Узелки на память (Вместо заключения)

Чего же добивался автор? Что, как ему кажется, должно остаться по прочтении этой книги? Какие узелки на память скорее всего завяжутся у читателя? Попробуем напоследок поговорить и об этом.

Мы пришли к выводу, что по мере того, как Россия будет уходить от своего тоталитарного прошлого, роль интеллигенции в общественно-политической жизни страны начнет неизбежно падать. Но с этим, я в этом убежден, пока согласятся немногие, ибо, коли «гибнущая Россия» – метафизическая данность нашей родины, то и интеллигенцию, основное предназначение которой как раз в том и состоит, чтобы «спасать Россию», от России не оторвать никогда. Однако те люди, которых традиционно называют русскими интеллигентами, на роль «спасителей отечества», в чем мы убедились, не годятся.

Не будем повторять сказанное. Заметим лишь, что пока интеллигент будет заботиться не о себе и своей семье, а будет «спасать Россию и человечество», ничего путного ни для России, ни для человечества не предвидится. Кстати, само словосочетание «спасать Россию» уникально, оно чисто русское, нигде в мире ничего подобного услышать не удастся. Оно, скорее всего, от Православной Веры нашей в Спасителя. Это в духовной сфере. Но в мирской жизни действуют иные ориентиры.

Поэтому пора бы понять русской интеллигенции, что не Россию, а душу свою надо спасать. России же не надо никого догонять, а тем более перегонять, не надо ей ни на кого и равняться, а надо лишь раз и навсегда осознать свое, только ей присущее место в общем ранжире мировой цивилизации, органично встроиться в эту систему и спокойно развиваться без натужных рывков и садомазохизма.

Иммануилу Канту принадлежат слова: «Мертвые управляют живыми». Для русского уха, правда, более приемлемо другое словосочетание: «былое пророчествует» или, еще точнее, «прошлое толкует нас» [681]. Значит былое учит? Возможно. Но не нас.

В начале XX века в России рухнуло самодержавие и вместе с ним нарождавшийся капитализм. Надо было созидать нечто принципиально новое, ранее невиданное. Из почти несовместимых идей свободы и равенства «либерализм и марксизм создали свои картины будущего» [682]. Они и стали ориентиром для новоявленных строителей.

Если брать широко, то именно либерализм во многом ответственен за социалистические эксперименты с Россией. Наш же доморощенный либерализм пророс из «русской идеи». Именно она являлась теоретической подпиткой всех схем переустройства российской жизни, начиная от моделей славянофилов и западников и кончая народниками и социал-демократами. Поэтому «особый путь» России через построение социалистического общества также стал неизбежным следствием направленной эксплуатации той же русской идеи.

С другой стороны, винить во всех наших бедах либерализм было бы неверно, если, конечно, мы все же хотим жить как «циви-лизованные страны». Дело в том, что такие понятия как либерализм и рынок существуют в соотношении однозначной дихотомии: либерализм не мыслим без рыночной экономики, как, впрочем, и рынок не может развиваться вне либеральных идей. Значит с учетом российской специфики надо говорить только о возможных путях ассимиляции Россией либеральных идей[683].

В конце XX века приказал долго жить и социализм. Страна решила «вернуться в прошлое» – вновь строить общество, которое было порушено. Казалось бы, что вместе с социализмом должна была уйти в небытие и русская идея. Ан, нет. Она вновь навязчиво служит уже посткоммунистической России [684]. Теперь ее, правда, называют «современной русской идеей». Что же это такое? А вот что: «”русская идея” должна быть соединена с идеей социальной справедливости. Только на этой основе будет эффективной апелляция к соборности. Только на этом пути мы получим социальный мир и стабильность как основу для быстрого экономического развития и роста благосостояния всего народа» [685].

Очень знакома эта псевдофилософская риторика. Если перевести ее на обычный язык, то станет вполне ясно: «русская идея» сегодня нужна тем, кто хочет сделать еще одну попытку построения “правильного” социалистического общества, еще раз попытаться опровергнуть истину и подтянуть асимптоту функции к ее графику, вновь пожить утопическими грезами о светлом будущем.

Русскую идею сегодня насилуют все: и коммунисты новой (прагматической) генерации, жаждущие исправить ошибки отцов – зачинателей, и откровенные националисты, для которых вообще не существует никаких «особых» проблем (взять бы только власть) и даже новые русские демократы, пытающиеся ускоренной вестернизацией страны как бы доказать, что нет у России никаких «осо-бостей».

Русская идея – это идея о некоем мифическом другом ми- ре [686]. Каждый его видит по-своему. Поэтому она и служит всем, кто того пожелает.

Произошло то, что и должно было случиться с чисто философским обобщением, ставшим «нужным» политике, – из сугубо научной сферы оно перешло в область потребления и стало обслуживать политический эгоизм «спасителей» России. Но суть, к сожалению, в том, что Россия с ее интересами для них лишь щит, коим они прикрывают нетерпение мысли и политическую алчность.

Между тем, людям трезвомыслящим уже давно ясно, что не сами по себе мифические идеи соборности и тем более русского национального мессианизма сплотят нацию. Они способны сегодня объединить не нацию, а лишь отчаявшуюся толпу. Нацию же сплачивают не абстрактные – к тому же совершенно не понятные обыкновенному обывателю идеи – а лишь исторические традиции, являющиеся своеобразной равнодействующей национального менталитета. Такой равнодействующей для русского человека испокон века было почитание власти – сильной и дееспособной. Если вспомнить русскую историю, то только тогда страна жила относительно спокойно, когда народ российский чувствовал за собой сильную власть. Когда же власть давала слабину, наступала «историческая хлябь» (С. М. Соловьёв) и начинались поиски «особого русского пути», тогда же наступало время «русской идеи».

Вернемся к началу. Как мы знаем, в момент зарождения русского либерализма, и западники и славянофилы (почвенники) были едины в главном: в принадлежности России к европейскому историческому процессу и спор их сводился к тому, как без ломки и трансформации национальных традиций Россию в этот процесс встроить. Затем, достигнув накала, уважительный спор перешел в схватку и стал не спором между русскими интеллектуалами, а дракой русских интеллигентов, главная особенность которой – лютая непримиримость к инакомыслию.

Что же касается западничества и славянофильства, то эти движения русской мысли очень быстро выродились: первое – в политический нигилизм, второе – в национализм.

И обе мировоззренческие платформы перестали быть конструктивными. Сегодня – это просто ринг для очередной словесной драки, но не строительная площадка для конкретной работы.

На самом деле, когда в 1991 году политики, выгнав из Кремля коммунистов, стали строить новое открытое общество, то они, вероятно одурев от вседозволенности и внезапно обрушившихся на страну свобод, забыли, что руководят они не Голландией или Лихтенштейном, а Россией, для которой не менее, чем пресловутые экономические законы, важны исторические традиции, складывавшиеся веками.

Каков же итог подобной «забывчивости»? Полный экономи-ческий крах. Выяснилось, что кроме оружия мы ничего не умеем делать, наша продукция никому не нужна, а когда открыли границы и мы стали сравнивать, то оказалось, что не нужна она и нам.

Власть стала называть себя демократической. А что такое демократический режим в стране, в которой тысячу лет властвовал не закон (Бог демократии), а порядок (Бог тоталитаризма)? Правильно. Полный политический, экономический и социальный произвол.

Привел же он к тому, что население страны с невероятной быстротой расслоилось: низы работают, верхи воруют, народ нищает, чиновничество жиреет. Чем это чревато для России, думаю объяснять не надо.

Так что дело не в русской идее, а в российских традициях. Одной из них является то, что русский человек всегда хотел жить хорошо, но при этом он презирал тех, кто уже сегодня жил лучше, чем он. И верил он не законам, а только власти. Чем раньше об этом вспомнят нынешние кормчие, тем быстрее мы встанем на ноги.

Чем пока еще богата Россия, что она может привнести своего в общую копилку мировой цивилизации? Только одним и только одно – интеллект нации, ее высокую (в среднем) образованность и, как следствие этого, достаточно высокий уровень культурной планки общества и не до конца еще растраченную его духовность. Если все так, то надо признать, что богатство это капитальное. Понятно, что коли реформирование экономики будет идти крайне медленно, то и данное – пока еще не растранжиренное – богатство мы непременно утратим, вот тогда России придется уже окончательно смириться со своей агрессивно-нищенской сутью. Скорее же всего и России в ее нынешних границах тогда не будет, ибо ушедший далеко вперед мир просто не позволит такому колоссу, как Россия, вмешиваться со своей амбициозной психологией былого величия в мировую политику.

Нынешняя ситуация усугубляется еще и тем, что мы провозглашаем ценности, которых у нас нет, они на самом деле вновь где-то в светлом далеко: говорим о свободе, а имеем ненаказуемую вседозволенность, тоскуем по порядку, а довольствуемся правовым бесчинством, размечтались о христианских добродетелях, а во власть сами выбираем тех, кто, не почесавшись, может нарушить все заповеди Христовы.

А чему, собственно говоря, удивляться, коли три поколения россиян жили в условиях интеллектуального зазеркалья: поклоня-лись запредельным фикциям, а к реалиям относились как к временным трудностям, возносили молитвы не Богу, а Вождю, трудились много, надрывно, но по большей части вхолостую, ибо результаты этого труда никак не сказывались на повседневной жизни. И более всего это касается советской интеллигенции, ибо именно интеллект нации определяет ее духовное здоровье.

Так что сменили мы бирки, поменяли парадные портреты в чиновничьих кабинетах, но как жили мы в РСФСР, так и живем, как верховодили нами партийные вожди, так и продолжают, лишь сменили они место работы (например, кабинет секретаря горкома на кресло генерального директора коммерческого банка). Да и общественно озабоченная интеллигенция, ранее подвизавшаяся в партийном аппарате либо в многочисленных исследовательских институтах, вдруг оборотилась не просто адептами, но крупнейшими знатоками рыночной экономики и, как в сказках об Иванушке-дурачке, решила все веками копившиеся проблемы разрубить одним махом, чтобы, проснувшись поутру, все поняли: теперь и у нас не хуже, чем у них, там на Западе. Не получилось.

По прошествии 10 лет реформ теперь мы за счастье почитаем, чтобы еще через 10 лет мы жили так же, как и до их начала. Опять же, чтобы все было как при советской власти, только… без коммунистов.

Такие мы есть – советские интеллигенты.

Власть сейчас в России наша – интеллигентская. На капитанском мостике все больше академики, доктора да кандидаты наук. Да и оппозиция не хуже – тоже наш брат интеллигент, только зачатый от других идеалов.

А как попасть во власть, если уж совсем без нее невмоготу, – демонстрировать умение работать честно, с инициативой от власти только отдалит – там белых ворон не терпят; нужно другое – придется научиться убедительно ругать власть, ругать напористо, ничего не боясь и ссылаясь на «убойные факты», – вот тогда ты свой, тогда, глядишь, и ковровая дорожка во властном коридоре станет своей. Прав В. К. Кантор, «ругать власть стало способом проникнуть в ее состав» [687]. Эта циничная откровенность, конечно, страшна, но именно с таким нравственным багажом мы стучимся в XXI век.

А век уходящий начинался, как мы знаем, так. Многие интеллектуалы почти сразу после прихода большевиков к власти признали, что их власть (на тот момент) была единственной, которая могла оградить Россию от развала, ибо это неизбежно случилось бы, продлись «интеллигентская эйфория» от «февральского безумия» чуть долее. Об этом, не скрывая своих антипатий к большевизму, писали и Л. П. Карсавин, и В. И. Вернадский, и В. Н. Ипатьев, да и многие другие трезвомыслящие русские интеллектуалы.

Почему так? Причина, думается, крайне проста: когда гром грянул, т.е. когда скинули царя и к власти пришли интеллигенты Временного правительства, люди почти на подсознательном уровне и вдруг поняли, что Россия, как целостное крепкое государство, может существовать только в замороженном состоянии. Как только политический климат начинает теплеть, государственность российская мгновенно тает и растекается. Не будем забывать, что еще до Брестского мира (март 1918 г.) от России поспешила отделиться Украина.

Вот почему стенания русской, а затем и советской интеллигенции по свободе, равенству и братству, одним словом по демократии, во все времена означало одно – эта свобода, которой так надрывно добивались, оборачивалась, в первую очередь, против российской государственности. Так случилось и в 1917 г., когда рухнула и частично развалилась Российская империя, и в 1991, когда окончательно распался СССР, а Российская федерация оказалась в границах, соответствующих былой России приблизительно XVI века.

20 декабря 1919 г., когда большевизм еще и в силу не вошел, Г.А. Князев записал в своем дневнике пророческие слова: что может заменить большевизм? Убежден, что после «падения большевизма мы переживем самую черную анархию» [688].

Еще один узелок. XX век оказался для значительной части человечества веком господства идеи. Россия и в этом деле оказалась впереди всех: до 90-х годов она жила под указующим перстом «со-циалистического выбора». Его идеология – марксизм, метод внедрения в жизнь – ленинизм. Германия в начале 30-х годов избрала ближайшего родственника нашей идеи – национал-социализм, который растворил национальную идею в социалистической кислоте, что дало предельно ядовитую смесь – фашизм. Так что не будем обманываться: фашизм родился благодаря победе в России пролетарской революции. «Вы, – писал академик И. П. Павлов в Совнарком 21 декабря 1934 г., – сеете по культурному миру не революции, а с огромным успехом фашизм. До Вашей революции фашизма не было… Под Вашим косвенным влиянием фашизм постепенно охватит весь культурный мир, исключая могучий англосаксонский отдел» [689]. Думаю, что понимали это многие, ибо вопрос-то в целом прозрачен. Однако сказать вслух решился один И. П. Павлов.

И еще один узелок, от которого нам никуда не деться, касается «особого пути» России. Вопрос этот, как мы знаем, возник на заре раннего славянофильства, однако по прошествии почти 200 лет его аргументация нисколько не изменилась; сегодня, как когда-то, она опирается лишь на физиологию человека и его быт. Вот как, к примеру, обосновывает свою позицию современный западник: «Лично я, – пишет наш известный экономист Н. П. Шмелев, – не верю ни в какую таинственную, мистическую специфику России и ее народа, ни в какую ее исключительную, “особую судьбу”: пусть мы и не самые удачливые в мире, но по природе своей мы такие же, как и все, – не глупее, но и не умнее, не хуже, но и не лучше других…» [690].

Пора бы уже, кажется, понять, что «особая судьба» России – не метафора поэта и не скудоумие рафинированного славянофила. Она – историческая данность, опирающаяся и на евразийскую природу российской государственности, когда азиатская география, азиатская история и азиатские традиции входят в явное противоречие с европейской культурой, техникой и наукой.

Как есть теория систем (но и теория больших систем), так есть и экономические законы, писанные (условно говоря) для Лихтенштейна и для России. Как сумма сотен тысяч «лихтенштейнов» не даст ничего похожего на одну Россию, так и технология экономического реформирования маленького Лихтенштейна абсолютно не подходит для громадной России. Так что Россия «особая» не потому, что ее население «глупее» или «умнее», чем в крошечном Лихтенштейне, а потому лишь, что у нее особые начальные условия для экономических преобразований: громадное количество заведомо не-равноправных субъектов федерации (республики и регионы делятся, кстати, на тех, кто «подает» [доноры], и тех, кому подают [все прочие]), крайне неразвитая инфраструктура страны плюс экономическая самостоятельность (на бумаге) и полная экономическая зависимость (на деле) субъектов от центра, что приводит не просто к неэффективным моделям управления, но к тому, что для Дальнего Востока, к примеру, Токио, Пекин и Сеул оказываются ближе, чем Москва, не только географически, но экономически и даже политически. Сказывается для России в целом и громадный исторический разрыв между культурой народа и культурой общества.

Так что у России все же свой путь экономического и политического возрождения, его надо искать и идти по нему, никому не подражая, ни кого не копируя, а запасаясь лишь верблюжьим терпением [691].

И такой узелок завязать придется, ибо русская интеллигенция без дум о будущности России никак не может. Еще в 1897 г. в статье «Небо и земля» философ В. С. Соловьев написал, что в России будущность принадлежит не «народу», не «интеллигенции», а только «истине». Как это понимать? Если истину оторвать от человека, то кому же она принадлежать будет? Только Богу! Именно это утверждал философ. Но, как показала реальная, а не гипотетическая история России, жизнь в ней шла своими, причем отнюдь не Божескими тропами. Весь XX век история устилала свой путь трупами, и человек лил слезы не от умиления, а от страданий…

Кстати, еще в одном, причем ключевом для России, вопросе ошибся наш религиозный философ. В 1888 г. в одной из лекций В. С. Соловьев говорил, что в России национального вопроса быть не может. «Тысячелетнею работою создавалась Россия как единая независимая и великая держава. Это есть дело сделанное, никакому вопросу не подлежащее» [692]. Нет. И с этим утверждением жизнь не согласилась. Именно национальный вопрос, как никакой другой, как только Россия попыталась уйти от своего тоталитарного прошлого, встал шлагбаумом на ее пути, и что будут делать нынешние политики с «национальным вопросом», абсолютно неясно.

Профессор А. С. Панарин, размышляя о будущности России на рубеже столетий, пишет: «Как России избежать трагической дилеммы: либо националистическая одержимость “памятью”, грозящая этническими и религиозными войнами, либо непомерное идеологическое “воодушевление”, связанное с проектом о “светлом будущем”, который объединит народы под эгидой нового авторитаризма» [693].

Так что интеллигенция конца нынешнего столетия на будущность России смотрит, пожалуй, более трезво, чем ее историческая предшественница. Но не потому, что она стала более мудрой, просто современная нам интеллигенция более повидала того, на что оказалась способной Россия да и населяющие ее народы. Тут дилемма наподобие «яйца и курицы»: история ли у России такая, потому что народ такой, или, напротив, народ таков из-за таковской российской истории. Мы этой «проблемы» касаться не будем.

Приведем лишь мнение о народе российском академика В. И. Вернадского. 13 сентября 1920 г. он записывает в дневнике: «Я не могу себе представить и не могу примириться с падением России… (Власть большевистскую, как видим, ученый не признал. – С.Р.). Но отвратительные черты ленивого, невежественного животного, каким является русский народ – русская интеллигенция не менее его рабья, хищническая и продажная, то историческое “вар-варство”, которое так ярко сказывается кругом, заставляет иногда отчаиваться о будущем России и русского народа. Нет честности, нет привычки к труду, нет широких умственных интересов, нет характера и энергии, нет любви и свободы. Русское “освободительное” движение было по существу рабье движение <…> Сейчас по отношению к своему народу чувствуется не ненависть, а презрение. Хочется искать других точек опоры. Для меня исчезает основа демократии <…> Уж лучше царство образованной кучки над полуголодным рабочим скотом, какой была жизнь русского народа раньше. Стоит ли тратить какое-нибудь время для того, чтобы такому народу жилось лучше?» [694].

Каково? Так и подмывает спросить академика:

– Как же так, Владимир Иванович? А кто же, как не Вы вместе со своими товарищами, озабоченными будущностью России и желающими обустроить это будущее так, как виделось русским интеллигентам, создали для этого партию конституционных демократов, которая, как оказалось, была для России лишней. Вы разве собирались не брать в это будущее русский народ или тогда он еще не представлялся Вам тупым “рабочим скотом”, ради которого вообще ничего предпринимать не стоило? Нет, уважаемый Владимир Иванович. Зря Вы так. Народ российский оказался плохим все по той же причине – победила не Ваша правда, правильной оказалась не Ваша формула. А случись все иначе, не было бы и отчаяния, не было бы и этого явно несправедливого признания…

Еще одна «интеллигентская штучка» явно напрашивается в коллекцию наших узелков. Помните, чем заканчивается первый том «Мертвых душ» Н. В. Гоголя: Чичиков едет на бричке, запряженной тройкой, а автор обращается к читателю и ведет с ним беседу. Ты бы, говорит Гоголь, был бы доволен моим героем, ежели бы я скользил по нему равнодушным взглядом, но я капнул глубже и докопался до того, что все вдруг стали примерять Чичикова, да и прочих героев поэмы на себя. А примерив, отшатнулись с брезгливостью: не мы это, не похоже, клевета все это. И что же получается.

А вот что. Похоже, что Гоголь и нас всех запутал, и сам запутался в своих «мертвых душах». «Не загляни, – как он сам пишет, -… поглубже ему (Чичикову. – С.Р.) в душу, не шевельни на дне ее того, что ускользает и прячется от света, не обнаружь сокровеннейших мыслей, которых никому другому не вверяет человек, а покажи его таким, каким он показался всему городу, Манилову и другим людям, и все были бы радешеньки и приняли бы его за интересного человека» [695]. Так ведь заглянул. И обнаружил, что Россия состоит только из его героев: Чичиковых, Маниловых, Ноздревых, Собакевичей, Коробочек и прочей прелести. И вот такая его гоголевская Россия вдруг оборотилась «птицей тройкой» и, явно наплевав на обрисованную автором реальность, понеслась, опрокидывая по пути все то, что насочинял Гоголь в этой своей поэме. И вызывает недоумение у многих поколений читателей эта вопиющая нестыковка.

Нас еще в школе заставляли учить наизусть эти строки: «Эх, тройка! птица тройка, кто тебя выдумал? знать, у бойкого народа ты могла только родиться, в той земле, что не любит шутить, а ровнем – гладнем разметнулась на полсвета, да и ступай считать версты, пока не зарябит тебе в очи…

Не так ли и ты, Русь, что бойкая необгонимая тройка несешься?… Русь, куда же несешься ты? дай ответ. Не дает ответа. Чудным звоном заливается колокольчик; гремит и становится ветром разорванный в куски воздух; летит мимо все, что ни есть на земли, и, косясь, постораниваются и дают ей дорогу другие народы и государства» [696].

Это, само собой, слова не записного патриота-почвенника. Гоголь был слишком умен и талантлив, чтобы вот так, в лоб, петь чичиковской Руси панегирический хорал. Скорее всего, эти три последние странички своей поэмы Гоголь написал вынужденно, чтобы закрыться ими от основного своего текста. Но именно эти странички и не дают нам покоя.

Помните, герой одного из рассказов В. М. Шукшина с удивлением для себя обнаружил, что в «птице тройке» сидит… жулик и именно от такой тройки шарахаются в стороны «другие народы и государства». А умнейший В. В. Розанов в начале нашего века написал пророчески: «Недалеко ускачет такая “тройка”… Да, знаете, народы-то, пожалуй, и “сторонятся” перед Россией; но – от отвращения, от омерзения. И уже давненько подумывают: как им защититься от этой дикости, от этого исступленного преступления, от всех наших чудовищных пороков и низости… Как связать и укротить эту “бешено мчащуюся тройку”…» [697]

На прощание еще два слова о советской интеллигенции, ибо – придется повторить – та интеллигенция, которая нынче правит бал, есть последние еще оставшиеся на плаву отходы именно советской интеллигенции. А советская интеллигенция, что мы также знаем, была зачата наспех, без любви, и появилась на свет божий, как нечто совсем нежеланное. Одним словом, интеллектуальный слой в нашем бывшем государстве «был создан искусственно, причем в огромной степени из негодного к тому материала и как нечто временное, подлежащее “отмиранию” в недалеком будущем» [698].

Впрочем, справедливости ради надо сказать, что у коммунистов все было временное: государство должно было отмереть, различия между городом и деревней также (правда, так и неясно, кто бы с кем сравнялся: город с селом или наоборот), уже вскоре должны были исчезнуть различия между умственным и физическим трудом, и т.д. и т.п. И весь этот бред мы не только вынужденно озвучивали, хуже другое – мы в него верили! Причем искренность этой веры определялась лишь интеллектуальным уровнем человека и ничем более.

Стоит поговорить еще вот о чем. Как только мы (пусть пока декларативно) развернули свою «птицу тройку» в направлении «светлого капиталистического будущего», то сразу пришлось нам пересмотреть свои базовые ценности, с которыми мы давно и прочно сроднились. И не последнее место среди них занимает традиционное для России представление о нашей интеллигенции как о совести нации, спасительницы России и т.д.

Причем со сменой идеологических ориентиров почти автоматически сменились и наши представления о том, чтo всегда считалось определяющим для интеллигенции, а чтo столь же традиционно противопоставлялось ей. Со времен А. И. Герцена, а позднее и Д. С. Мережковского самым ярким и самым ярым антиподом интеллигента являлся мещанин. В этом несложно убедиться, если просто сопоставить наиболее характерные черты этих полярных мировоззренческих групп населения.

Итак, мещанин всегда думает и заботится только о себе и своих близких, а интеллигент страдает думами о России и человечестве, своя собственная участь и участь его близких ему практи-чески безразличны, он выше этого. Далее: мещанин, не гнушаясь любой работой, трудится для блага своей семьи, интеллигент предпочитает рассуждать о всеобщем благе. Для мещанина весь мир сосредоточен в нем самом, все, что выходит за пределы его личных интересов, для него практически не существует. Интеллигент, напротив, свою персону идентифицирует с миром, а свое миросозерцание считает единственным благом и для всех прочих. Мещанин поэтому в глазах интеллигента являет собой эталон подлинной пошлости. Подобную картину можно продолжать писать до бесконечности. По словам Н. А. Бердяева, «последний мужик чувствовал свою связь с вечностью и потому не был мещанином» [699]. Как круто замесил философ, но мнение он выразил общее: мещанство для России всегда было категорией традиционно презираемой, как, впрочем, и интеллигенция.

Так было, повторяю, всегда. Но будет ли так в будущем? Сегодня уже стало ясно, что ценности социально озабоченной интеллигенции – именно ее мы изучали в этой книге -нынешней России пользы принести не могут. Как не принесли реальных успехов и почти десятилетнее реформаторство многочисленных «интеллигент-ских правительств», которые сменяли одно другое по мановению президентской прихоти.

Если жизнь стала настолько сурова, что выживание человека становится делом только самого человека и никого более, то понятно, что лучшие шансы в этом у тех, кто без излишних стонов и надрыва смогут врасти в эту новую жизнь. Столь же, кстати, ясно, что интеллигенции (в традиционном понимании этого слова) к такой жизни приспособиться не удастся, ибо она просто не умеет ни к чему приспосабливаться; подобные же организмы в жестокой эволюции уступают свое место организмам более гибким и стойким.

И последнее, то, с чего мы начали этот заключительный раздел книги. Повторим еще раз основной вывод: значение интеллигенции в российской истории неизбежно будет ослабевать по мере того, как Россия будет уходить от традиционного для нее тоталитаризма в направлении демократии. Уже тот факт, что роль интеллигенции в современных нам событиях практически незаметна, говорит о том, что, несмотря ни на что, движемся мы в правильном направлении.

Без интеллектуалов Россия не выживет и не проживет, а вот без радикальной интеллигенции – вполне.

Февраль 1994 г. __ апрель 2000 г.

Примечания:

[6]Кормер В.Ф. О карнавализации как генезисе «двойного сознания» // Вопросы философии. 1991. № 1. С. 172.

[68]Никитенко А.В. Дневник. Т. III. М., 1955. С. 255.

[69] Вопросы свободы, свободы воли, тождественной свободе выбора, – вечные спорные вопросы философии и богословия. В осмысленной постановке они существуют со времен Сократа. Их трактовали и как свободу творческой силы, и как безусловную нравственную волю, и как производящую причину человеческих поступков. В данной работе свобода понимается скорее как социокультурная категория, как некая равнодействующая тех нравственных и интеллектуальных устремлений человека, которые контролируются и ограничиваются существующими в государстве нормами и историческими традициями. Соответственно русские «воля», «вольница» отражают полное небрежение этими нормами и традициями, разрыв их.

[681] Ср.: Соловьев Р. Прошлое толкует нас. М., 1991.

[682] Радаев В.В. В борьбе двух утопий // Вопросы философии. 1992. № 4. С. 34.

[683] Евстигнеева Л.П., Евстигнеев Р.Н. Неотвратимость либерализма в России // Вопросы философии. 1996. № 6. С. 158 – 163.

[684] Доказывает наш тезис лавинообразный рост литературы на эту тему. Вот лишь выборочная иллюстрация: Назаров М. Русская идея и современность. // Посев. 1992. № 4. С. 94 – 105; Садовников В. Новое самосознание русской нации // Москва. 1992. № 5-6. С. 123-131; Солженицын А. «Русский вопрос» к концу XX века // Новый мир. 1994. № 7. С. 135-154; Подопригора В.Н., Краснопевцева Т.И. Русский вопрос в современной России // Вопросы философии. 1995. № 6. С. 65-74; Шереги Ф.Э. Перспективы развития русского этнического сознания // Вестник РАН. 1995. Т. 65. № 1. С. 46-51; Воронцова Л., Филатов С. «Русский путь» и гражданское общество // Свободная мысль. 1995. № 1. С. 58- 68; Мильдон В.И. Русская идея в конце XX века // Вопросы философии. 1996. № 3. С. 46-57; Разумов А. Моя национальная идея // Свободная мысль. 1997. № 4. С. 4-13; Николаев С. Как создается национальная идея // Свободная мысль. 1997. № 6. С. 70-84 и № 7. С. 35-45; Осипов Г.В. Россия: национальная идея и социальная стратегия // Вопросы философии. 1997. № 10. С. 3-12.

[685] Калашников В. Чем наполнить «русскую идею», или Размышления о том, что может сегодня объединить народ // С.-Петербургские ведомости. 1995. 11 апреля. С. 4.

[686] Карасев Л.В. Русская идея (символика и смысл) // Вопросы философии. 1992. № 8. С. 92-104.

[687]Кантор В.К. Личность и власть в России: сотворение катастрофы // Вопросы философии. 1998. № 7. С. 21.

[688]Князев Г.А. Из записной книжки русского интеллигента (1919 – 1922) // Русское прошлое. 1994. Кн. 5. С. 177.

[689]Самойлов В., Виноградов Ю. Иван Павлов и Николай Бухарин. От конфликта к дружбе // Звезда. 1989. № 10. С. 112.

[690]Шмелев Н. Интеллигенция и реформы // Знамя. 1998. № 2. С. 187.

[691]Вишневский А. Русский или прусский // Знамя. 1995. № 2. С. 175-188

[692]Соловьев В.С. Литературная критика. М., 1990. С. 292.

[693]Панарин А.С. Россия на рубеже тысячелетий // Вестник РАН. 1996. Т. 66. № 3. С. 217.

[694] Вернадский В.И. Публицистические статьи. М., 1995. С. 294-295.

[695]Гоголь Н.В. Собр. соч. в восьми томах. Т. 5. М., 1984. С. 244.

[696] Там же. С. 248-249

[697]Каграманов Ю. Империя и ойкумена // Новый мир. 1995. № 1. С. 157.

[698]Кириллов С. О судьбах «образованного сословия» в России // Новый мир. 1995. № 8. С. 156.

[699]Бердяев Н.А. Бунт и покорность в психологии масс //Интеллигенция. Власть. Народ. М., 1993. С.117.