Глава 3

Репрессивная практика антибольшевистских правительств

Советская историография на протяжении десятилетий пыталась обосновать легитимность режима и его представителей, одержавших победу в гражданской войне. Действия противоборствующих сторон, представлявших альтернативные видения будущего России, объявлялись заведомо незаконными. Подобная постановка проблемы некорректна. После свержения самодержавия Россия так и не перешла к демократическим методам правления. Всенародно избранное Учредительное собрание было разогнано большевиками, а Конституция РСФСР (июль 1918 г.) содержала многочисленные классовые квоты для избирателей. Не избирались и белые правительства. От имени Учредительного собрания действовали в 1918 г. социалистические правительства на Волге — Комитет членов Учредительного собрания (Комуч), Временное областное правительство Урала, Временное сибирское правительство, Верховное управление Северной области. Они подчеркивали временность своего функционирования, т. е. не претендовали на демократическую легитимность. Потому следует признать де-факто все существовавшие на территории России в 1918–1922 гг. правительства. И их ответственность за свои действия.

«Гражданская война была гораздо больше, чем просто борьба красных-белых за власть в Москве. Это также не была в сколько-нибудь реальном смысле классовая борьба. Это была война колеблющихся союзов и индивидуальной лояльности, и она разделила семьи легче, чем классы», — пишет Берил Уильямс[248]. Действительно, гражданская война планировалась и виделась большевикам классовой, а стала братоубийственной. Прогноз большевиков не оправдался, и белые, как и красные, собрали под свои знамена значительные контингента, прежде всего крестьянского населения. По разные стороны фронта оказались люди из одной общественной среды, одного класса. Связано это было в значительной степени с двумя обстоятельствами: с представлениями о будущей жизни страны и личным восприятием происходящего. Речь шла не о реставрации монархии (хотя были и ее приверженцы), а об установлении в России парламентской республики либо будущего «царства социализма». Сразились приверженцы Февральской и Октябрьской революций. Террор стал действенным средством самозащиты той и другой стороны.

Частные письма той поры, перлюстрированные военной цензурой, в какой-то мере раскрывают отношение населения к белым и красным. Крестьяне колебались и плохо воспринимали и тех, и других. Люди не хотели воевать, их насильно мобилизовывали, провоцировали жестокостями[249]. «У нас был приказ идти на военную службу, но в деревне говорят: „За что мы будем воевать, на кого, друг на друга и брат на брата?“» — писали из Смоленской губернии в августе 1919 г.[250] Донской атаман, генерал П. Н. Краснов писал о зверствах красноармейцев, расстреливавших пленных казаков, пытавших и насиловавших жителей станиц. Он утверждал, что ни один «пленный большевик не был казнен без суда. Но казаки сами следили за тем, чтобы суд не давал пощады комиссарам… Это была в полном смысле этого слова народная война». Но вот другое свидетельство: «Все плохо, а хуже нет казацкой плети. Она никого не щадит — ни старого, ни малого. Казаки не дали нам никакого продовольствия, а отнимали одежду, мало того, что грабили, но приходилось самому отнести без одной копейки (оплаты), если не отнесешь, то к полевому суду. Много расстреляно мирных жителей, не только мужчин, но и женщин, а также ребятишек. Отрезали ноги, руки, выкалывали глаза», — писали из Новоузенского уезда Самарской губернии 20 июля 1919 г. «Нужно вешать направо и налево», — призывал атаман А. М. Каледин. И сожалел, что «сил для этого нет»[251]. Это была не народная война. Это было истребление сограждан. Это была народная, общенациональная трагедия, где в жестокости действий каждая сторона проявляла себя наихудшим образом.

Вряд ли следует рассматривать белое движение как народное сопротивление коммунизму в России. Не может движение, направленное на уничтожение массы своих сограждан, быть народным. Таковым не было и большевистское движение. Были фанатики с обеих сторон. Но очень скоро Романа Гуля, участника Ледового похода Добровольческой армии, оттолкнули беспощадность и беспросветность войны, участником которой он стал и где не было места «рыцарскому подвигу». Многоопытные политики Б. Савинков и В. Шульгин были поражены осквернением «белой идеи». Герой Савинкова из «Коня вороного» записал в дневнике: «не воины в белых одеждах, двойники своих врагов». О том же писал Шульгин в книге «1920»: «„Белое дело“ погибло. Начатое „почти святыми“, оно попало в руки „почти бандитов“». Жестокость и свирепость красных всю гражданскую войну шли рука об руку с белым террором…

В историографии гражданской войны есть мнение, что это была война политическая, что красными руководили политики, а белыми — военные, что сражения тогда велись «не между демократией и авторитаризмом, а между двумя совершенно различными авторитарными политлагерями, способными противопоставить друг другу мощные армии»[252]. Так было в 1919–1920 гг. Но началась гражданская война со столкновения противоборствующих политиков, когда Ленин для сохранения единой России предложил диктатуру, а бывшие члены Учредительного собрания — парламентаризм. Потому и вопрос стоит об ином, о быстром поражении в России начал демократии, о поддержке населением той или иной формы стабилизационной, диктатуры, пусть и с явно мафиозными, жестокими чертами. Большевики быстрее своих противников смогли сорганизоваться, подкрепив политику военного коммунизма нетрадиционными идеологическими принципами, беспощадным террором и утопическими обещаниями.

Первый большой всплеск массового террора произошел летом — в начале осени 1918 г. В то время главным фронтом гражданской войны Ленин определил Восточный, на Волге, где сражалась формируемая Красная Армия с одной стороны, а с другой — легионеры чехословацкого корпуса и Народная армия Комуча[253]. Историки среди участников гражданской войны выделяют несколько групп: сторонников парламентарной или ограниченной монархии; приверженцев демократических идей Февральской революции и защитников диктатуры пролетариата, а также говорят о государственном характере красного террора и кустарном белом терроре[254], как-то забывая при этом, что и антибольшевистские силы занимали обширные территории страны и заявляли о себе как суверенных правительственных государственных образованиях. Есть и нравственный аспект такой классификации террора: его невинным жертвам было безразлично, от какого из них они погибли.

В. К. Вольский, председатель самарского Комуча, позже признавал: «Комитет действовал диктаторски, власть его была твердой… жестокой и страшной. Это диктовалось обстоятельствами гражданской войны. Взявши власть в таких условиях, мы должны были действовать, а не отступать перед кровью. И на нас много крови. Мы это глубоко сознаем. Мы не могли ее избежать в жестокой борьбе за демократию. Мы вынуждены были создать и ведомство охраны, на котором лежала охранная служба, та же чрезвычайка и едва ли не хуже»[255]. Эта оправдательная констатация, произнесенная им в 1919 г., весьма напоминала защиту необходимости красного террора большевиками. Итак…

Его проводили правые эсеры, частично меньшевики в Поволжье, Сибири, Архангельске, где были у власти в 1918 году. В их действиях по укреплению своей власти много сходного.

Создан в Самаре 8 июня 1918 г. В него вначале вошли пять членов Учредительного собрания: И. М. Брушвит, В. К. Вольский, П. Д. Климушкин, И. П. Нестеров, Б. К. Фортунатов. Позже он объединил около сотни приехавших в Самару членов Учредительного собрания вместе с его председателем В. М. Черновым. Политическое руководство Комучем осуществляли правые эсеры. Тогда меньшевик И. М. Майский возглавил ведомство труда[256]. Народной армией Комуча командовал и полковник В. О. Каппель. Главной военной силой были легионеры чехословацкого корпуса. За Комуч под Казанью сражался Б. В. Савинков с членами «Союза защиты родины и свободы». В первых приказах самарского Комуча сообщалось о низложении большевистской власти и восстановлении городских дум и земств. В связи с этим — решением ВЦИК от 14 июня 1918 г. правые эсеры и меньшевики изгонялись из Советов всех рангов. Комуч 12 июля 1918 г. признал недопустимым вхождение в состав Комуча большевиков и левых эсеров как партий, отвергнувших Учредительное собрание. Комуч считал себя продолжателем политики Временного правительства и полагал сложить свои полномочия перед Учредительным собранием, которое изберет «всероссийское правительство». В воззвании Комуча 8 июня 1918 г. говорилось, что переворот «совершен во имя великого принципа народовластия и независимости России»[257].

В декларативных воззваниях и приказах Комуча было много демагогического. А. С. Соловейчик, участник комучевского движения, писал чуть позже, оправдывая свои действия: в Самаре с большевиками велась борьба на словах, а на деле «созданное новое министерство охраны государственного порядка и безопасности вело усиленную слежку за добровольцами-офицерами, за кадетами и за буржуазией и сквозь пальцы смотрело на большевиков». Ему вторил К. В. Сахаров, колчаковец, будущий русский фашист в зарубежье: «Как во время существования самарского правительства, так и во времена Директории все его усилия были направлены не к борьбе с большевиками, а как раз к обратной цели: к воссозданию единого социалистического фронта, другими словами — к примирению с большевиками путем компромиссного решения. Одной из первых забот новой власти было учреждение особой охранки для борьбы с контрреволюцией справа»[258].

А на самом деле… Самара, 8 июня 1918 г., день захвата города легионерами и комучевцами. В этот, первый же день были зверски, самосудом убиты председатель революционного трибунала Ф. И. Венцек, заведующий жилищным отделом горисполкома И. И. Штыркин, популярный пролетарский поэт и драматург, слесарь А. С. Конихин, рабочие-коммунисты Абас Алеев, Е. И. Бахмутов, И. Г. Тезиков, член агитаторской группы молодежи Я. М. Длуголенский, работник коллегии по формированию Красной Армии Шульц, красногвардейка Мария Вагнер и другие. Поплатился жизнью за попытку оказать помощь раненому красноармейцу рабочий П. Д. Романов. В этот же день расстреляно более 100 захваченных в плен красноармейцев и красногвардейцев. Вооруженные патрули по указаниям из толпы расстреливали заподозренных в большевизме лиц прямо на улице. В приказе № 3 Комуча предлагалось доставлять в штаб охраны города всех лиц, подозреваемых в участии в большевистском восстании, и тут же были арестованы «по подозрению в большевизме» 66 человек[259].

Симбирск, 26 июля 1918 г., предсмертное письмо И. В. Крылова, председателя ревтрибунала, из тюрьмы жене о детях: «Я люблю их безумно, но жизнь сложилась иначе»[260]. Он тоже был большевик, и не он один был в Симбирске расстрелян по должности и партийной принадлежности.

Казань была захвачена комучевцами и легионерами 6 августа 1918 г. Террор сразу же захлестнул город. П. Г. Смидович делился впечатлениями: «Это был поистине безудержный разгул победителей. Массовые расстрелы не только ответственных советских работников, но и всех, кого подозревали в признании советской власти, производились без суда, — и трупы валялись по целым дням на улице»[261]. А. Кузнецов, очевидец: «На Рыбнорядской улице, — вспоминал он, — я увидел и первые жертвы боя — славно погибших защитников этих баррикад. Первый — моряк, крепкий, сильный, широко раскинув руки, лежал на тротуаре. Он был весь изуродован. Кроме огнестрельных ран (белогвардейцы стреляли разрывными пулями), были штыковые и следы от ударов прикладом по голове. Часть лица вдавилась, отпечатав приклад. Ясно было видно, что раненых зверски добивали… Это было похоже на пир дикарей, справлявших тризну на трупах побежденных»[262].

Жертвами комучевского террора стали полковник Руанет, перешедший с солдатами на сторону большевиков, председатель губернского Совета и комитета РКП(б) Я. С. Шейнкман, комиссар Татаро-Башкирского комиссариата при Наркомнаце РСФСР и председатель Центральной мусульманской военной коллегии, член Учредительного собрания Мулланур Вахитов, руководитель бондюжских большевиков и первый председатель Елабужского уездного Совета депутатов С. Н. Гассар, комиссар юстиции Казани М. И. Межлаук, представитель самарской партийной организации Хая Хатаевич, организаторы рабочих отрядов братья Егор и Константин Петряевы, профсоюзный работник А. П. Комлев и многие другие.

Можно упрекать советскую историографию в том, что ее выводы иллюстрируются фактами террора против большевиков прежде всего, а не многочисленными жертвами беспартийного населения страны. Но ведь и факт остается фактом: представители демократии, социалистических партий убивали в первую очередь тех, с кем еще недавно бывали вместе в царских ссылках и тюрьмах. Они заявляли о себе как «третьей» силе, действующей между «двумя большевизмами» (диктатурами большевиков и генералов), но это не исключало их карательных действий против всех, кто, с их точки зрения, нарушал их право строить свое «народовластное» государство. Потому и Колчак в июне 1918 г. в интервью заявлял о своей поддержке Учредительного собрания, так как это поможет спасти Россию от большевиков. А в августе 1918 г. Колчак продолжал: «Гражданская война по необходимости должна быть беспощадной. Командирам я приказываю расстреливать всех захваченных коммунистов. Сейчас мы делаем ставку на штыки. Военная диктатура — единственная эффективная система власти»[263].

Наверное, поэтому раньше других ведомств после захвата власти в Самаре комучевцы создали ведомство государственной охраны (контрразведка), ставшее частью управления внутренних дел (руководитель — заместитель председателя Комуча П. Н. Климушкин). На работу в это ведомство приглашались офицеры-добровольцы, дезертиры Красной Армии, по рекомендации бывших работников охранки или земств. Число сотрудников в разных городах колебалось от 60 до 100, включая платных агентов. Все учреждения обязывались оказывать контрразведке «беспрекословное и полное содействие».

Бывший управляющий делами Комуча Я. Дворжец, впоследствии перешедший на сторону советской власти, признавал, что «террор и работа, от которой отказался даже народный социалист Хрунин, требовалась, вдохновлялась и руководилась эсером, членом Учредительного собрания и министром Климушкиным, содружественно и успешно работавшим с соответствующим требованием штаба (в лице генерала Галкина), начальником штаба и охраны Коваленко»[264]. Уже в августе территория, подведомственная Комучу, была покрыта сетью военно-полевых судов, а карательные органы выделились в специальный отдел государственной охраны во главе с Е. Ф. Роговским. Согласно приказу Комуча от 20 июня 1918 г. граждане подлежали суду за шпионаж, за восстание против власти Комуча (при подстрекательстве к восстанию), за умышленное разрушение или порчу вооружения, военного снаряжения, продовольствия или фуража, за повреждение средств связи или транспорта, за оказание сопротивления милиции или любым другим властям, за хранение оружия без соответствующего разрешения. Суду предавались также граждане, виновные «в распространении необоснованных слухов» и в «погромной агитации». В сентябре 1918 г., терпя поражение на фронте, Комуч объявил приказ о принятии чрезвычайных мер для поддержания общественного порядка. Согласно этому приказу учреждался чрезвычайный военный суд, выносивший только один приговор — смертную казнь[265]. Одновременно в городах действовали чешские, а в Казани и сербская контрразведки.

8 июня 1918 г., когда в Самаре начались самосуды над партийно-советскими работниками и в течение дня погибли сотни людей, Комуч призвал «под страхом ответственности немедленно прекратить всякие добровольные расстрелы. Всех лиц, подозреваемых в участии в большевистском восстании, предлагаем немедленно арестовывать и доставлять в штаб охраны»[266]. И продолжали расстреливать уже на «законном» основании. 11 июня Комуч дал указание начальнику самарской тюрьмы: приготовить места на полторы тысячи человек. 26 июня в тюрьме находилось 1600 человек, из них 1200 пленных красноармейцев, а вскоре газеты сообщили, что тюрьма переполнена, заключенных стали переводить в бугурусланскую и уфимскую тюрьмы[267]. А там их старались «разгрузить»: у моста через реку каждую ночь в час или в два производились расстрелы.

10 июля 1918 года комучевцы вступили в Сызрань, и тут же последовал приказ «выдать немедленно всех сторонников советской власти и всех подозреваемых лиц. Виновные в их укрывательстве будут преданы военно-полевому суду». Вернувшийся из Сызрани член Комуча П. Г. Маслов докладывал: «Военно-полевой суд в Сызрани находится в руках двух-трех человек… Проявляется определенная тенденция подчинить сфере своего влияния всю гражданскую область… Им вынесено шесть смертных приговоров в один день. По ночам арестованных выводят и расстреливают»[268].

В архивном фонде Комуча, хранящемся в Государственном архиве Российской Федерации, есть списки арестованных, содержащихся в тюрьмах Самары, Симбирска, Уфы и других городов. Их много. Для освобождения мест для вновь прибывающих арестованные, особенно пленные, переводились в концлагеря. О переводе 52 красноармейцев из уфимской тюрьмы сообщалось в конце августа 1918 года[269]. Уполномоченный Комуча по Вольскому и Хвалынскому уездам докладывал в то же время: «Несмотря на мои старания ограничить аресты лишь необходимыми случаями, они практиковались в широких размерах, и места заключения в Хвалынске все время были переполнены, хотя часть наиболее важных арестантов была отправлена в Сызрань, явилась необходимость устроить плавучую тюрьму, которая при эвакуации Хвалынска принесла огромную пользу»[270]'. Арестовывали по подозрению и доносам, агитацию против власти, сочувствие красноармейцам. Охранники делили между собой вещи арестованных, занимались вымогательством. Это был самый настоящий произвол.

Эсеры пытались от имени Комуча установить подобие законности. Они стали создавать следственно-юридические комиссии для рассмотрения оснований ареста, арестовывать только с разрешения Комуча. Самарская городская Дума запросила Комуч о причинах арестов, «беспорядочно и хаотично производящихся в городе». На это откровенно ответил член Комуча Брушвит: «Власть будет арестовывать за убеждения, за те убеждения, которые ведут к преступлениям»[271].

В самарской тюрьме в качестве заложников содержались 16 женщин — жен и сестер ответственных советских работников. Среди них были Цюрупа, Брюханова, Кадомцева, Юрьева, Кабанова, Мухина с сыном и другие. Содержались они в плохих условиях. По предложению Я. М. Свердлова они были обменены на заложников, указанных Комучем и до того содержавшихся в советской тюрьме.

Майский констатировал, что, несмотря на широковещательные заявления лидеров Комуча, никакой демократии на подвластной ему территории не было. Эсеры сажали в переполненные тюрьмы, пороли крестьян, убивали рабочих, посылали в волости карательные отряды. «Возможно, что сторонники Комитета мне возразят: в обстановке гражданской войны никакая государственная власть не в состоянии обойтись без террора, — писал Майский. — Я готов согласиться с этим утверждением, но тогда почему же эсеры так любят болтать о „большевистском терроре“, господствующем в Советской России? Какое они имеют на это право? Террор был в Самаре… И от этого террора партия социалистов-революционеров не сможет отмыть своих „белоснежных“ риз, сколько бы она ни старалась»[272].

При наступлении красных комучевцы эвакуировали тюрьмы в так называемых «эшелонах смерти». В первом поезде, отправленном в Иркутск из Самары, было 2700 человек, во втором из Уфы — 1503 человека в холодных товарных вагонах. В пути — голод, холод, расстрелы. Из самарского эшелона до конечного пункта добрались 725 человек, остальные погибли[273].

П. Д. Климушкин в 1925 г. закончил в Праге писать книгу «Волжское движение и образование Директории». Ему было что осмыслить, попытаться понять причины комучевского поражения. Он писал о практической изоляции эсеров: крестьяне не давали солдат в армию, рабочие отказывались подчиняться, армия была неуправляема, террор к заметному улучшению ситуации не приводил. В Бугурусланском уезде отказались дать новобранцев сразу семь волостей во главе с большим селом Богородское. Чтобы устрашить остальных, село окружили и начали по нему стрелять из пушек и пулеметов, убили ребенка и женщину. После этого крестьяне согласились с мобилизацией, но заявили, что гражданская война им надоела и воевать они больше не хотят. Офицеры в армии надели погоны. Группа солдат явилась в эсеровский комитет и заявила: «Мы бы служили, да боимся, чтобы в одну ночь нас не повели арестовывать самих же членов Учредительного собрания». Отсюда массовое дезертирство. Климушкин подробно останавливался на жестоком подавлении рабочих восстаний в Казани и Иващенкове, в чем, полагал он, «надо признаться хотя бы для истории»[274].

Климушкин цитировал письмо члена Учредительного собрания Толстого, который приехал в Уфу из Москвы: «…в армии неблагополучно. Отряды не получают продуктов и проводят реквизиции у крестьян. Часты случаи расправ с крестьянами. У них отбирают помещичьих лошадей и коров, это сопровождается поркой и террором. Офицеры снова надели погоны и кокарды. Все это приводит крестьян и солдат в такой ужас, что они искренне теперь хотят возвращения большевиков… На его вопрос, почему они это делают, ему отвечали, что большевики все же их народная власть, а там царем пахнет. Опять придут помещики, офицеры и опять будут нас бить. Уж пусть лучше бьет — так свой брат»[275].

А. И. Деникин называл Комуч пустоцветом. По его мнению, «придя к власти на штыках чехословаков, Комитет Учредительного собрания — филиал ЦК партии эсеров — явился отображением советского правительства, только более тусклым и мелким, лишенным крупных имен, большевистского размаха и дерзаний»[276]. В этом смысле и в карательной политике Комуча было много общего с большевистской: карательные отряды и жестокий беспредел в обращении с людьми. Самарская газета «Волжское слово» 12 июня 1918 г. сообщала, что в редакцию поступают письма с протестом против зверской расправы с пленными красноармейцами. Очевидцы оставили большое число воспоминаний о происходившем терроре[277]. Комучевец С. Николаев признавал: «режим террора… принял особо жестокие формы в Среднем Поволжье»[278]. Начинали комучевцы с арестов большевиков и левых эсеров, организации военно-полевых судов, рассматривавших дела арестованных в их отсутствие в течение не более двух суток[279]. Они довольно быстро ввели внесудебные расправы и только тогда, когда эти репрессии через несколько месяцев стали вызывать общие нарекания, только после начала своих военных поражений, Комуч 10 сентября 1918 г. издал положение о временной комиссии «по рассмотрению дел о лицах, арестованных во внесудебном порядке». Было оговорено, что положение действует только для лиц, арестованных в Самаре[280]. 16 сентября 1918 г. состоялось первое заседание этой комиссии. Она не стала рассматривать вопроса о судьбе пленных красноармейцев. По докладу В. П. Денике о редакторе газеты «Волжский день», где члены Комуча были названы «митинговыми дельцами, которые гоняются за дешевыми успехами и поощрениями толпы», было решено: состава преступления не обнаружено[281].

По мере поражений на фронте члены Комуча усилили репрессии. 18 сентября 1918 г. в Самаре был учрежден «Чрезвычайный суд» из представителей чехословаков, Народной армии, юстиции. Суд собирался по приказу командующего поволжским фронтом. В то время им был полковник В. О. Каппель (1883–1920). В положении о суде говорилось, что виновные приговариваются к смертной казни за восстание против властей, сопротивление их распоряжениям, нападение на военных, порчу средств связи и дорог, государственную измену, шпионаж, насильственное освобождение арестантов, призыв к уклонению от воинской службы и неподчинению властям, умышленный поджог и разбой, «злонамеренное» распространение ложных слухов, спекуляции[282]. Число жертв этого суда неизвестно. Бюллетень ведомства охраны Самары давал весьма заниженные цифры арестованных в городе: за июнь — 27 человек, июль — 148, август — 67, сентябрь — 26 человек[283].

3 сентября 1918 г. восстали рабочие Казанского порохового завода, протестующие против комучевского террора в городе, мобилизации в армию и ухудшения своего положения. Комендант города генерал В. Рынков расстрелял работах из орудий и пулеметов, в том числе и арестованных. 1 октября 1918 г. рабочие Иващенкова выступили против демонтажа предприятий и эвакуации их в Сибирь. Комучевцы прибыли из Самары, смяли рабочие патрули и учинили жестокую расправу над рабочими, не щадя ни Женщин, ни детей. Всего от рук комучевцев погибло около тысячи человек[284].

Комучевцы позже сетовали: «Силы у демократии и Учредительного собрания не оказалось. Оно потерпело поражение со стороны двух диктатур. Очевидно, в процессах революции рождаются силы диктатур, но не уравновешенного народовластия» (В. К. Вольский); «Комучу не удалось сделаться сильной демократической властью. Тогдашние руководители волжского фронта совершили ряд крупных и роковых ошибок» (В. Архангельский)[285]. Но сами комучевцы, даже со ссылками на условия военного времени, проводили свою карательную политику отнюдь не демократическими методами, в чем и признавались. Убедительно критикуя большевиков за террор и действия чрезвычаек, они действовали не менее жесткими способами, дабы утвердить свою власть.

Процессы, подобные поволжским, происходили и в других районах страны, где были сделаны попытки демократических правлений и где, как отмечал депутат Учредительного собрания и член самарского Комуча В. Л. Утгоф, политическая атмосфера была густо насыщена заговорами, борьбой честолюбий, анархическим разгулом авантюристов, где политическое убийство не было редкостью[286]. Заметим, что режимы «демократической контрреволюции» в различных регионах опирались не только на штыки чехословацких легионеров или интервентов, а на значительную часть населения, предпочитавшую жесткой политике большевиков демократические лозунги социалистов, прежде всего правых эсеров и меньшевиков[287]. Но карательная политика всюду и проводилась, опираясь на тех, кто поддерживал действия властей.

Временное областное правительство Урала 27 августа 1918 г. декларировало установление власти партий народной свободы, трудовой народно-социалистической, социалистов-революционеров и социал-демократов-меньшевиков. Заявлялось о признании власти только Учредительного собрания. Исполнителем воли областников стал генерал Голицын. И началась расправа: в Альняшинской волости Осинского уезда с 10 сентября по 10 декабря было расстреляно 350 коммунистов, красноармейцев и членов их семей; на станции Сусанна — 46 родственников красноармейцев и советских работников. Террор сразу же принял массовый характер. Центральное областное бюро профсоюзов Урала в августе 1918 г. заявляло: «Вот уже второй месяц идет со дня занятия Екатеринбурга и части Урала войсками Временного сибирского правительства и войсками чехословаков, и второй месяц граждане не могут избавиться от кошмара беспричинных арестов, самосудов и расстрела без суда и следствия. Город Екатеринбург превращен в одну сплошную тюрьму, заполнены почти все здания, в большинстве невинно арестованными. Аресты, обыски и безответственная и бесконтрольная расправа с мирным населением Екатеринбурга и заводов Урала производятся как в Екатеринбурге, так и по заводам различными учреждениями и лицами, неизвестно какими выборными организациями, уполномоченными. Арестовывают все кому не лень, как то: военный контроль, комендатура, городские и районные комиссии, чешская контрразведка, военно-уполномоченные заводских, районов и различного рода должностные лица»[288].

Временное сибирское правительство 3 августа 1918 г. постановило передать всех представителей «так называемой советской власти» политическому суду Всесибирского Учредительного собрания. В результате только в Омске было расстреляно полторы тысячи человек. 4 июня 1918 г. в Новониколаевске «при попытке к бегству» были убиты многие партийно-советские работники. Когда родственникам разрешили взять тела погибших для похорон, то оказалось, что они были сильно изуродованы штыковыми, сабельными ударами. 4 сентября 1918 г. Административный совет Временного сибирского правительства принял решение о восстановлении смертной казни за военную и государственную измену (бегство с поля боя, дезертирство, невыполнение приказов, умышленное убийство, разбой и Т. д.)[289].

В Архангельске и губернии Верховное управление северной области во главе с народным социалистом Н. В. Чайковским также заявило о своей приверженности идее Учредительного собрания[290]. И сразу же начались аресты большевиков, левых эсеров, советских работников. Многочисленные воспоминания сподвижников Чайковского свидетельствовали о жестокостях и произволе по отношению к различным социальным слоям населения в этом регионе[291]. В Архангельске социалисты совместно с интервентами творили скорый и неправый суд. В. И. Игнатьев, управляющий отделом внутренних дел в правительстве Чайковского, писал 9 февраля 1922 г. своему премьеру из Ново-Николаевска в Париж: «Вспомните, Николай Васильевич, хотя бы наш север, Архангельск, где мы строили власть, где мы правили! И вы, и я были противниками казней, жестокостей, но разве их не было? Разве без нашего ведома, на фронтах (например, на Пинежском и Печоре) не творились военщиной ужасы, не заполнялись проруби живыми людьми? Да, мы этого, к сожалению, в свое время не знали, но это было, и не падает ли на нас, как на членов правительства, тень за эти злодеяния?

Вспомните тюрьму на острове Мудьюг, в Белом море, основанную союзниками, где содержались „военнопленные“, т. е. все, кто подозревался союзной военной властью в сочувствии большевикам. В этой тюрьме… начальство — комендант и его помощник — были офицеры французского командования, что там, оказывается, творилось? 30 % смертей арестованных за пять месяцев от цинги и тифа, держали арестованных впроголодь, избиения, холодный карцер в погребе и мерзлой земле…»[292]

За год на территории с населением в 400 тысяч жителей только через архангельскую тюрьму прошло 38 тысяч арестованных. Из них было расстреляно 8 тысяч и более тысячи умерло от побоев и болезней. В пяти тюрьмах Мурманска содержалось не менее тысячи заключенных, а кроме того, были еще концлагеря смерти на безлюдном острове Мудьюг.

«„Белый террор“ — мы возьмем только Северную область, — писал А. И. Потылицин, — в руках ставших у власти буржуазии и интервентов стал системой управления, так как положение белых было неустойчивым». П. П. Рассказов, прошедший архангельскую губернскую тюрьму, мудьюгскую каторгу и, в качестве заложника, тюрьмы Франции, подчеркивал, что ни эсеры, ни меньшевики, ни различного рода социалисты не давали никаких гарантий не оказаться в тюрьме, а там издевались как хотели. Рассказов описал все эти ужасы достаточно красноречиво[293]. Подобных и иных примеров множество. Их сопоставление между собой и сравнение с карательной политикой советской власти позволяет признать их определенное сходство.

В 1918 г. в России существовало не менее двух десятков различных правительственных режимов, советский — один из них. Видимо, говоря о том времени, следует отказаться от устоявшегося мнения о том, что в октябре 1917 г. было создано государство, политике которого было обязано подчиняться все население России. Это право еще нужно было завоевать в годы гражданской войны. В 1918 году сторонники Учредительного собрания считали себя высшей законно избранной властью страны, а большевиков — узурпаторами, захватчиками власти. Естественно, что эсеры (за исключением левых) считали себя правительственной партией, ведь им принадлежало большинство мандатов избирателей Учредительного собрания. Отсюда политические режимы, установившиеся в то время в стране, весьма сопоставимы по преимущественно насильственным методам решения вопросов организации государственной власти, по отсутствию в их действиях понимания цены человеческой жизни как таковой, по стремлению к диктатуре.

Разумеется, можно говорить об аналогах со временем якобинства[294], с опорой в действиях на теоретические доктрины, максимализме и экстремизме. При этом апологетами режимов будут найдены исторические параллели и оправдания своим действиям, борьбе за власть, но не за жизнь людей, не за права личности.

«Принципом демократического правительства, является добродетель, а средством, пока она не установится, — террор», — говорил в конце 1793 года Робеспьер, желавший гильотиной переделать французов в общество, полное добродетели. «Успех революции — высший закон, — подчеркивал Г. В. Плеханов на II съезде РСДРП. — И если бы ради успеха революции потребовалось временно ограничить действие того или иного демократического принципа, то перед таким ограничением преступно было бы останавливаться»[295].

На подобные принципы опирались тогда и красные, и белые, и левые, и правые в своем неистовом, неистребимом желании завоевать и удержать власть. Обвинения конфронтирующих сторон в адрес друг друга напоминают эпоху «кровной мести» и выглядят неубедительно. Проиллюстрируем это несколькими диалогами.

М. Лацис, чекист: «На белый террор жизнь заставила ответить красным террором».

B. Лебедев, правый эсер, член Военного штаба при правительстве Комуча: большевики расстреляли мирную демонстрацию, направлявшуюся в день открытия Учредительного собрания к Таврическому дворцу. «Итак, война была объявлена официально. И уже началась, не мы ее начали. Ее начали те, кто разогнал Учредительное собрание, кто заключил позорный мир и одновременно с германцами расстреливал инакодумающих противников».

М. Лацис: «В припадке отчаяния эсеры стали развивать самый ужасный белый террор. На фронте это сказалось в чрезвычайных жестокостях, проявленных чехословацко-белогвардейскими частями. Был дан приказ — пленных не брать! И пленных не брали. Даже больных в лазаретах убивали».

Из резолюции 2-го съезда горнорабочих Западной Сибири (начало июля 1918 г.) о действиях Сибирского правительства: «Прикрываясь лозунгами гражданских свобод, оно держит в тюрьмах под уголовным режимом сотни рабочих за инакомыслие».

C. Мельгунов, бывший народный социалист, историк, эмигрант: «Жестокость повсюду порождали большевики — эти отрицатели всякой „буржуазной“ морали первые разнуздали гражданскую войну. На них лежит вина за дикость произвола, они морально ответственны за темные пятна междоусобной борьбы».

В. И. Ленин: «…довольно неумно порицать Колчака только за то, что он насильничал над рабочими и даже порол учительниц за то, что они сочувствовали большевикам. Это вульгарная защита демократии, это глупые обвинения Колчака. Колчак действует теми способами, которые он находит»[296].

Это верно не только по отношению к Колчаку, а к действиям всех правительств, функционировавших тогда в России, в том числе и советского. Каждое из них действовало так, как считало необходимым. И в этих действиях насильственного со всех сторон было очень много.

А. И. Солженицын в «Архипелаге ГУЛАГ» пришел к выводам: 1) большевики захватили силою власть и вызвали гражданскую войну; 2) эсеры не были инициаторами гражданской войны, хотя и «не стали на колени перед Совнаркомом… Они продолжали упорствовать, что единственно законным было предыдущее правительство»; 3) террор против советской власти трижды обсуждался на ЦК с.-р. в 1918 г. и был трижды отвергнут (несмотря на разгон Учредительного собрания).

Можно сколько угодно иронизировать, как это делает Солженицын, на тему о том, что гражданская война началась потому, что «не все жители единовременно и послушно подчинились законным декретам Совнаркома»[297]. Эту идею даже можно продолжить — эсеры начали гражданскую войну и создали правительство в Поволжье, Сибири, на Севере потому, что не все население встало на защиту идеи Учредительного собрания и т. д. Над большевиками, левыми эсерами и правыми социалистами тогда в значительной степени довлели идеологические догматы, каждая сторона соглашалась на союз с другой только при условии полного подчинения себе. Признание большевиками прав на проведение государственного террора и поощрение подобных же действий конфронтирующей стороной не делали ее действия более нравственными. Гражданские войны нигде и никогда не велись в цивилизованных, правовых формах. С. П. Мельгунов признавал, что власть Комуча должна нести ответственность за все, что делалось от ее имени, а карательные экспедиции Комуча мало чем отличались от аналогичных актов других властей. Когда казанская рабочая конференция потребовала от комучевцев объяснения по поводу арестов членов конференции, В. Лебедев и Б. Фортунатов, представлявшие самарский Комуч в Казани, ответили: «Власть, исходящая из всенародного голосования, никаких требований от частных групп населения не принимает и впредь отнюдь не допустит, не останавливаясь для того перед мерами строгости»[298] Причем в Самаре находилась тогда большая часть ЦК партии эсеров во главе с В. М. Черновым, и эсеровский ЦК никак не предотвращал и не осуждал террор по отношению к различным слоям населения, инакомыслящим на захваченной территории…

Меньшевистский ЦК осудил действия И. М. Майского и своих поволжских коллег, а эсеровский — нет. Следовательно, убивать захваченных большевистско-советских работников эсеровский ЦК считал законным, а карание их коллег на советской территории — нет. Шла жестокая борьба за власть, и действия всех сторон были непредсказуемы. Эта борьба еще раз высветила беспочвенность любого террора. Хотя в то время правящая элита в стране сделала для себя вывод о его эффективности и превратила в обыденное явление, опираясь на самые разрушительные элементы общества.

Эсеры пытались не раз оправдать свои действия. Н. И. Ракитников писал о том, что «в столкновении Омска и Самары проявилась борьба двух программ возрождения России вне большевистской диктатуры и большевистского террора». С. А. Щепихин утверждал, что «террор и связанные с ним насилия… не входили в кодекс общего уклада белых». Английский журналист А. Рэнсом передал свой разговор в феврале 1919 г. с бывшим председателем самарского Комуча В. К. Вольским: «Я спросил его, что побудило его и тех, чьим представителем он был, покинуть Колчака и перейти на сторону советского правительства. Он поглядел мне прямо в глаза и проговорил: „Я скажу вам правду. Факты убедили нас, что политика представителей союзников в Сибири имела своей целью не поддержку Учредительного собрания против большевиков и немцев, а просто усиление реакционных сил за нашими спинами“»[299]. Но эти объяснения нельзя считать убедительными, поскольку они опровергаются фактами жестоких реалий. И в этом смысле террор и большевиков, и комучевцев, и колчаковцев был одинаково реакционным явлением — ведь убивали за право людей думать и жить не по предписанию свыше.

Уже VIII Совет партии эсеров (7–16 мая 1918 г.) в резолюции по текущему моменту говорил о важности возвращения к идеям Февральской революции и о том, что «главным препятствием для осуществления этих задач является большевистская власть. Поэтому ликвидация ее составляет очередную и неотложную задачу всей демократии»[300]. Эту задачу они и осуществляли в 1918 г. всеми возможными мерами[301]. Вот краткая хроника последних дней комучевской Самары. 5 октября 1918 г. опубликован приказ коменданта города Ребенды: «Немедленному расстрелу подлежат виновные в подстрекательстве к мятежу, уклоняющиеся от воинской повинности и от участия в военных действиях, не исполняющие приказов и распоряжений военной власти, распространяющие ложные слухи и т. п. Запрещены всякие собрания, совещания и митинги». Из самарской тюрьмы эвакуированы на восток свыше 2500 политзаключенных. На станции Липяги расстреляны начальник, дорожный мастер и стрелочник.

6 октября. Мелекесс. За время, когда город находился под властью Комуча, были расстреляны 20 рабочих-грузчиков. Ставрополь. Перед бегством из города комучевцы расстреляли 7 человек, заподозренных в помощи Красной Армии[302]. И так в каждом городе и деревне.

В целях объединения сторонников Учредительного собрания 8 сентября 1918 г. в Уфе собралась, по выражению В. М. Зензинова, «вся противобольшевистская Россия»[303]. Его участники избрали из эсеров и кадетов Всероссийскую верховную власть — Директорию (правые эсеры Н. Д. Авксентьев и В. М. Зензинов, кадет В. А. Виноградов и беспартийный сибиряк П. В. Вологодский, генерал В. Г. Болдырев). Собрание приняло «Акт об образовании всероссийской верховной власти», объявив временное всероссийское правительство (Директорию) «единственным носителем Верховной власти на всем пространстве государства Российского». Главной задачей правительства провозглашалась «борьба за освобождение России от советской власти»[304]. Однако быстро выяснилась недееспособность Директории, неподчинение ее распоряжениям сибирских областников, непримиримость в ее составе сторонников военной диктатуры и народовластия, отсутствие поддержки со стороны союзников. Гаррис сообщал в Вашингтон, что декларация, принятая уфимским совещанием, является «радикально-социалистической», что в Уфе, к сожалению, не оказалось «сильной личности», которая смогла бы успешно возглавить борьбу с большевиками[305]. Такой личностью стал адмирал А. В. Колчак, сторонники которого 18 ноября 1918 г. разогнали Директорию и провозгласили его «верховным правителем России».

Во все губернские города Сибири и Урала была послана телеграмма с требованием недопущения никаких выступлений и обсуждений в печати и на собраниях происшедшего, «не останавливаясь перед арестом как отдельных лиц, так и правлений и руководителей партий и организаций»[306]. Члены Директории были арестованы: Авксентьев и Зензинов получили по 100 тыс. рублей золотом и высланы за границу; часть эсеров была расстреляна, часть, во главе с бывшим председателем Комуча В. Вольским, создала группу «Народ» и стала сотрудничать с советской властью, другие пошли на службу к Колчаку.

Д. Ф. Раков, член ЦК партии эсеров и депутат Учредительного собрания, был арестован казаками и до марта 1919 г. на себе испытал «прелести» тюремного заключения. Эмигрировав, он в 1920 г. опубликовал в Париже брошюру «В застенках Колчака. Голос из Сибири». Раков подробно рассказал в ней об ужасах военного режима и его издевательствах над политическими противниками. Он поведал миру о таком случае. 22 декабря 1918 г. в Омске группа большевиков с солдатами напала на тюрьму и освободила арестованных. Часть эсеров отказалась бежать из города и вернулась в тюрьму, полагая, что «законная власть» их оправдает. Но ночью около 60 вернувшихся были выведены конвоем на лед Иртыша, раздеты, расстреляны, изрублены саблями. Среди них были эсеры, депутаты Учредительного собрания, рабочие и солдаты. «Разыскивать трупы убитых было чрезвычайно трудно еще и потому, — писал Раков, — что убитых, в связи с событиями 22 декабря, было бесконечное множество, во всяком случае, не меньше 1500 человек. Целые возы трупов провозили по городу, как возят зимой бараньи и свиные туши»[307]. Он писал о насилиях над населением, расстрелах заложников из большевиков и рабочих в колчаковском тылу, подчеркивая, что погибло и много эсеров. Как правило, захваченное у большевиков селение подвергалось грабежу, мужчин пороли или расстреливали, наиболее «подозрительные» для колчаковцев деревни сжигались.

Раков не объясняет, почему колчаковцы были беспощадны и к эсерам, сразу же не пошедшим к ним на службу. Одной из причин такого отношения было то, что офицеры Сибири, да и Юга России видели в эсерах если не «красных», то «розовых», которые привели к поражению антибольшевистских сил в Поволжье. Они обвиняли эсеров в утопическом стремлении к демократии, тогда как, по их мнению, спасти Россию могла только военная диктатура. Для офицеров, служивших Колчаку или Деникину, гражданская война в стране началась не с разгона Учредительного собрания, а с заключения Брестского мира с Германией.

После разгона Учредительного собрания не был арестован ни один его депутат. Прошло меньше года, и ситуация резко изменилась. По приказу наркома внутренних дел Г. И. Петровского в сентябре 1918 г. «все известные местным советам правые эсеры должны быть немедленно арестованы». По приказу Колчака все военачальники должны были пресечь деятельность учредиловцев, «не стесняясь применить оружие»[308]. Со знаменем Учредительного собрания было покончено усилиями двух противоборствующих сторон. Учредиловщина сошла со сцены, оставив после себя не только призывы к народовластию, но и кровавый след насилия. Часть эсеров пошла на службу к Колчаку. Советская и отчасти постсоветская историография включает «демократическую контрреволюцию» в общее белое движение той поры, объединяя их определением — «антибольшевизм». Это некорректно. Действительно, те и другие ставили целью свержение власти большевиков, но первые ставили целью превращения страны в демократическое, парламентарное государство, вторые — видели в будущем частичную реставрацию монархического режима с переходным периодом в виде военной диктатуры. К сторонникам «демократической контрреволюции» больше подходит стремление найти свой, «третий путь» и в революции, и в гражданской войне[309].

Для представителей правительств «третьего пути» было характерно введение рыночной капитализированной экономики: восстановление частной собственности, свободная торговля продуктами питания и промышленными изделиями, поддержка фермерского хозяйства и неудачные попытки установить «законность», т. к. принимаемые нормативные акты были направлены на укрепление соответствующих режимов, а не защиту прав человека. Судебные учреждения руководствовались в значительной мере правовыми актами, принятыми Временным правительство в марте — октябре 1917 г., распространенным стало учреждение военно-полевых судов с их ускоренным производством, часто непрофессиональным составом и жестокостью приговоров. Мало было профессиональных юристов и в следственных комиссиях, арестовывающих тогда по стандартному обвинению «в большевизме». Весьма политизированной была и деятельность прокуратуры. Работа милиции (недостаточное финансирование, текучесть кадров, предпочтение при принятии на работу бывших полицейских и т. д.) была малоэффективной.

Важную, если не решающую роль в установлении власти Самарского Комуча и Временного областного правительства Урала сыграли чехословацкие легионеры, среди которых было значительное число социал-демократов. Легионеры — это бывшие военнопленные австро-венгерской армии, в годы Первой мировой войны сдавшиеся русским войскам и вооруженные для участия в боевых действиях на их стороне. Как-то идеализировать их действия невозможно: они расстреливали и грабили тех, кого считали нужным, реквизировали военное и гражданское имущество и при первой возможности перевезли в Прагу захваченную в казанском банке часть российского золотого запаса.

Одним из проявлений «третьей силы» стало антибольшевистское восстание рабочих в Ижевске в августе 1918 г. В советской историографии, когда в рабочих видели опору и проводников большевистской политики, об этом предпочитали умалчивать либо обвинять во всем эсеров и анархистов. Исследователи (П. Н. Дмитриев, Д. О. Чураков) отмечают, что, несмотря на призывы руководства восстанием к установлению власти Учредительного собрания, призывам: «Власть советам, а не партиям», — первым действием было преследование большевиков и им сочувствующих, в тюрьмы было брошено более 3 тысяч человек, расстреляно не менее тысячи. Деятельность Прикамского Комуча мало чем отличалась от подобного же учреждения в Самаре. В этой связи трудно не согласиться с выводом Д. О. Чуракова о том, что «опыт правления в Ижевске „третьей силы“ показал, что демократическая власть в тех условиях была реальна только в виде „демократической диктатуры“, которая по своим методам и средствам осуществления политики мало чем отличалась от большевистской и от военной диктатуры… Гражданская война навязывала свои законы; оказалось, что у баррикады может быть только две стороны, а стоящие посередине оказываются под перекрестным огнем».

В конце 1918 г. судьба социалистических (как правило, эсеровских) правительств сложилась трагично. Можно только дивиться российскому феномену: всего лишь год понадобился для того, чтобы социальная психология самых различных слоев населения изменилась. Теперь защищать идею передачи власти Учредительному собранию, где еще недавно социалисты обладали непререкаемым большинством, мало кто хотел. Причин тому множество. Среда них и та жестокость, беспощадность, с которой действовали те, кто ранее призывал к национальному согласию и тут же в своих поступках расходился между словом и делом. «Революционное самосознание», иными словами беззаконие, правило бал в стране, и жертвами его вседозволенности в известной степени стали Николай II и многие Романовы, Урицкий и Канегиссер, Ленин и Каплан, десятки тысяч еще погибших и пострадавших в смертельной, опаленной ненавистью, слепой и яростной схватке гражданской войны. Это в те годы начал властвовать «террор среды», когда симметрия действий сторон становится неминуемо схожей. Судьба самих эсеровских «правителей» тогда сложилась по-разному: одни перешли на сторону большевиков, другие — к белому движению, третьи эмигрировали. Военнослужащие в большинстве ушли к Колчаку, а прикамская народная армия стала основой наиболее боеспособной рабочей дивизии в его армии.

Это были наиболее крупные военачальники и политические руководители антибольшевистских сил России. Им удалось собрать тогда под свое начало значительные воинские контингенты, управлять большими территориями.

Александр Васильевич Колчак (1874–1920) — морской офицер, полярный исследователь, участник обороны Порт-Артура, один из лучших в мире специалистов по минированию морей, командующий Черноморским флотом в 1917-м, награжденный за храбрость многими орденами Российской империи. В ноябре 1918-го, по рекомендации и не без давления сторонников военной диктатуры и союзников, стал всероссийским верховным правителем.

На допросе в Иркутской ЧК в январе 1920 г. Колчак сказал, что до революции 1917 г. считал себя монархистом, потом признал Временное правительство и полагал, что в России должен установиться республиканский образ правления, встречался с Г. В. Плехановым, дабы уяснить ситуацию. Придя к власти, Колчак заявил о создании внепартийного правительства, ставящего главной целью искоренение большевистского режима. В 1918 г. Колчаку было 44 года. Барон А. Будберг, начальник снабжения при ставке Колчака, позже военный министр в его правительстве, записал в апреле 1919 г. о встрече с ним: «Эти плотно сжатые губы с опустившимися углами и двумя глубокими складками, бледное исхудавшее лицо и остро блестящие глаза — характерны для Колчака сибирского периода»[310].

Режим колчаковщины в исторической литературе характеризовался разноречиво. В советской историографии подчеркивалось и пропагандировалось высказывание Ленина: «Колчак — это представитель диктатуры самой эксплуататорской, хищнической диктатуры помещиков и капиталистов, хуже царской»[311]. Поэтому в трудах многих советских историков Колчак — реакционер и скрытый монархист, так как он и его правительство «последовательно и неотвратимо шли по пути реставрации режима, сокрушенного еще в феврале 1917 г.»[312].

В эмигрантской и зарубежной советологической литературе режим и действия Колчака явно романтизированы. С. П. Мельгунов видел в трагедии Колчака не только его личную драму крушения надежд и разбитых иллюзий, но и трагедию страны, время возрождения которой «еще не пришло». Он полагал, что смерть Колчака знаменовала собой конец организованной в государственном масштабе антибольшевистской борьбы в Сибири[313]. «Страдальцем» за Россию называют Колчака многие советологи. Р. Пайпс пишет о Колчаке так: «…его политическая и социальная ориентация была глубоко либеральной. Колчак давал торжественные обязательства уважать волю русского народа, выраженную путем свободных выборов. Он также проводил прогрессивную социальную политику и пользовался прочной поддержкой крестьян и рабочих»[314].

Среди советских историков и публицистов в последнее время появилась более либеральная оценка происшедшего и деятелей белого движения, стремление отойти от очернения деятельности белых, не полагать, что все они стремились лишь к реставрации дореволюционной России. Авторы увидели в белых режимах альтернативу пути, проложенному большевиками. А в Колчаке — бессребреника, не имевшего никаких личных богатств, гордость российского флота, человека, один год участия которого в антисоветской борьбе, по мнению советских историков, перечеркнул все его предыдущие заслуги. Несмотря на стремление отдельных историков отметить определенный «демократизм» колчаковского правительства на отдельных этапах его правления, они единодушны в оценке идентичности карательных процессов, террора, проводимого как красными, так и белыми. В апреле 2002 г. в здании Морского корпуса в С.-Петербурге была открыта мемориальная доска в честь его выпускника — Колчака. Однако в ноябре 2001 г. Военная коллегия Верховного суда РФ отказала в реабилитации Колчака, т. к. он «не остановил террор в отношении гражданского населения, проводимого его контрразведкой»[315].

Примерно таковы же оценки в советской и зарубежной историографии роли генерала Деникина и созданного им режима на обширной территории юга России в 1919 г.

Антон Иванович Деникин (1872–1947) из офицерской семьи, окончил Академию Генштаба, участник Первой мировой войны, в 1917 г. — командующий войсками Западного и Юго-Западного фронтов, генерал-лейтенант. С января 1919 г. — главнокомандующий вооруженными силами юга России. Режим, установленный им на Северном Кавказе, Дону, Украине, части России, характеризуется в советской энциклопедии о гражданской войне как «военная диктатура буржуазно-помещичьей контрреволюции»[316]. Сам Деникин называл проводимую им политику тактикой «непредрешенства», которое, по его мысли, должно было объединить все антибольшевистские силы. Такая позиция, писал он, давала «возможность сохранять плохой мир и идти одной дорогой, хотя и вперебой, подозрительно оглядываясь друг на друга, враждуя и тая в сердце — одни республику, другие — монархию»[317].

В 20-е годы советские историки писали о Деникине несколько по-иному, характеризуя его как политика, который стремился найти «какую-то среднюю линию между крайней реакцией и „либерализмом“, и по своим взглядам „приближался к правому октябризму“». Позднее его режим стал рассматриваться более прямолинейно: правление Деникина было неограниченной диктатурой[318]. Первая публикация «Очерков русской смуты» на родине Деникина[319] вызвала новые оценки как его труда, так и военно-политической деятельности. Л. М. Спирин в предисловии к одному из журнальных изданий «Очерков» назвал Деникина дворянином с «полукадетским, полумонархическим настроем», человеком, преданным России. Анализируя труд Деникина, Спирин резюмировал, что он проводил политику, ставящую конечной целью свержение большевистского господства при помощи армии, «диктатуры в лице главнокомандующего», восстановление сил «государственного и социального мира», создание условий «для строительства земли соборной волею народа», «установление порядка», «защиту веры», создание общества, в котором не будет «никаких классовых привилегий, а произойдет „единение с народом“»[320].

Колчак и Деникин — профессиональные военные, по-своему любившие страну и готовые ей служить так, как они представляли ее настоящее и будущее. Почему же опыт их режимов оказался, особенно для крестьян, столь тяжел, что они восставали массами, причем в Сибири, где не было помещиков и их возвращение крестьянам не грозило? Ныне известно, что примерно из 400 тысяч красных, действовавших в тылу белых во время гражданской войны, 150 тыс. приходилось на Сибирь и среди них было около 4–5 % тех, кого тогда называли зажиточными, или кулаками[321]. В этом плане проигрыш белых на «внутреннем фронте» был очевиден. И белые, и красные в то время синхронно строили похожие государственные образования, где осуществление заданной идеи превалировало над ценностью человеческой жизни, несмотря на многие декларативные заявления властей.

Г. К. Гинс, управляющий делами колчаковского правительства, в 1921 г. в Харбине опубликовал книгу «Сибирь, союзники и Колчак». Он свидетельствовал о том, что адмирал ненавидел «керенщину» и из ненависти к ней «допустил противоположную крайность: излишнюю „военщину“, что Колчак не раз говорил ему о том, что „гражданская война должна быть беспощадной“». Гинс привел в качестве доказательства бесчинств военных властей докладную записку начальника Уральского края инженера Постникова, ушедшего в отставку в апреле 1919 г. Постников отказался исполнять свои обязанности и перечислил 13 пунктов, почему он это сделал. Инженер писал: «Руководить краем голодным, удерживаемым в скрытом спокойствии штыками, не могу… Диктатура военной власти… незакономерность действий, расправа без суда, порка даже женщин, смерть арестованных „при побеге“, аресты по доносам, предание гражданских дел военным властям, преследование по кляузам… — начальник края может только быть свидетелем происходящего. Мне не известно еще ни одного случая привлечения к ответственности военного, виновного в перечисленном, а гражданских сажают в тюрьму по одному наговору». Постников рисовал тяжелую картину: «В губерниях тиф, особенно в Ирбите. Там ужасы в лагерях красноармейцев: умерло за неделю 178 из 1600… По-видимому, они все обречены на вымирание»[322].

На допросе Колчак от всего, связанного с белым террором, отказывался, ссылался на незнание. Он «первый раз» слышал, что в омской контрразведке одного из коммунистов жестоко пытали, вытягивали на дыбе и т. д., требуя признания в том, что он является членом комитета партии; не знал, что расстреливали заложников за убийство кого-либо из чинов, что сжигались деревни при обнаружении у крестьян оружия. Он допускал лишь отдельные случаи. Ему говорили о том, что в одной деревне у крестьян отрезали носы и уши. Колчак признал, что это возможно, «это обычно на войне и в борьбе так делается»[323].

«Развесив на воротах Кустаная несколько сот человек, постреляв немного, мы перекинулись в деревню… — повествовал командир драгунского эскадрона, корпуса Каппеля штаб-ротмистр Фролов, — деревни Жаровка и Каргалинск были разделаны под орех, где за сочувствие большевизму пришлось расстрелять всех мужиков от 18-ти до 55-летнего возраста, после чего пустить „петуха“. Убедившись, что от Каргалинска осталось пепелище, мы пошли в церковь… Был страстной четверг. На второй день Пасхи эскадрон ротмистра Касимова вступил в богатое село Боровое. На улицах чувствовалось праздничное настроение. Мужики вывесили белые флаги и вышли с хлебом и солью. Запоров несколько баб, расстреляв по доносу два-три десятка мужиков, Касимов собирался покинуть Боровое, но его „излишняя мягкость“ была исправлена адъютантами начальника отряда, поручиками Умовым и Зыбиным. По их приказу была открыта по селу ружейная стрельба и часть села предана огню… Эти два поручика прославились исключительной жестокостью, и их имена не скоро забудет Кустанайский уезд»[324].

«Год тому назад, — записал в дневнике 4 августа 1919 г. Будберг, — население видело в нас избавителей от тяжкого комиссарского плена, а ныне оно нас ненавидит так же, как ненавидело комиссаров, если не больше; и, что еще хуже ненависти, оно нам уже не верит, от нас не ждет ничего доброго… Мальчики думают, — продолжал он, — что если они убили и замучили несколько сотен и тысяч большевиков и замордовали некоторое количество комиссаров, то сделали этим великое дело, нанесли большевизму решительный удар и приблизили восстановление старого порядка вещей… Мальчики не понимают, что если они без разбора и удержа насильничают, порют, грабят, мучают и убивают, то этим они насаждают такую ненависть к представляемой ими власти, что большевики могут только радоваться наличию столь старательных, ценных и благодетельных для них сотрудников»[325]. Жизнь не удалась, идеалы порушены, делал вывод Будберг; так жить нельзя, такую власть надо свергать, с насилиями, издевательствами, унижением следует бороться.

В последнее время вновь стали писать об Ижевской дивизии Колчака[326], основной контингент которой составляли рабочие. Эта дивизия была одной из наиболее боеспособных, и ей было позволено воевать под красным стягом и «Варшавянку». Именно их приказывал Троцкий уничтожить всех без разбора: ведь с точки зрения большевиков это выглядело «нелепо» — рабочая дивизия воюет против власти партии пролетариата. Вместо осуждения советскими историками действий ижевских рабочих, вставших в ряды армии Колчака[327], в исторической литературе ныне появились нотки сочувствия им. Попытаемся лишь кратко ответить на один вопрос: участвовала ли эта дивизия в карательных акциях, была ли она в силу «своего классового сознания» более лояльна к населению, чем другие колчаковцы? Об этом можно судить по следующему эпизоду. В ночь с 1 на 2 июля 1919 г. партизаны напали на караул дивизии у железнодорожного моста, ранив двух солдат. Командир ижевской дивизии генерал В. М. Молчанов (1886–1975) приказал: «При нападении на караулы и порчи ж. д. производить круговые аресты всего мужского населения в возрасте от 17 лет. При задержке в выдаче злоумышленников расстреливать всех без пощады как сообщников-укрывателей… Немедленно открыть огонь из всех орудий и уничтожить барачную часть селения как возмездие за нападение в ночь на 2 июля на караул неизвестных лиц, скрывшихся в барачной части». Огонь из пушек ижевцы открыли, погибли жившие в бараках рабочие семьи Кусинского завода. Недаром ижевцев называли варнаками (каторжниками, разбойниками).

Установившаяся система разнузданного террора была одним из характернейших признаков и основ военных диктатур. Классовое происхождение исполнителей значения не имело. Частных примеров беспощадности или, наоборот, какого-либо милосердия можно привести множество.

«Расстрел» было одним из самых популярных слов в лексике гражданской войны. Это слово увековечил генерал Корнилов, летом 1917 года введший смертную казнь и военно-полевые суды на фронте, им пользовались как талисманом многие генералы, устанавливая дисциплину во вверенных частях или грабя население. К нему не раз патетически обращался Троцкий, полагая, что без репрессий армии создать невозможно…

И ленинский Совнарком, и колчаковское правительство вначале объявили себя временными до решения Учредительного собрания, а затем быстро узурпировали исполнительные и законодательные функции. Те и другие претендовали на то, чтобы стать всероссийскими и объединить своих сторонников. Разница в проведении карательной политики состояла в провозглашении большевиками «революционного правосознания», а колчаковцами — «правового строя». Но, пожалуй, в признании произвола и отказе от правовой юриспруденции большевики были более откровенны и не маскировали свои действия. И красные, и белые при формировании и деятельности карательных органов использовали опыт царской полиции, охранки и жандармерии с той лишь разницей, что первые отказались от услуг бывших полицейских и судили их, вторые — привлекали на службу. Хотя из-за небольшой зарплаты (милиционер получал 425 р., машинистка в колчаковском департаменте — 675 р.), опасной службы бывшие полицейские в милицию верховного правителя не рвались. В обзоре о деятельности министерства внутренних дел правительства В. Н. Пепеляева (октябрь 1919 г.) отмечалось, что лица, обладающие полицейским стажем, «в большинстве случаев избегают службы в милиции, т. к. она в настоящее время чрезвычайно опасна и не представляет тех материальных выгод, которые можно получить даже при самом примитивном труде»[328].

Через две недели после прихода к власти Колчак 3 декабря 1918 г. подписал постановление о широком введении смертной казни. Расстрел или повешение объявлялись за «посягательство на жизнь, здоровье, свободу или вообще неприкосновенность верховного правителя или за насильственное лишение его или совета министров власти», за «посягательство на низвержение или изменение ныне существующего государственного строя». Виновный в оскорблении верховного правителя на словах, в письме или в печати наказывался заключением в тюрьму[329].

Через несколько дней после ноябрьского переворота был образован совет верховного правителя, в котором пост министра внутренних дел занял кадет А. Н. Гаттенбергер. На его предложение однопартийцу В. Н. Пепеляеву (1884–1920) избрать себе место службы тот избрал департамент милиции и государственной охраны. Его характеризовала «слепая ненависть к большевикам… С этой ненавистью могло только соперничать его презрение к массам, которыми он считал возможным легко распоряжаться при помощи насилия». В начале 1919 г. Пепеляев стал министром внутренних дел. При нем стали формироваться при МВД отряды особого назначения в каждой губернии до 1200 человек, была оформлена государственная охрана для предупреждения и пресечения государственных преступлений. Министр ликвидировал в Сибири все организации национального самоуправления, предлагая желающих этим заниматься — выпороть[330].

Командующие армиями, командиры отдельных отрядов, губернаторы часто действовали самостоятельно. 5 апреля 1919 г. командующий западной армией генерал М. В. Ханжин (1871–1961) приказал всем крестьянам сдать оружие, в противном случае виновные будут расстреляны, а их имущество и дома сожжены; 22 апреля 1919 г. комендант Кустаная предлагал до смерти пороть женщин, укрывавших большевиков. Управляющий Енисейской губернии Троицкий в марте 1919 г. предлагал ужесточить карательную практику, не соблюдать законы, руководствоваться целесообразностью. В июле 1919 г. управляющему особым отделом департамента милиции были представлены списки советских работников Симбирска (53 чел.), подлежащих в случае занятия города расстрелу. Симбирск колчаковцы захватить не сумели, а в Бугульме — из арестованных 54 человек расстреляли более половины[331]. Беспредел по отношению к населению усиливался действиями отрядов, не контролируемых правительством, негласно поощрявшим их карательные функции. На допросе Колчак рассказывал, что стихийно создаваемые военные отряды присваивали себе функции полиции и сами создавали контрразведку. Тогда «самочинные аресты и убийства становились обычным явлением». У Колчака сложилось впечатление, что такая контрразведка «создавалась по образцу тех, которые существовали в Сибири при советской власти». Для борьбы с беззаконием сибирская власть «по революционной традиции» назначала комиссаров-уполномоченных при командующих фронтами. Но они были бессильны перед такими самовластными генералами, как Р. Гайда (1892–1948), производивший массовые расстрелы военнопленных. Или генерал С. Н. Розанов (1869–1937). О нем колчаковский министр Сукин писал: «Осуществляя свои карательные задачи, Розанов действовал террором, обнаружив чрезвычайную личную жестокость… расстрелы и казни были беспощадны. Вдоль сибирской магистрали в тех местах, где мятежники своими нападениями прерывали полотно железной дороги, он для вразумления развешивал по телеграфным столбам трупы казненных зачинщиков. Проходящие экспрессы наблюдали эту картину, к которой все относились с философским безразличием. Целые деревни сжигались до основания»[332].

В середине 1919 г. в армиях Колчака были созданы осведомительные органы с задачей содействовать «подъему духа» войск и населения, непримиримому отношению к большевикам. По мере военных неудач колчаковские генералы становились все более жестокими. 12 октября 1919 г. генерал К. В. Сахаров (1881–1941), командующий Западной армией, издал приказ, требовавший расстрела каждого десятого заложника или жителя, а в случае массового вооруженного выступления против армии — расстрела всех жителей и сожжения селения дотла[333]. Колчаковские осведомители-пропагандисты преподносили акты репрессий как меры, необходимые для установления «законности и порядка». На деле это было оправдание того же произвола и беззаконности властей, того же, что делали и красные. Режим террора вызывал ответные действия крестьян, становившихся партизанами, дестабилизировал режим.

Воспоминания участников и очевидцев гражданской войны в Сибири свидетельствовали о преступной террористической деятельности многих колчаковских генералов, особенно атаманов Г. М. Семенова и И. М. Калмыкова. Американский генерал В. Грэвс вспоминал: «Солдаты Семенова и Калмыкова, находясь под защитой японских войск, наводняли страну подобно диким животным, убивали и грабили народ, тогда как японцы при желании могли бы в любой момент прекратить эти убийства. Если в то время спрашивали, к чему были все эти жестокие убийства, то обычно получали в ответ, что убитые были большевиками, и такое объяснение, очевидно, всех удовлетворяло. События в Восточной Сибири обычно представлялись в самых мрачных красках и жизнь человеческая там не стоила ни гроша.

В Восточной Сибири совершались ужасные убийства, но совершались они не большевиками, как это обычно думали. Я не ошибусь, если скажу, что в Восточной Сибири на каждого человека, убитого большевиками, приходилось сто человек, убитых антибольшевистскими элементами». Грэвс сомневался в том, чтобы можно было указать за последнее пятидесятилетие какую-либо страну в мире, где убийство могло бы совершаться с такой легкостью и с наименьшей боязнью ответственности, как в Сибири во время правления адмирала Колчака. Заключая свои воспоминания, Грэвс отмечал, что интервенты и белогвардейцы были обречены на поражение, так как «количество большевиков в Сибири ко времени Колчака увеличилось во много раз в сравнении с количеством их к моменту нашего прихода»[334].

В воспоминаниях тех, кто пережил годы гражданской войны, особенно недобрую память оставили отряды разных атаманов, предпочитавших действовать от имени регулярных армий. На Урале, в Сибири и на Дальнем Востоке это были Б. В. Анненков (1890–1927), в конце 1919 г. командующий отдельной семиреченской армией Колчака; А. И. Дутов (1879–1921), командующий оренбургской армией; Г. М. Семенов (1890–1946), в конце 1919 г. — главком всех тыловых войск армии Колчака; и другие, более мелкие атаманы, несмотря на дарованные им Колчаком генеральские звания: И. М. Калмыков (?—1920), И. Н. Красильников(1880—?).

Следственное дело № 37751 против атамана Бориса Анненкова чекисты начали в мае 1926 года. Ему было в то время 36 лет. О себе говорил, что из дворян, окончил Одесский кадетский корпус и Московское Александровское военное училище. Октябрьскую революцию не признал, казачий сотник на фронте, решил не выполнять советского декрета о демобилизации и во главе «партизанского» отряда в 1918-м появился в Омске. В армии Колчака командовал бригадой, стал генерал-майором. После разгрома семиреченской армии с 4 тысячами бойцов ушел в Китай.

В четырехтомном следственном деле, обвиняющем Анненкова и его бывшего начальника штаба Н. А. Денисова, хранятся тысячи показаний разграбленных крестьян, родственников погибших от рук бандитов, действовавших под девизом: «Нам нет никаких запрещений! С нами бог и атаман Анненков, руби направо и налево!»

В обвинительном заключении рассказывалось о множестве фактов бесчинств Анненкова и его банды. В начале сентября 1918 г. крестьяне Славгородского уезда очистили город от стражников сибирских областников. На усмирение были посланы «гусары» Анненкова. 11 сентября в городе началась расправа: в этот день было замучено и убито до 500 человек. Надежды делегатов крестьянского съезда на то, что «никто не посмеет тронуть народных избранников, не оправдались. Всех арестованных делегатов крестьянского съезда (87 человек) Анненков приказал изрубить на площади против народного дома и закопать здесь же в яму». Деревня Черный Дол, где находился штаб восставших, была сожжена дотла. Крестьян, их жен и детей расстреливали, били и вешали на столбах. Молодых девушек из города и ближайших деревень приводили к стоявшему на станции Славгорода поезду Анненкова, насиловали, потом выводили из вагонов и расстреливали. Участник Славгородского крестьянского выступления Блохин свидетельствовал: казнили анненковцы жутко — вырывали глаза, языки, снимали полосы на спине, живых закапывали в землю, привязывали к конским хвостам. В Семипалатинске атаман грозил расстрелять каждого пятого, если ему не выплатят контрибуцию.

Судили Анненкова и Денисова в Семипалатинске, там же по приговору суда и расстреляли 12 августа 1927 г.[335]

Оренбургский казачий атаман Дутов был полковником, участником Первой мировой войны. Он поддержал самарский Комуч. Но его репрессивные приказы не отличались мягкостью. 4 августа 1918 г. он установил смертную казнь за малейшее сопротивление властям и даже за уклонение от воинской службы. 3 апреля 1919 г., уже командуя отдельной оренбургской армией, Дутов приказал решительно расстреливать и брать заложников за малейшую неблагонадежность[336]. Дутов получил от комучевцев чрезвычайные полномочия для наведения «порядка» в крае, еще до прихода к власти Колчака. Он сразу же признал верховное командование адмирала и подчинил ему свое войско, свою волю и исполнение приказов.

Атамана Семенова судили в 1946 г. Он был арестован сотрудниками контрразведки «Смерш» в Мукдене 26 августа 1945 г., когда в город вошли советские войска. На первом же допросе Григорий Семенов заявил, что он казак, 1890 года рождения, есаул в царской и генерал-лейтенант в колчаковской армии, с января 1920 г. — Главнокомандующий вооруженными силами Восточной Сибири, что он всю свою сознательную жизнь был противником советской власти.

Еще осенью 1917 г. он хотел в Петрограде при помощи двух юнкерских училищ арестовать Ленина, руководство Петроградского Совета и обезглавить революционное движение. Он встретился с М. А. Муравьевым, начальником обороны Петрограда, командующим войсками, участвующими в подавлении мятежа Керенского — Краснова, и предложил ему ротой юнкеров занять здание Таврического дворца, арестовать всех членов Совета и немедленно их расстрелять, чтобы поставить гарнизон города перед свершившимся фактом. Но Муравьеву, писал позже Семенов, «не хватило решительности, чтобы сыграть роль российского Бонапарта, к которой он себя безусловно готовил с самого начала революции»[337].

Семенов признавал, что в годы гражданской войны вел беспощадную борьбу против большевиков и всех, кто им сочувствовал. «Я посылал в районы Забайкалья карательные отряды для расправы с населением, поддерживавшим большевиков, и уничтожал партизан», — говорил он. Семенов сообщил о многочисленных случаях расстрелов тех, кто был за Советы. На допросе 13 августа 1945 г. сподвижник Семенова, бывший генерал-майор Л. Ф. Власьевский, говорил: «Белоказачьи формирования атамана Семенова приносили много несчастий населению. Они расстреливали заподозренных в чем-либо лиц, жгли деревни, грабили жителей, которые были замечены в каких-либо действиях или даже нелояльном отношении к войскам Семенова. Особенно отличились в этом дивизии барона Унгерна и генерала Тирбаха, имевшие свои контрразведывательные службы. Но наибольшие зверства все же чинили карательные отряды войсковых старшин Казанова и Фильшина, сотника Чистохина и другие, которые подчинялись штабу Семенова». В одном из писем бывших сибирских партизан, поступивших в адрес суда над Семеновым, отмечалось: «Мы вспоминаем кошмарный разгул белогвардейско-семеновских и интервентских банд, организованные ими читинские, маковеевские, даурские застенки, где погибли от рук этих палачей без суда и следствия тысячи наших лучших людей. Не можем также забыть Татарскую падь, куда привозили целыми эшелонами смертников из числа красногвардейцев и красных партизан, расстреливали их из пулеметов, а случайно оставшихся в живых уничтожали самым зверским способом». Бывшие партизаны требовали от суда самого сурового приговора для Семенова от имени «детей-сирот, отцов, матерей, жен, погибших от рук этих палачей».

На суде Семенов затруднился ответить на вопрос, где, когда и сколько было казнено по его распоряжению людей.

«Прокурор: Какие конкретные меры вы принимали против населения?

Семенов: Меры принудительного характера.

Прокурор: Расстрелы применялись?

Семенов: Применялись.

Прокурор: Вешали?

Семенов: Расстреливали.

Прокурор: Много расстреливали?

Семенов: Я не могу сейчас сказать, какое количество было расстреляно, так как непосредственно не всегда присутствовал при казнях.

Прокурор: Много или мало?

Семенов: Да, много.

Прокурор: А другие формы репрессий вы применяли?

Семенов: Сжигали деревни, если население оказывало нам сопротивление».

Выяснилось, что Семенов лично визировал смертные приговоры и контролировал пытки в застенках, где были замучены до 6,5 тысячи человек. О расстрелах и пытках крестьян, пленных красноармейцев, большевиков и евреев рассказывали и бывшие партизаны, и сами семеновцы[338].

На допросе 16 августа 1946 г. Семенов заявил, что захватил в Чите в 1920-м два вагона с золотом на сумму 44 млн. рублей. Из них 22 млн. получили японцы, 11 млн. были израсходованы на нужды армии, часть захватили китайцы.

26–30 августа 1946 г. под председательством В. В. Ульриха судили Семенова и его сподвижников: А. П. Бакшеева — заместителя атамана, создателя карательных дружин в станицах; Л. Ф. Власьевского — начальника канцелярии, главу семеновской контрразведки; Б. Н. Шепунова — офицера-карателя; И. А. Михайлова — министра финансов в колчаковском правительстве; К. В. Родзаевского — руководителя российского фашистского союза; Н. А. Ухтомского — журналиста, восхвалявшего деятельность атамана; Л. П. Охотина — офицера-карателя. Суд приговорил Семенова к смертной казни через повешение; Родзаевского, Бакшеева, Власьевского, Шепунова и Михайлова — к расстрелу; Ухтомского и Охотина — к каторжным работам. Тогда же, 30 августа, приговор был приведен в исполнение[339].

Они были разными людьми, волею судьбы оказавшимися в одном приговорном списке. Сын народовольца Михайлов. «Советской власти я не сочувствовал, — говорил он на допросе, — считаю ее выразительницей интересов только одного рабочего класса, а не всех трудящихся». Князь Ухтомский, сын председателя симбирской земской управы, юрист и журналист. В эмиграции слушал лекции Булгакова и Бердяева, брал интервью у Керенского, князя Львова и др. И руководитель российского фашистского союза Родзаевский, призывавший к установлению «нового порядка» в России, уничтожению и депортации евреев и т. д. Семенов одно время его поддерживал и даже 23 марта 1933 г. направил Гитлеру письмо: «Я выражаю надежду, что недалек час, когда националисты Германии и России протянут друг другу руки… Я посылаю Вам и вашему правительству… мой сердечный поклон и наилучшие пожелания…» Потому попытки как-то реабилитировать Семенова, выставить его трагической фигурой российской истории[340] можно принять лишь в плане понимания самой гражданской войны как национальной трагедии. Семенов был одним из многих палачей своего народа, чьи карательные действия невозможно оправдать никакими «лучшими побуждениями». Он был жесток в проведении своих планов и навязывании силой казавшихся ему верными нравственных принципов и идеологии. «Мы дожидались Колчака как Христова дня, а дождались как самого хищного зверя», — писали пермские рабочие 15 ноября 1919 г. Колчак декларировал себя сторонником демократии. Но премьер его правительства П. В. Вологодский писал в дневнике, что тогда правили военные, которые «не считались с правительством и творили такое, что у нас волосы на голове становились дыбом». Действительно, распоряжение правительства Колчака разрешало военным самим выносить приговоры о смертной казни, что активизировало карателей. Это умножило внесудебные расправы, самосуды. Следствие, прокуратура и суды были слишком политизированны, чтобы выносить объективные решения[341].

Репрессивная политика, проводимая правительством генерала Деникина, была однотипна с проводимой Колчаком и другими военными диктатурами. Полиция, на территории, подчиненной Деникину, именовалась государственной стражей. Ее численность достигала к сентябрю 1919 г. почти 78 тыс. человек[342]. (Заметим, что в действующей армии Деникина тогда было около 110 тыс. штыков и сабель.) Деникин, как и Колчак, в своих книгах всячески отрицал свое участие в каких-либо репрессивных мерах. «Мы — и я, и военачальники, — писал он, — отдавали приказы о борьбе с насилиями, грабежами, обиранием пленных и т. д. Но эти законы и приказы встречали иной раз упорное сопротивление среды, не воспринявшей их духа, их вопиющей необходимости». Он обвинял контрразведку, покрывающую густой сетью территорию юга страны, в том, что она была «иногда очагами провокации и организованного грабежа»[343].

Воспоминания и документы, опубликованные в 20-е годы бывшими соратниками Деникина и Врангеля, раскрывают неприглядную картину происшедшего.

Вначале подтверждение того, о чем писал Деникин. «Заняв Одессу, добровольцы прежде всего принялись за жестокую расправу с большевиками. Каждый офицер считал себя вправе арестовать кого хотел и расправляться с ним по своему усмотрению». Было много самозваных разведок, которые занимались вымогательством, мародерством, взятками и т. д. Это свидетельство одного из ее бывших начальников. Очевидец, новороссийский журналист, продолжает: то, что творилось в застенках контрразведки города, напоминало «самые мрачные времена Средневековья». Распоряжения Деникина не выполнялись. Жестокости были таковы, что даже фронтовики «краснели». «Помню, один офицер из отряда Шкуро, из так называемой „волчьей сотни“, отличавшейся чудовищной свирепостью, сообщал мне подробности победы над бандами Махно, захватившими, кажется, Мариуполь, даже поперхнулся, когда назвал цифру расстрелянных, безоружных уже противников: четыре тысячи!» Контрразведка развивала свою деятельность до безграничного, дикого произвола, говорили свидетели тех дней[344].

В том же духе действовали и прочие деникинские власти. Из пулеметов приказал расстрелять арестованных крестьян екатеринославский губернатор Щетинин. Кутепов распорядился повесить на фонарях вдоль центральной улицы Ростова в декабре 1919 г. заключенных, находящихся в тюрьмах города. О грабежах казаков в занятых Царицыне и Тамбове ходили страшные легенды.

Главный принцип сторонников белого и красного террора — устрашение методом скорого действия. Его откровенно выразил донской генерал С. В. Денисов (1878–1957): «Трудно было власти… Миловать не приходилось… Каждое распоряжение — если не наказание, то предупреждение о нем… Лиц, уличенных в сотрудничестве с большевиками, надо было без всякого милосердия истреблять. Временно надо было исповедовать правило: „Лучше наказать десять невиновных, нежели оправдать одного виноватого“. Только твердость и жестокость могли дать необходимые и скорые результаты»[345]. Нравственное оправдание своей жестокости белые находили в красном терроре, красные — в белом. Принцип родовой кровной мести поглощал здравый смысл, поощрялся и пропагандировался властями. Первое, что сделали деникинцы, вступив в Харьков, отрыли могилы расстрелянных чекистами. Трупы выставлялись на обозрение и стали основанием казни и самосудов советских служащих[346].

30 июля 1919 г. Деникин подписал постановление особого совещания при главнокомандующем вооруженными силами Юга России о деятельности судебно-следственных комиссий. На основании этого постановления советские работники приговаривались к смертной казни и конфискации имущества, сочувствующие комиссарам — к различным срокам каторжных работ[347]. Жестоким было отношение к военнопленным, с которыми обе стороны расправлялись беспощадно[348]. Позже Деникин признавал, что насилия и грабежи были присущи красным, белым, зеленым. Они «наполняли новыми слезами и кровью чашу страданий народа, путая в его сознании все „цвета“ военно-политического спектра и не раз стирая черты, отделявшие образ спасителя от врага»[349]. Это он написал потом, после окончания гражданской войны, осмысления содеянного и собственного поражения. А тогда, когда генералу подчинялись многотысячные армии, у него не было сомнений в важности жестокой карательной политики как инструмента достижения власти. Хотя в воспоминаниях Деникин в качестве своего мировоззрения признавал «российский либерализм», «без какого-либо партийного догматизма»[350], это не мешало ему ратовать за «единую и неделимую Россию», быть беспощадным к тем, в ком видел угрозу империи, — сепаратистам и националистам. Отсюда его конфликты с представителями самостийной Украины, кубанскими автономистами и др.

Деникин вспоминал, что вслед за войсками шла контрразведка. Отделы контрразведки создавали не только воинские части, но и губернаторы. Контрразведки, по его признанию, были «очагами провокации и организованного грабежа»[351]. Он сообщал об огромной роли пропаганды — Осведомительного агентства (Освага), созданного в конце 1918 года. Его основными деятелями были кадеты H. Е. Парамонов, К. Н. Соколов и др. Осваг ставил задачей «постоянное искоренение злых семян, посеянных большевистскими учениями в незрелых умах широких масс» и разгром «цитадели, построенной большевиками в мозгах населения».

Осваг выпускал газеты и журналы, к осени 1919 г. в его составе было более 10 тыс. штатных сотрудников и сотни местных отделений. Работники отдела пропаганды также вели слежку за «всеми», вплоть до Деникина, составляли секретные досье на лиц и партии[352].

Характерными документами являются отчеты Освага. Призванные прославлять белое воинство, сотрудники отдела должны были не забывать и реалии. 8 мая 1919 г., в период успехов Деникина, Осваг докладывал, что «к будущему государственному строительству массы относятся совершенно безразлично, стремясь лишь к прекращению гражданской войны и к уравнению всех слоев населения в отношении их прав». В сводке отмечалось, что взаимоотношения жителей и воинских частей «напряженно-враждебные». Солдаты отбирают лошадей, скот, повозки, пьянствуют и бесчинствуют. 10 мая: «Успеху нашей агитации во многом вредит плохое поведение воинских чинов», которые грабят и жестоко расправляются с населением. Предполагалось оповещать о следствии за незаконными действиями, выплачивать компенсации ограбленным и т. д. 20 мая: грабеж приводит к тому, что крестьяне районов, где была Добровольческая армия, «совершенно не сочувствующие „коммуне“, все же ждут большевиков как меньшее зло, в сравнении с добровольцами „казаками“»[353].

Прежде всего с пропагандистскими целями была создана 4 апреля 1919 г. «Особая комиссия по расследованию злодеяний большевиков», перед которой ставилась задача «выявления перед лицом всего культурного мира разрушительной деятельности организованного большевизма»[354]. Комиссию возглавлял Деникин, а после его отставки — Врангель. Публикация документов предназначалась не столько для российского обывателя, сколько для создания антибольшевистского общественного мнения в странах Антанты и в эмиграционных кругах.

Карательная политика белых мало чем отличалась от подобных действий красных. Кадет H. Н. Астров, имевший самое непосредственное отношение к выработке внутренней политики правительства Деникина, признавал: «Насилие, порка, грабежи, пьянство, гнусное поведение начальствующих лиц на местах, безнаказанность явных преступников и предателей, убогие, бездарные люди, трусы и развратники на местах, люди, принесшие с собой на места старые пороки, старое неумение, лень и самоуверенность». Правы те историки, которые признают, что разработанные, например, деникинскими правоведами основы будущего государственного устройства страны, его внутренней политики — практического значения почти не имели[355].

Биограф Деникина Д. В. Лехович писал, что одной из причин неудач белого движения на юге России было то, что генералу не удалось предотвратить жестокость и насилие. Но красные проводили тот же террор и сумели победить. Наверное, дело в целях и последовательности проводимой политики, а не в методах ее осуществления, которые часто выглядели идентичными. Генерал В. З. Май-Маевский объяснял Врангелю, что офицеры и солдаты не должны быть аскетами, т. е. могли и грабить население. На недоумение барона: какая же разница при этих условиях будет между нами и большевиками? — генерал ответил: «Ну вот большевики и побеждают»[356].

Все армии Деникина не избежали активного участия в грабежах населения, участия в еврейских погромах, казнях без суда и следствия. Ярким свидетельством этого является дневник участника деникинской эпопеи А. А. фон Лампе. 20 июля 1919 г. он записал, что белые из Добровольческой армии насиловали крестьянских девушек, грабили крестьян. 13 ноября 1919 г.: «…Ликвидировано несколько большевистских гнезд, найдены запасы оружия, пойманы и ликвидированы 150 коммунистов по приговору военно-полевого суда». 15 декабря Лампе сообщал о приказе командующего киевской группой белых войск, который публично отказался благодарить «терцов, находившихся в сентябре в районе Белой Церкви — Фастов, покрывших себя несмываемым позором своими погромами, грабежами, насилиями и показавшими себя подлыми трусами… 2) Волганскому отряду… опозорившему себя нарушением торжественно данного мне слова прекратить систематические грабежи и насилия над мирными жителями… 3) Осетинскому полку, обратившемуся в банду одиночных разбойников…»[357]. О подобном же — в частных письмах: «Деникинские банды страшно зверствуют над оставшимися в тылу жителями, а в особенности над рабочими и крестьянами. Сначала избивают шомполами или отрезают части тела у человека, как то: ухо, нос, выкалывают глаза или же на спине или груди вырезают крест» (Курск, 14 августа 1919 г.). «Никогда не представляла, чтобы армия Деникина занималась грабежами. Грабили не только солдаты, но и офицеры. Если бы я могла себе представить, как ведут себя белые победители, то несомненно спрятала бы белье и одежду, а то ничего не осталось» (Орел, 17 ноября 1919 г.)[358].

Широкое распространение во времена правления Деникина получили черносотенно-монархические организации с погромными программами. На основании многочисленных фактов о еврейских погромах подсчитано: при Деникине их было не менее 226. Историки писали об антисемитской политике генерала, хотя сам он позже этого не признавал. Кин писал о том, что при Деникине евреи не допускались в армию и на государственную службу; Федюк — об антисемитизме как стойком элементе идеологии российских белогвардейцев; Н. И. Штиф называл факты погромов на Украине. «Там, где ступила нога Добровольческой армии, везде мирное еврейское население сделалось предметом жестокой расправы, неслыханных насилий и издевательств… Тысячами гибли евреи, жертвы Добровольческой армии, седобородые „коммунисты“, застигнутые в синагоге за фолиантами Талмуда, „коммунисты“-младенцы в люльках вместе с их матерями и бабушками. Поражает в любом списке процент замученных глубоких стариков, женщин и детей». Среди причин антисемитских настроений белого офицерства авторы называют наличие евреев среди большевистского руководства и измену союзникам в Первой мировой войне[359].

Француз Бернал Лекаш был одним из защитников ремесленника Шварцбарда, убившего в 1926 г. в Париже С. Петлюру из мести за многочисленные еврейские погромы на Украине в 1918–1920 гг. С целью собрать свидетельства пострадавших Лекаш в августе — октябре 1926 г. объехал ряд городов и местечек Украины и по возвращении опубликовал книгу, вышедшую с предисловием Р. Роллана. По подсчетам Лекаша, в годы гражданской войны на Украине было совершено 1295 еврейских погромов, а все они (приплюсуем погромы в Белоруссии и России, совершенные и белыми, и красными) вылились в 306 тыс. погибших[360].

Лекаш не объяснял причин случившегося. Он приводил показания свидетелей, фотографии погибших, похорон, документы. В Умани бандиты, сменявшие друг друга в марте, апреле и мае 1919 г., грабили, насиловали, убивали. «Погром 13 и 15 мая принимает невиданный размах, — писал он со слов очевидцев. — Расстреливают беспрерывно, в домах и на улицах. У Фуреров одиннадцать человек семьи: сперва убивают стариков; женщин бросили на землю и камнями раздробили головы, у детей и мужчин отрубили половые органы. Из одиннадцати человек — девять убитых. На другой день ловят и отводят в комендатуру 28 евреев и евреек. Там их избивают и отводят на площадь, покрытую уже трупами и залитую кровью. В свою очередь, их расстреливают не без того, чтобы отказать себе при этом в удовольствии „сыграть в мяч“ их головами. После, при розыске и разборке трупов, их можно опознать только по одежде». Отчего такая жестокость, бездушность? Логического ответа дать невозможно. Потому, наверное, писал во введении к книге Роллан: «Самое ужасное — единственно ужасное — это тысячи безвестных людей, которые мучили, истязали несчастные жертвы, доводили их до наивысшей степени страданий. Эти люди… Кто знает, сколько из них встречается с нами, сталкивается с нами в каждодневной жизни…»[361]

XX век стал для евреев временем национальной катастрофы, только жертвами фашизма стали 6 млн. евреев. Холокост (уничтожение народа, евреев только за то, что они евреи) зрел исподволь. Прошлое показало, что общественное мнение защищало личность (французского офицера еврея Дрейфуса; в России — М. Бейлиса, обвиняемых в различных «еврейских грехах»), но не защищало массового уничтожения людей, каковым был холокост по-российски, произошедший в годы гражданской войны.

27 марта 1920 г. Деникин на миноносце «Капитан Сакен» покинул Новороссийск. К тому времени созданный им режим потерпел военное и политическое поражение. Незадолго до отъезда он подписал приказ о передаче командования по существу разгромленной армией генералу Петру Врангелю. Барон, генерал П. Н. Врангель (1878–1928), был участником русско-японской и мировой войн, командовал армиями у Деникина. Он стал главнокомандующим вооруженными силами Юга России в то время, когда в его распоряжении оставалась лишь территория Крыма. Барон понимал, что одна Крымская губерния победить остальные 49 не может. Но, находясь в Крыму, он готовил широкомасштабные программы по привлечению на свою сторону населения: аграрную, рабочую, национальную.

В позже опубликованных воспоминаниях Врангель рассказал, как в январе 1918 г. был арестован и едва не расстрелян в Ялте революционными матросами. Потом он предложил свои услуги Деникину и стал командовать конной дивизией. Он написал о мародерстве казаков Шкуро и В. Л. Покровского (1889–1922). И пытался оправдать жестокости условиями войны. Потому что «трудно, почти невозможно было искоренить в казаках, дочиста ограбленных и разоренных красными, желание отобрать награбленное добро и вернуть все потерянное… Красные безжалостно расстреливали наших пленных, добивали раненых, брали заложников, насиловали, грабили и жгли станицы. Наши части со своей стороны… не давали противнику пощады. Пленных не брали… Имея недостаток во всем… части невольно смотрели на военную добычу как на собственное добро. Бороться с этим… было почти невозможно». Так же он писал о том, что хотел, но не смог ни разу предотвратить расстрелы раненых и пленных красноармейцев[362].

Врангель, став новым военным диктатором, решил с учетом неудач Деникина проводить «левую политику правыми руками». При нем уменьшилось влияние кадетов на выработку внутренней политики, увеличилось — бывших царских сановников. Правительство Юга России (премьер — А. В. Кривошеин) в декларациях предлагало народностям России «определить форму правления свободным волеизъявлением»; крестьянам — Закон о земле, по которому часть помещичьих земель (в имениях свыше 600 десятин) могла отойти в собственность крестьянства с выкупом земли по 5-кратной стоимости урожая с рассрочкой на 25 лет; рабочим гарантировалась государственная защита их интересов от владельцев предприятий. Политическая цель определялась так: «Освобождение русского народа от ига коммунистов, бродяг и каторжников, вконец разоривших святую Русь»[363].

Одной из главных причин развала армий Деникина Врангель считал отсутствие ответственности за выполнением законов. Потому он усилил прокурорский надзор и создал особые военно-судебные комиссии при воинских частях. Их рассмотрению подлежали дела об убийствах, грабежах, разбоях, кражах, самочинных и незаконных реквизициях. За уголовные и государственные преступления полагался расстрел либо тюремное заключение[364]. В воспоминаниях Врангель пытался показать себя поборником права и законопорядка. Однако реалии часто были иными. И задача насильственного подавления инакомыслящих, подчинения властям при помощи террора оставалась неизменной. Как и суровые меры, предлагавшиеся конфронтирующими сторонами. 29 апреля 1920 г. Врангель приказом потребовал «безжалостно расстреливать всех комиссаров и коммунистов, взятых в плен». Троцкий в ответ предложил издать приказ «о поголовном истреблении всех лиц врангелевского командного состава, захваченного с оружием в руках». Фрунзе, командующий тогда войсками Южного фронта, нашел эту меру нецелесообразной, так как среди врангелевских командиров много перебежчиков из числа красных, а они без угрозы расстрела легко сдаются в плен[365].

А. А. Валентинов, очевидец и участник крымской эпопеи Врангеля, опубликовал в 1922 г. дневник. Он записал 2 июня 1920 г., что из-за грабежей население называло Добрармию — «грабьармией». Запись 24 августа: «После обеда узнал любопытные подробности из биографии кн. М. — адъютанта ген. Д. Знаменит тем, что в прошлом году ухитрился повесить в течение двух часов 168 евреев. Мстит за своих родных, которые все были вырезаны или расстреляны по приказанию какого-то еврея-комиссара. Яркий образец для рассуждения на тему о необходимости гражданской войны». Бывший председатель Таврической губернской земской управы В. Оболенский пришел к выводу о том, что при Врангеле «по-прежнему производились массовые аресты не только виновных, но и невиновных, по-прежнему над виновными и невиновными совершало свою расправу упрощенное военное правосудие». Он сообщил, что приглашенный Кривошеевым бывший полицейский генерал Е. К. Климович был полон злобы, ненависти и личной мстительности, и для Оболенского не было сомнений в том, что в полицейской работе в Крыму «все останется по-старому». В его рассказе возмущение жестокостями той поры. «Однажды утром, — вспоминал он, — дети, идущие в школы и гимназии, увидели висящих на фонарях Симферополя страшных мертвецов с высунутыми языками… Этого Симферополь еще не видывал за все время гражданской войны. Даже большевики творили свои кровавые дела без такого доказательства. Выяснилось, что это генерал Кутепов распорядился таким способом терроризировать симферопольских большевиков». Оболенский подчеркивал, что Врангель всегда в проведении карательной политики брал сторону военных. Ему вторил приближенный к Врангелю журналист Г. Раковский: «Тюрьмы в Крыму, как и раньше, так и теперь, были переполнены на две трети обвиняемыми в политических преступлениях. В значительной части это были военнослужащие, арестованные за неосторожные выражения и критическое отношение к главному командованию. Целыми месяцами, в ужасающих условиях, без допросов и часто без предъявления обвинений томились в тюрьмах политические в ожидании решения своей участи… „Я не отрицаю того, что она на три четверти состояла из преступного элемента“ — такой отзыв о крымской контрразведке дал в беседе со мной Врангель… Если читать только приказы Врангеля, то можно действительно подумать, будто правосудие и правда царили в крымских судах. Но это было только на бумаге… Главную роль в Крыму… играли военно-полевые суды… Людей расстреливали и расстреливали… Еще больше их расстреливали без суда. Генерал Кутепов прямо говорил, что „нечего заводить судебную канитель, расстрелять и… все“»[366].

Особой жестокостью во времена военной диктатуры Врангеля прославился генерал Я. А. Слащов (1885–1929), один из руководителей Добровольческой армии. С декабря 1919 г. он командовал армейским корпусом, оборонявшим Крым. Установил там свой режим. «Можно, конечно, представить, какой тяжелой атмосферой бесправия и самодурства был окутан в это время Крым. Слащов упивался своей властью… в буквальном смысле слова измывался над несчастным и забитым населением полуострова. Никаких гарантий личной неприкосновенности не было. Слащовская юрисдикция… сводилась к расстрелам. Горе было тем, на кого слащовская контрразведка обращала внимание», — писал Раковский[367].

После поражения Слащов убежал в Турцию. Там по приказу Врангеля была создана комиссия по расследованию дела Слащова-Крымского. Его судили за то, что он помогал большевикам своей политикой террора. Высшие чины белой армии, входящие в комиссию, постановили Слащова разжаловать в рядовые и из армии уволить. В 1921 г. Слащов вернулся в Россию. Этому способствовал уполномоченный ВЧК Я. П. Тененбаум, склонивший генерала к возвращению. Решение о возвращении в Россию группы врангелевских офицеров обсуждалось на заседании Политбюро ЦК РКП(б) в начале октября 1921 г. Ленин при голосовании воздержался. Троцкий сообщил свое мнение Ленину запиской: «Главком считает Слащова ничтожеством. Я не уверен в правильности этого отзыва. Но бесспорно, что у нас Слащов будет только „беспокойной ненужностью“»[368].

По возвращении Слащов написал воспоминаниях[369], в которых заявил: «На смертную казнь я смотрю, как на устрашение живых, чтобы не мешали работе». Он обвинял контрразведку в беззаконии, грабежах и убийствах, о себе же говорил, что ни одного тайного приговора к смертной казни никогда своей подписью не утверждал. Может быть. Но подписывал приказы о расстрелах сплошь и рядом. Д. Фурманов, помогавший Слащову писать воспоминания и редактировавший их, в предисловии отмечал, как по распоряжениям генерала в Вознесенске было расстреляно 18, а в Николаеве — 61 человек. В Севастополе 22 марта 1920 г. слушалось в суде дело «десяти» «о предполагаемом восстании». Военно-полевой суд оправдал пятерых. Узнав об этом, Слащов примчался в город, ночью взял с собой оправданных и расстрелял их в Джанкое. Отвечая на запрос об этом, сообщил: «Десять прохвостов расстреляны по приговору военно-полевого суда… Я только что вернулся с фронта и считаю, что только потому в России у нас остался один Крым, что я мало расстреливаю подлецов, о которых идет речь». Фурманов полагал, что Слащов-палач — это живое воплощение старой армии, «самое резкое, самое подлинное».

Вернувшись в Москву, Слащов публично раскаялся, был амнистирован и стал работать в Высшей тактической стрелковой школе РККА. Себе и семье просил органы ГПУ обеспечить безопасность. В ответ Ф. Э. Дзержинский написал: «Валюты или ценности для обеспечения его семьи мы дать не можем. Также не можем выдать ему и грамоту неприкосновения личности. Генерал Слащов достаточно известен населению своими зверствами. А под охраной держать его нам нет надобности». 11 января 1929 г. Слащова в его московской квартире убил слушатель курсов «Выстрел» Л. Л. Коленберг, сказав, что убийство совершил, мстя за брата, казненного по приказанию Слащова в Крыму, и еврейские погромы.

В бывшем партийном архиве Крымского OK КПСС хранится множество документов — свидетельств зверств и террора белогвардейцев. Вот некоторые из них: в ночь на 17 марта 1919 г. в Симферополе расстреляны 25 политзаключенных; 2 апреля 1919 г. в Севастополе ежедневно контрразведка уничтожала 10–15 человек; в апреле 1920 г. только в одной симферопольской тюрьме было около 500 заключенных[370], и т. д.

Вряд ли чем-либо отличались карательные действия Колчака, Деникина и Врангеля от подобных же акций генералов Юденича под Петроградом или Миллера на севере страны. Во всяком терроре много сходного. Как писал И. А. Бунин в дневниковой записи 17 апреля 1919 г.: «Революции не делаются в белых перчатках… Что ж возмущаться, что контрреволюции делаются в ежовых рукавицах»[371], и особо проклинал карательную политику большевиков. Похожесть была прежде всего в том, что все военные диктаторы были боевыми генералами. H. Н. Юденич (1862–1933) — генерал от инфантерии, участник русско-японской и мировой войны, в 1917 г. — главнокомандующий войсками Кавказского фронта. 10 июня 1919 г. был назначен Колчаком главнокомандующим белыми войсками на северо-западе России, в 1920 г. эмигрировал. Е. К. Миллер (1867–1937) — генерал-лейтенант, участник войны с Германией, в мае 1919 г. назначен Колчаком главнокомандующим белыми войсками Северной области, с февраля 1920-го — эмигрант.

При генералах-диктаторах были правительства. В октябре 1919 г. министр юстиции правительства Юденича подполковник Е. Кедрин составил доклад об учреждении Государственной комиссии по борьбе с большевизмом. Он считал нужным расследовать не отдельные «преступления», а «охватить разрушительную деятельность большевиков в целом». По мысли министра, следовало наказать всех, так как «опыт показал, что оставление без репрессий самых ничтожных участников преступления приводит к необходимости со временем иметь с ними дело уже в качестве главных виновников другого однородного преступления». В докладе предлагалось изучить большевизм как «социальную болезнь», а затем выработать практические мероприятия «для действительной борьбы с большевизмом не только в пределах России, но и на пространстве всего мира»[372]. Этот доклад остался кабинетной затеей, свидетельствующей о том, что правительство Юденича своим главным противником считало большевиков. Реалии были более суровы и жестоки.

В мае 1919 г. в Пскове появились отряды генерала С. Н. Булак-Балаховича (1883–1940), и тут же в городе стали вешать людей всенародно, и не только большевиков. В. Горн, очевидец, писал: «Вешали людей во все время управления „белых“ псковским краем. Долгое время этой процедурой распоряжался сам Балахович, доходя в издевательстве над обреченной жертвой почти до садизма. Казнимого он заставлял самого себе делать петлю и самому вешаться, а когда человек начинал сильно мучиться в петле и болтать ногами, приказывал солдатам тянуть его за ноги вниз». Горн сообщал, что подобные жуткие нравы были в Ямбурге и других местах пребывания войск Юденича. Он признавал, что в области внутренней политики северо-западное правительство было «совсем бессильным», что наказать ни одного офицера-палача не удалось. В грабеже населения видел H. Н. Иванов одну из причин поражения Юденича[373].

Не менее жесток был и генерал Миллер. Это он подписал 26 июня 1919 г. приказ о большевиках-заложниках, которые расстреливались за покушение на офицерскую жизнь, заведомо зная, что среди нескольких сот арестованных большевиков не так уж и много. Это он ввел сверхурочные работы на предприятиях, жестоко карая за «саботаж». По приказу генерала с 30 августа 1919 г. аресту подвергались не только большевистские пропагандисты, но и члены их семей, конфисковывалось имущество и земельные наделы. По распоряжению Миллера в непригодной для человеческого жилья Иоханге была создана каторжная тюрьма для политических преступников. Вскоре из 1200 арестантов 23 были расстреляны за непослушание, 310 умерли от цинги и тифа, через восемь месяцев там осталось здоровых не более ста заключенных[374]. Член правительства при Миллере Б. Ф. Соколов позже в воспоминаниях приходил к неутешительному выводу о том, что военные диктатуры, возглавляемые генералами, а не стратегически мыслящими политиками, не могли победить в гражданской войне в России. «Пример большевиков, — писал он, — показал, что русский генерал хорош тогда, когда его роль ограничивается исполнением. Они могут быть только, но не более, чем правая рука диктатора, — последним может быть отнюдь только не российский генерал»[375].

У всех белых диктаторов-генералов была антибольшевистская программа, все они выступали под одним девизом: «С русским народом, но против большевистского режима». И потерпели поражение от более сильной диктатуры, сумевшей добиться большего и в организации армии, и в столь же беспощадном отношении к населению, и в политической перспективе одурманивания масс, более четко определившей менталитетное неприятие обществом отживавших общественных отношений[376]. Вот этим стремлением к чему-то новому политики воспользовались более эффективно, нежели генералы. Для советского и всех антибольшевистских правительств в годы гражданской войны была характерна склонность к администрированию, к решению сложных вопросов насильственным методом, везде уровень правовой защиты граждан был очень невелик. Лидеры белого движения более, чем представители красных в то время, говорили о создании правового государства, но эти заявления, как правило, оставались декларативными. Правоохранительная практика белых правительств была безуспешной. Вначале приход белых вызвал у населения сочувствие, но вскоре отношение к ним становилось неприязненным и враждебным. Это было результатом прежде всего карательной политики белых правительств и военных.

Интервенция — это вмешательство одного или нескольких государств во внутренние дела другого. Это может быть ввод иностранных войск либо какая-то другая форма. В годы гражданской войны вмешательство стран Антанты, США, Японии и Германии во внутренние дела России приняло самые разнообразные, в том числе и военные действия. На территории страны в разное время находились войска воюющих в то время вооруженных блоков, были оккупированы Украина и Крым, Север и Дальний Восток, действиями своего авангарда союзники считали свергающий советскую власть в Поволжье и других регионах чехословацкий корпус. Но все это делалось без официального объявления войны, под предлогами защиты союзника в Первой мировой войне, с нарочитым предпочтением «белых» перед «красными». Действительно, в своей основе белое движение носило преимущественно антантофильский характер. Поэтому борьба с большевиками рассматривалась руководством Англии, Франции и США продолжением войны «национальной» России с Германией, ее союзниками и советским правительством, заключившим с ними сепаратное соглашение в Бресте (март 1918 г.). По данным А. И. Крушанова, в Сибири и Дальнем Востоке было к 1920 г. 175 тыс. японцев, 20 тыс. американцев, 1600 англичан, 4 тыс. канадцев, 1100 французов, 55 тыс. чехословаков, 1500 итальянцев, 6 тыс. китайцев, 12 тыс. поляков, румын и сербов[377].

У. Черчилль цинично вопрошал: «Находились ли союзники в войне с Советской Россией?» — и отвечал: — «Разумеется, нет, но советских людей они убивали, как только те попадались им на глаза, на русской земле они оставались в качестве завоевателей, они снабжали оружием врагов советского правительства, они блокировали его порты, они топили его военные суда. Они горячо стремились к падению советского правительства и строили планы этого падения…» Черчилль подчеркивал единство действий белогвардейцев и интервентов. Более того, он писал: «Было бы ошибкой думать, что… мы сражались на фронтах за дело враждебных большевикам русских, напротив того, русские белогвардейцы сражались за наше дело»[378].

Весной 1918 г. вооруженная интервенция в России стала фактом. Политики, юристы и историки объясняли ее причины и последствия разноречиво. Советские историки решительно осуждали интервенцию, выделяя особо негативную роль в ней правительства США. И лишь в самое последнее время появились попытки более объективно выяснить причины появления войск союзников России по Первой мировой войне на ее территории. Так, выяснилось, что английский десант, высадившийся в Мурманске 6 марта 1918 г., не носил антисоветского характера, так как прибыл по приглашению Мурманского Совета и с санкции Троцкого для защиты края от возможного появления немецких и финских отрядов[379]. Зарубежные историки либо оправдывали, либо осуждали интервенцию. Или утверждали, что интервенция послужила красным больше, нежели тем, кому она была предназначена оказать помощь[380]. Руководство белых армий часто выражало недовольство недостаточностью материальной помощи их движению. Политика Германии после подписания Брестского мира с Советской Россией была своеобразной: формально они не воевали с большевиками, но на Украине оставались германские войска, а гетман П. П. Скоропадский (1873–1945) всецело зависел от их расположения. Германофильскими были и настроения донского атамана П. Н. Краснова (1869–1947).

Интервенция поддержала антибольшевистские силы в России и способствовала расширению гражданской войны в стране. Особенно это проявилось после окончания мировой войны, когда естественный вопрос: ради чего теперь иностранные войска оставались в России? — приобрел иную смысловую проблему. Тем более увеличение численности этих войск. В декабре 1918 г., по данным британского генштаба, на севере России насчитывалось 23 516 иностранных солдат и 7156 белогвардейцев. В августе 1919 г. их общая численность составила 53 тыс. человек, в том числе 25 тысяч белогвардейцев. Общее число интервентов на Севере составляло 43–44 тыс. военнослужащих[381]. Осенью 1919 года основная часть иностранных войск покинула территорию Европейской России в силу военных неудач белых и бесперспективности дальнейшего пребывания.

Там, где были иностранные войска, устанавливался оккупационный режим, сфера влияния той или иной страны. Они оказывали антибольшевистским силам военную и экономическую помощь, политическую и моральную поддержку, участвовали в проведении карательной политики. Французские сержанты выступали в роли тюремщиков на севере[382], контрразведки интервентов на юге беспощадно расправлялись с партизанами, большевиками, не щадя и своих соотечественников (Ж. Лябурб и др.). На Дальнем Востоке была известна трагедия села Ивановки на Амуре, которое японцы сначала обстреляли из пушек, а затем сожгли. Погибло около 300 мирных жителей. Грэвс описывал следующий случай: «Пятеро русских были приведены к могилам, которые были вырыты в окрестностях железнодорожной станции; им завязали глаза и приказали встать на колени у края могилы со связанными назад руками. Два японских офицера, сняв верхнюю одежду и обнажив сабли, начали рубить жертвы, направляя удары сзади шеи. Эта расправа была произведена японцами не потому, что жертвы совершили какое-нибудь преступление, а потому, что они были заподозрены в большевизме»[383].

Интервентам пришлось убраться из России. Свои неудачи лидеры Антанты объясняли по-разному. Премьер-министр Великобритании Д. Ллойд-Джордж, выступая в палате общин 19 апреля 1919 г., ссылаясь на опыт истории, говорил: «Россия — это страна, в которую легко вторгнуться, но которую очень трудно завоевать. Она никогда не была покорена чужеземными захватчиками, хотя много раз подвергалась иностранному вторжению. Это страна, в которую легко войти, но из которой очень трудно выбраться»[384]. Выбрались. Оставили по себе недобрую память вмешательством в дела другой страны, террором, беспощадным отношением к людям.

Трудно подсчитать число жертв интервенции, кто убивал, по чьему наущению. Невозможно перечислить все жертвы той поры. Их множество. Цифры очень относительны. В 1924 году было создано в СССР Общество содействия жертвам интервенции. В его адрес шли индивидуальные претензии пострадавших. К июлю 1927 г. в Общество поступило 1135 тыс. заявлений. «Заявленные в Общество претензии говорят о потерях, которые понесли около 7,5 млн. человек, или 8,8 % населения пораженных интервенцией районов», — говорится в изданном в 1929 г. сборнике «К десятилетию интервенции». Подсчеты показали, что в оккупированных районах почти каждый десятый житель (включая младенцев и стариков) был либо убит, либо ранен, подвергся насилию, ограблению, аресту. Общая сумма ущерба исчислялась миллиардами рублей[385].

М. Горький не раз объяснял жестокость революции и гражданской войны безжалостностью русских людей. А как объяснить беспощадность «просвещенных европейцев»? Насколько в те годы зыбкой оказалась грань, отделявшая цивилизацию от варварства. В канун нового, 1918 г. президент США В. Вильсон обратился с трибуны конгресса к народам и правительствам стран мира, предлагая его будущее устройство — «14 пунктов». В этой программе был и «русский вопрос». «Яд большевизма, — говорил Вильсон, — только потому получил такое распространение, что явился протестом против системы, управляющей миром. Теперь очередь за нами, мы должны отстоять на мирной конференции новый порядок, если можно — добром, если потребуется — злом»[386]. Зеленая ветвь миротворца Вильсона с его пацифистскими призывами успеха не имела. Ее заменила кровавая поступь обычных карателей.

Примечания:

2

А. Н. Яковлев — один из инициаторов «перестройки» советского общества во второй половине 1980-х гг. — писал, что «завершение 70-летней гражданской войны в России — главная заслуга команды Горбачева перед историей, основной итог перестройки». // Черная книга коммунизма. М., 1999. С. 15. «Перестройка» не покончила с мотивами, готовыми вызвать гражданскую войну в стране. Достаточно вспомнить вспышки этнических погромов в Узбекистане, Азербайджане в конце 1980-х, попытки развязать гражданскую войну в августе 1991 г. и в октябре 1993 г., гражданские войны в бывших советских республиках в 1990-х гг. (Таджикистан), ее явные признаки в Чечне и т. д., чтобы признать этот вывод по меньшей мере некорректным. Подробнее о проявлениях гражданской войны в период «перестройки» см.: Пихоя Р. Г. Советский Союз: история власти. 1945–1991. М., 1998. С. 522–534.

3

Родина. М., 1990. № 10. Данные В. П. Данилова; Советская деревня глазами ВЧК-ОГПУ-НКВД. М., 1998. T. 1. С. 49.

24

Каутский К. Диктатура пролетариата. Wien, 1918; он же. Терроризм и коммунизм. Берлин, 1919; он же. От демократии к государственному рабству (ответ Троцкому). Берлин, 1922. Ленин В. И. Пролетарская революция и ренегат Каутский. // ПСС. Т. 37; Троцкий Л. Д. Терроризм и коммунизм. // Соч. М. -Л., 1925. T. XII.

25

Хайек еще в 1944 г. указал на генетическую связь тоталитаризма с социальными учениями. «Между социализмом и национализмом в Германии с самого начала существовала тесная связь», — писал он. Хайек Ф. А. Дорога к рабству. // Новый мир. 1991. № 8. С. 202. Агурский подтвердил подобное на примере России. Он подчеркивал веру большевиков в мессианскую роль России. Агурский М. Идеология национал-большевизма. Париж, 1980.

26

Ленин В. И. ПСС. Т. 35. С. 185. Ленинским принципом руководствовались, например, следователи казанской губЧК в 1919 г., вынося после краткого допроса арестованных заключение: «Советской власти полезен быть не может. Расстрелять!»

27

Л. Д. Троцкий обосновывал: «Вопрос о форме репрессии или о ее степени, конечно, не является принципиальным. Это вопрос целесообразности. В революционную эпоху отброшенная от власти партия, которая не мирится с устойчивостью правящей партии и доказывает это своей бешеной борьбой против нее, не может быть устрашена угрозой заключения, так как она не верит в его деятельность. Именно этим простым, но решающим фактом объясняется широкое применение расстрелов в гражданской войне». // Соч. T. XII. С. 59. Бухарин был солидарен: «С более широкой точки зрения, т. е. с точки зрения большого по своей величине исторического масштаба, пролетарское принуждение во всех своих формах, начиная от расстрелов и кончая трудовой повинностью, является, как парадоксально это ни звучит, методом выработки коммунистического человечества из человеческого материала капиталистической эпохи». Бухарин Н. И. Экономика переходного периода. М., 1920. Ч. 1. С. 146.

28

Троцкий Л. Д. История русской революции. Берлин, 1933. T. II. С. 376; Соч. М. -Л., 1925. T. XII. С. 59–60.

29

Каутский К. Терроризм и коммунизм. С. 7, 196, 204; он же. От демократии к государственному рабству. С. 162, 166.

30

Голинков Д. П. Крушение антисоветского подполья в СССР. М., 1986. Кн. 1. С. 137, 188; Велидов А. С. Предисловие к «Красной книге ВЧК». М., 1989. Т. 1. С. 7; Соловьев даже пришел к выводу о том, что «красный террор принес неизмеримо меньше жертв, чем белый террор». Соловьев О. Ф. Современная буржуазная историография о подавлении контрреволюции в России в годы гражданской войны. Исторический опыт Великого Октября. М., 1975. С. 420.

31

Фельдман Д. Преступление и… оправдание // Новый мир. 1990. № 8. С. 253; Феофанов Ю. Идеология у власти // Известия. 1990. 4 октября; Василевский А. Разорение // Новый мир. 1991. № 2. С. 253.

32

Ю. Фельштинский пишет: «Мне хочется отвести здесь знакомое указание на жестокость обеих сторон. Белой армии как раз и была присуща жестокость, свойственная войне вообще. Но на освобожденных от большевиков территориях никогда белыми не создавались организации, аналогичные советским ЧК, ревтрибуналам и реввоенсоветам. И никогда руководители Белого движения не призывали к расстрелам, к гражданской войне, к террору, к взятию заложников. Белые не видели в этом идеологической необходимости, поскольку воевали не с народом, а с большевиками» // Родина. 1990. № 10. С. 40.

33

См.: Иоффе Г. З. «Белое дело». Генерал Корнилов. М., 1989. С. 233; Лацис М. И. Пленных не брать // Красноармеец. 1927. № 21. С. 18.

34

Поляков Ю. А. Гражданская война в России (поиски нового видения) // История СССР. 1990. № 2. С. 104; Спирин Л. М. Партия большевиков в гражданской войне // Коммунист. 1990. № 14. С. 95.

35

Волкогонов Д. А. Троцкий. Политический портрет. М., 1992. Кн. 1. С. 283.

36

На совещании ЦК партии большевиков 1 ноября 1917 г. Троцкий выступил против создания «однородного социалистического правительства», так как «партии, в восстании участия не принимавшие, хотят вырвать власть у тех, кто их сверг». Позже Троцкий передал свои воспоминания о том совещании так: «По вопросу о соглашении Ленин говорил: А соглашение? — Я не могу даже говорить об этом серьезно. Троцкий давно сказал, что объединение невозможно. Троцкий это понял, и с тех пор не было лучшего большевика». Кончалась речь лозунгом: «Без соглашений — за однородное большевистское правительство!» Троцкий Л. Сталинская школа фальсификаций. M., 1990. С. 29. См. также: Злоказов Г. И. Меньшевистско-эсеровский ВЦИК Советов в 1917 г. М., 1997.

37

В выборах депутатов в Учредительное собрание (ноябрь 1917 г.) приняло участие 50 млн. избирателей (62–63 %) из примерно 80 млн. В результате было избрано 715 депутатов: 370 эсеров, 175 большевиков, 86 представителей от национальных групп, 40 левых эсеров, 17 кадетов, 15 меньшевиков, 2 представителя трудовой народно-социалистической партии, 1 не назвал своей партийной принадлежности. Знаменский О. Н. Всероссийское Учредительное собрание. Л., 1976. С. 338–339. Получив всего 22,5 % депутатских мандатов, большевики должны были уступить воле народа. Но этого не случилось. Учредительное собрание было разогнано большевиками в 4 часа 40 минут 6 января 1918 года, просуществовав немногим более 12 часов. В советской историографии длительное время существовало мнение, согласно которому в развязывании гражданской войны в стране повинны партии демократической контрреволюции, отвергавшие условия соглашения, диктуемые большевиками. Иную точку зрения выразил писатель Б. Васильев: «Я думаю, — имея в виду разгон Учредительного собрания, — что ночь с 5 на 6 января 1918 года — начало размежевания России и завтрашней гражданской войны, рубеж между Законом и Чрезвычайкой, между Согласием и Конфронтацией. И дело совсем не в том, можно ли было тогда поступить по-иному, дело в первом применении силы при решении вопросов общенационального политического устройства. Гуманистическая тенденция развития России, начатая бескровной революцией и рассчитанная на духовное и материальное обогащение, отныне была прервана». // Известия. 1989. 18 января. В 1997 г., возвращаясь к теме о гражданской войне, Б. Васильев определял все время советской власти как многогранное противостояние: от «физического взаимного уничтожения до взаимной физиологической ненависти». // Российская газета. 1997. 29 мая. В 1990-х гг. выяснилось, что многие постановления Учредительного собрания были направлены на укрепление власти Советов, а меньшевики и эсеры и после разгона Учредительного собрания были против насильственного свержения большевиков. Журавлев В. В., Симонов Н. С. Причины и последствия разгона Учредительного собрания. // Вопросы истории. 1992. № 1. С. 6. О реакции Ленина на разгон Учредительного собрания вспоминал Бухарин: «В ночь разгона Учредительного собрания Владимир Ильич позвал меня к себе. У меня в кармане пальто была бутылка хорошего вина, и мы… долго сидели за столом. Под утро Ильич попросил повторить что-то из рассказанного о разгоне Учредилки и вдруг рассмеялся. Смеялся он долго, повторял про себя слова рассказчика и все смеялся, смеялся. Вовсю, заразительно, до слез. Хохотал. Мы не сразу поняли, что это истерика. В ту ночь мы боялись, что мы его потеряем». Подобная истерика была у Ленина и после подавления выступления левых эсеров 6 июля 1918 г. Икрамов К. Дело моего отца. // Знамя. 1989. № 5. С. 78. 5 января 1918 г. по улицам Петрограда двинулись к Таврическому дворцу около 60-ти тысяч сторонников Учредительного собрания. На углу Невского и Литейного проспектов демонстрация была обстреляна солдатами: имелись убитые и раненые. // Огонек. 1990. № 11. С. 24. Подробнее об Учредительном собрании см.: Протасов Л. Г. Всероссийское Учредительное собрание. История рождения и гибели. С. 164.

38

Ленин В. И. ПСС. Т. 36. С. 316. Экономист Н. Д. Кондратьев писал: «…на вооруженное насилие деревня, наводненная вернувшимися после стихийной мобилизации армии солдатами, ответила вооруженным сопротивлением и целым рядом восстаний. Вот почему период… до глубокой осени 1918 г. представляется временем кошмарной и кровавой борьбы на полях производящей деревни». Кондратьев Н. Д. Рынок хлебов. М., 1922. С. 124. В годы гражданской войны начал осуществляться «проект» Ленина по переустройству российского общества, существенными частями которого стали установление диктатуры пролетариата, власть правящей партии, перманентная необходимость врага и т. д. Байрау Д. Большевистский проект как план и социальная практика. // Ab Imperio. Казань, 2002. № 3. С. 359

248

Willains В. The Russian Revolution. 1917–1921. Oxford, 1987. P. 65.

249

Письмо из Симбирской губернии о действиях красных, 3 августа 1919 г.: «Дела наши идут весьма плохо, ссыпка хлеба крестьянами идет плохо. В той волости, куда нас посылали, 5 раз обирали. Хлеба нет. Крестьяне относятся весьма враждебно. Агитация наша не помогает. Придется действовать затвором». Из Вятской губернии, 13 августа 1919 г.: «Белые нас очень обидели, все отобрали, что только было: корову, телегу и деньги до копейки. Деньги не отдавала, как стали бить, я и отдала все. Сапоги тоже утащили и все твои рубахи, брюки, пиджаки и фуражку». Неизвестная Россия. XX век. М., 1992. Т. 2. С. 213, 239.

250

Там же. С. 221.

251

Краснов П. Н. Всевеликое войско донское. // Архив русской революции. Берлин, 1992. Т. 5. С. 226; Неизвестная Россия. Т. 2. С. 236; Булдаков В. П. Красная смута. С. 225; см. также: Голос народа. Письма и отклики рядовых советских граждан о событиях 1918–1932 гг. М., 1998; и др.

252

Геллер М. Вехи 70-летия. Очерк советской политической истории. Лондон, 1987. С. 26; Левин М. Гражданская война в России: движущие силы и наследие. История и историки. М., 1990. С. 368.

253

В то время существовал, по мнению Б. Савинкова, следующий план ликвидации власти большевиков. «Согласно этому плану, — сообщал он, — союзники, высадившись в Архангельске, могли бы без труда занять Вологду и, опираясь на взятый нами Ярославль, угрожать Москве. Кроме Рыбинска и Ярославля, предполагалось также завладеть Муромом… Владимиром… и Калугой. Предполагалось также выступить и в Казани. Таким образом, нанося удар в Москве (убийство Ленина и Троцкого), предполагалось окружить столицу восставшими городами и, пользуясь поддержкой союзников на севере и чехо-словаков, взявших только что Самару, на Волге, поставить большевиков в затруднительное в военном смысле положение». Савинков Б. В. Борьба с большевиками. Варшава, 1920. С. 32.

254

Искендеров А. А. Гражданская война в России: причины, сущность, последствия. // Вопросы истории. 2003. № 10. С. 79; Геллер М. Там же. С. 28.

255

Исторический архив. 1993. № 3. С. 134.

256

И. М. Майский (1884–1975), в 1921 г. вступил в РКП(б), позже советский дипломат, историк, академик.

257

ГАРФ, ф. 6257, оп. 71, д. 2, л. 25.

258

Соловейчик А. С. Борьба за возрождение России на Востоке (Поволжье, Урал и Сибирь в 1918 г.). Ростов-на-Дону, 1919. С. 14; Славянофил (К. В. Сахаров). Чешские аргонавты в Сибири. Токио, 1921. С. 6.

259

См.: Попов Ф. Г. 1918 год в Самарской губернии. Хроника событий. Куйбышев, 1972. С. 133, 134. Комучевец П. Д. Климушкин говорил лишь о двух случаях самосуда при взятии Самары и отрицал цифру в 300 убитых. Цит. по: Mельгунов С. П. Трагедия адмирала Колчака. С. 132.

260

Письма славы и бессмертия. М., 1983. С. 119.

261

Известия ВЦИК. 1918. 4 октября.

262

Кузнецов А. Казань под властью чехоучредиловцев. // Пролетарская революция. 1922. № 8. С. 58. А. В. Луначарский, готовя к процессу над лидерами правых эсеров материалы, писал, опираясь на свидетельства очевидцев: «Председатель Казанского Совета Шейнкман после перестрелки у вокзала вернулся в город и стал ночевать в госпитале. Когда после бурной, грозовой ночи отряды Учредительного собрания входили в город, Шейнкману предложили немедленно покинуть госпиталь. Он пошел в земскую больницу к знакомой. Квартира оказалась запертой. Он, повязав платком щеку, долго сидел на скамье. А в это время кто-то уже сбегал к эсерам и донес. Его повели через толпу врагов и сдали в штаб. Заключенный в камере написал на стене: „Сегодня меня расстреливают. Шейнкман“. Он оставил большое письмо маленькому сыну. Они уничтожили письмо. Его расстреливали на другой день, во дворе, на глазах арестованных и толпы. Он выкурил папироску и перед залпом бросил в лицо врагов грубые оскорбительные слова. На следующий день газеты учредиловцев сообщили о расстреле двух германских шпионов. Эсеры знали, что их было не двое, а больше, и что они были не шпионы». Луначарский подчеркивал, что учредиловцы не пощадили и члена Учредительного собрания М. Вахитова, потому что он был интернационалист. Луначарский А. В. Бывшие люди. М., 1922. С. 50–52. Донесли на Шейнкмана фельдшер больницы С. Фурсов и надзиратель больницы Г. Мокеев. Расстреляны чекистами 10 октября 1918 г. в Казани.

Террор свирепствовал и в уездах Казанской губернии. В селе Егоркино Чистопольского уезда комучевцы заставили группу заключенных рыть для себя могилы; после этого их расстреляли, среди них были работники волисполкома. Партийно-советских работников комучевцы расстреливали и в других уездах Казанской губернии: Вертинскую-Аросеву (мать писателя и дипломата) — в Спасском; X. Н. Хамзина — в Буинском; Е. П. Петровскую и С. С. Просвиркина — в Бугульминском; А. С. Фадеева — в Лаишевском. Самарский журналист Г. Лелевич привел в брошюре об «учредилке» выдержку из статьи «Правда о Казани», которую опубликовали меньшевики в уфимской газете «Голос рабочего» 10 октября 1918 г. Стремясь «оправдать» себя и «понять» причины комучевских поражений, они отмечали, что террор в Казани осуществляли «вооруженные люди с белыми повязками на руках, в военной форме. Отдельные группы их по каким-то спискам и указаниям хватали на улицах и в квартирах людей и на глазах толпы одним-двумя выстрелами кончали с ними. Достаточно было крика из толпы: „Вот комиссар, вот большевик“, как участь указанного была решена». Лелевич Г. В дни самарской учредилки. М., 1921. С. 19.

В 1923 г. в Казани судили бывших офицеров Г. А. Антипова, обвиненного в убийстве в августе 1918 г. профсоюзного работника А. П. Комлева; А. А. Земцова, участвовавшего в расстреле учительницы М. А. Вертинской-Аросевой. Офицеры были приговорены к различным срокам заключения. Архив Управления ФСБ по РТ, д. 14, л. 987.

263

См.: Петроградская правда. 1918. 11 июня; Dotsenko Р. The stuggle for democracy in Siberia: Eyewitness account of contemporary. Stanford, 1983. P. 109. В Саратов для поддержки Комуча тогда приехало большинство членов ЦК партии правых эсеров во главе с председателем Учредительного собрания В. М. Черновым. Основной идеей являлось: «Изгнать отовсюду захватчиков власти — большевистских диктаторов и образовать новую местную власть вокруг всенародных избранников». Чернов В. М. Перед бурей. М., 1993. С. 370. В Самару хотел приехать А. Ф. Керенский, но эсеры были против. Керенский А. Ф. Россия на историческом повороте. Мемуары. М., 1993. С. 339. В августе 1918 г. в Москве генерала А. А. Брусилова посетил английский посланник Б. Локкарт. Он пытался уговорить генерала переехать в Самару. Брусилов отказался. Соколов Ю. В. А. А. Брусилов. // Вопросы истории. 1988. № 11. С. 88.

264

Известия ВЦИК. 1922. 1 июля.

265

Вестник Комуча. 1918. 19 сентября.

266

ГАРФ, ф. 749, оп. 1, д. 39, л. 6.

267

РГАСПИ, ф. 71, оп. 3, д. 406, л. 365, 377.

268

Попов Ф. Г. Указ. соч. С. 163, 173.

269

ГАРФ. ф. 186, оп. 1, д. 3, л. 67.

270

Там же, ф. 669, оп. 1, д. 2, л. 3. И. М. Майский писал о расстрелах в Казани: «… уже под вечер, пересекая центральную часть города, я был невольно увлечен людским потоком, стремительно несшимся куда-то в одном направлении. Оказалось, все бежали к какому-то большому четырехугольному двору, изнутри которого раздавались выстрелы. В щели забора можно было видеть, что делается во дворе. Там группами стояли пленные большевики: красноармейцы, рабочие, женщины — и против них — чешские солдаты с поднятыми винтовками. Раздавался залп, и пленные падали. На моих глазах были расстреляны две группы, человек по 15 в каждой. Больше я не мог выдержать. Охваченный возмущением, я бросился в социал-демократический комитет и стал требовать, чтобы немедленно же была послана депутация к военным властям с протестом против бессудных расстрелов. Члены комитета в ответ только развели руками.

— Мы уже посылали депутацию, — заявили они, — но все разговоры с военными оказались бесплодными. Чешское командование утверждает, что озлоблению солдат должен быть дан выход, иначе они взбунтуются.

Я отправился к эсерам, там господствовала та же растерянность. Ни та, ни другая партия не оказывалась в состоянии держать в руках воинскую силу, действовавшую именем демократии. Это была первая царапина, проведенная жизнью по моей стройной теоретической концепции…» Майский И. М. Демократическая контрреволюция. М. — Пг., 1923. С. 26–27.

271

Голос рабочего. Самара, 1918. 10 июля.

272

Майский И. М. Там же. С. 176, 186.

273

См.: Красная быль. Самара, 1923. № 2. С. 130; № 3. С. 107–111; Поезд смерти. Куйбышев, 1957.

274

ГАРФ, ф. 6257, оп. 1, д. 2, л. 142, 145, 242. Крестьяне от мобилизации в народную армию уклонялись, заявляя, что «мы войны гражданской не хотим» и потому «солдат для борьбы с большевиками не дадим». // ГАРФ. ф. 671, оп. 1, д. 34, л. 37–38. В октябре 1918 г. уполномоченный Комуча по Бугульминскому уезду сообщал, что к Учредительному собранию население далее выражения сочувствия не идет. «Нет уверенности в прочности новой власти — вот главная причина колебаний и пассивности». ГАРФ, ф. 681, оп. 1, д. 1, л. 8. Крестьяне на грабежи карательных отрядов народной армии отвечали вооруженными выступлениями. См: Тальнов Б. Краткие очерки первых четырех лет пролетарской революции в Бугурусланском округе (1917–1920). Бугуруслан, 1929. С. 20. По мнению участника событий тех лет, «в огне белого террора деревня расслоилась, каждая группа крестьянства осознала себя и встала на свое место». Дорогойченко А. П. Крестьянство и учредиловщина. Четыре месяца учредиловщины. Историко-литературный сборник. Самара, 1919. С. 25. Вот одно из многих описаний действий карателей против крестьян. Агитатор Комуча из Бузулукского уезда В. Кондаков сообщал 26 августа 1918 г. о действиях карательного отряда капитана Вольских, который прибыл 26 августа 1918 г. в с. Утевка. Там по постановлению военно-полевого при отряде суда каратели пороли граждан и расстреляли бывшего председателя Совета С. М. Проживина и комиссара В. Пудовкина. «Подробности расстрела их, вернее способ расстрела, по словам очевидцев, отличались небывалой жестокостью. Так, например, труп Василия Пудовкина был изуродован, голова разбита, с вытекшим глазом, спина, бока носят явные следы ударов прикладом, руки до плеч буквально представляли кусок мяса с ободранной или обитой кожей, кроме того, на спине имелись 2–3 колотые штыковые раны. Характерное поведение добровольцев отряда при обыске в квартире В. Пудовкина — в сундуке были найдены две сорокарублевки „керенки“, которые были взяты со словами: „Комиссары много награбили“. Взято охотничье дробовое ружье. В силу сложившихся условий нашей государственной роковой необходимости момента, единичные жертвы, если таковые неизбежны, с ними можно мириться населению, но всякое издевательство над личностью, хотя бы и виновного, ненужная жестокость действуют на население хуже всякой большевистской агитации». // ГАРФ, ф. 671, оп. 1, д. 5, л. 10.

275

ГАРФ, ф. 6257, оп. 1, д. 3, л. 77, 78. По приказу штаба народной армии Комуча войскам вменялось в обязанность охранять частновладельческие поля и посевы, для чего разрешалось «в случае надобности применять вооруженную силу и не останавливаться ни перед какими мерами воздействия на виновных». В приказе подчеркивалась обязанность всего начсостава армии «оказывать содействие и поддержку в этом отношении всем частным лицам, обращающимся за содействием по охране посевов». // ГАРФ, ф, 675, оп. 1, д. 21, л. 34. Некоторые крестьяне увидели в этом приказе возможность возвращения помещиков. Из Уфимской губернии сообщали, что отношение крестьян к Учредительному собранию отрицательное, т. к. «вопрос об отмене частной собственности Учредительным собранием заставил, по-видимому, их задуматься». // РГАСПИ, ф. 71, оп. 3, д. 406, л. 281.

276

Деникин А. И. Очерки русской смуты. Берлин, 1924. Т. 3. С. 98.

277

Лариса Рейснер, участница боев с народоармейцами, оставила описание о налете офицеров Каппеля на станцию Шихраны под Казанью. «Защищавший Шихраны малочисленный заслон был поголовно вырезан. Мало того, переловили и уничтожили все живое, населявшее полустанок. Мне пришлось видеть Шихраны через несколько часов после набега. Все носило черты того совершенно бессмысленного, погромного насилия, которым отмечены все победы этих господ. Во дворе валялась зверски убитая (именно убитая, а не зарезанная) корова, курятник был полон нелепо перебитых кур. С колодцем, небольшим огородом, водокачкой и жилыми помещениями было поступлено так, как если бы это были пойманные люди, и притом большевики. Из всего были выпущены кишки. Животные валялись выпотрошенные, безобразно мертвые. Рядом с этой исковерканностью всего, что было раньше человеческим поселком, неописуемая, непроизносимая смерть нескольких застигнутых врасплох железнодорожных служащих и красноармейцев казалась совершенно естественной. Только у Гойи в его иллюстрациях испанского похода и Герильи можно найти подобную гармонию деревьев, согнутых на сторону темным ветром и тяжестью повешенных, придорожной пыли, крови и камней». Рейснер Л. Свияжск (август — сентябрь 1918 г.) // Пролетарская революция. 1923. № 6–7. С. 183–184.

278

Николаев С. Возникновение и организация Комуча. // Воля России. Прага, 1928. № 8–9. С. 234.

279

Уполномоченный Комуча по Хвалынскому уезду 16 августа 1918 г. рапортовал: «Всех большевиков арестовал, места заключения в Хвалынске все время были переполнены, хотя часть наиболее важных арестантов была отправлена в Сызрань». // ГАРФ, ф. 669, оп. 1, д. 2, л. 3. Начальник гарнизона Казани генерал Рычков сообщал 11 августа 1918 г. об учреждении при управлении коменданта города военно-полевого суда из председателя, двух членов и делопроизводителя. РГАСПИ, ф. 71, оп. 33, д. 313, л. 5. Сотрудник Комуча В. И. Лебедев позже пытался-оправдаться тем, что большевики были жестоки и комучевцам иного ничего не оставалось. «Большевики не брали нас в плен… Троцкий в ряде приказов особенно настаивал на немедленном расстреле всякого, захваченного с оружием в руках». Из архива В. И. Лебедева. // Воля России, 1928. № 8–9. С. 112.

280

ГАРФ, ф. 1405, оп. 1, д. 30, л. 2. В состав комиссии входили два представителя от ведомства юстиции, два от армии и один — от прокуратуры. «Комиссия при отсутствии оснований для содержания под стражей выносит постановление об освобождении арестованного». Но «на постановление комиссии об освобождении может быть заявлен протест». // Там же.

281

ГАРФ, ф. 1405, оп. 1, д. 24, л. 25.

282

Там же, ф. 681, оп. 1, д. 16, л. 58.

283

Там же, ф. 675, оп. 1, д. 30, л. 367–375. В сентябре 1918 г. в Самаре и губернии комучевцы провели выборочный опрос по выяснению общественного мнения. В Бугурусланском уезде на вопрос: «Как смотрят крестьяне на Брестский мир с немцами?» — получили ответ: «У нас о нем не знают… Мы знаем только то, что видим, а видим только то, что у нас производятся беспощадные аресты, арестовывают за одно слово». // Вестник Комуча. 1918. 18 сентября. № 59.

284

Попов Ф. Г. Указ. соч. С. 224–225.

285

Вольский В. К. Судьба Учредительного собрания // Исторический архив. 1993. № 3. С. 146; Архангельский В. Волжский фронт Учредительного собрания в 1918 г./ Гражданская война на Волге в 1918 г. Прага, 1930. Сб. 1. С. 37. Й. Швец, командовавший чехословацкими легионерами, сражавшимися с красными под Казанью в августе — сентябре 1918 г., писал своим командирам, что легионеры деморализованы нежеланием мобилизованных в народную армию воевать и, когда они видят, что «собственный народ на собственной земле не желает эту землю защищать», то у них появляется «мысль, что они дерутся за чужие интересы». Клеванский А. X. Чехословацкие интернационалисты и проданный корпус. М., 1965, С. 263–264.

286

Утгоф В. Л. Уфимское государственное совещание 1918 г. Из воспоминаний участника. // Былое. 1921. № 16. С. 40.

287

Cм.: Сичинский Е. П. Из истории Временного областного правительства Урала (К вопросу о «третьем пути» русской революции). // История СССР. 1992. № 1. С. 164–172.

288

Революция защищается. Свердловск, 1989. С. 139–140, 148; Гражданская война на Южном Урале. Сб. док. и материалы. Челябинск, 1962. С. 164.

289

См.: Резниченко А. М. Борьба большевиков против «демократической» контрреволюции в Сибири (1918 г.). Новосибирск, 1972. С. 84–85. «С уходом большевиков, — сообщал генеральный консул США в Иркутске Э. Гаррис в начале июля 1918 г. в госдепартамент, — население Сибири снова приходит в себя. Вдоль всей линии сибирской железной дороги упрощенное правосудие определяет меру наказания командирам и комиссарам Красной гвардии. Австро-германские военнопленные, захваченные чехами с оружием в руках, расстреливаются, в то время как пленные красногвардейцы русской национальности передаются казакам и белогвардейцам с целью определения такого наказания, которого они заслуживают. До сих пор судьбой большинства комиссаров было повешение… Руководители Советов в деревнях получают по 20–25 ударов кнутом». Цит. по: Фоминых С. Ф. К истории интервенции и гражданской войны в Сибири и на Дальнем Востоке. Критический анализ американской дипломатической переписки как исторического источника. Томск, 1988. С. 108–109. В Омске 10 сентября 1918 г. Совет министров официально ввел смертную казнь. ГАРФ, ф. 4369, оп. 3, д. 10, л. 2; Законодательная деятельность белых правительств в Сибири (июнь — ноябрь 1918 г.). Томск, 1998. Вып. 2. С. 320.

290

Пионтковский С. А. Гражданская война в России. Хрестоматия. М., 1925. С. 266; Мельгунов С. П. Н. В. Чайковский на «белом» фронте. / Белый Север. 1918–1921 гг. Мемуары и документы. Архангельск, 1993. Вып. 1. С. 79–80.

291

С. Ц. Добровольский, бывший полевой военный прокурор Северной области, писал: «На Печоре население, занимающееся охотничьим промыслом, ставило силки для ловли красных. Один мой знакомый путейский инженер, узнав от одного из таких „охотников за черепами“, что им единолично было поймано и истреблено 60 красных, пришел в ужас… Оказалось, что у этого крестьянина все близкие были убиты красным отрядом Мандельбаума, а сам он совершенно случайно спасся, подвергнувшись страшным пыткам». Добровольский С. Ц. Борьба за возрождение России в Северной области. // Архив русской революции. Берлин, 1921. Т. 3. С. 76. Генерал В. В. Марушевский, одно время командовавший армией Северной области, вспоминал, как однажды в декабре 1918 г. солдаты заявили о нежелании идти на фронт. Он писал: «Мне сообщили, что зачинщики в числе 13 человек выданы и находятся под охраной караула. Я отдал приказ зачинщиков расстрелять, взяв для этого первую полуроту первой роты, а ротам, назначенным в поход, выступить в таковой немедленно… Других средств в борьбе, которую я взял на свои плечи, я не мог применить, а потому совесть моя была спокойна». Когда об этом узнал Чайковский, то вскрикнул: «Как, без суда?» Марушевский ответил, что действовал по уставу и потому правительство признало его действия правильными и отвечающими обстановке. Марушевский В. В. Год на Севере (август 1918 — август 1919 г.). / Белое дело, 1926. Т. 2. С. 53–54. В. И. Игнатьев писал о переполненных тюрьмах в Архангельске, в которых свирепствовали тиф и цинга, расстрелах, проводимых военно-полевыми судами. Игнатьев В. И. Некоторые факты и итоги 4 лет гражданской войны (1917–1921 гг.) М., 1922. Ч. 1. С. 39, 44.

292

См.: Белый Север. Архангельск, 1993. Вып. 2. С. 447–448.

293

Потылицын А. И. Белый террор на Севере. 1918–1920. Архангельск, 1931. С. 16; Рассказов П. П. Записки заключенного. Архангельск, 1952.

294

Подробнее об этом см.: Солженицын А. Черты двух революций. // Новый мир. 1993. № 12. С. 196–210.

295

Второй съезд РСДРП. Протоколы. М., 1959. С. 182.

296

Лацис М. Тов. Дзержинский и ВЧК. // Пролетарская революция. 1926. № 9. С. 92; он же. Пленных не брать. // Красноармеец, 1927. № 21. С. 18; Лебедев В. И. От Петрограда до Казани (Восстание на Волге в 1918 г.). // Воля России. 1928. № 8/9. С. 53, 62, 112; Профсоюзы Сибири в борьбе за власть Советов. 1917–1919. Новосибирск, 1928. С. 97; Мельгунов С. П. Трагедия адмирала Колчака. Белград, 1930. Ч. 1. С. 131; Ленин В. И. ПСС. Т. 38. С. 355.

297

Новый мир. 1989. № 9. С. 93, 99–100, 102.

298

Мельгунов С. П. Трагедия адмирала Колчака. Ч. 1. С. 136, 138.

299

Ракитников Н. И. Сибирская реакция. Колчак. М., 1920. С. 12; Щепихин С. А. Под стягом Учредительного собрания. // Гражданская война на Волге в 1918 г. Прага, 1930. Сб. 1. С. 180; Рэнсом А. Шесть недель в Советской России. М. -Пг., 1924. С. 100.

300

РГАСПИ, ф. 274, оп. 1, д. 1. л. 17.

301

Писатель И. Вольнов в дневнике из Самары тех дней записал о виденном, как «казаки и чехи, под командой царских офицеров, истребляли крестьян и рабочих во имя Учредительного собрания». Говоря об отношении крестьян к комучевцам, он рассказывал о следующем случае: «Ехал с эсером, членом Учредительного собрания в Самару. Цекист говорит: „Ну, как — рады у вас и деревне, что Учредительное собрание освободило вас от большевистской кабалы?“ Возница покосился и не отвечает.

— Нет — в самом деле?

— Конечно, довольны. Вы — тоже едете освобождать? Очень даже довольны, не забудем, — глухо говорил он. Остановил лошадей.

— Слезайте!

— То есть как— слезайте? — растерянно заелозил на вертенье цекист. — Куда слезайте?

— В грязь, чего глаза-то лупишь! — бешено закричал мужик, взмахивая кнутовищем. — Не повезу больше!.. Слезай! Освободители, мать вашу в Христа!

…Война отнимает у людей все человеческое», — заключал Вольнов. Вольнов И. Самара (из дневника). // Новый мир. 1925. № 5. С. 71–72, 78.

Вольнов писал с горечью о своей поездке через линию фронта в Самару летом 1918 г.: «Мы не раз встречали изнасилованных женщин и девушек. Мы видели женщин, до костей иссеченных казацкими нагайками. Мы проезжали мимо братских могил. В общей куче, в братских объятиях, там покоились солдаты обоих фронтов, дети, случайно попавшие под выстрелы, до смерти изломанные, измятые солдатами женщины.

Мы видели попа, на котором целую ночь катались верхом скучавшие на отдыхе партизаны: попа ставили на четвереньки и подгоняли шомполами по толстому заду. На его шее мотался колокольчик. Катаясь, партизаны держали попа за длинные волосы.

Наконец, мы видели старуху, мать коммуниста, с выколотыми глазами и отрезанными грудями. Видели церковные кресты, валявшиеся в навозе, трепыхающиеся по ветру концы намыленных вожжевок на столбах, в петлях которых умирали большевики…» Вольнов И. Огонь и воды. Куйбышев, 1990. С. 188–189.

302

Попов Ф. Г. Там же. С. 226–228.

303

Зензинов В. Из жизни революционера. Париж, 1919. С. 110. В. М. Зензинов (1880–1953), правый эсер, этнограф, депутат Учредительного собрания, член Самарского Комуча и уфимской Директории. Зензинов В. Пережитое. Нью-Йорк, 1953.

304

Архив русской революции. Берлин, 1923. T. XII. С. 189, 190. Решение конкретных вопросов Директория откладывала до созыва Учредительного собрания в начале 1919 г. Как признавал член Директории генерал Болдырев, «наиболее слабым местом Директории была ее оторванность от широких масс. Она была порождением интеллигенции, декларировала общие красивые принципы и оперировала немыми отвлеченными лозунгами „Родина“, „народ“ и ничем не соприкасалась с живой жизнью». Болдырев В. Г. Директория, Колчак, интервенты. Новониколаевск, 1926. С. 54–55. Директорию признал лишь самарский Комуч, объявив 3 октября 1918 г. о своем упразднении. Тогда же Директория перенесла свою резиденцию в Омск. В. Н. Пепеляев, кадет и позже премьер правительства Колчака, 28 сентября 1918 г. объяснял чешскому генералу Р. Гайде: «Я не поехал на уфимское совещание, ибо не верю в создание таким путем прочной власти… спасение в единоличной военной диктатуре, которую должна создать армия». Дневник Пепеляева. // Красные зори. Иркутск, 1923. № 4. С. 78.

305

См.: Фоминых С. Ф. Там же. С. 153.

306

ГАРФ, ф. 147, оп. 8, д. 1, л. 2. 18 ноября 1918 г. в Уфе на квартире заместителя министра внутренних дел Директории Е. Ф. Роговского были арестованы отрядом казаков Роговский, Н. Д. Авксентьев, В. М. Зензинов, Д. Ф. Раков и др. Раков перед этим был в Москве, встречался со Свердловым и вел с ним переговоры об открытии фронта народной армии перед большевиками. Узнав об этом, члены Директории П. В. Вологодский и В. А. Виноградов передали власть Колчаку. Урал и Прикамье. Ноябрь 1917 — январь 1919. Документы и материалы. Париж, 1982. С. 420.

307

Cм.: Гражданская война в Сибири и Северной области. М. -Л., 1927. С. 26, 41. Раков Д. Ф. В застенках Колчака. Голос из Сибири. Париж, 1920; Колосов Е. Как это было? (Массовые убийства при Колчаке в декабре 1918 г. в Омске и гибель Н. В. Фомина.) // Былое. 1923. № 21. С. 250–297. Эти и другие факты заставили А. Вольского сделать вывод: «…Нигде белый террор не достиг таких громадных размеров и такой жестокости, как в Сибири и на Дальнем Востоке». Вольский А. Белый террор в эпоху гражданской войны в СССР. / Десять лет белого террора. М., 1929. С. 17. В Омске за попытку восстать в декабре 1918 г. Колчак расстрелял, по разным данным, 547 или 2,5 тыс. человек. Сборник трудов ВНО. М., 1922. Кн. 3. С. 43.

308

Еженедельник ЧК. М., 1918. № 1. С. 11; Пионтковский С. А. Гражданская война в России. Хрестоматия. С. 301.

309

Министром финансов колчаковского правительства стал И. А. Михайлов («Ванька Каин»), сын народовольца, юрист, кооператор, при Керенском управляющий делами экономического совета Временного правительства. Арестован в Харбине 6 сентября 1945 г. На допросе сообщил: «Находясь на службе у Колчака, я снабжал колчаковскую армию денежными средствами, заключил кредитные соглашения для закупок вооружения за границей и, в качестве члена колчаковского правительства, принимал участие в обсуждении вопросов вооруженной борьбы с советской властью». Расстрелян по приговору советского суда 30 августа 1946 г.

В начале века один из социал-демократов писал для газеты «Рабочее дело», издававшейся в Париже: «Я, например, сочувствую террористам, думаю, что террор ничуть не противоречит социал-демократической программе. Благодаря тому, что социал-демократы стали в резко отрицательное отношение к террору, им воспользовались полумертвые обломки народничества, чтобы снова занять положение в рядах живых. Быть может, я ошибаюсь, но мне кажется, что терроризм будет развиваться». К сожалению, социал-демократ И. А. Гурвич не ошибся. РГАСПИ, ф. 283, оп. 1, д. 150, л. 2. Подробнее об отношении к террору российских социалистов см.: Будницкий О. В. Терроризм в российском освободительном движении: идеология, этика, психология (вторая половина XIX — начало XX в.). М., 2000. Среди последних работ о «демократической контрреволюции» в России см.: Голдин В. И. Интервенция и антибольшевистское движение на Русском Севере. 1918–1920. М., 1993; он же. Николай Чайковский в революции и контрреволюции. // Белая армия. Белое дело. 1997. № 4; Калягин А. В., Парамонов В. Н. «Третий путь» в гражданской войне (опыт деятельности Самарского Комуча). Самара, 1995; Медведев В. Г. Белый режим под красным флагом (Комуч). Ульяновск, 1998; Плешкевич Е. А. Временное областное правительство Урала: дискуссия о причинах образования. // Отечественная история. 2003. № 5. С. 30–35; Дмитриев П. Н., Куликов К. И. Мятеж в Ижевско-воткинском районе. Ижевск, 1992; Чураков Д. О. «Третья сила» у власти: Ижевск, 1918 год. // Вопросы истории. 2003. № 5. С. 30–45; Звягин С. П. Формирование и реализация правоохранительной политики антибольшевистскими правительствами на востоке России (1918–1922 гг.). Автореф. дисс. докт. ист. наук. Кемерово, 2003; Коробкин А. А. Отечественная историография «демократической контрреволюции» (лето — осень 1918 г.) в России. Автореф. дисс. канд. ист. наук. Екатеринбург, 2003; и др.

310

Допрос Колчака. М., 1925. С. 42, 45, 59. Будберг А. Колчаковская эпопея. Дневник. // Архив русской революции. Берлин. 1924. T. XIV. С. 270. Колчак заявил, придя к власти: «…Я не пойду по пути реакции, ни по гибельному пути партийности. Главной своей целью ставлю создание боеспособной армии, победу над большевизмом и установление законности и правопорядка, дабы народ мог беспрепятственно избрать себе образ правления, который он пожелает, и осуществить великие идеи свободы, ныне провозглашенные по всему миру». Цит. по: Дроков С. В. А. В. Колчак. // Вопросы истории. 1991. № 1. С. 60.

311

Ленин В. И. ПСС. Т. 39. С. 397.

312

См.: Спирин Л. М. Разгром армии Колчака. М., 1957. С. 40; Иоффе Г. З. Крах российской монархической контрреволюции. М., 1977. С. 181; он же. Колчаковская авантюра и ее крах. М., 1983. С. 179.

313

Мельгунов С. П. Трагедия адмирала Колчака. Белград, 1930. Ч. II. С. 238; Белград, 1931. С. 179.

314

Pipes R. Strive-Liberal оп the Right. Cambridge, 1980. P. 276; а также см.: Fleming P. The Pate of Admiral Kolchak. New-York, 1963. P. III; и др.

315

Дроков С. В. А. В. Колчак. // Вопросы истории. 1991. № 1. С. 63; Кларов Ю. Допрос в Иркутске. / Арестант пятой камеры. М., 1990; Колчак Александр Васильевич — последние годы жизни. Барнаул, 1991; Трукан Г. А. Верховный правитель России. // Отечественная история. 1999. № 6. С. 27–47; Зырянов П. Н. Молодые годы А В. Колчака. // Вопросы истории. 2002. № 6. С. 119–133; // Известия. 2001. 27 ноября; 2002. 18 апреля; Ожиганов А. Л. Отечественная историография колчаковского режима (ноябрь 1918 — январь 1920 г.). Автореф. дисс. канд. ист. наук. Екатеринбург, 2003; и др.

316

Гражданская война и военная интервенция. Энциклопедия. М., 1983. С. 183; см. также: Алексашенко А. П. Крах деникинщины. М., 1966. С. 52, 62.

317

Деникин А. И. Очерки русской смуты. Берлин, 1925. Т. 4. С. 201. «Лично для меня было и осталось непререкаемым одно весьма важное положение, вытекающее из психологии октябрьского переворота, — писал он. — Если бы в этот трагический момент нашей истории не нашлось среди русского народа людей, готовых восстать против безумия и преступления большевистской власти и принести свою кровь и жизнь за разрушаемую родину, — это был бы не народ, а навоз для удобрения беспредельных полей старого континента, обреченный на колонизацию пришельцев с Запада и Востока… К счастью, мы принадлежим к замученному, но великому русскому народу». Деникин А. И. Очерки русской смуты. Париж, 1923. Т. 2. С. 199. Для Деникина главным была Россия, ее народ. Революцию и большевиков он считал явлением преходящим.

318

Кин Д. Деникинщина. Л., 1926. С. 52; Федюк В. П. Деникинская диктатура и ее крах. Ярославль, 1990. С. 20.

319

Начало публикаций см.: Вопросы истории. 1990. № 3; Октябрь, 1990. № 10; а также: Пометки В. И. Ленина на книге А И. Деникина. // Вопросы истории КПСС. 1989. № 5. С. 12.

320

Октябрь. 1990. № 10. С. 51–56. Д. В. Лехович сравнивал Деникина с Дон Кихотом, потому что «высокие принципы чести и совести мешали Деникину найти правильные решения». Лехович Д. Белые против красных. Судьба генерала Антона Деникина. М., 1992. С. 229. См. также: Деникин А. И. Путь русского офицера. Нью-Йорк, 1953. 14 марта 2002 г. «Независимая газета» заявила о возможном перенесении праха генералов Деникина и Врангеля на одно из московских кладбищ.

321

Журов Ю. В. Гражданская война в сибирской деревне. Красноярск, 1986. С. 96, 109.

322

Гинс Г. К. Сибирь, союзники и Колчак. Харбин, 1921. Ч. 1.С. 4; Т. 2. С. 137–139.

323

Допрос Колчака. С. 210, 211, 212, 213.

324

Солодовников Е. Сибирские авантюры и генерал Гайда. Из записок русского революционера. Прага, 1921. С. 12–13; В. Я. Зазубрин (1895–1938), участник гражданской войны в Сибири, автор книги «Два мира», писал об ужасах красного и белого террора и выделял два требования крестьян: «Бела власть! Грабеж! Убийство! Хуже старого режима! Где жить будем? Как жить? Уничтожать гадов!» и «Нам все равно, что красны, что белы, только бы жить дали». Зазубрин В. Два мира. Новосибирск, 1988. С. 170, 329, 331.

325

Будберг А. Дневник белогвардейца. Л., 1929. С. 11, 191.

326

См.: Урал и Прикамье. Документы и материалы. Ноябрь 1917 — январь 1919 г. Париж, 1982; Кобзев И. С красным флагом против красных // Огонек. 1990. № 30; и др. Высококвалифицированные ижевские рабочие были спровоцированы на антибольшевистское выступление насильственными мобилизациями и поборами властей. В августе 1918 г. они создали прикамскую народную армию, а затем ушли к Колчаку. Они были за Советы, но против большевистского диктата. Вначале это была бригада, а с августа 1919 г. — дивизия, примерно 40–50 тысяч бойцов. Возвратившиеся в Ижевск были расстреляны в 1937 году.

327

Cм.: Кучкин А. К истории ижевского восстания. // Пролетарская революция. 1929. № 6; Mаксимов В. В. Кулацкая контрреволюция и ижевское восстание. Ижевск, 1933; Куликов К. И. Руководители ижевского восстания / Гражданская война в Удмуртии. 1918–1919 гг. Ижевск, 1988. С. 137.

328

ГАРФ, ф. 147, оп. 8, д. 37, л. 6.

329

Гражданская война на Южном Урале. 1918–1919. Сборник документов и материалов. Челябинск, 1962. С. 168–169. См. также: Нарский И. В. Жизнь в катастрофе. Будни населения Урала в 1917–1922 гг. М., 2001.

330

См.: Думова Н. Г. Кадетская контрреволюция и ее разгром (октябрь 1917–1920 гг.). М., 1982. С. 208, 215.

331

Гражданская война на Южном Урале. С. 171, 172; ГАРФ, ф. 147, оп. 8, д. 2 «д», л. 17–18.; оп. 10, д. 20, л. 198, 201.

332

См.: Мельгунов С. П. Трагедия адмирала Колчака. Белград, 1930. Ч. 1. С. 76–82; Спирин Л. М. Разгром армии Колчака. М., 1957. С. 38.

333

См.: Партия в период иностранной военной интервенции и гражданской войны (1918–1920). Документы и материалы. M., 1962. С. 357. К. В. Сахаров (1881–1941), генерал, участник мировой и гражданской войн, эмигрировал в Германию, автор нескольких работ, в том числе «Белая Сибирь» (Мюнхен, 1923). Полагал, что белое движение в России являлось прообразом германского фашизма. Он писал: «Белое движение в самой сущности своей являлось первым проявлением фашизма… Белое движение было даже не предтечей фашизма, а чистым проявлением его». Сахаров К. В. Белая Сибирь. С. 314. Судя по приказам Сахарова в 1919 г., его роднили с фашизмом беспощадность к людям, презрение к «недочеловекам» по его мнению. В 1938 г. Сахаров выпустил в Германии книгу, полную ненависти к чехословацким легионерам («каины славянства»), Sakharow K. Die tschechoslowakischen legioner in Sibiren. Berlin, 1938.

334

Грэвс В. Американская авантюра в Сибири. 1918–1920. М., 1932. С. 80, 175, 237. О белом терроре говорил во время слушаний комиссии американского сенатора Овермэна 22 февраля 1919 г. сочувствующий большевикам журналист Альберт Рис Вильямс: «Белый террор — это тот, который существует в местах, где советская власть свергнута. Вспомните рассказ м-ра Аккермана в „Нью-Йорк таймсе“. В одной из своих корреспонденции он приводит эпизод, когда поезд, отошедший с Урала с 2100 пленными большевиками, прибыл в Николаевск с 1300. Он спросил, что стало с остальными, и узнал, что в поезде отсутствовали какие бы то ни было гигиенические условия, а также продовольствие, и эти люди либо умерли от голода, либо покончили с собою, либо были убиты при попытке к бегству. Он сообщил, что пленные умирали на руках работников американского Красного Креста, когда последние снимали их с поезда. Это преступление, как и многие другие, лежит на совести врагов советской власти. Тот же корреспондент Аккерман рассказывал, что Калмыкову было разрешено идти впереди наступающих союзников, причем он действовал с такой беспощадной жестокостью, что люди не осмеливались даже убирать трупы расстрелянных им жертв. Трупы оставались лежать на улицах, покинутые на съедение собакам. В Хабаровске 16 советских учителей, которые преподавали детям по новому методу… были скошены пулеметами, и кровь учителей обагрила цветочные грядки, которые они сделали со своими учениками… Я знаю, что мы живем в очень неспокойное время. Но призовите на суд истории с одной стороны большевиков, обвиняемых в красном терроре, а с другой стороны — белогвардейцев и черносотенцев, обвиняемых в белом терроре, и предложите им поднять руки, мозолистые и загрубелые от работы руки крестьян и рабочих будут сиять белизной по сравнению с обагренными кровью руками этих привилегированных леди и джентльменов». Октябрьская революция перед судом американских сенаторов. M. -Л., 1927. С. 111–112. Калмыков И. М. (? —1920), в 1919 г. — начальник Уссурийской отдельной бригады.

М. Г. Александров, комиссар красногвардейского отряда в Томске. Был арестован колчаковцами, заключен в томскую тюрьму. В середине июня 1919 г., вспоминал он, из камеры ночью увели 11 рабочих. Никто не спал. «Тишину нарушали слабые стоны, которые доносились со двора тюрьмы, слышны были мольбы и проклятья… но через некоторое время все стихло. Утром уголовные нам передали, что выведенных заключенных казаки рубили шашками и кололи штыками на заднем прогулочном дворе, а потом нагрузили подводы и куда-то увезли». Александров сообщил, что затем был отправлен в Александровский централ под Иркутском и из более тысячи там заключенных красноармейцы в январе 1920 г. освободили только 368 человек. В 1921–1923 гг. Александров работал в уездной ЧК Томской области. РГАСПИ, ф. 71, оп. 15, д. 71, л. 83-102.

335

ЦА ФСБ РФ, д. 37751. В 4 томах. Анненков и Денисов в конце 1925 г. были выданы ГПУ прокоммунистически настроенными китайцами. Среди документов, подписанных атаманом Анненковым в 1919 г., есть и обличающие его звериный антисемитизм. // Военно-исторический журнал. 1991. № 3. С. 72.

336

Гражданская война в Оренбуржье (1917–1919 гг.). Документы и материалы. Оренбург, 1958. С. 153–154, 164.

337

Семенов Г. О себе. Воспоминания, мысли, выводы. Харбин, 1938. С. 49–50. М. А. Муравьев (1880–1918), подполковник старой армии, в июне — начале июля 1918 г. — командующий Восточным фронтом Советской республики, 10 июля поднял мятеж, 11 июля убит чекистами во время перестрелки.

338

См.: Даурец Н. П. Семеновские застенки (записки очевидца). Харбин, 1921; Зайцев Ф. В вагоне смерти (воспоминания спасшегося), Дальистпарт. Владивосток, 1924. Кн. 2; Борьба за власть Советов в Приморье (1917–1922). Владивосток, 1955; и др. Зайцев вспоминал (с. 26–30), как истязали, а затем убили Беренбаума (В. Нарриса), который 20 декабря 1918 г. пытался убить Семенова, бросив в театре в него гранату, и тот был ранен в ногу. Его пытал прапорщик Кобеляцкин: порол, скальпировал, голым бросил на мороз, потом добил. Тирбах А. И. (1890–1935) — в 1918–1920 гг. — начальник 1-й Маньчжурской дивизии; Р. Ф. Унгерн (1887–1921) — в 1918–1919 гг. командир Туземного (азиатского корпуса). О нем см.: Юзефович Л. Самодержец пустыни. М., 1993.

339

ЦА ФСК РФ, д. 18765. В 25 томах. См. также: Чистяков Н. Разгром семеновщины. / Неотвратимое возмездие. М., 1973; Чертков В. С нашим атаманом не приходится тужить. // Правда. 1990. 5 августа; и др.

340

См.: Медведев В. Из жизни атамана // Комсомольская правда. 1991. 21 мая. 27 августа 1996 г. «Известия» опубликовали очерк о дочерях атамана Семенова, которые тогда жили в Новороссийске. Дети Семенова были репрессированы в 1948 г. В 1994 г. военная коллегия Верховного суда России отказала в полной реабилитации Г. И. Семенова.

341

Неизвестная Россия. М., 1992. С. 238; Россия антибольшевистская. Из белогвардейских и эмигрантских архивов. М., 1995. С. 5. Трагична была судьба руководителей белого движения в Сибири. 21 января 1920 г. ЧК в Иркутске приступила к допросу Колчака. Судьба его была предрешена. Ленин телеграфировал заместителю председателя Реввоенсовета Республики Э. М. Склянскому: «Пошлите Смирнову (РВС-5) шифровку (шифром). Не распространяйте никаких вестей о Колчаке, не печатайте ровно ничего, а после занятия нами Иркутска пришлите строго официальную телеграмму с разъяснениями, что местные власти до нашего прихода поступили так под влиянием угрозы Каппеля и опасности белогвардейских заговоров в Иркутске… Беретесь ли сделать архинадежно?» Председатель Сибревкома И. Н. Смирнов телеграфировал Ленину и Троцкому: «Сегодня ночью дал по радио приказ иркутскому штабу коммунистов… чтобы Колчака в случае опасности вывезли на север от Иркутска, если не удастся спасти его от чехов, то расстрелять в тюрьме». И отдал приказ исполкому иркутского Совета: «Ввиду движения каппелевских отрядов на Иркутск и неустойчивого положения советской власти в Иркутске настоящим приказываю вам находящихся в заключении у вас адмирала Колчака, председателя Совета министров Пепеляева с получением сего немедленно расстрелять. Об исполнении доложить». Колчак и Пепеляев были расстреляны утром 7 февраля 1920 г. на берегу реки Ушаковки. Совершила это левоэсеровская дружина в присутствии чекиста Чудновского, члена ревкома Левенсона и коменданта Иркутска Бурсака. Трупы Колчака и Пепеляева было решено «отправить туда, где тысячами лежат ни в чем не повинные рабочие и крестьяне, замученные карательными отрядами», — в прорубь. Мельгунов С. П. Трагедия адмирала Колчака. С. 173–175; Вопросы истории. 1991. № 1. С. 65; В. И. Ленин. Неизвестные документы. 1891–1922. С. 329. Вещи Колчака были переданы чекисту С. Г. Уралову. Близкая Колчаку А. В. Книпер (Тимирева) (1893–1975) вспоминала: «Я была арестована в поезде адмирала Колчака и вместе с ним. Мне было тогда 26 лет, я любила его и была с ним близка и не могла оставить его в последние дни его жизни. Вот, в сущности, все. Я никогда не была политической фигурой, и ко мне лично никаких обвинений не предъявлялось». С 1920 г. Тимирева была в лагерях и тюрьмах. Ей разрешили вернуться в Москву только в 1960 году. // Минувшее. М., 1990. Т. 1. С. 99. Об отношениях Тимиревой и Колчака см.: «Милая, обожаемая моя Анна Васильевна…». М., 1997; Милая химера в адмиральской форме. Письма А. В. Тимиревой А. В. Колчаку. 18 июля 1916 года — 17–18 мая 1917 года. СПб., 2002. Незадолго до своего ареста, 4 января 1920 г., Колчак указом назвал Деникина «верховным правителем Российского государства» и передал власть на восточной окраине страны Г. М. Семенову. 5 января 1920 г. Колчак распустил свою охрану и перешел в поезд союзников, который охраняли чехословацкие легионеры. 15 января на станции Иннокентьевской (недалеко от Иркутска), Колчак и глава Омского правительства В. Н. Пепеляев были переданы сибирскому Политическому центру, который 21 января перевел арестованных в ведение Иркутского большевистского революционного комитета. Об ужасах бегства колчаковцев из Сибири сообщали очевидцы. Кроль Л. А. За три года. Владивосток, 1921. С. 180–181; Филантьев Д. В. Катастрофа белого движения в Сибири. 1918–1922. Впечатления очевидца. Paris, 1985. С. 51–65. Только в Казани в 1920 г. было расстреляно 9 бывших военнослужащих Колчака. // Архив Управления ФСБ по РТ, д. 4967, 374, 246 и др.

342

Кин Д. Деникинщина. Л., 1927. С. 80.

343

См.: Деникин — Юденич — Врангель. М.-Л., 1927. С. 64–65.

344

Устинов С. M. Записки начальника контрразведки (1915–1920 гг.). Берлин, 1923. С. 125, 126; Виллиам Г. Белые. М., 1923. С. 67, 68; Арбатов З. Ю. Екатеринослав, 1917–1922 гт. // Архив русской революции. Берлин, 1923. Т. 12. С. 94. Шкуро А. Г. (1886–1947) — в 1919 г. — командир 3-го Кубанского конного корпуса. Шкуро был организатором антибольшевистского партизанского движения на Кубани в 1918 г., затем уже в составе армии Деникина возродил созданную им еще в 1916 г. «волчью сотню» (250 казаков). Шкуро А. Г. Записки белого партизана. М., 1991; Цветков В. Волки гражданской войны. // Родина. 1999. № 10. С. 56–59.

345

Денисов С. В. Начало гражданской войны на Дону. M. -Л., 1926. С. 98–99. Генерал В. М. Краснов называл результаты быстрых действий белых: «В Святокрестовском уезде безнаказанно буйствовала „дикая дивизия“, способствуя превращению лояльных до того времени крестьян в „зеленых камышанников“… Во главе уезда стоял полковник Л., признававшийся начальнику особого агитационного отряда, что он не сторонник судебного преследования преступников и предпочитает вместо этой „волокиты“ просто „ликвидировать“ преступника на месте». Краснов В. М. Из воспоминаний о 1917–1920 гг. // Архив русской революции. Берлин, 1923. Т. 8. С. 133. Подобные действия оправдывал генерал М. Г. Дроздовский: «В этой беспощадной борьбе за жизнь я стану вровень с этим страшным звериным законом — с волками жить… И пусть культурное сердце сжимается иногда непроизвольно — жребий брошен, и в этом пути пойдем бесстрастно и упорно к_заветной цели через потоки чужой и своей крови». Дроздовский М. Г. Из Румынии на Дон (отрывки из дневника). / Начало гражданской войны. С. 111–112.

346

Гражданская война на Украине. 1918–1920. Сб. док. и материалов. Киев, 1967. Т. 2. С. 233.

347

Там же. С. 428.

348

«С пленными наши войска расправлялись с большой жестокостью». Из воспоминаний генерала А. Лукомского. // Архив русской революции. Берлин, 1922. Т. 6. С. 109. «…Жестоко обращались большевики с пленными казаками. Они вымещали свою злобу на казаках за их победы не только на пленных, но и вообще на станичном населении». Краснов П. Н. Всевеликое войско Донское. // Архив русской революции Берлин, 1922. Т. 5. С. 226.

349

Деникин — Юденич — Врангель. M. -Л., 1927. С. 63–64. Крестьяне не воспринимали лютые грабежи. «Большевиков, когда стали притеснять нас, выгнали! Бог даст, и „кадет“ прогоним», — говорили они. // Там же. С. 170.

350

Деникин А. И. Путь русского офицера. Нью-Йорк, 1953. С. 96. Деникин был убежден, что советскую власть от гибели спасли те, кто не содействовал национальному возрождению России. Деникин А. И. Кто спас советскую власть от гибели. Париж, 1937.

351

Деникин — Юденич — Врангель. С. 63.

352

Думова Н. Г. Кадетская контрреволюция и ее разгром. С. 295–296.

353

ГАРФ, ф. 4405, оп. 1, д. 34, л. 2, 12, 73; д. 12, л. 1-33.

354

См.: Соколов К. П. Правление генерала Деникина (из воспоминаний). София, 1921. С. 95; На чужой стороне. 1924. Кн. 4, 5, 7, 8; 1925. Кн. 8, 9, 10; Красный террор в годы гражданской войны (по материалам Особой следственной комиссии по расследованию злодеяний большевиков). London, 1992; Вопросы истории. 2001. № 7–10.

355

Цит. по кн. Думовой Н. Г. Там же. С. 294. П. Н. Милюков сознавал: «Становится общепризнанным то положение, что деникинская армия и правительство не сумели связать себя с населением, которое стало враждебным». Думова Н. Г. Там же. С. 294; Бутаков Я. А. Белое движение на Юге России: концепция и практика государственного строительства (конец 1917 — начало 1920 г.). М., 2000; Михайлов И. В. Гражданская война в современной историографии: виден ли свет в конце тоннеля? Гражданская война в России. События, мнения, оценки. М., 2002, С. 646–647.

356

Лехович Д. Белые против красных. С. 229, 335. Ни Деникину, ни кому-либо из других конфронтантов в те годы не удалось создать, как призывало Особое совещание при генерале, «равного для всех и независимого суда». ГАРФ, ф. 439, оп. 1, д. 74, л. 2, 3. См. также: Генерал Кутепов. Сб. ст. Париж, 1934.

357

ГАРФ, ф. 5853, оп. 1, д. 1, л. 15, 52, 122, 163–164.

358

Неизвестная Россия. XX век. Кн. 2. С. 239. Грабили все армии: и белые, и красные. После штурма Хивы в апреле 1920 г. красные устроили там погром. «Такого ужаса, какой нами здесь сразу обнаружен, нигде не приходилось видеть, — телеграфировал 6 апреля в Ташкент председатель ревтрибунала Туркфронта И. Р. Фонштейн. — Открытый организованный военный грабеж, во главе коего в качестве активного организатора стоит штаб командующих людей, открыто распределяющий награбленное с оставлением себе львиной доли. Увод женщин, содержание их как пленниц, рабынь, продажа с аукционного торга на базарной площади Петроалександровска и Хивы, разгром хивинских дворцов, расстрел красноармейцами первого встречного как предпосылка ограбления имущества». То же повторилось и при взятии красными Бухары войсками Туркфронта (командующий Г. Я. Сокольников, члены РВС Г. И. Сафаров и Я. X. Петерс). «Центр города уничтожен, сожжен Регистан, — сообщали Ленину. — На третий день после обстрела Бухарское правительство послало парламентера, который задержан как заложник. Обстрел продолжался. После сдачи Бухары начались поджоги и невероятные грабежи и мародерства. Все богатства, содержащиеся в подвалах и кладовых Регистана, разграблены, громадные несгораемые шкафы разбиты, разломаны. В грабеже принимала участие Красная Армия, и два эшелона с груженым имуществом направлены в Ташкент, тридцать девять сабель, усыпанные драгоценными камнями, некоторые из них имеют тридцать пять бриллиантов, оказались в Ташкенте». Генис В. Л. Разгром Бухарского эмирата в 1920 году. // Вопросы истории. 1993. № 7. С. 42, 49.

359

Кин Д. Деникинщина. С. 244; Федюк В. П. Деникинская диктатура и ее крах. С. 57; Штиф Н. И. Добровольцы и еврейские погромы. Деникин — Юденич — Врангель. С. 141, 154; Козлов А. И. Антон Иванович Деникин. // Вопросы истории. 1995. № 10; он же. Генерал Деникин. Финкельштейн Ю. Е. Симон Петлюра. Ростов на-Дону, 2000; Козерод О. В., Бриман С. Я. Деникинский режим и еврейское население Украины: 1919–1920 гг. Харьков, 1996; Ипполитов Г. М. Кто Вы, генерал А. И. Деникин? Самара, 1999; и др.

360

Ларин Ю. Евреи и антисемитизм в СССР. М.—Л., 1929. С. 39; Родина. 1990. № 10. С. 15.

361

Лекаш Б. Когда Израиль умирает… Л., 1928. С. 14, 22, 106. Также см.: Чериковер И. Антисемитизм и погромы на Украине в период Центральной рады и гетмана. / Революция на Украине. М. -Л., 1930; Шехтман И. Б. Погромы Добровольческой армии на Украине (к истории антисемитизма на Украине в 1919–1920 гг.). Берлин, 1932; Дикий А. Евреи в России и СССР. Исторический очерк. Нью-Йорк, 1967; и др.

362

Воспоминания генерала барона П. Н. Врангеля. М., 1992. Ч. 1. С. 90–91, 130–131; Цветков В. Ж. Петр Николаевич Врангель (1878–1928: исторический портрет). // Вопросы истории. 1997. № 7. В 2003 г. увидели свет воспоминания отца Врангеля — H. Е. Врангеля (Воспоминания. От крепостного права до большевиков. М., 2003), позволяющие понять процесс воспитания генерала.

363

См.: Пионтковский С. А. Гражданская война в России. Хрестоматия. С. 632.

364

Воспоминания генерала барона П. Н. Врангеля. Ч. 2. С. 76, 77, 141. 15 февраля 1920 г. Врангель писал Деникину, что «армия, воспитываемая на произволе, грабежах и пьянстве, ведомая начальником, примером своим развращающим войска, — такая армия не могла создать Россию». // Военно-исторический журнал. 1990. № 7. С. 70.

365

Там же. С. 73–74.

366

Валентинов А. А. Крымская эпопея. Деникин — Юденич — Врангель. С. 356; Оболенский В. Крым при Врангеле. Там же. С. 383, 391, 393–394; Раковский Г. Конец белых Там же. С. 434, 436.

367

Раковский Г. Конец белых. Прага, 1921. С. 11. Разведсводки штабов красных, составленные на основании анализа врангелевских газет, показаний перебежчиков и донесений агентов, сообщали об облавах, массовых порках крестьян, арестах и казнях. В августе — сентябре 1920 г. аналитики красных пришли к заключению, что насильственные мобилизации белых в Крыму и террор произвели перелом в настроении населения в пользу красных. Карпенко С. В. Разведсводки штабов Красной Армии как источник по истории внутренней контрреволюции и интервенции (на примере врангелевщины). Вспомогательные исторические дисциплины. Л., 1989. T. XX. С. 76–77. В Джанкое, где помещалась ставка Слащова, было наибольшее число повешенных по приговорам военно-полевых судов и без всяких приговоров. Перед поездом Слащова одинаково висели на столбах по нескольку дней и офицеры, и солдаты, и рабочие, и крестьяне. Неизвестная Россия. XX век. М., 1993. Кн. 3. С. 85, 98.

368

РГАСПИ, ф. 2, оп. 1, д. 24644, л. 2; оп. 2, д. 1008, л. 1–2. Подробнее см.: Возвращение генерала Слащова. Публ. док. А. А Зданович. Неизвестная Россия. XX век. Кн. 3. С. 107–118. Позже стало известно, что Слащов и вернувшийся с ним в Советскую Россию начальник конвоя М. В. Мезерницкий (1895–1937) стали сотрудничать с ГПУ.

369

Слащов Я. Крым в 1920 году. М., 1924; М., 1990. В Николаеве генерал Слащов за раз расстрелял 60 рабочих-коммунистов. Это были последние судороги власти. Устинов С. М. Записки начальника контрразведки (1915–1920 гг.). Берлин, 1923. С. 133.

370

Центр хранения документов новейшей истории республики Крым, ф. 150, оп. 1, д. 49, л. 197–232; д. 53, л. 148. Лазарь Львович Коленберг, 1905 г. рождения, из мещан г. Николаева. В Красной Армии до 1926 г. Убил Слащова выстрелом в упор тремя пулями. Проверка подтвердила факт расстрела его брата по указанию Слащова. Коленберг психиатрической экспертизой был признан психически больным. Дело было прекращено. Дальнейшая судьба Коленберга неизвестна.

371

Бунин И. А. Окаянные дни. Лондон, 1984. С. 55.

372

ГАРФ, ф. 6389, оп. 1, д. 3, л. 17–19, 45.

373

Горн В. Гражданская война в северо-западной России. Юденич под Петроградом. Л., 1927. С. 12, 126, 138. Там же. С. 252. См. также: Смолин А. В. Белое движение на Северо-Западе России. 1918–1920 гг. СПб., 1999.

374

См.: Пионтковский С. А. Гражданская война в России. Хрестоматия. С. 586–587, 591; Катков Н. Ф. Агитационо-пропагандистская работа большевиков в войсках и тылу белогвардейцев в период 1918–1920 гг. Л., 1977. С. 121; Белый Север. Вып. 2. С. 420–422. Председатель Архангельской губернской земской управы П. П. Скоморохов писал 17 февраля 1920 г. Е. К. Миллеру, что агитация и застенок несовместимы, и признал, что «застеночная агитация» ведет к гибели. Белый Север. Вып. 2. С. 434–435.

375

Соколов Б. Ф. Падение Северной области. Белый Север. Вып. 2. С. 356. См. также: Голдин В. И. Испытания длиною в жизнь: судьба генерала Евгения Миллера // Белая армия. Белое дело. 1996. № 1; и др.

376

Генерал А. С. Лукомский позже вспоминал в Берлине, что генералы мало обращали внимания на недовольство населения. «Грабежи и реквизиции, бесчинства возвращающихся старых хозяев, ухудшение условий жизни беднейших слоев, — писал генерал, — подтачивали тыл Деникина». Лукомский А. С. Из воспоминаний. // Архив русской революции. Берлин, 1922. Т. 6. С. 109. Подобное было и при иных белых военных режимах. Большевики бывших хозяев не допускали, их богатства предлагали разграбить. П. Кенез полагал, что белые проиграли потому, что генералы оказались плохими политиками. Kenez P. Civil war in south Russia. 1918. Los Angeles, 1971. P. 282.

377

Kpушанов А. И. Гражданская война в Сибири и на Дальнем Востоке. 1918–1920 гг. Владивосток, 1984. Кн. 2. С. 15. В годы гражданской войны в составе советских вооруженных сил действовали более 250 отрядов «интернационалистов» — примерно 250–300 тысяч иностранных граждан. Осенью 1918 г. они составляли 5–7 % численности Красной Армии, в 1920 г. — 0,5 %. Копылов В. Р. Зарубежные интернационалисты в Октябрьской революции. М., 1977. С. 192.

378

Черчилль У. Мировой кризис. М. —Л., 1932. С. 157, 174.

379

См.: Антисоветская интервенция и ее крах. 1917–1922. М., 1987; и др. Голдин В. И. Интервенты или союзники? Мурманский «узел» в марте — июне 1918 года. // Отечественная история. 1994. № 1. С. 75–76; Папакин Г. В. Павел Петрович Скоропадский. // Вопросы истории. 1997. № 9. С. 61–81; Полковник П. Р. Бермонт-Авалов. Документы и воспоминания. // Вопросы истории. 2003. № 1–7. «История „авиловщины“, — писали авторы предисловия Г. З. Иоффе и Ю. Г. Фельштинский, — проливает свет на довольно запутанный внешнеполитический аспект гражданской войны в России и раскрывает содержание так называемой реальной политики — „нет ни врагов, ни друзей; есть только интересы“. Как Антанта, так и Германия с ее союзниками выстраивали свою позицию, отнюдь не руководствуясь своей приверженностью к белым или красным. Перед ними была страна, ввергнутая в смуту и распад, и их политика преследовала собственные интересы в данный текущий момент, и, может быть, главным их интересом было ослабление России как государства в общеевропейской системе. Красные понимали это лучше белых, ко многим из которых прозрение пришло позднее, уже в эмиграции». // Вопросы истории. 2003. №. 1. С. 11.

380

«Если бы мы обсудили вопрос о союзной интервенции прежде чем вмешаться, я мог бы представить много доводов за то, чтобы нам остаться в стороне». Уорд Д. Союзная интервенция в Сибири. 1918–1919 гг. М. -Пг., 1923. С. 171. Бывший посол Великобритании в России Д. Бьюкенен признавал, что «всегда защищал политику вооруженной интервенции». Бьюкенен Д. Мемуары дипломата. М., 1927. С. 308. «Если какая-либо часть России откажется признать власть большевистского правительства, — писал американский посол в России Д. Френсис в Вашингтон, — я буду поощрять эту борьбу». Francis D. Russia from the American Embassy. N. Y., 1921. P. 236. «Из-за чехов у нас произошел разрыв с большевиками. Если бы они по вине французов не восстали… Мы были бы… избавлены от безумной авантюры, которая стоила жизни тысячам русских и многим миллионам фунтов Англии». Локкарт Р. Буря над Россией. Исповедь английского дипломата. Рига, 1933. С. 262. Иностранные государства потеряли в России до 6 млн. долларов. Гарвей Ф. Финансовое положение в Европе и Америке после войны. М., 1926. С. 346. «Мы не собирались свергнуть большевистское правительство в Москве. Но мы стремились не дать ему возможности, пока еще продолжалась война с Германией, сокрушить те антибольшевистские образования и те движения за пределами Москвы, вдохновители которых готовы были бороться заодно с нами против неприятеля». Ллойд-Джордж Д. Военные мемуары. М., 1937. С. 91. Президент Вильсон послал американские войска «для участия в смешанной экспедиции союзников на север России», потому что союзники «убедили» его в этом, а в Сибирь, — чтобы «спасти чехов» и чтобы оказать «сдерживающее влияние на японцев». Kennan G. Soviet foreign policy. 1917–1941. N. Y., 1960. P. 20–21. «После перемирия 1918 г. Америка и ее европейские и азиатские союзники оставили экспедиционные силы в России в надежде вселить в русских желание избавить мир от большевизма». Goldhurst R. The midnight war. The American intervention in Russia. 1918–1920. N. Y., 1978. P. XIV. Интервенция способствовала «моральной консолидации» советского лагеря, а для белых оказалась более «помехой, чем пользой». Luckett R. The white generals. L., 1971. P. 386.

381

Голдин В. И. Интервенция и антибольшевистское движение на Русском Севере. 1918–1920. М., 1993. С. 120, 158, 160.

382

Потылицын А. И. Белый террор на Севере. 1918–1920. Архангельск, 1931. С. 49. В 1928 г. в Баку судили бывшего главу закаспийского правительства эсера Ф. А. Фунтикова. Он сказал, что расстреляли 26 бакинских комиссаров эсеровские боевики и английские солдаты, которыми командовал капитан Тиг-Джонс. Большевики в борьбе за победу социалистической революции в Азербайджане. Документы и материалы. 1917–1918. Баку, 1957. С. 634. Тиг-Джонс умер в 1988 году. В опубликованных дневниках он писал: «Захват их (комиссаров. — А. Л.), естественно, произвел большую сенсацию в Красноводске. Ашхабад немедленно информировали об этом… Красноводский комитет выразил желание как можно скорее избавиться от заключенных, поскольку местная тюрьма была переполнена и содержание в ней таких видных большевиков, как Петров и Шаумян, несомненно, повлияло бы возбуждающим образом на местные большевистские элементы, которые, вполне возможно, могли организовать восстание и попытаться захватить тюрьму. Ашхабадский комитет вовсе не проявлял желания принять у себя арестованных. За советом они обратились ко мне. Ими была послана телеграмма представителю комитета Мешхаде-Дохову с инструкцией убедить генерала Маллесона взять узников себе и депортировать затем в Индию. В своем ответе Маллесон объяснил, что очень трудно найти необходимую охрану на транспортировку их в Индию, и предложил, чтобы закаспийские власти сами бы нашли другой способ избавиться от них». // Известия. 1990. 31 марта.

Обвинение в причастности Тиг-Джонса к расстрелу комиссаров в начале 20-х годов выдвинул эсер Вадим Чайкин, собравший необходимые доказательства и заявивший, что готов представить их лондонскому суду. Но суда не было, Тиг-Джонс исчез, чтобы продолжить свою деятельность под именем Рональда Синклера…

383

Грэвс В. Там же. С. 254; Рейхберг Г. Разгром японской интервенции на Дальнем Востоке. М., 1940. С. 92–93.

384

Из истории гражданской войны в СССР. М., 1961. Т. 2. С. 40.

385

Антисоветская интервенция и ее крах. 1917–1922. М., 1987. С. 183.

386

Там же. С. 20.