Для начала сделаем одно немаловажное, на наш взгляд, замечание. В специальной археологической литературе, посвящённой поселениям древних славян, нередко встречаются термины «городище» и «селище». Слова эти пришлись по вкусу авторам исторических романов: то и дело приходится читать, как тот или иной персонаж «вышел из городища» и, простившись с роднёй, отправился в путь-дорогу. Но так ли на самом деле назывались древние поселения?

Согласно Словарю С. И. Ожегова, «городище» – это «место, где в древности был город или укреплённое поселение», а «селище» – «место, на котором в древности было расположено неукреплённое поселение». Точно по тому же типу, как и «кострище» – «место, где некогда горел костёр». Как на кострище не варят еду, так и в селищах и городищах, с точки зрения современного русского языка, не живут. Археологи, маститые учёные, занимающиеся древними городами, не раз писали об этом. Более того. Учёные знают: если уж современная деревня называется Городище, значит, ищи поблизости развалины древнего укрепления!

По Словарю В. И. Даля известно «городище» в смысле «город», но в «увеличительном» смысле (сравни «волк» – «волчище»). Быть может, в древности всё было иначе? Нет, словари древнерусского языка тоже трактуют «городище» как «место, где раньше был город»… Очень обидно, что распространённое заблуждение проникло даже в Словарь современного русского литературного языка (1992), где это слово толкуется, в частности, как «древнее укреплённое поселение» и подобное истолкование «подкреплено» цитатой из произведения писателя, неправильно употребившего слово: «Жители городища… возводили новую стену»!

А вот «селище» в древности означало «жилище», «обиталище» – в несколько торжественной, напыщенной речи – и «поле», «пашня» – в повседневном употреблении.

Одним словом, прежде чем поселять своих персонажей в «городищах», заглядывайте в серьёзную литературу!

Поселения, свойственные тому или иному народу, как и жилища, изменяются и развиваются в зависимости от географической среды, от плотности населения и от стадии общественного развития, переживаемой данным народом. И конечно, надо учитывать «освящённые временем» традиции, зачастую сохраняющие очень древние формы, уже, казалось бы, не соответствующие изменившимся условиям жизни.

Согласно археологическим данным, в первой половине I тысячелетия нашей эры предки славян почти не строили укреплений. Большинству селений более чем достаточной защитой служили труднопроходимые леса и болота. Как пишут историки, древние племена облюбовывали подходящий солнечный склон у берега реки или озера – и строились, не особо опасаясь внешних врагов. Об основных принципах выбора места для поселения рассказано в одноимённой главе.

Раскапывая поселения славян, живших когда-то в днепровской лесостепи, учёные натолкнулись на остатки множества полуземлянок, примерно на метр вкопанных в землю. Расчищая их, исследователи пришли к выводу, что перед ними скопление индивидуальных домов, соединённых внутренними переходами – своего рода полуподземными крытыми коридорами. Казалось, была найдена блестящая иллюстрация к сообщению византийского автора, писавшего, что местные жители устраивали в своих жилищах много выходов на случай неожиданной опасности. Такие поселения стали называть «ульями», их описания можно встретить в научной и научно-популярной литературе, издаваемой в нашей стране в 30 – 40-е годы ХХ века. И лишь потом выяснилось, что это ошибка. Дополнительные исследования выявили: не было сложной системы переходов, не было «улья». То, что приняли за коридоры, ведшие из дома в дом, на поверку оказалось остатками полуземлянок, выкопанных в разное время и перекрывавших одна другую…

В глубокой древности предки славян действительно жили родовыми «гнёздами», то есть маленькими поселениями, в каждом из которых обитал один род – большая семья из нескольких поколений (о нём подробно рассказано в разделе «Мой род – моя крепость»). Первоначально все члены рода – по мнению учёных, человек пятьдесят-шестьдесят во главе со старейшиной – жили в одном большом доме, который одновременно служил и хлевом, и складом, и мастерской, и хозяйственным помещением. Понятно, что площадь его была велика – около 500 квадратных метров. Такие дома в разное время строили (а кое-где и сейчас ещё строят) все народы Земли. Однако жизнь не стояла на месте: к началу нашей эры значение индивидуальной семьи внутри рода существенно возросло, отдельные семьи стали строить собственное жильё, покидая клетушки внутри большого дома, так что постепенно тот потерял функцию основного жилища, оставшись «общинным домом» для собраний и совместных работ, а жилые дома и хозяйственные постройки располагались вокруг.

К концу I тысячелетия нашей эры родовая замкнутость таких поселений постепенно ослабевает. Некоторые члены рода отделяются совсем, покидают насиженные места. Они уходят осваивать новые земли, основывать свои поселения (о том, как это делалось, рассказано в главе «Выбор места для селения»). С другой стороны, в прежних родовых посёлках появляются чужие, пришлые люди – «родовая» община постепенно превращалась в «соседскую»…

По мнению археологов, уже в VIII–IХ веках поселения северных славянских племён – кривичей, ильменских словен – приобретают черты, свойственные старорусской северной деревне. Большинство таких поселений было невелико – две-три избы, встречались и деревни-«однодворки». Существовали, однако, и более крупные.

Когда в славянской среде усилилось имущественное расслоение, для защиты от жадных соседей возникли профессиональные воинские объединения – дружины. Соответственно, начали расти и укрепления, расположенные в труднодоступных местах. Часто для этой цели служили «останцы» – высокие мысы, круто обрывавшиеся в реку. Со стороны поля и леса их огораживали земляным валом и рвом.

В современной терминологии «город» – это «крупный населённый пункт, административный, торговый, промышленный и культурный центр» (Словарь С. И. Ожегова). Далеко не всякий, даже большой населённый пункт в нашей стране именуется «городом». Между тем в языке древних славян «городить, городити» значило «огораживать», а стало быть, «городом» именовалось «то, что огорожено», а также сама ограда – тын, крепостная стена, линия укреплений. О тех временах нам отчасти напоминает наш «огород». Кстати, по-белорусски он так и называется – «город».

Слова, родственные «городу» и в той или иной степени близкие ему по значению, существуют во многих языках, и не только славянских, например в литовском, готском, древнеиндийском и древнеисландском. Этимологи возводят все их к древнейшему индоевропейскому корню, имевшему значение «охватывать, огораживать».

Укреплённый городок, выстроенный на высоком мысу, нередко являлся резиденцией профессиональных воинов племени и, в случае опасности, убежищем для жителей, обитавших в мирное время в неукреплённых селениях, расположенных в более подходящих для повседневной жизни местах. Такие городки (их великое множество возникало в славянских землях в VIII—Х веках) становились центрами общественной жизни племени. Всё в них было подчинено племенным нуждам: в крепости помещалось святилище, площадка для народных собраний и кладбище, а ремесленники обслуживали в первую очередь ближнюю округу – это подтверждают археологические раскопки. Со временем, при благоприятных условиях, юные города перерастали племенные рамки, приобретали общерусское и даже мировое значение. Если же условий не было, город как бы останавливался в росте, а иногда попросту хирел, превращаясь в обычное сельское поселение, либо исчезал вовсе, становясь городищем. Такова, например, история племенного центра древлян – города Искоростень.

Совсем другие, по сравнению с племенными центрами, поселения образовывались в выгодных точках торговых путей: по берегам удобных заливов, при устьях рек, возле речных порогов, у оживлённых переправ. Словом, там, где скрещивались сухопутные и водные дороги, где волей-неволей задерживались купцы и местное население получало возможность что-нибудь купить или продать, а также предложить путешественникам какие-либо услуги – разумеется, платные. Слово «торг» не случайно задержалось в названиях некоторых старинных городов – например, «Торжок». Заметим, что славяне не только принимали у себя иноземных «гостей», но и сами ездили весьма далеко. В частности, специалисты возводят к славянскому «торг» название финского города Турку. Славянское «торг» перешло в язык древних скандинавов со значением «рынок». А вот корень «куп», звучащий в русском «купить» и названиях населённых пунктов с окончанием «-чёпинг», «-кёпинг», во множестве разбросанных по скандинавскому побережью (взять хотя бы Нючёпинг в Швеции), был, как и сама купля-продажа, поистине интернациональным.

Поселения на торговых путях изначально носили промышленно-торговый характер, население же зачастую принадлежало не то что к разным славянским племенам – вообще к разным народам. Яркий пример тому – древняя Ладога на реке Волхов, на оживлённейшем торговом пути. Здесь исстари бок о бок уживались финно-угры, славяне и скандинавы…

Ремесленники, работавшие в таких городах, учитывали требования международного рынка и заводили дальние экономические связи. Учёные пишут, что возникновение городов на торговых путях было общеевропейским явлением: эти города не зависели от местных племенных объединений и вообще были плохо связаны с округой. Первоначально они не имели и укреплений. Однако были очень лакомыми кусочками и для разбойников, и для военных вождей с их дружинами. Рано или поздно наступал момент, когда тот или иной предводитель (порой – пришлый, иногда даже – иностранный) брал город под свою защиту. Конечно, не без выгоды для себя. Возможно, как раз такой момент отражён в летописном сказании о «призвании» князя Рюрика с его варягами: не исключено, что его обязанности изначально состояли в обороне города от морских разбойников.

Города, возникавшие на торговых путях, нередко переживали расцвет или упадок вместе с этими путями. Показательна история Тимеревского (в верховьях Волги) и Гнёздовского (в верховьях Днепра) поселений. Всем известен путь «из варяг в греки» по Днепру. Однако учёные утверждают, что в IХ – начале Х века куда более популярен был другой путь – так сказать, «из варяг в арабы» – по Волге. Именно на это время – начало и середину Х века – приходится расцвет древнего Тимерева. Во второй половине Х века, после разгрома Хазарского каганата на Волге, Великий Волжский путь постепенно теряет своё значение, зато на первый план выдвигается Днепровский путь. Соответственно, Тимерево вступает в период упадка, а Гнёздово развивается и бурно растёт…

Конечно, древнерусские города редко возникали «в чистом виде» как племенной центр или торговый пункт: обычно действовало много факторов сразу. Но так или иначе, к VIII–IХ векам небольшие городки, расположенные по высоким местам, хорошо укреплённые земляными и деревянными стенами, превратились в неотъемлемую черту ландшафта всех восточнославянских земель, на севере и на юге. По мнению специалистов, в наиболее плотно заселённых местах расстояние между ними составляло 40–50 км. Легко представить себе, какое сильное впечатление производили эти основательные, населённые талантливыми ремесленниками и отчаянными воинами крепости на путешествовавших по нашим рекам скандинавских викингов – воителей и торговцев. Не зря они прозвали страну восточных славян «Гардарики» – «Страна Городов». С поправкой на древний смысл слова «город» (и родственного ему через общие корни скандинавского «гард»), это название, впрочем, скорее стоит переводить на современный язык как «Страна Крепостей». Учтём также и достаточно скромные размеры тогдашних городов: вовсе не следует думать, будто Русь изобиловала огромными, богатыми городами, как иногда пишут в художественной литературе.

Однако время не стояло на месте – и вот уже купцы не просто задерживались у городских стен, приглашая местных жителей на торг: они строили себе гостиные дома и дворы, собираясь приехать ещё. Всё охотнее селились под защитой надёжных стен мастеровитые люди – гончары, кожевники, златокузнецы-ювелиры… Отсюда в самом деле рукой подать было до «настоящих» древнерусских городов, какими мы их себе представляем по летописям.

Городам Древней Руси посвящена обширная научная литература; это – необъятная тема. Поэтому данный рассказ о городах – как, впрочем, и другие главы этой книги – вовсе не претендует на полноту. Остановимся лишь на некоторых фактах, достаточно любопытных.

Есть ли какая-нибудь разница в значении, а стало быть, и в употреблении двух этих слов? На первый взгляд – никакой, разве что «град» (снабжённый в Словаре С. И. Ожегова пометкой «устар.») выглядит несколько более «старинно-торжественным», по типу «золото» – «злато», и оттого кажется более подходящим для поэтической речи: «Красуйся, град Петров…»

В самом деле, различия между «городом» и «градом» не делают даже составленные специалистами-филологами словари современного русского и древнерусского языков. И тем не менее разница есть! Учёные, занявшиеся этим вопросом на материале памятников древнерусской литературы, пришли к выводу: слово «город» имело несколько более широкий смысл, обозначая населённый пункт, где было укрепление. Слово же «град» обозначало собственно укрепление, крепостную стену. По всей видимости, не случайно в названиях наших древних городов (Новгород, Белгород и тому подобных) присутствует «город» и никогда – «град»: ведь имя принадлежало всему поселению, а не одной только крепости. Единственное исключение – Царьград (Константинополь). Вероятно, наши далёкие предки первоначально мыслили византийскую столицу именно как неприятельскую крепость, которую им приходилось осаждать.

Вероятно, древние славяне немало подивились бы иным современным названиям типа «Электроград». Крепость электричества? Электрическая крепость?

Справедливости ради отметим, что различие употребления «града» и «города» в древнерусских литературных произведениях соблюдается не всегда: быть может, смысловой оттенок уже в те времена начал забываться. Время от времени – там, где это диктовалось особенностями стиля произведения, ритмом фразы, – древние писатели позволяли себе заменять «город» на «град» и наоборот.

И тем не менее в большинстве случаев разница налицо.

Нашего зарубежного современника слово «кремль» однозначно наводит на мысль о Московском Кремле, и даже скорее – о высших учреждениях нашей страны, как известно, там размещённых. Зарубежных политологов, специалистов по Советскому Союзу часто называли «кремленологами». Мы, в общем, тоже сразу вспоминаем Москву и правительство, но нам – особенно тем, кто живёт в старинных городах, – вскоре приходят на память Новгородский, Астраханский, Нижегородский и иные кремли. И мы соглашаемся с утверждением словарей русского языка, которые поясняют, что кремль – это крепость внутри города, цитадель, тот самый «град», о котором только что говорилось.

Городской кремль наши предки ещё называли «детинцем». Это название, несомненно, связано со словом «дети»; но вот каким образом и почему?

Часть учёных некогда даже усматривала здесь воспоминания о человеческих жертвоприношениях, о которых рассказано в главе «Жуткие легенды и научные факты»: оттого, мол, «детинец», что в жертву приносили детей. Однако со временем эту гипотезу отвергли и выдвинули другую: в детинце, в месте, наилучшим образом защищённом, во время осад укрывались дети. Что ж, они там действительно укрывались – но ведь не только дети: ещё и калеки, женщины, старики и даже скотина. Наиболее основательной представляется точка зрения, согласно которой детинец получил своё название от размещённой там княжеской или боярской дружины, члены которой считались как бы детьми предводителя. Например, дружинных воинов князя Василька называли «Васильковичами», несмотря на молодость князя. Впрочем, окончательной ясности в этом вопросе так и нет…

«Кремлю» сегодня не так-то просто подобрать хоть одно родственное слово, кроме прилагательного «кремлёвский» и пресловутого «кремленолога». А вот несколько веков тому назад дело обстояло совершенно иначе. На равных с «кремлём» бытовали иные термины: «КРЕМник», «КРЕМленик», «КРЕМельник», а также «КРЕМ» или «КРОМ» («кромом» величали свою крепость жители Пскова). Само же слово «кремль» имело и другие значения (возможно, более древние): дерево с плотной, смолистой древесиной; плотный, пропитанный смолой слой в дереве. «Кремлёвым» или «кренёвым» называли предмет, сделанный из плотной, смолистой, мелкослойной древесины, не подверженной трещинам и надломам. Словом «крем» обозначали участок в лесу, где рос самый лучший, «кремлёвый» строевой лес. А если учесть, что, по мнению учёных, «кремлю» родствен и «кремень» – сорт весьма твёрдого камня, – можно сделать вывод о существовании очень древнего, праславянского корня со значением «нечто исключительно прочное, несокрушимое».

Другая ветвь родственных слов – «КРОМка», «КРОМе», «КРОМешный», «КРОМсать», «уКРОМный» (вспомним псковский «кром») – наводит на мысль о границе, отделяющей внутреннее, «уКРОМное», защищённое, обжитое пространство от внешнего, чужого и опасного, «КРОМешного»…

Таким образом, в слове «кремль» удачно сошлись две группы значений – «стена, граница» и «прочный, нерушимый». Кремль – нерушимая стена, твердыня, убежище, последний оплот. Древнерусские кремли, они же детинцы, они же грады, из века в век оправдывали своё имя.

«Неколебимо, как Россия…»

Часть города за пределами кремля называлась «посадом». Нетрудно убедиться, что этот термин в родстве с глаголом «посадить», или по-древнерусски «посадити». Как и многие другие слова, «посадить – посадити» имело в древности и иные значения, отличавшиеся от привычных нам, – например, «построить, устроить, основать, поселить». Учёные пишут, что именно эти значения и дали жизнь «посаду» – согласно словарям, «торгово-ремесленной части русских городов, расположенной вне крепости». Действительно, под защитой крепости и живущих в ней воинов охотно селились, строились, устраивались, «садились» ремесленники, а «гости»-купцы заводили торговые склады и жилые дома. «Грады» наших предков, по мнению археологов, начали обрастать посадами в основном с Х века (а такие центры международной торговли и ремесла, как древняя Ладога, – и того раньше). С течением веков посады росли и расширялись. Вспомним Сергиев Посад – мирское поселение, окружившее Троице-Сергиеву лавру – духовный центр и крепость одновременно; в Московском государстве «посадские» составляли основную массу городского населения. Впоследствии «посадский» был вытеснен термином «мещанин». Этим словом мы теперь чаще называем человека с узким кругозором и мелкими интересами, а между тем оно исстари обозначало просто жителя города – от слова «место»: «местом» нередко именовали город, в особенности его посадский район (отсюда и «предместье» – поселение «перед» городом, у его внешних границ).

На Русском Севере, явившемся своеобразным заповедником духовной и материальной культуры Древней Руси, слово «посад» ещё долго держалось, обозначая городское поселение без укреплений, торговый город без кремля. А во Владимирской области «посадом» называют ряд изб. Деревенская улица с избами по обе стороны – «улица в два посада».

Закономерен вопрос: а как связан с посадом знаменитый «посадник» – наместник князя, правивший от его имени городом или областью, а в Новгороде и Пскове в ХII веке и позже – представитель высшей городской власти, избиравшийся на эту должность сходом жителей – вечем? Вряд ли следует думать, что «посадник» первоначально был «правителем посада». Скорее всего, это слово связано с тем же глаголом «посадити», имевшим ещё и значение «назначить на должность, возвести на престол, облечь властью», а также – «выставить (кого-то) в качестве своего представителя», «поручить выполнение работы»…

Отдельные части крупного поселения, в особенности города, назывались «концами». Это были своего рода «районы», нередко самоуправляющиеся, с развитой внутренней организацией и очень самостоятельные. Летописи и иные документы минувших эпох рассказывают нам, как, например, новгородские концы по своей инициативе созывали общегородское вече для решения того или иного вопроса. Концы издревле соперничали друг с другом. Между ними проводились «спортивные» состязания в молодечестве – кулачные бои «стенка на стенку» (в Древней Руси это были не «пьяные побоища», а именно спорт и даже зачастую – ритуальное действо). Концы нередко выступали как политические партии, призывая к назначению или смещению посадника (об этом должностном лице только что говорилось), а то и князя. Доходило дело и до вооружённых столкновений между недовольными друг другом концами. И с большой вероятностью можно предположить, что горожанин, зашедший в чужой конец, чувствовал себя не вполне уютно…

Когда город отправлял куда-либо важное посольство, в нём непременно участвовали выборные от каждого конца, причём совершенно не обязательно начальники, и такая система уважения к правам всех свободных людей держалась в Новгороде ещё в ХV веке.

Каждый конец имел своё кладбище, своё святилище (в христианскую эпоху – церковь), своё собственное вече и предводителя, которого избирали жители – «кончанские люди», или попросту «кончане». Кончанское вече собиралось на особой площади. Крупные концы включали более мелкие «административные единицы» – улицы и сотни. Учёные предполагают, что такая организация была отчасти военизированной. Сотни, улицы, концы в случае войны формировали воинское ополчение, а старейшины превращались в боевых командиров. Летописи рассказывают нам: псковскую рать возглавляли воеводы, «отряженные (то есть назначенные) от концов»…

Наиболее полно изучены историками городские концы Новгорода и Пскова. По этой причине систему концов считают иногда принадлежностью только этих двух северных городов, но такое мнение ошибочно. Старинные документы подтверждают, что концы были во многих русских городах, причисляемых к древнейшим. По пять концов было в Ладоге, Старой Руссе, Ростове; три конца насчитывалось в Смоленске; уцелело название одного из концов, входивших в состав Киева.

Известно, что существовали концы и в городах более поздних, основанных по распоряжению князей: в Москве, Серпухове, Туле…

Во всём ли был древний конец подобен нашему району? Современный город распадается на районы по мере своего роста. При всей внешней схожести, взаимоотношения города и концов строились совершенно иначе. Город не разделялся в какой-то момент на концы, а, напротив, образовывался из ранее существовавших концов – вернее, из поселений, затем становившихся концами. В главе «Рождение городов» рассказано, что города, как правило, возникали не на пустом месте – каждому предшествовал укреплённый племенной центр либо поселение в выгодной точке торгового пути. Но в племенных (к тому времени часто межплеменных) центрах неизбежно жили представители разных племён, а в «торжках» – и вовсе разных народов. Естественно, выходцы из одних мест, близкие по крови, обычаям и языку, тянулись друг к другу, старались селиться рядом. Вот и получалось, что город с его кремлём и посадом при своём возникновении включал в себя не одно поселение, а сразу несколько – и притом весьма разношёрстных. Классический пример тому – Новгород.

Последними исследованиями историков и археологов установлено, что каждый новгородский конец первоначально был самостоятельным поселением. Через реку друг от друга жили ильменские словене, кривичи и два финно-угорских народа – меряне и чудь. Каждое поселение имело свою непростую структуру, каждое само по себе было совокупностью родовых гнёзд. По-видимому, в конце IХ века созрела необходимость действовать заодно. Не исключено, что «помогла» в этом и какая-то внешняя сила, а может быть, необходимость с такой силой бороться. Недаром на территории первоначальной Новгородской крепости находилось то, что всех объединяло: святилище, кладбище, вечевая площадь. «Политическое» объединение со временем привело и к физическому слиянию. Но ещё столетия спустя внутренняя организация каждого конца хранила память о прежней родовой общине. А вместо привычного нам «Новгорода» звучало «Новый Город», и жители именовали себя «новОгородцами». Город был «новым» по отношению к своим концам, бывшим посёлкам. (Заметим, что эту точку зрения разделяют отнюдь не все современные археологи. Многие настаивают, в частности, что город был «новым» по отношению к более древнему поселению, известному как Рюриково Городище. Впрочем, споры на тему о том, по отношению к чему именно Новгород был «новым» – может быть, к Старой Ладоге? или Старой Руссе? – не ослабевают уже которое десятилетие…)

В любом случае, выражаясь по-современному, древние города были своеобразными федерациями.

В заключение отметим, что членение на концы, вполне подобные славянским, прослежено учёными у немалого числа старинных городов Азии, Африки и Европы. И всюду отчётливо выступает их связь с древнейшими родовыми отношениями. Ничего удивительного: ведь такие отношения были, да и остаются, общими для всего человечества. Вот только задирать прохожего из-за того, что он забрёл «не на свою улицу», «не в свой конец», современному человеку вряд ли годится.

Каково же происхождение термина «конец»? На первый взгляд всё понятно: «конец» – значит окраина, удалённая от центра часть города. Но вот в Старой Руссе был конец, называвшийся «Серёдка». Случайно ли?

Оказывается, всё не так просто. Учёные-этимологи утверждают: «конец» восходит к древнейшему корневому слову «кон», породившему в современном языке массу производных значений, зачастую – взаимоисключающих.

Исследователи переводят «кон» так: «предел, начало, конец». Древние люди вкладывали сюда понятие изначальности, вечности, замкнутого круга, порядка, границы-межи. В самом деле: «исКОНный» – первоначальный, древнейший; «испоКОН веку»; «КОНова?» – и здесь же: «КОНчить», «сКОНчаться»: «КОН его пришёл» – кто-то умер. А словом «КОНдовый» на Русском Севере обозначали самый лучший, крепкий, могучий строевой лес, живущий, кажется, вечно. Нелишне вспомнить «поКОН» – «обычай» и всем известный «заКОН». С ними, видимо, связан «КОН» как место для игры в старинную лапту, бабки, городки, а также «КОН» как обозначение игровой партии: «сыграть один кон», «поставить на кон».

Тот, кто уже заглянул в главы «Женщина, Космос и украшения», а также «Род и Рожаницы», не удивится, что и «кон» – начало, мерило всего, бессмертие, вечность – изначально был связан с женщиной. Учёные возводят «кон» к древнейшему, индоевропейскому обозначению женского чрева, дарующего начало жизни детям, а человечеству в целом – продолжение рода, бессмертие, вечность. Это прослеживается на материале многих языков: например, английское слово «cunt» и однокоренное ему русское (в обоих упомянутых языках это древнее слово перешло в разряд бранных и найти его теперь можно только в специализированных словарях).

Так что нет ничего странного в том, что «коном» в старину называлась большая группа людей, тесно связанных между собою. Первоначально, конечно, имелась в виду родственная группа, в дальнейшем – любое общество, сборище, сходка. Вот откуда «коновод»: это вовсе не тот, кто «водит коня», это – зачинщик, затевала, способный повести за собой «кон» – людской сбор. Отсюда же, по мнению учёных, «канючить» – просить, клянчить что-то перед массой людей…

Итак, городской «конец» – это не окраина, а место, где живёт «кон» – сплочённая группа людей, в древности – кровная родня. А также место, где действует «кон» – закон, суд общины.

Значит, «исконный конец» был «началом» не только исторически, с точки зрения процесса образования городов. Он и в самом языке обращается в «начало».

Между прочим, «кон» породил и такие понятия, как русский «князь», древнескандинавский «конунг», английский «кинг» (король), польский «ксёндз» и подобные им термины, обозначавшие «начальников» – светских и духовных.

Когда раннеславянское племя возводило себе убежище – «град» на случай нападения врагов, оно рассчитывало только на собственные силы – и во время обороны, и во время строительства. Древнейшие укрепления восточных славян, известные археологам, невелики по размерам и всегда удачно используют выгодные особенности рельефа. Укрепления воздвигали на крутых, высоких холмах, на обрывистых мысах (очень часто – при слиянии рек), на островах посреди топких болот. Конструкции их незамысловаты. Делалась земляная насыпь – вал, а перед валом, там, откуда брали землю, получался ров. Если крепость устраивалась на холме, его склоны дополнительно обрабатывались – срезались («эскарпировались») для увеличения крутизны. Собственно вал часто покрывали дёрном, чтобы не расползался. Иногда с той же целью вал покрывали глиной и обжигали, разводя костры. А в зимнюю пору его поливали водой.

На верху вала возводилось несложное деревянное укрепление – частокол («столпие», «тын»). Из земли вертикально вверх на 3–4 м торчали плотно соединённые («спряженные») брёвна, заострённые по концам. Брёвна разной высоты образовывали своеобразные амбразуры. В других случаях ставили защитные стены так называемой столбовой конструкции: в землю вкапывались мощные стояки с пазами, вырезанными по бокам, и в эти пазы вставлялись концами поперечные брёвна. По мнению специалистов, в верхних брёвнах устраивались уже настоящие амбразуры наподобие волоковых окошек-«просветцев».

В мирное время постоянных жителей в таких крепостцах могло и не быть.

Небольшие размеры укреплений, невысокая численность воюющих сторон («восстал род на род…») и хорошая привязка к местности нередко позволяли лишь частично обносить валом и тыном периметр крепости: их возводили только с той стороны, откуда мог подобраться враг. Обрыв или непроходимую топь защищать было излишне. Между прочим, точно так же – полукругом у высоких речных или морских обрывов – строили свои крепости-«оппиды» древние кельты. И так же была выстроена Аркона – город-храм западных славян на острове Рюген. Этот город не боялся нападения с моря: кто же полезет навстречу копьям и стрелам по семидесятиметровой отвесной скале?

В Х—ХI веках небольшие укрепления, способные, в случае чего, принять и укрыть население нескольких ближайших деревень, начали приходить в запустение. На смену им появились более мощные, надёжные твердыни: настоящие города, воинские крепости, замки, массовое строительство которых учёные относят как раз к тому времени.

В крепких княжествах, возглавляемых толковыми правителями, строительство укреплений приобретало подчас без преувеличения всенародный характер. В частности, именно так обстояло дело в Киеве при князе Владимире Святославиче. В книгах историков есть описания целой системы крепостей, прикрывавших подступы к Киеву и Чернигову с юга и юго-востока, откуда обычно и нападали кочевники. Эти крепости запирали все наезженные дороги и удобные броды через реки. Некоторые твердыни были видны одна из другой, и между ними имелась налаженная система оповещения: при появлении неприятеля на высокой площадке разжигали яркий, дымный костёр…

Такие крепости были уже не чета тем, что строили для себя отдельные племена. Их по-прежнему умело привязывали к особенностям рельефа местности, выгодным для обороны. Однако теперь защитные стены целиком охватывали укрепление, а не только те его стороны, где естественные препятствия казались недостаточными. Кроме того, в сторожевых крепостях появилось постоянное население – воинские гарнизоны, снабжавшиеся всем необходимым в «централизованном» порядке из городов, подступы к которым они охраняли. При этом крепости исполняли и своё исконное предназначение – служили убежищем окрестному населению. Так выработался новый тип русской крепости, состоявшей из двух частей: детинца, где постоянно находились воины, и обширного укрепления вокруг. В нём в случае войны укрывалось мирное население и размещался большой воинский резерв.

Валы крепостей, сооружённых в конце Х века, строились по-прежнему из земли, но конструкция совершенствовалась: перво-наперво возводилось множество срубов впритык один к другому, затем их заваливали землёй и камнями изнутри и снаружи. Некоторые из этих срубов (их, как и опоры крупных мостов, именовали «городнями») оставались пустыми и использовались под жильё. С внешней же стороны перед срубами укладывали ещё несколько слоёв кирпича – его тогда только начинали применять в строительном деле.

Верхние части срубов выступали над гребнями земляных валов, образуя деревянную стену, разделённую внутри на два-три этажа. Наверху устраивались бойницы, венчала же стену двускатная крыша, предохранявшая воинов и от непогоды, и от шальных стрел. В местах поворота стены и там, где делались ворота, возводили деревянные башни – «вежи». Они выступали за внешнюю линию стены, давая возможность флангового обстрела нападающих. Участок стены между башнями назывался «прясло». Это слово родственно глаголам «прясть» и «сопрягать».

Верхняя, деревянная часть стены с защищённой площадкой для воинов именовалась «заборолом» или «забралом». Иногда этим словом обозначали и всё укрепление вообще. В современных языках зарубежных славян и в древнерусском языке «забрало» и родственные ему слова имеют значение «укрепление», «перила», «лёгкая крыша над гумном» и даже… «стог сена» – в особенности прикрытый крышей на столбиках. Смысл «подвижная деталь шлема, прикрывающая лицо» слово «забрало» приобрело сравнительно поздно.

При строительстве укреплений старались использовать прочное, долговечное дерево, мало подверженное гниению, – дуб. Очевидно, строительство столь сложных и ответственных сооружений требовало специальных познаний. И действительно, в древнерусских документах упоминаются особые мастера – «городники» или «огородники» (это последнее слово имеет теперь совсем иной смысл). Мастерам полагалась отдельная плата и за закладку каждой городни, и за её успешное возведение.

В ХII веке вереницы отдельных срубов, устанавливаемых в основания стен, сменяются сплошными, прочно связанными деревянными конструкциями. А вот валы Минска, Москвы и некоторых других городов устроены совершенно иначе. Поперёк будущей стены укладывали деревянные лаги. На них (уже вдоль стены) накатывались брёвна. Потом опять укладывались поперечные лаги, и так далее. Всё свободное пространство заполнялось землёй.

Одновременно с отсыпкой вала перед крепостью выкапывали ров. Между ним и основанием вала устраивали бревенчатую кладку, которая не давала насыпи расползаться, а рву – заплывать. Иногда передний край вала усиливали частоколом, наклонённым наружу, в сторону неприятеля. На внешнем берегу рва устанавливали «надолбы» – короткие обрубки дерева, вкопанные вертикально на близком расстоянии один от другого. Надолбы замедляли продвижение врага, между тем как защитники крепости вовсю обстреливали его из луков.

В общей сложности перед наступающим неприятелем оказывалось препятствие высотой не менее 10 м, откуда к тому же непрерывно сыпались стрелы и камни, лились кипяток и смола…

Мосты через ров бывали, как правило, постоянными и узкими, чтобы враг не мог сразу подвести к воротам крупный отряд. «Возводные» мосты и «жеравцы» – механизмы для их подъёма, – в отличие от западноевропейской инженерной техники, были редкостью.

Большинство русских крепостей той эпохи имело только один въезд. Это и понятно, ведь ворота представляют собой уязвимое место всякого укрепления, здесь враг в первую очередь и стремится прорваться. Поэтому над воротами сооружалась специальная башня, а иногда – две по сторонам, как в Минске. Проездная башня хорошо защищала ворота, давая возможность осаждённым обстреливать штурмующих сверху и с боков. Не забывали, конечно, и о магической защите. О значении границ, особенно тех, что отделяют какое-то замкнутое пространство, делят мир на «внутреннее» и «внешнее», «своё» и «чужое», подробно рассказано в главе «Домовой». Древние люди старались всячески обезопасить порог своего жилища, через который, в общем, редко входил кто-либо незнакомый. Что же говорить о «пороге» крепости, выстроенной «своими» против «чужих», против врагов»! Не приходится сомневаться, что в языческие времена ворота племенных «градов» были снабжены священными изображениями и тотемными знаками. Они не только рассказывали всем, какому «роду-племени» принадлежала крепость, но и выполняли роль оберега. Учёным удалось восстановить внешний вид некоторых крепостей западных славян, долго сохранявших языческую веру. Художник не случайно расположил над воротами оленьи рога. Может быть, оленя принесли в жертву при закладке твердыни. А может быть, рога были просто оберегом (см. об этом главу «Женский головной убор»). В христианскую эпоху над воротами – тоже в охранительных целях – располагали иконы, устраивали специальные надвратные церкви. Эти последние использовались и в богослужебных целях, и для обороны.

К магической функции ворот относятся и известные из истории случаи, когда их створки обивали доспехами, снятыми с побеждённых противников. Латы ведь были не просто железом (об этом упоминается в главе «Кольчуга»). Такое использование их победителями говорило ещё и о духовном торжестве над врагом. Волшебная сила доспехов ставилась на службу крепости, которую их прежние хозяева так и не смогли взять…

Иногда ворота вели сквозь стену прямо внутрь крепости. В некоторых случаях разомкнутые концы стены заходили один за другой: проломив ворота, враги оказывались в коридоре меж двух стен и, как правило, подвергались безжалостному расстрелу. Бывало даже, узнав, что ворота ведут в подобный «коридор смерти», нападающие оставляли их в покое, предпочитая лезть через стену где-нибудь в другом месте…

Деревянные крепости Древней Руси исправно несли службу, пока под их стенами не появились монголо-татарские завоеватели, применившие техническую новинку – стенобитные орудия, предназначенные для метания тяжёлых камней с помощью длинного рычага. По мнению учёных, до той поры стенобитные машины на Руси не были известны. Наши предки назвали эти механизмы словом «порок», что значило «вред», «повреждение», «изъян»; название говорило само за себя… Сравним прилагательное «порокий» – «жёсткий», «тягостный». Было и наречие «пороко» – «трудно», «сурово»… Героизм русских воинов и простых жителей, защищавших родные города, общеизвестен. Даже машины-«пороки» не приносили захватчикам лёгких побед. Не случайны летописные рассказы о том, как, взяв наконец город, пришельцы заставляли уцелевших жителей сжигать деревянные части стен и растаскивать земляные валы. Страшный опыт, однако, скоро пошёл впрок. Минуло время, и на стенах русских крепостей тоже появились метательные машины. А ещё через некоторое время по всей Руси начали расти каменные города…

Чем отличается село от деревни? С точки зрения словарей современного русского языка, в основном размерами: «Деревня – крестьянское селение… село – большое крестьянское селение (в настоящее время – административный центр сельского района)» (Словарь С. И. Ожегова). Недаром термин «деревня» больше присущ северной, лесной полосе, где прежде господствовали малодворные поселения. Зато на юге, в лесостепи, украинские и южнорусские сельские поселения гораздо чаще называются «сёлами». И поселения эти, надо отметить, в большинстве своём крупные. Однако ещё в начале ХХ века разницу между ними усматривали совершенно иную: по мнению тогдашних этнографов и языковедов, «деревня» могла быть сколь угодно велика, но «селом» называлась лишь та, в которой была церковь. Вплоть до того, что несколько деревень, тяготевших к одной церкви, составляли село.

Согласно словарям древнерусского языка, «деревня» и «село» появляются в памятниках письменности начиная с ХIV века. Однако многие учёные настаивают на том, что эти слова гораздо древнее. По их мнению, если в летописи, написанной позднее, какое-то слово употреблено в рассказе о событиях Х века, – значит, в Х веке оно уже существовало. Довольно спорное утверждение…

Но вот какой термин в самом деле бытовал с древнейших времён, обозначая небольшое селение, а также часть города (нередко – образованную влившимся в его состав селением): это – «весь». Теперь его можно услышать лишь в некоторых областях России, да и то изредка. В нашей общеупотребительной речи оно сохранилось разве что в выражении «по городам и весям». А вот в белорусском и польском языках до сих пор уцелели слова «весняк», «веснячка» – «крестьянин», «крестьянка», то есть жители «веси». Слова, близкие «веси» (и с тем же значением), остались и во многих других славянских языках – чешском, словацком, словенском, лужицком. Учёные-этимологи проследили его корни вплоть до древнеперсидского и древнеиндийского. На этих языках, в очень отдалённые времена, оно уже означало «селение, дом».

Но чаще всего, по мнению учёных, сельское поселение Древней Руси называлось тем же термином, что и жившая в нём община, – «вервь» или «печище».

Учёные пишут, что на севере Руси «родовое гнездо» именовалось, по-видимому, «печищем». Словари, правда, трактуют это слово скорее как обозначение остатков такого гнезда – по типу «кострища» и «городища». Однако специалисты указывают, что подобное значение не абсолютно, и распространяют это слово как на сам род, так и на место его обитания. «Печище» происходит от слова «печь»; какое значение имела общность очага для членов рода, рассказывает глава «В едином хлебе».

В южных, тяготевших к Киеву областях Древней Руси бытовал термин «вервь».

Учёные спорят о принципах внутренней организации верви: была ли эта община «ещё» чисто семейной или «уже» соседской, где людей объединяли не кровные узы, а место проживания? Особенно настойчивы в споре учёные – сторонники «соседской» гипотезы. Они полагают, что по отношению к родовой общине соседская – безусловный признак прогресса, что в ином случае наши древние предки будут выглядеть «отсталыми» по сравнению с другими племенами. Как будто величие и благородство народа зависит от конкретного варианта общественного устройства или, скажем, от того, построено ли им государство!

Попробовали разобраться в сложном вопросе и языковеды, подробно изучившие слово «вервь».

Выяснилось, что оно отнюдь не случайно созвучно современному «верёвка». Казалось бы, это обстоятельство сразу говорит в пользу «общности места»: дело в том, что самые разные народы, в том числе и славяне, с давних пор измеряли землю «верёвкой» – шнурами определённой длины. Ещё в ХIХ веке в Астраханской губернии существовал термин «верёвка» – 1850 квадратных сажен. О процедуре измерения земли говорили «веровить» и «вервовать». Землемерные верёвки были в ходу у древних шумеров, живших в ХХV веке до нашей эры. Слово «верёвка» (на соответствующих языках, разумеется) присутствует в обозначении некоторых земельных участков, например, в Англии и Голландии. Землемерные верёвки упоминаются в Библии; их порой берёт в руки Сам Господь. Пользовались ими и наши предки славяне.

Однако «верёвка» могла означать не только размеры физического пространства, но и родственную связь! Вот пример: древнерусский синоним «верёвки» – слово «ужик» – имело также значение «родственник». Есть такие соответствия и в других языках. Некоторые индоевропейские слова, прямо родственные «верви», означают «семья», «потомство»…

Слово «вервь» предполагает, между прочим, и некоторую ритуальную общность. О том значении, которое придавало мифологическое мышление нити, шнуру, верёвке, достаточно подробно рассказывается в разделе «Прядение и ткачество». В сознании наших предков жила космическая «вервь» – верёвка, цепочка, стебель растения – эквивалент Мирового Древа, соединяющего Небо, Землю и Кромешный (Нижний) Мир. О том, как соотносилось это всеобъемлющее понятие с семейным кругом и «домашней Вселенной», подробно говорится в разделе «Жилище».

Вот в какие глубины позволил заглянуть учёным разбор коротенького слова «вервь»!

Это слово сегодня имеет для нас лишь одно значение – кладбище, в особенности сельское. Так сказать, последний приют, последнее пристанище человека, последнее место, где он «гостит». А поскольку кладбища устраивались при церквах, в освящённой земле, погостом могли назвать и отдельно стоящую церковь с домами священнослужителей и кладбищем.

Между тем такой «церковно-кладбищенский» оттенок это слово имело далеко не всегда. Учёные пишут: оно появилось под влиянием «языкового табу» – запрета, издревле накладывавшегося на различные «опасные» и «плохие» слова: люди не произносили их прямо, боясь привлечь внимание злых сил и предпочитая выражаться иносказательно. Например, опасного зверя – медведя – старались называть «косолапым» или как-то ещё. А ведь и само слово «медведь» – «медоед», «поедатель мёда» – когда-то возникло как табуистическая замена более древнего имени, ставшего запретным и со временем благополучно забытого.

Вот и о смерти, о кладбище, о покойных говорили большей частью обиняками. Вместо «умер» – «ушёл» (соседи славян, карелы, так и выражались: «ушёл из рода совсем»), вместо «кладбище» – «погост», то есть «место, где останавливаются погостить»…

Действительно, чем дальше в прошлое, тем менее выражен в слове «погост» нынешний «похоронный» оттенок и тем сильнее проявляется его первичное значение.

…Древнеславянские князья каждый год объезжали подвластные территории, останавливаясь в заранее условленных местах. Конечно, это были не простые поляны в лесу, а крупные селения, местные племенные центры. Туда к приезду князя свозили установленную дань, туда приходили люди искать княжеского правосудия и защиты, а беспокойная молодёжь – проситься в дружину. В таких местах обычно ставились укреплённые дворы и жили доверенные лица князя, решавшие в его отсутствие все вопросы… Эти-то населённые пункты и тяготевшие к ним области и называли на Руси «погостами». Здесь останавливались, гостили князья, и не только князья – все, кто по какой-то причине посещал племенную «столицу».

Об этом ещё помнили в ХIХ веке в Оренбургской губернии: там называли «погостом» постоялый двор на отшибе…

По мнению учёных, термин «слобода» возник не позже ХII века. Видимо, тогда древнерусские города вовсю обрастали «промышленными посёлками» – селениями ремесленников, окончательно покидавших свой род, свою общину и гнездившихся поближе к собратьям по ремеслу – бондари с бондарями, гончары с гончарами и так далее. Развитая торговля давала им возможность сбывать продукцию и тем добывать пропитание, не вспахивая земли. Скотоводство, огородничество и охота ещё оставались, но лишь как вспомогательные источники пищи. Постепенно появлялись и разрастались «специализированные» слободы – колесников, кожевников, кузнецов, позже – ямские, пушкарские, стрелецкие, сокольничьи… Жителей слобод вначале называли слободичами, впоследствии – слобожанами и слободчанами.

«Слобода» нередко звучало и как «свобода». Учёные-языковеды пишут, что это не ошибка выговора и не замена непонятного слова понятным: просто «в» способно превращаться в «л» и наоборот. По мнению этимологов, «слобода-свобода» прямо связана с понятиями «собственный», «свой». В древнейшую эпоху имелось в виду положение «своего», то есть полноправного члена рода, по сравнению с положением пленников, превращённых в рабов. Пленник-раб, со временем отпущенный на свободу (как было заведено у древних славян), становился свободным – «своим». Любопытно, что первые слободы-свободы населяли как раз люди, покинувшие свои родовые общины, «освободившиеся от своих»!..

Между прочим, термин «слобода» имел и ещё одно значение, связанное с рабством и освобождением. Слободой назывался также посёлок рабов на господской земле. Хозяева выделяли рабам землю и превращали их в крепостных. Как известно из истории, по сравнению с рабством это была уже некоторая «свобода». Отсюда и название.

Как мы знаем, древние славяне необычайно тщательно выбирали место для своего дома и поселения, стремясь как можно точнее вписать свою маленькую Вселенную в Большую Вселенную, в мироздание – как вещественное, так и духовное. Поэтому и оказывается, что любой старинный русский город или деревня стоят не только выгодно с военной, торговой или иной практической точки зрения, но и – в отличие от некоторых современных селений – красиво на заглядение. Не случайна, конечно, и их внутренняя планировка.

В главе «Древнейшие поселения» было рассказано, как с течением столетий внутри славянского рода обосабливались отдельные семьи и переселялись из большого общинного дома в собственное жильё. В VIII–IХ веках в лесной полосе нынешней России немало было таких поселений, представлявших собой целое «гнездо» жилых изб (иногда окружавших древний большой дом, только предназначенный теперь не для жилья, а для общинных работ) и чуть в стороне – хозяйственные постройки. Хозяйство при этом оставалось общим: существовали, например, общие погреба. Минули ещё века, община из родственной превратилась в соседскую: люди, жившие рядом, были уже не обязательно родственниками. Исчезли большие дома и общность хозяйства, но осталась планировка деревни, которую этнографы называют «кучевой» или «гнездовой». Такую планировку считают древнейшей. Дома стоят безо всякого порядка, видимого современному глазу, вокруг расположены пашни, выгоны, огороды…

В некоторых случаях дома индивидуальных семей выстраивались кольцом. Эта планировка и называется «кольцевой», или «круговой», хотя круг получался далеко не идеальным. Иногда такая деревня окружала озеро, чаще – участок земли: пашню, луг, выгон для скота. Область распространения деревень подобного типа охватывает территорию племени вятичей, несколько менее характерны они для радимичей, кривичей и древлян: раскопками установлено, что в местах расселения этих племён кольцевые поселения строили ещё в VII веке!

По мнению учёных, кольцевая планировка присуща сёлам, где устраивались погосты. Эти средоточия общественной жизни древности неизбежно становились торговыми и религиозными центрами. Значит, была необходима площадка, где собирался народ, куда свозили дань, вершили суд и расправу, устраивали торг. В христианские времена посередине кольцевого селения иногда помещалась церковь, а также общественные амбары, лавки и мастерские.

Весьма характерны были кольцевые деревни для полабских (то есть живших по реке Лабе – Эльбе) славян. Эти земли принадлежат теперь Германии: славяне издревле жили там бок о бок с германскими племенами и, к сожалению, дело не обходилось без ссор. Круговую деревню легче было оборонять во время набега, а кроме того, вовнутрь круга на ночь загоняли скот – опять-таки ради безопасности, чтобы никто не увёл.

С течением веков кольцевая планировка дала начало лучевой, или радиальной, когда несколько улиц расходятся в стороны от общего центра. Таким образом выстроены многие старинные города, например Новгород и Москва. На планах старой части этих городов видно, что улицы, подобно лучам, разбегаются от крепости-кремля, стоящего посередине.

Очень часто славяне лесной полосы селились на берегу озера или реки. В этом случае избы выстраивались вдоль берега в ряд; такие деревни этнографы называют «рядовыми», или «линейными». Поселения с подобной планировкой прослеживаются начиная с VIII–IХ веков. Как и в последующие времена, наши предки умели точно вписаться в гармонию природы, не увеча её делом своих рук, но украшая. Если селение ставилось на высоком речном берегу (чтобы не достал паводок), избы обращались к воде (как правило, к югу, на «красную», солнечную сторону) лицевой стороной – «челом». Если же для селения был облюбован низкий, широкий берег спокойного водоёма, избы обычно обращались к воде тылом, а между ними и берегом располагались огороды, спускавшиеся вниз. Эти черты и посейчас ещё видны в планировке старинных русских деревень, поскольку тип русской деревни, как говорят учёные, складывался именно в те отдалённые времена.

Совсем недавно в моде были рассуждения об «отсталости», «косности» и чуть ли не «дикости» допетровской Руси. Одной из примет этой «отсталости», укоренившейся в литературе, считалась непролазная грязь, якобы царившая на улицах древнерусских городов в непогоду. Однако учёные утверждают: без элементарного благоустройства городские поселения просто не могли бы нормально жить, тем более – развиваться. И действительно: при раскопках были обнаружены инженерные сооружения городского хозяйства, восходящие едва ли не к самому моменту зарождения городов.

Сооружения эти весьма примечательны.

Самые древние из них – это мостовые. Ранние мостовые Новгорода были уложены в 938 году; между прочим, вещей древнее Х века в Новгороде пока не обнаружено. Нет там и более древних мостовых, однако конструкция 938 года не оставляет сомнений, что у их строителей – «мостников» – был уже богатый опыт в делах подобного рода. К тому времени выработалась и наиболее рациональная конструкция: вдоль улицы укладывали три продольные лаги (две по бокам, одну посередине – на расстоянии около 1,5 м друг от друга), сверху же настилали деревянные плахи. Врубая в лаги, плахи тщательно подгоняли одну к другой, чтобы не было щелей, чтобы они не разъезжались и не шевелились под ногами пешеходов, под копытами коней и колёсами телег. Ведь это могло привести к серьёзным увечьям. Иногда поверх плах по бокам укладывали дополнительные продольные брусья наподобие современных поребриков, чтобы колёса не соскальзывали с мостовой.

Применяли и другую конструкцию. Она была более трудоёмкой и требовала больше дерева, зато позволяла совсем избежать тряски при езде. В этом случае на нижние лаги укладывали круглые брёвна, иногда даже не очищенные от коры, а поверх настилали доски, располагая их вдоль улицы.

Уже в ХI веке за состоянием мостовых присматривали особые мастера, производившие в случае надобности мелкий ремонт и получавшие за это плату. А ещё через двести лет в Новгороде был разработан специальный документ – «устав», распределявший площадь мостовых, которые должны были мостить и чинить за свой счёт разные должностные лица и корпорации – например, объединения ремесленников. В ХVI веке в Москве плату за мостовые собирали со всех жителей, вдоль чьих дворов они проходили…

Когда от сырости и времени мостовая прогнивала, настилали новую, причём чаще всего – прямо поверх старой, не снимая досок, не выкорчёвывая вросших в землю лаг. Раскапывая улицы, просуществовавшие несколько веков, археологи обнаруживают целые «слоёные пироги» мостовых. В Новгороде такие «пироги» насчитывают до тридцати слоёв! Интересно, что между пластами брёвен и досок учёные обнаруживают целые залежи… ореховой скорлупы. Тогдашний лес изобильно снабжал людей своими плодами: для наших далёких предков калёные лесные орехи играли ту же роль, что для нас – подсолнечные семечки или жевательная резинка, только были существенно полезнее и вкуснее последней.

В глубокой древности зародились и традиции строительства мостов. Через узкие речушки наводили лёгкие мосты-«лавы» (вспомним «лавку») из двух-трёх рядов брёвен, опиравшихся на сваи. Для удобства пешеходов не забывали и о перилах из жердей. Иногда сваи вбивали прямо в дно, иногда опорой для них служили тяжёлые дубовые колоды, специальными штырями укреплённые на дне. Учёные предполагают, что такая конструкция, помимо прочего, позволяла легко разбирать мост – не только при нападении врага, но и, например, на зиму, чтобы его не унесло и не разбило при ледоходе.

Более солидные водные препятствия требовали, понятно, и более основательных сооружений. Постоянные мосты, такие как Великий мост через Волхов в Новгороде, опирались на самые настоящие быки – городни. Судя по некоторым сохранившимся остаткам, городни древнерусских мостов представляли собой деревянные срубы треугольной формы, которые опускали в реку, располагая одной из вершин против течения, и укрепляли дополнительными брёвнами, наклонно врытыми в дно. Изнутри сруб набивали камнями, а сверху устанавливали особо длинные брёвна, чтобы уменьшить нагрузку на пролёт. Великий мост в Новгороде, сооружённый не позже начала ХII века (в 1153 году его уже чинят), насчитывал почти тридцать городен. Титаническая работа!

Знала Древняя Русь и наплавные мосты. Их устраивали на плотах, реже – на лодках. Звенья скрепляли толстыми канатами. Такие мосты можно было разводить, пропуская суда, идущие по реке. Или, наоборот, использовать как препятствие для неприятельских кораблей.

Большие, широкие мосты были одним из самых бойких мест средневекового города. Прямо на мосту стояли лари, лавки, палатки, вовсю шла торговля. Тут же рядом женщины полоскали бельё, обменивались новостями…

Если же мост, как в Новгороде, соединял собою разные городские концы (нередко соперничавшие!), мост превращался в арену бурных политических страстей. Здесь происходили ожесточённые выяснения отношений, столкновения, драки, случалось – кого-то сбрасывали вниз, в воду!

С очень ранних времён делались на Руси и причалы – «пристанища», к которым могли подходить лодки и корабли. А вот настоящие деревянные набережные начали устраивать сравнительно поздно, только тогда, когда стала уже ощущаться земельная теснота и паводки, разрушавшие берега, превратились в проблему. Так, в Москве самая древняя набережная относится к ХV веку.

Другой проблемой многих городов лесной полосы была значительная влажность грунта. Даже кремли-детинцы, которые строили обычно на высоких местах, включали заболоченные участки с родниками. Эти родники давали питьевую воду, что было весьма актуально во время осад, но лишняя сырость была ни к чему. Поэтому вскоре после возникновения городов в них появились дренажные сооружения.

Первоначально для этой цели устраивались канавы, иногда укреплённые жердями и плетнём и обязательно укрытые сверху, чтобы избежать засорения.

Они отводили излишние грунтовые воды в большие отстойные бочки, специальные колодцы или просто в реку. С ХI века в Новгороде стали применять самые настоящие трубы, сделанные из брёвен, расколотых вдоль, тщательно выдолбленных и вновь скреплённых с помощью берёсты. Впервые обнаружив эти мастерски изготовленные трубы, археологи сначала приняли их за… водопровод!

Колодцы в древнерусских городах сперва делались только внутри крепостей – на случай осады. В летописи рассказывается, как изголодавшиеся защитники города, собрав последние съестные припасы, опустили в колодцы бочки с киселём и медовым напитком, после чего пригласили осаждающих на переговоры и без большого труда убедили их в том, что земля, мол, «сама кормит» горожан, а значит, взять их измором невозможно!

В мирное время воду для домашних нужд брали из реки. Однако потом города начали разрастаться, ходить стало далеко, да и реки постепенно утратили былую хрустальную чистоту. Тогда и принялись делать повсеместно колодцы.

Древнейшие колодцы обязаны своим названием «колоде» – древесному стволу, желательно дубовому, выдолбленному и углублённому в землю до водоносного слоя. В таких «колодезях» зимний лёд сохранялся чуть не до середины лета. Со временем появились и другие конструкции. Если вода располагалась неглубоко, колодец мог представлять собой ничем не укреплённую яму. Чаще, однако, его стены выкладывали горбылём или опускали в землю сруб. Существовало несколько способов возведения такого сруба. В случае, когда глубина колодца была невелика, сруб наращивали сверху, одновременно подкапывая его снизу и предоставляя сооружению оседать под собственной тяжестью. В колодцах значительной глубины сруб наращивали снизу, вставляя через каждые несколько брёвен одно подлинней, чтобы надёжно удержать конструкцию на месте и облегчить её последующий ремонт.

Большинство древнерусских колодцев, построенных таким образом, книзу расширялось, имело форму бутылки. Они хорошо накапливали воду, однако, свалившись туда, выбраться было весьма затруднительно. Поэтому верхнюю часть сруба (а крепостные колодцы бывали размером 4х4 м!) делали достаточно высокой и перекрывали настилом, оставляя небольшое отверстие с крышкой. А над колодезем устраивали навес, обычно на четырёх фигурных столбиках, с затейливой кровлей. Колодцы эти служили истинным украшением городских улиц и дворов.

Бломквист Е. Э. Крестьянские постройки русских, украинцев и белорусов (поселения, жилища и хозяйственные строения) // Восточнославянский этнографический сборник. М., 1956. Т. 31. (Труды Института этнографии им. Н. Н. Миклухо-Маклая. Новая серия).

Воронин Н. Н. К истории сельского поселения феодальной Руси: погост, свобода, село, деревня. Л., 1935.

Воронин Н. Н. Крепостные сооружения // История культуры древней Руси. М.; Л., 1948. Т. 1.

Древнерусские города. М., 1981.

Дубов И. В. К проблеме «переноса» городов в Древней Руси // Генезис и развитие феодализма в России: Проблемы историографии. Л., 1983.

Дубов И. В. Города, величеством сияющие. Л., 1985.

Карлов В. В. О факторах экономического и политического развития русского города в эпоху средневековья: (К постановке вопроса) // Русский город: Историко-методологический сборник. М., 1975.

Куза А. В. Фортификация // Древняя Русь: Город. Замок. Село. М., 1985.

Куза А. В. Малые города Древней Руси. М., 1989.

Ляпушкин И. И. Славяне Восточной Европы накануне образования древнерусского государства // Материалы и исследования по археологии СССР. 1968. Вып. 152.

Нерознак В. П. Названия древнерусских городов. М., 1983.

Рабинович М. Г. Деревянные сооружения городского хозяйства в Древней Руси // Средневековая Русь. М., 1976.

Рабинович М. Г. Очерки этнографии древнерусского города: Горожане, их общественный и домашний быт. М., 1978.

Рабинович М. Г. Очерки материальной культуры русского феодального города. М., 1988.

Соколова М. А. К истории слов «город» и «град» // Учёные записки Казанского педагогического института. 1970. Вып. 77.

Успенская А. В., Фехнер М. Ф. Поселения Древней Руси // Очерки по истории русской деревни Х—ХIII веков. М., 1956. (Труды Государственного Исторического музея. Вып. 32).

Фадеев Л. А. Происхождение и роль системы городских концов в развитии древнерусских городов // Русский город: Историко-методологический сборник. М., 1975.

Фроянов И. Я., Дубов И. В. Основные этапы социального развития древнерусского города (IХ—ХII вв.) // Древние города: Материалы к Всесоюзной конференции «Культура Средней Азии и Казахстана в эпоху раннего средневековья». Л., 1977.

Янин В. Л., Алешковский М. Х. Происхождение Новгорода: (К постановке проблемы) // История СССР. 1971. Вып. 2.