Сюда, милорд! Вот противник! А вот наши пушки!

(Капитан Нолэн, 8-й гусарский полк)

За час до рассвета 25 октября кавалерийская бригада, как обычно, развернулась в линию и ждала, пока Лекэн и два штабных офицера выдвинутся через равнину к Верхнему проходу. Когда они проезжали мимо лагеря легкой бригады, к ним присоединился полковник Пейджет.

Начинало светать, когда четверо офицеров, двигаясь восточнее редутов, вдруг заметили над одним из них два реющих флага.

– Что бы это значило? – растерянно спросил Лекэн.

– Это сигнал о наступлении противника! – последовал ответ.

– Вы уверены?

Пока офицеры рассуждали, недоуменно разглядывая флаги, одно из орудий редута внезапно открыло огонь, развеяв их сомнения. Немедленно раздался ответный выстрел, и ядро упало неподалеку от Пейджета.

– Смотрите, – пошутил один из офицеров, – как раз между копытами вашей лошади.

Было около шести часов утра.

В редутах была тысяча турецких солдат и 11 12-фунтовых орудий. Атаковавшие их русские имели тройное преимущество в артиллерии и десятикратное в живой силе. Конечно, турки не смогли бы выстоять против такой силы, но никто не покинул позиций. Огонь артиллерии русских усилился, но турки, несмотря на потери, продолжали держаться. Только после того, как русская пехота ударила в штыки, турки отступили, потеряв в бою 170 солдат. Они обеспечили союзникам полтора часа, чтобы перебросить подкрепления, но этого было недостаточно.

Как только Раглан узнал о наступлении русских, он приказал 1-й и 4-й дивизиям спуститься с Сапун-горы на равнину. Ни герцог Кембриджский, ни генерал Кэткарт не смогли быстро выполнить маневр. Прошло более получаса, прежде чем гвардейский и горский полки 1-й дивизии начали трудный спуск по крутым склонам. У 4-й дивизии дело шло еще медленнее, поскольку генерал Кэткарт пребывал в особенно плохом настроении. Офицер штаба, который что есть сил мчался к генералу с приказом командующего, впоследствии пересказывал подробности беседы с Кэткартом:

– Сэр Джордж, лорд Раглан просит вас немедленно выдвинуть свою дивизию в помощь туркам.

– Невозможно, сэр. 4-я дивизия не может выдвинуться.

– Я получил четкий приказ. Русские наступают на Балаклаву.

– Ничем не могу помочь. Мою дивизию невозможно тронуть с места, так как большая часть людей только что вернулась из окопов. Предлагаю вам присесть и позавтракать со мной.

– Нет, благодарю вас, сэр. У меня ясный приказ передать вам распоряжение немедленно выдвинуть дивизию в помощь полковнику Кемпбеллу. Я уверен, что каждая минута промедления чревата опасными последствиями. У полковника Кемпбелла остался только 93-й полк. Я сам видел, что турки полностью разбиты.

– Ну, если вы не хотите присесть и позавтракать, то можете отправляться назад и передать лорду Раглану, что я не могу сейчас наступать.

Офицер штаба отдал честь и вышел из палатки. Он сел на лошадь и отправился назад. Но, проехав несколько метров, понял, что не может передать Раглану послание, в котором содержится явное неповиновение. Вернувшись в палатку Кэткарта, он с непреклонной решимостью заявил, что получил приказ обеспечить выдвижение 4-й дивизии и не уедет до тех пор, пока она не начнет наступать.

– Хорошо, – ответил Кэткарт, – я посоветуюсь с офицерами штаба, и мы решим, что можно сделать.

Через несколько минут послышались сигналы труб, и 4-я дивизия медленно двинулась в сторону Балаклавы.

Положение было уже безнадежным. Прошло почти два часа, прежде чем пехота спустилась на равнину. Генерал Лекэн, проклиная Раглана за то, что тот накануне вечером не обратил внимания на донесение шпиона, совершал силами своей кавалерии лихорадочные маневры, безуспешно пытаясь отразить или задержать наступление русских, и, к ярости своих офицеров, постоянно пятился назад. Генерал Кардиган все еще не прибыл со своей яхты. Турок, которых привела в ужас судьба соотечественников, погибших в редуте, охватила паника, и они бежали в сторону Балаклавы, похожие на рой потревоженных пчел, с громкими криками:

– Джонни, корабль! Джонни, корабль!

Они промчались сквозь лагерь 93-го полка, последнюю линию обороны в районе Балаклавы, по дороге прихватывая все ценные, с их точки зрения, предметы. Особое предпочтение отдавалось пустым бутылкам, которые почему-то очень ими ценились. Солдатские жены, до этого спокойно загоравшие на солнце, награждали отступавших турок чувствительными тычками в спину за трусость и главным образом за то, что те безжалостно топтали их пожитки. Турки бежали не останавливаясь до самой Балаклавы. Капитан Шекспир позже писал своему брату: «Наши матросы награждали их пинками в места, расположенные ниже спины. Я приставил кулак к лицу их полковника, чтобы пригрозить ему. А этот негодяй смотрел так, будто я собираюсь сделать ему комплимент».

Русские заняли четыре из шести редутов. Пехота стала сосредоточиваться в Верхнем проходе и на Воронцовской дороге. Несколько эскадронов русской кавалерии, не встречая сопротивления, выдвинулись в сторону Северной долины. На юге русская кавалерия наступала на дивизию генерала Лекэна, которая продолжала отходить в сторону позиций полка горцев. По совету полковника Кемпбелла Лекэн сосредоточил свою кавалерию на краю долины, чтобы не мешать горцам вести огонь по наступавшим русским и при необходимости ударить неприятелю во фланг.

– Запомните, ребята, отступать отсюда некуда! – с сильным шотландским акцентом прокричал Кемпбелл своим солдатам, объезжая их позиции. К горцам присоединились около 100 раненых и примерно 50 солдат, несущих службу в Балаклаве, под командованием 2 офицеров. – Помните, не отступать! Вы должны умереть там, где стоите.

– Мы сделаем это, сэр Колин! – раздалось в ответ из солдатских рядов.

Солдаты залегли. Но как только русская кавалерия приблизилась, шотландцы снова встали, прицелились, ожидая, когда полковник Кемпбелл отдаст приказ открыть огонь.

Но Кемпбелл, повернувшись в седле, выкрикнул сердито:

– 93-й полк! Отставить! К черту эту прыть!

Внезапно, как и в сражении на Альме, на поле боя опустилась гнетущая тишина. Как писал корреспондент «Таймс», «был слышен топот копыт и бряцанье русских сабель внизу, в долине. Русские, как показалось, остановились на мгновение, а затем всей своей огромной массой бросились на полк горцев. Земля отлетала из-под копыт, всадники с каждым мгновением мчались все быстрее и быстрее. Со страхом думалось, что тонкая цепь стрелков в красных мундирах не в силах будет остановить летящую на них массу стали».

Горцы, которые, следуя приказу полковника, больше не двигались с места, дали залп из винтовок. Были ранены несколько русских кавалеристов, однако все остались в седле. И тут же, повинуясь приказу невидимого командира, передовой эскадрон повернул левее.

– Шедвелл! – обратился Кемпбелл к своему адъютанту с удивлением и восхищением в голосе. – А этот парень хорошо знает свое дело!

Но и Кемпбелл, как оказалось, знал свое дело не хуже. Он сразу же повернул строй своих солдат в направлении, куда теперь наступала русская конница. Русские вновь сманеврировали левее, и вновь строй шотландцев встретил их на новом направлении наступления. Стойкость и четкость маневров противника, вероятно, встревожила командира кавалерии, и он отдал приказ к отступлению. Как только кавалеристы повернули назад, им в спину ударила артиллерия. Шотландцы бросали в воздух шапки и кричали от восторга.

Другой, более крупный отряд кавалерии русских наступал в Северной долине. Шотландцы, конечно, не могли видеть наступающих русских, поскольку тех скрывали вершины Верхнего прохода. Русские, в свою очередь, не видели ни полка горцев, ни шести эскадронов кавалерии англичан, которые двигались в их направлении по другую сторону прохода. Это была часть тяжелой бригады генерала Скарлетта, которую Раглан направил в помощь турецким гарнизонам редутов и горскому полку. Возможно, если бы адъютант Раглана передал приказ генералу Лекэну немного раньше, турки не поддались бы панике и не были бы разбиты. Но теперь, когда их уже выбили из редутов, тяжелой бригаде пришлось наступать в самую середину русского клина без всякой поддержки.

Генералу Джеймсу Скарлетту было пятьдесят пять лет. Несмотря на вид бравого воина, участвовавшего во многих кампаниях, который подчеркивали решительные черты кирпичного цвета лица и пышные седые усы, генерал впервые участвовал в бою. Но, не желая, подобно генералам Лекэну и Кардигану, отказываться от помощи боевых офицеров, Скарлетт взял к себе в адъютанты полковника Битсона и лейтенанта Эллиота. И тот и другой успели послужить в Индии, где участвовали в многочисленных боях. Лейтенант Эллиот по состоянию здоровья был вынужден уехать из Индии. В метрополии этому офицеру так и не удалось сделать себе карьеру, так как в его полку не жаловали «индусов». Генерал Скарлетт приблизил к себе этого человека, и, как оказалось, не зря, поскольку именно Эллиоту довелось стать его спасителем. Взглянув налево в сторону холмов Верхнего прохода, лейтенант внезапно увидел там ряд всадников с торчащими вверх наконечниками пик. Он доложил об этом Скарлетту, который вначале не мог поверить, что перед ним русские. Будь Скарлетт один, он обнаружил бы русскую кавалерию значительно позже, поскольку, как и большинство британских генералов, страдал близорукостью. Увидев русские каски, Скарлетт сразу же приказал своим эскадронам перестроиться навстречу противнику.

Русские, медленное наступление которых было отражено огнем артиллерии с Сапун-горы, решили пересечь Верхний проход и были удивлены не менее англичан, когда увидели английскую конницу.

В это время появился не на шутку обеспокоенный Лекэн, уже предупрежденный Рагланом о приближении неприятельской кавалерии. Он обратил внимание, что часть тяжелой бригады продолжает движение по Южной долине с целью обойти виноградник, который мог бы стать препятствием для маневрирования. Неправильно поняв смысл этого маневра, который на военном языке называется «использование ландшафта», Лекэн решил, что кавалеристы решили прорвать фронт русских и продолжить наступление в сторону редутов. Он приказал кавалеристам построиться в линию, затем поскакал к Скарлетту и приказал тому наступать, что последний как раз и собирался делать.

Русские начали спускаться с южного склона. Однако при виде шотландских конных гвардейцев, которые неторопливо, как на параде, перестраивались, остановились. Лекэн, вне себя от нетерпения, приказал трубачу играть сигнал к наступлению. Тот добросовестно исполнил сигнал несколько раз. Но никто не обращал на это внимания. Англичане продолжали неторопливо выравнивать ряды.

Русские тоже продолжали неподвижно сидеть в седлах на полпути до подножия холма, наблюдая за перестроением противника внизу. Русских было около 3 тысяч. Им противостояли 600 англичан. Русские выглядели абсолютно уверенными в себе. Английская кавалерия никогда прежде не осмеливалась бросить им вызов. Никто не сомневался, что боя не будет и на этот раз. В отличие от плотных темных рядов русских всадников кавалерия англичан, по мнению многочисленных наблюдателей, расположившихся на холмах западнее, выглядела неубедительно.

Шотландская гвардия в медвежьих шкурах, драгуны-гвардейцы и драгуны полка – «истребителя завоевателей» в тяжелых шлемах – все они казались персонажами какой-то диковинной пьесы о войне. Добросовестно стараясь построить своих солдат в ровные линии, английские офицеры поворачивались к врагу спиной.

Прямо перед первой линией англичан сидели в седлах генерал Скарлетт и лейтенант Эллиот. Генерал надел поверх мундира синее пальто. На нем был такой же шлем, как на его подчиненных. Лейтенант, как и положено штабному офицеру, надел шлем с гребнем. Утром он попытался заменить свой головной убор фуражкой, объяснив генералу Скарлетту, что действующий устав это позволяет.

– К черту устав, – проворчал Скарлетт, – мой штаб будет одет по форме.

Эллиоту пришлось возвращаться в палатку, чтобы сменить головной убор. Тут обнаружилось, что ремешок от шлема держится слишком свободно. Эллиот стал пришивать новую пуговицу, когда его срочно вызвал Скарлетт. Тогда, отказавшись от мысли приладить ремешок, Эллиот просто положил внутрь шлема носовой платок, чтобы голове было немного мягче. Как выяснилось впоследствии, это спасло ему жизнь.

Наконец лошади были выровнены, и генерал Скарлетт приказал трубачу играть сигнал к наступлению.

Как только прозвучал сигнал, Скарлетт поскакал вперед. Шотландская кавалерия, которой приходилось прокладывать дорогу через палаточный городок легкой бригады, сразу же отстала. Эллиот попытался обратить на это внимание генерала, но тот проигнорировал предупреждение. Он скомандовал через плечо «За мной!» и, обнажив саблю, продолжал быстро скакать вперед. Русские, не двигаясь с места, словно завороженные смотрели на двух всадников. На пути Скарлетта и Эллиота стоял одинокий русский кавалерист. Генерал проскакал мимо, будто не замечая его. Эллиот, пролетая мимо кавалериста, откинулся назад, доставая саблю. Наконец краснолицый генерал и бледный лейтенант затерялись в серой массе русских.

Шотландцы атаковали с низким рыком, драгуны с громкими криками. Вскоре наблюдатели с соседних холмов увидели, как два полка буквально утонули в сером море русской кавалерии.

Ряды противников настолько скучились, что никто не смог бы продемонстрировать свое искусство фехтования. Кавалеристы махали оружием, как топорами. Это вполне устраивало Скарлетта, который не мог похвастать мастерством владения саблей. Его шлем был помят, а сам генерал пять раз ранен. Тем не менее, он продолжал размахивать саблей; его лошадь, как и лошади других кавалеристов, низко пригнула голову, пытаясь уклониться от свистящих взмахов острых клинков. Эллиоту повезло меньше. Многие хотели помериться силами с всадником в таком заметном головном уборе. Лошадь, резко рванувшись вперед, спасла его от нападения сзади, но лейтенант успел получить четырнадцать сабельных ударов, прежде чем потерял сознание и откинулся в седле. Однако шлем с шелковым платком внутри сохранил ему жизнь, не позволив противнику нанести лейтенанту ни одного ранения в голову.

Бой вокруг продолжался. Кавалеристы с криками и стонами поднимали сабли, которые отскакивали от тяжелых шинелей русских, сделанных будто из каучука. Правда, у некоторых были острые клинки Уилкинсона, которые в руках умелого солдата не только пробивали шинель, но и были способны разрубить пополам вражеский череп[18].

– Как ты умудрился получить такой удар? – спросил как-то сержант одного из своих подчиненных, у которого на голове красовалась глубокая рана.

– Я успел нанести этому проклятому дурню пять уколов в корпус, а он совсем не защищался, а потом ударил меня сверху по голове, – неохотно ответил солдат.

Русские сквозь сжатые зубы издавали какие-то жужжащие звуки. Наблюдателям сверху казалось, что они слышат непрекращающийся шум морского прибоя. Они видели в оптику, как британцы прокладывают себе путь через русский строй, затем поворачиваются и прорубают дорогу обратно. Прошло не более пяти минут с момента начала боя, когда ряды русских дрогнули. К массе атакующих англичан присоединились другие эскадроны тяжелой бригады. Затем в ряды русских врубились несколько подразделений легкой бригады. Эти конники смогли втихомолку покинуть свои полки и вступить в бой подобно тому, как случайно оказавшийся рядом мальчишка присоединяется к драке подушками. Теперь бой походил на сражение двух мясников, размахивающих топорами.

Вскоре русских удалось заметно потеснить, затем их ряды расстроились, и, наконец, они стали отступать. Спустя восемь минут после того, как Скарлетт приказал подать сигнал к наступлению, русские галопом отходили по Воронцовской дороге в сторону Верхнего прохода. При виде отступающего неприятеля зрители на холмах стали бросать в воздух шапки и криками приветствовать победителей. Солдаты, чье решительное наступление и беззаветная отвага обеспечили эту победу, наблюдали за тем, как их враги скрываются за вершинами холмов. Их натруженные руки бессильно свешивались вдоль тела, мундиры были в крови, по щекам текли слезы.

После того как убитых и раненых отнесли в палатки, адъютант Раглана привез послание командующего генералу Скарлетту. Оно было коротким: «Хорошая работа, Скарлетт». Генерал быстро отвернулся, пытаясь скрыть свои чувства, и аккуратно положил лист бумаги в карман.

Кардиган был менее вежлив, чем Раглан.

– Чертовы Тяжелые, – заявил он, – сегодня они сыграли с нами злую шутку.

Конечно, он мог бы нанести удар русским во фланг, воспользовавшись тем, что с фронта их теснили эскадроны тяжелой бригады. Он мог бы преследовать отступавшего противника, чего уже не смогла сделать потерявшая строй тяжелая бригада. Но в течение всего короткого боя и теперь, когда противник отступал, легкая бригада неподвижно просидела на холмах, всего в 500 ярдах от места события.

Один французский майор простодушно решил, что солдат Кардигана удерживало нечто вроде правил бокса. Сами же британские офицеры были полны негодования. Один из них, молодой капитан, вследствие смерти старших офицеров исполнявший обязанности командира 17-го уланского полка, подошел к Кардигану и спросил:

– Милорд, вы не собираетесь атаковать отступающую конницу противника?

– Нет. У нас приказ оставаться здесь.

– Но, милорд, наш долг – развить достигнутый успех.

– Нет. Мы должны оставаться здесь.

– В таком случае прошу разрешить мне преследовать их силами 17-го полка. Посмотрите, сэр, они отступают в полном беспорядке.

– Нет и еще раз нет, – резко бросил Кардиган, и его слова слышали многие из стоявших рядом офицеров.

Кардиган был как никогда зол за то, что легкую бригаду оставили позади. В этом он, конечно, обвинил генерала Лекэна, чьи приказы якобы не позволили ему идти вперед. Лекэн же впоследствии заявлял, что ясно дал понять Кардигану, что легкая бригада может и должна наступать. Если же кто и виноват в том, что бригада осталась на месте, так это не он, а сам Раглан. «По приказу Раглана они оставались на месте, – написал он позже. – Теперь они были вне моего подчинения, и я ничего не мог поделать».

Сам Раглан был встревожен тем, что кавалерия невольно вступила в бой. Он понимал, что должен был развить успех тяжелой бригады, но у него в распоряжении было очень мало войск. Герцог Кембриджский все еще не подошел. Джордж Кэткарт уже успел подойти, но выполнял приказ «немедленно наступать и вновь занять редуты» с явной неохотой и медлительностью. Его дивизия прошла место кавалерийского боя, заняла два ближайших редута, оказавшихся пустыми, и внезапно остановилась. Раглан наблюдал, как передовые полки развернулись на равнине и затем вперед медленно выдвинулись несколько подразделений стрелков. Кэткарт приказал артиллерии открыть огонь по редутам, которые заняла русская пехота. Но до них было слишком далеко. Как сердито отметил один из артиллерийских офицеров, Кэткарт, как и многие другие генералы, был свято уверен в том, что «артиллерия хороша на любой дистанции». Было видно, что на таком расстоянии от огня 9-фунтовых пушек было не много толку. Но никому не пришло в голову выдвинуть пушки под прикрытием пехоты поближе к противнику.

Время шло. А Кэткарт, казалось, никуда не спешил. Герцог Кембриджский все еще был слишком далеко. Полк горцев нельзя было снимать с позиций и заставлять идти в наступление без всякой поддержки. И тогда Раглан решил снова использовать кавалерию.

Он отправил приказ Лекэну: «Кавалерии наступать и использовать любую возможность для прикрытия горского полка».

Лекэн получил приказ, но почти час не трогался с места. Позже он говорил, что неправильно понял приказ и решил, что должен наступать только после того, как подойдет пехота для поддержки. А поблизости не было видно пехотных частей, готовых идти в наступление.

Раглан с растущим раздражением наблюдал за тем, как кавалерия маневрирует, не делая никаких попыток атаковать. На некоторое время его лицо утратило характерную для лорда невозмутимость. Корреспондент «Таймс» заметил, как он поднял подзорную трубу и снова опустил ее. Реглан выглядел недовольным. Он понимал, что не может больше медлить. Подсознательно он чувствовал, что вторая кавалерийская атака должна быть успешной. Он не претендовал на роль великого полководца, однако в способности улавливать настроения своих солдат не уступал им. Он умел чувствовать атмосферу боя. И сейчас чувствовал, что кавалеристы готовы атаковать, а враг уже морально сломлен. Когда кавалеристы вместе с шотландцами выступят против них, они просто разбегутся из редутов.

Но Лекэн все еще колебался. И пока армия выжидала, на виду у всех появились русские артиллерийские повозки, которые волочили за собой по земле буксирные приспособления. «Они собираются забирать свою артиллерию», – догадался один из штабных офицеров. В отчаянии Раглан попросил Эйри написать Лекэну категорический приказ. Пользуясь ножнами сабли вместо стола, Эйри нацарапал несколько слов на клочке бумаги. Он прочитал их Раглану, который добавил от себя еще несколько слов. Окончательный вариант приказа звучал так: «Лорд Раглан приказывает кавалерии немедленно наступать, нанести противнику фронтальный удар и предотвратить эвакуацию его пушек. Полевой артиллерии – поддержать атаку. Французская кавалерия будет наступать на левом фланге. Вперед немедленно. Эйри».

Прежде чем адъютант Эйри выехал с приказом к кавалеристам, Раглан выкрикнул ему вслед: «Скажите Лекэну, что кавалерия должна атаковать немедленно!»

Адъютант генерала Эйри капитан Льюис Эдвард Нолэн был неординарной личностью. Его отец-ирландец состоял на британской консульской службе, мать была итальянкой. Перу этого привлекательного и необыкновенно умного человека принадлежали несколько книг по тактике кавалерии. Среди офицеров Нолэн пользовался репутацией всезнайки и педанта.

– Он пишет книги, – с долей неудовольствия высказывался о Нолэне полковник Пейджет, – и слишком задирает нос. К тому же он позволяет себе высказывания против кавалерии.

Нолэн презирал как Лекэна, так и Кардигана, но Лекэна, пожалуй, больше, нисколько не скрывая такого отношения к генералам. Все эти качества не мешали Нолэну быть прекрасным наездником. Именно поэтому Раглан решил поручить ему срочно доставить приказ Лекэну. И не ошибся в выборе: там, где другие офицеры ехали на лошади медленно и осторожно, Нолэн скакал на полной скорости. К тому же он выбрал кратчайший спуск с холма на равнину.

Подскакав к Лекэну, Нолэн вручил ему приказ командующего, который генерал тут же начал изучать с той изматывающей тщательностью, которая вывела бы из себя кого угодно, но не Нолэна. И действительно, как позже признал сам Лекэн, он «изучал приказ очень дотошно, с некоторой долей испуга, поскольку не видел ни малейшей практической пользы от его выполнения». Лекэн заговорил с Нолэном о том, что такая атака была бы не только бесполезной, но и опасной.

– Лорд Раглан приказывает, – повторил вышедший из себя Нолэн, – немедленно начать кавалерийскую атаку.

– Атаковать, сэр? Кого атаковать? О каких пушках здесь говорится? Куда мы должны наступать?

– Сюда, милорд! – Нолэн поднял руку в жесте, которым не столько указывал направление наступления, сколько давал выход своему гневу. – Вот противник! А вот наши пушки, о которых вы спрашиваете!

И, оставив Лекэна, который все еще пребывал в сомнении, Нолэн направился к командиру 17-го уланского полка капитану Моррису и спросил его, может ли его полк атаковать немедленно.

Проблема была в том, что Лекэн действительно не мог понять, чего же от него хотят. Находясь в низине, он, в отличие от Раглана, не мог видеть того, что творилось за ближайшими холмами. Ему не были видны редуты. И конечно, он не мог наблюдать, как русские артиллеристы забирали с позиций трофейные пушки. Со времени начала боя он не предпринял никаких мер для выяснения обстановки за холмами, которые закрывали участок земли, захваченный русскими. Единственные орудия, которые находились в поле его зрения, были пушки поддержки русской кавалерии, сосредоточенной в Северной долине. Наверное, решил Лекэн, Раглан как раз их и имел в виду. И конечно, этот наглец Нолэн указывал именно на них. Теперь, когда все вроде бы стало ясно, Лекэн тронул своего коня и направился к Кардигану для того, чтобы передать ему приказ командующего. Тот в ответ с холодной вежливостью отсалютовал саблей.

– Слушаюсь, сэр, – выкрикнул он громким хриплым голосом, – но позвольте мне обратить ваше внимание на то, что, кроме батареи в долине впереди, перед нами, русские держат на наших флангах еще орудия и своих стрелков!

– Я знаю об этом, – ответил Лекэн, – но и Раглан тоже знает и, очевидно, учел это. Боюсь, у нас нет другого выхода, кроме как выполнять приказ.

Кардиган вновь отсалютовал и, повернув коня, отправился к полковнику Пейджету, что-то выкрикивая себе под нос. По дороге ему встретились несколько солдат 8-го гусарского полка, которые сидели и курили трубки. Их командир полковник Шивелл сердито выговаривал им, что «курение в присутствии врага позорит полк». Это замечание привело в раздражение полковника Пейджета, который сам в этот момент курил сигару. Потом масла в огонь подлил Кардиган, который, приказав полковнику принять командование второй линией, несколько раз, словно ребенку, повторил, что надеется, что Пейджет и его люди проявят себя с самой лучшей стороны.

– Конечно, милорд, – ответил Пейджет, – мы сделаем все, что сможем.

Сигару он решил не бросать.

Кардиган галопом вернулся в расположение бригады и построил ее полки в две линии. На правом фланге первой линии построился 13-й легкий драгунский полк, в центре – 17-й уланский полк, слева и чуть сзади – 11-й гусарский полк. Во второй линии расположились 4-й легкий драгунский и 8-й гусарский полки. В последний момент генерал Лекэн, не поставив об этом в известность Кардигана, приказал полковнику Дугласу отвести 11-й гусарский полк из первой во вторую линию.

Кардиган лично возглавил атаку. С характерной для него посадкой с легким наклоном вправо, он спокойно сидел в седле не только впереди строя, но и впереди всех офицеров своего штаба. Наблюдатели расположились на склонах холмов, чтобы видеть то, что француз Камилль Руссе впоследствии метко назвал «кровавым стипль-чезом». Им была видна картина во всех деталях, вплоть до белых бабок гнедого жеребца Кардигана.

Вид был воистину великолепный. Сами наблюдатели находились на Сапун-горе, которая склонами постеленно спускается в долину с запада. На ее пологих склонах и расположились с комфортом все, кто не был в тот момент занят другими обязанностями. Внизу расстилалась длинная и узкая Северная долина; справа – Верхний проход; слева – Федюхины высоты. Вдалеке, там, где кончалась Северная долина, построились эскадроны русской кавалерии, отступившие после боя с тяжелой бригадой. Их поддерживали 12 орудий. На флангах расположились 3 свежих уланских эскадрона. Вдоль Федюхиных высот стояли еще 4 кавалерийских эскадрона, 8 пехотных батальонов и 14 орудий. А напротив через долину, у Верхнего прохода, находились еще 11 батальонов, которые ранее штурмовали турецкие позиции на редутах, а теперь медленно вытеснялись оттуда дивизией Кэткарта. Там русская артиллерия насчитывала 32 орудия. Только сумасшедший, как позже заявлял Лекэн, мог решиться идти в наступление в таких клещах.

– Бригаде идти вперед, – буднично-спокойным тоном скомандовал Кардиган.

Раглан и его штаб не сразу поняли, что происходит. Направление наступления слегка сместилось левее, но не настолько, чтобы это могло вызвать тревогу. Однако по мере увеличения темпа атаки становилось ясно, что легкая бригада намерена вклиниться в позиции русских в районе Верхнего прохода. Русские, несомненно, ожидали этого, так как в ходе медленной, но решительной кавалерийской атаки вывели свою пехоту из всех редутов, кроме одного, и построили ее в каре у вершины холма. Это была редкая удача для генерала Кэткарта, и офицеры его штаба напряженно ждали, когда же он ею воспользуется. Его дивизия все еще стояла на позиции, занятой более часа назад. Но Кэткарт не спешил продолжать наступление даже теперь, когда ясно видел, что неприятель оставил почти все захваченные ранее редуты. Штабные офицеры стали уговаривать генерала продолжить наступление. Однако тот заявил, что должен прежде посоветоваться с Рагланом.

Первые 50 ярдов легкая бригада уверенно двигалась вперед, не встречая ни малейшего сопротивления. Пушки противника молчали. Сам Кардиган выглядел очень эффектно в сине-вишневом мундире и меховой накидке с золотым шитьем. По выражению Раглана, он держался смело и гордо, как лев. Кардиган не оглядывался; он смотрел на вражеские орудия впереди.

Внезапно безукоризненная симметрия строя наступающей английской кавалерии была нарушена. Нещадно нахлестывая коня, наперерез строю к Кардигану мчался галопом «этот наглый черт» Нолэн. Он размахивал саблей над головой и что-то выкрикивал во всю мощь легких. Поворачиваясь в седле то в одну, то в другую сторону, Нолэн пытался предупредить разъяренного Кардигана и его штаб, что они наступают в неверном направлении. Но никто не расслышал его слов, потому что русские открыли огонь и все звуки тонули в грохоте их пушек. После первых же выстрелов осколок снаряда попал Нолэну прямо в сердце. Рука, которая только что так неистово размахивала саблей, так и осталась занесенной над головой, а колени опытного кавалериста продолжали сжимать бока лошади. Лошадь развернулась, и сабля выпала из рук Нолэна. В то время как верный конь понесся назад со своей страшной ношей, умирающий капитан неожиданно издал крик настолько нечеловеческий и пронизывающий, что один из очевидцев назвал его «воплем мертвеца».

Темп наступления продолжал расти, и ни у кого теперь не было сомнений в том, что все эти 700 всадников несутся навстречу гибели. С трех сторон по ним били вражеские пушки, вырывая из строя целые ряды кавалеристов, места которых тут же спокойно и неторопливо занимали их товарищи. Зрелище было настолько ужасным, что наблюдавшие за ним с безопасного расстояния мужчины и женщины не могли сдержать слез. Генерал Боске, наблюдая эту бойню, пробормотал, протестуя против такой храбрости: «Это великолепно, но это не война». Адъютант генерала Буллера писал: «Я не мог сдержать слез. В ушах стоял грохот пушек и визг пуль, которыми поливали этих храбрых ребят». Стоявший рядом старый французский генерал пытался успокоить его: «Бедные ребята. Но такова война».

Кардиган все еще был впереди строя. К нему приблизился офицер 17-го уланского полка, и Кардиган, вытянув по направлению к нему свою саблю, прокричал сквозь грохот пушек:

– Плотнее! Держитесь плотнее, 17-й полк!

Сзади были слышны обрывки команд командиров эскадронов:

– Сомкнуть ряды! Ближе к центру! Выровняться слева! Джонсон, осади назад!

Но чаще всего подавалась команда сомкнуть ряды к центру. Люди и лошади падали и падали, а ряды с каждым шагом становились все уже и изломанней. Раненые брели назад, перешагивая через лежащих в крови людей и лошадей. Перепуганные лошади без седоков метались в клубах дыма.

Увидев, что легкая бригада почти полностью уничтожена, Лекэн повернулся к полковнику Палету и сказал: «Они пожертвовали легкой бригадой, но я не позволю так же поступить с тяжелой!» И он приказал играть сигнал к прекращению наступления. Затем тяжелую бригаду отвели на позиции, позволяющие при необходимости отразить попытку противника преследовать разгромленную легкую бригаду. Выказав полное равнодушие к полученному ранению в ногу, Лекэн заслужил невольное восхищение одного из своих самых непримиримых критиков, который воскликнул:

– Да он храбр, черт возьми!

Совсем иного сорта храбрость потребовалась от Лекэна для того, чтобы в такое время отвести назад тяжелую бригаду, заставив противника недоуменно догадываться о причинах отхода англичан.

В это время легкая бригада почти достигла вражеских батарей. Офицеры теряли контроль над солдатами, которые яростно рвались вперед, вынуждая Кардигана наращивать темп атаки. Генерал был все еще настолько зол на Нолэна, что просто не мог думать ни о чем другом, например о том, что делает с человеком прямое попадание пушечного ядра. Внезапно он вынырнул из белого дыма как раз напротив вражеских пушек и бросился прямо на них. До батареи оставалось меньше 100 ярдов, когда все 12 пушек выстрелили залпом, поднимая вокруг Кардигана комья земли и окутывая его тягучим дымом и летящими осколками. Использовав свой последний шанс, артиллеристы спрятались под пушки. Кардигана едва не выбросило из седла, но он сумел удержаться и продолжал мчаться на позиции русских со скоростью, как он про себя прикинул, 17 миль в час.

Из всей первой линии уцелело всего 50 человек. Нахлестывая лошадей, они бросились на русских артиллеристов, которые, в отличие от своих менее храбрых товарищей, спрятавшихся под пушками, навалились на колеса орудий, пытаясь оттащить их подальше, чтобы возобновить стрельбу. Примерно в 80 ярдах за орудиями неподвижно стояла кавалерия русских. Кардиган посмотрел в их сторону со злостью. Ему казалось, что эти люди скрежещут зубами и жадно смотрят на его богато отделанный плащ и золотую тесьму мундира. Но впереди всех этих бледных широких лиц со злобными оскалами зубов он увидел и другие лица, на которых были написаны не жадность и даже не злость, а нетерпеливое желание скорее броситься в бой.

В то время как Кардиган презрительно разглядывал врагов, один из них, князь Радзивилл, узнал в нем офицера, с которым познакомился на одном из приемов в Лондоне. Он приказал нескольким казакам захватить генерала живым. Казаки окружили его и стали подталкивать пиками в сторону русских позиций. При этом один из них ранил Кардигана в ногу. Тот презрительно посмотрел на их заморенных низкорослых лошадей, опустил саблю, решив, что генералу не следует драться с простыми солдатами, и ускакал прочь. Он предоставил своим солдатам продолжать драться с русскими, а сам отправился назад в долину, где намеревался пожаловаться командованию на недостойное поведение капитана Нолэна. А там, позади, бой продолжался. Кавалеристы рубили русских артиллеристов, которые, втянув головы в плечи, пытались тянуть свои пушки назад. С остатками 17-го уланского полка капитан Моррис обратил в беспорядочное бегство отряд русской кавалерии. Некоторое время уланы преследовали врага, пока превосходящие силы казаков не заставили отступить их самих.

Другой отряд казаков атаковал английских кавалеристов на позициях русской батареи. Заместителю командира бригады полковнику Мэю удалось организовать отражение конной атаки русских. В это время подоспел полковник Пейджет, и батарея была занята во второй раз. Драгуны 4-го полка истребляли артиллеристов с пугающей жестокостью самураев. Один из офицеров, опьяненный видом и запахом крови, душил вражеских солдат голыми руками, другой истерически кричал, убивая их.

Уничтожив всех русских артиллеристов, драгуны двинулись на позиции кавалерии русских. Но, двигаясь во все еще плотном дыму, они неожиданно наткнулись на гусар 11-го полка, отступавших под натиском превосходящих сил русских улан.

– Стойте, ребята! – закричал Пейджет. – Остановите фронт, или мы пропали.

Два полка, в которых теперь едва ли насчитывалось больше 40 человек, остановились, чтобы встретить лицом наступающего противника. Неожиданно кто-то крикнул:

– Милорд! Они атакуют с тыла!

Это оказалось правдой. Путь назад был отрезан. Пейджет повернулся к майору Лоу:

– Мы в капкане. Какого черта теперь делать? Где лорд Кардиган?

Кардиган был уже далеко в тылу, и теперь оставалось только одно средство для спасения.

– Развернуться, – приказал полковник солдатам, – и удирать изо всех сил.

Английские кавалеристы, преследуемые русскими уланами, мчались по долине назад со скоростью, на которую были только способны их измученные лошади. Русские скакали сбоку, будто бы собираясь атаковать отступавших во фланг. Однако атаки так и не последовало. Вероятно, сыграла роль нерешительность, всегда характерная для командования русской кавалерии, или были иные причины, но русские позволили солдатам Пейджета проскакать мимо, лишь слегка погрозив им пиками. Возможно, они проявили сострадание при виде тех жалких остатков самой блестящей кавалерии в мире.

Солдаты легкой бригады представляли собой жалкое зрелище. Их великолепные мундиры были изорваны и перепачканы кровью. Лошади были мокрыми и грязными. И это были самые удачливые. Другие пришли пешком. Некоторые вели в поводу хромающих, истекающих кровью лошадей.

Земля была покрыта телами погибших и умирающих. Лошади в агонии пытались встать, но тут же снова опрокидывались на искалеченные тела своих седоков.

Русская артиллерия продолжала стрельбу, но стреляли только с Верхнего прохода. Русскую артиллерию с Федюхиных высот выбили лихие кавалеристы 4-го французского Африканского полка, доказав, на что способна конница при умелом командовании.

Командир легкой бригады был уже среди своих. Он не чувствовал за собой никакой вины за неправильную организацию кавалерийской атаки.

– Это было какое-то сумасшествие, – заявил он нескольким выжившим подчиненным, – но я здесь ни при чем.

Примерно с таким же объяснением он обратился и к Раглану.

– Что вы хотите этим сказать, сэр? – спросил его Раглан таким разъяренным тоном, какого, по мнению офицеров штаба, он до сих пор никогда себе не позволял. При этом он нервно подергивал головой, а обрубок руки конвульсивно вздрагивал в пустом рукаве. – Чего вы хотели достичь, атакуя артиллерийскую батарею в лоб, вопреки всем правилам военного дела и собственному опыту?

– Милорд, – заявил Кардиган, уверенный в собственной невиновности, – я надеюсь, что вы не станете обвинять меня. Я получил приказ наступать от вышестоящего офицера перед строем.

Такое заявление оправдывало любого солдата, и Кардиган в полном спокойствии отправился к себе на яхту. Позже, несколько остыв, Раглан признал, что Кардигана действительно не в чем обвинить. Комментируя поведение Кардигана в своем письменном рапорте, Раглан признал, что тот «действовал смело, настойчиво и решительно».

По отношению к Лекэну Раглан не был столь снисходительным. Вскоре после разговора с Кардиганом, который без всяких сомнений возложил всю вину за поражение на своего командира, Раглан мрачно объявил Лекэну:

– Вы погубили легкую бригаду.

Тот с негодованием отрицал свою вину. Ведь он, Лекэн, только выполнял письменный приказ, доставленный ему из штаба адъютантом.

Лорд Раглан, по словам Лекэна, ответил на это любопытной репликой.

– Лорд Лекэн, – сказал он, – вы генерал-лейтенант и, следовательно, имеете право на независимость в оценках приказов. Если бы вы, видя губительность приказа, не стали его выполнять, смогли бы предотвратить все его последствия.

Действительно ли Раглан произнес эти слова или нет, так и осталось тайной, поскольку никто не был свидетелем его разбирательства с Лекэном. Однако никогда позже он не упоминал о том, что командир дивизии может по своему усмотрению толковать приказы вышестоящего командования. Теперь же оказалось, что Кардиган не виновен, так как выполнял приказ командира; Лекэна тоже не в чем упрекнуть, поскольку и он действовал на основании приказа.

Единственное, что оставалось Раглану, – это указать Лекэну на то, что тот не смог правильно понять приказ. Он не сделал ничего для того, чтобы разобраться в диспозиции русских войск, и незнание обстановки привело к непоправимым для легкой бригады последствиям. Лекэн не обратился за помощью к французским кавалеристам, которые, как указывалось в приказе, должны были действовать на его левом фланге. Лекэн не смог грамотно использовать собственную артиллерию.

Все это, конечно, было правдой. Тем не менее Лекэна формально нельзя было ни в чем обвинить. Приказ вручил ему молодой офицер, настолько ненавидевший его, что даже не соизволил ответить на уточняющие вопросы генерала. Вернее, по словам свидетеля того злосчастного разговора, лорда Бэргхерша, штабной офицер ответил жестом, который еще больше ввел Лекэна в заблуждение. А текст самого приказа был недостаточно четким и подробным.

Теперь Кардиган спокойно пил на яхте шампанское со своим приятелем де Бургом, а Лекэн, сидя в палатке, предавался мрачным размышлениям. «Я не намерен нести ни малейшей ответственности за то, что потребовал от подчиненных выполнения приказа, который, по моему убеждению, был продиктован настоятельной необходимостью».

Со свойственным ему стремлением защищать даже тех подчиненных, к которым он не испытывал особой любви, Раглан попытался защитить их от нападок недоброжелателей на родине.

В своей депеше правительству командующий подчеркивал героизм при проведении атаки, высокую выучку и дисциплинированность кавалеристов. Тот факт, что Лекэн совершил «фатальную ошибку», как Раглан назвал его поступок в частном письме герцогу Ньюкаслскому, в официальном отчете не упоминался вовсе. Там говорилось только о некоторых «недоразумениях, произошедших при определении направления наступления». Лекэн, по словам командующего, «испытывал серьезные сомнения в целесообразности выполнения приказа», однако, как дисциплинированный офицер, «был вынужден пойти на риск». Раглан хотел поскорее закрыть эту тему. Ошибка совершена, и, по его мнению, виноват в этом Лекэн. Но командующий не хотел дальнейших разбирательств. Лекэн, напротив, был полон решимости доказать свою невиновность. В горячей перепалке с Рагланом он намекнул, что намерен идти в этом до конца. Генерал Эйри пытался уговорить его не выносить спор на публичное рассмотрение, что только повредило бы армии. Но Лекэн оставался непреклонен. Однако он не предпринимал ничего до того времени, пока не была опубликована депеша Раглана. Эйри удалось заверить его в том, что никто не собирался его обвинять. Но, увидев депешу, Лекэн пришел в ярость. Там не указывалось прямо на его вину, но и не делалось никаких попыток его оправдать. А Лекэн жаждал именно прямого оправдания своих действий. Он написал письмо на имя герцога Ньюкаслского и, согласно уставу, направил его Раглану для дальнейшей передачи по команде. Эйри вновь попытался отговорить Лекэна от попытки передать дело на рассмотрение правительства, поскольку «это не могло привести ни к чему хорошему». Но тот настаивал на своем, и Раглан был вынужден отправить его письмо. Получив письмо, герцог Ньюкаслский извинился перед Рагланом за поступок подчиненного. Он уже знал содержание письма, так как Лекэн, не будучи уверен в том, что Раглан отправит его, заблаговременно послал в Лондон копию. Далее герцог писал, что сожалеет, но генерал Лекэн не может далее занимать должность командира кавалерийской дивизии. Через две недели генерал был отозван в Лондон. Генерал Кардиган отбыл туда на собственной яхте еще ранее, подав соответствующий рапорт.

Разногласия среди старших офицеров, конечно, мало трогали солдат. Вечером после злосчастной атаки сержант 7-го полка написал домой: «Теперь от легкой бригады осталась всего кучка людей». А его приятель из 11-го гусарского полка подошел к нему и сказал:

– Итак, мой друг-стрелок, как я и обещал тебе неделю назад, теперь нам с тобой будет о чем поговорить.

– Может быть, – спросил сержант-стрелок, – здесь была какая-то ошибка?

– Какая теперь разница, мы просто старались выполнить свой долг. Все когда-нибудь кончается.

Раны тех участников боя, которые не были отправлены на корабли, постепенно затягивались. Некоторые избежали ран или были ранены очень легко, так как, как они говорили сами, «русские сабли были тупыми, как ломы». На голове одного из кавалеристов насчитали пятнадцать следов сабельных ударов, каждый из которых был не более чем просто царапиной.

Убитых и тяжелораненых вынесли из долины. Небольшие конные патрули продолжали поиски уцелевших на разделяющем две армии пространстве. Там еще продолжали биться в агонии лошади. Некоторые пытались подняться и дотянуться покрытыми пеной зубами до короткой травы. И тогда в печальной тишине звучали одиночные пистолетные выстрелы. В том бою армия потеряла почти 500 лошадей.

Из 673 человек, участвовавших в том бою, вернулись менее 200. Русские, как и союзники, были потрясены героизмом англичан. Сначала генерал Липранди не мог поверить, что британские кавалеристы не были попросту пьяными.

– Вы храбрые ребята, – заявил он группе пленных, – и мне вас искренне жаль.

Положение союзников между тем осложнилось. Храбрость и героизм не могли заменить собой победы. Балаклаву удалось отстоять, но русские смогли оседлать Верхний проход. Союзники потеряли единственную дорогу, которая хоть как-то могла облегчить их жизнь зимой.