|
||||
|
|
Черные дни Кронштадта Краткое — в продолжение 16 дней — пребывание у власти в Кронштадте мятежного «ревкома» представляет собой в высшей степени характерный эпизод в социально-политическом смысле. Гражданская война в России с очевидностью продемонстрировала ту закономерность, что борьба против Советской власти, под какими бы лозунгами она ни начиналась, хоть под самыми «левыми» и «демократическими», всегда рано или поздно приводила к контрреволюции. Это неоднократно подчеркивал В. И. Ленин. Он указывал на классовую природу подобного явления: половинчатость, колебания, слабость мелкобуржуазной стихии. Идеологи и вожди такой стихии — за кого бы они себя ни выдавали и что бы о себе ни говорили — отражали в своих. реальных политических делах слабости, рожденные той же социальной почвой. В годы гражданской войны с жестокой очевидностью была продемонстрирована перед всей страной политическая дряблость и идейная межеумочность такого рода идеологов и неустойчивость возглавляемых ими движений и режимов. Недолгая история кронштадтского мятежа целиком и полностью подтверждает подобную социальную закономерность. Причем пример этот довольно выразителен, ибо события развивались быстро, концентрированно, при относительно слабом влиянии извне. На острове Котлин, как в опытной колбе, можно проследить общие процессы эволюции антисоветизма, выступавшего на сей раз под лозунгами «беспартийности». Ход истории не дал кронштадтским событиям созреть до логического конца, однако тенденция, как будет показано далее, проявилась вполне отчетливо. Не случайно, что в связи с мятежом в Кронштадте В. И. Ленин напомнил о судьбе Самарского комуча, который послужил в конечном счете лишь ступенькой для утверждения военной диктатуры Колчака. «Как бы ни была вначале мала или невелика, как бы это сказать, передвижка власти, которую кронштадтские матросы и рабочие выдвинули, — они хотели поправить большевиков по части свободы торговли, — казалось бы, передвижка небольшая, как будто бы лозунги те же самые: «Советская власть», с небольшим изменением, или только исправленная, — а на самом деле беспартийные элементы служили здесь только подножкой, ступенькой, мостиком, по которому явились белогвардейцы. Это неизбежно политически». [345] В самом первом своем, так сказать, официальном заявлении мятежный «ревком» выступил… ревностным защитником советского строя. Правда, необходимо было как-то объяснить причину ареста и заключения в тюрьму десятков коммунистов. Объяснение представили, и довольно оригинальное: оказывается, мятежники защищали Советскую власть от коммунистов. В первом номере «Известий ВРК Кронштадта», появившихся 3 марта (один газетный лист малого формата), говорилось, что на собрании делегатов в гарнизонном клубе 2 марта лишь «предполагалось выработать основание новых выборов (то есть перевыборов Кронштадтского городского Совета. — С. С.) с тем, чтобы затем приступить к мирной работе по переустройству Советского строя. Но ввиду того, что имелись основания бояться репрессий, а также вследствие угрожающих речей представителей власти собрание решило организовать Временный революционный комитет, которому и передать все полномочия по управлению городом и крепостью». [346] Наряду с клятвами верности Советской власти кронштадтские идеологи в первых своих заявлениях столь же настойчиво распинались в своем миролюбии. В уже цитированном выше обращении «К населению крепости и города Кронштадта» говорилось: «Временный комитет озабочен, чтобы не было пролито ни одной капли крови». Накануне ночью радиостанция мятежников впервые подала в эфир свой голос. И первая фраза также звучала подчеркнуто миролюбиво: «Всем! По воле кронштадтских матросов, красноармейцев и рабочих власть в Кронштадте без единого выстрела перешла в руки Временного революционного комитета». [347] «Без единого выстрела» — эта формула настойчиво повторялась в течение всей недолгой истории мятежа. Но это была в значительной степени пропаганда, так сказать, «на экспорт». Сами мятежники вовсю готовились к вооруженной борьбе. Прежде всего были смещены с постов и в значительном большинстве арестованы командиры-коммунисты и те из беспартийных, которые остались верны Советскому государству и своему гражданскому долгу. Из среды мятежников на эти многочисленные вакансии выдвигались новые «кадры». Сохранились показания одного из таких мятежных «выдвиженцев» после пленения его Красной Армией: он был застрельщиком мятежа в отряде главного минера крепости и в период контрреволюционного переворота в Кронштадте производил аресты командиров. Из его показаний ясно видно, что уже 4 и 5 марта было практически осуществлено решение офицерского «военного совета» разбить крепость на «боевые участки». Во главе каждого из них назначались верные «ревкому» люди; коммунисты, а также командиры, оставшиеся преданными своему долгу, разоружались и арестовывались. [348] Всеми этими действиями руководил вновь созданный штаб обороны крепости, сплошь состоявший из контрреволюционного офицерства во главе с Е. Соловьяновым. Предвидя неизбежность вооруженных действий, мятежники сразу же начали исподволь готовить гарнизон крепости и ее население к будущим боям. Уже 4 марта в «Известиях ВРК Кронштадта» появилось следующее обращение: «Граждане! Кронштадт сейчас переживает напряженный момент борьбы за свободу. Каждую минуту можно ожидать наступления коммунистов с целью овладеть Кронштадтом и навязать нам свою власть… Поэтому Временный революционный комитет предупреждает граждан не поддаваться панике и страху, если придется услышать стрельбу». [349] Итак, «ревком» обещал населению Кронштадта, что «придется услышать стрельбу». Организовать должным образом эту «стрельбу», разумеется, не могли писарь Петриченко, телефонист Яковенко и др. Подняв оружие против Советской власти, главари мятежа сразу же попали в зависимость от офицерства. Вот почему советская пропаганда, делавшая упор именно на это обстоятельство, так задевала и нервировала их. Кронштадтское радио обращалось в эфир с «опровержениями» по этому поводу. «В Кронштадте вся полнота власти, — говорилось в одном из них, — в руках только вооруженных мастросов, красноармейцев и рабочих, а не белогвардейцев с каким-то генералом Козловским во главе». [350] Однако в те самые дни, когда эфир над островом Котлин разносил подобные «опровержения», «какой-то генерал Козловский» вместе с Петриченко и другими заправилами «ревкома» разрабатывал планы обстрела Ораниенбаума и Петергофа. Руководители мятежа, впрочем, отлично знали стихийное недоверие массы матросов и солдат к бывшим офицерам. Анархиствующим «клешникам» это чувство, кстати говоря, было присуще особо сильно. Вот почему «ревком», демонстрируя свою «революционность», назначил своего члена Яковенко (заместителя «самого» Петриченко) в качестве своеобразного «комиссара» при штабе обороны крепости. Характерная деталь: объявляя себя борцами против «комиссародержавия», главари мятежа на практике пытались использовать методы политической работы большевиков! Однако этот «комиссар» сразу же подпал под влияние штабного офицерства. [351] 12 марта тот же Петриченко дал в Кронштадте интервью корреспонденту эсеровской газеты «Воля России». В ходе интервью, в частности, был затронут вопрос о роли офицерства в «третьей революции». Петриченко поспешил успокоить «левую» эмигрантскую общественность: «Офицеры ничем не проявляют себя. Они только «военспецы». О них в Кронштадте даже не говорят». Однако дальше неопытный политикан высказался уже совсем иначе на ту же тему: «Наметили план совместной борьбы. Офицеры и инженеры молодцы — дружно работают». [352] Этому авторитетному признанию нельзя не поверить: источников, рисующих внутреннюю обстановку в мятежной крепости, сохранилось крайне мало, но все они согласно свидетельствуют, что контрреволюционные офицеры действительно «дружно работали» в пользу «третьей революции». И, напротив, нет ни одного конкретного известия о том, чтобы между «ревкомом» и этими самыми «военспецами» случались конфликты. Вечером 4 марта в гарнизонном клубе вновь состоялось заседание «делегатского собрания». На этот раз на нем присутствовало всего 202 делегата [353] — значительно меньше, чем в роковой день 2 марта. Вне всякого сомнения, это сокращение числа присутствующих объясняется, во-первых, арестом или отступлением из Кронштадта многих коммунистов и советских работников, а во-вторых, отрезвлением некоторых лиц из числа депутатов, которые поняли, что события зашли уже слишком далеко. «Официоз» мятежников дал информацию об этом заседании под крикливым заголовком: «Победить или умереть». Дела, о которых вели речь мятежные депутаты, очевидно показывали, что уже и тогда вторая половина этого заголовка была для них гораздо более очевидна, чем первая. Например, сообщалось, что «город и гарнизон вполне обеспечены как топливом, так и продовольствием». На самом деле все обстояло не так, и кронштадтцы об этом прекрасно знали. Мятежная газета утешала себя и своих читателей тем, будто «восстание» в поддержку кронштадтцев задерживается лишь потому, что «население и рабочие этих городов держатся коммунистами в полном неведении о том, что делается в Кронштадте». Однако из сообщений немногочисленных перебежчиков из Ораниенбаума, Петергофа и Сестрорецка, а также со слов нескольких агитаторов, сумевших как-то вернуться из Петрограда в Кронштадт, было ясно — вопреки всем звонким фразам, — что надежд на «третью революцию» очень немного. Продолжались гонения на коммунистов: было предписано «в трехдневный срок переизбрать правления» всех профессиональных союзов — с какой целью декретировались эти перевыборы, понимали все. Петриченко, ссылаясь на то, что «ревком», по его словам, «переобременен работой», предложил расширить его состав до 15 членов. В дополнение к пяти, уже известным, на том же заседании было избрано еще десять человек. Среди новых членов «ревкома», как и в числе пяти прежних, не было ни одного офицера. Впоследствии «Известия ВРК Кронштадта», как бы оправдываясь, поместили статью с нарочитым названием «Наши генералы». [354] Действительно, род занятий мятежных вождей был таков: Романенко — «содержатель аварийных доков», Тукин — «мастеровой электромеханического завода», Банков — «заведующий обозом управления строительства крепости», Павлов — «рабочий минных мастерских» и т. д. Выше уже говорилось, что в период разрухи и голода, вызванных гражданской войной, среди мелких служащих, мастеровых и даже рабочих оказалось известное число «бывших». Газета «Красный Балтийский флот» дала существенное дополнение к социальным характеристикам кронштадтских «ревкомовцев». Подробности, даваемые советской флотской газетой, представляются довольно достоверными. И вот оказывается, что Тукин (секретарь «ревкома») до революции был владельцем нескольких домов и, кроме того, имел три магазина, домовладельцем был и Байков, а Павлов в прошлом служил в сыскном отделении уголовной полиции. [355] Характерно, что мятежники никак не оспаривали этих сообщений, хотя их газета очень любила заниматься «опровержениями» сообщений советской печати. Среди 15 членов «ревкома» ровно 1/3 — пять человек — были из команд линкоров «Петропавловск» и «Севастополь», что является прямым доказательством того, что именно на этих двух кораблях сложилось основное руководящее ядро мятежников. С. Петриченко, Ф. Патрушев (гальванер, год призыва — 1912) были с «Петропавловска», а трое других — Г. Ососов (машинист, год призыва — 1914), П. Перепелкин (гальванер, год призыва — 1912), С. Вершинин (матрос, год призыва — 1916) с «Севастополя». [356] Как видно, все они являлись старослужащими. О партийной принадлежности членов «ревкома» известно очень немного. Достоверным, безусловно, является факт, что В. Вальк — мастер Кронштадтского лесопильного завода — был членом меньшевистской партии с 1905 г. и со своей партийной организацией не порывал. [357] Об остальных членах «ревкома», равно как и о других активистах антисоветского мятежа в Кронштадте, источники сохранили крайне скудные сведения. Вполне вероятно, что политическая позиция большинства их была аморфной, зыбкой, нечеткой, и это ясно отражало всю анархическую мелкобуржуазную природу мятежа. Это был классический пример того, что В. И. Ленин назвал колеблющейся меньшевистски-эсеровски-беспартийной массой. [358]«Беспартийный» кронштадтский «ревком» с каждым днем своего существования все более и более склонялся вправо. «Идеологические», так сказать, деятели мятежников отличались такой же политической аморфностью, как и члены «ревкома». Таков был А. Ламанов — фактический руководитель «Известий ВРК Кронштадта». До начала мятежа он в течение года числился в РКП, но как только в Кронштадте установилась власть «ревкома», он в числе первых подал заявление о выходе из партии. Уже 5 марта Ламанов опубликовал в своей газете комически напыщенное заявление, в котором говорил, что он всегда был эсером-максималистом, но потом его, дескать, обманули и он подался к коммунистам; теперь-де он опять просит считать себя максималистом… [359] Позже, взятый в плен советскими войсками, он охотно давал показания о мятежных «вождях», которых еще недавно прославлял в своей газете. [360] Другой заметной фигурой среди активистов «ревкома» был С. Т. Путилин — «отец Сергий», бывший священник, который после революции отказался от сана и работал руководителем литературного кружка в Кронштадтском гарнизонном клубе. Перу этого расстриги принадлежат основные «публицистические» сочинения мятежных «Известий». [361] Он же сочинял аляповатые вирши, в которых громил «злодейства комиссаров». В основном главари мятежа были людьми мелкобуржуазных настроений и находились под влиянием эсеров и особенно анархистов. Такой настрой членов «ревкома» проявлялся во всем, в том числе и в бытовых фактах. Среди некоторых материалов, попавших впоследствии в органы ЧК, оказался протокол заседания «ревкома», где обсуждалось… пьянство его членов В. Валька и Н. Архипова (машинный старшина одного из кораблей, стоявших в Кронштадте). Даже оказавшись у «власти», даже в тревожной для себя обстановке «вожди» «третьей революции» не в силах были отказаться от своих привычек. Как явствует из документа, обсуждался вопрос о наказании этих членов «ревкома» за пьянство «при исполнении служебных обязанностей». Тогда Петриченко предложил, что «ввиду заслуг данных товарищей перед 3-й революцией» следует «сделать им только моральный выговор». [362] Вальк и Архипов остались в составе «ревкома» и продолжали «исполнять свои обязанности», причем Архипов сделался даже заместителем Петриченко. Описанный эпизод является типичным для характеристики мятежных «вождей». А как могло быть иначе, если активнейший член «ревкома» Вершинин в прошлом несколько раз судился по уголовным делам, [363] а сам Петриченко открыто симпатизировал махновским порядкам? Анархическая стихия деклассированных кронштадтских «клешников» и «Иван-моров», естественно, выдвигала соответствующих главарей. Идеология мятежников была элементарна и выражала их классовую мелкобуржуазную природу. Сохранилось немало документов, характеризующих идейную сторону мятежа, так что здесь имеется достаточный материал для анализа (гораздо хуже отражена организационная деятельность мятежного штаба). Коротко говоря, вся «идейная платформа» кронштадтского «ревкома» укладывается в пресловутый лозунг «Советы без коммунистов». Правда, в «Известиях ВРК Кронштадта» и в других сохранившихся документах мятежников прямого упоминания этого лозунга нет. Мятежники выражались осторожнее: «Власть Советам, а не партиям», «Да здравствует третья революция», «Долой контрреволюцию справа и слева» и т. п. Надо отметить, что последний лозунг был особенно распространен у мятежников, на словах они всячески открещивались от всех правых политических сил, включая и лозунг созыва Учредительного собрания, но реальные дела «ревкома» не вполне соответствовали этим решительным словам. Характерной чертой идеологии мятежников от первого до последнего дня их существования является злобный антикоммунизм. Из номера в номер «Известий ВРК Кронштадта» повторялась самая грубая и вульгарная брань в адрес коммунистической партии. Терминология здесь нисколько не отличалась от белогвардейской. Кронштадтские пропагандисты «третьей революции» выражались языком и стилем деникинского Освага (так называемое «Осведомительное агентство» — пропагандистский аппарат Добровольческой армии). От «классической», так сказать, белогвардейской антикоммунистической пропаганды кронштадтцев отличало только отсутствие официального антисемитизма; именно официального, так как в мятежных низах дело обстояло совсем не так. При обысках на квартирах у коммунистов мятежники срывали и уничтожали портреты Маркса, Луначарского и некоторых других известных деятелей международного революционного движения, «ведя при этом антисемитскую агитацию». [364] Разнузданная кампания против коммунистов приняла крупные масштабы и пронизывала весь быт мятежной крепости. Уже 7 марта «ревком» опубликовал лицемерное воззвание «Мы не мстим». Там содержалось весьма характерное признание: «В некоторых местах применяется бойкот или удаление со службы к родственникам коммунистов». И далее: «Этого не должно быть. Мы не мстим, а защищаем свои трудовые интересы. Надо действовать с выдержкой» и т. п. [365] Как видно, на мятежном острове семьи членов партии (а в подавляющем большинстве это были семьи рядовых коммунистов) подвергались столь ожесточенной травле, что заправилы «ревкома» вынуждены были — по крайней мере на словах — одернуть своих приспешников. В том же номере газеты с бутафорской торжественностью было объявлено: «Кронштадтский гарнизон говорит, что в Кронштадте коммунисты пользуются полнейшей свободой, а их семьи абсолютной неприкосновенностью»… Чуть позже мятежные главари опровергли эту очевидную ложь. Члены партии, не успевшие бежать и не отрекшиеся от своих убеждений, подобно упомянутому Ламанову, были брошены в тюрьму. О числе арестованных коммунистов «по состоянию дел» на 11 марта можно судить по одному очень своеобразному источнику. В тот день официальный печатный орган мятежников поместил небольшую заметку под издевательским заголовком «На коммунистических началах». Там говорилось буквально следующее: «Ввиду того, что временно арестованные коммунисты сейчас в обуви не нуждаются, таковая от всех их отобрана в количество 280 пар и передана частям войск, защищающих подступы у Кронштадта, для распределения. Коммунистам взамен выданы лапти. Так и должно быть». [366] В сообщении все чрезвычайно выразительно. Апологеты «третьей революции», кричащие о свободе и демократии, очень стесняются собственных же репрессивных мер. Здесь же грубая социальная демагогия: отняли имущество у «начальников» — передают его «народу». Мелкое издевательство над людьми, которые уже не в состоянии ответить («взамен выданы лапти»…) Весь этот небольшой документ очень выпукло характеризует способ действий мятежного «ревкома» и нравственный уровень его членов. Н. Н. Кузьмин, пробывший в тюрьме все 16 дней «третьей революции», так рассказывал об этом эпизоде: «В один прекрасный день явились, выстроили нас в шеренгу и говорят: «Снимайте сапоги, нам эти сапоги нужны на фронт». Мы сняли сапоги. Нам обещали дать рваные шинели, чтобы мы могли сшить себе лапти, но ни того, ни другого не прислали. У одного товарища были калоши, и мы по очереди путешествовали в калошах по тюрьме». [367] А в это время Петриченко на очередном собрании «делегатов» объявил об «отобрании» обуви у заключенных как о крупном политическом мероприятии. Сборище анархиствующих «клешников», судя по сообщению мятежного «официоза», реагировало на это шумно: «Сообщение о реквизиции сапог у арестованных коммунистов в пользу красноармейцев было встречено громовыми аплодисментами и возгласами: «Правильно! Снять шубы!!!» Уже к И марта в кронштадтских тюрьмах томилось 280 коммунистов. Аресты тем не менее продолжались. Впоследствии специальная комиссия Петроградского губкома по перерегистрации кронштадтской партийной организации установила, что за все время мятежа было подвергнуто аресту в общей сложности 327 членов партии. [368] К этому нужно добавить некоторое число кронштадтских комсомольцев: аресту подверглись почти все члены бюро городского комитета, многие активисты. [369] Подавляющее большинство их являлось рядовыми матросами, красноармейцами или младшими командирами, рабочими. Оставшиеся на свободе коммунисты в этих труднейших, условиях продолжали все же вести политическую работу. Та же комиссия по перерегистрации безоговорочно подтвердила членство в партии 135 человек, находившихся на свободе в Кронштадте в период мятежа. Это означало, что они оставались верны своим идеалам и доказали это делом. Они исподволь вели разоблачительную агитацию, распространяя советские пропагандистские материалы. Мятежные вожаки знали об этом, что вызывало их сильное раздражение. 10 марта «ревком» объявил в своей газете, что находящиеся на свободе коммунисты, «желая посеять панику среди населения, распространяют самые нелепые слухи… Все это заставляет гражданское население нервничать». И далее: «ВРК предупреждает, что против сеятелей ложных слухов будут приняты решительные меры, диктуемые обстоятельствами военного времени». [370] Известны имена целого ряда кронштадтских коммунистов и комсомольцев, которые вели активную деятельность против «ревкома»; некоторые из них поплатились за это заключением в тюрьму. Среди многочисленных фактов такого рода приведем лишь несколько наиболее характерных. Спокойно и мужественно вел себя в условиях мятежа коммунист Буркалов — комендант форта № 6 (у северного берега острова Котлин). Проявляя твердость и выдержку, он остался на своем посту и повел за собой личный состав форта. Ему удалось добиться того, что гарнизон форта оказался единственной воинской частью в Кронштадте, где не была принята пресловутая «резолюция» — этот символ веры мятежников. Во время штурма крепости советскими войсками гарнизон форта помогал атакующим. Впоследствии мятежные главари объявили «измену» Буркалова главной причиной падения Кронштадта. [371] Это, разумеется, преувеличение, но несомненное свидетельство того, что подпольная борьба коммунистов приносила практические результаты. Саботировал власть «ревкома» и комендант форта «Тотлебен» коммунист Г. Лангемарк. На ледокольном буксире мятежники арестовали и посадили в тюрьму двух матросов: их обвинили в том, что они нарочно вывели судно из строя. [372] Видимо, Петриченко имел некоторые основания заявить в одном из своих эмигрантских интервью, будто «основной ошибкой» мятежных руководителей «было то, что они оставили кронштадтских коммунистов на свободе». [373] Можно предположить, что активная деятельность кронштадтских большевиков в «тылу» мятежников была бы еще эффективнее, если бы не одно прискорбное обстоятельство. После ареста или ухода из Кронштадта партийных и политических руководителей крепости тамошние коммунисты остались без организационного центра. И вот, 4 марта в «Известиях ВРК Кронштадта» появилось воззвание некоего «Временного бюро Кронштадтской организации РКП». Оно было подписано тремя коммунистами во главе с комиссаром продовольствия Я. Ильиным. «Временное бюро» это образовалось самочинно, так как никто его не избирал и не назначал. Какие-либо подробные сведения о его организации отсутствуют, поэтому трудно судить, каковы были субъективные намерения Ильина и др. Однако сохранившийся текст воззвания, вышедшего от имени «Временного бюро», имеет явно оппортунистический и двусмысленный характер, что могло оказать только деморализующее влияние на коммунистов, оставшихся в Кронштадте. Там содержался призыв ко всем членам партии оставаться на местах и продолжать «свою повседневную работу», опровергались «вздорные слухи» о расстрелах и т. д., коммунисты призывались «не чинить никаких препятствий мероприятиям, проводимым ВРК». [374] Совершенно очевидно, что общий дух документа являлся капитулянтским. Безусловно, что действия «Временного бюро» выражают общую слабость, присущую партийной организации Кронштадта в ту пору, слабость, которая дала возможность анархиствующим заговорщикам временно захватить власть в Кронштадте. Обращение это вызвало растерянность у многих местных коммунистов и способствовало ренегатским настроениям некоторых из них. Очевидно, мятежные главари понимали это, так как публикация обращения сопровождалась одобрительными комментариями председателя «ревкома» Петриченко. Однако заправилы «ревкома» обрадовались раньше времени. Сам Ильин вскоре понял свою ошибку. Уже вечером 4 марта, разговаривая по телефону со своими товарищами на южном берегу залива (связь еще существовала), он сказал, что «о внутреннем положении Кронштадта говорить не может, так как подслушивают», однако дал понять, что намерен вести партийную работу внутри крепости. [375] На другой день Ильин был арестован и отправлен в тюрьму. Однако подпольная деятельность коммунистовв не прекратилась, а усилилась. 11 марта Петриченко сетовал на заседании мятежных «делегатов», что коммунисты, «оставленные на свободе, продолжают вести агитацию, тайно собираться; поэтому они были арестованы (далее назывался ряд имен, у том числе Я. Ильин). [376] Таким образом, кронштадтская тюрьма пополнялась арестованными коммунистами в течение всего существования у власти «ревкола». Заключенные держались мужественно, среди них не нашлось ни одного предателя или труса. Они устраивали собрания, читали лекции, даже выпускали стенную газету с шутками и стихами. Коммунисты пытались вести пропаганду среди караула тюрьмы, и не без успеха: все время существовала связь с «волей». [377] Совершались и другие действия пропагандистского характера. Комиссар бригады линейных кораблей А. Г. Зосимов являлся членом ВЦИК. Им было подано заявление в «ревком» с ходатайством отпустить его в Москву на очередную сессию ВЦИК. Заключенные большевики, конечно, понимали, что это ходатайство не удовлетворят, но в таком случае «ревком» еще раз продемонстрировал бы перед массами свою антисоветскую сущность. Так и произошло. 13 марта «ревком» обсудил заявление Зосимова и счел его поездку «излишней», ибо этот факт, по их словам, «может быть истолкован правительством РСФСР как слабость». [378] К моменту падения мятежников Положение арестованных коммунистов становилось все более опасным. В «ревкоме» и среди мятежников открыто шли разговоры о расстреле заключенных. Режим в морской следственной тюрьме был резко ужесточен. Однако коммунисты и перед угрозой расстрела проявили мужество и твердость духа. Сохранилось письмо Л. Брегмана его жене из тюрьмы от 11 марта: «… Дело близится к развязке. Сегодня у нас отобрали обувь. Что касается самочувствия, то настроил себя так, чтобы ни о чем по ту сторону тюрьмы не думать и порвать все с жизнью. Сердце стало каменным. Очень обрадовался рождению сына. Если вас оставят — люби его и за меня крепко, сделай его коммунистом». [379] 17 марта около 5 час. вечера, когда в Кронштадт ворвались советские войска и сражение вступило в кульминационную стадию, «ревком», собравшись, как оказалось, на свое последнее заседание, постановил расстрелять арестованных коммунистов. [380] Сделать это не успели только потому, что советские части неожиданной атакой заняли здание тюрьмы. Таким образом, никто из членов партии, арестованных мятежниками, не погиб. Позднее эсеры, которые считали кронштадтский мятеж своим политическим «наследством», пытались использовать этот факт как доказательство миролюбия и чуть ли не пацифизма мятежных главарей. [381] Но дело тут не в миролюбии мелкобуржуазшж бунтарей: сперва они робели перед крутыми мерами, опасаясь походить на белогвардейцев, а потом, когда было принято истерическое решение «всех расстрелять», тогда, к счастью, оказалось, что его уже нельзя исполнить. Как уже говорилось, главари мятежа не вняли советам своих «военспецов» и не решились перейти к наступатешлшм действиям на берегах Финского залива, они предпочли отсиживаться ва бетонными стенами фортов и за броней линейных кораблей. Однако из этого неверно было бы заключить, будто мятежники совсем не проявляли активности. Практически их активные действия свелись прежде всего к пропаганде с целью вызвать волнения в воинских частях и на промышленных предприятиях, В первых числах марта посланцы «ревкома» сравнительно легко проникали даже в Петроград. Но и позже, когда остров Котлин был с трех сторон окружен караулами советских войск, попытки перебросить на побережье разного рода «делегации» или одиночных агитаторов все же продолжались. С другой стороны, мятежники всячески зазывали к себе тех, кто жаждал распространения «третьей революции». 6 марта радиостанция линкора «Петропавловск», обращаясь ко всем сторонникам мятежа, призывала их: «Вступайте в прочную связь с нами, требуйте пропуска в Кронштадт ваших беспартийных представителей…» [382] Никакие «беспартийные представители» в мятежную крепость, разумеется, не попали. Таким образом, планы и надежды «ревкома» не оправдались. Засылкой агитаторов ведал «агитпроп» мятежников П. Перепелкин. Он обратился к гарнизону крепости с призывом «пропагандировать идеи «третьей революции» вне Кронштадта». [383] В качестве гарантии благонадежности такому добровольцу-агитатору надлежало иметь удостоверение от «ревтройки», которая заменяла законную администрацию в учреждениях и предприятиях во время мятежа. Нет точных сведений, кто именно и сколько нашлось охотников пропагандировать идеи мятежников, но сами главари «ревкома» оценили эту свою деятельность довольно пессимистически. Один из них, находясь уже за границей, рассказывал: «…Кронштадт оказался отрезанным от всего мира. Ни к нам никто не приходил, ни посланные от нас обратно не возвращались. Мы послали с литературой на берег до 200 человек, но никто из них не вернулся. Много же народу отпустить из крепости мы не могли». [384] Безусловно, что у заправил «третьей революции» были все основания сожалеть о том, что их посланцы обратно не возвращались. Блокада мятежной крепости сыграла огромную роль в деле локализации мятежа и его скорой ликвидации. Какие же программные документы несли с собой мятежные пропагандисты? Прежде всего, как мы уже отмечали, известную «резолюцию» — самый характерный идеологический документ мятежников. Однако «ревком» успел составить еще один программный текст, являвшийся шагом вперед по пути антисоветизма. Речь идет об обращении кронштадтского «ревкома» к железнодорожникам. Документ датирован 9 марта; содержание его таково, что председатель Петроградской губчека Н. П. Комаров на пленуме Петросовета даже выразил сомнение, не является ли это фальшивкой, выпущенной от имени «ревкома» белогвардейцами, настолько сильно отдавал он антисоветизмом. [385] Однако сомнения Комарова были безосновательны. Документ и в самом деле был составлен мятежными кронштадтцами. Мишенью пропаганды не случайно, видимо, оказались избраны именно рабочие и служащие железных дорог. В условиях хозяйственной разрухи и транспортного кризиса любая «волынка» на железных дорогах привела бы к экономической катастрофе Советского государства. В подобных условиях борьба с мелкобуржуазной контрреволюцией до крайности осложнилась бы. Было еще одно обстоятельство, которое, видимо, также учитывалось мятежным штабом: именно в системе железнодорожного транспорта к началу 1921 г. особенно резко сказались порочные методы авторитарного троцкистского руководства, пренебрежения к роли партии, подавления самодеятельности масс. Это вызвало: недовольство трудящихся-железнодорожников, атмосфера в этой отрасли народного хозяйства была достаточно накалена. В политическом плане новый программный документ мятежников наряду с уже знакомым лозунгом «Власть Советам, а не партиям» выдвигал ряд новых положений в сравнении с «резолюцией». В первом параграфе значилось: «Избирательное право для всех равное — для рабочего и крестьянина…» [386] При внешнем демократизме подобного лозунга практическое его осуществление подрывало бы диктатуру пролетариата — основу советской государственности. В пору ожесточенной классовой борьбы уравнение в социально-правовом смысле пролетариата со всеми слоями крестьянства, как хотели того мелкобуржуазные идеологи, на практике означало бы гибель Советской власти. Выступая против партии коммунистов, кронштадтские мятежники, естественно, соскользнули на путь борьбы с пролетарской диктатурой, то есть со всей сложившейся системой советской государственности. Это свойство мятежа ясно и четко выразил В. И. Ленин, выступая на X съезде партии: «Тут проявилась стихия мелкобуржуазная, анархическая, с лозунгами свободной торговли и всегда направленная против диктатуры пролетариата». [387] Далее в обращении шли иные требования политического характера, также «углублявшие» известную «резолюцию». Вот наиболее характерные из них: «Отмена смертной казни… Закрытие ЧК, оставление лишь уголовной полиции и судов. Свобода перехода на работу с одного учреждения на другое» и т. п. Социальная суть этих требований опять-таки очевидна. Ясно, кому было выгодно «закрытие ЧК» и «отмена смертной казни» в то время, когда гражданская война еще кое-где продолжалась и при известных условиях могла обостриться вновь (примером чему и служил сам кронштадтский мятеж!). Столь же очевидным по своей классовой направленности был и экономический аспект обращения: «Право рабочим вести непосредственный товарообмен с крестьянами… Свобода закупок товаров за границей рабочими кооперациями, чтобы избежать посредничества правительственных спекулянтов, наживающих миллионы на рабочем поту. Для этого оплата рабочим заработка золотом, а не бумажным хламом». На практике подобные преобразования могли привести только к одному результату: реставрации капитализма. Как видно, перед нами идеологический вариант, чрезвычайно близкий к «классическим» положениям правой социал-демократии, к оппортунистическим лозунгам меньшевиков и эсеров. Такова оказалась на практике стремительная эволюция «беспартийного» кронштадтского «ревкома». Эта социально-политическая закономерность была своевременно подмечена В. И. Лениным и выражена им с предельной лаконичностью и точностью. Подводя итоги «кронштадтского урока», он писал: «Весенние колебания 1921 года показали еще раз роль эсеров и меньшевиков: они помогают колеблющейся мелкобуржуазной стихии отшатнуться от большевиков, совершить «передвижку власти» в пользу капиталистов и помещиков». В. И. Ленин подчеркнул в этой связи принципиально новое явление, проявившееся особенно четко в Кронштадте: «Меньшевики и эсеры научились теперь перекрашиваться в «беспартийных». Это доказано вполне». [388] Внутренняя жизнь мятежного Кронштадта отличалась паническим беспокойством и нервозностью. Для этого беспокойства (оно пронизывает все документы, вышедшие из-под пера идеологов «ревкома») имелись по крайней мере два основания: полная изоляция мятежа на маленьком острове и угроза голода. Запасы продовольствия на мятежном острове были довольно ограниченны. Известны, однако, нормы выдачи продуктов питания населению Кронштадта, объявленные мятежными властями. Нормы эти были даже ниже норм, установленных в тяжелую зиму 1920/21 г. 7 марта «ревком» объявил, что «сухопутный и морской гарнизоны крепости будут получать взамен прежнего пайка ежедневно: хлеба ? фунта, консервов мясных полбанки, мяса ? фунта». [389] Это была высшая норма — «литер А» (мятежники оставили привычные советские обозначения видов пайков). По другим карточкам вместо хлеба выдавался овес (по ? фунта), пшеница, ячмень или ? фунта сухарей или галет. Единственный продовольственный резерв, который имели мятежники, — это некоторое количество мясных консервов, оставшихся едва ли не со времен первой мировой войны. Точных данных о продовольственных запасах, в Кронштадте не имеется. Впоследствии мятежные руководители заявили зарубежным журналистам: «По учету, произведенному в первый же день (начала мятежа. — С. С.), оказалось, что Кронштадт будет обеспечен продовольствием (хлебом, галетами и овсом) почти на месяц». [390] Если даже это предположение заправил мятежа являлось точным, то запасы продуктов питания следует признать очень скудными. Важно и то, что хлеб заменялся галетами и овсом. Даже при самой благоприятной военной обстановке реальный призрак надвигающегося голода неумолимо висел над мятежным островом. За два дня до падения мятежного Кронштадта в «Известиях ВРК Кронштадта» снова были опубликованы нормы продовольственной выдачи. Они, насколько можно сравнить с предыдущими, оказались еще скромнее: с 15 марта войсковым частям, морякам и рабочим предполагалось выдавать по ? фунта хлеба или ? фунта галет и по 1 банке мясных консервов на четырех человек. Остальным гражданам вместо хлеба и галет выдавалось по 1 фунту овса. [391] В том же номере мятежной газеты была опубликована пространная статья «Обратите внимание на кормление лошадей». Там сообщалось, что вследствие нехватки фуража лошадей приходится кормить «суррогатами» («шелухой и мякиной»), отчего наблюдался их падеж. И это понятно: овес, предназначенный для корма лошадей, приходилось отдавать жителям Кронштадта. Столь же тяжелым было положение с топливом в крепости. На дрова разбирались сараи, заборы, даже дома. Много топлива требовали механизмы линкоров, ведь для стрельбы из крупнокалиберных орудий необходимо было обеспечить работу корабельных электростанций. Известно, однако, что на «Петропавловске» имелось в запасе только 300 т угля при суточном расходе в 40 т, а на «Севастополе» угля не было почти совсем. [392] Командование мятежных линкоров пыталось приспособить машины кораблей для работы с жидким топливом, ибо в Кронштадте нашлись некоторые запасы солярового масла (топлива для подводных лодок и других дизельных кораблей). Недостаток топлива оказывал прямое влияние «на ход военных действий. По данным советской разведки, на линкоре «Севастополь» орудия были «на холодной подаче», то есть снаряды и заряды к ним приходилось подавать вручную. Уже при первых же перестрелках обнаружилось, что «Петропавловск» активно ведет огонь, а «Севастополь» стреляет редко. [393] Оказавшись в Финляндии, члены «ревкома» назвали недостаток продовольствия одной из решающих причин быстрого падения крепости. [394] Это неверно, ибо за две недели мятежа голод не успел еще проявиться в сколько-нибудь сильной степени. Здесь важно отметить другое: недостаток продуктов снабжения подтолкнул мятежников к поискам внешних контактов. Но только подтолкнул, не более, ибо «контакты» эти шли по многим вопросам, в том числе и сугубо политическим. Как известно, первая атака мятежного Кронштадта, предпринятая утром 8 марта, окончилась неудачно для малочисленных советских войск. Мятежные агитаторы пытались использовать этот факт, чтобы как-то поднять мрачное настроение, царившее в Кронштадте. Они писали 10 марта в своей газете: «Наш боевой призыв услышан. Уже подходят резервы. Наши братья, рабочие и крестьяне, через головы большевиков подают нам руку помощи» и т. д. [395] Все это была ложь, о чем хорошо знали те, кто сочинял подобное. Не подходили никакие «резервы», а рабочие и крестьяне России не поддержали кронштадтских заговорщиков. Главари «ревкома» понимали это. Но понимали они и другое: без помощи извне крепость долго не продержится. Значит… И вот, в том же номере мятежной газеты от 10 марта появляется сообщение о передаче кронштадтского радио «Всем… всем… всем…» Вначале шли обычные пропагандистские лозунги против «белогвардейских генералов» и т. п., а затем: «Но если бы наша борьба затянулась, мы, может быть, и будем вынуждены обратиться к внешней помощи продовольствием для наших раненых героев, детей и гражданского населения». Извиняющийся тон этой фразы в высшей степени характерен. Ведь все понимали, что «внешняя помощь» может прийти только от международной буржуазии, ведь только она имела хлеб и консервы, уголь и обмундирование, не говоря уже о патронах и снарядах. Как же быть с излюбленным лозунгом мятежных главарей, что восставший Кронштадт есть «гроза контрреволюции справа и слева»? «Ревком» все дальше и дальше скатывался на путь предательства по отношению к Советскому государству, к отказу от собственных лозунгов и деклараций. Практические действия такого рода последовали скорее, чем даже можно было ожидать. В своих печатных заявлениях лидеры мятежа всячески открещивались от каких-либо связей за рубежом. Однако это был опять-таки сознательный обман масс. Радиостанция г. Ревеля приняла 14 марта следующий призыв кронштадтского «ревкома», адресованный ни много ни мало, как «редакциям всех газет Европы». Вот полный текст этого документа: «Редакционная коллегия «Известий Временного революционного комитета», желая дать всему миру возможность установить, за что борется геройский гарнизон и рабочие крепости, призывает в Кронштадт товарищей-корреспондентов всех стран. Коммунисты, опасаясь, что миру станет известна правда, не пропускают никого через Россию, и поэтому мы предлагаем вам потребовать от Финляндии визы на проезд. Просим заручиться полномочиями от своих редакций. Гарантируем полную безопасность». [396] Содержание документа настолько выразительно, что комментариев не требует: мятежники с нетерпением ждут «товарищей-корреспондентов» из буржуазных стран. Гораздо важнее отметить другое: текст этой радиограммы (в отличие от других) в «Известиях ВРК Кронштадта» опубликован не был. Как видно, мятежные руководители отлично понимали, что массы рядовых матросов и солдат гарнизона настроены враждебно ко всяким «товарищам-корреспондентам» из-за рубежа, поэтому вынуждены были скрывать действия такого рода. Впрочем, как уже говорилось, множество корреспондентов и без приглашения «ревкома» устремилось в Ревель и Гельсингфорс. И пока неизвестно, сколько среди всех этих газетчиков, сомнительных представителей благотворительных организаций и подозрительных «общественных деятелей» было агентов секретных служб и каких именно. Итак, уже на вторую неделю своего существования главари кронштадтских «клешников», восставшие против Советской власти под «советским» флагом, уже попросили у зарубежных капиталистов помощи: хлеба и пропагандистских материалов. И эти их призывы без ответа не остались. Деятели русской эмиграции очень хорошо понимали, чего стоит и чем пахнет этот самый хлеб для мятежного Кронштадта. Разумеется, в белоэмигрантских газетах писали о гуманности, о человечности и т. п. Но «в своем кругу» вещи назывались своими именами. Год спустя после событий в руки советских органов попала конфиденциальная переписка эсеровских деятелей периода кронштадтских событий. Из нее явствует, что хлеб для мятежников был лишь наживкой на крючках, которые подбрасывались «ревкому». А планы строились серьезные, во всероссийском масштабе. Один из лидеров эсеров, В. М. Зензинов, писал 8 марта 1921 г. представителю эсеровской партии в Париже Е. Ф. Роговскому:
Далее в том же письме называли уже конкретные возможности:
В другом письме от 13 марта Зензинов сообщал, что эсеровский эмиссар, находящийся в Праге,
Советская авиаразведка регулярно патрулировала над островом Котлин. В донесениях пилотов обязательно шла речь обо всем замеченном на льду залива в направлении финского берега. Первые дни мятежа заснеженная ледяная поверхность оставалась безжизненной. Но вот в 18 час. 11 марта пилот лаконично доложил: «От северо-западной оконечности острова Котлин к Финляндии дорога». [398] На второй день было обнаружено уже две дороги, причем по одной из них двигались пять подвод. [399] В дальнейшем сообщение с финским берегом осуществлялось регулярно вплоть до падения мятежной крепости. Впоследствии члены «ревкома» показали, что из Финляндии было получено не менее 400 пуд. продовольствия и папиросы. [400] По сообщениям белогвардейской печати, «помощь» мятежникам продовольствием оказывали из Финляндии представители русского (закордонного) Красного Креста. Еще до падения мятежной крепости два члена «ревкома», И. Орешин и Н. Архипов, перебрались в Териоки якобы для связи с международным Красным Крестом. [401] — Наконец, в Риге кипучую деятельность по оказанию помощи мятежникам развернул представитель американского Красного Креста полковник Райан, связанный, по его собственным словам, с деятелем белоэмиграции Цеитлером. [402] Протянув руку за экономическим и политическим подаяниями к реакционной эмиграции и международной буржуазии, кронштадтский «ревком» одновременно неизбежно шел на уступки в области идеологической. Конечно, об этом не говорилось на открытых заседаниях мятежных заправил, «Известия ВРК Кронштадта» за все время своего существования продолжали открещиваться от «контрреволюции справа». Более того. Печатный орган «ревкома», позируя перед массами, счел даже нужным однажды отмежеваться от лозунга созыва Учредительного собрания. [403] Но это был явный обман. Позднее, оказавшись в Финляндии, руководители мятежа, уже не таясь, прямо говорили, что «их настроение изменилось в пользу «учредилки». [404] Этот вопрос, как показывали потом взятые в плен мятежники, неоднократно обсуждался на заседаниях «ревкома». [405] Лишь быстрое падение мятежного Кронштадта не позволило проявиться в открытую этим «учредиловским» настроениям. Как видно, события властно влекли «клешников» вправо, туда, где стояла под трехцветным знаменем с оружием в руках «Русская армия» генерала Врангеля. С присущей ему способностью раскрывать суть явлений В. И. Ленин в беседе с корреспондентом «Нью-Йорк геральд» показал в самый разгар кронштадтского мятежа четкую социальную альтернативу происходящих событий: «Поверьте мне, в России возможны только два правительства: царское или Советское. В Кронштадте некоторые безумцы и изменники говорили об Учредительном собрании. Но разве может человек со здравым умом допустить даже мысль об Учредительном собрании при том ненормальном состоянии, в котором находится Россия. Учредительное собрание в настоящее время было бы собранием медведей, водимых царскими генералами за кольца, продетые в нос». [406] Учредиловский душок кронштадтских лидеров сразу же почувствовали закордонные политиканы. «Передвижка вправо» кронштадтского мятежа, о неизбежности которой прозорливо говорил В. И. Ленин, сделалась реальностью. Не удивительно, что из всех эмигрантских лидеров особую заинтересованность в кронштадтских делах проявил В. М. Чернов. Незадачливый председатель однодневного Учредительного собрания жаждал реванша на политической сцене. Теперь он решил, что его час наконец-то пришел. Чернов прибыл в Ригу сразу же после известий о начале мятежа, по-видимому 8 или 9 марта. [407] Оттуда он направил в Кронштадт своего посланца, который прибыл в мятежную крепость, как свидетельствовал потом В. Вальк, 13 марта. [408] Состоялось негласное заседание «ревкома». Другой его член, матрос с «Севастополя» П. Перепелкин, так осветил это событие: «Предложение Чернова сводилось к тому, чтобы ему как председателю Учредительного собрания был разрешен приезд в Кронштадт; но условием своего приезда он ставил следующее: борьба должна идти под флагом Учредительного собрания, и все руководство в борьбе с Советской властью должно быть предоставлено Учредительному собранию. Чернов предлагал вооруженную силу. В ревкоме за предложение Чернова стоял Вальк. Петриченко и Кильгаст [409] желали дать ответ неопределенный, — вернее, в принципе согласиться, но пока ответить неопределенно. Я сам был против предложения Чернова, и громадным большинством предложение было отвергнуто». [410] Конечно, давая показания в ЧК, Перепелкин имел основания рисовать соответствующим образом свою позицию и позицию «ревкома», членом которого состоял. Важно другое — уже первый зондаж Чернова встретил поддержку среди части кронштадтских главарей. Нетрудно представить себе дальнейшее развитие событий, продлись мятеж несколько дольше того, чем было уготовано ему историей. Советскими войсками был захвачен по взятии Кронштадта документ «ревкома» — проект обращения к зарубежной эмиграции, датированный 15 марта. Содержание документа и самый слог его прямо-таки поразительны. «К вам, русские люди, скитающиеся по всему свету, но страдающие не меньше нас… к вам этот клич революционного Кронштадта». Что же обещали мятежные «революционеры» белой эмиграции? «Пусть свободная воля народа решит, как он хочет управляться», — говорилось далее. Здесь уже и не пахнет «Советами», хотя бы и без коммунистов, лозунг о «воле народа» писали в своих программах и белогвардейцы. А что же мятежники просили? «Нужны медикаменты для больных и раненых, лужна поддержка моральная, может быть, наступит момент, когда потребуется и военная помощь. Не медлите ни минуты, пока доставка возможна по льду». [411] За две недели своего существования «ревком» проделал почти полный круг по политическому циферблату: уже раздался призыв о военной «помощи»… Итак, в середине марта по льду Финского залива уже тянулись в Кронштадт разного рода гонцы и корреспонденты да небольшие обозы с мешками муки. Но это было только начало. Весеннее солнце быстро набирало силу. Еще неделя, другая — и тогда… Тогда по чистой воде залива военные эскадры под чужими флагами не замедлили бы появиться у фортов Кронштадта. И все понимали, чьи это будут флаги. Недаром мятежные главари обращали свои взоры к солнцу в поистине языческой мольбе. Небезызвестный анархист Е. Ярчук описал эти весенние надежды в следующих эмоциональных строках: «Был яркий солнечный день. Вся снежная пелена залива горела его лучами и, казалось, напоминала Кронштадту: продержись еще неделю, когда залив, взломав свои льды, унесет их в неведомую даль, то независимость могучего революционного очага была бы спасена». [412] Но ничто не могло спасти «могучий революционный очаг» Петриченко и Ярчука. Надежды разномастных покровителей «ревкома» растаяли куда раньше, чем льды Финского залива. По мятежной крепости уже готовился сокрушительный удар. Примечания:3 3. Там же, стр. 28. 4 4. Там же, стр. 149. 34 А. С. Пухов. Кронштадтский мятеж в 1921 г. Гражданская война в очерках. [Л.,] 1931. 35 О. Леонидов. Ликвидация кронштадтского мятежа. М., 1939; Я. Жаковщиков. Разгром кронштадтского мятежа в 1921 году. Л., 1941; «Борьба классов», 1936, № 3; «Борьба пролетариата», 1941, № 3 и др. 36 И. Ротин. Страница истории партии. М., 1958. 37 «История гражданской войны в СССР», т. V. М., 1960, стр. 414–415. 38 39. См., например: «Из истории гражданской войны в СССР». Сб. документов, т. 3. М., 1961; «В кольце фронтов. Молодежь в годы гражданской войны». Сб. документов. М., 1963 и др. 39 40. К. Е. Ворошилов. Из истории подавления кронштадтского мятежа. — «Военно-исторический журнал», 1961, № 3. 40 41. «Ордена Ленина Ленинградский военный округ, Исторический очерк», Л., 1968. 41 42. И. Трифонов, О. Сувениров. Разгром кронштадтского контрреволюционного мятежа 1921 года. — «Военно-исторический журнал», 1971, № 3. 345 347. В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 43, стр. 24. 346 348. «Известия ВРК Кронштадта», 3 марта 1921 г. 347 349. «Последние известия», 7 марта 1921 г. 348 350. ЛГАОРСС, ф. 1000, оп. 5, д. 214, л. 272. 349 351. «Известия ВРК Кронштадта», 4 марта 1921 г. 350 352. «Известия ВРК Кронштадта», 6 марта 1921 г. 351 353. «Красная летопись», 1931, № 1 (40), стр. 60. 352 354. «Воля России» (Прага), 15 марта 1921 г. 353 355. «Известия ВРК Кронштадта», 5 марта 1921 г. 354 356. «Известия ВРК Кронштадта», 12 марта 1921 г. 355 357. «Красный Балтийский флот», 12 марта 1921 г. 356 358. Установлено по спискам личного состава 1-й бригады линейных кораблей (ЦГАВМФ, ф. р-304, оп. 1, д. 41, 43). 357 359. ЛГАОРСС, ф. 1000, оп. 5, д. 1, л. 81 об. 358 360. См. В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 43, стр. 238. 359 361. «Известия ВРК Кронштадта», 5 марта 1921 г. 360 362. ЛГАОРСС, ф. 1000, оп. 5, д. 1, л. 82. 361 363. Многие статьи и материалы мятежных «Известий» носят явную печать церковной риторики: «Уже отрекаются Петры», «скоро будут вешаться Иуды» и т. п. 362 364. ЛГАОРСС, ф. 1000, оп. 5, д. 1, л. 82 об. 363 365. Там же. 364 366. А. С. Пухов. Кронштадтский мятеж в 1921 г. Гражданская война в очерках. [Л.], 1931, стр. 93. 365 367. «Известия ВРК Кронштадта», 7 марта 1921 г. 366 368. «Известия ВРК Кронштадта», 11 марта 1921 г. 367 369. ЛГАОРСС, ф. 1000, оп. 5, д. 1, л. 84. 368 370. А. С. Пухов. Указ, соч., стр. 177. 369 371. Е. Герасимов. Семь лет по ленинскому пути. Кронштадт, 1924, стр. 32. 370 372. Это было официальное заявление от имени «ревкома» («Известия ВРК Кронштадта», 10 марта 1921 г.). 371 373. «Воля России», 23 марта, 3 апреля 1921 г. 372 374. «Блокнот агитатора». Л., 1971, № 7, март, стр. 35 373 375. «Голос России» (Берлин), 23 марта 1921 г. 374 376. «Известия ВРК Кронштадта», 4 марта 1921 г. 375 377. «Красная летопись», 1931, № 1 (40), стр. 73. 376 378. «Известия ВРК Кронштадта», 12 марта 1921 г. 377 379. ЛГАОРСС, ф. 1000, он. 5, д. 1, л. 84. 378 380. «Известия ВРК Кронштадта», 14 марта 1921 г. 379 381. «Красная летопись», 1931, № 1 (40), стр. 78. 380 382. «Военное знание», 1921, № 8, стр. 8. 381 383. «Правда о Кронштадте». Изд. газеты «Воля России». Прага, 1921. 382 384. «Известия ВРК Кронштадта», 6 марта 1921 г. 383 385. «Известия ВРК Кронштадта», 13 марта 1921 г. 384 386. «Воля России», 28 апреля 1921 г. 385 387. ЛГАОРСС, ф. 1000, оп. 5, д. 1, л. 81. 386 388. «Красная летопись», 1931, № 1 (40), стр. 46, 49. 387 389. В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 43, стр. 24. 388 390. Там же, стр. 241. 389 391. «Известия ВРК Кронштадта», 7 марта 1921 г. 390 392. «Воля России», 19 апреля 1921 г. 391 393. «Известия ВРК Кронштадта», 15 марта 1921 г. 392 394. «Красная летопись», 1931, № 1 (40), стр. 60. 393 395. ЛГАОРСС, ф. 1000, оп. 5, д. 34, л. 5. 394 396. «Воля России», 27 марта 1921 г. 395 397. «Известия ВРК Кронштадта», 10 марта 1921 г. 396 398. «Последние известия», 16 марта 1921 г. 397 399. «Работа эсеров за границей». М., 1922, стр. 26. 398 400. ЦГАСА, ф. 25888, оп. 6, д. 74, л. 159. 399 401. Там же, л. 161. 400 402. ЛГАОРСС, ф. 1000, оп. 5, д. 1, л. 82. 401 403. «Воля России», 3 апреля 1921 г. 402 404. «Сегодня» (Рига), 22 марта 1921 г. 403 405. «Известия ВРК Кронштадта», 12 марта 1921 г. 404 406. «Воля России», 19 апреля 1921 г. 405 407. ЛГАОРСС, ф. 6276, оп. 6, д. 82, л. 42. 406 408. В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 43, стр. 129. 407 409. «Голос России», 10 марта 1921 г. 408 410. ЛГАОРСС, ф. 6276, оп. 6, д. 82, л. 42. 409 411. Кильгаст — штурман дальнего плавания, был секретарем «ревкома». 410 412. ЛГАОРСС, ф. 6276, оп. 6, д. 28, л. 42 об. 411 413. ЛГАОРСС, ф. ЮОО, оп. 5, д. 1, л. 82. 412 414. Е. Ярчук. Кронштадт в русской революции. Нью-Йорк, 1923, стр. 62. |
|
||
