Выбор пути

Победоносный для союзников исход второй мировой войны оказался прекрасной питательной средой для роста гипертрофированного самомнения Соединённых Штатов относительно своих военных и экономических возможностей. Их главные соперники по капиталистическому лагерю или оказались в числе побеждённых, или вышли из войны значительно ослабленными. В то же время США использовали военную конъюнктуру для неслыханного обогащения, укрепления своего экономического и военного потенциала. Удельный вес Соединённых Штатов в объёме промышленного производства капиталистического мира, который до войны составлял меньше половины, теперь возрос почти до двух третей. Только по ленд-лизу капиталистические партнёры Соединённых Штатов задолжали последним более 46 млрд. долл. В подвалах американских банков скопилось свыше трёх четвертей запасов золота капиталистического мира, американские военные базы, американские оккупационные войска были разбросаны по всему свету. Над ними, как некогда над владениями английской короны, «никогда не заходило солнце». Соединённые Штаты снисходительно готовились возложить на свои плечи бремя ответственности за дальнейшее «руководство миром», заполнить вакуум, образовавшийся, по их мнению, не только на обширных просторах азиатского и африканского материков, но и в Европе.

Приятно кружило голову и сознание монопольного владения атомным оружием. В Вашингтоне не сомневались, что это — явление длительного порядка. По мнению компетентных американских экспертов, должно было пройти 15–20 лет, прежде чем Советский Союз откроет «секрет» атомной бомбы, что позволило бы Соединённым Штатам, опираясь на своё техническое превосходство, уйти далеко вперёд в наращивании ядерной мощи и дальше сохранять положение ведущей ядерной державы.

Единственным противником, по их мнению, мог быть только Советский Союз. Но, повторяя ошибку монархической Европы в отношении республики, возникшей где-то в «дикой» Америке, они всё ещё тешили себя мыслью, что коммунизм — это не более как историческая аномалия, что рано или поздно он должен будет исчезнуть с лица земли. Правда, в США признавалось, что роль Советского Союза на международной арене после второй мировой войны неизмеримо выросла, что он вышел из схватки с фашизмом более сильным также и в военном отношении. Но, вопреки очевидности, там продолжали надеяться, что эти изменения не имеют под собой прочного основания, что перенапряжение военных лет вынудит СССР длительное время концентрировать свои усилия на восстановлении разрушенного хозяйства и он окажется неспособным противостоять экономическому и военному давлению капиталистического лагеря во главе с Соединёнными Штатами. Ставка на экономическое ослабление Советского Союза, на якобы существующие возможности воспользоваться этим стала одной из ведущих установок послевоенной политики Соединённых Штатов. Американским стратегам казалось, что наступил удобный момент «поставить русских на своё место», заставить их подчиниться своему диктату.

Американские империалисты оказались неспособными понять, что основной смысл происшедших в мире изменений заключается в новом всемирно-историческом поражении системы капитализма. Разгром фашизма, рост престижа Советского Союза, возникновение мировой социалистической системы, ослабление некогда могущественных колониальных держав создавали благоприятную обстановку для успешного развёртывания демократических, революционных преобразований во многих районах земного шара.

Апологеты политики «с позиции силы» строили расчёты прежде всего на якобы существующем неоспоримом превосходстве Соединённых Штатов в области военной мощи, имея в виду главным образом ядерное оружие. Перспектива широкого использования атомного шантажа представлялась им тем более заманчивой, что в качестве известной гарантии собственной «неуязвимости» для ответных ударов противника они, казалось, могли рассчитывать на свою географическую удаленность от основных театров будущих военных действий. Располагая мощной стратегической авиацией, значительным числом авианосцев, наконец, воздушными и ракетными базами со средствами нападения среднего радиуса действия, американская военщина полагала, что сможет безнаказанно обрушить удары на избранную жертву и добиться её безоговорочной капитуляции.

В такой обстановке всё большее раздражение вызывала старая политика «умиротворения России», как квалифицировали наиболее агрессивные круги США курс покойного президента Рузвельта на сотрудничество с Советским Союзом. Занявший после его смерти президентское кресло Гарри Трумэн полностью разделял чувства оголтелых милитаристов и реакционеров. Подобно им, он отличался близоруким видением мира и не мог по достоинству оценить происшедших фатальных для империализма перемен.

Провозгласив, что отныне «железный кулак и сильные выражения» станут его основными средствами ведения разговора с Советским Союзом, Трумэн и его правительство берут на своё вооружение «доктрину сдерживания», или, раскрывая кавычки, доктрину тотального наступления на коммунизм по всему фронту, включая вмешательство во внутренние дела других стран, развязывание военных конфликтов в различных районах земного шара, подготовку новой мировой войны против стран социалистического лагеря. Готовность к немедленному наступлению была объявлена основной линией военной политики Соединённых Штатов, которые, преднамеренно идя на создание острых международных конфликтов, используют вызванную ими атмосферу военной истерии в странах Западной Европы для размещения стратегической авиации на зарубежных воздушных базах, в частности на Британских островах. «Воздушный мост» в Берлин с таким же успехом можно было бы назвать мостом, по которому США провели колеблющихся партнёров в НАТО. С помощью этого агрессивного пакта они переносили границу своей «обороны» в «сердце Европы».

Сообщение ТАСС от 25 сентября 1949 г. о произведённом Советским Союзом атомном взрыве, которое подтвердило сделанное ещё за два года до этого заявление, что атомного секрета больше не существует, нанесло первый сокрушительный удар по военным и политическим планам Соединённых Штатов.

Оправившись от первого шока, американские милитаристы с ещё большим фанатизмом начинают цепляться за концепцию своей «неуязвимости». Атомная бомба, утверждают они теперь, не может сама по себе повлиять на сложившееся соотношение сил, поскольку Советский Союз не располагает средствами доставки дальнего радиуса действия и не сможет использовать её для ответного удара по противнику. Эта уверенность была сильно поколеблена, хотя и не подорвана до конца, когда в Соединённых Штатах стало известно, что, вопреки их предположениям, Советский Союз располагает также и скоростными современными бомбардировщиками дальнего радиуса действия, способными нести ядерное оружие. После кратковременной паники, последовавшей за этим открытием, которое стоило десятки миллиардов долларов, затраченных для форсированного развития собственной стратегической авиации, Соединённые Штаты вернулись к мысли, что по-прежнему могут рассчитывать на свою «неуязвимость». Хорошо организованная система раннего предупреждения и сильная противовоздушная оборона, включая средства воздушного перехвата, по расчётам Пентагона, должны были оказаться почти непреодолимым барьером на пути советских бомбардировщиков, которым, прежде чем приблизиться к берегам американского континента, необходимо было бы преодолевать в течение многих часов огромные пространства, отделяющие их от цели.

Тем не менее потеря «атомной монополии» сильно повлияла на оценку Соединёнными Штатами своих возможностей. Если раньше переходу к открыто агрессивной политике развязывания тотальной войны против Советского Союза в значительной степени мешали провозглашенные союзниками идеалы, под знаменем которых их народы сражались против фашизма и которые нельзя было опошлить и выветрить из сознания американского народа за столь короткое время, то теперь Вашингтон начал всерьёз опасаться, что развязывание новой войны может привести к катастрофическим последствиям. Потеряв магическую «атомную дубинку», Соединённые Штаты стали к тому же всё чаще вспоминать и об опыте двух предыдущих войн, в результате которых каждый раз происходило ослабление системы капитализма.

Но временный отход от политики развязывания тотальной войны против коммунизма не означал, конечно, полного отказа от подобных планов и тем более отказа от систематического и упорного «отбрасывания коммунизма». Соединённые Штаты вновь возвращаются к старой концепции создания замкнутого кольца воздушных и ракетных баз вокруг Советского Союза, чтобы, «стягивая, сжимая его всё сильнее», задушить своего противника. Одновременно они стремятся к разжиганию местных, локальных войн в различных районах мира, где, создавая значительный перевес в военной силе и технике путём концентрации своих усилий на данном направлении, надеются каждый раз одерживать значительные победы, аккумулируя которые они смогут полностью нейтрализовать влияние СССР на развитие мировой политики.

Война в Корее, развязанная Соединёнными Штатами, показала полную несостоятельность этих устремлений. Она продемонстрировала также, что американская военная техника, в частности авиация, уступает по своим боевым показателям образцам вооружения, имеющегося в распоряжении стран социалистического лагеря. В Вашингтоне, где могли лучше видеть размеры надвигающейся военной и политической катастрофы, не решились поддержать проекты распоясавшейся военщины, которая, потеряв голову при виде крушения своих планов, выступила с призывами проведения атомных бомбёжек в Китае и Корее, то есть по сути дела призывала к немедленному развёртыванию «большой войны». Известную роль также сыграло и проявление «чёрной неблагодарности» со стороны западных партнёров США, поторопившихся отмежеваться от бредовых намерений Соединённых Штатов. Зондирующее заявление президента Трумэна о том, что в Вашингтоне рассматривают возможность применения ядерного оружия в Корее, вызвало неприкрытую панику. Было совершенно очевидно, что, если Соединённые Штаты попытаются осуществить это намерение, они останутся в полной изоляции. В такой обстановке развязывание «большой войны» не сулило ничего хорошего. Приходилось поневоле ограничивать районы «действительной борьбы» до тех пор, пока вооружённая мощь Соединённых Штатов не будет «развёрнута».

Крах политики Трумэна предопределил поражение его партии на выборах 1952 года. Хотя программа республиканцев, как обычно, мало чем отличалась от программы их политических соперников, избиратель теперь инстинктивно шарахался в сторону от демократов. Значительную роль сыграла и сама личность кандидата от республиканцев — генерала Эйзенхауэра, окружённого ореолом героя второй мировой войны.

Новому правительству было очевидно, что Соединённые Штаты не в силах выиграть наземную войну. Требование широких кругов американской общественности о прекращении войны было использовано им для того, чтобы, ссылаясь на свои якобы миролюбивые намерения, с известным достоинством выйти из неё, выдать вынужденное за акт доброй воли. Однако не миролюбие нового правительства, а позорный крах старой военной доктрины, необходимость перегруппировки сил были главными факторами, определившими принятие такого решения.

Но, отказываясь от доктрины «сдерживания», Соединённые Штаты с приходом к власти правительства Эйзенхауэра берут на вооружение ещё более агрессивную доктрину «освобождения» и, в её военном аспекте, доктрину «массированного возмездия». Переход к «новой, позитивной» внешней политике, которую провозгласил Эйзенхауэр, означал, по признанию Вашингтона, что её неотъемлемой частью должно стать усиление международной напряжённости, подготовка тотальной войны против социалистического лагеря на основе «абсолютной силы», то есть на основе достижения Соединёнными Штатами «атомного изобилия». Отвергая целесообразность ведения войн «не в том месте, не в той обстановке и не в то время», доктрина «возмездия», или нанесения сокрушительных ядерно-авиационных ударов по противнику с использованием всей военной мощи, должна была помочь сконцентрировать усилия для того, чтобы склонить в пользу Соединённых Штатов чашу весов в решительной схватке с Советским Союзом.

Следуя формуле «пусть азиаты воюют против азиатов», Вашингтон пересматривает американскую внешнюю политику. Резкое усиление гонки вооружений союзников США по НАТО, в том числе и Западной Германии, должно было позволить Соединённым Штатам занять намеченную для себя роль «высокоподвижного резерва». Сухопутные силы могли быть теперь несколько сокращены, но одновременно предполагалось резко увеличить численность самолётов стратегической авиации, способной нести ядерное оружие, расширение сети воздушных и ракетных баз за границей.

Первые конкретные шаги правительства Эйзенхауэра показали, что позиция нового президента в вопросе о войне в Корее если и отличается от старой, то разница заключается лишь в том, что Эйзенхауэр рассматривает войну не как самоцель, а как один из эпизодов глобальной борьбы против коммунизма. Отмена Эйзенхауэром приказа Трумэна от 27 июня 1950 г., служившего известной гарантией против провокационных вылазок чанкайшистов, была оценена даже союзниками Соединённых Штатов как безумие.

Сообщение об испытании Советским Союзом транспортабельной водородной бомбы не привело к пересмотру основных концепций внешней политики Соединённых Штатов. Наоборот, именно с 1953 года всё чаще начинают раздаваться голоса, что США должны поторопиться использовать имеющиеся преимущества в запасах накопленного ядерного оружия, чтобы нанести превентивный удар по Советскому Союзу. Вместо того чтобы трезво взглянуть на изменившуюся обстановку, Вашингтон всемерно усиливает гонку вооружений, по-прежнему уповая на свою «неуязвимость», на то, что США со сравнительно незначительными потерями смогут выйти победителями из ядерной войны.

1957 год застал президента и его государственного секретаря всё ещё балансирующими на «грани войны». В январе на открытии первой сессии нового конгресса Эйзенхауэр вносит предложение, беспрецедентное по своей откровенной агрессивности: он предлагал предоставить ему право по своему усмотрению использовать американские вооружённые силы на Ближнем Востоке, так как «всемирная ответственность США» требовала сохранить контроль над этим чрезвычайно важным стратегическим районом, располагающим к тому же двумя третями известных мировых запасов нефти. К берегам Ближнего Востока был послан 6-й американский флот в составе 50 кораблей, в том числе и авианосцев, имевших на борту ядерное оружие.

«Доктрина Эйзенхауэра», или, как её ещё называют, «доктрина Эйзенхауэра — Даллеса», определялась не только интересами США на Ближнем Востоке. Она отражала также глубокое беспокойство и заинтересованность в желательном исходе борьбы между двумя социальными системами на азиатском и африканском континентах. Исход «титанической борьбы между двумя противоположными концепциями жизни», говорил Никсон ещё в 1956 году, будет зависеть от хода событий в нейтральных государствах Азии и Африки, от того, какой путь изберут новые, освободившиеся от колониального гнета нации.

Будничная деятельность вашингтонских дипломатов, стратегов и главы правительства в последние месяцы «докосмической эры» проходила под флагом усиленного раздувания «холодной войны» и лихорадочных военных приготовлений. В 1957 году Соединённые Штаты, используя НАТО, начинают всё более настойчиво переходить к попыткам оснащения своих заокеанских военных баз ракетно-ядерным оружием. Этот вопрос усиленно проталкивался ими на декабрьской сессии совета НАТО в 1956 году и на майской сессии 1957 года. Разумеется, предусматривалось, что подобные установки будут пока находиться под контролем американцев.

Январский визит английского министра обороны Сэндиса в Вашингтон был в значительной части посвящён обсуждению наиболее эффективного использования американской ударной силы, в том числе и ракетного оружия среднего радиуса действия, размещённого на территории Англии. Одним из результатов переговоров явилось англо-американское мартовское коммюнике, в котором подчёркивалась особая важность НАТО как краеугольного камня политики обеих стран на Западе. В коммюнике сообщалось также о решении США передать своему партнёру некоторые виды управляемых снарядов и о намерении продолжать испытания ядерного оружия.

Интенсификации «холодной войны» против Советского Союза оказалась посвящённой и встреча президента Эйзенхауэра и премьер-министра Макмиллана на Бермудских островах.

Менее успешно, с точки зрения Вашингтона, окончилась проводившаяся в Канберре мартовская сессия совета СЕАТО, участники которой довольно холодно отнеслись к попыткам Соединённых Штатов «активизировать» деятельность блока в Юго-Восточной Азии. Но уже в следующем месяце на сессии совета НАТО, которая на этот раз демонстративно собралась в Бонне, вашингтонские стратеги снова «сравняли счёт». Совместное коммюнике Эйзенхауэра — Аденауэра предусматривало, что правительство ФРГ также внесёт свой вклад в военные усилия блока. Фактически Соединённые Штаты односторонне открывали путь немецким реваншистам к «большому оружию».

В обстановке, когда Соединённые Штаты были готовы уже поверить, что им удалось подготовить почву и условия для развёртывания решительного наступления против коммунизма, появление спутника не могло не произвести на Вашингтон впечатления разорвавшейся под ногами бомбы.

В глазах американских милитаристов ракета, выведшая на орбиту вокруг Земли первый советский спутник, заслонила на некоторое время сам спутник.

Обстановка военной истерии, которую создавали в стране несшиеся со всех сторон вопли о неотвратимой ракетной угрозе, умело поддерживалась и направлялась действовавшими за кулисами могущественными силами. Обращает на себя внимание весьма примечательное обстоятельство, что появившиеся тогда в Соединённых Штатах почти одновременно два доклада, посвящённые доказательствам необходимости гонки вооружений, вышли из недр фондов Форда и Рокфеллера.

Доклад фонда Форда, получивший известность как «доклад Гейтера», не был опубликован. Он был отпечатан всего в двух экземплярах и официально представлен только президенту и национальному совету безопасности. Причиной этому послужила его чрезмерно откровенная, даже с точки зрения американских руководителей, агрессивная направленность, которая в то время могла помешать усердно распространявшимся утверждениям, будто не Советский Союз, а сами Соединённые Штаты являются потенциальным объектом ракетно-ядерного нападения.

X. Гейтер, бывший президент правления фонда Форда, и руководимая им группа видных учёных и военных специалистов, которые участвовали в составлении доклада, требовали немедленного развязывания превентивной войны против Советского Союза. По их мнению, это было единственным оставшимся у Соединённых Штатов шансом добиться уничтожения Советского Союза. Впрочем, стоявший на докладе гриф «совершенно секретно» не помешал тому, что некоторые сведения о его содержании просочились в американскую прессу. Известную роль, как считалось, в этом сыграл сам вице-президент Никсон. В сенсационном стиле читателю сообщалось, что Соединённые Штаты почти безнадёжно отстали от Советского Союза в развитии ракетной техники и, очень возможно, что в будущей войне они понесут сокрушительное военное поражение. Чтобы избежать этого, по мнению Гейтера и его группы, Соединённые Штаты должны были немедленно увеличить свои военные расходы по крайней мере на 8 млрд. долл. в год и одновременно приступить к осуществлению программы строительства убежищ против ядерного нападения, общая стоимость которых должна была составить 22 млрд. долл.

«Представляется очевидным, — указывали авторы доклада в своём заключении, — что Соединённые Штаты быстро теряют имеющееся у них военное превосходство перед Советским Союзом… Если существующая у нас сейчас тенденция не будет пересмотрена, мировой баланс неизбежно сместится в пользу советского блока. А если это произойдёт, то не останется даже надежды на получение в будущем такого шанса, который позволил бы нам снова изменить его в свою пользу».

Доклад фонда Рокфеллера, подготовленный непосредственно под руководством Нельсона Рокфеллера, не был закрыт для широкой публики. Но, за исключением отсутствовавших в нём откровенных рекомендаций о развязывании превентивной войны против Советского Союза, выводы авторов мало чем отличались от выводов их коллег.

Рекомендации докладов фондов Форда и Рокфеллера получили поддержку и со стороны некоторых научных организаций. Оперативное исследовательское бюро при университете Джона Гопкинса в Балтиморе, работавшее по специальному заданию военного командования над проблемой оценки возможностей Соединённых Штатов в случае их вооружённого столкновения с Советским Союзом, также приходило к выводу, что ракетно-ядерный разрыв между двумя странами может быть преодолён только в том случае, если американские военные расходы возрастут не менее чем на 15 млрд. долл. в год.

Выглядевшие достаточно убедительными в глазах среднего американца выводы авторитетных организаций давали милитаристской пропаганде желаемую базу для поддержания в стране атмосферы военной истерии. Развязанная кампания страха служила целям морального подавления протестов налогоплательщиков против растущих военных расходов, которые ложились на их плечи всей тяжестью вздорожания жизни и увеличения налогового пресса. «Общественная поддержка всех подобных планов, — указывал ректор университета в Буффало Фурнас, — имеет своей основой чувство страха… Только страх перед коммунистическими странами давал Америке до сих пор возможность поддерживать огромные и всё возрастающие расходы. Если бы международная обстановка неожиданно потеряла свою напряжённость, согласие налогоплательщиков поддерживать эти расходы, конечно, резко пошло бы на убыль».

Нападкам подвёргся также «произвольно установленный», по выражению сенатора Л. Джонсона, потолок государственного долга в 275 млрд. долл. Джонсон требовал отменить эти «ненужные финансовые ограничения» и увеличить на 1–2 млрд. расходы на срочные научно-исследовательские работы в области создания нового оружия. Отвечая ему, сенатор X. Берд, снискавший себе до этого репутацию главного проповедника политики экономии, поспешил от имени конгресса заверить Джонсона, что такие расходы, конечно, будут увеличены настолько, насколько это окажется нужным.

Но если появление первого советского спутника и повлекло за собой довольно неожиданные, на первый взгляд, последствия для военно-космических планов Соединённых Штатов, то есть привлекло внимание американских руководителей к более непосредственным и более жизненно важным, с их точки зрения, задачам — созданию межконтинентальной баллистической ракеты и преодолению ракетного разрыва между Советским Союзом и США, то это продолжалось весьма короткое время.

Заглушившие все крики о первоочередности ракетной программы не могли заставить надолго замолчать поборников военного проникновения в космос. Пренебрегая тем, что приходилось плыть против течения, они продолжали упорно твердить о военной опасности именно спутников. В своём стремлении убедить конгресс и всех американцев в реальности нависшей над страной угрозы стремившиеся в космос милитаристы зачастую прибегали к доказательствам совершенно нелепого, почти анекдотического свойства, производившим, впрочем, известное воздействие на психику обывателя.

С таинственными, пугающими намёками указывалось, например, что русские нарочно таким образом запланировали полёт своего спутника, что, хотя он и пересекает несколько раз в сутки территорию Соединённых Штатов, практически остаётся невидимым для американских военных наблюдателей, так как время его пролетов не совпадает с часами рассвета или сумерек.

«Большинство людей, — писала газета американских коммунистов «Дейли уоркер», — понимают, что спутник напевает песню мира и приглашает другие нации поддержать её припев». Но доводам среднего американца — «Они запустили эту штуку, ну и что из этого? Разве они собираются разбомбить нас завтра?» — милитаристами был противопоставлен целый арсенал фальшивых доводов, которые могло только изобрести сознание человеконенавистников.

Примечательно, что академику Благонравову, находившемуся в то время в Вашингтоне, был задан следующий вопрос: подтверждает ли он, что целью советской космической программы является достижение неограниченного контроля над всем миром. Отказ Благонравова согласиться с этим диким утверждением не обескуражил репортера, который тут же потребовал, чтобы советский учёный «по крайней мере признал», что страна, которой первой удастся послать на орбиту вокруг Земли космический корабль с человеком на борту, завладеет контролем над миром.

Доказывалось также, что советские спутники якобы являются первой опытной моделью космических устройств, которым предстоит стать составной частью так называемых «пассивных», то есть военно-разведывательных космических систем, «первым поколением» в ряду принципиально новых видов оружия будущего. В ближайшие годы, прогнозировал Вальтер Дорнбергер, возглавлявший ранее исследовательские работы по ракетной программе в фашистской Германии, а теперь подвизавшийся в качестве консультанта «Бэлл эйркрафт корпорейшн», Советский Союз должен запустить спутник с телекамерой на борту, который с военной точки зрения может стать идеальным разведчиком, способным обнаруживать все цели на территории Соединённых Штатов и сообщать о них русским. Вывод такого спутника на орбиту, указывала в своей редакционной статье газета «Вашингтон пост», даст Советскому Союзу возможность составить точную карту мира, необходимую для наведения на цель межконтинентальных баллистических ракет. «Очевидно также, — добавляла газета, — что запуск советского спутника имеет военное значение и с другой точки зрения: много ли теперь русским потребуется времени, чтобы послать на орбиту своих наблюдателей в космическом корабле?».

Милитаристы типа пресловутого генерала Гейвина, которых искренне удручала перспектива прожить жизнь без новой мировой войны, приходили к выводу, что, даже если Соединённые Штаты смогут в какой-то степени сравняться в будущем с Советским Союзом в области ракетных вооружений, они всё равно окажутся не в состоянии прибегнуть к ним для развязывания агрессивных действий, так как это неизбежно приведёт к ответному удару, следовательно, к уничтожению Соединённых Штатов. Таким образом, овладение космическим оружием, перенесение арены военных действий в космическое пространство становилось с их точки зрения единственной возможностью достичь успеха в новой войне.

Примечательно, что даже «Эйр форс мэгэзин» — фактический орган американских военно-воздушных сил, большинство высших офицеров которых продолжало отстаивать позицию о решающей роли стратегической авиации, выступил в защиту тезиса о жизненной необходимости создания космических систем вооружений. Хотя военные возможности космических устройств всё ещё не столь ясны, как ракетного оружия, указывал журнал, Соединённые Штаты должны немедленно принять не менее напряженную программу и в этой области, так как «смелое проникновение в космическое пространство с открыто выраженными военными целями, как это ни парадоксально, может оказаться кратчайшим путём к установлению контролируемого мира во всём мире».

Высмеивая тех, кто видел в межконтинентальной баллистической ракете идеал «абсолютного» оружия и действовал по принципу: «Кто из нас не согласился бы променять весь космос на вдвое большее число надёжных межконтинентальных баллистических ракет, чем их имеется у Советского Союза?», фон Браун в своих показаниях перед сенатской подкомиссией по военной подготовленности говорил, что люди такого типа просто лишены воображения и чувства предвидения, близоруко ставят себе в виде конечной цели то, что на деле должно стать только началом в длинной цепи создания новых систем вооружений.

Проникновение в космическое пространство, по мысли сторонников такого подхода к проблеме, не должно было ограничиваться созданием только военно-разведывательных или других военных систем, возможность осуществления которых можно было более или менее реально предвидеть на основе уже достигнутых общим ходом мирового технического прогресса данных. Концентрируя усилия в этом направлении, указывали они, необходимо не забывать и о космических исследованиях, которые если и не обещают сейчас, то могут в дальнейшем принести баснословные военные «дивиденды».

«Проекты посылки человека в космос, на Луну или на Марс, — писал журнал «Форчун», — может быть, и не подходят под определение чисто военных предприятий, но осуществление таких проектов с точки зрения их военных последствий может оказаться несравненно более важным, чем вся работа генеральных штабов». Соединённые Штаты, подчёркивал американский исследователь Мартин Кейдин, стремятся прорваться в космос, потому что «сегодня военные интересы и космические полёты — это одно и то же…».

С первых дней истории человечества, развивал эту мысль генерал Шривер, исследовательская деятельность в любой области неизменно приводила к тем или иным военным последствиям. Расширение географических знаний во времена римского владычества подтолкнуло Юлия Цезаря на осуществление новых завоевательских походов. Знакомство с культурой и богатствами Востока стимулировало организацию крестовых походов. Открытия Колумба привели к военной колонизации неизвестных до того территорий, к кровавым южноамериканским экспедициям Кортеса и Писсарро. Передвижение первых американских переселенцев на запад сопровождалось истреблением коренных жителей Северной Америки — индейцев. Стремление американского торгового капитала проникнуть на рынки Японии было поддержано военно-морской экспедицией США, что привело к увеличению роли и значения флота в глазах американского правительства. Приблизительно те же результаты для морской пехоты принесло строительство Панамского канала. Наконец, вслед за научным освоением Антарктиды туда потянулись и военные. «Вся наша история, — писал журнал «Юнайтед Стейтс ньюс энд Уорлд рипорт», — учит нас, что мы как нация просто не можем позволить себе отстать от других во всём том, что касается техники или науки, так как это неизбежно ведёт к ослаблению нашего военного потенциала, к обходу нас другими. Это полностью относится и к освоению космического пространства».

Все эти софизмы, целью которых является доказать, что любая научная деятельность человека неизбежно ведёт к наращиванию темпов гонки вооружений, к появлению всё более смертоносного оружия, не имеет, конечно, ничего общего с действительным положением вещей. Бесспорно, что развитие науки и техники может быть использовано в военных целях. Но понятие возможности никогда ещё не было эквивалентно понятию долженствования. Следовательно, вопрос заключается в том, с какими целями, с какими намерениями предпринимаются те или иные исследования, с какими целями, намерениями предполагается использовать полученные в ходе осуществления этих исследований результаты.

Нет никаких оснований изменять этому критерию применительно и к космическим исследованиям. Представьте себе человека, родившегося и выросшего на затерянном среди безбрежного океана острове. Если он наблюдателен и наделён пытливым умом, изолированность его маленькой родины не помешает ему составить себе определённую картину простирающегося за её пределами огромного мира. Течения приносят к берегу куски коры и ветви незнакомых деревьев, изредка обломки кораблей, ещё реже — белесые, расползающиеся при первом прикосновении лохмотья, покрытые с обеих сторон узором из странных, ритмично чередующихся чёрных значков.

Но всё это — как куски разрозненной мозаики, отдельные части которой нельзя восстановить хотя бы потому, что их просто не существует. Чтобы начать собирать недостающие ему драгоценные камни познания, человек должен построить свой первый челнок и первый раз выйти в открытое море. Рано или поздно его пути в океане скрестятся с путями неведомых ему мореплавателей. Может быть, их судно, подобно его собственному, будет всего лишь грубо сделанным челноком. А может быть, это будет белоснежный красавец лайнер, совершающий свой очередной межконтинентальный рейс. Но и в том и в другом случае эта встреча с себе подобными будет для него моментом величайшего счастья.

Однако было бы несчастьем как для его сограждан, так и для других разумных обитателей мира, если бы искусством мореплавания овладел какой-нибудь маньяк, одержимый идеей установления над ним своего господства. Вот почему, приветствуя те или иные достижения Соединённых Штатов в космосе, все люди доброй воли неизбежно спрашивают себя, с какой целью, для чего эти достижения будут использованы в будущем. И здесь многое не может не вызвать тревоги.

Нельзя сказать, чтобы американские военные и политические деятели вообще не понимали, что от них во многом зависит, какой характер — научный или милитаристский — примет проникновение Соединённых Штатов в космическое пространство. «Нам следует осознать, — писал генерал Шривер, — что между основными направлениями военного и невоенного развития ракетной и космической техники не существует принципиального различия: важна не техника сама по себе, а цели её использования». Обнадёживающее начало! Но вот какой вывод делает генерал из этой справедливой посылки: «Космическая мощь, таким образом, должна стать неотъемлемой частью нашей национальной мощи». От человека зависит, подчёркивал и президент Кеннеди, станут ли космические исследования своего рода инструментом доброй воли, способствующим укреплению взаимопонимания и дружбы между народами, или они приведут к ещё большему напряжению в международных отношениях, к усилению подозрительности между двумя основными существующими сейчас на земле социальными системами. Но, говорил тот же Кеннеди, «способствовать решению, станет ли этот новый океан ареной мира или ужасающих сражений, мы можем только в том случае, если сами Соединённые Штаты смогут добиться там превосходства».

19 февраля 1957 г. перед тысячной аудиторией первого ежегодного симпозиума астронавтов, который проходил в Сан-Диего, уже упоминавшийся нами генерал Шривер не постеснялся публично заявить, что «национальная оборона является тем фактором, который настоятельно диктует нам необходимость развития техники космических полётов… Через несколько десятков лет решающими военными битвами могут оказаться не морские или воздушные сражения, а сражения, ареной действий которых станут просторы космоса». «Несмотря ни на что, — со снисходительностью взрослого к ребёнку писал один из основателей «Американского ракетного общества» Дж. Пендрей, — простые люди в своей массе продолжают с тем же энтузиазмом относиться к идее полёта на Луну. Даже в дни баллистических ракет их чрезвычайно трудно убедить, что основной целью наших учёных и конструкторов вовсе не является осуществление мечты о космических полётах».

Разглагольствования о мирном проникновении в космос, к которым прибегали по мере возникновения надобности в Соединённых Штатах, не меняли существа дела. «Нет причин, — цинично писал, например, журнал «Эйр форс мэгэзин», — почему бы нам и не осуществлять две программы — военную и гражданскую, которые по существу будут одной программой…». По выражению бывшего заместителя министра военно-воздушных сил Т. Гарднера, ужимки, с помощью которых Соединённые Штаты пытались убедить мир, что они преследуют мирные цели в космосе, «не могли обмануть никого, кроме самой американской публики».

Изучение американских космических проектов убеждает, что все они имели под собой военную подоплеку, независимо от того, носили ли они характер военно-пропагандистский, чисто военный или военно-экономический. Естественно, что зачастую целый ряд этих признаков или целей совмещался в одном или серии проектов. «Престижные» проекты, например, решали и некоторые военные задачи. Чисто военные проекты, в том числе и программа по запуску сателлитов-шпионов, использовались также в целях пропаганды американской военной и технической мощи. Проект «Аполлон», задуманный президентом Кеннеди в основном в качестве средства развёртывания экономической гонки с Советским Союзом на истощение, в не меньшей степени связывался в Соединённых Штатах с пропагандистскими и военными соображениями. Характерно, что, отвечая на вопрос одного из американских корреспондентов, не слишком ли дорого Соединённые Штаты заплатили за снимки Луны, сделанные «Рэнджером-7», полёт которого был запланирован в качестве подсобного по отношению к программе «Аполлон», президент Джонсон не счёл даже нужным сослаться на их научное значение. Вместо этого он, напомнив, что когда-то Англия господствовала в мире, потому что она господствовала на морях, ещё раз подчеркнул решимость Соединённых Штатов выиграть битву за первое место в мире, которое в нашу эпоху «связывается с первым местом в космосе».

Концепция военного проникновения в космос оказалась ведущей и в первом официальном документе, подготовленном в Соединённых Штатах после появления советского спутника. В представленном Л. Джонсоном конгрессу докладе, составленном под его руководством сенатской подкомиссией по военной подготовленности, «сторожевым псом нашей военной готовности», как её характеризовала газета «Нью-Йорк геральд трибюн», выдвигалось требование, чтобы Соединённые Штаты, по выражению обозревателя Дж. Рестона, «по меньшей мере оккупировали весь космос».

Странно сознавать, развивал предыдущую мысль один из американских апологетов военного проникновения в космос, что, вырвавшись в беспредельные просторы Вселенной, человек не встретит там своих извечных врагов, с которыми ему приходилось бороться на протяжении всей истории его развития на Земле, что «его самым страшным врагом, как никогда, станет он сам». К сожалению, не только автор этой сентенции, но сами Соединённые Штаты, готовясь переступить порог космического века, торопились вооружиться не против сил природы, а против человека.