6. Кухулин и Артур

Персонаж Артура пронизан мифологическими чертами, и такие эрудиты, как А. Натт [A.Nutt] и Дж. Рис [J.Rhys] вскрыли с этой точки зрения множество связей между Артуровским циклом и Циклом фенианов [Fenians]. Со своей стороны, мы полагаем, что сопоставительный анализ артуровской легенды и эпоса уладов представляют не меньший интерес; в частности, мы хотели бы указать здесь некоторые аналогии между фигурами короля Артура и Кухулина.

Артур, как и Кухулин, является наследником грозовой мифологии. «Жервэ де Тильбюри [Gervais de Tilbury], уроженец Англии, который исполняет функции бальи при императоре Оттоне [Otton] IV в королевстве Арля [Arles], рассказывал нам, что лесничим на его родине в дни гроз и бурь кажется, что они слышат, как Артур в своих владениях трубит в рог и ведет охоту»225. Его меч Эскалибор в Estoirе de Merlin особым образом связан с молнией и громом, обладая их свойствами: «Тогда король Артур развернулся, вытащил меч, который излучал такой яркий свет, как будто горели в нем две толстые свечи, и это был тот меч, который он вырвал из каменной плиты»226. Кухулин также владеет мечом «сверкающим в ночи как факел»227! С этим сиянием Эскалибор сочетает и грохот грома: «…и действительно, когда он (Говэн, вооруженный мечом Артура) поднимал меч, чтобы нанести удар, и он опускался, казалось, что это молния падала с высоты, так как она издавала звук, похожий на гром»228. Уже давно никто не сомневается в непосредственной преемственной связи, которая существует между Эскалибором и Каладболгом [Caladbolg], «сияющим мечом» Лета [Lete], пришедшим из страны богов, который мы видели в руках Фергуса в Tein be Cualnge229. Но было ли уделено достаточно внимания лингвистическому родству, которое объединяет с мечом Артура волшебное копье Кухулина, также связанное с молнией, и знаменитый Гае Болг, полученный от богини Скатахи [Scathach]230? Для Т. О’Рахилли [O’Rahilly], который переводит gae Bolg как «копье Булга (или Болга)», Болг восходит к кельтскому*Bolgos (=*bheleg, сияние, специально для молнии = латин. fulgeo, fulgur): «Таким образом, gai Bulga или gai Bolga был копьем сияющего бога или молнией»231. Несколькими страницами ниже, рассматривая «сияющий меч», О’Рахилли пишет: «В настоящее время cadalbolg состоит из calad, «тяжелый» (т. е. «раздавливающий») и bolg «свет»… Валлийский аналог Кадалболга — это Каледвилч [Caledvwlch]. Так же как Кухулин владеет gai Bulga, а в распоряжении Финна находится Corrbolg (см. выше), так и в валлийской сказке “Kulhwch and Olwen” мы обнаруживаем у Артура меч Caledvwlch, латинизированный Гальфридом Монмутским как Caliburnus232. Gae Bolg, помимо прочих особенностей, отличается тем, что проходит насквозь того, кого он бьет. В Изгнании сыновей забытого Доэла Кухулин сражается с Эохо Глассом [Eocho Glass], могучим воином: «Он бросает тогда высоко свой Gai bulge, который падает на шлем с кольчугой Эохо, пробивает ему голову и вонзается в землю»233. В одном из эпизодов Tein сообщается, что Редг-насмешник однажды отправился попросить у Кухулина его волшебный дротик; герой отказался ему его дать и, в ответ на угрозы своего язвительного собеседника, бросил в него свое молниевое оружие: «(Оно) настигло Редга сзади, вошло в углубление между двумя костями шеи и, выйдя изо рта, упало на землю. «Эта побрякушка, — промолвил Редг, — нас очень быстро догнала». И на этом его душа отлетела от тела234. Этим же сказочным оружием Кухулин убивает в необычном сражении единственного сына Айффэ [Aпffe], Конлаоха [Conlaoch], который является никем иным, как его собственным сыном! Незаконным сын, если не инцестным. «Кухулин… был вынужден… попросить у своего возничего Лаэха [Laech], сына Риангабайра [Riangabair], волшебное копье, называемое поирландски gae bolg… Он пробил им тело Конлаоха с одного бока до другого, и за этим последовала смерть молодого воина»235. Здесь очевиден параллелизм с убийством Мордреда Артуром, инцестным отцом: «Он держит огромный и мощный меч и подгоняет своего коня, чтобы он скакал во весь опор; и Мордред, который хорошо знал, что король не хотел убивать его, не отступил, направил к нему коня, и король, который налетел на него со всей мощью, ударил его так сильно, что лопнули кольца кольчуги, и он достал мечом его тело; и история гласит, что после того, как меч был извлечен, сквозь рану проходил солнечный свет так отчетливо, что Грифлет его видел; говорили, что это был знак гнева Господа нашего»236. Как не признать в этом «огромном и могучем мече» «дротик-молнию» Кухулина, волшебное копье кельтских сказок, которое Артур сам отказался положить в число подарков в мабиноги Kulhwch and Olwen237? Как и gae Bolg копье Артура оставляет в теле его сына дыру, сквозь которую «виден свет» и куда проникает «волшебный» луч солнца. Эти лучи солнца, «знаки гнева Господа нашего» совершенно очевидно представляют собой превращение, транспозицию молнии238. Мордред в буквальном смысле слова «поражен молнией», и вполне вероятно, что под христианским символом и иконографическим мотивом239 скрывается копье-молния кельтов, с помощью которого «Собака Кулана» поражает молнией своего сына. Нужно ли говорить о том, что автор Смерти Артура мог взять этот эпизод из Цикла уладов вплоть до идеи о неком Мордреде, сыне Артура? Хотя такое решение не исключено, мы больше склоняемся к мысли о том, что обнаружение Цикла Кухулина послужило своего рода катализатором; романист располагал двумя независимыми данными: с одной стороны, Артур убивает Мордреда в битве при Камблане [Kamblan], с другой стороны, этот же Артур повинен в убийстве своего собственного сына Анира [Anir]; это второе предание зафиксировано в одном из Чудес Ненния: «В стране Эрсинг [Ercing]»240 есть могила около источника, называемого Licat Anir (глаз Анира). Погребенного там человека звали Анир; он был сыном воина Артура, который убил его в этом месте и там же похоронил»241. Таким образом, автору было бы достаточно скомбинировать два материала, и не исключено, что именно ирландский рассказ о смерти Конлаоха или его французская адаптация подсказали ему эту идею в тот самый миг, когда он придавал ему «молниевый» образ.

Вызывает много вопросов также происхождение и значение смерти Лукана-виночерпия, задушенного в часовне в яростных и чудовищных объятиях Артура242. Если предложенное Полэном Пари сопоставление со смертью Лихаса [Lychas], "задушенного (?)" Гераклом243, не может быть принято всерьез, то, напротив, может быть, следует привести по этому поводу одну из черт, которые чаще всего упоминаются в портрете Кухулина: в своих приступах демонического гнева он «не признавал более ни красоты, ни дружбы»244. Так, в Пире Брикриу Медб кричит, увидев, что герой Ульстера направляется к ней: «Если Кухулин идет к нам в гневе, таким жернов перемалывает десять лопат очень твердого ячменя, таков этот человек, он один нас разобьет в пух и прах, даже если все наши воины Коннахта окружили бы нас, чтобы защитить в Круахане [Cruachan]»245. Несомненно, что именно в этом невменяемом состоянии старый король «размалывает» своего виночерпия, и романист сумел очень умело передать поведение безмолвного тяжелого автомата, так же как и состояние потерянности Артура при его пробуждении: «И когда король это услышал, содрогнулся он и посмотрел вокруг себя, и увидел своего виночерпия, лежащего на земле, и тогда вспомнил свой поединок…»246. И если даже читатель сохранил свой скептический настрой к нашей идее о формальной связи с Кухулином, он не сможет, по крайней мере, отрицать, что мотив «размалывания» уходит корнями в кельтский мир так же глубоко, как и в классический мир, если не глубже. Доказательство мы нашли в эпизоде Tein be Cualnge, названном Битва Илиаха [Iliach] летающими снарядами, который выводит на сцену необычный персонаж, самого Илиаха. Он выходит один навстречу завоевателям Ульстера; сначала он их атакует с оружием в руках, затем, когда они приходят в негодность, — камнями, кусками скал, глыбами; «и когда у него уже не было летающих предметов, чтобы настигать ближайших к нему людей, он быстро размолол этих людей между своими предплечьями и ладонями так, что превратил их в массу, где перемешались плоть, кости, жилы и кожа. Два фарша долгое время служили парой друг для друга. Это был фарш, который Кухулин сделал для лечения Сетерна [Cethern], сына Финтана [Fintan] из костей скота Ульстера, и фарш, который Илиах сделал из костей мужей Ирландии»247. Если допускать вынужденные подслащивание и рационализацию у «цивилизованного» автора, то как оспаривать аналогию?

Даже если отрицать возможность прямой связи между Кухулином и королем Артуром, самый ретивый критик все же будет вынужден согласиться с тем, что это лишь идея об «установлении родственных отношений» между двумя эпическими фигурами. Если в итоге (и мы это не скрываем) наш анализ выливается в своего рода «пари», не стоит ли заключить это «пари»? Не простиралось ли это «родство» на саму смерть? На всем протяжении этой статьи нашей главной заботой было провести наше сопоставление не только на уровне отдельных черт или мотивов, но и на уровне совокупностей мотивов. Наша попытка анализа основана не столько на сходствах, рассматриваемых сами по себе и вне всякого контекста, которые бы привели к гипотезе о случайном заимствовании изолированного мотива, сколько на соединениях, которые включают этот мотив в более широкие системы: темы, схемы и эпико-мифологические пространства. Мотив меча, брошенного в озеро, тройная связь Батрадз / Артур, Батрадз / Кухулин, Артур / Кухулин не должны рассматриваться сами по себе и изолированно; они включены в параллельные и идентичные системы, системы организации эпического мира, которые лежат в основе одновременно и Сказаний о нартах, и Цикла уладов, и Цикла Круглого Стола. Мотив меча нам вдруг показался основным не столько потому, что он позволяет установить родственную связь между одним персонажем и другим, сколько тем, что это родство неожиданно вписывается в логично выстроенный ансамбль, в котором организуются другие отношения родства. Тождество Артур = Кухулин = Батрадз можно подтвердить тем, что однородны характеры и функции, которые определяют эти персонажи, а также тем, что это тождество дублируется некоторым числом других аналогий, тем, что оно относится к однородным эпическим мирам, в рамках которых каждый герой находится в сходной ситуации. Более чем вероятно (и исследования этого вопроса должны методично осуществляться), что Кей [Kei] или Кеу [Keu] артуровских романов является наследником, более или менее прямым, характера и роли нартовского Сырдона и Брикриу уладов248, так же как Моргана, возможно, является продолжением осетинской Сатаны и ирландской Махи/Морригю249, в то время как Говэн при анализе устанавливается как аналог Созрыко/Кухулина250 (не удивительно, что таким образом обнаруживаются герои, которые относятся к самому древнему преданию, а именно, к античному галльскому трио!). Другими словами, одни и те же типы, одни и те же функции и одни и те же отношения, как представляется, распределены параллельно и симметрично в трех рассматриваемых эпических мирах:

Эта обобщающая таблица, которую мы предлагаем в основном как рамку для последующих исследований, подтвердит на первое время нашу гипотезу, в соответствии с которой, подобно героической паре Батрадз/Созрыко, оппозиция Солярного/Грозового типа определяет пару Артур/Говэн. При этом каждый из героев унаследовал от ирландского Кухулина соответствующий полюс его личности. (Не позволит ли эта дихотомия, лежащая в общем происхождении, прояснить, в частности, загадку Эскалибора, который странным образом обнаруживается в руках и дяди, и племянника?). Не может ли таким образом сориентированное исследование в перспективе раскрыть лежащее под противопоставленными здесь эпическими мирами некое единство «структуры», более сложное и более явное, чем то, которое наши добровольно ограниченные попытки нам позволили только предчувствовать?

Исследование, завершающееся вопросительным знаком, несомненно, уязвимо, хотя, очевидно, более честно. Наша заслуга, если она существует, заключается прежде всего в том, чтобы поставить вопросы, на которые однажды, может быть, дадут ответ более ученые и проницательные исследователи. Наш же ответ, при современном состоянии источников, может быть признан только предположительным… или внушенным чувствами. Однако мы надеемся, что в ходе нашего исследования мы в достаточной мере себя «выдали», чтобы читатель не сомневался в наших чувствах: мы полагаем, что литературная экстраполяция, если она и не может ни в коем случае выстроиться в доктрину, тем не менее, имеет шансы быть признанной плодотворной. Не располагает ли компаративизм среди прочих и особой функцией, функцией заполнять лакуны и, так сказать, делать видимым невидимое?