XXVI. ГЕРОЙСКАЯ ЗАЩИТА БАЯЗЕТА (Генералы Попов и Панютин)

В то самое время, как главные силы Кавказского корпуса победоносно вступали в Арзерум, из Баязета прискакал курьер с донесением о сильном двухдневном штурме, который выдержал этот город против многочисленного неприятеля, бывшего под начальством ванского паши. В первый день турки овладели даже частью города и взяли у русских четыре орудия; на второй – русские перешли в наступление, отбили назад орудия и отбросили неприятеля от города с громадной для него потерей. Мужеству небольшого русского отряда Паскевич был обязан спасением этого важного пункта, составлявшего главную опору левого фланга тогдашней операционной базы.

Нужно сказать, что за выступлением отряда генерала Панкратьева на главный театр военных действий, во всем Баязетском пашалыке оставалось только четыре батальона пехоты, казачий полк Шамиева и двенадцать орудий. В Баязете стоял Нашебургский полк и батальон Козловского, с четырьмя казачьими сотнями и десятью орудиями; в Топрах-Кале – две роты козловцев со взводом артиллерии, в Диадине – сборная команда из пехоты и казаков. Неприступное положение последних двух пунктов и не требовало, впрочем, сильнейших гарнизонов: но для защиты Баязета, где приходилось оборонять обширную городскую черту, не менее пяти верст в окружности, три батальона было недостаточно. На этом основании Паскевич еще перед выступлением Панкратьева считал необходимым взорвать укрепленные замки в Топрах-Кале и Диадине, чтобы иметь войска сосредоточенными на одном главном пункте; однако по местным обстоятельствам мера эта оказалась неудобной, и, взамен того, баязетский гарнизон был усилен вновь сформированным армянским батальоном из местных жителей. Была также попытка сформировать конный полк из баязетских курдов, но успеха она не имела. Курды уклонялись от службы, хотя старшины их, по-видимому, и готовы были помогать русским в сборе людей самым искренним образом. “Богом клянусь вам,– наивно писал один из них генералу Панкратьеву,– что очень рад буду, когда вы возьмете их с собою в поход, потому что они никого не слушают”. Но конница из таких непослушных людей, конечно, могла принести более вреда, нежели пользы, и от этой меры пришлось отказаться. Войсками в Баязетском пашалыке командовал в то время генерал-майор Павел Васильевич Попов – офицер замечательной храбрости и энергии. Сын памятного в русской истории Василия Семеновича Попова, бывшего любимым секретарем Екатерины Великой, он начал службу в гвардейской артиллерии, участвовал с ней во всех наполеоновских войнах, потом был на Кавказе адъютантом Ермолова, получил в командование на двадцать шестом году от роду Херсонский гренадерский полк, с которым заслужил под Ахалцихе Георгиевский крест и золотую саблю, осыпанную бриллиантами, и теперь был командиром первой бригады двадцатой пехотной дивизии. Человек молодой, со значительным состоянием, любивший пожить на широкую ногу, он с некоторой беспечностью характера соединял истинные военные дарования и, главное, имел способность не терять головы ни при каких серьезных и трудных обстоятельствах. Такой именно человек и нужен был в Баязете, которому со всех сторон угрожали враги.

Некоторую противоположность с ним по характеру составлял его помощник, командир второй бригады той же двадцатой дивизии, генерал-майор Федор Сергеевич Панютин, тогда только что переведенный на Кавказ из внутренних губерний России, где он командовал Рыльским пехотным полком. Это был человек тихий, самого скромного образа жизни, везде вносивший те гуманные идеи, которые отличали офицеров старого Семеновского полка, где Панютин прослужил одиннадцать лет, со времени выхода своего из Пажеского корпуса вплоть до известной катастрофы, постигшей этот славный полк в командование Шварца. Панютин – тогда уже полковник – был наравне с другими переведен в армию и шесть лет, до самого вступления на престол Императора Николая Павловича, не удостаивался никаких служебных повышений; наконец ему дали полк и в конце 1828 года произвели в генералы.

Новое лицо в своеобразной обстановке кавказской войны, Панютин не был новичком военного дела, почерпнув первоначальные уроки его в рядах того же Семеновского полка, с которым участвовал во всех сражениях 1812-1814 годов от Москвы до самого Парижа. С этими боевыми задатками, при известной доле гуманности и любви к солдату, которые пустили в нем глубокие корни и исключали возможность сухого служебного педантизма, ему не трудно было стать сразу старым кавказцем по духу, и, как увидим, сделаться вместе с Поповым душой баязетской обороны.

Первые сведения о сборах неприятеля против Баязета получены были через лазутчиков пятнадцатого марта. Тогда стало известно, что в Ване сосредоточивается пять тысяч конных и две тысячи пеших турок. В апреле слухи стали еще определеннее. Не трудно было угадать, что сераскир всячески будет стараться отвлечь в ту сторону часть главных русских сил, чтобы вернее обеспечить успех своих предприятий в центре. Глубокие снега, покрывавшие почти до половины мая долины и горы Баязетского пашалыка, замедлили несколько действия неприятеля и может быть поэтому-то слухи за последнее время стали получаться самые разноречивые. То говорили, что сераскир, недовольный поведением Ванского паши, посылает на смену ему нового правителя, а паша, по азиатскому обычаю, готовится к открытому сопротивлению; то приходили известия, что в Ване произошло возмущение и паша убит. Генерал Попов просил разрешения сделать движение в ту сторону, чтобы выяснить положение дел и затем действовать уже смотря по обстоятельствам. Паскевич такого разрешения не дал, но предоставил Попову войти в секретные сношения с сыном паши, Дефтердер-беком, который с давнего времени был в явной ссоре с отцом, и обещал ему Ванский пашалык и даже вооруженную помощь, если он только согласится на подданство России. Но еще не успели разыскать этого Дефтер-бека, как стало уже известным, что паша не только жив и невредим, но делает большие сборы во всем Курдистане, чтобы овладеть Баязетом. С 29 мая наступление неприятеля стало только вопросом времени и ожидалось уже ежедневно. Имелись точные сведения, что в Ване собрано пятнадцать тысяч войск при двенадцати орудиях.

В начале июня толпы эти вышли из Вана, и 6 числа, мимоходом, сделали нападение на топрахкалинский форштадт, лежавший внизу под самой крепостью. Комендант встретил неприятеля пушечным огнем и выслал для защиты форштадта половину своего гарнизона. Неприятель был выбит, но все-таки успел разграбить несколько домов, отхватил стада, ходившие на пастьбе, и увел с собой в плен до семидесяти армян. Удовольствовавшись этой добычей, турки оставили в покое крепость, которая по малочисленности своего гарнизона не могла внушать им серьезных опасений, и мимо нее потянулись к Баязету.

От Топрах-Кале до Баязета всего сто тридцать верст. Но неприятель подвигался так медленно, что только 17 числа передовые части его показались верстах в двадцати от города. На следующий день турки подвинулись еще верст на восемь, однако же появление казачьего полка, высланного на рекогносцировку, заставило их отступить на прежнюю позицию. 19 числа казаки сами пытались осмотреть турецкий лагерь, но были встречены сильной неприятельской конницей и принуждены отступить. Тогда турки пошли вперед и заняли места, на которых перед тем стояли русские аванпосты.

Хотя в распоряжении Попова находились только полторы тысячи штыков, но укрепления Баязета могли выстоять против значительных сил даже и с меньшим гарнизоном. Даже дворцы баязетских пашей представляли собой небольшие крепости, которые взять открытой эскаладой было почти невозможно.

Один замок, старый, стоял на ужасающей высоте. Прикрепленный, как гнездо ласточки, к отвесной скале, возвышающейся в восточной части города, он был расположен тремя террасами. На первом уступе, за шестисаженными кирпичными стенами, возвышалась большая каменная мечеть с красивым минаретом, а правее ее находились богатые конюшни, на плоских кровлях которых помещались четыре медные пушки; они защищали город, но в то же время грозили ему истреблением в случае какого-нибудь возмущения. Семисаженные стены второго уступа сложены были из тесаных плит, и за этими-то гигантскими твердынями стоял дворец баязетских пашей, окруженный надворными строениями, затейливыми банями, и еще одним рядом конюшен, с двумя большими пушками на кровлях. Стены третьего уступа были еще грознее, еще выше, но за ними уже не было конюшен, над ними не стояли пушки, но зато на голых скалах были разведены роскошные цветники, стоившие громадных трудов и еще более денег. Там помещался гарем паши. Перед теми комнатами, где жили прекрасные затворницы, выдвигаясь над вертикальной скалистой пропастью, причудливо и смело висели два деревянные балкона – место вечерних прогулок одалисок. В военном отношении эта красивая терраса могла служить последним редутом, и взобраться на этот уступ для врага было делом не легким. Второй замок, новый, высеченный из белого камня и носящий уже печать европейской архитектуры, расположен был гораздо ниже старого и был необитаем. Начатый постройкой, лет за сорок перед тем, еще дедом тогдашнего Белюль-паши, и строившийся при отце его, он был не докончен и заброшен последним владельцем, который по какому-то странному суеверию не захотел переселяться из старого замка. Тем не менее, новый дворец мог постоять за себя даже и в этом недостроенном виде.

Наконец, в самом городе было несколько сильно защищенных батарей, из которых со стороны макинской дороги, откуда наступал неприятель, играли важную роль Красная, Новая и, в особенности, так называемая Восточная батареи. С последней в представлении народа связывалась чисто восточная легенда, намекающая на силу и значение этого укрепленного пункта в исторических судьбах города. Предание говорит, что какой-то древний паша, задумавший построить Баязет, обратился к своим мудрецам за советом, каким образом истребить водившихся в том месте чудовищных змей, укус которых приводил к мучительной смерти. Ему посоветовали обратиться к одному факиру, человеку, имевшему глубокие познания в деле чародейства. Факир явился к паше, и с того момента змеи исчезли или стали безвредными. “Сила моего заговора продлится до тех пор,– сказал он, прощаясь с пашой,– пока не выпадут мои зубы”. Тогда мучительная мысль овладела пашой. Он отправил погоню за факиром, и когда заклинатель снова предстал перед ним, он приказал отрубить ему голову, а челюсти его покрыть чистым золотом, чтобы тем предохранить зубы на вечные времена. На том холме, как утверждает предание, где пала голова несчастного факира, и построена теперь Восточная батарея.

Но если укрепления Баязета представляли собой трудноодолимые преграды, то оборона самого города с его обширными предместьями ставила малочисленный гарнизон в весьма опасное положение. Город имел, как было сказано, в окружности до пяти верст, и на все это пространство нужны были войска. Тем не менее Попов деятельно принялся за организацию обороны. Всю длинную пятиверстную линию он разделил на участки, занятые небольшими частями пехоты и армянской милиции, а казачий полк, поставленный внутри караван-сарая, составил общий резерв. Обороной города со стороны эриванской дороги заведовал сам Попов, а со стороны макинской – генерал Панютин.

20 июня, в пять часов утра, неприятель двинулся к городу. Передовые русские посты со стороны макинской дороги были тотчас сбиты. Попов отправил туда на подкрепление весь казачий Шамшева полк. Завязалось жаркое дело. Шамшев пять часов задерживал неприятеля против Восточной батареи, оспаривая у него каждый шаг, но, наконец, вынужден был отступить. Чтобы дать ему возможность выйти из-под ударов многочисленной конницы, пришлось выслать из крепости навстречу ему две роты пехоты. Тогда, оставив казаков, ванский паша перевел большую часть своих сил на эриванскую дорогу. Но то была только демонстрация, к счастью, не обманувшая Попова. К полудню вся неприятельская артиллерия выдвинулась опять против Восточной батареи, а на горах, прилегающих здесь к мусульманскому форштадту, стало две тысячи пехоты. Во втором часу пополудни турки пошли на приступ. Под покровительством конных масс, выносивших на себе весь огонь русской артиллерии, турецкая пехота приближалась скрытно, пробираясь оврагами и косогорами, и почти не неся никакой потери. Вот она достигла уже окраины мусульманского квартала и стала строиться за холмом, увенчанным развалинами какой-то старинной башни. С ужасающим криком бросилась она отсюда на Восточную батарею и, несмотря на близкий картечный огонь, быстро овладела ее укрепленным зданием. Армяне, защищавшие его, в некотором беспорядке отступили в город.

При первом успехе турок жители мусульманского квартала перешли на их сторону и открыли из домов ружейный огонь в тыл войскам, занимавшим Восточную батарею. Генерал Попов сосредоточил сюда почти все свои силы, спешил казачий полк и пододвинул резервы. Но пока часть турок штурмовала батарею, другая прошла через мусульманский квартал и бросилась в город. В это время заведовавший обороной макинской линии генерал Панютин и командир Нашебургского пехотного полка, полковник Боровский были уже ранены и отнесены на перевязочный пункт. Войска на батарее остались без начальников. Молодые артиллерийские офицеры Опочинин, Радуцкий и Селиванов почти в упор осыпали неприятеля картечью, но все было напрасно: турки валили вперед и скоро овладели батареей. Из двухсотпятидесяти защитников ее осталось в живых только шестьдесят человек; они боролись, как львы, но, уступая громадному превосходству сил, вынуждены были, наконец, отступить. На батарее остался только один офицер Кавказской гренадерской артиллерийской бригады, подпоручик Селиванов – совсем еще юноша, впервые в этот день принявший крещение огнем; он был ранен в ногу, но, опираясь на банник, продолжал переходить от орудия к орудию и, сам заряжая их, стрелял до тех пор, пока пуля, раздробив плечо, не повергла его на землю. Тогда отступившие уже артиллеристы кинулись снова на батарею, чтобы поднять раненого офицера. “Прочь! – закричал Селиванов.– К орудиям! Вы не должны были покидать своего места – защищайте батарею!” Солдаты кинулись в рукопашную свалку; град пуль осыпал место, где лежал Селиванов, и третья пуля поразила его в сердце. Смерть, достойная русского офицера. Теперь никакие отдельные усилия не могли уже остановить торжествующих турок. Неприятель твердой ногой стал на батарее и не пощадил на ней даже трупов: не только раненые, но и убитые были обезглавлены.

В это время Панютин, окончив перевязку, вел на место битвы первую гренадерскую роту Нашебургского полка. Солдаты, предшествуемые носилками, на которых несли в бой раненого генерала, шли ускоренным шагом. Пропустив мимо себя отступавших, гренадеры кинулись в штыки и отбили назад орудия. Но новый удар многочисленной толпы турок опрокинул их самих – и пушки остались за неприятелем. Через четверть часа сборная команда разных полков, в числе ста человек, под командой артиллерийского офицера штабс-капитана Трубникова возобновила нападение. Батарея снова перешла в русские руки, и опять торжество русских было кратковременное. Большая половина людей была перебита вновь нахлынувшими толпами турок; сам Трубников получил тяжелую рану в грудь, но, наскоро перевязав ее, остался во фронте, и отдал батарею только тогда, когда защищать ее уже было некому. Таким образом, в продолжение трех часов жестокой битвы, Восточная батарея пять раз переходила из рук в руки и с наступлением вечера осталась за турками; четыре орудия, стоявшие на ней, достались неприятелю.

Пока бой шел на батарее, Попов с главными силами отстаивал город. С двух часов пополудни до самой ночи, и даже ночью, битва продолжалась в улицах Баязета. Полковник Поярков, сменивший раненого Боровского, не выпускал неприятеля из татарского квартала; Шамшев отстаивал высоты у Красной батареи; оба они были ранены и оба до конца не покидали фронта. Армяне, отступившие под первым натиском турок, теперь дрались и умирали героями; их начальники, как свидетельствует Попов, были всегда впереди и почти все ранены. Но как ни дружны были эти усилия, вытеснить неприятеля из татарского квартала и отстоять высоту перед Красной башней русские не могли, и после полуночи турки фактически владели уже половиной города.

Положение защитников Баязета было из тех, где, при всей непоколебимой твердости и войск и начальников спасение зависит только от неисповедимых судеб Промысла. Важнейшие пункты городской обороны были уже в руках неприятеля, и надо думать, что город был бы взят в ту же ночь; если бы только ванский паша с той же энергией продолжал наступление. Но турки остановились и стали праздновать победу в домах татарского квартала. До самого утра раздавались там радостные крики, ружейная пальба и какие-то стоны и вопли, которые среди глубокого мрака производили на всех удручающее впечатление.

Ночью Попов собрал военный совет, на котором должен был решиться вопрос: быть или не быть Баязету. На совете этом присутствовали: генерал Панютин, полковники Боровский и Шамшев и майор Кутлянский; остальные штаб-офицеры гарнизона или оставались при войсках, или были настолько тяжело ранены, что не могли явиться. Панютин первый стал говорить о необходимости дальнейшей отчаянной защиты, указывая на то, что как ни ужасно положение гарнизона, но отступление может повести за собой последствия еще более ужасные. Решено было не употреблять новых усилий для овладения Восточной батареей, снять все орудия со стороны эриванскок дороги и отстаивать только четыре пункта: Красную и Новую башни, да высоты, служившие подножием новому и старому замкам.

Едва войска разместились на названных пунктах, как неприятель с рассветом двадцать первого числа уже повел атаку на Красную батарею. Там стояли две роты Нашебургского полка под командой храброго капитана Полтинина. Они не только отразили нападение, но сами кинулись в штыки и разом заняли лежавшую впереди высоту, накануне оставленную Шамшевым. Сюда тотчас приехал Попов, и сюда же принесли к войскам на носилках раненого Панютина. Турки, между тем, отправились и повели атаку на Новый замок; но и здесь, как и у Красной башни, нападение было отбито. Тогда шесть русских орудий сосредоточили свой огонь на татарском квартале, где стояли главные силы неприятеля. Скоро большинство домов уже лежало в развалинах, и неприятель мало-помалу стал выбираться из предместья, стараясь укрыться от огня в соседних блокгаузах и башнях.

Пользуясь таким благоприятным моментом и общим воодушевлением гарнизона, Попов решился перейти в наступление. Армяне направлены были в мусульманский квартал, чтобы окончательно очистить его от турок, а стрелки Нашебургского полка с капитаном Полтининым, поддержанные двумя козловскими ротами, под общим начальством полковника Боровского, пошли на штурм Восточной батареи. Бой был жестокий; но нашебурцы и козловцы, соревнуясь друг перед другом, отняли батарею у турок и возвратили назад четыре потерянные оружия. Новая попытка неприятеля овладеть этим важным пунктом отражена была блистательно, и батарея окончательно осталась за русскими. В татарском квартале битва была еще гибельнее для неприятеля. Армяне, озлобленные тем, что несколько семейств их, живших в этой части города, были замучены баязетскими турками, не давали пощады никому: ни детям, ни женщинам. “Более тысячи трупов,– говорит очевидец,– свидетельствовали о произведенной здесь дикой расправе над изменниками”.

К середине дня турки, сбитые на всех пунктах, отступили от Баязета и остановились на горах, верстах в девяти от города. Их не преследовали. С одной стороны, Попов справедливо опасался, что турки, выманив русских из укреплений, атакуют их в поле, где все преимущество было бы на стороне неприятеля, а с другой – трудно было и рисковать преследованием, когда почти третья часть гарнизона выбыла из строя, а остальные были донельзя изнурены боем, происходившим тридцать два часа кряду. Общая потеря русских в эти два кровавые дня состояла из одного генерала, двадцати четырех офицеров и четырехсот пятидесяти нижних чинов.

Однако этим далеко не кончилась опасность, угрожавшая Баязету. Ванский паша стоял в виду города, поджидая подкреплений, и в Баязете деятельно готовились к новому отпору. Войска не сходили с батарей, и в то же время спешили скорей изгладить тяжелые следы минувшего боя: переносили в Новый замок раненых, предавали земле убитых.

Положение Баязета было в это время тем печальнее, что неприятель угнал у жителей весь скот, а оставшийся издыхал от голода. Татары и армяне являлись к Попову, прося дневного пропитания, и им раздавали провиант из казенных магазинов, так как запасов у них никаких не было, а поля были вытоптаны курганскими конями. Почти всякий день приходилось высылать казачий полк против неприятеля, который в одно и то же время показывался с разных сторон; но для предохранения жителей от новых потерь и этой меры оказывалось часто недостаточно. Так, однажды, едва казаки, вызванные на тревогу, вернулись в лагерь, курды повторили набег и отхватили весь скот, выпущенный в поле. Шестнадцать армян, карауливших его, были взяты в плен, и на следующий день тела их нашли с отрубленными головами. “Пока неприятельский лагерь так близко,– писал Попов в своем донесении,– мы можем много потерпеть, ибо если мы пробудем еще три недели в таком положении, то жители погибнут от голода, и та же участь непременно постигнет наших лошадей и быков артиллерийского парка”. Он просил патронов, войск, и жаловался на крайний недостаток офицеров. “Снарядов,– писал он Паскевичу,– еще достаточно для двух неприятельских штурмов, но патронов едва ли достанет для одного... В Козловском полку офицеров весьма недостаточно: прапорщики командуют ротами, и нет ни одного штаб-офицера; полковой командир ранен, майор Янинский тоже, подполковник Тршесневский сошел с ума, Курский ушиблен лошадью без надежды на выздоровление. Чума продолжается, скученность войск усиливает болезнь и можно опасаться дурных последствий. Если бы немного подкрепления, то можно бы было прогнать неприятеля из его лагеря и освободиться от этой тяжкой блокады”.

Так дни проходили за днями, не принося никакой перемены в положении гарнизона. Наконец, в исходе июня к Баязету неожиданно подошли триста рекрутов, высланных из Тифлиса, и вместе с ними прибыла рота Козловского пехотного полка. Слабая помощь эта, при столь тяжелом положении, казалась защитникам города ниспосланной свыше; но зато, одновременно с этим, подкрепления подошли и к ванскому паше, который стал еще сильнее, чем прежде. В Баязете со дня на день ожидали нового штурма, и гарнизону пришлось пережить несколько бессонных ночей, как вдруг с третьего на четвертое июля прискакал лазутчик с известием, что турки бегут... “Не знаю причин, которые побудили их к этому,– доносил Попов в тот же день Паскевичу,– но лагерь их почти со всем имуществом брошен, и наши казаки уже заняли прежние свои пикеты”.

Ответ Паскевича не замедлил разъяснить, в чем дело. Главнокомандующий писал в том же смысле, что лучшей и действительной помощью для Баязета должны были служить победы, одержанные им в Саганлугских горах над Гагки-пашой и сераскиром, падение Гассан-Кале и взятие Арзерума. Успехи русского оружия в центре действительно освободили наш левый фланг от дерзкого противника, и в Баязете только теперь поняли причину нерешительных действий и бегства ванского паши почти в тот самый день, когда к нему подошли свежие силы. Слух об участи, постигшей на Саганлуге турецкие армии, лишил ванского пашу необходимой энергии, а падение Арзерума, о котором в неприятельском стане естественно узнали гораздо раньше, чем в осажденном Баязете, довершило остальное. Паше приходилось теперь заботиться уже о защите своих земель и о собственной своей безопасности, и в два дня весь Баязетский пашалык очистился от неприятеля.

Попов доносил Паскевичу, что магометанское население края теперь спокойно и, может быть, осталось бы таким даже во время вторжения турок, если бы ванский паша не имел опоры в персидских курдах и через них не повлиял бы на те племена, которые кочевали в наших пределах. Действительно, одним из главных возмутителей собственно баязетских жителей оказался куртинский ага Сулейман, член областного Баязетского правления и человек, предназначавшийся Паскевичем к командованию куртинским полком. Брат этого Сулеймана, находившийся при ванском паше, заблаговременно был облечен уже в звание военного губернатора Баязетской провинции, и его-то влияние более всего отразилось на джалалинских курдах, которые восстали почти поголовно и потом бежали в Турцию, под тем же влиянием, усиленным еще примером Сулеймана, изменили нам баязетские турки, и в числе их были даже родственники тех, которые, находясь при главной квартире, пользовались особыми милостями Паскевича. Во время взятия татарского квартала некоторые из этих турок были убиты, и в их-то именно домах были найдены отрезанные головы русских. Армяне, по свидетельству Попова, вели себя хорошо, русским были преданны от души и повиновались начальству.

Политическая программа Паскевича по отношению к этому взволнованному краю выразилась в следующем лаконичном наставлении, данном им генералу Попову. “Всех баязетских турок, оказавшихся изменниками,– писал он,– арестуйте; старшин куртинских не трогайте, чтобы не вооружить против нас народа; армянам не верьте – их преданность может быть признаком страха”.– “Армяне,– возразил на это Попов,– столько показали приверженности к нам в опасное время, что я своим долгом считаю ходатайствовать за них перед вашим сиятельством,– они заслуживают доброго о них мнения...” И Попову удалось поколебать недоверие Паскевича по крайней мере настолько, что в своих позднейших инструкциях главнокомандующий выражается об армянах уже гораздо мягче.

Баязетские события заставили Паскевича пережить несколько крайне тяжелых минут раздумья и колебаний. Нужно сказать, что первое известие об опасном положении Баязета было получено им секретно еще в Кара-Кургане, на третий день после миллидюзской победы. Прискакавший из Баязета армянин, посланный оттуда в первый день штурма, не скрыл от Паскевича отчаянного положения гарнизона и передал от имени Попова просьбу о помощи. Но почти двести верст гористого пространства отделяли тогда действующий корпус от Баязета, а другой помощи дать ему было неоткуда. Правда, отряд князя Бековича-Черкасского, находившийся тогда близ Хоросана, мог бы быстрым фланговым движением на третьи сутки поспеть в Топрах-Кале, но оттуда до Баязета еще оставалось сто тридцать верст, и появление секурса в таком далеком расстоянии вряд ли облегчило бы положение атакованного города. А между тем с удалением колонны Бековича с главного театра войны, все наши действия в центре были бы страшно ослаблены, и две блестящие победы, одержанные в Саганлугских горах, могли остаться безрезультатными. С другой стороны падение Баязета неминуемо должно было отразиться на всех операциях главного корпуса, и в этом смысле положение главнокомандующего являлось здесь крайне ответственным и затруднительным. Но заслуга Паскевича в том именно и заключается, что он не допустил частному военному обстоятельству увлечь себя в такую минуту, когда разгром сераскира открывал перед ним ворота Арзерума. Верный раз начертанному плану, он не хотел изменить его исполнение ни при каких обстоятельствах, и эта настойчивость была совершенно оправдана позднейшими событиями.

Кровавая оборона Баязета, стоившая славной защиты Ахалцихе, являет лишь новое доказательство боевых заслуг Кавказского корпуса. “В эту достопамятную битву,– писал Паскевич государю,– войска Вашего Величества показали непоколебимое мужество, и я не должен умолчать перед Вами о славных подвигах наших офицеров в минуты самые критические и трудные”. Особенному вниманию государя он поручал отличные заслуги генералов Попова и Панютина, служивших душой геройской обороны. Государь обоим пожаловал ордена св. Георгия 3-го класса, а 4-ую степень того же ордена получили полковники Боровский и Шамшев, капитан Полтинин и штабс-капитан Трубников. Донскому полку Шамшева и пехотным Козловскому и Нашебургскому пожалованы были георгиевские знамена с надписью “За оборону крепости Баязет 20 и 21 июня 1829 года”. Впоследствии, по переформировании Кавказского корпуса, георгиевские знамена этих обоих пехотных полков были переданы в другие части и ныне составляют принадлежность первого батальона Севастопольского и третьих батальонов Крымского, Тенгинского и Ставропольского полков.

Дальнейшая судьба обоих баязетских защитников была далеко не одинакова.

Попов по окончании турецкой войны вышел в отставку, отказавшись от той блестящей служебной карьеры, которая предстояла ему в будущем. Он даже не мог воспользоваться милостивым вниманием государя, который, желая удержать на службе “храброго генерала”, предлагал ему заменить отставку временным отпуском. Расшатанное здоровье и расстроенные домашние дела вынудили его поселиться отшельником в одном из своих крымских имений и посвятить остаток жизни хозяйственным заботам, чтобы спасти хоть часть из того огромного состояния, которое принадлежало ему и пришло в совершенный упадок за время его службы.

Боевой товарищ Попова по баязетской обороне генерал Панютин вернулся в Россию и в 1849 году с началом Венгерской войны является одним из достойнейших представителей русской армии и ее блестящих подвигов. Со сводной пехотной дивизией он спешно направляется в Вену, спасает разбитую австрийскую армию и останавливает успехи венгерского оружия. Блестящие победы его следуют одна за другой, и Панютин кончает кампанию в звании командира второго пехотного корпуса, украшенный александровской лентой и генерал-адъютантскими аксельбантами. В Крымскую войну он уже начальствует средней обсервационной армией, охранявший спокойствие юго-западного края, потом исполняет обязанность Варшавского военного генерал-губернатора и, наконец, назначается членом Государственного Совета. Последние годы своей жизни Панютин прожил в Вильно и скончался семидесяти четырех лет от роду 31 мая 1865 года.

Прошло уже полвека со времени кровавых дней Баязетской защиты, но имена Попова и Панютина живут и будут жить вечно в славных преданиях Кавказской армии.