказов и разного рода графиков и опечатан в сейфах; вместе с тем пошли на неизбежный риск, проинформировав командиров частей военно-морского флота относительно предстоявших маршрутов их кораблей и судов за несколько дней до того, как это стало известно в десантируемых войсках.

Все это было осуществлено за каких-нибудь 17 недель перед тем, как была назначена новая дата десантирования — дня Д — 5 июня. Выполнение в короткие сроки такого объема работ остается величайшим организационным достижением второй мировой войны, подвигом штабной работы в ее блестящей истории, монументом творческому воображению, выдающемуся мастерству тысяч английских и американских планировщиков и офицеров материально-технического обеспечения и прочих служб тыла. А в Норфолк-хаусе проводились последовательно 12-дневные курсы, одновременно по 70 человек, для офицеров из квартирмейстерской службы с целью ознакомления с огромными проблемами тыловых служб и путями их решения. С территории в 25 квадратных миль к западу от Девона между Апплдором и Вулакомбом было полностью эвакуировано местное население, чтобы дать возможность войскам, предназначенным для штурма побережья, тренироваться с применением боеприпасов. По всей Англии проводились учения с названиями, маскирующими их суть — «Утка I, II, III», «Бобр», «Тигр» — сначала с группами специалистов, затем со все увеличиваемыми группами и в конце концов в составе полной дивизии. В районах сосредоточения были созданы крупные палаточные городки, оснащенные системой водоснабжения, полевыми пекарнями, обмывочными пунктами, почтовыми отделениями, причем каждая палатка была так замаскирована, чтобы она была неразличима с высоты 10 тысяч футов. Англичане изготовили из смазочных веществ, извести и асбестового волокна специальный водонепроницаемый состав для обработки автотранспортных средств и боевых машин перед преодолением водных преград. Первоначальные десантные силы американцев составляли 130 000 человек, за ними в течение Д + 90 следовало еще 1 200 000. Вместе с ними высаживалось на французский берег 137 000 колесных и полугусеничных машин, 4217 гусеничных машин и 3500 единиц артиллерии. Неделя за неделей трансатлантические конвои заходили в порты Англии, выгружая новые партии грузов в виде артиллерийских снарядов из Иллинойса, кровяной плазмы из Теннесси, джипов из Детройта, продовольствия из Висконсина.

Англичане немного протестовали против выделения большого количества судов, которое оказалось необходимым, чтобы обеспечить снабжение американских войск на привычном для них уровне. Даже военное министерство США признало, что его огромная организация обеспечения стала «фактором, породившим непредвиденные проблемы… материальное снабжение, которое потребовалось для обеспечения американских солдат таким образом, чтобы оно соответствовало американским стандартам жизненного уровня, вызвало огромное разбухание службы снабжения и административных частей обслуживания». Английский официальный историк писал по этому поводу с большим предостережением: «Вера американцев в свое техническое превосходство оказывала существенное влияние как на стратегическую мысль, так и на ее осуществление, в то время как их широко распространенный высокий уровень жизни был частично ответствен за то количество оснащения, которое другим могло бы показаться экстравагантным, но которое в данном случае, возможно, являлось по меньшей мере стимулирующим обстоятельством, а больше всего — необходимостью».[65] Ежедневный рацион каждого американского солдата в Нормандии составлял шесть с четвертью фунтов против трех фунтов с небольшим у немецкого солдата. Поскольку потреблялось только четыре фунта из ежедневного рациона американского солдата, было ясно, что имело место огромное расточительство в использовании морских судов. Между тем количество боеприпасов для стрелкового оружия в немецкой пехотной роте более чем в два раза превышало аналогичный комплект боеприпасов в американской пехотной роте: 56 000 патронов и 21 000.

На протяжении всего этого периода штаб 21-й группы армий был занят оперативным планированием. Специализированные службы американских и английских войск отвечали за решение технических и транспортных проблем, связанных с предстоявшим вторжением на континент. Огромный, разбухший аппарат в штабе верховного главнокомандующего экспедиционными силами в Европе пускал в оборот между своими отделами бесчисленное множество разного рода бумаг — докладных, справок, данных о немецких возможных пополнениях, о пропускной способности французских железных дорог, о дальности огня немецкой береговой артиллерии, о мощи корабельной артиллерии союзников. Некоторые из них были исключительно ценными, многие являлись излишними. Однако именно штаб Монтгомери нес на себе основную тяжесть планирования сражения, при этом минимально используя бумагу и многие часы посвящая обсуждению, анализу и обдумыванию проблем. Перед операцией «Оверлорд» Эйзенхауэр был озабочен, как он сам отмечал, такими проблемами, как сложность политической обстановки во Франции, распределение ресурсов, вопросами, связанными с использованием авиации, планированием. Штаб 21-й группы армий разделял озабоченность верховного главнокомандующего авиационными проблемами, но в эти весенние недели их больше всего преследовал страх, что какая-нибудь утечка секретных сведений может поставить под угрозу операцию по десантированию. Если это случится, то была надежда, что союзники узнают об осведомленности немцев через «Ультра». Однако до самого утра дня Д возможность, что немцы могли в глубокой тайне ждать высадки союзников в Нормандии, оставалась непроходящим кошмаром для планировщиков «Оверлорд». Только с получением заблаговременного предупреждения немцы могли иметь реальную перспективу дать отпор противнику на побережье.

Все соглашались с тем, что захват плацдарма в день Д представлял собой огромную организационную задачу, однако при этом не было особо большого тактического риска, принимая во внимание ту массу сил и средств союзников, которые вводились в дело. Большая работа была проведена по сопоставлению вероятных сил немцев и союзников. В апреле 1944 года штаб верховного главнокомандующего представил необычно мрачные предсказания о соотношении сил. Так, к исходу дня Д + 14 немцы будут иметь 28 дивизий в Нормандии против 19? союзных; к Д + 20 соотношение будет 30 и 24?; к Д + 30 соотношение составит 33 немецкие дивизии к 28? дивизиям союзников. Разногласия во взглядах между немецкими командующими относительно наилучших способов обороны Нормандии были известны в штабе 21-й группы армий благодаря «Ультра». Однако, как заявил бригадный генерал Билл Уильямс, блестящий офицер разведки у Монтгомери: «Мы все время задавали себе вопрос: до каких пор будут эти парни производить хорошее впечатление в противовес Гитлеру?» Поведение самого фюрера вместе с успехом или неудачей плана союзников «Фортитьюд», рассчитанного на ввод противника в заблуждение и основанного на фиктивной угрозе «Первой американской группы армий» генерала Паттона району Па-де-Кале, будут определяться тем, в какой мере достигнет своего исключительно опасного теоретического максимума наращивание немецких сил. Оценка союзниками соотношения сил в апреле высветила «серьезный риск стабилизации» — эвфемизм тупика — «где-то в период Д+14… В этот период, — согласно их выводам, потребуются величайшая энергия и инициатива, чтобы не позволить противнику стабилизировать свою оборону».

Впоследствии будет немало рассуждений по поводу того, насколько командование союзников предвидело трудности ведения боевых действий на закрытой местности Нормандии. В оценке штаба верховного главнокомандующего говорилось: «Вообще говоря, район будет не из легких для быстрого продвижения войск в условиях решительного сопротивления со стороны противника, но в то же время и противнику будет наиболее трудно предотвратить медленное и непрерывное продвижение путем инфильтрации… Танки могут просочиться сквозь большинство живых изгородей. Трудно судить о том, кому благоприятствует такая местность: обороняющейся или наступающей пехоте. Применение тактики в боях на такой местности должно быть тщательно изучено теми боевыми подразделениями, которые будут здесь использованы». Однако этого не было сделано. Английская 7-я бронетанковая дивизия готовилась ко дню Д на равнинной местности в Восточной Англии. Большинство английских пехотных батальонов знало очень мало о тактике инфильтрации, которой так умело пользовались немцы, и полагалось главным образом на тактику прямого продвижения разомкнутым строем, с двумя ротами впереди. Многие американские части и соединения тренировались у Дартмура и Эксмура. Один из старших офицеров впоследствии говорил: «Мы просто не собирались задерживаться в живых изгородях так долго, чтобы оправдывать изучение этого вопроса как крупной тактической проблемы».

Однако в штабе 21-й группы армий не заблуждались относительно возможной силы сопротивления: «Вероятно, немцы будут базировать свои основные и тыловые позиции на речных рубежах… Наши части будут хорошо обучены, но у большинства из них не будет достаточного боевого опыта… Противник… будет ожесточенно сражаться при всех столкновениях, будь то крупное сражение или просто бои, чтобы получить время для отхода… Всеобщее преследование считается маловероятным, пока немецкой армии не будет нанесено убедительное поражение в бою, и, скорее всего, такое преследование произойдет только раз в этой кампании. Это будет предвестником конца войны для Германии».

План десантирования, разработанный в здании школы Святого Павла штабом Монтгомери, предусматривал проводку четырех корпусов через пять плацдармов в течение определенного периода вслед за днем Д. На правом фланге через плацдарм «Юта» в день Д 4-я дивизия поведет на. берег 7-й американский корпус; на плацдарм «Омаха» 5-й корпус поведут на берег 1-я и 29-я дивизии; на плацдарм «Голд» 50-я дивизия поведет 30-й английский корпус; на плацдарм «Джуно» 3-я канадская дивизия поведет 1-й английский корпус; на плацдарме «Суорд» часть 1-го английского корпуса возглавит 3-я английская дивизия. Различные подразделения рейнджеров и командос будут высаживаться вместе с этими соединениями, однако ни на одной другой фазе войны высшее командование не проявляло столь незначительного энтузиазма в отношении использования войск специального назначения, как в 1944 году. Существовало широко распространенное мнение, что в эти «особые войска» были взяты все высококвалифицированные кадры, а пользы от этих войск очень немного в массированном столкновении на поле боя, которое теперь должно начаться. Дни рейдов уже прошли. За единственным исключением, атаки американских рейнджеров в районе мыса О к западу от плацдарма «Омаха» и заброски далеко в глубь Франции небольших групп для диверсионной работы совместно с подпольным движением Сопротивления на немецких коммуникациях, подразделения командос и прочие специальные войска использовались для выполнения обычных задач пехоты как в день Д, так в основном и после в ходе войны.

Попытки Монтгомери в последующем представлять дело так, будто сражение в Нормандии развертывалось в полном соответствии с его собственными планами, привели к искажению того, что в основном было ясным и простым вопросом. Документы, подготовленные в ходе планирования операции «Оверлорд» до дня Д, являются неопровержимым свидетельством этому. Английская 2-я и канадская 1-я армии должны были «атаковать в западном направлении от реки Орн и развивать наступление на юг и юго-восток с тем, чтобы захватить места для аэродромов и прикрыть восточный фланг американской 1-й армии, которая захватывает Шербур. В дальнейшем 2-я армия развернет левый фланг (Кан) и создаст прочный фронт с тем, чтобы воспрепятствовать продвижению противника с востока в сторону плацдарма».[66] Американская 1-я армия должна была захватить Шербур и затем «развивать наступление на юг в сторону Сен-Ло в соответствии с продвижением 2-й английской армии. После захвата района Шербур-Комон-Вир-Авранш армия будет направлена на юг с целью захвата Ренна, далее ей предстояло, закрепив наш фланг на реке Луара, захватить залив Киброн».[67]3-я армия Паттона должна была наступать через фронт 1-й армии, очистить от противника Бретань, захватить Сен-Назер и Нант, затем прикрыть южный фланг, «в то время как 1-я армия США двинется на северо-восток с целью развития операций в сторону Парижа».

Из всего этого со всей очевидностью следует, что фактическое движение американских войск в Нормандии происходило в соответствии с планом, разработанным весной 1944 года в штабе 21-й группы армий. Утверждая, будто английские и канадские войска выполнили задачи путем удержания линии севернее Кана, Монтгомери задним числом исказил свои намерения, тем самым вызвав ожесточенные споры, длившиеся многие годы. Действительно, они создали «прочный фронт» против сильнейшего давления со стороны немецких танковых соединений. Однако перед днем Д Монтгомери дал ясно понять, что хотел, чтобы «прочный фронт» был бы где-то в районе Фалеза, обеспечив необходимую территорию для наращивания сил и создания аэродромов. Союзники жестоко страдали от недостатка территории плацдарма, в том числе и отсутствия места для создания аэродрома, чтобы увеличить радиус действия тактической авиации. С 6 июня до заключительного броска канадцев в августе в сторону Аржантана Монтгомери давал ясно понять, что надеялся, что его войска смогут превзойти его минимальные надежды, захватить больше территории и прорвать немецкий фронт. Но этого они никогда не были в состоянии сделать, и правдоподобие утверждений Монтгомери, к которым он прибегал при общении со своими коллегами и вышестоящим начальством, уменьшалось по мере знакомства с каждым документом, который он направлял до начала боевых действий 2-й армии, выражая оказавшиеся несбыточными честолюбивые надежды. Вполне обоснованны утверждения командующего 21-й группой армий, что все то, что произошло в Нормандии, не внесло никаких изменений в широкие наброски его плана или в предусмотренный характер продвижения американцев. Однако все те, кто знал его и знал его план, — и в не меньшей мере американцы — имели четкое представление о том, чего он хотел и ожидал от английского вклада, ни на минуту не были введены в заблуждение его увертками, когда надежды не сбылись. Если бы он сам был более правдивым и менее высокомерным в части, касающейся трудностей на восточном фланге, когда они возникли, — и прежде всего в отношениях с Эйзенхауэром и Теддером, — он мог бы избежать многих колкостей, высказанных в его адрес.

Вопрос был еще больше запутан так называемыми «рубежами фаз», спором вокруг карты, составленной штабом 21-й группы армий, на которой были показаны эти рубежи; штабом 21-й группы армий предполагалось, что союзные армии выйдут на эти указанные рубежи к определенному времени после высадки на побережье и на завершающий рубеж по реке Сене — через 90 дней после начала высадки. Брэдли пришел в ярость, увидев эту карту, и потребовал убрать рубежи фаз для американского сектора, с которыми он отказался считаться. В реальных условиях трудно придавать какое-либо серьезное значение этим рубежам на карте или поверить, что Монтгомери сам придавал им большое значение. 21-я группа армий собиралась вести размеренное, этап за этапом сражение, в ходе которого немцы будут отступать на новые оборонительные позиции, по мере того как будут вытесняться последовательными наступательными операциями союзников. Было, конечно, желательно иметь некоторое представление о том, на какие рубежи союзники могут надеяться выйти в последующие недели после дня Д. Однако ни один генерал, даже столь опытный в военном искусстве, как Монтгомери, не мог рассчитывать, что сражение, которое будет длиться многие недели, развернется в соответствии с рубежами, заранее нанесенными на карту. Они были существенны для тыловых служб, поскольку потребности армий в боеприпасах и горючем будут различаться в тысячах тонн в зависимости от расстояния до ближайшего разгрузочного пункта и продвижения армий. Спор вокруг «рубежей» приобрел в последующем важность прежде всего в силу того, что между союзниками существовали напряженные отношения, а интриганы проявили готовность осыпать бранью Монтгомери в ходе многих недель ожесточенных споров, которые в разгар лета достигли наивысшего накала.

Между 15 января и 5 июня — новое установление даты вторжения после задержек стало неизбежным, чтобы обеспечить достаточное количество десантно-высадочных средств, — был уточнен, но не изменен и первоначальный замысел наступления, разработанный штабом Монтгомери. Огромные проблемы организации и снабжения были преодолены, трудные вопросы вроде роли де Голля и его «Свободной Франции» были разрешены. Однако в центре наиболее ожесточенных споров весной 1944 года внутри руководства, возглавляемого Эйзенхауэром, находились не вопросы предстоявшего сражения за Нормандию и даже не политическое будущее Франции. Спор касался роли и руководства военно-воздушными силами союзников.

Разногласия и даже ожесточенные споры между видами вооруженных сил как в Англии, так и Америке не являлись чем-то необычным в ходе второй мировой войны. Однако ни одно из расхождений во мнениях не вызвало такого накала, не отвлекало столько внимания от усилий в войне против Германии, как споры вокруг использования огромной авиационной мощи союзников в 1944 году.[68] В первую мировую войну авиация находилась под непосредственным контролем армий и военно-морских сил соответствующих стран. В апреле 1918 года английские авиаторы успешно ускользнули из-под рабского подчинения генералам и адмиралам, создав Королевские военно-воздушные силы. В Соединенных Штатах военная авиация оставалась в ведении двух старейших видов вооруженных сил, хотя начиная с 1920-х годов ведущие авиаторы страны никогда не отказывались от своих честолюбивых устремлений к независимости. Трудно избежать вывода, что между двумя войнами военно-воздушные силы обеих стран восприняли теории Митчелла, Дуэ и Тренчарда, согласно которым бомбардировочная авиация может самостоятельно обеспечить победу в войне; авиаторы страстно стремились к определению своей роли за пределами той, которая отводилась им как воздушным разведчикам и артиллеристам, действующим в интересах более старых видов вооруженных сил. Их энтузиазм в поддержку идеи стратегической воздушной мощи самым серьезным образом препятствовал развитию таких методов непосредственной авиационной поддержки сухопутных сил, которые с самого начала были приняты в люфтваффе как само собой разумеющиеся и не требующие никаких доказательств. Такая ориентация руководства английских ВВС привела к тому, что, когда началась гонка перевооружения в последние годы перед войной, министерство авиации рассчитывало на производство значительно меньшего количества истребителей для успешного ведения «Битвы за Англию»,[69] но его заставили переключить на это усилия гражданские политические деятели, гораздо более обеспокоенные обороной страны, чем демонстрацией боевой мощи бомбардировочной авиации.

И тем не менее неспособность Англии нанести непосредственный удар по Германии своими сухопутными силами между 1941 и 1944 годами предоставила английским ВВС возможность сыграть уникальную в стратегическую роль. Программа создания мощной тяжелой бомбардировочной авиации, задуманная в отчаянные дни 1940 года, дала свои плоды авиаторам к 1944 году. Каждую ночь до тысячи английских самолетов отправлялись к индустриальным центрам Германии, чтобы нанести бомбовые удары. Маршал авиации Артур Харрис, грозный командующий бомбардировочным командованием, превратился в одного из известнейших и наиболее независимых военных лидеров в Англии. Осуществляя свою кампанию с неукротимой решимостью, он был убежден, что только таким образом, не прибегая к крупным сухопутным операциям, можно поставить Германию на колени. Когда конференция в Касабланке связала военно-воздушные силы союзных держав с операцией «Пойнтблэнк» программой бомбардировок, рассчитанной на то, чтобы проложить дорогу для вторжения в Европу, Харрис признал это решение только на словах, а на самом деле продолжил непрерываемую кампанию «бомбардировок по площадям» против городов Германии. «Я твердо убежден, — писал он Порталу 12 августа 1943 года, — что мы находимся у порога к окончательному решению в бомбардировочной войне… Я убежден, что при наличии нормальной погоды и сосредоточении усилий на главном деле с помощью бомбардировок мы можем опрокинуть Германию уже в этом году».[70] В январе 1944 года — в это трудно поверить — Харрис высказал убеждение в том, что при условии продолжения усилий в осуществляемой им политике Германию можно поставить в «состояние опустошения, в котором капитуляция станет неизбежной», к 1 апреля.

Между тем в дневное время американские «летающие крепости» продолжали свои операции прицельной бомбардировки под руководством генерала Карла Спаатса, авиатора, который не был согласен с Харрисом относительно наилучшего способа разгрома Германии с воздуха, но тем не менее выступал вместе с ним в поддержку независимых военно-воздушных сил. Американский официальный историк писал о военно-воздушных силах, входивших в состав армии США, что это был:

молодой, энергичный компонент, осознававший свою растущую мощь. Им руководило чувство, что он предназначен для выполнения специальной миссии. Он должен был оправдать расходы миллионов долларов и использование почти третьей части людских ресурсов армии. Поэтому авиация добивалась для себя как можно большей свободы рук, чтобы вести воздушную войну в соответствии со своими убеждениями и быть оцененной по заслугам за свою деятельность[71]

Когда в первые месяцы 1944 года руководители «Оверлорд» забирали в свои руки бразды правления, одна из первоочередных задач заключалась в том, чтобы обеспечить возможность использования всей наличной мощи военной авиации союзников в интересах поддержки любых наземных операций в ходе развертывания кампании на континенте. Эйзенхауэр очень скоро пришел к выводу, что обещаний «баронов от бомбардировочной авиации» проявлять добрую волю будет далеко не достаточно: они очень часто оставались в плену своих прошлых убеждений. Более того, как английские, так и американские руководители бомбардировочной авиации на протяжении многих месяцев твердили, что считают «Оверлорд» огромным, ничем не обоснованным, стратегически ошибочным решением, ибо такая операция становится совершенно ненужной в результате действий руководимой ими бомбардировочной авиации. Харрис забрасывал министерство авиации своими памятными записками, в которых утверждал, что «совершенно очевидно, что наилучшим и действительно единственным эффективным способом поддержки, которую бомбардировочное командование может оказать операции «Оверлорд», является усиление налетов на соответствующие индустриальные центры в Германии»…[72] В дневнике Спаатса имеется следующая запись по поводу важного совещания у верховного главнокомандующего 21 января, на котором были приняты параметры операции «Оверлорд»:

Ничего примечательного с точки зрения авиации, за исключением того, что начало операции «Оверлорд» приведет к отмене бомбардировочных действий против Германии на один-два месяца перед вторжением. Если будут действовать так, как сейчас предполагают, то не будет никакой возможности осуществлять воздушные операции достаточной интенсивности, чтобы подтвердить теорию, что Германию можно вывести из войны с помощью воздушной мощи. Операции в связи с «Оверлорд» — это детская игра по сравнению с нынешними воздушными операциями.[73]

В памятной записке о совещании Спаатса и генерала Ванденберга, заместителя командующего авиацией в операции «Оверлорд», имевшем место на такой поздней стадии, как апрель 1944 года, говорится:

Генерал Спаатс высказал свои опасения, как бы союзные военно-воздушные силы не оказались перед фактом биться головой о каменную стену в операции «Оверлорд». Если целью «Оверлорд» является захват и удержание передовых авиационных баз, то эта задача отпадает, поскольку стратегическая авиация уже может достигать любого важного объекта в Германии под прикрытием истребителей… Первостепенную важность имеет продолжение непрерывного объединенного бомбардировочного наступления, а предложенное отвлечение 8-й воздушной армии для поддержки операции «Оверлорд» является крайне опасным шагом. Куда более эффективными были бы комбинированные операции по стратегически важным целям, проводимые под единым командованием силами 8-й, 15-й и 9-й воздушных армий. В случае принятия такого решения можно было бы отменить крайне опасную операцию «Оверлорд». Объединенные бомбардировочные усилия, возможно, потребовали бы несколько больше времени, но можно было бы рассчитывать на получение ожидаемых результатов с большей уверенностью, в то время как предлагаемое десантирование через Ла-Манш является исключительно опасным и его исход крайне сомнителен. Провал операции «Оверлорд» приведет к таким последствиям, которые вполне могут зачеркнуть все результаты стратегических бомбардировок, проведенных до настоящего времени. Другим соображением, позволяющим считать, что в операции «Оверлорд» больше нет необходимости, является относительный успех использования прицела Н2Х (радарный прицел для слепого бомбометания) при сплошной облачности над районами целей… Следовательно, одно очень серьезное препятствие для стратегической авиации при выполнении ею стратегических задач в основном преодолено и является еще одним доводом против предприятия операции «Оверлорд».

Если бы в моих руках было общее руководство стратегическими операциями, — заметил Спаатс, — то я бы пошел в Норвегию, где мы имели значительно большие шансы на успех сухопутных сил и где, я уверен, шведы пошли бы с нами. Зачем в поспешности предпринимать крайне сомнительную операцию, когда имеется более надежный способ сделать это так, как только что я набросал в общих чертах? Лучше выигрывать войну наверняка, чем предпринимать операцию, которая таит в себе действительно огромный риск…

Обсуждая будущие операции с генералом Ванденбергом, генерал Спаатс подчеркнул, что весь опыт кампании в Африке указывает на неспособность американских войск преодолевать районы, сильно укрепленные минными полями, и что участки побережья, где планируется захват плацдармов, наверняка заминированы еще сильнее, чем любой район в Африке… Генерал Ванденберг выразил свое несогласие с планами использования воздушно-десантных войск. Он заявил, что его протест занесен в протоколы на всех совещаниях у верховного главнокомандующего».[74]

Этот документ убедительно показывает, что, во-первых, за два месяца до дня Д в высшем командовании союзников все еще имелись такие офицеры, которые проявляли глубокий скептицизм в отношении всей операции, и, во-вторых, наличие почти мессианской убежденности, с которой авиаторы выступали против своего участия в операции «Оверлорд». Только на фоне таких мнений и взглядов, как эти, следует рассматривать борьбу между сухопутными и авиационными командующими, происходившую летом 1944 года. Она является трагическим отражением того, до какой степени доктрина стратегических бомбардировок исказила мышление столь многих авиационных офицеров в Англии и Америке, что даже в самый канун операции «Оверлорд» они не могли осознать, что она являлась самой решающей операцией войны на Западе, которой должны быть подчинены все другие честолюбивые замыслы.

После напряженных дискуссий между Лондоном и Вашингтоном, усложненных политическим нежеланием англичан расстаться с независимостью бомбардировочного командования, Эйзенхауэр добился своего: руководство всеми военно-воздушными силами союзников было передано в его руки на столько на сколько объединенный англо-американский комитет начальников штабов сочтет нужным. После дальнейших споров, усугубленных опасениями Черчилля относительно уровня потерь среди гражданского населения Франции, военно-воздушные силы приступили к осуществлению огромной программы по разрушению французских железнодорожных узлов и речных переправ, что должно было сыграть решающую роль в ограничении возможностей переброски немецких подкреплений после дня Д. Масштабы этой операции были расширены из-за необходимости нанесения бомбовых ударов по целям, имевшим отношение ко всей полосе побережья Ла-Манша, дабы концентрация бомбардировок только в западной части не раскрыла основного направления в замыслах союзников. Успех этой операции явился подтверждением высоких профессиональных ка честв экипажей самолетов авиации союзников, каково бы ни было мнение их командующих, ибо цена операции — 12 000 жизней французов и бельгийцев — была существенно меньше, чем опасался Черчилль.

И все же, хотя процитированные выше документы показали достаточную обоснованность недоверия командующих сухопутными силами к авиационным начальникам, по иронии судьбы, весной 1944 года генерал Спаатс добился одной из решающих побед союзников, что привело его на второе место в руководстве союзными военно-воздушными силами. В ходе осуществления плана «Пойнтблэнк» его «летающие крепости» и «Либерейторы» в течение многих месяцев наносили по немецким авиационным заводам бомбовые удары, оплачивая их довольно дорогой ценой. Это вынудило американцев пойти на сопровождение бомбардировщиков во время дневных налетов истребителями дальнего действия. Усиленная бомбардировка авиационных заводов — один из наиболее экстраординарных парадоксов войны — оказала только ограниченное влияние на немецкое производство самолетов; однако появление в небе Германии замечательного истребителя дальнего действия «Мустанг Р-51» нанесло люфтваффе непоправимый урон, который, вне всякого сомнения, решающим образом сказался на операции «Оверлорд». В январе 1944 года немцы потеряли 1311 самолетов по разным причинам. В феврале эта цифра выросла до 2121 и в марте — до 2115 самолетов. Однако более катастрофическим для люфтваффе были не утраты самолетов, а потери опытных пилотов, нараставшие значительно быстрее, чем восполнение их под руководством разжиревшего Геринга. К марту американцы стали преднамеренно совершать налеты на объекты, чтобы вынуждать немцев защищать их. К июню немцы уже не располагали в достаточном количестве ни пилотами, ни самолетами, чтобы оказывать не более чем символическое противодействие вторжению союзников во Францию.

В мае генерал Спаатс начал бомбардировку немецких заводов синтетического топлива. Результаты даже ограниченной бомбардировочной программы, выявленные после войны, оказались впечатляющими. Использовав только 11,6 процента своих бомбардировочных усилий в июне, 17 — в июле, 16,4 процента в августе, он вызвал снижение немецкого производства синтетического топлива с 927 000 тонн в марте до 715 000 тонн в мае и до 472 000 тонн в июне. Снабжение люфтваффе авиационным спиртом упало с 180 000 тонн в апреле до 50 000 тонн в июне и до 10 000 тонн в августе. Кажется вполне возможным, что если бы объединенный англо-американский штаб знал истинные масштабы немецкого кризиса в области топлива и дал американским авиаторам указание с еще большей энергией проводить в 1944 году кампанию уничтожения немецких производственных мощностей по выработке топлива, то, вероятно, Германию можно было бы разгромить к концу этого года.

И тем не менее трагедия Спаатса заключалась в том, что к весне 1944 года доверие к нему лично и к другим руководителям бомбардировочной авиации со стороны высшего союзного командования резко упало. Это было неудивительно в свете не выполненных авиаторами обещаний и их неоправдавшихся заверений об эффективности бомбардировочной стратегии. Заявления об уничтоженных немецких самолетах часто оказывались настолько фантастическими, что даже многие руководители союзной авиации не верили в масштабы успехов «Мустангов». По этой же причине Спаатс испытывал сомнения относительно истинных возможностей люфтваффе. Были составлены планы по использованию армады истребителей для авиационного прикрытия вторжения в ожидании крупного сражения за господство в воздухе над плацдармом. Штаб верховного главнокомандующего считал, что немцы все еще в состоянии сразу поднять в воздух над Нормандией до 300 истребителей и 200 бомбардировщиков. Ли-Меллори опасался, что люфтваффе может воспользоваться новым радиолокационным указателем курса, чтобы предпринять ночные операции против портов на южном побережье Англии. Только в день Д, когда немцы сделали всего 319 самолето-вылетов, возникли близкие к истине предположения о возможностях авиации противника, которые подтвердились. В последующие недели активность вражеской авиации над Нормандией оставалась крайне незначительной. Победа американцев в воздушном сражении над Германией была достигнута за многие недели до того, как первый солдат союзных армий ступил на французский берег.

Однако в месяцы, предшествовавшие вторжению, серьезные расхождения во взглядах между руководителями союзных военно-воздушных сил вызвали у Теддера и Эйзенхауэра чуть ли не отчаяние. К разногласиям в вопросах использования бомбардировщиков добавилось общее для английских и американских авиационных начальников враждебное отношение к Ли-Меллори, назначенному командующим военно-воздушными силами в операции «Оверлорд». Командиры бомбардировочных соединений просто отказывались принимать от него приказы и признавали только указания, исходившие от Теддера. Командиры истребительной авиации тоже не скрывали своей неприязни. Командующий 9-й воздушной армией американец Бреретон, офицер весьма ограниченных способностей, и новозеландец Канинхэм, командующий 2-й английской воздушной армией, объединились в своем антагонизме по отношению к Ли-Меллори, а генерал Куэсада, командир эскадрилий непосредственной поддержки под началом Бреретона, с удивлением наблюдал за перепалкой. «Я просто не знал, — рассказывал он впоследствии, — что люди, находящиеся на таком уровне, так себя ведут. Никто не хотел быть под командованием Ли-Меллори, даже англичане».

Крупного и плотного телосложения, Ли-Меллори достиг высокого положения и вызвал к себе значительную враждебность своими ловкими интригами в ходе «Битвы за Англию», имевшими целью оттеснить на второй план маршалов авиации Даудинга и Парка, обеспечивших победу в этой битве. Он возглавлял командование истребительной авиации, позднее переименованное в командование противовоздушной обороны Великобритании, и с тех пор сохранял за собой этот пост, хотя и действовал в роли командующего авиацией в операции «Оверлорд». Его назначение было явной ошибкой Портала, начальника штаба ВВС Англии. Своим коллегам он казался мрачным и колеблющимся. Иное отношение было к Теддеру. Большинство американцев восхищалось им за его хладнокровие, проницательный ум, способность держать себя выше мелочных проблем и трудиться с полной отдачей ради общего дела союзников. «Тривиальности вызывали у него неприязнь, — заметил один из тех, кто знал его. — Будучи авиатором, он вместе с тем входил в состав высшего руководства союзными экспедиционными силами. Он считал, что война — это организованная неразбериха». Вместе с тем авиаторы были раздражены пессимизмом и нерешительностью Ли-Меллори. «Казалось, он не знает, чего он хочет, — говорил о Ли-Меллори Куэсада. — Он не мог уживаться с людьми. Казалось, он больше озабочен тем, чтобы сохранить подчиненные ему силы, чем вводить их в дело». Бригадный генерал Джеймс Гэвин из американской 82-й воздушно-десантной дивизии прибыл из Сицилии, где принимал участие в воздушном десантировании, и теперь участвовал в планировании дня Д. «Итак, ребята, я хочу, чтобы вы рассказали мне, как вы мыслите провести это десантирование с воздуха», — снисходительно обратился к ним Ли-Меллори. Он их слушал некоторое время, а затем решительно заявил: «Я не думаю, чтобы кто-нибудь мог это сделать». Выведенный из себя, Гэвин взорвался: «Мы только что осуществили это на Сицилии!» На совещании американских авиаторов 24 марта генерал Ванденберг спросил у Спаатса, что лично он считает самым важным в своей роли заместителя Ли-Меллори. Ванденберг в своем дневнике следующим образом излагает ответ: «Генерал Спаатс считает, что приоритетом номер один должно быть обеспечение интересов американского компонента, и предложил, чтобы я со всей ясностью довел это до генерала Эйзенхауэра и просил о его согласии в этом деле».

Таким образом, в то время когда повсюду в рамках союзнических сил предпринимались огромные и достойные уважения усилия, чтобы обеспечить реальное англо-американское единство, старшие американские авиационные начальники в Англии сговаривались, как и их коллеги из английских ВВС, защищать сугубо частные интересы своего вида вооруженных сил. Поразительной особенностью вторжения остается тот факт, что, когда уже была совершена высадка войск на французское побережье, авиационные руководители союзников все еще не хотели подчиняться приказам, исходившим от Ли-Меллори, все еще оспаривали свою роль в происходивших операциях, лишь минимальные усилия направляли на непосредственную поддержку сухопутных сил. Принципы использования передовых постов воздушного наведения, проверенные и испытанные в ходе боев в пустыне, были введены в практику в Нормандии спустя многие недели после высадки. В день Д, когда тактическая авиация союзников вносила серьезный вклад в общее дело, в боевых порядках высадившихся на берег войск не хватало передовых постов воздушного наведения, которые могли бы существенно облегчить ведение боя на плацдарме. При описании кампании в Нормандии стало привычным, не проявляя сомнений, отдавать должное воздушной мощи союзников, хотя ее заслуги на самом деле были минимальные. Ниже мы увидим, как прошли многие недели, прежде чем организация — не техника и не искусство пилотов — достигла такого уровня, при котором самолет мог действовать в тесном взаимодействии с наземными войсками.

Весной 1944 года руководители авиации уделяли слишком много внимания спорам относительно своих прав и своей самостоятельности и далеко недостаточно — рассмотрению вопросов о том, как наилучшим образом организовать взаимодействие с армиями, которые сражались внизу, под их крыльями. В докладе штаба Монтгомери, подготовленном после завершения операции «Оверлорд», говорилось: «Наиболее трудным фактором в период планирования с военной точки зрения была задержка с решением вопроса о создании высшего штаба союзных военно-воздушных сил. Очевидно, что эта задержка являлась полностью делом авиации и как таковая не имела никакого отношения к военным планировщикам, однако влияние этого обстоятельства сильно сказывалось на армейском планировании». С тревогой, близкой к отчаянию, штаб 21-й группы армий ждал плана действий авиации в день Д, который был в конце концов принят только за 36 часов до начала десантирования.

К весне 1944 года вся Южная Англия и значительная часть остальной территории страны превратились в огромный военный лагерь. Под деревьями возле дорог, прикрытые рифленым железом, друг за другом тянулись полевые склады артиллерийских боеприпасов, мин, инженерного оборудования, колючей проволоки. Запаркованные танки и автомашины на полях, «Шерманы» и джипы, гусеничные доджи и артиллерийские орудия вытянулись в ряды до самого горизонта, внушая самим солдатам благоговейный страх. За всем этим были люди — 20 американских дивизий, 14 английских, 3 канадские, одна французская, одна польская и сотни тысяч человек в специальных войсках, корпусных частях, штабных подразделениях, в частях связи. Их разместили в бараках, в палатках и реквизированных деревенских домах от Корнуэлла до Кента и дальше, далеко на север на всем протяжении страны. Одни тосковали по дому, другие находились в состоянии бесконечного возбуждения; немногие искали пути, чтобы уклониться от участия в ужасном предприятии, ожидавшем их впереди. Большинство с нетерпением ждало конца из месяца в месяц и из года в год продолжавшихся тренировок, чтобы начать столь долго ожидаемое дело, на котором были сосредоточены все их помыслы.

Одним из выдающихся вкладов Монтгомери в подготовку войск ко дню Д явилась его тщательно продуманная расстановка испытанных ветеранов 8-й армии в полных энтузиазма, но малообученных формированиях, проходивших боевую подготовку и так долго изнывавших в Англии. Генерал-майор Робертс застал свой новый штаб в 11-й танковой дивизии все еще жившим и работавшим по меркам английской армии мирного времени. Как офицер, получивший большой опыт в условиях войны в пустыне, Роберте тут же отменил излишние формальности, отстранив от дел своего старшего штабного офицера, педантичного гвардейца, который включал красный свет над дверью своего служебного кабинета, чтобы показать, что он не хочет, чтобы его тревожили.

Лейтенант Эндрю Уилсон из огнеметного танкового подразделения 79-й танковой дивизии видел «Битву за Англию» из своего дома в Кенте, будучи еще школьником, и при первой возможности с готовностью отправился в Сандхерст[75] и затем в танковые войска. После этого он и другие молодые офицеры его части оказались обреченными на многие месяцы рутинных тренировок под командованием престарелого старшего офицера, который ничего не знал о войне, но был знатоком кулинарии. Когда Уилсон в порыве восторга от успехов русских, что было повсеместно в то время, окрестил свой танк «Сталинградом», ему тотчас приказали сменить это название. В начале 1944 года все старшие офицеры были заменены другими, совсем иного склада, которые начали тренировки и учения полка с такой интенсивностью, что люди оказались на пределе выносливости. «Мы вдруг поняли, — вспоминал Уилсон, — что нас собираются пропустить через полную программу Монти». На протяжении многих часов и дней они тряслись в своих танках в бесконечных учебно-тренировочных атаках и боевых развертываниях на холмах выделенной для этого английской территории. Они не возмущались, потому что понимали, что учатся, и, наконец, стали честно готовиться к тому, что им предстояло сделать. Опасности, связанные с вводом в бой танка, который тащит за собой обшитый легкой броней трайлер, загруженный топливом для огнеметов, не очень-то беспокоили их: «Все страхи подавлялись от воодушевляющей мысли, что мы являемся отборным войском».[76]

Большинство солдат этой английской «армейской школы боя» разделяли энтузиазм Уилсона. Майор Дик Гослинг, бывший студент Итонского и Кембриджского университетов, командир батареи самоходок, с 1939 года ждал этого дня. «Наш энтузиазм, — свидетельствует он, — наша пригодность и наша подготовленность были на самом высоком уровне». Майор Чарлз Ричардсон из 44-й бригады 15-й дивизии за время войны стал начальником курсов по тактике в Эдинбурге, сам прошел курс в штабном колледже, занимался обучением войск, но постоянно чувствовал смущение, что до сих пор не бывал на поле боя, хотя позднее заключал: «Вы сражаетесь чертовски хорошо, когда не знаете, что вас ожидает».

Многие солдаты лейтенанта Дэвида Приста из 5-го легкопехотного батальона 214-й бригады 43-й дивизии не одну неделю перед днем Д отдавали свои силы овладению искусством войны на колесах. Они составляли самокатное подразделение на велосипедах, и солдатам было совсем не легко нажимать на педали при полной боевой выкладке: «Груз наваливался на тебя». Характерно, что спустя несколько часов после прибытия в Нормандию они получили приказ оставить свой транспорт и больше никогда его не увидели.

Капрал Крис Портуэй из 1-го батальона 231-й бригады утверждал, что полученный им опыт в Нормандии куда менее мучителен, чем «все те ужасные учения», которые предшествовали высадке на французский берег. Во время одного из таких учений яростная ненависть к противнику, в роли которого выступали французы и канадцы, закончилась кровопролитием, повлекшим за собой жертвы с обеих сторон. Солдату Стиву Дайсону настолько надоело служить в пехоте в Англии после 1940 года, что в отчаянии он готов был идти куда угодно, лишь бы уйти из пехоты, — в подрывники, парашютисты, в полицию. В конце концов его взяли в танкисты, где он, полюбив свой танк, чувствовал себя прекрасно. Рядовой Мик Анниуэлл, тридцатилетний бывший рабочий обувной фабрики и начальник отряда бойскаутов, теперь назначенный во 2-й пехотный батальон 9-й бригады дивизии, вполне был доволен армией и все, что происходило, воспринимал с легкостью. Для многих гражданских лиц из трудовой среды 1930-е годы не были радостными. В армии военного времени немало людей находили осуществление своих желаний, проникались чувством товарищества и стремлением к достижению цели, так что остаток своей послевоенной жизни посвятили тому, чтобы добиться намеченного. Были и такие, которые скорее с покорностью, чем с бодрым настроением примирялись со своей ролью в предстоящей операции. Лейтенант Артур Хил, 28-летний сапер в очках, считал, что на протяжении всей своей военной службы «никогда не чувствовал себя солдатом»; он просто хотел «поскорее со всем этим покончить и иметь возможность вернуться домой». Рядовой Чарлз Арджент из 44-й бригады оказался одним из неудачливых солдат: его всю войну без конца перебрасывали из одной части в другую, причем каждый раз назначение было хуже предыдущего, а до этого его не взяли ни на флот, ни в парашютный полк. Однажды утром весной 1944 года ему выдали тропическое обмундирование и снаряжение, которое тут же было взято обратно. На следующий день его послали на курсы минометчиков. Наконец, в самый канун вторжения, его назначили в южно-шотландскую дивизию, где он не знал ни одного человека и переживал за свое нешотландское происхождение. И конечно, он не был назначен минометчиком.

7-я бронетанковая, 50-я и 51-я дивизии были доставлены со Средиземноморского театра в Англию специально для усиления английского контингента войск вторжения. Еще на первых стадиях операции в Нормандии среди солдат 50-й дивизии распространились слухи, что их не будут пополнять, что их используют на поле боя для выполнения таких задач, которые неизбежно повлекут за собой большие потери. Интересно, что эти слухи не вызвали особой тревоги среди личного состава дивизии, и ее успехи в боях в Нормандии оказались весьма заметными. Однако среди других формирований-ветеранов действительно были основания для беспокойства. Лейтенант Эдвин Брэмалл, назначенный со свежим набором энергичных и не испытанных в бою молодых офицеров во 2-й батальон 4-й бронетанковой бригады, пришел к выводу, что, «как батальон, он измотан и сделал все, что было в его силах. Те, которые хоть что-нибудь стоили, получили продвижение по службе или уже оказались в числе потерь». Многие из солдат, прибывших со Средиземноморского театра, и прежде всего старые кадровые солдаты, были огорчены, что после долгих и ожесточенных боев их теперь снова призывают взять на себя всю тяжесть сражения. Подполковник Михаэл Карвер из 22-й бронетанковой бригады 7-й бронетанковой дивизии сообщал, что некоторые из его сержантов старших званий выражали протест против привлечения их к участию в боевых действиях, а их жены в своих жалобах требовали объяснений, почему те, кто отсиживался в Англии в течение четырех лет и «не сделал ничего», теперь не могут взять на себя всю тяжесть предстоящих боев. Такие настроения разделялись премьер-министром.

Это болезненное отражение того, — писал он в военное министерство в начале 1944 года, — что, вероятно, ни один из четырех или пяти солдат, которые носят королевскую униформу, не слышит свиста пуль или похоже, что не слышит. Огромное большинство подвергается риску не больше, чем гражданское население в Южной Англии. Моя неприятная обязанность — подробно останавливаться на этих фактах. Одни и те же группы солдат отправляют вновь и вновь на фронт, в то время как огромное большинство удерживают, к их сожалению, от участия в сражениях.[77]

Если заключительную фразу премьер-министра можно рассматривать со скептицизмом, то его более ранние замечания были предметом неоднократных дебатов с начальником имперского генерального штаба, который терпеливо напоминал ему о реальностях современной войны, о существенной необходимости в гигантском «хвосте» «Оверлорд», а также о полном истощении людских резервов Англии. Английская армия, высадившаяся в Нормандии, будет крупнейшей группировкой, какой Монтгомери когда-либо командовал в Северо-Западной Европе. По мере того как будут возрастать потери, численность этой группировки будет неумолимо снижаться. Эта реальность всегда находилась на первом месте во всех расчетах английских командующих на всем протяжении войны от первых стычек у Кана до последних выстрелов под Люнебергом. Было также понятно, что первые недели в Европе будут последними для английского паритета с американцами в сухопутных силах. В июле американские войска начнут наращивать свое численное превосходство над английскими, и после этого месяц за месяцем их силы будут увеличиваться до такой степени, что силы английского союзника покажутся на их фоне крохотными. У многих английских военнослужащих вызывало раздражение экстраординарное социальное превосходство, которого американцы достигли на территории Англии, если их штабные сержанты получают денежное содержание, равное содержанию английского капитана, располагают огромными запасами материально-технического обеспечения самих себя и сладостями для английских детей.

С того момента, как американцы погружались в поезда в английских портах и ругали узкие двери в английских вагонах, через которые было трудно пройти солдату с полной боевой выкладкой, их не оставляло странное смущение при встрече с уставшими англичанами. «А где ваш дом, полковник?» — услышал лейтенант Юлиан Бах, как вновь прибывший капитан из штата Миссисипи спросил у несколько замкнутого на вид английского полковника в ходе первой натянутой встречи за обеденным столом. «Какой дом вы имеете в виду? — автоматически спросил полковник. — У меня их три». Капитан из штата Миссисипи на следующее утро испытывал чувство язвительной удовлетворенности, когда он увидел выражение лица англичанина, выливавшего мармелад на свою порцию овсяной каши.

Безупречно одетые американские офицеры — да и сержанты — битком набивали лондонские отели и рестораны. Капрал Билл Престон из 743-го танкового батальона все свое рабочее время проводил в тренировках по выходу из затонувшего амфибийного танка типа «Шерман», в котором он будет высаживаться в Нормандии; он и его экипаж узнали, что у них будет всего 20 секундл, чтобы выйти из «Шермана», если он потонет. Как и многие другие молодые американские сержанты, он приводил англичан в замешательство своими широкими связями и находил легкий способ заказать стол в ресторане «Мирабель», используя для этого имя своего дяди из американского посольства в Лондоне. Генерал Куэсада из 9-го тактического авиационного командования каждый раз, когда он по делам приезжал в Лондон, брал с собой нескольких своих пилотов, которые без особого труда устанавливали дружеские связи с англичанами. В письме своей матери в Нью-Йорк он попросил прислать ему шесть коробок мужских носков и шесть тюбиков губной помады, и она до конца войны регулярно отправляла ему посылки с длинными мужскими носками и с вазелиновой губной помадой, чтобы не трескались от ветра губы.

И все же, хотя между американцами и англичанами существовали серьезные трения и разногласия, куда более примечательным было эффективное сотрудничество союзников на всех уровнях. Несмотря на расхождения между правительствами и армейскими штабами в вопросах большой политики, офицеры этих двух стран в ходе подготовки операции «Оверлорд» работали бок о бок с исключительным дружелюбием. Как у англичан были невоспитанные люди вроде того полковника, которого встретил Юлиан Бах, так и у американцев были люди со скверными личными качествами вроде генерала Бэлла, помощника начальника штаба по оперативной части и боевой подготовке в штабе верховного главнокомандующего, который вызывал к себе неуважение почти у всех, кому приходилось работать с ним. Однако на большинство англичан производили глубокое впечатление энергия своих заокеанских союзников, их готовность учиться, довести до конца начатое дело. В свою очередь американцы с уважением относились к английским вооруженным силам, сражавшимся столь долгое время. Ниже еще много будет сказано о разногласиях, зависти и подозрениях между англичанами и американцами. Сообщения об этом никоим образом не должны заслонять сотрудничество между ними, такое единение союзников на рабочем уровне, какое редко когда-либо удавалось обеспечивать в войне.

Если несколько английских соединений, направленных в Нормандию, были уже измотаны в боях на других театрах, то некоторые американские соединения оказались опасно неподготовленными; ими руководили командиры, недостаточно компетентные для выполнения той задачи, которую предстояло решать. Даже если английские дивизии были укомплектованы за счет гражданской армии, английская классовая система и военные традиции обеспечивали то, что их солдаты были значительно более пропитанными духом и привычками кадровых солдат, чем их американские коллеги. С первого и до последнего дня войны американскую армию никогда нельзя было принять за что-либо другое, чем она была на самом деле — гражданские люди в военной форме. Пожалуй, величайшими из всех американских организационных достижений во время второй мировой войны явилось увеличение в период между 1939 и 1945 годами очень маленькой регулярной армии в 190 тысяч человек до огромной военной машины в восемь с половиной миллионов человек. Даже кадровый состав мирного времени едва ли представлял собой внушительную военную силу. Одна кавалерийская дивизия во время маневров в штате Луизиана в 1940 году была вынуждена взять напрокат лошадей и, когда эти бедные клячи оказались ненужными, увезти их на машинах в районы отдыха после второго дня учений.

Даже в войне сухопутные войска США — прежде всего пехота — оставались на положении Золушки. Разработанный в 1942 году план создания армии в составе 334 дивизий, в том числе 60 бронетанковых, на самом деле, в реальности, был к маю 1944 года сведен до 89 боевых дивизий, из которых только 16 были бронетанковыми. Их следует сравнить со 100 японскими дивизиями и 300, хотя и меньшими по численности, дивизиями Красной Армии. Огромные людские резервы пошли на укомплектование авиационных корпусов, частей обслуживания и военных баз. Там, где в немецкой армии офицеры составляли только 2,86 процента личного состава, в американской армии их было 7 процентов, причем многие из них ни разу не побывали даже вблизи фронта. К 1944 году для американского командования стало очевидно, что в мобилизационных расчетах были допущены серьезные ошибки. Наиболее критический просчет, который будет оказывать заметное влияние на кампанию в северо-западной Европе, заключался в том, что в свое время слишком мало было уделено внимания укомплектованию личным составом пехотных полков, действующих на самом острие американского копья. Авиационным корпусам, различным специальным службам и штабам видов вооруженных сил было позволено отобрать для себя в слишком большой пропорции наиболее подготовленные кадры из общей массы призванных в вооруженные силы. Пехотные роты будут вынуждены сражаться против вермахта Гитлера, «профессионально наиболее подготовленной современной армии», имея в своих рядах людей, которые во многих случаях представляли собой наименее внушительный контингент, который Америка призвала под свои знамена.

В некоторой степени это отражало естественное стремление Соединенных Штатов добиться максимального использования техники в ведении войны. Однако существовало также и резкое различие в настроениях по отношению к военной службе «лучших и светлейших» умов среди молодых людей в Америке и их двойников в Европе. В Америке за пределами нескольких тысяч «военных семей» военная карьера никогда не была почетной в европейском духе. Для малообеспеченных молодых людей — в том числе и для Эйзенхауэра и Брэдли — это был традиционный путь, на котором они могли составить себе карьеру без использования преимуществ от рождения. Джордж С. Паттон был редким исключением. Он писал: «Это неприятный, а для меня трагический факт, что в наших усилиях предотвратить войну мы учили свой народ умалять героические качества солдата»[78] Не может не удивлять то, что во время второй мировой войны молодые англичане из привилегированных слоев общества все еще тяготели к пехотным и танковым полкам, в то время как их американские двойники предпочитали более престижные назначения в авиации, в управлении стратегических служб, на административные должности в армии или в дипломатическом ведомстве. Служба в качестве офицера в боевых подразделениях на фронте так и не стала модной среди молодых американцев. Вместе с тем очень многие шли в боевые подразделения и храбро сражались на фронте. Однако это дает основания считать, что «зубы» американской армии были серьезно затуплены, так как в армии отсутствовала определенная часть наиболее способных и подходящих для военного дела солдат и офицеров. После поездки с генералом Эйзенхауэром 4 апреля коммандер Бутчер писал в своем дневнике: «Меня беспокоит отсутствие стойкости и расторопности у молодых американских офицеров, которых я видел сегодня в ходе поездки. Это такая зелень, точно прорастающая пшеница. Как они будут вести себя в бою и как они будут выглядеть через три месяца?»

В те недели сотни тысяч молодых солдат из предназначенных для штурма дивизий генерала Брэдли волновал тот же вопрос. Рядовой Линдли Хиггинс был «достаточно глуп, чтобы не почувствовать ни малейшего беспокойства. Мы действительно считали, что в любой момент весь рейх вот-вот рухнет. Мы видели, чем мы располагаем, и слышали, чего у них нет. И мы действительно думали, что стоит нам только высадиться на тот берег, как все фрицы поднимут руки». Это было заблуждение, значительно более распространенное среди таких соединений, как 4-я дивизия, в которой Хиггинс был пехотинцем, чем среди соединений, которые сражались в Северной Африке и на острове Сицилия. Мелкий служащий из судоходной компании, необычно восприимчивый парень из Бронкса, Хиггинс по пути на работу утром 8 декабря 1941 года услышал обращение по радио президента Рузвельта к народу и тут же направился на армейский призывной пункт на Уайтхолл-стрит. Его отец с облегчением вздохнул: «Он думал, что армия меня исправит». Сам Хиггинс думал, что вернется домой через каких-нибудь несколько месяцев. Вместо этого он два года провел на американском восточном побережье, участвуя в бесконечных учебно-тренировочных занятиях по штурмовому десантированию на берег. Хиггинс вспоминает: «Расходуя массу времени для подготовки к предстоящим боям в кампании в Северной Африке, нам все время твердили, что то или другое может случиться в ходе боев в пустыне». Война им казалась очень отдаленной. Они чувствовали себя неспособными связывать что-либо из своего приобретаемого опыта с тем, что происходило в Европе и на Тихом океане. Даже на своих заключительных перед вторжением учениях в Девоне их больше всего забавляла стрельба по стогам сена трассирующими пулями: «Мы были необычайно беспечной и бесчувственной группой молодых людей». А теперь они сожгли все свои личные записи и бумаги в соответствии с приказом и размышляли над тем, куда их двинут. Им сказали, что это будет незатопляемый район, так что Хиггинс доверительно заметил: «Я знаю географию — это не будет Голландия». За несколько недель до высадки их полковой и батальонный командиры были освобождены от занимаемых должностей. На заключительном инструктаже новый командир предупредил, что после того, как они покинут десантную шлюпку или баржу, они ни при каких обстоятельствах не должны оглядываться назад. Остановка или отход на берегу будут считаться таким проступком, за который совершивший его будет предан суду военного трибунала. В районе сосредоточения за Плимутом, когда они выстроились в очередь за получением пищи, друг Хиггинса Джон Шульц уставился на его тарелку и застонал: «Ну и большущий у тебя ломоть. Если они начинают кормить нас бифштексами, значит, дело будет». Хиггинс пытался осмыслить реальность того, что их ожидало впереди: «Я, Линдли. Хиггинс, с улицы Ривердейл, что в Бронксе, собираюсь вторгнуться во Францию. Это проблема, с которой мой ум, вероятно, не мог справиться в силу тогдашнего состояния его зрелости».

Майор Гарри Герман, начальник штаба 2-го батальона 39-го пехотного полка 9-й дивизии, проявил большую, чем остальные, проницательность относительно того, что их ожидало. Его отец, выпускник Мичиганского университета, был убит в первую мировую войну; его прадед был ранен в битве под Геттисбергом.[79] Как студент, он прочитал «Майн кампф» и являлся членом антивоенной группы. Он зарабатывал 18 тысяч долларов в год на процветающем семейном бизнесе, когда в январе 1940 года, несмотря на его просьбы об отсрочке, был включен в число американцев, подлежащих призыву. Подобно сотням тысяч других, он выдержал неразбериху и трудности, которыми был отмечен первый год огромного разбухания американской армии, окончил офицерские курсы по высшему разряду по оружию и тактике, по низшему разряду — по личной строевой выправке и в октябре 1942 года был отправлен в Ирландию со своей дивизией. В феврале 1943 года он вместе с американскими войсками разделил горькое унижение у Кассеринского прохода,[80] где он, как и другие солдаты, спасая свою жизнь, бежал, бросив оружие и боевую технику, развернутую на позиции в соответствии с указаниями командиров, «которые не имели никакого представления о том, как принять диспозицию. Это было ужасно: никакого снабжения, ни воды, ни офицеров-руководителей. Но потом мы переукомплектовались, вооружились, вернулись и действовали лучше. В некотором роде кампания в Северной Африке явилась благословением для американских войск». Ко времени отправки их в Сицилию, они уже многому научились: необходимости двигаться по гребням горных склонов, а не по долинам, как их учили во время тренировок, руководить солдатами в бою, держать под контролем венерические заболевания среди солдат.

И тем не менее, когда 1-я и 9-я дивизии были из Сицилии переброшены в Англию для подготовки к операции «Оверлорд», многие офицеры и солдаты испытывали чувство возмущения по поводу того, что им предстоит заново пережить все боевые тяготы. Они считали, что им, исполнившим свой долг, теперь время возвращаться домой и пожинать плоды славы, а новое поле битвы надо оставить миллионам других солдат, которые до сих пор еще ничего не испытали. Некоторые офицеры добились перевода. Моральное состояние, по мнению Германа, было невысокое. Майор Фрэнк Коласикко из 3-го батальона 18-го полка 1-й дивизии узнал о тех же настроениях среди его солдат: «Мы считали, что сделали свое в этой войне, и теперь должны идти домой. Мы продолжали читать в газетах об огромном увеличении вооруженных сил США». Брэдли писал в связи с этим: «Как мне ни не нравилось подвергать 1-ю дивизию еще одному десантированию, но, как командующий, я понимал, что у меня нет иного выбора… Я осознавал, что вынужден использовать лучшие войска, которые у меня были, чтобы свести к минимуму риск и поднять шансы в нашу 3 пользу любым способом».[81]

Брэдли и другие американские командующие остро сознавали имевшиеся недостатки некоторых американских соединений, и прежде всего их командиров. Маршалл в марте писал о своих колебаниях в связи с тем, что был вынужден снять со своих постов ряд генералов, в том числе двух командиров корпусов: «…Мы больше не могли никого отстранить, не нанеся серьезного урона нашему престижу. Как представляется, у каждого из них не хватало таких качеств, как энергичность и настойчивость…» Когда солдаты 9-й и 1-й дивизий — теперь под командованием волевого Кларенса Хубнера — начали вместе с новым пополнением заниматься боевой подготовкой в юго-западной Англии, моральное состояние в частях улучшилось довольно быстро. У личного состава этих дивизий вызывало чувство гордости то, что их участие во вторжении следовало рассматривать как важное обстоятельство. «Мы считали, что исход войны зависит от 1-й и 9-й дивизий, — говорил Гарри Герман. — Мы понимали, что это неизбежно и мы должны это сделать. Другого выхода не было». Сам Герман успешно воевал и более не пытался заглядывать за пределы очередного поля сражения: «Я не думал, что война когда-либо кончится».

Как и большинство американцев, техник-сержант Билл Уолш не питал особой враждебности к немцам — он считал войну просто делом, с которым нужно было покончить, прежде чем все они смогут отправиться домой. Больше всего его беспокоило то, чтобы водонепроницаемость его танка была достаточно надежной, чтобы добраться на нем до берега. Сын дантиста из штата Нью-Джерси, он поступил в местное отделение национальной гвардии в 1938 году. Это было кавалерийское подразделение, и в те дни кризиса Уолш был среди тысяч молодых людей, для которых национальная гвардия оказывалась единственным путем включения в общественную жизнь. Он участвовал в последнем смотре кавалерии армии США, и когда они рысью пронеслись под музыку старинного марша времен гражданской войны, то большинство мужчин едва сдерживали слезы. Они оказались среди первых частей, отправляемых в Европу, где их превратили в танкистов, и началось долгое двухгодичное ожидание, прежде чем 102-я бронетанковая дивизия пошла в бой. Уолш и его экипаж не очень-то высказывали друг другу опасения относительно дня Д. «В кинокартинах всегда показывают людей, разговаривающих ДРУГ с другом об их проблемах и опасениях перед боем. Мы этого никогда не делали», — заметил Уолш, вспоминая о прошлом.

Капрал Дик Реймонд из 3-й канадской дивизии был 18-летним американцем, сыном фермера из штата Нью-Йорк; он убежал из дому в Канаду, чтобы там вступить в армию, в которой, как ходили слухи, не задают слишком много вопросов добровольно поступающим. В январе 1942 года, когда ему, исключенному за неуспеваемость из средней школы, было всего шестнадцать лет, он поступил в канадскую армию. Через месяц его выгнали из армии, однако вскоре он вновь оказался у Ниагары, приветствуя канадского сержанта на пункте набора в армию добровольцев; такой сержант являлся важной фигурой на границе в те времена. Канадская армия, казалось, кишела американцами. Когда он принимал присягу с группой других рекрутов, им сказали, что в момент клятвы, верности королю американцы могут не поднимать руку, а держать руки по швам. Большинство рекрутов так и поступило. Тут имелись дезертиры и изгнанные из американской армии, двое бродяг, прибывших из Испании после окончания там гражданской войны, и первый американский негр, с которым познакомился Реймонд, огромного роста, умный мужчина, по слухам, в прошлом адвокат из штата Западная Виргиния. Молодой американец проявил достаточную глупость, сказав что у него есть деньги: их у него очень скоро изъяли. Он научился выпивать и мошенничать с некоторой осмотрительностью, стал откровенно говорить о том, как канадские добровольные вооруженные силы очистили военные тюрьмы и госпитали, чтобы пополнить свои ряды перед вторжением. У него сложилось очень невысокое мнение об офицерах, но ему нравились полковые традиции, волынки и юбки в канадско-шотландских частях. И хотя им недоставало дисциплины, его восхищало их поведение на поле боя.

В 1927 году 22-летнему чеху по имени Фрэнк Свобода было предоставлено право на стипендию в колледже штата Айова, затем он получил ученую степень магистра теологии, был посвящен в духовный сан и стал пресвитерианским священником в чешской общине Нью-Йорка. В 1943 году он добровольно вступил в армию, чтобы стать капелланом (подготовку пехотного солдата он прошел еще в чехословацкой армии), и был направлен на трехмесячные курсы капелланов при Гарвардском университете. Рядом с его койкой оказался еврейский раввин, а под ним — католический священник, который шутливо заметил, что никогда не думал, что будет спать вместе с еретиками. После курсов он оказался в 79-й дивизии в штате Аризона, а в марте 1944 года в ее составе прибыл в Англию. Американцев поразили развалины улиц Ливерпуля — результат воздушного немецкого блицкрига; они были тронуты добротой местных жителей, которые приглашали американских солдат на воскресный чай в свои семьи, хотя в условиях строгой карточной системы сами испытывали острый недостаток продовольствия. Все боевое оснащение Фрэнка Свободы для вторжения на Европейский континент состояло из Библии и портативного комплекта оборудования, необходимого для отправления богослужения в полевых условиях. Как европеец, он понимал в отличие от основной массы личного состава дивизии, что победить немцев будет очень трудно. В большой палатке, которую использовал как часовню перед тем, как отправиться во Францию, он выслушивал обеспокоенные высказывания солдат — главным образом о своих женах — и проводил богослужения с солдатами, которые входили в палатку с винтовками и в касках. Показательно, что высокопарные высказывания по поводу дня Д исходили главным образом от старших командиров. «Мне нет необходимости говорить вам, что это великое дело и как оно важно, — писал командующий американской Западной военно-морской оперативной группой контр-адмирал Алан Кирк одному из своих друзей в Вашингтоне 10 марта. — Если это дело окажется успешным, война будет выиграна; если оно потерпит неудачу, война может продлиться многие годы. Возможно также, что оно решит, мы или Россия на некоторое время будет господствовать над всем миром».[82] Полковник Пэдди Флинт, непоколебимый старый командир 39-го пехотного полка 9-й дивизии, писал в более непритязательном духе жене и матери каждого офицера, находившегося под его началом накануне дня Д. «Мы как бы приводим свои дела в порядок, — сообщал он. — Может быть, это просто как весенняя уборка в доме, что мы обычно делали дома под руководством матери, когда я еще был мальчиком. Во всяком случае, я уверен, Вы меня поймете. Я просто хотел сказать Вам: мы думаем и заботимся о Вашем сыне Гарри в полку…»

…15 мая в школе Святого Павла Монтгомери в последний раз излагал план «Оверлорд» перед старшими офицерами союзных армий, которые устроились на деревянных скамьях за единственным рядом стульев впереди для короля, Черчилля, Смэтса и Брука. Это было самое большое скопление старших командиров, когда-либо собиравшихся вместе под одной крышей в зале для брифинга: Брэдли, которого англичане уважали и будут уважать еще больше как одного из американцев, «который действительно понимает, что такое сражение»; генерал Лоутон Коллинс, командир 7-го корпуса, нервозный, вспыльчивый, честолюбивый «молниеносный Джо», получивший широкую известность своими действиями в качестве командира дивизии на Гуадалканале;[83] генерал Джероу, командир 5-го корпуса, менее внушительный по внешности и еще не получивший боевого крещения в такой должности; генерал Корлетт, командир 19-го корпуса; генерал Миддлтон, командир 8-го корпуса. Англичане проявляли обоснованное беспокойство относительно качества американского командования и штабной работы на корпусном и дивизионном уровнях. Некоторые американские старшие офицеры позднее признавали, что критика определенным образом подействовала на общую обстановку. Просто не было достаточного количества тщательно подготовленных штабных офицеров, чтобы их хватало в условиях огромного увеличения численности армии. Однако здесь присутствовали также и некоторые выдающиеся американские командиры дивизий — Хубнер, командир 1-й дивизии, Бартон — 4-й дивизии, Эдди — 9-й дивизии.

Майлс Демпси, командующий английской 2-й армией, представлял собой скромную личность, почти неизвестную английской общественности, с которым, по словам самого Демпси, Монтгомери обращался скорее как с командиром корпуса, чем командующим армией. Однако Демпси был большим профессионалом, блестящим знатоком сухопутных операций, исключительно надежным исполнителем воли своего командующего. Генерал Крокер, командир 1-го корпуса — твердый, надежный офицер, который ни разу в ходе боевых действий в Нормандии не вызвал у Монтгомери беспокойства в отличие от Бакнелла, командира 30-го корпуса, в котором Брук всегда сомневался и который был предназначен на увольнение. Генерала Крерара, которому предстояло командовать канадской армией, когда она пойдет вслед за штурмовыми соединениями на континент, считали лишенным воображения, флегматичным администратором; Монтгомери упорно пытался освободиться от него, но политические императивы оказались слишком сильными. Гай Саймондс, командир корпуса в армии Крерара, проявил себя как один из выдающихся командиров в нормандской кампании, непреклонный, правдивый, умный сапер, на которого все чаще опирался Монтгомери. Что касается остальных, то здесь находились два ветерана боев в пустыне, О'Коннор, командир 8-го корпуса, и Ритчи, командир 12-го корпуса. На дивизионном уровне, за исключением блестящего командира 11-й бронетанковой дивизии Робертса, английскую группу дивизионных командиров можно было охарактеризовать скорее как надежную, чем воодушевляющую. Уже появились сомнения относительно командира 7-й бронетанковой дивизии генерал-майора Эрскина, который был совершенно неожиданно выхвачен со штабной работы на эту должность, хотя существовало распространенное мнение, что она, как и звание, выходила за пределы его потолка. Эрскин любил подчиненных, был глубоко привязан к ним, и в этом заключался корень многих неприятностей в ходе операций в Нормандии; он с готовностью принимал на веру слова своих подчиненных, будто они сделали все, что было в их силах. Это был не тот человек, чтобы решительно управлять своей командой. Однако на войне, как и во всех видах человеческой деятельности, никогда не бывает достаточного количества людей с такими качествами, чтобы они соответствовали требованиям данного момента. Недостатки союзного командования, назначенного для осуществления операции «Оверлорд», нашли зеркальное отражение в действиях немецкого командования на противоположном берегу.

Изложение плана и проведенных приготовлений, сделанное Монтгомери 15 мая, как и предыдущий брифинг 7 апреля, было признано даже его критиками блестящим: в нем ярко проявлялись умение схватить суть, уверенность, совершенное владение планом и его деталями. Он уже провел большое занятие — «Тэндерклап» — с командирами сухопутных войск на огромном макете будущего поля боя, на котором создавал различные ситуации, неожиданные осложнения и возможные препятствия, чтобы проверить решения участников занятия. Беда Монтгомери заключалась в том, что само его мастерство заблаговременного планирования стало источником скептицизма противников, поскольку всегда неизбежны определенные несоответствия реальной обстановки на поле боя с заранее составленным планом. На всем протяжении кампании в Нормандии Черчилль никогда не упускал из виду установку Монтгомери, подчеркивавшую необходимость быстрого прорыва танковыми силами обороны противника после десантирования: «… Я готов идти почти на любой риск, для того чтобы воспользоваться такой тактикой. Я бы пошел даже на риск полной потери танковых бригадных групп… задержка, которую они вызвали бы у противника до того, как его можно будет уничтожить, оказалась бы по времени вполне достаточной, чтобы иметь время высадить наши основные силы на берег и перегруппироваться для мощных наступательных действий».[84] Брэдли также не забывал высказываний Монтгомери в школе Святого Павла относительно возможной перспективы выхода танков к Фалезу в день Д, «чтобы побродить там немножко». Монтгомери имел полное основание хотя бы в частном порядке сказать Брэдли и Демпси — и прежде всего Черчиллю, — что, что бы ни говорил он своим войскам, он не ожидает глубокого вклинения в немецкую оборону в день Д от неопытных войск, восстанавливающих свою способность действовать на суше. Но он этого не сделал. И заплатил довольно высокую цену после имевших место событий, когда не оправдались его надежды, высказанные им публично и в частном порядке старшим и младшим офицерам.

В последние недели перед днем Д основное расхождение во взглядах высшего командования союзников касалось не операции «Оверлорд», а планируемого вторжения на юге Франции — операции «Энвил», на проведении которой твердо настаивали американцы, а англичане ожесточенно сопротивлялись, так как это наверняка нанесло бы большой урон операциям в Италии. Трудности с обеспечением боевыми и транспортными судами вынудили отказаться от идеи одновременного десантирования на юге и севере Франции и пойти на то, чтобы осуществить операцию «Энвил» как второстепенную десятью неделями позднее. Споры между Лондоном и Вашингтоном по этому поводу продолжались до последних дней перед ее началом. Это стало первым крупным решением в ходе войны, при принятии которого американцы решительно отказались уступить давлению англичан и пошли по избранному ими самими пути, что явилось предвестником других болезненных ударов по британской самоуверенности и гордости.

Обсуждение вопроса о выброске воздушных десантов в поддержку операции «Оверлорд» было осложнено появлением делегации штабных офицеров от генерала Маршалла, чтобы изложить твердое мнение начальника штаба армии США, которое сводилось к следующему: создав крупные и дорогостоящие воздушно-десантные силы, союзники должны использовать их для осуществления честолюбивого плана окружения. Маршалл предлагал десантировать их с воздуха возле Эвре в «Орлеанском разрыве», чтобы создать крупную стратегическую угрозу немецкому тылу. Эйзенхауэр был вынужден упорно и обоснованно объяснять Вашингтону, что парашютисты не в состоянии противодействовать танковым силам, что, приземлившись, парашютисты становятся совершенно немобильными и что очень трудно и сложно снабжать их боеприпасами и тяжелым оружием.

Более тревожным было то обстоятельство, что немецкие войска в западной части Котантена получили прдкрепление, и это вынуждало Брэдли пересмотреть существующий план выброски американского воздушного десанта. Выделенные для десантирования две дивизии теперь должны были приземляться только на восточной стороне полуострова. Затем пришла очередь Ли-Меллори создать трудности. В последние дни перед 6 июня этот авиатор оказался одержим мыслью, что американский воздушный десант обречен на провал с огромными потерями, и стремился убедить в этом Эйзенхауэра. В конце концов верховный главнокомандующий отверг его точку зрения «Однако в большую тревогу Эйзенхауэра в самый критический момент этот англичанин привнес немало неприятного от себя, подорвав вместе с тем авторитет своих собственных суждений.

Существенно, что среди солдат в армиях вторжения, даже американцев, ничто так не способствовало укреплению уверенности в самих себе в те последние недели перед днем Д, как личные поездки к ним Монтгомери. С середины мая до июня командующий 21-й группой армий всю свою энергию посвятил инспекционным поездкам в подчиненные войска. Размеренный шаг вдоль выстроившихся рядов; проницательный взгляд в глаза солдат; приказ «разойдись!» и приглашение собраться вокруг генерала, стоящего на капоте джипа; резкое, отрывистое обращение — все было преднамеренно театральным и тем не менее естественным. «Даже Эйзенхауэр при всей его обаятельной непринужденности никогда не вызывал у американских солдат такого восторга, с каким встречали Монти его солдаты, — писал Брэдли. — Среди них он стал человеком поистине легендарным».[85] Монтгомери говорил им, что у противника много дивизий, но большинство из них ослабленные и не укомплектованные до штатного состава: «Все на витрине, у них уже нет ничего в запасе». Американцам он говорил: «Как английский генерал, я считаю за честь служить под американским командованием; генерал Эйзенхауэр является капитаном команды, и я горжусь, что служу под его началом». Лейтенант Филип Рейслер и 12 000 солдат из американской 2-й бронетанковой дивизии собрались на футбольном поле в лагере Тидуорт в Хэмпшире, чтобы послушать Монтгомери. «Снять каски!» — приказал он, и все дружно сняли каски, за исключением Мориса Роуза, стоявшего возле джипа. «И вы тоже, генерал», — обратился к нему Монтгомери. Он сделал небольшую паузу и медленно обвел глазами огромную массу собравшихся людей. Наконец сказал: «Хорошо, наденьте каски. Следующий раз, когда встретимся, я всех вас узнаю». Это была блестящая сцена.

В те же дни Монтгомери выступал перед гражданской аудиторией, в частности перед заводскими рабочими и железнодорожниками. Однако эти выступления не вызывали особого энтузиазма у английского правительства. В них чувствовался слишком сильный привкус откровений национального военного повелителя, порождавший у политических деятелей глубокие инстинктивные опасения. Когда он предложил провести общенациональный молебен в Вестминстерском аббатстве перед началом вторжения и представил на двух страницах полный перечень гимнов и молитв, идея была поспешно отвергнута. Монтгомери отправлялся во Францию, оставляя в Англии многих, кто уверовал в его мастерство и умение претворить вторжение в реальность. Ни один из его английских или американских критиков не мог бы теперь отрицать важность его вклада в подготовку операции «Оверлорд»; ни один другой генерал союзников не мог бы добиться таких результатов. Но он оставлял за собой и немало враждебности, горечи. Генерал Морган, так усердно и долго трудившийся на посту начальника штаба командующего союзными войсками, никогда не простит Монтгомери безжалостную отправку его на задворки войны после возвращения в Англию. Десятки старших офицеров, которые не были с ним в Африке, Монтгомери уволил — одних по достаточно обоснованным причинам, других в силу того, что новый командующий их не знал. Да и в самом штабе Эйзенхауэра было много офицеров, готовых нашептать верховному главнокомандующему что-нибудь ядовитое о Монтгомери. Но пока англичанин действовал успешно, он оставался неуязвим. А на случай неудачи сухопутной кампании под его руководством он запасся многими влиятельными заложниками.

«Если они нападут на западе, — сказал Гитлер в декабре 1943 года, — то это нападение решит исход войны».[86] Каковы бы ни были, по мнению западных союзников, недостатки Атлантического вала, но заявление Гитлера, что они с нетерпением ждут вторжения союзников, никоим образом не было блефом. Его армии в России беспощадно отбрасывались и уничтожались; только в период между июлем 1943 и маем 1944 года немцы потеряли на востоке 41 дивизию. Общая численность немецкой армии на востоке уменьшилась с трех миллионов с лишним в июле 1943 года до 2,6 млн. человек в декабре. После этого в период между мартом и маем в 1944 году они понесли дальнейшие потери, составившие 341 950 солдат и офицеров, и, кроме того, потеряли 150 000 солдат и офицеров после высадки союзников в Италии. Теперь у немцев единственно мыслимый шанс избежать катастрофы заключался в срыве операции «Оверлорд». «Наша единственная надежда, что они высадятся там, где мы можем использовать против них армию»,[87] — говорил генерал фон Тома одному из своих товарищей в плену. Если бы удалось сбросить союзников обратно в море, то немыслимо, чтобы они смогли предпринять новую попытку в ближайшие годы или вообще когда-либо. И тогда можно было бы почти все силы немецкой армии на северо-западе Европы, а это 59 дивизий, перебросить на восток, чтобы там до конца сражаться против русских. В пределах года мы должны получить секретное оружие и реактивные самолеты в нужном количестве. После этого, рассуждал Гитлер, было бы возможно все, что угодно; такой набросок сценария мог превратиться в реальность только при условии, что удастся не допустить захвата союзниками плацдарма во Франции.

В январе 1944 года Йодль совершил поездку по французскому берегу Ла-Манша; его доклад о состоянии обороны побережья был мрачным. Непрерывная переброска людских резервов с запада на восток обескровила здесь каждую дивизию. На островах Ла-Манша 319-я дивизия сокращена до 30 процентов своего штатного состава. Переоснащение породило полный хаос: артиллерийские подразделения вооружены 21 типом орудий — французских, русских и чешских. Командиры жаловались, что им не дают возможности заниматься боевой подготовкой с личным составом, так как солдат постоянно отвлекают на строительство оборонительных сооружений. Немцы были столь же озабочены, как и союзники, необходимостью поддерживать авиационное превосходство над побережьем, где ожидалось вторжение, но тем не менее Йодль считал, что «мы не должны вступать в бой с вражеской авиацией».[88] Со злополучным командующим фон Рундштедтом никогда не консультировались относительно того, какие, по его мнению, потребуются силы, чтобы отразить вторжение; его просто информировали о том, что должно поступить в его распоряжение. Основную массу его армии составляли солдаты старших возрастов, непригодные к строевой службе по состоянию здоровья, прибывшие с востока выздоравливающие и совершенно ненадежный сброд из польских, русских и итальянских дезертиров, а также люди, согнанные сюда на принудительные работы. Даже большинство дивизий первого эшелона, которые начали перемещаться во Францию весной 1944 года в соответствии с директивой № 51, изданной Гитлером для усиления западных оборонительных рубежей, представляли собой остатки разгромленных на востоке дивизий, которые нуждались в массовом пополнении и переоснащении, если они вообще были способны когда-либо восстановить свою мощь. Как ни хорошо понимал Гитлер необходимость противодействия возможному вторжению, он был жертвой беспощадного императива, требовавшего солдат и танков, чтобы в первую очередь бороться против реальной угрозы на Востоке, нежели предполагаемой — на Западе.

И если у западных союзников после победы сложилось убеждение, что они оттянули на себя все помыслы и главные усилия нацистской Германии, то цифры опровергают это. В январе 1944 года Гитлер использовал на востоке 179 дивизий, 26 дивизий на юго-востоке Европы, 22 — в Италии, 16 — в Скандинавии и 53 дивизии во Франции и Нидерландах. К 6 июня во Франции и в Нидерландах находилось 59 дивизий, из которых 41 дивизия расположилась к северу от реки Луара, 28 дивизий действовали в Италии, но на востоке все еще было 165 дивизий. В январе на востоке было 24 танковые дивизии и 8 дивизий в других местах; к июню это соотношение изменилось как 18 к 15. Остается только удивляться, что после трех лет тяжелейших потерь на востоке и беспрерывных бомбардировок промышленных центров Германии, она все еще могла выпускать военную продукцию и оснастить на западе армию, которая была в состоянии поставить в самое тяжелое положение лучшие силы, какие Англия и Америка могли выставить на поле боя. «Нельзя исключать возможность победы Гитлера во Франции, — мрачно писал Брук 25 января. — Сражение таит в себе очень большой риск».

Основной слабостью обороны немцев на побережье Ла-Манша весной 1944 года являлась плохая разведка. Люфтваффе утратили не только свою силу, но и стремление к инициативным действиям. Несмотря на трудности, вызванные господством авиации союзников в воздухе, в какой-то мере воздушную разведку можно было осуществлять при условии, что немецкие авиаторы проявят необходимую решимость. Однако не было никаких признаков, указывающих на то, что они сознавали цену своих неудач в воздушной разведке или слабость дешифровальщиков аэрофотосъемок по сравнению с действиями союзников в этой области. «То, что люфтваффе не осуществляют даже минимальных разведывательных усилий на восточном побережье, следует рассматривать как чудо тех же масштабов, как разгром армады в 1588 году»,[89] — писал один исследователь, изучавший план союзников по вводу противника в заблуждение. Англичане и американцы очень быстро поняли необходимость всячески затруднить немцам прогнозировать погоду, и захватили метеорологические станции противника в Исландии, Гренландии, на Шпицбергене, на островах Жан-Мейен. При решении вопроса о дне Д важность этой акции стала очевидной. Обеспечить скрытность подготовки операции такого размаха, как «Оверлорд», вряд ли было возможно, если бы она не предпринималась с острова, практически огражденного от проникновения вражеских разведслужб. Удачные операции английской контрразведки не только лишили Германию надежных агентов В Англии, но и поставили оставшихся на свободе агентов, которым доверяли немецкие разведслужбы, под контроль разработчиков союзных мер по дезинформации противника. Американцы, сколь ни удивительно, не очень полагались на планы введения противника в заблуждение и проявляли весьма ограниченный интерес к плану «Фортитьюд». Полная неосведомленность немцев относительно подлинных районов предстоявшей высадки союзников оказалась решающим фактором, предопределившим их пагубные просчеты.

Не так давно высказывались предположения о возможной роли самого адмирала Канариса в разработанных союзниками планах прикрытия дня Д. Поводом для подобного рода предположений послужили возобновившиеся споры о связях между английской и польской разведкой, находившейся якобы в контакте с шефом немецкого абвера. Высказывалось предположение, что Канарис либо активно действовал в поддержку усилий английской «Интеллидженс сервис», либо по меньшей мере убеждал Гитлера, что союзники, скорее всего, высадятся в районе Па-де-Кале. Однако имеющиеся данные не подтверждают ни тот, ни другой вариант. Канарис колебался в своей преданности Гитлеру и наверняка устроил утечку полезной для западных союзников информации, которая дошла до них через польский контакт, однако нет никаких доказательств, свидетельствующих о том, что лично он был использован англичанами или был причастен к тому, что каждый агент абвера в Англии находился в руках МИ-5 (служба контрразведки).

Самым серьезным обвинением, пока что высказанным в адрес авторов английской официальной истории разведывательной деятельности военных лет, является обвинение их в недостаточной объективности. Авторы умалчивают о важных фактах, в той или иной степени связанных с истинным положением дел, хотя они имели доступ ко всем соответствующим документам. Во втором томе труда, опубликованном в 1981 году, они категорически утверждают, что после 1940 года английская секретная служба не имела никаких агентов в Германии. Профессор Хинсли, видный историк, утверждает, что нет никаких доказательств, указывающих на причастность Канариса к планам союзников, связанным с введением противника в заблуждение путем главным образом передачи ложной информации через агентов абвера в Англии, находившихся под контролем МИ-5. К весне 1944 года Канарис потерял доверие в глазах Гитлера и ОКБ. Во всяком случае, для того чтобы адмирал и его единомышленники могли сознательно помогать союзникам в осуществлении планов ввода противника в заблуждение, им нужно было бы знать правду о намерениях союзников. Немыслимо, чтобы им сообщили об их истинных намерениях. Англичане успешно использовали все каналы для передачи ложной информации немцам, и у них не было никакой надобности в непосредственной помощи Канариса. Все имеющиеся данные говорят в поддержку точки зрения, что разведывательные службы Гитлера оказались просто не компетентными, но не изменническими в своих оценках намерений союзников в 1944 году. Все серьезные историки того периода почти единодушно придерживаются именно такой точки зрения, и только ввиду недавних сообщений в газетах, будто Канарис явно причастен к осуществлению союзнических планов дезинформации противника накануне операции «Оверлорд», потребовалось с такой подробностью высказаться против этого заблуждения.

Во многих описаниях событий дня Д внимание особо обращается на то, что немцы не придали должного значения предостережению о нависшей угрозе вторжения. Но если эти предостережения и могли бы содействовать тому, чтобы больше старших немецких командиров оказалось на своих местах в момент вторжения союзников, то осведомленность только о времени начала вторжения имела бы крайне ограниченную стратегическую ценность, пока немецкое командование оставалось в неведении относительно того, где оно будет. Путаница в умах немецких руководителей весной 1944 года просто удивительна. Интуитивно Гитлер продолжал верить, что союзники высадятся в Нормандии. Однако на этот раз с нехарактерной для него сдержанностью он вопреки своим предчувствиям не потребовал уделить особое внимание обороне Нормандии. 29 апреля в одном донесении говорилось, что союзники сосредоточивались скорее в западной, чем восточной Англии, а 15 мая «надежный источник абвера» сообщал, что 79-я и 82-я американские дивизии находились в Йоркшире и Норфолке, а 20-й американский корпус и 4-я бронетанковая дивизия размещались вокруг Бери-Сент-Эдмундс. В донесении штаба Рундштедта от 24 мая говорилось, что союзники предпримут одновременно несколько атак и используют новое оружие, в том числе химическое — это, конечно, отражение страхов, присущих самим союзникам. Подполковник Рогер Михел, офицер разведки из штаба Роммеля, предсказывал, что союзники будут десантировать 35 дивизий, а в штабе Гитлера подсчитали, что союзники могут высадить около 85–90 дивизий, что не считалось невозможным, если Америка мобилизовала людские ресурсы в той же самой пропорции, что и Германия. Некоторые акции, предпринятые союзниками с целью дезинформации противника, не произвели на немцев никакого впечатления, например отправка одного армейского лейтенанта финансовой службы, в прошлом актера, в поездку по Средиземноморскому театру под видом Монтгомери, или создание мифической армии в Шотландии для вторжения в Норвегию. Однако союзникам прекрасно удалось создать атмосферу неуверенности, которая оказывала решающее влияние на поведение немцев в течение многих дней после высадки. Успех этой акции чувствительно отразился на разведслужбах Гитлера и на утративших былую самоуверенность его командующих.

Достижения Роммеля в строительстве береговой обороны весной 1944 года были вполне реальными. Однако он разделял неуверенность высшего командования, и у него не хватало решительности отменить напрасное расходование ресурсов на строительство оборонительных сооружений в тех местах, где было абсурдно предполагать высадку противника. На всем протяжении 3000 миль оккупированной береговой линии были построены бункеры, вырыты окопы, траншеи и созданы другие сооружения для обороны. Немецкое представление о положении дел на западе было в значительной мере искажено некомпетентностью западного сектора разведслужбы ОКВ. В то время как восточный сектор разведки прекрасно действовал под умелым руководством Рейнгарда Гелена, западный сектор находился в руках полковника барона Алексиса фон Ренне. Он создал себе репутацию разведчика высокого класса, уверенно предсказав в 1939 году, что французы и англичане не нападут на западе, пока Германия не покончит с Польшей, и решительно выступив в поддержку плана мощного прорыва через Седан в мае 1940 года. Однако в 1944 году его взгляды оказались ошибочными почти по каждому важному разведывательному вопросу. Хотя он и не попался на приманку союзников в виде угрозы вторжения в Норвегию, тем не менее был введен в заблуждение операцией «Фортитьюд» — несуществующими силами для вторжения в районе Па-де-Кале.

Союзники назначили генерала Эндрю Торна командующим несуществовавшей 4-й английской армией в Шотландии, создали специальную действующую радиосеть для управления также фиктивных 2-го корпуса в районе Стерлинга и 7-го корпуса в районе Дэнди. Однако главная роль в плане «Фортитьюд» отводилась генералу Паттону, командующему несуществовавшей американской 1-й группой армий в юго-восточной Англии; боевой состав этой мифической группы армий был еще более внушительный, чем 21-й группы армий. В юго-восточной Англии разместили огромную массу ложных десантно-высадочных средств, автомашин, палаточных лагерей; в этих же целях функционировала ложная радиосеть, созданная 3103-м батальоном связи. МИ-5 и английский «XX комитет» руководили действиями 20 захваченных или «перевербованных» немецких агентов, девять из которых поддерживали радиосвязь с сотрудниками аппарата Канариса в Германии или Португалии, а остальные пользовались тайнописью и почтой для связи со своими руководителями из немецкой разведки. Скептицизм многих американских старших офицеров в отношении плана «Фортитьюд» был связан с необходимостью поддержания их неосведомленности насчет деятельности «XX комитета». Однако историк, занимавшийся проблемами дезинформации во время войны, отмечает «странное нежелание среди американцев согласиться, что усилия по введению противника в заблуждение являются составной частью современной войны, и это тем более странно, поскольку японское нападение на Перл-Харбор явилось успешной операцией крупнейших масштабов, основанной на мерах по введению американцев в заблуждение относительно намерений Японии».[90] Полковник Харрис, главный американский эксперт в вопросах военной дезинформации, поверил в ценность операции «Фортитьюд» только после ее успешного завершения. Справедливости ради следует признать, что до июньского триумфа 1944 года усилия союзников в Европе по обману противника были заметно менее успешными, чем их аналогичные усилия на Среднем Востоке. Так, некоторые тщательно разработанные акции по введению противника в заблуждение, осуществленные в 1943 году, не побудили ОКВ сдвинуть с места ни одного солдата или танка.

После поражения Германии некоторые озлобленные немецкие командующие утверждали, что полковник фон Ренне, один из участников заговора против Гитлера, преднамеренно ввел их в заблуждение относительно намерений союзников. Однако было бы слишком просто сопоставлять успех разведки союзников и провал немецкой разведки, объясняя это действиями заговорщиков. Успех союзников зависел главным образом от разведывательной информации, которой снабжала «Ультра», это счастливая удача, какая редко приходит воюющему народу за столетия. Английская секретная служба «Интеллидженс сервис» получала от своих агентов весьма скудную информацию о Германии. Несмотря на весь вздор, написанный в недалеком прошлом об американском Управлении стратегических служб и его шефе Уильямс Доноване, реальная польза от его агентурной сети была ничтожной по сравнению с пользой от работы дешифровальщиков. Если не учитывать огромные успехи союзников в раскрытии тайн «Энигмы»[91] и японских кодов, то разведывательные операции, осуществленные Управлением с помощью его агентов, не произведут особого впечатления. Так или иначе, пока что нет убедительных доказательств, преднамеренно ли заговорщики против Гитлера искажали анализы немецкой разведки. Однако легче поверить в то, что люди ОКВ просто ошибались.

Маниакальная подозрительность Гитлера в отношении своих генералов и его одержимость идеей разделять власть между ними, не предоставляя ни одному из них верховного руководства, привели к созданию громоздкой структуры немецкого командования во Франции. В Париже суровый, циничный и непреклонный фон Рундштедт осуществлял руководство как главнокомандующий. «На этот раз его приемы управления ужесточались, — заметил бригадир Уильямс, главный аналитик по вопросам немецкой армии в штабе Монтгомери. — Хотя это и были довольно суровые приемы». В штабе группы армий Б в Ла-Рош-Гюйон Эрвин Роммель должен был отвечать за руководство сражением против высадившихся союзных войск. Однако Роммель не получил права непосредственно командовать танковыми дивизиями, которые находились во Франции, но числились в резерве ОКВ, и Гитлер был прав, полагая, что способности его фельдмаршала главенствовать на поле боя теперь резко снизились в силу его сомнений, что победа возможна. У всегда легковозбудимого, деятельного Роммеля вспышки бодрой уверенности в ту весну чередовались с приступами глубокой депрессии. «Если бы мне пришлось осуществлять это вторжение, — заявил он лаконично однажды утром своим штабистам, — то должен был бы быть на Рейне за четырнадцать дней».[92] Его способность часами носиться по подразделениям, расставленным вдоль береговой линии, составлять схемы обороны, ускорять возведение оборонительных сооружений вдоль берега и препятствий против возможной посадки вражеских планеров с десантниками — «спаржа Роммеля» — продолжали удивлять работников его штаба. Но теперь он уже не был «лисой пустынь», тем крайне самоуверенным предводителем танкистов, каким был в 1941–1942 годах. Слишком много неудач и поражений было у него за последние годы. Теперь в Северной Франции под его командованием находились береговые дивизии 7-й армии в Нормандии и 15-й армии в Па-де-Кале вместе с танковой группой «Запад» генерала Швеппенбурга. Пока союзники размышляли над тем, насколько далеко позволит Гитлер своим генералам вести сражение так, как им хочется, фюрер уже ввел фатальные ограничения для них. Роммелю не разрешалось развертывать танковые дивизии на побережье — диспозиция, по его мнению, важная ввиду угрозы со стороны авиации союзников любому передвижению немецких войск, — а из его танковых сил только 21-я танковая дивизия стояла в пределах досягаемости побережья южнее Кана. Если бы удовлетворили просьбу Роммеля разместить 2-ю танковую дивизию возле Сен-Ло, то последствия этого для высадившихся в день Д американцев оказались бы не поддающимися учету и, как представляется, решающими. А если союзники овладеют плацдармом, то Роммель предпочел бы отойти на рубеж реки и удерживать его. Но непоколебимая решимость Гитлера не отдавать противнику ни клочка земли исключала такой вариант. Все будет зависеть от способности немцев задержать союзников на плацдарме. Если это им не удастся, то немецкие генералы прекрасно понимали, что у них оставался единственный выбор между хорошо организованным отходом и неизбежным разгромом.

В июне 1944 года немецких солдат во Франции поддерживало смешанное чувство обреченности и слепой веры. Однако у большинства теплилось чувство нереальности ожидаемых событий; большинство утешало себя мыслью, что с какой стати их конкретный, обдуваемый ветрами участок песчаных дюн со скудными условиями размещения и с артиллерийскими позициями западные союзники решат в первую очередь превратить в самое крупное поле битвы за всю историю. «Было не в наших интересах думать слишком много о наших чувствах, — сухо заметил капитан Эбергард Вагеман, штабной офицер из 21-й танковой дивизии. — Мы вполне осознавали, что ни наши солдаты, ни наши танки не были достаточно высокого качества». Войска в дивизии не верили в способности своего командира генерала Фойхтингера, хотя Роммель все еще был о нем хорошего мнения, которое вскоре изменится к худшему, 21-я танковая дивизия сохранила в своих рядах ядро ветеранов, свидетелей славных дней в Африке, но она была доведена до своего штатного состава за счет призывников весьма скромных качеств, а оснащена в значительной мере французской боевой техникой, подогнанной до нужных параметров своими силами на местах. И тем не менее эта дивизия, развернутая вокруг Кана, будет первым немецким бронетанковым соединением, которому предстояло принять на себя удар высаживавшихся союзников.

«Мы уже больше не рассчитывали на тотальную победу, — вспоминал впоследствии сержант Гельмут Гюнтер из 17-й моторизованной дивизии СС, — но у нас еще было непоколебленное чувство лояльности. В России мы сражались человек против человека. Мы знали, что в Нормандии это будет бой людей против машин». Прошедший подготовку танкиста перед войной, Гюнтер в сентябре 1939 года добровольно вступил в вермахт в возрасте 20 лет, с боями прошел через всю Европу, получил обморожения под Москвой, после чего был эвакуирован в тыл, а по выздоровлении работал инструктором в пехоте и оттуда в январе 1944 года был направлен в эсэсовскую танковую часть. Теперь, как командир взвода в разведывательном батальоне, он занимался обучением 18-летних новобранцев.

Однажды майским утром Роммель посетил 1716-й артиллерийский полк на позициях вокруг Уистреама. Собравшимся вокруг него офицерам батареи он сказал: «Если они будут высаживаться, то это произойдет здесь». Но лейтенант Рудольф Шааф не верил ему. Дважды раненный в ноги в России, Шааф был одним из тех многих офицеров и солдат, доставленных во Францию, так как они больше не были пригодны для использования на востоке, — он ходил с заметной хромотой. Он, как и большинство его товарищей, наслаждался жизнью во Франции — хорошее питание, спиртное, и все это дешево. Больше всего они были благодарны судьбе за то, что теперь они не на востоке. «Солдаты выполняли самую минимальную работу, чтобы больше времени оставалось для боевой подготовки, — рассказывал Шааф, — и мы были в основном заняты установкой заграждений из колючей проволоки и возведением препятствий против возможной посадки планеров — «спаржи Роммеля», как их назвали солдаты». Рядовой Гейнц Вальц, общительный швабский лавочник, служивший теперь в качестве связиста в 266-м артиллерийском полку в восточной части Котантена, с тревогой узнал в начале июня, что предстоит очередное «вычесывание» его части, чтобы отобрать людей для отправки на Восточный фронт. Он уже побывал в России в составе рабочего подразделения и знал, что на сей раз будет очевидным кандидатом для отправки туда. Внезапное появление союзников избавило его от этой участи.

Между солдатами расположившихся в прибрежной зоне дивизий сухопутных войск и отборных эсэсовских частей существовала глубокая пропасть, в лучшем случае — во взглядах на их роль в предстоявших событиях, в худшем смысле — в открытых пораженческих настроениях. Сержант Штобер из 17-й эсэсовской моторизованной дивизии, 22-летний ветеран Восточного фронта, был направлен в Сен-Ло на краткосрочные курсы противохимической защиты, где он оказался вместе с солдатами из 7-й армии. Солдаты из береговых дивизий держались подальше от людей, подобных Штоберу, хотя вопреки распространенному мнению враждебности между солдатами СС и вермахта не было. Особенно флегматичным было молчание русских. Штобер был немало удивлен, встретив среди солдат одного русского, которого он сам взял в плен на востоке в 1941 году. Сын фермера из Восточной Пруссии, Штобер понимал, что вторжение западных союзников развяжет сражение, которое станет решающим в этой войне. Как и у многих солдат по обе стороны Ла-Манша, бесконечное ожидание предстоящего удара вызывало у него огромное напряжение.

Лейтенант Вальтер Крюгер, офицер связи 12-й танковой дивизии СС, был образцовым эсэсовцем, утверждавшим свою «непоколебимую уверенность в победе от начала до конца». Личный состав этой дивизии, сформированный из членов организаций гитлерюгенда, представлял собой наиболее упорного и фанатичного противника, с которым предстояло встретиться высаживающимся союзникам. «Они получили соответствующую подготовку в гитлерюгенде, — с гордостью подчеркивал Крюгер. — В них было развито чувство порядка и дисциплины. Они знали дело!» Они без конца практиковали наступление со своих позиций, из лагеря возле Эвре, к побережью Нормандии. Главной проблемой у них была нехватка горючего, что сдерживало учебно-тренировочные занятия и вызывало такие второстепенного рода ограничения, как сбор дивизионной почты на повозке с лошадью.

В последнюю неделю мая Крюгер оказался одним из 60 офицеров своей дивизии, которых срочно вызвали в штаб дивизии и которые не имели никакого представления о причине их вызова. К их великому удивлению, по прибытии они увидели собранных здесь своих жен, которых доставили из Германии по приказу генерала Фрица Витта, командира дивизии. «Поскольку впредь у вас не будет отпусков, — сказал генерал, — то вы можете ехать со своими женами в Париж на два дня и затем попрощаться с ними». Крюгер объяснил своей жене Марте, что все это, очевидно, означало, что их готовят «к тому делу». Он отдал жене все свои личные вещи, чтобы та увезла их в Германию. «Нам сказали, что первые пять дней будут решающими. Если мы не сумеем сорвать десантирование, потом это уже будет невозможно».

Многое зависело от действий 12-й танковой дивизии СС и других девяти танковых дивизий, находившихся во Франции. Генерал-инспектор танковых войск Гудериан писал: «Все надежды на успех обороны основывались на них».[93] Подполковник Курт Кауфман, оперативный офицер учебной танковой дивизии, лучшей танковой дивизии вермахта, сформированной из отборных частей танкового корпуса, был уверен, что вторжение союзников может быть сорвано. Несмотря на отсутствие у этой дивизии опыта действий всем соединением, 75 процентов ее состава являлись ветеранами боев и были прекрасно вооружены. Больше всего Кауфмана беспокоили действия его командира генерала Фрица Байерлайна: «Этот хороший солдат был уже измотан. В Нормандии он показал себя нервозным и бессильным».

На протяжении последних недель перед 6 июня солдаты береговых частей усердно продолжали укладывать бетон, устанавливали проволочную телефонную связь, пробирались между минными полями, таская молоко в небольших флягах с соседних ферм, вывешивая на просушку выстиранное белье возле бункеров, лелея надежду, что «томми» и американцы, может быть, появятся где-нибудь в другом месте, а не у них. Если высокий моральный дух означает готовность отдать все силы и возможности во имя дела или цели, то он был у очень немногих. Старшие офицеры отдавали себе отчет в том, что войска не соответствуют выполнению поставленной задачи. Самой сокровенной надеждой большинства их солдат было желание выжить, пережить войну. Этому желанию было суждено сбыться для немногих.

Недалеко от побережья мобильные соединения проводили свои учения, а разведка союзников пристально, с глубокой тревогой следила за их движением. Немцы осуществляли свои операции по введению союзников в заблуждение, распространяя топографические карты с нанесенными на них ложными позициями соединений, используя для этого, к примеру, японского посла в Виши. В сравнении с результатами «Ультра» и данными непрерывной разведки союзников успехи немецкой разведслужбы оказались весьма скромными. Почти каждое немецкое соединение было аккуратно нанесено на картах союзников. Оставалось только небольшое число неясностей, однако существенного значения. Бригадир Уильямс подозревал, что 352-я дивизия выдвинулась вперед к району ниже изгиба американских плацдармов, хотя данные в подтверждение такого предположения, которые он пустил в оборот, оказались слишком неопределенными, чтобы вызвать тревогу у американских планировщиков. Когда с помощью аэрофотоснимков было обнаружено множество следов от танков в прибрежной зоне к северу от Кана, возникли серьезные опасения, что 21-я танковая дивизия выдвинулась вперед на рубежи, с которых можно было вести эффективный огонь до береговой линии. Однако на самом деле после учебных занятий танки отошли в места постоянного расположения между Каном и Фалезом.

В полдень 5 июня капрал Вернер Кортенхаус, радист из танкового полка дивизии, повез белье своего экипажа местной крестьянке, которая стирала им уже многие недели. Сержант Гейнц Никман из парашютной дивизии Люфтваффе, расквартированной за Неверсом, ушел с базы, чтобы вечером отдохнуть в местном солдатском клубе-столовой. Полковник Кауфман из учебной танковой дивизии справлял медовый месяц в Штутгарте. Капитан Вагеман из 21-й танковой дивизии был дежурным офицером в штабе в отсутствие старшего офицера штаба, который находился в Париже, а командир дивизии проводил личное время, как считали, с возлюбленной. Большинство старших офицеров 7-й армии находилось на военных играх в Ренне. Зепп Дитрих, командир 1-го танкового корпуса СС, находился в Брюсселе. А Роммель отбыл в Германию, чтобы отпраздновать день рождения своей супруги и попытаться добиться более реалистичного подхода Гитлера к вопросам обороны Атлантического вала.

На протяжении последних дней мая и первых дней июня нескончаемые колонны солдат и боевой техники тянулись в южном направлении в районы сосредоточения, получившие название «колбас» за их очертания на картах, где будущих десантников, прежде чем посадить на корабли и транспорты, коротко инструктировали и снабжали всем необходимым для десантирования. Грузовые автомашины и танки, проходившие через города и деревушки, к удивлению некоторых солдат, не привлекали никакого внимания местных жителей, привыкших к подобным массированным передвижениям войск. Хотя прибрежные районы считались закрытыми для доступа туда всех, кроме местных жителей, все же проживающим здесь не запрещалось проведение свадеб, похорон и других мероприятий, так что обычный ход жизни этих районов мало в чем изменился.

Все дивизии, которым предстояло высаживаться в последующих эшелонах, были временно оторваны от боевой подготовки и тоже переброшены в районы сосредоточения, чтобы освободить войска первого эшелона от всех хлопот, связанных с несением внутренней службы, снабжения и прочих работ, насколько это могли позволить обстоятельства. Солдатам, сосредоточенным в огромных палаточных лагерях, выдавали таблетки от морской болезни и спасательные жилеты, а также американское полевое обмундирование с импрегнированным нижним бельем, которое никому не понравилось из-за своей грубости и неприятного запаха. Каждому солдату вручили памятку, в которой содержались рекомендации о правилах обращения с французскими мирными жителями. Памятка не рекомендовала напоминать французам о 1940 годе и покупать все, что попадает на глаза и покажется очень дешевым. «Из-за разного рода шуток по поводу «веселых парижан» о французах, — говорилось в памятке, — широко распространилось мнение, как о беспутном и фривольном народе, не особо стесненном моральными убеждениями. Это не соответствует истине, особенно в настоящее время». В районах сосредоточения солдат обеспечили всем, что необходимо для боя: каждому выдали боекомплект патронов, гранаты, толовые шашки в упаковке и подрывные заряды. Экипажи машин до последней минуты упорно корпели над тем, чтобы загерметизировать танк или бронетранспортер, понимая ужасное положение, в котором они окажутся в случае, если двигатель зальет водой в зоне прибоя и машина превратится в неподвижную мишень для противника. Сухой паек, фрукты и американские сигареты, которыми в изобилии обеспечили солдат, делали их, по выражению капрала Нормана Филлипса, собиравшегося высадиться в составе передового отряда наведения английских ВВС на участке «Омаха», «похожими на откормленных рождественских индюков». Несмотря на строгие меры обеспечения скрытности, в соответствии с которыми солдатам не разрешалось отлучаться за пределы территории районов сосредоточения, немало молодых английских солдат умудрялись проскакивать под колючей проволокой мимо патрулей, чтобы попрощаться с заветной пивной, родной деревушкой или со своими близкими. Так, башенный стрелок капрал Браун из 5-го королевского танкового полка скрылся из своего лагеря в районе Феликстов, спорол с полевой одежды опознавательные знаки полка и в таком виде добрался до своего дома в Тонбридже, графство Кент.

Сеть громкоговорителей, расставленных в лагерях, почти не умолкала ни днём, ни ночью, поскольку без конца производились построения солдат, которых затем рассаживали по машинам и увозили по усиленно патрулируемым маршрутам через населенные пункты к местам стоянки транспортов, где производилась погрузка. Сосредоточение войск и их погрузка на суда относятся к числу наиболее важных достижений в рамках операции «Овер-лорд». На сей раз не было особой необходимости убеждать солдат хорошо выполнять то, что от них требовалось: они сами понимали, что от этого зависит их собственная жизнь. Однако офицеры в доках, отвечавшие за погрузку войск, впоследствии отмечали совершенно противоположное у солдат последующих эшелонов, проявлявших халатность и беспечность по сравнению с личным составом первых эшелонов.

Попав на борт транспорта, каждый солдат норовил создать свой обособленный островок среди океана людей, располагавшихся на нижних палубах. Командиры старались изо всех сил решать как можно быстрее все проблемы, которые возникали в ходе погрузки. Подполковник Робин Хастингс из 69-й бригады 50-й дивизии пришел в ярость, когда дотошный офицер штаба бригады, пересчитав все спасательные шлюпки транспорта, перевозившего его 6-й батальон, заявил, что спасательных шлюпок недостаточно, и потребовал снять одну десантно-высадочную баржу, чтобы освободить место для дополнительных спасательных средств. Капеллан части Генри Ловенгроув служил утреннюю мессу на мостике судна перед солдатами, расположившимися на всем пространстве полубака почти вплотную к мостику. Как полковой священник, Ловенгроув пользовался редким уважением, хотя за несколько недель до этого во время генеральной репетиции, проводившейся недалеко от острова Хейлинг-Айленд, доверие к нему несколько пошатнулось: в тот раз он для своей утренней проповеди выбрал текст, начинавшийся словами «настал час…», который многие солдаты восприняли так, как будто начальство решило через полкового священника довести до них факт, что они уже находятся на пути к берегам Франции. На многочисленных якорных стоянках у южного побережья многие суда в первые дни июня имели удивительно небоевой вид и пестрели стираным бельем, развешанным матросами на леерах и надстройках. Водитель из подразделения ремонтно-восстановительной службы, искренне преданный порученной ему технике, горячо выговаривал машинисту портового крана в Истэнде за то, что тот при погрузке его передвижной автомастерской из-за своей небрежности покорежил крылья и брызговики автофургонов о края судовых трюмов.

Одной из немногих явных ошибок Монтгомери во время подготовки операции «Оверлорд» было его упорное требование начать высадку 5 июня, несмотря на неблагоприятный прогноз погоды на этот день. В связи с тем что 6 июня погода создала силам вторжения союзников значительно меньше трудностей, становится очевидным, что, начнись высадка днем раньше, она могла бы обернуться для союзников значительно большими бедами. Несмотря на все пренебрежение, которое позднее Монтгомери высказывал в отношении Эйзенхауэра по поводу его качеств как военачальника, верховный главнокомандующий нигде так не проявил себя, как при оценке обстановки и принятии решения относительно даты десантирования во время совещаний 3 и 4 июня. Без всяких колебаний он отверг предложение Монтгомери назначить высадку на 5 июня, а 4 июня в 9.45 вечера с той же решительностью отклонил предложение Ли-Меллори и, проигнорировав неопределенность суждений Теддера, принял твердое решение назначить день Д на 6 июня: «Я пришел к совершенно определенному убеждению, что мы должны отдать приказ на вторжение. Мне это самому не нравится, но так дела сложились… Я не вижу иного возможного решения».[94]

Перенос начала операции со дня на день в значительной мере увеличивал нервное напряжение и физическую усталость личного состава, размещавшегося в большой тесноте на судах. Некоторые солдаты без перерыва резались в карты, другие негромко болтали, а большая часть тихо лежала на нарах, уставившись в переборку. Рядовой Джейм Джимберт с группой своих сослуживцев из артснабжения 50-й дивизии кипятили чай на небольшом примусе, установленном поверх огромного штабеля снарядных ящиков, погруженных на их танкодесантную баржу. Бригадный генерал Норман Кота, прозванный «голландцем», собрал в кают-компании на борту американского военного корабля «Кэррол» группу офицеров, входивших в состав передового командного пункта 29-й дивизии, в которой он был заместителем командира дивизии. Будучи необыкновенно решительным, хотя и несколько староватым для своего чина, Кота в свои 51 год мог по праву считаться большим специалистом по проведению амфибийных операций. Он участвовал в высадке десанта в операции «Торч», а затем служил в объединенном оперативном штабе лорда Маунтбэттена. На сей раз он решил обратиться к своим подчиненным с последним напутствием:

То, что вам предстоит, отличается от всех учений и тренировок, в которых вы до сих пор участвовали. Мелкие неувязки, которые мы старались устранять на учениях в районе Слэптон-Сэндз, усилятся во много крат и откроют путь разного рода неурядицам, которые вам могут показаться не чем иным как проявлением хаоса. Вас будут ободрять только удары авиации по противнику и огонь корабельной артиллерии. Но вам придется столкнуться и с полной неразберихой. Десантно-высадочные средства не будут подходить в назначенное время, ваш личный состав может оказаться высаженным совсем не там, где нужно, а некоторым суждено будет вообще не высадиться. Противник будет стараться — и в некоторых местах это ему удастся — не допустить того, чтобы мы смогли уцепиться за берег. И тем не менее мы должны проявлять сметку, не отступать от своего и не терять головы.

Генералу Кота и его людям предстояло высаживаться на участке «Омаха». На всех судах и кораблях офицеры и сержанты внимательно изучали свои участки и пункты высадки по картам и аэрофотосъемкам, которые наконец было разрешено достать из опечатанных конвертов; хотя над изготовлением и размножением этих карт и аэрофотоснимков трудились сотни работников, никакой утечки секретных сведений, нанесенных на них, не произошло за многие месяцы до дня Д, и это остается одним из малых чудес операции «Оверлорд». На каждом транспорте часть пассажиров, а на некоторых и все страдали от морской болезни. Помимо войск первого броска, на головных судах эшелона вторжения находилось очень много солдат из подразделений самого разнообразного назначения. На многих транспортах, команды которых состояли из моряков торгового флота, имелись специально подготовленные расчеты из числа гражданских лиц, выполнявших функции опознания самолетов и входивших в состав службы воздушного наблюдения. Как известно, высадка воздушного десанта на Сицилию была омрачена большим числом самолетов, сбитых по ошибке корабельными зенитчиками. На сей раз у зенитных установок стояли номера расчетов в касках и в асбестовых защитных накидках, постоянно глотая какао из своих бездонных кружек и пристально вглядываясь в смутные очертания бесчисленной армады судов, следовавших по соседству в полной темноте. В то время как в трюмах солдаты хмуро размышляли над тем, что их ожидает завтра, большинство матросов испытывали чувство глубочайшей гордости по поводу того, что они участвуют в величайшей десантной операции, какая еще никогда и нигде не проводилась в истории человечества.

Одним из тех, кто внимательно следил за движением огромной армады вторжения к побережью Франции, был некто Эрик Крофтс, представитель английских ВВС, сидевший под тентом у аппаратуры, установленной на вращающейся платформе на вершине берегового утеса в Южном Девоншире. Он входил в состав расчета одной из радиолокационных станций сантиметрового диапазона, принадлежавшей английским ВВС. На протяжении всей весны Крофтс и его товарищи тщательно следили на экране своего радиолокатора за ходом учений по высадке войск на побережье. На этот раз он прибыл на дежурство незадолго до полуночи 5 июня и застал дежурную смену сгрудившейся перед экраном: «Многочисленные конвои судов, — как писал Крофтс в своих воспоминаниях, — двигались в южном направлении, к верхнему краю экрана радиолокатора; мелкие группы судов подходили к конвою слева и пристраивались в хвост. Далее к востоку, за Портлендом, выдвигались другие конвои. Мы стремились увидеть буквально все происходившее. Затем наше внимание привлекли самолеты, действовавшие далеко на востоке. Самолеты ходили кругами, медленно удаляясь. Каждая отметка на экране была окружена точно дымчатым облачком. Мы догадывались, что это самолеты сбрасывали станиолевые ленты, имитируя на экранах локаторов противника отметки флота вторжения, будто бы шедшего через Па-де-Кале. При этом одни самолеты присоединялись к группе, другие покидали ее. Было бы естественно видеть свой экран свободным от посторонних помех, тем более зная, что в это время где-то впереди огромная масса войск на судах держала путь в самое пекло».[95] Частично в силу отставания от союзников в технологии, но главным образом в силу урона, нанесенного бомбардировками союзной авиации, немцы на побережье Ла-Манша не имели радиолокационных станций, которые позволили бы им в ту ночь наблюдать складывающуюся обстановку.

Поздно вечером 5 июня, когда многие солдаты дивизий первого броска уже несколько часов, а некоторые уже несколько суток находились в море, рядовой Фэйерт Ричардсон из 82-й американской воздушно-десантной дивизии продолжал оставаться в лагере на территории Англии. Он лежал на своей койке в казарме, засунув руки за голову и сцепив пальцы. Уставившись в выбеленный потолок, он не мог избавиться от вертевшегося в уме и надоевшего уже мотива песенки «Что за штука любовь?». Уже на протяжении нескольких недель эта песенка доносилась из клубного барака каждый вечер, когда солдаты отправлялись туда поразвлечься. Невысокого роста 20-летний крепыш, Фэйерт Ричардсон вырос в небольшом городке штата Нью-Йорк неподалеку от Буффало. В 17 лет он покинул дом, выучился на шофера и стал крутить баранку древней развалюхи, перевозя грузы на западное побережье. Когда японцы нанесли удар по Пёрл-Харбору, Ричардсон находился в Сиэтле. Его сразу же призвали в армию, «потому что призывали каждого». Фэйерт, как и многие другие призванные, захотел стать летчиком, однако, к его большому огорчению, он был тут же забракован комиссией из-за слабого зрения. Тогда он попросился в воздушно-десантные войска и вскоре в составе 508-го полка был переброшен в Северную Ирландию. Там он добровольно согласился войти в передовую группу наведения и никогда не жалел о своем решении, так как их группа жила более самостоятельной и спокойной жизнью, нежели солдаты воздушно-десантных рот, которых регулярно назначали в наряд на кухню и в караул. После того как была закончена их специальная подготовка по обслуживанию наземного радиомаяка-ответчика «Эврика», их группа имела возможность значительно чаще получать увольнение из лагеря. Теперь же, поздно вечером, Ричардсон и другие солдаты из его группы, стоя посреди казармы в Ноттингемшире и беззлобно подшучивая друг над другом, пытались навесить на себя огромную массу полученного имущества. 32-фунтовый блок радиомаяка крепился снизу под запасным парашютом прямо на животе; осколочные гранаты подвешивались к снаряжению. Затем нужно было найти место на себе для размещения английских ручных гранат Гаммона, сигнальных шашек, запаса шоколада, армейского ножа, фляги, противотанковой мины, шприца с дозой морфия и для армейского издания «Оливера Твиста» в мягком переплете. Несколько недель назад Ричардсон, выполняя во взводе роль подопытного кролика, продемонстрировал на себе действие дозы морфия; вонзив иглу себе в ногу, он вскоре заснул. В ярких красках снились ему парусные лодки на фоне заходящего солнца и ясного неба, зеленые тропические острова, цветы и радуга.

Молодому выходцу из штата Нью-Йорк предусматривалось пристроить винтовку поверх всей нагрузки. Но он решил обойтись без нее и остановил свой выбор на 10,5-мм пистолете, который прикрепил к высокому ботинку десантника так, чтобы его легко можно было выхватить. Ощущение пистолетного ремня, врезавшегося в ногу, туго затянутых шнурков ботинок и навешанное множество самых разных предметов создавало впечатление дополнительной защиты, словно он был закован в броню. Когда за ними прибыл автотранспорт, парашютисты поднялись и нетвердой походкой двинулись к автомашинам, пошатываясь, словно водолазы, в своей громоздкой одежде. В кузова машин их подсаживали кухонный персонал и солдаты служб снабжения, которые пока что оставались на месте. Вскоре громкие пожелания остались позади. В кузовах автомашин парашютисты молчали, едва узнавая лица друг друга, разрисованные жженой пробкой. Потом они лежали почти целый час возле фюзеляжей выкрашенных в грязно-оливковый цвет транспортных самолетов «Дакота», наслаждаясь тишиной летнего вечера, попивая кофе и позируя военному фоторепортеру. Ричардсону хотелось быть рядом с друзьями и не оставаться в одиночестве. От их прежнего волнения не осталось и следа, чувствовалось лишь напряжение и настороженность. Вскоре после наступления темноты они были уже в воздухе.

Оказавшись стиснутым в утробе самолета, каждый десантник мог разговаривать только с ближайшим соседом при неимоверном гуле двигателей самолета, а посмотреть в иллюминатор — лишь с усилием повернувшись со всем своим громоздким грузом. Ламаро, сидевший рядом с Ричардсоном, толкнул его локтем и показал взглядом на лунную дорожку внизу на поверхности воды. Десантникам она казалась скользящей по застывшей и неподвижной ряби. Затем командир экипажа из своей кабины пробрался в хвостовую часть самолета и открыл люк. Через открытый люк Ричардсон увидел в небе, несколько в стороне, огненные всполохи и почти сразу же догадался: это вспышки от разрывов зенитных снарядов. Громко прозвучала команда, парашютисты неуклюже соскочили со своих скамеек, и каждый прицепил вытяжной фал к натянутому над головой тросу. Теперь они могли видеть траектории светящихся точек, взлетавших с земли по направлению к ним и производивших безобидные хлопки вокруг них, подобно праздничному фейерверку в небе. Каждый десантник чувствовал, что на него опирается другой, стоящий за ним. Вспыхнула зеленая лампочка, и все они друг за другом начали выполнять знакомую процедуру прыжка из парашютного люка. Эту процедуру они проделывали уже много раз, чтобы, покувыркавшись в воздухе, зависнуть и затем постепенно снижаться в скользящем потоке.

К тому моменту, когда Ричардсон часа через полтора после полуночи выпрыгнул из самолета над полями полуострова Котантен, на земле уже находились тысячи парашютистов союзных войск, высадившихся раньше его. Десантники 6-й английской воздушно-десантной дивизии вскоре после полуночи за несколько минут захватили мосты через канал Кана и реку Орн у Ранвиля. 101-я американская воздушно-десантная дивизия начала десантирование в 1.30, вслед за ней в 2.30 начала выброску парашютных десантов 82-я американская воздушно-десантная дивизия, а основная часть 6-й английской воздушно-десантной дивизии — 4800 парашютистов — незадолго до часа ночи. Всего за ту ночь на планерах и на парашютах должны были приземлиться 8000 английских и 16 000 американских десантников. К сожалению, выброска парашютистов была осложнена досадными промахами многих экипажей транспортных самолетов, которые либо по причине очень приблизительной прокладки курса, либо из-за сумбурной активности немецких зениток произвели десантирование с небрежностью, граничившей с преступлением. В ту ночь как над английской, так и над американской зонами выброски воздушного десанта внутри некоторых транспортных самолетов имели место недостойные инциденты, когда десантники проклинали летчиков за слишком вольное управление самолетом, так как из-за их «противозенитных» маневров люди падали на пол кабины, или когда офицеры и сержанты заставляли летчиков — причем в ряде зарегистрированных случаев под угрозой применения оружия — повторно ложиться на заданный курс и производить выброску десанта в назначенном месте. Потеря союзниками в ту ночь всего 20 самолетов говорила о том, что зенитная артиллерия немцев не так уж и усердствовала.

В противоположность экипажам транспортных самолетов пилоты планеров делали просто чудеса, чтобы во что бы то ни стало посадить свои хрупкие аппараты вблизи объектов для овладения ими после коротких схваток, особенно мостами на английском участке высадки. 71 планер из 196 приземлившихся восточнее реки Орн в первый день вторжения получил повреждения. У американцев соотношение аварийных и нормальных посадок планеров было еще хуже. Кровопролитный бой за позицию немецкой батареи у Мервиля, завязанный 9-м батальоном 3-й английской воздушно-десантной бригады, явился славным боевым подвигом, результат которого вызвал у всех вздох облегчения, когда выяснилось, что в казематах батареи стояли только 75-мм орудия с весьма небольшими возможностями по отражению высадки десанта с моря. Невозможность определения по аэрофотоснимкам калибра орудий, установленных в многочисленных капонирах и казематах вдоль побережья, оставалась постоянной проблемой планирующих органов вплоть до 6 июня, и поэтому овладение такой позицией, как позиция мервильской батареи, явилось важным моментом, вселявшим определенную уверенность. Основные силы 6-й воздушно-десантной дивизии на протяжении ночи и первых часов светлого времени вели бои по ликвидации мелких групп противника и очагов сопротивления, стремясь укрепиться на позициях восточнее реки Орн, с которых дивизия смогла бы отражать неизбежные в дальнейшем мощные контратаки.

Американские 82-я и 101-я воздушно-десантные дивизии пострадали еще больше, чем англичане, вследствие того что выброску десанта произвели среди болот и топких низин Котантена с рассеиванием сверх всяких норм; ошибка экипажей самолетов в определении зон выброски имела здесь еще более губительные последствия. В результате этих просчетов сотни американских десантников утонули, не успев освободиться от своего парашюта и груза. 82-й дивизии удалось овладеть одним из своих основных объектов — деревушкой Сент-Мер-Эглиз, которую она удерживала, отражая при этом ожесточенные попытки противника выбить американцев оттуда. Однако удержать дамбы на реке Мердере дивизии все же не удалось. Воздушно-десантные операции первого дня вторжения обошлись дорого для союзников и выявили трудности, связанные с массированной высадкой воздушных десантов как еще до соприкосновения с противником, так и после соприкосновения с ним при наличии только легкого вооружения без поддержки танков. В ту ночь многим тысячам молодых американских солдат пришлось действовать либо в одиночку, либо мелкими группами, образовавшимися из числа отбившихся от своих подразделений десантников, и искать пути через болота и живые изгороди, чтобы добраться до своих пунктов сбора, которые оказались за многие мили от тех мест, где их ошибочно выбросили, дав в самолетах «зеленый свет». Вместе с тем следует отдать должное десантникам из 82-й и 101-й дивизий, из которых многие тысячи хотя и оказались далеко от мест сбора своих подразделений и объектов атаки, но сразу же вступали в схватку с противником, где бы ни встречались с ним. Главное достижение американских воздушно-десантных дивизий 6 июня заключалось в том, что они вызвали замешательство и посеяли неуверенность у немецкого командования относительно обстановки на всем полуострове вплоть до Шербура.

В момент раскрытия купола парашюта рядовой Ричардсон почувствовал резкую боль в бедрах от врезавшихся в тело лямок, а его голова дернулась так резко, что на некоторое время застучало в висках. Затем его быстро понесло вниз, навстречу фруктовому саду и треску очередей, доносившихся с земли. Он немного ослабил передние стропы парашюта, проплыл рядом с деревом и плюхнулся на землю. В ушах у него все еще стоял звон, но он уже выхватил свой пистолет, а левой рукой стал освобождаться от парашютных лямок. Освободившись от парашюта, солдат крадучись двинулся на клацающий звук металлических шариков, который был установлен на ту ночь в качестве опознавательного сигнала для американских солдат на всей территории полуострова Котантен. На этот сигнал в темноте вышли и другие десантники. Затем они помогли одному из их группы, парашют которого зацепился за самую верхушку дерева, спуститься на землю. При проверке собравшихся стало ясно, что почти половина из их группы, включая почти всех тех, которые управляли проблесковыми прожекторами, чтобы дублировать сигналы радиолокационных ответчиков, где-то затерялась. Они покидали самолет последними, и их, вероятно, отнесло к самой дороге, откуда уже отчетливо слышался шум автомашин, сновавших по дороге в поисках парашютистов. Ламаро, старший оператор радиоответчика, включил свой прибор. К досаде Ричардсона, который, обливаясь потом, таскал на себе такой же ответчик, было решено уничтожить его прибор: он был невольным свидетелем того, как специально выделенный солдат привел в действие внутренний детонатор — группе требовался лишь один маяк. Затем все оставшиеся солдаты поспешно рассредоточились по краю поля. Был включен и единственный уцелевший прожектор на треноге. Солдаты, имевшие карманные фонари, тоже направили их лучи на облака. Прошло всего несколько минут, как кто-то выкрикнул: «Они уже на подходе!» И тут же десантники увидели вспышки разрывов зенитных снарядов, ложившихся все ближе и ближе. Как только самолеты подошли к обозначенному группой наведения месту, заговорили ближайшие немецкие зенитки. Вскоре на фоне неба вспыхнули первые силуэты парашютов, и солдат группы наведения охватил горячий, хотя и безмолвный восторг.

Сотням из тех американских солдат, которые в ту ночь прыгали в Нормандии с парашютом, приходилось вступать в схватку с врагом, едва их ноги коснулись земли. А некоторые из них были убиты еще до того, как успели приземлиться. После короткого приступа эйфории по случаю успешного приземления первой волны десанта в заданном месте, там, где приземлился рядовой Ричардсон, солдат вновь охватило уныние, когда следующая волна самолетов, идя тем же курсом, что и предыдущая, несмотря на отчаянно передаваемые с земли сигналы, полетела дальше, не сбросив ни одного человека. Лишь одна машина прошла прямо над ними. Из ее правого мотора вырывалось пламя, и летчик изо всех сил пытался удержать обороты двигателя, чтобы не так быстро терять высоту. С земли были отчетливо видны иллюминаторы, так как высота уже не превышала 300–400 футов. Один парень из группы наведения горестно произнес: «Ведь там же наши ребята…» Самолет исчез за горизонтом, и над поляной вновь воцарилась тишина. Она затянулась надолго, так как ожидавшаяся третья волна самолетов с десантниками так и не появилась. Вместо мощной, боеспособной воздушно-десантной части в районе сбора оказалось всего несколько десятков парашютистов. Ричардсон решил, что настало время позаботиться о каком-либо надежном оружии. Он стал доставать пулемет из тюка грузового парашюта, спустившегося неподалеку. Но тут появился другой десантник и сердито сказал: «Это наше оружие». Несколько минут они препирались, но в итоге Ричардсону пришлось уступить. Ведь его рота оказалась в числе тех, которые не вышли в район сбора, и поэтому он просто присоединился к соседней группе десантников, занятых устройством стрелковых ячеек и укрытий. Вырыв себе «лисью нору», он растянулся на дне окопа и вскоре уснул.

О замедленной реакции немцев на действия союзников в первый день вторжения союзников ходили легенды. Монтгомери как-то говорил своим командующим армиями: «Уже к концу дня, предшествующего вторжению, противник будет уверен, что в полосе «Нептуна» (или «Оверлорда») будут высажены крупные силы…».[96] И тем не менее достоверно известно, что даже в первые часы 6 июня немцы все еще оставались в состоянии удивительной неопределенности. Будучи убежденными в том, что погода совсем не благоприятствует вторжению, немецкое военно-морское командование даже не нашло нужным организовать патрулирование в Ла-Манше. Перехват радистами 15-й немецкой армии раскрытого немцами условного радиосигнала, переданного Би-би-си для сил французского Сопротивления о начале выполнения задач первого дня вторжения, не был принят во внимание. Штаб верховного главнокомандующего союзными экспедиционными силами, полагавший, что смысл этого сигнала, по всей вероятности, где-либо во Франции уже рассекречен, едва ли согласился бы на его передачу радиостанцией Би-би-си поздней ночью 5 июня, если бы не был уверен, что союзный флот вторжения к тому часу будет неизбежно обнаружен.

Главной причиной того, что обороняющаяся сторона оказалась в неведении о готовившемся вторжении, была, несомненно, беспечность немецких военно-морских и военно-воздушных сил. Ни те, ни другие не обратили никакого внимания на сосредоточение 5 июня у берегов Нормандии минных тральщиков союзников. Еще более непонятно отсутствие реакции немцев на перехват сигнала Би-би-си, поскольку на протяжении весенних месяцев уже не раз поднимались ложные тревоги, которые вызывали раздражение местного командования и изматывали немецкие береговые части. Силам же французского Сопротивления ни штаб верховного главнокомандующего, ни немцы не придавали большого значения, считая их скорее досадной обузой, нежели одной из главных сил в боевых операциях союзников. Кроме того, важно отметить, что переданный французскому Сопротивлению условный сигнал не давал и намека на то, в каком месте будет осуществлено вторжение. При обсуждении вопроса использования сил Сопротивления в штабе войск специального назначения и у руководителя специальных операций было признано целесообразным привлечь только самый необходимый минимум отрядов сил Сопротивления, чтобы уменьшить возможность жестоких репрессий, которые могли обрушить на них немцы, и избавить от долгого ожидания освобождения группы французского Сопротивления, находившиеся недалеко от района предстоявших военных действий. Одновременно был решен вопрос о том, что, исходя из интересов обеспечения секретности, необходимо было поднять силы Сопротивления во всех районах, чтобы не дать возможности немецкому командованию определить место, откуда следует ожидать удара союзников. В некоторых недавно вышедших книгах утверждается, будто бы при тщательном анализе информации, переданной радиостанцией Би-би-си силам Сопротивления, верховное командование вермахта могло бы определить, что союзники собирались высаживаться именно в Нормандии. Такое утверждение не имеет под собой никаких оснований.

Однако отсутствие на месте многих военачальников высокого ранга обернулось для немецкой стороны большими неприятностями с далеко идущими последствиями. Например, о местонахождении командира 21-й танковой дивизии генерала Эдгара Фойхтингера официально нигде не упоминалось, хотя среди его подчиненных ходили упорные слухи о том, что генерала не было в дивизии и что ту ночь он провел у своей любовницы. Роммель, как известно, находился в Германии, а командующий 7-й немецкой армией Долман был на штабных играх в Ренне. 5 июня вечером начальник штаба Роммеля генерал Ганс Шпейдель, воспользовавшись его отсутствием, пригласил в замок Ла-Рош-Гюйон некоторых своих друзей, причастных к заговору против Гитлера, на небольшую пирушку. Уже к концу вечернего застолья у Шпейделя из штаба 15-й армии ему сообщили по телефону, что перехвачен условный сигнал радиостанции Би-би-си. 15-ю армию уже подняли по тревоге. Офицер из штаба Роммеля позвонил в штаб фон Рундштедта, чтобы выяснить, нужно ли поднимать по тревоге и 7-ю армию. Ему ответили, что делать это пока не следует. Штаб Рундштедта ограничился общим предупреждением всех подчиненных соединений и частей о том, что условный сигнал, переданный радиостанцией Би-би-си, может означать повсеместную вспышку актов террора и диверсий.

В 1.35 6 июня 7-я армия тоже была поднята по тревоге. Еще за полчаса до этого генерал Маркс, получив сообщение о выброске парашютистов, привел в боевую готовность свой 84-й корпус. Неразбериха еще больше осложнилась из-за того, что союзники наряду с реальным десантом сбросили на парашютах тысячи манекенов, а шестеро отчаянных смельчаков из специального отряда воздушно-десантных войск своими действиями отвлекали немцев в глубь французской территории. Обнаружение манекенов еще больше усилило сомнения немцев относительно истинных намерений союзников. Начальник штаба 7-й армии генерал Макс Пемзель несколько раз в течение ночи звонил в штаб Роммеля и говорил со Шпейделем, пытаясь убедить его в том, что противник полным ходом осуществляет крупную операцию. В 3.00 штаб Рундштедта доложил в ОКБ, что противник осуществляет крупномасштабную воздушно-десантную операцию. В 4.00 6 июня командир 352-й дивизии генерал Крайсс выслал полк самокатчиков для вылавливания парашютистов в том районе, где на самом деле приземлились одни манекены. В 6.00 6 июня из штаба Рундштедта в ОКБ позвонил Блюментритт и доложил, что, по всей вероятности, союзники начали высадку основных сил вторжения, и запросил разрешение использовать танковый резерв — 1-й танковый корпус СС, дислоцированный под Парижем. Из-за того, что Гитлер еще спал, ему в этом отказали, так как без разрешения Гитлера этот резерв не подлежал использованию. Разрешение на использование корпуса было получено только спустя десять часов. В 6.15 начальник штаба 7-й армии генерал Пемзель доложил Шпейделю, что корабельная артиллерия противника начала массированный обстрел береговых укреплений и англо-американская авиация наносит по ним удары с воздуха. Тем не менее в 6.45 Пемзель позвонил в штаб 15-й армии и проинформировал, что войска 7-й армии, скорее всего, сумеют справиться со складывающейся обстановкой собственными силами. Получив такие заверения, командующий 15-й армией генерал фон Салмут отправился досыпать. Его примеру последовали Шпейдель и большинство персонала его штаба в Ла-Рош-Гюйон. Примерно в 10.30, спустя час после того, как радио союзников официально оповестило мир о начале вторжения, Роммель выехал из своего особняка в Герлингене и на всех парах помчался в свою штаб-квартиру во Франции. Однако прошло почти 12 часов, прежде чем он добрался до замка Ла-Рош-Гюйон.

Убедительным показателем эффективности союзного плана оперативной маскировки и дезинформации был тот факт, что все высокопоставленные немецкие военачальники воспринимали известия о событиях в Нормандии как признаки вторжения, но не как само вторжение. Лишь личное присутствие Роммеля и его энергия могли заставить немецкие войска, дислоцированные в данном районе, действовать более упорно и решительно. В некоторых исследованиях последнего времени[97] делается предположение, что, если бы даже немецкое командование отважилось в ту ночь разбудить Гитлера и получило от него разрешение на использование танкового резерва ОКБ, это не принесло бы никакой пользы, ибо 6 июня авиация союзников не допустила бы движения этого резерва в светлое время. Такое утверждение совершенно неправомерно, ибо другие соединения, в том числе 21-я танковая дивизия, все же смогли, хотя и не без определенных трудностей, выдвинуться в район боевых действий. Истребители-бомбардировщики союзников и их корабельная артиллерия, конечно, могли нанести мощный удар по всякому сосредоточению немецких танковых соединений поблизости от района вторжения. Но 6 июня передовые посты наведения авиации и артиллерийского целеуказания действовали еще недостаточно эффективно. Принимая во внимание все «за» и «против», напрашивается вывод, что при любой реакции с немецкой стороны союзники все равно в первый день высадки сумели бы захватить намеченные участки. Если бы, однако, немецкие танки были задействованы с самого начала, положение союзных войск значительно осложнилось бы. Союзникам просто повезло, поскольку старшие офицеры штабов всех крупных немецких соединений действовали в тот момент с неразворотливостью, граничащей с полной неподготовленностью.

Некоторые командиры немецких соединений, например командир 716-й дивизии генерал Рихтер, действовали более энергично против вражеских парашютистов, сброшенных в их районах. В первые же утренние часы Рихтер двинул в направлении Бенувиля пехотный батальон с одной противотанковой пушкой, чтобы при поддержке огня из самоходных орудий вернуть обратно мосты через Орн и канал Кана. Однако как только легкий танк, шедший впереди колонны, был подбит из английского противотанкового ружья, а парашютисты открыли сосредоточенный огонь по контратакующим подразделениям, немцы ограничились захватом Бенувиля и завязали перестрелку с англичанами. Действия 716-й дивизии осуществлялись далеко не с той решительностью, какую можно было бы ожидать от первоклассного соединения. «Вы бы видели, как в самом деле испуганы немцы, какими они стали злыми, — говорил один из жителей деревни Эрувиль, расположенной в трех милях к югу от моста через реку Орн, Николь Ферте, владелец гаража. — Прежде они были весьма обходительными». Его 20-летняя дочь, когда началась бомбардировка, легла на пол, прикрыв собой 8-летнюю сестренку, и внимательно прислушиваясь к шуму моторов буксировщиков планеров и транспортных самолетов, появившихся над деревней незадолго до полуночи. Неожиданно раздался стук в дверь, и на пороге появился местный учитель, сообщивший, что у него в школе находится раненый английский солдат. Не пойдет ли Николь поговорить с ним? Вернувшись в школу вместе, путая забытые английские слова с французскими и даже немецкими, они кое-как объяснились с парашютистом, у которого была сломана нога, причинявшая ему ужасную боль. Едва они успели напоить англичанина чаем, как в школу ворвались немецкие солдаты. Они грубо разогнали по домам местных жителей, а парашютиста забрали с собой. Большинство жителей стали поспешно покидать деревню. Однако Ферте и его домочадцы оставались в деревне еще целую неделю, хотя ожесточенные бои разгорались всего в нескольких сотнях ярдов от их порога. «Мы были уверены, что освобождение должно наступить в любой момент. Кроме нас, в деревне оставались только девки, которые путались с немцами». Спустя неделю немцы неожиданно приказали всем оставшимся жителям Эрувиля немедленно покинуть деревню. Прежде чем вернуться к своим очагам, им пришлось многие недели жить в страхе и терпеть большие лишения.

Хотя две немецкие пехотные роты, проводившие ночные занятия севернее Кана, немедленно доложили о приземлении английских планеров, из-за отсутствия на месте генерала Фойхтингера и его начальника штаба в штабе 21-й танковой дивизии не смогли своевременно принять каких-либо мер, кроме незамедлительной передислокации штаба дивизии в район, предусмотренный по боевой тревоге. Ефрейтор Вернер Кортенхаус, стрелок-радист танка T-IV, одного из 127 танков дивизии, вместе с двумя другими солдатами находился в дозоре вне своей машины, когда в воздухе со всех сторон неожиданно послышался шум моторов снижавшихся самолетов, а затем слабеющий звук набирающих высоту машин после освобождения от буксируемых ими планеров. Когда Кортенхаус и солдаты в полной темноте подходили к месту стоянки танков своего взвода, они увидели тени, членов своих экипажей, суетившихся возле машин и готовивших их в дело. Пока экипаж танка спешно выгружал укладку с холостыми снарядами и вместо них подавал в башню бронебойные снаряды, ефрейтор сбегал в дом к одной француженке, обстирывавшей его экипаж, и забрал у нее чистое белье. К 2.00 6 июня все экипажи находились на своих машинах и были готовы к движению. И тем не менее только в 8.00 1-й танковый батальон капитана фон Готтенберга двинулся со своей стоянки по прямому шоссе, тянувшемуся от Кана на север. 2-й танковый батальон под командованием майора Фирцига начал движение только в 9 часов утра, хотя его танки тоже были готовы к движению в 2.20. До этого времени они не получали никаких распоряжений, и ответственность за это в равной мере лежала на Шпейделе и Фойхтингере, который в конце концов появился в своем штабе где-то между 6 и 7 часами утра, проявив при этом потрясающую безынициативность. В 3.00 командиру батареи самоходных орудий 1716-го артиллерийского полка лейтенанту Рудольфу Шаафу передали по телефону приказ поддержать огнем своей батареи контратаку против плацдарма, захваченного английским воздушным десантом. Однако после того, как он прошел со своей батареей несколько миль по бездорожью, ему передали по радио, чтобы он вернулся на исходные позиции. С рассветом стало ясно, что угроза вторжения с моря коснется судьбы каждого пехотинца и каждого артиллерийского орудия обороняющейся стороны.

Незадолго до часа Ч бомбардировочная авиация союзников нанесла бомбовый удар по железнодорожному узлу города Кана, после чего их истребители-бомбардировщики с малых высот начали штурм казарм и укреплений. По улицам города прошла автомашина с громкоговорящей установкой, передавая местному населению приказ не выходить из своих домов. Воздушные налеты авиации союзников периодически продолжались в течение всего дня. В середине утра по улицам города проследовали первые грузовые машины с английскими военнопленными. Возле своих казарм немцы учинили безжалостный расстрел 80 с лишним французов, якобы помогавших противнику. Первые сообщения о воздушных десантах и о появлении флота союзников были столь же противоречивы, как и те, что поступали в немецкие штабы. Преобладающим чувством среди французов был страх, что высадка союзных войск может окончиться провалом. Память о печальных дьеппских событиях и возможность того, что все эти мучения, разрушения и гибель многих солдат могут оказаться напрасными, огромной тяжестью навалилась в то утро на жителей Кана и всей Нормандии, и эти опасения продолжались на протяжении многих последующих дней. События первого дня вторжения в описании одного местного историка выглядят следующим образом: «Итак, Кан, как и другие города в Верхней Нормандии, провели ночь с 6 на 7 июня в огне и крови, в то время как в других местах во Франции известие о вторжении отмечалось шампанским и танцами под граммофон».[98]

Перед рассветом прибрежный район высадки десанта осветился множеством ракет и вспышками разрывов; когда корабельная артиллерия начала разрушение береговых укреплений и разрывы всех цветов радуги вспыхивали на воде и вдоль береговой линии, сотни катеров и десантных барж стали приближаться к берегу со стороны смутных силуэтов линкоров и крейсеров, транспортов и кораблей огневой поддержки с реактивными установками на борту, которые маячили в нескольких милях от берега. Ни один солдат, оказавшийся свидетелем этой операции, никогда не забудет величественное зрелище огромной армады вторжения, заполнившей, казалось, весь Ла-Манш при ранних проблесках рассвета первого дня высадки, как и грозного гула орудий, посылавших снаряды с моря на берег, и душераздирающего скрежета реактивных установок, метавших мины через головы своих солдат, приближавшихся к берегу на десантно-штурмовых средствах. Девять линейных кораблей, 23 крейсера, 104 эсминца и 71 корвет охраняли армаду из 6483 транспортов — переоборудованных лайнеров, торговых судов и больших танкодесантных кораблей, стоявших на рейде в нескольких милях от берега. 4 тысячи десантно-высадочных единиц — катеров и десантных барж самых разных размеров — должны были доставлять на берег войска десанта с транспортов. Через борта судов неуклюже опускались по веревочным трапам тяжело нагруженные десантники, пытаясь угодить в раскачивающиеся на волне утлые штурмовые десантные баржи. Для многих из десантников это был самый тревожный момент дня. Тысячи людей, которых швыряло вверх и вниз на крутой волне, пытались с помощью биноклей разглядеть полоску берега, видневшуюся вдали. Капитан Генри Брус, офицер одной из английских артиллерийских частей, записал в свой блокнот об этих минутах:. «Деревни Ла-Бреш и Лион-сюр-Мер были разрушены огнем артиллерии, и огромные клубы грязно-серого дыма и бурой кирпичной пыли поднимались над ними и медленно перемещались в сторону моря, на некоторое время полностью закрыв цели для нашей артиллерии и окутав мглой многие корабли и суда. Артиллерийское наблюдение и разведка целей были одним из самых узких мест во время высадки, в связи, с чем десятки кораблей из-за отсутствия целеуказаний передовых артиллерийских наблюдателей были вынуждены впустую тратить снаряды по целям, выбиравшимся по карте. Как только первая волна десантно-штурмовых катеров и барж двинулась к берегу, корабельная артиллерия в строгом соответствии с плановой таблицей огня перенесла свой заградительный огонь в глубину вражеской обороны. Однако в связи с тем, что многие баржи двинулись к берегу значительно позже того времени, какое предусматривалось графиком, немецкая оборона получила существенную передышку перед тем, как первые десантники оказались на берегу.

Первым кораблем союзников, потопленным немецкими береговыми батареями, вероятно, оказался сторожевик № 1261 — один из американских сторожевых катеров, сопровождавших десантно-штурмовые шлюпки и баржи к участку высадки «Юта». Лейтенант Хэлси Баррет был полностью поглощен задачей удержания корабля на курсе 236 градусов, когда в рубку вошел рулевой старшина и доложил, что береговая батарея противника захватила сторожевик в вилку. Спустя несколько секунд, в 5.34 или в «Ч-58», в их корабль угодил снаряд.

Почувствовался легкий толчок, и одновременно раздался треск, совсем негромкий, наподобие хруста разбитого стекла, затем последовал грохот падающей на палубу оснастки, и мгновенно, именно мгновенно появился 50-градусный крен на правый борт. Плафоны на сторожевике погасли, лишь слабый свет зарождавшегося утра проникал через распахнутую взрывом дверь штурманской рубки. «Вот так!» — только и сказал старпом и с досады швырнул карандаш, которым он прокладывал курс. Я почувствовал, как у меня по лицу потекла кровь, и нащупал глубокий порез над левым глазом по надбровной дуге.[99]

Когда корабль опрокинулся, большинство команды уже сидело на спасательных плотиках, а лейтенант Баррет и еще несколько человек из команды держались за опрокинутый корпус корабля и наблюдали, как огромная масса десантно-высадочных барж проплывала мимо в сторону берега.

Десантная баржа для войск и транспортных средств, в которой находилось более 30 человек, внезапно взлетела на сотню футов и развалилась в воздухе на куски. Были видны вспышки выстрелов береговых батарей, а в бухте временами поднимались фонтаны воды от разрывов снарядов. Над участком высадки в боевом порядке проносились самолеты союзников. Один из них, объятый огромным пламенем, таял на глазах и вдруг исчез, не оставив после себя даже следа. Позади нас качалась на волне перевернувшаяся танкодесантная баржа, вокруг которой не видно было никаких признаков жизни. К северо-западу, примерно в миле от нас, стоял американский линкор «Невада» и вел непрерывный огонь по берегу из своих 14-дюймовых орудий главного калибра, из которых вырывались пламя и клубы черного дыма, распространявшегося ярд за ярдом все дальше от борта корабля… Начинался великолепный восход солнца… Небольшой моторный баркас англичан, с трудом подойдя к маркерному маяку, снял с него одного из американских солдат, истерически взывавшего о помощи. На солдате был спасательный жилет, и он крепко держался за буй: его детские вопли производили неприятное впечатление и явились единственным проявлением малодушия, которое мне пришлось наблюдать в это утро.[100]

Большинство высаживавшихся, даже те, кому пришлось пережить такие суровые испытания, как команде сторожевика № 1261, не теряли присутствия духа, ибо сознавали, что огромная армада союзников безраздельно господствует на море. Баррет и другие потерпевшие верили, что кто-нибудь их обязательно подберет, поскольку у них еще имелась возможность держаться на воде, что они и делали. Команды английских и американских кораблей действовали спокойно, зная, что им не грозят внезапные губительные удары самолетов люфтваффе, которых, несмотря на все заверения разведывательных донесений, многие побаивались. «Все мы в большей или меньшей степени ожидали бомбовых ударов, артобстрелов, крови и прочего, — писал английский моряк с корвета «Джентян». — Ожидалось, что пикирующие бомбардировщики подвергнут нас непрерывным атакам, а дополнять их будут бомбовые удары с больших высот. Однако ничего подобного не случилось… Вместо этого нас встретило тихое, мирное небо… Очевидно, люфтваффе крепко досталось…»

Ранним утром 6 июня всего несколько тысяч человек в Англии знали наверняка о том, что происходило в Ла-Манше в то время, и еще несколько тысяч могли об этом догадываться. На газетных полосах лондонской «Тайме» пестрели последние сводки о событиях в Италии, где 5-я армия обошла Рим; упоминалось о том, что авиация союзников совершила налеты на города Кале и Булонь. 5 июня суточный прогноз погоды обещал над Ла-Маншем пасмурный день с преобладанием юго-западного ветра, к середине дня усиливавшегося до очень сильного. «К исходу дня сила ветра несколько ослабнет, и море станет менее бурным. К ночи погода несколько улучшится», — говорилось в прогнозе.

В штабе 21-й группы армий, находившемся в районе Портсмута, начальник штаба генерал-майор Фрэнсис Гинганд, обращаясь к бригадному генералу Биллу Уильямсу, вспомнил о начале других событий, о боях в пустыне. «Боже мой, как бы я хотел, чтобы 9-я австралийская дивизия в это утро была с нами, не так ли?» — говорил он с сожалением. Некоторые английские офицеры в штабе верховного главнокомандующего союзными экспедиционными силами были весьма удивлены тем, что их американские коллеги явились в это утро в штаб в касках и при личном оружии, упорно стараясь походить на тех солдат, которые в тот момент плыли через Ла-Манш. Брук, описывая в своем дневнике прогулку в парке Святого Джеймса в тот солнечный день, отмечал: «Это был какой-то не связанный с реальными событиями день, в течение которого я находился точно в трансе, в полной отрешенности от войны».

Рядовой Ричардсон из 82-й воздушно-десантной дивизии, спавший в своем окопчике на полуострове Котантен, был разбужен в лучах яркого солнца ревом проносившихся над ним истребителей-бомбардировщиков. Проголодавшийся и томимый жаждой, он сжевал плитку шоколада, и тут послышалась команда о начале движения. Ричардсон прихватил оказавшийся бесхозным гранатомет-базуку, хотя сделал это без особого желания, так как имел весьма смутное представление о том, как из него стрелять. С длинной колонной солдат, среди которых не было ни одного знакомого ему лица, шел он по полям Нормандии. У живой изгороди вдоль дороги колонна остановилась. Два офицера, шедшие во главе колонны, склонились над картой, решая, в какую сторону двигаться дальше. Внезапно был подан знак всем лечь и не шевелиться. Послышался звук приближавшейся автомашины. Солдаты замерли в тех позах, в каких застал их этот звук. Ричардсон и другие солдаты увидели головы трех немецких оккупантов, проплывавших над живой изгородью, словно головные мишени на стрельбище. Казалось, никто не шевельнется, чтобы задержать немцев, ожидая, что первым это сделает кто-то другой. И все же нашелся солдат, который вскочил и дал по автомашине очередь из автоматической винтовки Браунинга. Неуправляемая машина уже сваливалась в канаву, когда кто-то крикнул: «Кончай с ними!» — и швырнул гранату. Однако все немцы были уже мертвы. Одним из них оказался командир 91-й немецкой дивизии генерал-лейтенант Вильгельм Фалей, возвращавшийся в свой штаб после злосчастной военной игры, проводившейся в Ренне.

Многие парашютисты, как и Ричардсон, никогда до этого не видели только что убитого человека, да к тому же мирным летним утром в сельской местности. Поэтому этот эпизод для них оказался довольно удручающим. Оставив немцев там, где они лежали, солдаты поспешили поскорее убраться из этого места в луга, покрытые полевыми цветами, над которыми жужжали только насекомые. Они встретили другую группу десантников из 508-го полка 82-й воздушно-десантной дивизии, конвоировавших более 30 немецких военнопленных, которых они расставили по чинам, как для парада, по обочине дороги. Большинство из них были либо поляки, либо азиаты из России. Один из солдат устроил скандал, требуя расстрелять этих пленных. Он кричал: «Япошки убили моего брата!» Стоило большого труда отговорить его от этого намерения, хотя позднее Ричардсон слышал, что всю эту группу пленных все же прикончили.

Ричардсон стал себя чувствовать теперь значительно лучше, так как в составе новой группы парашютистов оказался один из его близких друзей, долговязый парень из штата Оклахома по имени Эрл Уильямс, сержант, бывший командир 3-го взвода. Они устроились рядом и завели разговор о деньгах. Еще перед вылетом Уильямс поменял 100 долларов на франки. В тот момент Ричардсон не видел в деньгах никакой необходимости, хотя Уильямс уговаривал его взять у него несколько франков. Они лежали на траве и болтали довольно долго, вспоминая о войне только тогда, когда в нескольких сотнях ярдов от них разрывался очередной снаряд. В конце концов они укрылись парашютным шелком и уснули.

Боевой опыт Ричардсона был весьма небогатым. Пока группа десантников, к которой он примкнул, шла по бездорожью, она не встречала особых помех, в то время как многие другие американские парашютисты вступали в отчаянные схватки за овладение дамбами и деревушками в восточной части полуострова Котантен, а 6-я английская воздушно-десантная дивизия уже с трудом сдерживала ожесточенный натиск немецких войск северо-восточнее Кана. Тем не менее впечатления молодого парня из штата Нью-Йорк имели особую ценность, поскольку они были проникнуты чувством подлинной беспристрастности, которое испытывало в те первые часы большинство солдат, после того как их внезапно оторвали от обстановки мирного английского лета и забросили на незнакомое поле боя. По мере того как один день сменялся другим, это поле боя приобретало все более реальные черты, и постепенно наступало время, когда солдаты стали редко вспоминать о том, что где-то существует совсем иной мир. Лишь только после того, как операция «Оверлорд» стала событием далекого прошлого, многие тысячи солдат смогли осознать всю грандиозность событий, участниками которых они являлись. В те же первые дни эта величественная картина еще не раскрылась во всей своей полноте, и многим она казалась просто фантастической, где они каким-то образом очутились в качестве наблюдателей.

По мере приближения десантной баржи к участку «Суорд» подчиненные лейтенанта Чарлза Манди делали все, чтобы заглушить остроту ощущений момента, вливая в себя порции рома, который они сэкономили за три месяца ожидания этих событий. Когда они находились еще в миле от берега, прилетевший оттуда снаряд ударил в борт их десантной баржи, после чего экипажам было приказано укрыться в своих танках. Их «Шерманы» с бойковыми минными тралами, входившие в состав 22-го гвардейского батальона 30-й бронетанковой бригады, должны были действовать впереди сил высадки на восточном фланге. Жителю Лондона лейтенанту Манди был 31 год. Он удивился, что видимая впереди конфигурация береговой линии точно соответствовала аэрофотоснимкам, которые он и его подчиненные так усердно изучали.

Некоторые из его подчиненных выполняли свои обязанности с театральной торжественностью. Так, сигнальщик 2-го батальона 8-й пехотной бригады сыграл на трубе сигнал общего приветствия, когда их десантно-штурмовая баржа проходила мимо английского штабного корабля. Коммандер Ангус Маккензи, находившийся на борту эсминца «Андаунтид», стоял на мостике в шотландской шапочке и играл на волынке для проплывавших мимо эсминца десантно-штурмовых барж и катеров, набитых пехотинцами и устремившихся к берегу.

Рядовой Джон Хайн из 1-й американской дивизии рассказывал: «Я чувствовал легкую тошноту, но был уверен в четкой организации — все было так хорошо организовано и так продумано, что не оставалось места для личного страха». Хайн был сыном врача-еврея и родился в Германии. В 1936 году, когда ему было 15 лет, его семья бежала, из Германии и обосновалась в США. Свою новую родину Хайн принял с энтузиазмом, на который способны только иммигранты. Когда он, бывший студент консерватории, плыл к участку десантирования «Омаха», он был безмерно горд тем, что на нем была американская военная форма. Батальонный капеллан из 69-й бригады 50-й английской дивизии Генри Ловенгроув с удовлетворением чувствовал себя уже достаточно обстрелянным, чтобы впредь не вести себя как в первом бою в Северной Африке, когда, охваченный паническим страхом во время минометного обстрела, беспрестанно твердил: «Где моя каска? Где же моя каска?» Каждый солдат, до этого побывавший в боях, в день 6 июня с большим облегчением почувствовал, что теперь он вполне способен выполнить все, что от него потребуется. Однако этого чувства были лишены еще многие тысячи необстрелянных солдат, находившихся на огромной массе десантно-высадочных средств, устремившихся к берегу и обдаваемых фонтанами соленых брызг.

Многие солдаты оборонявшейся стороны в пределах участка «Юта» — самого западного участка прибрежной полосы высадки союзников, находившегося как раз на изгибе полуострова Котантен, — оказались в беспомощном состоянии из-за бомбардировок с воздуха и артогня корабельной артиллерии. Они были просто деморализованы той картиной, которая открылась перед ними, когда прямо против них к берегу подошла первая десантная баржа. В опорном пункте W-5, находившемся в самом центре прибрежной дамбы, в том районе, где предстояло высаживаться 4-й дивизии, солдаты 3-й роты 919-го немецкого полка лежали ничком, вздрагивая при разрывах и зажимая ладонями уши, когда 360 средних бомбардировщиков «Мэродер» штурмовали их позиции, а вслед за ними последовал обстрел позиций корабельной артиллерией, снаряды которой ложились с высокой точностью. Были полностью разрушены позиции 50-мм пушек, 75-мм противотанковых орудий и многие бункеры и укрытия. Как только прекратился артиллерийский обстрел, пожилой вестовой вскочил на ноги и закричал своему офицеру: «Все разрушено! Все разбито! Нам остается только сдаваться!».[101] Командир 3-й роты, 23-летний ветеран войны Артур Янке, заслуживший в России Рыцарский крест, прежде чем его перевели во Францию из-за ранений, приказал подчиненным занять свои места на позициях. В то же время он с чувством горечи сознавал, что оборонять свой сектор побережья ему придется всего с одним 88-мм орудием — зарытой в песок танковой башней старого французского танка «Рено» — и несколькими пулеметами и минометами. Но больше всего он был потрясен зрелищем огромной армады, появившейся у берега: стало ясно, что противник высаживается во время отлива, тогда как каждое орудие и каждый бункер размещался исходя из полной убежденности Роммеля в том, что ожидавшееся вторжение «янки» будет предпринято при высокой воде.

В еще большее замешательство пришли немецкие солдаты из опорного пункта W-5 и соседних позиций, когда увидели, что танки «Шерман» выходят прямо из моря и ведут по ним огонь. Ефрейтор Фридрих, находившийся в башне танка «Рено», открыл огонь длинными очередями из пулемета в направлении уреза воды. Спустя несколько минут прямым попаданием 75-мм снаряда американской танковой пушки в башню пулемет был разбит, а ефрейтору раздробило ногу. 88-мм орудие опорного пункта W-5, поврежденное при бомбежке, сумело сделать всего один выстрел и навсегда замолкло. Другие огневые точки подразделений лейтенанта Янке смогли действовать всего в течение нескольких минут, пока против них не был сосредоточен огонь американских танков. Внезапный разрыв снаряда засыпал лейтенанта песком, и он потерял сознание. Когда он пришел в себя, то увидел перед собой ствол винтовки американского солдата. Вместе с уцелевшими солдатами роты в плен погнали и лейтенанта, сокрушавшегося над своей незавидной участью: через несколько минут после пленения он был ранен запоздавшим снарядом, выпущенным немецкой батареей, находившейся в глубине и предназначенной для прикрытия его позиций.

Хотя течение в районе участка высадки «Юта» и отнесло десантно-высадочные средства американцев на 2 тысячи ярдов к югу от намеченного района, во всем остальном действия 7-го американского корпуса почти соответствовали тому, что предусматривалось плановой таблицей, в отличие от действий в тот день других союзных соединений. 28 из 32 амфибийных танков, спущенных на воду, достигли берега. В 6.30 три полковые боевые группы 4-й дивизии начали высадку на берег в условиях очень слабого огневого противодействия со стороны противника. Немцы считали маловероятным, чтобы союзные войска стали высаживаться непосредственно на участках, далеко заливаемых водой во время приливов. В результате навигационной ошибки, вызванной морским течением, подразделения 4-й дивизии были отнесены как раз к самому слабообороняемому сектору на всем нормандском побережье. Как только пехотные авангарды очистили от противника береговые оборонительные сооружения, саперы приступили к подрыву заграждений, установленных противником на береговой отмели, подвергаясь при этом временами весьма слабому воздействию огня артиллерии противника. Обнаружив никем не обороняемый проход через затопляемые участки — а 101-я воздушно-десантная дивизия обеспечила еще четыре прохода на западном фланге, — американцы тут же начали выгрузку техники и высадку частей последующих эшелонов. Когда американские войска подошли вплотную к позициям немецкого полка, оборонявшегося в отрыве от 709-й дивизии, основная его часть капитулировала.

Рядовой Лидли Хиггинс брел к берегу по воде, глубина которой доходила местами до трех футов, при этом его собственное вторжение было скорее комичным, нежели смертельно опасным. Он, как и другие солдаты 12-го полка, слышал только отдаленную стрельбу, и вдруг раздалась команда: «Ложись!» Вокруг в хаотическом беспорядке громоздились доставленные на берег техника и разного рода имущество, разложенное прямо на песке. «Они подтягивают артиллерию!» — крикнул кто-то. Плюхнувшись по команде на землю, Хиггинс вдруг почувствовал, что его внезапно словно перерезало надвое каким-то неимоверным давлением в талии. Он простонал: «Санитар!» — но в этот момент увидел, что, падая, он случайно открыл, вентиль баллона сжатого воздуха, из-за чего его спасательный жилет мгновенно наполнился воздухом. Смущенный и растерянный, он отсоединил от винтовки штык и, проткнув им ткань спасательного жилета, привел его в повиновение. После этого их рота длинной нестройной колонной двинулась в глубь полуострова.

Почти все трудности американцев на участки «Юта» возникли в тот же день, как только они отошли от берега. Части, высаживавшиеся севернее, для того чтобы обеспечить район, где должна была высаживаться 4-я дивизия, из-за их сноса течением оказались там, где они встретили самое сильное противодействие. Когда 12-й полк и другие части, углубляясь внутрь от побережья, поднялись на высокие песчаные дюны, откуда открывался широкий вид на море, и начали пробираться через ровные, залитые водой поля за дюнами, их продвижение стало мучительно медленным.

Капитану Джону Макгирру из 65-го артполка бронетанковой дивизии было приказано двигаться в глубь полуострова вместе с передовыми частями, а затем при первой возможности действовать в качестве передового наблюдателя-корректировщика совместно со 101-й воздушно-десантной дивизией. Однако он больше двух часов пролежал за дамбой, ожидая, когда, наконец, двинутся вперед пехотные подразделения. Томительность ожидания скрашивалась лишь видом горевшей вражеской автомашины с боеприпасами, в которую угодил шальной снаряд. Еще до того, как Макгирр успел покинуть прибрежную зону, пушки его батареи уже выходили на берег.

Хиггинсу и его товарищам из роты L, согнувшимся под немыслимой тяжестью оружия снаряжения, казалось, что болотам не будет конца. Когда низкорослые солдаты случайно проваливались в неприметные ямы, скрываясь в них почти с головой, вытаскивать их оттуда было мучительно трудно. Рота брела между полосами отметок, оставленных двигавшимися впереди саперами, держа над головой свои винтовки. Хиггинс тащил с собой целый блок сигарет «Лаки страйкс», спрятав их в спасательный жилет; однако к вечеру ему удалось сохранить лишь одну сигарету, которую он упрятал в свою каску. Они натолкнулись на поврежденный планер, внутри которого был прикреплен джип. Командир роты приказал солдатам забрать джип. Они разрубили фюзеляж планера и уже почти освободили машину, когда у планера появился какой-то незнакомый старший офицер и сердито приказал оставить джип в покое и продолжать движение.

Время на фронте летело быстро. Постоянной проблемой оставалось обеспечение должного темпа продвижения. Высадка на участке «Юта» 23 тысяч солдат при потере за весь первый день всего 197 человек оказалась почти сказочным подарком доброй фортуны. Это представлялось тем более справедливым при сопоставлении положения на участке «Юта» с событиями, которые развертывались в то утро в нескольких милях восточнее. В то время как 4-я дивизия высаживалась на берег с меньшими потерями, чем во время последних учений в районе Слэптон-Сэндз, на участке высадки «Омаха», где в первый день было сосредоточено две трети всех усилий американских войск, 1-я и 29-я дивизии понесли в десять раз больше потерь, чем 4-я дивизия, и пережили гораздо более серьезные испытания от страха и неразберихи.

Рота лейтенанта Янке была деморализована и дезорганизована бомбардировкой с воздуха, однако немцы, занимавшие оборону вокруг Вьервиля и Сен-Лорена, ускользнули почти без потерь. Тяжелые бомбардировщики «Либерейтор», нанося вслепую удары через облака, были лишены возможности точного бомбометания. Из-за опасений нанести бомбовый удар по близко подошедшему к побережью флоту вторжения, авиация союзников сбрасывала сотни тонн бомбового груза на поля, находившиеся за передовыми оборонительными сооружениями немцев. Кроме того, в этом районе немцы подготовились к обороне на мощных естественных рубежах, обращенных в сторону высадки, — на высотах и утесах, круто поднимавшихся на высоту до 200 футов над береговой линией прибрежной дамбы. Самые худшие опасения бригадного генерала Уильямса подтвердились. Кроме полка 716-й немецкой дивизии, оборонявшего берег против участка «Омаха», здесь же находились значительно более крупные по численности и огневой мощи подразделения 352-го полка. Американцам ниже отвесного берега предстояло встретить огонь немецкой артиллерии значительно большей плотности, чем на любом другом участке всей полосы высадки.

Вскоре после 7 часов утра ефрейтор Гейн Северлох, деревенский парень из Метцингена, попросил бинокль у командира батареи лейтенанта Фреркинга. Из-за толстого железобетонного бруствера он зачарованно рассматривал панораму, развертывавшуюся в море перед его глазами: «Одна громадина все еще стоит неподвижно… Теперь подходят еще новые суда…».[102] Северлох являлся одним из наблюдателей передового наблюдательного пункта 1-й батареи 352-го артиллерийского полка. С объявлением тревоги он и другие солдаты, находившиеся в своих постоянных казармах, были срочно переброшены на автомашине на позиции своей батареи у Отевиля. Не пострадавшие от бомбардировки орудийные расчеты докладывали по телефону о готовности к открытию огня; у некоторых сложилось впечатление, что, «возможно, самолеты прилетали вовсе не ради нас…». Северлох продолжал комментировать: «Вот громадина двинулась к берегу… Десантная баржа, что левее нас напротив Вьервиля, тоже движется к берегу…» Унтер-офицер Кроне сказал: «Они, должно быть, сошли с ума. Не собираются ли они добираться до берега вплавь? Прямо под наши пушки?» Он был одним из 19 солдат и унтер-офицеров 726-го гренадерского полка, оборонявших позицию WN-62 (62-й узел сопротивления) с артиллерийским наблюдательным пунктом. С командного пункта полка по телефону передали приказ: огня не открывать до тех пор, пока противник не подойдет к берегу. Северлох отложил бинокль в сторону и занял свое место у пулемета MG-42. Лейтенант Фреркинг начал передавать на огневую позицию по телефону команду на подготовку к открытию огня: «Цель — Дора, стрельба всей батареей, дальность четыре-восемь-пять-ноль, плюс двадцать от основного направления, взрыватель ударного действия». Затем наступила долгая гнетущая пауза, после чего начался обстрел из корабельной артиллерии; снаряды взрыхляли песок и разбрасывали кустарники, которыми обросли огневые точки; их разрывы слились в сплошной гул и грохот, оглушая даже тех солдат, которые находились за 5-футовыми бетонными стенами. Хотя бункеры из-за разрывов снарядов наполнились пылью, с перекрытий сыпались осколки кирпича, а на склонах холмов на протяжении свыше 6 тысяч ярдов с небольшими интервалами загорелся кустарник, как раз там, где собирались высаживаться американцы, тем не менее артиллерийская подготовка высадки, проведенная корабельной артиллерией, оказалась столь же малоэффективной, как и предшествовавший удар с воздуха. Немецкие оборонительные сооружения были построены прочно и не боялись артогня со стороны моря. Через 47 минут после начала артподготовки по сигналу ракеты черного дыма, пущенной с палубы штабного корабля, огонь корабельной артиллерии был перенесен в глубь обороны. После некоторого затишья огромный серый косяк десантно-высадочных барж, раскачиваемых на четырехфутовой волне, устремился к берегу. За время артобстрела на позиции WN-62 был выведен из строя только один человек: осколком, влетевшим в амбразуру, ранило унтер-офицера. Между тем первая баржа с десантниками, подойдя к берегу, опустила свою переднюю аппарель всего в нескольких ярдах от уреза воды, и обвешанные оружием и другим имуществом американские солдаты стали спрыгивать с баржи в полосу прибоя и бегом продвигаться вперед, поднимая тучи брызг. Немецкие солдаты, находившиеся в опорном пункте WN-62 и на других позициях на всем протяжении участка высадки «Омаха», открыли огонь. Трассы очередей из пулеметов двигались вдоль уреза воды то вправо, то влево, временами пересекаясь. Отдельные пули рикошетировали от стальных балок прибрежных заграждений. Лейтенант Фреркинг по телефону подал команду: «Цель — Дора. Огонь!»

Важнейшей задачей пехоты всегда являлся безостановочный бросок в атаку через открытое пространство под ожесточенным огнем противника, несмотря ни на какие потери. Атака американских войск на участке «Омаха», как ни одна другая в практике союзных войск в годы второй мировой войны, по своей ожесточенности напоминала те страшные столкновения плоти и огня, которые, к сожалению, нередко имели место в ходе сражений 30-летней давности и, к такому же сожалению, были так характерны для боев на Восточном фронте. План высадки 5-го корпуса на участке «Омаха» не содержал никаких тактических хитростей и не предусматривал ни использования специальной бронетанковой техники, как это делали англичане, ни попытки захвата путем маневра пяти основных проходов от побережья в глубь полуострова. Вместо этого генерал Джероу заставил своих солдат бросаться в лобовые атаки на наиболее упорно обороняемые позиции во всей полосе высадки. Это был акт высокомерного упрямства, усугубленный плохой погодой, из-за чего были нарушены все до тонкости рассчитанные графики высадки.

Расходившееся море, подгоняемое северо-западным ветром скоростью до 10 узлов, в ходе десантирования поглотило по меньшей мере десяток десантных барж с пехотинцами. Попытка доставить на берег артиллерию с помощью плавающих тягачей закончилась катастрофическими результатами: из подразделений пяти артиллерийских полков на дно ушло 26 орудий. Корабли огневой поддержки, оснащенные реактивными установками, открыли огонь по береговым укреплениям с предельной дистанции, и поэтому большинство реактивных снарядов упало с большим недолетом, а некоторые из них — даже среди скопления своих же десантно-штурмовых средств. Под ударами волн хлипкие брезентовые козырьки на большинстве плавающих танков были тотчас же сорваны. Из-за серьезных ошибок в определении расстояния до берега 32 танка были спущены на воду по меньшей мере в шести тысячах ярдов от уреза воды, и от экипажей этих танков в то утро требовалось подлинное самопожертвование. Нередко танки соскальзывали с опущенной в воду аппарели десантной баржи и камнем шли на дно, оставляя на поверхности большую воронку и барахтающиеся фигуры тех членов экипажа, которым удалось выбраться из машины. И тем не менее экипажи следующих танков, не взирая на участь своих предшественников, бросались в своих машинах в пучину волн. Один командир танка, некий сержант Серителл, даже требовал, чтобы его танк был также спущен на воду, несмотря на то, что предохранительные брезентовые козырьки с его машины были сорваны еще на борту баржи. До берега удалось добраться только пяти танкам из этой группы. В результате пехоту бросили на штурм береговых укреплений без столь необходимой поддержки танков, которые, как первоначально предполагалось, должны были проложить пехотинцам путь на берегу. Те танки, которым все же удалось добраться до берега на участке «Омаха», действовали не впереди, а в основном позади боевых порядков восьми рот первой волны — 1450 солдат, высадившихся с 36 десантно-штурмовых барж.

Большинству молодых американских солдат, прежде чем спрыгнуть в прибойную волну, почти три часа пришлось просидеть в скрюченном положении в трюмах барж из-за того, что их пересадили с транспортных судов на десантно-высадочные средства не в 7, как это сделали англичане, а в 12 милях от берега. Здесь, на баржах, солдаты быстро расправились со своим завтраком и, сгрудившись на дне трюмов утлых суденышек, мокрые от брызг и мучимые приступами тошноты, ожидали, пока ночная темнота не начала рассеиваться с первыми проблесками рассвета. Каждый солдат имел невероятно тяжелую ношу, вес которой доходил до 68 фунтов. Это были противогаз, ручные гранаты, полуфунтовые толовые шашки, шестовые подрывные заряды, два патронташа с носимым комплектом винтовочных патронов, сухой паек и фляга. При подходе баржи к берегу солдаты должны были мгновенно выскочить из тесных переполненных трюмов и бежать вперед, в самое пекло, на немецкие огневые точки, пулеметно-минометный огонь которых уже уложил многих из них, так и не успевших добраться до сухого берега. Некоторые, все еще мучившиеся от морской болезни, в одежде и с поклажей, пропитанной морской водой, отчаянно искали укрытия среди прибрежных препятствий или, точно парализованные, лежали среди груды разбитой техники, которая быстро росла вдоль береговой линии. С самого начала вторжения прибрежная полоса стала заполняться севшими на мель и поврежденными десантно-высадочными средствами, причем некоторые баржи оказались разбросанными по всей ширине немецких береговых заграждений, что создавало некоторое подобие дорожных «пробок», сильно затруднявших высадку последующих эшелонов. В огнемет, который держал в руках солдат на одной из десантных барж, угодила пуля. Взорвавшийся баллон сбросил смертельно раненного солдата в море, а вспыхнувшая огнеметная смесь разлилась по палубе. На барже начался пожар, сопровождавшийся периодическими взрывами боеприпасов к 20-мм пушке «Эрликон».

Планом предусматривалось, что 270 специально подготовленных подрывников будут следовать за пехотой первого броска и немедленно приступят к уничтожению установленных немцами заграждений, расчищая путь для всей массы солдат и боевой техники последующих эшелонов до того, как прилив скроет мины. В тот же день за время второго прилива предусматривалось высадить на участке «Омаха» еще 25 000 солдат с 4 тысячами единиц техники различного назначения. Однако в связи с тем, что ураганным огнем было убито и ранено свыше 40 процентов подрывников, а множество солдат, раненных или испугавшихся, искали спасения за стальными ежами, в то утро удалось подорвать очень немного препятствий. Путь к берегу был проделан в основном корпусами высадочных средств, которые нередко наталкивались на заграждения и, вольно или невольно подрывая мины, добавляли при этом новые обломки к грудам, быстро выраставшим на линии прибоя. Из 16 бронированных бульдозеров, направленных к берегу, только шесть достигли кромки воды, и три из них почти тут же оказались подбитыми огнем противника. Управление пехотными подразделениями было почти сразу же нарушено. 116-й полк, если к уничтоженным добавить неисправные, лишился трех четвертей радиостанций, его передовые пункты управления были быстро выведены из строя. Многие солдаты растерялись, обнаружив, что они высажены далеко от тех участков, к которым готовились на тренировках. Некоторые из них легли на мелководье ничком, выискивая укрытие, другие, раненные еще до того, как покинули свои десантные баржи, пытались зарыться в прибрежный песок. Сотни солдат скучились у основания прибрежной дамбы, завладев этим единственным укрытием, которое досталось им в тот день на участке «Омаха», хотя, чтобы добраться от кромки воды до дамбы, некоторым уцелевшим солдатам потребовалось до 45 минут. Сотни солдат умирали от ран или лежали убитыми: в тот день потери на этом участке превысили 2 тысячи человек.

Уцелевшие в большинстве своем находились в состоянии полной апатии. Многое из того, что происходит в каждом бою, предопределяется примером: действовать отважно или трусливо солдата побуждает поведение тех, кто с ним рядом. На участке «Омаха» в то утро очень чувствовалась неопытность многих молодых американских командиров. Неорганизованность самой высадки приводила к тому, что солдаты, рассаженные в баржи полувзводами, зачастую оказывались далеко от своих офицеров и товарищей, из-за чего нарушалась слаженность в действиях подразделений. Для подавляющего большинства пехотинцев лучшим примером при очевидной неудаче на участке «Омаха» утром 6 июня было бы простое умение найти подходящее укрытие и закрепиться там.

Генерал Брэдли с борта крейсера «Аугуста» пытался следить за ходом событий, развертывавшихся на берегу, но это удавалось ему с трудом из-за очень плохой связи. На палубе крейсера для Брэдли был сооружен бронированный командный пункт размером 20x10 футов. На стенах внутри были развешаны карты автодорог Франции, несколько открыток кинозвезд и крупномасштабные карты Нормандии. Вдоль каждой из стен за пишущими машинками сидели штабные клерки. Сам же Брэдли и его помощники собрались вокруг большого чертежного стола, стоявшего посередине. Однако в то утро большую часть времени генерал провел на мостике рядом с командиром сил высадки адмиралом Кирком, рассматривая в бинокль далекие столбы дыма, поднимавшиеся на берегу. Генерал заложил себе уши ватными пробками, чтобы хоть как-нибудь приглушить грохот залпов артиллерии «Аугусты», на носу у него был пластырь, прикрывавший вздувшийся фурункул, который вот уже несколько дней беспокоил его. 6 июня фотографов держали подальше от командующего 1-й американской армией.

День начался со множества мелких неприятностей: волнение было таким, что могло оказаться губительным для плавающих танков; сообщение о 15 немецких торпедных катерах, вышедших из гавани Шербура и потопивших норвежский эсминец «Свеннер», прежде чем их заставили убраться. «На протяжении всего утра, — писал Брэдли, — усиливалось мое беспокойство из-за тревожных и обрывочных донесений, которые доходили до нас по флотской радиосети. Из этих разрозненных сообщений у нас складывалось некоторое, но далеко не полное представление о потопленных судах, о застрявших на заболоченных участках войсках, об ожесточенном огне противника и о хаосе, царившем, на берегу. Впрочем, мы и сами могли смутно видеть сквозь дымку и слышать эхо выстрелов орудий в разгоравшемся бою, который вела жидкая цепочка людей в промокшем обмундировании цвета хаки, выбравшаяся на береговую отмель французского побережья Ла-Манша».[103] К середине утра явный срыв плана высадки, очевидный как для тех, кто был уже на берегу, так и для тех, кто еще находился в море, вызвал глубочайшую тревогу в штабе 5-го корпуса. Полковник Бенджамин Тэлли, находившийся на плавающем автомобиле в нескольких сотнях ярдов от берега, чтобы лично ознакомиться с обстановкой на месте и доложить ее непосредственно генералу Джероу, сообщал о танкодесантных баржах, бестолково крутившихся перед окутанным дымом песчаным берегом, «словно панически бегущее стадо скота». Брэдли «не оставляла мысль о том, что наши войска потерпели непоправимую катастрофу».[104] Обстановка в тот день продолжала складываться так, что стала все больше соответствовать самым худшим опасениям Черчилля, Алана Брука и Эйзенхауэра.

Рейнджер Майк Рем из роты С 5-го батальона вместе с десятью другими рейнджерами был высажен в секторе «Дог грин» сразу после часа Ч. Двое из них были убиты, а трое ранены на первой же сотне ярдов между берегом и основанием холма. В поисках укрытия Рем заплыл за подбитый плавающий танк и очутился рядом с незнакомым рейнджером, дымившим сигарой. Неожиданно они поняли, что танк вовсе не был подбитым: его мотор, вдруг ожил, и танк двинулся. Оба солдата бросились под защиту прибрежной дамбы. Пробежав несколько шагов, Рем оглянулся и увидел, что его спутник упал, обливаясь кровью, хлеставшей из поясницы. До дамбы Рем добежал один. Там он пролежал целых два часа среди пехотинцев и других рейнджеров, представлявших почти все части, высадившиеся в то утро на берег.

Роты А, В, и С 2-го батальона рейнджеров находились в море, ожидая от своего командира полковника Раддера радиосигнала о начале высадки и прохода через позиции, занятые парашютным десантом в районе мыса О, если только парашютисты выполнили свою задачу. Однако роты, болтавшиеся на волне в десантных баржах, прождали на целых 15 минут дольше установленного времени передачи радиосигнала, но так его и не услышали. Пришлось считать, что выброска десанта в район мыса О не удалась. Ротам приказали высадиться на западном фланге участка «Омаха». При подходе к берегу одна десантно-штурмовая баржа наскочила на мину. Взрывом сорвало входной люк баржи, убило матроса, управлявшего открытием и закрытием люка, и контузило командира взвода рейнджеров. 34 солдата сумели выскочить из тонувшей баржи и стали вброд добираться до берега. Командир другого взвода лейтенант Брайс спрыгнул в воду и направился к берегу. Затем он обернулся и скомандовал «За мной!» — но через мгновение упал замертво, сраженный пулей на глазах у своих солдат. В это время одна баржа роты А села на мель примерно в 75 ярдах от берега, и многие солдаты погибли в воде под пулеметным огнем, не сумев добраться до берега. Когда мать Джерарда Роттхофа узнала, что ее сын должен стать радистом, она сказала: «И хорошо. Ему по крайней мере больше не придется таскать винтовку». Однако 6 июня Роттхоф, прижатый огнем, лежал на берегу, раненный в лицо и спину осколками разорвавшейся мины, изнемогая под тяжестью своей 60-фунтовой рации SCR-284. Он уже дважды побывал в когтях у смерти, но сумел чудом выкарабкаться после страшных полостных ранений. Из 130 солдат, пересевших перед рассветом из транспортов на десантные баржи, только 35 солдатам из роты А и 27 солдатам из роты В 2-го батальона рейнджеров удалось добраться до прибрежной дамбы.

Находясь в 200 ярдах от берега, лейтенант Сид Саломон и солдаты 1-го взвода роты С все еще считали, что высадка не так уж страшна: над ними пока еще не пролетел ни один снаряд и не просвистела ни одна пуля. Но когда была опущена аппарель баржи, они оказались под неистовым огнем противника. Неимоверно долговязый выпускник Нью-Йоркского университета, лейтенант Саломон, которому исполнился 31 год, был призван на военную службу в марте 1942 года. Он приказал своим солдатам изо всех сил бежать к основанию отвесной скалы и ни в коем случае не останавливаться, чтобы не попасть под прицельный огонь. Однако через несколько секунд после открытия аппарели один из сержантов взвода, Оливер Рид, свалился на нее, подкошенный пулей. Саломон не мог просто оставить раненого на барже и, взвалив его на плечи, потащил к берегу по воде, которая доходила ему до пояса. Пока он тащил раненого, мимо него пробежало несколько человек из его взвода, а затем ему пришлось проходить мимо четырех, убитых одним разрывом мины. И тут он сам почувствовал удар в плечо. Думая, что это конец, он подозвал к себе своего помкомвзвода сержанта Боба Кеннеди и сказал, шаря рукой под своей полевой курткой: «Я убит. Забери у меня карты». Но в это время пулеметная очередь подняла перед ними фонтанчики песка, и Саломон понял, что он не только еще живой, но и может очень быстро бежать. Добежав до подножия скалы, он нашел там девятерых уцелевших солдат своего взвода из тридцати, которые садились в десантную баржу. Один из старослужащих сержантов, которого перевели из взвода на повышение, попросил разрешения присоединиться к атакующим. Саломон предоставил ему возможность последним высадиться из баржи, чтобы имелись наилучшие шансы для выполнения его намерений. Но когда подошло время высадки, сержант Гоулес был уже среди убитых. В итоге при десантировании на берег потери роты составили примерно две трети личного состава.

К чести рейнджеров, следует отметить, что, несмотря на такие потери, которые в то утро на участке «Омаха» остановили не одно пехотное подразделение, уцелевшие рейнджеры роты С продолжали упорно карабкаться на скалы в заданном секторе участка высадки, прокладывая себе путь с помощью крючьев и альпийских тросов, и в ходе бесконечных рукопашных схваток очищали одну позицию за другой, орудуя автоматами и зажигательными ручными гранатами. Сержант Джулиус Белчер, обнаружив дот, бросился к нему и с ходу швырнул туда гранату, а когда оттуда стали выскакивать немецкие солдаты, он перебил весь гарнизон. Впоследствии выяснилось, что 6 июня рейнджеры роты С уничтожили в своей полосе до 60 немецких солдат. И все же у них оказалось слишком мало сил и совсем не было тяжелого оружия, чтобы в том же темпе продолжать свой натиск дальше на запад в направлении на мыс О. К исходу того утра Саломон находился на захваченной немецкой позиции и сверху обозревал картину полного хаоса и неразберехи на участке высадки. «Я был в полной уверенности, что вторжение провалилось», — вспоминал он. Ему казалось, что им снова предстоит долгий обратный путь к морю.

Прямо на глазах у экипажа плавающего танка, в состав которого входил капрал Билл Престон из 743-го танкового батальона, пошли ко дну пять плавающих «Шерманов», и тогда офицер, руководивший выгрузкой их группы, размещавшейся на восьми танкодесантных баржах, понял, что условия для выгрузки неподходящие. Остальные танки стали выгружать, когда подошли к берегу на 250 ярдов. Танки проскочили прибойный уступ, в тот момент укутанный густыми клубами дыма, а затем выбрались из воды среди отдельных групп пехотинцев, прижатых к земле плотным ружейно-пулеметным огнем противника. Командир танка, бывший фермер из штата Миннесота Тэд Джеске, нажал рычаг, чтобы освободиться от брызгозащитного брезента, однако сброса козырька не последовало. Тогда Тэд выбрался из башни, чтобы проделать эту операцию вручную, но в этот момент брызгозащитное устройство самопроизвольно свалилось, и он оказался совершенно беспомощным на броне танка в ходе ожесточенного боя, проклиная свою беззащитность. Экипаж определил, что их танк движется прямо на назначенный ему объект атаки. Танкисты видели тела погибших саперов, перекатываемые прибоем среди береговых заграждений. В их числе было и немало таких, кто, будучи раненным, просто захлебнулся во время прилива. Позднее танкисты с огорчением обнаружили, что переехали через тело какого-то солдата, так как на траках гусениц нашли клочья обмундирования. Затем стали свидетелями того, как плавающие «Шерманы» соседнего взвода вспыхивали один за другим, как только их нащупала немецкая противотанковая пушка. Командир их батальона был ранен в плечо, когда он, выбравшись на прибрежный песок, пытался показать путь движения танковому бульдозеру для того, чтобы тот проделал проход для танков на одном из танкодоступных мест участка высадки.

Было очевидно, что события разворачивались совершенно не так, как планировалось. Батальон, высаживавшийся на участке «Омаха», из 51 танка потерял 21. Еще более тяжелые потери понес соседний танковый батальон. Танковый экипаж, в который входил капрал Престон, выбрал себе позицию несколько выше верхней отметки прилива и открыл огонь по немецким позициям и огневым точкам, которые себя обнаружили. Судя по тому, что до наступления вечерних сумерек экипаж израсходовал не более одной трети боекомплекта, этих целей было не так уж много. 743-й танковый батальон оставался вблизи берега еще в течение 12 часов.

Некоторым несчастным, закончившим свой жизненный путь на береговой отмели участка «Омаха», вовсе не требовалось находиться там в сложившейся обстановке. Так, сержант Энди Герц, сын голландского еврея и англичанки, выросший в Бостоне, уже почти два года служил в 922-м инженерном полку аэродромного строительства и строил аэродромы на территории Англии. Но вдруг однажды по какому-то недоразумению солдатам его подразделения выдали карабины, мины, противотанковые гранатометы-базуки и прочее военное имущество и погрузили на транспорты, чтобы они после высадки строили взлетно-посадочные полосы на территории Франции. Находясь на транспорте типа «Либерти», Герц устроился на камбузе, где слушал по радио сообщение о падении Рима, как вдруг по громкоговорящей связи на палубу вызвали солдат инженерных войск. Поднявшись на палубу, солдаты увидели пылавший вдали берег. К транспорту подошла десантно-высадочная баржа. Ее шкипер попросил у команды транспорта выделить ему из своих запасов хоть сколько-нибудь кофе и сообщил, что может принять на борт 90 человек. Когда командир подразделения рейнджеров, тоже находившийся на борту транспорта, решил, что высаживать его людей на берег в тот момент еще рановато, майор, отвечавший за высадку солдат инженерных войск, подал команду, чтобы они грузились. Никогда не обучавшиеся действиям при высадке передовых эшелонов, солдаты аэродромно-строительной части в то утро получили мучительный опыт пересадки по веревочным сеткам с транспорта на болтавшуюся где-то внизу десантную баржу. С завершением перегрузки баржа отошла от борта транспорта, и солдаты увидели майора, который на прощанье махал им рукой с верхней палубы. Он, видимо, решил направить Герца и его товарищей самостоятельно обследовать участок высадки «Омаха». Больше они его никогда не видели. Спустя час или немного больше их заставили прыгать в воду на пятифутовой глубине и добираться до берега своим ходом.

На берегу, казалось, двигались очень немногие солдаты или машины. Герц встретил страшно перепуганного 18-летнего юнца из 29-й дивизии, который сообщил, что он — единственный солдат, уцелевший из своего отделения. Внезапно сержант Вальдуччи, шедший впереди Герца, упал, успев воскликнуть: «Я убит». В это время к их группе подбежал комендант пункта высадки и строго спросил: «А это что за люди?» Ему ответили: «Из инженерной части». «Это хорошо, — сказал комендант. — По радио мы получили приказ сделать проходы на этом участке. Есть у вас шестовые заряды?» Ему ответили, что таких зарядов у них нет и что они из аэродромно-строительной части. «Так какой же черт вас сюда направил?» — возмутился комендант. «Да был там один сукин сын…» — ответили ему. В конце концов они пополнили группу заброшенных на участок «Омаха» американских солдат, прятавшихся за теми укрытиями, которые они сумели найти за время, пока там находились.

Старший авиационный специалист Норман Филлипс, один из членов большой группы специалистов английских ВВС, высадившейся на участок «Омаха», вспоминал: «Мы были свидетелями побоища, открывшегося нашему взору на берегу: горевшие танки, джипы, бронемашины и плотный многослойный ружейно-пулеметный огонь». Шкипер доставившей их танкодесантной баржи приказал им сгружаться любым способом. Однако первые автомашины, которые они попытались выгрузить, скрылись под 8-футовой толщей воды. Солдаты, выбравшиеся на берег, образовали цепочку, чтобы помочь тем, кто совсем не умел плавать. Авиаспециалисты выбрались на берег как раз у песчаной выемки, заполненной ранеными, которым не оказывалось никакой медицинской помощи. Английские офицеры организовали из своих солдат спасательные группы, чтобы вытащить на берег все, что только можно было спасти. Тем не менее большинство десантируемых теряли почти все. Двух солдат из английских ВВС нервничающие американцы захватили в качестве военнопленных, не сумев опознать английскую форму. К вечеру английская группа авиаспециалистов потеряла 8 человек убитыми и 35 ранеными, а также 28 из 35 своих автомашин. Только через 33 дня им выдали свежее обмундирование и через 108 дней пополнили утраченное ими при высадке оружие и боеприпасы.

Донесения, поступавшие в штаб 5-го корпуса и генералу Брэдли с участка «Омаха», были в то утро не просто тревожными, но временами почти паническими. Адъютант Брэдли и командир артиллерийской боевой части корабля подходили на торпедном катере к самому берегу и возвратились назад промокшими и мрачными. Брэдли уже подумывал о приостановлении высадки на восточном участке и о перенацеливании последующих эшелонов на участок «Юта». В прибрежных водах непосредственно у берега образовалась огромная пробка. Из-за серьезной ошибки в графике высадки к берегу в самый разгар боя стали доставлять небронированную технику. Хотя большинство команд десантно-высадочных средств проявляло подлинную отвагу, обнаружились и такие команды, неопытность и нерешительность которых только усугубляли неразбериху. Так, команда крупного самоходного парома типа «Райноу», доставлявшая к берегу автотранспорт, просто покинула паром в 700 ярдах от берега, и водители со своими машинами дрейфовали по воле волн, пока начавшийся прилив не пригнал их к берегу. У рейнджеров уже в самом начале возникли сомнения насчет компетентности моряков, когда офицер, управлявший их десантной баржей, еще в гавани у английского побережья умудрился ударить баржу о волнорез, а шкипер другой десантной баржи на протяжении всего пути перехода через Ла-Манш пролежал пластом в трюме, страдая от морской болезни. Одна группа рейнджеров вдруг обнаружила, что ей придется добираться до берега собственными силами, так как команда их десантной баржи просто пересела в резиновую лодку, бросив их на произвол судьбы. В противоположность этому матросы команд двух танкодесантных барж бесстрашно прошли полосу прибрежных заграждений противника и оставались на месте, использовав при этом все наличные огневые средства, чтобы помочь высаживавшейся пехоте, попавшей в трудное положение.

Командир 2-го батальона 18-го пехотного полка 1-й американской дивизии подполковник Джон Уильямсон пересадил своих солдат с транспорта на десантные баржи для перевозки войск после 8 часов утра, с опозданием на целый час. Пока одни баржи, захлестываемые волной, кружили в ожидании сигнала об освободившемся месте для выгрузки на побережье, экипажи пытались заняться спасательными операциями. После энергичных усилий Уильямсона баржи двинулись к берегу. Они подходили к свободному месту на песчаной косе не фронтом в один эшелон, а колонной, встав друг за другом. «Весь берег был запружен солдатами, танками, плавающими автомашинами, — рассказывал потом Уильямсон. — Меня удивляло, почему никто не уходил от берега». Начальник штаба 3-го батальона того же полка майор Фрэнк Коласикко, стоя среди своих подчиненных на палубе пехотно-десантной баржи, с горьким недоумением наблюдал за тем, что творилось на берегу. «Это было словно театральное представление, — вспоминал майор. — Все происходило прямо на наших глазах. Мы видели, что кто-то выводит из строя наши танки, и нас мучил вопрос, почему не освобождают берег. Почему не высаживаются наши солдаты?» Когда наконец дошла очередь и до его баржи, она наскочила на заминированное заграждение и подорвалась. Несколько человек взрывом было сброшено в воду, а остальные через несколько мгновений, когда баржа села на дно, оказались в волнах прибоя. В конце концов кто-то кинул им с берега спасательный канат, и промокшие солдаты выбрались на берег. Майору Коласикко передали, что его вызывает к себе заместитель командира дивизии бригадный генерал Уаймэн. По пути к передовому командному пункту дивизии его сбило с ног взрывом шальной мины. Коласикко получил приказ овладеть объектами, которые безуспешно штурмовал 1-й батальон 16-го полка этой же дивизии. Он вернулся к солдатам своего батальона, лежавшим у основания береговой дамбы, и несколько раз повторил им: «Нам нельзя здесь оставаться». Медленно начали они карабкаться по склону холма, переползая через неподвижные тела солдат 116-го полка: «Они были слишком неопытными, чтобы понять, что чем ближе ты находишься к противнику, тем безопаснее тебе самому». Майор дал нагоняй одному из солдат, когда увидел, что тот ведет беспорядочную стрельбу вдоль склона холма: «Прекрати стрельбу, там ведь тоже наши!» «Сэр, они почему-то в шинелях», — настаивал солдат. Оказалось, что это в самом деле были немецкие пехотинцы.

Хотя оборонявшаяся сторона и могла серьезно помешать высадке американских войск на участке «Омаха», могла задержать их и дезорганизовать, но сорвать высадку полностью у нее не было сил. Несмотря на почти полное истребление сил первой волны войск вторжения, высаживавшихся на западном фланге ниже Вьервиля, несмотря на огромные потери и ужас, который пришлось пережить тысячам необстрелянных солдат, многие из них все же остались в живых и добрались до дамбы. В результате там накопились достаточные силы для того, чтобы сбить имевших большое преимущество немцев с их позиций. В 4.00 6 июня 915-й полк, являвшийся резервом командира 84-го корпуса генерала Маркса, был в полном составе брошен на уничтожение мифического десанта парашютистов, которые оказались просто манекенами. Уже спустя несколько часов после начала вторжения союзных войск с моря нарочный с приказом догнал 915-й полк, который в тот момент находился в районе Карантан-Изиньи; полк перестроился и направился обратно, пройдя при этом часть пути пешим ходом, часть — на выделенном транспорте. Таким образом, у оборонявшейся стороны не было сил, которыми она могла бы предпринять скоординированную контратаку либо против американцев, высаживавшихся на участке «Омаха», либо против английских войск, создавших угрозу к востоку от Байё. На участке «Омаха» американцам противостояли силы 352-й немецкой дивизии и восемь батальонов 716-й дивизии, а не четыре, как предполагалось. Оборонявшаяся сторона имела силы и решимость оказать упорное сопротивление на заранее подготовленных позициях. Однако там, где американцы шаг за шагом продвигались вперед, они уже удерживали за собой занятую территорию. Участки возвышающихся над побережьем высот, захваченные в тот день немногочисленными группами отчаянных рейнджеров из 1-й и 29-й дивизий, не удалось бы удержать никаким способом, если бы немцы предприняли против них ряд быстрых контратак местного значения, искусством проведения которых превосходно владела немецкая армия. Однако таких действий со стороны немцев не последовало. Подобно ручейкам, тонкими струйками пробивавшим себе путь среди камней, некоторые дерзкие командиры с горсткой таких же отчаянных парней просачивались в промежутки между немецкими опорными пунктами, прикрывавшими проходы с береговых отмелей, прокладывая дорогу высаживавшимся на участке «Омаха» американским войскам. Хотя запланированное наступление 5-го американского корпуса сорвалось, но забравшиеся на скаты высот солдаты, подстегиваемые отчаянным положением, находили способы взбираться все выше и выше.

Главной проблемой почти в любом наступлении на поле сражения является поддержание темпа. Инстинктивное чувство самосохранения каждого, особенно необстрелянного солдата толкает его на поиски укрытия от огня противника. Это чувство еще больше усиливается при виде тел погибших, которым, судя по всему, не удалось найти укрытие от огня. От каждого требуется огромная сила воли, чтобы привести в движение свои конечности, сделавшиеся вдруг непослушными. Необстрелянным солдатам очень трудно определить степень сопротивления противника и степень риска. Порой они с выгодой для себя, а вернее для своих командиров, могут пойти на такие действия, на какие более опытные солдаты никогда бы, вероятно, не решились. Однако на участке «Омаха» 29-я дивизия в ходе своего первого боевого опыта в первые часы высадки потеряла многих своих офицеров и, напуганная большими потерями и поставленная в безвыходное, как представлялось, положение, оказалась опасно деморализованной. В то же время ветераны 1-й дивизии, наступавшие левее 29-й дивизии, действовали намного успешнее: позднее многие американские солдаты и офицеры прямо говорили, что без «Биг Ред Уан» («Большая красная первая»), как они именовали 1-ю дивизию, сражение было бы проиграно.

Исход первого дня предопределили не дивизии, а отдельные лица. Следует отметить, что уже к середине утра, когда Брэдли и Джероу все еще получали с участка «Омаха» тревожные донесения, действительное положение на берегу, складывалось уже более обнадеживающим, чем это казалось начальникам при наблюдении за побережьем с кораблей. Ровно через два часа после начала операции по высадке десанта, когда широкая полоса немецких заграждений и многослойная система ружейно-пулеметного огня по-прежнему блокировали всякое движение по пяти лощинам, дававшим возможность прохода техники с береговой отмели, мелкие группы американской пехоты сумели выбраться на прибрежное плато и стали угрожать с флангов немецким опорным пунктам. Все уцелевшие солдаты рот А и В 2-го батальона рейнджеров к 7.45 добрались до береговой дамбы и сразу же принялись штурмовать прибрежные высоты. Штабной сержант Уильям Кортни и рядовой первого класса Уильям Брэер из 1-го взвода роты А, вероятно, были первыми американскими солдатами, которые приблизительно к 8.30 забрались на верхнюю площадку берегового утеса. Однако забравшихся на вершину рейнджеров было слишком мало, чтобы добиться там решающего успеха, и они оттуда подали сигнал одной из рот 116-го пехотного полка, находившегося внизу, чтобы те следовали за ними, на что не замедлила откликнуться одна группа, высадившаяся из десантного катера. В последующие два часа на всем протяжении фронта на участке «Омаха» был достигнут еще целый ряд аналогичных мелких успехов, которые, однако, позволили вбить очень важные клинья в немецкую систему обороны. 23 солдата роты Е из 2-го батальона 16-го пехотного полка, которыми командовал лейтенант Джон Спэлдинг, овладели высоткой и повели атаку против немецкого опорного пункта, прикрывавшего восточную часть Сен-Лоренского прохода с тыла. После ожесточенного двухчасового ближнего боя в опорном пункте, представлявшем собой систему дотов, соединенных траншеями и ходами сообщений, американцы окружили 20 солдат во главе с офицером и вынудили их сдаться.

Бригадный генерал Норман Кота с группой управления 29-й дивизии высадился на берег в 7.30 вместе со штабом 116-го полка. Генерал прошел мимо смешавшихся групп пехотинцев, рейнджеров, береговых ремонтных бригад флота и передовых артиллерийских наблюдателей. На его глазах один солдат попытался было взобраться вверх по склону холма, но тут же был сражен очередью. Он лежал впереди американских позиций и несколько минут повторял: «Санитар, я ранен». Затем простонал: «Мама» — и через некоторое время умолк навсегда. Когда генерал занимался устройством своего первого командного пункта, в трех шагах от него убило двух человек из штабной группы, а его связиста взрывной волной отшвырнуло на 20 футов. Тем не менее подвижный неугомонный генерал начал подгонять офицеров и солдат, чтобы те искали пути преодоления этой стоившей крови заминки перед береговой дамбой.

Еще до появления генерала Майк Рем из 5-го батальона рейнджеров пролежал на галечной отмели среди таких же, как и он, два часа, а то и больше. Подошедший к ним Кота грозно спросил, что это за войско. «Мы рейнджеры», — ответили ему. «Так какого же черта вы тут разлеглись, если вы рейнджеры?! Встать и немедленно заняться проходами!» — взорвался Кота. Солдаты испуганно вскочили и принялись проталкивать под проволочные заграждения четырехфутовые удлиненные заряды, наращивая их с одного конца, пока они не перекрывали заграждение на всю ширину. Впереди стояла плотная стена дыма от горевшего по всему склону высоты кустарника. Кашляя и задыхаясь, рейнджеры поняли, что им не пробиться через эту полосу огня и дыма, пока не догадались одеть противогазы и в них броситься вперед. Примерно 35 рейнджеров достигли вершины холма, где проходила дорога с гравийным покрытием. Под прикрытием огня легких 60-мм минометов, стрелявших на такую короткую дистанцию, что их стволы смотрели вверх почти вертикально, рейнджеры медленно пробивались в западном направлении. Теперь американцы находились уже за некоторыми из самых опасных позиций, прикрывавших побережье.

К 11.00 Вьервиль оказался в руках американских войск. Когда Кота добрался до крайнего дома деревушки, он обнаружил там до 70 солдат, укрывшихся за стеной и предупредительно закричавших: «Снайпер! Снайпер!» — когда он подходил к ним. Бригадный генерал раздраженно приказал солдатам убрать этого снайпера. Солдаты стали подбираться к немцу, который, заметив их, швырнул навстречу ручную гранату, но через несколько секунд был убит. Затем Кота начал спускаться по лощине к берегу. Он встретил одного из своих штабных офицеров, майора Уильяма Бреттона, державшего в руках полевую сумку и выглядевшего крайне раздраженным. «Проклятье! Никак не могу заставить этот сброд сдвинуться с места», — пожаловался он. Кота подозвал к себе молодого пехотного капитана и приказал ему увести с берега свое подразделение. С неохотой солдаты начали выполнять приказ. Затем Кота наткнулся на брошенный кем-то бульдозер, загруженный взрывчаткой, крайне нужной для подрыва заграждений, расставленных немцами по всему берегу. Генерал спросил солдат, лежавших поблизости, кто из них добровольно возьмется доставить взрывчатку саперам. После некоторого молчания один солдат с копной рыжих волос поднялся сказал: «Я попробую» — и вскарабкался в кабину бульдозера. Так постепенно, ярд за ярдом расчищалась прибрежная полоса. В 13.30 Джероу доложил Брэдли: «Войска, скованные прежде на берегу, подвигаются к высотам, находящимся за береговой отмелью».

Немецкие опорные пункты подавлялись либо плотным огнем артиллерии эсминцев, подошедших к берегу на 800 ярдов, либо решительными действиями рейнджеров или пехотинцев. Батарея, в которой служил Гейн Северлох, уже давно перешла на стрельбу одиночными выстрелами вместо залпового огня, так как за несколько дней до вторжения половину запаса артиллерийских выстрелов переправили в тыл в качестве меры предосторожности, чтобы избежать уничтожения всех боеприпасов в случае прямого попадания снаряда или бомбы. Теперь же у артиллеристов не было транспорта, чтобы подвезти снаряды на передовую: единственный водитель, пытавшийся доставить боеприпасы, взлетел на воздух по пути к передовой во время налета авиации союзников. К полудню Северлох расстрелял из своего пулемета около 12 000 патронов, после чего был вынужден перейти к стрельбе трассирующими пулями. Это очень помогало его товарищам в наводке орудия, поскольку прицельное приспособление на нем было выведено из строя шальной пулей. Однако трассирующие пули очень демаскировали позицию пулемета и позволяли ее засечь американским наблюдателям. Соседние узлы сопротивления WN-59 и WN-61 уже совсем умолкли. Узел сопротивления WN-62 тоже не имел возможности вести огонь в пределах всего западного сектора обстрела, где противник уже просачивался в тыл оборонявшихся. Когда батарея израсходовала все снаряды, артиллеристы подорвали орудия и отошли в южном направлении, используя для передвижения орудийные передки на конной тяге. Северлох и другие солдаты, находившиеся на опорном пункте, решили, что они сделали все, что могли. Выскочив из бункера, они побежали в сторону тыла, подальше от опасности. Пробиться туда живым удалось только Северлоху и одному связисту.

Во второй половине дня генерал Кота без устали носился вверх и вниз по береговому откосу, подгоняя солдат, опасливо преодолевавших минные поля в колонне по одному, переступая через тела погибших. На прибрежное плато было поднято все еще мало тяжелого оружия, так необходимого для поддержки пехоты, завязавшей бои и пробивающейся через первые живые изгороди и поля, примыкавшие к побережью. Когда генерал наткнулся на группу рейнджеров, пожаловавшихся, что противник прижал их к земле огнем у Вьервиля, Кота сам пошел впереди цепи через открытое пространство, чтобы показать, что и здесь продвигаться можно, оставаясь живым. Многие из солдат, пытавшихся показать такого рода пример 6 июня или в последующие недели, были тотчас убиты. Что касается Кота, то он остался невредим, и рейнджеры пошли вперед. Хотя вражеские снаряды все еще продолжали рваться на берегу далеко позади солдат, большинство немцев, оборонявших первую линию укреплений на склонах прибрежных холмов, уже были либо перебиты, либо взяты в плен, а артиллерийские наблюдательные пункты разрушены, в результате чего немецкие батареи оказались ослепленными. На пунктах сбора раненых санитары ходили среди лежавших солдат, разыскивая скончавшихся, чтобы передать одеяла, которыми они были накрыты, тем, кого бил озноб. Один из подчиненных Кота с изумлением наблюдал, как группа саперов, усевшись на песке, сосредоточенно расправляется со своими пайками, явно забыв про убитых и раненых, лежавших поблизости. Собака, очевидно являвшаяся любимицей расчета какого-нибудь немецкого опорного пункта, злобно кидалась на солдат 1-й дивизии, с большим упорством взбиравшихся вверх по крутому береговому скату, так что ее пришлось отогнать огнем карабинов. В 16.30 офицер штаба 29-й дивизии отметил в своем дневнике: «Уже четвертый раз за день молился, вопрошая бога: «За что ты ниспослал все это на головы солдат?» Генерал Кота и его адъютант обратили внимание на одного солдата, который, казалось, застыв от ужаса, молился на коленях в кустарнике. Когда же они подошли поближе, то увидели, что солдат мертв.

На плато 2-й батальон 18-го полка под командованием подполковника Уильямсона продвинулся на расстояние примерно одной мили до намеченного на первый день высадки рубежа. Как и другие американцы, высадившиеся в тот день на участке «Омаха», Уильямсон и его солдаты проклинали живые изгороди Нормандии, которые являлись превосходным укрытием для вражеских снайперов и причиняли множество помех наступавшим частям союзников. Как только солдаты слышали поблизости звук выстрела, они мгновенно кидались за какое-нибудь укрытие. Молодой солдат, перебегавший открытый участок впереди Уильямсона,

был убит снайпером. Подполковник положил автоматическую винтовку Браунинга на верхние ветви живой изгороди и медленно прочесал огнем все пространство перед собой. После этого они без потерь прошли еще немного и недалеко от Колвиля заняли позицию, на которой собирались провести ночь. Плацдарм на участке «Омаха» был обеспечен. У немцев не было ни сил, ни транспортных средств, чтобы попытаться хотя бы во второй половине дня изменить положение в свою пользу. К наступлению ночи американские войска контролировали рубеж, отстоявший от участка «Омаха» почти на целую милю, в то время как на участке «Юта» 4-я дивизия установила непосредственную связь с парашютистами 82-й воздушно-десантной дивизии генерала Максуэлла Тейлора западнее проходов с береговой отмели на плато. Генерал Джероу не собирался в первый день создавать командный пункт 5-го корпуса на берегу. Однако Брэдли, сознавая острую необходимость взять под контроль развитие событий на участках высадки, приказал ему немедленно приступить к переброске штаба корпуса на берег. Ради того, чтобы высадить на берег как можно больше людей, пришлось резко сократить доставку на плацдарм всех видов запасов; 90 плавающих автомашин, до предела нагруженных боеприпасами, обеспечивали необходимый минимум того, что требовалось войскам, чтобы пережить ночь. Некоторые десантные баржи, команды которых за день окончательно вымотались, с наступлением темноты стали на якорь. Однако морские офицеры, сновавшие на катерах между ставшими на якорь баржами, требовали, чтобы команды продолжали высадку и выгрузку. В ту ночь Монтгомери и Демпси обсуждали возможность высадки всех остальных частей, намеченных для десантирования на участке «Омаха», на участки, выделенные для английских войск. Этот вариант не был доведен до стадии осуществления, но, принимая во внимание чрезвычайную рискованность такого изменения плана в самом центре фронта высадки союзников, сам факт рассмотрения такого варианта являлся показателем серьезной тревоги, связанной с положением дел на плацдарме «Омаха».

В то время как высадка войск на участке «Юта» проходила почти в полном соответствии с планом, о чем мог только мечтать любой из начальников, за все неудачи и просчеты штабов в оценке обстановки на участке высадки «Омаха» приходилось расплачиваться солдатам на песчаной отмели. Многие командиры, в том числе генерал Кота, полагали, что высадка американских войск встретила бы значительно меньше трудностей, если бы она проводилась в темное время суток. Однако такой вариант был сразу же отвергнут представителями авиации и флота, настаивавшими на проведении десантирования в дневное время, чтобы использовать всю мощь корабельной артиллерии и ударов с воздуха. Если бы отборная пехота вроде рейнджеров проложила путь войскам на берегу еще до рассвета, то весьма вероятно, что она смогла бы преодолеть прибрежную полосу и развернуть действия против немецких позиций как при поддержке с моря и воздуха, так и без нее. События первого дня наглядно показали ограниченные возможности использования взрывчатых веществ для разрушения мощных оборонительных сооружений противника. Однако последующие эшелоны десанта и бронетанковая техника встретились бы с величайшими трудностями, если бы они попытались высаживаться до наступления рассвета в условиях воздействия массированного огня. График высадки был, по-видимому, вполне разумным, хотя войска могли бы получить гораздо большую помощь от непрерывного огня корабельной артиллерии вплоть до самого выхода на берег при лучшей организации передового артиллерийского наблюдения после высадки. В американских военно-морских докладах и сводках не раз сообщалось о том, что корабли понапрасну тратили время, курсируя без единого выстрела вблизи берегов из-за отсутствия данных о выявленных целях.

Американцы отказались использовать такую специальную бронетанковую технику, разработанную англичанами, как огнеметные танки, танки с подрывными зарядами и танки-тральщики с бойковыми тралами. Несомненно, та техника сослужила бы добрую службу на участке «Омаха», хотя она и не являлась всесильным средством для достижения успеха. Учитывая, что основная масса немецкой огневой мощи была сосредоточена против пяти дефиле, наиболее доступных для сил вторжения, то можно было бы предположить, что значительная часть специальной бронетанковой техники была бы выведена из строя еще на берегу точно так же, как выведено из строя много пушечных танков «Шерман».

Честер Уилмот и некоторые другие авторы ухватились за события на участке «Омаха» как за доказательство слабых сторон американского солдата.[105] Известно, что некоторые американские военачальники, в том числе и Брэдли, в последующие недели после высадки были серьезно обеспокоены невысокими боевыми качествами некоторых своих пехотных соединений. Как свидетельствуют факты, и в первый день вторжения было немало мужественно действовавших американских солдат и имелось достаточно таких отборных подразделений, как рейнджеры и парашютисты, чтобы выполнить задачу дня. Количество потерь на всех участках высадки союзников, в том числе и на участке «Омаха», почти соответствовало числу неподавленных огневых средств противника, противостоявших силам вторжения. Потери американцев в первый день высадки составили 4649 человек из 55 тысяч солдат и офицеров, высаженных к концу дня. И если к исходу 6 июня тонкая ниточка переднего края американского плацдарма в некоторых местах еще отстояла довольно далеко от намеченных на тот день рубежей, то уже сам факт закрепления 5-го и 7-го корпусов на вражеском берегу имел важное стратегическое значение.

В первый же день значительно более серьезные надежды стратегического характера были поставлены на карту на английском фронте, где очень многое зависело от стремительного и смелого продвижения войск с побережья в глубь французской территории.

В 7.25, точно по графику, примерно час спустя после начала высадки американцев на участке «Омаха», танкодесантные баржи с танками-тральщиками, оснащенными бойковыми тралами, из 22-го гвардейского бронетанкового полка подошли к берегу на участке «Суорд», расположенном на восточном фланге полосы высадки союзных войск. Лейтенант Чарлз Манди, находившийся в танке-тральщике с позывным «Линдер-1», устремился на берег навстречу минометному и пулеметному огню с открытым, как обычно, люком из-за своей хронической боязни пожара. Несколько саперов, высадившихся одновременно с ним, были сразу же убиты. Капрал Чарлз Болдуин из 2-го батальона 30-й бронетанковой бригады, по его словам, оказался свидетелем такой же участи других саперов, двигавшихся впереди танков-тральщиков. «Саперов разбросало по сторонам, как только по ним ударили немецкие пулеметы, пронизывая их пулями, точно тряпичных кукол. Затем они падали, скрываясь под водой. Меня не покидала мысль о том, выживет ли кто-нибудь из этих несчастных людей. Даже будучи легко раненными, они падали в воду под тяжестью груза, взваленного на их плечи».

Выбравшись из танкодесантной баржи, колонна в составе пяти «Шерманов», возглавляемая лейтенантом Манди, построилась уступом и начала прокладывать проходы в минном поле, разбрасывая прибрежный песок своими огромными хоботами-тралами с цепями на вращающихся барабанах. Они медленно продвигались вперед, на удивление всем оставаясь невредимыми. Достигнув шоссе, танки выключили свое тральное оборудование и открыли огонь по немецким позициям из 75-мм пушек. До Манди доходили отчаянные крики со стороны немецких позиций, господствовавших над побережьем, когда английские огнеметные танки «Крокодил» стали поливать эти позиции страшной струей горящего пламени. Из 40 плавающих танков «Шерман», спущенных на воду против участка высадки «Суорд», как и было запланировано, 34 машины выбрались на берег перед высадкой пехоты. Эти танки успешно справились с очисткой берега и стали с трудом преодолевать полосу песчаных дюн за прибрежной отмелью. Спустя несколько минут 20 десантно-штурмовых барж, на которых размещалась первая волна пехоты в составе 1-го и 2-го батальонов 8-й бригады, опустили аппарели и высадили на берег передовые роты. Еще через 20 минут на берег стала высаживаться вторая волна десанта. Передовые батальоны понесли гораздо меньшие потери при преодолении береговой полосы, чем те, кто высаживался за ними. 2-й батальон сразу же устремился к Уистреаму, действуя совместно с десантниками 4-го и 10-го отрядов коммандос. 41-й отряд коммандос, понесший большие потери во время высадки, двинулся в направлении Лион-сюр-Мер. К 9.00 2-й батальон 8-й бригады продвинулся от берега на одну-полторы мили к Эрманвилю. Техника и поддерживающие части, спешившие высадиться на берег, загромождали береговую полосу. Высадка на участке «Суорд» с самого начала проходила на удивление успешно. Лейтенант Артур Хил, командир саперного взвода, приданного 1-му батальону 8-й бригады, еще поздравлял себя с благополучным завершением своего первого путешествия на десантной барже без всяких признаков морской болезни, как вдруг прозвучала команда: «Опустить аппарель! Всем высаживаться!» Через несколько минут, пройдя на береговую отмель через боевые порядки пехоты и перегруппировав взвод для следования совместно с батальоном к назначенным в глубине объектам, Хил почувствовал спад напряженности и некоторое облегчение. Накануне дня Д в их части ходили упорные слухи, что за оказанную честь возглавить первый бросок на вражеский берег им придется заплатить огромными потерями.

Английский план десантирования предполагал иметь на фронте высадки каждой бригады по четыре танкодесантные баржи, на каждой из которых планировалось разместить по четыре плавающих танка. Этим танкам следовало сгрузиться с барж и своим ходом добраться до берега в «Ч — 5» минут с таким расчетом, чтобы ровно в час Ч другие танкодесантные баржи выгрузили на берег специальную бронетанковую технику: танки-тральщики с бойковыми тралами, огнеметные танки «Крокодил», танки с устройством для метания удлиненных зарядов и тому подобное. Эту технику должны были сопровождать группы саперов для расчистки заграждений. Затем в «Ч + 7» минут подходили восемь десантно-штурмовых барж с двумя передовыми пехотными ротами; в «Ч+ 20» минут еще восемь десантно-штурмовых барж доставляли на берег еще две пехотные роты, а в «Ч + 25» минут должны были подойти две баржи с личным составом комендантской группы обслуживания участка высадки. В «Ч+ 35» минут планировалось выгрузить на берег бульдозеры и дополнительное количество специальной техники; в «Ч + 60» минут девять танкодесантных барж сгружали на берег самоходную артиллерию; в «Ч + 90» минут десять танкодесантных барж доставляли на берег танковую роту в полном составе. Десятая волна доставляла дополнительное количество артиллерии, а на 21 плавающем автомобиле — запасы продовольствия и боеприпасов. При расчетах начальник штаба верховного главнокомандующего союзными силами исходил из потери 10 процентов и повреждения 20 процентов десантно-высадочных средств во время десантирования. На сей раз потери эти были не столь значительными, однако необходимо отметить, что при той сложности и напряженности графика десантирования на многих пунктах высадки он был нарушен в первые же полчаса. Поэтому последующие эшелоны при подходе к берегу неизбежно мешали друг другу, из-за чего на кромке берега скапливались огромные массы людей, машин, десантно-высадочных средств и поврежденной техники.

Даже на участке «Суорд», где потери, исходя из масштабов первого броска десанта, были очень небольшими, некоторые солдаты дорогой ценой заплатили за успех 3-й дивизии. Так, во время высадки две танкодесантные баржи отклонились от курса и натолкнулись на два плавающих танка, которые в мгновение ока исчезли под водой с экипажами. Захват опорного пункта Ла-Бреш, прикрывавшего побережье, потребовал три часа, в течение которых десантникам пришлось преодолевать стену сплошного огня. Солдаты, высаживавшиеся в секторе «Куин уайт», были очень тронуты, когда увидели, как французская девушка помогала раненным на мелководье английским солдатам выбираться из воды. Артиллерийский и минометный огонь из глубины немецкой обороны тревожил все побережье на протяжении большей части 6 июня и нескольких последующих дней. 1-й батальон 8-й бригады, принявший на себя основную тяжесть борьбы за Ла-Бреш, в первый же день потерял 11 офицеров и 96 солдат и сержантов; потери 2-го батальона этой бригады были примерно такими же.

Рядовой Лен Эйнли являлся одним из номеров расчета противотанковой пушки артиллерийского полка 3-й дивизии, которому была поставлена задача обеспечить прикрытие береговой полосы. Кадровый солдат, служивший в армии с 1938 года, если бы пошли ему навстречу, возможно, высадился бы на нормандской земле на планере. Однако командир полка не удовлетворил его просьбу о переводе в воздушно-десантные войска только из-за того, что Эйнли был сигнальщиком своего артдивизиона. Во время высадки, когда их десантная баржа находилась еще в сотне ярдов от берега, в правый борт угодил снаряд. Эйнли был потрясен целой серией несчастий, мгновенно происшедших у него на глазах: скрылась под водой голова их повара; ординарец командира батареи лишился обеих ног; бесформенная груда других искалеченных человеческих тел закрутилась в потоке воды, хлынувшей через пробитый борт. Морской офицер резко скомандовал: «Всем за борт! Быстро!» Солдаты стали прыгать через борт тонущей баржи. Эйнли в какой-то момент попытался было помочь молодому солдату. Тот обреченно проговорил: «Я теперь не могу ничего сделать, да?» Тогда офицер крикнул Эйнли: «Оставь его!» Кто-то бросил им с берега веревку. Все уцепившиеся выплыли к мели и двинулись к берегу, спотыкаясь в воде о тела убитых и раненых. Там они встретили командира своего дивизиона, который был убит спустя несколько минут. Все промокли до нитки, а их полевое обмундирование, обувь и снаряжение на многие дни пропитались морской солью. Однако Эйнли и большинство его товарищей чувствовали не столько потрясение, сколько радость в связи с тем, что сумели спастись.

Часть артиллерийских снарядов, рвавшихся на участке высадки «Суорд» в то утро, была выпущена четырьмя 150-мм самоходными орудиями 3-й батареи 1716-го артиллерийского полка, стоявшими на огневой позиции у Плюмто в 3 тысячах ярдов от берега. Находясь в боевой готовности с полуночи, командир этих самоходных орудий лейтенант Рудольф Шааф с рассветом выдвинул батарею немного вперед, откуда он мог видеть огромную армаду флота вторжения, выстроившегося у него на глазах вдоль всего побережья. Он находил эту картину скорее величественной, чем пугающей: все это до некоторой степени казалось чем-то абстрактным, не имеющим к нему никакого отношения. «Так… — пробормотал Шааф задумчиво. — Что же нам теперь делать?» Связь с передовым артиллерийским наблюдателем батареи, находившимся в одном из узлов сопротивления на берегу, прервалась с рассветом. Тогда орудия стали вести огонь по подготовленным за несколько недель до вторжения союзников рубежам заградительного огня. Примерно в середине утра Шааф вдруг получил приказ срочно перебросить свою батарею севернее, к самому берегу, и совместно с пехотой 3-го батальона 736-го полка контратаковать противника в направлении на Лион-сюр Мер.

Это был тяжелый эпизод. Первым на батарее погиб бывший таксист из Лейпцига, который должен был вернуться в Германию еще несколько дней назад, но задержался только из-за того, что решил закупить здесь кое-что из продуктов и подарки для домашних. Он погиб за рулем грузовика, подвозившего боеприпасы. Пехотинцы 3-го батальона были уже немолодыми солдатами. С началом движения в разомкнутом строю по пологому склону, спускавшемуся к морю, они стали подвергаться непрерывному обстрелу и ударам с воздуха. Затем они попали под ожесточенный огонь артиллерии и стрелкового оружия. К удивлению Шаафа, его самоходки примерно в 10.30 без потерь добрались до Лиона. С позиции, занятой батареей, было видно, как английские пехотинцы спешили найти какое-то укрытие. У немцев не было тяжелого оружия или танков, чтобы тут же разделаться с ними. Как только орудия батареи ударили прямой наводкой по деревянным строениям, из-за них появились небольшие группки противника с поднятыми вверх руками. Их тут же отправили в тыл. Однако плотный огонь англичан быстро прижал к земле немецкую пехоту. Когда немцы не выдержали и начали откатываться назад, около самоходной батареи осталось не более 20 солдат 3-го батальона 736-го полка. Батарея отошла на свою прежнюю позицию. Там они обыскали пленных англичан и были поражены их превосходными топографическими картами, продовольствием и снаряжением. Шааф распорядился временно загнать пленных в воронку от снаряда. В сильном волнении пленный английский офицер, говоривший по-немецки, достал листок с текстом Женевской конвенции и стал им размахивать, решительно заявляя артиллеристам, что они не имеют права расстреливать пленных. «Никто не собирается вас расстреливать», — резко бросил Шааф. Спустя несколько минут Шаафа вызвал по телефону командир их дивизиона майор Хоф и приказал немедленно переместиться в район расположения штаба полка, находившегося в двух милях за высотой с отметкой 61, и постараться выручить штаб, который подвергается постоянным атакам противника. Шааф бросил пленных в воронке от снаряда, а сам двинул самоходки в юго-восточном направлении.

На участке «Джуно», в нескольких милях западнее участка высадки «Суорд», канадцы тоже преодолели береговой рубеж, но при более существенных потерях. Хотя местное флотское начальство и перенесло время высадки Ч с 7.35 на 7.45, но и после этого многие десантно-высадочные средства подошли к транспортам с опозданием. В результате этой задержки быстро начавшийся прилив скрыл под водой подводную скалу, которой так боялись моряки и которая могла причинить им серьезные помехи, а передовые подразделения десанта оказались как раз в середине немецких береговых заграждений. Как только десантные баржи после высадки начинали двигаться задним ходом, рулевые ничего не могли сделать для того, чтобы предотвратить столкновение с минами или стальными ежами. 20 из 24 десантных барж первой волны было потеряно или повреждено; всего было потеряно 90 из 306 десантно-высадочных барж и катеров, использованных в то утро на участке «Джуно». Непосредственная артиллерийская поддержка всех высадившихся английских войск была возложена на морскую пехоту, имевшую на вооружении устаревшие танки «Кентавр» с 95-мм гаубицей. Однако выяснилось, что эти танки были совершенно не приспособлены для транспортирования на десантно-высадочных средствах. Несколько десятков «Кентавров» опрокинулось при перегрузке и утонуло. Только 6 из 40 танков, выделенных для непосредственной поддержки канадских войск, было доставлено на берег. Поддержку осуществляли в основном плавающие танки. Но появились они на берегу уже после высадки передовых подразделений пехоты, вследствие чего и не смогли вовремя обеспечить подавление целей противника перед боевыми порядками наступавшей канадской пехоты. Танки и пехота продвигались в глубь территории совместно и оказались вовлеченными в тяжелые уличные бои в Курселе, продолжавшиеся до второй половины дня. На овладение Сент-Обеном ушло три часа. В Верньере, где атакующая рота, высадившаяся ниже деревни, на протяжении какой-то сотни ярдов потеряла половину своего состава, противник упорно держался до тех пор, пока не был обойден с флангов. Однако в соответствии с планом высадки подразделения последующих эшелонов высадились и прошли через боевые порядки первого эшелона, занятого очисткой от противника местности вблизи побережья, и, несмотря на огонь снайперов, действовавших до наступления темноты, двинулись вперед к назначенным объектам атаки в глубине.

50-я дивизия, штурмовавшая участок «Голд», самый западный из трех английских участков, столкнулась с серьезными трудностями перед сильно укрепленными позициями немцев у Ле-Хамеля. Двум батальонам 231-й бригады пришлось высаживаться под ураганным огнем 1-го батальона 716-й немецкой дивизии, оборонявшей позицию с мощными бункерами, не боявшимися ни ударов с воздуха, ни артиллерийского обстрела. Английские танки, выделенные для непосредственной поддержки пехоты, запоздали с выгрузкой и не смогли оказать пехоте необходимую помощь. Как и на участке «Джуно», здесь было выгружено всего несколько старых «Кентавров», принадлежавших морской пехоте. Капрал Крис Портуэй, высадившийся со штабом 231-й бригады, был оглушен непрерывным грохотом орудий союзных кораблей огневой поддержки. Майор Дик Гослинг, командир артиллерийской самоходной батареи, высаживавшийся одновременно со штабом 1-го батальона 231-й бригады, в первый момент был приятно удивлен тем, что участок высадки выглядел «отнюдь не тем кромешным адом, чего некоторые так опасались». Однако очень скоро он увидел перед собой фонтанчики песка и услышал над головой звуки, похожие на жужжание растревоженных пчел. За шесть лет службы это было его первое знакомство с противником. Нельсон-Смит, бесстрашный командир батальона гэмпширцев 231-й бригады, настоявший на высадке своего штаба одновременно с первым эшелоном, услышав свист пуль, скомандовал: «Ложись!» Гослинг, посчитавший, что полковник лучше знает, как поступать в таких случаях, покорно растянулся на мелководье на глубине до фута. Немного подождав, они все разом вскочили на ноги и бросились вперед под защиту песчаных дюн. Близким разрывом снаряда убило солдата, бежавшего рядом с Гослинвом. Неожиданно он почувствовал, что больше бежать не может: в ногу впился осколок разорвавшейся мины. Кое-как он доковылял до дюн, где нашел Нельсона-Смита, тоже раненного. Пехотной лопаткой Гослинг стал отчаянно рыть укрытие, чтобы спрятать голову. Почти все рации батальона были выведены из строя снарядом, разорвавшимся прямо среди штабной группы связи, а передовой артиллерийский наблюдатель, включив свою рацию, понял, что эфир безнадежно забит корабельной морзянкой и работой раций других частей. По этой причине артиллерист не смог передать ни одного целеуказания на свою батарею. Один пехотинец, лежавший недалеко от Гослинга, решил было выглянуть из-за гребня дюны, но был тут же сражен пулей. Гослинг опасливо огляделся и замер от неожиданности, увидев ярдах в десяти от себя немецкого солдата. Выхватив револьвер, майор выстрелил. Этот выстрел обескуражил немца, который, как и сам Гослинг, был явно напуган и больше не показывался.

Шум интенсивного ружейно-пулеметного огня стал постепенно удаляться, и Гослинг подумал, что 1-й батальон 231-й бригады начал понемногу продвигаться вперед. Некоторое время он пролежал без движения, но тут увидел на берегу первое самоходное орудие своей бригады, впереди которого двигался его заместитель Вир Броук, гордо стоящий в своем полугусеничном транспортере. Гослинг сердито крикнул ему: «Вир, спрячь свою башку! Тебя застрелят!» В ответ на это Броук старательно надвинул на свой лоб каску еще на один дюйм. Но тут прозвучала пулеметная очередь и свалила его наповал.

Артиллерист Чарлз Уилсон, тоже из 147-го полка полевой артиллерии, большую часть времени при переходе к берегу потратил на поиски убежища от неимоверного грохота четырех установленных на десантной барже 25-фунтовых орудий, которые вели огонь по берегу. Уилсон входил в группу, выделенную для наведения громоздкого складного настила, по которому орудийные расчеты выкатят на берег свои орудия; поэтому он был раздет до майки и трусов, а на ногах у него были спортивные тапочки.

«Подходя к берегу, мы натолкнулись сразу на две мины, — писал Уилсон. — Это были противодесантные мины, укрепленные на кольях. Они нас не остановили, хотя и разнесли аппарель баржи. Офицер, стоявший на аппарели, погиб. Мы высадились на песчаной банке. Первым в воду спрыгнул сержант с полной выкладкой из отряда коммандос. Он камнем ушел под воду на 6-футовой глубине. Мы схватили канаты складного трапа и плюхнулись с баржи в ледяную воду. На свежей волне трап был совершенно неуправляем и тащил нас на мины. Тогда мы бросили канаты и устремились к берегу. Во время возни с трапом я потерял тапочки, снял майку и остался в одних спортивных трусах. Кто-то предложил мне сигарету, но она оказалась промокшей. Первой машиной, спущенной с танкодесантной баржи, оказался пулеметный бронетранспортер, за рулем которого сидел Джордж. Бронетранспортер недолго продержался на плаву, его потащило на мину, и он затонул. Джордж вынырнул из машины и поплыл к берегу. Затем на воду спустили полугусеничную штабную машину, служившую командным пунктом нашей батареи. Я выбрался на берег следом за ней. Все побережье было усеяно искалеченной техникой, прямо перед нами горел танк, валялись груды одеял и снаряжения, тела погибших и отдельные части тел. Один парень, шедший недалеко от меня, был разорван надвое разрывом снаряда, и его нижняя половина валялась на песке кровавой кучей. Наконец наша полугусеничная машина остановилась, и я ухитрился с большим трудом облачиться в свою одежду».

В конце концов майору Гослингу удалось добраться до захваченной немецкой укрепленной огневой точки на побережье, где он устроился среди других раненых в ожидании эвакуации. Хозяев дота, по-видимому, потревожили во время завтрака: на столике остались кофе и сосиски; на стене висел портрет Гитлера. Гослинг обнаружил здесь же записку от какой-то французской девицы по имени Мадлен, адресованную, по всей вероятности, одному из немецких солдат, с обещанием встретиться с ним 6 июня вечером.

Только большие военачальники да историки могут утверждать, что бои за высадку оказались не такими уж тяжелыми, как ожидалось, а потери были намного меньшими, чем предполагали. Однако у солдат, высаживавшихся на берег в первый день вторжения на английских участках, были моменты такого невероятного напряжения сил и отчаянного положения, какие в тот день имели место только на американском участке высадки «Омаха». Правда, англичан несколько утешило бы то, что масштабы их бедствий были не такими огромными, как у американцев, хотя по своему характеру были такими же ужасными. Так, три из пяти десантно-штурмовых барж, на которых высаживался 47-й отряд коммандос, подорвались на минах. Когда все уцелевшие после этого выбрались на берег и стали готовиться к захвату Пор-ан-Бессен, в отряде уже недосчитывались 46 солдат и почти все рации были выведены из строя.

Большинство солдат 73-й роты инженерных танков было преисполнено чувством общего облегчения, когда они вышли на берег, пусть даже на вражеский, после трехсуточного томления в тесных трюмах своих десантных барж. Когда первая танкодесантная баржа опустила аппарель на траверзе Ле Хамеля и головной инженерно-штурмовой танк с приспособлением для метания удлиненных зарядов стал выбираться из судна, он тут же застрял, наполовину высунувшись из баржи. Баржу понемногу стало относить приливом, и она натолкнулась на мину, взорвавшуюся у нее под кормой. Взрывом были сильно повреждены ходовой мостик и двигатель, а противник огнем с берега начал добивать поврежденное судно. Оно беспомощно лежало на грунте недалеко от берега, пока примерно к 13.00 во время полного отлива не появилась возможность разгрузить баржу. Из числа саперов, находившихся на барже во время взрыва, двое были убиты, несколько человек ранено, в том числе один молодой офицер, чудом уцелевший во время катастрофы в Сингапуре в 1942 году.[106] Вторая танкодесантная баржа тоже наскочила на мину и начала тонуть в 300 ярдах от берега. Одно отделение солдат с тонувшей баржи было подобрано танкодесантной баржей, которая шла от берега после разгрузки, и, к негодованию спасенных, пыталась увезти их обратно к берегам Англии. Другой группе спасенных грозила та же участь, однако после решительного протеста сержанта, ответственного за высадку группы, ей удалось пересесть на десантный катер, шедший к берегу. Капитан Джеймс Смит и его команда целый час трудились изо всех сил, подрывая прибрежные препятствия. После этого капитан направился к командиру роты доложить о проведенной работе, но был сражен пулеметной очередью, как только добрался до командного пункта роты. Любому из тех, кому неведома война, или кто считал, что армейские саперы на войне просто занимаются прокладкой колонных путей и наведением переправ, день 6 июня показал, как все высаживавшиеся остро нуждались в саперах, чтобы взвалить на них основную тяжесть боя, и какую дорогую цену саперы заплатили за это.

Танки с бойковыми тралами 2-го батальона 30-й бронетанковой бригады были приспособлены к тому, чтобы не плавать, а преодолевать по дну последние ярды до берега. Как только они сходили с аппарелей танкодесантных барж, их механики-водители видели сначала в своих перископах только воду темно-зеленого цвета, который постепенно светлел, а затем снова появлялось небо, и с выходом танка на берег изо всех его щелей хлестала вода. Капитан Роджер Белл сделал короткую остановку, чтобы определить свое местоположение в секторе под Ла-Ривьером. Его экипаж видел, как три сапера соседнего инженерно-штурмового танка «Черчилль» карабкались на корпус своей машины, и в этот момент раздался страшный взрыв, разбросавший в воздухе и людей, и отдельные части танка. Белл и его экипаж услышали сильный удар по корпусу их танка. Сначала они подумали, что в танк угодил снаряд, но капитан сказал, что прямо на корпус танка упал двигатель от взорвавшегося «Черчилля». Потом они увидели, как взорвался еще один танк. Капрал Чарли Болдуин с места второго механика-водителя засек вспышку выстрела немецкого орудия и передал по переговорному устройству целеуказание: «Дальность — 88, цель — Дот, направление — 11 по часовой стрелке». Они быстро развернулись и произвели выстрел. «Промах», — лаконично объяснил Болдуин. Наводчик Джимми Смит выстрелил снова. Экипаж решил, что Смит снова промахнулся, но Белл приказал двигаться вперед, несмотря ни на что. Только потом они узнали, что вторым выстрелом немецкое орудие было выведено из строя. В связи с тем, что с самого первого дня вторжения к специальной бронетанковой технике было приковано самое пристальное внимание, будет небезынтересно отметить, что эти «чучела», действовавшие на берегу как обычные пушечные танки, внесли гораздо больший вклад в ход боевых действий, чем тогда, когда они использовали свое специальное инженерное оборудование, хотя оно, несомненно, тоже сделало свое дело.

Танки начали траление от самой верхней точки прилива и продолжали разминирование прибрежной полосы до тех пор, пока не вышли на чистый берег, где Белл выдернул чеку запала зеленой сигнальной шашки, чтобы дать пехоте знак, что проход свободен. Однако он случайно выронил подожженную шашку на пол башни, и им пришлось глотать едкий дым, задыхаясь от кашля и слез, пока кто-то не дотянулся до шашки и не выбросил ее наружу. Потом Белл на протяжении многих дней пытался отмыть волосы, лицо и усы, чтобы избавиться от ярко-зеленого цвета, который они приобрели. Танк шел в направлении на Крепон, когда Болдуин заметил трех немецких солдат, укрывшихся в воронках от снарядов у кромки дороги. Танк двигался мимо воронок, но его гусеница вдруг соскользнула и прошлась по краю, и экипаж, несмотря на сильный шум двигателя, услышал дикий вопль, раздавшийся откуда-то снизу. В пункте сбора, назначенном во фруктовом саду, экипаж решил вскипятить котелок воды и только приступил к этому делу, как пуля ударила в корпус танка рядом с ним. Экипаж мгновенно оказался вновь в танке и начал осматриваться с помощью перископов. Они решили, как обычно думали многие союзные солдаты в последующие недели боев, что в них могли стрелять только с колокольни местной церквушки, откуда их можно было разглядеть. Экипаж «обработал» фугасными снарядами весь храм сверху донизу, пока не появилась уверенность, что внутри него никто не мог остаться в живых. Затем танки двинулись дальше.

6-й батальон 69-й бригады, высадившейся в 1000 ярдах восточнее, прямо под немецким опорным пунктом у Ла-Ривьера, не избежал общего для всех набора маленьких комедий, трагедий и проявлений героизма. Когда десантно-штурмовая баржа со штабной группой батальона коснулась грунта, ее корму сразу же стало относить на заминированное заграждение. Командир батальона Робин Хастингс сел на опущенную аппарель и осторожно свесил ноги в воду, чтобы узнать глубину. Воды оказалось всего по колено, и подполковник устремился к берегу. Это отнюдь не являлось излишней предосторожностью: на соседней десантно-штурмовой барже сержант 16-го взвода Хилл, прошедший без царапины через все бои в Северной Африке и на Сицилии, спрыгнув с аппарели, угодил в глубокую воронку от снаряда, которую смог покинуть уже после того, как над ним прошла баржа.

Старший сержант Стэн Холлис выбрался на берег с чувством досады на самого себя, так как по неосторожности ухватился за нагревшийся ствол «Брена», из которого он вел огонь с борта баржи, когда она приближалась к берегу, и получил сильный ожог руки. Пройдя всего несколько сот ярдов от берега, его рота D начала нести потери от огня с немецкой позиции, находившейся правее дороги. Командир роты майор Лофтхаус крикнул Холлису, указав в сторону огневой точки противника: «Старший сержант! Дот видите?» Холлис без колебаний вскочил и пробежал ярдов тридцать в направлении к немецкому доту, поливая очередями из своего «стена» пространство перед собой. Так он добежал до дота, в котором укрывался вражеский стрелок, просунул ствол своего пистолета-пулемета в щель амбразуры и прошил очередью все внутреннее пространство. Затем он забрался на крышу дота, вытащил чеку и швырнул гранату в амбразуру. Не ограничившись этим, он двинулся в одиночку по ходу сообщения к следующей огневой точке. Гарнизон этого опорного пункта поспешно выбрался наружу и сдался в плен. Холлис вернулся, ведя с собой 25 пленных немцев.

Старший сержант Холлис, совершивший еще несколько аналогичных подвигов в ходе последующих боев, был впоследствии награжден Крестом Виктории. Каждое подразделение в любой войне всегда нуждалось в воинах, способных пойти на самопожертвование ради того, чтобы дать возможность своему подразделению выполнить задачу. Как правило, те немногие, кто совершает такие подвиги, редко остаются в живых. Однако Холлис выжил и после войны держал пивной бар в Йоркшире. Подполковник Хастингс всегда отзывался о нем как о добродушном, честном и прямом человеке, знавшем толк в конных скачках. «Он отдавал всего себя делу обеспечения победы в войне, — говорил Хастингс. — Это был один из немногих встреченных мною в жизни, кто был способен действовать подобным образом».

Остин Бейкер, радист эвакуационного танка-тягача из 8-й отдельной бронетанковой бригады, находился на танко-десантной барже в тот момент, когда она, лавируя между головами выбиравшихся на берег пехотинцев, оказавшихся по горло в воде, натолкнулась на мину. От внезапного толчка Бейкер резко качнулся вперед, выбил себе зуб, Ударившись о край башенного люка, и поспешно захлопнул над собой крышку. Матроса, опускавшего аппарель, подбросило

взрывом в воздух. Как только разведывательная машина, выгружавшаяся первой, сошла с аппарели, в нее сразу же угодил снаряд и вывел ее из строя. Выгрузившаяся техника поспешно отходила от берега и присоединялась к веренице машин, двигавшихся вперед между заросшими травой насыпями и предупреждающими щитками на немецком языке с изображением черепа и костей и надписями на немецком языке: «Внимание — мины!» Эти щитки были наиболее часто встречающимися указателями возле немецких позиций. Деревня Вир-сюр-Мер сильно пострадала от воздушной бомбардировки и артиллерийского обстрела, и тем не менее среди руин появилась небольшая группа мирных французских жителей, чтобы приветствовать с цветами союзные войска. Немного поблуждав, танк Бейкера наконец добрался до пункта сбора, назначенного во фруктовом саду. Оказавшись среди других экипажей своей роты, танкисты завели разговоры о приключившихся с ними различных историях в ходе высадки. За чаем они поделились мясными консервами и галетами с командами потопленных и поврежденных барж, высадившимися вслед за танкистами на берег. В ходе прочесывания Ла-Ривьера от ружейно-пулеметного огня уже погибли два командира танка. Два танка роты затонули у берега, а третий подорвался на мине. Танк командира взвода из роты В сразу же после выхода на берег столкнулся с немецкой самоходкой, которая «втянула» его в перестрелку. Командиру взвода это стоило ноги, механику-водителю — жизни, а остальным членам экипажа — ранений разной степени тяжести.

Однако ничто не могло заглушить радостное возбуждение тех, кто уцелел и, подобно любопытным путешественникам, оказался на земле, которая на протяжении четырех долгих лет оставалась для них недоступной и таинственной, как обратная сторона Луны. Капрал Портуэй из 231-й бригады считал, что «раз уж войска выбрались на берег, то, по-видимому, все было организовано лучше, чем во время любых учений». К 10.30 6 июня 2-я английская армия имела на берегу 15 пехотных батальонов, семь отрядов коммандос, семь танковых полков, два инженерно-саперных полка, девять полков полевой артиллерии и подразделения многих десятков частей поддержки. За это время случались задержки, местные неудачи, некоторые части понесли тяжелые потери, кое-где не сумела выполнить свои функции специальная техника, но тем не менее в целом план вторжения был осуществлен удивительно удачно. Вдоль побережья почти на всей линии фронта английских войск были смяты немецкие оборонительные позиции. Оставалось продолжить начатое движение вперед, чтобы, воспользовавшись шоком, поразившим немцев, и фактором внезапности, завершить вторую фазу первого дня операций, заключавшуюся в решительном овладении важнейшими районами в ближайшей глубине.

Известие о вторжении союзных войск не изменило распорядка дня, назначенного Гитлером на утро 6 июня. Фюрер находился в Бергхофе возле Берхтесгартена, а начальник штаба оперативного руководства ОКБ Йодль — в малой рейхсканцелярии. До обычного ежедневного совещания, происходившего в середине дня, Гитлеру и Йодлю вместе с их основными штабными офицерами предстояло прибыть в замок Клессхайм, где они должны были присутствовать на официальном приеме по случаю государственного визита в Берлин правителя Венгрии. В комнате рядом с главным залом приемов Гитлеру доложили первые известия о вторжении союзников в Нормандию. Он подошел к карте Франции, висевшей на стене, некоторое время пристально смотрел на нее, усмехнулся[107] и произнес с заметным австрийским акцентом: «Так, значит, мы убираемся». Затем перебросился несколькими фразами с Йодлем и направился в зал на встречу с новым венгерским премьер-министром. Один из младших офицеров штаба Йодля был отправлен к фон Рундштедту, чтобы подчеркнуть необходимость проведения энергичных локальных контрударов против плацдармов, захваченных союзниками на французском берегу.

Рота 21-й танковой дивизии, в которой находился ефрейтор Вернер Кортенхаус, начала движение по шоссе Фалез-Кан ровно в 8.00. Солдаты чувствовали себя крайне озабоченно, так как шоссе, по которому они двигались, было совершенно прямым и открытым. Следуя в колонне средь бела дня, они не без оснований считали себя легкоуязвимыми. Рота часто останавливалась, чтобы дать возможность подтянуться другим следовавшим за ней подразделениям. На горизонте уже различались дымы, поднимавшиеся над полем боя. Южнее Кана их внимание привлекла непривычная картина: два английских солдата одиноко стояли у придорожного поля с поднятыми вверх руками. Почти наверняка это были солдаты 6-й английской воздушно-десантной дивизии, сброшенные на непомерно обширном пространстве. У танкистов не было времени возиться с пленными, и танки прогрохотали мимо. Затем был получен приказ, чтобы три роты этого полка повернули на северо-запад и приняли участие в отражении высадки противника с моря, а рота, в которой находился ефрейтор Кортенхаус, двигалась в направлении восточного берега реки Орн, чтобы завязать бой с английским воздушным десантом. В дальнейшем еще не раз, едва они возобновляли движение, приходилось съезжать на обочину дороги и, спасаясь от штурмовых ударов авиации союзников, нырять под свои танки. На марше рота понесла свою первую потерю: пулеметной очередью с бреющего полета был убит молодой солдат по фамилии Роммелькампф из числа прибывшего полуобученного пополнения. Остается одной из многих небольших загадок первого дня вторжения, как случилось, что 21-я немецкая танковая дивизия, проделавшая в то утро долгий путь к полю боя по открытому шоссе, понесла очень небольшой материальный ущерб от авиации союзников даже после того, как рассеялась утренняя дымка, мешавшая действиям истребителей-бомбардировщиков. Кортенхаус и его товарищи, наблюдая, как авиация союзников безнаказанно носится над их головами, посылали проклятия в адрес Люфтваффе. Где же те тысячи обещанных немецких самолетов, спрашивали они, которые должны были прикрывать их с воздуха на случай вражеского вторжения?

В течение всего утра и далеко за полдень мощные полки 21-й танковой дивизии, имевшей в строю 127 танков T-IV и 40 штурмовых орудий, двигались на север, останавливаясь только для проверок, устранения разного рода неувязок и получения новых распоряжений, что являлось скорее следствием недоработок разведки и нерешительности командования, нежели результатом противодействия со стороны противника. Фойхтингер спешил скорее ликвидировать плацдарм, захваченный 6-й английской воздушно-десантной дивизией, но его планам мешал захват англичанами единственного моста через Орн севернее Кана, через который должны были проследовать его танки. Поэтому моторизованная пехота была направлена прямо через рез город. 2-й батальон 22-го танкового полка в составе 40 танков, в числе которых находилась и машина Кортенхауса, уже подходил к району, занятому английскими парашютистами, когда неожиданно был остановлен в районе дислокации соединений 84-го корпуса по приказанию генерала Маркса, посчитавшего, что использование целого батальона танков против парашютного десанта было слишком большой роскошью. Чтобы поддержать борьбу немецких войск с парашютистами на восточном берегу Орна, вместо 2-го батальона продолжать движение в прежнем направлении было приказано только одной 4-й танковой роте. Все же остальные силы батальона были повернуты для участия в контратаке, намечавшейся западнее Кана. 1-й батальон в составе 80 танков под командованием капитана фон Готтенберга на максимальных скоростях двинулся к исходному рубежу возле населенного пункта Лебисей, где его ждал командир полка полковник фон Оппельн-Брониковски вместе с командиром корпуса генералом Марксом. Было уже около 16.30, когда немецкие войска подготовились к первой с момента вторжения союзников крупной танковой контратаке против плацдарма 3-й английской дивизии, высадившейся в ходе операции «Оверлорд».

6 июня в 11.00 три пехотных батальона 185-й бригады, которой командовал бригадный генерал К. Пирс Смит, в точно указанное время сосредоточились в назначенном месте близ деревни Эрманвиль, готовые к выполнению самой главной задачи того дня — наступлению и овладению городом Кан. 2-й легкопехотный батальон 185-й бригады, который должен был следовать в авангарде в качестве десанта на танках 27-й отдельной танковой бригады, высадился на берег в гораздо большем порядке, чем это бывало на большинстве учений. Расположившись во фруктовом саду недалеко от деревни Лион, пехотинцы погрелись какао из самоподогревающейся упаковки. Они с удовлетворением отложили в сторону первые листы топографических карт прибрежных районов и развернули новые листы, где, как и на всех картах, подготовленных для войск вторжения, были нанесены немецкие позиции. Батальон по дороге вошел в Эрманвиль, встречаемый приветствиями местных жителей и ободряющим зрелищем конвоируемых в тыл групп немецких военнопленных. Тем не менее и командир. бригады, и командиры батальонов были очень встревожены опозданием танков, которые должны были придать пехоте необходимую подвижность и обеспечить ей огневую поддержку. А тем временем танки 27-й отдельной танковой бригады пытались выбраться из огромной транспортной пробки, образовавшейся на участке высадки «Суорд» и приведшей к серьезной задержке начала второго этапа вторжения. Сильный ветер, дувший с моря в сторону берега, стал причиной необычно высокого прилива: вместо обычной ширины прибрежной отмели, доходившей во время прилива до 30 ярдов, в то утро всей сгрузившейся бронетанковой техники и небронированных машин приходилось выбираться с берега по узкой полоске, не превышающей по ширине 30 футов. Танкисты около часа ждали, пока рассосется пробка, после чего они наконец вышли на дорогу. Но их дальнейшее продвижение было вновь катастрофически медленным, так как весь поток машин двигался по узкой колее, ограниченной с каждой стороны необезвреженными минными полями. Весьма спорно утверждение, что причина серьезного нарушения графика высадки союзных войск заключалась в том, что в первые часы десантирования было сгружено на берег слишком много второстепенной техники, которая и забила все выходы с береговой отмели в глубь материка. Несомненно, что в условиях скопления на берегу поврежденной техники и непрерывного обстрела со стороны противника комендант пункта высадки был просто не в состоянии со всей точностью выдерживать график выгрузки. На протяжении всего побережья Нормандии трудности первой половины дня, связанные с выходом передовых частей и подразделений с мест выгрузки и передвижением их в глубину от побережья, нарастали словно снежный ком и создавали серьезную задержку для высадки бригад последующих эшелонов. Наступила пауза, во время которой части приводили себя в порядок, солдаты распивали чай в районах сосредоточения, уточнялись места размещения на местности, производилась проверка машин и другой боевой техники. Но все же и после этого темп продвижения войск в тот день так и не наладился. Командир 2-го легкопехотного батальона 185-й бригады подполковник Ф. Дж. Морис съездил к месту высадки на велосипеде выяснить причину задержки танков 27-й отдельной танковой бригады, и, вернувшись в Эрманвиль, доложил обстановку генералу Смиту. 185-й бригаде было приказано начать движение в направлении Кана пешим порядком, пока их не нагонят отставшие танки. Все это происходило уже в полдень.

Тем временем действовавшая впереди 8-я бригада дивизии пыталась расчистить себе путь для наступления, подавив два важных опорных пункта немцев под названием «Моррис» и «Хиллман». В 13.00 после мощной артиллерийской обработки гарнизон опорного пункта «Моррис» в количестве 65 человек сдался в плен роте В 1-го батальона 8-й бригады; но когда рота А этого же батальона попыталась было овладеть опорным пунктом «Хиллман», то была встречена организованным огнем и понесла большие потери. Через проволочные заграждения, прикрывающие опорный пункт, были проделаны проходы, но из-за сплошного пулеметного огня пехота не смогла через них прорваться. Танк из 27-й бригады, поддерживавший пехоту, попытался уничтожить мешавшую продвижению огневую точку, но не смог ничего сделать своей 75-мм пушкой. Артур Хил, командир саперов, приданных 1-му батальону бригады, впоследствии вспоминал, что танки обычно уклонялись от прямого блокирования опорных сооружений противника, пока на пути следования танка не обезвреживались все мины. Кроме того, наступавшие не имели огневой поддержки со стороны тяжелой артиллерии, так как высадившийся на берег передовой артиллерийский наблюдатель был убит. Хил и младший капрал Болтон под прикрытием дымовой завесы поползли вперед, держа перед собой миноискатели. Обнаружив первую мину и очистив ее сверху от грунта, саперы не могли припомнить ни одной немецкой мины подобного образца. Тщательно осмотрев мину со всех сторон, саперы осторожно вынули ее из грунта и только тогда определили, что это была старая английская мина образца М-2, когда-то захваченная немцами в числе трофеев в Дюнкерке. Вернувшись на позиции батальона, Хил доложил, что для танков эти мины не представляют опасности, и вечером 1-й батальон перед боевыми порядками которого двигались две танковые роты «Шерманов», успешно подошел вплотную к опорному пункту «Хиллман» и атаковал его, применяя для разрушения прочных бункеров 30-фунтовые кумулятивные снаряды. Рассказывая об этом бое в своем исследовании, Честер Уилмот делает серьезный упрек в адрес 1-го батальона, обвиняя его в медлительности в то время, когда было крайне важно захватить эту позицию немцев как можно быстрее, причем любой ценой. В тот день батальон потерял убитыми только семь человек. А недавно Карло д'Эст утверждал, что за задержку с овладением опорным пунктом «Хиллман» нельзя все грехи сваливать на пехоту, потому что в данном случае основная вина лежала на штабных офицерах-операторах, недооценивавших все опасности, исходившие со стороны этой позиции противника. Но вместе с тем, по-видимому, есть основания считать, что танкисты тоже не спешили с ликвидацией этой угрозы. Однако каковы бы ни были причины, задержка с захватом этого опорного пункта позволила немцам подтянуть силы и нанести большие потери (до 150 человек) 1-му батальону, следовавшему после захвата «Хиллмана» на юг, к Кану, за 2-м легкопехотным батальоном. Так упорное сопротивление немцев на нескольких прибрежных позициях неумолимо уменьшало силы англичан, предназначенные для наступления в глубину территории.

Тем временем 2-й легкопехотный батальон 185-й бригады двигался по шоссе в направлении на Кан после скоротечного боя за высоту 61, откуда майор Хоф позвонил Шаафу и попросил прислать свои самоходные орудия на выручку командного пункта полка. Шааф тотчас же двинул свою батарею прямо через засеянные поля. Вскоре он заметил каски солдат — это были выглядывавшие через высокую кукурузу солдаты 2-го легкопехотного батальона, которые быстро исчезли, как только он открыл огонь. Затем показалась рота танков «Шерман» 27-й отдельной бронетанковой бригады. Заметив танки, Шааф решил, что вступать в бой с танками указаний не было, и поспешил ретироваться. Когда же он вновь подключился к своей телефонной линии и попытался связаться с командным пунктом полка, то в трубке послышалась английская речь — по-видимому, одного из солдат 2-го батальона, овладевшего командным пунктом.

Уже перед вечерними сумерками после ряда коротких, но решительных стычек с немцами, оказавшими довольно умеренное сопротивление, 2-й батальон 185-й бригады подошел к Бьевилю. Со стороны деревни немцы открыли сильный огонь. Впоследствии один из бывших командиров рот капитан Роберт Райлэндс писал: «Местные жители не хотели эвакуироваться, и поэтому на первых порах мы были слишком мягкосердечными, чтобы с легкостью крушить снарядами их жилища, хотя это в значительной степени помогло бы нашему продвижению». Командир роты W майор Слэттер был ранен снайпером в плечо, но продолжал решительно подбираться к дому, откуда гремели выстрелы, а затем швырнул в окно гранату. Только после этого он вернулся в свою роту, превозмогая боль, пока ему делали перевязку. Батальон атаковал деревню с флангов, двинув одну роту восточнее деревни, другую — западнее. После ожесточенного огневого боя, в ходе которого батальон понес значительные потери, рота Y 2-го батальона вышла к возвышавшемуся над местностью Лебисейскому лесу. Там батальон предупредили: быть готовым к еще более упорному сопротивлению противника. К тому времени батальон находился всего в трех милях от Кана.

Именно на том рубеже 2-й батальон 185-й бригады в первый раз столкнулся с мотопехотой 21-й танковой дивизии. Там же поздним вечером 6 июня рухнули всякие надежды союзников на скорое овладение Каном. Дальнейшее продвижение роты Y было остановлено, а ее командир убит. В 18.00 батальон залег под ураганным огнем, а роты, следовавшие за передовыми, стали окапываться на ночь. Под покровом темноты рота Y оторвалась от противника и отошла к позициям, занятым другими ротами батальона. «Мы не могли быть недовольными своими действиями», — отмечал командир роты W капитан Райлэндс. И действительно, их успехи, добытые ценой 113 убитых и раненых солдат и офицеров, были довольно значительными. И все же единственный пехотный батальон при весьма ограниченной танковой и артиллерийской поддержке не мог питать ни малейшей надежды на то, что сможет захватить плацдарм в самом Кане.

В первый день высадки перед 3-й английской дивизией стояли весьма честолюбивые задачи, и их выполнение принесло бы самые серьезные результаты. 6-я воздушно-десантная дивизия, действовавшая восточнее реки Орн, должна была захватить плацдарм и оборонять его, что она и делала, проявляя при этом большое мужество и решимость. Встречая противодействие стационарных немецких частей, находившихся в этом районе, дивизия вместе с тем постоянно подвергалась мощным контратакам подразделений 125-го и 192-го моторизованных полков 21-й немецкой танковой дивизии. Западнее же Орна проходило шоссе на Кан, и именно там Монтгомери в первую очередь требовал от своих подчиненных командиров проявления особого упорства и решительности, чтобы прорваться в город. Первая из трех бригад 3-й дивизии, а именно 8-я бригада, израсходовала много сил и энергии в ходе действий в районе высадки на захват опорных пунктов «Моррис» и «Хиллман» и на овладение Эрманвилем, Колвилем и Уист-реамом. О действиях 2-го легкопехотного батальона, входившего в состав 185-й бригады, которая должна была сыграть решающаю роль в натиске на Кан, было уже сказано выше. Два других батальона этой же бригады начали движение в южном направлении примерно в 15.00, наступая левее 2-го батальона, причем 1-й батальон был сильно потрепан при наступлении в зоне действия огневых средств опорного пункта «Хиллман». Позднее, к исходу дня 6 июня, батальоны вышли на рубеж между Бьювилем и Бенувилем. 9-я бригада дивизии, находившаяся в резерве, была уже на берегу, но слишком медленно собирала свои части и не могла быть сразу направлена за 185-й бригадой. А к тому времени, когда бригада была сосредоточена и готова к движению, командир дивизии Ренни решил, что первоочередная задача бригады состоит в удержании мостов через Орн и канал Кана, к которым упорно пытались прорваться немцы. Не будет особым преувеличением утверждение, что в тот день единственным целеустремленным ударом 3-й дивизии в направлении на Кан оказались лишь действия одного 2-го легкопехотного батальона 185-й бригады при активной поддержке самоходных орудий 7-го полка полевой артиллерии и нескольких танков из 27-й отдельной бронетанковой бригады.

Как видно из этого перечисления частей и соединений английских войск, в нем явно отсутствовали остальные батальоны 27-й отдельной бронетанковой бригады. А ведь каждая такая бригада имела на вооружении 190 танков «Шерман» и 33 легких танка, что придавало ей даже большую ударную мощь, чем у многих немецких танковых дивизий. Было бы наивно думать, что английские пехотные батальоны смогут пешим ходом промаршировать через Кан в тот же день, когда они высадятся на побережье. Единственная возможность добиться успеха в овладении Каном состояла в нанесении сосредоточенного танкового удара силами 27-й отдельной бронетанковой бригады. Еще накануне дня высадки командир 1-го английского корпуса генерал Крокер писал: «Как только будет преодолена полоса береговых оборонительных сооружений, следует не теряя ни минуты начинать продвижение в глубину. С самого начала должна решительно использоваться бронетанковая техника». Однако две трети сил 27-й бригады — танки 13-го и 1-го батальонов — сильно увязли в боях за побережье и прилегающие к нему участки суши и не имели возможности нанести удар в южном направлении. Поэтому вся тяжесть броска в сторону Кана легла всего на один батальон 27-й бригады, силы которого были подчас распылены, чтобы оказать непосредственную помощь английской пехоте в ее борьбе за отдельные объекты в глубине немецкой обороны. Танки батальона собрались вместе только к вечеру в связи с внезапно возникшей угрозой со стороны 21-й танковой дивизии немцев. Если оперативный план англичан действительно недооценивал трудности, связанные с овладением опорным пунктом «Хиллман», и не принимал в расчет известное английскому командованию наличие немецких моторизованных частей севернее Кана, то все равно ни один из этих факторов сам по себе не объяснял неудачу англичан с захватом города. Если бы 2-й легкопехотный батальон 185-й бригады с несколькими танками, поддерживавшими его наступление, каким-то чудом в первый же день сумел овладеть Каном, то все равно через несколько часов он неизбежно был бы сокрушен 21-й танковой дивизией немцев. У авангардного батальона 3-й английской дивизии просто не было достаточных сил, чтобы занять город и организовать его защиту от удара мощного танкового кулака противника, в первую очередь от натиска прибывшей в качестве подкрепления 12-й танковой дивизии СС, которая в тот момент была уже на подходе. Как только была потеряна надежда на создание брешей в немецкой обороне с помощью сильных танковых клиньев, английская пехота, до этого как-то прокладывавшая себе путь вперед, должна была неизбежно откатиться назад с большими потерями. Конечно, можно упрекать Ренни и его командиров бригад за недостаток наступательного порыва и явную потерю темпа продвижения некоторых частей сразу после высадки на берег. Однако срыв плана по овладению Каном в первый день высадки явился следствием главным образом ошибочного оптимизма планировщиков и их небрежных расчетов, а также огромных трудностей, связанных с организацией крупного наступления всеми боевыми средствами сразу же после десантирования.

Последней важной акцией 6 июня на левом фланге англичан была организация отражения натиска 21-й немецкой танковой дивизии. Эта акция во всех отношениях оказалась на руку союзникам. Генерал Маркс, находившийся на высоте, господствовавшей над населенным пунктом Лебисей, обращаясь к командиру 22-го танкового полка, говорил: «Оппельн, если вам не удастся сбросить англичан в море, мы наверняка проиграем эту войну».[108] Офицер-танкист, бывший чемпион Олимпийских игр по верховой езде, откозырял генералу и вскочил в люк своей машины. Сам Маркс двигался с исходных позиций танкистов вместе с группой управления 1-го батальона 192-го моторизованного полка. Танки неслись на север, к морю, прямо по открытой местности, стремясь выйти на побережье на стыке между английским и канадским плацдармами.

С плацдарма английских войск докладывали, что на их позиции двигаются сразу несколько танковых колонн противника. Натолкнувшись на организованную и плотную стену огня, немцы начали откатываться к западу. Наконец в районе высоты 61 они встретились с батальоном 27-й бронетанковой бригады, имевшим на вооружении танки «Шерман» с мощными пушками. Для немцев эта встреча оказалась катастрофической: за несколько минут было уничтожено сразу 13 танков. Только небольшому числу танков и мотопехоты 21-й танковой дивизии удалось продвинуться к уцелевшим в районе Лион-сюр-Мер опорным пунктам 716-й немецкой дивизии. По случайному совпадению сразу же после выхода немецких танков к опорным пунктам возле Лион-сюр-Мер началась высадка десанта 6-й английской воздушно-десантной дивизии посадочным способом на 250 планерах в намеченном районе у Сент-Обена возле моста через Орн. Для немцев это было уже слишком. 21-я танковая дивизия считалась довольно сильным соединением, но все же не обладала той сокрушительной ударной мощью, какую имели танковые дивизии СС. Оправдывая себя тем, что высадка английского десанта на планерах создавала угрозу окружения, 21-я дивизия отошла к высотам, расположенным на подступах к Кану. К ночи дивизия создала мощное оборонительное кольцо вокруг города, усиленное 24 88-мм орудиями, имевшимися в ее распоряжении. Однако в общей сложности дивизия потеряла 70 танков из 124, с которыми она начала день. Несмотря на всю энергию, проявленную Марксом и Оппельном при введении 22-го танкового полка в сражение, его запоздалый удар был отбит без особых усилий. С немецкой стороны это было просто формальным выполнением приказа.

Передовые подразделения канадских сил, действовавшие правее 3-й английской дивизии, к вечеру первого дня вторжения продвинулись почти до Карпике. Два подразделения 6-го танкового полка 2-й канадской бронетанковой бригады, оставив далеко позади пехоту, прорвались через Бреттвиль по шоссе Байё-Кан. Однако, обнаружив, что они действуют в полном отрыве от основных сил, танкисты забеспокоились и повернули обратно. Они оторвались от других подразделений своего полка на целых две мили. Канадцы тоже столкнулись с необходимостью решения проблемы ликвидации скопления войск в пунктах высадки и с неизбежностью ожесточенных боев по подавлению изолированных опорных пунктов противника. Однако к ночи с 6 на 7 июня они, тем не менее, прочно закрепились на позициях, отстоявших от побережья примерно в пяти милях. На следующий день по позициям канадцев пришелся основной удар 12-й танковой дивизии СС, пожалуй самого сильного немецкого соединения, брошенного в Нормандию. Во второй половине дня дивизия выступила из Лисье, находившегося в 65 милях от Кана, и перед наступлением ночи ее передовые подразделения уже переправились через Одон южнее Кана, а затем двинулись дальше, чтобы занять указанные им позиции левее 21-й танковой дивизии.

50-я дивизия, двигавшаяся с участка «Голд» в глубь полуострова, была вынуждена вести ожесточенные бои с подразделениями 352-й немецкой дивизии. К вечеру батальоны 151-й английской бригады вышли к шоссе Байё- Кан, а танки 8-й отдельной бронетанковой бригады, по докладам, находились несколько впереди пехоты. Хотя 50-я дивизия тоже не смогла выполнить большинства своих задач первого дня вторжения, но зато прочно закрепилась на рубеже, проходившем через живые изгороди и поля Нормандии, имея перед собой незначительные силы противника. По всему фронту вторжения среди полей и деревень английские и американские солдаты готовились к ночи на занятых позициях, обезвреживая отдельные мелкие группы противника, отправляя в тыл пленных, получив первую за весь день передышку, чтобы как-то приспособиться к окружающей обстановке. Рядовой Джон Прайс из 2-го легкопехотного батальона 6-й посадочно-десантной бригады был одним из тех солдат, которые в тот вечер были высажены с планеров и присоединились к другим силам 6-й воздушно-десантной дивизии. Планер, в котором находился Прайс, запрыгал поперек поля и замер посреди высоких хлебов недалеко от морского побережья. Быстро выскочив из планера, Прайс тут же увидел трех невзрачных немецких солдат, стоявших недалеко от него с поднятыми вверх руками. Он передал их оказавшейся поблизости группе солдат из 12-го батальона, а сам направился в сторону моста через Орн, чтобы найти там свой батальон.

Рядовой Лен Эйнли 5-го артполка был одним из многих тысяч свидетелей, с восхищением наблюдавших за высадкой воздушного десанта. Эйнли и другие солдаты, кому пришлось преодолевать вплавь последние ярды до берега, рыли окопы и укрытия для своих противотанковых орудий и одновременно пытались просушить свою обувь. Рядом с позицией для орудия, выбранной недалеко от Эр-манвиля, они увидели труп рослого немецкого офицера. Взводный сержант решительно приказал: «А ну-ка убрать его с глаз долой!» Не имея практики обращения с трупами, солдаты кое-как перетащили его за живую изгородь. С наступлением темноты все с ожесточением начали отбиваться от туч москитов. Эйнли и многие другие впервые в жизни ступили ногой на чужую землю. Она показалась им очень неприветливой.

Джеймс Филлипс, один из матросов команды американской десантной баржи, целый день сновавшей между транспортом на рейде и берегом и доставлявшей солдат с транспорта на участок «Юта», чувствовал неимоверную усталость и голод. Большинство команд десантно-высадочных средств уже съели свои сухие пайки, выданные им на первый день, и теперь были вынуждены выпрашивать съестное у команд крупных судов. В середине дня моряки с одного английского минного тральщика передали на баржу, с которой ходил Филлипс, немного тушенки и флягу бренди. С наступлением ночи их баржа подошла к борту огромного линкора «Техас», им было строго-настрого приказано продолжать свою работу. Команды десантно-высадочных средств всегда пользовались значительно меньшей славой, хотя терпели постоянные неудобства и чаще подвергались опасностям по сравнению с другими экипажами, участвовавшими в высадке морских десантов. Даже тогда, когда боевые действия перемещались на большое удаление от берега, неустойчивая погода и постоянные повреждения материальной части на протяжении многих недель не давали им сколько-нибудь существенной передышки.

Рядовой Джон Хайн из 1-й американской дивизии был весьма удивлен, когда, расположившись на ночь под деревьями фруктового сада недалеко от перекрестка дорог на плато выше деревни Сен-Лорен-сюр-Мер, оказался именно там, где, согласно указанию, и должен был находиться к концу дня. Во второй половине дня, переждав артобстрел на участке «Омаха», Хайн вместе с другими солдатами из своего подразделения двинулся по грязной дороге через деревню, за которой им было приказано окапываться вокруг командного пункта дивизии. Временами ночью появлялись немецкие бомбардировщики, а побережье подвергалось артобстрелу. Хайн немного приободрился, узнав, что вырыл свой окоп рядом с окопом капеллана, возле которого, по его мнению, с ним ничего не могло случиться. Какую бы серьезную тревогу у командования ни вызывали события на участке «Омаха», рядовой Хайн полагал, что в конечном счете намеченный начальством план выполнится.

Другим американцам пришлось пережить гораздо более тревожную ночь. Так, майор Фрэнк Коласикко из 3-го батальона 18-го пехотного полка, находившийся на батальонном командном пункте, был вынужден отбивать внезапную ночную атаку немцев, в ходе которой его даже захватили в плен. Однако через несколько минут, воспользовавшись суматохой, он прыгнул в овраг и спасся бегством. Найдя стрелков своего батальона, майор переходил от группы к группе, настаивая, чтобы растерявшиеся солдаты открыли огонь по противнику. Спустя 45 минут противник отошел, захватив с собой нескольких взятых в плен американцев. После этого на позициях наступила некоторая видимость спокойствия.

Командир 3-го батальона 716-го немецкого пехотного полка передал лейтенанту Шаафу, чтобы он со своими тремя десятками уцелевших солдат возвратился в Кан. Не имея никаких указаний с того самого момента, как противник захватил штаб полка, Шааф последовал полученному распоряжению. Продолжая движение на юго-восток, он вскоре лишился одного из своих штурмовых орудий, которое застряло во рву с поврежденной гусеницей. Далее батарея двигалась без особых приключений, пока немцы не заметили впереди дорожный затор, созданный сгрудившимися деревенскими телегами с сидящими на них английскими солдатами. Шааф приказал своим солдатам снять каски и прикрыть брезентом бортовую броню и таким образом спрятать немецкие кресты. Когда машины с грохотом пронеслись мимо дорожной пробки, немецкие экипажи поняли, что англичане их опознали, но, будучи поражены неожиданностью происходящего, не сумели ничего предпринять. Больше они не встречали никаких войск союзников и, пройдя еще мили три, увидели свою пехоту на окраине Кана. Поток отставших и уцелевших немецких солдат и машин тянулся со стороны побережья к линии фронта. Когда Шааф нашел штаб артиллерии дивизии и доложил о своем прибытии, он узнал, что его батарея оказалась единственной из 11 батарей полка, с которой была восстановлена связь, утраченная с самого утра. Из него выжимали детальную информацию об обстановке в полосе действий дивизии, поскольку в отношении ее понимания в штабе артиллерии царила ужасная путаница. Затем ему было приказано занять позицию возле местечка Эпрон, несколько севернее Кана. С этой позиции батарея вела огонь на протяжении нескольких недель, до тех пор пока ее орудия в результате непрерывной стрельбы не вышли из строя.

На всем протяжении 60-мильного фронта солдаты лежали у своего оружия, устремив взор в темноту, изредка освещаемую ракетами или трассирующими снарядами, затем засыпали в своих ячейках или в разрушенных строениях тяжелым сном измотанных людей. В то же время некоторые солдаты английских и американских воздушно-десантных дивизий крадучись пробирались в ночной темноте к своим пунктам сбора, преодолевая вброд речки и болота, совершая многомильные переходы из-за ошибочно определенных мест выброски. Несколько тысяч союзных солдат уже лежали мертвыми; другие, раненные на поле боя, находились на перевязочных пунктах или лежали на позициях, с которых их было трудно эвакуировать. На всем протяжении полосы вторжения в войсках союзников уже были и потерявшиеся, и дезертиры, сбежавшие из своих подразделений и скрывавшиеся в деревнях.

В типографиях Англии и Америки печатались номера газет. «Тайме» от 7 июня пестрела кричащими заголовками: «Величайшее вторжение успешно развивается», «Союзники продвинулись на несколько миль в глубину», «Сражение за город Кан», «Массированный удар воздушно-десантных войск». В передовой статье говорилось: «Через четыре года после эвакуации из Дюнкерка терпевшей поражение доблестной армии, без которой невозможно было бы воссоздать силы освобождения, ядром которых и стала эта армия, Объединенные Нации сегодня вновь вступили на землю Франции». День Д вызвал у газеты «Тайме», как и у многих политиков, бурный поток красноречия. В колонке писем в газету некто мистер Блексни напоминал читателям, что Вильгельм Завоеватель направлялся в Англию из Дайвса в Нормандии. «Дейли Экспресс», как обычно, бросилась на поиски сенсаций: она помещала рассказы о том, как союзных парашютистов подло расстреливали прямо в воздухе и как пилот одного из планеров в упор расстрелял немецкую машину с криком: «Это вам не Дюнкерк, когда вы сбросили меня в море!» Была помещена и фотография этого торжествующего пилота, державшего в руке немецкую каску, на которой мелом было выведено «Он мертв».

Ефрейтор Адольф Хоенштейн из 276-й пехотной дивизии, расквартированной в Байонне, за многие мили от поля боя, в тот день записал в своем дневнике: «Знаменательный день. Вечером мы узнали о том, что давно ожидалось, но тем не менее оказалось неожиданным известием, — о начале вторжения. Гражданскому населению приходится платить за это очень дорого, и проживающие вокруг французы неожиданно притихли. Они еще больше притихнут, когда эта страна будет опустошена союзными бомбардировками и немецкими артобстрелами, когда они почувствуют весь ужас войны».

Никакие разочарования или неудачи не могли уже скрыть полнейшего триумфа союзников, которым в первый же день удалось утвердиться на французском побережье. И все-таки провал с захватом Кана явился крупной стратегической неудачей. Брэдли в связи с этим писал: «В последующие дни, после того как я получил возможность изучить операцию, проведенную генералом Демпси в день Д, я был крайне разочарован»[109]. Имеется множество свидетельств того, что, прояви 2-я английская армия 6 июня больше напористости и активности, она смогла бы занять пространство на гораздо большую глубину от побережья. Однако в связи с тем, что 21-я немецкая танковая дивизия прочно обосновалась вокруг Кана, трудно поверить, что англичане смогли бы выйти к городу, не оказавшись затем в тяжелейшем положении. Хотя немецкие части, оборонявшие побережье, и не представляли цвет вермахта, тем не менее на многих участках они сражались превосходно, учитывая их изолированное положение, недостаток живой силы и слабость вооружения. В своих расчетах союзники слишком недооценивали способность немецких гарнизонов оборонять побережье от самых отборных сил союзников, какие только они могли бросить против немцев. А немецкие прибрежные гарнизоны сделали все, что от них мог ожидать Роммель: сдерживающими боями они лишили англичан возможности вести наступление в высоком темпе, необходимом для овладения Каном. Кан являлся бы единственным реальным объектом для армии Демпси, если бы береговая полоса была преодолена сразу после высадки союзников. Но этого не случилось. Как бы медленно ни действовали некоторые английские части, в последующие дни в дивизиях Брэдли обнаружились во множестве недочеты и неувязки такого же порядка и характера, что и у англичан.

Господство союзников в воздухе сыграло решающую роль уже 6 июня. «Англо-американские военно-воздушные силы сделали гораздо больше, чем простое содействие историческому вторжению, — писали американские официальные историки. — Они сделали его возможным».[110] В первый день вторжения Люфтваффе подняли в воздух меньше сотни истребителей и до вечера произвели всего 22 самолето-вылета против союзных судов. Принимая во внимание трудности, с какими пришлось сталкиваться войскам союзников при преодолении Атлантического вала, нелегко себе представить, как они смогли бы вообще преодолеть этот «вал» в условиях мощных ударов по ним с воздуха. Но как бы там ни было, союзники оказались на берегу. У них, правда, чуть было не перехватило дыхание от напряжения, и теперь они пытались отдышаться после тех огромных усилий, в итоге которых оказались на французском побережье.

Ни у немецкого, ни у союзных командующих уже на самой ранней стадии вторжения не возникало никаких сомнений, что жизненно важным участком, имеющим стратегическое значение, станет восточное крыло фронта вторжения, где 2-я английская армия споткнулась на подступах к Кану. Именно там, по мнению немецкого командования, возникшая угроза находилась на 50 миль ближе к сердцу Франции, да и к самой Германии. Именно там, по мнению английского командования, просматривалась возможность вырваться на юго-восток, на открытую для танков местность, захватить районы для аэродромов союзной авиации и расширить пространство для последующих действий, пока не вступила в сражение вся масса немецких войск. Обеспечив себе плацдармы на побережье, союзники выполнили свою первую крупную задачу по плану операции «Оверлорд». Однако надежда союзников на выполнение второй задачи — быстрый прорыв фронта в Нормандии в полосе действий 2-й английской армии — теплилась на протяжении нескольких недель после дня Д, но так и не сбылась. Английским войскам, высадившимся во Франции, не удалось достигнуть поставленных целей. Они действовали таким образом, что возникли серьёзные сомнения относительно их боевых возможностей, в то же время немецкие солдаты смогли убедительно показать в неблагоприятной для них обстановке свои превосходные боевые качества.

С 6 июня и до конца месяца Монтгомери предпринял три попытки овладения Каном: в первой попытке, предпринятой 7–8 июня, он думал овладеть городом прямым штурмом; в последующем, намереваясь окружить город, Монтгомери 13 июня провел операцию по захвату Виллер-Бокажа, а 25 июня — операцию «Эпсом» («Скачки»). Первая попытка была простым продолжением действий, которые осуществлялись в первый день высадки. 7 июня 185-я бригада возобновила попытки прорваться к городу кратчайшим путем через Лебисей при мощной артиллерийской поддержке. Однако эта попытка закончилась неудачей, а бригада понесла тяжелые потери. Бои 9-й бригады за Камбе завершились успехом после того, как пехотинцы 2-го ольстерского батальона 9-й бригады под ураганным огнем противника преодолели 1000 ярдов по открытой местности. Но большего они добиться не смогли. Когда же в наступление перешла 3-я канадская дивизия, ее солдаты столкнулись уже с авангардом 12-й танковой дивизии СС, подходившей к району боевых действий и решительно настроенной прорваться к морскому побережью. Командир танкового полка дивизии полковник Курт Мейер, прозванный Танком, руководил первыми действиями своих танков с превосходного командного пункта, оборудованного в цокольной части башни Арденнского аббатства, находившегося на западной окраине Кана. Чтобы справиться с неимоверными трудностями подвоза нужного количества горючего для боевых машин, Мейер организовал челночное движение легковых вездеходов «фольксваген», загруженных канистрами с горючим. На протяжении 7 и 8 июня канадские пехотинцы и фанатичные юнцы из эсэсовских частей «Гитлерюгенд» столкнулись в самой ожесточенной схватке кампании. При этом обе стороны несли огромные потери. Лейтенант Рудольф Шааф, командир самоходной батареи 1716-го артиллерийского полка, находился на командном пункте корпуса, разместившемся в штольне рудника за пределами Кана, когда там появился щеголеватый полковник из 12-й танковой дивизии СС и заявил, что не намерен задерживаться ни на одном рубеже вплоть до выхода на побережье. Несомненно, это был легендарный Мейер, через несколько дней принявший командование дивизией. Высокого роста, привлекательной внешности, 33 лет от роду, Мейер являл собой превосходный образчик нацистского фанатика. Даже оказавшись в плену в 1945 году, Мейер заявил следователю на допросе: «В этом лагере вы услышите много высказываний против Адольфа Гитлера, но ничего подобного вы никогда не услышите из моих уст. По моему убеждению, Гитлер был и остается величайшим явлением, какое когда-либо имело место в Германии».

«Эсэсовцы показывали, что они до сих пор верят в Гитлера, и поэтому сражались отчаянно», — говорил Шааф. Он видел, как бледные юнцы из дивизии «Гитлерюгенд» рвались вперед в ходе наступления и как некоторые из них, вконец измотанные, возвращались в тот вечер обратно, глотая слезы обиды, что им не удалось овладеть назначенными объектами. «Это были самые горькие страницы в их жизни». В истории 3-й канадской дивизии это была тоже не самая счастливая страница. К вечеру 7 июня, как описывает обстановку официальный канадский историк Стаси, передовые части дивизии были отброшены назад на целых две мили:

Боевая группа 9-й канадской пехотной бригады отважно вступила в свой первый бой, но действовала несколько неумело, хотя и преисполненная высоким боевым духом. Встретив необычайно стойкие силы немцев примерно равной численности, канадцы заметно уступали им в боеспособности. Их авангард был перехвачен превосходящими силами немцев и разгромлен по частям.[111]

Вряд ли все это можно считать хорошим предзнаменованием возможности быстрого продвижения в глубь территории. У немцев было превосходно отработано взаимодействие между танками, пехотой и артиллерией, чего нельзя сказать о канадцах. Когда 9-й канадской бригаде грозило столкновение с 12-й танковой дивизией СС, 8-я бригада канадцев целый день занималась уничтожением остатков немецких гарнизонов в обойденных в первый день опорных пунктах в своем тылу. Утром 8 июня сильным ударам подверглись позиции 7-й канадской бригады, а позиции виннипегского батальона этой бригады захвачены противником, и 1-й батальон бригады, чтобы восстановить утраченные позиции, был вынужден предпринять контратаку, в которой он потерял 125 человек убитыми и ранеными. В ту же ночь «Пантеры» 12-й танковой дивизии СС, которые вел лично Курт Мейер, как обычно сидевший на своем мотоцикле, нанесли 7-й канадской бригаде еще один удар. Когда пожары и ракеты осветили район позиций батальона королевских стрелков 7-й бригады, из батальона поступило сообщение, что вокруг командного пункта батальона сосредоточились 22 «Пантеры» противника. В суматохе ночного боя немцам показалось, что они прорвали оборону канадской бригады. Один немецкий офицер-танкист даже остановил свой военный вездеход «Фольксваген» прямо рядом с командным пунктом батальона королевских стрелков. Канадцы выстрелом из противотанкового гранатомета тут же уничтожили машину. Штаб батальона потерял связь со всеми своими ротами, кроме одной. «Трудно описать всю ту неразбериху, которая творилась тогда на позициях», — говорил командир батальона.[112] После того как противотанковые пушки и гранатометы канадцев уничтожили шесть «Пантер», Мейер прекратил атаку, и его бронированные чудовища с грохотом и лязгом исчезли во мраке ночи.

Канадцы были потрясены, но не сломлены. Капрал Дик Реймонд прибыл к участку высадки «Джуно» 7 июня в конце дня в составе группы пополнения для 3-й канадской дивизии. Десантная баржа опустила аппарель за сотню ярдов от уреза воды, из-за чего солдаты пополнения наотрез отказались высаживаться. После долгих препирательств офицер, сопровождавший группу, первым спрыгнул в воду, воды оказалось по грудь, и тогда вслед за офицером начали высаживаться все солдаты. На берегу было спокойно. Он был загроможден изуродованной техникой и провонял нефтью. Когда группа пополнения несколько удалилась от берега, Реймонд, пройдя немного, почувствовал приступ острой боли и, проявив обычную для него независимость, присел на обочине дороги. Вскоре он заметил двух подвыпивших канадских саперов и решил к ним присоединиться. Он спустился с ними в погреб, где стояла огромная винная бочка. Затем появился полугусеничный тягач и увез саперов. Реймонд снова остался один и уснул прямо у винной бочки, а на следующее утро встретил майора из 1-го батальона 7-й бригады, который накануне высаживался вместе с ними. От него Реймонд узнал, что сброшенная прошедшей ночью назойливым рейдером из Люфтваффе случайная бомба угодила в самую гущу солдат группы пополнения 3-й дивизии, убив 20 человек и столько же искалечив. Реймонд продолжил свой путь вперед без попутчиков, пока не вышел на огневые позиции батареи полевой артиллерии, которая вела беглый огонь, поддерживая бой двух пехотных батальонов канадских войск с танками 12-й танковой дивизии СС. Остаток дня он провел на этой позиции, помогая артиллерийским расчетам. Но артиллеристы в конце концов велели ему следовать дальше и доложить о прибытии командиру своего подразделения. Уже поздно ночью под Ле-Биссоном Реймонд наконец нашел свой пулеметный взвод «виккерсов», действовавший совместно с хайлендерским батальоном 9-й бригады. После дневных боев пулеметчики выглядели страшно усталыми. Реймонду не задавали никаких вопросов о его похождениях, а просто сунули в руки лопату и сказали, что он будет действовать с ротой С. За ночь численность батальона уменьшилась до 200 человек, хотя позднее многие отставшие их догнали. На следующее утро Реймонд уже участвовал в ожесточенном бою, который продолжался весь день. «Это, — по его рассказу, — была просто стрельба в упор, обе стороны крушили друг друга, не останавливаясь ни днем, ни ночью. Мы уже начали подшучивать насчет «последнего солдата и последнего патрона». При наблюдении за пехотой, двигавшейся по открытой местности через хлебные поля, могло показаться, что здесь было не так страшно, как во время сражения на Сомме[113], но временами здесь происходило как раз нечто подобное». Реймонд был поражен отвагой передовых артиллерийских наблюдателей корабельной артиллерии, отказывавшихся одевать каски, хотя и нередко гибнувших из-за этого: «Казалось, что время от времени их касалась десница Давида». Но еще больше он был удивлен и потрясен действиями самих канадцев. До этого он нередко презирал их за разболтанность и сомневался в их боевых качествах и особенно скептически относился к их командованию: «Однако сила канадских войск заключалась в их умении вести ближний бой. В такую схватку они кидались, подобно хоккеистам».

За первые шесть дней боев канадцы потеряли 196 офицеров и 2635 солдат и сержантов, из которых соответственно 72 и 945 убитыми. После 9 июня немцы на несколько дней прекратили свои контратаки, и канадцы получили возможность закрепиться на своих позициях, залатать бреши в обороне; они могли чувствовать определенное удовлетворение, отбив атаки 12-й немецкой танковой дивизии СС. Однако если немцы были обескуражены своими безуспешными попытками выйти к морю, то и канадцы со своей стороны оказались не в состоянии поддерживать темп первого дня вторжения. Танки Мейера все же сумели нарушить систему обороны канадских войск: теперь усилия канадцев были направлены главным образом на то, чтобы удержать те позиции, которые они занимали, и поэтому они проявляли осторожность, не очень спешили предпринимать какое-либо наступление без предварительного обеспечения флангов и мощной огневой танковой поддержки. Канадцы понимали, что они не смогли бы продвинуться дальше Оти.

7 июня 50-я английская дивизия, действовавшая справа, заняла Байё, который немцы оставили в первый же день вторжения, и продвинулась вперед еще на три мили в направлении на Тилли-сюр-Сель, Сюли и Лонжуэ. Однако когда 8 июня на берег высадился сам Монтгомери, чтобы разместить на территории поместья у Крелли свои пункты управления, передовые части, высаженные в первый день и постоянно находившиеся под воздействием противника, были явно переутомлены. Вероятность прорыва рубежа, созданного 12-й танковой дивизией СС и 21-й танковой дивизией перед Каном, была очень мала. «Немцы принимают все меры к тому, чтобы удержать Кан, — писал в тот день Монтгомери в Лондон военному министру. — Я решил не топтаться перед этим пунктом, чтобы не нести лишних потерь. Поэтому я приказал 2-й армии продолжать давление на противника здесь, а свои основные силы сосредоточить в направлении Виллер-Бокажа, Эвреси и далее на юго-восток к Фалезу».[114] Несмотря на ухудшение погоды, которая ограничивала возможности авиационной поддержки действий наземных войск и замедлила ход выгрузки, нельзя не вспомнить напутствие, с которым Монтгомери обратился к подчиненным командирам перед высадкой в Нормандии:

От всех высших командиров и начальников потребуется величайшая энергия и упорство. Я убежден, что, как только побережье окажется в наших руках, дальнейший успех будет зависеть в основном только от нашего умения сосредоточить бронетанковую технику и быстро двинуть мощные колонны на оперативный простор, чтобы овладеть важнейшими районами и узлами коммуникаций. Эти колонны должны создать прочные операционные базы на территории противника (выделено в оригинале), с которых и надо будет развивать наступательные действия во всех направлениях.[115]

Несмотря на все заявления Монтгомери о стремлении рассматривать отдельные танковые бригады с их большим количеством танков как «приемлемую» силу для достижения подобных целей, попытки такого применения танков предпринимались крайне редко и еще реже приносили желаемый результат. Все усилия 2-й армии свелись к борьбе за создание и удержание линии фронта очень небольшой протяженности, несмотря на полнейший успех плана оперативной маскировки «Фортитьюд» и на то, что темп наращивания сил Роммеля был настолько медленным, насколько мог надеяться только самый оптимистичный штабной планировщик у союзников. В первые же дни вторжения и на всем протяжении кампании союзники остро почувствовали отсутствие у них пехотного бронетранспортера для быстрой переброски пехоты на поле боя для совместных действий с танками. До конца боевых действий в Нормандии пехота союзников чаще всего передвигалась пешим порядком и очень редко — на транспорте, причем в иные дни пешие переходы составляли 10–15 миль. От подавляющего большинства уставших солдат требовалось идти все дальше и дальше и драться еще упорнее. Для приведения себя в порядок после тяжелых психологических перегрузок, а затем фаз психологической расслабленности с выходом на берег некоторые части затрачивали несколько дней. При подготовке парашютистам настойчиво внушалось, что сам прыжок с парашютом является только началом, а отнюдь не концом боевой деятельности и что свою задачу парашютисты начнут выполнять только тогда, когда они окажутся на земле и освободятся от строп и ремней. Однако на протяжении многих месяцев тренировок в Англии все внимание войск акцентировалось преимущественно на захвате узкой полосы вспаханного пулями и снарядами песчаного пляжа, который им нужно было пересечь и удерживать в первый день вторжения. Бригадный генерал Уильямс из 21-й группы армий говорил: «Мы имели до некоторой степени смутное представление о характере операций, которые должны были проводиться сразу же после высадки на побережье». Менее тактичный критик мог бы по этому вопросу выразиться более жестко, если сопоставить стремительность, с которой 12-я танковая и учебная танковая дивизии рвались к району сражения, и медлительность в передвижении войск союзников в те первые, решающие дни до того, как основная масса немецких войск подошла к району боевых действий. Потеря союзниками темпа наступления в дни, последовавшие после дня Д, предоставила немцам уникальную возможность создать прочную оборону и подтянуть резервы для локализации плацдарма союзников. Огромное преимущество достигнутой тактической внезапности было утрачено.

Вечером 9 июня отборная учебная танковая дивизия Байерлейна заняла позиции левее 12-й танковой дивизии СС, совершив от Шартрэ к фронту 90-мильный марш, в ходе которого была жестоко измотана и потрепана авиацией союзников. Дивизия потеряла 130 автомашин, 5 танков, 84 самоходных орудия и других бронированных машин. Однако вынужденные задержки и тревоги, которые пришлось пережить дивизии, оказались более серьезными, чем материальный ущерб, поскольку общее количество танков, боевых и транспортных средств дивизии составляло около 3000 единиц. Три танковые дивизии — 21-я, 12-я СС и учебная — составляли теперь основной щит вокруг Кана, усиленный остатками стационарных дивизий, которые оборонялись на этом участке в первый день вторжения. Неудачные действия 21-й танковой дивизии и ее неспособность довести наступление до конца явились поводом для постоянных жалоб со стороны мейеровских юнцов из «Гитлерюгенда», которые неоднократно жаловались, что части дивизии Фойхтингера подводили их уже в нескольких сражениях. Однако учебная танковая дивизия, несмотря на все несчастья, приключившиеся с нею в пути, дралась превосходно, стойко удерживая руины маленького города Тилли, расположенного в долине к юго-востоку от Кана. Эта долина стала ареной самых ожесточенных боев за всю кампанию. Полугусеничные бронетранспортеры мотопехоты были отправлены в тыл, поскольку пехоте не было надобности в быстрых перемещениях. Мотопехота просто укрылась в канавах и разрушенных домах вместе с танками, которые действовали в качестве подвижных огневых точек. Тщательно замаскированные и укрытые, танки, выставив свои башни на один-два фута, находились в готовности к ведению огня по танкам противника. Следы от танков на позициях были старательно заметены или засыпаны до появления на рассвете самолетов-корректировщиков. Пропитавшиеся пылью, лишенные часто возможности умыться и поесть, изнемогавшие от страшной жары и духоты в своих стальных гробах, танковые экипажи вели тяжелые бои днем и ночью, ходили в атаки и контратаки под огнем полевой и корабельной артиллерии, минометов и танковых пушек союзников. Особенно неблагоприятными оказались условия боя для мотопехоты у Тилли, где на каменистом грунте было очень трудно закопаться поглубже в землю. Во время ожесточенного артиллерийского огня офицерам стоило большого труда удержать от беспорядочного бегства даже лучших солдат дивизии Байерлейна.

Для 50-й английской дивизии мелодичное название деревни Тилли-сюр-Сель тоже стало синонимом страха и гибели множества солдат. Небольшие луга, поросшие первоцветом и лютиками, безобидные уголки мирной сельской жизни вызывали чувство отвращения из-за смертельной опасности, которая таилась в каждом рве или в живой изгороди. Описанная в туристских путеводителях прелесть лесов и долин, так похожая на местность в Дорсе и Девоне, раздражала напряженные нервы и слух, с каждой минутой ожидавшие падающей мины или свиста пули снайпера. Что касается танковых экипажей союзников, то они хорошо усвоили то, что попадание в танк снаряда немецкого «Тигра», «Пантеры» или 88-мм штурмового орудия окажется фатальным. Другая же сторона ждала как раз именно этого.

Напряжение перед наступлением было огромное, — писал молодой командир взвода огнеметных танков «Крокодил» Эндрю Уилсон. — Когда прибегали к помощи «Крокодилов», их, как правило, пускали вперед… В танке вас тревожит мысль о том, хорошо ли была проведена разведка целей; сможете ли вы снова обнаружить и опознать те мелкие ориентиры в виде отдельного куста или откоса, которые укажут, в каком месте пересекать исходный рубеж. Вам очень хочется, чтобы, упершись лбом в подушку перископа, в дыму и мраке предрассветного боя вы смогли бы засечь цель. А пока вы смотрите в перископ, вам всюду мерещится спрятавшийся в листве ствол 88-мм пушки. Затем усиливается стрельба и слышится команда «вперед!«…Начинается движение в направлении расплывчатых очертаний рощицы в конце пути движения. Бьют немецкие пулеметы «Шпандау», но вы никак не можете их обнаружить. Командир «Шерманов» приказывает своим машинам идти на сближение с противником. Расстояние сокращается. «Крокодилы» прибавляют скорость и бьют из своих пулеметов. Цель обретает очертания и детали. Выделяются отдельные деревья, а под ними сплошные заросли подлеска. Вдруг что-то громыхнет в воздухе.[116]

Он сразу понял, что это ударила противотанковая пушка. Но он ничего не мог с ней сделать. Взвод «Крокодилов» ринулся вперед, извергая пламя. Один раз Уилсону показалось, что он услышал крик, хотя это мог быть и просто лязг гусеницы. Неожиданно все закончилось. Подошла пехота и ринулась вперед сквозь дым. Огнеметчики поставили свои аппараты на предохранитель, а из рощицы послышался треск пулеметов. Чуть позднее, когда танк Уилсона возвращался в тыл для новой заправки он увидел, что все поле было усеяно убитыми пехотинцами, а один «Шерман» стоял с пробитой башней.

Именно на этом этапе Монтгомери принял решение задействовать две свои испытанные дивизии старой 8-й армии — 51-ю Хайлендскую и 7-ю бронетанковую. Когда накануне дня Д один из офицеров 7-й бронетанковой дивизии тоном, который наверняка одобряли не все его сослуживцы, спросил Монтгомери, почему их дивизия не будет высаживаться в составе войск первого эшелона, тот решительно отрезал: «Не следует бросать в игру первым своего лучшего игрока». Теперь же он сам предлагал использовать «лучших игроков», чтобы нанести два мощных фланговых удара под Каном: 51-ю дивизию планировалось пустить через плацдарм, захваченный 6-й воздушно-десантной дивизией восточнее реки Орн, а 7-я бронетанковая дивизия должна была ударить в обход Кана с юго-запада. Высадка 7-й бронетанковой и 51-й дивизий задерживалась из-за ухудшившейся погоды, которая также была основной причиной серьезной нехватки артиллерийских боеприпасов. Организация пунктов высадки и регулирования движения на берегу по-прежнему оставалась серьезной проблемой: только на участке «Голд» саперам пришлось уничтожить до 2500 заграждений, большинство из которых было заминировано. На их изготовление немцы израсходовали свыше 900 тонн стали и бетона. Беспокоящие ночные рейды Люфтваффе, в которых участвовало до 50 самолетов, не представляли серьезной угрозы в полосе высадки, но тем не менее порой вызывали задержки и затруднения. По участку «Суорд» все еще продолжался артиллерийский обстрел из глубины немецкой обороны.

В течение всех этих дней немцы не предпринимали ни одной крупной контратаки. Отчаянный план, разработанный генералом фон Швеппенбургом, возглавлявшим танковую группу «Запад», 10 июня был отклонен Роммелем по причине недостатка наличных сил. На другой день штаб Швеппенбурга был запеленгован союзниками, подвергся удару с воздуха и был выведен из строя. Тем не менее частые контратаки, предпринимаемые немецкими войсками по всему переднему краю, и прежде всего против плацдарма, захваченного воздушным десантом восточнее Орна, были настолько сильными, что нанесли английским парашютистам значительный урон, a 11 июня сорвали наступление 51-й английской дивизии спустя час после его начала. К этому времени немцы на своем правом фланге уже развернули 346-ю и 711-ю дивизии наряду с уже находившимися там частями 21-й танковой и 716-й дивизий. 5-й батальон 153-й бригады в 4.30 выдвинулся на исходные позиции для своего первого боя и при попытке захватить Бревиль в то утро потерял до 200 человек убитыми и ранеными. «Каждый солдат взвода, находившегося на острие атаки, погибая, падал лицом в сторону противника», — с гордостью отмечалось в «Истории 51-й дивизии».[117] Однако командир 6-й воздушно-десантной дивизии генерал Гейл считал, что эту деревню нужно было захватить любой ценой, чтобы закрыть образовавшуюся брешь на переднем крае плацдарма. Следующей ночью 12-й батальон парашютного полка этой дивизии в кровопролитном бою сумел овладеть Бревилем, потеряв при этом 141 человека из 160 участвовавших в этой ночной схватке. 3-й батальон 858-го немецкого полка, оборонявший деревню, за три дня участия в боях тоже понес большие потери и его численность сократилась с 564 человек до 146. В период между 11 и 13 июня и другие части 51-й дивизии делали попытки пробиться на юг к Сент-Онорину. Однако после многократных столкновений, в которых каждый временный успех чередовался с отходом под натиском мощной немецкой контратаки, наступление английских войск восточнее Кана захлебнулось. Воздушно-десантные батальоны, имевшие только легкое вооружение, выдохлись: они заметно поредели численно и израсходовали свой запас боеприпасов. 51-я дивизия оказалась не в состоянии вести дальнейшее наступление.

«Несомненным фактом было то, — отмечается в истории 51-й дивизии, — что обычно очень высокий боевой дух личного состава дивизии в тот период временно упал до самого низкого уровня… Войска были поражены своеобразной разновидностью клаустрофобии, а продолжавшийся артиллерийский и минометный обстрел со стороны невидимого врага, имевшего относительно крупные силы, был безусловно очень изнурительным…»[118]

Сражение восточнее Орна произвело потрясающее впечатление и на противника. Ефрейтор Вернер Кортенхаус из 21-й танковой дивизии в ходе атаки на замок Эсконвиль 9 июня видел, как за 5 минут у него на глазах сгорели четыре танка из десяти машин его роты. Их танки T-IV вновь шли вперед, поддерживая прикрывавшуюся броней танков пехоту, когда она входила в зону ураганного минометного и артиллерийского огня англичан. Однако когда танки давали обратный ход, они зачастую не могли видеть, кто находится позади них, и им не раз приходилось слышать душераздирающие крики раздавленных раненых или укрывшихся солдат, оказавшихся на их пути. Раненый солдат мотопехоты, лежавший на ничейной полосе, всю ночь звал на помощь. Кортенхаус, забравшийся под свой танк, чтобы немного поспать, утром обнаружил, что его куртка, которую он оставил на броне, была изрешечена осколками. Обстрел и бомбардировки, казалось, продолжались без перерыва.

13 июня рота Кортенхауса в ходе боя с частями 51-й дивизии потеряла еще четыре танка. Когда танк Кортенхауса спешил отойти через хлебное поле, его экипажу удалось спасти механика-водителя и наводчика орудия, выскочивших из горящего танка. Их с трудом затянули в свою машину. Командир танковой роты лейтенант Нейман выскочил из своего танка и, стреляя на ходу из «шмайссера», повел пехоту в отчаянную контратаку на позиции, занятые батальонами 154-й английской бригады. Во время контратаки лейтенант уцелел, но был сражен позднее, когда забирался в башню своего танка. «Мы были очень подавлены, — вспоминал Кортенхаус. — После неоднократных провалов наших атак мы оставили всякие надежды на победу». И, тем не менее, несмотря на подавляющее огневое превосходство союзников, немцы продолжали удерживать район восточнее Орна.

Замысел Монтгомери по окружению Кана, выработанный им 8 июня, предусматривал выброску 1-й воздушно-десантной дивизии южнее города в тот момент, когда 51-я Хайлендская и 7-я бронетанковая дивизии, действующие на флангах, вклинятся достаточно глубоко в немецкую оборону. К величайшему раздражению Монтгомери, этот план был решительно отвергнут командующим союзной авиацией Ли-Меллори, который всегда скептически относился к воздушно-десантным операциям. Вдобавок к тому неудачи, которые теперь сопутствовали действиям 7-й бронетанковой дивизии на западном фланге 2-й армии, почти сразу же сделали бессмысленным захват объектов за пределами Кана.

10 июня, когда 7-я бронетанковая дивизия проследовала через боевые порядки 50-й дивизии западнее Кана, командир 7-й бронетанковой дивизии генерал-майор Эрскин доложил: «Преодолевая сопротивление противника, дивизия ни разу не встретила серьезных трудностей». Было потеряно только четыре танка. Отсюда становится еще более непонятным, почему 7-я танковая дивизия ни 10, ни 11 июня не добилась большего успеха. Английская пехота, просочившаяся в Тилли, не смогла закрепиться в городке как раз из-за отсутствия танковой поддержки. Однако по мере того, как перед фронтом английских войск возрастало сопротивление, Демпси и командир 30-го корпуса Бакнелл быстро обнаружили слабое место на левом фланге противника, где образовалась крупная брешь в немецкой обороне между Комоном и Виллер-Бокажем. 12 июня они перебросили 7-ю бронетанковую дивизии на запад, чтобы оттуда начать новое наступление в юго-восточном направлении. В ту ночь передовые части дивизии сосредоточились примерно в шести милях от расположенного на господствующих холмах городка Виллер-Бокаж, наблюдая в ночной темноте зарево пожаров на западе в Комоне, в полосе действий американских войск. 13 июня рано утром, обойдя отдельные изолированные танки противника, головные полки дивизии двинулись по извилистому шоссе, обсаженному высокими каштанами, и вступили в Виллер-Бокаж, где их с радостью встретили местные жители.

Около 9.00 некоторые экипажи выбрались из своих машин, а командир 4-го батальона 22-й бронетанковой бригады подполковник лорд Крэнли, прибывший с танковой ротой «Кромвелей», разведывательными машинами и ротой мотопехоты из пехотной бригады, решил обследовать путь на Кан — дорогу, идущую по опушке леса, — и назначенный им конечный объект — высоту с отметкой 213. В тот день Монтгомери передал своему начальнику штаба де Гинганду на свой основной командный пункт в Англии следующую телеграмму: «Таким образом, клещи, с помощью которых я надеюсь захватить Кан, принимают нужную форму, в связи с чем появилась явная возможность того, что дивизиям противника, особенно учебной танковой дивизии, будет не так уж просто вывернуться из этих клещей…»[119]

Однако Немезида уже занесла свою руку над надеждами англичан, связанными с овладением Виллер-Бокажем. Эта рука Немезиды в виде одиночного немецкого «Тигра», которым командовал капитан Михаэл Виттман, командир группы из пяти танков 501-го тяжелого танкового батальона СС. 7 июня его рота вышла из Бовэ и, сильно пострадав от воздушных налетов 8 июня возле Версаля, стала передвигаться только с наступлением темноты, чтобы к 12 июня добраться до того места, где они теперь находились. Они собирались день 13 июня посвятить ремонту и профилактическому техническому обслуживанию своих танков и оружия. Но теперь Виттман стоял в башне своего танка и внимательно наблюдал за тем, как английская колонна танков в Виллер-Бокаже спокойно занималась своими делами. «Они ведут себя так, словно уже выиграли войну», — проворчал наводчик ефрейтор Волль. Виттман, которого на Восточном фронте уже чествовали как величайшего танкового аса войны, хладнокровно сказал: «Сейчас мы им покажем, что они ошибаются».[120] Когда его «Тигр» с ревом рванулся вперед навстречу танкам 7-й бронетанковой дивизии англичан, Виттман начал один из самых результативных поединков, которые ему довелось провести за всю войну.

Атакуя неподвижно стоявшие цели, он посылал снаряд за снарядом по танкам и автомашинам почти в упор, с самых близких дистанций, а под конец таранил еще один «Кромвель», повалив его набок, поскольку он преграждал ему въезд на главную улицу Виллер-Бокажа. Там он уничтожил еще три танка штабной группы 4-го батальона 22-й бронетанковой бригады; четвертый танк остался неповрежденным, так как механик-водитель отвел его задним ходом в сад, не имея возможности открыть огонь по «Тигру» из-за того, что наводчик остался вне машины. Командир «Шермана» из роты В, 30-летний лондонец сержант Стэн Локвуд, услышав начавшуюся поблизости стрельбу, осторожно направил танк в обход здания: впереди, примерно в 200 ярдах, «Тигр» Виттмана, обращенный к нему бортом, вел огонь вдоль улицы. Наводчик танка Локвуда выпустил четыре 17-фунтовых снаряда по «Тигру». Один из них попал в борт танка, и над ним показался дым, а затем и пламя. Затем последовал ответный выстрел «Тигра», который обрушил на «Шермана» половину здания и полностью его завалил. Пока англичане освобождали свою машину из-под обломков, немцы исчезли. Получив лишь небольшое повреждение, «Тигр» Виттмана, прежде чем покинуть место побоища, сумел уничтожить и последний «Кромвель». Командир этого танка капитан Пэт Дайэс выбрался из танка с помощью местной французской девушки, которая помогла ему добраться до другого танка роты В, из которого он доложил по радио своему командиру подполковнику Крэнли о катастрофических событиях, случившихся в Виллер-Бокаже. В ответ подполковник сказал, что ему уже известно об этой критической обстановке и что в данный момент он сам вместе с танками роты А отбивает атаку других «Тигров». Это был последний радиоразговор с Дайэсом. Вскоре он был взят в плен в числе других английских солдат и офицеров из колонны, разгромленной восточнее городка. А Виттман, в ходе беспощадного поединка за 5 минут разгромив в пух и прах передовой отряд 7-й бронетанковой дивизии, дозаправил свой «Тигр», пополнил боеприпасы и своевременно присоединился к остальной четверке «Тигров» и немецкой пехоте. Они обрушились на уцелевшие английские войска в районе высоты с отметкой 213. Днем Виттман вернулся в Виллер-Бокаж вместе с передовыми подразделениями 2-й танковой дивизии, подходившей к району боевых действий. Однако на сей раз англичане были уже подготовлены к встрече с ними: они уничтожили «Тигра» Виттмана и еще три немецких танка, но все экипажи сумели спастись, так как у англичан фактически не было пехоты, которая прикрывала бы их танки и расчеты противотанковых средств. Подполковник Курт Кауфман, начальник оперативного отделения штаба учебной танковой дивизии, лично собрал артиллерийскую группу из двух 8 8-мм штурмовых орудий и трех орудий полевой артиллерии, а также всех солдат из тыловых частей и бросил их в уличные бои в Виллер-Бокаже. Одновременно пехотные подразделения 2-й танковой дивизии двинулись к городку с юга. К вечеру, примерно в 17.00, когда немецкие резервы продолжали накапливаться вокруг городка, все уцелевшие силы англичан были отведены на основные позиции 7-й бронетанковой дивизии, оборудованные вокруг Траси-Бокаж, в двух милях к западу. Дивизия потеряла 24 танка и 28 других бронеединиц. Капрал Петер Роуч, командир английской разведывательной машины, писал:

Головной полк… попал в настоящую беду… Другой полк опасно скучился как раз в тот момент, когда фрицы прорвались на флангах… Мы с Челки сидели в укрытии, устроенном в живой изгороди, и наблюдали. Кто-то докладывал по телефону, что к нему движется человек. Может быть, это мирный житель? Может быть! Но нет, это не мирный житель. Это, должно быть, немецкий пехотинец. Неожиданно послышался голос полковника с оттенком усталости и раздражения: «Так дай по этому типу очередь!» Мы все вздохнули с облегчением; теперь мы знали, как нам поступать, и вновь вернулись в реальность.[121]

Уцелевшим танкам 4-го батальона 22-й бронетанковой бригады было указано точное время отхода, поскольку после этого должен был начаться массированный артналет на Виллер-Бокаж при участии американской артиллерии с западного направления, чтобы прикрыть отход. «Шерман» сержанта Локвуда прошел всего несколько ярдов через площадь Виллер-Бокажа, как его двигатель заглох. Механик-водитель с ужасом докладывал: «Я не могу запустить проклятый двигатель!» К великой радости, из следовавшего за ними танка выскочил сержант Билл Моор и под огнем снайперов и пулеметов изловчился прицепить трос к корпусу заглохшего танка и отбуксировать его за пределы городка буквально за несколько минут до начала заградительного огня. «Мы чувствовали себя скверно, покидая городок, — рассказывал Локвуд. — Нам казалось, что наши усилия тратились совершенно понапрасну».

На следующий день действовавший восточнее 30-й английский корпус силами своей 50-й дивизии предпринял новую серию атак на позиции 901-го немецкого мотопехотного полка, оборонявшего Тилли. Наступление англичан поддерживали 11 эскадрилий истребителей-бомбардировщиков. Эти атаки предпринимались с целью отбросить части учебной танковой дивизии и осуществить на этом участке достаточное давление, чтобы дать возможность 7-й бронетанковой дивизии возобновить наступление. Однако две бригады 50-й дивизии, наступавшие на фронте в 400 ярдов, не смогли продвинуться ни на шаг. По мнению немцев, успех в тот день им обеспечили фаустпатроны, представлявшие собой мощное противотанковое средство пехоты индивидуального пользования, которое немцы стали широко и эффективно применять против танков союзников в условиях закрытой местности. По непонятной причине, которая, вероятно, никогда не станет известной, генерал Бакнэлл не попросил во 2-й армии каких-либо сил пехоты для обеспечения непосредственной поддержки действовавших в отрыве танков 7-й бронетанковой дивизии. Массированный артиллерийский обстрел американской артиллерией окрестностей Комона сорвал удар 2-й немецкой танковой дивизии против позиций английских танков, хотя затем для них возникла серьезная угроза окружения.

Бригадный генерал Хинд по прозвищу Бешеный на разведывательной машине прибыл на позиции своей бригады, чтобы отдать подчиненным командирам распоряжение: под прикрытием измотанных батальонов 131-й пехотной бригады в течение ночи произвести отвод танков. Свое прозвище Хинд получил во время боев в пустыне за безмерную храбрость и эксцентричность. И на сей раз он вдруг на полуслове оборвал свои указания и стал внимательно разглядывать землю под ногами. «У кого-нибудь есть спичечный коробок?» — взволнованным голосом спросил генерал. В той напряженной боевой обстановке танковый подполковник Кэрвер заметил, что сейчас не самый подходящий момент для проявления заботы о природе. «Майк, не будь таким чертовски глупым! — взорвался генерал. — Вы можете вести бой каждый день в вашей жизни, но я сомневаюсь, чтобы вы смогли увидеть хотя бы раз в 15 лет такую гусеницу, как эта!» 14 июня под прикрытием ночной темноты танки отошли на четыре мили на восток-северо-восток, заняв позиции восточнее Комона. Прикрывавшая их пехота, полностью измотанная, сидя на корпусах «Кромвелей», была доведена до того, что многие, несмотря на отчаянную тряску, спали на танках и с огромным усилием сходили с танков, когда наконец добрались до спасительных укрытий их нового пристанища.

С любой точки зрения события у Виллер-Бокажа были для англичан ужасным эпизодом: немцам удалось закрыть брешь на своем переднем крае, а англичане упустили счастливую возможность вырваться на оперативный простор. После того как штаб 2-й армии проанализировал события последних четырех дней, стало очевидным, что немцы превосходно справились с возникшей для них опасностью, в то время как 30-й английский корпус и 7-я бронетанковая дивизия явно не выполнили возлагавшихся на них задач. В течение 10–11 июня дивизия начинала свои танковые атаки в отрыве от поддерживавшей пехоты. Столкнувшись с действиями снайперов и узлами сопротивления, в которых находились только мелкие группы немецкой пехоты, танки прекратили дальнейшее продвижение из-за отсутствия своей пехоты, которая без особого труда справилась бы с этими препятствиями. Фугасные снаряды танковых орудий, неоценимые для подавления огня противника при поддержке наступления пехоты, обладали очень небольшими возможностями для выбивания с позиций хорошо окопавшихся войск. Когда танки встречали вражескую пехоту, занявшую подготовленные оборонительные позиции и поддерживаемую противотанковыми средствами, то для наступающей стороны лучшим, а подчас и единственно возможным способом дальнейших действий оставалось выдвижение вперед своей пехоты, которая при поддержке огня минометов могла бы быстро очистить вражеские позиции. И тем не менее танки англичан в Нормандии вновь и вновь отрывались от своей пехоты и тем самым подставляли себя под огонь немецких противотанковых заслонов, а свою пехоту при ее продвижении оставляли без прикрытия. Кроме того, с каждой неделей усиливалось убеждение, что 7-я бронетанковая дивизия теперь в значительной степени утратила свой боевой дух и решимость, которые во время боевых действий в пустыне сделали ее таким грозным соединением. Многие ветераны дивизии, хорошо понимая, что они уже внесли свой крупный вклад в боях за Средиземноморье, стали более осторожными и стремились избегать лишнего риска; им стало явно не хватать строгой дисциплины, которая на поле боя была даже более важной, чем вне его. Конечно, танк «Тигр» был более грозным оружием, чем танк «Кромвель», однако побоище, устроенное Виттманом своими мизерными силами в Виллер-Бокаже, едва ли отражало истинное представление о бдительности или тактике боя, которыми обладало это испытанное бронетанковое соединение английской армии. Вся ответственность за бездеятельность 30-го корпуса, в то время когда танки 7-й бронетанковой дивизии оказались в изоляции в Траси-Бокаже после их первоначального отвода, ложилась на командира корпуса генерала Бакнэлла, к которому после этого стали с недоверием относиться как Демпси, так и Монтгомери. Так, Демпси отмечал:

Это наступление 7-й бронетанковой дивизии должно было быть успешным. Мои сомнения, что Бакнэлл и Эрскин смогут выполнить возложенную на них задачу, начались с этой неудачи. Рано утром 12 июня я направился в штаб Эрскина, чтобы передать ему свой приказ и распорядиться о начале наступления… Если бы он выполнил мои распоряжения, его бы не вышвырнули из Виллер-Бокажа. Однако к этому времени 7-я бронетанковая дивизия жила за счет ранее приобретенной репутации и само управление войсками в ходе боя было просто позором.

Горькое чувство хотя и не поражения, но затянувшегося невезения сопровождало действия английских войск на западном фланге. 11 июня, когда 7-я бронетанковая дивизия делала нерешительные попытки продвигаться к югу, на ее левом фланге 69-я бригада 50-й дивизии получила приказ немедленно начать наступление, чтобы использовать брешь в немецкой обороне, которая, как полагали, имеется в районе деревни Кристо. Командир 6-го батальона 69-й бригады подполковник Робин Хастингс сомневался в точности сведений об отсутствии сопротивления в том районе — во всяком случае, он не доверялся получаемой от своего пожилого командира бригады информации — и не проявлял никакого оптимизма, особенно после того, как его батальону пришлось в течение трех часов ожидать транспортные средства, чтобы добраться до исходного рубежа. Когда две роты 6-го батальона в конце концов двинулись вперед, их тут же обогнали танки 4-го батальона 8-й отдельной бронетанковой бригады, выделенные для поддержки пехоты. На полной скорости танки неслись прямо через фруктовые сады. Они не заметили замаскированных позиций мотопехоты 12-й танковой дивизии СС, которая спустя несколько часов после обнаружения бреши разведкой англичан была специально выдвинута вперед, чтобы прикрыть рубеж у деревни Кристо. Не обнаруживая себя в момент прохода танков, эсэсовцы обрушили шквал огня на пехоту 6-го батальона, приближавшуюся к ним через хлебное поле, а противотанковые пушки ударили по прошедшим мимо них «Шерманам» с тыла. В результате этого боя уцелело только два из девяти «Шерманов», а наступавшая пехота понесла ужасающие потери.

Роты В и С батальона Хастингса были прижаты к земле, один командир роты убит, другой ранен. Хастингс приказал роте А двинуться в обход деревни справа и попытаться обойти противника с фланга. Когда он сам направился вперед, чтобы привести в порядок роты В и С, его командный пункт попал под такой плотный огонь, что был вынужден задействовать свой последний резерв — роту D, — чтобы очистить путь впереди. Ротный старшина Стэн Хол-лис, чья смелость уже хорошо помогла батальону в день Д, теперь командовал одним из взводов роты D. Как только рота двинулась вперед по тропинке в сторону противника, она сразу же попала под пулеметный огонь немцев. Холлис сунул руку в гранатную сумку, чтобы достать гранату, но обнаружил там одну расческу. Взяв гранату у солдата, следовавшего за ним, старшина кинул ее на позицию пулемета и только потом спохватился, что не вытащил чеку. Секундой позже он сообразил, что немцы не знают о его оплошности, и, вскочив, дал по ним очередь из своего автомата в тот момент, когда они еще лежали ничком, ожидая взрыва.

Хастингс узнал, что роты А и В были объединены под общим командованием на рубеже горевших английских танков, один из которых, оставшись без управления, продолжал ползать кругами между деревьями. Они собрали немецких солдат, захваченных в плен, и пошли вперед. Однако вскоре был убит командир роты А, и атака вновь захлебнулась. К тому времени батальон уже потерял 250 человек убитыми и ранеными, в том числе 24 офицера. «Мне кажется, падре, сегодня у вас будет много работы», — устало сказал Хастингс капитану Генри Ловенгроуву, капеллану, заслужившему в тот день британский Военный крест. Капеллан часами осматривал все заросли и канавы вокруг Кристо. После нескольких ужасных погребений он впервые в своей жизни закурил. Не имея танковой поддержки и плана артиллерийского прикрытия, 6-й батальон 69-й бригады не мог удержать занятый рубеж под натиском немецких контратак. С горечью Хастингс приказал начать отход. Эсэсовцы немедленно заняли позиции, оставленные батальоном, а с наступлением темноты продолжали контратаковать англичан, отошедших на свои исходные позиции у высоты 103.

Хастингс с горечью думал о потерях, понесенных его батальоном в ходе этого наступления, значение которого, по его мнению, вообще переоценивалось: оно просто «не стоило того» — выражение, употреблявшееся в английской армейской среде, которое имело особый смысл, когда его употребляли на любом уровне ведения войны. Перед каждым наступлением большинство командиров батальонов руководствовалось своими личными суждениями относительно того, действительно ли поставленные их батальонам задачи «стоили того», и тем самым решали, насколько оправдывают цели их общие усилия и возможные потери или же это наступление являлось просто очередным актом для удовлетворения вышестоящего командования. У большинства частей, которые высадились в Нормандии, с самого начала имелся огромный запас готовности к испытаниям и к использованию всех своих возможностей в наступлении. В первые недели кампании этот запас использовался в полную силу. Затем, после серьезных потерь и неудач, многие командиры батальонов в частном порядке пришли к убеждению, что они будут беречь жизнь своих подчиненных, когда им прикажут идти в наступление. Для этого им необходимо самостоятельно определять важность и значение той или иной операции. Война шла уже долгое время; теперь вопрос о возможности выжить в этой войне отодвигался на далекое будущее. Чем дольше воевали люди, тем желаннее выглядел такой шанс. По мере того как продолжалась кампания, а списки потерь в пехоте все увеличивались, для командиров становилось все труднее убедить свои батальоны, что для взятия очередной гряды высот, указанных в качестве задачи завтрашнего наступления, необходимо приложить все свои силы. Хастингс относился к числу тех командиров, которые считали, что в этой кампании стали слишком рано растрачивать готовность солдат к самопожертвованию на второстепенные операции с ограниченными целями. Проблема «необстрелянных» частей должна была стать мучительной для каждого дивизионного и корпусного командира, отличающейся от обычных требований к уровню морального духа и руководства личным составом, хотя одно с другим было естественно взаимосвязано.

Поражение у Виллер-Бокажа означало для англичан окончание борьбы за овладение территорией, которая велась с самого первого дня вторжения. Немцы сумели залатать последнюю брешь в своей обороне. С того времени у подавляющего большинства солдат, воевавших в Нормандии, в памяти сохранялись воспоминания о тяжелых, кровопролитных боях за узкие полоски лесов и лугов; о целых неделях сражений за одни и те же скверы с разбитыми решетками, за одни и те же разрушенные деревни; о сражении на истощение противника, которое в конце концов должно было сломить сопротивление дивизий Роммеля, но которое, как казалось в то время, причиняло такие же потери и беды солдатам армий Демпси и Брэдли, что и солдатам противника.

В дни, последовавшие за поражением у Виллер-Бокажа, после «великого шторма» 19–23 июня, масштабы выгрузки на нормандском побережье резко сократились. В результате английская и американская армии недополучили 140 000 тонн запланированных грузов и боеприпасов. Рассмотрев план нового наступления восточнее реки Орн, Монтгомери отклонил его. При огромном наращивании немцами сил по периметру плацдарма союзников было уже недостаточно бросать в бой отдельные дивизии в надежде овладеть значительной территорией. Когда 2-я армия предприняла свою третью попытку овладеть Каном путем окружения — операция «Эпсом», — то на участке между Карпике и Рорэ шириной всего 4 мили в направлении густо заросших лесом берегов реки Одон в наступление был брошен целиком 8-й корпус. В этой операции принимали участие три отборные дивизии английской армии — 15-я Шотландская, 11-я бронетанковая и 43-я Уэссекская — под общим командованием генерал-лейтенанта Ричарда О'Коннора, который в свое время руководил первой английской кампанией в западной пустыне и заслужил там прекрасную репутацию. Будучи близким другом Монтгомери с 20-х годов, когда они оба преподавали в штабном колледже, О'Коннор попал в плен и провел два томительных года в итальянском лагере военнопленных. Операция «Эпсом» должна была стать его первой операцией после сражения в западной пустыне в 1941 году. Ранним утром 26 июня 60 тысяч солдат и свыше 600 танков, поддерживаемые огнем более 700 артиллерийских стволов полевой и корабельной артиллерии, начали новое крупное наступление. «Часы показывали ровно 7.30», — писал молодой командир взвода из 6-го батальона 44-й бригады.

Замаскированные орудия открыли огонь с огневых позиций, находившихся на полях, в живых изгородях и на крестьянских фермах. Огонь велся со всех направлений вокруг нас. Создавалось впечатление, будто артиллерия была расположена ярусами. Во время коротких пауз между залпами близких орудий можно было слышать стрельбу артиллерии, расположенной подальше от нас, и стрельбу совсем далеких орудий; все это сливалось в сплошной грохот и гул и было похоже на неутихающие раскаты грома. Затем орудия, расположенные поблизости, давали новый залп с громким, пугающим и странно мрачным отзвуком. От этого кожа становилась гусиной, по спине пробегали мурашки. Всех нас бросало то в жар, то в холод, мы были потрясены: ведь весь этот «концерт» был устроен для нашей поддержки!.. Итак, вперед по короткой извилистой дороге с обманчивым ощущением будто все это — одно из очередных учений.[122]

В первые часы наступления 8-й корпус углубился на три мили, оттеснив противника. Однако затем он встретил ожесточенное сопротивление немецких войск, укрывавшихся в живых изгородях и деревенских постройках. Цвет знаменитых шотландских полков английской армии — солдаты 2-го батальона 227-й бригады, 7-го батальона 46-й бригады, 9-го батальона 46-й бригады — начали платить своей кровью за каждый ярд отвоеванной земли. Лейтенант Эдвин Брэмалл из 2-го мотопехотного батальона 4-й отдельной бронетанковой бригады, ставший впоследствии профессиональным военным, возглавившим английскую армию, видел, как 7-й батальон 154-й бригады, просочившийся вперед мелкими группами, используя складки местности, овладел назначенными ему объектами, понеся при этом вполне терпимые потери. Однако огромная масса английских войск двигалась вперед, придерживаясь классического пехотного построения. «В этом построении отсутствовали какие-либо творческие элементы; все то, что мы когда-то проходили в училище, теперь здесь осуществлялось на практике в ближнем бою. Это был простой фронтальный удар пехоты». Молодой командир взвода из 6-го батальона 44-й бригады уже вечером писал:

Временами из деревни доносилась стрельба. Мы были в замешательстве, не зная, что там происходит. Моросил дождь, который постепенно начал затоплять наши щели и укрытия. Горячую пищу мы видели в последний раз перед рассветом. Нас тревожили тяжелые снаряды, проносившиеся над нами и рвавшиеся у развилки дорог. Нам были видны лица трех убитых пехотинцев из 6-го батальона, пугавшие своей мертвенной бледностью и неподвижностью среди разрывов снарядов и проступавшие сквозь мрак и дождь, словно бледные, призрачные пятна. И эта тоскливая картина, и ожесточенный грохот, и мрачное кладбище за церковной оградой вызывали тупое чувство уныния, которое раньше никто не переживал даже во сне. От приподнятого настроения, царившего утром, не осталось и следа. Казалось, что не осталось больше ни надежды, ни здравого смысла, а только эта пугающая неизвестность и безысходность, в которых жизнь представлялась такой дорогой и безраздельно царили одиночество и дождь.[123]

Казалось, что времена катастрофы у Пашендэйла[124] возродились вновь. В Нормандии надвигались новые, ужасающие по своему характеру испытания. Для солдата-пехотинца союзных войск они наступали в виде сражений такого напряжения, какое мало кто из солдат союзных армий мог даже представить себе в ходе своей подготовки на территории Англии. Не менее тяжелыми стали эти бои и для личного состава бронетанковых частей. Радист одного из танков 4-го гвардейского батальона 8-й отдельной бронетанковой бригады, действовавшей на левом фланге фронта английских войск, так отразил в своем дневнике события, которые пришлось пережить его роте утром 26 июня.

Всю роту вывели в поле и рассредоточили танки за живыми изгородями. Вскоре из радиопереговоров мы узнали, что наша рота попала в западню. Нам казалось, что мы окружены «Тиграми» и «Пантерами» — их было шесть на высотах прямо перед нами и четыре за выступом леса, подходившим слева к полю, на котором мы находились. Между ними был пристрелян каждый метр. Время тянулось ужасно медленно. Мы сидели в своем танке, почти не разговаривая и внимательно слушая радиопереговоры, из которых мы узнавали, что творилось вокруг. Я что-то жевал из сухого пайка, а другие ребята жадно курили. Не помню, сколько мы просидели, как вдруг танк, стоявший позади нас, был подбит. Это была машина Джо Дэвиса. Я видел, как возле их танка возник земляной фонтан, поднятый срикошетившей болванкой. Из башни потянулась струйка дыма, но пока не усиливалась. Мы тогда еще не знали, что все находившиеся в башне были убиты. Из машины сумели выскочить только Брайен Саттон и второй водитель, но я их не видел. В тот день в роте уже погибло шесть человек. В экипаже Лилли внутри танка был убит Файерман, а Диггера Джеймса разорвало на куски прилетевшей миной как раз в тот момент, когда он спрыгнул на землю из башни. Черрисон получил сильнейшие ожоги, а Джордж Верли, как мы потом узнали, тоже погиб. Джекки Берч, танкист из экипажа Томпсона, был убит выстрелом в голову солдатом из 2-го мотопехотного батальона, который по ошибке принял его за фрица, когда Берч вылез из танка… Батальон шотландцев с волынщиком впереди, игра которого скорее напоминала рыдания, отходил одной колонной прямо через поле. Мне повезло остаться в живых.

27 июня немецкая контратака была отбита. На следующий день под дождем танки 11-й бронетанковой дивизии наконец перебрались через проклятый Одон и 29-го заняли позиции на высоте с отметкой 112. Вслед за этим 2-й танковый корпус СС генерала Хауссера, повинуясь отчаянному приказу командующего 7-й немецкой армией генерала Долмана, на другой день покончившего жизнь самоубийством, нанес сильный контрудар. 9-я танковая дивизия и 10-я танковая дивизия СС, незадолго до того прибывшие с востока, обрушились на 8-й корпус, но были отброшены назад. Это был великолепный боевой успех английских дивизий и авиации, поддерживавшей их действия, правда омраченный тем, что генерал Демпси не сумел правильно определить, на чьей стороне в тот момент было преимущество. Ожидая новых мощных атак «Пантер» Хауссера, он пришел к выводу, что на правом берегу Одона измотанным солдатам О'Коннора грозит серьезная опасность. 29 июня Демпси отдал приказ об отводе 11-й бронетанковой дивизии на западный берег реки. На другой день была оставлена высота 112. Монтгомери распорядился о прекращении операции «Эпсом». Потери 8-го корпуса составили 4020 человек, в том числе 15-я Шотландская дивизия потеряла 2331 человек, 11-я бронетанковая и 43-я дивизии — 1256 человек.

Майор Чарлз Ричардсон, командир 6-го батальона 44-й бригады, вышел из своего первого в жизни сражения в операции «Эпсом» с чувством ужаса и отвращения, увидев, как у него на глазах батальон потерял 150 человек. «Мы были одной большой семьей, я знал каждого солдата», — говорил он. Он припомнил проводившийся перед отправкой из Англии инструктаж психолога, который советовал: если солдаты хотят говорить о страшных случаях, которые им пришлось пережить, очень важно дать им выговориться, не держать это при себе. Разговор, происходивший на этот раз, касался случая, когда солдаты соседнего батальона из бригады, взобравшись на гребень высоты, обнаружили, что немцы окопались на обратной стороне высоты — «нечто такое, чего мы никогда не предполагали»; говорили о немцах, которые ведут огонь до тех пор, пока солдаты 6-го батальона не оказываются в нескольких ярдах от их позиций, и только тогда поднимают руки, «сделав все, что смогли»; говорили о том, как важно не отрываться от подвижного заградительного огня.

Одна из наиболее характерных особенностей операции «Эпсом», как, впрочем, и большинства сражений в Нормандии, состояла в том, что ее неудача не вызвала утраты веры в своих командиров вообще и в Монтгомери как наиболее известного всем представителя высшего командования в частности. Старшие начальники критиковали и наказывали подчиненных за тактические промахи и ошибочную оценку обстановки. Солдаты, участвовавшие в боях, становились все более осторожными в своих действиях и уже не спешили приносить в жертву свою жизнь, когда им говорили в третий, четвертый, пятый раз, что данная, очередная операция являлась решающей. Однако их вера в руководство этой кампанией никогда не была поколеблена. «Мы считали, что наши высшие командиры были необыкновенными личностями, — говорил танкист Стефан Дайсон. — Они брали на себя всю ответственность, разве не так?» Лейтенант Эндрю Уилсон, танкист, находил, что с каждым днем становилось все труднее надеяться на то, «что нам удастся избавиться от полнейшего тупика, в который, как нам казалось, мы попали. Это оказывало определенное влияние и на наш моральный дух, а названия некоторых пунктов, вроде Комона, стали для нас синонимами неудач. Но когда однажды Монтгомери проезжал на штабной машине мимо нас, весь экипаж моего танка вскочил на танк и горячо его приветствовал». Лейтенант Дэвид Прист из 5-го батальона 214-й бригады вспоминал: «Мне казалось, что все идет нормально, но на все это, возможно, потребуются годы. Казалось, мы не сможем продвинуться очень далеко».

Уже после войны Монтгомери говорил:

Конечно, нам хотелось овладеть, Каном в первый же день, и я не мог быть спокоен за свой левый фланг, пока Кан не оказался в наших руках. Однако важнейшая задача на этом фланге заключалась в том, чтобы поддерживать там наши силы на таком уровне, который позволял бы нам не только избежать любой неудачи, но и удерживать за собой инициативу, нанося удары там, где мы этого захотим. На этом фланге выигрыш территории вообще не имел значения. Я знал с прошлой войны, как из-за сентиментальной приверженности к клочку земли могли приноситься бессмысленные жертвы. Все, что я требовал от Демпси, это держать немецкие танки прикованными к этому флангу, для того чтобы мой совместный с американцами прорыв можно было осуществить с меньшими затратами. Территория не играла никакой роли до тех пор, пока немецкие дивизии оставались на этом фланге. Если бы я атаковал Кан в первых числах июня, я бы мог загубить весь этот план.[125]

Несуразностями подобного рода крупный профессиональный военный, желая сосредоточить внимание на своих собственных действиях, дал повод для многих споров вокруг нормандской кампании.

Стремясь приписать себе максимум заслуг в достижении победы и переиначить фактическую историю так, чтобы она соответствовала ранее разработанным им планам, Монтгомери вместе с тем взял на себя и львиную долю ответственности за многое из того, что прошло неудачно в Нормандии. Ни один здравомыслящий командующий не предпринял бы подобного рода наступательных операций, какие были предприняты англичанами в июне, а затем и в июле, без какой-либо надежды на прорыв немецкой обороны или по крайней мере на существенный отход противника. Исключительное качество Монтгомери как командующего частично заключается в его способности сохранять атмосферу уравновешенности и спокойной уверенности в рамках подчиненных ему армий, в то время как менее собранный и осмотрительный генерал мог бы вызвать в своих войсках тревогу и разочарование. Он умело сочетал свои собственные интересы и интересы своих солдат, настойчиво внушая своим подчиненным, что все идет согласно плану. Но потенциально он оказывал себе очень плохую услугу, то же самое утверждая в частных беседах с Эйзенхауэром, Черчиллем, Теддером и даже непоколебимым покровителем Бруком. Даже ярые поклонники Монтгомери признают, что забота о соблюдении истины была чужда его характеру.[126] Любопытная черта в характере генерала выявляется в эпизоде с семгой накануне дня Д. Во время посещения войск, временно размещенных в Шотландии, он немного рыбачил со спиннингом на реке Спей без малейшего успеха. Однако по возвращении к себе в штаб-квартиру он послал большую рыбину своему другу Рейнольдсу, директору одной из школ, сопроводив подарок запиской: «Я только что вернулся из Шотландии и посылаю Вам семгу — великолепную рыбину фунтов в 18. Надеюсь, что ее хватит на всю школу».[127] Для любого, кто получил бы такую записку и такой подарок, было бы естественным предположить, что даритель сам поймал эту рыбину. Многие, конечно, хотели бы усмотреть в этом просто шутку, однако для Монтгомери кажется типичным, что, хотя он и не утверждает, что семга была выловлена им самим, но тем не менее оставляет без опровержения такое впечатление, которое неизбежно возникнет у Рейнольдсов.

Версия Монтгомери относительно фиаско у Виллер-Бокажа 12–13 июня, которую он излагает в письме от 14 июня генералу Бруку, тоже весьма показательна для характеристики его автора:

Когда 2-я танковая дивизия неожиданно появилась в районе Виллер-Бокажа — Комон, она заткнула дыру, которую я пробил. Я думаю, 2-я танковая дивизия предназначалась для наступательных действий против 1-го корпуса в районе Кана. До тех пор пока Роммель будет использовать свои стратегические резервы для прикрытия брешей, это нас вполне будет устраивать. Во всяком случае, мне пришлось снова все взвесить, и я должен проявлять осторожность, чтобы противник не получил перевеса.[128]

Конечно, Монтгомери вполне обоснованно говорил Бруку, что использование немцами танковых сил для создания ими оборонительного рубежа отвечало долгосрочным интересам союзников. Однако было абсурдным утверждать, что 7-я бронетанковая дивизия «прорвала» что-либо, прежде чем она встретила «Тигры» капитана Виттмана. Только передовые части 2-й танковой дивизии были развернуты в том районе своевременно и вынудили Эрскина к отходу. К чести Монтгомери следует отметить, что в то время, как он готов был принять на себя славу за любые успехи его армий, он не стремился свалить вину на других за неудачи. Однако было бы наивно полагать, что проницательные и хорошо информированные офицеры в военном министерстве и в штабе верховного главнокомандующего долго будут принимать за чистую монету подобные пародии на реальность. По мере того как за Виллер-Бокажем следовала операция «Эпсом», а за ней — операция «Гудвуд», предметом споров становилось не то, как эти операции осуществляла 21-я группа армий, а их отображение в версиях Монтгомери, которые становилось все труднее переварить как его поклонникам, так и его критикам. Еще 15 июня Ли-Меллори запротоколировал свои замечания по поводу ведения наземных операций; его мнение совпадало со взглядами многих других руководящих авиаторов и противников Монтгомери:

Как авиатор, я смотрю на сухопутное сражение с совершенно иной точки зрения. Я никогда не ждал, чтобы армия мне говорила, что мне делать в воздухе, и моя точка зрения не связана с ближайшей живой изгородью или рекой, как это, по-видимому, связано у армии. Я много раз, хотя и разными словами, говорил Монти и пытался описать более широкие аспекты этого сражения, как они мне представляются, в особенности указывая на дополнительное число дивизий, которые ему, возможно, пришлось бы вводить в бои, если бы не действия авиации, избавившие его от такой необходимости. Он проявлял глубокое безразличие к этому. Однако факт остается фактом: мы значительно подорвали сопротивление противника и эффективность действий его солдат и танков тем более. И, несмотря на это, армия просто не продвигается… Неоспоримо то, что огромное преимущество, которое первоначально было достигнуто вследствие внезапности нападения, теперь потеряно.

Со времени окончания войны много внимания было уделено вопросу о том, насколько стратегия Монтгомери в Нормандии срабатывала или не срабатывала в той мере, в какой была задумана. Подразумеваемое предположение состоит в том, что если она не срабатывала, то его методы были ошибочными. Тем не менее его первоначальный план захвата Кана и последующие усилия по окружению города представляются прекрасно задуманными. Неудачу следует искать в практических действиях по осуществлению этого плана. Острие споров по поводу многих неудач союзников в Нормандии должно быть направлено не против Монтгомери или в данном случае против Роммеля, а против командиров тех соединений, которые вели бои. Почему стало возможным, что немецкие войска в условиях подавляющего превосходства противника в огневой мощи и авиации, зачастую также и численного превосходства, войска, взятые из армии, которая потеряла 2 миллиона убитыми за три года войны на Восточном фронте, могли оказывать столь мощное сопротивление цвету английской и американской армии?

Анализ боевых действий английских войск в июне не давал особых оснований для того, чтобы быть удовлетворенным как боеспособностью и тактической подготовленностью многих частей, так и мастерством командиров на дивизионном и корпусном уровнях, которые непосредственно руководили войсками. Еще раньше, во время войны, Алан Брук мрачно писал: «Половина наших командиров дивизий и корпусов совершенно непригодны для выполнения возлагаемых на них функций. Но если бы мне пришлось их снимать, то я не смог бы найти лучшей замены! Они бесхарактерны, у них нет напористости и командирской воли. Причину такого положения с руководящими командирскими кадрами следует искать в тех потерях, которые мы понесли в последней войне, когда погибли все наши лучшие офицеры, которые теперь были бы нашими старшими командирами».[129] Даже в 1944 году наблюдалось поразительное различие между, с одной стороны, очень высокими качествами офицеров штаба 21-й группы армий и, с другой стороны, весьма умеренными способностями, которые выявились у командиров дивизий и корпусов. Как командир соединения Бакнелл уже был под вопросом. Некоторые из тех, кто наиболее тесно соприкасался по работе с О'Коннором, считали, что у него тоже не хватало тех качеств, которые были нужны для командования корпусом в Европе в 1944 году. Как ни сильно уважали его офицеры его штаба, многие из них, тем не менее, считали, что он слишком долго не участвовал в войне, чтобы теперь в полной мере держать под контролем современное поле сражения. На дивизионном уровне была потеряна вера в Эрскина. Имелись серьезные сомнения относительно Томаса, командира 43-й дивизии, известного под кличкой Мясник, одного из самых ненавистных генералов в английской армии. Действия 51-й дивизии и руководство ею вызывали глубокое разочарование.

С сожалением докладываю всесторонне взвешенное мнение Крокера, Демпси и мое, что 51-я дивизия в настоящее время небоеспособна, — телеграфировал Монтгомери в июле Бруку. — Она ведет бои без решительности и терпит неудачи в каждой операции, какая ей поручается. Против немцев она не может воевать успешно. Считаю, что в этом повинен командир дивизии, и я отстраняю его от командования.

Отдав должное действиям 1 — и канадской дивизии в день Д, командир 1-го корпуса генерал Крокер в начале июля сообщал командующему армией генералу Демпси о своем недовольстве ее неудачной попыткой овладеть аэродромом у Карпике и последующими действиями.

После спада возбуждения, которое наблюдалось на первоначальной фазе, дивизия впала в состояние крайней нервозности… Преувеличения в донесениях относительно действий противника и относительно своих собственных трудностей приобрели в дивизии повсеместный характер. Каждый проявляет раздражение по малейшему поводу, среди личного состава преобладает настроение подавленности, упадок духа… Состояние дивизии является отражением настроений ее командира. Очевидно, он не был готов выдерживать такое напряжение, в его деятельности проявляются признаки переутомления и нервозности (можно даже сказать, испуга), которые очевидны для всех окружающих.[130]

Первые донесения из Нормандии о применяемой английскими войсками тактике свидетельствовали об их медлительности и неповоротливости в наступлении, об отсутствии гибкости и инициативы, то есть о недостатке тех качеств, которые вопреки всем карикатурным изображениям пропаганды так замечательно проявлялись во всех немецких операциях. Закрытая местность существенно благоприятствовала обороне, это обнаруживали союзники каждый раз, когда немцы предпринимали контратаки. Однако на протяжении всей кампании в Нормандии на союзников давила необходимость стратегических перегруппировок, и здесь слабость взаимодействия между танками и пехотой в их армиях сказывалась со всей остротой. «Бронетанковые дивизии медленно осознавали важность участия пехоты в такого рода боях бронетанковых сил», — говорилось в одном из первых обзоров военного министерства, разосланном всем командирам. А вот что сообщается в другом обзоре:

Совершенно очевидно даже из небольшого опыта боевых действий на такого рода местности, что танки нуждаются в значительно большем числе пехоты, чем может дать моторизованный батальон… Такое взаимодействие дает очень хорошие результаты, если танковые и пехотные командиры соответствующих соединений смотрят на картину под одним и тем же углом и хорошо понимают роль друг друга в совместных действиях, фактически вместе решают задачу. Но где нет такого взаимодействия, там драгоценное время тратится напрасно, а возникающие разногласия приходится рассматривать вышестоящим инстанциям.

Между пехотными и танковыми командирами довольно часто отсутствовало необходимое взаимопонимание на поле сражения. Пехотные подразделения английской бронетанковой дивизии крайне редко, если вообще когда-либо достигали той степени интеграции со своими танковыми подразделениями, которая являлась неотъемлемой чертой немецких моторизованных частей, оснащенных прекрасными полугусеничными бронетранспортерами для переброски пехоты на поле боя. Это частично объясняется приверженностью англичан к полковой системе. Являясь огромным источником силы и поддержания гордости и высокого морального духа на большом поле сражения, каким оказалась Нормандия, полковая система могла вместе с тем превратиться в своего рода помеху. Преданность дивизии в целом и полная взаимная поддержка внутри дивизии являлись второй натурой, воспитанной у немецкого солдата. Среди английских батальонов сохранялась тенденция в бою заботиться почти исключительно о своих делах. Командиры пехотных и бронетанковых бригад одной отборной английской бронетанковой дивизии почти не разговаривали друг с другом в Нормандии. Командир пехотного батальона 153-й бригады 51-й дивизии подполковник Хей вышел из себя, когда во время отчаянного боя у моста через реку Орн молодой командир танкового взвода отказался, несмотря на все просьбы, поддержать пехоту, так как усмотрел в этом слишком большой риск для своих танков. В другом случае в одной из английских бронетанковых дивизий после операции «Эпсом» пришлось снять с должностей командира пехотной бригады и командиров двух пехотных батальонов. Дивизионный командир с возмущением говорил о командире пехотной бригады, который выкопал в начале сражения траншею-щель, да так и не выходил из нее за все время боя.

Штаб верховного главнокомандующего союзными экспедиционными силами, оценивая поле сражения в Нормандии, справедливо отмечал, что при наличии густой сети живых изгородей «наиболее трудной задачей на этой местности становится предотвращение медленного, но непрерывного продвижения противника путем просачивания». Немцы мастерски владели этой тактикой. Действуя небольшими группами в тылу, за передним краем союзников, они вынуждали их часть своих сил на флангах направлять в обратную сторону. Пехота союзников редко прибегала к этому приему и тем самым лишала себя важного способа продвижения вперед в условиях закрытой местности. Командиры союзных пехотных частей почти всегда полагались на наступление в составе батальона с двумя ротами впереди.

Эта тактика была слишком жесткой и шаблонной. Она не могла обеспечить поражение упорно обороняющегося противника. В конце июня в своем циркуляре командирам частей Монтгомери тщетно пытался убедить их проявлять больше гибкости. Он с сожалением говорил об укоренившейся привычке готовить солдат вести «нормальный бой». Он писал: «Эта тенденция крайне опасна, поскольку нет такого понятия, как «нормальный бой». Командиры на всех уровнях должны приспосабливать свои действия применительно к конкретным задачам, перед которыми они оказались». Этот вопрос коротко был проанализирован несколькими неделями раньше одним английским командиром корпуса в Италии.

Уничтожение противника, — отмечал он, — легко достигалось тогда, когда нам удавалось измотать его и держать в состоянии дезорганизации, которое выражалось в некоординированной обороне, в нехватке продовольствия, горючего и боеприпасов. У нас слишком сильно сказывалось отсутствие гибкости в методах, когда мы оказывались перед изменяющейся обстановкой. После шести недель маневренных боевых действий, в ходе которых усилия противника не выходили за пределы слабых контратак силами роты, мы все еще слишком много говорили об «опорных пунктах» и «уязвимости флангов».

Любопытно обратиться к немецким разведывательным сводкам того периода, как, например, к донесению из учебной танковой дивизии, в котором говорилось, что «успешный прорыв противником редко использовался для организации преследования. Если у нас поблизости находились некоторые подразделения для осуществления контратаки местного характера, то захваченная противником территория немедленно отвоевывалась обратно. К вечеру наступательные действия вражеской пехоты ограничиваются действиями небольших разведывательных патрулей». Немцы быстро разработали приемы удержания своего рубежа обороны с помощью только наблюдательных постов и тонкого заслона, держа свои основные силы в глубине с таким расчетом, чтобы их можно было бросить вперед, когда уйдут бомбардировщики противника. «Лучше всего атаковать англичан, которые очень чувствительны к ударам по флангам и не выносят ближнего боя, в тот наиболее сложный для них момент, когда им приходится вести бой без поддержки артиллерии». Такая же критическая оценка тактики союзников, что и высказанная офицерами штаба Роммеля в Нормандии, дается в одном из немецких донесений, полученных из Италии примерно в это же время:

Ведение боя американцами и англичанами, в общем, и целом снова отличалось исключительной методичностью. Редко использовались успехи местного характера… Английские наступающие соединения разделены на большое число штурмовых групп, возглавляемых офицерами. Сержанты редко были в курсе замысла боя, так что, если офицер выходил из строя, они не были в состоянии действовать в соответствии с общим планом. В результате в быстро изменяющейся обстановке младшие командиры проявляли недостаточную гибкость. Например, достигнув поставленной цели, противник не использует возможности для закрепления успеха и не начинает окапываться на случай обороны. Вывод: как можно больше охотиться за вражескими офицерами. Затем брать инициативу в свои руки.

В другом немецком донесении, захваченном на северо-западе Европы и распространенном среди английских старших офицеров, говорилось: «Английский пехотинец больше выделяется физической выносливостью, чем особой храбростью. Стремительная атака, осуществляемая с непреклонной решимостью, ему неизвестна. Он очень чувствителен к энергичной контратаке». Естественно, что в большинстве рассматриваемых эпизодов, связанных с кампанией в Нормандии, внимание сфокусировано на актах проявления мужества английскими солдатами и меньше говорится о тех случаях, когда целые части разваливались, не выдержав сильного напора противника. Майор Чарлз Ричардсон из 44-й бригады 15-й дивизии был поражен, увидев как солдаты 1-го батальона 70-й бригады 49-й дивизии, находившиеся на правом фланге, 1 июля во время немецкой атаки бросили позиции и бежали: «Они понеслись назад. Я не мог поверить». Некоторые дивизии считались слишком ненадежными, чтобы можно было возложить на них важную роль в боевых операциях. 53-я дивизия приобрела репутацию хронически неудачливого соединения с невысоким моральным духом. Командир 6-го полка 49-й дивизии, у которого 30 июня один из батальонов понес серьезные потери, написал докладную, которая заслуживает того, чтобы привести ее здесь полностью, так как в ней живо отражено то напряжение, которое бой вызвал в частях, страдавших отсутствием таких необходимых боевых качеств, какими, например, обладали 6-я воздушно-десантная дивизия или 15-я шотландская дивизия.

1. Я прибыл в 6-й полк 49-й дивизии вечером 26 июня. С 27 по 30 июня мы находились в соприкосновении с противником и под умеренным огнем тяжелых минометов и артиллерии.

2. Нижеследующие факты вносят ясность в то, что настоящее донесение не является отражением состояния 6-го полка, когда он покидал Англию:

а) за 14 дней потери составили 23 офицера и 350 человек рядового и сержантского состава;

б) из первоначального состава осталось только 12 человек командного состава, и все они младшие офицеры. Командир батальона и все сержанты выше капрала в штабе батальона (за исключением 2 лейтенантов) вышли из строя; все командиры рот выведены из строя; в одной роте все офицеры вышли из строя, в другой остался только один офицер;

в) с тех пор как я принял командование, я потерял за два дня двух заместителей, а на третий день — одного командира роты;

г) большинство транспортных средств, все документы, архив полка и большое количество боевого оснащения потеряны.

3. Состояние солдат и их настроение:

а) 75 % солдат реагируют на артиллерийский огонь противника крайне остро и нервно;

б) за 3 дня произошло пять случаев самострела, возможно, что их число увеличится;

в) каждый раз, когда солдаты гибнут или получают ранения, некоторое число солдат выходит из строя из-за шокового состояния или истерии;

г) большое число солдат под тем или иным предлогом самовольно оставляют свои позиции после обстрела и уходят в тыл; возвращаются они оттуда лишь по настоянию врача либо по моему требованию;

д) новое пополнение подвержено тому же воздействию — 3 молодых солдат охватила истерика, когда они услышали стрельбу наших собственных орудий;

е) ситуация с каждым днем ухудшается, по мере того как выбывают из строя офицеры и солдаты на ключевых постах.

4. Дисциплина и управление личным составом:

а) Состояние дисциплины плохое, хотя солдаты не падают духом;

б) сержантский состав не носит знаков различия, и некоторые офицеры ходят тоже без знаков различия. Это страшно осложняет обстановку, поскольку 50 % личного состава батальона не знают друг друга;

в) сержантский состав проявляет слабость во многих случаях, и вновь призванные офицеры из резерва вынуждены без надобности брать на себя, их обязанности, чтобы заставить солдат что-то сделать. Молодым офицерам, только что прибывшим в части (их 60 %), трудно управлять солдатами под огнем, поскольку они их не знают.

Вывод:

а) 6-й полк не подготовлен для занятия своего места на линии фронта;

б) даже исключив вопросы нервозности и морального состояния, 6-й полк не будет подготовлен к тому, чтобы возвратиться на передовую, пока он не будет заново отмобилизован, реорганизован и до некоторой степени переобучен. Более того, это не батальон, а сборище отдельных личностей. И конечно, не может быть речи о чувстве гордости за принадлежность к полку герцога Веллингтона, когда солдаты напуганы (мы все пугаемся в той или иной мере) и бегут назад. Мне пришлось дважды вставать на дороге с револьвером в руках, чтобы остановить бежавших назад солдат.

Предложения:

Если нет возможности отвести батальон на тыловую базу или в Англию, чтобы переоснастить, реорганизовать и обучить личный состав, тогда его следует расформировать и личный состав распределить между другими частями.

Если невозможно сделать ни то, ни другое из вышеуказанных вариантов и если важно, чтобы батальон возвратился на фронт, то я прошу освободить меня от командования 6-м герцога Веллингтона полком; я считаю, что на мое место следует назначить офицера с 2–3-летним опытом, который должен иметь при себе адъютанта и офицера связи.

Будучи кадровым офицером, я понимаю всю серьезность моей просьбы и ее влияние на мою карьеру. Но с другой стороны, я должен подумать о жизни молодых офицеров. Пока батальон не будет выведен из дивизии, я не думаю, что смогу его подготовить до уровня нормальной боеспособности, и напрасная трата жизней будет продолжаться. Я искренне убежден, что если вы будете продолжать направлять новых офицеров, сержантов и солдат в 6-й герцога Веллингтона полк для восполнения потерь, то это будет тратой сил и средств впустую.

Я знаю, что мою точку зрения разделяют еще два командира, знающие в полной мере обстановку.

(Действующая армия.) (30 июня 1944 года. (Подпись), подполковник, командир 6-го герцога Веллингтона полка.[131])

Хотя трудности в 6-м полку были исключительными, все же редко состояние небольшой части, оказавшейся вовлеченной в боевые действия на поле боя, описывается так детально. Монтгомери пришел в ярость, когда в конечном счете эта докладная оказалась у него на столе. Он писал военному министру Григгу, что вывел из 49-й дивизии 6-й полк, сурово осудив его командира. «Я считаю, что командир проявил пораженческие настроения и что он нестоящий человек». Часть была расформирована. У командующего группой армий, вероятно, не было иного выхода, кроме как занять позицию нетерпимого отношения к любому проявлению слабоволия на этом поворотном пункте сражения. Если некоторые дивизии продемонстрировали свою способность на экстраординарные усилия и жертвы в борьбе такого масштаба, то здесь сказывалось скорее общее качество армии, нежели небольшого числа лучших ее частей, и это качество предопределяло исход борьбы. Именно из-за наличия таких проблем Монтгомери счел необходимым держать у себя отборные соединения, которые с первых дней вторжения находились в боях, несмотря на то, что уже давно нуждались в отводе на доукомплектование и отдых ввиду понесенных потерь и усталости войск. Следует также сказать, что даже средние немецкие формирования оказывались в состоянии эффективно продолжать борьбу, когда потери в них составляли до 25 процентов от штатного личного состава. Ни одно из немецких соединений, переведенных с Восточного фронта в Нормандию, не оказалось неспособным к решению задач, которые возникали здесь, так как они слишком долго находились в боях, как и 7-я бронетанковая и 51-я дивизии. Когда война закончилась, один из самых строгих военных критиков, капитан Лиддел Гарт, следующим образом комментировал действия английских частей в Нормандии:

Время от времени их проверяли или даже отводили назад, чтобы они не попали в котлы, которые немцы так умело устраивали, несмотря на огромное численное превосходство союзников. Если бы не наше авиационное превосходство, которое так мешало немцам на каждом шагу, то результаты для нас оказались бы куда более худшими. Наши войска, как представляется, не проявляли должной инициативы в таких тактических приемах, как просачивание, а также решимости, за некоторым исключением. Постоянно сталкиваешься с такими примерами, когда упускались огромные возможности, так как решающие наступательные действия приостанавливались из-за понесенных незначительных потерь. Это особенно заметно у бронетанковых соединений.[132]

Монтгомери своим подчеркнутым высокомерием скрывал то, в какой степени его руководство войсками в Нормандии оказалось неэффективным в связи с неспособностью армий успешно состязаться с противником на поле боя. После многих месяцев тщательных тренировок и приготовлений к операции «Оверлорд» английская тактика оставалась не только лишенной изобретательности, но и не отвечающей условиям поля боя в Нормандии. Командиры батальонов и бригад, казалось, были способны на очень немногое за рамками обычных положений, предусмотренных уставами. Можно доказывать, что Монтгомери обязан был привести свои планы в соответствие с ограниченными возможностями его войск. Но было чрезвычайно трудно, практически невозможно, переобучить армию, полностью изменить тактическое мышление поколения в самый разгар кампании. Монтгомери необычайно умело использовал максимальные возможности подчиненных ему частей; он мастерски выявлял качества, которыми обладали определенные дивизии для выполнения определенной роли. Он сам заявил, что англичане боевой, но не агрессивный народ. В действиях английской армии в Нормандии не было никакой трусости. Но невозможно было на пятый год войны с уверенностью в победе в отдаленном будущем просить граждан-резервистов проявлять такое же мужество самопожертвования, какое проявляли легионы Гитлера, оказавшиеся перед лицом полного краха всего того, что в рамках нацизма считалось наиболее ценным. Бригадный генерал Уильямс говорил: «Мы всегда сознавали необходимость следовать принципу: пусть это сделает скорее металл, нежели человек с риском для жизни». Моральное состояние наших войск зависело от этой установки. Мы всегда говорили: «Израсходуй сколько хочешь боеприпасов, но не жизнь».

Однако в Нормандии союзные армии обнаружили и пределы возможностей металла без людей. Отдельные союзные солдаты проявили исключительное мужество и способность идти на огромные жертвы; это солдаты, которые считали, подобно старшине Холлису или капралу Келли, что за достижение победы в войне они несут персональную ответственность. Однако срыв английских планов по захвату Кана в июне 1944 года вскрыл слабости в боеспособности и тактике английской армии в большей мере, чем неудачи в руководстве войсками со стороны Бернарда Монтгомери.

Вполне достаточно от недели до месяца напряженных боев, чтобы большинство пехотинцев из новичков, не способных понять, откуда ведется огонь, не сознающих размеров опасности, не убежденных в необходимости как можно глубже зарываться в землю, превратились в ветеранов, либо погибли, или надолго выбыли из строя. В последовавшие за 6 июня дни американские войска в Нормандии встретились с небольшим числом войск противника такой боеспособности и такой активности, с какими уже имела дело английская 2-я армия. Однако для солдат в дивизиях генерала Брэдли, сначала сражавшихся, чтобы соединить захваченные плацдармы в одно целое, затем — чтобы расширить образовавшиеся плацдармы и захватить Шербур и полуостров Котантен, первые стычки с противником на близких дистанциях в условиях нормандских живых изгородей оказались суровым испытанием. «Хотя еще в Англии были некоторые разговоры об этих живых изгородях накануне дня Д, — писал генерал Гэвин, командир 82-й воздушно-десантной дивизии, — но никто из нас на самом деле не представлял себе, насколько они затруднят все наши действия».[133] Огромные земляные стены, густо переплетенные корнями деревьев и кустарников, которые ограждали каждое поле, оказались непреодолимыми для танков; каждая такая изгородь представляла собой естественный рубеж укрепленной обороны. На полуострове Котантен труднопреодолимые участки местности перемежались с широкими заболоченными участками, тоже непроходимыми для бронетанковой техники, которая, таким образом, оказалась привязанной к дорогам. 5-й корпус генерала Джероу, на долю которого выпали тяжелые испытания в ходе боя на участке «Омаха», оказался более удачливым на последующей фазе наступления в глубь полуострова, встретив незначительное сопротивление противника: на помощь сильно измотанной немецкой 352-й дивизии только 7 июня начала подходить 30-я мобильная бригада. 29-я американская дивизия, у которой в день Д особенно зримо обнаружилось отсутствие боевого опыта, теперь медленно пробивалась в западном направлении, чтобы соединиться с остатками рот рейнджеров, все еще удерживавших за собой мыс О.

«Эти проклятые боши никак не прекращают бой», — жаловался командир 1-й дивизии Хубнер генералу Брэдли, когда тот подплыл к берегу на плавающей грузовой автомашине утром 7 июня.[134] Однако 18-й и 26-й полки 1-й дивизии вырвались вперед, чтобы соединиться с английским 30-м корпусом у реки Дром 7 июня, и в ночь с 7 на 8 июня город Изиньи был очищен от противника. Грозный бригадный генерал Кота из 29-й дивизии был в числе первых, кто вошел в лежавший в руинах город Изиньи, где американцы застали только запах гари, потрескивавшее пламя пожаров, возникших от зажигательных снарядов и бомб, освещавших город в ночной темноте.

«Черт возьми, да они даже не взорвали мост», — кричал Кота полковнику Гиллу, когда прошел по прочному каменному мосту. Каждый ожидал снайперских выстрелов, но, к счастью для немногих пленных, которые брели из развалин, снайперы не стреляли. Один из пленных предложил нашим солдатам показать место, где укрываются 14 их камрадов. Он сказал, что они бы сдались в плен, но боятся выходить. Наскоро организованная патрульная группа, ведомая пленным, извлекла из укрытия его товарищей солдат.

Кота направил офицера связи лейтенанта Делказела в штаб дивизии доложить, что город Изиньи свободен от противника. Не проехал лейтенант и мили в сторону командного пункта дивизии, как его джип окружили вооруженные люди. Обезоружив офицера и его водителя, они увели их на свои позиции. Как выяснилось, это были не немцы, а мешанина из поляков, сербов и русских; офицеры и сержанты у них сбежали, и теперь солдаты были озабочены главным образом тем, как бы благополучно сдаться в плен. Они страшно боялись попасться в руки находившихся поблизости немцев, которые тут же расстреляли бы их, если бы узнали об их намерениях. После долгих переговоров с захваченными американцами утром 10 июня они строем при полном вооружении двинулись вниз по дороге в сторону Мейси, пока не встретили удивленного американского водителя полугусеничной автомашины. Делказел побежал вперед, крича: «Не стрелять! Не стрелять! Они сдаются в плен!» 75 человек вышли вперед и сложили на землю свое оружие. Эскадрон безупречно одетых белорусских кавалеристов в каракулевых шапках, который сдался несколькими днями позднее, послал сначала депутацию к американскому разведывательному взводу, чтобы уточнить его силы. Кавалеристы сообщали, что они готовы сдаться, но могут это сделать, только имея перед собой внушительную силу. Американцы убедили их в наличии таких достаточно внушительных сил, делающих капитуляцию почетной. В те первые дни после высадки на побережье Нормандии 1-я армия сталкивалась на разных участках с совершенно разным сопротивлением противника: в одном месте десятку «Джи-ай»[135] сдавались в плен целые вражеские подразделения; в другом месте целая дивизия не могла двинуться с места из-за упорного сопротивления немецкой пехотной роты с противотанковыми орудиями.

После захвата Изиньи и соединения двух плацдармов, «Омаха» и «Юта», восточный американский фланг уже мало беспокоил высшее военное командование союзных войск, поскольку тревожные события самого десантирования завершились в целом благополучно. Все внимание теперь было направлено на северо-запад, на борьбу 7-го корпуса генерала Коллинса за овладение полуостровом Котантен. Монтгомери очень хотел, чтобы 5-й корпус оказывал давление в южном направлении, в то время как Коллинс будет наступать на запад и север, но Брэдли заявил своим командирам: «Никто не будет никуда наступать, пока Джо не захватит Шербур. Я хочу видеть Пита и Джи капитально окопавшимися на своих участках фронта. Противник все еще может нанести удар по ним, и мы не можем рисковать, чтобы он пробился через них к плацдарму «Омаха»».[136]

Немецким силам на полуострове не хватало мобильности и взаимосвязи, чтобы предпринять крупномасштабную контратаку против плацдарма «Юта». Но они все еще были в состоянии с ожесточенным упорством обороняться в живых изгородях и на дорогах между ними и предпринять серию атак местного характера силами батальонов и полков, которые временами причиняли американскому командованию немалое беспокойство. Воздушно-десантные дивизии 7 июня в ходе сосредоточения своих разбросанных по полуострову рот еще продолжали ожесточенные стычки. Они стремились овладеть проходами между затопленными районами и топями, через которые только и мог прорваться из района плацдарма 7-й корпус Коллинса. Брэдли говорил Коллинсу, что бросит на Карантан все авиационные силы, какие тот запросит, чтобы он «захватил город по частям и закрепился там».[137] Очень скоро обнаружилось, что далеко не все американские части, высадившиеся на французское побережье, могли состязаться с парашютистами в решительности действий или в мастерстве на поле боя. Легко поддававшиеся панике головные подразделения 90-й дивизии, двигаясь с плацдарма «Юта», столкнулись с приближавшейся колонной немецких военнопленных и открыли по ним огонь из всех видов оружия, какое оказалось под рукой. Когда подразделениям 325-го планерного пехотного полка генерал Гэвин и его усталые солдаты показали, где они должны будут предпринять атаку, один из командиров батальона заявил, что чувствует себя плохо, и его пришлось освободить. В конце концов эта часть все же двинулась в наступление, но во время первого же столкновения под огнем немцев залегла; никакие уговоры и убеждения не смогли заставить ее подняться и идти дальше. Генерал Гэвин был вынужден вызвать своих парашютистов, которые прошли через батальон 325-го планерного пехотного полка и захватили указанный объект. Воздушно-десантные дивизии ожидали, что после выполнения в день Д поставленной им задачи они вскоре будут отведены на отдых и подготовку к новому заданию. Однако из-за серьезной нехватки должным образом подготовленной американской пехоты их теперь попросили сражаться до конца операции по овладению Котантеном. Тот факт, что при легком вооружении и без бронетанковой поддержки они вынесли основную тяжесть первых боев за овладение полуостровом, свидетельствовал: отборные американские соединения в состоянии состязаться с войсками любой союзной армии в Нормандии. Однако для той части десантников, которые вступили в бои в Нормандии с небольшим опытом, процесс боевого становления оказался столь же болезненным, как и для любого пехотинца линейного подразделения.

Рядового Ричардсона из 82-й воздушно-десантной дивизии, который в отличие от большинства его товарищей до этого не участвовал в бою, в последний раз видели в средней части полуострова Котантен вечером 6 июня спящим в поле. К ночи на 7 июня он окопался на земляной насыпи живой изгороди и вместе с солдатами пулеметного взвода своего батальона стал наблюдать за лежащим впереди полем и лесом.

Вдруг, откуда-то издалека, из-за леса, — рассказывал Ричардсон впоследствии, — до меня донесся странный скрип. Это были звуки несмазанного колеса телеги, скрип старого деревенского фургона, какой я часто слышал у себя дома в деревне. Неужели какой-нибудь французский крестьянин вез что-то на телеге? Это казалось маловероятным, когда две армии лежали друг против друга, держа пальцы на спусковом крючке тысяч орудий войны. Немцы? Это тоже казалось маловероятным. Если бы немцы двигались по территории, где могли находиться мы, разве это не делалось бы в полной тишине? Да они практически прошли бы на цыпочках. Я пытался отделаться от мысли, что этот отдаленный звук мог означать что-либо опасное. Но беспокоило то, что этот скрипучий звук, единственный в ночной тишине вокруг меня, приближался в нашу сторону. На некоторое время наступила тишина, затем я услышал, как кто-то крикнул: «Хальт!» — и тут же последовала автоматная очередь. Значит, немец. Что же случилось? Почему же наш пулеметный взвод ничего не делает? Наконец с нашей стороны затарахтел один пулемет — дат-дат-дат, — не так часто, как у немцев, но трассирующие пули вместо того, чтобы идти в сторону противника, неслись в небо, описывая там огромную дугу и исчезая. В конце концов я разбудил Джонсона, и мы сидели, наблюдая за трассирующими веерами в небе. Когда закончилась стрельба, мы услышали, как бегут немцы и что-то кричат, постепенно удаляясь в сторону дороги возле дома. Затем загорелся дом, и через некоторое время снова послышался скрип телеги, но на этот раз скрип удалялся вниз по дороге.

Немцы возобновили наступление на позиции парашютистов на следующий день. Сначала на опушке леса появился танк. Медленно, громыхая, двигался он через поле по направлению к американцам, которые могли встретить его только огнем из пулеметов, карабинов и автоматов. К их удивлению и облегчению, танк неожиданно остановился. Из башни танка поднимался дымок. Это была не «Пантера» и не «Тигр», а какая-то старая, французского производства рухлядь. Парашютисты весело острили, «как ребята на футболе, когда их команда выигрывает». Танк развернулся в обратную сторону и заковылял в лес. Однако радость оборонявшихся оказалась преждевременной. Буквально через пару минут противник обрушил на них точный минометный огонь «Там, где я только что лежал плечо к плечу с другими солдатами, — вспоминал Ричардсон, — раздались крики от боли, призывы о помощи. Сказалась наша неопытность и необоснованные надежды на то, что нас защитят живые изгороди. Мы еще не осознали необходимости немедленно окапываться, и очень немногие из нас имели отрытые ячейки, а они спасали бы от всего, кроме прямого попадания».

Ричардсон живо представил себе фотографию в одном из журналов, на котором русский солдат был изображен как единственный спасшийся из всей роты. Теперь этот молодой американец думал, что он разделит с этим русским столь же необычную судьбу. Когда его часть и другие оставшиеся в живых солдаты воздушно-десантной дивизии в начале июля после 33 дней непрерывных боевых действий были выведены из боев, в его роте оставалось всего 19 человек. Потери в дивизии составили 46 процентов. Лейтенант Сидней Эйхен из 120-го пехотного полка 30-й дивизии был одним из тех людей, которые заменили 82-ю воздушно-десантную дивизию. Зеленые, необстрелянные новички, потрясенные, в благоговейном страхе смотрели на парашютистов, коих они должны были заменить. Эйхен много лет спустя рассказывал:

Мы спросили их: «А где ваши офицеры?» — и они отвечали: «Все погибли». Мы тогда спросили: «Кто же тогда вами командует?» — и один сержант сказал «Я командую». Я смотрел на небритых, с покрасневшими глазами солдат в грязной одежде, на их усталую походку и подумал: так что же, так и мы будем выглядеть через пару дней боев.

На протяжении первых недель в Нормандии 29-я дивизия оставалась в тяжелом положении. Обстановка требовала максимального использования командирских качеств и энергии командира боевой группы генерала Кота и горстки оставшихся офицеров, чтобы заставить солдат продолжать движение вперед на юг от плацдарма. Рано утром 10 июня Кота находился на командном пункте 175-го полка в поле в районе Лисона, когда туда явились три солдата с восточного фланга и заявили, что они из 2-го батальона, который попал в окружение и полностью уничтожен. Несмотря на сомнения Кота и его стремление успокоить солдат, сержант из этой тройки продолжал утверждать, что в живых остались только они трое.

Мы только что разместились в районе нашего привала, когда все это началось, — рассказывал сержант о разгроме своего батальона. — Вдруг кругом начались разрывы, все взлетало в воздух, немецкие реактивные минометы начали обстрел большого поля, на котором размещалась основная часть нашего батальона. Мы слышали выкрики на немецком языке. Иногда они кричали по-английски «Сдавайтесь! Сдавайтесь!» Мы пытались отбиваться, но у нас не было никаких подготовленных позиций для обороны. Каждый раз, когда мы пытались сдвинуться с места, немцы, все время пускавшие осветительные ракеты, замечали это и тут же открывали дикий огонь из пулеметов. И все время вели обстрел поля из минометов. Возле меня было семь или восемь человек. Мы наметили путь к выходу, но двоих убило при попытке выбраться оттуда.

В последующие часы появились и другие солдаты из этого батальона (в их числе был и капеллан), которые подтвердили предыдущие сообщения сержанта. Позднее, днем, Кота провел убедительную беседу с остатками батальона; к тому времени уже собралось около ста человек.

Члены этой группы были заметно потрясены пережитым в предыдущую ночь. Один санитар без конца повторял: «Эта штыковая атака, эта проклятая штыковая атака». Кота сказал собравшимся, что у них сложилось неправильное представление о судьбе батальона — он никоим образом не был уничтожен. Генерал Герхардт уже назначил подполковника Артура Шеппе, который до этого был начальником штаба полка, командиром этого батальона. В заключение он сказал, что им будет предоставлена возможность отдохнуть, получить оружие и необходимое оснащение, чтобы вернуться на передовую и бить немцев. В данной ситуации такая перспектива была встречена без особого энтузиазма.

Повествование о действиях 29-й дивизии к югу от Лисона 11 июня, когда две роты 175-го пехотного полка продвинулись через реку Вир, вполне достоверно отражает жестокие испытания, выпавшие на долю десятков частей, в те тягостно-горькие недели боев в живых изгородях, когда каждый ярд земли завоевывался с мучительной медлительностью.

С большим трудом майору Миллеру удалось доставить свои тяжелые пулеметы на огневые позиции, чтобы вести из них огонь по изгородям вдоль опасной дороги. Радиосвязь внутри роты не функционировала, а система «передай дальше» при просьбе выдвинуть оружие вперед действовала медленно. Руководство в роте в этот момент осуществляли командиры мелких подразделений. Мог ли сержант заставить солдат делать то, что он хотел? Был ли сержант вожаком? Некоторые из них обладали лучшими качествами командира, но треть в этом отношении оказалась не на высоте. Всем им мешало отсутствие представления о ситуации, в которой они оказались. Противник никогда не подставлял себя для удара на этой фазе, огонь роты, по-видимому, не причинял ему существенного урона. Другое оружие пехоты — движение и маневр, по настоянию генерала Кота широко применяемое, — давало хороший эффект. Наши подразделения продолжали продвижение вперед бросками там, где противник вел огонь, перебежками, ползком, по-пластунски, но все время вперед. Результат — огонь противника постепенно ослабевал, а затем и полностью прекратился.

…Кота продвинулся только на 25 ярдов, как вдруг возникла кризисная ситуация. Один или два немецких реактивных миномета, по-видимому установленных за высокой живой изгородью, которая проходила с левой стороны дороги, открыли огонь, сопровождаемый характерными для них хлопками. Колонна сразу же рассыпалась, бросившись в канавы по обе стороны дороги, но канавы оказались всего 4–5 дюймов глубиной и не обеспечивали никакого укрытия. Внезапность огня после напряженной 20-минутной тишины поразила каждого в роте. Солдаты продолжали лежать в канавах. Пулеметным огнем уже было задето несколько человек; пули рикошетили от дороги и скашивали кустарники. Кто-то кричал: «Отстреливайтесь! Стреляйте в подлецов!» В промежутках между разрывами солдаты вскакивали из канав, пытаясь либо вырваться из этого капкана в тыл, либо перескочить через изгородь. Один солдат при попытке перебраться через изгородь был сражен прямым попаданием мины, которая при разрыве выбросила его на дорогу. Адъютант генерала Кота отходил к дороге. Сам генерал стоял в укрытии за изгородью на перекрестке дорог. Он ухмылялся. «Что ж, это последняя позиция Кота?» — саркастически спросил он самого себя. Минута, и буду в окружении стрелковой роты — эти парни начали наконец стрелять, — я оглянулся и увидел, что я совершенно один.[138]

Основная часть немецких 243-й, 709-й и 91-й дивизий, усиленных 6-м парашютным полком, 206-м танковым батальоном и штурмовым батальоном 7-й армии, находилась на полуострове Котантен. Несмотря на огромные усилия союзной авиации, направленные на срыв переброски немецких войск, 77-й дивизии противника все же удалось практически без потерь выйти в установленный для нее район, в результате чего 7-му американскому корпусу пришлось дорого заплатить за расширение плацдарма «Юта» в северном направлении через заболоченную местность. Майор Гарри Герман, начальник штаба 2-го батальона 39-го пехотного полка 9-й дивизии, в неопубликованных воспоминаниях следующим образом описывает борьбу за нейтрализацию огромных бетонных казематов форта Сен-Маркоф после того, как они были уже подвергнуты сильной бомбардировке с воздуха:

Первый объект мы захватили, не произведя ни одного выстрела. Мы входим в бункер через исковерканные стальные двери, забросив вперед на всякий случай ручную гранату, и бросаемся вперед, готовые на все, но встречаем только убитых фрицев, разбросанных на полу за 20-футовыми бетонными стенами. Ощущение довольно странное и жуткое, кругом все спокойно, море за фортом прохладное и зеленоватое. Может быть, немцы ушли? Где же 4-я дивизия? Где наша рота тяжелого оружия? Мы пробираемся на верхний этаж бункера, теряем осторожность, стоим в ленивой позе и обсуждаем планы следующего броска.

Когда мы обсуждали этот вопрос, всех нас вдруг подбросило страшным взрывом, при этом полковник Локетт был ранен в голову и руку. Ведется прямой фронтальный огонь, не слышно предварительного свиста, и вы оказываетесь совершенно беззащитным, удивляясь, когда вас вдруг заденет пуля. В сумерках перед собой мы видим потрясающую картину: вся прибрежная полоса обрабатывается огнем шестнадцати пушек, 3- и 4-дюймовыми корабельными орудиями, 8 минометами и 16 пулеметами в течение пятнадцати минут. Затем мы выскакиваем, встречаемые очень сильным продольным огнем на нашем чрезвычайно узком участке наступления. Огонь из 155-мм орудий только сотрясал форт. Я направил роту G в обход слева с целью либо отвлечь внимание сопротивлявшегося противника, который не давал нам никакой возможности идти вперед, либо выбить его оттуда. Вскоре из этой роты сообщили, что они по грудь в воде и не могут продвигаться дальше. Мы — это остатки роты Е — начинаем движение вперед, пролежав в этой проклятой воде полтора дня. Мы медленно тащимся вдоль дороги с противотанковым орудием, в то время как первый батальон ведет сильный огонь из стрелкового оружия. Казалось, в конце концов мы все-таки достигнем церквушки, которая находилась на рубеже, куда мы должны были выйти в первой фазе, но кинжальный пулеметный огонь рвет дорогу. Солдаты не идут вперед, и в конце концов мы вынуждены отойти. Нас основательно побили.

Спустя несколько часов мы снова начинаем движение, на этот раз без огневого вала. Мы встречаем первый батальон, который, несмотря на мины и сильный огонь, приходит с плацдарма. В полной готовности к бою, следуя за нашими самоходными противотанковыми орудиями, они принимают на себя основной огонь, предназначенный для нас. Вот подошли к первому бункеру, и сержант Хики ломом открывает вентиляционное отверстие и закладывает туда 5-фунтовый блок тринитротолуола. Взрыв, и в бункере образовалась дыра размером в человеческое тело. Через нее противотанковое орудие выпустило внутрь бункера пять фугасных снарядов. Вот так. Все равно что кувалдой бить мух. Мы потеряли только 14 человек, но 1-й батальон попал в тяжелое положение. Они потеряли полковника Тинли, который сначала получил пулевое ранение в грудь, затем, когда его несли на носилках, санитары-носильщики наступили на мину. Так что его позднее похоронили в Сент-Мер-Эглизе. Мы овладели фронтальной частью церкви, а фрицы держались за тыловую часть здания и монастырскую галерею. Открытая перестрелка внутри здания продолжалась около часа, но затем мы вынуждены были уйти, так как они поднялись на верхнюю часть монастыря и забросали нас ручными гранатами, в том числе на алтаре, где мы было закрепились.

В конце концов, по словам Германа, американцы, прокладывая дюйм за дюймом путь через оборонительные препятствия, овладели фортом. 9-я дивизия после всего того, что ей пришлось испытать в Северной Африке и на Сицилии, находила такой способ сражения приемлемым, но другие, необстрелянные, «зеленые» американские соединения оказались в боевой обстановке неповоротливыми. Герман и его товарищи с глубокой тревогой наблюдали за первыми шагами 79-й дивизии. «Это было, — замечает он, — едва ли не жестокое посмешище. Один полк этой дивизии наступал через наш район сосредоточения, его командир даже не умел читать карту. Из-за трюков с набором рекрутов они потеряли людей больше, чем я когда-либо видел. Совершенно очевидно, что они не обучены ведению боя — происходит постыдная трата жизней американских парней». Майор Рэндалл Брайэнт, начальник штаба 1-го батальона[139]47-го полка 9-й дивизии, говорит, что его часть была введена в бой, чтобы сменить 90-ю дивизию, боевая биография которой была почти катастрофически неудачной на протяжении всей кампании в Нормандии. Брайэнт и его солдаты проследовали мимо пехотинцев 90-й дивизии, лежавших по обочинам дорог позади переднего края. «Они выглядели, — отмечает майор, — ужасно — небритые, грязные, жалкие».

Карантан пал только 12 июня, и уже наступило 13 июня, когда наконец два американских плацдарма установили между собой прочную связь через большую плоскую заболоченную низину, разделявшую их. В тот день парашютисты Тейлора отбили решительную контратаку 17-й моторизованной дивизии СС. Из перехваченных «Ультра» материалов Брэдли получил предупреждение об этой готовившейся немецкой контратаке. Без каких-либо разъяснений он приказал генералу Джероу немедленно двинуть части 2-й бронетанковой дивизии в соответствующий район, чтобы в нужное время поддержать парашютистов Тэйлора, а затем и отбросить эсэсовцев. В течение двух последующих недель, хотя 5-й корпус генерала Джероу постоянно расширял плацдарм в южном направлении в сторону Комона, внимание американского командования было всецело направлено на организацию наступления на Шербур, захват критически важного для операции «Оверлорд» объекта — крупного порта для союзников. В американских военных кругах уже глубоко осознали тот факт, что время упускалось, что все больше и больше немецких сил прибывало на поле сражения, а продвижение союзных войск происходило медленно и с тяжелыми боями. Появилась серьезная обеспокоенность качеством управления пехотой в боевой обстановке. Последовало строгое указание из штаба 1-й армии, чтобы все офицеры обязательно носили знаки различия. Многие сняли их, опасаясь снайперов. Когда 14 июня командир 5-го корпуса генерал Джероу с удовлетворением докладывал генералу Ходжесу, что его люди осуществили все поставленные перед ними цели, Ходжес со спокойной улыбкой напомнил ему: «Джи, целью является Берлин». Однако хронические перебои в снабжении, особенно артиллерийскими боеприпасами, были таковы, что 1-я армия могла обеспечивать одновременное наступление только в одном месте.

Несмотря на стремление Коллинса нанести сильный и быстрый удар в сторону Шербура, Брэдли пришел к выводу, что, пока не перерезан полуостров, риск такого броска к Шербуру из-за возможности доставки в порт немецких подкреплений будет чрезмерным. В первые дни после 6 июня американские воздушно-десантные дивизии с боями шаг за шагом пробивались вперед, чтобы закрепиться на крохотных пятачках, которыми овладели после высадки, и отбить опасные немецкие контратаки, подобные той, которая была 7 июня у Сент-Мер-Эглиз. Затем 5-й корпус, имея впереди 9-ю и 90-ю дивизии и части 82-й воздушно-десантной дивизии, предпринял наступление в западном направлении, завершившееся у небольшого прибрежного морского курорта Барневиль 18 июня. Для многих американцев это был захватывающий бросок, когда «Шерманы», облепленные пехотой, и самоходные противотанковые орудия неслись на полной скорости по сельской местности, встречая только отдельные изолированные очаги сопротивления. Группы разбегающихся или вяло контратакующих американские позиции немцев беспощадно уничтожались. Около 1500 солдат и офицеров немецкой 77-й дивизии все же сумели ускользнуть в южном направлении, застав врасплох солдат 90-й американской дивизии, охранявших мост через реку Оланд, и захватив свыше 100 пленных. 77-я дивизия являлась одним из немногих немецких соединений на полуострове Котантен, обладавших достаточно высокими боевыми качествами. Большинство немецких частей, находившихся здесь постоянно, состояло из малообученного личного состава, плохо оснащенного боевой техникой и практически деморализованного. В журнале боевых действий 1-й армии Ходжеса 16 июня отмечалось: «Артиллерия фрицев исключительно слаба, и в докладных разведслужбы армии сообщается об усилении деморализации противника из-за нехватки боеприпасов и плохого материального снабжения». На вооружении немцев здесь находились почти исключительно танки французских или чешских моделей. Немецкие части проявляли способности к упорному сопротивлению при обороне на подготовленных позициях против фронтальной атаки, но у них не хватало решимости или средств, чтобы помешать маневру крупных американских частей на открытой местности.

В это время произошел известный обмен репликами между Брэдли и Коллинсом. Когда командующий 1-й армией получил от Монтгомери сообщение с характерным для него надменным утверждением, что «Кан фактически является ключом к Шербуру», Коллинс взорвался: «Брэд, телеграфируй ему, чтобы он выслал нам этот ключ».[140] И хотя американцы истолковали слова Монтгомери как оправдание английских затруднений у Кана и как попытку умалить то, что сами американцы пытались сделать на полуострове Котантен, англичанин был прав. Каждая более или менее подготовленная боевая немецкая часть сражалась против англичан. Не могло быть никакого сравнения между трудностями борьбы с 12-й танковой дивизией СС или учебной танковой дивизией и трудностями преодоления обороны слабых немецких дивизий, отходивших к Шербуру.

И дело вовсе не в том, что это может умалить мастерство, которое 7-й корпус проявил при овладении крупным портом Шербур. Коллинс к этому времени уже показал себя одним из выдающихся командиров этой кампании. 48-летний генерал происходил из проживавшей в штате Луизиана ирландской семьи, в которой он был девятым ребенком. Как и многие другие американские кадровые военные, годы между двумя войнами, старея и переживая застой, он провел без видимой надежды на славу или профессиональное осуществление мечты. В 1920 году, будучи пониженным в звании до капитана[141] в связи с сокращением вооруженных сил и назначением на новую должность, он подумывал об отставке. Только в возрасте 44 лет ему было присвоено звание подполковника, а в январе 1943 года он впервые увидел бой и военные действия уже в качестве командира дивизии на Тихом океане. В молодости он собирался стать адвокатом и имел необычное для католиков пристрастие к военному делу. Он много ездил по Европе и Дальнему Востоку, был отличным стрелком и любителем оперы. Безжалостно гонял солдат и без колебаний снимал офицеров любых рангов, не подходивших к его стандартам. Вслед за некоторыми дивизионными и полковыми командирами, отстраненными им от должностей за эти недели после дня Д, он снял начальника оперативного отдела своего корпуса, который отстаивал положения американских предвоенных уставов об установлении разграничительных линий между частями по возвышенной местности, и начальника артиллерии, который оказался неспособным понять исключительную важность управления огнем передовыми наблюдателями. Не терпевший отговорок и предлогов, он обладал острым взглядом, схватывавшим появлявшиеся возможности на поле боя: американским и английским войскам в Нормании остро не хватало такого рода командиров.

Через 22 часа после овладения Барнвилем, поразительно быстро изменив направление наступления на 90 градусов, войска Коллинса начали продвижение на север, к порту. 8-й корпус под командованием Миддлтона, заново введенный в бой, принял на себя обеспечение американского рубежа восток-запад, в то время как 7-й корпус устремился на Шербур. Коллинс уже с волнением ожидал для себя ведущей роли в наступлении на юг, когда пал Шербур, но Брэдли сказал ему: «Трои (Миддлтон, командир 8-го корпуса) тоже хочет воевать».

У генерала Брэдли были также определенные мысли в отношении дивизий и командиров, которые, по-видимому, вели войну только ради газетных аншлагов, говорится в дневнике Ходжеса. «Это состязание ради славы, — сказал он генералу Коллинсу, — должно быть прекращено».

Остроту соперничества между старшими офицерами в бою часто трудно понять гражданским людям. Но это простой жизненный факт: для профессиональных военных война предоставляет те же самые возможности осуществления желаний, какие президентам корпораций предоставляют крупные торги. Это не просто умозаключение, а реальность, столь же древняя, как сама война. Единственное, что было нового во второй мировой войне, это уникальные возможности у командиров на поле боя снискать расположение корреспондентов газет и таким путем сделать из себя фигуры национального масштаба. В английской армии такой возможностью мог воспользоваться только командир ранга Монтгомери. Однако в американской военной среде в Нормандии многие командиры дивизий отчаянно состязались за прославление самих себя и подчиненных им соединений и мучались от зависти, например, к славе 1-й дивизии.

В 2 часа дня 22 июня после массированного воздушного налета американцы начали наступление с целью прорыва оборонительных рубежей, проходивших по горным кряжам, которые обеспечивали оборону Шербура. «Боевая эффективность всех (оборонявшихся) войск была крайне низкой», — писал впоследствии один немецкий автор.[142] Оборона Шербура в основном была рассчитана на отражение атак с моря, и на учениях в начале мая генерал Маркс продемонстрировал уязвимость Шербура со стороны суши, прорвавшись как раз там, где теперь наступали американцы. Позднее Коллинс выразил удивление, что немцы почему-то не прибегали к упорной обороне на внешнем рубеже, проходившем по высокому горному кряжу вокруг города, и отошли сразу же на рубеж внутренних фортов. У них, по-видимому, не хватало не только необходимой численности войск, но и не было намерения осуществлять такую оборону. Были сформированы четыре боевые группы из остатков немецких частей, которые отступали по полуострову в сторону Шербура, и позиционная оборона там, на укрепленных позициях, представляла собой менее сложную задачу для войск невысокой боеспособности. Если американцы до этого могли вести наступление, не встречая мощных контратак, какие обрушивались на англичан вокруг Кана, то здесь, на подступах к Шербуру, пехоте предстояло наступать под воздействием сильного пулеметного огня противника, изрыгаемого из огромных бетонных бункеров.

Батальон майора Рэндалла Брайэнта провел ряд последовательных небольших боевых операций против окруженных немецких групп, оказывавших сопротивление по пути движения к Шербуру; в одной из таких стычек майор был удивлен не меньше, чем его солдаты, удачным выстрелом базуки по «брюху» немецкого танка — американцы по своему горькому опыту знали, что прямое попадание не пробьет броню немецкого танка. А теперь, на улицах Шербура, батальон завязал двухдневные напряженные бои за каждый дом по пути к Форт-дю-Руль. На основе собственного опыта солдаты выработали некоторые приемы уличного боя, которым их никогда не обучали. В частности, они подавляли огневые средства в домах на противоположной стороне на время, пока группы солдат, прокладывая дорогу с помощью ручных гранат, проскакивали через улицу. Широко разветвленную систему укрепленных огневых точек противника приходилось преодолевать в ожесточенных схватках, уничтожая одну точку за другой, при этом атакующую пехоту немцы на открытых подступах встречали убийственным пулеметным огнем.

Мы начали атаку форта Октевиль, — писал майор Герман из 39-го пехотного полка. — Заградительный огонь сначала нас прижимает к земле, но солдаты все же просачиваются вперед, перебегая с места на место, точно напуганные кролики, в сторону форта. Мы прекращаем артиллерийский обстрел, так как снаряды стали рваться рядом с ротой G и поразили один взвод. Кажется, все идет неправильно. Наши танки бросились наутек. С моим сержантом Маачи на буксире мы ползем под сильным настильным пулеметным огнем к форту, который маячит, словно грандиозное сооружение. Я не совсем помню все, что произошло дальше. Мы связали вместе две базуки и примерно с шестидесяти ярдов от форта выстрелили по крепостному аванпосту. Я приподнялся на одно колено, чтобы выстрелить из своего карабина, но взрывом меня ударило в правое бедро, разорвав куртку. Я побежал к доту, стреляя на ходу. Взрывом немецкой ручной гранаты из моих рук вырвало карабин, разорвало мышцы правого предплечья, но кость не получила повреждений. Ребята потом сказали, что я без сознания скатился в канаву.

9-я дивизия овладела Октевилем, а 314-й пехотный полк штурмовал Форт-дю-Руль, показав еще один пример мужественного самопожертвования, благодаря чему пехота может овладевать сильно укрепленными позициями противника. Когда капрал Джон Келли увидел, что его взвод прижат к земле сильным пулеметным огнем, он пополз вперед с шестовым подрывным зарядом, чтобы всунуть его в амбразуру, откуда вел огонь немецкий пулемет, но заряд не сработал. И он пополз обратно за другим зарядом. На этот раз взрывом заряда разорвало торчавшие из амбразуры стволы пулеметов, и пулеметный огонь прекратился. Келли в третий раз пополз к доту, достиг его задней двери и бросил внутрь ручную гранату. Дот замолчал. Лейтенант Карлос Огден расчистил дорогу для своей роты, выведя из строя 88-мм орудие противника с помощью ружейной гранаты, и, хотя уже был дважды ранен, выбежал вперед и ручными гранатами уничтожил немецкие пулеметы, мешавшие наступавшей пехоте. Как Келли, так и Огден были награждены медалью Почета — высшей наградой конгресса.

Укрываясь от бомбардировок, в подземных тоннелях и бункерах толпились многие тысячи разношерстного военного персонала из военно-морского флота, частей аэродромного обслуживания Люфтваффе, подразделений снабжения, штабные писаря — вся шушера огромной базы, осознававшая безвыходность своего положения. Дни, проведенные в зловонной смеси выхлопных газов от генераторов, пыли и сгоревшего пороха, проникавших в подземелье через пещеры, наложили на них печать глубокого уныния. На командном пункте генерала фон Шлибена в Сувере, на южной окраине города, офицер по оперативным вопросам майор Форстер отмечал на карте, висевшей на стене, неумолимое движение американцев — солдаты Коллинса по незнанию обошли коммутаторный бункер немцев, оставив немцам до последнего момента в исправности их систему связи. 26 июня, когда самоходные противотанковые орудия открыли огонь прямой наводкой по входам в тоннели, расположенные над командным пунктом командующего гарнизоном, генерал фон Шлибен вместе с 800 солдатами и офицерами сдался. Майор Рэндалл Брайэнт оказался возле Мантона Эдди, командира дивизии, когда высокий, представительный, с чувством собственного достоинства немецкий офицер отделился от длинной шеренги выходивших из подземного арсенала немцев и коротко сказал: «Я фон Шлибен». Ошеломленный Эдди указал генералу на джип и увез его на свой командный пункт, чтобы там перекусить. Однако Брэдли отказал в гостеприимстве немцу, так как был разгневан бессмысленной обороной Шербура, столь дорого обошедшейся американцам, и отказом фон Шлибена дать приказ об общей капитуляции порта после своего пленения.

Организованное сопротивление в Шербуре прекратилось только 27 июня, и 9-я дивизия была вынуждена еще несколько дней вести ожесточенные бои, чтобы раздавить оборону у мыса Аг на северо-западной оконечности полуострова. В городе Эдди предпринял отчаянную попытку удержать под контролем разбушевавшихся солдат, когда те наткнулись на огромные немецкие склады бренди, вина и шампанского. В конечном счете у него ничего не получилось, и он в отчаянии прекратил борьбу с пьянством, объявив: «Ладно, каждому 24 часа отдыха, пусть напиваются». Сотни ящиков награбленного спиртного были погружены на захваченные немецкие автомашины и затем по всей Европе следовали за частями 7-го корпуса. Полящика шампанского было отправлено Брэдли, который переслал шампанское домой в США, чтобы по возвращении в 1945 году выпить в честь своего внука. В офицерском клубе части Брайэнта свою долю из складов Шербура допивали в Германии еще в 1946 году.

Батальон Брайэнта сожалел по поводу излишеств, допущенных накануне, когда утром 28 июня начал марш пешим ходом в сторону мыса Аг, следуя немецким указательным знакам с обозначением частей и соединений. Они подошли к входу огромного подземного бункера, не встретив никакого сопротивления, захватили единственного вражеского часового, охранявшего вход, и осторожно шли по бункеру с пистолетами в руках в сторону доносившихся голосов. Открыв дверь, они оказались в помещении, полном немецких офицеров, сидевших за столом, на котором лежал большой кусок окорока. Дин Вандергоф, командир батальона, оказался на высоте положения. «Стоп!» — обратился он к изумленной аудитории. Он наклонился вперед, чтобы схватить окорок: «Это я возьму». Американцам здесь необычно повезло. Другим частям пришлось вести тяжелые бои.

В июне 7-й корпус захватил 39 042 пленных и выполнил первую задачу американцев в этой кампании. Генерал Коллинс проявил себя энергичным и умелым командиром корпуса, подобно тому как генерал Мантон Эдди продемонстрировал способности командира дивизии. Взятие «крепости», которую Гитлер приказал оборонять многие месяцы, подбодрило союзников и несколько смягчило разочарование высшего командования, когда оно получило первые донесения о состоянии гавани и порта Шербура. Портовые сооружения Неаполя начали функционировать через трое суток после падения города. Примерно такого же нового чуда ожидали в Шербуре. Однако армейские саперы генерала Брэдли нашли там одни развалины как свидетельство наиболее тщательно осуществленной программы разрушений за всю войну. По планам операции «Оверлорд» к 25 июля предполагалось обеспечить прием через порт Шербур примерно 150 000 тонн боевых грузов. На самом деле порт принял к этому сроку менее 18 000 тонн. Только к концу сентября Шербур восстановил предусмотренную планами союзников пропускную способность, но к этому времени почти все гавани во Франции и Бельгии находились уже в их руках. Таким образом, наступление на Шербур не оправдало своего непосредственного стратегического назначения — создать возможности для ускорения наращивания сил союзников на континенте. Но об этом не приходилось много говорить в дни восторгов по поводу наиболее выдающегося успеха союзников со времени высадки на нормандское побережье. Только Эйзенхауэр, Брэдли и Монтгомери да их штабы со всей серьезностью сознавали, что сражение за северный Котантен длилось на много дней дольше, чем планировали и надеялись, и что, пока оно продолжалось, прогресс в захвате территории для расширения плацдармов в южном направлении оказался незначительным. 27 июня, когда Хьюджес сообщил Эйзенхауэру о новой задержке наступления 1-й армии, верховный главнокомандующий задумчиво заметил: «Иногда мне хочется, чтобы там был Джордж Паттон».

Люди, участвовавшие в сражении за полуостров Котантен, впоследствии помнили главным образом о страхе и о изнурительности боев, с которыми они прошли через нормандские изгороди в составе своих пехотных рот или танковых взводов — «на цыпочках в танке», как выразился один наводчик танкового орудия, — подгоняемые чувством беззащитной оголенности при пересечении открытой местности между живыми изгородями, проклиная невозможность видеть противника, поливающего тебя огнем из минометов и пулеметов, и свою авиацию, которая иногда оказывалась неспособной исключить удары по позициям своих войск. Все войны для тех, кто в них участвует, представляются в виде небольших частных сражений. И это особенно справедливо для сражения за Нормандию, где редко можно было видеть дальше 100–200 ярдов в любом направлении, где идущая впереди пехота редко видела следующие за ней свои танки, артиллерию или старших командиров, где ужасающие потери в стрелковых ротах, шедших в первых эшелонах наступавших армий, быстро превратились в один из факторов кампании.

В этом первом сражении на северо-западе Европы у американской армии появилось обоснованное сожаление, что она со времени великой мобилизации американских людских ресурсов, начатой в 1940 году, не придала приоритетного значения набору в пехоту. Все страны, участвовавшие во второй мировой войне, направили в свои военно-воздушные силы и технические рода войск лучшую и более грамотную часть призывных контингентов. Но ни одна другая страна не позволила своим армиям превратить стрелковые роты в жернова для людей, непригодных для других занятий. Пехота сильно пострадала, когда виды вооруженных сил попытались дать солдатам свободу выбора специализации в вооруженных силах, ибо в 1942 году добровольно избрали пехоту или бронетанковые части только 5 процентов. «К концу 1943 года, — говорится в официальной истории боевой подготовки и снабжения сухопутных войск США, — система приоритетов и ряд других факторов привели к опасному снижению числа лиц, выделяемых для сухопутных войск, которые действовали бы более эффективно в боевой обстановке».[143] Выяснилось, что пехотинцы были ростом на один дюйм меньше среднего роста солдат в армии — любопытная деталь, характеризующая их общие физические данные. В марте 1944 года статистика дала еще более тревожные данные, из которых следовало, что, в то время как пехота составляла 6 процентов от общей численности армии, потери за счет пехоты составляли 53 процента от общего числа потерь в армии. Это соотношение стало еще более тревожным в в ходе боёв в Нормандии

Серьезные усилия начали предприниматься весной 1944 года, чтобы в пехоту направить более квалифицированных и энергичных молодых людей. В марте 30 000 огорченных курсантов авиационных школ были оптом переведены в пехоту. В пехоту были поспешно переведены многие солдаты других военных специальностей, и проведено первое из многих прочесывание тыловых служб с целью изыскания новых офицерских и солдатских кадров для пехоты. Но все эти меры были запоздалыми, и армия, сражавшаяся на северо-западе Европы, в итоге этих мер не получила существенной помощи. Из поступавших в Нормандию пополнений, которые затем составляли основную массу потерь, только 37 процентов были обучены как стрелки. 1-я армия остро нуждалась в компетентных офицерах и сержантах. В некоторых частях нужно было осуществить полную замену младших командиров. В ситуации, когда младших командиров остро не хватало, снова и снова призывали солдат сражаться без контроля и руководства со стороны командира батальона или даже командира роты, и это довольно часто повторялось. Американская армия решительно отвергала практику немцев создавать отборные и второсортные дивизии для их использования в различных ситуациях и по различному назначению; в ней стремились формировать соединения приблизительно одинаковых качественных показателей.

Однако в Нормандии, да и на последующих стадиях войны решающую роль в войсках генерала Брэдли играли несколько наиболее опытных и закаленных в боевом отношении соединений. Это 1-я, 4-я, 9-я пехотные и 2-я танковая дивизии. Как англичане в ходе первых недель сражения в Нормандии пришли к тревожным выводам относительно своей тактики на поле боя и отсутствия решительности у некоторых основных соединений, так и американцы серьезно забеспокоились по поводу невысоких боевых качеств некоторых соединений. В докладе 1-й армии по поводу тактических уроков в Нормандии говорилось:

Важно, чтобы пехотинцев во время обучения воспитывали в духе смелости и решительности. Многие подразделения приобретают эти качества только после длительного пребывания в боевых условиях, а некоторые так и остаются безынициативными и малоэффективными. С другой стороны, части, состоящие из специально отобранного персонала, как, например, воздушно-десантные и рейнджеры, проявляют наступательный дух с самого начала. Средний пехотинец слишком сильно полагается на поддерживающую артиллерию, когда при нашем наступлении нужно сбить противника с занимаемых им позиций. Солдат не убежден в достаточной степени в своих собственных потенциальных возможностях и эффективности прицельного огня карабинов и пулеметов. Сильное впечатление производят решительные действия и непрерывное энергичное движение вперед с целью захвата территории и уменьшения потерь.[144]

Подобно англичанам, американцы обнаружили, что у них скверно организовано взаимодействие между танками и пехотой, отсутствуют средства связи на поле боя между танкистами и пехотой. У них не было телефонов на броне танка, которые были установлены впоследствии и давали возможность пехотинцу вступать в контакт с командиром танка, связаться с экипажем, часто под сильным огнем противника. Офицеры с удивлением обнаруживали после боя, как мало выстрелов произвели их подчиненные. Несмотря на постоянное требование «вести огонь на ходу» для подавления обороны противника, многие пехотинцы инстинктивно не могли стрелять, когда они не видели цели, или были больше озабочены тем, чтобы найти укрытие и оттуда целиться в противника. Командир стрелковой роты из 9-й дивизии докладывал: «Американский солдат слишком беспечен, выставляя себя без надобности на виду у противника. Каждый думает, что какой-то другой «Джо», а не он будет убит». Здесь, пожалуй, будет уместно процитировать, что писал в докладе генерал Марк Кларк, будучи в Италии, примерно в это же время: «Пехотинец при десантировании, как и в других операциях, тащит на себе тяжелый груз, несет потери и еще должен обладать мужеством идти вперед, несмотря на опасность. Вне всякого сомнения, наша боевая подготовка еще не дает дисциплинированных офицеров и дисциплинированных солдат. Командиры до батальона включительно имеют слабость позволять своим подчиненным выходить из-под контроля».

В 1944 году развернулись и продолжались многие годы бесконечные дебаты относительно боевых возможностей английского и американского солдата и их недостатков, выявившихся в ходе боев в Нормандии. Очевидна истина, что лучшие английские и американские части были в самом деле подлинно лучшими, вполне сопоставимыми с другими боевыми частями. Каждая армия временами оказывалась озадаченной различным национальным подходом к войне другой стороны. Американский генерал Гэвин писал об англичанах: «Во многих отношениях англичане принимают войну куда менее серьезно, чем мы».[145] Англичане в свою очередь временами не скрывали своего презрительного отношения к театральности американского стиля — американские генералы неизменно носили каски и личное оружие, в то время как английские командующие не носили ни того, ни другого; у американцев всегда наблюдалась тенденция к театрализации поля боя, в то время как англичане всегда стремились понять суть того или иного момента на поле боя. Однако один английский офицер, который много общался с американцами, позднее говорил, что «если они иногда и хвастаются, то и делают максимум того, чтобы дела соответствовали хвастовству». Гэвин добавил к вышеприведенному замечанию относительно англичан: «С другой стороны, в вопросах дисциплины и боевой эффективности они показывают очень высокие образцы».[146] Для союзников стало привычным без конца твердить о недостатках друг у друга — о медлительности англичан под Каном или о неэффективных действиях некоторых американских дивизий, застрявших в живых изгородях Нормандии. Несмотря на отличные действия 7-го корпуса Коллинса при овладении Шербуром, каждой армии недоставало наступательного порыва и ударной мощи, необходимых для прорыва оборонительных позиций немцев на поле боя. Один из наиболее известных американских историков — специалистов по этой кампании, Вейгли, недавно писал, что в Нормандии «ограниченные возможности американской армии непрерывно наращивать ударную мощь еще больше ослабляли гонку в неведомое на поле боя, где не было достаточного простора для использования мобильности»

Для каждого немецкого солдата, не лишенного воображения, битва за Нормандию являлась последним усилием в войне, которое давало слабую надежду на достижение в конечном итоге победы в ней. Для укрепления ненадежной немецкой обороны в Нормандии в течение июня сюда шли со всей Европы сотни тысяч солдат, тысячи танков и автомашин, с большим трудом пробираясь по разрушенным железным дорогам, а под конец по дорогам, вдоль которых виднелись щели-окопы, подготовленные на случай неизбежных налетов союзной авиации. В разведывательной сводке 21-й группы армий от 22 июня, основанной на данных из захваченных документов, говорилось, что солдаты Роммеля представляют собой

…ту же самую смесь нахального невежества (главным образом в СС), очень слабой надежды и открытого отчаяния, которая проявлялась в аналогичных ситуациях в прошлом. Оружие возмездия все еще остается несбыточной надеждой, а немецкая авиация стала предметом главного разочарования. Всеобщее мнение сводится к тому, что «томми» — не солдат, несмотря на его серьезное боевое оснащение.[147]

Ефрейтор Вильгельм Шикнер из разведывательного батальона 2-й танковой дивизии, 25-летний сын каменщика, был учеником типографского печатника в Штутгарте, когда в марте 1939 года его впервые мобилизовали на трудовую повинность, а затем, годом позднее — в пехоту. Тут же брошенный в бой во Франции, он, подобно многим другим, последующие четыре года провел в бесконечных походах по Европе. В авангарде войск вермахта он вошел в Афины, затем дошел до ворот Москвы, где был ранен в 1942 году; затем вновь попал на русский фронт, где снова был ранен в июне 1943 года, и в конце концов оказался во 2-й танковой дивизий у Камбрэ, где встал в строй в декабре этого же года. В ночь на 5 июня их подняли по тревоге на позициях вокруг Амьена, затем дали отбой, чтобы 6 июня снова поднять по тревоге. Наконец 9 июня днем они двинулись в путь, к ночи достигли Парижа, проехали по опустевшим и затемненным улицам и пересекли Сену. После этого они целый день отсиживались в лесу вдоль маршрута и дальше двигались только с наступлением темноты. Около полудня 12 июня они достигли Комона. Разведбатальон был немедленно развернут в помощь слабенькому заслону, прикрывавшему город. Сам Шикнер получил приказ взять два пулемета, одно отделение и занять позицию, господствующую над дорогой в двухстах ярдах к северу от города. Когда эта небольшая группа достигла указанного места, там оказались два солдата с усталым сержантом, который встретил их со словами: «Слава богу, что вы пришли. Мы, к черту, уходим отсюда». Справа на участке до 600 ярдов не было никого из немцев, и очень немного их было слева. Шикнер со своей группой терпеливо лежали около получаса в ожидании противника. Оседал легкий туман. И тут перед ними появился джип с американскими солдатами. Машина остановилась в нерешительности, а затем резко повернула обратно, когда один из орудийных расчетов 2-й танковой дивизии выстрелил в этом направлении из 37-мм противотанкового орудия. Вдали показались «Шерманы» — Шикнер насчитал их 18 штук и послал связного к своим, чтобы доложить об этом. «Шерманы» остановились и открыли огонь фугасными снарядами в сторону немцев. Одинокий американский солдат обогнул угол дороги, каска на нем съехала на затылок. За ним, как теперь видел Шикнер, шли длинные цепи вражеской пехоты. Он опять послал связного, чтобы доложить о появлении пехоты противника, а сам сказал пулеметчику Брису, который лежал возле него, чтобы тот соединил пулеметные ленты для ведения огня длинными очередями. Теперь Юпп, второй пулеметчик, крикнул: «Вот они, идут!» Американцы тем временем уверенно шли вверх по дороге по направлению к группе Шикнера.

Он с удивлением смотрел на противника, ибо, как он думал про себя, «они могли войти в Комон», если бы шли по полям слева от него, а не по дороге. Вместо этого «было похоже, что они вышли на воскресную прогулку». «Открыть огонь?» — спросил Юпп и приготовился к стрельбе из своего пулемета МG-42. Ливень немецкого огня косил ряды приближавшихся американских солдат. Огонь прекратился по самой простой причине: два орудия израсходовали весь наличный запас боеприпасов, а сам Шикнер опустошил пять магазинов из своего «шмайссера». В наступившей затем тишине оборонявшиеся слышали крики о помощи раненых американцев, доносившиеся со стороны дороги и траншеи. Один из солдат Шикнера, рядовой Гросс, был ранен в живот, но все же был в состоянии идти самостоятельно, и они прикрывали его отход назад, к домам. В это время здесь появился молодой лейтенант, чтобы выяснить обстановку, и заявил: «Вы должны контратаковать». «Что? С шестью-то солдатами?» — ответил Шикнер. «Тогда что вы предлагаете?» — спросил офицер уже менее уверенно. «Оставаться на месте», — сказал ефрейтор. Офицер ушел, и тишина продолжалась около получаса. Немцы лежали на земле, каждый возле своего оружия, и курили.

В наступившей ночной тишине они видели кругом вспышки огня, но на их участке не было видно никакого движения. Наконец пришел приказ: группе Шикнера отойти обратно в город. Там она нашла остальные подразделения своего батальона, а также 75-мм орудия противотанкового батальона; бои шли уже за каждый дом, так как американцы фактически ворвались в Комон. Капитан Шульц, командир роты, в которой находился Шикнер, бегал от одной группы своих солдат к другой, убеждая их: «Мы должны удержать город, это приказ фюрера». В итоге отчаянных усилий при поддержке 50-мм пушек на огромных полугусеничных тягачах «Пума» они контратакой рано утром вернули себе часть территории, потерянной ночью. Спустя несколько часов под давлением американских танков немцы, понеся ужасные потери, оставили Комон, отойдя вниз по холму к югу от города. «Нам больше не говорили, — вспоминал Шикнер, — чтобы мы вновь наступали». В американской официальной истории говорится: «В это же время один батальон 26-й пехотной дивизии вышел на окраину Комона, но встретил решительное сопротивление противника в составе примерно двух рот, создавшего на некоторых участках у американцев впечатление, будто немцы контратакуют. Однако приобретавшие временами острый характер действия не выходили за рамки боев местного значения с участием небольшого числа войск. Город не был очищен от противника до следующего утра».[148]

Для немецкого солдата в первые недели сражения в Нормандии такие действия, в каких участвовал разведывательный батальон 2-й танковой дивизии у Комона, были повсеместным явлением: бросок на угрожаемый участок; ожесточенная и умелая оборона против неуклюжих действий союзников; растущие потери по мере того, как противник усиливал массированный огонь, и, наконец, отход на несколько сот ярдов на очередной рубеж, с таким же упорством обороняемый меньшим количеством людей и оружия с медленно уменьшавшейся надеждой. «Нужно радоваться войне, — говорили, по свидетельству одного из участника боев, солдаты 12-й танковой дивизии СС и, как он считал, многих других немецких частей, — так как мир будет ужасным».

6 июня союзники достигли в своих действиях тактической внезапности, которая имела тяжелейшие последствия для противника. В течение последующих недель они успешно проводили в жизнь крупнейший план дезинформации немцев — операцию «Фортитьюд», которая держала на привязи возле Па-де-Кале почти всю 15-ю армию до конца июля. Усилия Роммеля были направлены на то, чтобы остановить лавину союзных войск, и он бросал в сражение каждую новую часть, как только та прибывала в район боевых действий. Прежде всего он был вынужден использовать свои танковые силы в качестве связующих стальных звеньев в ослабевшей обороне и тем самым лишался возможности сосредоточить их в тылу для мощного контрудара. Танковые дивизии достигли Нормандии первыми, так как обладали большей мобильностью, чем пехотные, многие из которых последние 50–100 миль к фронту шли пешком. Танки образовали исключительно сильные опорные пункты, но их почти всегда теряли, как только войска союзников овладевали местностью. Танки невозможно было заменить. Если союзники испытывали в Нормандии трудности в связи с нехваткой пехоты, то у немцев было просто отчаянное положение. В докладной 2-й танковой дивизии в июле детально рассматривалась тактика, которую дивизия сочла необходимой применять, чтобы удержать свой участок обороны при натиске англичан. В докладной делается мрачное заключение: «Тот факт, что современная танковая дивизия с двумя танковыми батальонами и двумя пехотными батальонами на полугусеничных бронетранспортерах не является необходимой для такого сражения (оборонительного. — Ред.), представляет собой иной вопрос…» Как справедливо заметил Брэдли, «когда танк используется вместо пехоты просто для того, чтобы удержать оборонительную позицию, то он становится убыточным и неэкономичным оружием».[149]

Если спорно то, что англичане бесполезно тратили драгоценное время в первые дни после высадки на плацдарме, то не лучшим образом действовали и немцы. Роммель прибыл в свою штаб-квартиру в 10 часов вечера 6 июня и большую часть ночи использовал для того, чтобы прочно взять в свои руки управление войсками и, несмотря на сильные помехи радиосвязи, создаваемые союзниками, выяснить, что происходит в районе боев. Его приказ 21-й танковой дивизии и 12-й танковой дивизии СС 7 июня незамедлительно нанести контрудар остался невыполненным, так как 1-й танковый корпус СС под командованием Зеппа Дитриха не смог своевременно сосредоточить танки в нужном месте. Роммель тут же заявил официальный протест в штаб-квартиру Гитлера в связи с отсутствием авиационной и военно-морской поддержки действий его войск, и предупредил Йодля, что он все еще уверен, что главные усилия союзников будут предприняты где-то в другом месте. Любопытно отметить, что Йодль, часто проявлявший проницательность в своих оценках стратегической обстановки, никогда не разделял этой точки зрения. Но на этой стадии как Берлин, так и Роммель были полны оптимизма относительно перспективы сбросить союзников в море. Адъютант Роммеля Гельмут Ланг писал домой: «Здесь царит удивительное спокойствие у всех, кого касаются события, и особенно у нашего начальника штаба Шпейделя».[150] Фельдмаршал сам начал руководить сражением с присущей ему энергией, продемонстрированной в Африке; он каждый день проводил в сумасшедших поездках от одного соединения к другому, выясняя, настаивая, требуя, кого-то побуждая к действиям, и только к вечеру возвращался в свою штаб-квартиру, чтобы рассмотреть очередные планы и отдать приказы. Это был стиль управления войсками дивизионного, в лучшем случае корпусного командира.

Во второй половине дня 8 июня, когда Роммель прибыл в штаб-квартиру танковой группы «Запад» и узнал, что контрудар 21-й танковой дивизии и 12-й танковой дивизии СС против английских войск практически срывается, он тут же приказал Гейру фон Швеппенбургу направить мощную боевую группу на северо-запад и попытаться выбить противника из Байё, но задуманный удар был сорван массированным огнем артиллерии противника и огнем с его кораблей. А в штаб-квартире Рундштедта в Париже руководителей охватило глубокое беспокойство в связи с тем, что все наличные немецкие танковые силы оказались по частям вовлеченными в бои, а не организованы для нанесения сосредоточенного удара. В этом недовольстве отражалась здравая тактическая теория, но игнорировалась отчаянная практическая потребность в танках на поле боя, чтобы остановить противника, где бы он ни пытался вырваться вперед. В тот вечер полковник Бодо Циммерман из штаба Роммеля позвонил Шпейделю: «Роммелю надо решить, нужно ли ему этой ночью добиваться крупного успеха теми силами, которые у него уже есть. Рундштедт считает, что он не добьется; он считает, что мы собираемся не колеблясь снимать войска с других участков, чтобы усилиться».[151] Йодль тоже позвонил по телефону, еще раз высказав свое убеждение, что произведенные союзниками высадки были на самом деле их одноразовой акцией: «Не будет никакого другого вторжения».[152] Роммель с этим не соглашался, заявив, что он сосредоточил все свои усилия на предотвращении соединения американского и английского плацдармов, и отклонил требования о каком бы то ни было ослаблении 15-й немецкой армии в Па-де-Кале.

Вскоре после этого Роммель потерял многих из своих дивизионных и корпусных командиров. 12 июня погиб грозный старый генерал Маркс, командир 84-го корпуса. Он поехал на карантанский участок фронта, когда узнал, что город пал, и по дороге попал под пулеметный огонь вражеских самолетов, деревянная нога не позволила ему быстро выскочить из автомашины и укрыться. В тот же день умер командир 12-й танковой дивизии СС Фриц Витт, которого заменил Курт Мейер. Командир 243-й пехотной дивизии был убит 17 июня, а на следующий день был смертельно ранен командир 77-й пехотной дивизии.

Роммель прилагал все усилия к тому, чтобы овладеть ситуацией, он с некоторым удовлетворением мог наблюдать, как успешно его войска сдерживали попытки союзников продвинуться в южном направлении, иногда даже отбрасывая их назад. Однако для достижения стратегических результатов этого было недостаточно. Если он и срывал замыслы Монтгомери, то прорваться к морю надежд не было. Даже фанатики из 12-й танковой дивизии СС пришли к выводу, что это невозможно, после того как их собственные попытки прорваться 7 и 8 июня на участке, где действовали канадские войска, оказались бесплодными. 11 июня командир 2-го танкового корпуса СС Зепп Дитрих утверждал, что занимаемый рубеж можно будет удерживать не более чем в течение трех недель. А 14 июня он говорил Роммелю: «Я истекаю кровью и никуда не продвигаюсь». Когда ему сказали, что он должен наступать, он возмущенно отвечал: «С чем, наступать? Нам нужно еще восемь или десять дивизий через день или два, или с нами будет покончено». Штабные офицеры вермахта были поражены, что убеленный сединой старый нацист Дитрих, которому только личные связи с Гитлером помогли подняться на высшие ступени командной иерархии, теперь открыто иронизировал по поводу их надежд на победу. «Он не был солдатом, но был реалистом», — сказал об этом Кауфман в частном интервью.

Каждая контратака, которую задумывал Роммель, оказывалась невозможной из-за местных тактических трудностей, нехватки горючего или налетов вражеских истребителей-бомбардировщиков. Каждая попытка передвинуть войска в западном направлении, чтобы ослабить угрозу Шербуру, срывалась более неотложными нуждами, возникавшими здесь, рядом. Им начинало овладевать чувство отчаяния. «Вполне вероятно, что вскоре должно начаться вторжение и в других местах, — писал он своей жене. — Пока это остается неясным. Я вчера докладывал фюреру. То же самое делает Рундштедт. Подошло время для политиков вступить в игру. Со всем будет покончено очень быстро».[153]13 июня Роммель решил, что любая попытка усилить дивизии, ведущие бои на полуострове Котантен, повлечет за собой фатальное ослабление войск, действующих на критическом участке фронта против 2-й английской армии. Несмотря на исполненные ярости приказы из Бергхофа оборонять каждый ярд дороги на Шербур, он вывел оттуда части и подразделения 77-й дивизии, прежде чем американцы полностью заблокировали полуостров. «Очень сомнительно, чтобы наверху представляли себе всю серьезность положения, — писал Роммель жене 14 июня, — и делали должные выводы». Визит Гитлера в Сойссон 17 июня оказал на фельдмаршала обычное гипнотическое воздействие, заставил его приостановить непрерывные поиски наилучших путей действий, наиболее отвечающих здравому смыслу. Роммель «не может избежать влияния фюрера», — писал адъютант фельдмаршала Гельмут Ланг.[154] Сообщение Гитлера о воздушном наступлении на Англию с помощью Фау-1 подбодрило фельдмаршала, обещание же пустить в ход в скором времени еще более изощренное новое оружие вселило оптимизм. Он видел перед собой укреплявшийся немецкий фронт, прочную оборону вокруг Кана и Комона, танковые соединения, отбивающие атаки союзников и наносящие им тяжелые потери. Значит, поражение еще не так близко. Однако Роммель с презрением отклонял требования из Берлина о контрнаступлении на полуострове Котантен, ссылаясь на то, что у него сил едва хватает на то, чтобы удерживать линию обороны. Падение Шербура не произвело на него особого впечатления, ибо он и фон Рундштедт про себя «списали в расход» этот порт, как только был потерян Карантан. Он был обеспокоен только абсурдными приказами, продолжавшими поступать из штаб-квартиры Гитлера, в которых содержалось требование удерживать Шербур «до последнего патрона». Главное достижение операции «Эпсом» 26 июня заключалось в том, что удалось упредить запланированный контрудар 9-й и 10-й танковых дивизий СС, только что прибывших с востока, и нанести им тяжелые потери, когда их с запозданием ввели в сражение.

28 июня в разгар сражения вокруг Одона Роммель вновь встретился с Гитлером в Берлине, куда он прибыл по повелению фюрера. Гитлер явно хотел укрепить решимость своего командующего. Его привели в ярость упорные попытки Роммеля довести до сознания фюрера ужасную реальность обстановки в Нормандии. Наконец Роммель сказал: «Мой фюрер, я должен говорить откровенно. Я не могу уйти отсюда, не высказавшись о судьбе Германии». Гитлер резко оборвал его: «Фельдмаршал, будьте столь любезны, оставьте помещение. Я думаю, так будет лучше».[155] Это была их последняя встреча. Но стычка с фюрером своеобразно укрепила решимость Роммеля. По возвращении в Нормандию он узнал, что Швеппенбург убедил Шпейделя в важности отвода войск от плацдарма в районе Кана за пределы досягаемости огня корабельной артиллерии союзников. Ранним утром 1 июля Роммель вместо этого приказал Швеппенбургу продолжать удерживать занимаемые позиции у Кана. Однако Рундштедт уже получил донесение Швеппенбурга, в котором тот обосновывал необходимость отвода назад своих войск у Кана, и препроводил это донесение в Берлин со своей поддержкой этого предложения. Фон Рундштедт никогда не старался скрывать свое отчаяние. «Если вы сомневаетесь в целесообразности того, что мы здесь делаем, то приезжайте и возьмите на себя руководство этой бойней», — со злостью ответил он Кейтелю, когда тот как начальник штаба верховного главнокомандования вооруженных сил во время телефонного разговора пытался взять под сомнение такое решение Рундштедта. Незадолго до полуночи 1 июля на фронте был получен приказ Гитлера о снятии с должности Швеппенбурга. Командующим танковой группой «Запад» стал генерал Эбербах. На следующее утро Рундштед сам подал в отставку после неожиданного намека из Берлина, будто его состояние здоровья явно неадекватно его обязанностям.

Фон Рундштедта заменил фельдмаршал фон Клюге, жесткий пруссак, ветеран Восточного фронта, который тут же начал утверждать свое верховенство над Роммелем и внедрять в сознание подчиненных уверенность в их способность отстоять Нормандию. Тем не менее к вечеру 12 июля фон Клюге позвонил по телефону Йодлю в Берлин и сказал: «Я хочу еще раз подчеркнуть, что я не пессимист. Но, по моему мнению, трудно себе представить более мрачную обстановку». Даже после удаления всех явных скептиков, полного использования силы и магического воздействия фюрера и введения в сражение некоторых более мощных компонентов немецкой армии уже не было ни одного старшего офицера во всем высшем немецком командовании во Франции, который бы верил, что можно выиграть битву за Нормандию. 13 июля Роммель говорил адмиралу Руге: «Трагедия нашего положения заключается в том, что нас обязывают сражаться здесь до конца, в то время как мы убеждены в том, что куда важнее остановить русских, чем удерживать англо-американцев от прорыва в Германию». С удивительной точностью он определил, что немецкий фронт в Нормандии развалится в пределах месяца. К тому времени непрерывное истощение людских ресурсов и оружия окажется совершенно невосполнимым. Со времени высадки союзников Роммель потерял 2360 офицеров и свыше 34 000 солдат, в то время как пополнение составило всего 6000 человек. Он лишился 225 танков, а получил только 17 в дополнение ко вновь прибывшим на фронт соединениям. Положение с боеприпасами становилось критическим. В то же время у союзников замена каждого потерянного танка или самолета осуществлялась в течение нескольких часов. «Повсюду наши солдаты сражаются героически, — докладывал Роммель 15 июля своему командующему фон Клюге, — но неравная битва приближается к своему завершению».[156]

Примерно в это время Роммель начал прощупывать подчиненных ему командующих, особенно Эбербаха и Зеппа Дитриха, возможна ли поддержка с их стороны в случае, если надо будет начать в какой-то форме переговоры с западными союзниками. Гельмут Ланг оказался свидетелем одного из таких разговоров с Дитрихом, бывшим в молодые годы шофером Гитлера и преданным последователем нацизма с мюнхенских дней, который крепко пожал Роммелю руку и заявил: «Вы мой начальник, господин фельдмаршал. Я повинуюсь вам, каковы бы ни были ваши планы».[157] Затем Роммель с помощником уселись в свою большую штабную машину «хорьх», с ефрейтором на заднем сиденье в качестве обязательного наблюдателя за самолетами противника, и понеслись обратно по направлению к своей штаб-квартире. Недалеко от Вимутира около 6 часов вечера их настиг английский самолет «Тайфун», ранив водителя машины; автомашина ударилась о дерево, выбросив пассажиров на дорогу. Роммель получил при этом сильные повреждения головы, и его карьера как боевого командира закончилась. Спустя три месяца он был вынужден покончить собой из-за показаний заговорщиков 20 июля.[158] Фельдмаршал никогда не участвовал в замыслах заговорщиков, но в ходе следствия было установлено, что заговорщики считали его наиболее приемлемой фигурой для ведения переговоров с западными союзниками; этого было достаточно для вынесения ему смертного приговора. Его заменил фон Клюге, который, оставаясь главнокомандующим группой войск «Запад», принял на себя также командование группой армий Б. Он просто перенес свой рабочий стол из Парижа в штаб-квартиру Роммеля в Ла-Рош-Гюйон.

За время пребывания в должности командующего в Нормандии Роммель умело руководил оборонительными действиями немецких войск, то заполняя образовавшиеся опасные бреши в обороне, то бросая вперед части и подразделения, чтобы сорвать наступление противника. Однако в его стиле руководства войсками в большом сражении не заметно проявления яркого, крупномасштабного таланта, свойственного выдающемуся полководцу, наносящего противнику такие удары, которые срывали бы все его планы и расчеты. «В Нормандии не чувствовалось признаков присутствия Роммеля», — говорит бригадир Уильямс, офицер разведки в штабе Монтгомери, который следил также за действиями немецкого генерала на протяжении всей кампании в пустыне. Летом 1944 года Роммель выступал в роли пожарника с использованием всех возможностей, которые имелись в его распоряжении. Трудно сказать, мог ли любой другой командующий добиться большего, чем он, при тех же ограниченных ничейных ресурсах и при тех же приказах сверху. Его отсутствие в Нормандии в день высадки союзников явилось несчастным совпадением, но трудно поверить в то, что это явилось решающим фактором. 21-я танковая дивизия могла быть введена в дело раньше, будь Роммель на месте, но без поддержки она не создала бы особую угрозу плацдарму 2-й армии. Ни на какой стадии сражения эта дивизия не проявила что-либо подобное решительным действиям учебной танковой дивизии или 12-й танковой дивизии СС. Возможно, что личного влияния Роммеля оказалось бы достаточно, чтобы ввести в бой Мейера с его танками в полдень 6 июня, и тогда англичане и канадцы попали бы в весьма тяжелое положение. Однако сопоставление вероятностей говорит о том, что 2-я армия смогла бы высадиться на берег при любом противодействии со стороны немцев наличными силами. К середине второй половины дня 6 июня прекрасные английские противотанковые орудия были уже на внешнем периметре плацдарма и заняли боевые позиции. Как союзные командующие в день Д оказались в полной зависимости от эффективных действий своих подчиненных при осуществлении разработанных ими планов, точно так же немецкая 1-я армия могла добиться не большего, чем позволяли ее боевые возможности на суше и прочность Атлантического вала. С Роммелем или без него, но у немцев не хватало мобильности, чтобы сосредоточиться для быстрых контрударов. Такие удары могли осуществлять только танковые дивизии, а их прибытие зависело от скорости движения по дорогам и активности авиации противника в воздухе.

После того как западные союзники прочно закрепились на берегу, единственным отвечавшим здравому смыслу образом действий для немцев оставался именно тот, который запрещало безумство Гитлера, — постепенный, осторожный, организованный отход, вынуждающий противника сражаться за каждый метр земли. При этом немцы избавились бы от одной огромной помехи, если бы бои происходили за пределами досягаемости огня корабельной артиллерии. Южную Францию можно было оставить, высвободив силы группы армий Г в поддержку решающего сражения в Нормандии. Некоторые авторы утверждают, что если бы операция «Фортитьюд» — ввод противника в заблуждение — оказалась менее успешной и если бы мощные соединения 15-й армии были высвобождены в начале кампании для участия в сражении за Нормандию, то, возможно, немцы вышли бы победителями из этого сражения. С такими утверждениями нельзя согласиться. При более мощных силах бои приняли бы более ожесточенный характер и потери союзников оказались бы еще более серьезными, задержки — более существенными. Однако хотя и было уже много сказано о недостатках английских и американских войск в наступлении, не было никаких сомнений в их боевом мастерстве в условиях обороны. И тогда все факторы природы и местности, действовавшие в пользу немцев, стали бы действовать в пользу дивизий Монтгомери, а английская армия стала бы сражаться в условиях, в которых она всегда оставалась непревзойденной. Подавляющее превосходство союзников в воздухе и в огневой мощи позволило бы разделаться даже с сильнейшим контрнаступлением немцев в Нормандии задолго до их выхода к морю, хотя такое наступление в условиях нелетной погоды, как это случилось в Арденнах, когда нелетная погода лишила союзные войска поддержки с воздуха, могло бы вызвать у высшего командования союзников серьезное беспокойство.

В послевоенные годы было выдвинуто немало предположений относительно того, в какой мере деятельность антигитлеровских заговорщиков, и прежде всего начальника штаба Роммеля генерала Ганса Шпейделя, усугубляла затруднения для немецкой обороны. Делаются предположения, что определенные, хорошо подготовленные дивизии, в том числе 116-ю танковую, умышленно задерживали в районе Па-де-Кале и не вводили в сражение в интересах заговора. Диспут вокруг этого вопроса был осложнен послевоенными показаниями Шпейделя и других, когда они из личных корыстных целей стремились доказать свою причастность к деятельности антинацистских заговорщиков. Не может быть сомнения в том, что Роммель искренне ожидал второго вторжения союзников. Он тратил драгоценное время на посещение соединений 15-й армии, проверял состояние их готовности, подправлял планы их развертывания на случай боевых действий. После визитов Роммеля 116-я танковая дивизия в два приема была перемещена ближе к берегу, что вызвало немалое удивление у офицеров частей, которые ожидали приказа о переброске их в Нормандию для участия там в боях. Такая мера как шаг в интересах заговорщиков представляется маловероятной. Куда более продуктивным, чем объяснение причин поражения путем искажения истины, является анализ действительного положения вещей. А он свидетельствует, что вторым важнейшим фактором, содействовавшим поражению немцев в Нормандии, была плохая осведомленность высшего командования вермахта об обстановке, обусловленная слабостью немецкой разведки. Почти полностью лишенные возможности осуществлять воздушную разведку, не имея достоверных агентурных данных, поскольку все немецкие агенты в Англии оказались под контролем англичан, при полной неудаче «расколоть» шифры союзников и пользуясь только материалами радиоперехвата на низших уровнях и показаниями пленных на поле боя, Роммель, Рундштедт и Клюге знали горестно мало о потенциальной силе или планах своего противника. Незнание, явная неосведомленность способствовали немецким неудачам куда сильнее, чем любые возможные действия преднамеренного обмана со стороны заговорщиков среди сотрудников органов разведки. Здесь решающим фактором, как и во многих других вопросах, являлась железная рука Гитлера. Больше, чем любой другой аспект военных операций, разведывательный анализ должен осуществляться в атмосфере полного отсутствия предвзятости. Однако генералам Гитлера, особенно во второй половине войны, никогда не разрешалось свободно оценивать свое затруднительное положение и действовать в соответствии со сделанными ими выводами. Любой шаг в военном планировании проводился в рамках магических указаний Гитлера, которые часто противоречили реальному положению дел и логике. Не удивительно, что в такой атмосфере, в полную противоположность условиям, в которых были блестяще проведены разведывательные операции союзников, Роммель и многие другие его коллеги были введены в заблуждение мифической угрозой со стороны тоже мифической 1-й американской группы армий под командованием Паттона в районе Па-де-Кале. Их уверенность, их чутье и творческое воображение, их вера в самих себя были подточены и деформированы годами служения сумасшедшему, у которого отсутствовали военные способности, так хорошо помогавшие другому великому диктатору — Сталину. Немецкие генералы вели кампанию, в которую после первых же дней потеряли веру, вели методами, противоречащими их интуиции, знаниям и приобретенному опыту. Трудно поверить, чтобы какие-нибудь предпринятые ими меры могли в этих условиях привести к существенным изменениям в ходе событий.

Слава немецкого оружия в Нормандии — а это была слава, сколь ни преступным было дело, во имя которого сражались немецкие войска — была завоевана офицерами и солдатами на уровне дивизий и ниже, которые держали оборону против союзников в невыносимых условиях в течение более двух месяцев. Полковник Курт Кауфман, офицер штаба учебной танковой дивизии, считал, что в течение первых нескольких дней американцев можно было сбросить в море решительным ударом. Потом, как он рассказывал много лет спустя, ему стало понятно что ситуация безнадежна: немцы потеряли свыше 40 процентов пехоты, а союзники вели ужасный артиллерийский огонь, их авиация господствовала в воздухе. И все же именно Кауфман возглавил успешную контратаку на Виллер-Бокаж 13 июня силами учебной танковой дивизии, которую противник считал одним из наиболее достойных уважения соединений даже после того, как она понесла убийственные потери. Ни одна дивизия не сражалась с более фанатическим упорством, чем дивизия «Гитлерюгенд», средний возраст солдат в которой составлял восемнадцать с половиной лет. «Это была отчаянная ситуация, но не было никакой альтернативы, кроме как сдерживать свои нервы, — говорил при встрече с автором книги полковник Гейнц-Гюнтер Гудериан, сын прославленного танкового командира и старший штабной офицер 116-й танковой дивизии. — Нужно держать перед своими глазами образ Фридриха Великого или, возможно, даже помнить о словах американского генерала, который сказал, что тот человек побеждает в бою, который может оставаться на ногах в последние пять минут». Бригадир Уильямс свидетельствует: «Немцы приспосабливались к новым условиям значительно лучше, чем мы. В целом они были гораздо лучшими солдатами, чем мы. Немцам нравилась военная служба, нам не нравилась». Генерал Куэсада, командующий американской 9-й воздушной армией, в конечном счете пришел к заключению, что «просто страшно думать, что бы могла сделать немецкая армия с нами, если бы Гитлер не работал так эффективно в нашу пользу».

5-й танковый батальон 2-й танковой дивизии СС, в котором командиром взвода служил Фриц Лангангке, находился в районе Лендели в корпусном резерве. В начале июля батальон неожиданно по тревоге направили на фронт, где на одном из участков американцы снова прорвали оборону немцев. Лангангке было приказано со своим взводом занять позицию возле Сен-Дени, заблокировать дорогу и исключить любое продвижение по ней противника. На вопрос, где проходит главный рубеж обороны, ему ответили: неизвестно. Поздно вечером он осторожно повел свои пять «Пантер» вперед. Каждый командир «Пантеры» напрягал слух и зрение, чтобы в грохоте двигателя и лязге гусениц не пропустить признаков сближения с противником. И вот на корпус танка градом посыпались пули: это противник обрушил огонь стрелкового орудия на головной танк, в котором находился Лангангке. Командир взвода решил, что со своим взводом он слишком далеко выдвинулся, быстро отошел назад и развернулся по обе стороны дороги так, что корпуса танков оказались прикрытыми живой изгородью. Ночь выдалась довольно темная. Экипажи сидели в своих танках в полном молчании, прерывая его лишь для доклада шепотом по рации, и непрерывно прислушивались к движению впереди них. На рассвете, несмотря на тщательную маскировку, американцы засекли их и открыли по их позициям артиллерийский огонь. Вскоре сюда прибыли, правда с опозданием, механизированные подразделения 2-й танковой дивизии СС и начали окапываться вокруг танкистов, в то время как 6-й парашютный полк развернулся слева от танкистов. Элементарный здравый смысл требовал, чтобы ночью танки были отведены назад и оставили пехоту в обороне на занятых позициях. Но Лангангке решил, что никто не станет здесь вдаваться в такие тонкости, если танки будут использованы как опорные пункты, да и их моральная поддержка будет существенной для пехоты, даже пехоты дивизии СС.

Танковый взвод удерживал свою позицию в течение двух недель под непрерывным артиллерийским огнем. Его спасала только исключительная близость к американским позициям: артиллеристам противника во избежание поражения своих войск приходилось вести огонь по объектам немецкой обороны, не затрагивая ее передний край. По ночам, когда экипажи выползали из машин на час-другой отдохнуть от бесконечного сидения внутри танков, они могли слышать, как шли американские колонны машин и раздавались голоса американских солдат. Однажды американцы предприняли атаку в старомодном стиле, чем немало удивили немецких ветеранов войны. Они шли неторопливо длинными цепями по направлению к «Пантерам», как будто направлялись на карнавал. Эсэсовцы открыли уничтожающий огонь, и атака захлебнулась.

Лангангке хорошо запомнил следующую атаку: она пришлась как раз на его день рождения, 15 июля. Некоторое время в грохоте стрельбы сам он ничего не мог видеть из своего танка на левой стороне дороги. Вдруг командир одного из танков вскочил на корпус танка Лангангке и закричал: «Попали — в башню!» Лангангке приказал ему идти обратно и, выбравшись из танка, перебежал через дорогу, чтобы увидеть происходящее. Приближались пять «Шерманов». Он рванулся обратно к своему танку и сказал экипажу: «Нам нужно перейти на другую сторону дороги». Они понимали, что, как только они выйдут из хорошо укрытой позиции на открытую местность, шансов выжить у них будет очень мало. Но они должны попытаться. На полной скорости танк выскочил из укрытия и пересек дорогу на глазах у американцев. «Самые длинные сорок метров, какие я прошел на войне», — сказал Лангангке. Затем водитель включил тормоз левой гусеницы, чтобы развернуться лицом к противнику. Несмотря на артиллерийский огонь, все еще целехонькие танки завязали бой с «Шерманами» на дистанции прямого выстрела. Кругом были убитые и раненые немцы-пехотинцы, а оставшиеся в живых бежали из своих окопов под прикрытием «Пантер». Было очевидным, что пехотинцы близки к панике. Экипаж попросил Лангангке вести огонь на ходу, но он знал, что при стрельбе на ходу очень мало шансов на попадание. Большинство «Шерманов» уже успели выстрелить по одному, а то и по два раза, прежде чем «Пантеры» открыли огонь, но это были немецкие танки, которые теперь демонстрировали свою легендарную убийственную мощь. Спустя несколько мгновений четыре «Шермана» уже горели. Пятый с грохотом откатывался обратно в густую чащу. «Такие события, как это, поднимают человека на невероятно высокий эмоциональный уровень, — говорил впоследствии Лангангке. — Вы чувствуете, подобно Зигфриду, что вы можете сделать все, что угодно».

Лейтенант спрыгнул со своего танка, к нему присоединился один из командиров другого, и они побежали вперед по траншее вдоль дороги, чтобы посмотреть, что теперь делают американцы. Это стало обычной практикой офицеров-танкистов во всех армиях в Нормандии, ибо было слишком рискованно идти вперед на танке среди живых изгородей без своего рода предварительной разведки, которую можно совершить только пешим порядком. Немцы увидели, как уцелевший «Шерман» все еще пытался преодолеть живую изгородь: мотор ревел, танк ходил взад-вперед на краю препятствия. Они отошли к своим танкам; Лангангке выругался, перешагнув через брошенный пехотинцами фаустпатрон, который он мог использовать с большим эффектом, если бы увидел его, когда шел вперед. Забравшись в свои «Пантеры», они выпустили по несколько фугасных снарядов и дали длинные пулеметные очереди, чтобы сбить листву, мешавшую наводчику прицеливаться в «Шермана». Первым же бронебойным снарядом они попали в башню «Шермана»; танк тут же загорелся, вверх взметнулся столб черного масляного дыма и пламени. Оставшиеся в живых немецкие пехотинцы перегруппировались. Американцы продолжали артиллерийский обстрел района, но крупных атак больше не предпринимали. Бой танкового взвода Лангангке был одной из тысяч аналогичных стычек, которые происходили в те недели в Нормандии; этот бой продемонстрировал удивительное упорство и мастерство танковых экипажей и прежде всего превосходство немецких танков.

Было бы абсурдным изображать дело так, будто бои в Нормандии для немецкого солдата были легкими и вполне терпимыми испытаниями. Хотя многие солдаты и говорили позднее, что это было менее ужасное испытание, чем война на Востоке, откуда прибыло большинство из них, даже ветераны были глубоко потрясены тем, что их снова и снова бросали в бой против всесокрушающей силы союзных ресурсов. В июле штаб 2-й танковой дивизии докладывал о трудностях, с которыми столкнулась дивизия:

Невероятно сильный артиллерийско-минометный огонь со стороны противника представляет собой нечто новое как для ветеранов, так и для солдат, прибывших из частей маршевого пополнения. Вражеские разведывательные самолеты немедленно засекают сосредоточения войск и подвергают их бомбовым ударам, а артиллерия — обстрелу, корректируемому с самолетов, и, если, тем не менее наступающие войска идут вперед, они попадают под такой сильный огонь артиллерии и минометов и несут такие тяжелые потери, что наступление захлебывается в пределах первых нескольких сот метров. Потери, понесенные пехотой, настолько велики, что порыв, необходимый для возобновления атаки, оказывается иссякшим. Мысль об огромном материальном превосходстве противника ведет к ослаблению морального духа наших солдат, вступающих в бой. Чувство беспомощности против вражеской авиации, не встречающей отпора, оказывает парализующее воздействие, а заградительный огонь на необстрелянных солдат действует просто ошеломляюще. Наилучших результатов добивались командиры взводов и отделений, которые, вырвавшись вперед, издавали пронзительные выкрики в духе старых добрых времен. Мы также восстановили практику подачи сигналов горнистом.[159]

В немецких армиях всегда придерживались практики использования отборных дивизий на главном направлении для нанесения всесокрушающего удара, в то время как другие соединения, в том числе большинство пехотных дивизий, были оснащены и укомплектованы таким образом, чтобы удерживать оборонительные позиции на второстепенных направлениях. 276-я пехотная дивизия была типичным формированием такого рода, располагавшимся в районе Байё 6 июня; она была доведена до полного штатного состава за счет мобилизации переосвидетельствованных старших возрастов, в том числе многих шахтеров, которых до сих пор не трогали. Ефрейтор Адольф Хоенштейн большую часть войны до перевода в 276-ю дивизию провел в строительном подразделении в России. 22-летний бывший студент, обучавшийся горному делу, он был значительно моложе, чем большинство окружавших его солдат. Он застал, по его рассказам, дивизию «уже довольно ослабленной. Мы тратили слишком много времени на старую прусскую муштру вместо того, чтобы тренироваться в полевых условиях». 16 июня они прибыли в Ле-Ман, где 19 июня выгрузились под проливным дождем. Затем ночью направились на фронт, иногда за ночь продвигались до 20 километров; днем кормили лошадей — основной вид транспорта, от которого они всецело зависели, — посреди полей, где делали привалы. Они любили своих лошадей и позднее глубоко переживали при виде ужасных потерь среди животных.

2 июля они заняли сектор обороны возле Виллер-Бокажа, который до этого занимала 12-я танковая дивизия СС, и первые дни были заняты созданием минных полей и наведением хотя бы минимального порядка на бывшем поле боя — захоронениями убитых солдат всех национальностей, уборкой брошенной боевой техники, разбитых машин. Беспокоящий огонь английской артиллерии очень скоро выявил ужасающую нехватку в вермахте элементарных средств медицинского обеспечения. Хоенштейн видел, как его друг Гейнц Аллес истекал кровью и умер от повреждения пулей артерии в ноге: «Солдату везло, если ему удалось получить инъекцию. Врачи пытались что-либо сделать только тем, у кого были шансы остаться в живых». Некоторые солдаты очень быстро получали нервное потрясение. После 20 июля в солдатской среде складывалось мнение, что все эти нехватки в снабжении и обеспечении боеприпасами и развал управления явились результатом предательства внутри самой армии. На самом деле весь уже скрипучий механизм снабжения немецких войск в Нормандии разваливался под непрерывными ударами союзной авиации и от истощения. Моральный дух солдат 276-й дивизии непрерывно падал: «Отсутствие какого бы то ни было успеха вообще очень скверно действовало на солдат. Чувствовался нарастающий страх. Мы бросались на землю при малейшем звуке самолетов, и многие солдаты говорили, что нам из Нормандии живыми никогда не уйти».

Уместно привести примеры индифферентности солдат из таких соединений, каким была 276-я пехотная дивизия, чтобы подчеркнуть, что немецкий фронт во Франции никоим образом не находился в руках отборных соединений. Многие немецкие пехотинцы с удовольствием ухватывались за возможность сдаться в плен. Они выработали, как сами называли это с сардонической усмешкой, «немецкий взгляд», — привычку все время пристально всматриваться в небо в ожидании истребителей-бомбардировщиков противника. В то время как «томми» играли в старинную карточную игру типа покера в своих окопах, немцы играли в скат в своих стрелковых ячейках, слушая «Лили Марлен» в передачах по «Радио Белграда». Как немецкие, так и союзные солдаты были рады, когда в течение нескольких дней или даже недель на их участке фронта было затишье, и они спокойно терпели беспокоящий огонь и действия мелких патрулей. Они молили о дожде и облаках, чтобы не носились в небе самолеты- «охотники». Величайшей роскошью для немецких солдат был захват американских тюбиков с супом или банок кофе. Они сосредоточенно изучали английские инструкции по приготовлению из них пищи, завидовали и презирали материальное изобилие у союзников. Очень немногие немецкие солдаты, даже из посредственных частей, испытывали уважение к боевым качествам своих противников. Сержант Гейнц Хикман из парашютной дивизии Люфтваффе говорил: «Мы не видим в американском солдате достойного противника». Полковник Кауфман из учебной танковой дивизии мрачно заметил: «Американцы начинали утром не слишком рано, им слишком нравится комфорт». Ефрейтор Хоенштейн докладывал, что его солдаты все время удивлялись нежеланию американцев использовать наметившийся успех до конца: «У нас создавалось впечатление, что они все время переоценивали нас. Мы не могли понять, почему они не идут на прорыв нашей жидкой обороны. Солдат союзников, видимо, никогда не был обучен так, как учили нас, — всегда пытаться сделать больше, чем требовалось от нас». Здесь заключался один из секретов тактического успеха немцев на поле боя. Как сказал полковник Брайэн Уилдбор-Смит из штаба английской 11-й бронетанковой дивизии, «немцы были большими мастерами использования случайных возможностей. Они были готовы к действиям — всегда готовы».

Поразительное различие дает сопоставление методов пополнения личным составом частей, понесших большие потери. Если у союзников воинские части, понесшие потери до 40 или 50 процентов личного состава, снимались с фронта или даже расформировывались, то у немцев такие части просто сводились в так называемые импровизированные боевые группы, которые, составляя существенную часть немецких войск, добивались многих побед, и в частности, в немалой степени способствовали длительной обороне в Нормандии. Повара, связисты, отдельные танковые подразделения, отбившиеся от своих зенитные расчеты — все использовалось в этих боевых группах, которые оказались удивительно сплоченными и эффективными в бою. Сержант Ганс Штобер служил в зенитном подразделении 17-й моторизованной дивизии СС. Когда в результате воздушного налета его подразделение оказалось разбитым, он не удивился тому, что его вместе с оставшимися в живых товарищами перевели в боевую группу «Улльрих». А спустя несколько недель после краха у Фалеза он уже находился в боевой группе «Фик», составленной из остатков 116-й танковой дивизии. В средней фазе сражения за Нормандию саперный батальон 116-й танковой дивизии был использован в качестве пехоты и неоднократно участвовал в крупных атаках. Американская 1-я армия с удивлением обнаружила, что в числе пленных в середине июля оказался военный чиновник из финансовой службы корпуса, который в течение недели прошел общевойсковую подготовку пехотинца и был направлен на передовую. Конечно, никто не будет утверждать, что такой метод организации армии или ведения сражения был приемлемой заменой сбалансированных и полностью оснащенных формирований. Но это явилось решающим фактором в обеспечении способности немецкой армии избежать полного краха даже тогда, когда большинство ее танковых и пехотных соединений оказались полностью разгромленными.

Американский полковник Тревор Дюпуи провел детальное статистическое исследование немецких действий во второй мировой войне. Некоторые из его объяснений, почему армии Гитлера действовали куда более эффективно, чем их противники, представляются необоснованными. Но ни один критик не подверг сомнению его главный вывод, что почти на каждом поле боя в ходе войны, в том числе и в Нормандии, немецкий солдат действовал более эффективно, чем его противники.

На основе сопоставления результатов действия одного человека с каждой стороны получается, что немецкий пехотинец постоянно наносил противнику потери на 50 процентов выше, чем они сами несли потери от противостоящих английских и американских войск при всех обстоятельствах. Эта цифра справедлива для всей ситуации: когда немцы наступали или когда оборонялись; когда у них было локальное численное превосходство и когда его не было, и, наоборот, когда противник превосходил их по численности; когда у них было превосходство в воздухе и когда его не было; когда они выигрывали и когда проигрывали.[160]

Несомненно и то, что немцы более эффективно использовали наличные людские ресурсы, чем это делали американцы. Штаб американского армейского корпуса имел на 55 процентов больше офицеров и на 44 процента меньше солдат разных рангов чем его немецкий эквивалент. В моторизованной дивизии в 1944–1945 годах 89,4 процента солдат находились в боевых подразделениях, в то время как в аналогичной американской дивизии они составляли 65,56 процента. В июне 1944 года 54,35 процента немецкой армии составляли солдаты, непосредственно участвующие в бою, а в американской армии они составляли только 38 процентов. В боевых дивизиях немецкой армии находилось 44,9 процента всего личного состава армии, а в американских дивизиях только 20,8 процента. В то время как американская армия превратилась в огромную индустриальную организацию и о назначении армии, казалось, зачастую забывали те, кто руководил ею, немецкая армия была предназначена для выполнения единственной задачи — как машина для ведения войны. Даже англичане, у которых не было таких людских ресурсов, как у американцев, традиционно использовали офицерские кадры в более щедром масштабе, чем в немецкой армии, в которой особое ударение делалось на роли младших командиров.

События на поле битвы в Нормандии показали, что в большинстве случаев английские или американские войска продолжали данную операцию до тех пор, пока ее могли продолжать солдаты, действующие в рамках разумного. Затем, после многих часов боя, понеся многие потери или когда оказывались на исходе горючее или боеприпасы, войска выходили из боя. Однако история немецких операций характеризуется многочисленными примерами, чего могут добиться солдаты, готовые сделать несколько больше, чем сделают другие довольствующиеся средними результатами. Немецкие солдаты сражались не везде одинаково хорошо. Однако утверждение ефрейтора Хоенштейна, что их всегда учили пытаться сделать несколько больше, чем от них требовали, подтверждается историей. То одиночный танк, то дюжина пехотинцев с 88-м орудием, то наскоро организованная контратака срывают в самом начале тщательно подготовленное наступление союзников. Немецкое руководство на уровне корпусов и выше часто оказывалось немногим лучше, чем у союзников, а иногда и заметно хуже. Но на полковом уровне и ниже оно было превосходно. Немецкая армия, казалось, имеет доступ к неисчерпаемому источнику мужественных, знающих и быстро ориентирующихся полковников, командующих боевыми группами, с одной стороны, унтер-офицеров, с другой — способных сообща управлять обороной целого сектора фронта. Упорную немецкую оборону Европы в 1944–1945 годах можно частично объяснить фанатичностью войск СС. Но не полностью, не больше, чем качество союзных армий можно измерять достижениями их воздушно-десантных войск. Оборона Нормандии продолжалась в течение 10 недель перед лицом значительно превосходящих сил благодаря профессионализму и мастерству всего вермахта, от генерала Мейзе, которому удавалось обеспечить функционирование транспортной сети на таком уровне, чтобы не прекращался хоть слабый, но непрерывный поток грузов на фронт, до ефрейтора Хоенштейна и его не проявлявших энтузиазма товарищей из 276-й пехотной дивизии.

У немецкого солдата не было той стимулирующей силы, какая была в армиях союзников, — предрешенности окончательной победы. Но Хоенштейн утверждает, что его и других побуждали к Действиям прежде всего два слова: «безоговорочная капитуляция». Если остальную часть своей жизни я должен буду рубить лес в Канаде или Сибири, то пусть я скорее умру в Нормандии». Вне всякого сомнения, опубликование декларации о безоговорочной капитуляции, сделанное по настоянию президента Рузвельта, несмотря на серьезные опасения Черчилля, имело огромное значение для нацистской пропагандистской машины: она лишала многих немцев надежды на более или менее достойный выход из войны. Солдаты считали, что с поражением в Нормандии, а затем и в Европе начнется новая мрачная эпоха для Германии, ужасная судьба для немецкого народа. Само чувство общности с их американскими и английскими противниками, смешанное с их взглядами на русских как на варваров с другой планеты, усиливало у них самообман. До самого конца многие немецкие солдаты искренне верили, что они могли объединиться с западными союзниками ради общей борьбы против русских. Для этого, говорили они сами себе, очень важно удержать фронт до тех пор, пока не будет достигнуто какое-то соглашение.

Не приходится также сомневаться в обоснованности традиционного взгляда на немецкого солдата как от природы готового к повиновению и исполнительности в значительно большей степени, чем большинство солдат в армиях союзников. Он был солдат и потому сражался. Англичане пришли к пониманию этой реальности спустя многие годы, но американцы все же были удивлены, обнаружив силу такого бессознательного подчинения.

Не один раз во время европейской кампании, писал Брэдли, меня удивляло то, почему немецкие командиры не прекращают бессмысленное сопротивление, когда бой явно проигран. Продолжение сопротивления ничего не могло дать, кроме катастрофы, на которую рейх уже обречен. Джордж Паттон предложил ответ во время своего визита в группу армий в начале августа, как раз когда мы затягивали петлю вокруг немецкой 7-й армии. «Немцы либо сошли с ума, либо они не знают, что происходит, — сказал я. — Конечно, профессионалы теперь уже должны понять, что игра кончена». Джордж ответил, рассказав историю с одним немецким генералом, которого 3-я армия взяла в плен несколько дней назад. На вопрос, почему он не сдался раньше, чтобы пощадить Германию от дальнейшего разрушения, он без эмоций ответил: «Я профессионал и подчиняюсь полученным приказам».[161]

Большинство в немецкой армии в Нормандии следовало его примеру.

Если немецкая армия являлась прекрасным инструментом ведения боя, то решающим фактором, определившим ее способность оборонять Нормандию столь длительное время, было качественное, если не количественное, превосходство почти всех видов немецкого оружия над теми же видами оружия в сухопутных войсках союзников. В воздухе и на море во второй мировой войне союзники добились значительного технологического и численного превосходства над противником. И тем не менее индустриальные ресурсы Англии и Америки никогда не были использованы так, чтобы обеспечить свои армии оружием такого же качества, какое производила немецкая промышленность. В 1942 году Альберт Шпеер со своим штабом принял решение: поскольку немцы не могли состязаться с западными союзниками в количественном отношении, попытаться одержать верх над ними посредством качественного превосходства немецкого боевого оснащения. Мастерство на поле боя, какое проявил, к примеру, капитан Виттман, уничтожив английскую бронетанковую колонну возле Виллер-Бокажа, было возможно только благодаря экстраординарной мощи танка «Тигр» даже среди таких английских танков, как «Кромвель». В ходе первых недель боев в Нормандии танкисты союзников с тревогой обнаружили, с какой легкостью их «Шерманы» поджигались противником с первого попадания, в то время как их собственные снаряды не пробивали броню «Пантеры» и еще меньше причиняли вреда «Тиграм», если снаряд не угодил в уязвимое место и с близкого расстояния. 24 июня начальник штаба Монтгомери де Гинганд писал ему: «Если мы не проявим достаточной внимательности, то есть опасность, что среди солдат может развиться чувство страха перед «Тиграми» и «Пантерами»… П. Григг позвонил мне вчера вечером и сказал, что, по его мнению, в гвардейской бронетанковой дивизии могут возникнуть неприятности из-за «неадекватности наших танков немецким»… Само собой разумеется, что такого рода донесения не получают распространения». Монтгомери сам давал отпор такого рода жалобам и высказываниям обеспокоенности.

«Мне приходилось принимать решительные меры по донесениям, которые начинают распространяться по поводу неадекватного качества наших танков, оснащения и т. д. по сравнению с немецкими… — писал Монтгомери Алану Бруку. — В тех случаях, когда делаются отрицательные комментарии по поводу английского оснащения, такие донесения, скорее всего, вызовут упадок морального духа и ослабление уверенности среди солдат. Будет доводиться до всех, что когда вооружение, имеющееся в нашем распоряжении, используется должным образом и тактика хорошая, то у нас не будет трудностей в нанесении поражения немцам».[162]

Монгтомери понимал, что было бы бесполезно, и даже крайне опасно позволить открыто говорить о недостатках оружия, имеющегося в его армиях, ибо не было надежды на их быстрое устранение. Сражение должно быть выиграно или проиграно с тем оружием, которое союзники могут вручить своим солдатам. Показательно, что американцы были менее склонны умалчивать о технологических недостатках своего оружия. 3-го июля Эйзенхауэр официально жаловался военному министерству США на, недостатки у многих видов оружия, имеющегося в его войсках, после совещания во Франции, на котором «от Монти и Брука Эйзенхауэр узнал, что наши противотанковые средства и наши 76-мм пушки на «Шерманах» не в состоянии поражать «Пантер» и «Тигров»». Генерал Джеймс Гэвин, командир американской 82-й воздушно-десантной дивизии, описал, как его солдаты впервые поняли это в Италии:

Годами нам твердили, что наше оружие превосходит любое оружие, с которым мы встретимся. Прежде всего мы были солдаты из самой высокоразвитой индустриально и богатейшей страны на земле. Однако эта самая убежденность в нашей передовой технологии многих привела к уверенности, что уже одна технология выигрывает сражения — больше делалось ударение на победу через авиационную мощь, чем победу через лучшую пехоту… Наши проблемы очень часто проистекали от недостатка воображения, если не от недостатка ума у тех, кто был ответствен за разработку пехотного оружия.[163]

У американцев действительно была отличная полуавтоматическая винтовка «Гаранд», а у англичан — адекватная ей затворная винтовка «Ли-Энфилд». Однако на европейском поле боя, как увидели командиры, солдаты редко стреляли из своих винтовок. Они не нуждались в особой точности, когда стреляли, ибо редко могли различать цель. Американское исследование показало, что во многих полках только 15 процентов стрелков использовали свое оружие в конкретном бою. Что имело значение, так это вес залпа, чтобы подвергать поле боя массированному удару. Для этой цели у немцев имелись превосходные пулеметы MG-34 и MG-42, известные у союзников как пулеметы «Шпандау», с их сказочной скорострельностью, оставляющие далеко позади английский пулемет «Брен» и американский легкий пулемет «Бар». Немецкий пулемет MG-42 имел скорострельность 1200 выстрелов в минуту против 500 выстрелов у английского «Брена», и его огонь оказывал серьезное деморализующее воздействие на солдат, шедших против него. В немецкой пехотной роте имелось 16 таких пулеметов по сравнению с 9 английскими и 11 американскими, хотя тяжелые пулеметы «Виккерс» и «Браунинг» в ротах поддержки несколько изменяли общий баланс.

Ручка немецкой ручной гранаты, прозванной «картофелемялкой», позволяла закидывать ее значительно дальше, чем ее американский или английский двойники. Немецкий автомат Шмайссера по всем параметрам значительно превосходил американский или английский автомат «Стен», который был заказан военным министерством в большом количестве в 1941 году, хотя он своим происхождением обязан немецкому образцу, отвергнутому вермахтом. Все немецкое стрелковое оружие имело значительное преимущество перед их американскими двойниками — в использовании боеприпасов с порохом, который давал меньшую вспышку пламени и дыма. Это заметно помогало немецкому солдату засекать источники американского огня и, наоборот, затрудняло английскому или американскому солдату обнаружение источника немецкого огня — технологическое преимущество, которое едко комментировал генерал Маршалл в одном из своих послевоенных докладов.

Немцы мастерски использовали минометы. Выпущенные батальонными минометами мины разрывались в середине позиций союзников неожиданно (в связи с малой скоростью полета приближение их было неслышным). Постоянная угроза внезапного минометного обстрела держала в нервном напряжении каждого американского и английского солдата в Нормандии. Именно от минометов союзники понесли 75 процентов всех потерь в кампании. Каждая пехотная дивизия имела около 60 минометов 81-мм калибра и до 20 минометов 120-мм калибра, которые могли забрасывать 35-фунтовую мину на 6000 ярдов. Конечно, союзники тоже имели минометы, но так и не овладели искусством сосредоточения их огня с опустошающим эффектом, как это делали немцы. Больше всего солдаты ненавидели многоствольный миномет «Небельверфер», мины которого были снабжены прекрасно сконструированными сиренами, действовавшими своим воем на людей хуже, чем взрывы. Многоствольные минометы были трех калибров: 150-мм (мина в 75 фунтов, дистанция огня до 7300 ярдов); 210-мм (мина в 248 фунтов, дистанция огня 8600 ярдов); 300-мм (мина в 277 фунтов, дистанция огня 5000 ярдов). Каждый из пяти минометных полков имел на вооружении 60 или 70 таких минометов — основная масса их была сосредоточена против английского сектора; некоторые были на гусеничном ходу.

Немецкие пехотные противотанковые средства также заметно превосходили аналогичные средства союзников. Английские батальоны были оснащены пехотными противотанковыми гранатометами, которые могли поражать цель только в пределах 115 ярдов гранатой в 2,5 фунта. Пользование этим гранатометом требовало крепких нервов у стрелка, ибо тот знал, что если он замешкается слишком долго, чтобы выстрелить по цели с шансом на успех, то неудача может закончиться для него самого гибельными последствиями. Испытания гранатомета даже на коротких дистанциях в Англии дали только 57 процентов попаданий. Американская базука имела совершенно недостаточную эффективность, чтобы пробить броню немецкого танка. Между тем немецкие части в Нормандии были оснащены отличными фаустпатронами, лучшим пехотным противотанковым оружием второй мировой войны. Воздушно-десантные войска Гэвина захватывали у противника фаустпатроны и затем сами их использовали.

Более тяжелая артиллерия союзников и противотанковые средства были достаточно хороши и многочисленны. В самом деле, каждая армия, сражавшаяся в Нормандии, видела в английской и американской артиллерии наиболее эффективное оружие союзников. На артиллерию приходится свыше половины всех потерь, нанесенных противнику во второй мировой войне. В нормандской кампании англичане впервые применили подкалиберные боеприпасы для своих противотанковых орудий со снарядами весом в 6 и 17 фунтов. Новые боеприпасы обладали мощной бронепробивающей силой. Однако буксируемое противотанковое орудие оказалось малополезным в наступлении, и даже очень точный артиллерийский огонь был недостаточно эффективным против хорошо окопавшихся вражеских солдат. Английское 25-фунтовое орудие превосходило американскую 105-мм пушку по дальности огня (13 400 ярдов и 12 200 ярдов) и успешно прижимало к земле солдат противника, но не обладало достаточной разрушительной мощью против оборонительных позиций. Для решающего воздействия нужно было использовать среднюю или тяжелую артиллерию, а ее всегда не хватало.

Не было у союзников такого оружия, которое по физическому и моральному воздействию можно было бы сравнивать с немецким 88-мм орудием. Это зенитное орудие с большой скорострельностью с первых дней войны использовалось с исключительной эффективностью против наземных целей. В ходе кампании в Нормандии время от времени полностью срывались атаки союзных войск, когда эти 88-мм орудия ставили завесу огня. Для пехоты большую опасность представляла стрельба из этих орудий осколочно-фугасными снарядами дистанционного действия незабываемое впечатление осталось от стрельбы 88-мм орудием у всех участников кампании, вышедших из войны живыми. Для армий союзников было загадкой, почему их собственная промышленность не могла изготовить точные копии 88-мм орудий, автоматов Шмайссера или «картофелемялки».

Однако самой крупной неудачей союзников был их танк. Как могла американская и английская промышленность выпускать множество великолепных самолетов, поразительно разнообразное радарное оборудование, радиовзрыватели, трехосный грузовик-амфибию, джип и тем не менее посылать свои армии сражаться против вермахта, снабдив их танками, сильно уступающими танкам противника по бронезащищенности и убойной силе орудий? Один английский офицер-танкист, только что прибывший во Францию, в июне 1944 года записал разговор со своим полковым адъютантом о танковых делах на фронте.

— Что у немцев самое важное?

— «Пантеры». «Пантера» может проткнуть «Черчилля», как масло, за целую милю.

— А как «Черчилль» настигает «Пантеру»?

— Подкрадывается к «Пантере». Когда произойдет непосредственное соприкосновение, наводчик пытается произвести выстрел в ставень амбразуры вражеского танка ниже орудия. Если ему это удастся, то снаряд пройдет сквозь тонкую броню над головой водителя.

— Кому-нибудь это удалось?

— Да. Дэвису из эскадрона С. Он теперь в тылу в штабе, пытается восстановить свои нервы.

— А как «Черчилль» настигает «Тигра»?

— Как считают, нужно подойти на расстояние двухсот ярдов и выстрелить через перископ.

— Кому-нибудь это удалось?

— Нет.

Если такое изложение граничило с сатирой, то реальное положение дел мало чем отличалось от вышеприведенного рассказа — следствие чрезвычайно слабой предусмотрительности союзников. Специалист, который с самого начала был тесно связан с английской программой проектирования танков, полковник Джордж Маклеод Росс, говорил после войны, что военное министерство допустило роковую ошибку, отделив разработку боевых машин от разработки танковых пушек. Росс, как и другие эксперты, доказывали, что важно было сначала создать нужную танковую пушку, а затем уже создавать подходящую машину, на которой можно было бы установить эту пушку. Вместо этого на протяжении второй мировой войны англичане последовательно изготовили ряд моделей танков без учета того, с каким вражеским противотанковым средством ему придется встретиться на поле боя и какую броню противника ему придется пробивать. Проектирование танков осуществлялось в Чобхэме, а проектирование орудий — в Вулвиче. Несмотря на то что конструкция прекрасного английского орудия со снарядом в 17 фунтов была одобрена и был изготовлен его прототип в июне 1941 года, он был установлен на танке «Шерман» запоздалого выпуска только в августе 1943 года, притом в слишком малом количестве, чтобы оказывать решающее влияние на ход операции «Оверлорд». «Не будет несправедливым отметить, — сказал Росс, проведший значительную часть времени в Управлении артиллерийско-технического снабжения армии США в Детройте в качестве английского технического офицера связи, — что очень немногое из того труда и материальных ресурсов, потраченных англичанами на производство 25 000 танков, помогло выиграть войну».[164] В результате визита в 8-ю армию, когда она воевала в пустыне,[165] от одного технического эксперта в военное министерство поступила зловещая докладная, якобы одобренная Монтгомери, в которой утверждалось: «Все, что нам нужно, это 75-мм пушка». Докладная определила судьбу английской политики в области танкового вооружения на многие последующие годы войны: танки «Черчилль» и «Кромвель», оснащенные 6-фунтовыми и 75-мм пушками, составили основу английских бронетанковых сил. «По-видимому, никто в нашем руководстве не понимал, что во время войны необходимо постоянно совершенствовать оружие, как это делали немцы», — писал Росс.[166]

И тем не менее, решающую роль в производстве танков в годы войны сыграли Соединенные Штаты. Рассел Вейгли, выдающийся американский исследователь проблем армии США во время войны, детально осветил неудачу стремления творцов технической политики сочетать цели — использование концентрированной мощи на поле боя со средствами: в принципе это танк «Шерман». В отличие от немцев, изготовивших 24 630 танков, и англичан, изготовивших 24 843 танка к концу 1944 года, американцы произвели ошеломляющее количество — 88 410 танков, из которых 25 600 были поставлены англичанам. В подавляющем большинстве это были «Шерманы», впервые сошедшие с конвейера в 1942 году и ставшие основой бронетанковых сил союзников в операциях 1944–1945 годов. Из общего числа танков, использованных англичанами в Нормандии, две трети составляли «Шерманы», и одну треть английские танки, главным образом «Кромвели» (7-я бронетанковая дивизия) и «Черчилли» (79-я дивизия и отдельные бронетанковые бригады). «Шерман» была надежная машина, очень удобная для технического обслуживания, долговечность ее гусениц в пять раз превышала эксплуатационный ресурс гусениц немецких танков. Вес танка составлял 33 тонны по сравнению с 43 тоннами «Пантеры» и 56 тоннами «Тигра». Скорость «Шермана» при движении по пересеченной местности отражала американскую приверженность доктрине быстротечных операций бронетанковых сил. «Шерман» обладал двумя важными преимуществами над его немецкими оппонентами: большая скорость разворота башни для поражения цели и более высокая скорострельность. В то же время у «Шермана» было два очень серьезных недостатка: во-первых, легкая воспламеняемость, из-за чего солдаты на поле боя прозвали его «спиртовкой для разогревания пищи». Это явилось следствием скорее конструктивных особенностей и слабой брони, чем излишнего количества боеприпасов, загружаемых в башню экипажами, как с раздражением объясняло военное министерство США в ответ на первые жалобы. Второй недостаток, более важный, — слабые тактико-технические показатели. Снаряд 75-мм пушки имел начальную скорость 2050 футов в секунду против 2900 футов в секунду у английского 17-фунтового орудия и 3340 футов в секунду у немецкого 88-мм орудия. На дистанции в 200 ярдов бронебойная сила английского орудия почти в три раза превышала аналогичные возможности 75-мм пушки. «Тигр» мог поразить «Шермана» на дистанции в 4000 ярдов, в то время как американский танк вообще не был в состоянии пробить лобовую броню «Тигра». Даже когда на «Шермане» было установлено 76-мм орудие, он был вынужден идти на сближение с «Тигром» до 300 ярдов, чтобы иметь шанс его подбить. «Немецкие танки T-V и T-VI не только выдерживают большее число попаданий в них, — мрачно отмечалось в одном оперативно-исследовательском докладе штаба верховного главнокомандующего союзными экспедиционными силами в 1944 году, — но и значительно реже загораются при попаданиях». Даже легкий немецкий танк T-IV, который составлял почти половину танкового парка танковой дивизии, был вооружен 75-мм пушкой, снаряд которой имел начальную скорость на 20 процентов выше, чем у 75-мм пушки на «Шермане». Первая пробивала броню в 92 мм с расстояния до 500 ярдов, в то время как пушка на «Шермане» — только в 68 мм на такой же дистанции.

Военное министерство США не могло оправдываться неосведомленностью относительно достижений противника в области полевой артиллерии. Еще в мае 1942 года майор Джаррет из управления артиллерийско-технического снабжения армии перевез через Атлантику захваченное 88-мм орудие в качестве «приложения» к своему рапорту, в котором подчеркивались потенциальные возможности немецкой пушки. Существовало много различных причин тому, почему американцам не удалось сразу же внести улучшения в свой «Шерман». Конструкторы почти все свои надежды возлагали на выпуск совершенно нового танка взамен существовавшего. Их огромные усилия были сосредоточены на новой модели, названной Т-20, разработка которой растянулась на три года с семью испытаниями, но только 120 машин попали на фронт к концу войны. Компания «Дженерал электрик» трудилась над созданием другой машины под названием Т-23. Как писал полковник Росс, «не может быть никакого оправдания крайнему невежеству в танковой тактике в целом и в танковых операциях в Европе в частности, которое побудило предпринять нерешительную попытку создать достойного преемника «Шерману», в то время как простой ответ заключался в создании лучшего орудия, что было во много раз проще создания нового танка».[167] Тут, несомненно, сказалось шовинистическое противодействие в США идее копирования немецкой 88-мм пушки или, более реально, английского орудия с 17-фунтовым снарядом. С первых дней войны на конструкции танков сказались ошибочные взгляды генерала Лесли Макнейра, главного строителя американской армии во второй мировой войне. Он считал, что танковые дивизии будут использованы главным образом для развития успеха атак и преследования противника и что танкам редко придется сражаться против других танков. Он стал жертвой того же самого заблуждения, которое лежало в основе создания линейного крейсера адмиралами более раннего поколения. Такой корабль был более быстроходным, но имел более тонкую броню, а когда дело дошло до войны на море, то обнаружилось, что скорость почти теряла смысл, если не была обеспечена необходимая выживаемость корабля.

Прежде всего в высшем руководстве вооруженными силами США существовало убеждение, что союзные армии обладали таким огромным численным превосходством в танках, что можно было примириться с наличием некоторых технических несовершенств. Однако когда командир танка «Шерман» иди даже танковый взвод или батальон «Шерманов» сталкивались с вражескими танками, броню которых американские танковые пушки не пробивали, численное превосходство становилось несущественным. Опасения и осторожность танковых экипажей были вполне обоснованными. Они знали, что, если танк получит попадание, он почти наверняка загорится. Они также знали, что, как показывает статистика, в загоревшемся танке только 50 процентов личного состава остается в живых. Как писал Брэдли, «эта готовность израсходовать «Шерманы» доставляла небольшое утешение экипажам, которые были вынуждены вместе с машинами израсходовать самих себя».[168]

Если технические детали, о которых говорилось выше, тщательно отрабатывались в ходе кампании, то это делалось потому, что ни одна неудача союзников на европейском поле сражения не имела более серьезных последствий, чем нехватка танков с адекватным вооружением и броневой защитой. Никакое оружие, и прежде всего танк, взятое обособленно, не является ни хорошим, ни плохим. О нем можно судить только при сопоставлении с тем вражеским оружием, которому оно будет противостоять. Здесь уже приводилось достаточно примеров столкновений немецкого и союзных танков, в которых немецкий танк уничтожал четыре, пять и даже больше танков, прежде чем сам оказывался выведенным из строя. Отсутствие у союзников ясного понимания того факта, что на каждое появление у противника нового поколения оружия нужно оперативно давать свой ответ, и бездействие генеральных штабов в отношении вооружения танков более мощной пушкой дорого обошлись западным союзникам. Даже огромные потери «Шерманов» не смогли привести к исправлению этого положения. Однако знание слабостей своего собственного танка ослабляло уверенность союзных частей каждый раз, когда танки встречались с танками.

На протяжении всей войны английские власти изо всех сил старались пресечь любые попытки публичного обсуждения недостатков своих танков, хотя они были хорошо известны во всей английской армии. Член парламента от лейбористской партии Ричард Стоукс, который сам храбро сражался в первую мировую войну, был точно занозой в теле правительства, когда вопрос касался конструкций танков; такой же занозой он являлся в вопросах стратегических бомбардировок, доктрины «безоговорочной капитуляции» и в других сомнительных военных вопросах. Стоукс тщательно ознакомился со всеми тактико-техническими характеристиками английских и немецких танков — толщиной брони, относительной начальной скоростью снаряда и т. д.

Он стал настоящим бичом для правительства, используя каждый удобный случай, чтобы вновь и вновь привлекать внимание к этим нежелательным для предания гласности фактам. 30 марта 1944 года он потребовал, чтобы в парламент — в палату общин — были доставлены «Черчилль» и захваченный «Тигр», чтобы члены палаты имели возможность сами судить о боевой мощи каждого из них. Премьер-министр ответил:

«Нет, сэр. Я думаю, что хлопоты и расходы, связанные с этим, хотя и не очень большие, но все же существенные, чтобы оправдать удовлетворение недоброжелательного любопытства моего достойного друга».

Стоуксу в парламенте помогала и содействовала небольшая группа аналогично мыслящих людей. 20 июля 1944 года Эллис-Смит обратился к премьер-министру за уточнением сопоставимых показателей английского и немецкого танков. На это Черчилль ответил:

До того как закроется сессия парламента, я надеюсь дать основательный ответ о действиях наших танков на различных театрах войны. А пока что я сошлюсь на мое заявление от 16 марта: «В следующий раз, когда английская армия вступит в бои на местности, пригодной для использования бронетанковых сил, она будет оснащена по меньшей мере на одинаковом уровне с вооруженными силами любой другой страны мира».

25 июля 1944 года Стоукс спросил военного министра, «может ли он заверить членов палаты общин, что наши войска в Нормандии оснащены танками, по меньшей мере равными немецким «Пантерам» и «Тиграм» по броне и вооружению?». Как почти во всех дебатах, когда поднимался этот вопрос, П. Григг уклонился от прямого ответа под предлогом, что открытое обсуждение этого вопроса не в интересах общественности. Заднескамеечники протестовали против «самого явного обмана, когда речь касается этого вопроса». 2 августа 1944 года Стоукс снова поднял перед правительством вопрос о недостатках английских танков: «Собственно говоря, сегодня мы так же сильно отстаем от немцев, как мы отставали в 1940 году. Я утверждаю, что такое положение позорит нас».

Другой член парламента, контр-адмирал Бимиш, выступил в защиту правительства: «Достопочтенный член парламента все свое время потратил на то, чтобы сделать все, что в его силах, для нанесения урона престижу английской армии». Стоукс парировал: «Моя критика основана на неопровержимых 285 фактах». В официальном отчете о заседании в парламенте зафиксирован смех в палате общин. «Достопочтенным членам хорошо здесь смеяться, — сказал Стоукс, — но солдаты гибнут». Затем он процитировал письмо, которое получил от одного из членов экипажа танка «Черчилль», который предлагал, чтобы военный министр прибыл к ним и сам «повоевал в одном из этих проклятых ящиков». Вмешался спикер, упрекая Стоукса за его язык: «Я три раза услышал от него употребление сквернословия». Стоукс заявил, что он просто цитировал прямую речь тех, кто был на поле боя. Совершенно очевидно, что его информация была вполне обоснованной. Однако все его доводы оставались гласом вопиющего в пустыне. Правительство систематически до самого конца войны лгало относительно неудач союзников создать танки, способные хотя бы на равных сражаться с немецкими танками.

Полковник Кэмпбелл Кларк, возможно один из выдающихся английских специалистов в области бронетанковой техники во время войны, конструктор целого ряда неплохих противотанковых средств, писал в начале 1945 года:

Мы здесь, в Англии, некоторое время тому назад достигли такой стадии, когда сложность оружия стала препятствовать его эффективной эксплуатации лицами со средним уровнем образования; в еще большей степени это касается офицера генерального штаба, который должен определять перспективы развития боевой техники в интересах войны. Неизбежным последствием был и будет во все возрастающем масштабе застой в тактике и «неожиданности» со стороны противника, который занят поисками новых методов использования такого оружия на основе глубокого знания технических возможностей и ограничений.[169]

Любому офицеру бронетанковых войск, сражавшемуся на северо-западе Европы в 1944 году, были бы понятны его настроения.

К концу июня сражение в Нормандии приняло такой характер, который сохранялся в течение последующих двух месяцев: борьба, втянувшая в себя свыше 1 000 000 солдат, окопавшихся друг против друга на фронте, едва протянувшемся на 100 миль. К августу их число превысит 2 000 000. Каждое утро, пока в районах боевых действий бронетанковые части выдвигались вперед из своих ночных укрытий, а штабные работники с надеждой составляли схему следующего боя, тысячи пехотинцев лежали в своих окопах и царапали лаконичные письма домой, омраченные как сознанием того, что их строчки будут просмотрены цензурой, так и беспорядочной стрельбой артиллерии и минометов вокруг них. Рядовой Сид Веррьер из 2-го легкопехотного батальона 6-й воздушно-десантной бригады писал 27 июня:

Дорогая мама! Я все еще чувствую себя грязным от такой жизни, какая идет у нас со дня высадки на побережье. Я буду страшно рад хорошенько вымыться, надеть гражданскую одежду и пойти на чудесную прогулку по парку у себя дома. Еще лучше, чем прогулка, было бы пару дней поспать. Но все же я не ворчу, жизнь слишком хороша…

А на прибрежном плацдарме новые колонны солдат вброд переходили на берег с десантных барж и катеров, и каждый испытывал благоговейное чувство, что он осуществляет свое личное вторжение на континент, и не имеет значения, сколько других, таких же, как он, уже прошло впереди. Когда на второй день Брэдли высадился на берег у плацдарма «Омаха», его поразил вид брошенной теннисной ракетки и пропитанной влагой боксёрской перчатки, плывших бок о бок вместе с другими обломками в волнах прибоя. Бесконечный поток автомашин выходил по пирсам и прямо по воде из транспортно-десантных паромов на прибрежный песок и, следуя указаниям вытянутой руки военного полицейского, устремлялся от берега к неведомым пунктам сбора в глубине прибрежной зоны. Когда рядовой Стефан Дайсон вывел в последние дни июня свой танк из воды на сухой песок на плацдарме «Джуно», он соскочил на землю с корпуса танка и заполнил спичечный коробок французским песком. Его танковая рота пристроилась к танкам 11-й бронетанковой дивизии, которая уже несколько недель находилась на фронте. Танкисты непринужденно болтали между собой. Солдаты дивизии иронически вспоминали свое последнее появление на поле боя: «Нам говорили, что немцы очень, очень хорошие».

Каждый солдат, который в то лето приближался к французскому побережью, был поражен открывавшейся перед ним панорамой: бесчисленным количеством судов самых разных типов и классов, паромами «Рино», которые возвращались с берега к кораблям с грузом удрученных немецких военнопленных, громадными кессонами и сильно охраняемыми пирсами в искусственных гаванях Малберри, создание которых помогало убедить сомневавшихся, таких, как премьер-министр, что «Оверлорд» осуществим. На самом деле до сих пор остаются серьезные сомнения относительно того, оправдали ли гавани Малберри те огромные расходы и усилия, которые были вложены в их создание. Их масштабы поражали воображение военнослужащих тех дней и первое поколение послевоенных историков; однако в последнее время исследователи куда большее внимание сосредоточили на более пристальном изучении американских успехов в разгрузке судов прямо на берег, причем такая выгрузка оказалась более эффективной, чем через гавани Малберри, которые были разрушены разбушевавшимся штормом 19–23 июня. Сам шторм, рассматриваемый некоторыми историками как катаклизм, в наши дни тоже подвергается сомнению. Действительно, ветер не превышал силу в 6 баллов, что весьма умеренно по морским стандартам. Неспособность гаваней Малберри выдержать такой напор, по-видимому, являлась скорее следствием непрочности конструкций, нежели силы шторма. Нет сомнения в том, что шторм не оказал серьезного влияния ни на программу выгрузки союзников на французское побережье, ни на боевые действия на фронте. Последствия шторма для союзного командования оказались неожиданными главным образом потому, что с огромной программой Малберри были связаны их надежды на преодоление любых задержек в выгрузке. Вполне вероятно, что разгрузочные операции союзников можно было защитить со стороны моря искусственным заграждением путем затопления старых судов и создания внутри ограждения сети пирсов, вместо того чтобы расходовать труд 45 000 рабочих на строительство искусственных гаваней. Такие же примерно сомнения высказываются по поводу подводного нефтепровода для перекачки топлива прямо из Англии во Францию. Для его установки потребовался 41 день. Через несколько недель в некоторых местах под водой произошла расстыковка труб, и пришлось прокладывать новый нефтепровод от Данджнесса до Булони. Этот трубопровод стал давать в сутки до 700 тонн топлива только в январе 1945 года.

Медленное продвижение в глубь полуострова привело к огромному скоплению автомашин на берегу в первые недели после дня высадки — за первые 11 дней только американцы выгрузили на берег 81 000 автомашин. Чтобы обеспечить американских солдат в бою, на каждого из них приходилось выгружать на берег до 30 фунтов различных грузов ежедневно по сравнению с 20 фунтами на каждого английского солдата, а снабжение немецкого солдата иногда ограничивалось 4 фунтами в день. Для обеспечения боевых действий союзных армий требовалось 26 000 тонн ежедневно. К 25 июля на берегу находилось уже 1 450 000 солдат, из них 812 000 американских и 640 000 английских и канадских. Среди этого огромного перемещения людских масс некоторые люди, даже подразделения, просто исчезали в административных джунглях. Командир 5-го американского корпуса генерал Джероу был вынужден лично съездить в Англию, чтобы найти одно свое подразделение, которое, как его упорно заверяли, находилось в его корпусе в Нормандии.

По пути от побережья вновь прибывавшие солдаты в изумлении смотрели на огромные склады топлива, боеприпасов, продовольствия, ряды запаркованных новейших танков, автомашин, артиллерийских орудий, которые заполняли каждое поле. Незамаскированные, они стояли в безопасности, и это было наглядным подтверждением полного господства союзников в воздухе. Как и для многих других, первым впечатлением у майора Чарлза Ричардсона из 6-го батальона 15-й (шотландской) дивизии было изумление всей организованностью на плацдарме и смущение тем обстоятельством, что невозможно было найти место, чтобы что-то куда-то положить. Танки своими гусеницами исполосовали всю местность. Кругом торчали указательные знаки; вдоль дорог на всех деревьях висели, тянулись между ветвями деревьев, над траншеями кабели и провода полевой телефонной связи. По прибытии сюда Паттону доставил удовольствие забавный вид увешанных телефонными проводами распятий на каждом перекрестке. Остатки сбитых самолетов, валявшиеся повсюду, напоминали ему «мертвых птиц, частично изъеденных жуками».[170] Солдаты смущались, иногда злились при виде французов, обрабатывавших поля или занятых личными делами со своими маленькими телегами или тачками, очевидно безразличных к претензиям освободителей на проявление со стороны жителей благодарности. Однажды утром, спустя несколько дней после десантирования, капрала Чарлза Болдуина из Вестминстерского драгунского полка направили обратно на побережье для доставки пополнения в свою роту.

Как только я покинул на джипе Крепон, — вспоминал он, — в поле справа я увидел несколько убитых английских пехотинцев. Там было также двое гражданских, и я поехал туда. Другой джип с военным полицейским капралом последовал за мной. Мы пешком подошли к двум мужчинам, и стало ясно, что они занимались мародерством. С двоих убитых уже были сняты сапоги. Гражданские быстро заговорили по-французски. Но военный полицейский сказал: «Проклятые ублюдки» — и тут же застрелил их из автомата.[171]

Рядовой Джон Прайс нашел большинство французов угрюмыми и был удивлен преобладанием пожилых — люди помоложе и среднего возраста, по-видимому, бежали. Но он был тронут, когда один доброжелательный старый часовщик попросил монету в один пенни и вделал ее в его кольцо. Многие из англичан, годами живших на полуголодном пайке дома, с раздражением смотрели на изобилие продуктов в нормандских деревнях. «По-видимому, гражданские хорошо питались, — заметил Альфред Ли из Миддлсекского полка. — Мы что-то не встречали отощавших». По всему плацдарму упорно циркулировали слухи о деятельности «пятой колонны» из местных жителей, занимавшихся шпионажем в пользу немцев, и такие слухи резко усиливали недоверие. «Мы почти чувствовали, что эти люди не настроенных враждебно по отношению к немцам», — сказал Джон Гейн из американской 1-й дивизии.[172] А у захваченного в плен немца из 12-й танковой дивизии СС в дневнике была такая запись: «Когда мы строем проходили через город в сторону порта, французы оскорбляли нас, грозили нам кулаками и делали жесты, означавшие перерезание горла. Но это нас не шокировало. Мы привыкли к такого рода вещам со стороны французов. Если бы было все наоборот, они бы точно так же угрожали «томми»…» В английском секторе пришлось ввести патрулирование вдоль нефтепровода, так как французы прокалывали нефтепровод, изымали для своих нужд горючее и затыкали отверстие деревянной затычкой. Большинство нормандцев относились к воюющим армиям либо с пренебрежением, либо со случайным проявлением заботы. Однажды Гельмут Гюнтер из 17-й моторизованной дивизии СС спросил старую француженку, почему она дает его солдатам сливки, и та со всей серьезностью ответила: «Потому что мой внук в плену в Германии, и я надеюсь, что там люди делают то же самое для него». Ничего удивительного нет в том, что очень многие французские семьи были возмущены и потрясены той ценой, которой стоило им освобождение, когда их собственные дома подвергались более основательным ограблениям солдатами из армий союзников, чем немецкими солдатами. «Нас упрекают, — с горечью писал местный автор спустя несколько месяцев, — по крайней мере те, кто рассматривает сражение за Нормандию как военный сигнал зари свободы, в том, что мы не бросаемся на шею нашим освободителям. Эти люди забыли мучения Христа на крестном пути, который мы прошли за время после 6 июня».[173] Когда начались дожди в начале июля, местные жители говорили солдатам, что подобного лета не было за последние 50 лет. Но за это по крайней мере они не стремились свалить вину на союзников.

Некоторые нормандские проститутки уже промышляли своим ремеслом. Однажды генерал Брэдли был удивлен, увидев возле деревни Изиньи выставленный предупредительный знак «Въезд запрещен» и вопреки предупреждению знака въехал туда с генералом Куэсада, командующим 9-м тактическим авиационным командованием. Он увидел дом с вывеской «Профилактический пункт», вошел в него и застал там трех спавших солдат. Когда он их разбудил, то ни один из них не узнал своего командующего. Брэдли поинтересовался, много ли у них работы. Медик пожал плечами: «Как вам сказать, вчера только двоих привели для военной полиции и одного по моей части». Характерно для Брэдли, что он, не раскрыв себя, поехал дальше.

Шел уже июль месяц, когда в тыловых районах начали создавать очаги развлечений и отдыха для солдат, и с переднего края их доставляли сюда небольшими группами на короткое время. А в мэрии городка Баллерой, в котором находилось отделение связи с гражданскими властями штаба 1-й американской дивизии, выдававшее пропуска гражданским лицам из местного населения и следившее за соблюдением затемнения, группа местных жителей однажды попросила разрешение устроить концерт. 2 июля несколько десятков цивильных лиц и американских солдат собрались в небольшой аудитории на мероприятие, которое они с гордостью назвали «первым культурным событием в освобожденной Франции». Дочка мэра спела песенку, затем другие местные таланты показали свое непритязательное искусство, а Лесли Бертан, известный венгерский пианист предвоенных лет, который теперь выступал в роли военнопленного-переводчика, сыграл на рояле при самых необычных обстоятельствах за всю свою музыкальную карьеру. Неделей позднее он был убит разорвавшимся снарядом во время допроса немецкого солдата.

Для большинства солдат, сражавшихся во Франции, жизнь вращалась вокруг событий, связанных с боями и делами своей части, если не считать мимолетного любопытства к чужеземным ландшафтам и иностранному языку. Каждое отделение или взвод несли с собой через Европу маленький кусочек восточного Лондона или западной части Нью-Йорка, и средний «джи-ай» вступал в контакт с внешним миром только для того, чтобы, скажем, имитировать курицу перед удивленной француженкой, пытаясь объяснить ей, что он хочет купить у нее яиц. Они почти не замечали приземистые, хорошо ухоженные крестьянские домишки, белое цветение яблонь и груш, золотистые стены старинных замков. Большинство английских солдат удивлялось пристрастию своих офицеров к липкому вонючему сыру местного изготовления.

Одна французская еврейская семья пригласила на обед сержанта Энди Герца, американского авиационного инженера, тоже еврея. Позднее он сказал, что здесь он впервые начал осознавать то, что немцы делали с его народом. В качестве сувенира хозяева подарили ему одну из желтых «звезд Давида», какие они обязаны были носить на одежде. На всю жизнь он сохранил этот сувенир.

Тыловые районы были буквально заполнены знаками — дорожными указателями, опознавательными эмблемами частей и дивизий, предупреждениями вроде «Держись проторенной дороги», или наскоро намалеванного «Передний край, дальше машинам нельзя», или просто «Пыль означает смерть». За исключением дождливых дней, когда колонны гусеничных машин превращали дороги в грязное месиво, в обычные дни постоянным бедствием были тучи пыли, поднимаемой быстро проносившимися колоннами машин, по которым, ориентируясь на пыль, немцы открывали ураганный артиллерийский огонь. По этой же причине пехота проклинала близость своих танков и артиллерии и всячески старалась не занимать позиции возле крупных узлов связи из опасения, что немцы засекут с помощью радиолокаторов их местонахождение и откроют по ним огонь. Каждый немецкий связист в своих показаниях подтверждал беспечность союзных связистов при работе на средствах радиосвязи, особенно канадских и некоторых американских частей, свободная болтовня которых в эфире давала противнику важнейшую разведывательную информацию.

В перерывах между боями солдатам нечем было заняться, разве что побродить по полям да сходить в ближайшую деревню, чтобы купить молока или яиц, или писать домой письма, напиваться кальвадосом или сидром, играть в карты или вести нескончаемые разговоры. Священник Ловенгроув пытается перевести разговор солдат на темы о прежней работе, о семье, чтобы сохранить некоторые воспоминания о внешнем мире за пределами поля сражения. У многих мужчин разговор неизбежно касается женщин. Однако в глубине души большинство солдат на поле боя с готовностью поменяли бы ночь с женщиной на горячую ванну, на еду домашнего приготовления и безопасную кровать, на которой они могли бы просто выспаться. Некоторые находили утешение в религии. Фрэнк Свобода, пресвитерианский капеллан из 79-й американской пехотной дивизии, был тронут тем, как присутствовавшие на его богослужениях протестанты, евреи и католики без предвзятости читали молитвы, перебирая четки. Перед боем он устраивал причастие с крекерами и виноградным соком для небольших групп по 15–20 молодых, мрачно настроенных солдат за укрытием из живой изгороди всего в нескольких сотнях ярдов от противника. Хороших капелланов высоко ценили и уважали в подразделениях, но плохих — а их было немало в армиях союзников — солдаты ненавидели и избегали за лицемерие, с которым они благословляли солдат, оставаясь в тыловых эшелонах. Фрэнк Свобода чувствовал, что лучшим средством для укрепления добрых отношений со своими солдатами оказался его небольшой топор, который он прихватил с собой из Англии и который для солдат теперь оказался незаменимым инструментом при окапывании в живых изгородях, где вся земля была переплетена корнями. «Капеллан, передайте сюда топор!» — стало ходячей фразой в части.

Американцы питались в основном пайками, упакованными в 5-фунтовые коробки (паек С) или более известными пайками К трехразового питания — этих пайков было доставлено на плацдарм 60 000 000 единиц в первые три недели боевых операций. Все с отвращением относились к порошковому лимонному соку, но в целом если и ругали пищу, то за ее однообразие, а не за качество. Однажды ночью вызвали Джона Гейна, чтобы покормить четырех немецких пленных, захваченных патрулем. Пленные с жадностью пожирали американский паек; один из них вежливо заметил: «Это первого класса». Английские солдаты удивлялись объему американского снабжения и тем более машинам по изготовлению мороженого, которые вскоре появились в тыловых районах. Но и их собственные рационы были значительно выше по качеству, чем пища, которая доставалась английскому гражданскому населению. С добавкой из случайных кусков мяса от свежезабитого скота, закупленного или украденного у местных жителей, питание английских солдат было сносным. Почти каждый солдат курил. В целом армия снабжала солдат сигаретами с расточительной щедростью, усматривая в них простейшее средство поддержания морального духа, наиболее доступный вид солдатского комфорта. В первые недели пребывания на французском побережье острейшим желанием солдат был хлеб, который отсутствовал в солдатском пайке, пока на плацдарме не заработали полевые пекарни. Учитывая, что они изо дня в день жевали безвкусные, жесткие бисквиты, мягкий белый хлеб показался им невообразимой роскошью.

Почти у каждого солдата союзных армий в воспоминаниях об этой кампании, помимо ужасов сражения, осталось впечатление о поразительной эффективности служб снабжения. Американцы всегда не без оснований гордились своей организованностью. Однако для молодых английских солдат, выросших под воздействием легенд о хронической путанице, устраиваемой военным министерством, в ходе крымской и англо-бурской войн, административные успехи 2-й армии в Нормандии казались чудом. «Все мы были приятно удивлены безупречной работой служб снабжения, — говорил майор Джон Варнер из 3-го разведывательного полка. — Мы всегда были уверены, что своевременно получим боеприпасы, письма, горючее, пищу». Любопытно отметить, что, каковы бы ни были недостатки английской армии во Франции в первую мировую войну, ее административно-хозяйственная деятельность была на наивысшем уровне. Так было и теперь, и это в огромной степени содействовало укреплению веры солдат в своих командиров и в окончательную победу. «У нас в тылу было так много всего из материального снабжения, — говорил Альфред Ли из Миддлсекского полка. — Когда вы видели поля, заставленные штабелями высотой с дом из канистр с топливом, ряды артиллерийских орудий, накрытых брезентом, огромные склады боеприпасов, то у вас не возникало никаких сомнений относительно победы. Мы часто производили из «Виккерса» около 25 000 выстрелов, и никогда у нас не было нехватки в боеприпасах».

Немногие солдаты на поле боя читали что-либо с большим интересом, чем комиксы. Рядовой Ричардсон из 82-й воздушно-десантной дивизии носил с собой американское издание «Оливера Твиста» в мягком переплете, но он так ни разу и не заглянул в него, пока его часть не была выведена из боя. Священник Ловенгроув читал «Землю Шропшира» Хаусмана, а некоторые солдаты читали Библию. Но чаще всего они заглядывали в выпускаемые в своей части продублированные листки новостей, если в штабе нашлось для этого время, а американские солдаты перелистывали свою солдатскую газету «Старз энд Страйпс» («Звезды и полосы» — обозначение американского государственного флага. — Ред.). Для лейтенанта Флойда Ратлиффа все это по меньшей мере «создавало впечатление, что существовал какой-то замысел, какая-то большая стратегия, во имя которой мы действовали». Если солдат не имел доступа к новостям, передаваемым по радио, или разговорам и слухам, имеющим место в штабах, то его жизнь полностью ограничивалась событиями и заботами в рамках своего подразделения, изолированного от успехов и неудач других частей и от армии, составной частью которой он сам являлся. Сама чудовищность сил, развернутых в Нормандии, подавляла чувство личности, чувство солидарности с окружающими людьми, что было так сильно, например, в 8-й армии в пустыне. Кампания в Северо-Западной Европе была индустриализированной войной в огромном масштабе. По этой причине ветераны предыдущих кампаний находили эту кампанию менее приемлемой — до некоторой степени грязной и нечестной, чего не было на войне в пустыне. Ответом на это у многих было проявление заботы только о своем взводе или о своей роте. Одной из хронических проблем командования в этой кампании являлась необходимость внушить солдатам, что трудности соседней части или дивизии были их общим делом. Чувство оторванности или обособленности неизбежно оказывалось сильнейшим фактором в поведении сотен тысяч солдат как в тыловых районах, так и на переднем крае:

Мы вдруг обнаруживали, что переведены в совершенно другую армию, — рассказывал Ратлифф о своей батарее 155-мм орудий, — а нам хотелось об этом узнавать через систему связи, а не из приказов. Мы много стреляли вслепую или по ночам и часто не знали, по каким целям стреляем. Никто нам не говорил по телефону: «Я вижу эту деревню и людей, бегущих из нее». Мы просто слышим из центра управления огнем: «Недолет 50» или «Перелет 50». Нам не нравилась эта работа. Это было просто для того, чтобы чем-то нас занять. Никто в нашем подразделении не чувствовал особой враждебности к немцам, за исключением двух говоривших по-немецки евреев. А та ненависть, которая была, являлась следствием пропаганды и глубокого следа не оставляла. Мы, по существу, ничего не знали о немцах или даже об их армии. Большинство наших солдат было удивлено всем этим. Они не понимали, в чем дело, хотя чувствовали, что дело правое из-за Перл-Харбора. Куда бы они ни пошли, всюду они оглядывались и говорили: «Так дома мы не делаем».

У артиллеристов сильнейшее напряжение вызывали сотрясающий все вокруг грохот их собственных орудий и подача вручную 95-фунтовых 155-мм снарядов: день за днем, обливаясь потом, оголенные до пояса, они орудовали точно автоматы во время артподготовки перед наступлением. Риск быть убитым или искалеченным был невелик, во всяком случае, очень невелик по сравнению с пехотой. В батальоне Ратлиффа в Нормандии погиб один офицер-наблюдатель, когда был сбит его самолет-корректировщик, а телефонист у коммутатора и его помощник были ранены в результате взрыва снаряда над их окопом. Это было все.

Куда более опасная задача была у передового артиллерийского наблюдателя, работавшего вместе с пехотой, засекая цели либо из стальных башен, воздвигнутых вокруг Кана, либо из американского самолета-корректировщика «Пайпер» или английского «Остер». Самолет-корректировщик летел на малой скорости порядка 120 миль в час обычно на высоте 1000 футов и в 1000 ярдов за передним краем. Пилоты редко замечали внизу людей, чаще видели быстрые вспышки немецких орудий и движение машин. И тогда пилот сообщал по радио на свою батарею: «Алло, «Фокстрот-3», у меня цель для огня». Вскоре с батареи отвечали, что готовы, и пилот, наблюдая за разрывами снарядов внизу, передавал им по радио данные для пристрелки, к примеру: «Все севернее 400», или иные указания по корректировке огня, пока цель не будет взята «в вилку». Самолет часто встряхивало пролетавшими мимо снарядами противника. «Но все это кажется очень отвлеченным делом», — говорил английский пилот-корректировщик капитан Джоффри Айвон-Джоунс. Однажды он был озадачен штабелями коротких бревен, уложенными вдоль дороги, пока не рассмотрел их внимательнее и не увидел, что это трупы немецких солдат. У него появилась личная привязанность к некоторым из батарей, огонь которых он корректировал. Особенно ему нравилась гордая своим изяществом 79-я батарея шотландцев на конной тяге. Кружась над ней в бою, пилот видел стройную фигуру артиллерийского офицера на огневой позиции, который давал сигнал на открытие огня взмахом руки с белым шелковым носовым платком.

Трагические несчастные случаи являлись составной частью некоторых боевых событий. Однажды, корректируя огонь корабельной артиллерии, Айвон-Джоунс обнаружил, что артиллеристы, неправильно восприняв координаты, вели огонь по своим. Экипаж корректирвщика «Остер» в ужасе наблюдал, как бомбардировщики сбрасывали смертоносный груз на позиции своих войск, и отчаянно пытался сообщить пилотам бомбардировщиков, что они «ошиблись в цели». На земле пилоты-корректировщики жили в одиночных окопах возле котлованов, вырытых бульдозерами для укрытия самолетов, которые поднимались в воздух с любого более или менее удобного поля и приземлялись. Айвон-Джоунс, страстный поклонник соколиной охоты, держал у себя в течение нескольких недель ястреба-перепелятника по имени Мисс Паттон, подкармливая ее птицами и мясом павших коров. Он, как и другие пилоты, ежедневно совершал 4–5 вылетов примерно по 40 минут каждый и всегда внимательно следил, как бы не появились немецкие истребители. Некоторые летчики союзной авиации настолько привыкли считать каждый самолет в небе своим, что немецкая авиация преподносила им смертельные сюрпризы. «Что там за самолеты, Джордж?» — спросил капитан Гарри Бордон у своего наблюдателя. ««Спитфайеры», сэр», — весело ответил он за несколько секунд до того, как пять истребителей «Мессершмитт-109» сбили их самолет.

Помимо очевидных опасностей, исходящих от действий противника, большое число солдат и офицеров пострадали от случайностей, от ошибочного обстрела своей артиллерией или бомбардировки своих же позиций. Священник Ловенгроув находился далеко от переднего края и искал убитых в предыдущем бою однополчан. При попытке поднять снаряжение солдата в надежде найти его личный служебный номер наступил на мину. Джон Прайс из 2-го батальона 6-й воздушно-десантной бригады наблюдал, как трясло солдата, когда того назначили в разведывательный дозор, и как тот, когда вернулся живой, с облегчением опустился на землю, положил рядом автомат и уснул. Проходивший мимо солдат задел ногой автомат, произошел выстрел, насмерть поразивший хозяина автомата. Сотни солдат были раздавлены своими же танками или автомашинами. Когда танковый взвод Стефана Дайсона остановился после выгрузки, на другом танке «Черчилль» из-за нарушения герметизации наводчик получил тяжелые увечья за пять минут до выхода на французскую землю. Лейтенанта Артура Хилла, оставшегося в живых в день Д при штурме «Хиллмана», пришлось эвакуировать после полученного перелома. Заменивший его лейтенант был убит в течение суток. Подполковник Эрик Хей из 153-й бригады 51-й дивизии был уже ранен в Сицилии. Теперь, после шести недель пребывания на плацдарме «Орн», после того как он проехал на штабной машине многие мили, взрывом шального немецкого снаряда его тяжело ранило в голову. Сотни солдат поплатились жизнью или получили увечья из-за того, что, пренебрегая предосторожностями от оставляемых немцами мин-сюрпризов, беспечно обращались с подозрительными проводами между живыми изгородями или с зарядами, присоединенными к соблазнительным трофеям, оставленным на столах покинутых домов.

С наступлением ночи солдаты укладываются спать под звездным небом, укутавшись одеялом, в своих окопах или в ближайшей канаве. Большинство танковых экипажей стаскивают с корпусов своих танков непромокаемый брезент и устраиваются под ним на ночлег. Некоторые считают более безопасным ночевать под танком, однако охотников для такого ночлега значительно поубавилось с той поры, как с наступлением плохой погоды несколько солдат погибло под танками: на промокшей и размякшей за ночь земле танки под своим весом оседали и спавшие под ними солдаты гибли. Комары буквально изводили солдат и, казалось, совершенно не реагировали на специальную противокомариную мазь, выданную солдатам. Были и другие естественные беды и напасти: рои мух и ос, дизентерия, которой болели очень многие солдаты, несмотря на большую концентрацию хлора в воде, и вши.

Нас пощадили головные вши. Но их славные белые братья победили нас, — писал рядовой танкист войск СС Сади Шнейд. — Как будто нам не хватало именно вторжения союзников! Я избавился от вшей только тогда, когда стал военнопленным у американцев спустя шесть месяцев. Я никогда не мог понять, почему немцы с их блестящими химиками не могли найти какого-нибудь эффективного средства против этого бедствия. В наличии было только одно средство — лизоль, — которое оказалось совершенно неэффективным, да дезинфекция одежды горячим паром. В итоге мы постоянно имели вшей, а наша кожаная экипировка стала жесткой от пара. Иногда наши свитера так кишели вшами, что мы не могли их терпеть. Пусть те жители Нормандии, у которых обнаружилась пропажа нижнего белья в шкафах, простят меня, ибо постоянные мучения от вшей иногда были хуже, чем налеты вражеской авиации.[174]

В условиях, когда узкий прибрежный плацдарм оказался битком набитым сотнями тысяч машин, их передвижение в дневное время постоянно затруднялось пробками. В темноте оно превращалось в настоящий кошмар: колонны танков и машин ползли буквально впритык, ориентируясь только на маленькую красную лампочку, которая находилась на каждой машине или танке под задним бампером. Добирались они до места назначения после многочисленных объездов, обходов и задержек. В 1944 году еще не в достаточной мере сознавали важную роль военной полиции в обеспечении быстрого продвижения машин на любое поле сражения на Европейском театре, и опасность, которой они подвергались во время артиллерийских обстрелов перекрестков дорог, а также хронических дорожно-транспортных происшествий.

Воюющие стороны предпринимали друг против друга пропагандистские акции. В листовках, распространяемых союзниками, тем немецким солдатам, кто сдастся в плен, обещали нормальную жизнь и безопасность, что подтверждалось фотографиями ухмыляющихся бывших военнослужащих вермахта. А в одной немецкой листовке, озаглавленной «Пойманный, точно лисица в капкан», говорилось:

Английские и американские солдаты! Почему фрицы ждали так долго после вашей высадки, чтобы использовать так называемое секретное оружие за вашей спиной? Не кажется ли вам это странным? Очень похоже, что, дождавшись, пока вы пересечете Ла-Манш, они заманили вас в капкан. В настоящее время вы ведете бои на очень узкой полосе побережья, ширина которой пока что зависит от немцев. Вы используете огромное количество людей и столь же огромное количество материалов. А между тем самолеты-роботы бросают на Лондон и Южную Англию фугасные и зажигательные бомбы, мощность и эффективность которых беспрецедентны. Они уничтожают за вами мосты к вашим базам.

В более краткой листовке, адресованной солдатам американской армии генерала Брэдли, говорилось: «Американские солдаты! На той ли стороне вы воюете?» Куда более эффективную пропаганду вела «Радио Кале», английская радиостанция, передачи которой доходили до немецкой армии во Франции, и немецкие солдаты внимательно прослушивали перечни фамилий сдавшихся в плен, которые регулярно передавала радиостанция.

Хотя у Люфтваффе уже не было возможностей более или менее серьезно помешать союзникам, тем не менее немецкая авиация все еще была в состоянии причинять значительное беспокойство и даже сеять страх среди тех, кто жил и работал на плацдарме. Каждую ночь иногда до 50 самолетов появлялись в небе, сбрасывали бомбовый груз почти наугад, но почти наверняка поражая что-нибудь на битком набитом плацдарме. Эти ночные визиты американцы прозвали «Чарли, проверяющий устроившихся на ночь». Люди у побережья — огромная масса из служб снабжения, обеспечения и поддержки, как правило, состоявшая не из наиболее обученных или оснащенных необходимыми защитными средствами солдат, — все глубже и глубже окапывались в дюнах. «Нас просто терроризировали эти бомбардировки», — говорил один сержант, высадившийся 6 июня в составе строительной роты и рассчитывавший сразу же проследовать в Кан, чтобы приступить там к восстановлению соответствующих сооружений. Вместо этого он и его товарищи в течение многих недель мыкались по побережью без конкретных занятий. «Мы были настолько напуганы, что каждое утро с радостью осознавали, что живы. Мы никак не ожидали, что будет что-либо подобное». Каждую ночь они ложились спать в противогазах, защищаясь от мощной дымовой завесы, которую ставили над этим районом, чтобы немецкие летчики не могли вести прицельное бомбометание по пирсам и другим объектам. «Золотым Сити»[175] прозвали немецкие летчики прибрежный район бомбардировок за ослепительный наряд из множества трассирующих снарядов, прорезающих темноту побережья. Если судить по голой статистике потерянных кораблей, подорвавшихся на минах или в результате действий в Ла-Манше подводных лодок-малюток, взорванных бомбовыми ударами складов и убитых солдат в ходе скоротечных штурмовых атак авиации, то воздействие Люфтваффе и германского военно-морского флота на наращивание сил союзников кажется несущественным. Однако для тех, кого непосредственно касались эти небольшие по масштабам беды, они были на самом деле ужасными.

Подавляющее большинство союзных солдат, которые высадились в Нормандии, никогда до этого не участвовали в боях. Многие тысячи особенно английских солдат околачивались дома в течение двух, трех и даже четырех лет, занимаясь военной подготовкой и несением обычной службы. Они рвались в бой, который обещал многое для их командиров. «Конечно, мы все были очень напуганы, но были вместе с тем рады, что наконец идем на настоящее дело», — сказал лейтенант Эндрю Уилсон. — Мы боялись, что война закончится до того, как мы попадем на фронт. У людей не было особого желания убивать, но они хотели подвергнуть себя испытанию на мужество в условиях опасности для жизни».[176] Майор Уильям Уайтлоу и его товарищи по оружию из 6-й гвардейской Шотландской танковой бригады «испытывали волнение, собираясь действовать, а на самом деле беспокоились и насчет того, как отвечать, если им впоследствии зададут вопрос: «Папа, что ты делал на войне?»».

Первый шок от сражения, первые потери, сколь ни жестокие, не подорвали полностью чувство удивления, приподнятого возбуждения и исполненного долга, которое было порождено многими месяцами и годами боевой учебы. Один английский пехотинец писал об этом периоде после участия в первом бою на другом театре:

Мы были в ожесточенном бою и потеряли много людей. Однако чувство отвращения брало верх даже тогда, когда мы испытывали некоторую приподнятость настроения от успеха в кровавом приключении. Я, конечно, тогда не понимал, что чувство риска с его сильными импульсами любопытства и возбуждения было одним из тех немногих преимуществ, которыми обладал новичок в бою по сравнению с ветеранами; и это чувство — увы! — постепенно ослабевало и исчезало. После этого мы становимся более твердыми, более опытными солдатами. Но для этого нам нужно будет еще больше использовать находящиеся глубоко внутри нас резервы дисциплинированности, товарищества, выносливости и стойкости».[177]

После огромного первоначального возбуждения, связанного с высадкой на незнакомый вражеский берег, быстрым захватом Байё, овладением Шербуром и изгнанием противника с северной части полуострова, настроение среди солдат союзных армий медленно изменялось, становилось более устойчивым по мере того, как рубежи переднего края сражения приобретали более или менее стабильные очертания. Они познали опасность щелей-траншей, вырытых под деревьями, если по этим деревьям ударит вражеский снаряд; важность смазки оружия, чтобы не допускать ржавчины, которая появлялась почти за ночь; они теперь знали, что длительное хранение магазинов в заряженном состоянии ослабляет пружину, которая в критический момент может не подать очередной патрон в патронник. Поскольку солдаты большую часть времени находились на позициях в зарослях крапивы и одуряющего бутеня, буйно разросшегося в живых изгородях, под постоянной угрозой минометного или артиллерийского обстрела, то они постепенно приспосабливались к будням жизни на передовой: завтрак из чая, кофе или из супа, подогретого тут же, на наблюдательных точках, в окопах или в укрытиях для танков; дневное патрулирование или развертывание танков на исходном рубеже — танки союзников почти повсеместно на ночь уходили с переднего края в глубь обороны; стрельба с подготовкой данных по карте или атаки локального характера с целью ликвидировать выдававшийся вперед вражеский участок переднего края или обеспечить исходный рубеж для предстоявших более крупных операций. Самое высокое напряжение во всех союзных армиях в Нормандии вызывала длительность летнего светового дня — от 4.45 до 23.15 в первые недели июня. Это особенно сильно утомляло командиров и штабных офицеров, которые были вынуждены продолжать готовить донесения и издавать приказы по возвращении на свои командные пункты и в штабы с передовой с наступлением короткой летней ночи. Большинство командиров не выдерживали и, чтобы оставаться весь день на ногах, выкраивали часок на отдых в дневное время. Но трудно было обеспечить спокойствие и на этот часок. Один английский полковник на этот час вывешивал над входом в свой командный пункт такое предупреждение: «У вас сегодня был отдых? Теперь отдых у меня». Солдаты научились спать стоя, во время бомбардировки, в своих, танках, при движении в колонне. Усталость и стремление преодолеть ее руководили жизнью солдат.

Танковым экипажам даже в бою приходилось порой часами сидеть без движения внутри машин, иногда произведя одиночный выстрел только для того, чтобы иметь пустую гильзу, куда можно помочиться. Внутри танка они были уязвимы только прямым попаданием артиллерийского снаряда или мины, но они чаще, чем пехотинцы, не знали, что происходило вокруг. Во время решающего боя за овладение Виллер-Бокажем танкист Денис Хьетт из 5-го королевского танкового полка не увидел ни одного немца. Из разведывательной машины по радио сообщили, что приближаются вражеские танки и артиллерия ведет огонь. Он быстро развернул свою башню, чтобы встретить приближавшийся танк, но вовремя понял, что это свой танк. Батарея, оказавшаяся поблизости, вела огонь прямой наводкой 24-фунтовыми снарядами. Трое из экипажа соседнего «Кромвеля», которым надоело сидеть без дела, вылезли из танка, чтобы лично осмотреться за пределами живой изгороди. Не прошли они и 100 ярдов, как возле сарая оказались перед наведенным на них «шмайссером» командира немецкого танка. Когда немец узнал, что сегодня день рождения незадачливого 21-летнего наводчика английского танка, произошел редкий случай проявления человечности — он поставил бутылку вина, чтобы отметить этот день, прежде чем отправить трех пленных в тыл.

Всю ночь и весь следующий день Хьетт и другие экипажи оставались в своих танках, периодически запуская двигатели, чтобы подзарядить аккумуляторы. На ночь им не разрешили отойти в тыл с передовой, поэтому с наступлением сумерек они проявляли крайнюю настороженность: «Мы таращили глаза, нам каждый раз казалось, что видим какой-то силуэт, и мы были уверены, что там что-то есть». Кто-то сказал, что они окружены. Они почувствовали страшное облегчение, когда в ночь на 15 июня наконец отошли в тыл вместе с измотанной пехотой. Но кто куда наступал, кто выиграл и кто проиграл — им было мало что известно. Они только смутно понимали то, что, как сказали танкисту Топперу Брауну, «немцы всех нас помяли, точно туалетную бумагу, разве не так?».[178]

Танкисты сочувствовали пехотинцам, которых настигали любые виды снарядов, в то время как большинство пехотинцев предпочитало танкам комфорт своих щелей-окопов, где они встречали противника в его огромных стальных грохочущих ящиках, моментально вспыхивавших пламенем, стоило, казалось, только в них попасть. Танковые экипажи могли иметь при себе всякого рода предметы личного комфорта и дополнительные пайки. Несмотря на строжайшие приказы, запрещавшие греть пищу внутри танка во время боевых действий, все экипажи это делали. Главное затруднение танкистов заключалось в плохой видимости через перископы при закрытых люках. Многие из хороших командиров танков были убиты огнем стрелкового оружия, когда они высовывались из люка, чтобы увидеть поле боя. Больше всего они боялись разрыва гусеницы или других с ней происшествий, ибо это заставило бы экипаж под огнем противника выйти из танка для ремонта. Капрал Билл Престон из американского 743-го батальона находился в боях 32 дня, когда его экипаж наткнулся на другой «Шерман», застрявший в канаве живой изгороди. Он высунулся из башни, наблюдая, как его командир и радист прикрепляли трос к застрявшему танку; в это время две немецкие мины упали прямо между ними, и один из танкистов был убит, другой ранен. Сам Престон упал парализованный, с осколочным ранением шейной части позвоночника. «Папе это не понравится», — думал он в коматозном состоянии. Вывод, к которому он пришел после шести месяцев лечения в госпиталях, был более прагматичным: «Слава богу, я вышел из этой игры».

Каждая часть, находившаяся на передовой, несла постоянные потери от огня снайперов, артиллерийского и минометного обстрелов, к которым ежедневно прибегали обе стороны, чтобы оказывать давление друг на друга; но союзники вели огонь в большем объеме, поскольку обладали превосходящей огневой мощью. 2-я танковая дивизия в июле докладывала, что на фронте дивизии в среднем ежедневно падает до 4 тысяч артиллерийских снарядов и до 5 тысяч мин; эти цифры во время английских атак в отдельных случаях возрастают до 3,5 тысячи разрывов в час. Следует иметь в виду, что на протяжении всей кампании даже на участках фронта, где ни одна из сторон не предпринимала крупных наступательных операций, происходили постоянные схватки местного значения. О подавляющей огневой мощи союзников можно составить представление на примере небольшой операции возле Кристо 16 июня. В течение всей ночи с 15 на 16 июня немецкие позиции, против которых намечалась атака, были подвергнуты беспокоящему огню. Рано утром 16 июня корабельная артиллерия в течение 15 минут вела огонь по намеченным целям; в последующие 15 минут перед началом атаки эти же позиции противника подвергли ракетному и пулеметному обстрелу самолеты «Тайфун». Танковая рота обеспечивала огневое прикрытие атаки с полузакрытых позиций на фланге. В этом время бронетанковый полк в полном составе осуществлял отвлекающий маневр севернее от намеченного участка прорыва. Рота тяжелых 4,2-дюймовых минометов молотила отдельные участки немецкой обороны на протяжении 15 минут перед атакой. Сама атака была поддержана семью полевыми полками 25-фунтовых орудий и двумя полками средней артиллерии. В полдень 16 июня батальон 49-й дивизии начал атаку, двинув вперед две роты, которые вели наступление с обычным для наступления пехоты темпом — 25 ярдов в минуту; взвод танков сопровождал каждую роту. Танки возглавляли атаку через открытую местность, а затем пропустили вперед пехоту, чтобы она уничтожила противотанковые средства противника, прежде чем танки снова выйдут вперед. Через 1 час 15 минут после начала атаки батальон прошел через Кристо, где затем перегруппировался. В деревне наступавшие обнаружили 17 убитых немцев, два разбитых бронеавтомобиля. Англичане потеряли три человека убитыми и 24 ранеными, главным образом от минометного огня противника. В итоге всего комплекса мер ценой небольших потерь было захвачено несколько сот ярдов полей и развалин. Ошеломляющая сила огневой мощи, которая была использована ради обеспечения такого крохотного успеха, убедительно показывает причину того, почему у союзников в Нормандии хронически не хватало боеприпасов.

Каждая немецкая часть докладывала о мучительных затруднениях, вызываемых тем, что в воздухе постоянно висели самолеты противника, наблюдавшие за полем боя. Даже само присутствие в небе вражеского самолета, наблюдавшего за разрывами, часто вынуждало к молчанию все находившиеся поблизости немецкие орудия. Было рискованно открывать огонь по этим самолетам, поскольку союзники тут же обрушивали шквал артиллерийского огня на районы, откуда велся зенитный огонь.

Снайперов ненавидели и боялись как за напряженность, которую они вносили в повседневные будни на передовой, вызывая страх при всяком передвижении, так и за потери, которые они причиняли. Действия снайперов вызвали столь же острую реакцию, как и убийство выскакивающих из подбитых танков уцелевших членов экипажей и парашютистов, спускавшихся на парашютах. Обе стороны обычно расстреливали снайперов, если они попадали в плен. «Брэд говорит, что он не будет предпринимать никаких мер против любого, кто будет обращаться со снайперами несколько жестче, чем с ними обращаются в настоящее время, — писал в своем дневнике адъютант командующего 1-й американской армией. — Снайпер не может занять позицию и стрелять, а когда вы вплотную приблизитесь к нему, взять вас в плен. Так в бою не бывает». Здесь важно видеть различие между действиями специально обученного, хорошо замаскированного меткого стрелка, который орудует винтовкой с оптическим прицелом на переднем крае в периоды затишья, и обычным стремлением приписывать снайперу любое поражение солдата или офицера из стрелкового оружия.

Командирам в войсках союзников приходилось все время убеждать пехоту не останавливаться во время наступления, продолжать движение, а не прятаться за укрытия, создавая бесконечные задержки, как только противник открывает огонь из стрелкового оружия. У большинства пехотинцев при первом же выстреле невидимого вражеского стрелка — а в Нормандии почти каждый стрелок мог так маскироваться на местности, что практически был незаметен, — срабатывал рефлекс найти укрытие и оттуда выследить источник опасности. Никакая другая привычка не вызывала столь серьезных затруднений и задержек во время наступления, как эта, и преодолеть ее оказалось труднее всего. Многие из младших командиров, которые настойчиво стремились ее преодолеть, оказывались убитыми. «Естественная тенденция у необстрелянных солдат считать, что каждая пуля, которая пролетает над их головами, выпущена в сотне ярдов от них, — говорилось в одном английском докладе по итогам первых боев во Франции, — в то время как на самом деле выстрел был произведен на значительно большем расстоянии». Многие части в обороне завели привычку на рассвете вести огонь из орудий наугад по окружающей местности, особенно по ближайшим лесным массивам, чтобы выбить оттуда любого противника, который, возможно, проник туда в ночное время. Командиры безуспешно пытались положить конец такой практике, которая почти каждый раз провоцировала ненужный ответный огонь со стороны противника.

В войсках существовала не требующая доказательства жестокая иерархия риска: естественно, что минимальный риск был у солдат на линиях коммуникаций и в тяжелой артиллерии; затем риск постепенно возрастал в полевой артиллерии, затем в танковых частях, саперных подразделениях и максимального уровня достигал в пехоте. В английских войсках в Нормандии к августу 1944 года 56 процентов личного состава относились скорее к боевым частям, чем к частям обслуживания. Но из них только 14 процентов были «чистые» пехотинцы, 18 — артиллеристы, 13 — саперы, 6 — танковые экипажи, 5 процентов — связисты. Даже в пределах пехотного батальона у солдата в роте тяжелого оружия было заметно больше шансов остаться в живых, чем у его коллеги из стрелковой роты. Именно здесь потери, текучесть офицерского и рядового состава приняли ужасающие размеры, куда более серьезные, чем рассчитывали планирующие органы, и в конечном счете достигли в американской, немецкой и английской армиях критических масштабов. Перед высадкой в Нормандии американские специалисты считали, что потери за счет пехоты составят 70,3 процента от общего числа потерь. И тем не менее в случае, когда американские потери в июне и июле достигли 100 000, из них 85 процентов приходилось на пехоту и 63 процента на пехотинцев из стрелковых рот. Согласно английским прогнозам потерь, составляемым на основе штабных расчетов, известных как «нормы Эветтса», потери подразделяются на три категории: «большие», «нормальные» и «спокойные». После первых же недель боевых действий в Нормандии потери английских войск по этой системе подсчета оказались настолько велики, что пришлось ввести еще одну категорию: «вдвойне большие».

Все помыслы солдата на переднем крае сузились и касались только непосредственно вопросов жизни и смерти. «Каждый из нас был одержим одним вопросом: «Доживу ли я до завтра?» — говорит лейтенант Эндрю Уилсон из огнеметного танкового подразделения 79-й бронетанковой дивизии. — Я действительно каждый раз думал, когда шел в бой, что буду убит». Несмотря на все его страхи, Уилсон был одним из тех молодых англичан, которые на опыте войны многому научились и многое познали.

У меня, как и у многих английских школьников, — рассказывал он автору, — была запоздалая зрелость. Все, что я узнал о таких жизненных вопросах, как, например, что делать, чтобы девушка не забеременела, я выяснил у членов моего танкового экипажа. У меня выработалась любовь к людям, которая невозможна в англосаксонском обществе в мирное время. В некотором отношении наши эмоциональные способности развивались быстрее, чем мы достигали соответствующих возрастных рубежей. Однако в других вопросах наши познания жизни за пределами поля боя отставали.

Близкий друг Уилсона, командовавший тоже взводом огнеметных танков, был расстрелян вместе со своим экипажем, когда попал в плен; немцы считали, что огнеметный танк «Крокодил» превышал какие-то допустимые пределы жестокости боя. 12-я танковая дивизия СС и другие немецкие части в Нормандии отличались многочисленными расстрелами военнопленных, особенно печально известными расстрелами канадских военнопленных. Однако следует сказать, что пропаганда искажала баланс виновности сторон в этом вопросе. Среди десятков лиц, с которыми беседовал автор, почти каждый был свидетелем или участвовал в расстреле немецких военнопленных в ходе этой кампании. В разгар сражения при виде гибнущих товарищей многие солдаты находили невыносимым отправлять пленных в тыл, зная, что благодаря этому они останутся живы после войны, в то время как они сами имеют очень небольшие шансы на выживание. Во многих английских и американских частях пленных эсэсовцев расстреливали без особых церемоний, этим в немалой степени объяснялось как фанатическое сопротивление эсэсовцев, так и небольшое их число в лагерях для военнопленных. 6-й королевский Шотландский пограничный пехотный полк никогда не простит и не забудет раненого эсэсовского солдата, к которому майор Джон Огилви наклонился, чтобы дать напиться. Немец выпил воду, а затем застрелил английского офицера.

Отношение как немцев, так и союзников к военнопленным не отличалось постоянством. Сержанта Гейнца Хикмана из парашютной дивизии Люфтваффе однажды утром задремавшего, когда он с 12 солдатами удерживал перекресток дорог, подтолкнул сосед, шепотом сказав: ««Томми» идут!» Они обстреляли головную машину колонны, состоявшей из 12 грузовиков, из которых высыпали с поднятыми вверх руками проснувшиеся сопровождавшие груз солдаты. В замешательстве от такой обузы в 34 человека пленных Хикман посадил их под замок в ближайшем сарае и оставил там, когда отошел со своей группой: «В России мы бы их расстреляли». Некоторые солдаты имели особые основания бояться попасть в плен: рядовой Абрахэм Арбитти из 10-й воздушно-десантной дивизии никогда не забывал букву на личном знаке, обозначавшую, что он еврей. Хотя имеются документально подтвержденные сведения об убийствах военнопленных эсэсовскими частями, однако в целом представляется сомнительным, что это делалось одной стороной в более крупных масштабах, чем другой. Лейтенант Филипп Рейслер из 2-й американской бронетанковой дивизии видел, как пехотинцы 4-й дивизии беззаботно расстреливали трех раненых немцев. Один из коллег-офицеров выразил общее настроение в части: «Что бы вы ни сделали фрицам, все будет в норме, так как они должны были сдаться еще в Африке». Паттон описывает, как немецкий солдат взорвал мост, убив несколько американских солдат, после того как головные подразделения успели проскочить по мосту: «Затем он поднял руки вверх… Американец взял его в плен, что я считал верхом глупости». Линдли Хиггинс из 4-й американской дивизии видел, как один лейтенант с раздражением закричав солдату, удалявшемуся с военнопленным: «Вы собираетесь этого человека доставить в тыл?» — вытащил пистолет и выстрелил немцу в голову. При обнаружении неопровержимых свидетельств жестокости — как это было с телами канадцев, расстрелянных солдатами 12-й танковой дивизии СС, — было решено ответить противнику тем же. Трудно в этом случае задним числом найти существенное различие в поведении той и другой стороны на поле боя.

Капрал Топпер Браун из 5-го королевского танкового полка даже не знал, куда угодил вражеский снаряд в его танк, когда командир его роты в башне спокойно сказал: «Выскакивай из машины». Он оказался в канаве со своим товарищем Доджером Смитом, наводчиком орудия. Они слышали, как совсем рядом немцы окапывались и видели трассирующие снаряды над головой. Но оба чувствовали ужасную усталость и через некоторое время заснули. Проснулись, когда над ними светило яркое солнце и вокруг пели птицы. Солдаты осторожно осмотрелись и увидели брошенный «Кромвель». Забравшись в него, они обнаружили там убитого командира танка. Попытка связаться по радио со своей частью успеха не принесла. Затем они пешком двинулись вверх по дороге, пока не услышали голоса. Оказавшись лицом к лицу с группой немцев, оба подняли руки вверх: «Выше поднять руки мы не могли». Даже когда поблизости начали рваться снаряды и немцы спрятались в укрытиях, напуганные молодые парни из Лондона продолжали стоять на дороге с поднятыми руками.

Наконец у них отобрали револьверы и часы и отвели на ферму, где в углублении возле дома на редкость умело был замаскирован танк «Тигр». В подвале жесткий допрос им учинил немец, говоривший по-английски, который под конец сказал: «Как английские младшие командиры вы не блещете умом, не так ли? Вы знаете, что войну вам не выиграть?» Затем под охраной их повели за живую изгородь. Браун нервно сказал: «Они собираются нас расстрелять, Додж». Но тут они к великому облегчению увидели грузовик, полный солдат из своего полка и Корнуэльского легкого пехотного полка, которые оживленно кричали: «Идите сюда, вы, глупые типы!» — и их увезли в тыл, в плен. Браун некоторое время обдумывал планы бегства из плена, но не был склонен один предпринимать такую попытку. Большинство других, по-видимому, без особых угрызений совести примирилось с мыслью: «Пропади все пропадом, я свое сделал…» И Браун оставался в лагере для военнопленных до 1945 года. Помимо военнопленных или вообще уцелевших, живыми поле боя покинули сотни тысяч более или менее серьезно раненных солдат. Было исключительно редким событием, чтобы пехотинец, высадившийся в день Д, оставался в целости и сохранности со своим подразделением до июля. Врачи и медико-санитарные команды, обрабатывавшие сотни раненых каждый день, располагая медицинскими средствами беспрецедентного качества, и прежде всего чудесным пенициллином, установили, что многие легко раненные солдаты с большим облегчением сознавали тот факт, что они избавились от поля боя, не уронив своего достоинства. «Для вас нет дома в рейхе, Лангангке», — с сочувствием говорил немецкий врач, который залатал раны лейтенанту танковых войск СС, поскольку рана в предплечье оказалась недостаточно серьезной, чтобы выдать ему страстно желаемую путевку домой. Когда тяжело раненного капрала Билла Престона эвакуировали, его главным ощущением было чувство облегчения, что он сделал свое дело, не опозорив себя. Для большинства солдат понимание необходимости продолжать дело, поддерживать в себе чувство собственного достоинства являлось главным побудительным мотивом, заставлявшим их оставаться на поле боя.

Джон Прайс, санитар из 2-го батальона 6-й воздушно-десантной бригады, был глубоко тронут, увидев, с каким отчаянием солдаты ждали заверений, что останутся в живых, как много для них значили эти слова даже тогда, когда они страдали от ужасающих увечий. Несмотря на обилие медицинского инструментария и лекарств, каким располагали союзники, редко удавалось быстро и наилучшим образом избавлять раненого от страданий. Однажды во дворе фермы на плацдарме у Орна, где располагался медицинский пункт, Прайс был поражен, увидев молодого лейтенанта, подъехавшего к ним на джипе и громко стонавшего из-за ужасного ранения в живот. Раненого уложили на носилки в санитарной машине, и Прайс, сев рядом, держал его руку, пока тот не умер по дороге. Когда подполковника Робина Хастингса, командира батальона 69-й бригады 60-й дивизии, 27 июня ранило осколком мины, падре Ловенгроув был взволнован тем, что человек такого непоколебимого мужества и силы воли вдруг был страшно напуган своей уязвимостью и умолял санитаров: «Не делайте мне больно». Настроение Хастингса не улучшилось, когда он встретил ненавистного командира бригады, который разгневанно спросил у Хастингса, когда его в джипе увозили в тыл: «Что вы здесь делаете вдали от передовой? Я думаю, вы совершенно здоровы». Этот случай, как потом едко заметил Хастингс, «показал, какой это был проклятый старый дурак».

В полевых госпиталях врачи и сестры обрабатывали раненых, разрезая и снимая пропитанную грязью полевую одежду и окровавленную обувь.

Переступая через конечности с наложенными на них шинами и ручки носилок, — писала медсестра Бренда Макбрайд, — мы подходили к следующему человеку с глубоким ранением в грудь. Подполковник Хардинг бегло дает указания: «Живот здесь. Дать ему номер один. Четверть морфия, сестра. Сейчас же отправить. Две пинты крови, одну плазмы…» Пулевые ранения, ранения от разрыва мин в воздухе, на минных полях, от зажигательных бомб и снарядов. В конечности, в глаза, в брюшную полость, в грудь. Он жевал свой карандаш. Кому отдать предпочтение? Кто из этих тяжело раненных людей нуждался в самой неотложной помощи? Раненые, доставленные к Резусу, были всегда в тяжелом состоянии, некоторые из них в крайне тяжелом, потерявшие способность речи. Каждый человек был один на один со своим отчаянием, не осознавая присутствия других на соседних носилках, одинаково страдающих и с одинаково бессвязной речью. Не было страстных обращений к богу, к матерям, только неопределенно горестное «о, дорогой», как полковников, так и капралов — одинаково. Странно, с чувством грусти я забываю о смертях, хотя одно светлое лицо я все-таки запомнила… Его привезли в нашу палатку с широко открытыми глазами, он оглядывался и все еще помнил о необходимости быть вежливым. «Я часто удивлялся, на что вы, сестры, способны», — сказал он со смелой бесцеремонной улыбкой. Затем внезапно его полные удивления глаза широко открылись, и он скончался с улыбкой на губах. Капитана из 4-го танкового батальона 6-й гвардейской танковой бригады того же возраста, что и я сама, смерть настигла врасплох. С осколком снаряда в позвоночнике он неудачно шевельнулся и в мгновение ушел навсегда.[179]

Семья раненого английского солдата получала стереотипный листок бумаги из Архивного управления армии в Ашфорде. Например, некоему мистеру Гриффину, проживающему по адресу Дин Драй, 28, Станмор, Миддлсекс, сообщалось:

Сэр,

Я получил указание сообщить вам с сожалением, что получено донесение из военного министерства, в котором утверждается, что №… 6 216 504… рядовой Джордж Эдвард Гриффин из Миддлсекского полка был ранен на северо-западном Европейском театре войны 3 августа 1944 года. В донесении также указано, что он получил… осколочное ранение в правую ягодицу… Примите мое сочувствие в постигшем вас горе.

(Ваш покорный слуга…)

Об относительной ожесточенности сражений в Нормандии по сравнению с последующими боями можно судить по числу поступлений раненых в госпитали. Если в первые три месяца после вторжения из числа раненых английских солдат 9,7 процента поступали в стационарные госпитали, то в последующие три месяца они составили только 2,6 процента. Увечья от несчастных случаев в ходе десантирования в день Д составили 13,2 процента от общего числа вышедших из строя солдат и офицеров, хотя многие из них были весьма легкого характера. Психиатрические потери в это же время были довольно высокими: 14 человек на каждые 1000 военнослужащих английской армии; к зимнему периоду потери этого вида несколько снизились — до 11 человек на 1000. Хотя психологический «надлом в боевой обстановке» никогда не принимал характера эпидемии в английской армии, однако в Нормандии в каждой части были потери людей, которые категорически отказывались от дальнейших психологических перегрузок в боевой обстановке. Однажды утром, когда Чарлз Манди и его коллеги, командиры танковых взводов из 22-го батальона 30-й бронетанковой бригады, стояли в своих орудийных башнях в ожидании команды перед атакой, вдруг раздалась короткая автоматная очередь: солдат дал очередь по своей ноге, чтобы не идти в атаку. В американском батальоне майора Рэндалла Брайэнта один командир роты прямо заявил своему комбату: «Все, с меня хватит. Делайте со мной что хотите, но больше я не пойду в бой». Солдаты редко относились с презрением или насмешкой к тем, кто доходил до подобных поступков; они их просто жалели и молили бога, чтобы им самим не оказаться в такой крайности. Однако спустя многие годы майор Брайэнт был глубоко возмущен, когда на встрече ветеранов войны появился его бывший командир роты, проявивший слабость.

Однажды утром капитан Антони Бабингтон из 1-го батальона 231-й бригады во время артобстрела услышал крик: «Носилки сюда!» — и удивился тому, что никто не отреагировал на этот зов, ибо до сих пор санитар, как правило очень быстро приходил на помощь любому раненому. Пробегая мимо, капитан увидел лежащего на дне окопа санитара, который плакал, содрогаясь всем телом. На вопрос, не ранен ли он, санитар ничего не ответил. Когда обстрел прекратился, капитан рассказал об этом своему командиру. «А, отошлите его в тыл в сопровождении сержанта, и мы найдем ему работу в тылу», — сказал полковник. Большинство командиров во второй мировой войне не понимали то, о чем никто не думал во время первой мировой войны: у каждого человека есть предел, за которым насилие над ним невозможно. Было важно действовать своевременно, чтобы такие проблемы не приняли характер эпидемий.

Некоторые солдаты сознательно отказывались участвовать в действиях, которые неизбежно влекли за собой гибель и разрушения. Лейтенант Уильям Дуглас-Хьюм, который впоследствии стал выдающимся английским драматургом и братом будущего премьер-министра, годами твердил своим товарищам-офицерам, что если он не одобряет того, что делается на поле боя, то скажет об этом прямо. Они не верили ему. Теперь во Франции, будучи командиром взвода огнеметных танков «Крокодил», он выразил возмущение по поводу предстоявшей массированной бомбардировки немецкого городка, имевшей целью вынудить его гарнизон к капитуляции. Он по своей инициативе предпринял попытку договориться с немцами о капитуляции, отказавшись участвовать в атаке на город. Его судили военным судом, и полученный срок наказания он отбывал в Вормвуд-Скрэбс. Когда стало известно, что о намерении предпринять такой шаг он заявлял не раз в течение многих месяцев, его непосредственный начальник тоже был наказан.

Каждый вечер каждому командиру части приходилось выполнять самую мучительную обязанность — писать письма семьям погибших солдат. Большинство вдов и матерей переносили это известие с трогательной покорностью. Некоторые ожесточались. По дороге домой со Средиземноморского театра священник Ловенгроув из 69-й бригады часами слушал одного офицера, рассказывавшего о своей маленькой дочери, встречи с которой он ждал теперь с нетерпением. По прибытии в порт он узнал, что, пока он ехал домой, дочь умерла. Мучительно страдая сам, офицер в последующие месяцы пытался как-то утешить свою жену. Вскоре в Нормандии он был убит. После этого Ловенгроув получил полное горечи и гнева письмо от жены погибшего офицера. Скажите, где тот всевидящий бог, писала она, который позволил случиться такому неописуемому горю.

В то лето о трагичности событий, происходивших в Нормандии, можно было судить по скорбным публикациям в американских и английских газетах: «Умер от ранений», «Погиб над Нормандией, будучи командиром авиакрыла», «Убит в бою в июне 1944 года в возрасте 23 лет». Лондонская «Таймс» 2 июля сообщала, что «генерал Эйзенхауэр, захватив Шербур, может в ближайшее время располагать портом для вступления во Францию», и, «по-видимому, приближается время, когда генерал Монтгомери будет иметь достаточные силы, чтобы решительно двинуться в глубь континента». Но среди такой информации на первой странице были десятки других извещений:

Хорли — убит в бою в июне 1944 года; лейтенант Монтегью Бернард Хорли, королевский танковый полк, старший сын преподобного С. М. Хорли, священника приходов Бисли, Суррей и брат сержанта Джона Мидвида Хорли из добровольного резерва королевских ВВС, пропавшего без вести, предположительно убитого в январе 1942 года.

На некоторых солдат вид мертвых на поле боя оказывал гипнотическое влияние. Лейтенант Уилсон из огнеметного танкового подразделения 79-й бронетанковой дивизии, глядя на группу убитых эсэсовских пехотинцев, был поражен их физическим великолепием, даже когда они лежали безжизненными трупами. Он был ошеломлен контрастом между этими молодыми нацистскими «сверхчеловеками» и обычными английскими пехотинцами: «при всей той мешанине, которая вызывала кошмар у старшины, — высокие и низкорослые, кривоногие и долговязые, неуклюжие из сельской местности и неряшливые смуглолицые бирмингемские парни с вечно спущенными гетрами».[180] Как мы можем победить людей, подобных этим, думал он, глядя на лежавших на земле эсэсовцев. «Для меня Нормандия всегда будет означать смерть, — сказал Линдли Хиггинс, — желто-зеленый восковой цвет рук убитых. Все, что олицетворяло смерть, выводило из душевного равновесия, даже эмблема 4-й дивизии на каске убитого».

Некоторые солдаты проявляли суеверие и не хотели брать оружие убитого солдата, хотя кое-кто при случае не прочь был подобрать в качестве трофея пистолет фрица. Почти у каждого солдата был свой эквивалент постукивания по предметам из дерева, свой талисман. Танкист Стив Дайсон из королевского танкового полка, католик, таскал с собой в танке статуэтку девы Марии, пристроив ее между дымовыми шашками. Филипп Рейслер, орудийный наводчик из 2-й танковой дивизии, польский юноша из Мичигана, внушил себе, что он будет убит, если не будет писать дневник каждый вечер. За время войны он три раза не делал записей и каждый раз в тот день был ранен. После боя экипаж всякий раз пел по внутреннему переговорному устройству:

Я возвращаюсь домой,
Откуда я пришел,
Где сидит пересмешник на сирени…

Солдат часто поражала быстрота, с какой целая часть могла быть разгромлена в бою. Однажды утром в середине июля подразделения 2-го батальона 4-й бронетанковой бригады ждали в своих полугусеничных автомашинах приказа следовать за 43-й дивизией в направлении на Эвреси. Лейтенант Эдвин Брэмалл только подошел к командирам других взводов для получения указаний, как самоходные немецкие орудия открыли массированный огонь на левом фланге с господствующей высоты. Брэмалл нырнул на землю под полугусеничную автомашину и оказался рядом со своим другом Бернардом Джексоном, бывшим воспитанником школы города Харроу, человеком весьма хрупкого телосложения, который теперь был старшим командиром во взводе. «Как ты думаешь, может, хватит?» — спросил его Джексон. Мгновение спустя над ними раздался страшный взрыв, снаряд угодил в упомянутую автомашину.

Джексон, весь почерневший, лежал мертвый. Брэмалл вылез из-под укрытия и увидел «настоящее светопреставление с пылающими повсюду автомашинами и мотоциклами». Вдруг он почувствовал жжение в боку и бросился на землю, чтобы погасить горевшую на нем одежду. Его тоже зацепило осколком снаряда. Кое-как Брэмалл и другой оставшийся в живых командир взвода перегнали уцелевшие машины в непоражаемую зону, а затем его отправили в полковой пункт медицинской помощи. Когда через месяц он вернулся в свою часть, то «увидел совершенно другой батальон. За это время не было тяжелых боев — просто много потерь и много случаев артиллерийских обстрелов».

Шотландский гвардейский танковый батальон, в числе офицеров которого находились будущий английский министр внутренних дел, глава шотландской церкви и архиепископ Кентерберийский, был впервые введен в бой в качестве сил поддержки 43-й Уэссекской дивизии в июле при большом энтузиазме новичков, составлявших основу батальона. Они выполнили поставленную перед ними задачу, потеряв только один танк майора Уайтлоу, подорвавшийся на мине. Однако когда они остановились, то обнаружили — и это было присуще многим английским бронетанковым частям, — что далеко оторвались от своей пехоты. Офицеры стали собираться поблизости в лесу, чтобы получить указания, как вдруг услышали сильный взрыв и увидели недалеко столб дыма. Майор Сидней Кутберт, заместитель командира батальона, сказал: «Пойду посмотрю, что там случилось», и двинулся на своем танке через гребень небольшого холма; за ним последовал Уайтлоу. Вдруг он увидел, как башня танка Кутберта подскочила вверх, и в поднявшейся кругом суматохе подумал: как это все странно. За какие-нибудь несколько минут одинокая немецкая самоходная 88-мм пушка, незаметно подкравшаяся с тыла к позициям гвардейцев, уничтожила шесть танков, при этом были убиты 15 человек.

Каждый пехотинец боялся стать жертвой артиллерийского обстрела, сосредоточенного огня батареи или даже полка, открываемого в точно установленное время. Майор Рэндалл Брайэнт из американской 9-й дивизии шел со своим близким другом капитаном Чарлзом Минтоном через фруктовый сад недалеко от Сен-Ло к командиру батальона за новыми указаниями. «Вдруг начался обстрел. Я оказался обрызганным кровью, а на земле лежала голова в каске. Это была голова Минтона. Три молодых вторых лейтенанта, только что прибывшие в часть с побережья и форта Беннинг, которым я сказал, чтобы сидели на месте и ждали назначения по ротам, лежали мертвые вместе с шестью другими убитыми и 33 ранеными в результате артиллерийского налета, который длился всего несколько секунд».

У большинства солдат в Нормандии было единственное желание: выжить, закончить дело и отправиться домой. «Здесь все о'кей», — писал рядовой Веррьер своим родителям в Стоук-Ньюингтон 24 июля.

И я надеюсь, что военные новости будут и дальше хорошими. Меня интересует, произойдет ли в итоге наших действий что-либо серьезное в самой Германии. Может быть, это начало их краха. Я надеюсь, что это так. Я бы очень хотел увидеть окончание этой войны значительно раньше, чем предвещают проницательные люди. Начитавшись газет, я начал думать, что фриц попал в тяжелое положение, хотя в его руках многие оккупированные страны. Я согласен сидеть и терпеливо ждать, когда фриц рухнет. Я не думаю, что это будет легким делом, как пытаются убедить нас газеты. Мертвые немцы — это лучшие немцы, что особенно касается фанатичных нацистов 18–20 лет от роду.

Я также думаю, имея в виду массу солдат, что подошло время дать нам отдохнуть. Ходит много всяких слухов о поездке в лагерь отдыха, о письмах от Монти с поздравлениями дивизии по случаю блестяще выполненной задачи, которые вы, вероятно, читали в газетах; все они едва ли стоят того, чтобы обращать на них внимание, поскольку мы все еще сидим на передовой в сырых окопах, в грязной одежде, без бани, без каких-либо удобств, и я начинаю думать, что про нас снова забыли. Надеюсь, что в один прекрасный день кое-кто поймет, что мы человеческие существа, а не военные машины.

Сэм говорил, что подал заявление, чтобы его направили во Францию. Боже, если бы мне представилась возможность теперь остаться в Англии, я знаю, что делать с такими заявлениями. Он просто сумасшедший, чтобы проситься сюда, когда Лили вскоре ожидает ребенка, а самолеты-снаряды рвут на части дома. Никто его не повысит в должности до переводчика. Если он приедет сюда, то искренне надеюсь, что получит работу где-нибудь в главном штабе, подальше от передовой».[181]

В начале августа Джон Гейн из американской 1-й дивизии увидел три неотправленных письма, написанных немецкими солдатами в Нормандии. Он не знал, из какой части авторы этих писем, какие у них воинские звания, какая судьба постигла их. Однако нацарапанные наскоро и небрежно строки отражают одинаково простые, беспокойные чувства всех солдат, за исключением фанатиков из СС, теперь теряющих почву под ногами в Нормандии в условиях подавляющего превосходства противника.

Моя Ирма, любимая,

…Все это выглядит не очень хорошо, и многое будет говорить само за себя, но тем не менее нет никакого резона рисовать слишком мрачную картину. Ты знаешь мой твердый дух, с которым я воспринимаю вещи, что позволяет мне преодолевать трудные ситуации с некоторым оптимизмом и с массой удач. Прежде всего у нас так много хороших, отборных дивизий, и мы должны каким-то образом выпутаться. Самой трудной проблемой была и остается вражеская авиация… Она и на рассвете, весь день и всю ночь господствует над дорогами. Жаль, но вчера мою собаку раздавили солдаты, проходившие мимо. Я так хотел взять ее с собой в Германию, но теперь этому не бывать. Последние три дня у нас была прекраснейшая летняя погода — солнце, тепло, голубое чистое небо — в совершенном контрасте со всем тем, что окружает нас. Ладно, в конечном счете все должно обернуться благополучно. Не падай духом, я как-нибудь переживу это, как я всегда делал. Тысячи раз целую тебя и детей, твой Фред.

Моя дорогая жена,

Еще один день позади. В эти дни я благодарен Всевышнему за каждое мое пробуждение на рассвете. Когда я слушаю орудийную стрельбу по ночам, мои мысли возвращаются домой, к тебе, моя дорогая, и я думаю о том, увижу ли тебя еще когда-нибудь. Ты должна быть готова к тому, что в течение некоторого времени не будешь получать от меня писем. Мне придется преодолеть огромные трудности. Пусть мне сопутствует Всемогущий, как всегда он мне благоволил! Я очень тоскую по всем вам! Как я хотел бы сейчас взглянуть на ваши фотографии, но мой солдатский мешок далеко, и маловероятно, чтобы я когда-либо добрался до него. Если я все же не вернусь домой, моя радость, ты уж наберись мужества перенести это с достоинством. Я оставляю тебе наших дорогих мальчиков, в них ты будешь видеть и меня. Твой дорогой маленький Ортвин и наш маленький Вилфрид будут для тебя твоим дорогим Карлом. Я бы так хотел вместе с вами после нашей победы пройти в славное и счастливое будущее. Тысячи сердечных приветствий и поцелуев тебе, моя дорогая, добрая, верная, маленькая жена и моим дорогим детям от дорогого папочки. Прощайте! Да благословит вас бог! Карл.

Моя дорогая Хита, любимая,

Доходят ли все же мои письма до тебя? В один прекрасный день свет правды и чистоты будет освещать нынешнее время унижений. Я только что пошел прогуляться под палящим солнцем к Багнолесу. Туда не попал. По дороге сорвал веточку вереска и прикрепил к себе на грудь. Все, что создано природой, — пчелы, шмели, насекомые жужжали вверху и внизу, точно как в 1926 году. Но сегодня здесь есть и другой аккомпанемент, распространяющий смерть и разрушения. Удивляюсь тому спокойствию, с которым все это воспринимаю. Не потому ли, что верю в твою незыблемую, как скала, любовь? Я тебе написал письмо, которое вскроешь позднее, если не вернусь. Не представляю, дойдет ли оно до тебя. Но ты знаешь, что я должен сказать тебе и детям. Я оставил свое дело в порядке. Все, в чем любовь дает силы, я уже сделал. Дети встали на ноги, они независимы и найдут дорогу, что бы ни случилось. Не легко будет им в этом хаосе, но жизнь никогда не подавали нам на тарелочке.

Вчера вечером у нас был маленький «солдатский час», и мы пели солдатские и народные песни до глубокой ночи. Что это был бы за немец без песни? Вечернее небо отражало пожары и взрывы. Всегда считалось, что земля рождает новую жизнь, но теперь она несет смерть. Какой новый порядок возникнет из этой дьявольской симфонии? Можно ли мечту, сильную в своей вере, привнести в новый мир? Социальный порядок, укоренившийся в национал-социализме, не может быть сломлен навсегда.

Хватит этого… Что остается — это великая любовь и верность, признание вечного источника жизни. Я обнимаю тебя и девочек за все то, что вы дали мне, ваш Фриц.

«Было совершенно против логики предполагать, что вам выпала судьба выжить в этой войне, — писал Эндрю Уилсон. — Все складывалось против этого. Вы видели пару сапог, торчавших из-под наброшенного одеяла, и они выглядели точно так, как ваши собственные сапоги; не было никакого основания думать, что то, что случилось с обладателями тех сапог, не случится столь же случайно и с тобой… Поэтому, перед тем как идти в бой, солдат произносил членораздельно и тихо: «Сегодня я могу умереть». Таково было своего рода примирение с действительностью; и все же он никогда не мог целиком в это поверить».[182]

К началу июля борьба за Нормандию причиняла почти одинаковые трудности немецкой, английской и американской армиям, причем у первой были на то более существенные причины. Оборонявшаяся сторона знала, что ее силы неумолимо уничтожались и что она не могла рассчитывать на сносные пополнения. Многие из ее трудностей в людских ресурсах, в бронетанковых средствах, в снабжении и боеприпасах были известны союзникам благодаря «Ультра». Тем не менее это было небольшое утешение — читать мрачные депеши немцев об их положении, когда на поле боя сила и эффективность их сопротивления, казалось, совсем не ослаблялась. Между тем солдаты армии вторжения все более изматывались. Лето уже было на исходе, впереди маячила тревожная перспектива осенней непогоды на Ла-Манше. До получения надежных укрытий в портах Бретани все еще оставалось далеко, и для этого предстояло провести еще немало сражений. Что, если внезапно провалится операция «Фортитьюд» и Роммель приведет сюда мощные подкрепления из 15-й армии? Что, если немецкие самолеты-снаряды, уже причиняющие столько тревог в Англии, уступят место новым и более убийственным видам секретного немецкого оружия? Проблема потерь в пехоте, беспокоившая американцев, приобрела для англичан кризисный характер. Сэр Рональд Адам, генеральный адъютант, лично нанес визит Монтгомери, чтобы предупредить его о нехватке пополнения. Уже расформировывались одни батальоны, чтобы пополнить другие на переднем крае; назревала необходимость расформирования целых дивизий в поисках пополнений для фронта.

После радостных волнений, связанных с овладением Шербуром и северным Котантеном, 3 июля американский 8-й корпус вместе с одной дивизией из 7-го корпуса начал новое наступление в южном направлении под проливным дождем, в условиях сильного тумана и низко нависших облаков. В пределах трех дней наступление захлебнулось в силу теперь уже знакомых трудностей: зеленые, необученные формирования, упорная оборонительная тактика немцев, которая подорвала темп наступления. Если английские командующие проявляли слишком большую осторожность в вопросах освобождения от должностей некомпетентных подчиненных, то их американские коллеги излишне спешили в этих делах. В армии генерала Брэдли прокатилась новая волна отстранений командиров на дивизионном и полковом уровнях. В ходе операции в северо-западной Европе американцам предстояло понять, что значительно легче отстранять офицеров, чем находить более компетентных новичков для замещения освобождающихся вакансий. По мере того как проходили месяцы, их энтузиазм чистить командные кадры постепенно ослабевал, и они пришли к выводу, что более продуктивно давать командирам время научиться своему делу, чем их немедленно отстранять после первой же неудачи подчиненных им войск. Эйзенхауэр писал Маршаллу по поводу медленного продвижения 1-й армии на юг: «Продвижение исключительно трудное в силу трех основных причин. Первая из них, как всегда, это боевые качества немецких солдат».[183] В качестве других причин он указал на характер местности и погодные условия, которые не позволяли в должной мере обеспечивать авиационную поддержку наступления.

Между тем на восточном фланге 2-я армия вела упорные бои, медленно продвигаясь вперед, и наконец овладела значительной частью руин города Кана. В течение почти месяца после высадки на берег английская и 3-я канадская дивизии вели позиционную войну возле небольшого лесного массива у Камбе, Карпике и других незначительных объектов, которые они впервые увидели 6 или 7 июня. В ночь на 7 июля 450 тяжелых бомбардировщиков из английского бомбардировочного командования атаковали Кан, в основном бомбами замедленного действия, чтобы на следующее утро расчистить путь для атаки 1-му корпусу. Сотни тысяч солдат 2-й армии с благоговейным трепетом наблюдали, как волна за волной заходили на город бомбардировщики, сбрасывали свой груз и отворачивали в сторону, а некоторые, выпуская шлейф дыма и огня, устремлялись к земле. В грохоте непрерывных разрывов, доносившихся со стороны города, поднималась огромная стена дыма и пыли, окружая дома и городские предприятия. Использование тяжелых бомбардировщиков отражало взгляды Монтгомери и высшего союзного командования, которые считали, что теперь необходимо прибегнуть к крайним мерам, чтобы подготовить путь к наступлению на суше. Впоследствии эта акция стала рассматриваться как одна из наиболее бесполезных воздушных атак за всю войну. Летчики были вынуждены сбрасывать бомбы довольно далеко от переднего края, чтобы исключить риск удара по английским войскам; в результате немецкой обороне был причинен незначительный урон. Только старинный город Кан поплатился сторицей.

Примерно четверть жителей Кана покинули город до появления бомбардировщиков по настоянию как немцев, так и местного начальника полиции. Однако многие остались, опасаясь за сохранность своих домов и имущества и доказывая, что «эвакуироваться — значит уйти от одних немцев, чтобы прийти к другим немцам, избежать бомб и снарядов здесь и оказаться под их ударами в другом месте».[184] Они не ожидали столь опустошительного града бомб от массированного воздушного налета. Когда умолк шум бомбардировщиков в небе, «над городом воцарилась великая тишина, прерываемая только криками раненых да шумом периодически падавших кирпичных стен пылавших строений».[185] Здание университета было объято пламенем; первоначально возник пожар в химических лабораториях, откуда пламя моментально распространилось на другие помещения. Небольшие группы пожарников безуспешно пытались локализовать огонь, с трудом качая воду из реки Одон, поскольку магистральный водопровод оказался разрушенным в сотнях участков. 38 местных жителей погибли в одном подвале, только на одной улице были убиты и ранены 50 человек. Оставшиеся в живых были настолько напуганы опустошением вокруг, что продолжали отсиживаться в подвалах даже тогда, когда немцы наконец начали отход по городским улицам.

Когда на следующее утро 1-й корпус начал операцию «Чарнвуд», войска, принимая в расчет авиационные удары, произведенные накануне, с легким сердцем пошли в наступление. Однако очень скоро они обнаружили, что немцы сопротивляются столь же упорно, как всегда. Солдаты 12-й танковой дивизии СС под командованием генерала Мейера составляли костяк обороны, по-видимому не разрушенной даже несмотря на то, что за многие недели тяжелых боев без пополнений ряды обороняющихся сильно поредели. Два дня ожесточенных боев обошлись некоторым батальонам 2-й армии потерями до 25 процентов личного состава. Им все же удалось выйти на северный берег реки Орн посередине разрушенного города, но дальше продвинуться они не смогли. Немцы все еще удерживали за собой важную возвышенность Бургибю к югу от Кана и еще ближе к городу сталелитейные заводы Коломбель, откуда их наблюдатели могли засечь любое движение английских войск. Слишком много было пролито крови и слишком много недель ушло на овладение руинами, чтобы предложить еще что-либо большинству мыслящих английских командиров, кроме трагических напоминаний о других руинах и других бесцельных победах почти 30-летней давности.[186] Операция «Чарнвуд» не принесла даже компенсации в виде потерь значительной части немецких войск.

В то время как английская и 3-я канадская дивизии с большим трудом пробивали себе дорогу в Кан, западнее от них 43-я английская дивизия и поддерживавшие ее бронетанковые части понесли потери до 2000 человек за два дня возобновившихся боев за высоту 112 (господствующая высота за рекой Одон), которая была потеряна на последних стадиях наступления 2-й армии к реке Орн и за нее в период с 26 июня по 1 июля. И опять непреодолимая сила 12-й танковой дивизии СС вынудила дивизию Томаса увязнуть в кровопролитных боях без существенного продвижения. Подобно многим другим атакам английских войск, атака 10 июля началась хорошо вслед за мощными ударами с воздуха, и головные части вышли к Этервилю и даже на склоны высоты 112 к 8 часам утра. Капрал Крис Портуэй, 21 года от роду, командир отделения в одном из батальонов 130-й бригады 43-й дивизии, рассказывал: «Они с трудом шли и делали свое дело, не думая ни о смерти, ни о славе, подобно десантникам». Этот комментарий можно было бы применить в отношении многих английских территориальных формирований. Под звуки горна по призыву своего полковника они достигли Этервиля без серьезных потерь. Портуэй провел свой ожесточенный личный бой во дворе церкви, преследуя двух немцев между могильными надгробиями из камня и бетона, пока не настиг их внутри церкви гранатой. Он растерялся, встретив среди руин своего полковника, который беспомощно спросил: «Что тут происходит, капрал?» Казалось, полковник полностью потерял управление своими войсками. Однако день завершился сносными потерями. Солдаты окапывались вокруг Этервиля, довольные тем, что оказались возле замка, на стенах которого нарисованы огромные красные кресты, «так как немцы обычно не стремились бить по госпиталям», когда командиров вдруг вызвали для получения новых указаний, которые свелись к тому, чтобы продолжить наступление на следующую деревню — Малтот.

Без особого энтузиазма и не зная, что их ожидало впереди, за исключением того, что 7-й батальон 130-й бригады попал в тяжелое положение, они шли развернутой цепью через поле к деревне. Достигли фруктового сада и вдруг оказались под сильным огнем противника. Среди вспышек огня и дыма пошли вперед, навстречу пулеметному огню и огню из танков, расставленных в укрытиях вокруг деревни Малтот. «Они косили нас рядами…» Портуэй и еще несколько человек на некоторое время нашли укрытие в пустом котловане для танка и увидели, как немец выглянул из-за бруствера и потянулся за гранатой, чтобы бросить ее в котлован, но не растерявшийся Портуэй сумел застрелить его до того, как тот успел бросить гранату. Они проскочили из котлована в дом и быстро приготовились к ведению огня. Капрал пережил мимолетное неприятное чувство, что бой затеяли в доме неизвестной семьи: «Вот мы здесь, разрушаем дом, и я вдруг подумал, что бы я чувствовал, если бы это был мой дом». Но тут появились более неотложные дела, и думать было некогда. Шум на втором этаже говорил о том, что в доме они не одни. Последовал ожесточенный обмен гранатами и автоматным огнем между ними и немцами на втором этаже. Бой продолжался за каждый дом, пока по всем из них не открыли уничтожающий артиллерийский огонь. Позднее Портуэй узнал, что это стреляли англичане. Бригада получила приказ отойти от Малтота. Но он не добрался до уцелевших солдат 7-го батальона этой бригады. Портуэй бросился в ров, на него сверху навалилось еще несколько человек. Когда наконец прекратился артиллерийский огонь, он удивился, что никто не поднимается. Он слышал немецкие голоса и продолжал лежать неподвижно, пока не почувствовал, что одного из тех, кто лежал над ним, передвигали; он взглянул верх, в лицо своего противника. Все остальные лежавшие над ним были мертвые. У него появилось ощущение нереальности: «Вы можете представить себя раненым, убитым. Но вы никогда не представляете себя захваченным. Вам кажется, что с вами поговорят немного и отпустят домой. Я не мог поверить, что больше не увижу свою часть». Эсэсовцы обращались с Портуэем необычно хорошо, «значительно лучше, чем мы обращались с немецкими пленными. Неприятности начались потом, по мере углубления в немецкие тылы».

Переживания Портуэя были почти зеркальным отражением того, что пережил рядовой Циммлер из 12-й танковой дивизии СС, который был в Этервиле в тот же самый день. Циммлер, как это видно из его записей в дневнике, оказался вовлеченным в не столь героическую переделку, чем его некоторые коллеги:

с 6.30 до 8.00 опять сильный пулеметный огонь. Затем «томми» атакуют большими массами пехоты и танков. Мы отбиваемся столько времени, сколько можем, но понимаем, что теряем позиции. Оставшиеся в живых пытаются отходить; мы видим, что окружены. В нашем секторе мы отбили атаку английской пехоты, но она обошла нас справа и слева. Я стал отходить назад как можно быстрее под непрерывным огнем. Другим это не удалось. Когда прекратился ружейно-пулеметный огонь, наша артиллерия пришла в движение. Все еще не могу понять, как я уцелел, когда снаряды рвались в двух-трех метрах от меня и осколки проносились мимо ушей. К этому времени до своих оставалось около 200 метров. Я упорно полз, и все на животе, только иногда проскакивая короткий отрезок на руках и коленях. Опять начался огонь из автоматов и пулеметов, и английская пехота возобновила свою атаку. Мои надежды уменьшались. Наступавшие «томми» прошли в пяти-шести шагах и не заметили меня в высокой пшенице. Я исчерпал почти все свои возможности, колени и локти мучительно болели, горло совершенно сухое. Внезапно укрытие из пшеницы поредело, и мне нужно было проскочить открытое поле. И тут в метрах десяти прошел раненый англичанин и не заметил меня. Нужно было спешить. Оставалось только метров десять до следующей полосы пшеницы. Внезапно появились три «томми» и взяли меня в плен. Мне тут же дали попить и сигарету. В пункте сбора военнопленных я встретил моего унтер-шарфюрера и других товарищей из роты…

Это был бой потрясающей напряженности даже по стандартам кампании в Нормандии. Бригадный генерал Михаэл Карвер, принявший командование 4-й бронетанковой бригадой через полчаса после получения распоряжения, оказался вынужденным выхватить револьвер из кобуры, чтобы остановить бежавших с поля боя пехотинцев, в том числе одного офицера. Среди почерневшего безлиственного леса на склонах высоты 112 после того, как немцы отбили атаку 7-го батальона легкой пехоты 214-й бригады, в атаку на высоту пошел 5-й батальон легкой пехоты этой же бригады. Командир роты, в которой находился Дэвид Прист, был убит незадолго до этого, и теперь он оказался во главе своей роты. Их машины подошли к исходному рубежу через тела распластавшихся на дороге английских пехотинцев. Они по ошибке свернули не на ту дорогу и попали под огонь. Солдаты, спрыгнув с машин, построились для атаки. Прист поставил свой взвод в тылу роты, но вскоре оказался вынужденным перевести его вперед, поскольку головные подразделения понесли большие потери от минометно-пулеметного огня. Неожиданно он почувствовал, будто его ударили киркой. Только через некоторое время, лежа оглушенный на траве, он понял, что пуля угодила в грудь. Он слышал, что кто-то очищает его патронные сумки и забирает гранаты. Затем донесся голос исполнявшего обязанности командира батальона, который закричал, что не может дышать, и тут же скончался. Прист лежал, уставившись в небо, наблюдая, как мины, посылаемые каждой стороной, медленно пересекали небо и исчезали. Огонь из стрелкового оружия усиливался, и он опасался, как бы еще раз не попали в него. С наступлением темноты, когда ему стало немного лучше, он сумел доползти до своего переднего края, где его окликнул часовой из 7-го батальона бригады.

И все же на этом кошмар не закончился. В ту ночь 12-я танковая дивизия СС контратаковала. Прист ожидал санитаров-носильщиков в месте сосредоточения раненых, когда немецкий танк неожиданно ворвался сквозь деревья и пронесся совсем рядом. Раненые солдаты, попав под его гусеницы, кричали; ярко вспыхивали ракеты, пущенные оборонявшимися, чтобы показать, откуда следует ожидать угрозы. Танк с грохотом исчез в темноте; подошли санитары-носильщики. Присту сказали, что у него сквозная рана. Он искренне поблагодарил судьбу за то, что не был изуродован или искалечен. Подобно каждому ротному офицеру, он давно примирился с мыслью о неизбежности когда-то где-то получить ранение. Прошло шесть недель, прежде чем он снова встал на ноги, и только в 1945 году вернулся в свой батальон.

Взвод Е 129-й батареи самоходных 17-фунтовых артиллерийских орудий оставил исходный рубеж вместе с 7-м батальоном 130-й бригады; он поддерживал танки «Черчилль», сопровождавшие пехоту. Батарея высадилась во Франции десять дней назад, и это было их боевое крещение. Вскоре после того, как они начали движение, немцы открыли по ним огонь из орудий и минометов; пехотинцы 7-го батальона шли за танками «Черчилль» и танкоистребительным взводом Е, медленно пробивавшимися вперед среди разрывов мин и снарядов. У сержанта Бурнелла возле Этервиля мина угодила прямо в открытый люк орудийной башни; только двое отделались ранениями. В нескольких ярдах от Малтота прямым попаданием 88-мм немецкого снаряда было разбито орудие командира взвода. Лишь ему самому и одному сержанту удалось благополучно выбраться через нижний люк. Башню третьего орудия заклинило, а антенна отлетела. Расчет выскочил, опасаясь, что установка загорится. Когда стало очевидно, что этого не произойдет, расчет снова забрался в установку, только радист отказался вернуться, оставшись в окопе. И тут стало ясно, что атака не удалась. Два сохранившихся орудия отошли вместе с уцелевшими остатками их расчетов. Из двадцати человек, участвовавших в атаке, шесть были убиты, четверо ранены, один пропал без вести. Сержант Джим Стефенс, служивший в этой бригаде с 1939 года, сильно переживал, когда его оставили во втором эшелоне, а его взвод, которым он гордился, впервые в бой пошел без него. Теперь, по возвращении уцелевших, он был потрясен случившимся, с ужасом смотрел на них и на бледного, ошеломленного молодого командира взвода лейтенанта Уимпи. Орудие, башня которого получила прямое попадание, было исправлено. Уимпи сказал сержанту Стефенсу, чтобы похоронили останки членов танкового экипажа. Он навсегда запомнил этот прискорбный эпизод.

Взрыв мины в замкнутом пространстве опустошил внутри все. 17-фунтовые снаряды и все боекомплекты для 12,7-мм пулемета взорвались. На полу башни лежало то, что осталось от сгоревшего почти дотла экипажа. Лишь обнаженные зубы выделялись в каком-то страшном оскале. Я плакал, зная их всех столько времени — Джимми Пуррел, уроженец Лондона, жена которого только за несколько недель до дня Д подарила ему ребенка, и он подвешивал в башне пару детских вязаных башмачков каждый раз, как выходил из орудийной башни; Дик Гринвуд, ростом не больше пяти футов двух дюймов, из Ньютон-Аббота, заведующий взводным имуществом, который настоял на том, чтобы его перевели наводчиком башенного орудия; Филипс, 18 лет, он едва ли понимал, что все это значило. Я вспоминаю, как он страдал после одной выпивки, когда перебрал лишнего, и я помог ему очистить желудок. С некоторой признательностью к лейтенанту Уимпи я начал поднимать останки и укладывать их в одеяла. Иногда нам приходилось использовать лопатку, чтобы оторвать останки от пола, ибо там была такая температура, что они пригорели к металлу. Мы похоронили их возле Марселета на обочине дороги Байё-Кан. Полковой священник сказал несколько слов, столяр батареи изготовил деревянные кресты, произвели салют в несколько выстрелов, и с тем мы их и оставили.[187]

Это была небольшая сцена, разыгрываемая сотни раз ежедневно по обе стороны фронта в Нормандии. Высоту 112 некоторое время удерживал за собой легкий пехотный батальон, но недолго, потому что последовавшей контратакой немцы выбили оттуда англичан.

Теперь Монтгомери пришлось выдержать кризис доверия к его способности руководить войсками. Другого, более восприимчивого человека, это привело бы к нервному срыву. Внутри огромного штаба верховного главнокомандующего союзными экспедиционными силами к нему всегда относились далеко не дружелюбно, а многие американцы из окружения Брэдли его просто не терпели. Напряженные отношения теперь приняли характер открытой критики. Коммандер Бутчер, воплощение всех зараженных сплетнями офицеров, писал после своего первого визита во Францию 1 июля: «Некоторые из офицеров, с кем я разговаривал, осмеливались высказывать мнение, что Монти проявлял слишком большую медлительность в наступлении и тем самым дал возможность немцам укрепиться на оборонительных позициях и подтянуть резервы». Паттон, открытый его противник, язвительно писал в дневнике после поездки на командный пункт Монтгомери 7 июля: «Монтгомери пустился в долгое объяснение, почему англичане ничего не сделали». Эйзенхауэр под сильным давлением Вашингтона и собственного штаба, расстроенный своей личной неспособностью оказывать влияние на события, за которые он нес огромную ответственность, в тот день с огорчением писал командующему 21-й группой армий, выразив беспокойство по поводу немецкого наращивания сил: «Мне представляется, что мы должны использовать всю нашу энергию для того, чтобы решительными действиями предотвратить риск безвыходного положения или необходимость вести большое оборонительное сражение при той небольшой глубине тылов, какой мы в настоящее время располагаем на плацдарме… Мы еще не пытались предпринять крупномасштабное наступление на левом фланге, поддержанное всеми средствами, какие у нас имеются…»[188]

Американская пресса открыто проявляла раздражение по поводу отсутствия прогресса во Франции, вызывая определенную степень обеспокоенности в Вашингтоне, что, впрочем, значительно превосходило то беспокойство, которое английская пресса могла вызвать у любого правительства Великобритании. Высказывалось предположение, что западные союзники готовы тянуть время, пока русские ведут ожесточенные бои, с тем чтобы разгромить армии Гитлера. Все более опасной для Монтгомери становилась позиция Черчилля, проявлявшего нарастающее раздражение. Спустя несколько дней после высадки премьер-министр напомнил Эйзенхауэру, что верховному главнокомандующему нужно только выразить ему свое неудовольствие в отношении любого английского офицера «независимо от его ранга», чтобы тот был отстранен. Черчилль сам был убежден, что, если вслед за высадкой не будет организовано крупное наступление, то затем может потребоваться год, а то и больше, чтобы союзники вышли к Сене. Воспоминания о Фландрии[189] преследовали его на протяжении всего сражения за Францию в 1944 году, особенно когда он знакомился со списками потерь в пехоте. В ночь на 6 июля в присутствии Алана Брука Черчилль бурно осуждал Монтгомери. Он никогда не питал теплых чувств к своему спокойному, неуклюжему командующему: теперь, вспоминая его смелые заявления во время брифинга в школе Святого Павла о быстрых бронетанковых прорывах и о необходимости безотлагательно закрепиться в глубине континента, он чувствовал, что эти намерения преданы забвению. Брук был вынужден защищать своего протеже с таким же раздражением: «Я рассердился и спросил его, не может ли он на пять минут поверить своим генералам вместо того, чтобы без конца ругать их и унижать».[190]

Высшие авиационные начальники разделяли свою неприязнь между Монтгомери и беспомощным Ли-Меллори. Теддер чувствовал постоянное отсутствие доверия к командующему 21-й группой армий. «Для меня кажется ясным, что Монтгомери не придает достаточной важности фактору времени при давлении на противника. Осталось несколько недель летнего времени. Наша неотложная задача состояла в том, чтобы форсировать Сену».[191] Теддер был человеком больших достоинств, и нет оснований приписывать ему мелочность и другие недостатки, которыми страдали некоторые из его подчиненных. Он искренне верил, что обладает пониманием приоритета сухопутной кампании, чего нет у Монтгомери. Но как заместитель верховного главнокомандующего, он испытывал все затруднения и осложнения, которые являются уделом второго лица в любой военной организации. Он был в курсе всех споров, но ему не хватало распорядительных прав. Если Ли-Меллори не было разрешено употреблять административную власть, то Теддер проявлял заметное нежелание пользоваться этой властью. С ним неизбежно консультировались, и он часто вмешивался в споры по вопросам авиации, но никогда не брал на себя всей ответственности за воздушные операции. Его ум и авторитет не вызывали сомнений, однако было сомнительно, способен ли он использовать эти качества наилучшим образом в роли заместителя Эйзенхауэра и было ли его понимание важности сухопутной кампании достаточным, чтобы оправдать его хроническую нелояльность по отношению к Монтгомери и его обещание Эйзенхауэру лично поддержать его, если верховный главнокомандующий найдет нужным снять своего командующего сухопутными войсками.

При всех опасных пересудах, бурливших в его тылу, Монтгомери сидел в своем хорошо замаскированном жилом автоприцепе на командном пункте, окруженный любимыми щенками и канарейками, и обдумывал ход сражения. Один из его биографов, военный корреспондент Алан Мурхед, писал об очевидно присущем ему чванстве и непривлекательности, но затем добавлял, что «эти пороки, если они имели место, были потеснены добродетелью, которая, к сожалению, нередко отсутствовала у офицеров, пробивавшихся в высшие эшелоны командования: он ни перед кем не заискивал, его нельзя было лестью заставить быть послушным и следовать подсказкам, на него не производили впечатление ни демонстрация власти, ни скрытый смысл церемоний».[192] Монтгомери менял свои планы в Нормандии, но невозможно доказать, что делал он это под давлением со стороны противников или соперников. Во всяком случае, обвинения против него заключаются в том, что в монастырском одиночестве своего командного пункта он слишком оторвался от политических и военно-политических реальностей, проявлял слишком большую готовность считаться лишь с чисто военными аспектами сражения. Его начальник штаба свободно разговаривал с командующим, когда они встречались, но нет никаких данных, указывающих, что Монтгомери делился своими сокровенными мыслями и надеждами с Гингандом или с кем-либо другим. Большим его достоинством была способность воспринимать поле боя таким, каким оно было в действительности, и без трагедий приспосабливаться к требованиям боевой обстановки. На совещании командующих 10 июля, когда Брэдли откровенно признался, что американское наступление в южном направлении не получилось, Монтгомери показал себя с довольно выгодной стороны:

Он спокойно ответил: «Стоит ли волноваться! Сколько вам нужно времени, столько и возьмите, Брэд», — рассказывал позднее Демпси. — Затем тактично продолжал: «Я бы на вашем месте, как мне представляется, сосредоточил немножко больше своих сил», — и сложил два пальца на карте в характерной для него манере. Затем Монти обернулся ко мне и сказал: «Продолжайте наносить удары: отвлекая немецкие силы, особенно танковые, на себя с тем, чтобы освободить путь для Брэда».[193]

Показательно, что в то время, как Эйзенхауэр стал беспокоиться и проявлять антипатии к Монтгомери, который, по мнению верховного главнокомандующего, не сумел обеспечить необходимый успех в Нормандии, Брэдли не жаловался на командующего 21-й группой армий. Впоследствии он станет одним из наиболее ожесточенных критиков Монтгомери. Однако «во время этих операций на плацдарме, — писал Брэдли, — где в подчинении у Монтгомери находилась американская 1-я армия, входившая в состав 21-й группы армий, он осуществлял свою союзническую власть разумно, проявляя выдержку и сдержанность. Он ни разу не вмешивался в дела 1-й армии в той снисходительной манере, какую он иногда проявлял к тем из подчиненных, которые были одновременно и его соотечественниками».[194] Возможно, что гармонии между двумя этими военачальниками на этой стадии содействовало понимание генералом Брэдли недостатков, присущих некоторым из его соединений. И только после того, как американцы осуществили бросок через Бретань и в Аржантан, приятное возбуждение по поводу своих успехов и английская чувствительность в связи с трудным и болезненным продвижением 2-й армии к Фалезу содействовали появлению зависти и чувства обиды, которые сопутствовали союзникам на протяжении всей кампании.

7 июля накануне операции «Гудвуд» главный планировщик штаба Монтгомери бригадный генерал Чарлз Ричардсон представил доклад, предусматривавший цели операции, далеко выходившие за рамки овладения Каном. Он доказывал, что, во-первых, для 2-й армии необходимо скорее предпринять крупное наступление, нежели просто осуществлять ряд последовательных операций с ограниченными целями; во-вторых, учитывая крайнюю необходимость избегать тяжелых потерь в пехоте, очевидное решение напрашивается в виде мощной атаки бронетанковыми силами. Танки были тем товаром, которым англичане обеспечивались обильно. В самом деле, едва ли имелось достаточно места на плацдарме, чтобы развернуть в должной боевой порядок все танки, которые были у англичан. В это время они имели превосходство перед немцами в танках, выражаемое соотношением 4:1, и в пехоте — 2:1, тогда как на американском участке фронта эти соотношения составили 8:1 и 3:1. Войска под командованием Брэдли держали фронт протяженностью 108 000 ярдов, в то время как протяженность фронта у англичан составляла 77 500 ярдов. 10 июля генерал Демпси подготовил в общих чертах для Монтгомери план массированного использования бронетанковых сил с целью попытаться прорвать немецкую оборону с ограниченного плацдарма на берегу реки Орн, который все же немного больше, чем плацдарм, захваченный в начале июня 6-й воздушно-десантной дивизией. Монтгомери план одобрил. Детали операции «Гудвуд» были отработаны двумя днями позднее: все три английские бронетанковые дивизии будут участвовать в наступлении под командованием командира 8-го корпуса генерала О'Коннора; атака будет осуществляться через коридор, подготовленный массированными ударами авиации. Цель заключалась в том, чтобы быстро прорвать немецкую оборону, пока противник будет еще приходить в себя после бомбовых ударов, в первые же часы захватить горный кряж Бургибю и отсюда двинуться дальше на большой скорости по открытой местности. Танки совершат стремительный бросок к Фалезу. Между тем 2-й канадский корпус Саймондса атакует из центра Кана в южном направлении, с тем чтобы овладеть остальной частью города. 1-й и 12-й корпуса предпримут вспомогательные атаки на флангах при поддержке отдельных бронетанковых бригад.

«Теперь 2-я армия очень сильна, — писал Монтгомери 14 июля Бруку, — по существу, она достигла своего потолка и не может уже стать более сильной. Далее она будет ослабевать, если трудности с людскими ресурсами коснутся и нас. К тому же потери в живой силе отразились на боеспособности дивизий; первоначальные контингенты солдат были очень хорошо обучены; поступившее пополнение — не столь хорошо подготовлено; это обстоятельство дает о себе знать и будет сказываться на возможных результатах наших действий… Поэтому я решил, что настало время произвести настоящую «пробу сил» на восточном фланге и выпустить корпус в составе трех бронетанковых дивизий на оперативный простор вдоль дороги Кан-Фалез».[195]

Эйзенхауэр писал Монтгомери по поводу плана операции «Гудвуд»: «Я уверен, что Вы снимете хороший урожай со всего того посева, которым Вы занимались последние недели. Когда весь наш фронт будет активно действовать против врага с тем, чтобы приковать его к позициям, лишив возможности маневра, удар О'Коннора по самым его чувствительным местам будет решающим. Я смотрю в будущее с огромным оптимизмом и энтузиазмом. Я вовсе не буду удивлен, если Вы одержите победу, на фоне которой «старые классические» сражения будут выглядеть не более чем стычкой между патрулями».[196] Любопытно и важно отметить, что после войны генерал Брэдли, от которого меньше всего можно было ожидать неискренних алиби для Монтгомери, заявил, что он никогда не ожидал от операции «Гудвуд» большего, чем от вспомогательной операции по отношению к американской операции «Кобра», начать которую первоначально планировалось почти одновременно с «Гудвуд». Но если надежды и цели Монтгомери были столь ограниченными, то вводить в заблуждение по этому вопросу Эйзенхауэра, Теддера и даже Брука было бы для Монтгомери политическим самоубийством. Для англичан имелись вполне обоснованные, чисто военные доводы для наступления с ограниченными целями. Но нет нигде даже намека на то, что Монтгомери пытался представить операцию «Гудвуд» в такой роли кому-либо из его покровителей в Англии, и прежде всего Алану Бруку.

Каждая предыдущая операция, которую Монтгомери предпринимал в Нормандии, была хорошо продумана, разумно обоснована и имела реальную перспективу на успех в свой час Ч. Ко времени начала операции «Гудвуд» Монтгомери, как никогда раньше со дня высадки в Нормандии, по политическим и моральным соображениям нуждался в серьезной победе. Однако эта операция с самого начала стала давать сбои. В планах операции основной упор был сделан на внезапный захват возвышенной местности, которая господствовала над той, по которой должны были наступать английские войска, а также предусматривалась переправа 8000 танков и бронемашин через реку Орн в места сосредоточения. Пока бронетанковые силы не очистят исходный рубеж, артиллерия не сможет развернуться, чтобы обеспечить массированный артиллерийский огонь, который являлся столь важным элементом в любой операции. За многие дни до начала операции «Гудвуд» саперы из 51-й дивизии установили новые минные поля, чтобы прикрыть свои позиции, которые теперь невозможно было должным образом очистить для прохода своих же бронетанковых сил. Можно было сделать только узкие проходы в них, по которым могли пройти танки. Хуже всего было то, что немцы именно этого и ожидали. Зепп Дитрих утверждал после войны, что он услышал приближение английских танков, пользуясь старым приемом, которому научился в России, то есть приложив ухо к земле. Возможно, это так. Однако задолго до того, как английские танки двинулись со своих исходных рубежей, немецкая разведка добилась в данном случае очень важного, хотя и редкого в нормандской кампании успеха, предупредив Роммеля о нависшей угрозе английского удара в направлении на Бургибю. Генерал Эбербах, командующий танковой группой «Запад», реагировал, пожалуй, самым грозным за всю кампанию в Нормандии образом — развертыванием пяти последовательных оборонительных рубежей с танками и противотанковыми орудиями как раз напротив оси наступления сил 8-го корпуса. За 36 часов до начала операции «Гудвуд» из перехватов «Ультра» англичане поняли, что командующий 3-м воздушным флотом фельдмаршал Гуго Шперль предупреждал о предстоявшем крупном английском наступлении, которое «начнется юго-восточнее Кана примерно в ночь с 17-го на 18-е».

В директиве Монтгомери, направленной генералу Демпси перед сражением, уже не было никаких упоминаний о Фалезе как цели наступления; казалось, им овладел внезапный приступ осторожности. Однако сам Демпси все еще питал большие надежды на исход операции, когда переносил свой передовой командный пункт на позицию, откуда он мог бы наблюдать за ходом сражения. «Я намеревался захватить все переправы через Орн от Кана до Аржантана», — говорил после войны командующий 1-й армией.[197]

Карло Д'Эст, автор серьезного, недавно проведенного исследования сражения в Нормандии, отдает должное пониманию генералом О'Коннором необходимости в операции «Гудвуд» тесного взаимодействия между бронетанковыми силами и пехотой. О'Коннор пытался приспособить некоторые шасси самоходных орудий для переброски пехоты на поле боя и был очень огорчен, что Демпси не разрешил ему это сделать. Однако у генерала Робертса, командира 11-й бронетанковой дивизии, пожалуй самого способного из командиров дивизий в Нормандии, появилось серьезное беспокойство, когда он детально ознакомился с планом О'Коннора в рамках операции «Гудвуд» и обнаружил, что бронетанковые войска и пехота имели разные цели. Он пришел к глубокому убеждению, что такое решение ошибочно, и даже решился в письменной форме высказать свое мнение, на что О'Коннор ответил, что, если у Робертса нет уверенности в себе, чтобы возглавить наступление согласно его, О'Коннора, плану, одна из других бронетанковых дивизий может занять место во главе наступающих войск. Роберте неохотно согласился. Однако он был убежден, что О'Коннор не понимал предназначения бронетанковых сил в действиях на Европейском театре. Другие старшие офицеры тоже высказывали свои сомнения в отношении действий не только командира корпуса, но и его штаба.

Утром 18 июля с 5.30 до 8.30 была произведена одна из самых мощных, когда-либо предпринятых здесь бомбардировок войск танковой группы «Запад» силами средних и тяжелых бомбардировщиков английской и американской авиации. Бомбардировщики тремя волнами атаковали немецкие позиции напротив бронетанковых дивизий О'Коннора: танки швыряло в воздух или засыпало землей и обломками; солдаты глохли, цепенели, или их разносило в клочья; орудия корежились в разрывах авиабомб; топливо и боеприпасы взрывались и детонировали. Вскоре после часа Ч разведывательная автомашина вернулась, и разведчики ликующе доложили, что путь 11-й бронетанковой дивизии расчищен и они не могли заметить никаких признаков возможного сопротивления. «Я сказал: «Очень хорошее сообщение» — и не поверил ни одному слову доклада», — коротко сказал Роберте. Его скептицизм скоро начал подтверждаться.

Одной из величайших неожиданностей в войнах двадцатого столетия явилась способность солдат к выживанию в условиях неимоверного сосредоточения артиллерийского огня и авиационных ударов и появлению в нужном месте и в нужное время, чтобы умело и с решимостью вести бой. Так было и с солдатами танковой группы «Запад». Головные части 11-й бронетанковой дивизии в 7.30 двинулись с исходного рубежа и в течение первых двух часов быстро продвигались вперед, прежде чем встретили упорное и усиливавшееся сопротивление противника. Вокруг деревни Каньи всего четыре 88-мм зенитных орудия из 16-й полевой дивизии Люфтваффе избежали бомбового удара союзной авиации. Полковник Ганс фон Люк, командир 21-й танковой дивизии, угрожая расстрелом, заставил командира зенитных орудий забыть про их назначение как средство борьбы с самолетами и открыть огонь по приближавшимся английским танкам. Из 16 появившихся в зоне обстрела «Шерманов» одиннадцать были уничтожены только этими четырьмя 88-мм орудиями. Было уже 4 часа дня, когда гвардейская танковая дивизия вступила в деревню Каньи. Когда другие английские части пересекли железнодорожную насыпь дороги Кан — Вимон и попытались идти дальше на Бургибю, они натолкнулись на сильный танковый и противотанковый огонь. Автомашина, на которой находился единственный в 11-й бронетанковой дивизии передвижной пункт связи с авиацией, была уничтожена в первые же часы боя, так что наземные войска оказались без авиационной поддержки. Между тем гвардейская бронетанковая и 7-я бронетанковая дивизии сильно задержались в тылу, так как образовались огромные пробки у проходов через английские минные поля. Не имея поддержки, головная 29-я бронетанковая бригада попала в тяжелое положение всего в 12 000 ярдов от исходного рубежа, едва углубившись в оборону противника. Рядовой Джон Браун из 2-го батальона 29-й бронетанковой бригады 11-й бронетанковой дивизии, водитель «Шермана», оснащенного 17-фунтовым орудием, уверенно вел машину. О дальнейших событиях в его неопубликованных записках рассказывается так. На исходном рубеже он и его экипаж чувствовали приподнятое настроение и оптимизм, наблюдая за всесокрушающей бомбардировкой, убежденные, что никакая немецкая позиция не выдержит такого ужасного напряжения.

После начальной эйфории прошло очень немного времени, когда мы поняли, что нас ожидает впереди, — 13 танков, одна из наших танковых рот полностью выбита, некоторые из танков горят, а те из экипажей, кто остался в живых, шли либо ползли обратно с поля боя. Наши танки вышли к железной дороге Кан-Вимон в районе Каньи. Мы уничтожили два, а возможно, три немецких танка, но было трудно разобраться в этой бойне. Мы стреляли через тыльную полусферу, когда вспыхнуло пламя и последовала команда покинуть танк. Я пытался открыть люк, но он не поддавался. Я лежал на спине над боекомплектами на месте второго водителя между снарядами и люком, который я все-таки открыл, и вывалился затем на землю. Лежа возле танка, мы поняли, что загорелось только наружное оснащение и подстилка на корпусе. Сбросив их с танка, я сказал, что залезу в танк и отведу его за укрытие к дому у высокого железнодорожного переезда. Я влез в танк, завел двигатель, и вдруг произошел прорыв расплавленного металла сквозь стенку танка как раз над боеприпасами. Впечатление такое, как будто сработала мощная ацетиленовая форсунка. К счастью, на этот раз мне удалось значительно быстрее выбраться из танка. Отсюда я и мои товарищи по экипажу вернулись в тыловой эшелон на планерные аэродромы возле Ранвиля.

Вскоре после полудня О'Коннор, сознавая, что его атака выдыхалась, организовал новое наступление двумя клиньями 11-й бронетанковой дивизии на правом фланге, и танками «Кромвель» 7-й бронетанковой дивизии — на левом фланге.

Некоторое время мы двигались хорошо, — писал командир английской разведывательной машины капрал Петер Роуч, — пока не подошли к участку, на котором вплоть до самого гребня холма виднелись подбитые танки «Кромвель». Задержка, расстройство, полное неведение относительно того, что тут происходило… Поблизости разорвалось несколько снарядов; густой черный дым с ярко светящимся красным центром и крупные рваные куски металла, летящие от огня… Танк, за которым я следовал, остановился; командир, ругаясь, выскочил из него. Водитель, высунувший голову, был ранен прямым попаданием. Я ухватился за провод телефонных наушников, проходивший под его руками, и мы вытащили его из танка через малый люк, безжизненного и неподвижного. Наши руки были в крови; мы положили его на землю; из разбитой головы сочились кровь и липкие мозги; он вздрагивал, издавая харкающие звуки, и затем скончался. Офицер плакал…

Медленно рассеивалась дымка, было тепло. Я уселся сверху на танк; стали есть холодный рисовый пудинг из холодного котелка. Я взглянул на свои руки: они покрылись засохшей коркой крови и сгустками липких мозгов. Рядом экипажи двух танков с противоминными тралами вели переговоры по рации, и мне был слышен через свою рацию их разговор. Командиры устали, их нервы на пределе. Я слышал презрение в голосе А и почти умоляющий голос В, когда он горько жаловался, что А смотался без предупреждения. Было страшно слышать столь открытую неприязнь с одной стороны и полную зависимость — с другой; затем в эфире появился голос шефа, спрашивавшего мое местонахождение; он усомнился в моих координатах, а мои нервы тоже были на пределе, и я ответил, неужели он думает что я не умею читать карту или не знаю, где нахожусь.[198]

Единственный полк 7-й бронетанковой дивизии, который должен был присоединиться к атаке 29-й бронетанковой бригады, избежав хаоса у реки Орн, добрался до бригады только к 17.00, когда та уже потеряла до 50 процентов своих танков, а общие потери 11-й бронетанковой дивизии составили 126 танков. Гвардейская бронетанковая дивизия в этом первом своем сражении лишилась 60 танков. Опасения Робертса относительно того, что О'Коннор направил танки и пехоту к разным объектам, подтвердились: танки оказались без поддержки пехоты до 17.00. Хотя многим офицерам О'Коннор нравился и до сих пор имеются энергичные защитники его действий в ходе боев в Нормандии, имеющиеся данные показывают, что здесь он никогда не добивался того успеха, который так блестяще выделял 8-й корпус во время кампании в пустыне. Честолюбивые замыслы Монтгомери в связи с операцией «Гудвуд» едва ли смогли серьезно повлиять на поведение О'Коннора, учитывая, что Демпси сам выразил надежду, что 8-й корпус выйдет к Фалезу. Полковник Брайен Уилдбор-Смит, начальник штаба 11-й бронетанковой дивизии, прямо сказал относительно операции «Гудвуд»: «Мы действительно думали, что это будет прорыв». Бригадный генерал Ричардсон из отдела планирования штаба 21-й группы армий говорил: «В то время я думал, что операция «Гудвуд» была оглушающим холостым выстрелом». Впоследствии, когда было установлено, что Монтгомери стремился усилить давление на восточном фланге, он подправил свою точку зрения. Но представляется абсурдным предполагать, что «Гудвуд» можно было превратить в операцию с ограниченными целями без молчаливого согласия Демпси, командующего армией, или без ведома старших штабных офицеров, ответственных за ее осуществление.

Еще труднее в это поверить при анализе поведения Монтгомери в то время. В момент крайнего оптимизма, через несколько часов после начала операции Монтгомери радировал Бруку: «Полный успех операции, начатой сегодня утром… Эффект от авиационного удара оказался решающим, и картина ужасающая… Обстановка многообещающая, и трудно себе представить, что еще противник может сделать в настоящее время».[199] Представителям прессы он зачитал полную оптимизма сводку, подчеркнув, что прогресс наступления куда более серьезен, чем предполагали. Бригадный генерал Уильяме вспоминает «лицо Алана Мурхеда, этого чудесного австралийца, полное неверия». В результате заявления Монтгомери газета «Таймс» 19 июля опубликовала статью под названием «Вторая армия прорывает фронт противника», цитируя из официального коммюнике утверждение, что «Сегодня рано утром английские и канадские войска 2-й армии атаковали и прорвались в район восточнее реки Орн и юго-восточнее Кана». Другой заголовок звучал: «Английская армия в бешеной погоне», а на следующий день уже говорилось о «широком коридоре через немецкий фронт». Некий «специальный корреспондент» пытался опровергнуть предположения о «неудачах».

На самом деле канадцы овладели большей частью города Кана, однако немцы полностью удержали за собой кряж Бургибю, который они сильно укрепили за ночь. Солдаты из 1-й канадской армии генерала Крерара, видимо, были более озлоблены результатами сражения, чем терпеливые и давно страдающие английские войска под командованием О'Коннора. «Операцию «Гудвуд» преподнесли нам как большое дело, — сказал капрал Дик Реймонд из 3-й канадской дивизии. — Зрелище, как эти «Шерманы» пылают, испуская облака черного дыма, вызывало у нас тошноту. Все это казалось бесполезным и неуклюже организованным делом». «Атлантик», составная часть операции «Гудвуд», которую осуществляли канадцы, обошлась армии Крерара потерей 1965 человек; причем на два пехотных батальона пришлась основная тяжесть этих потерь: Южно-саксачеванский батальон 6-й бригады 2-й канадской дивизии потерял 215 человек, а Эссекский шотландский батальон из 4-й бригады той же дивизии — 244 человека. В итоге двух дней ожесточенного сражения 7-й бронетанковой дивизии удалось овладеть частью кряжа Бургибю, но начавшиеся сильные дожди и грязь сделали неизбежным прекращение операции, а немецкая оборона все еще оставалась не прорванной. Потери англичан составили 5537 солдат и офицеров и 400 танков — 36 процентов их бронетанковых сил во Франции, — причем только незначительную часть из них можно было отремонтировать. Материальные резервы союзников были настолько огромны, что восполнение потерь было осуществлено почти во всех дивизиях в пределах 36 часов. Для восстановления престижа Монтгомери потребуется куда больше времени.

После того как операция «Гудвуд» провалилась, по горячим следам ее неудач было высказано немало предположений о том, что же было сделано неверно и что можно было сделать лучше. Поскольку сосредоточение такого огромного количества сил оказалось невозможным сохранить в тайне от противника, не было ли более перспективно начать атаку ночью, в темноте? Не приобрел бы решающего значения более короткий интервал между окончанием ударов с воздуха и подходом английских войск к немецким оборонительным рубежам? Не были ли войска гвардейской бронетанковой дивизии неправильно проинформированы, что это их первое участие в бою будет для них слишком легким, и тем самым не оказались ли части дивизии неподготовленными к преодолению неожиданно упорного сопротивления оборонявшихся? Не мог ли О'Коннор быстрее продвинуть вперед 7-ю бронетанковую дивизию? Почему же было допущено столь прискорбное взаимодействие между танками и пехотой?

Ответы на эти вопросы частично объясняют неудачи англичан. Однако ни один из них не может скрыть той неприкрытой правды, что 2-я армия пыталась атаковать сильную и умело управляемую немецкую оборону. Нужно было внести серьезные изменения в английскую тактику, чтобы добиться иного исхода атаки. Наступление пехоты через открытую местность в дневное время неизбежно потерпело бы полное банкротство, однако тщательно подготовленная ночная атака могла дать огромные дивиденды. Авиаторы шумно высказывали свое возмущение по поводу того, что армия не сумела добиться решающих результатов, хотя и призвала себе в поддержку огромную массу бомбардировщиков. Ничто, кроме их собственных узких интересов, не могло оправдывать такого отношения. Даже если воздушные атаки на Кан немного раньше, в том же месяце получили неправильную оценку, то имелись же крупные сосредоточения противника на кряже Бургибю, по которым следовало нанести бомбовые удары. Опыт операции «Гудвуд» показал как ограниченные возможности массированных воздушных атак, так и их ценность. Только навязчивая вера авиаторов, что эскадрильи можно было гораздо лучше использовать над Германией, оправдывала их бурную реакцию.

С тех пор как стало известно, что союзникам в годы войны удалось «расколоть» немецкие шифры, иногда на этой основе делают выводы, будто «Ультра» обеспечивала союзников точными данными о развертывании сил противника и его возможностях. Это искажение истинного положения дел. «Ультра» имела огромную ценность, но ее надежность и сумма информации резко менялись со дня на день в зависимости от удачи, от того, с какой интенсивностью немецкие части передавали по радио шифрованные депеши вместо наземных линий связи и скорости дешифровки в Блетчли-парке. Войска О'Коннора начали операцию «Гудвуд», не имея никакого представления о силе немецкой обороны, которую им предстояло прорывать, в то время как немцы с большой эффективностью использовали посты наблюдения за противником, допросы военнопленных и воздушную разведку. Это был первый и последний случай в нормандской кампании, когда войска фон Клюге могли вести сражение на условиях, которые благоприятствовали им, хотя и ценою, которую они могли позволить себе с куда меньшей готовностью, чем союзники.

В данном случае англичане наступали через совершенно открытую местность, какую раньше им никогда не приходилось преодолевать. О трудностях сражения в условиях живых изгородей в Нормандии всеми было уже достаточно сказано, и, видимо, есть необходимость указать на трудности наступления против сильной обороны противника под непрерывным огнем. Танки могли использовать открытую местность с большой пользой, если бы они могли маневрировать перед вражескими позициями. Однако там, где они натыкались на непрерывную линию обороны, даже небольшое число немецких танков и орудий могло причинить огромный урон наступающим танкам. Здесь, пожалуй, больше, чем в любом другом сражении на северо-западе Европы, англичане заплатили высокую цену за отсутствие у них танка с мощной броней, которая бы выдерживала удары имевшихся в то время противотанковых средств. Мощность брони немецких «Тигров» и «Пантер» позволяла им с боем прокладывать себе дорогу на горный кряж Бургибю, — подвиг, который был не под силу «Шерманам» и «Кромвелям» из-за их слабой брони.

Высказывалось мнение, что за неудачу некоторых июньских боев Монтгомери в Нормандии в большей мере вина ложится на тех, кто непосредственно управлял сражением, чем на тех, кто разработал в деталях план операции. Однако операция «Гудвуд» потерпела неудачу потому, что ее концепция, план и подготовка были несостоятельны. Англичан часто упрекали в отсутствии изобретательности при использовании бронетанковых сил, чего нельзя сказать про американцев. В низине у кряжа Бургибю в июле они попытались осуществить исключительно честолюбивый замысел, предприняв массированную танковую операцию, которая, если бы оказалась успешной, могла бы конкурировать с операцией, которую провел Паттон спустя несколько недель. Однако имелось важное различие между английской и несколько более поздней американской операциями: в первом случае немецкая оборона не была прорвана, старая военная аксиома о рискованности использования кавалерии без соответствующей поддержки против сильного каре остается все еще в силе. Полковник Брайен Уилдбор-Смит, начальник штаба 11-й бронетанковой дивизии, убедительно доказывал, что предпринимать массированную танковую атаку было большой ошибкой: «Одной танковой роты на пехотный батальон было бы вполне достаточно. Большее количество просто создавало путаницу». Здесь он коснулся самого существа неудачи операции «Гудвуд». Войска, собранные для проведения операции, были не те, которые были необходимы с учетом местности и характера обороны противника, а те, которые англичане имели тогда в своем распоряжении, прежде всего танки. Острая проблема людских ресурсов и потерь в пехоте оказала, таким образом, непосредственное влияние на принятие важного тактического решения.

В результате неудачи операции «Гудвуд» престиж Монтгомери в глазах союзного высшего командования понес такой урон, от которого он уже никогда не оправился. Эйзенхауэр был разочарован и раздражен несоответствием между словами и делами 2-й армии. Сотрудники его штаба были искренне обеспокоены повышением артериального давления у верховного главнокомандующего. 19 июля, касаясь внезапной трагической смерти во Франции заместителя командира 4-й дивизии, Бутчер писал: «Какой это был бы удар для всего мира, не говоря уже о его личных сподвижниках, если бы он (Эйзенхауэр) последовал за Тедди Рузвельтом!»

Враждебность Теддера удвоилась. Он считал, что военно-воздушные силы оказались жертвой преднамеренного обмана, организованного Монтгомери, который явно преувеличивал свои возможности только для того, чтобы получить поддержку со стороны стратегических бомбардировщиков. Теддер прямо говорил Эйзенхауэру: «Ваши собственные люди подумают, что вы их продали англичанам, если вы будете продолжать поддерживать Монтгомери». Из всей критики, которая наслаивалась в адрес Монтгомери в ходе войны, критику его действий, связанную с операцией «Гудвуд», труднее всего опровергнуть. Перед сражением он направил ограниченную директиву Демпси, копия которой так и не дошла до штаба верховного главнокомандующего, и, таким образом, основываясь на этой директиве, Демпси продолжал ожидать от операции значительно большего, чем вся 21-я группа армий; этот вопрос был предметом многих споров. Однако с директивой или без нее, но Монтгомери не мог избежать последствий своих высокопарных заявлений относительно ожидаемых результатов операции, сделанных накануне и в ходе сражения. Каковы бы ни были меры, предпринятые в письменной форме перед 18 июля, нет никаких сомнений в том, что, предпринимая свое наступление корпусом в составе трех дивизий, он, безусловно, надеялся выйти к Фалезу. Он и его штаб должны были понимать, что именно на это рассчитывали в Лондоне и Вашингтоне, и учитывать реакцию, которую неизбежно вызвал бы крах этой надежды. После операции «Гудвуд» бригадный генерал Ричардсон, начальник отдела планирования штаба 21-й группы армий, сказал: «Мы были явно встревожены. Мы знали, что Монти был уверен, что бы ни случилось. Однако на уровне ниже Фредди де Гинганда было трудно судить насколько обоснована такая уверенность. У меня было ощущение, будто мы идем на более тяжелое дело, чем он ожидал».

В своих мемуарах Монтгомери признает, что он перегнул в публичных комментариях и был «слишком торжествующим на пресс-конференции, которую устроил во время сражения. Теперь я это понимаю, в сущности, я это понял очень скоро после конференции. По существу, осложнения заключались в следующем: Брэдли и я согласились, что, вероятно, не сможем ничего сообщить в прессу о подлинной стратегии, которая была положена в основу наших планов. Как сказал Брэдли, «мы должны улыбаться и выдержать нажим». Но только улыбаться становилось все труднее».[200] Почти трагично видеть человека такого положения, как Монтгомери, унижающим себя писанием подобной глупости. Операция «Гудвуд» оказала огромную услугу американскому флангу и общему делу союзников посредством непрерывного давления на противника и нанесения ему невосполнимых потерь. Но требовать, чтобы история согласилась с тем, что одно это было суммарной целью английских честолюбивых замыслов, все равно, что признать, будто человек сеет пшеницу, чтобы убирать солому. Под давлением критики, которая обрушилась на Монтгомери после неудачи с этой операцией, он должен был понять, что если бы англичане предприняли эту операцию с теми ограниченными целями, которые они задним числом приписали операции «Гудвуд», то возмущение и раздражение американцев было бы просто неудержимым. Правда, которую он скрывал даже от Брука и которая тем не менее представляется очевидной из самого хода событий, заключалась в том, что в операции «Гудвуд» и на протяжении всей последующей кампании Монтгомери стремился к крупным захватам территории для 2-й армии, если этого можно было добиться приемлемой ценой. Он отказывался от этих усилий каждый раз, когда потери росли до неприемлемого уровня. Это случалось болезненно часто.

Когда Монтгомери и Эйзенхауэр встретились конфиденциально днем 20 июля — это была одна из девяти личных встреч за всю кампанию, — представляется очевидным, что верховный главнокомандующий дал выход своим опасениям. Возможно даже, что Монтгомери подчеркивал перед Эйзенхауэром свою обеспокоенность по поводу английских людских ресурсов и потерь и высказал какие-нибудь соображения о широких возможностях Америки в преодолении этих проблем. Ибо в последовавшем затем письме Эйзенхауэра, написанном на следующий день после встречи, он резко напоминал Монтгомери, что «в конечном счете, американские сухопутные силы неизбежно будут значительно больше, чем английские. Но пока они у нас равны по численности, мы должны идти вперед плечом к плечу, в равной мере разделяя между собой почести и потери».[201] В ходе кампании на северо-западе Европы среди американцев-авиаторов и даже среди некоторой части англичан, в том числе и у премьер-министра, вера в Монтгомери и в действия английской 2-й армии упала до самого низкого уровня. «Каковы бы ни были его (Монтгомери) надежды оставаться командующим над всеми сухопутными силами, с операцией «Гудвуд» они исчезли», — считал Брэдли.[202] Впоследствии он высказывал свое убеждение, что Эйзенхауэр отстранил бы английского генерала, если бы он был уверен, что сможет это сделать.

На протяжении всего периода в поведении Монтгомери, по-видимому, преобладала уверенность, что он может позволить себе надменно обращаться с Эйзенхауэром, непригодность которого на должности командующего воюющей армией была столь очевидна для каждого старшего офицера. Несомненно верно и то, что даже генерал Брэдли, самый лояльный и терпеливый из всех в его окружении, был поражен неспособностью Эйзенхауэра «читать» сражение, которое происходило в Нормандии. Еще 7 июня Брэдли был раздражен внезапным появлением Эйзенхауэра в середине Ла-Манша на борту корабля «Аугуста»: «В целом визит Айка был, возможно, необходим для его личного удовлетворения, но, с моей точки зрения, он был бессмысленным вмешательством и помехой».[203] Командующий 1-й армией как тогда, так и позднее соглашался с утверждением Монтгомери, что Эйзенхауэр никогда не понимал существа плана союзников в Нормандии. Верховный главнокомандующий находился в заблуждении, полагая, что он сам может наилучшим образом служить делу союзников, подобно футбольному тренеру, и убеждая всех своих генералов продолжать наступательные действия более или менее одновременно. Образом походной жизни Эйзенхауэр, разъезжавший между фронтами в сопровождении разномастной льстивой свиты штабных офицеров, ирландки — шофера и одновременно экономки, иногда с только что произведенным в офицеры сыном и избалованной любимой собакой, скорее напоминал европейского монарха восемнадцатого века, отправлявшегося на войну, чем генерала двадцатого века.

И тем не менее Дуайт Эйзенхауэр являлся верховным главнокомандующим союзными армиями, на которого возлагались большие надежды двух правительств, что он обеспечит единство и триумф их армий.[204] Его обаяние, искусство управления государственными делами производили глубокое впечатление, даже трогали всех тех, кто близко работал с ним. Неспособность Монтгомери установить личные взаимоотношения с этим американцем, делиться с Эйзенхауэром своими надеждами и опасениями, связанными со сражением, обошлась ему дорого. Командующий 21-й группой армий допустил огромную ошибку, решив, что верховного главнокомандующего можно будет обойти, ввести в заблуждение, уговорить предоставить ему, Монтгомери, как высшему профессионалу, ведение войны. Он и в самом деле, вероятно, мог бы добиться успеха в этом, если бы его армии на поле боя оправдали его первые надежды в Нормандии. Но когда они их не оправдали, именно Эйзенхауэру в Англии приходилось нервничать, испытывать на себе нетерпение американской прессы, сомнения и опасения политических деятелей, обвинения в неспособности генералов, которую неосведомленные люди связывали с ним самим. Эйзенхауэр мог проявить готовность пассивно плыть на волне успеха, как если бы его добился Монтгомери. Но он совершенно не желал принять на себя ответственность за очевидную неудачу и тупиковое положение, складывавшееся на фронте. В то время и в течение нескольких лет после войны степень разрыва в отношениях между Монтгомери и Эйзенхауэром усердно скрывалась. Сегодня уже нет никаких сомнений в том, что к концу июля 1944 года американский генерал до смерти устал от своего командующего сухопутными войсками.

Алан Брук настоятельно предостерегал Монтгомери 19 июля снять свои возражения против визита премьер-министра в Нормандию и использовать возможность несколько восстановить пошатнувшуюся веру в него у Черчилля. Начальник имперского генерального штаба предупреждал своего друга «о тенденции у премьер-министра прислушиваться к предложениям, которые Монти изложил в интересах безопасности, и не готов идти на риск». Брук писал в своем дневнике:

Уинстон никогда не любил Монти; когда дела шли хорошо, он терпел его; когда дела шли плохо, он сразу же говорил «ваш Монти». Как раз теперь Эйзенхауэр выражал недовольство и обвинял Монти в неподвижности, в том, что очень медленно идет продвижение английских войск на фронте у Кана, в то время как он заставил американцев атаковать на правом фланге. Уинстон был склонен прислушиваться к этим жалобам.[205]

Бригадный генерал Ричардсон говорил, что в «стратегическом смысле события развивались согласно плану. В тактическом смысле — нет». Значительно легче понять критику Монтгомери американцами, чем критику со стороны его соотечественников. До самого конца войны англичане требовали, чтобы американцы с ними обращались как с равными партнерами в альянсе с Соединенными Штатами и претендовали на львиную долю при распределении должностей в союзном командовании. Они едва ли удивились презрению американцев в связи с тем, что англичане сражались на восточном фланге с явно меньшей решимостью, чем американская армия на западном фланге. Какие бы ни были слабости у американцев в сфере командования и тактики, их готовность идти на жертвы ради достижения поставленной цели никогда не вызывала сомнений. «В целом они были готовы идти на это более энергично, чем мы», — говорил бригадный генерал Карвер, командир 4-й бронетанковой бригады.

Однако Монтгомери никогда не было позволено забывать, что он нес ответственность за последнюю большую армию, которую имела Англия, за ее последние в борьбе людские ресурсы, которые были истощены до предела. В обстановке бесконечных предупреждений из Англии относительно людских потерь он оказался бы под огнем еще более ожесточенной критики, в том числе со стороны Черчилля и любых других деятелей, если бы потери резко возросли. Бесспорно то, что знание этого обстоятельства сильно сказывалось на английском поведении в операциях в Нормандии, начиная с самых высших эшелонов власти. Бутчер писал 24 июля, после визита в Саутуик-Хаус, когда Эйзенхауэр приехал туда, чтобы увидеть начальника штаба де Гинганда:

Билл Калвер, американский помощник де Гинганда, на мой прямой вопрос о том, что на самом деле было причиной приостановки наступления Монти, сказал, что, по его мнению, Монти, его английский командующий армией Демпси, английские командиры корпусов и даже командиры дивизий настолько чувствительны к сокращению людских ресурсов Англии, что они колеблются предпринимать наступление, в котором может быть потеряна дивизия. Командиры чувствуют, что кровь Британской империи, а следовательно, и будущее слишком дороги, чтобы тратить их в бою.[206]

Задним числом, вероятно, легче сделать вывод, что при более твердой решимости можно было прорвать оборону немцев на английском участке фронта на ранней стадии кампании и в конечном счете это обошлось бы меньшей ценой. Утверждения Теддера, что 2-я армия не проявила достаточного упорства, имеют некоторое основание. Однако на таком удалении от непосредственного места событий, как в штабе верховного главнокомандующего союзными экспедиционными силами, или исходя из исторической перспективы, было значительно легче придерживаться столь оптимистической точки зрения, чем Монтгомери и его командирам в Нормандии, которые видели, каким испытаниям подвергалась их драгоценная армия. Позиция Теддера подтверждала его претензию на роль выдающегося, истинного англо-американского командира, но в ней почти не видно сочувствия более узким английским интересам. Если бы английскую армию заставили добиться крупного территориального выигрыша на восточном фланге против мощных немецких сил, то она достигла бы этого ужасающей ценой.

Монтгомери имеет право на признательность к нему со стороны своей страны, со стороны его солдат за то, что не поддался искушению предпринять безжалостное, кровопролитное наступление только ради того, чтобы оградить себя от политических претензий. Он считал, и считал правильно, что если союзники будут настойчиво продолжать осуществление своего плана давления на востоке и прорыва на западе, то немцы в конечном счете не выдержат и без кровавой бани англичан. И все же в июле, как и в июне, он лишил себя поддержки со стороны как американских, так и английских скептиков, создав дымовую завесу искажений и неправды, чтобы скрыть свое разочарование неудачей 2-й армии, которой не удалось овладеть намеченной территорией за приемлемую цену. О критике в его адрес и о том политическом давлении, которое нарастало в межсоюзнических отношениях, можно судить по тому, что еще 28 июля, когда прорыв американских войск уже успешно развивался, Алан Брук писал ему:

Теперь в результате всех этих разговоров и фактической обстановки на вашем фронте я лично считаю совершенно необходимым, чтобы Демпси предпринял наступление в самое ближайшее время в крупном масштабе. Мы не должны позволить немецким силам передвинуться с его участка фронта на фронт против армии Брэдли, иначе мы дадим еще больший повод, чем когда-либо, для критики.[207]

Трудно представить себе, что Монтгомери можно было снять — каковы бы ни были заблуждения Теддера на этот счет, — не нанеся катастрофического ущерба английской национальной самоуверенности. Того, кого пропаганда сделала могущественным, нельзя так просто отбросить в сторону, и это несколькими месяцами позднее был вынужден признать Портал, когда у него возникли затруднения с командующим бомбардировочной авиацией Харрисом. Однако трудно гадать, какое новое давление и какие директивы могли быть навязаны командующему 21-й группой армий, если бы перспективы нормандской кампании не зависели теперь от американской операции «Кобра».

На протяжении всей первой половины июля, когда англичане и канадцы вели ожесточенные бои вокруг Кана, американцы с не меньшими усилиями, терпя неудачи, пытались выпутаться из цепких мучительных живых изгородей Нормандии. 3 июля 8-й корпус генерала Миддлтона начал наступление в южном направлении на Кутанс-Сен-Ло-Комон. Командир корпуса был одним из самых опытных, закаленных боями солдат американской армии; еще в первую мировую войну он командовал полком во Франции, а в недалеком прошлом — дивизией на итальянском фронте. Однако Миддлтон сильно страдал артритом колена, и его штаб понимал, что это в значительной мере мешает ему сосредоточиться на вопросах, связанных со сражением. Тем не менее это вовсе не означало, что, будь он здоров, исход первоначального этапа сражения был бы иным. Куда более трудной задачей оказалось овладение высотой Мон-Кастр, на 300 футов возвышавшейся над равниной Котантена. После ожесточенного боя отборная 82-я воздушно-десантная дивизия, наполовину потерявшая свой личный состав в многонедельных предыдущих боях, овладела высотой, еще раз доказав, чего может добиться первоклассное соединение даже против крайне упорного противника. Однако на других участках фронта дела складывались менее удачно. 90-я дивизия, которой вечно не везло, не продвинулась вперед, и Брэдли приготовился снять с должности еще одного командира дивизии, Ландрума. 79-я дивизия за пять последующих дней с большим трудом продвинулась всего лишь на три мили с небольшим, потеряв при этом 2000 человек. Не было никаких оснований искать причину в руководстве действиями дивизий, ибо когда 4 июля к наступавшим присоединился 7-й корпус под командованием динамичного Коллинса, то он тоже очень скоро застрял. 7 июля в наступление был брошен 19-й корпус, командир которого Корлетт, как и Миддлтон, был явно нездоров, но и здоровым никогда не считался энергичным руководителем. Ходжес писал, что он был похож на человека, только что вышедшего из госпиталя. Возникали грубые перепалки, когда, например, наступавшие части 30-й дивизии смешались с танками 3-й бронетанковой дивизии и создалась невообразимая пробка. Последовал ожесточенный спор между генералами Бооном и Хоббсом, чтобы выяснить, по чьей вине возникла путаница; спор закончился в конечном счете снятием с должности Боона, более младшего, но стойкого ветерана, начавшего службу рядовым солдатом и прошедшего все ступеньки командной иерархии армии США.

После 12 дней боев 8-й корпус продвинулся всего на семь миль, потеряв при этом около 10 000 человек. Не лучше обстояло дело и в корпусах Корлетта и Коллинса. «Таким образом, задуманный мной прорыв и мечта о молниеносном броске к Авраншу потерпели неудачу, — писал Брэдли, — лично у меня вызвав сокрушительное разочарование».[208] Основное американское достижение свелось к срыву контратаки, предпринятой учебной танковой дивизией в направлении на Сен-Жен-де-Дай 11 июля. 9-я и 30-я дивизии отбили ее, при этом потери противника достигли 25 процентов личного состава и боевой техники. Движению и маневру каждой из сторон вновь препятствовали живые изгороди, и американские войска, находясь в обороне, молотили немцев точно так же, как солдаты Хауссера из 7-й немецкой армии в таких же условиях изматывали американцев.

Преодолевая свои собственные трудности, американцы временами забывали о масштабах тягот и потерь, которые они причиняли противнику. Сержант Гельмут Гюнтер из 17-й моторизованной дивизии СС видел, как его рота разведывательного батальона таяла изо дня в день без какой-либо надежды на пополнение: Ханел был сражен пулеметным огнем в первом же бою; Гейнрих, его партнер по шахматам, погиб на дороге к Карантану; Доблер, взявший на себя командование взводом после того, как командир взвода был убит, получил пулю в голову, когда выскочил из окопа, чтобы поднять взвод в контратаку. Все эти старые друзья и многие другие погибли. «Я часто думал, — рассказывал Гюнтер автору, — что я за свинья, если продолжаю сражаться здесь, уже прижатый к стене». Жалость к самому себе смешивалась у Гюнтера с удивлением, что остающиеся в живых еще выдерживают напряжение и потери, продолжают стойко сражаться. Он не понимал, почему американцы не прорвали их оборону в начале июля. В его роте из 120 человек осталось только 20, и даже в этих условиях на его просьбу разрешить отойти на 50 ярдов на более удобную позицию командир ответил отказом.

9 июля, когда их наконец выбили с занимаемых позиций, Гюнтер оказался «лицом к лицу» с «Шерманом», шедшим прямо на него. Он приготовился было бросить в американский танк гранату, как вдруг услышал окрик: «Назад!» Он обернулся и, увидев немецкий танк, застыл в растерянности, не зная, что предпринять. Командир немецкого танка крикнул: «Ложись, он будет стрелять!» Снаряд, выпущенный «Шерманом», ударил по немецкому танку. Осколки рикошетом задели спину Гюнтера. Характерно, что немецкий танк выстоял при ударе прямой наводкой почти в упор. А «Шерман» не выдержал ответного удара. Гюнтера эвакуировали в госпиталь.

Срыв немецких контратак несколько поддержал моральный дух американцев, но мало чем утешил Брэдли, которому не давала покоя главная проблема — прорыв в Бретань. На высшем уровне американцы с большой обеспокоенностью обсуждали проблемы обеспечения своих пехотных дивизий какими-либо мощными средствами для прорыва обороны противника и усиления их ударной мощи. «Живые изгороди были для нас полной неожиданностью, — говорил генерал Куэсада, командующий 9-м тактическим авиакомандованием, который ежедневно работал бок о бок с Брэдли. — Наша пехота оказалась парализованной. Никто еще должным образом не описал того, насколько ее сковывал треск автоматного или пулеметного огня в этих живых изгородях». Паттон напомнил замечание одного старого французского приятеля времен первой мировой войны. «Тот тогда сказал: «Чем беднее пехота, тем больше она нуждается в артиллерии; американская пехота нуждается во всем». Он был прав тогда и прав остается сегодня».[209]1-я армия докладывала о «настоятельной необходимости воспитывать наступательный дух у пехотинца… Анализ боевого опыта производит сильное впечатление и показывает важность напористых и дерзких действий и непрерывного энергичного движения впред с целью овладения территорией и сокращения своих потерь».[210]

Суровая правда стала очевидной для каждого солдата 1-й армии: служба в пехотном подразделении была почти наверняка приговором к смерти или ранению. В зенитном батальоне, где служил рядовой Джордж Смолл, старый сержант обычно говорил провинившемуся остряку: «Будешь много болтать, окажешься в пехоте». В неудачливой 90-й дивизии за первые шесть недель потребовалось восполнить 150 процентов офицеров и 100 процентов рядового и сержантского состава. Типичными были потери в танках в ходе боев. В июне 712-й бронетанковый батальон из 74 танков потерял 21 за 16 дней боев; 746-й батальон — 44 танка из 51 за 23 дня; 747-й батальон — 41 танк из 61 за 10 дней. В июле 712-й батальон потерял 21 танк из 68 за 16 дней; 746-й батальон — 51 танк из 91 за 29 дней. Потери, временные или безвозвратные, от «переутомления в боях» достигли тревожных размеров — 10 000 человек со дня высадки на плацдарме, или около 20 процентов общего числа потерь. В период между июнем и ноябрем 1944 года различными формами «переутомления в бою» страдали 26 процентов американских солдат в дивизиях, а в целом за всю вторую мировую войну потери, временные и безвозвратные, по причине «переутомления в бою» составили в американской армии 929 307 человек. Существовала реальная опасность, что эта форма заболевания примет масштабы эпидемии. В медицинском донесении 1-й армии говорилось, что:

темпы поступления больных в центры по лечению от изнурения в бою… в течение первых недель боевых операций соответствовали расчетным данным, полученным заранее; однако затем эти темпы приняли такие размеры, что возникла необходимость усилить каждый из взводов, работавших в центрах по лечению… Причины этого неоднозначны: а) появление дополнительного числа дивизий в армии, не предусмотренное в первоначальных расчетах; б) труднопроходимая местность, грязь, живые изгороди и т. п.; в) упорное сопротивление, оказываемое противником в Ла-Э-дю-Пюи, Карантане и в Сен-Ло; г) слишком длительное пребывание солдат в бою.

Каждая армия во второй мировой войне признавала изнурение в бою или шоковое состояние как реальное и излечимое заболевание солдат в условиях особой напряженности. Однако многие офицеры в 1944 году считали, что американская армия проявляла слишком большую щедрость в том смысле, что истощение в боевой обстановке признавалось приемлемым состоянием солдата. Различие между гуманным беспокойством и проявлением опасной слабости весьма зыбко. Если Паттон проявлял в Сицилии излишнюю жестокость в своем обращении с солдатами, страдавшими от изнурения в бою, то в Нормандии, по-видимому, были основания считать, что 1-я армия зашла слишком далеко в противоположном направлении. Майор Фрэнк Коласикко из

2-й американской пехотной дивизии описывает, как солдаты появлялись перед ним, утверждая, что заболели от «истощения в бою», и если он высказывал сомнения, то они открыто не повиновались, проявляя готовность идти под трибунал. «Что такое пять лет в тюрьме? Они знали, что правительство США их выпустит». К июлю тыловые районы союзнических армий кишели дезертирами, с которыми в американских частях обращались со значительно большей снисходительностью, чем в английских. Сержант военной полиции Джеймс Доуби из английского 5-го королевского полка был удивлен, когда, доставив двух самовольно разгуливавших американских солдат в их часть, увидел, что «там их приветствовали как давно потерявшихся братьев, а не как самовольно отсутствовавших». Дисциплина в немецкой армии основывалась не только на лояльности. Между январем и сентябрем 1944 года в вермахте предали смертной казни почти 4000 солдат, в том числе 1605 — за дезертирство.

Некоторые американские старшие офицеры высказывали сожаление, что в их армии не воспользовались опытом Монтгомери перед днем Д, который направлял в необученные дивизии на ключевые должности офицеров и сержантов, имевших боевой опыт на батальонном уровне и ниже. Не удалось также солдатам 1-й армии познакомиться со своими начальниками. Чрезвычайно большое число американских солдат, сражавшихся на северо-западе Европы, считали своих старших командиров непостижимо далекими лицами, а Эйзенхауэра и Брэдли — просто недоступными для рядовых солдат. Некоторые командиры дивизий — Хубнер, Кота, Бартон, Роуз, Эдди — стали широко известными и уважаемыми командирами среди солдат. Однако перечень старших американских офицеров, не оправдавших своих должностей в Нормандии, был поразительно длинным: два последовательно снятых командира 90-й дивизии; Браун из 28-й дивизии; МакМагон из 82-й дивизии (который откровенно сказал генералу Брэдли: «Брэд, я думаю, вы намерены освободить меня»); Уотсон из 3-й бронетанковой дивизии- это только наиболее известные имена. Брэдли считал командование 83-й дивизии «неуверенным», а в начальствующем составе 79-й и 80-й дивизий «сомневался». Из командиров корпусов отличился только Коллинс. Назначенного командующим 1-й армией, но еще не вступившего в должность генерала Кертни Ходжеса многие из его коллег считали офицером ограниченного творческого воображения и неустойчивой личностью. Брэдли характеризовал его как «одного из наиболее искусных мастеров во всей моей команде», но добавил, что он был также «в основном военно-техническим специалистом… скромным, с мягким голосом уроженцем штата Джорджия, без темперамента, спокойным, без видимых эмоций».[211]

Если личная скромность Брэдли являлась одной из наиболее привлекательных черт его характера, то это вместе с тем содействовало обезличенности его армии. Что бы солдаты ни думали о Паттоне — а многие презирали его, — все знали, кто это такой. Многие гордились тем, тогда и позднее, что служили в армии Паттона. Как хорошо понимал Монтгомери, культ личности может быть исключительно ценным фактором на войне. Отсутствие такой личности в американской армии в Нормандии в определенной мере было связано с системой комплектования и пополнения пехотных частей без их отождествления с именами, с частями, с местами формирования. Назначения и исполнения как бы неслись вместе с огромной неумолимой силой танков и орудий, что существенно осложняло проблемы морального состояния американской армии. Там, где немцы делали максимально возможное, чтобы сохранить при формировании и пополнении региональный характер частей и соединений, американцы преднамеренно осуществляли политику разъединения солдат из одного и того же города или штата — наследие первой мировой войны, когда болезненные последствия уничтожения сформированного в определенном месте подразделения, как считалось, слишком тяжело сказывались на родине. Однако даже крупномасштабная война моторов нуждается в личностях, обаятельных лидерах. Это были инстинктивно человеческие потребности, которые, по-видимому, медленно доходили до сознания американских командующих.

Рядовой Герард Ашер, 27-летний житель Нью-Йорка, трудившийся в семейном деле до того, как в 1943 году был мобилизован, был из тех бесчисленных тысяч, которые доставляли на судах в Нормандию в июне 1944 года безымянными партиями по 250 человек, а затем направляли туда, где необходимо было восполнить потери. Впоследствии в разговоре с автором он вспоминал, как солдат из его группы после выхода на нормандский берег, осмотревшись вокруг в течение нескольких минут, решительно заявил: «Это место не для меня» — и исчез навсегда. Ашер прибыл в 357-й пехотный батальон в темное время с незнакомым молодым парнем из штата Миссиссипи. Молодой лейтенант встретил их словами: «Вы двое оставайтесь в зарослях этой изгороди, а остальные — в той». В воспоминаниях об этой кампании у парня из Нью-Йорка осталась прежде всего дезориентация, полное незнание своей задачи и цели: «Я действительно не мог понять, что тут происходит. Я не помню, чтобы когда-нибудь видел командира батальона, разве что на какой-нибудь церемонии». Если все пехотинцы во всех армиях чувствуют нечто подобное и если Ашер не был очень неудачливым, чтобы оказаться посланным в 90-ю дивизию, то его чувства отражают проблему, которая затрагивала значительную часть американской армии в северо-западной Европе. Очень многие солдаты уважали своих младших командиров — сержантов. В противоположность английской армии, в которой большинство солдат почтительно смотрело на своих офицеров, немногие американские рядовые признавались в том, что они хорошо думали о своих офицерах. Рядовой Джордж Смолл писал о «почти повсеместном презрении американских солдат к большинству офицеров». Среди молодых лейтенантов на уровне взвода, от которых очень многое зависело в управлении людьми, редко кто пользовался доверием и уважением солдат.

Солдаты армии Брэдли могли быть и незнакомы с общей обстановкой, но в начале июля 1944 года у них появилось глубокое убеждение, что многое пошло не так, как должно было бы идти. «Мы были озадачены, — говорил капрал Билл Престон из 743-го танкового батальона, — по-видимому, произошло что-то ужасное в смысле срыва общего плана. Дела шли совсем нехорошо. Вся теория о подвижности, которой нас учили, о молниеносных бросках через поля сражений развеялась как дым». Сержант Билл Уолш из 102-го бронекавалерийского батальона полагал, что борьба между немцами и американцами напоминала поединок «профессионального бойца, вызывающего на бой любителя, который не хочет драться. Ни один из этих американских парней в пехоте не хотел быть там». Лейтенант Филип Рейслер из 2-й бронетанковой дивизии считал, что кампания стала «подобной бесконечному повторению Фермопильского сражения.[212] В каждом столкновении мы были в состоянии выставить только одну жиденькую часть в тот момент, когда решался исход боя».

И тем не менее даже тогда, когда, казалось, 1-я армия переживала самые большие трудности, резкие изменения в пользу американцев были уже не за горами. Вместе с командиром 7-го корпуса генералом Коллинсом Брэдли задумал новый план. В интересах подготовки крупного наступления 7-й корпус начал пробиваться вперед к дороге Сен-Ло- Перье. К 20 июля части корпуса захватили позиции, господствующие над дорогой. 18 июля ценою потерь 3000 человек в 29-й и 2000 человек в 35-й дивизиях американцы овладели важными высотами у Сен-Ло. Бои за развалины города были первым крупным успехом 1-й армии в этой кампании: ярд за ярдом 1-я армия, несмотря на потери, вытесняла противника — 2-й парашютный корпус под командованием генерала Мейндла. В трудной схватке на окраине Сен-Ло погиб майор Томас Хоуви, возглавивший 3-й батальон 116-го пехотного полка, чтобы выручить 2-й батальон, попавший здесь в тяжелое положение. Он был похоронен возле церкви Нотр-Дам. Высота 122, взятая в бою, стала одним из важных ориентиров на американских картах Нормандии. 352-я немецкая дивизия, действия которой 6 июня привели в расстройство американские планы, была наконец разгромлена. Даже парашютисты Мейндла не выдержали. Были созданы условия для самого крупного американского военного достижения в Нормандской кампании — операции «Кобра».

Символично различное отношение к войне двух основных союзников в Нормандии, проявившееся в присвоении кодированных наименований важнейшим операциям: англичане употребляли для этого названия гонок и состязаний, в то время как американцы использовали в качестве символа смертельно опасную рептилию. Официальный биограф Монтгомери недавно доказывал, что именно командующий 21-й группой армий изложил основной замысел операции «Кобра» в заявлении от 13 июня. После обсуждения непосредственных задач на ближайшее будущее, он сказал:

захват Сен-Ло и затем Кутанса;

прорыв в южном направлении от Комона в сторону реки Вир и Мортана и от Сен-Ло в сторону Вилледжа и Авранша;

— все это время продолжать оказывать давление в сторону Ла-Э-дю-Пюи и Валони и захватить Шербур.

«Это было, — заявляет биограф Монтгомери Гамильтон, — город за городом определение маршрута для американской операции «Кобра»». Если это утверждение вызовет гнев среди ветеранов 1-й армии, то справедливо отметить и то, что по прошествии события американцы задним числом утверждали, будто операция «Кобра» предусматривала с самого начала наступление на Лорен, Ле-Ман и Аржантан и что это наступление предопределяло остальную часть кампании. В действительности, конечно, это была лишь честолюбивая, неплохо задуманная черновая схема крупного наступления. Принимая во внимание испытанные на практике трудности вытеснения немцев с занимаемой ими территории и имевшиеся ранее неудачи в этом деле, такой план мог предусматривать лишь весьма скромную задачу. Предположить, что американцы собирались предпринять прорыв, совершенно новую фазу в кампании, — значит забывать о том, что в это время они все еще отчаянно, в течение многих недель пытались вырваться из путаницы живых изгородей. В конце июля 1-я армия предприняла наступление, которое удалось в числе прочих обстоятельств и по причине отсутствия у армии фон Клюге основных сил, которые отбивались от англичан и канадцев на востоке. После этого американцы энергично использовали первоначальный успех 1-й армии.

Никакие ранние заявления Монтгомери не в состоянии умалить заслуги Брэдли, разработавшего план «Кобра». За прошедшие со времени 6 июня недели происходило постоянное, хотя и трудноуловимое изменение во взаимоотношениях между командованием 21-й группой армий и американцами, отражавшее как рост численности и силы американских войск, развернутых в Нормандии, так и упадок веры со стороны 1-й армии в высшую мудрость и опыт Монтгомери. Союзники все еще продолжали консультации, самым тщательным образом согласовывали планы. Монтгомери утверждал американские замыслы в твердо сформулированных письменных приказах. Почти нет сомнений в том, что его не приносившая пользы власть над 1-й армией не ослабла, он еще в состоянии был воспрепятствовать принятию американцами не одобряемого им решения. Но он уже утратил былой авторитет и не мог заставить их предпринимать операции, в которых они сомневались. Изучение архивов Монтгомери за этот период, его последовательных приказов по армиям может создать несколько иное впечатление. Однако реальность была такова, что, хотя американцы и признавали его власть, он не был для них таким командующим, как, скажем, Брэдли в 1-й армии.

17 июля военный министр США Генри Стимсон посетил штаб-квартиру Брэдли и записал в своем дневнике: «План «Кобра» — наступление двумя пехотными дивизиями (30-я и 9-я), за которыми следует 1-я пехотная и 2-я бронетанковая дивизия. Прорыв обороны противника с разворотом вправо, окружением 5–6 дивизий. При достижении успеха можно будет легко двинуться на юго-запад и покончить с войной в живых изгородях».[213] Между тем после визита Стимсона еще до начала операции 7-й корпус, наносивший по плану удар в юго-западном направлении от дороги Сен-Ло-Перье в сторону Кутанса, был усилен 4-й дивизией. В отличие от обычной американской практики наступления на широком фронте на этот раз предусматривался концентрированный удар на узком фронте порядка 7000 ярдов, которому предшествовал массированный воздушный налет. Истребителям-бомбардировщикам предстояло нанести удар по передовым немецким оборонительным позициям в полосе 250 ярдов непосредственно к югу от дороги. Тяжелым бомбардировщикам Спаатса ставилась задача подавления обороны противника на глубину до 2500 ярдов, одновременно по ней наносили удар из 100 артиллерийских орудий.

Секретным американским оружием в операции «Кобра» был «Носорог» — ряд стальных клыков, приваренных к передней части «Шерманов»; клыки позволяли танкам без особого труда прокладывать дорогу через нормандские живые изгороди. Имя сержанта Кёртиса Кулина из 102-го разведывательного батальона 2-й бронетанковой дивизии за несколько недель стало известно по всей Америке как имя молодого изобретателя, придумавшего приспособление, обеспечившее победу в сражении. В каждой американской бронетанковой части ломали голову над проблемой изгородей, и однажды, когда капитан Джимми де Пью из 102-го разведбата собрал «совещание мастеров», чтобы обсудить эту проблему, уроженец штата Теннесси деревенский парень по имени Роберте тихо спросил: «А почему бы не изготовить что-то вроде зубьев, приварить их спереди к танкам, чтобы они могли срезать эти заросли в изгородях?» Собравшиеся ответили дружным хохотом. Однако сержант Кулин, отличавшийся сообразительностью, хорошо игравший в шахматы и возмущавшийся армейскими порядками, сказал: «Подождите минуточку, а ведь он высказал неплохую идею». Именно Кулин осуществил на практике идею Робертса и продемонстрировал, как это получается: танкисты — а вскоре и сам генерал Брэдли — в изумлении наблюдали, как взламывались изгороди и прокладывалась дорога «Шерманом». Стальные «клыки», изготовленные из подобранных на побережье немецких противодесантных препятствий, были незаметно для противника приварены сотням танков 1-й армии. Трудно переоценить важность этой меры, поскольку она вернула танкам Брэдли маневренность на поле боя. И теперь, когда немецкие танки могли двигаться только по дорогам, американские «Шерманы» имели возможность обходить их с фланга, не нуждаясь в дорогах. Позднее Кулина вызывали в Париж, чтобы он выступил на пресс-конференции. Как честный человек, он упорно старался разделить свои заслуги с Робертсом. Однако всесильная пропагандистская машина уже работала на него, и его искренние попытки не оказали существенного влияния на объективное освещение этого эпизода. Его в истинно американском духе превратили в национального героя.

Иного рода герой был потерян 1-й армией в самый канун операции «Кобра» — 54-летний полковник Падди Флинт, убеленный сединами командир 39-го пехотного полка 9-й дивизии, который прославился своей отчаянной храбростью, приведшей его к гибели. Раздраженный медленным продвижением 2-го батальона своего полка к исходному рубежу, предусмотренному планом «Кобра», он под минометным огнем бросился вперед, чтобы на месте ускорить наступление. С батальонного командного пункта он послал своему начальнику штаба депешу: «Здесь до странности тихо. Мог вздремнуть. Засекли долговременную огневую точку. Начнем их обработку». Он появился на передовой в сопровождении оперативных офицеров штаба полка и был встречен автоматной очередью немца, порвавшей ему брюки. Флинт приказал танку выдвинуться вперед, но командир танка ответил, что не может этого сделать, так как с башней что-то неладно. Флинта взорвало: «Не так часто у вас случается, чтобы вашим телохранителем был полковник!» С неохотой танк и небольшая группа пехотинцев двинулась вверх по дороге вместе с полковником. В одном месте, когда он стоял на корпусе «Шермана» и подсказывал водителю, как действовать, немцы открыли огонь из стрелкового оружия по танку, и Флинт был вынужден сойти на землю и следовать под прикрытием танка. «Полковник-телохранитель» теперь продвигался с небольшой группой в сторону немцев, несмотря на разрывы ручных гранат: «Я не обращаю на них внимания, все равно они не достанут меня». Его водитель был ранен, но, пока его уносили в тыл, Флинт вел усиленный огонь из двух карабинов и винтовки, которые пытался взять у него один из сопровождавших офицеров. Полковник стоял в дверях, объясняя сержанту тактику пехоты, когда раздался одиночный выстрел, и он упал, пораженный в голову. Сержант засек немецкого снайпера, устроившегося на дереве, и не успокоился, пока не застрелил его. Флинту дали морфий и сигарету, и он лежа бормотал: «Ирландца невозможно убить, его можно только свести с ума». Он скончался в полевом госпитале. С одной стороны, действия Флинта были самоубийственными и совершенно неприемлемыми для человека в роли полкового командира. Но, с другой стороны, учитывая, что пехота, как правило, с неохотой шла на непосредственное соприкосновение и ближний бой с противником, это был великолепный пример. Джордж Паттон был в числе тех, кто нес гроб с телом Флинта, и он подчеркнул, что был уверен в том, что его старый друг именно так закончит свой боевой путь. Флинт был одной из ярких личностей 1-й армии, командирские качества которых вызывали гордость у подчиненных ему солдат.

Начало операции «Кобра» задержалось на несколько дней из-за тех же самых проливных дождей и низкой облачности, которые предрешили судьбу операции «Гудвуд». 24 июля был отдан приказ, и 1600 самолетов уже поднялись в воздух, чтобы нанести предварительный удар, когда небо снова заволокло облаками. Часть бомбардировщиков удалось отозвать с полпути, или они сами не рискнули сбрасывать смертоносный груз сквозь облачную пелену. Однако другая часть бомбардировщиков сбросила этот груз, предназначенный для расчистки пути наступлению американцев. Результаты оказались катастрофически неожиданными. Удар пришелся в основном по своей, 30-й дивизии, в которой 25 американцев были убиты и 131 ранен, а немцы получили окончательное подтверждение о намерении американцев наступать на фронте Сен-Ло-Перье. Некоторые разъяренные американские подразделения, как, например, 2-й батальон 120-го пехотного полка, открыли огонь по своим самолетам — случай далеко не редкий в практике союзных армий в Нормандии, когда наземные войска страдали от действий своих же летчиков.

На следующее утро прогноз на более ясную погоду подтвердился. В 7 часов утра из 901-го моторизованного полка сообщили по телефону в штаб дивизии: «Американская пехота перед нашими окопами покидает позиции. Они отходят повсеместно». Когда аналогичные донесения поступили к Байерлейну с других участков фронта, его начальник оперативного отдела Курт Кауфман весело заметил: «Похоже, будто они ноги себе застудили. Может быть, 7-я армия и права в конце концов». Штаб Гауссера в доверительном порядке предсказывал, несмотря на противоположные мнения руководства учебной танковой дивизии, что союзники предпримут крупное наступление к югу от Кана. Затем полевой телефон в сельском доме, где разместился Байерлейн, вновь зазвенел. Ему докладывали: «Бомбовые удары нескончаемыми волнами самолетов. Истребители-бомбардировщики атакуют мосты и артиллерийские позиции».[214] В 9.38 истребители-бомбардировщики совершили первый 20-минутный налет на передний край немецкой обороны. За ними высоко в небе над туманной дымкой 1800 тяжелых бомбардировщиков 8-й воздушной армии медленно шли к району цели, а внизу на их сверкающие на солнце крылья смотрели в нервном ожидании тысячи молодых американцев из окопов и укрытых танков, готовых двинуться в наступление, как только авиаторы сделают свое дело.

Когда мы наблюдали за действиями авиаторов, — писал военный корреспондент Эрни Пайл, — в наше сознание постепенно закрадывалась мысль, что серии разрывов бомб волна за волной приближаются в нашу сторону, а не удаляются от нас, как должно было быть по плану. Затем мы пришли в ужас, заподозрив, что там, наверху, высоко в небе, забыв о нас, сбрасывают свой бомбовый груз на стелющийся по земле пояс из дыма, который легким ветром перемещался на нас. Неописуемая паника охватила нас в такие минуты. Мы стояли в неимоверном напряжении, наблюдая за приближающейся и проходящей над нами очередной волной, чувствуя себя точно в капкане, совершенно беспомощными.

Брэдли просил, чтобы бомбовые удары наносили с востока на запад, из-под солнечной стороны и параллельно фронту вдоль дороги Сен-Ло-Перье, чтобы уменьшить риск, как говорили англичане, «сползания с цели», то есть в данном случае удара по своим. А авиаторы, исходя из своих соображений, на цель пошли с севера на юг. Несмотря на отчаянные усилия пехоты ясно обозначить на земле свои позиции желтыми полотнищами и дымовыми сигналами, летчики 8-й воздушной армии продолжали бомбить свои войска. «Земля сотрясалась, точно при крупном землетрясении, — говорил подполковник Джордж Таттл из 30-й дивизии. — Даже под землей трясло, будто тебя били дубинкой».[215] Эрни Пайл сравнивал это с «ужасным стремительным порывом ветра, словно грохочущие семена в пустой тыкве». Лейтенант Сидней Эйзен из 120-го пехотного полка, как он вспоминал впоследствии, стоял со своими солдатами, с удовлетворением наблюдая приближение бомбардировщиков: «Мы думали — вот великолепно. Затем — черт возьми, да они снова идут на нас! Мое подразделение было разгромлено, противотанковые орудия разбиты. Джесси Айви, водитель гусеничной машины, лежал, разорванный пополам. Капитан Белл был засыпан в воронке, только голова чуть видна: он задохнулся, прежде чем мы успели его откопать». Было убито 111 американцев, в том числе генерал-лейтенант Лесли Макнейр, который вышел к переднему краю, чтобы наблюдать за налетом, и 490 человек ранено. Весь командный состав 3-го батальона 47-го пехотного полка 9-й дивизии погиб под бомбовыми ударами. Обезумевших солдат силой доставляли в тыл. Остальные просто бежали с поля боя. Изувеченные солдаты лежали там, где их настигли бомбы, и взывали о помощи. В тот же вечер бригадный генерал Уильям Гаррисон писал домой: «Когда вы будете читать прекрасные известия о наших летающих друзьях, просто вспомните, что не все золото, что блестит!» В тот же день генерал Гаррисон получил «Крест за боевое отличие» за участие в спасении солдат, находившихся в шоковом состоянии, в сведении воедино разбитых подразделений и подготовке их к наступлению. Командиру 120-го пехотного полка он говорил: «Полковник, наступление идет как предусмотрено. Даже если у вас будет два или три человека, наступление должно продолжаться». Лейтенант Эйхен видел, как полковой командир бегал от роты к роте и кричал: «Идти вперед, вперед идти!» «Скрепя сердце мы начали двигаться вперед», — говорил Эйхен.

Генерал Ходжес, командующий 1-й армией, посетил командный пункт 30-й дивизии, чтобы встретиться с командиром дивизии Хоббсом, который «был, естественно, потрясен воздушным налетом»…«Мы неплохие солдаты, Кертни, я знаю, но этому нет абсолютно никакого оправдания, оправдания вообще. Я бы хотел показать кое-кому из этих летчиков, награжденных всем, чем только можно награждать, некоторые наши пункты обработки потерь».[216]

В обстановке тяжелых потерь от бомбардировки районов расположения своих передовых частей 7-й корпус 25 июля несколько неуверенно перешел в наступление; солдаты, медленно продвигаясь, с тревогой обнаружили, что противостоявшая им учебная танковая дивизия хотя и потрепана, но все еще не разбита. Некоторые немецкие части быстро выдвинулись вперед и успели занять территорию, накануне оставленную американцами, чтобы создать зону безопасности на время авиационных налетов (прием, которым они воспользовались и 24 июля). В еще большей степени войска Коллинса были обескуражены ожесточенным артиллерийским огнем противника, которого они не ожидали, так как считали, что немецкая артиллерия будет выведена из строя бомбардировками. «Было трудно поверить, что какое-либо живое существо могло выжить на позициях, которые находились перед нами, — говорил полковник Таттл. — Однако в ходе наступления наши солдаты нередко встречали упорное сопротивление».[217] Подразделения оказывались вовлеченными в длительные бои; им противостояли сильно укрепленные огневые точки противника с хорошо развитой системой окопов и траншей, небольшие группы танков, пехоты и обязательно 88-мм орудия.

Байерлейн на мотоцикле лично выехал на передовую в 901-й полк, командир которого, полковник фон Гауссер, обосновался в подвале под старинной каменной башней. Фон Гауссер мрачно сообщил ему, что весь его фронт опустошен. Однако оставшиеся в живых сопротивляются со всем присущим им упорством. Полковник Гаммондс Бирке, командир 120-го пехотного полка, радировал в штаб 30-й дивизии: «Продвижение очень медленное… фрицы закопали танки в землю и ведут из них такой артиллерийский огонь, какой они, пожалуй, никогда не вели ранее на любом из американских секторов фронта». В журнале боевых действий 1-й армии мрачно отмечалось: «Этот день, который следует запомнить по нескольким причинам, не принес прорыва, которого мы все ожидали… Нет сомнений в том, что отсрочка наступления с понедельника на вторник плюс два последовательных дня бомбардировок своих собственных войск в известной мере подорвали наступательный дух в некоторых частях первого эшелона».

И тем не менее даже в этих первых столкновениях с противником генерал Коллинс нашел повод воодушевить подчиненных. Хотя немцы оказывали ожесточенное сопротивление, у них, видимо, не было сплошной линии обороны. Их можно было обходить с фланга. В отличие от тщательно подготовленных рубежей обороны, с которой союзники встретились в операции «Гудвуд» на Бургибю, здесь, ниже дороги Сен-Ло-Перье, 25 июля рубеж обороны был у них лишь слабо обозначен. За это следовало благодарить англичан и канадцев, которые, как и опасался фон Клюге, связали и его основные силы на восточном фланге. В тот день, 25 июля, 2-й канадский корпус предпринял новое наступление в сторону Бургибю, которое быстро сорвалось и за которым последовал контрудар 9-й танковой дивизии СС. Оказавшись перед фактом двойного наступления, фон Клюге в тот день решил лично отправиться на восточный фланг, чтобы проверить на месте положение дел. Против 14 английских и канадских дивизий немцы все еще держали 14 своих дивизий, в том числе шесть танковых. Против американцев было только 11 сильно ослабленных дивизий противника, две из них танковые. Учебная танковая дивизия вступала в единоборство с «Коброй», имея 2200 человек личного состава и 45 исправных бронетанковых машин на передовой. Против этого усталого сборища немецких боевых групп и обескровленных пехотных формирований вскоре будет введено в действие 15 полнокровных американских дивизий. Байерлейн пришел в ярость, когда прибывший офицер из штаба фон Клюге доставил ему приказ фельдмаршала, предупреждавший, что рубеж Сен-Ло-Перье должен быть удержан. «Ни один человек не должен оставить позиций. На помощь идет танковый батальон СС с танками «Пантера», — сообщил прибывший офицер. Байерлейн прямо ответил: «Там, на фронте, каждый держится на своем рубеже. Каждый. Мои гренадеры, и мои саперы, и мои танковые экипажи — все они удерживают занимаемую ими территорию. Ни один человек не покидает свой пост. Они молча лежат в своих окопах, потому что они мертвые. Вы можете доложить фельдмаршалу, что учебная танковая дивизия уничтожена».[218] Очень кстати именно в этот момент поблизости взорвался огромный склад боеприпасов, подорванный истребителями-бомбардировщиками. Ответ Байерлейна был лишь немного преувеличен.

Днем 25 июля генерал Коллинс, достаточно хорошо разобравшись в уязвимости немецких флангов, рискнул отдать приказ своим мобильным колоннам начать обходное Движение. К вечеру головные части 1-й дивизии вышли к Мариньи. На следующее утро части 7-го корпуса, все реже встречаясь с остатками учебной танковой дивизии, начали быстро продвигаться вперед по всему фронту, докладывая наверх, что сопротивление противника сходит на нет. Танковые колонны несколько задержались из-за необходимости прокладки проходов через живые изгороди, хотя для этого требовалось всего две с половиной минуты работы танков с «клыками» на каждую изгородь. Но задержки такого порядка были мелочью по сравнению с крайне медленным продвижением под огнем противника, характерным для всех предыдущих сражений в изгородях, начиная с дня Д. Теперь наступление быстро набирало темпы. Сопротивление на перекрестках дорог задержало американские танки лишь на время, необходимое пехоте для того, чтобы накрыть окруженного противника сплошным огнем. Сержант Ганс Штобер и его рота из 17-й моторизованной дивизии СС получили приказ удержать занимаемые позиции в течение 24 часов. «Но мы обнаружили, — вспоминал он, — что американцы силами до роты обошли нас. Не оставалось никакого выбора, кроме приказа отступить». Так было для многих тысяч немецких солдат на переднем крае. В ночь на 23 июля волевой бригадный генерал Морис Роуз из боевого командования А 2-й бронетанковой дивизии (равноценно английской бригадной группе) продолжал наступление. Стремительное продвижение его войск явилось результатом упорных тренировок танковых рот совместно с солдатами 22-го пехотного полка. В 3.00 утра 27 июля они достигли первой цели операции «Кобра» — железнодорожного узла севернее Ле-Мениль-Эрман. В середине дня 27 июля 9-я дивизия тоже не встречала организованного сопротивления и быстро продвигалась вперед. Поскольку тыловые районы были полны немцев, отбившихся от своих частей, и отступавших подразделений противника, оказалось весьма важным обеспечить сопровождение танками американских колонн снабжения, следовавших за наступавшими войсками. Теперь они повсюду встречали хаос немецкого поражения — бегущих солдат и удирающих на машинах чиновников, вражеские колонны, отчаянно ищущие пути, чтобы избежать плена.

Лейтенант Филип Рейслер из 2-й бронетанковой дивизии сидя дремал в башне своего «Шермана» у поворота разбитой машинами дороги; его экипаж, до крайности уставший, спал внутри танка. Вдруг он услышал за собой незнакомый шум мотора, обернулся и увидел немецкую полугусеничную машину, которая быстро приближалась; солдаты в машине смеялись, очевидно над американцами. Машина на полном ходу врезалась в танк, остановилась, и из ее радиатора со свистом пошел пар. Водитель машины в ужасе рвал за ручки и рычаги управления, пытаясь дать задний ход, а Рейслер столь же растерянно и неуклюже возился с пулеметом, ногой разбудив наводчика орудия. Немецкий пулеметчик открыл из пулемета отчаянный огонь, а машине удалось свернуть в обход танка. Американцы 75-мм снарядом прямой наводкой вывели ее из строя; она развернулась поперек дороги и загорелась. А пулемет Рейслера, имевший общую ось с орудием, доконал членов экипажа, когда они выскакивали из горевшей машины. В это время из-за поворота появилась вторая полугусеничная машина, она объехала танк, остановилась у горевшей машины и тут же получила удар вторым 75-мм снарядом, который выбросил на дорогу почти всех оставшихся в живых. Один из них в шоке подошел к танку, прислонился к нему, тряся головой. Рейслер нажал на спусковой крючок своего пистолета. Выстрела не последовало, что немало испугало самого Рейслера. Тем временем немец быстро вскарабкался на насыпь у сада, ухмыльнулся взбешенному американцу, повернулся к нему спиной и не спеша скрылся за деревьями. Три других немца шли к танку с поднятыми вверх руками. Экипаж танка завел с ними разговор. Рейслер посоветовал одному из них спрятать свои наручные часы в носок, так как военные полицейские наверняка заберут их.

Спустя несколько минут на дороге появился командир батальона. Он подошел к Рейслеру и взял из его танка рацию. Его собственный танк, сказал он, немцы подбили… Из сада ударила автоматная очередь. Полковник схватил автомат и опустошал обойму за обоймой по деревьям, пока не успокоился; затем он вместе с Рейслером направился к своему подбитому танку. Лейтенант заглянул внутрь танка и с ужасом увидел на месте водителя лишь нижнюю половину тела. Взглянув наверх он увидел остальную его часть, повисшую на телефонных проводах, в футах двадцати над головой; одна рука тихо покачивалась.

Зенитный батальон 17-й моторизованной дивизии СС был полностью уничтожен в результате атаки с воздуха. «Войска научились проигрывать сражения довольно спокойно, — говорил один из оставшихся в живых, сержант Штоубер. — Мы знали, что самое важное — это держаться вместе. Но мы увидели, что американцы научились осуществлять прорывы, пренебрегая своими флангами, стремились занять 370 перекрестки дорог, чтобы воспрепятствовать отходу машин и тяжелого боевого оружия. Мы потеряли огромное количество боевой техники и имущества».

26 июля 8-й корпус присоединился к наступлению на правом фланге. Миддлтон был вынужден использовать 8-ю и 90-ю дивизии во главе наступающих сил корпуса, так как только с их позиций открывался приемлемый проход через топи и болота. Обе дивизии вызвали горькое разочарование у руководства 1-й армии, не сумев существенно продвинуться вперед. Однако на следующее утро с рассветом обнаружилось, что немцы ушли со своих позиций вследствие развала их левого фланга, оставив перед 8-й и 90-й дивизиями только обширные минные поля, чтобы задержать продвижение 8-го корпуса.

Чувство приятного возбуждения, какое они не испытывали со времени освобождения Шербура, возможно, ни с чем не сравнимое с 7 июня, овладело американцами, когда они неслись через деревни, где их приветствовали со всей теплотой граждане, у которых дома, имущество и скот остались целы и невредимы. «По существу, именно для таких маршей по дорогам и была предназначена американская армия, особенно ее бронетанковые дивизии, — писал Рассел Вейгли. — Страсть к движению вперед, столь присущая американскому характеру и американским традициям, принесла в армию все лучшее в ее солдатах, их энергию и техническую изобретательность».[219] Облепив танки или усевшись в полугусеничных машинах, пехотинцы весело махали руками французам и неслись в юго-западном направлении. Обгоревшие и почерневшие немецкие автомашины по обочинам дорог свидетельствовали об успехах союзных истребителей-бомбардировщиков, расчищавших путь наступающей армии. Несмотря на усилившееся 28 июля сопротивление к востоку от Кутанса, боевое командование В 4-й бронетанковой дивизии корпуса Миддлтона в тот вечер подошло к городу с юга. «Основное событие сегодняшнего дня, — отметили в журнале боевых действий 1-й армии, — произошло тогда, когда значительное количество вражеских танков, машин и орудий было заблокировано на дорогах в районе Ронси- Сен-Дени-ле-Вети частями 2-й и 3-й бронетанковых дивизий; противник был разбит в пух и прах огнем танков, артиллерии и средствами авиации». Лейтенант Эйхен из 120-го пехотного полка сказал: «Теперь мы надеялись гнать их через всю страну в Германию. На вершине холма или на стыке дорог иногда встречалось несколько танков или 88-миллиметровок, ведущих огонь, но всю остальную часть недели мы просто неслись вперед».

Американцы уничтожили два танка буквально в считанные минуты, столкнувшись с танковым взводом лейтенанта Фрица Лангангке из 2-й танковой дивизии СС, третий танк застрял в траншее. Цигер, водитель танка лейтенанта Лангангке, выскочил из танка, чтобы набросить буксирный хомут на крюк поврежденного танка, но был тут же тяжело ранен осколками снаряда в лицо. В шоковом состоянии он заковылял в подлесок и скрылся из виду. Один отходивший танк встретил его и увез в тыл. Лейтенант из орудийной башни пересел на место водителя и в течение двух часов сам управлял «Пантерой», пока для него не нашелся новый водитель. Все они теперь знали, что фронт развалился: «Ferloren!» — «Потеряно!» — это слово они все чаще слышали в ту неделю.

Сержант Гельмут Гюнтер из 17-й моторизованной дивизии СС 14 июля вернулся из госпиталя после ранения во время неудавшегося американского наступления в начале июля. Разведывательный батальон, в котором он служил, за это время сократился до двух рот неполного состава. Они были сведены вместе, а его назначили командиром. Их направили с саперным батальоном занять оборону на предположительно спокойном участке фронта. 23–24 июля они слышали шум ожесточенного боя на своем правом фланге, где соседняя парашютная часть отражала местную атаку американцев. Затем хотя они сами и не находились непосредственно на пути наступления 7-го американского корпуса, тем не менее получили приказ быстро отходить, поскольку оборона вокруг них развалилась.

Мы шли и шли назад, — вспоминал впоследствии Гюнтер. — Однажды утром получили приказ держать дорогу открытой, но потом выяснилось, что американцы ее уже заблокировали. Дороги были настолько забиты американскими машинами, что мы могли двигаться лишь пешком по полям. На четвертый день по чистой случайности наткнулись на несколько автомашин нашей части и продолжали дальше движение по дороге. Все время отставали люди, и кое-кто из нас позднее получил от них письма из Америки. Однажды, когда мы направились занимать оборону, нас встретила на дороге армейская штабная машина. Я отдал честь. Офицер, сидевший в машине, спросил меня, куда мы едем. «Вы что, сошли с ума? — сказал он. — Там же уже американцы». И поехал дальше. В окопе в лесу мы встретили десять измотанных до предела парашютистов; они попросили у нас воды. Я предложил им пойти с нами, но они отказались. Мы пошли дальше и через некоторое время услышали стрельбу. Вскоре один из парашютистов догнал нас и сказал, что остальные убиты. Они хотели сдаться в плен, но это оказалось не так-то просто.

На одной крестьянской ферме мы обнаружили поросенка, зарезали его и зажарили. Нашли в доме скатерть, накрыли на стол и уселись было за еду. Неожиданно с криком ворвался солдат Люфтваффе: «Американцы идут за мной по пятам!» Мы схватили скатерть за углы, и с содержимым, которое свалилось в кучу, бросили в полевую автомашину, выскочив из дома в тот момент, когда стал виден первый «Шерман». В конце концов мы встретились со штабом своего батальона, где в любой момент ожидали появления противника. Дальше я уже не мог различать дни. Я видел первое отступление от Москвы, оно было ужасным, но по крайней мере части представляли собой единое целое. Здесь мы превратились в кучку разнородных лиц и больше уже не являлись боеспособной ротой. Единственное, что нас связывало, так это то, что мы хорошо знали друг друга.

Теперь наступление вступило в новую, более кровопролитную фазу. Когда американские колонны растянулись на многие мили по незнакомой местности, немцы, чтобы не попасться в ловушку, начали вести бои с особой яростью. Части 2-й танковой дивизии СС, 17-й моторизованной дивизии СС и 353-й пехотной дивизии пытались оторваться от противника; фон Клюге наконец двинул сюда подкрепления — 2-ю и 116-ю танковые дивизии под командованием командира 47-го танкового корпуса. Единственная самоходная 88-мм пушка громила две американские пехотные роты возле Нотр-Дам-де-Сенил, пока сержант Роберт Лотц из 41-го мотострелкового полка не выбил у нее перископ; затем он приблизился к орудию и выстрелом сразил его командира. Боевое командование В 2-й бронетанковой дивизии отбило ожесточенную контратаку немцев, которая дорого им обошлась, когда на помощь были вызваны истребители-бомбардировщики Куэсада. Американцы то и дело встречали брошенные немецкие автомашины, сами немцы, видимо, решили бежать пешком. В ночь на 29 июля части 67-го бронетанкового полка и 41-го мотопехотного полка завязали яростный бой с колонной войск из 2-й танковой дивизии СС и 17-й мотодивизии СС; немцы в темноте прорвались через расположение американских войск возле Сен-Дени-ле-Гаст. Большинству немцев в конечном счете удалось бежать, оставив около 500 пленных. Другие подразделения тех же американских полков той же ночью подверглись атаке возле Камбре и вели бой в течение шести часов. Но теперь командиры 1 — и армии знали, что они господствовали на поле боя и что немецкие атаки являлись лишь тщетными усилиями отчаявшихся людей, но не подлинной угрозой американскому фронту.

Лейтенант Фриц Лангангке из 2-й танковой дивизии СС получил приказ встретиться с парашютной частью на одном из перекрестков дорог с задачей удерживать его до вечера. Он прибыл в указанный пункт, но не обнаружил там признаков присутствия пехоты; в качестве подкрепления появился только один танк — танк его командира роты. Они замаскировали своих «Пантер» и развернулись для прикрытия дороги. Двигатели в танках были выключены, и, когда появился первый «Шерман», они пытались повернуть орудийную башню вручную, но получилось слишком медленно. Первый снаряд не попал в цель. Пока, казалось, американец колеблется, Лангангке немного подал танк назад, и второй снаряд послал точно в «Шермана». Командир «Шермана» продолжал в нерешительности стоять, пока танк не загорелся; второй танк «Пантера» подбил еще два «Шермана». Туман, такой необычный для этого летнего времени, сползал с дороги. Лангангке был просто поражен, когда увидел сквозь него немцев, с поднятыми руками шедших к американцам. Это были те пехотинцы, с которыми он должен был встретиться на перекрестке дорог: они использовали свои шансы закончить войну.

Наступило затишье. Огонь американской артиллерии вокруг сада начал ослабевать, и немцы решили по очереди вздремнуть. В это время по направлению к ним двинулся одиночный «Шерман», на ходу нацеливая орудие на «Пантеру». Но немец его опередил. Командир американского танка выскользнул из своей загоревшейся машины и побежал в укрытие. В «Пантере» стало невыносимо жарко, лица членов экипажа заливались потом. Опять наступила пауза. Затем вдруг произошел мощный взрыв снаряда, ударившего в корпус; танкисты выглянули и увидели, что вокруг находилась американская пехота. К удивлению экипажа, танк дал задний ход даже после столь сильного взрыва. Но теперь он был хорошо виден на открытой местности, и несколько снарядов, выпущенных «Шерманами», попали в «Пантеру». Водитель закричал: «Я ничего не вижу! Перископ разбит!» Лангангке высунулся из танка, подсказывая водителю, куда вести танк. Еще один снаряд разорвал сварочный шов на башне, и теперь они видели дневной свет через образовавшуюся щель. Экипаж выскочил из танка; Лангангке повредил при этом себе шею, так как, выпрыгивая, не отсоединил головной телефон.

Командир роты все еще оставался в своем танке, пытаясь исправить заклинившее орудие. Лангангке с экипажем побежал вниз по дороге в сторону немецких позиций. Они оказались на открытой местности, и, когда пролетавший истребитель-бомбардировщик внезапно атаковал их сверху, танкист-наводчик был убит снарядом авиационной пушки. Как и все солдаты в их положении, они испытывали в этот момент страшную ненависть к летчику: «Если бы у нас появился шанс поймать этого человека, то было бы совершено еще одно военное преступление». Они продолжали идти, пока не добрались до штаба одного из полков моторизованной дивизии, где получили отремонтированный в мастерских танк как раз ко времени контратаки у Мортена.

Корлетт настоятельно просил у Брэдли ввести его 19-й корпус в наступление. Теперь он добился этого. Когда его части начали продвижение на левом фланге 7-го корпуса, они встретились с первыми немецкими подкреплениями, прибывшими на запад. Между 28 и 31 июля к западу от Тесси-сюр-Вир корпус завязал самые ожесточенные со времени начала операции «Кобра» бои с частями 2-й танковой и только что прибывшей 116-й танковой дивизиями. 30 июля боевое командование А 2-й бронетанковой дивизии во главе с бригадным генералом Роузом, подошедшим к городу Перси, было атаковано с тыла немецкими танками и пехотой.

Перси находился в низине, окруженной холмами. Около 16.30 группа командиров-танкистов и пехотных офицеров находилась у подножия холма и готовилась к наступлению, не ведая о появлении мощных сил противника в этом районе. Некоторые танковые экипажи оставили свои танки и весело доили коров на лугу. Солдаты 4-го пехотного полка лежали возле живых изгородей, уставившись в небо и с наслаждением покуривая. Вдруг весь район оказался под ураганным минометным огнем. Раненые и умирающие «Джи-Ай» лежали в траве; живые спешно развертывались в боевой порядок, чтобы двинуться к вершине холма; медленно, чтобы пехота успевала за ними, шли вперед танки. Как только они остановились, перед тем как преодолеть живую изгородь, два танка были подбиты и загорелись. Из орудий обстреливали каждую изгородь, появлявшуюся впереди танков; из своего «Шермана» лейтенант Фил Рейслер мог видеть, как вокруг падали пехотинцы. Последующие события в его памяти запечатлелись как будто ужасный военный фильм:

Я видел, как один высокий, очень худой солдат уронил винтовку и побежал вниз к подножию холма. Затем я увидел дыры в его голове, и он сильно ударился об яблоню. Он бежал, уже будучи мертвым, словно цыпленок. Я никогда не забуду решимость тех солдат 4-го пехотного полка, которые продвигались к вершине холма через тела убитых товарищей, подобно английским «красным мундирам» из далеких дней Революционной войны.[220] Это было впечатляюще. Мы добрались до вершины примерно с 10 танками и 35 пехотинцами.

Американцы обстреляли двумя хорошо подготовленными залпами городскую башню с часами и церковь, после чего минометный обстрел прекратился. Но они оставались на вершине холма под сильным огнем противника, прислушиваясь к стонам и мольбам своих пехотинцев. Ночью вся местность освещалась пламенем горевших танков. По радиосети они неоднократно слышали просьбы командира пехотной роты о медицинской помощи, пока ему не ответили: «Прекратите взывать. Мы не можем пробиться к вам». В перерывах между разрывами маленький капрал-санитар прибегал к Рейслеру и умолял его вызвать по радио медицинскую помощь, и танкист, не включая передатчик, делал вид, будто это делает. Капрал накрыл одного из умерших солдат одеялом. Спустя несколько часов солдаты на холме с ужасом увидели, что солдат под одеялом сел и начал кричать. Утром 6 уцелевших американских «Шерманов» из 15, которые накануне добрались до вершины холма, скатились с остатками пехоты вниз, не заводя двигателей, чтобы немцы не узнали об их уходе. Позднее орудийный наводчик Фигурский должен был убрать останки человеческих тел с опорных роликов тележек. Рейслер сказал: «Мы не видели живых фрицев. Только мертвых».

После еще нескольких ожесточенных столкновений солдаты Роуза и других дивизий 19-го корпуса отбросили немцев, нанеся им тяжелый урон в живой силе и танках. У некоторых «Шерманов» двигатели непрерывно работали почти семь суток. С 26 июля по 12 августа 2-й батальон 66-го танкового полка потерял в боях 51 процент личного состава и 70 процентов танков. К 31 июля, отразив многочисленные немецкие атаки, 743-й танковый батальон потерял 87 процентов своих «Шерманов».

Однако американцы могли позволить себе такие потери куда легче, чем 2-я и 116-я немецкие танковые дивизии. Полковник Гейнц-Гюнтер Гудериан, старший офицер штаба 116-й танковой дивизии, рассказал как из-за непрерывных атак американских истребителей-бомбардировщиков были сорваны попытки сосредоточить дивизию для наступления 29 июля. Дивизия планировала начать наступление при поддержке 2-й танковой дивизии, но таковой не получила, поскольку у нее были свои проблемы. Атаку отложили с вечера 29-го до утра 30 июля. Обстановка, однако, так и не позволила испытать прочность фронта американцев. На левом фланге у немцев была довольно удобная по своей проходимости местность для танков. Не зная об этом, они атаковали максимальными силами на правом фланге и немедленно застряли в густых зарослях живых изгородей. Все неприятности, какие испытали союзники из-за этих изгородей в прошлые недели, теперь навалились на 116-ю немецкую танковую дивизию. Будучи не в состоянии двигаться по пересеченной местности, привязанная в основном к дорогам, эта дивизия, неуверенно начав наступление, натолкнулась на противника, ободренного успехом и приобретавшего наконец уверенность в своих силах на поле боя. Только одна немецкая пехотная рота достигла дороги Сен-Ло 30 июля, но танки, столь необходимые здесь, все еще оставались далеко позади. К полудню немцы поняли, что их наступление потерпело неудачу. Из штабного автобуса, который служил подвижным командным пунктом дивизии, Гудериан и его штаб всеми силами старались переместить ось наступления на запад, но им сообщили, что их танковые батальоны перебрасываются куда-то в другое место и переподчиняются командованию 84-го корпуса. Их беспрерывно молотили американские авиация и артиллерия. На следующее утро, 31 июля, они уже не удивились тому, что новая атака также не удалась. Теперь они больше всего стремились оторваться от противника, поскольку американцы снова начали продвигаться в полосе действий 116-й дивизии. Вечером 1 августа немцам это удалось. Их силы, сократившиеся до размеров чуть больше боевой группы, перебросили на юг в поддержку разваливавшегося левого крыла. Гудериан в беседе с автором признал свое разочарование действиями некоторых дивизий в ходе сражения: «Без хорошей артиллерийской и танковой поддержки мотопехота не выдерживала. Это были уже не солдаты 1941–1942 годов».

В то время как боевое командование А 2-й бронетанковой дивизии вело бои вокруг города Перси, 19-й корпус генерала Корлетта пробивался далее на восток. 31 июля сержант Билл Уолш из 102-го бронекавалерийского полка находился в составе смешанной группы танков и штурмовых орудий, которая вела бой за мост через реку Вир и высоты, господствовавшие в районе небольшого города Ториньи юго-восточнее Сен-Ло.

Американские бронетанковые подразделения с грохотом неслись по разбитой главной улице Ториньи. Напуганные местные жители молча наблюдали за ними, стоя возле дверей своих домов. Один из трех мостов через реку был захвачен в исправности, и теперь по нему одна за другой проскакивали машины под огнем артиллерии и стрелкового оружия немцев, находившихся на гребне высоты 204. Американцы развернулись и начали быстро продвигаться вверх по холму к окопавшемуся за мощной живой изгородью противнику. К своему ужасу, расчет Уолша понял, что их штурмовое орудие оседает в грязи, теряет скорость и начинает тонуть в небольшом болотце. Солдаты выскочили из кабины и побежали в укрытие, за толстые деревья. Отдышавшись, они увидели, как снаряды рвались возле орудия; Уолш предложил водителю еще раз попытаться вытащить из грязи орудие, но тот отказался. Уолш сам подбежал к орудию, залез в кабину, пустил двигатель, отчаянно пытался работать то акселератором, то тормозами, но ничего не получалось, и он побежал обратно в укрытие, за деревья.

Услышав команду офицера, чтобы все покинувшие машины солдаты шли за танками вверх по склону высоты, Уолш побежал вместе с пехотинцами, зажав в руках карабин. Рядом с ним бежал крупного роста, с длинными, свисающими, как у моржа, усами механик Сербек, который пошел в бой, так как хотел, по его словам, посмотреть, что это такое, прежде чем ехать домой. Вместе с другим солдатом, бежавшим поодаль, он был убит из стрелкового оружия. Уолш предпринял отчаянную попытку взобраться на «Шермана», когда он остановился на месте, отбрасывая назад тучи грязи и камней, чтобы своими «клыками» пробиться через живую изгородь. Когда танк рванулся вперед, он слетел с него и, оглянувшись кругом, увидел, что это был единственный американский танк на скатах высоты, двигавшийся к ее вершине. На обратной стороне изгороди он увидел сидевшего на земле немецкого солдата; истекая кровью от ранения в живот, он ослабевшим голосом повторял: «Битте, битте».

Уолш видел, как одинокий «Шерман» пятился назад через им же прорытый проход в изгороди. Он побежал рядом, и солдаты, сидевшие на танке, помогли ему взобраться к ним. Танк отошел на более безопасную дистанцию от немецких позиций, и солдаты улеглись на земле вокруг танка в ожидании подкреплений. Небольшая группа переживавших за своего товарища людей собралась около солдата из танкового взвода В, у которого противопехотной миной оторвало ногу. Появился врач, который забинтовал рану, в то время как остальные солдаты угощали раненого сигаретами, старались вести непринужденную беседу, тогда как сам он находился в шоковом состоянии. Измотанные, усталые, солдаты лежали вдоль изгороди, изредка поднимаясь на несколько мгновений, чтобы открыть ружейно-пулеметный огонь, когда офицер начинал кричать, что немцы пытаются предпринять контратаку. Затем бой начал стихать; немцы с вершины исчезли, спустившись по ее обратному склону. Американские машины впритык друг к другу перебирались внизу через мост, двигаясь на городок Вир, а немцы вели по ним малоэффективный артиллерийский огонь. По подразделениям прошел слух, что дивизия решила обойти немцев, вместо того чтобы идти на высоту в лобовую атаку. Через два дня, когда противник отступил, как только американские части обошли его на флангах, Уолш вернулся сюда на танке-тягаче и вытащил свое застрявшее в грязи штурмовое орудие. Быстротечный ожесточенный бой в тот полдень у Ториньи обошелся американцам в 33 человека убитыми, потерей трех танков с десятками автомашин, в том числе нескольких на полугусеничном ходу.

82-й разведывательный батальон 2-й бронетанковой дивизии получил не менее тяжелый удар во второй половине дня 2 августа, когда быстро двигался в юго-восточном направлении во главе боевого командования В. Колонна 82-го разведывательного батальона с «Шерманом» впереди следовала по лесной дороге в направлении города Кальвадос. Стремясь скорее достичь намеченной цели, батальон решил обойтись без прикрытия флангов и без головного дозора. Выйдя из леса, головная машина остановилась: Дорога была заблокирована сваленными деревьями. Командир танка, пенсильванец сержант Джеймс Мейзер вышел из танка, чтобы осмотреть завал, и тут же из двух замаскированных «Тигров» был открыт огонь по «Шерману». Немецкая пехота, укрывшаяся в лесу вдоль дороги, открыла огонь из пулеметов, автоматов и минометов по всей колонне. Американцы повыскакивали из автомашин, чтобы засечь противника и открыть ответный огонь, но ничего не видели из-за деревьев и густого кустарника. В течение нескольких минут, писал один из тех, кто уцелел, «все превратилось в кошмарный разгром и беспорядочное бегство». 25 американцев за несколько минут погибли под яростным огнем немцев, прежде чем остатки батальона успели в панике отступить. Половина сержантов батальона была потеряна, и еще два сержанта стали жертвой несчастных случаев той же ночью. Это было жестокое напоминание о наказании, которое немцы все еще могли учинить за тактическую беззаботность. Это случилось 7 августа, перед тем как 2-я бронетанковая дивизия очистила Сен-Север и продвинулась к Сен-Илеру и Барентону.

Когда измотанные войска фон Клюге наконец отошли дальше на восток, союзные армии тоже продвинулись вперед. 30 июля английский 8-й корпус предпринял операцию «Блюкоут» к югу от Комона в направлении реки Вир и Мон-Пенсона, в то время как 5-й американский корпус продвигался справа. Официальная задача 5-го корпуса сводилась к тому, чтобы прикрыть правый фланг войск, задействованных в операции «Кобра», однако генерал Ходжес предупредил Джероу, что в ходе операции корпусу не возбраняется занять максимум территории, если представится такая возможность. Произошла путаница между англичанами и американцами в использовании дорог, и в результате возникло взаимное раздражение, когда, например, экипажи английских разведывательных машин, обнаружив город Вир свободным от противника, стали утверждать, что это они освободили город, а оказалось, что американцы заняли его еще до появления там английских войск. Сопротивление противника начало быстро ослабевать, но удовлетворение результатами у англичан сопровождалось недовольством из-за вялых действий 30-го корпуса и 7-й бронетанковой дивизии. Терпение Монтгомери в конце концов лопнуло: Бакнелл и Эрскин были сняты с должностей. В журнале боевых действий американской 1-й армии 31 июля отмечалось:

Сопротивление противника в секторе 19-го корпуса продолжает оставаться упорным; фрицы не подают признаков деморализации; 30-я дивизия продвинулась всего на 300 ярдов, а 29-я — только на 800 ярдов. У 5-го корпуса дела немного лучше: 2-я и 5-я дивизии продвинулись чуть больше двух миль, а 35-я дивизия — на одну милю. 2-я английская армия продолжала наступление, но встретила решительное сопротивление противника и, как следствие, была вынуждена остановиться… В ходе наступления было взято в плен около 10 000 человек.

Разочарование результатами на участках корпусов Джероу и Корлетта не могло омрачить приподнятого настроения, вызванного большим успехом операции «Кобра» на западе, личным триумфом Коллинса, который сыграл решающую роль в обеспечении этого успеха. Этот неистовый, вспыльчивый, нетерпеливый солдат еще раз продемонстрировал свои выдающиеся качества командира корпуса. Американские достоинства — быстрота и энергичность — наконец проявились на поле боя. План операции и действий войск себя оправдали. Очень сомнительно, чтобы операцию, подобную «Кобре», можно было осуществить на более ранних этапах кампании. Ее обязательными предварительными условиями были, во-первых, определенный уровень военного опыта, который 1-я армия приобрела только в итоге многих недель трудных боевых действий, и, во-вторых, ослабление немецких сил, что потребовало долгих и упорных боев. В действиях против столь высокопрофессиональной армии преждевременное глубокое вторжение в ее тылы могло закончиться разгромом наступающей стороны; союзникам нужно было сначала подорвать боевую мощь противника и измотать его ресурсы. Осуществив это, они теперь снимали богатый урожай.

В этот поворотный момент в среде союзнических армий была осуществлена давно задуманная передвижка в американской командной структуре; генерал-лейтенант Кертни Ходжес принял командование 1-й армией; 3-я армия Паттона официально вступила в свои права; Брэдли поднялся на следующую ступень, чтобы осуществить общее руководство американскими сухопутными силами, сведенными теперь в 12-ю группу армий. Так была подготовлена сцена для наиболее захватывающих американских стратегических действий в войне.

Стало уже историческим стереотипом утверждать, что в нормандской кампании воздушная мощь союзников была решающим фактором в достижении победы. Но это полуправда. Подавляющее превосходство авиации союзников позволяло наземным войскам действовать в условиях почти полного отсутствия помех со стороны Люфтваффе. Это превосходство в небе над Германией было завоевано главным образом «Мустангами» Спаатса во время первых месяцев 1944 года и удерживалось до конца войны огромным количеством союзных истребителей-перехватчиков. Вторым фактором, о котором более подробно пойдет речь ниже, являлась способность истребителей-бомбардировщиков срывать немецкие попытки сосредоточиться для решительных танковых прорывов. Благодаря бомбардировкам коммуникаций и непрерывным действиям истребителей-бомбардировщиков по уничтожению выгодных целей и самолетов противника в тыловых районах немцев передвижение стало рискованным, а часто просто невозможным для немецких войск. В первые недели кампании, когда были сильно преувеличены утверждения авиаторов относительно уровня ущерба, причиненного ими немецким частям, двигавшимся на фронт, все же задержки и беспокойства, которые они вызывали, имели решающее значение. Пехота страдала значительно больше, чем танковые части, поскольку у нее было меньше автомашин и дивизионный транспорт почти полностью зависел от лошадей.

И тем не менее величайшее сосредоточение авиационной мощи в Нормандии, какое когда-либо создавалось в поддержку сухопутных операций, вскрыло и свои недостатки. Авиация оказалась не в состоянии нанести достаточный урон немецкой обороне, чтобы союзные армии где-либо могли ее свободно преодолеть, несмотря на присущие Харрису самоуверенные утверждения в 1945 году, что военно-воздушные силы обеспечили армиям на северо-западе Европы «легкую победу». Плохая летная погода — а такая была в среднем один день из каждых трех в течение всего лета — и часы ночной темноты предоставляли немцам достаточную передышку между воздушными налетами, чтобы за это время перебрасывать свои силы приблизительно туда, куда они хотели, и продолжать доставлять на передовую минимальное количество боеприпасов и средств материального обеспечения. Каждый захваченный в плен в1944–1945 годах немецкий офицер жаловался на большие трудности, которые испытывала его часть из-за действий авиации союзников, и эти жалобы вместе с преувеличенными утверждениями авиаторов подтолкнули разведывательные органы союзников на некритический подход к оценке материального ущерба, причиненного соединениям противника на марше. Почти все соединения действительно имели серьезные задержки из-за разбитых мостов, железных дорог и беспокоящих действий авиации. Однако внимательное изучение немецких архивных материалов показывает, что только в редких случаях боеспособность части серьезно снижалась в результате воздушных налетов в ходе передвижения в Нормандии. Примечательно, что даже при слабой утренней дымке, когда союзная авиация действовала, танковые полки 21-й танковой дивизии сумели добраться до поля сражения в день Д со своих мест постоянного базирования возле Фалеза, имея минимальные потери от налетов авиации. Движение учебной танковой дивизии расстраивалось и осложнялось из-за налетов авиации, однако ее боевой состав уменьшился от этого не больше чем на 10 процентов. Большинство немцев, с кем удалось побеседовать при подготовке данного материала, вспоминают разбитые железнодорожные узлы и мосты, через которые проходил их путь на фронт, очень немногие помнят уничтожение авиацией союзников нескольких машин, но не больше. Как утверждают, переброска 2-й танковой дивизии СС из Тулузы в Нормандию была настолько сложной, что ее история превратилась в одну из легенд второй мировой войны; прибытие дивизии на фронт, конечно, было сильно задержано столкновениями с отрядами движения Сопротивления и действиями самолетов союзников. Однако потери дивизии в танках и бронетанковой технике оказались ничтожными.[221] Правда заключается в том, что авиация стала наносить ощутимый урон перевозкам противника только на последних стадиях сражения в Нормандии, когда затруднения немцев на фронте вынуждали их двигаться в дневное время и когда методы работы передовых пунктов воздушного наведения после 6 июня были наконец освоены и введены в практику боевых действий авиации.

Основная трудность, оказавшая влияние на все действия союзной авиации в поддержку сухопутных операций в Нормандии, состояла в том, что, если не считать двух достойных исключений, о которых речь пойдет ниже, старшие союзные авиационные начальники были убеждены, что главной функцией авиации является далеко не роль летающей артиллерии, обеспечивающей действия армии. Хотя Люфтваффе выполняли именно такую роль и добивались исключительных результатов для вермахта в первой половине войны. В 1944 году и после войны в своих трудах командующие союзной авиации писали об отвлечении подчиненной им авиации для поддержки сухопутных операций как о деле, к которому они относились со снисхождением. Ванденберг приводит разговор от 15 июня с одним из своих коллег относительно требования армии нанести массированный бомбовый удар, «чтобы двинуть вперед английскую армию на фронте у Кана… Мы оба согласились, что такое использование авиации неприемлемо…» Каковы бы ни были недостатки Монтгомери, ему нельзя было приписать недостаточное понимание огромной важности авиационной поддержки. Он то и дело убеждал своих офицеров работать в максимальном контакте с авиаторами. Но именно авиаторы, и в частности маршал авиации Канингхэм, решительно отказывались поддерживать тесные взаимоотношения с наземными войсками. Канингхэм был раздражен тем, что Монтгомери якобы не оценил в должной мере вклад военно-воздушных сил под его командованием в победу в пустыне, и не мог этого простить. Он редко виделся с командующим 21-й группой армий, хотя должность ему это позволяла, и держался подальше от штаб-квартиры сухопутных войск. Любопытно, что взгляды и поведение Канингхэма не привели к освобождению от занимаемого поста. Теддер разделял многие из его взглядов, сочувствовал его неприязни к Монтгомери. Коллеги Теддера часто отмечали его развитый интеллект, но надменной самоуверенности у Теддера было не меньше, чем у Монтгомери. Он разделял взгляды «баронов бомбардировочной авиации», что авиационная поддержка тяжелыми самолетами сухопутных операций отвлекала их от выполнения победоносной роли в войне посредством налетов на промышленность Германии: «Я говорил Ли-Меллори, что он может ввести в заблуждение армию своими обещаниями помощи… Я считал, что пределы авиационной поддержки на поле боя понимаются не совсем правильно и ни армия, ни Ли-Меллори не оценивали в полной мере роль воздушной мощи за пределами поля боя».[222]

Изучая работы Теддера, трудно избежать вывода, что он страдал тем же прискорбным недостатком, как и большинство ведущих авиаторов его поколения, — неспособностью понять, что войну можно выиграть только путем разгрома немецкой армии на суше, что является чрезвычайно трудной задачей, осуществлению которой должны быть подчинены все другие операции на море и в воздухе. Имелись основания для серьезных разочарований и сочувствий по поводу неудач, имевших место в ходе сухопутных операций в Нормандии в июне и июле. Как ранее отмечалось, не многие из них явились следствием недостаточно умелого руководства генерала Монтгомери. И тем не менее беспощадная враждебность Теддера к командующему 21-й группой армий, его бесконечные язвительные и недоброжелательные колкости из штаба верховного главнокомандующего союзными экспедиционными силами по поводу недостатков в сухопутных войсках умаляют положение его самого как командира; хотя аномалия заключалась в том, что он мог высказываться в высших инстанциях по любым аспектам кампании, но прямой ответственности ни за что конкретно не нес. В начале июля он соглашался с Канингхэмом, «что сухопутные войска, по-видимому, не готовы к выполнению стоящих перед ними задач». Он убеждал Эйзенхауэра внести поправку в письмо, адресованное Монтгомери, в котором сообщалось, что вся наличная авиационная мощь будет выделена в поддержку его операции: «Я настаивал на том, что авиация не может и не должна отвлекаться для выполнения этой благовидной и туманной задачи поддержки армии, которая никогда не продвинется вперед, пока не научится сражаться с помощью своего собственного оружия».[223] Он вместе с двумя другими старшими офицерами штаба верховного главнокомандующего, известными своей враждебностью к Монтгомери, — Морганом и Хемфри Гейлом — обсуждал возможность отстранения английского генерала от должности. 20 июля после провала операции «Гудвуд» «я разговаривал с Порталом насчет неудачи армии. Мы пришли к единому мнению, что причиной этого является сам Монтгомери. Мы также говорили относительно порядка подчинения стратегической авиации. Портал считает, что подходит время, когда контроль за действиями стратегической авиации может быть передан объединенному комитету начальников штабов, под его непосредственное руководство».[224] И тем не менее именно Портал в течение осени и зимы до такой степени показал свою неспособность управлять английской стратегической бомбардировочной авиацией, что не смог склонить Артура Харриса поддержать взгляды и политику главного штаба английских ВВС.

Авиаторы считали, что у них было достаточно солидное обоснование против использования тяжелых бомбардировщиков в интересах поддержки сухопутных операций. Наземные войска постоянно требовали и получали поддержку тяжелых бомбардировщиков в роли, для которой, как утверждали авиаторы, они не были предназначены. Солдаты были удивлены тем, что бомбардировщики не смогли добиться ожидаемых результатов ни в ходе налетов на прибрежные позиции противника в день Д, ни на сосредоточение танков на горном кряже Бургибю. Бомбардировка Кана не дала ничего, разве что стерла с лица земли крупный город Нормандии. Бомбардировка перед началом операции «Гудвуд» была осуществлена только потому, утверждали авиаторы, что армия настояла на том, будто это откроет ей путь для крупного прорыва. Но этого не произошло. 21 июля Теддер, по его свидетельству, «сразу же встретился с верховным главнокомандующим и говорил ему, что неудачные попытки Монтгомери предпринять наступательные действия в более ранний период лишили нас благоприятной возможности, которая представлялась в связи с покушением на Гитлера».[225] Такое толкование отражает совершенно ошибочное предположение Тендера, будто немецкая армия находилась на грани внутреннего развала.

В докладе по результатам изучения оперативным отделом штаба верховного главнокомандующего эффективности использования авиации для поддержки пехоты говорилось: «Предварительное мнение специалистов сводится к тому, что моральное воздействие бомбардировок как на солдат противника, так и союзных солдат значительно более эффективно, чем нанесенный материальный ущерб». Командующий авиацией поддержки пехоты 9-й воздушной армии Куэсада в беседе с автором заявил, что сомневается в том, чтобы американская бомбардировка перед атакой Шербура убила более 10 немцев. «Конечно, — сказал он, — в нашей армии любят смотреть, как авиация работает перед тем, как идти пехоте. Но все это вызывает у меня сомнения насчет того, стоит ли использовать авиацию для таких спектаклей. Я считал, что авиация должна наносить удары по специфичным, различаемым объектам, которые могут быть уничтожены самолетами».

Авиаторы считали, что неспособность тяжелых бомбардировщиков наносить ощутимый материальный урон сухопутным войскам противника была достаточным основанием для того, чтобы ограничить их действия налетами на города и индустриальные центры Германии. Однако если массированные бомбовые удары приносили моральный эффект в этой величайшей кампании войны на западе — в чем обе стороны соглашались, — то, видимо, есть основания считать, что на сухопутные войска такой эффект также распространился. При этом в ходе взаимных обвинений по поводу неудачных бомбовых ударов и неудачных сухопутных операций забывалось, что тяжелые бомбардировщики нанесли огромный урон немецкой обороне до того, как были предприняты операции «Кобра» и «Гудвуд», даже если этот урон и не был решающим. Между тем имелась крайняя необходимость в улучшении координации операций тяжелых бомбардировщиков и наступательных действий на суше, чего так и не было достигнуто из-за отсутствия взаимного уважения между соответствующими высшими руководителями сухопутных войск и авиации. В своем дневнике 27 июля Ванденберг мрачно писал: «Во время ланча[226] у верховного главнокомандующего я слышал, как Беделл Смит говорил Джимми (Дулиттлу),[227] что для устранения имеющихся недостатков во взаимосвязанных действиях стратегических бомбардировщиков с наземными войсками надо поставить такого командира, который умел бы с пониманием относиться к взаимодействию авиации и сухопутных войск».[228] Даже на такой стадии, как конец ноября 1944 года, 21-я группа армий в донесении об авиационной поддержке жаловалась, что «у нас не было и до сих пор нет высокопоставленного с должными полномочиями авиационного штабного офицера в штабе группы армий, который участвовал бы в подготовке операции на начальных стадиях планирования, как это делают артиллеристы и саперы». Это явилось результатом достойным сожаления различия взглядов между двумя видами вооруженных сил даже в последние месяцы войны. Все лето 1944 года распри внутри руководства военно-воздушными силами, которые так подрывали авторитет высшего союзного командования еще весной, продолжались с неослабеваемой силой. 23 июня Ванденберг записал в своем дневнике: «Во время ланча у генерала Спаатса он меня предупредил, чтобы я проявлял большую осторожность, дабы не вызвать инцидента, которого, по его мнению, ждали в английских ВВС, чтобы покончить с этой банкой пауков, именуемой «кликой Тендера, Канингхэма, Харриса»». Бреретон, командующий 9-й воздушной армией, вскоре после рокового удара авиации по своим сухопутным войскам проВвел пресс-конференцию, на которой свалил вину за медленное начало операции «Кобра» на неповоротливость самих же сухопутных войск.

Однако неповоротливость, с которой организовывалось в Нормандии взаимодействие между наземными войсками и авиацией, должна быть отнесена в основном на счет авиаторов. Маршал авиации Канингхэм, командовавший английской 2-й тактической воздушной армией, являлся ярым противником Монтгомери и Ли-Меллори. Бригадный генерал Чарлз Ричардсон, способный начальник отдела планирования в штабе Монтгомери, работавший в тесном контакте с авиаторами при подготовке планов авиационной поддержки наземных войск, считал Канингхэма «примадонной». Казалось, что он восхищался самим собой, находясь к тому же на слишком большом удалении от происходивших сражений. В течение многих недель Канингхэм руководил авиационной поддержкой из Стэнмора, пригорода Лондона, ссылаясь на то, что плохие линии связи во Франции не позволяли ему управлять эскадрильями из штаба, расположенного где-нибудь рядом с войсками. Истребители-бомбардировщики с большим радиусом действия, ежедневно совершавшие полеты над Францией,[229] создавали серьезные трудности для немцев, но только «Тайфуны» и «Сандерболты», осуществлявшие непосредственную поддержку сухопутных войск и руководимые авиационными офицерами с передового поста наведения, могли сыграть решающую роль. Просьбы об оказании авиационной поддержки, направляемые в боевые эскадрильи через тыловой штаб с указанием координат на картах, не давали быстрых и желаемых результатов. Не было никаких проблем в техническом обеспечении передовых постов наведения. Однако на первых стадиях сражения прежде всего не хватало именно передовых постов наведения. После уничтожения единственной автомашины ВВС в первые часы операции «Гудвуд» наземные войска в центре наступления вообще остались без передового поста наведения. «В результате нашей неспособности обеспечить сотрудничество с авиацией в бытность наших войск в Англии, — писал Брэдли, — мы направились во Францию, почти совершенно не имея практики взаимодействия между наземными войсками и авиацией».[230] А бригадный генерал Ричардсон говорил, что «в Северной Африке у нас, казалось, было достигнуто необходимое взаимодействие, и тем не менее мы его частично утратили в Нормандии».

Только два старших авиационных офицера отличались приверженностью принципу авиационной поддержки сухопутных армий и не поддались ни личным чувствам неприязни, ни зависти. Первым из них был английский вице-маршал авиации Гарри Броудхерст, командир 83-й авиагруппы, работавший вместе со штабом 2-й армии Демпси. Пилот-истребитель с огромным опытом, участник войны в пустыне, Броудхерст пользовался любовью и уважением всех, с кем он работал. Вторым был американский генерал Элвуд Р. Куэсада, летчик-ветеран испанского происхождения, очень сообразительный, обаятельный человек, командовавший 9-м тактическим авиакомандованием, подчиненный генералу Брэдли в отношении непосредственной авиационной поддержки американских армий.

Куэсада может претендовать на то, что сделал больше, чем любой другой авиационный начальник в ВВС союзников в создании системы взаимодействия между наземными войсками и авиацией и внедрении ее в практику. «В отличие от большинства авиаторов, которые рассматривали поддержку наземных войск как надоедливое отвлечение авиации от ее основного предназначения, — писал Брэдли, — Куэсада подходил к этому вопросу как к новой области, требующей изучения».[231] Этот американский летчик служил в Северной Африке,[232] где пришел к выводу, что в армейской авиации США преобладает мнение, согласно которому «военно-воздушные силы должны заботиться о самих себе, не обращая особого внимания на нужды сухопутных войск». В 1943 году именно Канингхэма, эту занозу в боку Монтгомери, Куэсада щедро превозносил за то, что тот «заставил американскую авиацию участвовать в сухопутных сражениях». В Северной Африке Эйзенхауэр впервые обратил внимание на готовность Куэсады приспосабливать действия авиации к нуждам сухопутных войск. Он передал оперативное руководство противолодочным авиакрылом, оснащенным бомбардировщиками В-24, военно-морскому флоту, вместо того чтобы добиваться управления этим крылом самому через Касабланку, по той простой причине, что такая схема управления, вероятно, была более эффективной. Этот жест, пусть и не столь значительный, следует рассматривать в контексте войны, когда большинство авиаторов рвало и метало ради сохранения контроля над своими эскадрильями, не желая ни при каких условиях отдавать власть над ними любому другому виду вооруженных сил. Всего 38 лет от роду, неженатый, со странной страстью к столярному делу в свободное время, Куэсада являлся воплощением американской деловитости, которая привлекала тех европейцев его поколения, которые были свободны от предрассудков.

Во Францию — «до того, как Нормандия превратила армейскую авиацию в подлинного участника сухопутного сражения», — Куэсада вылетел из Англии на плацдарм в «Д +1», чтобы развернуть там свой штаб вместе со штабом Брэдли, с которым он наладил тесные личные взаимоотношения. Куэсада первым установил самолетные рации на американских танках во время операции «Кобра». При наличии на танках и самолетах таких раций офицеры передовых постов наведения могли управлять действиями авиации с самого переднего края фронта. В то время как на английском участке фронта английские военно-воздушные силы ревностно держали в своих руках передовые посты наведения, у американцев в каждой части специально назначенные офицеры могли вызвать на помощь авиацию.

Лейтенант Филип Рейслер из 2-й американской бронетанковой дивизии начал свою карьеру в качестве офицера передового поста наведения на острове Сицилия, «где была ужасная неразбериха с бомбежками»; оснащение состояло только из красных и зеленых световых сигналов, которых не видели пилоты, и желтых дымовых канистр для дымового обозначения переднего края союзных войск. Ограниченные возможности таких средств были очевидны и в Нормандии. Однако нередко в частях, отстоявших далеко от переднего края, при приближении самолетов подавали дымовые сигналы или расстилали разноцветные полотнища, тем самым подставляя войска, расположенные ближе к переднему краю, под бомбовые и ракетные удары. В июле Рейслер наконец получил рацию для своего «Шермана», с помощью которой он теперь мог разговаривать непосредственно с пилотами и действовать по прямому указанию своего командира. Взгляд на чистое небо на рассвете и слова «похоже, сегодня у нас появятся самолеты», сказанные по внутренней радиосети, действовали исключительно воодушевляюще. Штаб боевого командования А заранее предупреждал Рейслера о появлении истребителей-бомбардировщиков, и в установленное время он начинал добиваться связи с пилотами: «Алло, командир Скудо (или «Красный флаг», или «Черная дверь», или иной позывной сигнал, какой устанавливает на данный день авиагруппа). Говорит Гэтбрейк. Мои координаты — 656 474 юго-восточнее Вира». Летчику трудно искать точное место цели на карте, и, когда он докладывает на землю, что приближается к указанному району, Рейслер командует, чтобы из орудия или танка дали один-два выстрела дымовыми снарядами по цели, чтобы летчик отчетливо видел объект своего удара. Затем он слышит, как командир звена говорит: «Жак, ты иди первым на цель, Пит, прикрывай сверху…» Когда они бомбят или обстреливают ракетами, Рейслер корректирует их огонь. Каких-нибудь пять минут, и задача выполнена, самолеты ушли.

Немцам были известны эти приемы контактов с самолетами и дымовой сигнализации, и были случаи, когда им удавалось направить удары самолетов по американским позициям, и тогда Рейслер отчаянно кричал пилоту «Сандерболта»: «Выходи из пике! Выходи из пике!» — когда тот нацеливался на «Шерманы». Однако значительно чаще, по причинам, так и не известным для танковых экипажей, самолеты просто отсутствовали, и танкисты оставались без авиационной поддержки. Танкисты не имели права распоряжаться истребителями-бомбардировщиками; они могли только просить их о поддержке с воздуха. Оказав поддержку, самолеты возвращались домой из-за нехватки топлива, и иногда Рейслер просил нанести удар просто по пустырю ради поддержания морального духа пехотинцев. Такая тактика страшно возмущала пилотов, для которых каждый самолето-вылет с ударами по целям на переднем крае был сопряжен с большим риском. Если самолет будет подбит, у пилотов очень мало надежды на спасение с парашютом из-за малой высоты. Когда возникла нехватка пилотов для самолетов «Тайфун» во 2-й тактической воздушной армии, руководство английских ВВС обратилось к пилотам «Спитфайеров» с просьбой добровольно перейти на «Тайфуны». Добровольцев не нашлось. Людей нужно было призывать из гражданских резервов.

Куэсада и Броудхерст часто посещали районы сражений, чтобы на месте удостовериться в успехах или недостатках работы своих эскадрилий. Однажды утром американец ехал на джипе в поисках своего старого товарища по командно-штабному колледжу Мориса Роуза, теперь возглавлявшего боевое командование А 2-й бронетанковой дивизии. По совету танкистов он по скату холма выехал на неожиданно спокойную дорогу, где ярдах в ста увидел танк, который он принял за танк бригадного генерала Роуза. Он направился в сторону танка, но 75-мм снаряд, выпущенный из башенного орудия танка в упор по джипу, полностью разбил машину и ранил водителя. Танк оказался «Пантерой». Куэсада и раненый водитель минут двадцать ползли по-пластунски под ружейно-пулеметным огнем. Он вспомнил, как всего день назад от души смеялся, когда пленный адъютант немецкого командира корпуса на вопрос, где находится его генерал, ответил: «Последний раз я его видел, когда он выползал из канавы». Теперь пришла очередь американского генерала ползти, и ему еще повезло, что он уползал живым. Очень немногие из авиаторов любой армии узнали в такой степени реальности сухопутного сражения.

В то время Куэсада старался держать сухопутных командиров в курсе авиационной обстановки. Жалкая горстка самолетов Люфтваффе, которая иногда проносилась над позициями союзников, вызывала явно несоразмерную обстановке тревогу сухопутных войск, а иногда их появление даже использовалось некоторыми командирами дивизий для оправдания своих затруднений или неудач. Однажды утром Куэсада был вынужден выслушивать упреки Брэдли по поводу того, что 29-ю дивизию изматывала авиация противника. Тогда авиатор уговорил Брэдли поехать с ним в 29-ю дивизию, чтобы встретиться с ее командиром, легковозбудимым Герхардом, «скорее задирой, чем дивизионным командиром», — сказал недовольно Куэсада. Он попросил точно объяснить, на что конкретно жаловались в войсках. После долгих уклонений от прямого ответа на вопросы выяснилось, что один из командиров полков метал громы и молнии в связи с тем, что два немецких самолета атаковали его командный пункт, в результате чего загорелась полугусеничная автомашина и был ранен повар. Обратно Брэдли ехал молча, раздумывая над письмом, которое направит командирам дивизий, с предупреждением, что им не следует рассчитывать на иммунитет от воздушных налетов. В другой раз, когда поступила аналогичная жалоба, Куэсада направил в этот район разведывательный самолет, чтобы затем показать Брэдли два комплекта аэрофотоснимков. На снимках первого комплекта показан район за передним краем немецкой обороны с его опустевшими дорогами и полным отсутствием видимого передвижения войск. На втором — зона союзников: дороги забиты идущей впритык бронетанковой техникой и транспортными колоннами; незамаскированные склады на полях, корабли, разгружающиеся у побережья. Для Брэдли этого было вполне достаточно.

Другая затея, предпринятая Куэсадой, носила более спорный характер. Во время одного из приездов Эйзенхауэра во Францию в середине июня Куэсада на штабном совещании встал и заявил, что уходит, так как должен сделать облет района на истребителе. Поддавшись соблазну, верховный главнокомандующий спросил: «А мне можно с вами?» Не менее импульсивный Куэсада согласился взять его с собой. Не прошло и часа как они взлетели на «Мустанге»: Куэсада за штурвалом, Эйзенхауэр за его спиной, втиснувшись на место снятого 70-галлонного топливного бака. «Поднявшись в воздух, — рассказывал Куэсада, — я понял, во-первых, что Эйзенхауэр не вмещается в освобожденное место, и сказал ему, что, быть может, придется перевернуть самолет, если атакуют немцы, и, во-вторых, что все это, пожалуй, было ошибкой». Пролетев несколько миль над фронтом, Куэсада прервал полет и доставил верховного главнокомандующего на аэродром. Но это не избавило ни его, ни Эйзенхауэра от грозных упреков из Вашингтона за рискованность предпринятой ими затеи.

Что касается самолетов, как и всего прочего в армиях союзников, то изобилие ресурсов было просто поразительно. У Куэсада было 37 эскадрилий самолетов с достаточным количеством резервных машин, что позволяло немедленно восполнять любые потери в самолетах. Однажды утром он был сильно возмущен, увидев на взлетной полосе шесть истребителей «Лайтнинг», обозначенных как неисправные из-за того, что фонари были повреждены пилотами, забывшими закрыть их перед взлетом. Такое повреждение можно было устранить буквально в считанные часы при нужде в истребителях, «все равно что исправить автомобиль, оставленный на свалке из-за спущенного колеса». Пилоты летали три или четыре дня в неделю, совершая до пяти вылетов в день, каждый не более 20 минут, коротая время между ними в тех же условиях грязи и неудобств, что и пехотинцы. Нормандская пыль содержала в себе твердые частицы наподобие силикона, которые выводили из строя двигатели самолетов, действовавших с импровизированных взлетно-посадочных площадок. Были наскоро изготовлены специальные фильтры для двигателей, чтобы избавиться от этого бедствия. «Я никогда не ощущал нехватки пилотов или самолетов», — говорит Куэсада. У английских летчиков вызывали острую реакцию и решительность, и неопытность их американских коллег, которые были готовы атаковать в небе любой самолет, но не умели его опознать. Английские летчики на «Тайфунах» говорили, что нападения на них «Мустангов» и «Сандерболтов» не были отдельными случайностями, а происходили с тревожащим постоянством. Корабли английских военно-морских сил также обстреливали их над Ла-Маншем.

Несмотря на возмущение личного состава частей союзников, которые были ошибочно подвергнуты бомбовым ударам своей же авиацией, в целом летчики пользовались уважением в войсках, которые наблюдали за их действиями. Хорошо управляемая непосредственная авиационная поддержка сухопутных войск к концу лета стала самой надежной помощью частям, оказавшимся в затруднительном положении. И все же летчики, атакуя наземные цели, не испытывали того романтического очарования, которое сопровождает на больших высотах истребителей-перехватчиков; к тому же атака наземных целей для летчика куда более рискованна. Как всякий полет на малых высотах, он требует непрерывного сосредоточенного внимания и точности. Один новозеландский пилот следующим образом описал утро над Нормандией:

Крутящиеся облака желтой пыли висят над оживленными дорогами, пыль под нами, а дальше на юго-востоке разбитый город Кан мерцал светом пожаров и дымился огромным грибообразным облаком желто-черного дыма. К югу в районе Виллер-Бокажа происходила ожесточенная канонада, а на западе тонкие струйки разноцветных трассирующих пуль устремлялись в утреннее небо и там гасли красными пучками. На более открытой местности поля были усыпаны вздувшимися трупами сотен пятнистых коров и прочей скотины. Воронки от снарядов и разрывов авиационных бомб, обгоревшие танки виднелись повсюду на измученной земле.

К югу от Потиньи мы начали набирать высоту, но появились потоки зенитного огня, направленного на нас. Поэтому я поспешно скрылся за высокими деревьями и живыми изгородями на холмах… Я увидел цель нашего раннего утреннего вылета. Дорога была забита машинами противника, танками, автомашинами на колесах и на полугусеничном ходу, телегами и фургонами на конной тяге, санитарными машинами, все двигалось впритык друг к другу, отчаянно пытаясь вырваться вперед и достигнуть укрытия, прежде чем в небе появится смерть на крыльях из 2-й тактической воздушной армии. Я направился к голове этой растянувшейся на целую милю колонны; сотни немецких солдат начали выпрыгивать на дорогу и отчаянно бежать в открытое поле и в живые изгороди. Я резко набрал высоту над вспаханным полем, где от 20 до 30 немцев плотной группой бежали под укрытие группы деревьев. Их всех тут же скосил откуда-то появившийся одинокий «Мустанг». Колонну вела огромная полугусеничная машина. Стремясь скорее поразить ее и закупорить дорогу, я дал залп сразу из всех восьми ракет, но промахнулся и попал во вторую машину, следовавшую за головной. Машину подбросило в воздух вместе с солдатами, и она упала набок на дороге. Две другие машины, оказавшиеся рядом, натолкнулись на нее.

В течение нескольких секунд весь участок дороги взрывался и горел под потоками ракет и снарядов. Машины с боеприпасами взрывались, точно многокрасочные вулканы. Несколько упряжек дико неслись по полю, волоча за собой разбитые телеги. Лошади падали, запутавшись в постромках, отчаянно лягаясь и пытаясь встать, или метались между заборами в живых изгородях. Картина была ужасная: пламя, дым, взрывающиеся ракеты, потоки трассирующих пуль и снарядов — отступающая армия, попавшая в западню и без авиационного прикрытия.[233]

Куэсада считал, что английские коллеги никогда не подходили к вопросам тактической авиационной поддержки творчески; например, они не последовали примеру американцев в применении радаров для наведения истребителей, а использовали их только в оборонительных целях. По мнению Куэсада, английским ВВС в этом мешали мощные силы «Спитфайеров», наличие отличных самолетов-перехватчиков, действовавших на больших высотах, в чем уже почти не было надобности, а также неприспособленность самолетов для непосредственного взаимодействия с сухопутными войсками по причине их небольшой боевой загрузки — всего около 1000 фунтов — и из-за недостатка здравого смысла. Для любого самолета, предназначенного для тесного взаимодействия с наземными частями, было важно иметь надежную бронезащиту от стрелкового огня противника. Английский «Тайфун» имел боевую загрузку в 2000 фунтов и был вполне пригоден для поддержки наземных войск, однако Куэсада предпочитал свои «Сандерболты» и «Мустанги», причем «Сандерболты» тоже имели по 2000 фунтов боевого груза.

Близкий друг Спаатса и Икера,[234] Куэсада никогда не отмечал отсутствия энтузиазма в деле поддержки сухопутных войск у своих коллег в американских ВВС. Он доказывал, что именно в силу естественного стремления авиации к самостоятельности «Спаатс понимал, что теперь было важно сделать все для поддержки сухопутных войск, и помнил, что после войны необходимо иметь самостоятельные военно-воздушные силы.[235] Мы были одержимы желанием доказать, что мы заслуживаем этого».

Ничто вышесказанное не умаляет значения того важного вклада, которое внесла союзная авиация в кампанию в Нормандии. Использование тяжелых бомбардировщиков для срыва подвоза немецких подкреплений создало благоприятные условия для десантирования и наращивания сил на захваченных плацдармах. Истребители-бомбардировщики, действовавшие на малых высотах, наносили огромный урон немецкой армии, особенно на последних стадиях кампании. Вопрос лишь в том, могли бы или нет военно-воздушные силы оказать еще более эффективную, решающую поддержку наступающим сухопутным войскам, если бы ведущие английские и американские авиационные руководители на более ранних стадиях и со всей энергией направили усилия для обеспечения тесного взаимодействия с сухопутными частями. С 1940 по 1942 год английская армия испытывала на себе все последствия господства Люфтваффе в воздухе. Однако в 1944 году, когда союзники обладали такой воздушной мощью, о какой никогда не мечтали летчики Геринга, немецкая армия продолжала оказывать решительное сопротивление до тех пор, пока не была разбита в кровопролитных сухопутных сражениях.

К исходу июля 1944 года немецкая армия в Нормандии была доведена до такого плачевного состояния, что только немногие фанатики из СС все еще питали надежду избежать поражения, но и среди них куда меньше стало тех, кто еще рассчитывал на победу. Слабые надежды получить пополнения в условиях огромных потерь на западе полностью исчезли, когда русское летнее наступление против группы армий «Центр» завершилось уничтожением в течение пяти недель 28 немецких дивизий.[236] Разведывательные сводки союзников приукрашивали положение — возможно, льстя самим себе, — когда перечисляли дивизии, все еще противостоявшие союзникам: учебная танковая дивизия, 2-я танковая дивизия СС, 12-я танковая дивизия СС и т. д. На самом деле эти соединения были разгромлены в ходе длительных боев; из дивизий остались только разрозненные и ослабленные части и подразделения при некотором количестве танков и артиллерии. Истощение сил и средств, а не маневренность действий, оказались решающим фактором в низведении соединений фон Клюге до такого состояния, когда они уже не могли держать оборону. По мере того как бои выходили за пределы дамбы и оборонительных сооружений вдоль побережья от Бургибю до Ренна, у них не хватало ни мобильности, чтобы поспевать к месту прорыва союзников, ни боевых средств, чтобы прикрыть образовавшуюся брешь в обороне, даже если это и было возможно сделать по времени. Фон Клюге докладывал Гитлеру:

Сомнительно, что противника можно было остановить на нынешних рубежах. Сказывается его полное превосходство в воздухе, срывающее почти любые наши передвижения… Потери в людях и технике чрезвычайные. Очень сильно упало моральное состояние наших войск в результате непрерывного убийственного огня противника, и особенно с тех пор, как все пехотные части больше не представляют собой хорошо организованных и управляемых боевых единиц. В тыловых районах фронта террористы, чувствуя приближение конца, начинают действовать наглее. Этот факт, а также потеря многих узлов связи серьезно затрудняют управление войсками.[237]

Повсеместный упадок морального духа привел к сдаче в плен целых подразделений, загнанных в ходе наступления американцев в заболоченные и затопленные районы. Хауссер, командующий 7-й армией, известный своей твердостью генерал СС, докладывал, что десять из его дивизий развалились; оставшиеся группы деморализованных солдат находятся на северо-западе Франции без оружия и командиров. Унтер-офицер Ганс Штобер признал, что даже в 17-й моторизованной дивизии СС после артналета в середине июля сложилось непредсказуемое положение. «К этому времени вся немецкая армия разваливалась, — сказал лейтенант Лангангке из 2-й танковой дивизии СС. — У нас уже больше не было никаких шансов сделать что-либо существенное. Мы можем только ловчить, хитрить, сделать по мелочи то или другое. «Домой в Германию» — вот главная мысль, которая теперь в голове у многих». Было просто удивительно, что немецкие фронты на востоке и западе вообще еще не развалились. И тем не менее сохранившиеся подразделения из старых отборных частей все еще оказывали упорное противодействие на каждой стадии наступления союзников.

Эхо от взрыва бомбы 20 июля в штаб-квартире Гитлера прокатилось по высшим эшелонам армейской структуры.[238]«Только что можно было видеть группу людей, которые представляли собой средоточие мировых событий, — писал Вальтер Варлимонт, заместитель Йодля, уцелевший при взрыве. — В следующий момент не было уже ничего, кроме стонов раненых, едкого запаха гари и обуглившихся обрывков карт и бумаг, круживших на ветру».[239] Хроническое недоверие Гитлера к генералам, его презрение к ним теперь стало маниакальным. На протяжении всей кампании в Нормандии он без конца вмешивался в решения, принимаемые военным руководством на театре военных действий. Теперь он стал отметать в сторону единодушные советы таких преданных ему в прошлом людей, как Хауссер, Эбербах, Дитрих, а также заколебавшегося Клюге и взялся сам управлять сражением такими методами, которые противоречили здравому смыслу. 30 июля Йодль представил ему проект приказа «О возможном отводе войск с прибрежного сектора», который фактически являлся предварительным проектом эвакуации из Франции. Гитлер отбросил в сторону бумаги, заявив, что в настоящее время в этом нет необходимости. Тем не менее Йодль по телефону передал Блюментритту, начальнику штаба немецких войск во Франции, которыми командовал Клюге, чтобы тот был готов к получению такого приказа. Поздно вечером 31 июля Гитлер лично инструктировал Варлимонта перед его отправкой во Францию в штаб Клюге, пояснив: «Целью остается удержать противника в пределах плацдарма и там нанести ему серьезные потери, измотать его».[240] Когда Варлимонт получал указания на совещании следующим утром, Гитлер с раздражением сказал: «Передайте фельдмаршалу фон Клюге, что он должен смотреть за своим фронтом, не спускать глаз с противника и не оглядываться через плечо назад».[241] Варлимонту предстояло выступать в роли личного уполномоченного Гитлера при штабе Клюге и проследить, чтобы несущий чепуху фельдмаршал точно выполнял его, фюрера, приказы.

В дни, последовавшие после неудавшегося покушения на фюрера, он начал все чаще требовать к себе сочувствия. Слушая рассказы о страданиях солдат и всего немецкого народа, он раздраженно заметил: «Я думаю, и это совершенно очевидно, что и для меня война не забава. Я отрезан от мира уже на протяжении пяти лет. Я не бываю в театре, на концертах, в кино…»[242] По удивительной иронии судьбы, в то время когда его вера в свою армию рушилась, большинство солдат и офицеров на фронтах были потрясены известием о покушении на фюрера и продолжали удерживать занимаемые рубежи, несмотря на невыносимые условия. Полковник Гейнц-Гюнтер Гудериан из 116-й танковой дивизии был поражен и возмущен этим известием: «Мы не были частью какой-то южноамериканской военной хунты. Мы постоянно испытывали ощущение, что среди нас находились предатели». Капитан Эбергард Вагеман из штаба 21-й танковой дивизии, как это следовало из его разговора с одним из офицеров дивизии — личным другом графа фон Штауфенберга, давно пришел к заключению, что войну уже невозможно выиграть. Но подобно многим немецким офицерам, он считал, что, сколь ни безнадежно положение, «ни один офицер, ни один солдат не должен вступать на путь предательства». Ефрейтор Адольф Хоенштейн из 276-й пехотной дивизии потерял всякую веру в возможность победы, но был глубоко возмущен заговором Штауфенберга. «Это нам на фронте стоило многие тысячи жизней», — считал он. В разведывательной сводке штаба 21-й группы армий, составленной на основе показаний военнопленных, отмечалось: «Известие о покушении не вызвало особой реакции солдат на фронте. Люди поняли, что попытка покончить с войной сорвалась. И все осталось «без изменений, как прежде»». В этом же документе делался вывод, что теперь только 5 процентов немецких солдат верили в возможность победы. 10-я и 12-я танковые дивизии СС оставались единственными соединениями, в которых моральный дух сохранялся еще на довольно высоком уровне.

Главным следствием неудавшегося покушения явилось почти повсеместное распространение губительной подозрительности среди офицерского состава. По иронии судьбы, многие офицеры, чье искаженное чувство чести удерживало их от участия в заговоре, теперь страдали от последствий неудавшегося заговора, так как то же самое чувство чести не позволило им выдать заговорщиков Гитлеру. Вермахт оказался лишенным авторитета и уважения внутри самого государства, подвергнут унизительной обязанности отказаться от традиционного способа отдания воинской чести и впредь отдавать ее только по нацистскому образцу. Отношения между СС и армией — солдатами вермахта оставались в войсках прежними. Но усиливалось глубокое расхождение между теми, кто оставался фанатично преданным нацизму, и теми, кто потерял веру в победу и устал от поражений. В госпитале, где находился раненый ефрейтор Вернер Кортенхаус из 21-й танковой дивизии, молодой солдат, играя в шахматы, сказал, когда разговор зашел о покушении: «Лучше бы он умер». Унтер-офицер СС ударил его за эти слова по лицу. Сам Кортенхаус и большинство солдат вермахта уже не питали иллюзий относительно исхода войны: «Мы считали, что игра проиграна». Среди войск СС все более усиливалось мнение, что заговорщики прямо содействовали их неудачам на поле боя. «Для нас было совершенно очевидно, что повсюду предательство», — говорил лейтенант Вальтер Крюгер из 12-й танковой дивизии СС. Гитлер яростно утверждал, что нехватка фаустпатронов в Нормандии явилась следствием саботажа со стороны генерал-квартирмейстера Вагнера, одного из казненных заговорщиков.

После войны, когда к числу тех, кто был причастен к заговору против Гитлера, были причислены также Ганс Шпейдель, начальник штаба Роммеля, и граф фон Шверин, командир 116-й танковой дивизии, тысячи бывших сослуживцев обвиняли их в предательстве, следствием которого якобы явились неудачи немецкой армии в Нормандии. Они убеждали самих себя, что задержки в переброске частей из района Па-де-Кале в район высадки союзников, а также перебои в снабжении боеприпасами и прочим материальным обеспечением являлись прямым следствием саботажа. Однако нет достаточно убедительных доказательств ни за, ни против такого предположения. Вместе с тем наиболее вероятным объяснением неудач и трудностей немецкой армии были и остаются случайности и ошибочные решения в ходе войны. Заговорщики руководствовались желанием добиться мира с западными союзниками при наиболее благоприятных условиях. Ничто так не осложнило бы эту задачу, нежели смерть Гитлера в тот момент, когда германская армия развалилась вследствие ошеломляющего поражения. Поэтому для заговорщиков было исключительно важно, чтобы к моменту смерти Гитлера было обеспечено стабильное положение на фронте в Нормандии. В июле многие офицеры и солдаты уже не старались прилагать максимум усилий для исполнения приказов, так как были убеждены в их бесплодности. Существует, однако, большое различие между пассивным пораженчеством такого рода и активными попытками саботажа военных усилий в нормандской кампании. К началу августа немецкая армия во Франции находилась на грани катастрофы из-за ее поражений на поле боя и безрассудной стратегии Гитлера, а не вследствие предательства изнутри.

Для союзных армий теперь сражение приняло новый характер. До сих пор, хотя руководство со стороны генералов имело важное значение, ход кампании прежде всего зависел от способности английских, американских и канадских частей отвоевывать территорию у противника от рубежа к рубежу, очередную живую изгородь, дорогу. Однако сейчас, хотя впереди еще предстояли ожесточенные бои, сражение в Нормандии становилось прежде всего делом командующих. Теперь, в августе, именно решения, принимаемые генералами, определяли ход событий, их успех или неудачу, что привело к положению, которое сложилось к сентябрю.

Из всех действий союзников в ходе этой кампании ничто не вызвало столь широкой критики после войны, какую вызвал американский «правый поворот» в Бретань в начале августа. 15-й немецкий корпус был слаб и не обладал мобильностью, чтобы создать более или менее серьезную угрозу армиям Брэдли. Монтгомери полагал, что на запад от Авранша в сторону Бреста и других портов Бретани направится не более одного американского корпуса. На самом деле два корпуса из трех, имевшихся в армии Паттона, пересекли мост Понтобо и ворвались в Бретань. Брэдли был полон решимости не допустить опрометчивых бросков в юго-восточном направлении, пока не будет обеспечен прочный тыл от Авранша на запад. «Мы не можем идти на риск», — говорил Брэдли, опасаясь немецкого контрудара на северо-запад с целью прорваться к побережью и отрезать танковые дивизии Паттона, лишив возможности снабжать их горючим и прочими средствами материального обеспечения. Позднее Брэдли принял на себя ответственность за решение бросить крупные американские силы на запад, в Бретань.

Паттоном стали восторгаться во всем мире за его энергичность и безжалостность, с какими он гнал армию через Авранш и далее в Бретань. «Если величайшим предметом изучения человечества является сам человек, то безусловно важнейшим предметом изучения войны является сеть дорог»,[243] — заметил Паттон. Он писал о своем руководстве наступлением подчиненных войск:

Прорыв 3-й армии через коридор у Авранша был немыслимой операцией. В Авранш вели две дороги, но только на одной из них оставался исправный мост. Мы пропустили через этот коридор две пехотные и две бронетанковые дивизии менее чем за 24 часа. Не было никакого плана, так как невозможно было его составить.[244]

Несмотря на быстроту продвижения войск Паттона, чему было немало завистников среди американских и английских командующих, есть весьма существенная доля истины в замечаниях тех ветеранов, которых раздражали легенды о Паттоне. Они утверждали, что «он не прорывался на оперативный простор, а спокойно продвигался вперед». Паттон выводил из терпения генерала Брэдли, который, отклоняя некоторые предложения Монтгомери, называл их «ошибочной с военной точки зрения паттонщиной». В начале августа он писал о броске 3-й армии: «Паттон молниеносно прошел через Бретань со своими бронетанковыми дивизиями и моторизованной пехотой. Он захватил большую территорию, что было отмечено крупными заголовками в газетах, однако кампания в Бретани не достигла своих главных целей».[245] Здесь Брэдли, конечно, имел в виду быстрый захват западных портов в исправном состоянии. Подлинными творцами броска Паттона через Бретань являлись Коллине и его солдаты из 7-го корпуса, которые прорвали немецкую оборону в ходе операции «Кобра», когда английская и канадская армии все еще стояли перед основными силами Клюге, наиболее боеспособными в северо-западной Франции. Здесь важно подчеркнуть, что на западе не существовало сплошного немецкого фронта — это было скопище разрозненных частей и подразделений, отступавших к укрепленным портам, где они собирались занять прочную оборону. Когда позднее армия Паттона встретилась с более или менее серьезным сопротивлением немцев, то американские дивизии сражались не лучше и не хуже под его руководством, чем под руководством любого другого командующего. В начале августа 1944 года генерал был героем дня, демонстрируя мастерство управления наступавшими войсками, которого, вероятно, не смог бы достигнуть кто-либо другой из союзных командующих. Но было бы абсурдно полагать, что он нашел ключ к разгрому немецких армий. Они уклонялись от того, чтобы помериться с ним силами, и дали ему возможность прославиться.

Плоды успешного броска в Бретань были опьяняющими для солдат, несущихся на танках и автомашинах и не встречавших почти никакого сопротивления на территории, которая в основном была уже в руках французского Сопротивления. При этом 6-я бронетанковая дивизия генерала Джероу захватила 4000 пленных ценою 130 убитых, 400 раненых и 70 пропавших без вести. Однако большинству немцев в этом районе удалось отступить в Брест, гарнизон которого разбух до 38 000 человек и оборонялся до 19 сентября. Куда более серьезное решение, а именно поворот на восток по направлению к Майену и Алансону с целью ликвидации основного немецкого фронта в Нормандии, было задержано на многие дни.

Генерал-майор Джон Вуд, командир 4-й бронетанковой дивизии, был одним из выдающихся американских командиров в нормандской кампании. 2 августа, продвинувшись за четыре дня на расстояние свыше 50 миль, он со своими танками находился уже восточнее Ренна, оставив у себя в тылу 2-тысячный гарнизон немцев — слишком слабый, чтобы представлять собой серьезную угрозу, но, вероятно, достаточно сильный, чтобы серьезно задержать наступление. Вуд прекрасно понимал неотложную необходимость поворота на восток. 3 августа его танки находились уже более чем в 30 милях к югу от Ренна и перерезали семь из десяти дорог, ведущих в этот город. Вуд отдал предварительные приказы о повороте на юго-восток, на Шатобриан. И тут вмешался командир 8-го корпуса Миддлтон. Во-первых, он приказал Буду не только блокировать Ренн, но и овладеть городом. Это Вуд осуществил силами 13-го пехотного полка в ночь на 3 августа. Но Миддлтон все еще стремился на запад, в сторону моря. Залив Киброн, где можно было развернуть крупный искусственный порт, оставался для союзников важной целью со дня Д. Командир 8-го корпуса решил лично увидеться с Вудом и убедить его в том, чтобы вместо наступления на восток, где не было сколько-нибудь существенных сил немцев, 4-я бронетанковая дивизия направилась на запад, к заливу Киброн. Рано утром 4 августа Миддлтон застал Вуда стоявшим возле своей автомашины в поле и изучавшим развернутые на траве карты.

Он подошел и обнял меня. Я сказал: «Что случилось, Джон? Уж не потерял ли ты свою дивизию?» Он ответил: «Нет, черт возьми, мы неправильным путем выигрываем войну, нам следует идти на Париж».[246]

«Я протестовал долго, громко и отчаянно», — говорил Вуд позднее, так как считал, что через два дня мог быть в Шартре. «Так нет же! Нас заставили придерживаться первоначального плана, хотя только мы имели в наличии бронетанковые силы, способные разнести противника вдребезги. Это было одно из глупейших решений за все время войны».[247] Но Миддлтон повторил Буду приказ. То же самое сделал начальник штаба армии генерал Джеффи, сообщив Миддлтону, что, как полагает его командующий, кроме блокирования дорог… вы направите главные силы (4-й бронетанковой дивизии) на запад и юго-запад в сторону залива Киброн в соответствии с планом армии».[248] Паттон, стремившийся избежать спора с Брэдли, не имел намерения перечить его желаниям. 4-я танковая дивизия простояла с 6 по 10 августа у Лориана, немецкий гарнизон которого пытались склонить к капитуляции. Наступило 15 августа, прежде чем она снова двинулась на восток.

Несомненно, что использование крупных сил в Бретани явилось плохо продуманным решением, сопротивление противника было слабым, а пример Шербура показал, что перспективы незамедлительной эксплуатации таких портов весьма проблематичны. У Брэдли явно не хватило творческого мышления, чтобы внести поправки в первоначальный план «Оверлорд», исходя из изменившейся обстановки и серьезной перспективы, которая открылась для действий на западе. Если бы немцы, сознавая угрозу окружения своего фронта, вели себя рационально и начали отход на восток, тогда Брэдли можно было бы действительно обвинить в том, что он упустил огромные возможности, представившиеся американским армиям. Однако, подгоняемые иллюзорными надеждами Гитлера, немцы не сделали ничего подобного. Они подготовили крупный контрудар и даже, когда он потерпел неудачу, проявили такую медлительность с началом отхода, что американские дивизии получили достаточное время, чтобы выйти в тылы немецких войск. Отвлечение сил на операции в Бретани, по-видимому, является примером неудачной стратегии, в будущем — источником огорчений для слушателей штабного колледжа. Однако конечный приз у Фалеза был настолько велик, что перекрыл все, что могли достигнуть американцы. Следует также помнить, что, хотя в то время порты Ла-Манша уже около месяца находились в руках союзников и необходимость в портах Бретани, по существу, отпала, Брэдли в начале августа еще завышал оценку немецкой армии, не был уверен в ее развале. Почти каждый штабной документ этих дней свидетельствует о том, что крах немецкой армии стал для американского командования очевидным позднее. Не было твердой убежденности, что война во Франции подошла к концу, что Клюге был не просто разбит, а разгромлен. Многие офицеры все еще считались с возможностью серьезных боев в сентябре на Сене, если не дальше на востоке.

В ночь на 6 августа 47-й танковый корпус генерала Функа предпринял крупное наступление на позиции 30-й дивизии в районе Мортена, который был захвачен 1-й дивизией 3 августа. Немцы, питая иллюзорные надежды на достижение внезапности, начали наступление без артиллерийской подготовки. Бронетанковые колонны 2-й танковой дивизии СС и 17-я пехотная дивизия ударили с севера и юга с целью овладеть городом и к полудню 7 августа подошли вплотную к Сен-Илеру с юго-запада. 2-я танковая дивизия Люттвитца опрокинула две роты американского 117-го пехотного полка. Подразделения 1-й танковой дивизии СС тоже вводились в бой по прибытии в район боевых действий. Командир 116-й немецкой танковой дивизии ссылался на трудности отрыва от противника при объяснении причин отсутствия дивизии на исходных рубежах наступления на своем участке фронта. Тем не менее через несколько часов немецкие части уже оказались в девяти милях от Авранша. Прорвись они к берегу, немцы бы отрезали 12 американских дивизий от баз снабжения и обеспечения горючим.

Однако с того момента в ночь на 6 августа, когда «Ультра» выдала краткое предупреждение штабу Брэдди о немецком контрнаступлении в районе Мортена, американцы прекрасно понимали вероятность такого хода событий, но не рассматривали их как реальную угрозу. Немцы бросили в бой ослабленные дивизии против мощных американских соединений, личный состав которых был не просто уверен в том, что выдержит натиск, но и в том, что разгромит противника. В это время в штабе американских войск находился Генри Моргентау,[249] которому Брэдли заявил: «Это возможность, которая представляется командующему не больше раза в столетие. Мы намерены разгромить целую немецкую армию».[250] Испытанная в боях 4-я американская дивизия, находившаяся в резерве 7-го корпуса, была развернута с тем, чтобы блокировать немецкие фланги, а боевое командование В 3-й бронетанковой дивизии направилось на помощь 30-й дивизии, оказавшейся под сильными ударами противника. 15-му корпусу под командованием Хейслипа было приказано продолжить давление с целью выхода в район южнее Ле-По, затем повернуть на северо-восток в сторону Алансона и Аржантана. Бой у Мортена не должен был ослабить бросок 3-й армии. 7-му корпусу Коллинса предстояло отразить наступление танков Функа, имея при этом мощную поддержку союзной авиации.

Гитлер лично направил Клюге детальный план наступления бронетанковых сил — операция «Луттих». «Мы должны нанести молниеносный удар, — заявил он. — Когда выйдем к морю, американские передовые части будут отрезаны от основных сил. Очевидно, здесь они пытаются осуществить решающее наступление, иначе не стали бы направлять сюда своего лучшего генерала, Паттона… Мы должны молниеносно повернуть на север и нанести удар по вражескому фронту с тыла».[251] Величайшей загадкой истории остается не то, как немецкие генералы согласились на вторжение в Польшу или на массовое убийство евреев, а как могли мыслящие люди послушно соглашаться с подобными фантастическими военными планами. Главнокомандующий группой армий Б, слишком слабовольный, чтобы отвергнуть план как абсурдный, решил, что если вообще предпринимать наступление, то необходимо двинуть вперед бронетанковые войска до того, как окружение их американцами сделает это невозможным. Он не мог ждать, как требовал Гитлер, пока на запад будут переброшены все танки. Из 1400 танков, введенных в бои в Нормандии, 750 уже было потеряно. Танковые дивизии в боях у Мортена — 2-я, 1-я и 2-я дивизии СС — имели только 75 танков T-IV, 70 танков T-V и 32 самоходных орудия.

С самого начала они столкнулись с трудностями. 2-я танковая дивизия на правом фланге покинула исходный рубеж в полночь на 6 августа, однако 1-я танковая дивизия СС серьезно задержалась вследствие налета истребителей-бомбардировщиков, которые подбили головной танк на дороге в топкой низине, что создало непреодолимую преграду для движения вперед. Когда рассвело, танки выбрались из низины и нашли другую дорогу на Мортен. После первоначального обнадеживающего успеха за городком Сен-Бартемми 1-я танковая дивизия СС встретилась с боевым командованием В 3-й бронетанковой дивизии и оказалась в труднейшем положении. 116-я танковая дивизия, появившаяся здесь только к исходу второй половины дня, была решительно остановлена плотным противотанковым огнем американцев. Казалось, только 2-я танковая дивизия успешно продвигалась к цели. «Плохая погода — все, что нам нужно, — сказал оперативный офицер штаба Люттвитца. — И тогда дело пойдет нормально». Однако когда рассеялась утренняя дымка, в небе появились первые самолеты самой небывалой армады, когда-либо действовавшей на западе: «Сандерболты» генерала Куэсада, поддержанные английскими «Тайфунами», оснащенными ракетами. Они обнаружили 2-ю танковую дивизию возле Ле-Кудрей. Обещанное немецкими ВВС авиационное прикрытие контрудара не было обеспечено. Почти каждый немецкий самолет перехватывался союзными истребителями. Немецкое наступление, начатое внушительными остатками немецкой армии, завершилось поражением и разгромом. Дивизии Клюге не только не избавились от угрозы окружения, но и сами загнали себя в губительные объятия американцев.

И все же солдаты, оказавшиеся на пути наступления войск Клюге, были далеки от того энтузиазма, с которым рассматривали сложившуюся обстановку в штабе Брэдли. Рядовой Джордж Смолл из 45-го зенитного батальона, прикрывавший мост у Понтобо от самолетов Люфтваффе, был в немалой степени удивлен, когда обнаружил, что к его зенитным орудиям присланы бронебойные снаряды: «Тут мы действительно оторопели». На 30-ю дивизию пришлась основная сила немецкого удара. Ночью 6 августа поднятый по тревоге личный состав совершил ночной марш, чтобы сменить пехотные части 1-й дивизии. Проводники на позициях показали ячейки и окопы, которые им предстояло занять. Вскоре солдаты 1-й дивизии скрылись в темноте, оставив новичков один на один с противником; их поддерживали рассредоточенные в системе обороны танки и противотанковые орудия. На высоте 317 к востоку от Мортена 700 американских солдат 2-го батальона 120-го пехотного полка и рота К 3-го батальона того же полка пять дней сражались в полном окружении, кое-как снабжаемые по воздуху, и к концу недели потеряли до 300 человек убитыми и ранеными. В четырех пехотных ротах в результате неоднократных атак противника соответственно осталось 8, 24, 18 и 100 человек. Сухой паек кончился, и солдаты копались в огороде в поисках картофеля или редиса. В 15.07 7 августа с командного пункта 120-го полка сообщили, что немецкие танки находятся от них в 200 ярдах. Один танк был подбит телефонистом рядовым Джо Шипли удачным выстрелом базуки. Командир взвода 1-го батальона лейтенант Лоутер позвал к себе водителя, находившегося на дальней стороне живой изгороди. «Не могу, — горестно откликнулся тот. — Нахожусь в плену». Пункт медицинской помощи 2-го батальона немцы захватили в ночь на 8 августа. Офицер СС с белым флагом подошел к американским позициям на высоте 282 и предложил им сдаться, но получил отказ. Вскоре после этого им пришлось выдержать еще одну ожесточенную атаку. Часть медикаментов окруженным доставлялась с помощью специально приспособленных снарядов. Бригадный генерал Уильям Гаррисон, заместитель командира дивизии, ходил от батальона к батальону, убеждая и подбадривая солдат, как делал это и в первый день операции «Кобра». Как казалось одному из офицеров, «его лицо светилось уверенностью пастыря, каковым он и был для нас в те трудные дни». Каменный деревенский домик, где находился его командный пункт, был известен среди американцев как «замок Небельверфер».

В Аббе-Бланш 150 солдат и ротный талисман — маленькая собачка по кличке «Подвижной резерв» — удерживали перекресток пяти дорог. Рядовой Роберт Волмер уничтожил базукой бронемашину, мотоцикл, еще одну бронемашину и бензозаправщик. Рядовой Эстервез был ранен взрывом гранаты, когда отвозил солдат на джипе в тыл, и, вернувшись за другими солдатами, был убит. Среди оборонявшихся поднялась тревога, когда в тылу у них затрещали автоматы — типичное немецкое просачивание. Но они удерживали свои позиции, и к ним постоянно поступал тонкий ручеек подкреплений. Когда артиллерийский огонь немцев становился особенно интенсивным, солдаты укрывались в небольшой каменной пещере. Иногда, лежа в окопах, они слышали немецкую речь. Через каждые несколько часов на дороге появлялись полугусеничные или колесные машины, по мере приближения которых возникала перестрелка, в нее включались американские самоходные орудия и другие противотанковые средства, и дело почти всегда заканчивалось уничтожением появившихся на дороге машин. Один из солдат умудрился найти где-то спиртное и напился. Другой солдат отказался занять его место. Пьяный сам пытался орудовать и базукой, и пулеметом одновременно.

Действия американского командования в ходе сражения свидетельствовали о его возросшей зрелости, умении держать под контролем положение в 12-й группе армий. С начала и до конца немецкого наступления офицеры на всех уровнях проявляли решительность и уверенность. В дневнике боевых действий 1-й армии, которой командовал Ходжес, записано 7 августа: «Фрицы атакуют… Авиация направлена, чтобы нанести удар по бронетанковым силам противника… генерал не особенно обеспокоен обстановкой, хотя, как признают, противник оказывает сильнейшее давление». 8 августа в дневнике впервые упоминается о приезде актера Эдварда Робинсона, затем говорится: «Сегодня вечером обстановка представляется немного лучше… 9-я дивизия отбила несколько контратак противника местного значения… 30-я дивизия вела тяжелые бои… 35-я дивизия продвинулась, встречая слабое сопротивление». На следующий день Ходжес встречал Генри Моргентау, затем: «Сегодня вечером, как и раньше, генерал издал приказ войскам «привести все в порядок» на ночь, быть готовым ко всему, хотя, по-видимому, генерал считал, что его (Клюге) усилия исчерпались и наступление противника сорвано».

В ночь на 12 августа 35-я дивизия наконец прорвала окружение 120-го полка. Лейтенант Сидней Эйхен из противотанкового взвода 2-го батальона чувствовал огромное облегчение, когда мимо проходили солдаты из пополнения: «Как они смотрелись, когда спускались с холма». Повсюду носились военные репортеры и фотокорреспонденты, стараясь взять интервью у усталых, но уцелевших и выстоявших солдат. У перекрестка дорог возле Аббе-Бланш обнаружили 24 разбитые немецкие машины. На поле боя в районе Мортена американцы насчитали свыше 100 брошенных немецких танков.

Гитлер с его хваленым инстинктом осложнял и без того гибельное положение немецких войск. На юге, где 15-й корпус Хейслипа форсированным маршем двигался к Луаре, на участке в 100 миль от Домфрона к Анжеру на его пути стояли одна танковая, одна пехотная дивизии и несколько батальонов боевого обеспечения. Тем не менее, несмотря на отчаянные протесты Хауссера, Гитлер приказал перебросить на север танковую дивизию — 9-ю танковую — с тем, чтобы 10 августа возобновить наступление в сторону Авран-ша. Хауссер назвал эту переброску дивизии «смертельным ударом не только по 7-й армии, но всему вермахту на западе». Клюге сказал: «Это приказ фюрера». Ко времени начала нового наступления фронт у Кана начал тоже разваливаться. В отчаянии Клюге просил у Гитлера разрешения «временно перебросить танки из района Мортена… чтобы уничтожить передовые части противника, пробивающиеся в северном направлении».[252]11 августа Гитлер нехотя дал на это согласие, но в то же время отклонил предложение о каком бы то ни было общем отходе. В еженедельном оперативном донесении по обстановке Клюге прямо заявлял: «Первоочередной главной целью противника является обход с флангов и окружение основных сил 5-й танковой и 7-й армий с двух сторон». Еще 8 и 9 августа у Клюге оставался единственно разумный выход из создавшегося положения — пожертвовав арьергардом, отойти к Сене. Гитлер, и только Гитлер, лишил его этого, предоставив союзникам экстраординарную возможность нанести войскам Клюге роковой удар. Атмосфера в немецком верховном командовании с его новыми фантастическими прожектами напоминала гротескную комедию.

На протяжении многих лет Геринг единолично управлял Люфтваффе, но и у Гитлера в конце концов лопнуло терпение из-за неудач немецкой авиации у Мортена, и он гневно сказал своему старому приспешнику: «Геринг! Люфтваффе ничего не делают (Гудериан сообщал о конфронтации между ними). Нет смысла далее оставлять авиацию самостоятельным видом вооруженных сил. Это ваша вина. Вы просто ленитесь». Когда тучный рейхсмаршал услышал эти слова, по его щекам потекли крупные слезы.[253]

Основную ответственность за неудачу у Мортена Гитлер возложил на Клюге. И все же, казалось, фюрер был куда больше обеспокоен мелкими трагедиями личного порядка, такими, как смерть его бывшего ординарца капитана СС Ганса Юнге, который был убит во время штурмового удара союзной авиации. Это известие он лично сообщил вдове, своей молодой секретарше Траудл Юнге: «Ах, дитя мое, я так огорчен; у вашего мужа был прекрасный характер». Когда Холтитц представлялся Гитлеру по прибытии с фронта на западе, его информировали, что фюрер собирается сбросить союзников в море. Генерал, как пишет Варлимонт, пришел к заключению, что «человек лишился рассудка».[254]

В связи с тем что 15-й корпус Хейслипа продолжал продвижение на восток в обход Алансона, Монтгомери с 11 августа следовало установить новые разграничительные линии между американскими, английскими и канадскими войсками, которые, как ожидалось, должны встретиться в ближайшее время к востоку от немецких армий. Несмотря на изменившуюся обстановку, он отказался изменить разграничительные линии, установленные 6 августа возле Аржантана. Он считал, что 15-й корпус замедлит продвижение после поворота на север, войдет в зону живых изгородей, которыми немцы могут воспользоваться. Казалось разумным предположить, что канадцы, наступая на юг через довольно открытую местность, будут в Аржантане раньше Хейслипа. Новая разграничительная линия, возле которой 15-й корпус должен был приостановить движение, была поэтому установлена к югу от Аржантана. Тем не менее Паттон предупредил Хейслипа быть готовым наступать дальше на Фалез, несмотря на опасения командира корпуса, что его дивизиям будет не под силу удержать запертым выход из котла при общем отступлении группы армий Б. Паттон срочно начал искать подкрепления. Незадолго до полуночи 12 августа Хейслип доложил в штаб 3-й армии, что его 5-я бронетанковая дивизия подошла вплотную к Аржантану. Хочет ли Паттон, чтобы он продолжал наступление на север, чтобы встретиться с канадцами? Теперь Паттон по телефону звонил Брэдли, произнеся знаменитую фразу: «Наши части в Аржантане. Продолжать ли нам наступление с тем, чтобы загнать англичан в море, устроив им еще один Дюнкерк?»[255]

Несмотря на возражения Брэдли, Паттон все же приказал Хейслипу осторожно продолжать наступление на север от Аржантана. Только в 14.15 13 августа 15-й корпус получил категорический приказ остановиться в Аржантане и отозвать обратно все части, которые находились севернее города. Штаб Брэдли обращался в 21-ю группу армий с просьбой изменить разграничительную линию, но получил отказ. Паттон поспорил с Брэдли, обосновывая свою точку зрения, но был вынужден согласиться с командующим, принимая во внимание тот факт, что приказ остановиться был зафиксирован в документах. Брэдли давал ясно понять, что он сам против дальнейшего продвижения на север независимо от мнения Монтгомери. Брэдли, как и Хейслип, опасался, что американский заслон будет слишком слабым, в то время как у немцев не останется никакой альтернативы, кроме как прорываться из западни. На протяжении всех последующих дней Брэдли решительно отказывался убеждать Монтгомери изменить разграничительные линии.

Обстановка создавала свои императивы по мере того, как Хейслип встречал все более усиливавшееся сопротивление. Теперь на фронте против его корпуса действовали 116-я танковая дивизия при 15 сохранившихся танках и части 1 — и дивизии СС и 2-й танковой дивизии с 55 танками. Немцы до сих пор еще не приняли решения попытаться избежать угрозы окружения. Когда ликвидация остатков противника вокруг Мортена была завершена и войска 1-й американской армии освободились для движения на восток, 7-й корпус Коллинса 13 августа начал быстрое продвижение на северо-восток от Майена. В 10.00 Коллинс позвонил по телефону в штаб 1-й армии и в характерном для него энергичном тоне запросил разрешение «захватить побольше территории». В дневнике боевых действий 1-й армии отмечается:

1-я дивизия на некоторых участках находится на разграничительной линии, и генерал Коллинс уверен, что смог бы захватить Фалез и Аржантан, захлопнуть западню и «сделать дело» до того, как англичане начнут продвижение. Генерал Ходжес немедленно позвонил генералу Брэдли, чтобы официально получить разрешение на изменение разграничительных линий, но в ответ получил досадное сообщение, что 1-я армия не должна продвигаться далее первоначально установленного рубежа, за исключением небольшого выступа вокруг Ренна.

Довольно любопытно то, что теперь Брэдли утверждал, будто закрытие западни у Фалеза утратило прежнее значение, так как большинство немцев уже ускользнуло на восток, хотя такая точка зрения не подтверждалась ни данными «Ультра», ни воздушной разведкой. Каковы бы ни были причины, он перенацелил фокус американских стратегических усилий на восток, в сторону Сены, и сказал Паттону, чтобы Хейслип направил две из своих четырех дивизий на восток и чтобы остальные совместно с 7-м корпусом оставались у Аржантана. Казалось, Брэдли потерял всякий интерес к «малому окружению», которое он сам предложил Монтгомери 8 августа. Теперь он был полон решимости вместо этого осуществить ранее отвергнутый план «большого окружения немцев», прижав их к Сене. В эти дни генерал Брэдли словно утратил видение цели, интуитивное понимание сложившихся благоприятных условий для нанесения смертельного удара по армиям фельдмаршала Клюге. Генерал Джероу, командир 50-го корпуса, направленный в район Аржантана для руководства войсками после отбытия Хейслипа, нашел командование почти в полном неведении относительно местонахождения не только немцев, но и своих войск.

Но теперь Монтгомери и Брэдли наконец согласились, что следует раздвинуть котел в восточном направлении и добиваться соединения союзных армий у Шамбуа. Их планы, таким образом, вылились в серию компромиссов: вместо «малого окружения» в районе Аржантан-Фалез, Хейслип должен был быть направлен на осуществление «большого окружения» у реки Сена, в то время как Джероу и канадские войска на севере попытаются завершить создание западни по разграничительной линии между ними. В ночь на 17 августа 90-я дивизия начала наступление в северо-восточном направлении, с тем чтобы овладеть горным кряжем Ле-Бурж-Сен-Леонар, господствующим на подступах к Шамбуа. На ее левом фланге необстрелянная 80-я дивизия попыталась продвигаться к центру Аржантана. Командир 318-го пехотного полка так писал о своих проблемах:

Это было наше первое сражение, и мне было трудно заставить солдат идти вперед. Я был вынужден буквально пинком поднимать солдат в атаку, а чтобы воодушевить их, вышел на дорогу без прикрытия и показал им, куда следует продвигаться. Противник не вел огня, и это приподняло настроение солдат. Когда вражеский танк, находившийся в 400 ярдах впереди, открыл огонь, я вызвал несколько солдат с базуками и поставил задачу подползти к танку и подбить его. Однако солдаты открыли огонь с далекого расстояния, и танк лишь сменил позицию. Я трижды обследовал дорогу, чтобы найти место где ее пересечь. Перейдя ее, мы продвинулись на сто ярдов, и тут немцы открыли такой огонь, будто сосредоточили в этом месте оружие со всего света. Я вызвал танки… Когда они подошли, то немцы, сделав восемь выстрелов, подбили сразу четыре танка.

Они сдерживали 90-ю дивизию всю ночь с 18 на 19 августа к югу от Шамбуа, и только к утру первые американские подразделения достигли деревни. Весь следующий день и ночь артиллерия 90-й дивизии молотила немцев, бежавших из окружения на восток. 80-я дивизия полностью овладела Аржантаном только 20 августа.

Сотни тысяч союзных солдат едва ли понимали все величие событий, которые развертывались вокруг них. Они лишь знали, что сегодня продвинулись немного больше, завтра — немного меньше, то встречали ожесточенное сопротивление немцев, то, казалось, противник, и в это было трудно поверить, утратил всякую волю к сопротивлению. В поле возле Анне-сюр-Одон в английском секторе 14 августа радист танка по имени Остин Бейкер находился со своим взводом в лагере 8-й бронетанковой бригады. В его неопубликованных записках, представленных автору, говорится:

Не прошло и двух часов, как нас подняли и на автомашинах отвезли в район размещения 18-го гусарского батальона, чтобы выслушать выступление генерала Хоррокса, который только что принял командование 30-м корпусом. Он говорил очень хорошо и развеселил нас. Он рассказал о Фалезском котле — как немецкая 7-я армия была практически окружена и как английская авиация колотила бегущие немецкие колонны на дорогах. Он сказал, что очень скоро мы, расширив плацдарм, понесемся через Францию. Нам это показалось совершенно невероятным. Мы все думали, что нам придется сражаться за каждый кусок земли до самой Германии. Но Хоррокс оказался прав.

В течение почти всей кампании на северо-западе Европы между американским и английским высшим командованием существовали разногласия, порождавшие напряженные взаимоотношения, и в каждой из армий знали массу насмешливых шуток в адрес друг друга, но между солдатами недоброжелательства фактически не было. «Мы знали, что это были неплохие малые, и это главное, — говорил майор Джон Варнер из 3-го разведывательного полка об американцах. — Мы, вероятно, не смогли бы выиграть эту войну без них». Однако за недели, прошедшие между началом операции «Кобра» и маршем к реке Сена, для многих солдат 2-й английской армии и только что сформированной канадской 1-й армии явились горькой пилюлей броские газетные заголовки о прорыве американцами обороны противника, о марше их бронетанковых сил через Бретань и на юг до реки Луара. Эти солдаты более, чем все другие, были чувствительны к прессе. Они получали газеты из Англии на второй или третий день после выхода в свет и с жадностью читали описания собственных действий в Нормандии. Они видели фотографии солдат ликующей американской пехоты с откинутыми на затылок касками, с оружием через плечо, весело машущих руками улыбающимся местным жителям с танков, проезжавших через освобожденные деревни. Они изучали карты в газетах, из которых было видно, что их союзники контролируют участки территорий, значительно большие, чем занятые ими. Но прежде всего они внимательно вычитывали сообщения о слабом сопротивлении, которое встречали американские войска в ходе наступления. Сержант из 6-го батальона 44-й бригады 15-й дивизии с горечью сказал об этом своему офицеру: «Как будто высшее командование хотело истребить всех англичан и закончить войну силами американцев».

На протяжении нескольких недель операции «Кобра», боев в Бретани и у Мортена английские и канадские войска почти каждый день несли тяжелые потери, прилагая огромные усилия, чтобы хотя бы немного продвинуться вперед. 8-й и 30-й английские корпуса наступали на юго-восток от Комона, в то время как канадцы двигались на юг от Кана к Фалезу. 2-я английская армия все еще находилась в густо заросшей лесом местности, пытаясь преодолеть прочную линию обороны немцев, насыщенную значительно большим числом бронетанковой техники и многоствольных минометов, чем силы, с какими когда-либо сталкивалась 3-я американская армия. Только непосредственно перед контрнаступлением у Мортена немецкие танковые войска начали перемещаться в восточном направлении. К этому времени большинство солдат в армии Демпси были сильно измотаны, особенно пехотинцы 15-й, 43-й и 50-й дивизий, которые все еще вели тяжелейшие бои, медленно, но упорно продвигаясь вперед. Офицеры других соединений удивлялись, что 43-я дивизия еще сохранила боевой дух. Командир дивизии генерал-майор Томас был безжалостным и неистовым солдатом, которого Монтгомери благодарил за решимость, но который получил кличку «мясника», по-видимому, за свое безразличие к потерям. Чистка в 30-м корпусе, когда Монтгомери снял Бакнелла вместе с Эрскином и Хинде из 7-й бронетанковой дивизии, напугала многих, но не привела к заметному улучшению в действиях войск.

События, которые подтолкнули Монтгомери к решению отстранить от должности ряд старших командиров, неуклюжие действия войск в операции «Блюкоут» были связаны со многими бедами, которые в то лето выпали на долю англичан и лишили их в глазах американцев тех заслуг, которые по праву принадлежали английским войскам, вынесшим столь тяжелое и неблагодарное бремя на восточном фланге. Все началось с самоуверенного, даже несколько дерзкого письма Монтгомери Эйзенхауэру: «Я приказал Демпси, отбросив осторожность, идти на любой риск, какой он сочтет возможным, на любые потери и нажать на газ, чтобы полным ходом наступать на Вир».[256]30 июля 8-й корпус под командованием О'Коннора настойчиво продвигался к Ле-Бени-Бокаж и Виру вдоль разграничительной линии с 19-м американским корпусом, в то время как на его левом фланге 30-й корпус вел бои за 1100-футовую высоту Мон-Пенсон. 11-я бронетанковая дивизия Робертса, зарекомендовавшая себя как лучшая английская танковая дивизия в Нормандии, быстро продвигаясь вперед, овладела возвышенностью Ле-Бени-Бокаж на стыке между танковой группой «Запад» и 7-й армией. Разграничительные линии, эти швы в одежде обороны, всегда были и остаются слабым местом во всех армиях. Несколько лет назад было высказано предположение, что Монтгомери упустил огромную возможность, не осуществив здесь прорыва с захватом Вира и свертыванием 7-й армии, поставив задачу овладеть Виром 19-му американскому корпусу. Когда 11-я бронетанковая дивизия подошла к городу, прежде чем повернуть 2 августа на юго-восток, он был фактически не защищен. Однако к тому времени, когда американцы двинулись на Вир, немцы уже успели подбросить туда войска, закрыть брешь и стали предпринимать энергичные контратаки; их выбили из города только в ночь на 6 августа. И опять движение войск застопорилось.

В первые дни августа внимание Монтгомери и Демпси было сосредоточено на новой неудаче 7-й бронетанковой дивизии. Командир дивизии был предупрежден, что он должен быстро достичь Анне-сюр-Одон или против него будут предприняты соответствующие меры. После двух дней операции по плану «Блюкоут» он все еще оставался в пяти милях от намеченного рубежа. И Монтгомери, наконец, принял меры — запоздалые, по мнению многих офицеров его штаба, и в особенности начальника штаба де Гинганда, более остро, чем его командующий, ощущавшего распространившийся в штабе верховного главнокомандующего скептицизм относительно действий англичан.

В последующие дни 2-я армия продолжала наступать на юго-восток от Комона, продвигаясь с тяжелыми боями за день на несколько миль. С реорганизацией бронетанковых дивизий, их объединением с пехотными войсками в рамках существующих бригад существенно улучшилось взаимодействие танков и пехоты. Со времени операции «Гудвуд» наконец был установлен тактический принцип, согласно которому пехота движется вперед совместно с танками, когда для этого имеются подходящие условия. Воодушевление, которым отличались дни вторжения, сменялось будничными профессиональными действиями. Большинство шотландских частей, которые в июне с таким усердием посылали вперед музыкантов с волынками, чтобы вести солдат в бой, давно отказались от этих фривольностей. Для слишком многих такая игра на волынке оказывалась последней.

Среди пшеничных полей и живых изгородей Нормандии каждое утро, казалось, приносило солдатам только очередной исходный рубеж или задачу перемещения под непрерывным артиллерийско-минометным огнем до следующей разрушенной деревни, из которой придется выбивать немцев в напряженных почти рукопашных схватках.

Военный художник Томас Хеннелл писал в конце июля, что воюющие армии оставляли за собой «землю, полную призраков». «Сбитая стрельбой листва в яблоневых садах увядала и покрывалась ржавчиной; плоды сияли на фоне неба; то тут, то там кучки пепла от сгоревшего металла; желтые куски рваной древесины; обожженная растительность в живых изгородях среди воронок от разрывов снарядов; через каждые несколько ярдов закопченный, разбитый корпус…» Вооружение армий Клюге прекрасно способствовало созданию максимальной огневой мощи при минимальном наличии людских сил. Многоствольные минометы, используемые массированно, являлись оружием, опустошавшим ряды наступающей пехоты. К августу английская артиллерия стала предпринимать большие усилия с целью решить проблему создания специальных расчетов для борьбы с минометами противника. Оставшиеся у немцев танки по-прежнему были неуязвимы для противотанковых средств союзников. Старшина из 44-й бригады заслуженно получил Военную медаль за то, что подбил вражескую «Пантеру», которая выдержала шесть ударов из пехотного реактивного противотанкового ружья, прежде чем была выведена из строя. К вечеру на полях виднелись воткнутые в землю штыками винтовки для обозначения мертвых. Танковые экипажи проклинали созревшие яблоки, которые сыпались в их башни и засоряли поворотные механизмы, а непрерывные встряски при преодолении брустверов и окопов выводили из строя радиосвязь. Немцы продолжали умело бросать вперед наскоро сколоченные боевые группы, чтобы заполнить неожиданно выявившиеся слабые места в обороне. То и дело английские разведывательные машины или танки докладывали, что обнаружена брешь в обороне противника, но, пока англичане туда добирались с достаточными силами, эти бреши оказывались закрытыми. Однажды вечером из штаба 15-й шотландской дивизии сообщили об отходе противника на участке наступления одного из батальонов. Пехота в этом случае должна удостовериться в наличии перед ней противника и не терять с ним соприкосновения. Но командир роты доложил, что поскольку в данный момент он ведет ожесточенный ближний бой с применением ручных гранат, то едва ли есть необходимость высылать патрули, чтобы выяснять, где находится противник. Тем временем немцы мастерски, что было особенно заметно в эти дни, отрывались от противника: они вели ожесточенный бой за занимаемый рубеж до самого последнего момента, затем быстро пересекали участок сельской местности, чтобы через одну-две мили закрепиться на новом рубеже, создавая англичанам очередную проблему овладения территорией и поддержания темпа наступления.

В точке 218 вы сворачиваете с главной дороги на город Вир и идете по боковой дороге к вершине гряды, — рассказывал лейтенант Ричард Моссе, командир противотанкового взвода 1-го батальона 32-й бригады Уэльсской гвардейской бронетанковой дивизии, о позиции своего батальона к концу первой половины августа. — Хорошо видны щиты с надписью: «Пыль означает смерть». Это было самое скверное место, в какие я когда-либо попадал. Множество тел наших предшественников лежит на полях, здесь же около 25 подбитых машин, в основном английских. Все покрыто толстым слоем пыли, и над всем этим висит сладковатый тошнотворный запах смерти… Днем мы не могли двигаться, поскольку находились под наблюдением вражеских минометчиков, а идти в передовые роты временами приходилось под пулеметным огнем… 12 августа наша артиллерия снова вела огонь с большим недолетом, и часть снарядов угодила по своим позициям, сержант Лентле и еще один солдат были убиты, несколько человек ранены. Очень жаль, что я потерял сержанта Лентле. Это был надежный и разумный человек. Сам он не пошел бы на риск: у него жена и двое мальчиков, которых он обожал; но он выполнял приказы, какими бы опасными они ни были. Я всегда мог на него положиться… Дэвид Рис, командир минометного взвода, был ранен. Хьюдж, Фред и я — это все, что осталось в нашей роте, так что только мы и помогали удерживать участок нашей линии обороны. Мы продвинулись на полмили вперед, потери составили 122 человека, из них 35 убитыми… Пока я буду жив, это слово «бокаж» (живая изгородь) будет меня преследовать и напоминать об изуродованной сельской местности, пыли, садах, затопленных долинах и глупых состязаниях в стрельбе из орудий при появлении цели.

Описание лейтенантом Моссе тяжелого положения 1-го батальона является трезвой поправкой к характеристике обстановки для тех, кто полагает, что к середине августа, когда немецкая армия находилась в пределах одной недели до развала, давление с ее стороны ослабилось. Постоянный расход людских ресурсов продолжался до горького конца.

В ночь на 7 августа после массированного налета самолетов бомбардировочного командования 2-й канадский корпус генерал-лейтенанта Саймондса возобновил наступление в южном направлении в сторону Фалеза — операция «Тоталайз». Саймондс, до этого командир дивизии на о. Сицилия, станет впоследствии одним из выдающихся командиров корпусов на Европейском театре. Суровый, непреклонный офицер, он вносил необычное творческое начало в каждое оперативное решение, за исполнение которого нес ответственность. Это Саймондс решил наступать по открытой местности ночью, использовать 76 шасси самоходных артиллерийских установок в качестве транспортных средств для пехоты, следующей в авангарде, применить сложную электронику и осветительные средства для указания путей движения к намеченным целям в условиях ночной темноты. И никакой задержки после удара авиации.

Еще когда разрабатывался план операции «Тоталайз», Клюге уже перегруппировал свои силы у Мортена. 9-я танковая дивизия СС покинула участок фронта против англичан 1 августа; за ней последовала 1-я танковая дивизия СС в ночь на 4 августа, которую заменила 89-пехотная дивизия. Дезертир-югослав из 89-й немецкой дивизии вышел на передний край канадцев, сообщив эту важную для Саймондса информацию. Впервые с 7 июня основные силы немецкой армии были сняты с восточного фланга союзников. 6–7 августа на правом фланге у Крерара 43-я дивизия наконец очистила от противника высоту Мон-Пенсон, а 59-я дивизия пересекла реку Орн севернее Тури-Аркур. Левый фланг немцев, таким образом, был под сильным давлением, когда канадцы начали наступление.

В 23.30 7 августа штурмовые подразделения, ведомые танками и танками с бойковыми тралами, пересекли исходный рубеж. Они двинулись вперед четырьмя колоннами и скрылись в огромном облаке дыма, поднятого бомбардировкой. Авиация сделала свое дело с поразительной точностью, помогли ей целеуказания с помощью цветных трассирующих снарядов; на этот раз обошлось без потерь среди союзных войск, и 3462 тонны бомб упали на деревни, оказавшиеся на пути наступления канадских войск. Не было и предварительной артиллерийской подготовки. Для солдат на земле картина была изумительная, когда лучи прожекторов уперлись в облака — их прозвали «лунный свет Монти», — чтобы улучшить видимость для наступающих, зенитные пушки «Бофорс» периодически вели огонь трассирующими снарядами, указывая войскам направление наступления. Их первоначальный успех был обнадеживающим. Несмотря на некоторые сбои, первые объекты были взяты к рассвету. На левом фланге 51-я дивизия успешно продвигалась вперед, предоставляя войскам последующих эшелонов уничтожение отдельных групп противника. Немецкие контратаки были отбиты, а истребители «Тайфун» 2-й тактической воздушной армии, усиленные «Мустангами» и «Спитфайерами», висели над дорогами, по которым немцы могли подбросить подкрепления. Примерно в 12.50 8 августа появилась первая волна «летающих крепостей» в составе 492 машин 8-й воздушной армии, которая нанесла мощные бомбовые удары для поддержки канадцев. Это было что-то ужасное, так как удар частично пришелся по своим войскам. Канадцы, англичане и поляки потеряли свыше 300 человек. Солдаты пришли в ярость. «Мы спрашивали, какого черта они не могут читать карту даже в такой ясный день, как этот? — говорил капрал Дик Реймонд из 3-й канадской дивизии. — Многие наши орудия открыли огонь по «летающим крепостям». Каждый на земле радовался попаданию».

И тут стали появляться знакомые, гнетущие признаки того, что наступление выдыхается. Тилли-ла-Кампань все еще держалась стойко. Как часто случалось в ходе кампании, союзники обходили немецкие позиции, полагая, что противник, оказавшись отрезанным, прекратит сопротивление, но на самом деле он каждый раз продолжал ожесточенно сражаться. 2-й канадский корпус продвинулся на шесть с лишним миль, но до Фалеза все еще оставалось 12 миль. Ночные атаки канадских боевых групп были отбиты со значительными потерями. Уже знакомый союзникам заслон из 8 8-мм орудий причинял ощутимые потери наступающим танкам. Потрепанные части 12-й танковой дивизии СС имели приказ двигаться в западном направлении, когда началась операция «Тоталайз», и во изменение приказа их быстро перебросили для поддержки 89-пехотной дивизии. В 12-й дивизии СС все еще имелось 48 своих танков, а также 19 «Тигров» 101-го тяжелого танкового батальона СС, переданного в подчинение дивизии. Хотя 12-я танковая дивизия СС не находилась на переднем крае, когда канадцы начали наступление, командир дивизии Мейер оставил там офицеров связи, которые могли немедленно докладывать ему об изменениях в обстановке. Рано утром 8 августа боевые группы Вальдмюллера и Краузе, сформированные из подразделений 12-й танковой дивизии, а последняя находилась на участке фронта Тури-Аркур, вступили в бой у дороги на Фалез. Завязалась ожесточенная схватка, в которой капитан Михаэл Виттман, известнейший немецкий танковый ас, герой боев у Виллер-Бокажа, нашел свой конец под огнем канадских «Шерманов».

Как польская, так и канадская бронетанковые дивизии, шедшие во главе наступавших войск, впервые вступали в бой, и это, несомненно, осложняло их положение. В ночь на 8 августа Саймондс приказал танкам продолжать давление на противника. Многие части просто игнорировали этот приказ и отошли на ночь в места укрытия так, как их учили. Некоторые подразделения, которые все же продолжили ночное наступление, оказались без поддержки, были отрезаны и в конечном счете уничтожены из 88-мм орудий. 9 августа штаб Саймондса был вне себя от возмущения бесконечными задержками, которыми сопровождались почти любые передвижения частей, а также повторяющимися случаями перестрелок между своими же пехотинцами и танкистами; стало трудно получить точные сведения о происходящих на переднем крае событиях. Ожесточенная немецкая контратака, предпринятая боевой группой 12-й танковой дивизии СС, довершила хаос. За один день английский Колумбийский полк потерял 47 танков и 112 человек личного состава. Пехотная часть, состоявшая из алгонкинов, потеряла 128 человек (алгонкины — название некогда многочисленного индейского племени Северной Америки. — Ред.). Поляки на левом фланге несколько продвинулись вперед, дойдя до Силвена. В ночь на 9 августа 10-я канадская бригада успешно продвинулась в западном направлении. Однако днем 10 августа крупный ночной удар силами 3-й канадской дивизии в лесном массиве Куэсни закончился на следующее утро ее отступлением.

Энтузиазм канадцев явно ослабевал: трудности в высших штабах вызвали неуверенность в низах. Монтгомери всегда относился с недоверием к Крерару, командующему канадской армией, и сильно расстроил командование армии в самом начале этого ее первого сражения, направив к ней в штаб для контроля штабных офицеров из 21-й группы армий. Крерар оказался вовлеченным в спор с суровым Крекером, командиром 1-го английского корпуса, который попытался на месте отстранить канадца от командования. Нетерпеливый Монтгомери пытался убедить обоих обратить свой гнев на противника. «Основной причиной был Гарри. Боюсь, что он считает себя великим полководцем и был полон решимости показать это, как только принял командование в 12.00 23 июля. Он совершил свою первую ошибку в 12.05; а вторую — после ланча…»[257] Удивительная картина получается при сопоставлении сил сторон, вовлеченных в бои к северу от Фалеза в ночь на 10 августа: у немцев было всего 35 танков (15 T-IV, пять «Пантер» и 15 «Тигров»), в то время как у канадского 2-го корпуса их имелось, даже после потерь около 700 единиц. И тем не менее 10 августа при поступлении на фронт небольших немецких подкреплений было решено, что только новое крупномасштабное наступление с массированной авиационной подготовкой позволит канадцам прорваться к Фалезу. Немцы и здесь продемонстрировали мастерство обороны ограниченными средствами, перебрасывая танки и противотанковые орудия с одного угрожаемого участка на другой, оказывая упорное противодействие каждому усилию канадцев. Стало очевидно, что канадцы действовали далеко не удачно. В силу того что канадское правительство до самого последнего момента отправляло на Европейский театр личный состав только на добровольной основе, оно встретилось с большими трудностями в обеспечении штатной численности 1-й канадской армии. Многие солдаты на поле боя с горечью ощущали, что канадский народ в целом не вносит должной лепты во имя общего дела. Основную массу войск генерала Крерара составляли действительно хорошие части. Но его армия была не полностью укомплектована личным составом, хронически испытывала трудности с командными кадрами. Это было также причиной недисциплинированности канадских авиационных экипажей, снискавших себе недобрую известность. Даже официальный канадский историк рискнул высказать мнение, что их армия:

обладала значительным процентом полковых офицеров, отношение которых к обучению войск носило скорее несерьезный и необдуманный характер, нежели было упорным и научно обоснованным. Анализ операций в Нормандии подтверждает эту точку зрения. Полковые офицеры такого типа представляли собой, вероятно, самое слабое звено в армии. На верхнем уровне канадское командование в Нормандии в сравнении с другими руководителями союзных войск было не хуже. Канадский полковой офицер в лучшем случае по качеству… не превосходил своих коллег… Но все же факт остается фактом: большое число офицеров не было достаточно компетентно в выполнении должностных обязанностей, обнаруживало неподготовленность в условиях боевых действий, что иногда приводило к серьезным последствиям.[258]

11 августа Саймондс приказал своим бронетанковым дивизиям сняться с переднего края, чтобы их место заняли пехотные формирования. 12 августа в журнале боевых действий 1-й американской армии сардонически зафиксировали: «Англичане на некоторых участках добились продвижения, но ни одно из них не носит характер прорыва». В Париже пресса сообщала о триумфальных немецких успехах, об уничтожении 278 танков союзников, об утверждениях Берлина, что «каждый фут земли достается союзникам ценою огромных потерь в живой силе и технике».

Срыв операции «Тоталайз» вызвал у Монтгомери досаду, но нет никаких признаков того, что он воспринял этот срыв как долгосрочную угрозу своим расчетам. Для многих офицеров все еще казалось невероятным, чтобы Клюге решил оставить свои войска в затягиваемой союзниками петле. У немцев еще оставалось время и пространство для отхода на восток. Монтгомери давно готовился бросить канадцев и англичан на левый фланг от Фалеза через Сену, когда 3-я американская армия заблокирует так называемый Парижско-Орлеанский проход между Луарой и Сеной. Этот замысел, известный под названием «большого окружения», был рассчитан на то, чтобы поймать в западню все сохранившиеся силы немцев в Западной Франции. Однако когда Эйзенхауэр позвонил Монтгомери из штаб-квартиры Брэдли днем 8 августа, чтобы обсудить американское предложение о «малой западне», встречном соединении войск 3-й армии с канадцами и англичанами в районе Аржантана, Монтгомери в принципе согласился. На следующий день он телеграфировал Бруку: «В сложившейся ситуации заложены огромные возможности. Если мы выйдем к Алансону, Аржантану и Фалезу сравнительно быстро, то у нас появятся верные шансы осуществить окружение основных немецких сил, и я занят разработкой плана выброски воздушно-десантной дивизии в район Гасе, что примерно в 15 милях к востоку от Аржантана, с тем чтобы окончательно захлопнуть западню».[259] Монтгомери проявлял некоторую сдержанность относительно «малой западни», которую вопреки своему обычному поведению разделял и Паттон. Оба они опасались, что слишком много немцев сможет избежать окружения, если капкан захлопнуть у Аржантана. Их больше привлекал драматичный вариант «большого окружения», обещавший значительный выигрыш территории и захват крупных масс войск противника. Однако Монтгомери стал проявлять не присущую ему нерешительность, а Брэдли был настроен на варианте Аржантана. Англичанин в конечном счете сообщил Бруку: «Если немцы выскользнут из западни, я быстро переключусь на план, изложенный в докладной М-517,- то есть «большое окружение»».

Было уже 11 августа, когда канадцы застряли севернее Фалеза, а Монтгомери упустил, вероятно, последнюю возможность осуществить крупный обходный маневр, чтобы своевременно завершить окружение немцев. Если бы он во время понял, что трудности канадцев являются следствием фундаментальных недостатков управления войсками и их боеспособности, то он мог бы бросить на юго-восток испытанные английские соединения для поддержки канадцев или даже вместо них. Но это было бы не в стиле Монтгомери. Такой ход событий явился бы излишне «беспорядочным»- слово, которое он более всего не терпел в военных операциях, — вызвал бы сложнейшие, хотя и не непреодолимые проблемы передвижения, управления и снабжения. Возможно также, что он не желал возлагать новые тяжелые задачи на английские дивизии, которые и так уже понесли большие потери и были основательно измотаны; а может быть, он даже сомневался, что они будут действовать лучше, чем канадцы. Каковы бы ни были причины, он приказал командующему 2-й армией генералу Демпси продолжать наступление на юго-восток и поручил важнейшую операцию — наступление с целью встречи с американцами у Аржантана — канадской армии Крерара, которая наглядно продемонстрировала свои недостатки за последние четыре дня. Начиная с этого момента все, что последовало на англо-канадском фронте, было уже предопределено.

За исключением ограниченной операции, проведенной силами 2-й канадской дивизии в долине Лайзе 12 и 13 августа, все эти дни полностью прошли в приготовлениях к очередной крупной атаке на Фалез — операции «Трэктэбл». Нетрудно понять нетерпение американцев, хорошо понимавших, что упускается драгоценное время. Наконец 14 августа в 11.42 с установки мощной дымовой завесы, которая на этот раз заменяла ночную темноту, началась операция «Трэктэбл». Дым, перемешанный с огромными облаками пыли, поднимаемой бронетанковыми колоннами, вызвал серьезные затруднения для ориентировки канадцев на местности. Командир бригады головных танков был смертельно ранен в первый же час наступления, что вызвало серьезные осложнения в управлении подразделениями при дальнейших боевых действиях. Обстановку еще больше усугубляло то обстоятельство, что за сутки до этого немцы обнаружили копию приказа Саймондса у убитого командира разведывательной машины. Они перегруппировали свои силы, точно зная силы, средства и маршруты наступавших канадцев.

Большинство проблем на начальном этапе наступления было связано с трудностями поиска брода через небольшую речку Лисон, которая оказалась куда более серьезным противотанковым препятствием, чем предполагали. Однако самым ошеломляющим для наступавших канадских войск явилось ошибочное нанесение по ним ударов авиации английского бомбардировочного командования, значительную часть экипажей которого в данном случае, по иронии судьбы, составляли канадцы: число жертв этой трагической ошибки превысило 300 человек. По ужасному недоразумению, некоторые канадские части использовали для обозначения своих позиций желтый дым, в то время как бомбардировочное командование использовало желтый дым в качестве целеуказателей для действий своих самолетов. Все это еще раз явилось печальным подтверждением отсутствия взаимодействия между армией и военно-воздушными силами. Канадцы заявили, что эта катастрофа оказала крайне тяжелое воздействие на моральное состояние и боевую активность войск, привлеченных к операции «Трэктэбл».

Возобновленное 15 августа наступление не принесло успеха. Хаотические действия 4-й бронетанковой бригады сорвались после того, как головные танковые подразделения наткнулись на немецкую противотанковую оборону. 3-я канадская дивизия немного продвинулась вперед, но в результате немецкой контратаки оставила противнику деревню Суланжи. К вечеру того дня 2-я дивизия достигла позиций в одной миле от окраины Фалеза, но только после того, как немцы оторвались от нее и отошли на этом участке фронта. Теперь канадская и польская бронетанковые дивизии получили приказ наступать на юго-восток к Труну. 2-я пехотная дивизия вошла в полностью разрушенный город, который ей удалось очистить от противника только 17 августа. Около 50 человек из «Гитлерюгенда» отбивались до последнего солдаты в здании высшей школы. Только четверо спаслись. Двое из числа оборонявшихся, выбранные путем жеребьевки, ускользнули из города предыдущей ночью, чтобы доложить обстановку Мейеру. Во многих частях города на улицах образовались такие завалы, что канадцы с трудом определяли направления улиц. Прошли многие часы, прежде чем бульдозеры расчистили проезжую часть улиц для движения автомашин.

Только теперь крупные части немецкой армии начали отходить на восток из котла. 16 августа Клюге наконец отдал приказ об общем отступлении. Это был его последний акт в качестве главнокомандующего немецкими войсками во Франции и почти последний в жизни. 15 августа его автомашина попала под огонь истребителя — бомбардировщика союзников, рация была разбита, и он потерял на некоторое время всякую связь как с ОКВ, так и со своими войсками. Гитлер был убежден, хотя и ошибочно, что в это время фельдмаршал пытался вступить в переговоры с союзниками. В полдень 16 августа Клюге отказался выполнить приказ ОКБ об организации контрнаступления, которое, как он заявил, совершенно невозможно. Хотя отступление в конце концов было санкционировано приказом фюрера позднее в тот же день, вечером 17 августа Клюге был снят с поста главнокомандующего. По пути в Германию для объяснения с Гитлером он покончил жизнь самоубийством, оставив экстраординарное письмо с заверениями в бесконечной преданности фюреру — свидетельство одержимости немецкого офицерского корпуса идеей преданности и полной неспособности разрешить действительные проблемы морали, гуманности или исторических интересов немецкого народа. Самоубийство старших немецких офицеров, потерпевших поражение в Нормандии, явилось в конечном итоге результатом их собственного отступления от требований разума. Преемником Клюге стал фельдмаршал Вальтер Модель. Готовность старших офицеров осуществить замыслы своего психически ущербного властелина казалась беспредельной. Первым делом Модель приказал 7-й армии и танковой группе «Эбербах» немедленно отступить; 2-му танковому корпусу СС (остатки 2-й, 9-й, 12-й танковых дивизий СС и 21-й танковой дивизии) удерживать на севере фронт против англичан и канадцев; 47-му танковому корпусу (2-я и 116-я танковые дивизии) — на юге против американцев.

Теперь для союзников, стремившихся не допустить отступления немецкой армии из наметившегося окружения, время становилось решающим фактором. Но пока американцы стояли у Аржантана, канадские бронетанковые части мучительно медленно продвигались на юг в сторону Труна. Их 4-я дивизия после многочисленных задержек, вызванных дорожными пробками на узких улицах деревни и маленькими каменными деревенскими мостиками через речушки, а также действиями противника, вышла к вечеру 17 августа в район в двух милях севернее деревни Лувьер. В 14.45 в тот же день Монтгомери позвонил начальнику штаба Крерара, чтобы подчеркнуть неотложность следующих мер: «Исключительно важно, чтобы обе бронетанковые дивизии 2-го канадского корпуса закрыли брешь между 1-й канадской и 3-й американской армиями. 1-я польская бронетанковая дивизия должна прорываться вперед в обход Труна и любой ценой и как можно скорее выйти в Шамбуа».[260]

Поляки также не проявляли расторопности. Их 2-й бронетанковый полк вечером 17-го получил приказ немедленно наступать в направлении Шамбуа, но вместо этого двинулся рано утром на Шампо, вероятно вследствие неправильного указания пути французским проводником, который вскоре исчез. Брешь, через которую немецкие машины и пехота неслись из котла сломя голову, теперь сузилась до нескольких тысяч ярдов. Основная работа по уничтожению вражеских сил внутри Фалезского мешка проводилась союзной авиацией. Истребители-бомбардировщики, совершая по 2–3 тысячи самолето-вылетов в день, нанесли противнику крупные потери. И вместе с тем все еще возникали серьезные проблемы опознавания с воздуха своих наземных войск. 51-я английская дивизия сообщала о 40 случаях воздушного нападения своих самолетов только 18 августа, что привело к потере 51 солдата и офицера и 25 машин. Поляки, потерявшие десятки солдат и офицеров во время ошибочных бомбардировок 8 и 14 августа, в тот же день в результате ударов союзной авиации потеряли половину своих запасов горючего.

Утром 19 августа Саймондс лично беседовал с командирами дивизий в штабе 4-й дивизии восточнее Морто-Кулибо. Он подчеркивал, что их задача заключалась в том, чтобы воспрепятствовать отступлению немцев из Фалезского мешка. В это утро две канадские пехотные роты вели ожесточенный бой в деревне Сен-Ламбер за небольшой плацдарм, а затем, будучи не в состоянии продвинуться вперед, окопались и остальную часть дня отбивали непрерывные контратаки немцев, стремившихся любой ценой удержать открытой дорогу на восток. Ценою огромных усилий и потерь остатки 3-й парашютной дивизии Мейндла обороняли эту дорогу для тысячи своих товарищей. Канадские части препятствовали попыткам противника выбраться из Фалезского мешка через Трун. Артиллерийские наблюдатели, разместившись на высотах, господствующих над районом, где на восток двигались немецкие войска, корректировали массированный огонь по вражеским колоннам. В тот вечер польские и американские части встретились у Шамбуа.

И все же брешь не была закрыта. Как поляки, так и 4-я канадская дивизия находились под ожесточенным давлением частей 2-й танковой дивизии СС, которые пробивались в западном направлении, чтобы удержать открытой дорогу для 7-й армии. 1500 поляков и 80 танков оказались отрезанными от своих тылов, лишенными возможности эвакуировать раненых, они испытывали к тому же острую нехватку горючего и боеприпасов. Бой между поляками и немцами носил необычно жестокий характер даже по меркам боев в Нормандии. Поляки и немцы ненавидели друг друга всеми фибрами души, и каждая сторона считала, что есть за что мстить другой, хотя у поляков для этого было больше оснований. Теперь с высот Монт-Ормель поляки огнем из танковых пулеметов поливали немцев, проходивших колоннами внизу, а корректировщики наводили артиллерийский огонь. С кряжа, покрытого лесом, им было видно поле боя на многие мили. Между тем в журнале боевых действий 4-й канадской дивизии отмечалось: «Из-за тяжелых боев и непрерывных немецких атак с востока и запада и многочисленных приказов, полученных дивизией, чтобы закрыть путь отхода немцам, все части так перепутались, что невозможно определить, где какая бригада действует». Канадцы просто заливали огнем немецкие подразделения, где бы их ни встречали. Как писал офицер пулеметного батальона 3-й канадской дивизии 21 августа, «примерно до 8.00 утра пулеметчики вели огонь по любым целям, какие попадали на прицел. Показалось множество белых флагов, сотни вражеских солдат сдавались в плен. Многие другие оказались не в состоянии сдаться в плен, так как любое движение в сторону нашего переднего края сопровождалось пулеметными очередями эсэсовцев, патрулировавших на транспортерах в низине за передним краем немцев». Капрал Дик Реймонд из пулеметного батальона 3-й канадской дивизии сказал, что здесь «мы впервые увидели немецкую армию на открытой местности. Мы видели группу немцев, пытающихся перебежать через открытый участок из одного леска в другой, и видели, как одни падают, другие продолжают бежать, некоторые лежат и стонут прямо перед нами. Это была скорее казнь, чем бой. Я помню сильнейшее чувство смущения, которое меня охватило».

Фалезский мешок наконец был закрыт, но слишком поздно, чтобы предотвратить бегство из окружения грозного костяка немецкой армии, в том числе наиболее опытных и преданных нацизму офицеров, которые сохранили волю к любым испытаниям ради выхода из окружения. Очень немногие, даже среди канадцев, оспаривали тот факт, что основной причиной срыва намерения союзников захлопнуть капкан у Фалеза были недостаточно энергичные действия 1-й канадской армии. Характерно, что английская официальная история описывает наступление на Фалез терминами, присущими для обозначения тяжелых боев: «тяжелый день для канадцев… решительно сражавшиеся немцы… упорное сопротивление». Все это совершенно справедливо, но в этих доводах обходится главный факт, который заключается в том, что совершенно потрепанные остатки двух немецких дивизий и какой-то десяток танков сдерживал целую армию Крерара в течение 13 суток, начиная с операции «Тоталайз» и до закрытия бреши у Шамбуа, на расстоянии всего 30 миль. Канадский официальный историк куда более откровенен, чем его английский коллега: «Немецкие силы, значительно меньшие, чем наши, используя благоприятную местность и подготовленные позиции, оказались в состоянии застопорить наше продвижение до такой степени, что позволили значительным немецким силам ускользнуть из наметившегося котла».[261] Генерал Фоулкес, командир 2-й канадской дивизии, говорил: «Вступив в бои у Фалеза и Кана, мы обнаружили, что когда сталкиваемся с опытными немецкими войсками, то мы для них не равный по силам противник. Без нашей авиационной и артиллерийской поддержки мы бы не добились никакого успеха». Канадское командование уже осознало свои трудности и начиная с 6 июня заменило ряд офицеров, возглавлявших батальоны и бригады; 21 августа Крерар снял с должности командира 4-й бронетанковой дивизии генерал-майора Китчинга в качестве ритуального жертвоприношения за неудачи его дивизии.

Теперь борьба сосредоточилась на нескольких квадратных милях полей и в маленьких деревушках, где остатки разгромленной полумиллионной армии дрались за свое спасение. Управление войсками было почти полностью потеряно. Немецкие офицеры командовали только теми солдатами, которые случайно оказывались возле них. Обгорелые машины, обгорелые трупы, обгорелые постройки и живые изгороди обезображивали каждый акр земли, над которым пролетали истребители-бомбардировщики. Раненых собирали там, где им могли оказать какую-то помощь, когда туда приходили союзные войска — у самих немцев уже не было ни лекарств, ни достаточного числа санитаров или врачей. Солдаты ели то, что могли найти в разбитых машинах или в покинутых крестьянами домах — каждый уцелевший дом был битком набит отставшими от своих частей солдатами, ищущими какую-либо пищу и укрытие от артогня и воздушных налетов, или просто для отдыха от бесконечного марша. Передний край союзников представлял собой вздувшийся и выпятившийся мешок, на стенки которого изнутри давили тысячи солдат противника, во многих местах пробивавших своими телами эту стенку в поисках путей к бегству, нередко при этом погибая. Среди огромной массы упавших духом немцев, единственное желание которых сводилось теперь к тому, чтобы скорее сдаться в плен, имелось все же еще несколько тысяч солдат и офицеров, которые с яростью обреченных сражались у Фалеза, снова и снова атакуя позиции союзников, несмотря на сильный артиллерийский и пулеметный огонь.

20 августа Монтгомери издал директиву, настаивая, чтобы войска умножили усилия: «Не время ослаблять напряжение или успокаиваться и поздравлять самих себя. Я призываю всех командиров предпринять еще одно огромное усилие. Давайте покончим с этим делом в рекордно короткое время… Прежде всего задача канадской армии заключается в том, чтобы нормандская «бутылка» была плотно закупорена».[262]22 августа стало ясно, что основные немецкие силы к западу от рубежа наступления союзников были либо уничтожены, либо оказались в плену. «Пробку» с опустевшей «бутылки», судя по всему, можно было снять. Союзные армии теперь могли оставить руины Сен-Ламбера и Кудеара, Шамбуа и Труна, место жестокого побоища у Фалезской бреши.

Некоторым солдатам судьба благоволила, и они достигли Германии до того, как наступил крах в Нормандии. Ефрейтор Шикнер из 2-й танковой дивизии после ранения в голову находился в госпитале на излечении на родине; его ранение, полученное в июле, — результат выстрела американского снайпера. Лейтенант Шааф и его артиллеристы из 1716-го артиллерийского полка были отправлены в Германию для получения новых орудий, поскольку те, из которых они вели огонь с 6 июня, полностью износились. Ефрейтор Кортенхаус из 21-й танковой дивизии все еще находился на излечении в госпитале после того, как ногой угодил под гусеницу танка. Капитан Вагеман из штаба 21-й танковой дивизии в конце июля получил назначение в Германию. Однако основная масса немецких войск оставалась в Нормандии, чтобы пережить один из величайших кошмаров военной истории, который разыгрался в Фалезском котле. Под непрерывным огнем артиллерии с севера и с юга, под ударами авиации, висевшей над полем сражения с первых проблесков утра до вечерних сумерек, растянувшиеся колонны солдат, повозок на конной тяге и некоторое число уцелевших танков и машин медленно продвигались на восток по дорогам и полям, мимо незахороненных останков своих товарищей, мимо бесчисленного множества разлагающихся трупов лошадей и крупного рогатого скота, разбитых «Пантер», полугусеничных машин, полевых легковых автомашин и грузовиков — мимо последних надежд армий Гитлера во Франции.

20 августа был прекрасный летний день. Для мучительно пробивавшихся на восток отдельных групп и колонн немцев такая погода была точно издевательством, когда снаряды нащупывали дороги и тропинки, по которым они двигались, и терзали луга, где многие искали спасения. Ненавистные самолеты-корректировщики деловито гудели над ними, руководя их уничтожением. Полковник Гейнц-Гюнтер Гудериан направил двух офицеров вперед к Сен-Ламберу, чтобы разведать возможный путь отхода остатков их дивизии. С наступлением темноты колонна из 300 солдат, 50 машин и батареи артиллерийских орудий осторожно тронулась в путь по низине, останавливаясь и прислушиваясь к тишине через каждые 100 ярдов. Наконец после многих часов неимоверного напряжения они встретились с мотопехотой 2-й танковой дивизии СС, которая удерживала восточный рубеж. Гудериан и его люди тут же заснули по обочине дороги и спали весь следующий день. Впечатление безопасности было иллюзорным. На следующее утро он получил приказ отвести остатки дивизии на юг, усилить ослабленную оборону на участке натиска американцев. Когда он ехал в своем полевом «фольксвагене», его перехватил союзный истребитель-бомбардировщик, вынырнувший со стороны солнца. Раненный в плечо, Гудериан еще находился в машине, когда взорвался топливный бак. Во Франции он уже больше не воевал.

Лейтенант Вальтер Крюгер, офицер связи 12-й танковой дивизии СС, был ранен шрапнелью, когда сидел в грузовике в огромной неподвижной транспортной колонне на фалезской дороге. «И тут я увидел, — рассказывал он на допросе, — что колонна горит. Все бежали». Он шел пешком три дня, затем сел на обочину дороги возле Бретейля и вглядывался в бесконечный поток грязных, окровавленных, измученных солдат, шедших на восток в надежде найти людей из своей части, собрать их и вместе продолжить отступление. Его командир дивизии Курт Мейер, выдающийся боевой командир и фанатичный нацист, вырвался из окружения, по его словам, «с помощью одного француза». Нетрудно представить себе картину того, как он уговорил этого француза быть ему проводником. Однако даже у железного Мейера, по его признанию, «дрожали колени и градом катился пот», когда он вышел из автомашины и увидел простирающееся окрест поле бойни. Он и его солдаты, с одной стороны, имели жалкий вид людей, совращенных и погубленных национал-социализмом, а с другой стороны, они вынудили противника уважать себя. Ни одно из соединений не причинило союзникам в Нормандии столь серьезных неприятностей до самого конца сражения, как 12-я танковая дивизия СС.

Сержант Ганс Штобер из 17-й моторизованной дивизии СС без особых осложнений двигался в восточном направлении, пока с десятком своих уцелевших сослуживцев не достиг реки Див. Там они попали в хаос беспорядочного отступления. Действуя с беспощадной решимостью, они пробились через неразбериху и севернее Монт-Ормеля нашли дорогу, которая оставалась открытой, и в темноте проскочили с несколькими машинами перед самыми позициями канадцев. «Для тех, кто действительно хотел вырваться из котла, поляки никогда не были помехой», — с презрением говорил Штобер. В конце концов они достигли района сбора недалеко от Парижа, где сосредоточивались прибывшие с запада солдаты и реорганизовывались остатки войск. Через 10 дней они прибыли в Саарскую область. Отсюда их после трех дней отдыха и переформирования вновь направили на фронт с остатками 116-й танковой дивизии в составе заново сформированной боевой группы «Фик».

Генерал Ойген Мейндл из 2-го парашютного корпуса два часа провел в укрытии под разбитым «Шерманом» в нескольких ярдах от переднего края союзников в ожидании удобного момента, чтобы ускользнуть из котла. Как и у многих других в те суматошные дни, у него произошел целый ряд неожиданных встреч: со своим сыном; с генералом по имени Эрик Штраубе, которого он не без отвращения застал отдыхающим в полном комфорте со своим штабом, хорошо обеспеченным продуктами и вином; с командиром корпуса, которого он не сразу узнал, раскисшего и одиноко сидевшего на обочине дороги. В конце концов Мейндлу удалось вырваться из окружения во главе небольшой группы из нескольких десятков парашютистов и трех танков из 2-й танковой дивизии СС. Генерал Хауссер из 7-й армии во время марша вместе со своими солдатами был ранен шрапнелью и увезен из окружения на танке из 1-й танковой дивизии СС.

Лейтенант Фриц Лангангке из 2-й танковой дивизии СС с первых чисел августа носился на своем наскоро отремонтированном танке, двигатель которого хронически перегревался. Отказ двигателя на исходном рубеже контратаки на Мортен, вероятно, спас ему жизнь. Позднее, когда развалился фронт, на этом же танке «Пантера» он двигался на восток; горючее для танка экипаж набирал в канистры из брошенных машин. В один из последних дней пребывания в котле двигатель «Пантеры» снова загорелся. Экипаж оставил танк и продолжал дальше путь из котла пешком вместе с остатками немецкой армии. У Монт-Ормеля они присоединились к остаткам своей дивизии, найдя там свой танковый полк теперь уже под командованием майора Энцерлинга. Старый командир полка, упрямый полковник Тишен, офицер мейеровского склада, умер в бою у Мортена. Среди солдат распространилось настроение полной обреченности. Энцерлинг с серьезным видом побывал в каждом танковом экипаже, чтобы попрощаться. Чуть западнее реки Сена они наконец были вынуждены бросить свои машины, и каждый был предоставлен самому себе. Лангангке и вместе с ним еще восемь человек вышли к Сене возле города Эльбёф, в котором уже хозяйничало движение Сопротивления: везде развевались трехцветные французские государственные флаги и стреляли по немцам, проходившим через город. Лейтенант и его группа укрылись в одном из домов, обдумывая, что предпринять дальше. Не было никакого выбора, кроме как пересечь вплавь реку. Ни его орудийный наводчик, ни заряжающий плавать не умели, но надо было попытаться. Они утонули. Сам Лангангке достиг восточного берега реки, уцепившись за вздувшуюся тушу коровы, которую течением несло вниз вместе с множеством других несчастных животных и каких-то обломков. Он присоединился к своей части у Юи на реке Маас, откуда их направили на переформирование.

Эсэсовцы и некоторые солдаты вермахта все еще были полны решимости сражаться, негодуя и возмущаясь всеобщей утратой воли продолжать борьбу. Лейтенант Эрнст Краг из батальона штурмовых орудий 2-й танковой дивизии СС наткнулся на группу танковых экипажей вермахта, которые собирались взорвать новые «Пантеры», только что доставленные из Германии для восполнения потерь. Рассвирепевший Краг приказал им передать танки в исправном состоянии своим солдатам, и так в их распоряжении оказалось пять танков. «Что вы делаете? Или даже ваши командиры начали действовать по принципу «домой в Рейх»?» — с ожесточением отчитывал Краг армейских танкистов. Полковник Курт Кауфман, начальник оперативного отделения штаба учебной танковой дивизии, вышел из окружения в одежде, в которой спал, все штабное оборудование и документы дивизии пропали, когда американцы прорвались в расположение штаба дивизии. В наказание за откровенные разговоры о безнадежности военной обстановки он был направлен на Восточный фронт.

Ефрейтор Адольф Хоенштейн из 276-й пехотной дивизии, по его рассказу, вместе с десятком других солдат двигался на восток из котла, полностью потеряв связь со своей частью. Один генерал прошел вдоль колонны медленно шедших солдат и сказал им, чтобы каждый действовал самостоятельно, поскольку они окружены. Хоенштейн ответил, что это его особенно не беспокоит, «поскольку в России нас то и дело окружали». Он был одним из немногих из состава 6-й армии, которым удалось вырваться из-под Сталинграда. Они подошли к замку, где остановились, с горечью уставившись на прекрасную библиотеку, разнесенную артиллерийским обстрелом. Около полудня 20 августа они залегли в поле, в отчаянии обдумывая, как им пересечь открытую местность, усеянную тушами убитых лошадей, горящими машинами, ранеными солдатами, все еще находящуюся под ожесточенным артогнем. Вдруг огонь прекратился. Возникли слухи, видимо необоснованные, будто заключено местное перемирие на время, пока немецкий госпиталь передадут союзникам. Воспользовавшись наступившим затишьем, они бросились через дымящийся хаос, вброд перешли речку Див и вышли к Сен-Ламберу. Многие солдаты, сказал Хоенштейн, уже не стремились бежать, а просто слонялись в надежде на более безопасный исход — плен. Дома в Сен-Ламбере были битком набиты солдатами вермахта, бросившими оружие и имевшими при себе только белые простыни, чтобы как-то ускорить сдачу в плен. Солдаты говорили, что дальше на восток пробиться невозможно.

В церкви Хоенштейн нашел десятки раненых, которым врачи оказывали первую помощь при совершенно скудных возможностях, и нескольких генералов. Ефрейтор встретил полковника, который сказал, что собирается прорываться на танке, и если ефрейтор хочет, то может присоединиться к его солдатам. В ту ночь с наступлением темноты они встали за танком и двинулись на восток. Однако за этим визжавшим тормозами чудовищем они чувствовали себя крайне напряженно, потому что теперь танк стал для них скорее источником опасности, чем гарантом спасения. Они решили отделаться от танка и продолжать путь без него. Начался дождь, а у ефрейтора был только слабый фонарик, чтобы проверять направление движения по компасу. В 5.00 21 августа они подошли к деревне Кудеар, где дома спокойно догорали на фоне первых проблесков утреннего рассвета. Послышались голоса. Ефрейтор и его спутники напряженно прислушивались к ним из своего укрытия за деревьями, чтобы определить, к какой армии принадлежали солдаты. Наконец они осторожно двинулись вперед, и тут с безошибочным немецким выговором прозвучало: «Стой!» Они вышли на оборонительные рубежи 10-й танковой дивизии СС.

В последующие дни они упорно шли на восток, стараясь опередить войска союзников. В небольшой деревушке Ле-Сап возле Вимутье им довелось увидеть такую картину: почти все население собралось вокруг столов, уставленных пищей и вином для встречи своих освободителей. Изнуренные, отчаявшиеся немецкие солдаты забрали со стола что могли. Опасаясь внезапного нападения бойцов местного Сопротивления, Хоенштейн сказал испугавшимся французам: «Я и мои солдаты просто хотим пройти через деревню. Через несколько часов у вас будет шанс убедиться, насколько лучше будет обращаться с вами другая армия, по сравнению с нашей». Они двинулись в путь, ведя перед собой под дулом пистолетов мэра и священника, пока не вышли на безопасное место за населенным пунктом. 25 августа они пересекли Сену у Эльбёфа, усевшись на танк, который переправляли через реку на единственном уцелевшем пароме. В это время переправа была уже под артиллерийским огнем. «После Нормандии, — сказал Хоенштейн, — у нас уже не было никаких иллюзий. Мы поняли, что нас прижали к стене».

Когда первые подразделения союзных войск вошли на территорию котла, тысячами собирая пленных, они ужаснулись открывшейся картине:

Дороги были забиты искореженной техникой, вздувшимися трупами солдат и лошадей, — писал капитан Десмонд Скотт. — Куски форменной военной одежды прилепились к танкам и полугусеничным машинам, а обрывки и остатки человеческих тел висели в немыслимом виде на обгоревших живых изгородях. Изувеченные лошади лежали в лужах высохшей крови, уставившись открытыми глазами в небо. Два туловища в серой одежде, оба без ног, прислонились к глинистой обочине как будто в молитве. Я споткнулся о пишущую машинку. Кругом разбросаны бумаги, разорвано несколько мешков с почтой. Я поднял фотографию улыбающегося молодого немецкого рекрута, стоявшего между своими родителями: два крестьянина уставились из фотографии на меня с укором во взоре… Как ни странно, но участь лошадей меня больше расстроила. Оставаясь в упряжке, они уже не могли убежать и лежали теперь, запутавшись, мертвые. Их большие, широко раскрытые глаза смотрели на меня, полные страдания. Этот вид выворачивал душу, и казалось, сердце не выдержит. Мы скорее поспешили обратно к своим обязанностям на аэродроме возле Байё.[263]

Солдаты шли среди вздувшихся трупов и, прежде чем их сжигать, давали по ним очереди из автоматов, чтобы выпустить из них зловонные газы. «Фалез был не самым пугающим, а самым отвратительным зрелищем за всю войну, — говорил рядовой Альфред Ли из 2-го батальона пулеметного полка 3-й английской дивизии. — На трупах кишели рои серо-голубых мух. Картина была ужасная, особенно когда трупы давили танками. Многие солдаты надели противогазы, чтобы как-то пройти через этот участок».

Будучи избавлены от гнетущего страха, французы стали оказывать все большую теплоту и сердечность по отношению к своим освободителям. Танкист Дайсон из английского бронетанкового корпуса, принимавший пополнение из танкоремонтной мастерской возле Виллер-Бокажа, был принят одной французской семьей как дорогой гость: «Они обращались с нами, как с королями. Отношение к нам жителей деревни было такое, как будто именно мы освободили всю Францию». Последний снаряд упал на Кан 17 августа. Николь Ферте, прожив многие недели беженкой в женском монастыре, битком набитом перепуганными и ранеными местными жителями, в конце июля была вместе с многими тысячами других выставлена оттуда в ближайшие деревни. С группой около 30 человек она устроилась в амбаре, и однажды утром, выйдя на поиски пищи, увидела американские танки, несущиеся по улице по направлению к ней. Американский солдат, сидевший на головном «Шермане», на ходу соскочил с танка и поцеловал ее, произнеся при этом фразу, которая во время Освобождения распространилась по всему свету: «Ты выглядишь точно как моя подруга!» По иронии судьбы, именно в тот день освобождения девушка получила ранение в ногу от разрыва шрапнельного снаряда. Но она быстро выздоровела, работала переводчицей у мэра города Кана и испытала на себе не совсем обычную жизнь Франции в условиях пребывания здесь армий союзников. Она язвительно заметила: «Все американцы думают, что каждая пойдет с ними, потому что у них есть сигареты, чулки и деньги». Но многие так и делали.

В одной деревне к югу от Кана командир взвода со своими солдатами из 15-й шотландской дивизии наблюдали из автомашин, как мимо них везли пленных.

Огромная колонна автомашин, переполненных пленными — грязными, взъерошенными солдатами вермахта, двигались в противоположном направлении. «Подлецы!» — вырвалось у моего водителя при взгляде на них; в то время рослый бородатый француз, подобно злобной собаке, стоял на опустевшей деревенской площади и, потрясая кулаком в сторону пленных, изо всех сил кричал: «Капут!.. Капут!..»[264]

Большинство солдат союзнических армий, теперь впервые опьяненные победой, почувствовали жалость к разгромленному противнику. Танкист Дайсон, наблюдая за колоннами проходивших мимо пленных, подумал, что «некоторые из них совсем пожилые люди, и плащи у них волочатся чуть ли не по земле». Подобно многим американским солдатам, ему хотелось иметь сувенир, и он забрал у пленного поясной ремень с нацистским орлом на пряжке, но почувствовал неловкость, так как у пленного упали брюки. Ему казалось невероятным, что это немцы, враги и в то же время сыновья, у которых есть матери. В батальоне Джерри Комарека из 2-й американской бронетанковой дивизии, как рассказывается в его неопубликованных записках, усыновили 14-летнего белокурого русского паренька из числа пленных как человека, который должен принести счастье их части. Педро, как его назвали, сшили американскую форму, дали пистолет, и он прошел с частью весь путь до Берлина. Несмотря на горькие слезы, там его вынуждены были передать русским. Быть может, пишет Комарек, его расстреляли, как и многие тысячи других, переданных Красной Армии. Выход из Фалезского котла можно было считать наконец действительно закрытым только 21 августа, когда танки канадской 4-й танковой дивизии соединились с поляками у Кудеара, а канадские 3-я и 4-я дивизии заняли Сен-Ламбер и северный проход к Шамбуа. Только в северном секторе котла противник потерял — разбитыми или брошенными — 344 танка и самоходные артиллерийские установки, 2447 небронированных машин и 252 орудия. Битва за Нормандию обошлась немецкой армии в целом потерей 1500 танков, 3500 орудий и 20 000 автомашин. Немцы потеряли около 450 000 солдат и офицеров, в том числе 240 000 убитыми или ранеными. 22–23 августа группа армий Б доложила о состоянии своих восьми уцелевших танковых дивизий.

2-я танковая дивизия: один пехотный батальон, никаких танков, ни артиллерии.

21-я танковая дивизия: 4 ослабленных пехотных батальона, 10 танков, об артиллерии ничего не известно.

116-я танковая дивизия: один пехотный батальон, 12 танков, около двух артбатарей.

1-я танковая дивизия СС: ослабленные пехотные подразделения, никаких танков, ни артиллерии.

2-я танковая дивизия СС: 450 человек, 15 танков, 6 орудий.

9-я танковая дивизия СС: 460 человек, 20–25 танков, 20 орудий.

10-я танковая дивизия СС: 4 ослабленных пехотных батальона, никаких танков, ни орудий.

12-я танковая дивизия СС: 300 человек, 10 танков, никакой артиллерии.

Только дивизия Мейера, когда прибыла в Нормандию, имела в своем составе свыше 20 000 личного состава и 150 танков. Учебная танковая дивизия после операции «Кобра» прекратила свое существование как соединение, а 9-я танковая дивизия была полностью разгромлена в боях под Мортеном. Из 100 000 солдат 1-й армии, стоявшей у Бискайского залива, пересекли Сену в восточном направлении только около 65 000, потеряв почти все свое боевое оснащение. Только то, что еще оставалось от 15-й армии в Па-де-Кале и 19-й армии, отступавшей на север под давлением высадившихся 15 августа на юге Франции американцев, еще сохраняло какое-то подобие единого целого. Более 40 немецких дивизий было разгромлено. Союзники потеряли 209 672 человек, в том числе 36 976 убитыми. Английские и канадские потери составили две трети американских потерь. Союзники потеряли 28 000 экипажей самолетов либо над Нормандией в ходе бомбардировок линий коммуникаций и береговых сооружений, либо в ходе осуществления в 1943–1944 годах операции «Пойнтблэнк», рассчитанной на подготовку наступления сил вторжения.

Немногие эпизоды из кампании в Нормандии вызвали такой поток высказываний со времени окончания войны, как история провала попыток союзных армий быстро закрыть выход из Фалезского мешка, когда значительному количеству обреченных на уничтожение немецких войск удалось выбраться из, казалось, полного окружения, учитывая обстановку, которая складывалась к 7 августа. Прежде чем рассматривать причины неуклюжих действий союзников — если они таковыми были, — представляется необходимым подчеркнуть, что та часть немецких войск, которой удалось выбраться из окружения, ничтожна по сравнению с той, которая была уничтожена. Только 24 танка и 60 орудий были переправлены на паромах на восточный берег Сены. Немногим более 20 тысяч немцев вышло из окружения, и то налегке, имея только личное оружие. События вокруг фалезского прохода в период между началом операции «Тоталайз» и 22 августа вызвали раздоры и острую полемику в большей степени из-за того, что создавали впечатление неумелых действий союзников, чем из-за того, что такого рода неудача бросала тень на плоды побед Монтгомери и Брэдли. Американцы были сильно раздражены, поскольку считали, что Монтгомери, который обещал достигнуть конкретной цели, снова не сумел выполнить свое обещание, а именно что канадцы выйдут к Аржантану до того, как немцы начнут бегство из окружения на восток. Монтгомери сам косвенно признал значение неудачи канадцев выйти к Фалезу 16 августа, когда он дал указание частям 1-й канадской армии повернуть на юго-восток к Труну и Шамбуа и просил Брэдли ускорить продвижение американцев навстречу канадцам. Он надеялся, что при создании более широкой петли немцы будут еще оставаться внутри нее.

Недавно ряд авторов, в том числе Мартин Блюменсон и Карло д'Эст,[265] отмечали абсурдное упрощение вопроса критиками, которые считают, что если бы войскам Брэдли было позволено наступать на север к Фалезу, то они на несколько дней раньше захлопнули бы выход из окружения.[266] В действительности же американский рубеж по линии юг-север 17 и 18 августа был бы почти наверняка прорван немцами, которые в это время повсеместно дрались с отчаянием обреченных. 90-я американская дивизия, которая в конце концов закрыла брешь у Шамбуа, проявила себя как одно из наименее эффективных соединений союзников в Нормандии. Парашютисты Мейндла и сохранившиеся остатки 2-й и 12-й танковых дивизий СС почти наверняка разбили бы 90-ю дивизию, нанеся американцам ощутимое и ничем не обоснованное поражение. Эта перспектива и опасность, должно быть, сыграли свою роль в соображениях Брэдли, когда он отклонил предложение о наступлении на север и заявил, что предпочитает «твердое плечо» у Аржантана, вместо того чтобы «сломать себе шею» у Фалеза.[267] Но Брэдли знал, что бегущая немецкая армия уже подвергалась сокрушительным ударам авиации и артиллерии. Открыто признанная им причина провала попыток закрыть выход из Фалезского котла — опасения относительно возможного столкновения между союзными армиями — едва ли заслуживает серьезного рассмотрения. Представляется куда более вероятным, что он видел, как противник уничтожался и без существенного риска для армий союзников; опрометчиво захлопнуть западню, которая уже блокирована сухопутными силами, закрыть ее для смертельной схватки с отчаявшимися войсками, пробивающимися на восток, означало идти на грозящий тяжелыми жертвами риск, который не мог быть оправдан каким-либо тактическим или стратегическим выигрышем. Если человек, находящийся за пределами леса, знает, что в нем находится истекающий кровью, смертельно раненный тигр, то неразумно человеку заходить в чащу ради трофеев. Если таковы были доводы Брэдли, то он, видимо, был прав.

Еще больше споров и критики, связанных с Фалезским мешком и другими сражениями в Нормандии, было сосредоточено на генералах, решения которых будто бы сами по себе гарантировали их эффективное осуществление. В этой связи представляется важным рассмотреть вопрос о том, было ли конкретно принятое решение осуществимым в пределах возможностей тех сил и средств, на которые возлагалось его претворение в жизнь. В настоящей книге красной нитью проходит мысль о том, что бесспорная реальность битвы за Нормандию заключалась в том, что когда союзные войска сталкивались с немцами в более или менее равных условиях, то немцы почти всегда одерживали верх. Если кампанию рассматривать как абстрактное военное упражнение, тогда всякого рода возможности становятся допустимыми: англичане могли и должны были занять Кан в день Д; операции «Эпсом» и «Гудвуд» должны были привести к решающим успехам наступавших союзников и к развалу немецкой обороны. Но случилось так, что союзникам нигде не удалось осуществить решающий прорыв на фронте боеспособных немецких соединений до тех пор, пока они не были обескровлены. Операция «Кобра» явилась превосходным примером американского прорыва и наступления, однако огромным американским силам противостояли только остатки разгромленной учебной танковой дивизии и несколько боевых групп на флангах. И даже эти силы доставили немало тревог солдатам Коллинса в первый день наступления. Англичане начали успешно продвигаться вперед и занимать значительную территорию только тогда в августе, когда они численно значительно превосходили противостоявших им немцев, у которых оставалось всего несколько десятков танков и самоходных орудий. Можно доказывать, что любая попытка союзников окружить немцев до того, как их силы будут поставлены на грань катастрофы в результате боев на истощение, обошлась бы союзникам слишком дорого. Американский или английский прорыв в южном направлении в июне мог закончиться для союзников тяжелыми последствиями в случае решительного немецкого контрудара.

Широкое распространение получили утверждения, что основное затруднение для союзников было связано с тем, что они слишком много внимания и энергии уделяли перед десантированием проблемам непосредственной высадки на берег в ущерб тому, что должно произойти после захвата прибрежного плацдарма. В этом есть доля правды. Однако после 7–8 июня затруднения союзников были обусловлены не недостаточно продуманным планированием, а различным уровнем боеспособности противостоявших сил на поле сражения.

Союзники в Нормандии столкнулись с прекрасно подготовленной, боеспособнейшей армией, одной из крупнейших, какие мир когда-либо видел. Это простая истина, которую многие военные и писатели не проявляют готовности признать частично из чувства национальной гордости, частично в силу того, что приходится соглашаться, что вермахт и войска СС упорно сражались за самый отвратительный режим нацизма, какой когда-либо знал мир. Качество оружия немцев — прежде всего танков — имело огромное значение. Отлично была у них отработана тактика: упорная оборона; концентрированный локальный огонь из минометов и пулеметов; быстрые контратаки с целью возвращения утерянных позиций. Части продолжали упорно сражаться, даже когда оказывались отрезанными, и это не было признаком фанатизма, а здравой тактической дисциплиной, когда такое сопротивление на тыловых рубежах в значительной мере снижало темп продвижения союзников, как это случилось в ходе операции «Гудвуд». Наступательные действия немцев были менее искусными, даже неуклюжими. Но они сразу освоили методы просачивания в условиях бесконечных переплетений живых изгородей — мастерство, которое очень немногие американские части оказались способными освоить даже к концу нормандской кампании. Командиры, непосредственно руководившие мелкими подразделениями, расчетами и экипажами, значительно превосходили американских да, вероятно, и английских младших командиров этого уровня.

Лишь немногие американские пехотные части прибыли в Нормандию, имея твердое представление об основах тактики — недостаток, за который многие солдаты поплатились своей жизнью. Американские воздушно-десантные части показали тот максимум, которого может добиться американский солдат на поле боя. Но весьма небольшое число соединений могло сравниться с 82-й и 101-й дивизиями. Мнение, будто огневая мощь может в конечном счете избавить пехоту от необходимости вести ожесточенные бои, лежит в основе многих затруднений и неудач в наземных операциях. Любопытно отметить, что лейтенант Эндрю Уилсон, танкист, который сражался в Нормандии, спустя четверть столетия побывал во Вьетнаме в качестве корреспондента и увидел там ту же самую беспечность на поле боя, какую он наблюдал в 1944–1945 годах в Нормандии. Большая внимательность и более умелое ведение боя на ранних стадиях сражения в Нормандии привели бы в конечном счете к сохранению жизни многих американских солдат и офицеров. Как английские, так и американские командующие иногда, кажется, больше стремятся выискать козлов отпущения, чем выяснить истинные причины неудачных действий войск на поле боя. Некоторые из генералов, снятых со своих постов во время боев в Нормандии (и в других местах), были некомпетентными. Но существовали пределы, дальше которых корпусной или дивизионный командир был не в состоянии действовать при тех людских и материальных ресурсах, которые он имел в своем распоряжении. Характерно, что когда Паттону или Коллинсу были переданы явно слабые дивизии, они не смогли добиться более высоких результатов, руководя этими дивизиями, чем менее компетентные командиры. То же самое можно сказать об английской 7-й бронетанковой дивизии. Ни один из новых командиров этой дивизии не достиг с ней ничего существенного на северо-западе Европы. Проблемы — где они существовали — зачастую касались полкового и батальонного звена. Но не было достаточного количества способных войсковых офицеров, чтоб заменять ими некомпетентных.

Англичане превосходили американцев на полковом уровне управления войсками и в штабной работе. Но в то время в отличие от американцев они оказались неспособными создавать превосходство в ударных силах, достаточных для прорыва стабильной немецкой обороны. Немцы, сражавшиеся в пустыне, часто удивлялись готовности английского солдата сделать то, что, по его мнению, от него ожидали, но затем остановиться и даже сдаться в плен, когда кончались боеприпасы, горючее или когда он оказался в окружении или остался без офицера. В Нормандии английские части сражались превосходно, с большим мужеством, но всякий раз им не хватало последнего усилия, чтобы довести дело до конца — овладеть намеченной целью или выдержать контратаку противника. Отсутствие боевого опыта у необстрелянных американских, английских и канадских дивизий следует сравнивать с действиями 12-й танковой дивизии СС, которая тоже являлась «зеленой», до 7 июня никогда не участвовавшей в боях дивизией. Как писал официальный канадский историк, «есть подозрения, что немцы умудряются извлекать значительно больше из боевой подготовки солдат, чем мы. Возможно, их отношение к вопросам боевого обучения войск носит более серьезный характер, чем у нас».[268]

Во все времена моральным состоянием, настроением войск определялось, что приемлемо и что неприемлемо для армии, на что она способна. Солдаты армий союзников в Нормандии в 1944–1945 годах должны были сделать неприятное, но необходимое дело ради спасения демократии. Настрой немецкой армии, находившейся под глубоким влиянием угрозы со стороны востока, отражал настроение общества, сражавшегося до конца, чтобы избежать светопреставления. Лейтенант Лангангке, пожалуй, не преувеличивал, когда он сказал, что, сидя в своей «Пантере» и уничтожая «Шерманы» один за другим, он чувствовал себя Зигфридом. Проявляя беспокойство о будущей судьбе западной цивилизации, немногие солдаты в союзных армиях когда-либо считали себя кем-то иным, а не Линдли Хиггинсом из Бронкса или капралом Брауном из Тонбриджа. Как писал Монтгомери, будучи в Африке, «вся беда с английскими парнями заключается в том, что по натуре они не являются убийцами». Каждый солдат знал, что был маленьким зубцом в огромной безжалостной машине вооруженной демократии, победа которой в конечном счете была предопределена. Чреватые неотвратимой гибелью, жертвенные акты мужества вызывали восхищение, если совершались отдельными людьми, и должным образом отмечались наградами. Но этого не требовали от целых соединений, как это имело место в армиях Гитлера. Даже ефрейтор Хоенштейн из той самой 276-й пехотной дивизии никогда не тревожился по поводу того, что оказался в окружении, так как у него, как и у многих других, имелся приобретенный в России большой опыт благополучного выхода из окружения: они уже были специалистами в этом деле. Настроение большинства союзных солдат находилось в значительной мере под влиянием убеждения, осознанного или неосознанного, что они имеют такие средства борьбы, которые позволяют им обходиться без фанатизма на поле боя: они располагали огромной огневой мощью. Такая точка зрения имела основания. Артиллерия и авиация уничтожали значительную часть немцев, а это нужно было сделать рано или поздно, чтобы осуществить прорыв. Но ни удары с воздуха, ни огонь артиллерии не могли достигнуть конечной цели без пехоты. И дело не в том, что союзные армии в Нормандии были недостаточно обучены, а в том, что немецкое профессиональное превосходство было в состоянии создать армиям союзников серьезные трудности.

Все это прекрасно понимали Монтгомери и Брэдли и соответственно разрабатывали свои планы и расчеты, ожидая и соответственных результатов. Их направили в Нормандию не для того, чтобы демонстрировать там превосходство своих солдат перед солдатами Гитлера, а выиграть войну приемлемой ценой — трудноуловимое, но важное различие устремлений. При понимании этого различия в настроениях и моральном духе своих солдат и солдат Гитлера главная задача руководителей союзными войсками состояла в том, чтобы убедить солдат действовать так, чтобы одержать верх на данном участке, в данном конкретном бою. Это они были в состоянии сделать и нанести поражение противнику. В целом можно сказать, что Монтгомери сделал в Нормандии столько, сколько мог теми наличными силами, которые были в его распоряжении. За его действия в Нормандии история ему обязана большим, чем признавалось до недавнего времени, когда искажение им истины и его хвастовство привели к запутанности вопроса и когда корень проблемы ограниченных способностей подчиненных ему войск и динамизм немцев игнорировались при анализе его деятельности.

Причиной значительной части критики, исходившей из штаба верховного главнокомандующего союзными экспедиционными силами, от авиаторов и из Вашингтона, являлась неспособность лиц, не имевших непосредственного контакта с полем боя, понять мучительные истины. На протяжении многих лет американскую и английскую общественность подкармливали пропагандой о превосходстве их солдат над солдатами противника. Даже некоторые старшие офицеры видов вооруженных сил не могли понять трудностей борьбы с немецкой армией. Алан Брук сознавал это, и это понимание лежало в основе многих его опасений при разработке операции «Оверлорд» и в ходе кампании на континенте. Он был слишком крупной личностью, чтобы слепо поддерживать Монтгомери лишь потому, что главнокомандующий 21-й группой армий являлся его протеже. Он поддерживал Монтгомери и с сочувствием относился к его разочарованиям и неудачам, потому что понимал, возможно лучше, чем кто-либо другой за пределами Франции, как трудно нанести поражение немецким войскам. Брук знал — знал, конечно, и Монтгомери, втайне признавая это, — что именно превосходство союзников в материальных средствах, компетентность военного руководства и решимость большинства подчиненных в бою позволили им в конечном счете одержать верх. Стремительный бросок Паттона в Западной Франции был куда менее внушительным достижением в сфере управления войсками, чем спокойная, профессиональная реакция Брэдли и его командиров корпусов на немецкий контрудар у Мортена. К этой первой неделе августа баланс психологических преимуществ склонился в сторону союзников. В предпринятом немцами ударе отсутствовала решимость — даже такие соединения, как 2-я танковая дивизия СС, сражались неуверенно. Между тем американцы обретали уверенность в собственных силах. Оказавшись в изоляции, пехотные части удерживали занятые позиции; штабные работники не бросались в панику; американские части, направленные навстречу немцам, за исключением, возможно, 35-й дивизии, которая замешкалась, когда нужно было выручать 30-ю дивизию, действовали с уверенностью в том, что отбросят немецкие танковые части.

Нормандия явилась кампанией, в ходе которой отчетливо выявились сильные и слабые стороны демократий. Вторжение было итогом великолепной организации и штабной работы и технической изобретательности. Как только армии вышли на берег, ореол, окружавший блестящую военную подготовленность операции, померк. Вместо этого для армий начался непрерывный, временами не совсем гладкий процесс практического познания. Каждая операция учитывала ошибки и промахи предыдущих; чтобы сломить противника, использовалась массированная огневая мощь; разочарование результатами переживалось без травм. Это последнее являлось реальным отражением характера борьбы: большинство немецких командующих, столкнувшись с непреодолимыми трудностями, впадали в крайности, граничившие с истерией. Среди союзных командующих хотя временами и возникала атмосфера подавленности, но тревоги или нервозности не было. Их симптомы больше проявлялись в штабе верховного главнокомандующего, где многие, даже самые высокопоставленные начальники подвергались испытанию на долготерпение в роли беспомощных наблюдателей. Монтгомери и Брэдли, их штабы и командующие корпусами просто воевали, анализировали приобретаемый опыт и снова воевали, пока наконец их ресурсы не обеспечили победу. Кабинетные стратеги и военные историки могут найти многое для того, чтобы, бросив взгляд в прошлое, критиковать действия союзников в Нормандии. Сомнительно, однако, чтобы в день 22 августа 1944 года союзных командующих во Франции мучили какие-либо раскаяния.

Один урок из боевых действий в Нормандии представляется важным для любого будущего сражения: демократии могут призвать свои армии сражаться. Если советские силы вторжения развернут наступление с востока через Европу, то для нанесения им поражения будет недостаточно того, чтобы английские и американские солдаты были обучены и знали, что для этого необходимо соответствовать уровню выносливости и стойкости к потерям, который обеспечил победу в Нормандии.[269] На случай будущего конфликта в Европе следует присмотреться к немецкой армии, к той экстраординарной обороне, которую ее солдаты осуществляли в Европе, несмотря на все, что было против них, несмотря на потерявшего рассудок их собственного фюрера.

Лиддел Гарт охарактеризовал нормандское сражение как «операцию, которая в конечном счете прошла в соответствии с планом, но не в соответствии с графиком».[270] Это хороший пример того, как неувязки и задержки в действиях союзников в овладении территорией в конечном счете пошли им на пользу. Точно так же, как в Тунисе за год до этого навязчивая идея Гитлера на любую неудачу реагировать подкреплениями вынуждала его бросать дивизию за дивизией в жернова уничтожения, и ко времени подхода армий союзников к границам Германии у него уже не оставалось более или менее значительных сил, которые можно было бы противопоставить угрозе вторжения противника на территорию рейха. 25 августа пал Париж; 31 августа армия Паттона форсировала Маас, а на следующий день находилась уже у Меца на Мозеле. Английская гвардейская бронетанковая дивизия 3 сентября достигла Брюсселя, за сутки покрыв расстояние до 75 миль. 4 сентября 11-я бронетанковая дивизия заняла Антверпен, захватив порт в исправном состоянии.

1 сентября Эйзенхауэр взял на себя непосредственное руководство действующими на фронте союзными армиями, что нанесло удар по честолюбивым надеждам Монтгомери, вызвало у него разочарование и огорчение. Он оказался единственным человеком в 21-й группе армий, неспособным осознать императив, суть которого заключалась в том, что доминирующее положение американских армий требовало американского командования войсками на фронте. Генералы Уильямс и де Гинганд пытались растолковать ему эту реальность и тот факт, что потеря им власти над всеми войсками была неизбежна, даже если бы американцы считали его величайшим в мире генералом, хотя таковым они его не считали.

К этому времени на всем Западном фронте имелось всего около 100 немецких танков против более 2000, находившихся в передовых частях наступавших армий союзников; 570 самолетов Люфтваффе против 14 000 боевых самолетов союзников. Генерал Штудент совершил новый организационный подвиг, мобилизовав 8000 солдат 1-й парашютной армии для прикрытия 100-мильного фронта. Союзники сделали паузу, чтобы произвести перегруппировку своих сил и урегулировать огромные транспортно-снабженческие проблемы. К середине сентября немецкие оборонительные рубежи повсеместно укрепились. «Я покинул Францию, почти убежденный, что с Германией покончено и что война закончится в 1944 году, — писал командир 82-й воздушно-десантной дивизии генерал Гэвин. — Однако многие проявляли в своих оценках больше осмотрительности, поскольку временами бои оказывались куда более тяжелыми и кровопролитными, чем мы предполагали».[271] Бои за Голландию, а также вдоль немецкой границы очень часто казались относящимися к совершенно иной эпохе, чем бои в Нормандии, и было просто поразительно видеть, что за Арнем развернулись бои менее чем через месяц после Фалеза; что в пределах каких-нибудь нескольких недель после одной из величайших катастроф современной войны немцы нашли в себе силы остановить наступление 30-го корпуса Хоррокса и продолжить войну до мая 1945 года. И если этот феномен свидетельствует о тех же самых поразительных качествах армии Гитлера, которые явились причиной столь многих бедствий союзников в Нормандии, то это предмет для другого исследования.

13 марта 1943 г. — Генерал-лейтенант Ф. Э. Морган назначен начальником штаба верховного главнокомандования экспедиционными силами союзников в Западной Европе (для планирования операции)

23 января 1944 г. — Д. Эйзенхауэр одобряет план Монтгомери на высадку десанта в Нормандии

7–8 апреля — Монтгомери в школе Св. Павла докладывает план операции «Оверлорд» и руководит занятиями с подчиненными командирами

15 мая — Изложение Монтгомери в школе Св. Павла окончательного плана операции

3 июня — День Д перенесен с 5 на 6 июня

4 июня — День Д назначен на 6 июня

6 июня — Войска союзников высаживаются в Нормандии

7 июня — Английские войска овладели г. Байё

8 июня — 1-я американская и 2-я английская армии соединяются вблизи Пор-ан-Бессен

12 июня — Районы высадки Омаха и Юта соединились в общий плацдарм

13 июня — 7-я английская бронетанковая дивизия остановлена у Виллер-Бокажа

13 июня — Немцы начали обстрел Англии самолетами-снарядами Фау-1

18–21 июня — «Великий шторм» в Ла-Манше

18 июня — 7-й американский корпус достиг западного побережья полуострова Котантен у Барнвиля

19 июня — Американцы овладели Монтебургом

23 июня — Советская Армия начала летнее наступление против немецкой группы армий «Центр» (операция «Багратион») на фронте протяженностью почти 1000 км силами четырех фронтов

25 июня — Английские войска начали операцию «Эпсом» юго-западнее Кана

26 июня — Американские войска в Шербуре

27 июня — Сопротивление немецкого гарнизона в Шербуре прекратилось

29 июня — Срыв планов операции английских войск «Эпсом»

1 июля — Швеппенбург отстранен и заменен Эбербахом.

Американские войска заняли мыс Аг

2 июля — Рундштедт отстранен, вместо него назначен Клюге

6 июля — Флотилия немецких подводных лодок-малюток атаковала союзные корабли в прибрежных водах у плацдарма, потопила три тральщика и повредила польский крейсер, потеряв при этом семь лодок

8 июля — Наступление английских войск в районе Кана, американцы овладевают Ла-Э-дю-Пюи

10 июля — Английские войска занимают Кан

17 июля — Роммель ранен; группа армий «Б» перешла под непосредственное командование Клюге

18 июля — Английские войска западнее Кана начали операцию «Гудвуд»

Американцы овладели Сен-Ло

20 июля — Покушение на Гитлера и его легкое ранение

25 июля — Западнее Сен-Ло американскими войсками начата операция «Кобра»

30 июля — Английские войска юго-восточнее Комона начали операцию «Блюкоут»

Резкий поворот американских соединений у Авранша

1 августа — Советские войска в 15–20 км от Варшавы. В столице Польши началось восстание

Ходжес принял командование 1-й американской армией. 3-я армия Паттона активизирует свои действия Брэдли становится командующим американской 12-й группы армий

7 августа — Немцы наносят контрудар в районе Мортена. Начинается наступление канадских войск в направлении на Фалез (операция «Тоталайз»)

10 августа — Операция «Тоталайз» терпит неудачу

12 августа — 15-й американский корпус овладел Алансоном

14 августа — Канадские войска начали наступление в направлении на Фалез (операция «Трэктэбл»)

Началась высадка войск союзников в Южной Франции (операция «Драгун»)

17 августа — Модель принимает командование немецкими войсками и приказывает всем частям из «фалезского мешка» отходить на восток Фалез взят союзниками

19 августа — Польская бронетанковая и 90-я американская пехотная дивизии достигли Шамбуа

21 августа — Брешь в районе Фалеза закрыта

25 августа — Освобождение Парижа

1 сентября — Эйзенхауэр принимает на себя непосредственное командование всеми сухопутными силами союзников Монтгомери произведен в фельдмаршалы

2 сентября — Эйзенхауэр в связи с острой нехваткой горючего и трудностями снабжения приказывает 1-й и 3-й американским армиям остановить продвижение

3 сентября — Освобождение Брюсселя

16 сентября — Соединения 1-й американской армии пересекают границу Германии вблизи Аахена

17 сентября — Начало операции «Маркет гарден» по захвату Арнема и мостов через Маас и Ваал

Американские солдаты высаживаются с десантной баржи на пляже Нормандии 6 июня 1944 года.

^{(U.S. National Archives)}

Американские войска высаживаются из десантного грузового автомобиля-амфибии на участке побережья Нормандии «Юта Бич» в июне 1944 года.

^{Пляж усеян остовами подбитой боевой техники. (Regional Council of Basse-Normandie/U.S. National Archives)}

Американские солдаты маршируют по южно-английскому прибрежному городку перед погрузкой на корабль, отправляющийся во Францию.

^{1944 год. (Army Signal Corps Collection/U.S. National Archives)}

Общий вид на английский порт.

^{На переднем плане — джипы погружают на десантные катера; на заднем плане на суда погружают более крупные грузовики и грузовики-амфибии. (U.S. National Archives)}

Низколетящий самолет союзников заставил немцев броситься в укрытие на пляже во Франции.

 ^{С самолета велась разведывательная аэрофотосъемка германских прибрежных фортификаций в преддверии операции 6 июня. (AP Photo)}

Флотилия 10 береговой охраны Великобритании.

 ^{Десантные катера на буксире британского десантного судна, которое готовится отплыть по Ла-Маншу на операцию по вторжению в оккупированную нацистами Францию. С подобных десантные катеров войска высаживались на Омаха Бич. (U.S. Army)}

Немецкие военные осматривают побережье во время оккупации Нормандии Германией в 1944 году.

^{(Regional Council of Basse-Normandie/U.S. National Archives)}

Бомбардировщики A-20 бомбят батарею береговой артиллерии на мысе Хок 22 мая 1944 года.

 ^{(U.S. National Archives)}

Союзные караваны кораблей в открытом море в июне 1944 года.

^{(Regional Council of Basse-Normandie/U.S. National Archives)}

Союзный десантный катер приближается к окутанному густым белым дымом пляжу Омаха в июне 1944 года.

^{(Regional Council of Basse-Normandie/U.S. National Archives)}

Американские солдаты приближаются к Омаха Бич, их оружие обернуто целлофаном, чтобы не намокло.

^{(Regional Council of Basse-Normandie/U.S. National Archives)}

Американские солдаты приближаются к Омаха Бич, их оружие обернуто целлофаном, чтобы не намокло.

^{(Regional Council of Basse-Normandie/U.S. National Archives)}

Союзные войска пробиваются через волны к Омаха Бич.

^{(Regional Council of Basse-Normandie/U.S. National Archives)}

Бомбардировщик A-20 сбрасывает бомбы 6 июня 1944 года. (U.S. Army)

Взрыв зенитного 88-милимметрового снаряда на Юта Бич.

^{На переднем плане американские солдаты укрываются от вражеского огня. (Regional Council of Basse-Normandie/U.S. National Archives)}

Столб густого дыма поднимается от дюн, изрезанных колючей проволокой, после взрыва недалеко от Шербурга, Франция.

^{Двое солдат прячутся за стеной. Фото сделано летом 1944 года. (Regional Council of Basse-Normandie/U.S. National Archives)}

Американские солдаты спасают выживших при кораблекрушении на пляже Юта.

^{(Regional Council of Basse-Normandie/U.S. National Archives)}

Тринадцать крупных судов, специально расположенных так, чтобы образовать волнорез для десантных катеров, стоят в линию у берега Нормандии, прикрывая корабли на берегу.

^{(AP Photo)}

Американские солдаты высадились на пляже Юта в июне 1944 года.

^{(Regional Council of Basse-Normandie/U.S. National Archives)}

Скопление союзных войск, судов и техники. Берег Нормандии во время высадки войск в июне 1944 года.

^{(Regional Council of Basse-Normandie/U.S. National Archives)}

Это фото было сделано после того, как войска закрепления достигли берегов мыса Хок.

 ^{Нескольких немецких военнопленных уводят после захвата мыса. Американский флаг разложили, чтобы остановить огонь союзных танков, которые шли с материка.}

^{(Regional Council of Basse-Normandie/U.S. National Archives)}

Два американских солдата сопровождают группу из немецких военнопленных на пляже Омаха.

^{(Regional Council of Basse-Normandie/U.S. National Archives)}

Американские солдаты собирают убитых на пляже Омаха после вторжения союзных войск.

^{(U.S. National Archives)}

Планеры, буксируемые военно-транспортными самолетами C-47, летят над пляжем Юта 7 июня 1944 года.

^{(Regional Council of Basse-Normandie/U.S. National Archives)}

Три американских солдата отдыхают у бункера, который немецко-фашистские захватчики замаскировали под дом.

 ^{(Regional Council of Basse-Normandie/U.S. National Archives)}

Труп немецкого солдата перед бункером.

^{(Regional Council of Basse-Normandie/U.S. National Archives)}

Американский солдат осматривает в бинокль французский пляж. Июнь 1944 года.

^{(Regional Council of Basse-Normandie/U.S. National Archives)}

Союзные танки продвигаются по территории недалеко от Барентона, Франция.

^{(Regional Council of Basse-Normandie/U.S. National Archives)}

Американские солдаты обсуждают план атаки на скотном дворе. Июнь 1944 года.

^{(Regional Council of Basse-Normandie/U.S. National Archives)}

Американские солдаты продвигаются вглубь территории с побережья.

^{(Regional Council of Basse-Normandie/U.S. National Archives)}

Американские солдаты ползут к укрытию на улице города Сен-Ло, Франция.

^{(Regional Council of Basse-Normandie/U.S. National Archives)}

Вид на ж\д станцию и разрушенный город Сен-Ло.

^{(Regional Council of Basse-Normandie/U.S. National Archives)}

Обломки истребителя-бомбардировщика Рипаблик П-47 «Тандерболт», разбившегося в день ввода союзных войск в Нормандию, лежит на пляже 22 июня 1944 года.

^{(U.S. Air Force)}

Освобождение города Сен-Ло летом 1944 года.

^{(Regional Council of Basse-Normandie/U.S. National Archives)}

Тела американских солдат лежат на французской земле летом 1944 года.

^{(Regional Council of Basse-Normandie/U.S. National Archives)}

Французские жители кладут цветы на тело американского солдата.

 ^{(Regional Council of Basse-Normandie/U.S. National Archives)}

Джон Кесслер (справа) из 116-го пехотного дивизиона отдает честь во время церемонии поднятия флага в День памяти о вводе войск в Нормандию, 6 июня 2010 года.

^{(AP Photo/The News & Advance, Kim Raff)}

86-летний Питер Смузи

^{Он был главным писателем в королевских ВМС Великобритании, пришел на могилу павшего товарища 6 июня 2010 года в Байексе, Франция. Несколько сотен ветеранов Нормандской операции пришли отдать дань памяти своим товарищам, участвовавшим в высадке союзных войск в Нормандии в 1944 году.}

Примечания:

1

1. Советско-английские отношения во время Великой Отечественной войны 1941–1945. М., 1983, т. 1, с. 85.

2

2. Там же, с. 89.

3

3. Советско-английские отношения… т. 1, с. 112.

4

4. Там же, с. 114.

5

5. Горбачев М. С. Бессмертный подвиг советского народа. М., 1985, с. 7.

6

6. История второй мировой войны 1939–1945. М., 1976, т. 4, с. 483

7

7. Шервуд Р. Рузвельт и Гопкинс. Глазами очевидцев. М., 1958, т. 1, с. 612–613.

8

8. Mаnchester W. American Сеаsar. N. Y., 1979, р. 283.

9

9. Цит. по.: Еремеев Л. М. Глазами друзей и врагов. М., 1966, с. 90.

10

10. Dean J. The Strange Alliance. N. Y., 1947, p. 43.

11

11. Roosevelt and Churchill. Their Secret Wartime Correspondence. N. Y., 1975, p. 200.

12

12. Переписка Председателя Совета Министров СССР с президентами США и премьер-министрами Великобритании во время Великой Отечественной войны 1941–1945 гг. М., 1976, т. 2, с. 18.

13

13. Churchill and Roosevelt. The Complete Correspondence. Edited with a commentary by Kimball. Princeton. New Jersey, 1984, vol. 1, p. 503.

14

14. История дипломатии, М., 1975, т. 4, с. 265.

15

15. Цит. по: Международная жизнь, 1970, № 11, с. 115.

16

16. Имеется в виду вторая Вашингтонская конференция Черчилля и Рузвельта (19–25 июня 1942 г.).

17

17. Решение явилось результатом обмена писем Черчилля и Рузвельта и англо-американских переговоров, состоявшихся в Лондоне 20–25 июля 1942 г.

18

18. Эйзенхауэр Д. Крестовый поход в Европу. М., 1980, с. 106.

19

19. Советско-английские отношения…, т. 1, с. 277.

20

20. Переписка Председателя Совета Министров СССР…, т. 1, с. 68–69.

21

21. См.: История внешней политики СССР. М., 1980, т. 1, 1917–1945 гг., с. 437–438.

22

22. Переписка Председателя Совета Министров СССР…, т. 1, с. 104.

23

23. Переписка Председателя Совета Министров СССР…, т. 1, с. 108.

24

24. Там же, с. 113.

25

25. Levine A. British, American and Soviet Political Aims and Military Strategies 1941–1945. A Study in the Beginnigs of the «Gold War». Ann Arbor, 1983, p. 772.

26

26. Имеется в виду третья Вашингтонская конференция Рузвельта и Черчилля.

27

27. Переписка Председателя Совета Министров СССР…, т. 1, с.159

28

28. Там же

29

29. Курская битва. М., 1970, с. 520.

30

30. Gaidin M. The Tigers are Burning. N. Y., 1974, p. 8.

31

31. Переписка Председателя Совета Министров СССР…, т. 2, с. 77.

32

32. Цит. по: История второй мировой войны 1939–1945. М., 1976, т. 7, с. 318.

33

33. Борисов А. Ю. СССР и США. Союзники в годы войны. М., 1983, с. 14.

34

34. FRUS. The Conferences at Cairo and Teheran 1943. Washington, 1961, P. 259, 254.

35

35. Higgins T. Hitler and Russia. The Third Reich in a Two-Front War 1937–1943. N. Y., 1966, p. 283.

36

36. Советский Союз на международных конференциях периода Великой Отечественной войны 1941–1945 гг., т. 2. Тегеранская конференция руководителей трех союзных держав — СССР, США и Великобритании (28 ноября — 1 декабря 1943 г.). Сборник документов. М., 1978, с. 97 (далее: Тегеранская конференция).

37

37. Тегеранская конференция, с. 173.

38

38. Указания автора на источники обозначены в тексте арабскими цифрами и помещены в конце книги (сс. 453–457).

39

39. Б. Лиддел Гарт (1895–1970) — известный английский военный теоретик и историк. Автор книг «Стратегия непрямых действий», «История второй мировой войны» и ряда других работ, переведенных во многих странах, в том числе в СССР.

40

40. Имеются в виду сражения между германскими и англо-французскими войсками во Фландрии в период первой мировой войны.

41

41. В годы первой мировой войны в сражениях в районе Вердена («верденская мясорубка» — 1916 г.) потери германских и французских войск составили около 1 млн. человек; на Сомме (1916 г.), англо-французские и германские войска потеряли более 1,3 млн. человек; в операции Нивеля, названной так по имени французского главнокомандующего («бойня Нивеля» — 1917 г.), менее чем за месяц боев потери противоборствующих сторон превысили 400 тыс. человек.

42

42. Кохима — район ожесточенных боев с японскими войсками на Бирманском фронте весной и летом 1944 г.

43

43. Слова из послания Черчилля Рузвельту от 23 октября 1943 г.

44

44. Д — в военной терминологии условное обозначение дня начала операции (войны). Относительно Д производится расчет последовательности действий всех сил в операции, ее планирование и подготовка. Дни, предшествующие Д, обозначаются как Д — 1 (Д минус 1), Д — 2 и т. д.; дни после Д обозначаются как Д+1, Д + 2 и т. д.

45

45. Fraser D. Alanbrooke. London, 1982, p. 397

46

46. Bryant A. Triumph in the West. London, 1959, p. 205

47

47. Нападение 7 декабря 1941 г. японских авианосных сил на главную базу Тихоокеанского флота США в Перл-Харборе (Гавайские острова) привело к вступлению США во вторую мировую войну и распространению ее на зону Тихого океана.

48

48. Hоward M. Grand Strategy, vol. IV, London, 1972, p. 252

49

49. Harrison G. Cross Channel Attack. Washington, 1951, p. 10

50

50. Ehrman J. Grand Strategy, vol. V. London, 1956, p. 108

51

51. Ibid., 109

52

52. Ibid.

53

53. Ibid., p. 43

54

54. Portal Papers, Christchurch College, Oxford, File 2, 2g

55

55. Hоward M. Op. cit, p. 249

56

56. Например, см.: Grigg J. 1943: The Victory that Never Was. London, 1980; Dann W. S. Second Front Now — 1943. Alabama, 1980

57

57. Niсоlsоn N. Alexander, p. 211

58

58. Вгуапt A. Op. cit., p. 160

59

59. Fraser D. Op. cit., p. 421

60

60. Мальборо и Веллингтон — английские военачальники, командовавшие коалиционными силами: первый в войне за испанское наследство (1701–1714 гг.), второй — в войнах против наполеоновской Франции. Грант и Шерман — американские генералы, возглавлявшие в годы Гражданской войны в США (1861–1865 гг.) вооруженные силы северян.

61

62. Bradley O. A Soldier's Story. London, 1952, p. 171

62

63. Организация участников различных войн, которые вели США.

63

64. Weigley R. Eisenhower's Lieutenants. London — New York, 1980, p. 37

64

65. Цит. по: Hamilton N. Montgomery: Master of the Battlefield. London, 1983, p. 513

65

66. Ehrman J. Grand Strategy, p. 50

66

67. Цит. по: Hamilton N. Op. cit, p. 562

67

68. Ibid.

68

69. Полное описание этих дебатов см. в работе автора Bomber Command, Michael Joseeph, London, 1979 (Бомбардировочное командование, Лондон, 1979).

69

70. Борьба английских вооруженных сил по отражению наступления немецко-фашистской авиации на Англию, проводившаяся с августа 1940 до мая 1941 гг.

70

71. Цит. пo: Hastings M. Bomber Command, p. 257

71

72. Graven and Gate. The U. S. Army Air Forces in World War II, vol. II, p. 735

72

73. Hastings M. Op. cit., p. 275

73

74. Carl F. Spaatz, diary, 21.1.44. — Spaatz papers, Box 15, Library of Congress

74

75. Spaatz papers, Box 14 (loc. cit.)

75

76. Английская Королевская военная академия (военное училище).

76

77. Интервью автора с Уилсоном 20.VI.1983

77

78. Public Record Office WO 216/101

78

79. Pattоn G. War as I Knew it, Boston, 1947, p. 336

79

80. Кульминационное сражение Гражданской войны в США (1861–1865 гг.), в котором армии рабовладельческого Юга было нанесено тяжелое поражение; произошло в июле 1863 г.

80

81. Речь идет о военных действиях в Северной Африке. В середине февраля 1943 г. две немецкие танковые дивизии развернули наступление в Южном Тунисе, нанеся внезапный удар по войскам 2-го американского корпуса, находившегося на правом фланге 1-й английской армии. Американцы понесли тяжелые потери. Развивая успех, немецкие войска прорвались через Кассеринский перевал, но затем вынуждены были отойти на исходные позиции.

81

82. Bradley O. Op. cit., p. 226–227

82

83. Papers of Admiral Allen G. Kirk, U. S. Navy Archives. Washington DC

83

84. Гуадалканал — небольшой остров в восточной части группы Соломоновых островов. С августа 1942 по февраль 1943 гг. был объектом упорной борьбы между американскими и японскими вооруженными силами.

84

85. Цит. no: Hamiltоn N. Op. cit., p. 570

85

86. Bradley O. Op. cit., p. 209

86

87. Warlimont W. Inside Hitler's Headquarters. London, 1962, p. 403

87

88. Ehrman J. Op. cit., p. 108

88

89. Ibid., p. 406–407

89

90. Cruickshank Ch. Deception in World War II. Oxford, 1979, p. 186

90

91. Ibid., p. 213

91

92. «Энигма» — немецкая шифровальная машина.

92

93. Irving D. The Trail of the Fox. London — New York, 1977, p. 320

93

94. Guderian H. Panzer Leader. London, 1952, p. 332

94

95. Цит. по Harrison G. Cross Channel Attack, Washington, 1951, p. 274

95

96. Письмо к автору 16.III.82.

96

97. Цит. по: Hamilton N. Montgomery: Master of the Battlefield, London, 1983, p. 561.

97

98. Например: Cooper M. The German Army: Its Political and Military Failure 1933–1945, London, 1978, p. 502.

98

99. Gosset & Lecomte, Caen Pendant La Bataille, Caen, 1946.

99

100. Barrett. The First Ship Sunk On D-Day. Частное издание, предоставленное автору.

100

101. Ibid.

101

102. Цит. по: Сагеll P. Invasion — They're Coming, London, 1962, p. 49 et seq.

102

103. Ibid, p. 80 et seq.

103

104. Bradley (op. cit.), p. 270.

104

105. Ibid.

105

106. Wilmоt C. The Struggle for Europe, London, 1952, p. 253, et seq.

106

107. В начале февраля 1942 г. японские войска высадились на о. Сингапур и в течение недели овладели им, принудив хорошо вооруженный гарнизон английских войск капитулировать. 70 тыс. защитников острова из первоклассной крепости попали в плен.

107

108. Warlimont W. Inside Hitler's Headquarters, London, 1962, p. 431.

108

109. Сarell (op. cit.), p. 106.

109

110. Bradley O. A General's Life, New York, 1982, p. 253.

110

111. Craven & Сate. The U. S. Army Air Forces in World War II, vol. III. p. 181

111

112. Stacey C. P. The Victory Campaign, vol. Ill, p. 133

112

113. Ibid., p. 137

113

114. Крупнейшее сражение первой мировой войны между англо-французскими и германскими войсками, проходившее на территории Северной Франции с июля до середины ноября 1916 г. Общие потери сторон в нем составили более 1,3 млн. человек.

114

115. Hamilton N. Montgomery: Master of the Battlefield. London, 1983, p. 631

115

116. Ibid., p. 596

116

117. Wilson A. Flamethrower. London, 1952, p. 74–75

117

118. Fergusson B. The Black Watch and the King's Enemies, p. 206

118

119. Salmud. History of the 51st Highland Division. Edinburgh, 1953, p. 144

119

120. Hamilton N. Op. cit., p. 649

120

121. Сarell P. Op. cit., p. 169

121

122. Roach P. The 8.15 to War. London, 1982, p. 138–139

122

123. Woolcombe R. Lion Rampant. London, 1970, p. 49

123

124. Ibid., p. 60

124

125. Пашендэйл — район Фландрии, где английские войска осенью 1918 г. понесли тяжелые потери в боях с германской армией.

125

126. Montgomery; интервью с Уилмотом; Liddel Hart papers, King's College, London

126

127. Например: Hamilton N. Op. cit.

127

128. Ibid., p. 580

128

129. См.: Ellis L. F. Normandy, p. 261

129

130. Brooke, diary, 31.III.1943; Bryant A. Op. cit., p. 297

130

131. См.: Hamilton N. Op. cit., p. 714–715

131

132. Grigg papers. Churchill College, Cambrige.

132

133. Lessons of Normandy; Liddell Hart papers, King's College, London

133

134. Gavin J. On to Berlin. London, 1978, p. 121

134

135. Bradley O. Op. cit., p. 280

135

136. Джи-ай (Джи и Пит) — выражения, обозначающие понятие «солдат». — Прим. перев.

136

137. Ibid., p. 295

137

138. Ibid., p. 283

138

139. Cota papers, Combat narrative

139

140. Командиром этого батальона был Дин Вандергоф.

140

141. Collins J. Lightning Joe. Louisiana, 1979, p. 220

141

142. В те годы в вооруженных силах США звания определялись по занимаемым должностям. — Прим. перев.

142

143. Сarell P. Invasion — They're Coming. London, 1962, p. 194

143

144. Palmer, Wiley & Keast. The Procurement and Training of Ground Combat Troops. Washington, 1948, p. 1

144

145. First U. S. Army Report of Operations, p. 117

145

146. Gavin J. Op. cit., p. 71

146

147. Ibid., p. 71

147

149. Public Record Office (PRO) 219/1908

148

150. Harrison G. Cross Channel Attack. Washington, 1951, p. 374

149

151. Bradley 0. Op. cit., p. 292

150

152. См.: Irving D. The Trail of the Fox, p. 340

151

153. Ibid., p. 343

152

154. Ibid.

153

155. Ibid., p. 346

154

156. Ibid., p. 353

155

157. Ibid., p. 363–364

156

158. Ibid., p. 375

157

159. Ibid., p. 376

158

160. 20 июля 1944 г. было произведено неудачное покушение на Гитлера.

159

162. Dupuy T. N. A Genius for War. London, 1977, p. 253–254

160

162

161

163. Bradley O. Op. cit., p. 357

162

164. Цит. по: Hamiltоn N. Montgomery: Master of the Battlefield, p. 713–714

163

165. Gavin J. On to Berlin. London, 1978, p. 51

164

166. Ross G. The Business of Tanks. London. Privately printed, 1976, p. 153

165

167. В Северной Африке.

166

168. Ibid., p. 263

167

169. Ross G. Op. cit., p. 275

168

170. Bradley O. Op. cit., p. 320

169

171. Ross G. Op. cit, p. 316–317

170

172. Pattоn G. War as I Knew it. Boston, 1947, p. 101

171

173. Baldwin, MS. Op. cit.

172

174. Интервью Хейна автору 1.VII.1983

173

175. Cosset & Lecomte. Caen Pendant La Bataille. Caen, 1946, p. 51

174

176. Sсhneid S. Beutesdeutscher, p. 119

175

177. Торговая деловая часть Лондона.

176

178. Интервью Уилсона 20.VI. 1980

177

179. Cole D. Rough Road to Rome. London, 1982, p. 82

178

180. Интервью Брауна 18.11.1983

179

181. Вгуde В. A Nurses War. London, 1979, p. 86–87

180

182. Wilson A. Flamethrower. London, 1974, p. 70

181

183. Письмо Джеймса Верье автору

182

184. Wilson A. Op. cit, p. 71

183

185. Цит. по: Wilmоt Ch. The Struggle for Europe. London, 1952, p. 338

184

186. Cosset & Lecomte. Caen Pendant La Bataille, p. 37

185

187. Ibid.

186

188. Имеются в виду сражения и последствия первой мировой войны 1914–1918 гг.

187

189. Неопубликованные записки Стефенса

188

190. Eisenhower Papers, vol. Ill, p. 1982

189

191. На территории Фландрии в годы первой мировой войны дважды происходили крупнейшие сражения между англо-французскими и германскими войсками. Несмотря на огромные потери, ни одна из сторон не достигла поставленной цели.

190

192. Bryant A. Op. cit., p. 229

191

193. Tedder L. With Prejudice. London, 1966, p. 555

192

194. Colliers Magazine, 5.X.1946

193

195. Note of 18 111.1952 in Dempsey file. Liddel Hart papers (loc. cit.)

194

196. Bradley O. Op. cit., p. 319

195

197. Montgomery to Brook, M. 511

196

198. Цит. по Родue F. The Supreme Command, p. 188

197

199. Dempsey, notes in Liddel Hart papers, «The aims of Operation Goodwood»

198

200. Roach P. The 8.15 to War. London, 1982, p. 144–146

199

201. Ellis L. F. Victory in the West, vol. 1, p. 344–345

200

202. The Memoirs of Field-Marshal Lord Montgomery, p. 257

201

203. Eisenhower Papers, vol. Ill, p. 2018–2019

202

204. Bradley O. A General's Life. New York, 1982, p. 274

203

205. Ibid., p. 257

204

206. См.: Эйзенхауэр Д. Крестовый поход в Европу. М., 1980.

205

207. Bryant A. Op. cit., p. 235

206

208. Butcher, diary, DDE Library

207

209. Bryant A. Op. cit., p. 245

208

210. Bradley O. Op. cit., p. 271

209

211. Blumenson M. The Patton Papers, vol. II, p. 521

210

212. First U. S. Army report (loc. cit.)

211

213. Bradley O. A Soldier's Story. London, 1952, p. 226

212

214. Сражение на территории Греции в 480 г. до н. э., в ходе которого небольшой отряд спартанцев (300 чел.), выделенный из союзного войска греков, сдерживал многотысячную персидскую армию и целиком погиб в неравном бою.

213

215. Stimson papers, Yale University

214

216. Сarell P. Invasion — They're Coming, p. 257

215

217. History of the 120th Infantry Regiment. — Washington Infantry Journal Press, 1947

216

218. First U. S. Army diary

217

219. History of the 120th Infantry Regiment. Op. cit., p. 133

218

220. Сarell P. Op. cit., p. 259

219

221. Weigley R. F. Eisenhower's Lieutenants, p. 157

220

222. Имеется в виду война за независимость США против английского колониального господства (1775–1783).

221

223. Более подробно об этом марше 2-й танковой дивизии СС и в целом о влиянии французского движения Сопротивления на Нормандскую кампанию см. в труде автора Das Reich. London and New York, 1981. — Прим автора.

222

224. Tedder With Prejudice. London, 1966, p. 559–560

223

225. Ibid., p. 557–558

224

226. Ibid., p. 562

225

227. Ibid., p. 565

226

228. Второй завтрак.

227

229. Командующий 8-й воздушной армией США.

228

230. Vandenburg, diary, MS Division Library of Congress

229

231. Речь идет об американских самолётах «Мустанг».

230

232. Bradley O. A. Soldier's Story, p. 249

231

233. Bradley O. Op. cit., p. 249

232

234. Имеется в виду его участие в североафриканской кампании англо-американских войск (1942–1943 гг.).

233

235. Scott D. Typhoon Pilot. London, 1982, p. 120

234

236. Командующий стратегическими ВВС США в Европе.

235

237. В то время авиация США организационно входила в состав сухопутных войск (армии).

236

238. Подробнее об этом см. История второй мировой войны 1939–1945, т. 9, 1978, с. 40–64.

237

239. Цит. по: Соорег М. The German Army. London, 1982, p. 507

238

240. Имеется в виду покушение на Гитлера, в результате которого он был легко ранен. Подробнее об этом см.: Финкер К. Заговор 20 июля 1944 г. Дело полковника Штауфенберга. М., 1976.

239

241. Warlimont W. Inside Hitler's Headquarters. London, 1962, p. 442

240

242. Ibid.

241

243. Ibid. 445

242

244. Ibid., p. 453

243

245. Pattоn G. S. Op. cit., p. 92

244

246. Ibid., p. 382

245

247. Bradley O. A General's Life, p. 285

246

248. Price F. Midleton. Louisiana State University, 1974, p. 188

247

249. Ibid.

248

250. Blumenson M. Breakout and Pursuit, p. 463

249

251. Министр финансов США

250

252. Bradley O. A Soldier's Story, p. 367

251

253. Irving D. Hitler's War, p. 683–684

252

254. Wilmot. The Struggle for Europe, p. 404

253

255. Guderian H. Panzer Leader, p. 445

254

256. Warlimont W. Inside Hitler's Headquarters. London, 1962, p. 451.

255

257. Bradley O. Op. cit., p. 376

256

258. Цит. по: Hamilton N. Montgomery: Master of the Battlefield, p. 768

257

259. Письмо к Бруку от 26. VII. 1983. Цит. по: Нamiltоn N. Op. cit, p. 780

258

260. Stасеу С. P. The Canadian Army in World War II, vol. Ill, p. 275

259

261. Hamilton N. Op. cit., p. 779

260

262. Stасеу С. Р. Op. cit., p. 252

261

263. Ibid., p. 276

262

264. Ibid., p. 266

263

265. Scott D. Typhoon Pilot, p. 129

264

266. Woolcombe R. Op. cit., p. 107

265

267. Американские историки, авторы книг о военно-политических событиях в Западной Европе в 1944–1945 гг.

266

268. См.: Rohmer R. Patton's Cap. London, 1981

267

269. Bradley O. Op. cit., p. 337

268

270. Stасеу С. Р. Op. cit., p. 275

269

271. Несомненно, более полезным и соответствующим современной обстановке было бы, на наш взгляд, мнение автора о ценности и практическом значении опыта сотрудничества Великобритании и США с СССР в годы войны для укрепления мира и международной безопасности. — Прим. ред.

270

272. Liddel Hart. History of the Second World War. London, 1951, p. 543

271

273. Сavin J. On to Berlin, p. 121