5.

Длинная рука Москвы.

Я покинул Прагу с грустным предчувствием, что больше никогда её не увижу. Это ощущение поселилось во мне совершенно бессознательно. Я и предполагать не мог, что очень скоро произойдут страшные события. Наоборот, располагая временем по дороге в Англию, я набросал путевые заметки, где оказалось мало места для пессимизма. Я встретился с большим количеством людей разных слоёв населения, в одинаковой мере люди надеялись на лучшее и опасались будущего, но в одном все противники коммунистов соглашались: ситуация в стране заметно улучшалась.

Буржуазия не испытывала страха. Буржуазные газеты не подвергались цензуре и свободно ругали коммунистов. В народе гуляли антикоммунистические шутки. Много было разговоров о мадам Готвальд, жене Премьер-министра, которая не могла унять свою страсть к шикарным нарядам, изысканным блюдам и хорошему вину. Во время моего визита она «отличилась» дважды. В первом случае, посетив картинную галерею, где её сопровождал и давал пояснения молодой чешский художник, мадам Готвальд посчитала его автором всех полотен. Вернувшись домой, она заявила друзьям: «Сегодня я познакомилась с милым молодым художником по фамилии Рембрандт!». Вторая история связана с её вечеринками, где коньяк подавали в огромных бокалах. В тот раз были приглашены высокопоставленные гости, и мадам Готвальд была вынуждена шёпотом остановить дворецкого, уже приготовившегося наполнить её бокал коньяком: «Сегодня не наливай до краёв. У нас иностранные дипломаты!».

Ян Масарик уверял меня, что эти истории, скорее всего, были выдуманы. Но они давали хорошее представление о «Первой леди». Однако самого Готвальда уважали и считали надёжным. Меня же больше всего озадачила уверенность обоих, Бенеша и Яна Масарика, и многих других, что чехи не захотят строить коммунизм, и что чехословацкие коммунисты не такие как коммунисты других стран.

В целом, ситуацию хорошо прокомментировал Отец Riquet, известный французский проповедник Собора Парижской Богоматери, посетивший Прагу примерно в то же время. По возвращению в Париж он дал интервью журналистам:

- Как чехи относятся к режиму?

- Как обычно, когда дела идут плохо: появляются и пессимисты, и оптимисты.

- Вы их можете отличить друг от друга?

- Да, это очень просто. Пессимисты изучают русский язык, а оптимисты – английский.

Что касается лично меня, я целиком разделял точку зрения Британского и Американского послов, считавших, что хотя в то время и происходило какое-то улучшение, но будущее во много зависело от состояния Президента Бенеша. По их убеждению, только Бенеш мог достойно провести Чехословакию через все испытания. Мне пришлось лично встречаться с Бенешем. Как всегда, он работал, не щадя себя. Тем не менее, Бенеш по-прежнему полон решимости и энергии. Я был за него спокоен.

На самом деле, меня больше беспокоило состояние Яна Масарика. В то время в политическом плане он не терял надежды. Ян опасался русских и не доверял им. Американцы его раздражали, хотя он сам был наполовину американцем и, следовательно, хорошо их понимал. Они очень назойливо навязывали свою помощь, но делали при этом много промахов. Ян всё-таки верил, что Чехословакия уверенно вставала на ноги, и коммунисты, теряя популярность в народе, проиграют следующие выборы. Он говорил мне, что мог без трудя справиться с ними, и я это неоднократно видел сам.

Яна Масарика очень любил народ. В моём присутствии он сказал Бенешу: «Вы самый популярный человек в стране. Я – на втором месте, а Давид (в то время Спикер парламента), не Готвальд, третий». Однако Ян считал и даже доверился мне без тени самолюбования, что именно он занимал первое место в сердце народа. Я убеждён, что это было правдой.

Хотя он и не принадлежал ни к одной политической партии, его главной политической слабостью было неумение сказать «нет». Как никто другой, Ян раздавал много обещаний. Он старался изо всех сил выполнять данные обещания, и простые люди, обращавшиеся к нему, никогда не уходили с пустыми руками. Тем не менее, ему не хватало дня, чтобы помочь всем. Уже с восьми часов утра в его спальне начинал непрерывно звонить телефон. Иногда телефонные разговоры занимали столько времени, что он до полудня даже не мог одеться. Затем наступала длинная череда встреч и заседаний, занимавших весь оставшийся день и половину ночи.

Во время моего пребывания, Ян прошёл тщательный медицинский осмотр. Как он мне сказал, всё было в полном порядке. Что бы там врачи не считали, а я видел, что Ян переутомлён, и по утрам его мучили приступы кашля. Но он всегда мог рассчитывать на свою могучую энергию. На людях Ян никогда не терял контроля над собой, и как бы он ни уставал, его врождённое обаяние обязательно притягивало к нему людей. Он мог написать речь за пять минут: в моём присутствии Ян сделал это для чешского делегата, срочно отбывавшего в Чикаго на Международную партийную конференцию. Получилась блестящая речь, поскольку ему всегда удавалось вставить что-то нестандартное и понятное всем. Но в 1947 году Ян изнемогал от усталости. Я видел его в домашней обстановке, вдали от народа, когда меланхолия, которой страдали почти все Масарики, тяжёлым грузом ложилось на него. В такие минуты он говорил: «Господи, как бы я хотел убежать от всего этого!».

Конечно, сказанное им было правдой лишь наполовину. Ян продолжал выполнять эту работу, потому что считал её обязанностью перед своей страной и своим отцом. Я также понимал, что, став заметной фигурой на международной сцене, ему не хотелось бы её покинуть. Ян стал известным человеком, а такому человеку трудно распрощаться со своей популярностью.

Тем не менее, один из последних разговоров в Праге был об Уинстоне Черчилле, которого Ян боготворил, хотя и симпатизировал лейбористам.

- Не правда ли, странно, что политики вечно не знают, когда надо уйти. Сначала Ллойд Джордж, теперь – Уинстон. Во время войны Уинстон пригласил меня в Чекерс (Chequers – резиденция Черчилля http://en.wikipedia.org/wiki/File:Chequers2.jpg) и в разговоре вдруг спросил: «Как вы думаете, Масарик, что мне делать после войны?». Я ответил: «Надеюсь, сэр, вы напишете свои мемуары». Уинстон вспыхнул: «Вы считаете, что я должен ограничиться только мемуарами?». Я тут же пояснил, что это только одно из предположений.

И всё-таки Ян подумывал об отставке и об уходе с политической сцены. В мой последний вечер в Праге Марсия Девенпорт и я выпили по бокалу вина в его комнате перед началом официального ужина. Ян выглядел мрачным и осунувшимся. Без всякого вступления он неожиданно произнёс спокойным голосом:

- Я больше не могу, я ненавижу людей. Я люблю вас и вас, - он по очереди показал на нас пальцем, - Так мало людей, которые мне по-настоящему дороги.

Во время ужина ни один из гостей не догадался о подлинном настроении Яна Масарика.

Я видел, нас, англичан, в Праге не любили. (Но всем они расказаывали, как в Праге не любят русских. Прим. ред.) Тяжёлым бременем оставалась память о Мюнхене, но всё-таки Англия оказала поддержку Чехословацкому Правительству в Лондоне, и тысячи чехословацких эмигрантов обосновались в Великобритании. Освободительное движение зародилось в Лондоне в то время, когда чехословацкие коммунистические лидеры отсиживались в Москве, поддерживая Пакт Молотова-Риббентропа, и клеймили войну, как империалистическую авантюру, развязанную Англией и Францией. Противники коммунистов испытывали гордость за чехов, сражавшихся в рядах Британской авиации. Главное, они хотели видеть нас силой. Ведь антикоммунисты отлично знали, насколько Англия в 1939 году была не подготовленной. Они боялись русских и надеялись, что при подходящем моменте мы окажемся способными предотвратить повторения мюнхенских событий, (Когда Бенешу пришлось вернуть частично германские терроитории, отданные Масарику СШАнглией. Прим. ред.) на этот раз – по прихоти Сталина.

Ещё до войны Чехословакия являла собой пример европейской демократии; в стране не было очень богатых и очень бедных людей. (Большинство Чехословакии всегда составляли евреи полусреднего уровня. прим. ред.) Большинство чехов и словаков симпатизировали политике Британской Лейбористской партии и не доверяли Консерваторам, которые, как им казалось, не питали симпатии к Чехословакии и были виновными в подписании Мюнхенского Соглашения. В 1947 году, благодаря растущему равенству в стране, такие настроения ещё больше усилились. Тем не менее, в то время самым популярным иностранцем оставался Уинстон Черчилль. Им восхищались не только антикоммунисты, которые, кстати, составляли около семидесяти процентов населения. Ян Масарик рассказывал, что незадолго до моего приезда он выступил на большом коммунистическом митинге в Праге и сказал: «Сегодня я не всегда разделяю политику, проводимую Уинстоном Черчиллем, но всё же хочу подчеркнуть, что нашей победой и нашей независимости мы никому так не обязаны, как господину Черчиллю». Это заявление, отметил Ян, коммунисты встретили с большим энтузиазмом.

Я лично имел возможность убедиться в популярности господина Черчилля. В последний день перед отъездом я зашёл в книжный магазин Топиша, чтобы договориться об отправке почтой купленных мною книг. Войдя в магазин, я сразу обратил внимание на оформление витрины: поперёк широкого окна висела лента со словами: «Второй том речей Черчилля». Всё оконное пространство оказалось заполненным исключительно речами Черчилля на чешском языке. Удивлённый таким количеством книг, я спросил продавца:

- Эти тома у вас не залежаться?

- Что вы! Их раскупят за три дня.

Во время моего пребывания в Праге ко мне приходило много людей. Подавляющее большинство – молодёжь. Почти все они горячо приветствовали в моём лице Великобританию. Одна талантливая журналистка, мисс Бернашкова, которая ещё работала в старой газете Карела Чапека, почти целый час с восторгом рассказывала о восстановлении Чехословакии и о героическом труде Бенеша и Яна Масарика. Она говорила с подлинным восторгом. Сегодня эта журналистка пишет статьи против Запада, насыщенные самой изощрённой коммунистической пропагандой (Крипты перебежчики. Прим. ред.) , но я не уверен, делает ли она это по убеждению или ради хлеба насущного. Были и другие посетители, не изменивших со временем свою точку зрения, но в целях их безопасности, я не стану называть их имён.

Мне давно хотелось опять побывать в Праге, но должен признать, эта поездка принесла больше разочарований, чем радости. Я был подвержен ностальгии, но прошлое неумолимо прошло. Прага выглядела почти по-прежнему, но это была уже не моя Прага. Дома, в которых я жил когда-то, теперь занимали чужие люди. А самое главное, уже не осталось в живых друзей моей молодости. Многие из них оказались в числе двухсот пятидесяти тысяч чехов и словаков, погибших в годы войны. А эти люди составляли сливки чехословацкой интеллигенции. Да, Прага теперь для меня населена тенями прошлого.

Я вернулся домой с тревогой о Яне, с неуверенностью о долговечности Бенеша, но с уверенностью, что будущее Чехословакии зависит от поддержания хрупкого взаимопонимания между востоком и Западом.

После моего возвращения в Англию события в Чехословакии протекали спокойно. Генерал Маршалл http://en.wikipedia.org/wiki/George_Marshall уже определил степень американского участия в оказании помощи Европе, и для выработки конкретных мер в Париже была созвана международная конференция. 4 июля 1947 года Кабинет Министров Чехословакии собрался под председательством Клемента Готвальда, исполнявшего в то время обязанности Премьер-министра, и поддержал предложение Яна Масарика принять приглашение участвовать в конференции. Решение было принято единогласно, и на его обсуждение не стали тратить время.

Пять дней спустя делегация Чехословакии, в состав которой вошли господин Готвальд, Доктор Дртина (прим., Прокоп Дртина – министр юстиции) и Ян, выехали в Москву, чтобы обсудить с советским правительством предложения по Франко-Чехословацкому Соглашению. На следующее утро в Москве засверкали гром и молния. Сталин опасался участия Чехословацкого правительства в парижской конференции. Он прямо заявил Готвальду, что, согласившись на участие в работе этой конференции, Чехословакия совершила акт предательства по отношению к Советскому Союзу. Ян вернулся домой совершенно потрясённым. Позже он сообщил мне: «Я отправился в Москву в качестве Министра Иностранных дел суверенного государства, а вернулся как лакей советского правительства».

В том же июле Бенеш перенёс первый инсульт. Хотя это скрыли от народа, но коммунисты, занимавшие министерские посты в правительстве, были об этом хорошо осведомлены. Они опасались проиграть в предстоящих выборах, намеченных на весну 1948 года, и начали активную подготовку, не жалея средств. Первым намёком на предстоящие события стали так называемые «посылки с сюрпризом». 11 сентября 1947 года три самых влиятельных некоммунистических министра, Доктор Зенкель, Доктор Дртина и Ян Масарик, получили по почте посылки, в которых находились взрывные устройства. К счастью, одна из этих посылок была вскрыта официальным экспертом. Трагедии удалось избежать, но трёх министров предупредили. Подозрение упало на коммунистов, которым, однако, удалось выкрутиться и затормозить официальное расследование.

Тем временем, коммунистам, возглавлявшим секретные службы, удалось «раскрыть» заговор в Словакии, где коммунистические позиции были самыми слабыми. Оперируя шаткими данными, они смогли сократить число представителей от словацких демократов, являвшихся в то время самой крупной партией в Словакии, а затем реорганизовали Словацкий Национальный Совет по своему усмотрению. Этот маленький «путч» стал генеральной репетицией к перевороту в феврале 1948 года.

Летом я много слышал о деятельности Яна Масарика, но от него самого почти ничего поступало. Если быть точным, то с момента моего отъезда я получил только одно поспешно написанное письмо, в котором он благодарил за мои интервью. Дело в том, что БиБиСи пригласило меня вести еженедельный обзор для Чехословакии, и я продолжаю это делать до настоящего времени, не пропустив ни одной недели, не взирая на занятость. В конце сентября Ян посетил Нью-Йорк, где представлял свою страну на сессии Объединённых Наций. Мне всегда было жалко, что он тратил много времени на зарубежные поездки. Его присутствие на этих встречах было двусмысленным, поскольку чехословацкая делегация всегда автоматически поддерживала советскую делегацию, а помимо всего прочего, Яна любили и американцы, и англичане. Я знаю, что далеко не все понимали трудности его положения. Отсутствие Яна дома давало возможность коммунистам плодить своих людей в Чехословацком Министерстве Иностранных Дел. Осенняя сессия ООН в 1947 году (Признание Израиля) растянулась надолго, и я с нетерпением ждал, когда же Ян вернётся в Чехословакию. Мне казалось, что он должен был чувствовать себя несчастным человеком. Наконец, 3 декабря раздался телефонный звонок. Звонил Ян. Он прибыл в свою квартиру в Вестминстерском Саду и приглашал меня прийти.

День выдался мрачным и серым. Ян выглядел ужасно уставшим. Он был в домашнем халате, левый рукав свободно болтался, поскольку рука оказалась перевязанной. Незадолго до отъезда он растянул мышцы плеча, и оно ещё побаливало. Его американские друзья, поведал Ян мне, шутили, что он потянул плечо, упираясь против «железного занавеса».

Во время пребывания в Соединённых Штатах ему пришлось пройти через суровые испытания. Газеты муссировали ходившие слухи о том, что Ян Масарик сколотил огромное состояние нелегальным путём и собирался остаться в США. На самом деле, пояснил Ян, американские друзья уговаривали его бросить занятие политикой и попросить убежища в Соединённых Штатах. (То есть американцам было точно известно, что Москва хочет устранить Яна Масарика. прим. ред.) Ян много размышлял об этом и, наконец, отказался. «Можно уехать из страны два раза или столько раз, насколько хватит сил, чтобы сражаться с внешним врагом. Но нельзя покидать страну, чтобы бороться против своих соотечественников!», - пояснил он.

Ян думал только об одном: как можно скорее вернуться домой, в Чехословакию. Если бы не туман, задержавший вылет за ним самолёта из Праги, Ян уже был бы дома.

Он устало рассказывал о заседаниях ООН. Ян дал высокую оценку генералу Маршаллу. Хорошо держался Гектор Макнейл (Hector McNeil http://en.wikipedia.org/wiki/Hector_McNeil ). Советская делегация вела себя вызывающе, а Вышинский вообще набрасывался на всех с оскорблениями, отчасти потому что он был меньшевиком, и частично по той причине, что желание унизить, обругать человека являлось чертой его характера.

- Вам знакомо имя Дан? Это бывший меньшевик и знаток марксизма. Он умер в

прошлом году в США.

Вики: "Фёдор Ильи?ч Дан (настоящая фамилия — Гу?рвич ; псевд. Берсенев, Греков И., Д, Ф. Данилов, Дерево, Меньшевик, Над, Надежда Ф.Д. и др.) 19 октября 1871, Петербург — 22 января 1947, Нью-Йорк) — российский революционер и политический деятель, один из лидеров и теоретиков меньшевизма. Муж сестры Ю. О. Мартова Лидии Дан.Ф. И. Дан родился в Петербурге, в семье владельца аптеки. В 1895 году окончил медицинский факультет Юрьевского (Дерптского) университета. По профессии врач". Фото: http://www.hrono.ru/biograf/dan.html

- Да, знаю, - кивнул я.

- Так вот, - продолжил Ян. – Один мой знакомый, он чех, по убеждениям – меньшевик, встречался с Даном незадолго до его смерти и спросил, почему Вышинский вёл себя так агрессивно. Дан ответил, что он всегда был агрессивным. И пояснил: «В молодости нам часто доводилась его одёргивать, потому что в спорах Вышинский оскорблял и унижал собеседника. Его реакция всегда была одинаковой: «А что тут такого? Это же большевики!».

Несмотря на депрессию, Ян всё-таки с оптимизмом смотрел на предстоящие весной выборы. Коммунисты теряли влияние и не могли претендовать на многое. Вернувшись в Прагу, Ян рассчитывал сразу включиться в предвыборную компанию. Эта новость обрадовала меня, но Ян испортил произведённый эффект, мрачно добавив: «Конечно, если вмешаются русские, с нами будет покончено».

Он не скрывал своего мнения о состоянии здоровья Бенеша: оно было намного хуже, чем сообщалось официальными источниками, но всё-таки не настолько плохое, как передавали слухи. Рядовой человек может перенести инсульт без заметных последствий, но для Бенеша, с его нагрузкой и ответственностью, послеинсультное состояние очень опасно. Ян собирался облегчить его участь и взять на себя часть работы, выполняемой Бенешем. Я с тревогой смотрел на такую перспективу: Ян сам находился в критическом периоде, нервы его были расшатаны, он с напряжением справлялся со своими обязанностями, а здесь – такая ответственность!

На следующий день я повёз Яна знакомиться с Бобом Диксоном, нашим новым послом в Чехословакии. Ян был приветлив и произвёл хорошее впечатление. На обратной дороге он пригласил подняться к нему. Из Америки Ян привёз множество рождественских подарков для друзей и знакомых, для меня он приготовил мыло и коробку сигарет Chesterfield. Прощаясь, Ян очень старался выглядеть беззаботным и весёлым. Он обнял меня за плечо и улыбнулся: «Ничего, старина, победа будет за нами!». Это стало последними словами, которые я от него слышал.