Раздел империи, восходящий к 742 году, изменил divisio[17], однозначно выделив каждому из братьев собственную сферу правления и интересов, — по свидетельству важных источников VIII века, Карл получил империю Австразия, в то время как его младшему брату Карломану достались Бургундия, Прованс, Септимания, а также Эльзас и Алемания. Они поделили между собой Аквитанию или из-за незавершенности раздела эти земли попали под их совместное управление. Характерным в этом разделе империи было забвение земель классической франкской империи, а именно Австразии и Нейстрии в качестве государственных единиц вместе с Бургундией составлявших государственную триаду. Австразия — это северная часть Франции, а именно в том виде, который сформировался еще в 742 году в период правления дяди Карломана, кстати, тоже Карломана: вместе с землями в Восточной Франконии и Тюрингии. Мост с Аквитанией, совместной зоной влияния обоих сыновей, был установлен благодаря передаче Карлу нейстрийских земель между Сеной и Луарой. Промежуточная зона состояла в основном из графств дуката Майн, которым уже владел дядя Карла Грифон. Затем он перешел к Карлу, передавшему его приблизительно в 790 году второму сыну в качестве политического «полигона». В процессе передела было заложено зафиксированное не позже 806 года сокращение старых меровингских регионов Нейстрии до пределов территории между Сеной и Луарой.

На политически мотивированной концепции старых королевских регионов основывалась новая структура правления, объеди нявшая аристократические семьи и принципы управления на региональном уровне с «восходящим» королевством. Отказ от старой структуры являлся уже целью политики Карла Мартелла, вынужденного еще раньше, особенно в Нейстрии, подавлять весьма опасную оппозицию. Поэтому характер действия поздних мажордомов обнаруживал черты, которые, выходя за рамки традиционного экспансионизма в юго-западном и северо-восточном направлениях, являлись серьезным вмешательством во внутреннее устройство меровингской «Франции».

После передела 768 года военно-политические планы Карла однозначно связаны с восточными землями на правом берегу Рейна, в то время как полукруг Карломана, охватывавший юго-западные земли, в политическом отношении обращен к Баварии и Италии. Общей сферой интересов оставались Аквитания и защита Римской церкви. Другие пограничные регионы, например Западная Фрисландия, уже находившаяся в крепких объятиях франков, а также недавно завоеванная Септимания в качестве средиземноморской приграничной области были переданы пол единоличное управление Карлу или Карломану.

Официальное провозглашение и возведение в королевское звание обоих братьев состоялось в День святого Дионисия, монастырь которого Сен-Дени близ Парижа оставался и продолжал оставаться в центре религиозной жизни Пипина и его сыновей. Праздник в честь этого святого 9 октября 768 года пришелся на воскресенье. В ходе церемонии, предположительно включавшей помазание присутствующими епископами, Карломан в своей части империи в Суассоне, а Карл в Нуайоне были провозглашены королями или введены в королевское достоинство.

Если избрание в Суассоне определялось почтенным возрастом резиденции Меровингов как преддверия Нейстрии и прецс дентом избрания королем Пипина, а также смещением здесь же последнего представителя династии Меровингов, то в отношении Нуайона убедительные аргументы такого рода не просматриваются. Выбор этой, небольшой епархии не связан с историей империи, а определяется почитанием святого Медарда, монастырь и место захоронения которого в Суассоне были центром общего поклонения. И в Нуайоне святой имел названный в его честь монастырь. С его именем и трудами в качестве местного епископа было связано прежде всего воспоминание о перенесении епископской резиденции из Сен-Кантена в Нуайон. Равным образом зов святого Елигия, золотых дел мастера, ваятеля, чеканщика, советника короля и епископа на последнем этапе правления Меровингов, сыграл свою роль при выборе Карлом места для коронации. Когда более столетия спустя {на самом деле двух столетий. — Прим. выполнившего ОСR}в Нуайоне произойдет избрание королем Гуго Капета, в этом действе будет присутствоватъ сознательно легитимное imitatio[18], что, правда, не способствовало известности этой самой маленькой епископии Реймской епархии. Впрочем, именно здесь родился непримиримый реформатор Кальвин, отец которого был адвокатом соборного капитула. Выбору соответственно Суассона и Нуайона, кроме всего прочего способствовала территориальная близость к границе собственных владений, что не создавало помех для связи дворов друг с другом.

Уже несколько месяцев спустя после коронации обоих королей им пришлось совместными усилиями продолжать отцовскую политику в отношении Аквитании. Так, после попытки Гунальда, сына герцога Ваифра, избавиться от франкского господства Карл направился на юг — впрочем, не заручившись поддержкой брата. Их встреча близ Вьенны в политическом отношении осталась безрезультатной. По свидетельству пристрастных, составленных лишь более десятилетия спустя так называемых имперских хроник, по совету своей знати Карломан воздержался от оказания Карлу военной помощи. С этим упреком мы вскоре снова будем иметь дело по поводу смещения и заключения баварского герцога Тассилона.

Несмотря на отказ брата, Карл форсировал реку Дордонь и основал там опорный пункт-крепость Фронсак. Между Гаронной и Пиренеями Карлу удалось добиться от князя басков Лупа, также озабоченного поисками союзников, выдать беглую чету — Гунальда и его супругу, находившихся под покровительством князя. Тем самым было обезглавлено сопротивление в Аквитании и ее земли оказались в руках завоевателя, который почти десять лет спустя создал необходимые административные предпосылки для включения этого региона в принадлежащие франкам территории, а в 781 году как «промежуточная власть» (по выражению Бригитты Кастен) сделал своего сына Людовика королем Аквитании, избрав «третий путь» между интеграцией и самостоятельностью. Еще в конце года вместе с пленниками Карл вернулся из похода в центр фамильного владения в нижнем течении Рейна и в Льеж. Там он отметил рождественские праздники 769 года и пасхальные в апреле 770 года.

Напряженность, очевидно возникшую или даже возросшую после безрезультатной встречи между братьями в Бургундии, удалось преодолеть еще раз. Об этом свидетельствует послание, в котором папа поздравляет сыновей Пипина с достижением еще одного знака согласия и одновременно призывает их к совместным действиям в отношении противостоящих Риму лангобардов.

Скрытая вражда между братьями (ей суждено было проявиться в Damnatio memoriae[19] Карломана; в итоге после короткой интерлюдии имя исчезло из семьи и снова встречается среди сыновей Людовика Немецкого и Карла Лысого), видимо, проистекала вовсе не из различия в политических концепциях по управлению существенно разросшейся империей франков, а из ярко выраженного личностного соперничества за главенство на высшем уровне. Именно такого рода иррационализм привносил в эти противоречия элемент непримиримости, которая в определенных условиях могла бы привести к братоубийственной войне с непредсказуемыми последствиями для едва консолидированного королевского правления сыновей мажордома. Наш авторитетный поручитель Эйнхард пытается сознательно принизить эту опасность отстраненным взглядом и вовсе не по горячим следам событий. Такое толкование созвучно также развязно-навязчивому поучению ирландца Кэтвульфа (775 год), когда он благостно прославляет предохранение от преследований со стороны своего брата и в первую очередь его раннюю кончину, «так что Господь Бог вознес тебя надо всей этой империей без кровопролития».

Намечающееся соперничество за главенство проявляется и в частной сфере, если о ней вообще уместно говорить в отношении королей. Уже в начале 770 года супруга Гимильтруда родила Карлу сына, названного Пипином. Судя по всему, Гимильтруда была представительницей алеманско-ретского или эльзасского аристократического рода, о чем свидетельствует упоминание этого имени в ранних братских молитвенниках в Сен-Галлене (Рейхенау), Пфэфере и Ремиремоите. В 770 году небольшая, но хорошо информированная хроника сообщает о рождении от брака с Гербергой сына короля Карломана. Свидетельством равенства по происхождению и званию по сравнению с первенцем старшего брата стало то же имя — Пипин. Впоследствии по понятным причинам, чтобы отвести от Карла подозрение в многоженстве, Гимильтруду называют конкубиной. Однако нет сомнений ни в материальном обеспечении, ни в легитимности брака, ни в законности рождения Пипина, тем более что само имя гарантирует достоинство его обладателя. Не случайно впоследствии потребовалось содействие папы для исключения из престолонаследия первенца Карла, того самого Пипина по прозвищу Горбун. Но мы значительно опередили события. Согласно Диакону, который как современник не мог не быть в курсе дела, в жилах Гимильтруды действительно текла кровь аристократки.

Во внешней сфере продолжалось сосуществование братьев на основе равенства: в 769 году Карл и Карломан из обеих частей империи впервые направили на Римский собор двенадцать епископов. Таким образом, каждому стала очевидной тесная связь франков и их королей с преемником апостола Петра. Кроме того, правители, и прежде всего Карл, что, по-видимому, следует квалифицировать как вкравшийся в предание элемент случайности, включили в протокол грамот так называемую формулу милости Божией. Последняя значительно расширила базу королевства специфическими христианскими элементами, придав королю сакральную внеземную значимость.

Напряженность между братьями носила все еще скрытый характер. Эйнхард прославляет величие духа, с которым его герой переносил соперничество и недоброжелательство Карломана. Между тем 770 год проходил под знаком нарастающего влияния королевы Бертрады, как бы принявшей политическое руководство своими юными сыновьями и тем самым продолжившей традицию Плектруды, которая еще до и особенно после смерти Пипина II в 714 году уверенно взяла бразды правления в свои руки. Преодолевая домашние трудности, Бертрада сосредоточилась на радикальной концептуальной реформе франкской внутренней и особенно внешней политики. И, что удивительно, сумела добиться поставленной цели. Это был действительно непреходящей значимости факт. В конце концов в историческом плане речь шла об эпизоде, вызванном ранней, скоропостижной смертью Карломана в 771 году. Однако он демонстрирует возможные альтернативы последующей, сравнительно одноразмерной завоевательной политике Карла в союзе с римским папством. Концепция Бертрады состояла в создании и по другую сторону Альп политической ситуации, укрепляющей династию, которая охватывала бы своей властью земли франков, Баварию и лангобардскую Италию, одновременно обеспечивая претензии и правовой статус римского понтифика. Вместе с тем эти устремления едва ли представлялись реализуемыми, учитывая предопределенность векторов усилий и многообразие противоречивых интересов и характеров участников.

Нам не известны мотивы Бертрады; мы не знаем, в какой мере Карл и Карломан были информированы о ее политических действиях или даже вдохновляли их осуществление. Располагая немногими, к тому же лишь приблизительно датируемыми источниками этих лет, можно лишь в общих чертах реконструировать расклад дипломатической миссии королевы-матери. Решающее значение приобретал взгляд Рима: решительное противодействие намечавшемуся и постоянно вызывавшему опасение новому сближению франков с лангобардами.

Видимо, Бертрада еще весной 769 года встречалась с Карломаном в Эльзасе по вопросам установления мира. Предположительно она посвятила сына в эти планы, а летом или осенью отправилась к дяде своих сыновей — герцогу Тассилону Баварскому, который, вероятнее всего, в 768-м или 769 году приезжал в Рим. Тассилон, как и герцог Беневентский, приходился зятем королю лангобардов Дезидерию. В 763 году он подарил своей супруге герцогские землевладения в Больцано и Мерано, наглядно продемонстрировав таким образом связь Баварии с Северной Италией через альпийский гребень. Баварский герцог, которого в те дни фрайзингский епископ Арбеон преподнес как «господина и известного мужа с титулом и высшего князя» (domnus et vir eminentiae imluster summusque), подтвердил основанием монастыря близ Больцано эту южную ориентацию и укрепил свой духовный авторитет переносом мощей святого Корбиньяна из Ле-Мана в Пассау. Альпийский регион (особенно по линии север — юг с использованием перевалов) соединил Верхнюю Италию (Верона и Милан) с Алеманией и Баварией. Этот исторический факт отражается в подготовленном переделе империи 806 года, в результате которого Бавария и Италия образовали единую территорию.

Скрытую вражду между сыновьями Пипина и псевдокоролем Агилольфингом, на автономной основе владевшим последним герцогством Меровингов, удалось разрядить в результате брака одного из двух королей франков и дочери Дезидерия, тестя Тассилона. Возникшая тогда даже двойная персональная связь с лангобардами могла породить долговременный союз — трехсторонний альянс с участием Лангобардии, Баварии и франков. Жертвой этой «смены вех» должен был стать папа, главные враги которого получали как бы карт-бланш непосредственно перед воротами Вечного города, не говоря уже о том, что союз между франками и лангобардами делал невозможным выполнение в будущем обещаний, данных в Керси, и лишал папу его самой важной защиты. Хотя еще со времени Винфрида-Бонифация Агилольфинги располагали особенно надежным контактом с Римом, для преемника апостола Петра наметившиеся связи оказались под угрозой, тем более перед лицом миротворческого союза, заслуга в разработке идей которого принадлежала королеве Бертраде.

Папа Стефан III (IV) был в курсе того, что над римскими интересами из-за поворота в политике франков нависли серьезные угрозы. — Он вооружился контраргументами и стал оказывать энергичное сопротивление. Доказательством этой решимости стало гневное послание обоим королям. В нем отброшен всякий дипломатический этикет. Оно — поистине редкостный документ папской канцелярии эпохи раннего средневековья. Письмо было направлено Карлу и Карломану, поскольку папа лишь в общем виде имел представление о матримониальном проекте и не был рпроинформирован, о котором из королей как предполагаемом зяте Дезидерия шла речь.

Вначале папа, по-видимому, в общей тривиальной форме напоминает о махинациях старого врага, чтобы затем откровенно атаковать королеву-мать: не вселился ли дьявол уже в раю «в немощную плоть женщины», чтобы подтолкнуть первых людей к нарушению божественных заповедей? Стефан III (IV) в гневе заявляет уже в начале послания, что один из франкских королей может породниться с «неверным и мерзким народом лангобардов», и одновременно напоминает королевским адресатам, что отец Пипин уже соединил их праведными узами брака с выделением им соответствующей собственности. Папа едва ли мог выдумать это обстоятельство в оправдание своей позиции. Суть дела подтверждается и именами первенцев: в обоих случаях это — Пипин. Более того. Используя историческую информацию, папа, словно абстрагируясь от церковно-правовых запретов, отметил, что никогда ни один из предков адресатов не сочетался браком с нефранкской женщиной. Нагнетая аргументационную риторику, он указывает на дружеские узы, заключаемые королями с апостолом Петром и его преемниками: «Мой друг — твой друг, мой враг — твой враг». Этот принцип и намерен соблюдать папа Стефан: «Как только вы можете предавать самих себя, заключать узы с нашими врагами, ведь этот проклятый народ лангобардов постоянно борется с церковью Божьей и, вторгшись в римскую провинцию, оказался нашим врагом?»

Посольство Карломана сумело успокоить разгневанного понтифика и одновременно подтвердить прежний союз. Смена ориентиров со стороны франков действительно не могла отвечать интересам Карломана, поскольку задуманный Карлом матримониальный проект, как вскоре выяснилось, должен был способствовать закреплению на Апеннинском полуострове через союз с Баварией, хотя основные земли простирались на северо-восток и юго-запад (Аквитания) и не имели коридора для выхода на Италию.

Чтобы предотвратить зловещий поворот в политике франков, Стефан III (IV) предпринял и другие дипломатические шаги. За дифференцированными нападками на короля и лангобардский народ последовало одобряющее послание королю Карломану, содержавшее лестное предложение даровать его старшему сыну восприемство («compaternitas»), которое, выходя за рамки дружеского пакта, было призвано учредить духовное родство между папой и крестником. Таким образом, возникал явный противовес намечавшемуся матримониальному союзу между Карлом и даже не известной по имени принцессой как конкретному выражению обновляемого франко-лангобардского союза. Для закрепления этого союза была намечена даже свадьба сына Дезидерия Адальхиза и единственной сестры Карла — Гизелы, которой, правда, не суждено было состояться.

Полная энергии и, очевидно, невзирая на папский протест и, предположительно, на возражения младшего сына, мать короля действовала по принципу «куй железо, пока горячо». В результате она перетянула Дезидерия на свою сторону и переправила одну из его дочерей через Альпы. Ей даже удалось успокоить папу, внушив Дезидерию мысль согласно обещанию, данному в Керси, отказаться от многочисленных городов в пользу папского престола.

Римский понтифик смирился с неотвратимым поворотом событий и принял новую политическую линию династии франков, причем не оставляя попыток вернуть с помощью франкских послов бывшие патримонии Римской церкви и на юге своего дуката, в Беневентском герцогстве. В любом случае папа в послании одобряет аббата монастыря Святого Мартина в Туре Итерия за его труды и просит и королеву, и Карла оказывать содействие этому верному служителю церкви. Впрочем, будучи настоятелем придворной капеллы, Итерий начиная с 760 года 'являлся одним из основных советников Пипина, а также Карла. К тому же он, безусловно, был неплохо знаком с тогдашней обстановкой в Италии.

Еще одно послание папы дает представление о резкой смене ситуации в Риме. Антилангобардская партия в лице двух высоких папских чиновников с ведома посланника Карломана, находившегося в то время в Риме, якобы планировала покушение на папу, который поэтому немедленно проникся доверием к Дезидерию (!). Как прямодушно утверждается в послании, король лангобардов находился вне Рима, чтобы «помолиться» и «обрести милости святого Петра». Пока папа трусливо отступал, Дезидерий велел арестовать обоих зачинщиков заговора в городе Риме и приказал им выколоть глаза. Один из них вскоре скончался от пыток, а другой подвергся жестокой казни. Впрочем, это приукрашенное свидетельство доказывает также, что Карломан, очевидно, не намеревался пускать события на самотек в ущерб собственным интересам и на благо Карлу, сделав ставку на влиятельных тогда советников папы.

Смена ориентиров действительно позволила Дезидерию, «нашему выдающемуся чаду», как выражается папа, занять место мощной по тем временам силы, воплощением которой являлись франки. Подобный ход событий едва ли мог вызвать однозначное одобрение при дворе Карла. Интересы римского понтифика, короля лангобардов и обоих сыновей Пипина предстали в невообразимом переплетении.

Ранняя смерть двадцатилетнего Карломана в Самуси 4 декабря 771 года покончила с этими катаклизмами. Непосредственно перед кончиной юный король свидетельствовал для монастыря Сен-Дени: «в грядущем облике высшего судьи» он испрашивает его милости. Однако в отличие от отца Карломан был захоронен в Реймсе. Остается неясным, является ли более позднее предание римского летописца Флодорда плодом суммарно пересказанного свидетельства о том, желал ли Карломан быть захороненным Именно в том месте, и, следовательно, более поздним по времени вымыслом. В любом случае Карл, видимо, считал для себя невыносимым лежать в одной могиле с ненавистным братом. Ведь он сам мечтал о собственном захоронении в Сен-Дени. Карл никак не почтил память усопшего, не сделал в его честь никаких благочестивых пожертвований.

Судебный процесс 788 года по обвинению Тассилона Баварского в дезертирстве и клятвопреступлении, видимо, тоже вызвал неприятные воспоминания о собственном брате, который во время похода в Аквитанию также оказался в роли дезертира.

Сразу же после кончины Карломана Карл отправился в пфальц Корбиньи, расположенный на подвластной его брату территории, где, по свидетельству хроники, он «с одобрения всех франков был провозглашен королем». Более поздние данные из Меца сообщают даже о коронации и «монархическом преемстве империи франков». При всей неясности в отношении этой коронации одно не вызывает сомнения — присутствие важнейших церковных сановников при «передаче власти» в Корбиньи. Возглавлял их глава дворцовой капеллы и аббат Сен-Дени Фулрад, уже оказывавший важные услуги отцу Карла Пипину и являвшийся одним из его наиболее влиятельных советников. Заметной фигурой на этом торжестве был также митрополит Вильхар в роли преемника Хро-деганга в Меце. Правда, Фулрад, по свидетельству источников, снова появляется при дворе Карла лишь в 774 году. Упоминаются при этом также имена некоторых представителей светской знати, например графов Адаларда и Варена.

Незамедлительное обеспечение преемства на землях брата демонстрирует политический инстинкт и решительность Карла. С расширением сферы правления Карл однозначно снял вопрос о праве своих племянников на последующее преемство. Из них по имени известен только один- старший Пипин. В 771 году, как и у его отца, право брата на приращение доли в общей собственности взяло верх над правом представления сыновей. Речь шла о конституционной норме, еще только формировавшейся в письменных положениях о наследовании в период правления Карла и Людовика Благочестивого с 806 по 817 год, но уже входившей в практику политической жизни в Италии после 812 года и Аквитании после 838 года.

Исключение племянников как потенциальных конкурентов, несомненно, было верным решением. Учитывая нежный возраст претендентов, смогла бы лишь во втором поколении правившая в качестве франкских королей династия мажордомов переварить официальное многолетнее правление несовершеннолетних без отрицательных последствий для всей структуры власти в виде персональных взаимовлияний или даже вынести присутствие конкурирующих друг с другом политических концепций и их конкретное проявление? Не случайно программатические положения и целенаправленные обоснования, содержащиеся в грамотах Карла о дарении церковным учреждениям, преследовали нечто большее, чем стабильность империи — «stabilitas regni», что в сложные времена, безусловно, не было пустой фразой.

Вдова Карломана Герберга вместе с детьми бежала в Италию. По замечанию одного летописца, это было излишне, но Карл все стерпел; Эйнхард даже дополняет, что без достаточных на то оснований вдова попросила покровительства у короля лангобардов, обманув при этом свекра. Некоторое время спустя Дезидерий пытался воспользоваться этим «золотом» {наверное, соедует читать «залогом»? — Прим. выполнившего ОСR}в своей политике. Дело в том, что он подталкивал папу (с 772 года это был Адриан I) помазать племянников Карла на царство, чтобы таким образом противопоставить королей единовластию Карла.

Еще до кончины брата Карломана, видимо, имело место бракосочетание Карла с дочерью Дезидерия. Имя принцессы неизвестно. Судя по всему, имя Дезидерата («желанная») является остроумной игрой слов и одновременно женским вариантом от имени отца, Дезидерий, в более позднем жизнеописании аббата монастыря Корби Адаларда. Этот законный брачный союз Карл снова объявил несуществующим. Он отправил супругу к ее отцу, что походило на разрыв союза с королем лангобардов и на демонстративное объявление ему войны. Так оно и было воспринято в Павии и Риме.

Современная официозная историография столкнулась с трудностями в оценке этого неоднократного отторжения Карлом супруги, тем более церковные синоды империи франков как раз тогда стремились ограничить число подобных разводов и повсеместно покончить с ними. Так называемые имперские хроники ни в коей мере не касаются вопросов бракосочетания и расторжения брака. Эйнхард повествует об этой «афере» не в хронологическом политическом контексте, а только в связи с частной жизнью Карла и его отношениями со своей матерью Бертрадой: Карл именно «по ее настоянию» взял в жены дочь Дезидерия, а год спустя по неизвестной причине отверг ее на фоне разногласий между ним и Бертрадой. Это формулировалось уже в успокоительном ключе, учитывая то обстоятельство, что новая политика в отношении Италии была инициирована именно вдовой короля. Монах Ноткер из Сен-Галленского монастыря, сочинивший в конце IX века повествование о деяниях Карла и следовавший более жестким супружеским заветам и запретам расторжения брака, нашел выход: достаточное основание развода он увидел в мнимом бесплодии отвергнутой лангобардской принцессы, не отметив, что супружеским узам был уготован срок даже менее одного года.

В любом случае поступок Карла подвергся резкой морально-этической критике. По достоверным свидетельствам, это сделал, в частности, его единоутробный брат Адалард. Размышляя в правовом плане, он не видел никакой вины молодой женщины и к тому же в роли стороннего наблюдателя объективно констатировал развал союза Карла с Дезидерием, инспирированного франкской знатью, к которой Адалард причислял и себя. Поначалу он порвал с франкским королевским двором, уйдя из большой политики в монастыри Корби и Монтекассино, но затем, на заключительной стадии правления Карла, снова оказался в его распоряжении.

Однако только морально-этического акцента в этом вопросе было, очевидно, недостаточно. Под влиянием матери и, что весьма вероятно, из-за конкуренции с братом Карл пошел на союз, который хотя в самых общих чертах вовлекал в свою орбиту папство, фактически же в результате пространственной близости лангобардов к Римскому дукату и вследствие явно амбициозных претензий короля Дезидерия на расширение земель и власти угрожал франко-папскому альянсу. Этот союз в итоге без всякого кровопролития даровал мажордомам целое королевство и по праву считался краеугольным камнем их господства. Свержение профранк-ской партии в Риме, разбитый у самых ворот Вечного города и собора Святого Петра лагерь короля лангобардов затронули, очевидно, защитное предназначение «патриция римлян» и одновременно сакральный в своей основе союз с князем апостолов и его преемниками как гаранта франкского королевства «новой династии». Пакт с лангобардами, распространявшийся также на квазикоролевского герцога Баварии Тассилона, отстаивавшего собственные интересы в альпийском регионе, был призван значительно ограничить активность франков на Апеннинском полуострове.

С этими политическими проектами Карл решительно покончил, отказавшись от лангобардской принцессы. Некоторое время спустя он в третий раз пошел под венец. Это был вынужденный шаг, поскольку преемство в собственном королевстве в лице его единственного сына от первого брака с Гимильтрудой не обеспечивалось в полной мере, хотя на тот момент сомнения в пригодности преемника, по-видимому, еще не проявились в полной мере. Расставшись с лангобардской принцессой, Карл сразу же связал себя брачными узами с алеманкой Гильдегардой из рода Агилольфингов, проживавших на юго-западе. Они находились в родстве с герцогом Тассилоном и показались Карлу подходящими для того, чтобы расколоть этот клан и по частям включить его в состав королевства франков. В итоге расчеты вполне оправдались. Таким образом после смерти сестры Гильдегарды граф Герольд унаследовал ведущие позиции в Баварии в качестве префекта. Это было также следствием смещения Тассилона в 788-м или 794 году.

С Гильдегардой Карла связывали исключительно тесные отношения. Он почти постоянно вспоминает о ее душеспасительных шагах в дарительных грамотах, адресованных духовным учреждениям. Высокая оценка и любовь к Гильдегарде объясняются также количеством детей, которых она ему родила, в результате чего королевство Карла и его преемство получили серьезную опору. По достоверным источникам, ничто так издревле не терзало королевство, как полное отсутствие или весьма немногочисленное потомство, что угрожало продолжению правления династии. За без малого двенадцать лет брака Гильдегарда подарила Карлу не менее девяти детей, из них трое мальчиков — Карл, Пипин и Людовик, которые уже в 806 году готовы были стать преемниками отца. В этом стареющий правитель увидел знак особой божественной милости.

В контексте истории восхождения мажордомов Пипинидов основополагающим моментом Эйнхард считает начало единовластия Карла в 771 году. Определяющую роль в этом отношении опять-таки играет биография Августа в литературной подаче Светония, который восемь начальных глав своего повествования о правлении заканчивает предложением: «Сорок четыре года он (Август) владел res publica[20]».

Непосредственная связь его предпосланного утверждения с единовластием Карла начиная с 771 года позволила Эйнхарду дать изложение военной активности своего героя без античного экскурса в его рождение, детство и юность, о чем, как нас заверяет автор, из-за отсутствия надежных данных любое суждение представляется неуместным.

Глава о военных подвигах Августа на полях сражений гражданских войн и внешних военных акций была неприложима к биографии Карла, ибо такой подход в VII веке представлялся откровенно устаревшим. Вместо принципиальной мотивации войн, с которой Светоний начинает соответствующую главу, Эйнхард предпочитает в основном хронологическое конкретное нанизывание военных походов своего героя.

Поход в Аквитанию, считавшуюся долей отцовского наследства, открывает серию военных действий, которые еще раз позволяют указать на проблемный характер отношений Карла с братом и вместе с тем на стойкость и выдержку старшего сына Пипина. По сути дела, в этой самой обширной главе биографии Карла дается тематически фиксированный очерк в привязке к временным вехам и разным местам действия. Он недостаточно четко описывает многочисленные кризисные политические моменты, тем более в начальной их стадии, при занятости короля сразу на нескольких фронтах (здесь в буквальном смысле слова), но придает поступкам Карла убедительность, которая априори в такой мере была ему несвойственна. Биография Эйнхарда как наиболее раннее обобщающее свидетельство о Карле Великом представляет собой произведение, сконструированное с учетом определенных познавательных, интеллектуально ориентированных интересов, но вовсе не отображение или даже выстраивание фактов. Так, Эйнхард ничтоже сумняшеся увязывает войну за обладание Аквитанией с завоеванием Лангобардии. При этом он умалчивает о том, что Пипин, отец Карла, только из-за решительного сопротивления знати в защиту папы и отказа от франко-лангобардского статус-кво пошел на активное военно-политическое вмешательство в Италии. Новый состав альянса под эгидой матери Карла Берт-рады даже не упоминается.

Фактически, по свидетельству так называемых имперских хроник, поначалу Карл ставил перед собой иную военную цель — не столь далеко идущую, как завоевание Лангобардии; его планы никак не были связаны с запутанной ситуацией на Апеннинском полуострове. На первом месте для него были саксы. В эту канву событий вписывается соглашение (наш источник говорит даже о договоре о дружбе), которое доверенное лицо Карла, баварец по происхождению, настоятель аббатства Фульда — Стурм заключил с герцогом Тассилоном, чтобы таким образом воспрепятствовать еще более тесному сотрудничеству баварского герцога с псевдо-королем лангобардов. В тот год Тассилон удостоился особой папской милости. Новоизбранный Адриан I предположительно на Троицу 772 года совершил крещение и помазание Теодора, сына Тассилона. Таким образом новый папа учредил духовное родство с Агилольфингами, как до него — Стефан III (IV) с Пипинидами. В результате баварские герцоги также восприняли сакральную ауру, обеспечив дополнительную легитимность рода в пределах баварского герцогства.

К дипломатическому успеху Тассилон добавил военный триумф, укрепивший его положение на юго-востоке: он подавил опасное возможными последствиями восстание карантанов, герцог которых Гейтмар в союзе с зальцбургским епископом Вергилием весьма успешно занимался миссионерством на приграничных славянских землях, что после смерти герцога (по выражению Иоахима Яна) вызвало языческую реакцию против этой «привязки к Западу». Успехи Тассилона в военной области, усмирение восставших дали основание зальцбургским и регенсбургским хроникам поставить их на одну доску с военными успехами короля франков в Аквитании. Укрепив свое влияние благодаря тесным связям с преемником апостола Петра и «религиозной войне» на юго-востоке, баварский герцог почти приблизился по званию и значимости к именитому франкскому родственнику. Это ярко проявилось и в его функции законодателя, а также председателя баварских церковных собраний, несмотря на то что, к примеру, на последующем соборе в Дингольфинге он был вынужден пойти на значительные уступки местной аристократии.

В самом Риме в том 772 году папская политика начала обретать былое величие, почти утраченное из-за союза между лангобардами, франками и баварцами, в результате чего преемник апостола Петра оказался зажатым между Дезидерием, Карломаном и Карлом.

Стефан III (IV) скончался в Вечном городе в конце января 772 года. Представлявший интересы лангобардов агент короля Дезидерия — Павел Афиарта хотя и сумел нейтрализовать главных противников, представлявших франкскую партию еще при жизни прежнего папы, однако не смог обеспечить новые выборы в интересах своего хозяина. Вместо пролангобардского кандидата понтификом был избран, а 9 февраля 772 года взошел на папский трон Адриан, независимый знатный римлянин из городской аристократии Виа Лата, успевший, однако, сделать духовную карьеру в соборе Апостола Петра и поэтому пришедший, так сказать, «изнутри». Одним из первых шагов новоизбранного папы стало освобождение из темницы противников Павла Афиарты или их возвращение из изгнания. К представителям Дезидерия, искавшим мира и дружеского отношения, папа обратился с настоятельным пожеланием наконец-то выполнить старое обещание о реституции римского церковного имущества. Вести переговоры по этому деликатному делу новый понтифик не без юмора поручил Павлу Афиарте. Кроме того, папа повелел расследовать обстоятельства убийства обоих чиновников, считавшихся сторонниками франкской партии.

Как и ожидалось, Дезидерий попытался усилить давление на новоизбранного папу. Он занял Фаенцу, Феррару и Комачо, а также начал осаду Равенны. Дезидерий потребовал от Адриана I (Герберга, королева-вдова Карломана, между тем вместе с детьми появилась при дворе в Павии), чтобы он совершил помазание племянников Карла на королевское правление. Согласно жизнеописанию Адриана I в книге папств, он намеревался «отделить благословеннейшего папу от симпатии и любви замечательнейшего короля франков Карла и «патриция римлян», подчинить град Рим и всю Италию власти королевства лангобардов. Но с помощью Божьей «ему не удалось достичь этой цели. Адриан с «сердцем из алмаза», с «сердцем крепким и сильным» решительно отверг это дерзкое требование, бросив юридический вызов пособникам Дезидерия. В результате разрыв для всех стал очевидным.

По своей сути Адриан мало чем отличался от Карла, поэтому их высокая обоюдная оценка могла, видимо, основываться на похожести характеров. Так папа избавился от Павла Афиарта, чья вина в смерти высоких сановников не вызывала сомнения. Для этого Адриан велел Льву, архиепископу Равенны, арестовать отправленного в этот город Павла, а потом сослать его в Византию. Главный пастырь Равенны, которого лангобарды в 769–770 годах сместили с местной кафедры, решил не церемониться с Павлом Афиартом и повелел его казнить: правда, тем самым папа, что касается его отношения с королем Дезидерием, оказался в неприятной ситуации. Ведь войска Дезидерия разорили окрестности Рима, над Вечным городом и в первую очередь над собором Апостола Петра нависла реальная угроза. Когда переговоры ни к чему не привели, король потребовал устроить ему встречу; папа, в свою очередь, настаивал на возвращении отобранных владений.

Скорее всего в апреле 773 года Адриан I под воздействием необходимости решил обратиться к старой защитной власти. Это был крик о помощи, адресованный королю франков Карлу. Папскому легату пришлось везти настоятельную просьбу понтифика путем через Марсель, поскольку Альпийские перевалы были для него закрыты.

Возможно, памятуя о трудностях, которые в преддверии военных походов его отец обратил в пользу собора Святого Петра, или еще не осознав свое призвание как военачальника, способного гарантировать получение добычи, Карл между тем избрал в качестве противника пограничного соседа к востоку от Рейна. Мы можем снова процитировать общее высказывание Якоба Бурхарда как главный мотив для такого рода деятельности: «Потребность в саморасширении и вообще в телодвижениях свойственна всем нелегитимным». Только расчет на приращение в перспективе позволял удерживать ведущие аристократические кланы на стороне короля и его преемников: материальные вливания в виде значительных экономических благ, светские и духовные приобретения (графства, аббатства и епископства) и не в последнюю очередь богатые военные трофеи помогали укреплять лояльность и расширять личные связи. На этом сложном переплетении, дополнявшемся, но никак не подменявшемся подачками и авансами, зиждилось королевское правление в эпоху раннего средневекоья. Неудержимое стремление к экспансии стало причиной расширения королевства франков при Карле Великом. Из этого же проистекает, однако, кризисная ситуация в империи, отбрасывавшая тени уже на последнее десятилетие стареющего монарха, когда миновала экспансия застоя и обращенные вовне политические и военные силы разрушительным образом повернулись внутрь, вызвав тем самым столь четко сформулированную Франсуа Луи Гансхофом «decomposition» (размягчение) государства, которое суждено было принять на свои плечи наследнику — Людовику Благочестивому.

Чтобы крепко и надолго привязать к себе собственных сторонников, а также привлечь на свою сторону новых партнеров из представителей знати, требовалось расширение масштабов правления, пополнение королевских сокровищ с тем, чтобы приумножить ежегодные дары знати еще большими подношениями, короче говоря, зримым проявлением харизмы и королевской милости посредством воинственной активности и расточительной щедрости. Традиционные задачи королевского правления, а именно защита слабых и церкви, обеспечение права п мира, за пределами общедекларативной сферы ограничивались исключительно отдельными случаями, требовавшими вмешательства короля. В любом случае не существовало порядка рассмотрения дел, который предусматривал бы прохождение по инстанциям целиком снизу доверху. Существенным элементом правления было и оставалось, как и во времена Меровингов, королевское председательство на имперском собрании — «соnventus generalis», на котором высшая знать (светские и духовные сановники, принадлежавшие к именитой аристократии, рядом с ними лица собственного права и не в последнюю очередь фор мирующийся слой королевских вассалов) обсуждала самые разные темы и принимала соответствующие решения. Сюда же относилось известное Мэрц, или Маифельд, служившее подготовке предстоящих военных походов. За этими терминами, несмотря на случавшееся непонимание их даже современниками в середине VIII века, скрывались не временные обозначения этих собраний или военных кампаний, а античное Марсово поле (Марс как бог войны в эпоху античности) или соответственно «maius» и «magis campus» — огромное поле для боевого построения с целью инспекции, как об этом ярко свидетельствуют некоторые источники.

Уже в 770 году Карл провел в Вормсе, расположенном в среднем течении Рейна, где в непосредственной близости друг от друга находились собор и королевский пфальц, «собор» и «общее собрание». Здесь, судя по всему, был принят первый его капитулярий. Капитулярии — официальные документы, предназначенные играть нормативную роль в разных делах или содержавшие специальные указания, например, для королевских эмиссаров. Достаточно часто при обсуждении правовых вопросов не делалось различия между духовной и светской областями, важные тексты сплошь и рядом уподобляются даже извлечениям из сборников папских декреталий или решений соборов. В их обсуждении и принятии участвовали, как правило, представители знати, хотя это и не следует из всех дошедших до нас свидетельств. Ведь их участие считалось главной предпосылкой успешного претворения капитулярий в практическую политику.

В этих решениях авторитет короля, с одной стороны, и знати, с другой, проявлялся в далеко не одинаковой мере. Чем дольше длилось правление Карла, связанное с усилением его авторитета и власти, тем очевиднее он доминировал на этих собраниях. Никто не мог перечить его желанию и волеизъявлению и при составлении капитулярий.

На первом имперском собрании в Вормсе сторонники Карла ограничились подтверждением решений собора его дяди Карломана 742 года, чтобы тем самым внушить особенно духовенству определенные нормы поведения, а именно запрет на ношение оружия, на участие в военных кампаниях (это не распространялось на епископов!) и в охоте. Таким образом, были отвергнуты утвердившиеся для указанного круга лиц правила поведения знати, которые в существенной степени определяли также бытовую культуру по меньшей мере высшего духовенства; к бытовой культуре имела отношение и проблема многоженства (!). Снова дается описание задач, возлагаемых на епископов. Вместе с тем подчеркивается обязательный характер молитвы за здравие короля, а также участие каждого в присутственный день в суде. Но прежде всего бросается в глаза, в сколь малой степени франкское духовенство в то время было причастно к процессу реформ, связанному в первую очередь с активностью Винфрида-Бонифация. Здесь открывалось широкое поле деятельности как для синода, так и короля с целью повышения уровня образованности, эффективности служения и формирования личной жизни.

В 772 году в Вормсе проходило очередное собрание. Однако вместо того чтобы заняться рассмотрением комплекса событий в Италии после прошлогодних политических пертурбаций, юный король решил повернуть франкский силовой потенциал на северо-восточном фланге империи против саксов. Поначалу это напоминало пограничную стычку, по прошествии некоторого времени (и Эйнхард тому свидетель) вылившуюся, однако, в упорное десятилетнее противостояние. «Никакую другую войну франки не вели с такой настойчивостью, ожесточением и усердием».

Начиная с III века в ходе своего перемещения саксы как народ-завоеватель продвигались от побережья в глубь страны через Хадельн к низовью Эльбы, а затем, форсировав ее, устремились на юг. Они расселились на землях между реками Эльба, Заале, Унструт, Гарц, Верхняя Лейне, Димель, Рур и Иссель, подчинив местное население. Об их пребывании говорят названия, например Сике или Гандеркезе в районе Бремена. По свидетельству жития святого Лебезина. важнейшего источника в изучении раннего периода миссионерства в VIII веке, саксы объединялись в союзы — швармы (Рейнгард Венскус) вестфалов, энгров и остфалов, к которым позже добавились еще трансальбинги, населявшие земли на противоположном берегу Эльбы. Им, правда, недоставало всеобъемлющего политического правления в виде королевства. Племена определяли свою судьбу на регулярно проводимом «народном собрании» вождей в легендарном Маркло, расположенном на Везере. Постоянное членение на эделингов, фрилингов и литов, или рабов, проводит четкую границу между завоевателями, эделингами и коренным населением — фрилин-гами и литами.

Саксы, точнее, отдельные швармы, с конца VI века вступали в постоянный контакт с франками; особенно на стадии завоевания Западной Фрисладции. Вплоть до залива Лауверс-Зе они попадали в сферу действия пипинидских мажордомов, которые позже, используя в качестве трамплина Тюрингию и Майнланден, создали пограничную зону с укрепленными епископиями в Бю-рабурге и Эрфурте после 740 года, а до этого с миссионерскими ячейками в Черсфельде и Фульде в 736 и 744 годах продвинулись как «духовный натиск» на Восток.

В период между 718 и 758 годами было совершено около дюжины кампаний против саксов (и фризов). В 753 году Пипину снова удалось получить для франков дань — теперь вместо коров триста лошадей. Данный факт имел серьезные последствия для перевооружения франкского войска и повышения его ударной силы — воины стали использовать лошадей в сочетании с копье-метанием, когда ноги всадника вставлены в стремена. Не вызывает сомнения, что именно конница стала существенным фактором боевой мощи франков, чем не в последнюю очередь объясняются успешные военные походы хорошо экипированных кавалерийских эскадронов. Правда, для развертывания требовалась соответствующая местность; на узких горных-перевалах, например, в Пиренеях или при ведении партизанских действий против саксов на топких пойменных лугах, на заболоченных равнинах и в густых лесах неизбежны были большие потери живой силы, лошадей. Требовались значительные запасы фуража.

Исходным плацдармом для миссионерской деятельности среди фризов являлись Утрехт и Девентер, а несколько позже Гессен и Тюрингия. Поэтому родственные саксонские племена пространственно находились в поле тяготения англосаксонского миссионерства. Отсюда действовали тесно связанные с Римской церковью миссионеры Виллиброд, основатель Эхтернаха (с 695 года миссионерствующий епископ), и Винфрид-Бонифаций: начиная с 732 года через свои школы и структуры несли веру в земли, населенные саксами. Правда, поначалу ярких успехов было не так уж много, несмотря на то что отдельные представители аристократии восприняли новое учение. В пользу этого открытого индивидуального миссионерства» говорят имена обоих Эвальдов — Лебезина и ставшего впоследствии широко известным Виллихеда, после кончины Винфрида-Бонифация занимавшегося миссионерством во фризском Доккюме, а некоторое время спустя переместившегося в восточные земли саксов.

Трудности, возникшие у миссионеров, были огромны. На тех землях жили люди, в сознании которых глубоко укоренились древние мифы и традиции, нравы и привычки, переходившие из поколения в поколение в устном предании. Их жизненные обстоятельства не в последнюю очередь определялись идолопоклонничеством и окрашенной анимализмом (поклонением священным животным) природой. Это в основном крестьянское, живущее скотоводством, охотой и рыболовством население, ориентированное на земные блага, плодородие и военную удачу, должно было открыться восточноэллинистической, изначально книжной религии, подчинившись Богу-избавителю, который, хоть и воспринимался как триединое начало, не терпел возле себя никаких других божеств да к тому же проповедовал этику, вступавшую в непримиримое противоречие с образцами поведения, утвердившимися на земле саксов (например, многоженство или кровная месть). Проповедь христианского учения о спасении могла споткнуться уже на непонятной терминологии молитвы «Отче наш», содержащей, коме «Отца», «небес» и «хлеба», такие понятия, как «грех», «вина» и «прощение», которые в саксонском языке не имели даже приблизительных словесных соответствий. Привнесенное извне мировоззрение, особенно в его претенциозной исключительности, воспринималось как критика и даже разрыв со своим прошлым. Оно разрушало исконное восприятие пространства и времени, ритм смены времен года, а также жизненный уклад в «открытом» мире богов и рвало нить, связывавшую живых и мертвых через их культ.

О восприимчивости язычников свидетельствуют источники. Так, последний фризский князь Радбод отверг крещение, когда узнал, что его предки — короли и князья, как он говорил, обрели душевный покой не в той части загробной жизни, которая отводилась уверовавшим, ибо при кончине были язычниками. Соответственно князь, преисполненный гордостью за свою аристократию и предков, отверг как недостойный рай, так как в нем нет его сотоварищей. Подтвержденный историческими свидетельствами высокий уровень материальной культуры на земле саксов (прикладное искусство, аграрное производство, солеварня) оказался не в состоянии смягчить явные идеологические противоречия.

В IX веке один саксонский источник приписал перенос мощей святой Пусинны и смену веры прежде всего выдающимся интеллектуальным способностям саксов в постижении истины.

Вместе с тем, размышляя почти по-современному и проявляя верный религиозно-исторический подход, источник указывает на следующее: в те времена считалось неправедным видеть в принятии крещения своего рода заблуждение по отношению к культу отцов. «Ибо это происходило вместе с принятием новых обрядов и с отказом от старых».

Так называемое миссионерство среди саксов затруднял еще один момент. Отказ от воспринятого через предание представления о небе как о местопребывании богов и принятие одного Бога не могли происходить в сугубо индивидуальном плане — смена идентификации требовала коллективный контекст — сообщество, племя или шварм, хотя истории миссионерства известно немало случаев индивидуального принятия другой веры. Король, вождь сообщества, высшие слои аристократических кланов совершали переход в иную веру на основе так называемого «долга следования народа». Жизненный уклад саксов представлял многообразие социальных объединений, из которого вытекали соответственно разные варианты принятия нового вероучения или отказа от него; иногда формировался механизм «внешнеполитических» договоренностей, с чем, к своему неудовольствию, многократно сталкивался Карл.

Таким образом, речь шла о привлечении к евангелизации верхнего слоя племенной структуры. Жизнеописание Лебезина, а впоследствии и Луитгера с Виллихедом сообщает о том, что первых успехов миссионеры добились среди аристократии, обладавшей, очевидно, довольно высоким уровнем восприятия. В этом отношении она напоминала скандинавских купцов IX века, которые в Вике, Дорестаде и Бирке, а также в Майнце и Кёльне благодаря торговым контактам познакомились с новым учением и открыли ему свои души.

Если учитывать бесконечную интеллектуальную удаленность между иудейско-эллинистической книжной религией и существующими в устном предании родовыми языческими верованиями, проявлявшуюся прежде всего в проблемах перевода и толкования, особый смысл приобретало дифференцированное преподнесение нового вероучения в виде так называемого словесного миссионерства. Однако этим усилиям не суждено было иметь широкий и прочный успех. К тому же следовало учитывать менталитет язычников, воспринимавших и толковавших только те знаки, которые представлялись им тесно связанными с собственными культурой и культом. Речь шла в первую очередь о том, чтобы осознать христианского Бога в противопоставлении его пантеону языческих богов, воспринять как более влиятельного, единственного торжествующего Бога, чтобы в самом вызове культовым храмам и культовым образам идолов продемонстрировать свое всемогущество и их бессилие. Уже Винфрид-Бонифаций дал яркий тому пример, многократно сокрушив известный дуб Тора.

Благодаря Лебезину, заявившему о себе, видимо, еще в семидесятые годы VIII века среди фрисландцев и саксов, а скорее всего благодаря биографу, записавшему его житие после 840-го, но наверняка до 930 года, мы располагаем старейшими детальными сведениями об этнических и политических основах организации жизни саксов. На известном ежегодном племенном собрании в Маркло «сатрапы» из отдельных земель в сопровождении соответственно по двенадцати эделингов и литов подготовили политические решения. На собрании присутствовал Лебезин под защитой знати и благодаря ее ходатайству. По свидетельству биографа, миссионер якобы произнес смелую речь, которая, если это действительно имело место, стоила бы оратору головы. Фактически же текст является «программой» миссионерских усилий Карла и его духовных советников.

Саксам рекомендовалось признать верховенство христианского Бога, от которого им было обещано только добро. А в случае за, как утверждал Лебезин, «земной король уже готов вторгнуться в вашу страну, чтобы грабить и разорять, лишать вас имущества, передавая его тем, которых избрал во имя этого, чтобы отправить вас в изгнание, обездолить и умертвить. Ему будете покорены вы и ваши преемники». Одно только немедленное принятие христианской веры избавляет от военного покорения со всеми последствиями. Лебезин сохранил жизнь, став невидимым для всех, что опять-таки подтвердило влияние его Бога. Между тем события пошли своим ходом.

Составленная впоследствии на основе точного знания событий «программа» Карла по «включению саксов в империю франков» согласуется с тем, что король, призывая к военному походу против саксов на втором имперском собрании в Вормсе, вовсе не связывал насильственное завоевание страны с христианским миссионерством как целью своей ограниченной операции. Эйнхард тоже рассматривает причины стычек по большей части мимоходом, как случайность, а не как главное. Например, когда с сожалением размышляет об отсутствии границ на равнинных участках местности в отличие от сравнительно прочного рубежа заграждений в обширных лесных массивах и горных хребтах, считая, что каждодневные вылазки с обеих (!) сторон провоцировали военные действия.

Более чем сомнительно, что в 772 году Карл вообще отдавал себе отчет в сложностях и трудностях этого предприятия. С одной стороны, отсутствие единоначалия в шварме хотя и способствовало сепаратным договоренностям, но с другой — могло привести к чересполосице, из-за чего региональная война растянулась бы на необозримое время. Хотя крещение Видукинда в Ат-тиньи в 785 году положило конец инспирированному им восстанию, волнения происходили в нижнем течении Везера и Эльбы. С ними было покончено лишь в начале нового столетия путем массовых депортаций.

В 772 году король франков, видимо, хотел преподнести саксам урок. Правда, в житии Карла Эйнхард делает акцент на военную удачу, обеспечившую победу франков и интеграцию побежденных в состав франкской империи после принятия христианства. Другие источники, однако, указывают на то, что король не только уповал на военную удачу, но и прибегал к убеждению, прежде всего стараясь облагодетельствовать представителей знати на земле саксов, привлекая их этим на свою сторону. Этой цели служили королевские сокровища, а также конфискованные в течение многих лет земли и выгодные должности, благодаря чему многочисленные аристократы поддержали франков и их короля и тем самым евангелизацию, не говоря уже о все возраставшем числе семейных связей франков с саксами. Так, первый аббат расположенного на Везере монастыря родился в таком смешанном браке.

Блестящий пример восхождения на королевской службе благодаря обширным домовладениям и высоким должностям продемонстрировала семья мятежника Видукинда, который после 785 года не упоминается больше в наших источниках. Но его внук Вильдебер сумел компенсировать возможные властные утраты получением графского звания и сенсационным созданием примерно в 850 году храма в Вильделсхаузене, причем не без содействия императора Лотаря I, который помог ему стать обладателем святых мощей римского мученика Александра. Другие преемники отмечены как епископы Вердена и Гилдесхейма. Эта взаимовязь франков и саксов на высоком и высшем уровне (то же самое относится к Баварии, а также к Лангобардии) как личностный мостик, по убеждению Эйнхарда, видимо, справедливо породила отмеченный уже в 825 году процесс слияния бывших врагов в один народ. Вне этого процесса оказались некогда уже покоренные саксами группы фрилингов и литов. Так называемое восстание Стеллинга (от слова «шталь»), произошедшее в период с 841 по 845 год, стало проявлением оппозиции против слоя, состоявшего из представителей франков и саксов.

Вместе с тем источники, близкие по времени к описываемым событиям (в основном их авторы несаксы), не удовлетворяют наше любопытство насчет полноты деталей, а также крупных взаимосвязанных явлений. Существенные моменты можно извлечь лишь из более поздних, уже сугубо исторических размышлений и немногих юридических текстов, отражающих конкретные переплетения политики завоеваний и миссионерской деятельности.

Ярким результатом этого процесса стал опубликованный в 1970 году сборник Вальтера Ламмерса под лукавым названием «Включение саксов в империю франков». Таковым считается территориальное формирование государственных основ значительно позже возникшей Германии. Хотя она вплоть до 1806-го даже до 1870–1871 годов неизменно являлась частью более крупного целого и как государство была отрезана от своих корней в «Священной Римской империи» (германской нации), однако уже так называемая восточнофранкская империя Людовика Немецкого (внука Карла) объединяет прежде всего франкские и саксонские регионы в рамках единого государственного образования.

Суть конфликтов Эйнхард видел преимущественно в особенности характеров саксов. Их, как и другие германские народы (при этом он, вероятно, имел в виду фризов), Эйнхард с позиций античности упрекает в дикости, обвиняя в идолопоклонстве, предполагающем враждебное отношение к «нашей религии». Он констатирует прямо как «наследственность», что «они не замечают бесчестия в нарушении и несоблюдении всех божественных и человеческих законов». Эта мнимая измена (Реrfidie[21]), изначально не предопределенная исключительно религиозными мотивами, запросто проистекает из естественного поведения саксов, как правило, объединенных в швармы, которые при каждом подходящем случае старались отделаться от навязанных согласий или соглашений, а порой даже дать им решительный отпор. Однако за пределами этой негативной этнографии Эйнхард обращает внимание и на объективные причины подобной враждебности, к примеру на неопределенные, едва очерченные границы и серьезные по своим последствиям взаимные (!) стычки. Последние обозлили франков и самого короля настолько, «что они сочли нужным не только отвечать ударом на удар, но и вступить с саксами в открытую борьбу». Здесь не идет речь о миссионерстве и обращении враждебно настроенного соседа, что в конечном итоге объясняется приложением «военного капитала» этой биографии. Автор, однако, не оставляет сомнения в том, что демонизм и принятие христианской религии необходимы для длительного покорения этих народов и представляют собой две стороны одной медали. Поэтому и для автора крещение означало приобщение к христианской вере и одновременно обряд подчинения франкам и их власти.

Уже летописцы IX века называли Карла «проповедником с железным языком» и гневно отвергали право на взимание десятины в Саксонии как серьезную ошибку в духовном плане. Это подтверждает смиренный и ученый англосакс Алкуин в 796 году в послании Карлу из далекого Тура. В подобной скрытой или открытой критике заложено определенное недоразумение, действующее до сих пор. В связи с подавлением воинственного сопротивления речь фактически шла лишь о внешнем принятии новой веры как знака покорения, но вовсе не о внутреннем признании христианских истин новообращенными.

Для решения такой задачи не хватало священнослужителей, да и тогдашние времена не очень располагали к обращению в новую веру. Она со временем должна была укрепиться, тем более что христианство располагало достаточным влиянием и масштабностью, чтобы ассимилировать обряды, нравы и праздники старого культа или даже интегрировать их.

Королевство и церковь ограничились поначалу соблюдением определенных заповедей или отказом от считавшихся языческими, в основном публичных нравов и моделей поведения. Об этом подробнее пойдет речь в связи с указом об «оккупационном праве» в восьмидесятые годы.

А вот некоторые саксонские историографы в последующие столетия даже считали Карла «апостолом саксов». Соответственно принятие новой веры связывали не с внешним давлением, а, как уже упоминалось, с процессами познания интеллектуально продвинутых саксов.

Накануне военной кампании против саксов, решение о которой было принято в Вормсе в 772 году, зададимся вопросом: была ли это обычная карательная экспедиция или речь шла о чем-то ином? Так, франкское войско, двинувшись из Гессена, завоевало Эресбург (Обермарсберг) в районе Димель, где, закрепившись, оставило гарнизон. Наряду с укреплением границы был разрушен расположенный недалеко от этой крепости населенный пункт Ирминсул, одна из главнейших святынь саксов. При. этом явно преследовалась цель обнажить идолопоклонничество как таковое и убедительно продемонстрировать саксам превосходство франкского торжествующего Бога. Одновременно собственное войско должно было реально и зримо ощутить королевскую милость юного правителя.

Что касается культа саксов, авторы из Фульды оставили нам во второй половине IX века краткое, но яркое описание: «Они поклоняются источникам и усыпанным листвой деревьям. Они почитают под открытым небом огромную деревянную колоду, которая вонзается в небо. На своем родном языке они называли ее колонной Ирминсул (что на ученом языке именуется «колонной мира»), на которую словно опирается небесный свод». Из этой языческой практики вытекал многократно повторяемый в капитуляриях запрет служить мессу под открытым небом.

Разрушение той сакральной деревянной колоды сопровождалось разграблением и центральной святыни; золото и серебро — из освященных даров? — были присовокуплены к королевским сокровищам. Не в последнюю очередь божественный запрет позволил благодаря водопаду утолить жажду, мучившую франкское войско. Воспоминание о чудесах Моисеевых с водами напрашивалось само собой и, несомненно, придавало королю в глазах знати особую харизму. В любом случае придется отбросить искушение охватить хотя бы приблизительно удаленные друг от друга светскую и духовную области тогдашнего социального поведения. В самом широком смысле религиозное обоснование раннего средневековья определило, несмотря на многие атавистические детали, общее существование во всех его зримых проявлениях, исключив абстрактное разрешение виртуальных и фактических сфер — по крайней мере до наступления XI века.

Видимо, застигнутые врасплох вторжением Карла, саксы встретились с королем в верховье Везера уже на другом берегу реки, на не воспринятой Эйнхардом «мокрой границе». Они предоставили двенадцать заложников как гарантов заключения мирного соглашения. По свидетельству нашего источника, Карл вернулся обратно во «Францию». Но как хорошо известно, мир длился недолго. К тому же он был заключен только с одним швармом. Несколько лет спустя противоборство возобновилось.

Имперские собрания в Вормсе дают повод заняться рассмотрением внутренней политики Карла, общие контуры которой особенно отражены в грамотах первых лет правления. Мы, безусловно, зависим при этом от случайности и, значит, от соответствующего архивного предания, что прежде всего на руку духовным воспреемникам. Так отмечается факт обретения неприкосновенности (иммунитета) церквами и монастырями — это Сен-Бертен, Корби, Сен-Жермен-де-Пре, Сен-Маглуар-де-Фоссе (Париж), Сен-Галлен, Сен-Этьенн (Анже), Лори, Мюрбах, Трир, Эхтернах и Сен-Мишель-де-Марар (Верден). Нередко Карл подтверждает грамоты своего отца, касающиеся учреждений, на которые до 771 года распространялась сфера ответственности его умершего брата. Сюда же относится и Сен-Медар в Суассоне. Список вос-преемников возглавлял Сен-Дени, место захоронения Пипина и королевский монастырь в целом.

Неприкосновенность, возникшая уже в позднеантичный период как правовой институт, избавивший его обладателя от всех общественных обязательств, особенно в эпоху раннего средневековья обеспечивала непосредственно имущественную и правовую защиту церквей от вмешательства графов и других королевских сановников. Самое позднее при преемнике Карла как правителя — Людовике Благочестивом логическим дополнением неприкасаемости становится королевская защита, освобождающая таких «льготников» от общественного управления. Исключением этого правила являлись, однако, графский суд по уголовным делам и призыв на военную службу, если только соответствующие лица не пользовались привилегиями по призыву.

Неприкосновенность (иммунитет) обеспечивал церковный правовой и мировой округ. Так, согласно грамоте монастыря Лорш, ни граф, ни его «помощники» не обладали судебной властью над крепостными крестьянами на монастырских владениях, не могли улаживать судебные споры, привлекать свидетелей, селиться на церковных землях, использовать людей на общественных и строительных работах, а также отзывать проекты, реализуемые в интересах государства. Их вполне материальный эквивалент правитель уступает самим привилегированным слоям как особую льготу, которая как обязательное вспоможение адресуется крепостным крестьянам и экономически зависимым лицам.

Введением иммунитета и вытекающими из этого выплатами король накрепко привязал к себе важные духовные структуры. Тем самым он мог твердо рассчитывать на верность и лояльность аббатов и епископов. Постоянные молитвы собраний за спасение жизни короля, его супруги и преемников, а также за стабильность государства франков стали невидимым щитом королевства и его главы. Таким образом сфера неприкасаемости бросила вызов сфере графского служения, достаточно часто не учитывавшего совсем или в весьма ограниченной степени общественное благо, поощряя злоупотребление властью, фаворитизм, коррупцию влиятельных аристократических семей, к которым принадлежали сами обладатели высоких званий. Интегрировать автохтонную власть аристократии во власть королевскую всегда было важной задачей средневекового правителя. Характерными представляются, кроме того, так называемые судебные хроники, рисующие образ короля и его сторонников — графов и вассалов — как главного судью монастырей, например Фульды и Лорша, и, следовательно, отводившие королевскому двору роль Верховного трибунала, признавая за ним право именоваться высшей инстанцией правосудия, основной долг которого — защита слабых и забота о справедливости.

В Лорше (среднее течение Рейна) некоторые источники дают представление об эволюции этого аббатства в королевский монастырь и центр каролингской культуры, включая и историографию. Так, примерно в 762 году граф Кэнсор вместе со своей матерью на бывшем римском дворе основал духовную обитель, перешедшую по наследству к его родственнику архиепископу Меци Хродегангу. Эта обитель приобрела широчайшую известность после того, как Хродеганг перевез на Рейн святые мощи римских мучеников. Видимо, в марте 772 года, когда Карл отмечал Пасху и льежском Геристале, в суде произошла перепалка между тогдашним аббатом Лорша и сыном основателя монастыря, утверждавшим, что волеизъявление отца адресовалось сыну. Аббат Гунделанд, брат Хродеганга, возразил, что не только акт дарения умершему, но и черновик грамоты, зачитанный в судебном заседании, говорят об обратном. Под давлением этих аргументов несостоявшийся наследник был вынужден отказаться от всех притязаний, подтвердив свое решение вручением соломинки или посоха. Черновик документа позволяет сделать вывод о правовом характере письменных записок даже в то время, когда законодательство общества базировалось в основном на устном предании.

В мае 772 года Карл даровал иммунитет аббатству Святого Назария, чуть позже добавив к нему королевское покровительство и право свободного избрания настоятеля. Судя по всему, этим обильным привилегиям непосредственно предшествовали передача монастыря аббатом Гунделандом под власть Карла. В результате Лорш приобрел статус королевского монастыря, как свидетельствует грамота, на вечные времена. В обмен на королевское покровительство, иммунитет и свободу избрания аббата правитель заручился от аббата и монашествующих молитвой «за нас и наших последующих преемников и за народ франков». Временную «передышку» в раздаче этой череды привилегий знаменовала 21 января 793 года передача виллы Геттехейм близ Берштрассс вместе с тамошней церковью Святого Петра «нашему монастырю»; речь шла об огромном владении между Рейном и южной частью Оденвальда, которое считалось маркой и территорией для корчевания лесов.

И лотарингский монастырь Горц, прославившийся благодаря чрезвычайно активному аббату Иоанну, ставшему также дипломатом при дворе Отгона III, а впоследствии осуществлявшему реформу, связанную с именем монастыря, получил подтверждс ние своей грамоты об основании обители от архиепископа Хро деганга. Последний перевез из Рима мощи святого Горгония и монастырскую церковь, тем самым превратив епископскую кафедру недалеко от часто посещаемой церкви в Кёнигспфальце близ Дидетховена в крупный религиозный центр. Теперь Карл берет монастырь под защиту от посягательств епископов Меца, рассчитывая и здесь взамен от аббата и его монашествующей братии на постоянную молитву за спасение отечества (раtria) и стабильность государства.

Не менее показательными, чем эти многообразные привилегии, созидавшие тесные узы между правителем и церковью, в грамотах как для Лорша, так и для Горца является однозначное указание на необходимость придерживаться исключительно монашеских правил святого Бенедикта Нурсийского, которые в сбалансированности и разумности принципа «молитва и труд» представлялись адекватным соответствием центральноевропейским условиям. Монашеские правила конкурировали с доктриной покаяния и умерщвления ирландских предписаний, прежде всего Колумбана в Люксёйе, а также с многочисленными так называемыми смешанными правилами, происходившими и поступавшими из Южной Галлии. Это как бы римский компонент, определявший векторное направление приказа короля подчиненным ему духовным учреждениям. Речь шла конкретно о бенедиктинском монастыре Монтекассино, который вскоре после 747 года стал духовным центром при дяде Карла — Карломане. Линия на сближение монашеских правил с моделью святого Бенедикта при Людовике Благочестивом прослеживалась и в действиях другого бенедиктинца, западного гота Витизоя, возглавлявшего монастырь в Аниане. Такая инициатива вызвала определенный протест. Подобного рода тяга к Риму в сфере обрядов, учения и уставов — изначально существенный фактор, отличавший внутреннюю политику Карла и одновременно придававший союзу с папством в перспективе внутреннюю силу.

После первого успешного похода против саксов, когда войско возглавил амбициозный юный король, Карл направился в одну из частей королевства с центром в Геристале близ Льежа, где он отметил Рождество в 772 году, а потом и Пасху в 773-м. Геристаль, расположенный на берегу реки Маас — в этом месте в нее впадают другие реки, — представляет собой обширное пространство (примерно 3000 га) с лесами и огромными охотничьими угодьями. До 789 года Карл подолгу находился в этих краях. Уже в то время Маас являлся важной водной торговой артерией, хотя лишь в X веке эта река однозначно доказала свое неоценимое экономическое значение.

Местом зимнего пребывания король выбрал пфальц Дидетховен на левом берегу Мозеля, в двадцати километрах севернее Меца и тоже в центре богатого домовладения. Вплоть до 848 года этот пфальц оставался любимым местом пребывания Карла и его преемников. С этим местом связан важный капитулярий и политическое завещание Карла 806 года.

В Дидетховене скорее всего в марте 773 года Карл принял эмиссара папы Адриана I — Петра, который добрался до королевского дворца через Марсель, поскольку наземные маршруты в государство франков были закрыты.

В Риме после бунта Адриана 9 февраля минувшего года произошла резкая «смена вех». Папе удалось укрепить свои позиции, несмотря на перепады фракционной борьбы, приведшей в конце концов к явному возвышению Дезидерия и значимости его политических интересов, удалить лангобардскую партию из Рима, а также, несмотря на недружественные акты лангобардского короля, покончить с его стремлением осуществить коронацию племянника Карла.

Правда, вначале Адриан I пытался как лоцман провести свое суденышко между Сциллой и Харибдой, то есть между лангобардами и франками. С этой целью он велел взять под стражу находившегося в Равенне Павла Афиарту, направив результаты соответствующего расследования в Византию, а пособников Павла Афиарты выслал на Босфор. Из этого факта делать вывод о повторном политическом сближении с Восточным Римом было бы недопустимой передержкой. Короче говоря, тогда Рим не пошел на одобрение снова возникшей в 768 году доктрины императора о почитании икон или их запрета (в скором времени вопросу о так называемом иконоборчестве было суждено стать предметом богословского рассмотрения и при дворе короля франков); не отказался Адриан I и от дарения Пипина в ущерб интересам Восточного Рима.

Конечно, папа добивался императорской юрисдикции для осуждения лангобардских агентов (и убийц!). Ни преемники престола апостола Петра, ни какой-либо сановник в Италии не обладали такими судебными полномочиями; это являлось недостатком, что, возможно, побудило Карла в конце 800 года принять императорское звание.

Павел Афиарта, представлявший лангобардскую партию, закончил жизненный путь в Равенне, архиепископ которой по имени Лев без всяких угрызений совести велел его подвергнуть казни. Тем самым скрытый кризис перерос в открытое столкновение. Дезидерий занял область Пентаполь и впоследствии Римскую Тусцию (к югу от Аквипенденте вплоть до Радикофани) и, появившись перед воротами Рима, вновь потребовал помазания сыновей Карломана.

После срыва переговоров папа, испытывая смятение, бросил последний остававшийся у него якорь спасения: он обратился к королю франков за помощью. С просьбой о вооруженной помощи в подобной ситуации уже обращались прежде к Карлу Мартеллу и отцу Карла — Пипину. Из некогда едва заметных контактов сложился тесный дружественный альянс на базе родства еще в бытность предшественника Адриана. Если преемник апостола Петра узаконил стремление мажордома к обладанию короной, последний пообещал папе подарить Керси, богатое приращение земли и власти. Папскому авторитету как гаранту королевского достоинства династии Пипина соответствовала действенная помощь франкских правителей во всех его проблемах и ожиданиях. Нельзя забывать, что сам Карл бросил перчатку королю лангобардов, отправив его дочь обратно в Павию.

Ни один источник не сообщает, как послание Адриана I было воспринято в Дидетховене. Ретроспективно Эйнхард напоминает о неудовольствии многочисленных видных представителей знати более ранними обращениями папы о помощи. В любом случае Карл не принимал какого-то спонтанного решения. Вначале он, со своей стороны, направил в Италию маленькую делегацию, которая в Риме, а возможно и в Павии, должна была составить собственное представление о подлинном положении. Безусловно, запутанная проблема отношений папы с лангобардами не являлась самой главной. Тем более что поспешный переход через Альпы неизбежно привел бы к серьезным военно-политическим осложнениям. Кроме того, успех такого предприятия казался более чем сомнительным и едва ли можно было рассчитывать на поддержку баварского герцога Тассилона, несмотря на недавно заключенный с ним дружественный пакт. К тому же территориальные притязания папы походили на вызов.

Посланники короля в сопровождении римских представителей в любом случае были вынуждены принять к сведению, что Дезидерий не сдал, да и не собирался возвращать занятые города и вообще поступиться «праведностью» престола апостола Петра. Данный вопрос вновь обсуждался вовлеченными в конфликт сторонами, и, если верить книге папств, подробно воспроизводящей происходившее в их тесной временной взаимосвязи, Карл все еще добивался сохранения статус-кво, в контексте которого следует расценивать некогда обещанную реституцию в адрес Римской церкви из рук Дезидерия. По некоторым данным, второе посольство Карла якобы предложило королю лангобардов (в случае если он поможет папе восстановить его права) для сохранения мира фантастическую сумму- 14 000 римских золотых монет. «Однако ни просьбы, ни подарки не смогли смягчить его [Дезидерия] сердце». Другими словами — Карл отдавал себе отчет в реальной опасности появления серьезного противника по ту сторону Альп. И тем не менее нет оснований говорить о всеобъемлющей политической концепции или военной стратегии уничтожения и завоевания королевства лангобардов.

После того как были отвергнуты все попытки посредничества, королю франков пришлось как-то определяться. Скорее всего в Дидетховене было принято решение о военной кампании на Апеннинском полуострове. В соответствии с ним в конце лета собираются войска в Женеве и направляются в сторону альпийских перевалов. Чтобы ввести противника в заблуждение и избежать больших потерь, отряды двинулись двумя колоннами. Сам Карл шел с отрядом на штурм горы. А его родственник Бсрнгард, отец Адаларда и Валаса, которым было суждено сделать блестящую карьеру во славу королевства и церкви, возглавил другую часть войск, штурмовавшую перевал Большой Сен-Бернар. Перед горными проходами в районе Сузы обе части войска объединились. Франки и лангобарды противостояли друг другу, готовые вступить в бой, причем лангобарды заблокировали горные проходы с помощью завалов.

Во избежание нежелательного развития событий Карл еще раз посылает своих людей к Дезидерию с просьбой выделить заложников как гарантов выполнения обещаний, данных им папе. Уже здесь виден расчетливый политик. Отбросив всякие эмоции, он тщательно взвешивает шансы предотвращения военных столкновений, которые, безусловно, послужили бы интересам третьей стороны, а именно — папы, а в случае неудачи нанесли бы явный ущерб собственным политическим целям. Убежденный в преимуществе позиции, занятой его войском, Дезидерий категорически отверг и это требование. Тогда Карл прибег к хитрости — приказал части своих воинов обойти с фланга непроходимые горные теснины. После этого маневра воины Дезидерия были обращены в бегство.

Книга папств объясняет это беспорядочное отступление ужасом и страхом, которыми Господь наполнил сердце короля лангобардов и его сына, ведь сами франки уже на следующий день собирались повернуть обратно. Данная версия едва ли соответствует действительности; вероятнее всего, неожиданный обход с фланга вызвал смятение у противника, который, избегая открытого столкновения, был вынужден спасаться бегством.

Скорее всего уже на этой, ранней, стадии конфликта в лагере короля лангобардов наметился серьезный раскол. Его положение в результате многократной смены династий после кончины короля Лиутпранда в 744 году не представлялось достаточно крепким да к тому же испытывало постоянные угрозы со стороны аристократической фронды. А его агрессивная и непоследовательная политика оборачивалась против экзархата, Пентаполя и Римского дуката. Военное преимущество Карла не было таким уж устрашаюшим, чтобы объяснить паническое бегство противника или даже последующее взятие Павии и связанное с этим почти безропотное подчинение лангобардов королю франков. Решающим в поражении короля лангобардов оказалось, видимо, то, что его не поддержали закрепившиеся в городах судебные и военные иерархи, а также высшее духовенство. Так, например, смещенный аббат Азинарий из Новалеза, входивший в оппозиционную группу Фриульского герцогского дома (соперники по королевскому званию), перешел на сторону Карла и тем самым способствовал значительному усилению влияния франков неподалеку от дороги, которая вызывала споры и вела в долину реки По. Королевство Лангобардов, испытывая внутренние противоречия, снова распалось, оказавшись уже не в состоянии противостоять военной силе. В значительной своей массе аристократия открыто переходила в лагерь противника.

В любом случае франки без серьезных военных столкновений совершили поход по Верхней Италии от ворот Павии, защищенной стенами столицы Лангобардского королевства, первая осада которой успеха не имела. Учитывая не очень эффективный характер осадной техники и ее недостаточное количество, штурм Павии оказался нереальным делом. Столица пала лишь по прошествии долгих девяти месяцев осады в результате голода и изнеможения защитников. Так или иначе франки как железная сила оказали на противников огромное впечатление, о чем свидетельствует собрание исторических анекдотов из Сен-Галлена, записанных более ста лет спустя Ноткером Заикой. Меч и кольчуга, то есть тяжелые рубахи с нашитыми на них кругами, стали франкским «товаром на экспорт», на который Карл многократно накладывал строгое эмбарго. Кроме того, своими военными успехами франки были обязаны кавалерийским эскадронам, не позволявшим никому сбежать из осажденного города. В любом случае Дезидерий уклонялся от открытого военного столкновения.

Новым в истории франков явилось то, что вместе со своим войском король отпраздновал в Павии Рождество 773 года. Именно в те долгие зимние месяцы были, по-видимому, разработаны основы политики Карла относительно Италии. Основные ее контуры обозначились уже в последующие годы. Это касается на первых порах еще выжидательного отношения к папству и его территориальным и правовым притязаниям. Речь шла также о судьбах лангобардов и их короля. Впрочем, наши источники ничего не сообщают о повторном предложении франков вступить в переговоры. Судя по всему, Карл был полон решимости покончить с правлением Дезидерия.

Карл, приятными чертами характера которого были открытость и общительность, вызвал к себе супругу Гильдегарду и сыновей — Пипина Горбуна от первого брака и Карла от его последней привязанности. В то время Гильдегарда родила дочь. Ее нарекли Адельгейда. Но в 774 году девочка умерла. Может быть, Карл рассчитывал на рождение еще одного сына, когда велел привезти супругу в военный лагерь?

Остается добавить, что Адальхиз, сын и соправитель Дезидерия, вместе с вдовой Карломана Гербергой, ее детьми, а также с некоторыми членами королевской фамилии франков, среди них особой известностью пользовался Аутгар, отправились в Верону, где обстановка казалась наиболее стабильной. Из этого города открывался путь в Верхнюю Италию. Отсюда и предполагалось организовать сопротивление франкам. Король воспользовался осадой Павии и с отборным отрядом подошел к стенам Вероны, чтобы захватить противника и прежде всего вдову брата и их детей. Последние сдались Карлу скорее всего по настоянию жителей города, которые, очевидно, не испытывали особого желания участвовать в военных действиях. Кроме того, Карлу удалось подчинить своей воле многие города в долине реки По со стороны Павии и Рима. Закат эпохи Дезидерия и его правления стал вопросом времени.

О судьбе невестки и племянников Карла источники того времени ничего не сообщают. Вероятнее всего, их заточили в монастырь. Этот бескровный способ устранения неугодных или потенциальных конкурентов и противников был применен среди прочих и к баварскому герцогу Тассилону и его семье после 788 года, а также к сыну Карла Пипину Горбуну, которого после восстания 793 года поместили в монастырь Прюм. Вместе с тем эта тяжкая судьба явно мягче, нежели жестокие пытки, которым в 817 году Людовик Благочестивый подверг своего племянника Бернгарда Италийского.

На фоне очевидных надвигающихся перемен в политической жизни Северной и Средней Италии ситуация складывалась неодинаковая. Юг страны оставался под влиянием Византии, а также Сицилии, которой управлял патриций из Геты. Лангобардское Беневентское герцогство под управлением дюка Арихиза, зятя Дезидерия, лишь позже и только на некоторое время попало в определенную зависимость от франкского королевства. Что касается Сполето, папа Адриан I действовал на свой страх и риск, подчинив его жителей папскому престолу и лишив их герцога милостей. Города в других марках под названием Фермо, Анкона и Осимо последовали этому примеру. Римского понтифика поддержала важная Чита ди Кастелло на границе с Римской Тусцией. О реакции короля на эти события ничего не известно. Так называемые имперские хроники отделываются односложными сведениями по случаю окончания 773 года и наступления 774-го: «Здесь [в Павии] господин Карл провел Рождество в своем походном лагере, а также отметил Пасху (3 апреля 774 года) в Риме».

Итак, Карл решил использовать затянувшуюся осаду и вынужденное перемирие в дипломатических целях. Но прежде всего ему вместе с видными представителями знати в собственной свитой хотелось посетить места захоронений святых апостолов неподалеку от Вечного города, а также обновить и духовно закрепить сакральный союз с их преемником — папой.

Король и его свита, судя по всему, возносили также молитвы Всевышнему о победах и счастливом возвращении воинства. Житие Адриана I объясняет явно неожиданное решение короля его горячим желанием отметить священный праздник Пасхи именно и Риме, выделяя из собственного окружения прежде всего епископов, аббатов, герцогов и графов, а также представителей местной аристократии. В страстную субботу Карл собирался припасть к могилам святых апостолов. По свидетельству биографа, этот необъявленный демарш вызвал у папы «удивление и возбуждение». Оно и понятно, так как оба, и папа и король, еще не были знакомы друг с другом. Ждала оценки и новейшая политика франков, приведшая даже к бракосочетанию с лангобардской принцессой, хотя этот союз оказался недолговременным. Кроме того, территориальное самоуправство преемника апостола Петра в Сполето и в иных местах, видимо, не всегда одобрялось франками. К тому же зловещий пример непредусмотренного появления короля около могилы святого апостола Петра, что совсем недавно позволил себе Дезидерий, еще не выветрился из памяти. Поэтому требовалась по меньшей мере осмотрительность.

Тем не менее следовало готовиться к необходимому официальному приветствию. Для этого не хватало времени, кроме того, не существовало и общепризнанной традиции. Церемониал встречи франкского короля нуждался в прецеденте, в модели. Дело в том, что, будучи «патрицием римлян», король франков являлся патроном. Правда, в Риме имелся опыт приветствия монаршего представителя в Италии, экзарха Равенны, дюков Рима и Неаполя, патриция Сицилии. Если поначалу титул «раtricius»[22]как звание закреплялся исключительно за монаршими представителями в Италии (его удостоился также великий Теодорих) или как почетное звание «без должности», то начиная с 754 года папы использовали это титулование чтобы связать франкских мажордомов и королей, а также их сыновей помимо клятвенных дружеских уз и духовного родства в государственно-правовом отношении с Римом и римлянами, а также не в последнюю очередь с преемником апостола Петра. Пипина и его преемников в официальных посланиях они именовали «раtricii Romanorum», разумеется, не для того, чтобы возложить на них какую-либо функцию от имени восточно-римского монарха, а чтобы выразить этим обращенным к Риму титулом еще не определившуюся защитную функцию по отношению к папству. Титулование копирует византийское достоинство. Открозенно говоря, на что еще мог бы ориентироваться папа, кроме как на обогащенный поздней аитичностью образец Константинополя и его титулованный ареал, в котором выжила только римская императорская власть с ее неколебимой традицией, хоть и подверженной временным взлетам и падениям? Эта традиция, однако, была привязана к римским интересам папства, выраженным в доселе неизвестной добавке «римляне» (Romanorum).

Почти одновременно с королевским званием после взятия Павии Карл ввел в официальный оборот также понятие «достоинство патриция». После коронации Карла уже как императора на Рождество 800 года в соборе Святого Петра титул не упомиминался более в протоколе грамот, ибо он постоянно нуждался в толковании и тем не менее обнажил правовую суть тесных отношений между королем франков и папой римским. Можно предположить, что в нарушение всех правил, о которых, кстати сказать, мало что известно, Карла и его свиту торжественно встречали «судьи» города Рима у тридцатого придорожного столба. Значительная удаленность места встречи, по-видимому, объяснялась скорее озабоченностью папы фактическими намерениями короля, нежели почтением к гостю. Согласно протоколу экзархата, франкскому патрицию был уготован торжественный прием со всеми положенными почестями у первого придорожного столба перед самым въездом в город. В церемонии приняли участие представители высшего духовенства. На это великолепное торжество, включавшее крестный ход, пальмовые ветви и песнопения, король ответил смиренным жестом — он спешился и вместе со своим окружением направился в собор Святого Петра, главную святыню христианства за пределами Иерусалима. Здесь на ступенях собора его приветствовал папа вместе со всем духовенством и проводил вовнутрь храма. В отличие от отца Карл не стал падать понтифику в ноги и целовать ему туфлю. Если в 754 король на своей территории исполнил церемониальный жест — держа в руках поводья папского коня, провел его на некоторое расстояние за собой, то теперь для этого не было ни повода, ни потребности.

Заслуживающий доверия биограф папы пишет об этом весьма подробно: «Когда Карл прибыл на место, он облобызал отдельные ступени и таким образом приблизился к папе, находившемуся сверху в атриуме рядом с вратами храма. Они обнялись, потом Карл прикоснулся к правой руке папы. Так они вступили и собор Святого Петра. Все духовенство и служители пели хвалу Богу и королю, громко восклицая: «Восславим пришедшего во имя Господне». Затем папа и король франков со всеми сопровождающими их направились к Соnfessio[23] Святого Петра; там они опустились на колени в смущении перед всемогущим Господом и князем апостолов, вознося хвалу божественному всемогуществу, ибо оно через заступничество князя апостолов даровало такую победу. По окончании молебна Карл испросил у папы дозволения ступить на землю Рима, чтобы там в различных храмах исполнить молитвенные обещания. И тогда оба — папа и король — в сопровождении римских и франкских сановников опустились к месту захоронения святого апостола Петра и около его гроба поклялись во взаимной верности. После этого король и папа вместе со свитой и народом вступили в Рим. Они направились к храму Спасителя при Латеранском дворце. Здесь король остался наедине со свитой, в то время как папа трижды совершил обряд крещения. Затем король вернулся в собор Святого Петра».

В противоположность королю лангобардов Карл — правда, с папского благословения, ибо, даже будучи «патрицием римлян», он не обладал никакими автономными правами, — принеся молитвенную «присягу», ступил на землю Вечного города. В пред-пасхальную субботу ему было дозволено вместе со свитой благоговейно присутствовать при совершении обряда крещения в епископской церкви папы Сан-Джованни (Иоанна Предтечи) в Латеранском дворце. Не исключено, что у Карла был своего рода «путеводитель по Риму, его культовым местам и античным памятникам», как свидетельствует один источник из Эйнзиделыш примерно 800-х годов.

Между тем король остановился близ собора Святого Петра, видимо, в церковной постройке храма Святой Петрониллы, легендарной дочери апостола Петра, чей мавзолей уже прежние папы передали франкским королям. По другой версии этот мавзолей оказался среди строений госпиталя где-то между собором Святого Петра и монастырем Святого Мартина, который еще в 757 году папа Стефан II (III) уступил аббату Фулраду из Сен-Дени, возглавлявшему дворцовую капеллу при Пипине. О последующем представительстве монаршего пфальца при соборе Святого Петра еще нельзя было даже подумать. Представителю императора, экзарху или патрицию, собственно говоря, следовало бы выделить в качестве резиденции на время пребывания в Риме Латеранский дворец. Более двухсот лет спустя император Оттон III особо акцентировал правомерность такого решения. В пасхальное воскресенье папа отслужил праздничную мессу в храме Сайта Мария и проводил короля до яслей. Пасхальная трапеза была устроена в Латеранском дворце.

По пути в собор Святого Петра и во время богослужения в послепасхальный понедельник звучали разученные папскими «школами» хвалебные гимны, аккламации, которые с упоминанием Господа и святых попеременно священником и духовенством или в песнопениях на манер литании призывали божественное благословение и покровительство, в том числе и на монарха и его семью. Впоследствии эти хвалебные гимны становятся составной частью церемониала коронации и, без сомнения, звучали на Рождественской службе 800 года. На следующий день папа служил мессу в присутствии короля в базилике San Paolo fuori fe mura.

Особый исторический смысл приобрело между тем торжественное клятвенное подтверждение папско-франкских дружественных отношений у места захоронения апостола Петра как высшего свидетеля и одновременно гаранта этой дружбы. Тем самым Карл как бы принял на себя обязательство перед лицом князя апостолов и его преемников. Ни король франков, ни папа не могли проигнорировать тайного воздействия и магии столь торжественного момента. Этот миг породил нерасторжимый союз между королевством франков и Римской церковью, в важности которого не могли усомниться ни Адриан I, ни Карл, хотя порой появлялись основания для всякого рода трений между ними. Это обновление союза породило даже окрашенные личной симпатией отношения, основой которых стало высокое мнение друг о друге. Об этом же свидетельствует плита, установленная по велению Карла в Альт-Санкт-Петере на могиле скончавшегося в 795 году Адриана и до сих пор напоминающая посетителям об их «звездной» дружбе.

Апогеем пасхальных праздников явился четвертый день пребывания Карла, а именно среда послепасхальной недели. Предоставим слово нашему хронисту: «На четвертый день, однако, папа вместе со своей светской и духовной знатью, духовенством и стражей отправился в собор Святого Петра. Там он обратился к королю с настоятельной, убедительной просьбой по-отечески исполнить обещание его отца Пипина да и его собственное, данное вместе с братом Карломаном и всей франкской аристократией святому апостолу Петру и его наместнику, почившему папе Стефану, в ходе посещения последним земель франков, о возвращении разных городов и территорий Италии святому апостолу Петру и всем его преемникам. Когда было зачитано это обещание, сделанное в Керси, он и вся присутствовавшая знать заявили о согласии. По собственному желанию и доброй воле действительно христианнейший король Карл по образу первых грамот велел своему смиренному и чрезвычайно благоразумному капеллану и нотариусу Итерию составить новую грамоту. В ней король передавал те города и территории святому апостолу Петру в пределах указанных границ, которые однозначно упоминаются в дарительных грамотах, а именно: Люни с островом Корсика, затем Сориано, Монте Берчето, затем Парма, потом Реджо-нель-Эмилио, далее Мантуя и Монселиче. Равным образом весь Равеннский экзархат в его историческом виде, провинции Венеция и Истрия, а также герцогства Беневентское и Сполето.

«После изготовления этой дарительной грамоты и после того, как христианнейший король собственноручно подписал ее, — продолжает хронист, — он велел проделать то же самое всем епископам, аббатам, герцогам и графам. Сначала король франков и его знать возложили эту грамоту на алтарь святого апостола Петра, а потом в его священное Confessio. Затем вручили ее викарию святого апостола Петра, святейшему папе Адриану, клятвенно заверяя, что будут следовать всему, что содержится в этой дарительной грамоте. Христианнейший король велел Итерию изгото вить второй экземпляр грамоты и собственноручно возложил ее в крипту на мощи святого апостола Петра. Прямо под Евангелие, которое там целуют, в качестве самого надежного ручательства и вечной памяти об его имени и о королевстве франков.

Еще один экземпляр, изготовленный писарем нашей святой Римской церкви, папа забрал с собой».

Эта процедура состоит из смеси разных элементов правовой сделки: письменная фиксация, «traditio per cartam», то есть изложение сути дела с помощью символа или грамоты, собственноручная подпись короля под письменным правовым актом и со ставление списка свидетелей, который также скрепляется посрел ством собственноручной подписи или знака, например в виде креста, затем «сдача экземпляра на хранение» на месте захороне ния святого. Не только папа Адриан, но и прежде всего святой как бы гарантируют факт дарения и подтверждают обещание хранить грамоты.

Верность данной клятве проистекает как бы из самопроклятия. Папская канцелярия очень хорошо умела сгущать краски в своих грамотах, профилактическое воздействие которых на современников нельзя было недооценивать, ведь наместник Бога на земле грозил отступникам адскими муками и вечным проклятием. Но и второй партнер по договору — король получает экземпляр обещания для своего «семейного архива».

Этот текст не позволяет усомниться в том, что в 754 году в Керси и без малого двадцать лет спустя в Риме были изготовлены документы о дарении в пользу Римской церкви. К удивлению, однако, не сохранилось ни одной копии ни той, ни другой грамоты, уже не говоря об их аутентичности, вследствие чего только подробное свидетельство в житии папы Адриана I и вторичное предание подтвердительной грамоты Людовика Благочестивого от 817 года в средневековых канонических правовых сборниках являются основой наших сведений. Поэтому нет абсолютной уве-енности, что эти свидетельства достоверны. Ибо как можно объяснить, что институт, издревле умевший хранить важнейшие документы, утерял именно все до единого экземпляры «Грамоты об основании средневекового церковного государства» (подписанный Карлом документ имелся в соборе Святого Петра даже в двух земплярах)? Передача грамот в 754, 774 и 817 годах сомнений не вызывает. Не столь уж ошибочным было бы предположить, что последующие экспансионистские цели папской территориальной политики вступили в противоречие со старыми свидетельствами и поэтому запрещали ссылаться на грамоты эпохи раннего средневековья. Поэтому исследователи были вынуждены сделать вывод о том, что, например, папское господство над Сардинией и особенно Сицилией, узаконенное в так называемом Людовициане, соответствовало обновленному подтверждению 817 года, когда целевые установки наместников Христа на земле не получили даже своей среднесрочной реализации.

Кроме того, выяснение сути дела осложняется немаловажным фактом, что Карл Великий и его преемники, например Оттон I, чья известная, выданная Римской церкви грамота начертана золотыми буквами на пропитанном пурпуром пергаменте и оттого очень хорошо сохранилась в оригинале как сокровище Ватиканского архива, и не собирались удовлетворять амбициозные территориальные притязания папского престола, стараясь их всячески урезать. Так о передаче Венеции и Истрии или лангобардских дукатов Сполето и Беневенто вообще не шла речь. На то у франкских правителей просто не было бы сил. Соответственно признания грамоты Людовика Благочестивого от 817 года, за исключением положения об указанных островах, видимо, содержат то прагматическое урегулирование, о котором в период между 774 и 787 годами могли договориться Карл и Адриан I. Кроме того, учитывая отсутствие физических географических карт и статистических данных, а также слабое знание местных условий с франкской стороны, по крайней мере в 754 году в Керси, вероятно, были сделаны подобные необдуманные признания без должной оценки реальных властных отношений и тем самым фактических последствий их реализации на территории Италии.

Сам Карл, возможно, обладал более глубоким знанием основных властно-политических структур на Апеннинском полуострове, но зависимость от торжественных обещаний его отца и не в последнюю очередь приподнятое настроение в пасхальные праздники, встреча с папой перед Confessio князя апостолов, возможно, заставили его позабыть все существенные возражения, если таковые вообще имелись.

Обещание в предполагаемом виде так и не было реализовано. Новейшие исследования по праву говорят о «максимальном плане» курии — так называемая линия Люни — Монселиче от острова Корсика, далее до перевала Ля-Киз (Монте Берчето), проходит затем через Парму, Реджо-нель-Эмилио и Мантую на Монселиче (область Венеции) с выходом на побережье (Равенна). Согласно одной гипотезе, Карл Великий, подвергнув осаде Павию, еще до включения в состав своего королевства Лангобардии, которая олицетворяла целостность лангобардского королевства в его территориальном объеме, раздумывал о разделе этой империи по уточненной пограничной линии вследствие дарения в 754-м (?) или лишь в 774 году. Указанная пограничная линия, в свою очередь, могла бы основываться на еще более ранних идеях по разделу земель на сферы влияния между королем лангобардов и во-сточноримскими экзархами в VII веке.

Указанная гипотеза сама по себе не кажется очень уж достоверной, хотя на протяжении десятилетий и придает папской политике более чем удивительную твердость и целеустремленность, что перед лицом реального положения понтифика особенно в пятидесятые годы VIII века в Италии, но и с учетом соотношения политических сил в государстве франков представляется все же нереальным.

Кроме того, необходимо принимать во внимание, что почти сразу же после своего пребывания в Риме и взятия Павии Карл объединил королевство лангобардов с франками в персональную унию, таким образом, уже несколько месяцев спустя отказавшись, от политической концепции раздела именно этого королевства. Сам факт изъятия земель, присвоения властных функций королевства лангобардов означал косвенный отход от разграничения по линии Люни — Монселиче. Вплоть до 781 года Карл уклонялся от повторной встречи с папой, а его эмиссары нередко обходили Рим стороной и даже действовали в ущерб интересам папского престола. Это означало отторжение римских планов, на что жаловался и сам Адриан I. Король франков предпочитал набираться собственного опыта на гладком политическом паркете Италии, который становился все богаче благодаря близким к Карлу и симпатизирующим ему кругам, не в последнюю очередь в церковной сфере, и в конце концов позволил королю найти в отношениях с папой модус вивенди, удовлетворивший обе стороны.

Независимо от того, как выглядела в деталях политическая карта Италии в результате обещания Карла, грамота 774 года заложила фундамент церковного государства в период расцвета средневековья и на его закате. Оно приобрело особо яркие черты в результате так называемой рекуперативной политики преемников апостола Петра в борьбе за наследие Гогенштауфеиов в XII и веках. Серьезные расширения имели место при папах, взошедших на святейший престол в эпоху Возрождения. Это в правовом отношении крайне своеобразное образование в своей территориальной протяженности исчезло лишь на этапе итальянского Возрождения XIX века. Но как духовная монархия града Ватикан, ограниченного в результате заключения Латеранского договора в 1929 году главным образом городской чертой Рима, это образование пережило все выпавшие на его долю испытания временем.

Обновление обещания Пипина, безусловно, является одной из самых удивительных фальшивок средневековья. Речь идет о так называемом Константиновом даре. Возникновение этой подделки исследователи в основном, и, я считаю, совершенно справедливо, датируют семидесятыми годами VIII века. Именно тогда впервые перед лицом надвигающегося смещения властных'струк-тур особенно в Верхней и Центральной Италии и явно прогрессирующего избавления папства от влияния Восточного Рима представился шанс для видоизменения папской власти в вопросах вероучения и в ее правовой компетенции, хотя все еще под сводом империи на Босфоре.

Объемная грамота, первое текстовое свидетельство которой в декретных сборниках (это скорее всего псевдо-Исидор) датируется серединой IX века, состоит из двух частей — Асtus Silvestri[24]и собственно Соnstitutum[25]. Акты Сильвестра повествуют о крещении и исцелении императора Константина папой Сильвестром I. Из благодарности и благочестия император ставил тогда римского понтифика выше всех восточных патриархов — Антиохийско-го, Иерусалимского и Александрийского, — признавая за ним высшую власть во всех вопросах культа и веры. Но с Соnstitutum император передал понтифику одновременно императорскую власть, достоинство и почести. Так он уступает папе Латеранский дворец в качестве императорской резиденции, баптистерий Сан-Джованни (Иоанна Предтечи), который в Латеранском дворце должен был стать объектом почитания для всех христианских церквей. Император отказывается не только от своей столичной резиденции, нет, он признает за папой императорский статус, предоставляя ему диадему, пурпур и все положенные облачения и монаршие знаки отличия. Но этого мало: римское духовенство уравнивается с сенатом, папский двор обретает одинаковую с императорской иерархию служения, некогда римское управление провинциями растворяется в центральных структурах курии. Из смирения — его истинным украшением является духовная тонзура — папа отказывается от ношения диадемы, на что император отвечает жестом покорности: ведет коня папы за поводья, образцово исполняя традиционный ритуал. В мире, отмеченном архе-типической символикой и демонстративными жестами, особенно этот ритуал должен был продемонстрировать преобладание духовной власти над королевской. Именно ритуал с папским конем сохранял свой глубокий политический смысл вплоть до расцвета эпохи средневековья. Когда в 1154 году при встрече с папой Адрианом IV в Сутри Фридрих I Барбаросса поначалу отказался исполнить этот ритуальный жест, он тем самым серьезно осложнил свою монаршью коронацию.

Constitutum была, однако, еще более расширена передачей папе римскому «всех провинций и Италии, а также Запада». Фальсификатор вовремя подумал и о возможных столкновениях интересов. Поэтому Константин велел перенести свою резиденцию ближе к Босфору в названную в его честь столицу, «ибо было бы несправедливо, если бы светский правитель исполнял монаршью власть там, где правитель царства небесного определил священническое преимущество [!] и главу христианской религии». Грамота завершается жуткими проклятиями в отношении нарушителей Donatio[26] — здесь тоже перекличка с 774 годом.

Данный источник отличается противоречивостью и двусмысленностью. С одной стороны, он ратует за неизменное существование Римской империи, хоть и ограниченной Востоком. С другой — Запад должен подчиниться верховной папской власти, которая, правда, свою правовую основу черпает в имперском даре или дарении. При этом вопрос о территориальных притязаниях ставится объемно, приближаясь к соответствующему статус-кво или, в данном случае, воспринимаясь весьма расширительно. Грамота 774 года, которой Карл обещания отца торжественно подтвердил новому Константину, могла прежде всего предназначаться для того, чтобы «Константинов дар» Запада конкретизировать и увязать с тогдашней реальной ситуацией.

На какую еще легитимацию мог бы опереться понтифик, кроме как на Constitutum, обеспечивавшую папское притязание на нечто большее, чем отдельные виды наследственного родового имущества? Нет сомнения, папа уже давно занял место во-сточноримского правителя в Риме, выполняя роль его территориального администратора. Однако для непомерных притязаний; на обширные земли Апеннинского полуострова не было никаких юридических оснований. Фальсификация обращена, однако, не только на эти территориальные притязания. Равным образом она требует для римского понтифика высшей власти в вопросах вероучения, и это на фоне иконоборчества и восточноримских соборов под председательством императора, воспротивившихся римскому толкованию почитания икон и поэтому вызвавших резкое сопротивление на Западе. Фальсификация, которую связывают с именем Константина, также является многозначительным указанием на намечающийся раскол церкви на Восточную и Западную.

Идейный параллелизм между Асtus Silvestri и дарением Карла в 774 году настолько очевиден, что фальсификация, безусловно, могла возникнуть именно в эти годы неопределенности и переходного состояния. По крайней мере лежавшие в основе фальсификации моменты служили основой для обновления франкского дарения. Его суть в любом случае была путеводной нитью пап ских действий. На фоне этого всемирно-исторического фальсификата, получившего еще в XIII веке современное художествен ное воплощение в фресках капеллы римской церкви Куаттро Ко-ронати, становится абсолютно понятно, почему Карл удостоился приема по церемониалу экзарха, почему ему было дозволено войти в Вечный город только с. папского благословения «для совершения молитвы» и, наконец, почему ему было запрещено остановиться в Латеранском дворце. И особая роль, отведенная князю апостолов Петру при дарении и красной нитью проходящая и последующие годы через адресованные Карлу папские послания, во всем этом не просто стереотип средневекового благочестия, исходящий из того, что дар принадлежит святому или конкретно помещается на алтарь, закрывающий святые мощи, но и тесная связь с образцом «Константинова дара», который тоже адресе вался святым апостолам… блаженнейшим Петру и Павлу. На Пасху 774 года Карл предстал перед местом захоронения апостола как новый Константин и воспринял таким образом неповторимую сакральную ауру, намного превосходившую «королевскую милость» Меровингов и превратившую его, по сути дела, в вассала апосто ла Петра, как впоследствии изображало мозаичное панно на стене триклиния в Латеранском дворце. Папа Лев получает из руки апостола Петра епитрахиль, а король Карл — полотенце.

Характерно, что Эйнхард в резюме о передаче королевского правления от Меровингов отцу Карла Пипину вообще не упоминает дарение в Керси, точно так же полностью обходит вниманием пребывание папы на землях франков в 754 году. Тем не менее в связи с подчинением лангобардских земель биограф лаконично замечает: «Захваченное лангобардскими королями имущество было возвращено главе Римской церкви Адриану». И ни слова о далеко идущих обещаниях, о «максимальном плане» пограничной линии Люни — . Монселиче!

Насколько тесно складывались духовно-политические отношения между папой и королем, следует также из «книжного дара-Адриана I, изобилующего всякими ссылками. Он должен был сыграть решающую роль в проримской ориентации франкском церкви. Понтифик передал целый сборник действующего церковного права, содержавший как каноны Вселенских соборов от Никеи до Сердики, так и решения римских соборов вплоть до ' года, а также папские декреталии. Этот сборник был назван в честь его автора и обработчика и получил наименование «Дионисия-Адриана». Его влияние на франкскую церковную реформу трудно переоценить. Он служил ориентиром для франкской церкви по всем вопросам церковного права. Есть сведения, что состоящий из более чем ста частей сборник получил распространение по ту сторону Альп. Так, Вюрцбургская копия имела сопроводительную приписку: «Этот кодекс есть копия с оригинала, который апостольский преемник Адриан передал славному Карлу, королю франков и лангобардов и «патрицию римлян», когда находился с визитом в Риме».

Посвящение в верхней части переданного Карлу экземпляра сборника указывает на дату вручения ценного подарка — начало 774 года. В посвящении выражается пожелание, чтобы Карл сломал шею своему противнику Дезидерию и покорил Лангобардию, чтобы «затем передать обещанные святые дары ключнику актовой запы апостола Петра». Это пожелание вскоре исполнилось, по крайней мере в отношении покорения королевства лангобардов, происходившего одновременно с капитуляцией Павии, в то время как желаемая обширная реституция папских притязаний и земель безнадежно затянулась, доставив преемнику апостола Петра массу неудобств.

Отпраздновав Пасху, король на духовном подъеме вернулся в военный лагерь перед Павией; в июне 774 года осажденный город сдался на милость победителя. Его жители, истерзанные нуждой и лишениями, были свидетелями того, как города королевства (Фаэнца, Осимо и Анкона) переходили под папское господство. Дезидерию и его приверженцам не оставалось никаких надежд. Лангобардское королевство, ослабленное частой сменой династий, соперничеством аристократических семей и коллаборационизмом, очевидно, утратило основу власти в собственной стране. Поэтому чтобы убедить в этом каждого, требовался лишь один насильственный толчок. Крепкое королевское правление с опорой на солидарность со знатью и церковью, подкрепленное материальными ресурсами богатой страны, едва ли стало бы та:‹ быстро и без сопротивления жертвой франкского завоевателя. Уже во время осады один из главных противников Дезидерия — Гильдебранд стал «папским» герцогом в. Сполето, а аббат Ансельм, зять короля Айстульфа, и, видимо, породненный с герцогом Фри-ульским, боролся, находясь в ссылке, с заклятым врагом семьи. Вскоре после падения Дезидерия Ансельм оказывается на своем старом месте в качестве аббата, удостоившись при этом щедрых королевских милостей.

В общем и целом Дезидерий признал поражение и сдался противнику без борьбы. Официозные имперские хроники свидетельствуют: «Он [Карл] захватил город и короля Дезидерия с супругой и детьми, а также государственные сокровища». Кроме того, житие Адриана сообщает о бескровной сдаче без сопротивления, о подчинении всего лангобардского королевства Карлу и о депортации короля лангобардов и его супруги на земли франков. Сыну Дезидерия — Адальхизу удалось бежать в Константинополь, где он получил политическое убежище и материальную поддержку и откуда стал плести интриги по отвоеванию своего королевства.

В Павию «двинулись из всех городов Италии лангобарды, чтобы подчиниться славному королю франков Карлу». Покинувшие прежнего монарха явно торопились продемонстрировать верность новому франкскому правителю. Сдержанность и благоразумие определяли отношение Карла к покоренным, что, по замечанию Павла Диакона, «случается не так уж часто». Без всяких публичных объявлений или духовного церемониала (даже факт коронации не подтвержден) Карл занял место Дезидерия и тем самым снял остроту с самого факта покорения и штурма, добавив к франкскому королевскому званию лангобардское, что впервые подтверждено в грамоте аббатства Боббио от 5 июня 774 года. Одновременно он расширил свой титул званием «Раггашз Котапошт» — Карл — милостью Божией король франков и лангобардов, а также «патриций римлян». Этим титулом ему было суждено обладать вплоть до 801 года. В нем отражено, что Карл не только возглавляет сообщество, образуемое франками, но и одновременно сообщество, составляемое лангобардами. Карл принимает под свое крыло еще одно сообщество, и тем самым создается еще одна опора его правления. Это отвечало гордости и своеобразию одного из наиболее мощных и влиятельных германских королевств на базе империи, причем победитель, сам возложив на себя королевское достоинство, сумел предотвратить новые притязания конкурентов среди знати за обладание троном.

Несколько лет спустя Карл осмелился на практическое решение, укрепившее его монаршыо власть, но одновременно он определил настоящим королем члена своей фамилии в качестве постоянного представителя франкского короля и впоследствии императора. Так в 781 году по воле Карла королем Италии стал его сын Карломан (Пипин). То же произошло в Аквитании (на «окраине» королевства), где на трон взошел еще более юный Людовик. Этот вид децентрализации власти и «участия в ней» отвечал реальным возможностям управления в условиях территориальной удаленности, трудностей с принятием решений и крайне затруднительной связи. Речь шла о том, чтобы интегрировать в единое пространство весьма удаленные от центров власти и разбросанные между Сеной и Рейном регионы в целях более эффективного представительства королевского дома на местах. В результате удалось также исключить появление соперничающих или даже противостоящих королевству аристократических семей, а также предотвратить возникновение масштабных центров власти. Поскольку в конце семидесятых годов Карл располагал достаточным числом преемников мужского пола, децентрализация была осуществлена в результате соучастия сыновей в делах королевства без ущерба властных полномочий монарха.

Еще один фактор позволил провести интеграцию Лангобардии, которая вскоре стала называться Италия, и Аквитанского герцогства почти без трений и в общем-то успешно. Учитывая имеющиеся у него возможности, Карл благоразумно отказался от болезненного вторжения в полученные в результате присоединения Лангобардии правовые, социальные и экономические структуры, ограничившись лишь отдельными административными мерами. Например, введением так называемой конституции графств, которая в Италии и в Аквитании по южногалльскому образцу была привязана к городам. Вместе с городскими властями создавались, правда не везде, административные органы, в сферу обязанностей которых входили также судопроизводство и финансы. В ходе этой административной реформы приходилось избавляться от прежних чиновников, долгое время уживавшихся рядом с графами. Такой подход щадящего вторжения в традиционные формы жизни, судя по всему, существенно облегчил включение саксов в государство франков. Однако этому процессу противостояли насильственное миссионерство и подавление волнений.

Включение Лангобардии в состав государства франков усилиями Карла привело к двойному, если не к тройному разделу Апеннинского полуострова на особые государственные территории. Союз с Карлом привязал Верхнюю Италию и обширные территории Центральной Италии к сфере франкского влияния (по другую сторону Альп). Они впоследствии в качестве имперской Италии после обновления империи монархом Оттоном I в 962 году стали существенным компонентом империи средневековья. Значительные зоны на географической карте, к примеру так называемая Римская Тусция, части Романы, Пентаполь и Равенн-ский экзархат, начиная с 781-го или 784 года составили основу последующего церковного-государства с центром в Риме. А вот Южная Италия как конгломерат некогда восточноримских провинций, лангобардских герцогств и римских патримоний до завоевания норманнами в XI веке оставалась под византийским и арабским влиянием. После заката Гогенштауфенов Южная Италия в виде апанажа Анжу, Арагона и Бубонне нащупывала собственный путь в новый век.

Многое говорит также в пользу того, что начатое в 774 году присоединение Лангобардии к государству франков на севере и возникновение в последующем церковного государства не позволили Италии превратиться с течением времени в составную часть мусульманско-арабской средиземноморской империи.

Поэтому лишь очень немногим историческим датам в европейской истории придается такое значение, как 774 году. Возведение Карла на императорский трон в праздник Рождества 800 года лишь подвело черту под событиями последней четверти века и поставило правление короля франков и лангобардов, который одновременно являлся и «патрицием римлян», на фундамент обновленного западного императорского достоинства. Его последующее признание Византией означало до некоторой степени состояние протокольного равновесия, хотя император Востока ба-зилевс ранее нетрадиционной добавкой «римлян» в его титуловании указал на верховенство своего императорского достоинства, в то время как его Западный пандан поначалу довольствовался добавкой «император» к своим королевским званиям. [120]

В 774 году отношения франкского монарха с Восточным Римом оставались неясными, но и не беспроблемными, поскольку влиятельные силы на Босфоре были заняты противодействием арабам и болгарам, а владения в Италии (Равеннский экзархат) давно уже стали объектом экспансионистской политики лангобардов. Обострившийся спор об иконах начиная с двадцатых годов VIII века привел к глубокому отчуждению между Востоком и Западом, Римом и Константинополем, что одновременно подтолкнуло папский престол в объятия франков. Так или иначе именно в шестидесятые годы, если верить папскому посланию, возник матримониальный проект с участием императора Константина V и короля Пипина, единственная дочь которого Гизела объявлялась невестой наследника престола Льва. Этим планам не суждено было осуществиться, равно как и последующему проекту, связанному с выдачей дочери Карла замуж за представителя императорского двора на Босфоре, хотя в Ахен уже был отправлен учитель греческого языка, чтобы раскрыть юной принцессе прежде всего тайны этикета.

По сути, не властно-политическое соперничество породило трения между Востоком и Западом, а богословско-догматические споры между Римом и Византией, вовлекшие в каверзные размышления и франкских правителей; уже в 767 году на встрече короля Пипина с восточноримскими эмиссарами обсуждались сложные вопросы вероучения и богослужения. Впоследствии Карл велел даже подготовить с так называемыми Libri Carolini[27] при франкском дворе проект заключения по восточноримским взглядам, однако Рим отреагировал на это без особого энтузиазма. Тем не менее нельзя недооценивать встретившиеся трудности языкового взаимопонимания и недостаточную степень абстрагирования мысли, хотя королевская канцелярия в те годы и старалась из дебрей одичавшей меровингской латыни выкарабкаться на средний уровень грамматической корректности. Кроме того, она намеревалась с помощью так называемого каролингского минускула (до сих пор используемого нами рукописного шрифта), схемы четверостишия и переноса слова сделать очко шрифта более разборчивым. Высокомерное отношение Восточного Рима к варварам было неслучайным.

И наконец, формирование папства как самостоятельной духовно-нравственной инстанции Запада и новое обоснование ли ператорской власти как обеспечивающей политический порядо силы соответствовали «разжижению» единого средиземноморског пространства, получившему мощный толчок начиная с VII века в результате завоевания арабами африканского побережья.

Этим был предрешен закат империи Юстиниана.

Еще летом 774 года Карл вернулся домой, преодолев Альпы в сопровождении супруги, сыновей и главного узника Дезидериячадами и домочадцами. Он затерялся в каком-то монастыре, и его дальнейшей судьбе ни один современный ему источник пи чего не сообщает. В Павии король оставил франкский гарнизон и предположительно уже тогда произвел некоторых франков и, димо, кое-кого из местной знати в графы. Так он подтвердил звание герцога — Ротгауду во Фриуле, который, правда, вскоре взбунтовался против господства франков.

Между тем в интересах Римской церкви начала осуществляться программа реституции, согласованная обеими сторонами на месте захоронения апостола Петра. Правда, как свидетельствуют вскоре полученные королем обращения, папа воспринял все это без) особого удовлетворения. Так, уже в конце 774 года Адриан I отправил гневное письмо в связи с действиями архиепископа Равеннского Льва, против воли папы казнившего Павла Афиарту. Л он теперь еще вознамерился воспрепятствовать передаче многочисленных городов, особенно в Пентаполе и вокруг Равенны, представителям Святейшего престола на том основании, что получил в управление город и экзархат от самого короля. Папа требует немедленно вмешаться и просит о предоставлении в его распоряжение оккупированных земель. В этой связи он настоятельно напоминает о священных обещаниях, данных Карлом и его отцом. В данном конкретном случае существенную роль сыграло прежде всего давнее соперничество между Равеннской архиепис-копией и римским понтификом. Это особенно проявляется в резко обличаемом папой стремлении архиепископа Льва править «как экзарх».

Папское вмешательство ни к чему не привело, а вот архиепископу удалось весьма эффективно изложить данный вопрос при дворе, в то время как к папским представителям никто не прислушался, обвинив их даже в фальсификации верительных грамот. Король быстро покончил с этой проблемой, как, впрочем, и с другими правовыми и имущественными вопросами. Он велел122собрать соответствующую информацию и выслушат мнение экспертов на этот счет. Согласованная па Пасху пограничная линия Люни — Монссличе, не говоря уже о Венеции и Истрии, была признана устаревшей. Фактическое выяснение отношений в связи с присоединением лангобардского королевства требовало тщательнсй подготовки и политического согласования. Так, король обнадежил папу Адриана, что их новая встреча состоится осенью 775 года в Риме. Но из этого ничего не получилось, так как в согласованные сроки в соборе Святого апостола Петра появился не Карл, а эмиссары франков, которые к тому же скорее избегали, нежели искали встречи с понтификом.

Политика Карла в отношении Италии, значительно изменившая политическую карту Европы уже в 774 году, притормозилась вновь вспыхнувших противоречий с саксами, которые, несмотря на договоренность и предоставление заложников, воспользовались отсутствием короля и боеспособных войск и отомстили за позор 772 года, а именно за разрушение и разграбление их главной святыни, а также за военное поражение, решив привычным образом потеснить старого врага.

Саксы (между прочим, языковое обозначение скрывает, о каком шварме или части племени идет речь в контексте этих событий) разрушили Эресбург, в котором франки в 772 году, вероятно, оставили гарнизон, вторглись в Гессен между Эдером и Димелем и попытались штурмовать крепость Бюрабург, воздвигнутую на крупных и обрывистых скалах на правом берегу Эдера. Заметим, что еще Винфрид-Бонифаций собирался сделать Бюрабург из-за недоступности своей епископской резиденцией. В этой крепости после бегства из Фрицлара сохранялись мощи первого аббата монастыря — святого Вигберта. Блокированные в крепости сумели выдержать осаду и, как свидетельствует один из источников, благодаря духовному покровительству святого совершили успешную вылазку. Следующей целью саксов стал подвергшийся разрушению Фрицлар. Церковь Святого Петра хотя и была разграблена, но, по предсказанию Винфрида-Бонифация, не стала жертвой пожара, в то время как поджигатель — сакс, согласно легенде, был парализован и сгорел в огне. Эти действия саксов имели свою мотивацию- месть и одновременно уничтожение христианских культовых храмов как непосредственный ответ на разрушение Ирминсула.

Такой характер военных действий с обеих сторон вышел далеко за рамки привычных пограничных перестрелок. По свидетельству Эйнхарда, десятилетиями не прекращавшаяся борьба приобрела именно теперь ту остроту, которую он характеризует следующим образом: «Никакую другую войну франки не вели с такой настойчивостью, с таким усердием и одновременно с такой ожесточенной жестокостью, как эту! Особые приметы саксов — их дикость и вероломство». В этой смеси заключается взрывчатый характер столкновений, по крайней мере на взгляд современников.

Эти якобы характерные качества саксов, которые как языческие признаки вообще соответствовали этнографическим представлениям античных авторов, усугублялись как бы «безголовой» руководящей структурой этого шварма, не допускавшей заключения общих договоренностей и постоянно порождавшей новые фронты обороны или сопротивления. Поскольку, кроме того, открытые полевые сражения случались крайне редко и саксы применяли главным образом сковывающую партизанскую тактику с целенаправленными прорывами и отходами, военно-технические преимущества франкских войск, прежде всего кавалерии, не могли проявиться в полной мере. В условиях трудной местности, и лесах, болотах и долинах рек у франков не было возможности реализовать свое явное и длительное преимущество. Говоря словами Эйнхарда, от Карла для победы в этой борьбе требовались «живая целеустремленность и упорство».

Когда пришли тревожные вести из расположенного на Рейне Ингелыейма, в начале сентября 774 года Карл бросил навстречу саксам четыре отряда. Три из них вступили в военное соприкосновение с нападавшими, в то время как четвертый без борьбы, но с большой добычей вернулся домой. До этой операции, тоже про водившейся в привычных рамках, Карл еще был свидетелем освящения новой церкви своего монастыря Лорш и переноса мо щей святого Назария, которые некогда Хродеганг (из Меца) привез из Рима вместе с телом святого Горгония. В самом акте освящения и помещения святых мощей в раку проявились пласты церковного управления, религиозность и духовная привязанность к Риму; в итоге сей акт вылился в демонстрацию смысловой цель ности богоугодного правления франкского короля.

Из Ингельгейма-на-Рейне Карл отправился вниз по реке в Дюрен, где его особой симпатией пользовался аббат Фулрад из Сен-Дени, которому принадлежали земли в Алемании и Эльзасе. Это был любопытный пример того, как аббат еще со времен Пипина представлял интересы королевства в этих внешних дукатах и тем самым расширял сеть опорных пунктов господства франнков. Мало того, Фулрад предоставил ценные владения папскому аббатству, служившие одновременно на благо и экономике короля. Две важные привилегии с предоставлением иммунитета и свободы избрания аббата получил также монастырь в Фульде (аббат Стурм), однако при неизменном условии, что монахи будут верны королю (!) и соблюдать «священный устав бенедиктинцев».

Маршрут путешествия привел монарха в старые владения Меровингов и их раlatia[28]. В пфальце Самуси, где в декабре побывал король, Сен-Дени прямо из рук монарха получил новые льготы. За аббатством было закреплено владение с виллами в Шартре, включая леса и рыночную пошлину на эти виллы. Подтверждается право на эту собственность, прежде принадлежавшее Вассуе Аутарию. Дается также детальное описание богатых лесных владений. Особый интерес представляют охотничьи угодья, где водятся олени и косули, тем более что из шкур животных по приказу короля делают переплеты книг для монастырской библиотеки. Сама охота рассматривается как отдохновение для монашествующих. Забота о книге и ее крепком долговечном переплете, с одной стороны, и мысль о физическом здоровье, с другой, ставятся в один ряд. Здесь проявляются тип мышления, который именуется Каролингской рациональностью, и практический ум, характерный для Карла Великого как правителя. В этом мы еще не раз убедимся на страницах книги. Хорошо сохранившиеся ценные страницы из пергамента надолго остаются источником знания и благовейного чтения. Только здоровые монахи способны возноситъ вечную хвалу Творцу, что означает одновременно ходатайство за короля, его семью и благополучие королевства.

В Вербери, видимо, в том же месяце, монастырь Сен-Дени получил из рук короля мандат, который вменяет в обязанность всем сановникам не мешать аббатству взимать рыночную пошлину в Париже и вне его во время праздника виноделов начиная со святого, то есть с 9 октября.

Из Вербери Карл продолжил свой путь в соседний пфальц Керси. Именно в этом месте король дал обещание папе Стефану II (III), отпраздновал Рождество и вскоре после этого в начале 775 года, по свидетельству одного достоверного источника, принял судьбоносное решение, означавшее принципиальный поворот в его политике с пока еще непредвиденными последствиями. Как свидетельствует подкорректированная версия имперских хроник, король решил «пойти войной против вероломных и нарушающих договор саксов и воевать с ними до тех пор, пока побежденные не примут христианскую веру или же их придется полностью уничтожить». Тем самым евангелизация как инструмент подчинения оказалась в центре противостояния с саксами. Уже недостаточно на фоне военных действий пробовать положить конец дьявольщине языческих культовых сооружений с помощью эпизодических миссионерских усилий. Сам народ должен был осознать потребность в принятии новой веры и отвращении от сатаны, чтобы таким образом влиться в сообщество народов под руководством франков. Политические условия этой интеграции оставались довольно зыбкими.

Миссионерство, которое не оставляло времени ни проповедникам для просвещения, ни прозелитам для внутреннего осмысления услышанного, должно было предшествовать военному поражению саксов. За эту же последовательность выступал папа Григорий I, который в расширении империи одновременно видел предварительную стадию распространения христианства, правда с помощью проповеди. «Железный вариант, засвидетельствованный Карлом уже в конце IX столетия, делал ставку исключи тельно на немедленный отказ от языческого культа и на крещение как явный знак подчинения Христу Богу и королю франком. О мягких подходах думать не приходилось, только военное поражение должно было создать предпосылку для обращения прозелитов, которому с самого начала отводился насильственный характер. Стратегическая цель оккупировать или даже аннексировать завоеванные таким образом территории пока еще не просматривается, но намечается решимость уничтожить противника, если он продолжает упорно отвергать спасительное учение».

Политическое подавление выражается в смене веры. Предпо лагал ли процитированный пассаж геноцид, поскольку саксы упор но отвергали миссионерство, не ясно. В этой установке нельзя было бы не увидеть проявления максимальной решимости. Альтернатива выглядела ясно и понятно — крещение или уничтожение. Дикость, неверие, вероломство в глазах Карла и его советников представляли характерную триаду саксов. С ней необходимо было покончить. Дифференцированное рассмотрение неодинаковых уровней культурного развития и связанной с этим религиозной сущности и форм ее выражения, которые нам, наследникам Реформации и Просвещения, кажутся или должны казаться естественными, находилось за пределом интеллектуальных возможностей столетия. Терпимость, «мультикультура» не были присущи раннему средневековью. Именно военные действия, принудительное крещение и покорение являлись компонентами операционного единства, чему соответствовало ожесточенное сопротивление противной стороны в виде волнений, разрыва договора и уничтожения христианских культовых зданий.

Моральная планка определялась исключительно собственными интересами и ощущениями. Мнимой нерешительности и так называемому коварству саксов в наших источниках противопоставляются жизнеутверждающая энергия и стойкость короля франков. Историк должен воздерживаться от внесения задним числом поправки в уже сделанные оценки, так как и его масштабы определяются собственным опытом и переживаемым временем. И все же нельзя не признать, что право было на сторрне саксов, стремившихся к сохранению свободы, с которой связывалось и поддержание их передаваемых из поколения в поколение религиозных верований.

Следовательно, политической установкой Карла после 775 года были в одинаковой мере покорение и христианизация саксов, причем одно обуславливало другое. Поэтому упрек в жестокости миссионерских методов не затрагивает сути дела. Определяющее значение имело исключительно публичное принятие Евангелия как знака подчинения; внутреннее осознание Нового спасительного Завета должно было стать уделом последующей евангелизации. В результате зимой 774–775 годов у Карла и его советников созрело убеждение, что искусство уговаривать, подарки и эпизодические военные действия не могут сломать волю «дикого народа» к сопротивлению. Для этого требуется насильственное устранение языческих обычаев и нравов, а также интеграция саксонских племен в государство франков путем усвоения его базовых религиозно-нравственных убеждений, выражающихся в христианской вере вообще и в обряде крещения в частности.

Если в начале IX века Карл договорился о безопасности границ с язычниками-ободритами, населявшими земли на другом берегу Эльбы, и избрал такой же язык общения со славянами и среднем течении Эльбы, то эти договоренности показывают, что король франков не собирался переступать «мокрую границу» и покорять народы, расселившиеся на восточном берегу Эльбы. В таком случае также встал бы вопрос о миссионерских усилиях или даже о предпосылке последних. В общем, империя Карла не страдала от дефицита территории. Цели умиротворения внутри империи выдвинулись на первый план. И последующее продвижение немецкого ордена и ордена меченосцев на земли Пруссии, а также на территории Балтики начиная с XIII века предполагало тесную взаимосвязь войны с язычниками и миссионерства. По мнению Ганса Дитриха Каля, непосредственная миссионерская война — это не подготовка миссионерства, а средство его осуществления. Лишь общее религиозное убеждение десятилетия спустя превратило франков и саксов в один народ; о чем в двадцатые годы Эйнхард наверняка мог только мечтать, столетие спустя стало уже реальностью.

В 775 году духовным лицам достались многочисленные привилегии. Казалось, король хочет вымолить у Всевышнего милости небесные для реализации своих замыслов. Характерно, что и тот год канцелярия Карла выдала почти одну восьмую подлинных, донесенных преданием грамот. Это примерно шестьдесят документов. Если осенью и зимой 774 года основные блага достались монастырю Сен-Дени, то в 775 году больше других был обласкан монастырь Герсфельд как опорный пункт в ходе военных кампаний против саксов.

Созданная примерно в 736 году Стурмом, впоследствии основателем и первым аббатом Фульды, поначалу как миссионерская ячейка на левом берегу Везера, в 769–775 годах она была воссоздана уже на наследных землях и удостоилась привилегий усилиями преемника Винфрида-Бонифация в епископской резиденции Майнца-Лула, которому, между прочим, было отказано в претензиях на духовное окормление Фульды. Пятого января 775 года епископ Луллий передал Герсфельд в руки короля, «чтобы он оставался под нашей защитой, под покровительством наших чад и в русле нашей генеалогии». Так наряду с Лоршем и Фульдом Герсфельд становится королевским монастырем, чтобы также жить по правилам бенедиктинцев и абсолютно независимо от епископов Майнца, Австразии и Тюрингии. Тем самым Карл стал располагать в пограничном саксонско-тюрингском районе еще одним подчиненным миссионерским центром с соответствующей финансовой базой: Герсфельду причиталась десятая часть виллы Зальцунген с солончаками и озерами; это был настоящий комплекс, полученный в свое время епископом Луллием в качестве пребенды (дохода с церковной должности). К этому добавилось фискальное владение восточнее Везера в Мюльхаузене, которое уже не связывают с возникшим позже одноименным городом. Очевидно его родство с расположенным рядом селением Герсфельд. Дарованы были и другие права на десятину, например в Готе. Тут напрашиваются два замечания. В одаренных королем монастырях возносят молитвы не только за спасение души Карла, его супруги, наследников, а также за стабильность королевства, но и за память его «proceres»[29]. Кроме того, адресованная епископии Меца грамота об иммунитете содержит характерный содержательно-правовой пассаж, который к тому же отражает изобилующие ссылками события того времени. Поначалу известный формуляр объявляет удостоенного привилегией независимым от графской власти, то есть признает за ним иммунитет, однако с тремя существенными ограничениями: «свободные», выплачивание подушную подать как насельники монастыря, пользуются соответствующим иммунитетом; вместе с тем они обязаны участвовать в объявленных военных кампаниях, нести караульную службу, а также принимать участие в строительстве мостов. Таким образом, военные потребности тех бурных лет непосредственно коснулись епископских храмов. В данном определении раннее указание на впоследствии часто отмечаемый факт могло бы затушевать то, что широкие круги крестьянства пытались уклониться от военного призыва путем более низкого по статусу подчинения власть имущим, вступая в их формирования.

Из Дюрена, где в июле (!) 775 года был устроен «Маgi campus», то есть большой военный лагерь, но, заметим, не майские поля (другими словами, не сбор дружины), Карл во главе войск направился в Вестфалию, захватил и укрепил приграничный Зигбург, которым, пожалуй, являлся Хоензибург на слиянии Луны и Рура; затем, чуть сместившись на юго-восток, снова закрепился в разрушенном саксами Фресбурге, где оставил франкский гарнизон. Оказавшись в Остфалии, Карл, вблизи Хёкстера, вышел на Везер, который его отряды форсировали, преодолев сопротивление саксов. На противоположном берегу полегло немало врагов Карла. Заложив обе крепости, которые вскоре предстояло расширить вокруг Падерборна в качестве пфальца, Карл обеспечил себе плацдарм для освоения Вестфалии, подготовивший дальнейшее продвижение у подножия невысоких гор в ходе последующего похода в Тюрингию.

Однако король не ограничился обеспечением границ. Как перед Альпийскими перевалами, он разделил войска, направившись во главе одного отряда через приток Альеры Лейне к другому ее притоку — Океру на северной оконечности Гарца. Здесь он подчинил себе население Остфалии во главе с вождем Гесси. Видимо, продвижение франков в такой мере застало остфалов врасплох, что они оказались не в состоянии организовать сопротивление. Выставив заложников, как того требовал король, Гесси от имени своих присягнул на верность. Вместо того чтобы продвигаться в глубь территории Внутренней Остфалии, после первого успеха Карл отступил, причем второй отряд его войска, продвигавшийся по левому берегу Везера с юга, обеспечил ему прикрытие с фланга. Карл вторгся в так называемый округ Буки между Везером и Дейстером, в самом сердце Энгерна. Местные швармы, скорее всего застигнутые врасплох, как и остфалы, в лице их предводителя Бруна и других представителей знати сдались на милость победителя, тоже выставив заложников. Между тем вторая опорная часть войска проникла между Минденом и Оснабрюком на земли Вестфалии, прикрывая отряды Карла, вышедшие на левый берег Везера. Имперские хроники в один голос сообщают о победоносных сражениях франкских отрядов и многочисленных потерях саксов. Однако в противоположность более поздним подкорректированным версиям событийной канвы умалчивают, что тогда саксы пошли на хитрость. Они смешались с отрядом, снабжавшим воинов фуражом, и таким образом незаметно проникли во вражеский стан, где и устроили франкам кровавую баню. Правда, затем были отброшены и по взаимной договоренности отступили.

Узнав об этой неудаче, король быстро вернулся на поле брани и стал преследовать бежавших саксов. Несмотря на договоренности, он многих истребил, взял заложников, после чего вер нулся зимовать на принадлежащие франкам земли. Характерно, что наш биограф не называет по имени ни одного вестфальскою аристократа, который бы поклялся за свой шварм перед королем. О какой-либо евангелизации ничего не сообщается, хотя не исключено, что клятва верности среди прочего предполагала беспрепятственную миссионерскую деятельность в умиротворенных районах. Ничего не говорится и об аннексии саксонской территории. Вероятнее всего, франкская сторона довольствовалась своего рода поверхностным управлением при полной внутренней автономии саксов. Может быть, поэтому не сообщается ни о каких первых успехах миссионерской деятельности. Отмечено лишь послание папы с поздравлением короля по случаю его возвращения из Саксонии.

Даже во Фрисландии были неудачи с распространением новой веры, к примеру после смерти Лебезина, пророческого свидетеля наступления дня Маркло, в ноябре 773 года. В пограничном Девентере саксы сожгли церковь; храм пришлось восстанавливать его местному преемнику Луитгеру, с которым мы еще встретимся как с первым епископом Мюпстера и основателем монастыря Верден на реке Рур. Лишь после восстановления он повернул отряды на земли Фрисландии, «дабы разрушить храмы богов и покончить с идолопоклонством среди фризов». И здесь вновь обращает на себя внимание особая форма миссионерской деятельности, сделавшей ставку прежде всего на уничтожение языческих культовых сооружений.

Между тем — взаимозависимость между политикой в отношении Италии и войнами с саксами — вновь обострились отношения на Апеннинском полуострове. Хотя нет основания говорить о всеобщем восстании против господства франков, только аристократическая оппозиция сумела воспользоваться отсутствием короля в своих целях.

Папские предостережения, полные возмущения и разочарования, дошли до короля, а Карл для умиротворения союзника в конце лета или в начале осени 775 года вновь направил эмиссаров в Рим, в то время как сам он готовился подключиться к развитию этих событий. По поручению короля два высоких духовных лица и один аббат пересекли Альпы. Их с большим нетерпением ожидал папа Адриан I, связывавший с их приездом надежды на обещанное возмещение однажды изъятого наследственного имущества и не только его.

Как указывают источники, папа с радостью готовился к приему посольства. Направляясь из Перуджи, эмиссары оставили Рим справа и направили свои стопы в Сполето к герцогу Гильдебранду, которого Адриан I как своего союзника сделал дюком этой приграничной территории. Вскоре в отношениях между ними возникла напряженность. Папа увидел только негативный момент в истолковании королевских инструкций в действиях эмиссаров, когда они, завершив пребывание в Сполето, вызвавшее ослабление зависимости Гильдебранда от франков, продолжили путь на юг в Беневенто, не считая нужным отметиться в Риме, чтобы поговорить с преемником апостола Петра. Папа в гневе написал королю: «Они [эмиссары] опозорили меня, подтолкнув Сполето к еще большей дерзости». В глазах понтифика дерзость королевских посланников превзошла все мыслимые и немыслимые границы из-за направленного в его адрес призыва примириться с герцогом и выставить заложников на случай появления Гильдебранда в Риме.

Однако 28 октября 775 года папа, лишившись от волнения покоя и сна, достал из рукава козырную карту. Это было попавшее к нему письмо патриарха Градо, которое теперь, снабдив сопроводительным посланием, папа срочно переправил через Альпы, не упустив при этом случая отпустить ядовитое замечание о своем задушевном друге, архиепископе Равенны Льве. Последний неподобающим образом сорвал печать на письме, прежде чем оно попало в руки папы, и предположительно рассказал о нем заинтересованным кругам. В этом послании, очевидно, речь шла о разветвленном заговоре под руководством бежавшего в Константинополь сына Дезидерия, патриция Адальхиза, который в марте того года решил вернуться во главе греческих войск; в союзе с его зятем Арихизом из Беневенто, Гильдебрандом и Сполето и Рейнольдом из Сузы планировалось осуществить переворот, заточить папу в темницу и возродить королевство лангобардов. Что касается предполагаемого участия указанных лиц в этом предприятии, тут вполне уместны сомнения, поскольку Арихиз занимал автономное положение герцога и принципса, Гильдебранд только что перешел в лагерь франков и поэтому едва ли готовил обратную «перебежку». Только Рейнольд из Сузы бросил откровенный вызов Адриану I, потому что, несмотря на папские притязания, он нацелился на обладание Чита ди Кастелло и по образцу Льва из Равенны настаивал па реституции только в результате войны, как это не менее язвительно формулируется в послании Адриана I.

Весь этот внешне тревожный план переворота кажется не более чем измышлением. В любом случае он не получил реального воплощения. Фактическим же источником напряженности оказались не Центральная и Южная Италия, а славянско-баварская пограничная зона, находившаяся все еще под византийским господствтом в Истрии — Венеции, где герцог Ротгауд Фриульский, которому, по данным подкорректированных имперских хроник, должность определил сам Карл, стал готовить восстание, видимо, с целью завладения королевским достоинством, не покидая резиденции во Фриуле.

Насколько серьезно по ту сторону Альп воспринималась опасность угрозы отделения Верхней Италии в условиях обновленного королевства, можно видеть на примере того, что Карл, едва вернувшись из Саксонии, решился лично подавить восстание и, несмотря на предстоящую зиму, покончить с врагом силами своего немногочисленного, но испытанного отряда. Из Дидетховена он направился в Эльзасский Шлештадт, где отметил Рождество. В начале нового года Карл перешел Альпийский гребень, во Фриуле победил Ротгауда, павшего на поле боя, принудил к сдаче Тревизо, которым владел тесть Ротгауда. Все это произошло еще до пасхальных праздников 14 апреля 776 года. Некоторые беглые лангобардские вожди примкнули к аварам, последние, таким образом, впервые оказываются в центре нашего внимания.

Карл принял жесткие меры: конфискация имущества и депортация заговорщиков на земли франков с одновременной раздачей их собственности сохранившим верность королю, например грамматику Павлину, соратнику Ротгауда по борьбе с франками. Это был тот самый ученый Павлин, которому Карл впоследствии передал Аквилею. Он сыграл значительную роль в богословских спорах по поводу христологической ереси, но вместе с тем приобрел известность как один из немногих серьезных критиков церковного управления при Карле. Показательным в практике раздачи привилегий является то, что уже на ранней стадии правления Карл привлекал к себе и своему двору талантливых ученых, выдающихся авторов, знатоков античности и патристики, короче говоря, незаурядных индивидуумов. Это было характерной чертой его политики, выделявшей Карла из сонма простых завоевателей и породившей христианско-римско-франкский синтез, ставший своеобразным фундаментом европейского средневековья.

Король обладал способностью притягивать к себе крупны таланты. Так, заслуживает упоминания плодотворное знакомсти Карла с Павлом Диаконом в 782 году, брат которого Арихиз из одной политической партии с Ротгаудом стал жертвой королевских мер по конфискации и депортации. Жена и дети Арихиз жили в страшной нужде. Именно эта жестокая участь подтолкнула Павла Диакона, являвшегося в Монтекассино учителем дочери Дезидерия Адальберги, супруги Арихиза Беневентского, обратиться к королю франков с просьбой о помощи его близким. В результате встречи семья Павла Диакона удостоилась короле» ской милостью, а он сам остался при дворе Карла. Многолетнее «научное пребывание» принесло богатые литературные плоды, самый главный из которых — история епископата Меца как предыстория семей Арнульфингов и Пипинидов до «нынешних» времен. В 808 году, то есть на закате правления, Карл как император даровал одному ранее депортированному на земли франков жителю Реджо-нель-Эмилио привилегию на реституцию некогда изъятого наследственного имущества. Так называемое Narratio[30] правового акта необычно живо напоминает нам о былых событиях: «Тогда, с Божией помощью и при содействии священного князи апостолов мы завоевали королевство лангобардов, а в качестмс заложников привели на землю франков некоторых лангобардом. Они затем по просьбе нашего любимого сына Пипина, славного короля, были отосланы обратно, в отечество. А их законное наследие, переданное нами прежде в казну, по нашему приказу должно быть возвращено некоторым из них».

И в институциональном плане в 776 году Карл вмешался во властные структуры на местах, посадив в мятежных городах франкских графов. В иных же лояльных городах, как свидетельствуют более поздние капитулярии 782–786 годов, Карл насадил во властных структурах местных сановников. Дробление крупных территориальных образований, особенно герцогств, соответствовало территориальному делению в графствах, в Италии, как и и обширных районах Галлии, примыкавших к городам. Так, видимо, в восьмидесятые годы герцогство Фриуль было преобразовано главным образом как оплот против аваров в маркграфство, хозяева которого, как и везде, например Тулуза в отношении Аквитании, сосредоточили в своих руках также военное командование.

Принятый тогда в Мантуе капитулярий затрагивает самые разные правовые аспекты. Например, защита храмов, вдов и сирот вменяется также в круг обязанностей епископов, аббатов и графов. Графские суды повсеместно объявляются высшей инстанцией. Нотариусов обязывали вносить в протокол информацию о рассмотренных правовых случаях, что служило явным доказательством продолжения письменной традиции в бассейне Средиземноморья. Графы обязаны были поддерживать епископов при совершении ими визитации своих общин.

Особый интерес представляют два положения, а именно запрет продавать за пределы государства как христианских, так и языческих рабов. То же самое относится и к оружию. В этой связи мы напоминаем о капитулярии того же года, объявляющем о допустимости вынужденного самопорабощения лангобардов и их семей; стоит вспомнить и о послании Карла Адриану I, в котором король упрекает папу в том, что он позволяет продавать лангобардов сарацинам. Папа отверг этот упрек, обратив внимание короля на то, что не несет никакой ответственности за то, что на побережье Адриатического моря греки приобретали лангобардов Перепродавали их затем сарацинам. Страдания людей столь огромны, что лангобарды продавали целые семьи и сами, чтобы выжить, погружались на греческие корабли. Тем не менее он, папа, велел сжечь эти корабли в гавани Чивитавеккья, чтобы хоть как-то смягчить человеческие лишения.

Кроме того, указ 776 года в интересах содействия торговле запрещает взимание новых пошлин и их взыскание посредниками, чем была сразу же конкретизирована индивидуальная привилегия для Комачо. С первого августа были выведены из обращения старые монеты тогдашнего золотого стандарта. В подражание византийским монетам они назывались тремисами, но монограммой, изображением королевской головы и звездочкой явно отличались. Эти «звездчатые» золотые монеты продолжали чеканить и после присоединения Лангобардии к королевству франков в Бергамо, Лучче, Милане, Пизе и кое-где еще. Только в 794 году официально прекратилась чеканка золотых монет; каролингский серебряный денарий начинает утверждаться и в Италии, однако не в Беневентском герцогстве, которое до середины IX века отдает предпочтение золотым монетам, занимая промежуточное положение между королевством франков и Византией.

Единая, направляемая главным образом из Рима католическая вера на многие века получила свое материальное выражение в каролингском денарии — своего рода «евро» раннего и зрелого средневековья. Эта валюта являлась платежным средством «старой Европы», которое лишь с наступлением ренессанса золотого стандарта в XIII веке получило серьезного конкурента, вышедшего прежде всего из среды городской чеканки монет.

Кроме того, в капитулярии рассматриваются вопросы вассалитета. Так, например, участие лангобардов в качестве вассалон во франкских структурах допускалось только в случае, если было известно их происхождение или рождение. Кроме того, капитулярий дает представление об активных дипломатических связях между Севером и Югом, главным образом о возрастании потока пилигримов к местам захоронения апостолов. Так, содержится указание о восстановлении мест, в которых можно было бы приютить богомольцев. В этой связи бросается в глаза бессистемное упоминание того, что и королевские вассалы в ходе соответствующего судопроизводства могут отстаивать свои права перед графским судом. Таким образом, существенными моментами нового законодательства стали введение графского суда, изъятие из оборота прежних монет и сама денежная реформа, а также устранение мешающих торговле пошлин.

В далеком Риме папа все еще тщетно ждал сигнала от франкского монарха. Никакой пользы из военного интермеццо в Северо-Восточной Италии папа не извлек, скорее наоборот. Составленная еще в июне 776 года в Виченце грамота для монастыря Фарфа, самого крупного аббатства в герцогстве Сполето, свидс тельствует о тесных контактах короля с князьями церкви в этом регионе, тем более что Фарфа продолжительное время уклоия лась от римских притязаний. Надежду на существенное улучшс ние положения в вызывавшем споры экзархате дала папе лишь смерть его основного противника, архиепископа Равенны Льва.

Своим пребыванием в Италии Карл так и не воспользовался для того, чтобы снова посетить место захоронения апостола Пет ра или спешным образом выполнить данные ранее обещания. Не вызывало сомнения, что больше всего Карла беспокоила консо лидация собственной монаршей власти в центре Лангобардскон» королевства, а также в Сполето и Бепевенто. Об этом наглядно свидетельствует активность его последней миссии на Апеннинском полуострове. Собственный опыт и оценки, донесения и экспертные заключения были призваны подготовить будущие властно-политические отношения между королем франков и римским понтификом на основе сложившегося в те годы статус-кво. По мнению короля, спешка в этих делах была неуместной. Еще на пути к горе Сени, где находился важнейший в те годы перевал, позволявший перейти Альпы и достичь юго-западных земель королевства, Карл облагодетельствовал своего старого сторонника аббата Нонатулы Ансельма.

Видимо, в конце лета 776 года Карл счастливо и победоносно вернулся в свое королевство, где его ожидали малорадостные вести из северо-восточных пограничных земель.

Хорошо информированные благодаря целой сети осведомителей саксы явно воспользовались новым отсутствием франкского короля, чтобы, несмотря на клятвенные заверения и предоставление заложников, нанести ответный удар. Они вновь атаковали Эресбург и принудили его гарнизон отступить, разрушили Цвингфесте. Причину всего этого наши профранкские источники связывали со злобными наветами и принятием роковых решений. Их следующей целью стал Хоензибург. Но находившийся там караульный отряд не поддался и даже предпринял вылазку, обратив противника в бегство, да еще нанес ему серьезные потери, отогнав до самой Липпе. Значительно более позднее по времени свидетельство, дополняющее подкорректированные имперские хроники, сообщает даже об осадной технике саксов. «Машины» и камнеметатели, видимо, с Божией помощью принесли больший ущерб в собственном стане, чем блокированным франкам, что скорее всего говорит о несовершенном владении техникой. В итоге благодаря солнечному чуду нападавшие были повержены. Затем на помощь своим опять явился христианский Бог победы, совершив, как во Фрицларе, чудо спасения.

Эти вести достигли Карла в Вормсе. Он спешно обсудил происшедшее и немедленно с многочисленным отрядом направился через Вестфалию к Хоензибургу, причем ни дорожные заграждения, ни засеки не смогли сдержать целеустремленное продвижение франкских войск. Неожиданный бросок оказался полностью оправданным. Как и лангобарды, мятежники саксы не могли предвидеть быстрое стягивание свежих отрядов и их наступление под командованием короля еще до начала осени. Быстро отмобилизованным, хорошо вооруженным отрядам, их ударной силе и тактико-стратегическому умению командующих разрозненно действовавшие швармы не могли противопоставить ничего серьезного. Поэтому они были не в силах оказать сопротивление и откатились к Липпе.

Незначительная по размерам, но очень важная по сути излагаемых событий хроника суммирует события минувших недель следующим образом: «Когда язычники увидели, что противостоять франкам не в состоянии, то охваченная страхом знать пришла к королю Карлу и попросила его о мире; было совершено крещение огромных масс народа. А в пределах саксонских земель создали укрепленный пункт (сivitas), получивший название Карлсбург (urbs Karoli). Представители знати сдались на милость победителя и тем самым дали знак своим людям через обряд крещения также подчиниться королю франков. Это принятие христианской веры вновь получило демонстративное выражение в виде массового крещения без предварительного религиозного просвещения.

Тем самым Карл уже с третьей попытки достиг поставленной цели, а именно подчинил саксов как побежденных христианской религии. Кроме того, саксы были вынуждены заключить соответствующий юридический договор с Карлом, передав ему жезл как символ своего отечества и клятвенно подтвердив, что они желают быть христианами и подчиниться «господину Карлу и его франкам». Это покорение одновременно означало отказ от свободы действий внутри и вовне. Автохтонно-автономный правовой, социальный и экономический порядок остается неприкосновенным, вмешательство в политические структуры пока не допускается. Вместе с тем миссионерство, строительство храмов и связанная с этим десятина не могли не сказаться на жизненных условиях. Очевидно, речь не шла о немедленной оккупации, аннексии и включении Саксонии в состав королевства франков. Скорее всего имелось в виду договорно обусловленное сближение народностей. Этот процесс по причине «обезглавленности» политического руководства и разобщенности саксонского общества мог развиваться только постепенно независимо от отдельных волнений и вспышек военных действий.

Подавление опасного врага и массовое крещение являются фоном одного из самых ранних текстов каролингской поэзии, так называемого «Carmen de Conversione Saxonum»[31], в котором обращение саксов королем Карлом, отвращение их от «диавола» и приобщение к Троице, «на которой единственно зиждется наша надежда жизни», прославляется как спасительно-историческое деяние. Оно фактически заслуживает того, чтобы быть третьей частыо истории сотворения Отца и воплощения Христова. Своим спасительным мечом Карл исполнил животворный подвиг великого воина и избавителя Христова. Своим триумфом он спас саксов, принеся им мир во имя Троицы. Карл — воитель Божий, новый Гедеон, ему воздается хвала на Страшном суде, и он воспримет блага «Царствия небесного». Его слава не в победе, а в обращении саксов, избавлении их из «диавольского» хаоса и соединении с «великим новым родом Христовым».

Более поздние исследователи прослеживали здесь поэтическую связь с Вергилием и англосаксом Алдхельмом фон Малмесбюри — поэма из семидесяти пяти гекзаметрических стихов представляет собой текстовое предание с участием Ангильбера, впоследствии аббата Сен-Рикье, а также возлюбленного дочери Карла Ротруды. Более поздние исследователи называют авторами поэмы епископа Луллия из Майнца или Павлина из Аквилеи. Но в последнее время чаша весов все больше снова склоняется в пользу Ангильбера главным образом из-за его ярко выраженной приверженности образу Святой Троицы, что проявляется не только в рсамне монастырских построек Сен-Рикье, но и в символике стихотворной формы.

Карл восстановил разрушенный саксами Эресбург и возро-кл названный в его честь Карлсбург, который после успешных аскопок семидесятых годов стали считать «зародышевой клеткой» пфальца и Падерборнской епископии, что, правда, представляется весьма сомнительным, тем более что географическое обозначение «Падерборн» — более древнее и восходит к догерманскому языковому слою — «источник Падера». Не исключено, что Карлсбург надо искать в трех километрах восточнее каролингского монастыря Лисборн вблизи развалин, оставшихся вала вокруг так называемого Хюненбурга. Название «Карлсбург» — это не только далекое напоминание о Константинополе — городе Константина. Поставленное Карлом укрепление не могло продолжить существование, если вскоре оно не растворилось в Падерборне.

Как обычно взяв заложников и оставив на месте гарнизон из франкских отрядов для укрепления границы, Карл форсировал Рейн и вернулся на свои исконные земли в Геристале близ Льежа, где отметил рождественские праздники. После зимней паузы на Пасху Карл отправился в Нимвеген. Не случайно именно в те месяцы Фульде, которой уже в ближайшем будущем отводилась важная роль в миссионерских планах, была передана немалая доля казенного содержания Хаммельбурга, расположенного на франкской реке Заале. Дошедший до нас текст содержит также упоминание о виноградарстве в самом северном регионе сегодняшней Нижней Франконии. Фактический ввод во владение состоялся лишь восьмого октября 776 года на месте с участием двух графов и двух королевских вассалов. Протокол об этой передаче имущества, так называемая Хаммельбургская марка, сохранился и считается одним из самых ранних и значительных свидетельств древ-неверхненемецко-простонародного предания.

Победу над саксами и массовое крещение Карл использовал как повод, чтобы восстановить контакт с Римом и настроить папу в благоприятном для себя духе. Святой отец был весьма разочарован происходившим в Сполето да, видимо, и в Беневенто. Кроме того, папу весьма беспокоили самовластные злоупотребления его заклятого врага Льва, архиепископа Равенны. Он был наслышан о радостных событиях на границах ойкумены; одновременно ему подали надежду на скорое прибытие короля в Италию и Рим, что, естественно, не могло не вызвать радости. Адриан I даже отправил королю послание с предложением встретить его. В конце этого документа папа смиренно написал и о королеве как о «нашей замечательной дочери», а также о Пипине и Карле как о «возлюбленных сыновьях», пожелав, чтобы все варварские народы упали перед королем на колени.

Между тем в голове у Карла глубоко засела мысль о миссионерской деятельности. Восьмого июня 777 года церковь в Утрехте, старом центре евангелизации англосаксов и франков, из рук короля получила грамоту на владение землями и охотничьими угодьями, а вдобавок еще один храм неподалеку от духовного филиала Девентера. После этого король отправился на крупные военные маневры, а также на имперское собрание и синод в Саксонии, в котором предполагалось участие новообращенных саксов из разных регионов. Местом проведения собрания был избран богатый водными ресурсами Падерборн. Здесь был воздвигнут palatium[32] вместе с храмом Спасителя, освященным в том же году. Разумеется, речь шла о простых деревянных строениях, поскольку отводившееся на строительство время было крайне ограничено.

Защищая Хоензибурги Эресбург, король летом, предположительно в августе, использовал «майское поле» для демонстрации мощи и превосходства над противником. Но не только внушительные дружины сопровождали его королевское достоинство. Как свидетельствует житие аббата Фульды Стурма, рядом с ним находилась изысканная группа епископов, аббатов, священнослужителей и клириков, отобранных для участия в соборе, по тогдашней традиции заседавшем в рамках этого всеобщего собрания. Известными его участниками, как следует из текста грамоты, был примас франкской церкви, архиепископ Санса Вильшер, преемник Хродеганга из Меца и единственный тогда митрополит государства франков. Упоминались еще епископ из Меца Ангильрам и аббат Фулрад из монастыря Сен-Дени, который из-за своего почтенного возраста, прежде чем отправиться в языческую и едва-едва обращенную Саксонию, написал нечто вроде завещания. В нем он отказался от собственных владений, по крайней мере в Эльзасе, в пользу своего монастыря.

О ходе этого собрания и его решениях каких-либо точных сведений мы не имеем. Можно лишь предполагать, что там звучали общие рассуждения о создании миссионерских приходов на землях саксов; но уже тогда кое-какие миссионерские регионы закреплялись, например, за аббатом Стурмом из Фульды, который якобы и духовно окормлял значительную часть народа. Между тем время для этого подоспело, и Стурм стал поучать саксов, как «избавляться от идолов и кумиров, осознать в себе веру Христову, разрушать капища, вырубать рощи и строить священные храмы». Эта, по выражению Ганса Патце, «неуклюжая практика» знакома нам и по преемству благочестивого аббата Григория от утрехтских миссионеров, не только разрушавших чужие культовые сооружения, но и грабивших то, что представлялось ценным им (фризам). Чересчур усердные ученики святого Виллихеда, который миссионерствовал в Доккюме, где Винфрид-Бонифаций закончил жизненный путь мученической смертью, при таком «действенном миссионерстве» рисковали своей жизнью.

В Падерборне складывалось впечатление, что с распространением христианской веры там все складывалось более чем благополучно. Вновь имели место массовые крещения, которые, правда, были обусловлены характерной клятвой. По свидетельству имперских хроник, новообращенные должны были «согласно своим обычаям отказаться от собственной свободы и наследства, если они вдруг снова вернутся к своим дурным привычкам и не во всем будут придерживаться христианства, нарушая верность господину королю, его сыновьям и франкам». Не случайно эти формулировки напоминают об угрожающих словах Лебезина, которые он несколькими годами ранее якобы произнес на собрании саксонских племен Маркло. Отступничество от христианской веры, воспринимаемое как вероломство по отношению к королю, его детям и франкам, повлекло теперь за собой утрату личной свободы и собственности: экспроприацию, высылку, смерть. Эти угрозы, видимо, достигли цели. К тому же в целом ряде случаев сомнения некоторых представителей саксонской аристократии сглаживались богатыми подачками. Примером такой «франкизации» может служить судьба графа Гесси, однажды уже бывшего партнером короля Карла. После смерти единственного сына и выделения приданого дочерям, из которых старшая впоследствии стала основательницей монастыря в Вендхаузене на Гарце, Гесси ушел в монастырь, где и скончался монахом в 804 году.

Через конфискацию земельной собственности в Саксонии король в немалой степени увеличил казну, что позволило ему привлечь новых сторонников и вознаградить старых или благодаря конфискованному имуществу обеспечить начальную материальную базу для светских и духовных административных районов: графств, епископских епархий и приходов. Еще в XI веке грамота Генриха IV напоминает о том, что его предшественник Карл по причине нехватки товаров и прав из королевского состояния одним только англиканским церквам выделял «десятину». Здесь получает прагматическое объяснение и раскритикованное впоследствии Алкуином взыскание десятины, что особенно осложняло саксам принятие христианства. По свидетельству «поэта саксов», должно пройти почти столетие, прежде чем они осознают разницу «между данью как знаком подчинения чужой власти и церковной десятиной для поддержания духовных учреждений по библейскому образу».

Падерборнское имперское собрание с упомянутыми массовыми крещениями произвело на франкских хронистов должное впечатление. С этим событием, на их взгляд, слился блеск миссионерских успехов по распространению христианства. Примерно в указанные месяцы прозвучавшие хвалебные слова в адрес Карла (скорее всего из Фульды) отдают откровенной лестью — «король вывел толпы из лесов в царство небесное, превратив злобных волков в кротких овец». Обществу саксов, безусловно, было еще далеко до идиллически райского состояния, львы и овцы пока не могли жить рядом друг с другом. Правда, определенные успехи были налицо. Доказательством тому служили ранние храмы Дионисия в миссионерских районах Саксонии, особенно в епархии Висбек. Однако не только принудительная уплата не понятой людьми церковной десятины, воспринимаемой и аристократией и свободными как ограничение их правового статуса, но и определенные формы миссионерства не могли не вызывать чувства протеста. На привычный вопрос, «предполагаемый при обете при крещении: «Отвергаешь ли ты всякое дьявольское дело и волю?», — крестник-сакс или его крестный отец вместо традиционной в таких случаях короткой реплики «Да, отвергаю» должен был ответствовать: «Я отвергаю любое дьявольское дело и слово, гром и. Бодана и Саксноту и всех связанных с ними злых духов». Аборигенам это могло показаться еще более непонятным, нежели христианам, хотя и они, кроме трудно воспринимаемой Троицы, почитают массу всяких святых, не подлежавших ни критике, ни презрению. Так, еще в IX веке полупросвещенные скандинавы — .предложили миссионеру Ансгару присоединить христианского Бога к собственному миру богов, чтобы таким образом получить еще одного гаранта благополучия, плодородия и военной удачи. Между этими культурами существовала духовная пропасть, для преодоления которой должны были пройти многие десятилетия, если не столетия, или же для взаимного сближения требовался какой-то культурный сплав.

Из-за духовной пропасти даже после демонстративного смотра войска в Падерборне политическое сопротивление ведущих представителей аристократии против «преодоления» (по выражению Гельмута Боймана) оставалось неизменным. Его символом вскоре стал человек, бежавший в 777 году в Данию, но затем превратившийся в одного из самых непримиримых оппонентов Карла, возглавив саксонских партизан. Это был Видукинд, родившийся где-то в среднем течении Везера, один из известнейших вестфальцев; как говорится о нем в подкорректированных имперских хрониках, он бежал «в сознании своих многих преступлений». Для летописцев он был мятежником. Эйнхард говорит о нем неоднократно, а в последней истории о перемещении мощей святого Александра из Рима в Вильделсхаузен (примерно в 860 году) по поручению внука Видукинда — Вильдебера называет без особых экивоков «инициатором отречения или вероломства», но вместе с тем расхваливает его как фигуру, которая «превосходит всех саксонских лидеров как по известности рода, так и по наличию материальных средств». Для Видукинда из Корби, его тезки в X веке, Карл Великий и саксонский герцог- фигуры равноценные.

Видукинд, предполагаемая могила которого в Энгере оказалась культовым местом, уже в пору зрелого средневековья стал легендарной фигурой и в итоге мифическим антиподом короля Карла, «палача саксов», а еще воплощением нижнесаксонской народности, как это ярко преподносится в так называемой нижнесаксонской песне XIX века. Данный персонаж сравним разве что с Генрихом Львом, антиподом Фридриха Барбароссы, в котором якобы также выявилось противоречие между северогерманским и южногерманским началом. Однако уже в IX веке бунтарь приобрел красочный эпитет «magnus»[33]. А западнофранкский хронист Ришар из Реймса еще в X веке возвел его в прародители западнофранкских Капетингов.

Надо сказать, что король франков воспользовался проведением имперского собрания в Падерборне не только для обсуждения саксонского вопроса, но и для того, чтобы прозондировать внешнеполитические проблемы. С этой целью король принял делегацию из далекой Испании. В делегацию входили сарацины во главе с Ибн-аль-Араби, более известным как Сулейман-аль-Араби. Сарацины установили контакт с франкским двором и просили об оказании военной помощи, о чем, правда, официозные источники не проронили ни слова.

Яркое экзотическое явление — представьте себе мусульманское шествие и церемониал в почти еще языческой Вестфалии. И это зрелище на фоне межарабских столкновений, охвативших главным образом Иберийский полуостров. После свержения династии Омейядов Аббасидами в середине VIII века и вызванного этим перемещения центра правления в Багдад одному члену отстраненной от власти династии удалось основать и укрепить в испанской Кордове, так сказать, на самом краю мусульманской империи, эмират. Правда, ему угрожали халифы, реконкиста из Астурии, но главным образом мятежные провинциальные наместники в долине реки Эбро и северных регионах, которые для устранения Абд-аль-Рахмана ар-Дакиля не останавливались даже перед заключением союза с «неверными».

Как свидетельствуют подкорректированные имперские хроники, Сулейман-аль-Араби полученные от «короля сарацинов» города Барселону и Герону отдал в подчинение франкскому мо-рху. Этот исторический экскурс, видимо, соответствует действительности, датированной 778 годом: «Тогда те самые сарацины сумели внушить Карлу надежду на захват некоторых городов в Испании. Король собрал войско и отправился в путь». Хроники Меца пытаются представить вторжение в неведомые земли как реакцию на зов о помощи христиан, якобы «живших в Испании под жесточайшим гнетом сарацинов». Все прочие источники на этот счет безмолвствуют, тем более что в те времена христианам приходилось нелегко из-за действий арабских властителей. Тем более что и папа загорелся желанием поддержать этот крестовый поход, ведь, по его информации, ожидалась атака «рода детей Хагара» на земли франков, а именно на Аквитанию, но, вероятнее всего, на Септиманию. Святой отец возносил молитвы Господу за победу «достойнейшего сына и короля» и просил у Всевышнего через заступничество святого апостола Петра отдать этот несказанный народ в руки короля, подобно тому как когда-то исчез в глубинах Красного моря народ фараона.

Конечно, от осознания прежних успехов — умиротворение Аквитании, единовластие, завоевание Лангобардии и включение ее в состав королевства, покорение и массовые крещения саксов — в душе короля родился порыв к совершению новых деяний. Тем более что приобретение некоторых регионов Северной Испании вплоть до бассейна реки Эбро не только давало ему шанс пробить брешь для христианства, но и позволяло держать под постоянной угрозой басков по обе стороны Пиренеев. Конечно, замысел содержал определенную долю авантюризма: недоставало серьезности в оценке сделанного предложения и самих партнеров, не говоря уже о культурных и религиозных различиях между христианами и сарацинами. Все это предприятие, как известно, закончилось катастрофой средней степени, впрочем, с непредсказуемыми по тем временам последствиями для мифа о Карле Великом в пору зрелого средневековья: песни о Роланде (Сhanson de Roland) слились с этим исключительно неудачным военным интермеццо.

В конце 777 года Карл собрал войско и уже в декабре направился на юг, где в пфальце Дузи (в будущей Лотарингии) отметил Рождество. Источники доказывают, что на Пасху 778 года он находился в пфальце (Шаснон) недалеко от Пуатье в сопровождении супруги Гильдегарды, которая вновь была на последнем месяце беременности. Еще весной 778 года во избежание летней жары Карл перешел Пиренеи, не встретив никакого сопротивления южнее Гаронны. Он продвигался, видимо, от Сеи-Жан-Пьс де-Пор через перевал Ибенута, далее в направлении Памшюнна и, наконец, Сарагосы. Здесь Карл встретился со второй войско вой колонной, сформированной в Бургундии, Австразии (севере восточная часть королевства франков), Баварии, Прованса и Сеп тимании. Продвижение двумя отрядами объяснялось тем, что последний маршрут позволял идти вдоль средиземноморского побережья через Герону и Барселону к реке Эбро. Участие баварцев в данной кампании говорит о безоблачных в ту пору отношс ниях франкского короля с герцогом Тассилоном. Несомненно, расчеты на богатую добычу и откровенный авантюризм служили стимулом участия в столь необычном походе.

Так называемый Астроном, один из двух биографов Людови ка Благочестивого, описывает впоследствии переход через Пире ней в мрачных тонах, однако сравнивает Карла в этом походе с Ганнибалом и великим Помпеем, знакомыми ему из исторических книг Ливия и Саллюстия. По свидетельству хроник Меца, сугубо официального источника первого десятилетия IX веки, буквально вся Испания содрогалась от бесчисленных полчищ франков. Но из блокады Сарагосы ничего не получилось. Между тем распался и союз мятежных наместников. Кроме несколь ких заложников, ничего больше добыть не удалось. Вся военная кампания основывалась на пустых обещаниях и, очевидно, была построена на песке. Не долго думая Карл решил отступить, но, по данным имперских хроник, «покорил испанских басков и жителей Наварры». Памшюнн, центр более позднего королевств Наварра, представлявший тогда нечто вроде «восточной марки выражению Людвига Вонеса) христианского королевства Астурии с вестготским преемством и основное место расселения басков, успешно противостоял франкскому вторжению и поэтому подвергся разрушению до основания. В результате город утратил способность к сопротивлению. Однако Памплонн не имел кого-либо стратегического значения для франков ни в связи с сарацинами, ни в связи с басками по ту сторону горной цепи. Откровенная авантюра обернулась поражением. Как известно, беда одна не ходит. Поэтому Эйнхард, почти единственный из биографов, осмелился написать следующее: «На обратном пути из Пиренеев ему [Карлу] вдобавок ко всему было суждено ощутить вероломство басков. Эта местность из-за своей лесистости оказалась весьма удобной для нападений из засады. Когда войско — узкие горные тропы не позволяли группироваться иным образом — приблизилось вытянутыми рядами, оно было атаковано басками, прятавшимися на очень высокой горной вершине как в засаде. Нападению подвергся обоз и прикрывавший его арьергард, которых просто вытолкнули с гор в долину. В последующей резне все франки до последнего были уничтожены. Баски разграбили обоз и мгновенно разбежались под покровом надвигавшейся ночи. Благодаря легкому вооружению и благоприятным для басков условиям местности в этой стычке им сопутствовал успех, а вот франки из-за тяжелого вооружения и крайне невыгодных для них условий местности оказались во всех отношениях в незавидном положении.

В этом кровопролитном столкновении погибли стольник, прислуживавший за королевским столом, Эггихард, Ансельм, пфальцграф, Грудланд, маркграф Бретани и многие другие. «До одняшнего дня за происшедшее никто не ответил, ибо после совершенного деяния враг внезапно рассеялся, да так, что даже слухи не могли подсказать, где его искать». Последнее замечание скрывает лишь неспособность франков и самого Карла отомстить баскам за эту неприятность. Да и подкорректированные имперские хроники, в противоположность оригиналу сообщающие о тяжелом поражении и гибели высокопоставленной знати, заключают свое краткое свидетельство многозначительными словами: «Эта утрата как облако затмила в сердце короля значительную часть испанских успехов».

Потере арьергарда при переходе Пиренеев, связанной с гибелью важных советников и сановников, предшествовала битва близ перевала Ронсеваль, кстати сказать, впервые упоминаемого в известной старофранцузской песне о Роланде. Последние испански исследования переносят происшедшие события в долину Арагона Субордан в окрестностях монастыря Сиреза. Поражение в но проходимой местности с тяжелым вооружением и обозом от легковооруженного и быстроногого агрессивного противника, которого привлекла прежде всего легкая добыча, отдаленно нэпоми нает битву при Вараусе в Тевтобургском лесу.

Однако самый главный политический эффект катастрофического происшествия заключался в том, что поражение деморализовало войско, сформированное не только из франков, но и из баварцев. Настроенное на добычу и легкую победу, оно вкусило горький вкус поражения. Пострадал престиж Карла как полководца, поэтому неудивительно, что официозная историография старается отмолчаться и скупится на информацию. Лишь в подкорректированных имперских хрониках и в еще большей степени благодаря Эйнхарду, который по прошествии полувека представляет чрезвычайно удачное жизнеописание своего героя, отдаетет дань принципу «открытости». Воспоминание о перевале Ронсеваль — лесе, о мятежных басках по обе стороны горной гряды, а также несостоявшийся союз с сарацинами оставались как заноза в теле, хотя впоследствии Карл вновь вмешался в дела народов в Восточных Пиренеях: в 785 году он без боя взял Герону, а в 789 году вторгся в провинции Уржель и Чердань. Об этой политике свидетельствуют главным образом широкие королевские привилегии, дарованные Карлом, а также Людовиком Благочестивым Hispani[34], христианским беженцам из мусульманской Испании, которые кик «априсионеры» удостоились особых привилегий при расселении на юге империи, особенно на землях, где приходилось корчевать деревья.

Согласно эпитафии Эггихарда, катастрофа случилась 15 августа 778 года, то есть в праздник Успения Пресвятой Богородицы. Дата во временном контексте сближала погибших со старохристианскими мучениками. Это само по себе банальное происшествие, связанное с непродуманностью предприятия, нанесшего ущерб королю-полководцу, несколько столетий спустя породило один из самых живучих мифов о Карле и его паладинах Роланде и Оливере. Об этом в некоторых рукописях свидетельствуют написанные примерно в 1100 году старофранцузская песнь о Роланде, вообще «Chanson de geste»[35], латинский псевдо-Турпин (1140 год) и средневерхненемецкий вариант песни о Роланде священнослужителя Конрада, датированный приблизительно 1170 годом. Названные композиции используют время, место и персонажи как фон для собственного изложения современной истории, на котором воссоздается миф крестовых походов, паломничество в Сантьяго де Компень, а также проблемы феодального общества — верность и предательство.

Мифическое осмысление события, в котором паладины предстали мучениками, а король франков — святым, не было ограничено страницами манускриптов. Оно получило зримое отражение во фресках и церковных витражах, в скульптурах и ювелирных изделиях, популяризирующих историческое событие и его участников, в первую очередь Карла и его вассалов. В качестве выдающихся примеров этого общеевропейского мифа следует упомянуть тематически оформленный витраж собора Шартр, портал собора в Вероне и гробницу Карла в Ахене. Вспомним беспримерный ренессанс памяти Карла в XII веке, проявившийся в конкуренции между Гогенштауфенами и Капетингами за своего мнимого предка, которые великого императора франков возвели в ранг национального героя и святого, а Роланда стилизовали под рыцаря эпохи зрелого средневековья и готики. Этот процесс получил дальнейшее распространение в сфрагистике (впервые, судя по всему, в 1165 году в Ахене) и в изобразительном искусстве. Так Роланд становится гарантом дарованных Карлом городских свобод по отношению к духовным сановникам — вначале в дереве, как в Гамбурге и Бремене, а затем в камне. Яркое доказательство этого — Роланд перед зданием ратуши в Бремене (1404 год) — самое крупное, выставленное под открытым небом произведение пластики. Оно подтолкнуло на углубление связанного с Карлом мифа и в далеком будущем. На берегу Рейна издание старофранцузской песни о Роланде даже придавало уверенности движению Сопротивления во время Второй мировой войны, когда Франция была оккупирована Германией.

Как спустя десятилетия сообщает Астроном, на обратном пути учредил политико-административные структуры в Аквитании. По свидетельству нашего надежного источника, кроме содействия со стороны епископов, король решил опереться еще на графов, аббатов «и многих других, которых называют vassi из народа франков» и которые в понимании летописцев безусловно были носителями учености, клятвенно верные самому королю и служащие ему в результате передачи ленного объекта, как правило, значительного землевладения. Видимо, можно исходить из того, что в 778 году сеть индивидуальных уз и вещного субстрата не отличалась таким тесным переплетением, как в условиях зрелого средневековья. В лице этих «доверенных» король, кроме собственно сановников (епископов, аббатов и графов), создал еще целую сеть персональных взаимосвязей. Вначале она допускала едва заметную функциональность раннесредневекового «правления» и одновременно гарантировала длительную связь короля со! знатью. Такая ситуация неизбежно требовала имущественного обеспечения новой структуры за счет фискальных и церковных владений.

Наш надежный источник свидетельствует: «На вас возложил он заботу об империи настолько, насколько видел в этом полезность, обеспечение границ и надзор над королевскими землевладениями». Назначены будут девять графов, в том числе в Бурже, Пуатье, Перигё, Оверне, Тулузе и Бордо. К духовной элите, всегда служившей опорой династии Каролингов, добавились вышедшие из аристократических кругов графы как должностные лица с полномочиями по войсковому набору, судопроизводству и пограничной охране, а также отборные вассалы, державшие под особым контролем государственную земельную собственность как главную экономическую основу королевского правления. В об щем, после поражения в 778 году Карл хотел убедиться в лояль ности своей руководящей элиты, которую он постепенно по мерс необходимости заменял франкскими приверженцами, а также бывшими «вестготами». Так король и впоследствии проявлял осторожность, вторгаясь во властные структуры Аквитании, «чтобы не повредить доброжелательному отношению знати к своему сыну Людовику». На этом фундаменте, контуры которого известны нам и в Италии, происходило укрепление правления его сыновей посредством причастности к королевской власти их отца в период после 781 года.

Видимо, при возвращении из неудачного похода в мусульманско-баскскую Испанию, если не после перехода через Пиренеи, в Оксере до Карла дошла весть о новом восстании саксов. Под командованием Видукинда они разрушили Карлсбург, после чего двинулись к Рейну, сжигая, грабя и убивая все и всех ни своем пути. Достигнув Дойца, саксы, правда, не смогли форсиро вать реку, однако разорили на правом берегу все, кроме Кобле и ца, но прежде всего они сжигали церкви.

Однако в разгар столь неожиданно сложного периода, угрожавшего обернуться серьезным кризисом правления Карла, поскольку короля оставила удача в военных делах, до него дошла радостная весть о том, что супруга Гильдегарда в пфальце Шаснон, где он оставил ее после пасхальных праздников, разродилась двойней. Этот знак плодовитости подтвердил богоугодный характер будущего династии. Ведь Гильдегарда родила ему двух сыновей! Еще в 806 году стареющему монарху было суждено как небесную милость узнать, что трое его пригодных к преемству сыновей стали живым воплощением предусмотренного им раздела империи.

С рождением двойни число наследников мужского пола и потенциальных преемников достигло пяти: Пипин, который из-за своей травмы вскоре получил прозвище Горбуна (это был ребенок от первого брака Карла с Гимильтрудой); затем Карл и Карломан от брака с Гильдегардой и, наконец, последний ребенок. По женской линии следует отметить дочерей Ротруду, Берту Гизелу, а также Адельгейду, умершую вскоре после рождения в 774 году. Видимо, в конце лета 778 года юные отпрыски Карлова колена приняли крещение и были наречены Людовиком и Лотарем. Конечно, Пипин, Карл и Карломан не исчерпали список потенциальных имен. Упоминались еще Дрогон, Грифон, Гримоальд и Арнульф, хотя с ними были связаны не только добрые воспоминания. Поэтому использование имен наиболее известных Меровингов объяснялось не ограниченностью выбора, а политическим расчетом «породнения» с первой королевской династией франков. Ясное представление об основателе королевского правления франков в духе христианской веры, Хлодвиге I и его влиятельных преемниках Хлотаре I и Хлотаре II изливало королевскую милость и на носителей других имен. Тем самым «второразрядное» королевство, видевшее свои корни в милости Божией, было дополнено как бы атавистическо-историческим компонентом харизмы, уничтожив «разрыв» в истории франков.

Этому исторически крайне важному процессу породнения было суждено повториться в XII веке, когда Капетинги совершенно сознательно воспользовались каролингскими именами Карл и Людовик и тем самым наполнили глубоким смыслом возврат к Карлову колену.

Впрочем, Хлотарь-Лотарь скончался уже в следующем году. Людовик Благочестивый снова воспользовался именем брата-близнеца, наделив им своего первенца, который после него взошел на трон.

После радостного интермеццо с крещением новых продолжателей рода Карлу пришлось незамедлительно реагировать на выпад саксов, который по масштабности и интенсивности превзошел все прочие пограничные столкновения. Любая задержка поставила бы под сомнение его авторитет и влияние как военачальника: 778 год знаменовал чрезвычайно резкое обострение кризиса, преодоление которого требовало напряжения всех сил монарха на соответствующих направлениях. Насколько серьезной была ситуация, свидетельствует умолчание испанской катастрофы и официозных исторических источниках в преддверии нового столетия.

Складывается впечатление, что Карл в Оксере еще до наступления холодов собирался распустить войско, вследствие чего был вынужден довольствоваться контингентами остфранков и алеманов. Это представлялось обычным делом, так как по тогдашним правилам в войско призывалось население из районов, примыкавших к месту боевых действий. К помощи народного ополчения прибегали не часто. А правила его формирования были разработаны лишь в 811 году. Этот факт заставляет задуматься, ведь по современным масштабам на длительное время правления Карла приходятся лишь немногие годы, когда не велось никаких военных действий. Впрочем, основные военные события представляли собой ограниченные конфликты.

Итак, Карл снова направился с войском в один из основных регионов королевства — пфальц Геристаль близ Льежа, то есть н земли, находившиеся совсем неподалеку от тех, над которыми нависла угроза саксонского нападения. Лазутчики снабжали Карла информацией. После своего похода вверх по Рейну саксы, узнав о продвижении по племенному округу в долине реки Лан (приток Рейна) франкских отрядов, решили отступить. Но теперь угроза нависла над миссионерским центром Фульда, на аббата которого Стурма пришлась львиная доля евангелизации среди уже прошедших обряд крещения. Чтобы спастись от надвигающейся опасности для всего живого и одновременно уберечь святые мощи Винфрида-Бонифация, а святыню от разграб ления, монашествующие под началом духовного отца направи лись в недавно взятый франками Хаммельбург. Три ночи длился мучительный переход монахов, сбившихся вокруг шатра, в ко тором они бережно хранили мощи. Но еще прежде чем они добрались до спасительной гавани, их настигла радостная весть об отступлении саксов, к тому же потерпевших поражение от франков. Имперские хроники также сообщают, что один франкский отряд настиг врага на Эдере (приток Фульды) и заставил его повернуть назад. Поэтому монахи смогли вернуться домой, водрузив на место бесценный груз. Но аббату Стурму вскоре было суждено вынести новое испытание.

Хроники той поры считают главным зачинщиком саксонского сопротивления Видукинда. Из этого, однако, не вытекает однозначно, вернулся он в 778 году из датской ссылки или был рлричастен ко всему происходящему из своего «далека». Скорее сего в зимние месяцы 778–779 годов в голове Карла созрело решение о фактическом и окончательном подчинении саксов, что одновременно предполагало военную оккупацию, новый административный порядок и образование церковных приходов. Тем самым, по выражению Ганса Дитриха Каля, была достигнута новая «ступень эскалации», не ограничивавшаяся более обрядом крещения и договорными решениями, а ставившая конкретную цель — покончить с политической самостоятельностью отрядов швармов.

Чрезвычайная жесткость столкновений с конца семидесятых годов была связана не с «железной проповедью» и не с навязанной саксам десятиной — и то и другое следует рассматривать как симптом процесса подавления и подчинения, — а с неумолимым столкновением двух культур, с которым можно было покончить лишь путем уничтожения одной из них.

Разделение саксов на швармы и поселения вовсе не облегчило действия врага франков. Партизанская тактика, недопущение открытых полевых столкновений и регионально дифференцированные акции сопротивления сделали запланированное подчинение и аннексию реальным, мучительным предприятием, напоминавшим борьбу с гидрой. В жизнеописании Карла Эйнхард наглядно подчеркивает мучительный характер этого процесса, который в противоположность покорению Аквитании и Италии, а также Баварии стал возможным не только в результате замены руководящего персонала в случае саботажа последнего, но прежде всего вследствие огромных перемен в жизненных условиях покоренных, чему способствовали пришлые епископы, священнослужители и графы.

Франкская сторона, неспособная к вдумчивому пониманию этого революционного поворота на соседних с нею землях, ослепленная сознанием собственного превосходства в военной сфере, видела исключительно нарушение договорных обязательств и «диавольское» дело. Невыполнение клятвенного прошлогоднего обещания в Падерборне и отход от обета, данного при крещении, воспринимались теперь как отречение, отступление от праведной веры и возвращение к идолопоклонничеству, против чего надлежало бороться всеми возможными средствами. Теперь война была объявлена не просто язычникам, которые до сих пор жили в дикой тьме, не воспринимая слово Божие, а вероотступникам, сознательно и умышленно отвергшим Евангелие. Даже благостно настроенный Алкуин, позже порицавший введение десятины как существенную причину неудачи миссионерской деятельности на землях саксов, не мог не назвать мятежников «проклятым поколением», которое до сих пор «презренно Богу», а также народом, находящимся в когтях у сатаны.

Это примитивный черно-белый подход, допускающий лишь иногда полутона, как в том источнике IX века, указывающем на трудность отбросить веру отцов как очевидное заблуждение, объясняет жесткость, жестокость и затянутость противоборства, в котором со стороны саксов, очевидно, участвовали все слои. Здесь в течение десятилетий, однако, произошли существенные перемены, ведь сотрудничество правящих элит франков и саксов создавало условия для возникновения «народа», как с удовлетворением констатировал Эйнхард в конце двадцатых годов IX столетия.

На начальной стадии противостояния обращали на себя внимание представители аристократии, возглавившие восстание. К их числу относится Видукинд, впрочем, после своего крещения в Аттиньи в 785 году словно ушедший в историческую тень. В то же время его наследникам удалось занять влиятельное положение на службе у короля франков и в духовной сфере. На протяжении долгих десятилетий, пока происходили столкновения с саксами, наблюдалась пестрая смена событий — восстание аристократической верхушки и ее постоянная готовность к борьбе, с одной стороны, приспособленчество и сотрудничество, с другой. Столь противоречивая картина порождала создание карательных судов, издание драконовских законов и депортации и одновременно предоставление лояльным к франкам теплых местечек на конфискованных землях, а также духовных и светских должностей на службе франкского монарха.

Решение Карла с крайней жесткостью действовать против восставших и в то же время осуществлять умиротворение страны административными мерами, видимо, оформилось зимой в пфальце в Геристале, хотя там же принятый капитулярий, отдельные положения которого обсуждались королем и присутствующими епископами, аббатами и графами, удивительным образом даже не упоминает связанных с саксами проблем. В этих документах речь идет главным образом о служебном поведении и стиле жизни клириков, а также о монашеских сообществах. Обсуждаются вопросы судопроизводства, запрет на соглашения и объединения преподносится как мера против банд разбойников. Особое внимание привлекает то, что текст, во многом следующий протоколу заседания собора 743 года, вновь напоминает о десятине, девяти-не и обязательной уплате процентов для обладателей церковных бенефиций и даже расширяет, говоря современным языком, налоговые ставки, что является однозначным указанием на постоянное, хотя и не возросшее значение «прекарий по приказу короля», которые были необходимы для формирования войсковых контингентов вообще и кавалерийских эскадронов в частности. В ответ на это экономически ослабленные церкви потребовали достаточной компенсации в виде регулярных платежей.

Заслуживает внимания впоследствии часто повторяемый, дополняемый и ужесточаемый запрет на вывоз вовне кольчуг (Вrьnnen) — защитной одежды для воинов в виде фуфайки из толстой материи или кожи с нашитыми сверху железными кольцами. Настоящие кольчуги были отмечены в летописях лишь начиная с XI века. За упомянутыми запретами стояла вероятность нанесения ущерба ударной силе франкских войск, что, по-видимому, обернулось торговым эмбарго на границе с таксами. Другие положения касались запрета на продажу лично зависимых крестьян без судебной «прозрачности», процедурных правил при отказе суда от выполнения возложенной на него обязанности и, наконец, запрета на взимание несправедливых пошлин. В общем и целом речь идет о настоящей веренице мер, которые еще долгое время характеризовали сырые архаично-примитивные элементы государственности в пору ее созревания. Карл, отметив Пасху в апреле в Геристале, отправился в южном направлении в Компень, возможно, для того, чтобы в самом сердце старой Нейстрии согласовать военные планы с местной знатью. В пограничном с Реймсом Верзене он встретился с герцогом Сполето Гильдебрандом, передавшим ему много всяких даров, тем самым продемонстрировав свою лояльность. Таким образом Гильдебранд перешел на сторону Карла, отдалившись от Адриана I, которому был обязан своим положением.

В первой половине 779 года в Дюрене снова состоялось имперское собрание, закончившее приготовления к новому походу против саксов. Скорее всего в середине года войско, вновь во главе с Карлом, форсировало Рейн близ Липпенхема в Бохолте па речушке Ау (севернее Везеля) и столкнулось с сопротивлением саксов, но вероятнее всего вестфалов. Сопротивление было сломлено. Побросав свои укрепления, противник бежал. Тем самым, по свидетельству имперских хроник, франкам открылся путь, проходивший через завоеванную Вестфалию на Энгерн вплоть до Везера. Жители селения, где сейчас предположительно находится Миттельуфельн, собрались на противоположном берегу реки, чтобы, видимо, воспрепятствовать дальнейшему продвижению франков. Для этого они выставили заложников и принесли соответствующую клятву. В ответ король победоносно вернулся на франкские земли, где в любимом Вормсе, в среднем течении Рейна отметил Рождество 779 года, а затем Пасху, которая пришлась на 26 марта 780 года.

Покидая саксонские земли, Карл посетил Эресбург, имевший огромное значение как крепость и миссионерский центр, но главным образом как укрепленный замок. Там король оставил аббата Стурма из Фульды. Ему вменялось в обязанность обращать саксов в новую веру, а также защищать опорный пункт. Аббат был весьма преклонного возраста, тем не менее король приказал ему оставаться в крепости еще несколько дней в целях поддержания безопасности. По истечении этого срока Стурм с верными ему людьми вернулся в Фульду. Его сопровождал также лейб-медик короля по имени Винтар, который постарался своим искусством облегчить физические муки старца. Несмотря ни на что, аббат все время жаловался на причиненные ему врачом огромные страдания. Старец велел отнести его в храм, звонить в колокола и собрать монахов, чтобы разделить с ними ожидание надвигающейся смерти. В предсмертном слове он попросил у всех прощения за совершенные прегрешения и со своей стороны простил всех, причинивших ему зло, особенно своего главного врага, епископа Майнца Луллия. После этого почил в мире.

Так прекратила существование центральная «инстанция» по миссионерской деятельности во главе с аббатом из Фульды. В последующие годы и десятилетия наступил черед регионализации путем собрания устойчивых церковных епархий, со временем слившихся в епископские резиденции с соответствующей опорой в виде приходов и структур по распространению веры, в которых участвовали многие церкви на землях франков, например Льеж, Кёльн, Вюрцбург и Майнц. Впоследствии еще Трир, а также монастыри- Мюрбах, само собой разумеется, Фульда и Герсфельд, который в 779 году вновь стал получать материальную поддержку из королевской казны и право взимания десятины. К проблемам войны с саксами и миссионерства добавилась еще одна. В 779 году над землями франков нависла серьезная угроза голода вследствие неблагоприятных погодных условий, которые могли повлечь за собой вспышку опасных эпидемий. Люди, жившие в эпоху, когда никто не имел представления об импорте предметов питания, даже не задумывался о достаточных запасах продовольствия, вдруг оказались совершенно беззащитными перед лицом опасности. Карл избрал способ, к которому еще часто прибегал в ситуациях, создававших напряжение для государственной политики. В недатированном капитулярии, возникшем скорее всего в конце 779 года или в начале 780 года, король с согласия епископов повелел следующее: каждый из епископов должен отслужить три мессы и «отпеть» три псалтыря, «один за господина короля, другой за франкское воинство и третий за преодоление голодного времени». Священники должны отслужить три мессы; монахи, монахини и каноники — совершить молитвы за чтением псалмов. Всем вместе с семьями, если это было в их силах, надлежит поститься два дня, подавая милостыню. Кроме того, епископы, аббаты и аббатисы обязаны прокормить по четыре бедняка вплоть до следующего урожая. «Крепкие» в материальном плане графы должны пожертвовать фунт серебра или сопоставимое (!) с этим количество, «средние» по достатку — полфунта, а вот королевский вассал, «vassus dominicus», в зависимости от количества своего имущества обязан пожертвовать на двести (!) дворов полфунта, на сотню — пять шиллингов и на тридцать — одну унцию. Тут мы имеем дело с крайне любопытным представлением о масштабах и властных позициях в иерархии королевских вассалов, экономическое благополучие которых базировалось на развитой феодально-крепостнической системе или землевладении в его многообразных формах. Вассалы и их закрепленные на дворах люди также должны в течение двух дней воздерживаться от приема всякой пищи. А тот, кто пожелает откупиться от этого необычного воздержания, может дифференцированно заплатить наличными. Для материальной поддержки семьи принцип действует точно такой же. В связи с военным походом на земли аваров, для успешного завершения которого также был брошен клич о воздержании, впоследствии была предусмотрена адекватная компенсация.

Все это в богоугодном духе во имя короля, франкского воинства и во имя преодоления беды должно исполняться до Иванова дня, то есть 24 июня. Моление, говение и раздача милостыни как элементы собственного спасительного попечения, укрепления власти и действенной социальной помощи образуют неразделимое целое. Между прочим, рассмотренный текст — королевское предписание, квалифицируемое как капитулярий. Этим капитуляриям на полстолетия было суждено успешное существование как письменному проявлению королевской воли и одновременно результату совещаний с имперской знатью.

После пасхальных праздников 780 года Карл вновь направился в Саксонию, чтобы «осуществить предписания», а также подготовить принятие административных мер. Монарх опять наведался в Эресбург, откуда продолжил путь к источникам на реке Липпе (приток Рейна), то есть в Липпспринге, где провел нечто вроде собора. Нам неизвестны в деталях его решения, однако с достаточной долей уверенности можно утверждать, что в центре внимания переговоров были вопросы миссионерской деятельности и восстановления подорванных структур. Вот что сообщают хроники из Лорша: «Так саксы отдались ему, а он принял от них заложников, как от вольных, так и от литов [полусвободных];…он разделил регион [patria] между епископами, священниками и аббатами, чтобы они совершали в закрепленных за ними регионах обряд крещения и занимались проповедничеством». Как и прежде, (принудительное) крещение предваряет просвещение в вере; страну, как уже сказано выше, вверяют под начало духовных пастырей в рамках своеобразного духовного шефства.

Одного из священников, на которого возложено выполнение миссионерской деятельности, мы уже знаем по его неповторимой истории жизни. Это Виллихед. После вступления в наследие Лебезина и по достижении первых успехов во Фрисландии, которые из-за опрометчивости учеников чуть было не стоили ему жизни, Карл привлек его на работы в только что заложенном винограднике в Саксонии. Местом деятельности Виллихеда стал округ (гау) Вихмодия, расположенный между нижним течением Везера и Эльбы. Виллихед принадлежит к числу тех аскетически настроенных, ищущих родные дали через покаянное паломничество англосаксов, образцами которых являлись Виллиброд и Винфрид-Бонифаций. Есть сведения, что Виллихед уже за несколько лет успел построить храмы в своей епархии и заполнить пастырские вакансии. Однако эти первоначальные успехи оказались по большей части перечеркнутыми в результате очередного восстания 782 года.

В то же время в Мюнстерланде заявил о себе аббат Бенрад, который, правда, вскоре вместе со своим братом Гильдегримом и с неким Гербертом (под именем Кастус) скрылся от мира в главном монастыре Запада — Монтекассино. Только миссионерская деятельность Луитгера после 785 года, также покинувшего Фрисландию по настоянию Карла, обеспечила распространению веры в Вестфалии надежную основу.

Между тем Карла не могли удовлетворить административные леры в некоторых частях Саксонии. Он продвинулся дальше до Эльбы, что объясняет передачу Вихмодии Виллихеду, и, согласно источникам, велел всем жителям округа бардов и многим «северным людям», населявшим земли по ту сторону Эльбы, совершить обряд крещения у селения по имени Орехам, распложенного на месте впадения Оре в Эльбу. Это еще одно доказательство того, каково было значение водных путей и их переплетений для средневековой системы коммуникаций, для власти, церкви и прежде его торговли. Рассказ об округе бардов, временном центре расселения лангобардов до или во время их перемещения в южном правлении, указывает одновременно на существование селения Бардовик, упоминаемого самое позднее в 805 году как пограничного форпоста, неподалеку от Эльбы.

Бардовик, возникший как миссионерский форпост, утратил свое первоначальное предназначение в качестве резиденции епископа в первой половине IX века. Видимо, на месте же обсуждались проблемы, касавшиеся как саксов, так и славян, то есть венедов, живших на другом берегу реки. Можно представить вероятность соглашения о моратории с этими швармами. В любом случае о более тесных отношениях речь не шла. Карл на десятилетия остановился перед этой «мокрой границей», хотя не мог не включать в политические расчеты явную неприязнь в отношении ободритов с вильцами.

По одному из свидетельств IX века, пленных и заложников Карл распределил по франкским монастырям не только для их надежной охраны, но и для того, чтобы воспитать из них священнослужителей и монахов, которые, сохраняя принадлежность к новообращенному народу, обеспечат лучшей с ним взаимопони мание в миссионерских целях. Создание так называемых миссионерских школ и впоследствии оставалось испытанным средством евангелизации.

Грамота для крайне важного монастыря Нонатула близ Модены, составленная по просьбе его аббата Ансельма во время военного похода против саксов, свидетельствует о серьезной вовлеченности Карла в политику, связанную с Италией. Уже в скором времени она поглотила весь его интерес.

Карл вернулся домой на землю франков в конце лета 780 года. О масштабных военных действиях речи не шло. Он в который уже раз останавливается в Вормсе, откуда вместе с супругой Гильдегардой, сыновьями Карломаном и Людовиком (Лотарь к тому времени уже скончался) отправляется в Италию для моления. В путешествии не участвуют первенцы короля — Пипин Горбун и Карл. Рождественские праздники монарх вместе со свитой отмечает в столице своего второго королевства — Павии.

15 марта 781 года епископ портового города Комачо, главного конкурента Венеции, получил для своих граждан торговую и таможенную привилегию. Не случайно жители жаловались, по их разумению, на ограниченные возможности товарооборота, особенно в Мантуе, где недавно в порту они были вынуждены платить пошлину размером 45 фунтов вместо обычных 30. Специально отправленные королем гонцы разобрались в сути дела, после чего «из сочувствия» снизили пошлину с 45 до прежних 30, к тому же определив сроки рассмотрения в суде поданных в этой связи исков. Франкский монарх проявлял все больший интерес к прогрессивному денежному хозяйству, а также к разветвленным торговым связям между разными зонами средиземноморского бассейна. Эти торговые отношения приносили королевству при были, значительно превосходившие доходы, которые севернее Альп давало преимущественно сельское хозяйство. Было бы правильно не упускать из виду этот преимущественно фискально-экономический фактор при рассмотрении затяжки исполнения королем данных церкви территориальных обещаний.

Отношение Карла к Адриану I оставалось не совсем ясным. Если после очередного и не раз торжественно повторенного и официально подтвержденного обещания Карла в крипте апостола Петра на Пасху 774 года Адриан надеялся не только на реституцию папских патримоний, но и делал ставку на заключенный двадатью годами раньше договор в Керси о реализации «максимальной программы» вдоль линии Люни — Монселиче, что вдобавок ко всему обеспечивало приращение земельной собственности и властного влияния в Сполето и Беневенто, то этим надеждам не суждено было исполниться.

И во время своего следующего пребывания в Италии (776 год), когда Карл был занят подавлением восстания герцога Фриуля Ротгауда, он так и не счел нужным заехать в Рим. Его эмиссары тогда вели с герцогом Гильдебрандом прямые переговоры в Сполето. Подчинение герцога франко-лангобардскому монарху было воспринято как успех дипломатии, закрепленный упомянутым последующим визитом герцога в земли по другую сторону Альп. В Равенне, кроме всего прочего, имели место споры с архиепископом Львом. Он считал принадлежащей ему территорию вместе с Пентаполем как преемник византийского правления, экзарха, и решительно изгонял с нее папских чиновников. Вместо того чтобы фиксировать территориальные приращения и расширение своих владений, папа был вынужден бороться с интригами герцога Беневентского Арихиза, который как князь воплощал осколки лангобардской власти и автономии (а в лице своего зятя, сына Дезидерия — Адальхиза, еще был удостоен в Византии титула патриция), в общем, оставаясь очагом потенциальной опасности. Поэтому Адальхиз и не собирался добровольно отказываться от владений в своем дукате, на которые упорно претендовала Римская церковь. Но не только Беневентское герцогство досаждало понтифика. Святого отца терзали и другие соседи к югу от Рима. Неаполь считался резиденцией герцога Стефана, который мало того что избран епископом, он еще обеспечил преемство своему герцогскому достоинству. Так вот, Стефан вступил в союз с греческим наместником Сицилии, выбравшим в качестве своей резиденции Гаэту, откуда стал угрожать патриониуму церкви в Южной Кампании. Как и Карл, человек огромной энергии и силы, Адриан I нанес ответный удар противникам — «абсолютно безбожным неаполитанцам и «извращенным» грекам. В результате он быстро приумножил свои землевладения, что означало опять таки отмену прежних договорных отношений с неаполитанцами

В послании папа призвал Карла начать крестовый поход против Беневенто и взять штурмом Террачину, которую следует подчинить папскому и королевскому праву; кроме того, необходим занять Гаэту и Неаполь, изъяв местный патримоний в пользу папы, а все прочее подчинить совместным высшим властям. Как извстно, этот поход не имел успеха. Папе оставалось только ждать при бытия короля и его ответных шагов, растянувшихся из-за неудачной испанской авантюры на годы. Можно представить нетерпе ние Адриана I. И тем не менее общение двух высоких партнеров по договору, как следует из переписки в духе одностороннего предания, из проявлений благожелательности и благоговения, преисполнено уважения, дружеского отношения и неколебимости. Папа просит о помощи, неизменно подчеркивая нерушимосц уз, связывающих короля с князем апостолов и его преемниками, в то время как Карл держит себя скорее сдержанно, политически сбалансирование, и тем не менее относится к римскому понтифику в благожелательно-благочестивой манере, как к гаранту Божией милости и хранителю своих владений, почитая в его лиио прежде всего апостола Петра.

Трудности, вытекающие из искомой реализации «максимальной программы», из все возрастающей компетентности короля, но прежде всего из аннексии королевства лангобардов, в лучшем случае выделяют характерный для источников того времени фактор умолчания. Так, автор жития Адриана, между прочим, его современник, вообще обходит стороной 781 и 788 годы, когда Карл посещал Рим. А ведь тогда обсуждались важные вопроси территориальной компенсации. Причем политическую канву своей биографии автор замыкает депортацией свергнутого Дезидерия в 774 году. Поэтому только грамота Людовика Благочестиво 817 года, полученная Римской церковью и не вызывающая сомнений в подлинности своих основных пассажей, дает косвенное представление о соглашениях 781 и 788 годов.

Что эти вопросы в немалой степени волновали папу — об этом свидетельствует одно содержательное послание 778 года. Чтобы должным образом настроить монарха, папа именует его «любимейшим сыном и известнейшим королем». Небесполешп вслушаться в текстовую интонацию этого исторического свидетельства: «Об этом мы просим Ваше превосходительство… чтобы из любви к Господу и к его ключевому носителю небесного царя, который уступил Вам королевскую резиденцию Вашего отца, чтобы Вы согласно Вашему обещанию, поклявшись во имя собственного душевного спасения и стабильности Вашего правления повелевать всяческое исполнение уже в наши дни, то есть поклявшись апостолу Петру, дабы церковь всемогущего Бога, то есть апостола Петра, которому вручены ключи от царствия небесного для соединения уз и их распоряжения, всем и все больше возвышалась, и все исполнялось согласно Вашей клятве. И это пусть ниспошлет Вам и небесному своду вознаграждение и благую славу во всем мире. И как во времена римского папы Сильвестра блаженной памяти благочестивейший великий император Константин своим пожертвованием возвысил и вознес святую католическую и апостольскую Римскую церковь, возложив на нее власть (роtestas) над этими частями Запада, так и в Ваши и наши благостные времена церковь Божия, это значит, блаженный апостол Петр, должна множиться, все более возвышаться, дабы все слышащие это народы могли воскликнуть: «Господи! Спаси царя и услышь нас, когда будем взывать к Тебе» (Пс. 19.10). Ибо нам в эти дни явился новый христианнейший император Константин, через которого Бог сподобил обратить все во благо князю апостолов и его Святой церкви. Однако все, что разные императоры, патриции и прочие благочестивые даровали для своего душевного спасения и для прощения своих прегрешений на землях Тусции, в Сполето или Беневенто и Корсике, включая патримоний Сабины, переданный блаженному апостолу Петру и Святой церкви Божией и Римской церкви, и что на протяжении многих лет разворовывалось и расхищалось безбожными лангобардами — все это подлежит возвращению в Ваши времена. Об этом и о других дарениях мы храним грамоты в священной Латеранской гробнице. И тем не менее к удовлетворению Вашего христианнейшего королевства мы посылаем Вам эти грамоты для ознакомления указанными мужами. Поэтому мы просим Ваше Высочайшее превосходительство распорядиться о безостаточной реституции упомянутых патримоний блаженному апостолу Петру и нам».

Это послание с сознательным упоминанием папы Сильвестра и императора Константина представляет собой однозначное свидетельство процесса возникновения известного Constitutum Constantini в последние десятилетия VIII века. Не только указание на Латеранскую гробницу и наличное собрание грамот, которое четко аргументирование с исторически-юридической точки зрения включает и документы великодушных преемников Кот стантина как дарителей. В том же духе воспринимается географический охват папских патримоний. Вот искаженное упоминание Константина в связи с целым рядом стран, которые первый христианский император уступил Римской церкви, — Иудея, Греция, Азия, Фракия, Африка, Италия, а также «разные острова». Но в другой части текста «ditio» и «роtestas»[36] ограничиваются городом Римом, провинциями, селениями и городами Италии, также западными регионами. Широкое понятие «передача западной части Римской империи» под пером осмотрительного фальсификатора сужается до сферы, соответствовавшей политическим порядкам в последней четверти VIII века и характеризующейся заимствованным из греческого языка понятием «часть Запада». Это неоднозначное понятие «часть Запада», видимо, включает в себя конкретные дарения отдельных императоров, патрициев и прочих благочестивых, которые в противоположность глобально-нереалистическим дарениям Константина подтверждаются в домашнем архиве собора Святого Петра письменно правооформленными патримониями.

Папа не упускает случая вспомнить о Тусции, Сполето, Беневенто, Корсике и Сабине, но в этом списке отсутствуют Венеция и Истрия, поскольку по крайней мере в тот момент это было неактуально. Возвращение к вопросу о линии Люни — Монселиче, очевидно, и подкреплялось главной оговоркой о неправомерности изъятия лангобардами территорий у Римской церкви. Следовательно, возвращение требуемых территорий и владений есть акт реституции, а вовсе не новое дарение. Из этого следует, что в глазах Адриана I и его советников клятвенно подтвержденное согласие Пипина в Керси, равно как и согласие Карла в крипте апостола Петра, фактически представляет обещание вернуть соответствующие территории. Так или иначе обещание Пипина относительно реституции получило конкретизацию лишь в результате новой клятвы его сына в 774 году, в то время как обильная фальсификация данного вопроса в связи с Константином I хон, и воспроизводит масштаб обширного акта дарения, но, по сути дела, выдвигает существенные притязания на Италию и «разные» острова.

Этим юридически оправданным и вымышленным папским притязаниям в семидесятые годы Карл не мог противопоставить 164 хотя бы до некоторой степени цельную концепцию своей будущей политики в отношении Италии, которая определила ы его взгляд на герцогства Центральной и Южной Италии, но прежде всего на Византию. Король решил обогатить свои представления и опыт, положившись на умение собственных эмиссаров и сторонников на местах, впрочем, не без участия папской дипломатии. В конце концов ему пришлось учесть настойчивые и неизменно льстивые просьбы союзника и духовного отца Адриана, чтобы попытаться найти баланс между необходимой целостностью королевства лангобардов, потребностями и притязаниями римского понтифика, с одной стороны и «неполитическими» соображениями в отношении Беневенто и Византии, с другой.

Основной консенсус между папой и королем как объединенных клятвой союзников не могли серьезно омрачить территориальные проблемы. Ведь оба в политическом контексте были тесно связаны друг с другом, независимо от духовно-сакрального родства, притягивавшего юного монарха к князю апостолов и его преемнику, а также от властно-политических реалий, неизбежно приближавших римского папу к франкам. Оба проявляли готовность к компромиссу, например, когда папа указывал на общие и частные интересы в южном регионе, а король заверял князя апостолов в своей верности и любви.

Тесное партнерство между «троном» и «алтарем» демонстрировало устойчивость и в деталях. Так, когда Адриан I в послании просит Карла о направлении «мастера», умеющего рубить бревна и доски из определенного сорта деревьев (в лесах Сполето такие не росли), чтобы обновить кровлю собора Святого Петра, сообщение об этом содержится и в книге папств. Податель просьбы диакон Ато, имевший родственные связи с монаршим домом, ставший в 794 году аббатом монастыря Сен-Илер (Пуатье), по некоторым данным, желал получить взамен святые мощи. Так, однажды папа Павел I обещал священнику по имени Ацильф мощи одного римского святого, которые теперь «на сохранении» у франкского митрополита, архиепископа Вильшера. Испуганный увиденным во сне, папа Адриан не рискнул расставаться с мощами других святых в Риме, и это несмотря на то что просьбу поддержали аббат Фулрад и доверенное лицо короля. Тем самым был затронут щепетильный вопрос, который, если проследить свидетельства IX века о перемещении святых мощей, перерос в серьезную проблему в отношениях между ранними центрами христианства — Римом, Италией и Галлией и новообращенными регионами на другом берегу Рейна и Везера.

На заре возникновения церкви как института для соответствующего оснащения новых храмов, и прежде всего церковных алтарей, отсутствовали святые мощи мучеников и адептов, которых в основном хоронили в Риме. Поэтому скоро наладился оживленный «экспорт-импорт» этих чудодейственных святынь, импонировавших не только народной вере. Такое положение вещей вызывало все большее раздражение и римлян и неримлян. Что касается епископов и даже пап, то они проявляли осмотрительность, выступая с ограничительными конституциями. Запрещение и искусственная нехватка, как известно, повсеместно порождают явления «черного рынка» — даже в такой сакральной сфере. Поэтому, например, повествуя о перемещении мощей римских святых в Штейнбах, Эйнхард упоминает одного надменного римского торговца мощами, раскрутившего свой бизнес в регионе Рейн — Майн и рассказам которого сначала поверил даже сам Эйнхард. Другие, по свидетельству внука Видукинда — Вильдебера, приобретали рекомендательные письма своих покровителей и монаршем звании и таким образом становились обладателями святых мощей, например Александра Македонского. Находясь на хранении с 850 года в Вильделсхаузене, они породили немало трудностей для Бременского собора, который не мог похвастать наличием чьих-либо святых мощей.

Осуществляя обновление империи, император Отгон I в 962 году подарил яркое, духовное событие землям Саксонии, делавшей первые шаги на пути церковного становления. Так, например, Бременский архиепископ Адальдаг, вернувшись в свою епархию из Рима, украсил собор и храмы нетленными останками.

Такие эмоционально-духовные узы между Севером и Югом получили поддержку духовного союза короля франков с преемником апостола Петра. Внутренняя логика подобных отношении не поддается привычному восприятию реальной политики, поскольку реалии этих отношений скрыты в мифическо-мистическом мраке, который до сих пор окутывает служение понтифики как монарха, и более того. Не случайно в каждом послании Адриана I, равно как и в посланиях его предшественников и преемников, подчеркивается эта договорно-эмоциональная привязанность королей франков к князю апостолов и его викарию, причем иг главным образом и не исключительно из тактических соображений, как может подумать современный читатель, а именно из глубокой внутренней убежденности.

Глубинная убежденность в духовном измерении франко-папского союза вовсе не исключала наличие конкретных противоречий и попыток прагматических решений. Подходы Карла почти всегда отличаются (испанская авантюра — один из немногих противоположных примеров) военно-политической рациональностью. Но и Адриан I при всем его ревностном отношении к государству святого апостола Петра не был ни мечтателем, ни даже одержимым. Каждый из них стремился измерять расстояние между их не всегда одинаковыми интересами в рамках пакта о дружеских отношениях и воплощать их в практической политике.

К сожалению, римское предание не проливает достаточно света на детали, ибо книга папств обрывает хронологическую нить годом, когда произошло подтверждение обещания в Керси. Хотя папа Адриан I скончался лишь в 795 году, о чем глубоко скорбел король франков. Поэтому наше знание о событиях тех лет зависит от не очень-то информированных франкских хроник, случайно сохранившихся грамот и прочих источников, придающих происходившему в Риме и Италии сравнительно достоверные черты.

В противоположность посещению Рима в 774 году нам очень немного известно о церемонии встречи Карла и членов его семьи в Риме в 781 году. До нас доходит лишь свидетельство о том, что Пасху 15 апреля Карл отметил именно там. Правда, было исполнено обещание, данное королем понтифику еще в 778 году. Речь шла о крещении самим папой третьего ребенка в семье Карла, нареченного Карломаном. Тем самым произошло обновление духовного «шефства» — «соmpaternitas», уже существовавшего между Стефаном II (III) и Карлом, а также его братом Карломаном. Этому торжественному акту, состоявшемуся, вероятнее всего, в страстную субботу в Латеранской базилике Сан-Джованни (Иоанна Предтечи), был придан особый достопамятный государственно-политический акцент. Ведь достигший четырехлетнего возраста Карломан в результате обряда крещения обрел новое имя — Пипин. Так уже был наречен однажды первенец Карла более десятилетия назад. Эта замена имени, предпринятая, безусловно, в согласии с папой или даже по его совету, очевидно, тесно увязывалась с двумя абсолютно разными политическими моментами. Имя Карломан как бы окончательно изымалось из историко-генеалогического сознания вместе с упоминанием его носителя. Как помнят читатели, с этим именем уже отца Карла — Пипина связывают не только приятные воспоминания. Удалившийся в Рим, а затем в Монтекассино. Карломан в священническом облачении пытается воздействовать на обострившиеся отношения между королем лангобардов и собственным братом, будучи на стороне Дезидерия. Сам Карл также имел печальный опыт, оттого что у него был собственный, правда рано умерший, браг, носивший то же имя.

Судя по всему, это Damnatio memoriae в подражание античным образцам не было таким уж редким делом. В неподкупной обостренной памяти межбратских отношений и метрических данных, видимо, всегда могли присутствовать фактические генеало гические взаимосвязи. Имя Карломан снова встречается лишь м поколении правнуков Карла, а именно у сыновей Лотаря I, Людовика Немецкого и Карла Лысого.

В связи с изгнанием имени дяди и брата из генеалогическом памяти имело место еще одно, значительно более актуальное политическое «гонение». Оно касалось самого старшего сына Карла — Пипина от брака с Гимильтрудой, которая в более поздних источниках, например в житии Карла в изложении Эйнхарда, по более-менее понятным причинам превращается в наложницу. Кажущееся удвоение имени, означавшее для сына Гимильтруды фактически утрату имени или лишение существенного предназначения, связанного с данным именем, однозначно свидетель ствовало об утрате права первородства, а ему в Ветхом Завете при давалось особое значение. Причина этого, безусловно, продуман ного, официального исключения Пипина из линии преемства и королевстве, в котором новый Пипин мог гордиться не только тем, что его обряд крещения совершен самим папой, но и тем, что подобно младшему брату Людовику он «помазан на царствие», вытекала из новой концепции франко-лангобардского правления. Подобно тому как Людовика готовили управлять Аквитанией, Пипин должен был стать королем Италии, как все чаще называли старую Лангобардию. К «соmpaternitas» с понтификом, что находит отражение и в форме обращения к членам королевского дно ра в папском послании последующих лет, добавляется особая характеристика королевы Гильдегарды, которая удивительным образом преподносится как «самая выдающаяся дочь и духовная праматерь», всегда находящаяся рядом со своим супругом. На него, который был к ней очень привязан, Гильдегарда оказывала немалое политическое влияние, чем, вероятнее всего, и сумел воспользоваться папа римский.

На выделение политического приданого старшему из сыновей Каряа, носившему то же имя, требовалось время. В столь же малой степени, как и его старший брат, фактически лишенный привилегий и владений, Карл не входил в непосредственную свиту отца во время посещения им папы в 781 году. Отец посвящал сына, находившегося постоянно в его окружении, в задачи монаршего правления, брал с собой в военные походы, а в конце семидесятых годов передал ему дукат Мен как своего рода полигон подобно тому, как ранее его отец позволил ему управлять местными графствами.

Судьба бесправного Пипина также не испытала каких-либо личных перепадов. Его не заточили в монастырь, не стали никуда ссылать, просто, как и его сводный брат Карл, он остался при дворе короля и даже мог рассчитывать на соответствующую карьеру. По достоверной версии Вальтера Гоффарта, ему даже прочили преемство скончавшегося в 791 году епископа Меца — Ангильрама. В результате много лет спустя внебрачный сын Карла Дрогон возглавил эту «домашнюю епископию».

Чем же объясняется исключение старшего сына Карла из генеалогической «гонки» за престолонаследие? Согласно прежним историческим исследованиям, на пике правления династии Каролингов Пипин был лишен всяких династических привилегий потому, что был внебрачным ребенком. Но нам в конце концов известно, что Карл состоял в законном браке с Гимильтрудой. Однако в контексте ранних лет королевского правления важнее было то, что через наречение этого сына Пипином Карл признал его полноценным и правомочным. Если допустить неприязнь Гильдегарды к первенцу прежнего супружеского союза, то это вряд ли затронуло бы правовое восприятие Карла в такой степени, чтобы совершить предосудительные действия. К тому же Карл должен был хотя бы косвенно воспользоваться помощью понтифика. Но на подобное сомнительное содействие у «железного сердца» Адриана I явно не хватило бы тепла.

Видимо, самого Карла со временем стало тяготить раздумье о брате с таким же, как и у него, именем. Причина выведения мальчика с династической орбиты была связана со все более проявлявшимся физическим уродством. Так, еще Эйнхард называл Пипина Горбуном. Судя по всему, этим физическим пороком мальчик страдал не от рождения, он проявился лишь в его детские годы. Трудно сказать, что стало причиной — то ли рахит, вызванный нехваткой витамина В, то ли искривление позвоночника (сколиоз). Это уродство становится явным с началом роста примерно с десяти лет в виде формирующегося горба. Только превентивное исключение Пипина ввиду его физического уродства могло предотвратить реальную дискуссию о пригодности Пипина быть преемником королевского правления, которое, согласно действующему наследственному праву, подлежало разделу на равные части среди сыновей, что и сделано в политическом завещании Карла Divisio regnorum[37]. Папа, видимо, с удовлетворением заметил, что новый обладатель имени должен стать королем Италийским и будет активнее укреплять союз с преемником апостола Петра, нежели его отец, отягощенный многочисленными заботами по управлению королевством по другую сторону Альп. Кроме того, новое название королевства на Апеннинском полу острове — Италия (в противовес прежнему наименованию — королевство лангобардов) сняло всякие раздражения насчет связи с Римом.

И наконец, королева Гильдегарда, видимо, увидела знак судьбы в том, что только ее сыновья будут преемниками отца. Что до Карла, он, невзирая на притязания ущербного первенца, сумел избавиться от одиозного имени Карломан и в новом имени третьего ребенка представил законного и непорочного обладателя ко ролевского имени Пипин.

Эта «нейтрализация» первенца связана с помазанием двух сыновей на королевское правление под руководящим началом отца, что в 781 году предваряло последующее разделение власти. Более юные братья соответственно своему нежному возрасту долж ны были под надзором опытных советников, к которым некото рое время принадлежал, видимо, и Адалард из Корби, обеспечи вать правление и интеграцию Аквитании и Италии в королевств» отца путем постоянного присутствия и представительства соб ственного двора. Так, например, Карл юный, как он именуется и литературе, уже в 784 году участвовал в своем первом походе н Вестфалии, при этом очень напоминая собственного отца, тоже в двенадцатилетнем возрасте сопровождавшего отца в военной кампании в Аквитании. Следует отметить как существенный результат то, что империей франков, расширение которой на северо-восток (Саксония) было лишь вопросом времени, Карл старался управлять децентрализованно путем привлечения юных сыновей в качестве королей. Учитывая структурное многообразие империи, очевидные проблемы со связью и отсутствие администрации, то был единственный шанс на успех. Он возрастал в последуюшие десятилетия в результате все более тесного переплетения персональных отношений между королевской семьей и аристократией как носителем руководящих функций в государстве и церкви, что обеспечивало концентрацию правления, успешному осуществлению которого значительно способствовало также расширение королевского вассалитета на высшей социальной ступени.

Итак, в 781 году в Риме косвенным образом был отстранен старший в списке преемников от преемства — но не от наследия. Последнее случилось лишь после бунта неудачливого Пипина в 792 году. Видимо, не все наблюдатели осознали государственно-правовое значение события 781 года. Оно никак не отражено в торических летописях, авторы которых, очевидно, не увидели стойкого повода для дифференцированной оценки членов королевской семьи в смысле их политической значимости. Вот летописная книга монастыря Святого апостола Петра в Зальцбурге; интересующие нас записи сделаны до июля 784 года (то есть по времени почти одновременно с происходившим в Риме) скорее всего по инициативе епископа Арна, занимавшего до того место аббата бельгийского монастыря Сен-Аманд. Вот таблица богомольцев и пилигримов: Карл — король [Фастрада] — Пипин — Карл — Людуй — Пипин. Это — перечень сыновей короля вместе с отцом. Тут же его четвертая супруга Фастрада, занявшая место скончавшейся в 783 году Гильдегарды. Здесь следует отметить, что дошедшее до нас по преданию свидетельство из монастыря Святого апостола Петра уже встречалось в так называемом Каролингском минускуле (а именно почти одновременно с так называемым Евангелистарием Годескалька «придворной школы» Карла), который как прототип нового шрифта пришел на смену безнадежно устаревшему Меровингскому курсиву и как текстовой свидетель только его немного опережает по времени появления, включая частично сохранившуюся корбийскую Библию.

Бросается в глаза, что с помощью целой группы действующих лиц, особенно из духовных учреждений, определенные новшества, например этот легко читаемый и эстетически привлекательный шрифт, с удивительной быстротой распространились на территории государства франков, оттеснив старые привычки.

Обращения к Господу и многочисленным святым в литис предопределили Laudes regiae[38] во спасение короля и его семьи. И Laudes regiae, датированных 789 и 792 годами и дошедших до пас из Суассона, где проходила коронация отца Карла и брата Карломана, поминали всех четырех сыновей Карла, включая Пипипи Горбуна как первенца непосредственно после отца. И тем не менее в первой четверти IX века, видимо, под влиянием историографии королевского двора (имперские хроники) и возрастающей дискретности в отношении мощной семьи монарха изменились внешние представления об иерархии не в последнюю очередь из-за обостренного отношения церкви к доктрине брака и прежде всего к вопросу о потомстве.

Этот новый взгляд на вещи получил выражение в неоднократно упоминаемой истории епископов Меца благодаря хронисту Павлу Диакону, который даже поставил во главе «Дома Каролингов» троянца Анхиса. В контексте этого рассказа, охватываю щего пережитое им время, Павел перечисляет потомство Карла: «Супруга Гильдегарда подарила ему четырех сыновей и пятерых дочерей. Но до того девушка аристократического происхождения Гимильтруда родила Карлу сына Пипина. Вот имена сыновей Гильдегарды: первенец — Карл, названный так в честь отца и прадеда; второй — снова Пипин (!), названный в честь брата и деда».

Указание автора на то, что Пипин Горбун родился от добрач ной связи, без труда воспринимается как опорный вариант для обоснования изъятия его из генеалогического древа в 781 году. Причастный и к Монтекассино Павел Диакон предпочитает как аргумент сомнительную в церковной доктрине легитимность первого Пипина, но вовсе не его очевидную физическую ущербность, возможно, бросавшую тень и на самого Карла. Впрочем, утонченное послание хрониста и без того вытекает лишь из закодированного общего контекста. В любом случае Павел дает понять, что Пипина нельзя ставить на одну доску с его братьями и, значит, не может быть речи о преемстве отца. Поэтому исключается, что Карлу когда-нибудь могла прийти в голову мысль о разделе королевства между его старшими сыновьями — Пипином и Карлом. Этот вывод однозначно следует после произошедшего и 781 году и логичного комментария хрониста.

Еще один пример многообразия исторической памяти в виде конкретных свидетельств в Рейхенау скорее всего в период между 807 и 817 годами. Приводится список членов династии Карла по принципу смены поколений. В этом списке предание квалифицирует как «нелегитимных» сыновей Карла, рожденных от наложниц, и единственного сына Пипина Италийского — Бернгарда.

Характерно, что здесь вообще отсутствует имя Пипина Горбуна. После бунта 792 года (разговор о нем впереди), в центре которого, очевидно, снова оказалась его мачеха Фастрада, он был заточен в семейный монастырь Прюм, где и скончался в 811 году. Лишение Пипина всяких прав и помазание королевских сыновей Карломана-Пипина и Людовика на Пасху 781 года подтвердило и обновило духовные личные узы между королем франков, его семьей и Адрианом I. Как прежде Стефан I (II), папа стал гарантом королевства франков, но теперь после включения в яего Италии и Аквитании.

Если Карл продолжал носить титул короля франков и лангобардов вплоть до своей коронации императором, то в этом нет никакого противоречия в отношении королевства сына. Он и его брат Людовик в Аквитании как представители королевского дома и промежуточной власти хоть и стоят над соответствующей администрацией, тем не менее зависят от абсолютного монарха и отца, воля которого во всех областях является решающей. Подобно Италии, в Аквитании не получился «вице-король» как формальная инстанция с вертикальным продолжением «вниз», зато сформировалось институциональное участие сыновей в управлении империи. Учитывая их нежный возраст, о какой-либо самостоятельной политике Пипина и Людовика независимо от ее квалификации не могло быть и речи.

В Аквитании, по свидетельству биографа Людовика Благочестивого, Карл после испанской осечки заручился поддержкой епископов, а также насадил графов, аббатов и… вассалов по всей Аквитании. На них он возложил заботу об империи, считая, кроме того, необходимым обеспечить надежность границ и управление королевскими землевладениями. Тем самым было положено чало долгосрочному процессу развития. Просматривалась инфраструктура франкской модели правления, на ее вершине — член династии, который одновременно как король воплощал самостоятельность и собственную значимость. Хотя средневековое господство, особенно королевское, использовало административныеструктуры и дипломатические каналы, однако важнее было демонстративное присутствие, проявлявшееся главным образом и «перемещении» короля из пфальца в пфальц, из епископии в епис-копию и из аббатства в аббатство. Это присутствие наглядно обеспечило выполнение задач правления, а именно защиту государства, сохранение мира, судопроизводство и заботу о слабых. Мобильность правителя есть необходимость в империи без столицы. Поэтому, видимо, не случайно, что постоянное пребывание стареющего Карла в его любимом ахенском пфальце в первом десятилетии IX века у современного ему наблюдателя часто вызывает ощущение «распада», если не застоя. Фактически же создание этой резиденции было знаком необычайной силы! Неформальные встречи в широкой степени заменяли институциональную правительственную деятельность.

Эта дорогостоящая и напряженная форма правительственной практики из-за удаленности и ограниченности способов связи столкнулась с барьерами, как только территория империи перешла определенные пределы. Это случилось после интеграции Лангобардии в состав королевства франков в 774 году. Кроме того, катастрофа в Пиренеях показала Карлу, что и едва умиротворенный юг не может обойтись без властного вмешательства. Средством сохранения господства и его консолидации стала интронизация его юных сыновей во внешних регионах империи. На их лояльность он надеялся и как отец, в то время как, к примеру, возрождение герцогства в качестве промежуточной руководящей структуры лишь усиливало центробежные тенденции. Будущий раздел империи среди потенциальных преемников предопределил не события 781 года, а конкретные проблемы актуальной правительственной практики, требовавшие незамедлительного решения. Само собой разумеется, что учреждение промежуточных вла стных структур в виде собственных королевств под длительным персональным руководством не могло не повлиять на зафиксированные лишь в 806 году условия раздела в случае смерти Карла. Правление и участие — это знаковые моменты в самой сути королевства франков с Карлом во главе. Они были безнадежно далеки от более поздней монархии и централизма.

Однако Карл не ограничился помазанием и коронацией сыновей, а добавил к этому сакральному освящению (можно предполагать, что коронация не в последнюю очередь была инспирирована коронационным обычаем лангобардских правителей) своего рода инициативный обряд.

Так, Карл велел (это происходило на самой границе его империи в Орлеане) извлечь четырехлетнего Людовика из люльки и посадить на коня да еще облачить в соответствующие его возрасту воинские доспехи. В таком виде он как настоящий правитель при всем вооружении да еще верхом на коне въехал в свое королевство. Какое-то время спустя отрок, по некоторым данным, появлялся в национальной одежде басков. Затем фактически по указанию своего отца он получил права гражданства и был объявлен подданным этой страны.

О первых шагах Пипина в качестве короля Италийского информации фактически нет. И здесь начиная с 774 года Карлу пришлось набираться соответствующего опыта. Настоятельные просьбы папы об исполнении обещанного не подтолкнули Карла к принятию соответствующих решений, могущих нанести чувствительный ущерб особенно территориальной целостности королевства лангобардов, в традиции которых просматривался «двойной король». К тому же любой неосмотрительный политический шаг в отношении герцогств Центральной и Южной Италии и Византии мог создать взрывоопасную ситуацию. А изначально напряженные отношения с Баварией, контролировавшей основные альпийские перевалы и через супругу герцога поддерживавшей контакт с бывшей королевской династией лангобардов, также являлись составной частью политики короля франков в отношении Италии.

К сожалению, отсутствие подробных источников не позволяет иметь более глубокое представление о политических переговорах между папой и королем на Пасху 781 года, в ходе которых оба, очевидно, склонялись к компромиссу между «максимальным планом» линии Люни — Монселиче 774 года и его чрезвычайно сдержанным воплощением в истекшие годы. Существенным источником познания материального итога этого зондажа остается грамота Людовика Благочестивого, полученная Римской церковью в 817 году; именно в ней содержатся размышления о прошедших переговорах, а также частичные добавления к ним.

Новая привязка папства к королевской династии франков, обращение к дарению императора Константина и к сходным подходам, благочестивый настрой правителя в духе апостола Петра и не в последнюю очередь посещение им крипты с захоронениями апостолов вели дело к согласию и в территориальном вопросе. Адриан I упорно добивался его решения в пользу Римской церкви.

И теперь Карл действовал не в избытке чувств, во имя вес большей благосклонности князя апостолов и его почитаемого преемника. Поначалу как настоящий государственный деятель Карл, взвесив суть дела, согласился с реституцией только в отдельных случаях. Так, еще до прибытия в Рим в конце 780 года или в начале 781 года Карл отправил своих эмиссаров в Сабину, поручив им изучить на месте папские притязания на изъятые патримонии церкви. Делегацию возглавлял Итерий, доверенное лицо Карла, аббат монастыря Святого Мартина в Туре, а до того в 760–776 годах руководитель королевской канцелярии. Судя по всему, выяснение вопроса о церковных владениях столкнулось с серьезными трудностями. Карл разрубил гордиев узел, велев или пожелав передать папе Сабину целиком из благодарности за помазание и монаршую коронацию обоих юных сыновей. Передача Сабины, на взгляд Карла, происходила как свободное дарение во имя уз молитвы и памяти, а не как исполнение правовых требований. Из патримоний, то есть владений, на которые Римская церковь предъявляет законные претензии, с годами с различной степенью интенсивности формируется наследственное имущество святого апостола Петра с римским папой как государем-владетелем. Этот термин, приобретающий глобальный характер, подтверждается документально, начиная с понтификата папы Захария.

Тогда и Риети на западной границе герцогства Сполето была включена в римскую Сабину, тем самым значительно увеличив общую территорию папского влияния на восток. Правда, Фарфа, на которую папы всегда бросали вожделенные взгляды, оставалась опорным пунктом формирования франкского правления. Дело в том, что уже в 775 году Карл даровал монастырю привилегию иммунитета с неподконтрольностью епископскому надзору и правом свободного избрания аббата. Данный акт вполне был сравним с королевскими благами для монастырей в Новалезе в 773 году, Боббио в 774 году, Нонатуле в 776 году, Сесто и Сан-Сальвадоре в Брешии в 781 году. Всё это духовные структуры, которые своими богатыми латифундиями, возникшими из бывших аристократических владений и королевских имений, создали центры духовного господства Каролингов главным образом в непосредственном преемстве лангобардских правителей.

Насколько тесной стала эта связь между Севером и Югом по разные стороны Альп, показывают подробно описанные в летописных книгах молитвенные общения монахов из аббатств Рейхенау и Сен-Галлен, примыкающих к Боденскому озеру. Поколение спустя эти духовные узы пронизывали уже монашествующих из Нонатулы, Лено, Монтеверди и прежде всего из Сан-Сальвадора в Брешии. Им навстречу «направлялся», к примеру, монах из Сен-Галлена и впоследствии аббат Вальдон, епископ Павии. Это тесное сцепление церковных структур с королевским двором франков еще более окрепло в 787 году в результате дарования привилегий монастырям Сен-Винченцо в Волтурно и, конечно, Монтекассино, что следует рассматривать в контексте неоднократных попыток проникновения франков в доселе независимое Беневентское герцогство.

По крайней мере планируемая передача всей и даже расширенной территории Сабины, а не только отторгнутых там у Римской церкви патримоний развязала руки Карлу в Сполето, которое до 773 года находилось под властью папства. Назначенный папой герцог Гильдебранд еще в 780 году посетил монарший двор франков, чтобы договориться с королем. После кончины Гильдебранда в 788 году герцогское достоинство подтверждено не было и Сполето вошло в состав Италийского королевства.

И в связи с расширением Римского дуката за счет области Тусция были достигнуты определенные успехи. Адриан I прирезал территории из числа главным образом лангобардских земель; впоследствии именуемые Римской Тусцией вместе с Радикофанью-Аквана на севере они заняли промежуточное положение между будущим клерикальным государством и Италийским королевством, в прошлом являвшимся лангобардской Тусцией. К этому новообразованию из Сабины и Римской Тусции после документального подтверждения в 817 году были добавлены еще дукат Перуджа, а также обширная епархия Тиволи в качестве существенной составной части римской Кампании. Таким образом, папская политика реституции на юге оказалась успешной. Для удовлетворения притязаний на Беневенто требовалось использование военной силы точно так же, как и для возвращения церковных патримоний в Неаполитанском дукате. Политическое положение на юге Апеннинского полуострова оставалось неоднозначным. Герцог Беневентский Арихиз, будучи зятем сбежавшего в Византию сына Дезидерия, и осевший в Гаэте патриций Сицилии ориентировались на Восточный Рим. Возможно, «попытка путча» стратега и сицилийского патриция Элпидия в 780 году против императрицы Ирины, которая в ответ приказала византийскому флоту занять Сицилию, сослав бунтаря в Африку, способствовала установлению контакта между восточноримским императорским двором и правителем франков, о чем еще пойдет речь ниже.

Чем меньше король шел навстречу папе в отношении Сполето и Беневенто, оставаясь вне церковных и франкских амбиций, тем более удалялась от него перспектива осуществления «максимального плана» 774 года или даже сама мысль о разгроме лангобардской Тосканы. В итоге Адриану I пришлось довольствоваться приобретением некоторых городских районов. Чита ди Кастелло, Орвието, Тосканелла, Савона, Популония и Гроссето вошли в состав римской Тусции, как еще раньше Перуджа. В порядке компенсации за невыполнение обещания, данного в Керси в 774 году, в казну понтифика стали поступать некоторые доходы из Тусции и Сполето, которые прежде оседали в королевском дворце Павии. Словно в ответ на это король, как и следовало ожидать, получил от папы послание об отказе от дальнейших претензий.

В противоположность этому была подтверждена передача Равеннского экзархата с включением в него региона с пятью круп ными городами. Кроме того, была передана Болонья вместе с Имолой, Анконой, Осимо и Уманой, обладание которыми было предметом спора еще между лангобардами и папами. Тем самым, однако, остались неудовлетворенными серьезные притязания пап римских на владения в пределах экзархата, что усугублялось непримиримой позицией равеннских архиепископов. В этой спорной зоне, как и в семидесятые годы, по крайней мере до 816 года, существовало политическое равновесие, хотя за папой на пергаменте, видимо, было признано право на расширение его полномочий. Окончательная утрата Венеции по договоренности с Константинополем в 812 году должна была подчеркнуть особую ценность остающегося прибрежного региона и его портовых городов в зоне Центральной Адриатики для Западной империи и Италии ского королевства.

Если в грамоте Людовика Благочестивого, датированной 817 годом, к церковным владениям добавляются острова Корсика, Сардиния и Сицилия, вполне возможно, что Корсика подтверж дается как внешняя точка по периметру линии Люни — Монселиче фактически в 774 и 781 годах. Что касается Сардинии, историки тщетно ищут в источниках соответствующее свидетельство, поскольку остров уже в 784 году оказался под контролем сарацинов. А Сицилия, насильственно захваченная по приказу императрицы Ирины в 780 году, вообще стала частью Византийской империи и только в 962 году упоминается в сохранившейся грамоте Оттона I как возможное владение Римской церкви.

Эти территориальные уступки короля и согласие папы на отдельные части его «максимальной программы» 774 года явились основой для компромисса, который, с одной стороны, в немалой степени сохранил целостность прежней империи лангобардов, оставив и в рамках экзархата достаточный радиус для обеспечения интересов королевской политики в Венеции и Истрии, а с другой — признал за папой право на обладание в Центральной Италии территорией, объединившей Римский дукат с Сабиной и Кампанией, обеспечившей северо-восточный фланг посредством так называемой Римской Тусции и одновременно сделавшей возможной территориальную связь Рима с экзархатом и с «обогащенным» Пентаполем. Поскольку Беневенто и Неаполь представляли нечто вроде санитарного кордона вокруг церковного государства, удалось избежать открытой конфронтации с греками и союзниками. Вдобавок ко всему наглядно проявилось значение крупных аббатств. Достаточно вспомнить в этой связи о Фарфе на территории Сабины.

У папы и короля па Пасху 781 года были все основания считать, что их труды увенчались полным успехом. Карл ощущал работу и поддержку со стороны преемника апостола Петра, что означало обновленную духовную гарантию монаршего правления его семьи и в будущем, в то время как Адриан I, хотя и не дождался осуществления всех территориальных амбиций, тем не менее сумел серьезно пополнить церковную казну. Прежде всего ему удалось избавиться от постоянной роли просителя при дворе.

Respublica Sancti Petri[39], впоследствии церковное государство, стало приобретать реальные очертания. Последующее Италийское королевство обрело предшественника в итальянском государстве каролингского происхождения. Юг, все еще расколотый на разные зоны влияния, ориентированный в церковном и культурном отношении главным образом на Восток, обрел относительное единство лишь в процессе норманнского государственного становления, что одновременно повлекло за собой латинизацию и новую привязанность к патриарху Запада. Это тройное разделение- монархическая Италия, церковное государство и Юг — наложило на историю Апеннинского полуострова такой отпечаток, что он ощущался вплоть до XIX века, напоминая о себе до сегодняшнего дня.

Пока Карл находился с визитом в Риме (скорее всего по поводу мятежа сицилийского патриция), в Вечный город приехали эмиссары императрицы. Ирина после смерти супруга Льва IV вел;! текущие дела фактически в качестве регентши за малолетнего сына Константина VI. В вопросе о почитании икон, разделявшем Восток и Запад начиная с двадцатых годов или выпукло высветив шем это противоречие, она сблизилась с позицией Рима и явно искала союза с королем франков, видимо, для того, чтобы единым фронтом выступить против мятежного стратега Сицилии, который окопался в Африке уже в качестве антиимператора.

Правда, мотивы такого сближения недостаточно прозрачны. Мы в основном зависим от восточных источников, содержащих главным образом перечисление голых фактов. Тем не менее эти попытка создать союз была связана с проектом, который прорабатывался уже в 766-м или 767 году и тогда предусматривал матримониальный союз сына императора Льва с дочерью Пипина Гизелой, единственной сестрой Карла. Как известно, этому проекту не суждено было сбыться.

Между тем императрица Ирина, вдова бывшего потенциального жениха франкской принцессы, предложила осуществить брачный союз между ее сыном, императором, и дочерью Карла Ротрудой. Предполагаемый проект включал и образовательную программу. Из византийского посольства при дворе Карла остались евнух и нотариус Елисей, чтобы обучать греческому языку и хорошим манерам юную принцессу, которой предположительно было не более восьми лет. Кроме того, ученый Павел Диакон должен был взять на себя труд и образовывать Ротруду на языке Востока, вырвавшегося в области культуры вперед. Эта помолвка означала для правителя франков не только явное повышение международного престижа и авторитета на собственных землях, но и признание его правления в Италии как преемника лангобардских королей. Их правление до той поры по крайней мере Византией расценивалось в государственно-правовом смысле как подчиненное Романской империи — причем несмотря на более ранние договоренности, имеющие другой смысл. Да и к совместному папско-франкскому владению экзархатом, последним форпостом Константинополя на Адриатике до последовавшего затем расширения портового города Бари, относились по меньшей мере с молчаливым почтением. Союз его друга Карла с Византией имел для преемника апостола Петра также немалое преимущество — в случае возникновения враждебного союза Константинополя с Беневенто папе не пришлось бы волноваться по поводу сохранения статус-кво на южной границе патримония апостола Петра. Интерес императрицы Ирины, с одной стороны, заключался в приобретении союзников в борьбе с мятежными повелителями (и не только в Сицилии), а с другой — в почтении к собственному правлению, к подвергаемой прежде всего в западных источниках дискриминации империи как «бабьего царства», полученной в наследие от Юстиниана и Теодоры.

Государственно-правовая эмансипация папы за те годы прошла нелегкий путь познания. Если прежде на документах курии многократно проставлялось лишь римское процентное число — пятнадцатилетний цикл, указание года в отношении к текущему (правда, тогда давно уже сфальсифицированному) пятнадцатилетнему налоговому циклу, синодальный протокол 769 года содержал вообще лишь помету «после царствия Иисуса Христа», то Адриан I после 781–782 годов добавил к году воплощения, то есть к году после рождения Христа, еще годы собственного понтификата в качестве элемента датоуказания.

Судя по всему, было покончено с чеканкой в Риме золотых монет с обозначением имени и изображением лика императора после смерти Константина V в 775 году; на появившихся позже серебряных денариях изображены лицо папы и его имя. Не король франков и «патриций римлян» становится тем временем на лесто императора, а римский понтифик как глава своего Resрublica Romanorum[40].

Если благодаря частичному выполнению обещания 774 года, несмотря на непрекращающиеся трудности, папа сумел утвердить свою территориальную власть (как духовный авторитет на Западе, он и без того был непререкаем) особенно в Центральной Италии, то по крайней мере в преемстве лангобардских правителей сопротивления со стороны Восточного Рима Карл не встретил. Императрица Ирина искала прежде всего союза с самой влчя тельной силой Запада, одновременно проявляя готовность сблизиться с папой в догматических и религиозно-политических вопросах и тем самым признать его Авторитет.

«Двойному королю» из Италии северный фланг вместе с важными перевалами на территории Баварии и Рети представлялся весьма зыбким. Когда-то под властью Меровингов, теперь же де факто автономный внешний дукат Бавария связанных с королевским домом Агилольфингов все больше воспринимался как опасное средоточие власти. Оно мешало политико-административному смыканию расположенных на севере частей государства франков с Ломбардией. И это несмотря на то что уроженец Баварии аббат Стурм, как мы уже знаем, в 771-м или 772 году сделал возможным договор о дружбе между Тассилоном и Карлом скорее всего в подражание пакту между папой и королем франков. В 778 году баварские контингента появляются в составе даже испанских вооруженных отрядов, не говоря уже о союзе баварского герцога с Адрианом I. Последний на Троицу 772 года совершил обряд крещения и помазания сына Тассилона — Теодора, что было равноценно утверждению квазикоролевского титула Агилольфингов и оговаривало духовное шефство папы над франкскими принцами. Тогда папа Адриан, опасаясь новых политических альянсов, за которыми стояла мать короля Бертрада, стал искать нового союзника во имя пресечения лангобардской угрозы. Тем самым Тассилон III хоть и бросил перчатку своему тестю Дезидерию, но такой расклад сил не стал долговечным.

Внешние позиции герцога Тассилоиа, руководившего баварской церковью и ее провинциальными синодами, в результате этого значительно упрочились. В противоположность королю франков, которому саксы создали несказанные трудности и чей престиж пострадал в результате поражения в Пиренеях, Тассилону в 772 году удалось подавить волнения карантанов на юго-восточном фланге своего дуката, существенно ослабить языческую оппозицию, которую возмутила «западная ориентация» их герцога, и дать новые импульсы зальцбургским миссионерским усилиям. Эта война и победа во имя умножения числа новообращенных, судя по всему, нашла поддержку в Риме, чему способство вал также рост материального достатка баварских церквей. Так, в округе Траун совсем недалеко от поселений славян и аваров был создан Кремсмюнстер — крупный центр миссионерства и колонизации. В рамках местного праздника 7 ноября 777 года сын Тассилона — Теодор в присутствии высоких духовных и светских лиц был легализован как соправитель своего отца. Баварский герцогский род достиг вершины власти и влияния.

Но всему этому была отпущена недолгая жизнь. На Пасху 781 года Адриан I обновил духовное родство пап с королевской династией франков и под воздействием Карла, пошедшего навстречу территориальным притязаниям Адриана, отдал предпочтение новой политической линии в отношении баварских союзников и крестников. По свидетельству имперских хроник, к Тассилону в Баварию на паритетных началах было отправлено папско-королевское посольство. В него входил и будущий архиепископ Майнца Рикульф. Целью этой акции было «уговаривать и заклинать его [Тассилона] помнить о ранее принесенной клятве и действовать в духе обещаний, данных уже давно королю Пипину и великому королю Карлу. А также франкам». Тем самым вновь был поставлен вопрос о лояльности, если не о подчинении, баварского герцога королю франков. Тассилон не позволил, чтобы дело дошло до разрыва; после того как король выделил заложников, он согласился предстать перед ним (недоверие с обеих сторон ярко выражено). Карл с этим предложением согласился. Вормс, связанный с этой встречей, означал в ретроспективе начало конца Агилольфинга и его семьи.

После наведения порядка в центре Италии и дипломатического прорыва в Баварии, занимавшего короля после возвращения, на обратном пути Карл направился в Павию, где в 781 году передал грамоту епископии Реджо, даровав ей иммунитет и беспрепятственное избрание епископа. Данный факт свидетельствует о том, что этот город в противовес «максимальному плану» 774 года не был передан Римской церкви, а остался частью королевства лангобардов. Несколько дней спустя королевской грамоты удостоился монастырь Сесто. В результате этих действий был разрешен сложный правовой казус, возникший еще во времена предшественника Адальхиза. На этом примере видно, сколь осторожно монарх оценивал шаги лангобардских королей, не ощущая никаких ограничений в их преемстве и действуя сообразно скла дывающейся обстановке.

Упоминание в судебной грамоте верных сторонников и знати в составе антуража королевского пфальца Павии характеризуем Карла как короля, правителя, который по этимологии известного в эпоху раннего средневековья энциклопедиста Исидора Севильского и действует правильно (recte agere). Тогда же Карл «ввел» н «правительство» королевства своего сына Пипина, но из-за ограниченности исторических свидетельств нам неизвестно, в какой мере при этом учитывались ожидания лангобардов.

Королевство Пипина оставачось под высшим направляющим началом отца, отказавшегося от своих королевских званий только после провозглашения империи, что вовсе не повлекло изменения в фактическом управлении. Так же как в Аквитании, Карл строил свое долгосрочное правление и в этой части империи с опорой на епископов, аббатов, графов и королевских вассалов, во главе которых предположительно находились его кузен, аббат Адалард из Корби, а также герцог Ротшильд и аббат монастыря Сен-Рикье (Сентула) Ангильбер в качестве руководящих министров. Готовность Адаларда последовать в Италию, а также стремление Карла сотрудничать с ним вызывали тем большее удивле ние, что примерно десять лет назад их разделяла глубокая размолвка в связи с тем, что Адалард открыто выступил против, на его взгляд, незаконного изгнания лангобардской принцессы. Несгибаемый характер, опыт и интеллигентность, противостоявшая реальностям будней, более поздние уставы для монастыря Корби, а также «положение о дворе», дошедшее, по преданию, через Хинкмара (Реймс), видимо, доказывали его необходимость и полезность для короля как временного фактического регента юною Пипина.

На примере Адаларда в значительной мере проявляется искусство Карла Великого управлять государством. Как показывает определяющее влияние англосакса Алкуина, с которым он, между прочим, познакомился в марте 781 года в Риме, или «испанца» Теодульфа, Карлу удавалось привлекать соратников из всех регионов своей империи и, кроме того, из всех сфер политики. И вопросах церковной реформы, образования и культуры в широ чайшем смысле слова Карл сумел собрать целый сонм квалифи цированных сотрудников, имевших высокую международную репутацию. Условия для них сложились благоприятные, позволявшие дышать полной грудью и, главное, способствовавшие раскрытию талантов. Не случайно Карла называли, говоря словами Йозефа Флекенштейна, «гением дружбы», дух которого выходил за частные рамки дружеского расположения. Этот расширяющийся круг выдающихся личностей позволил глубоко осознать определенный набор из океана проблем, предопределенных отсутствием современных государственных структур в руководстве огромной империей, все же обеспечив в итоге своеобразную консолидацию королевского правления с помощью гибкой системы соответствующих мероприятий.

Круговорот активности, рождавшийся на уровне эмиссаров и послов, втягивал в свою орбиту епископов и аббатов как власть ршущих, до того нередко поддерживавших тесную связь с двором, прежде всего в качестве членов королевской капеллы или канцелярии, или светских властителей, служивших во главе своих кланов королю, обогатившему их и их семьи. Он функционировал по воле короля, который, правда, ограничивался неформальными подключениями, непосредственно вовлекаясь лишь в самые важные дела. Хотя институциональное формирование королевского правления за долгие годы пребывания Карла на троне широко коснулось графств, маркграфств и префектур, а также существования «промежуточной власти» в Италии и Аквитании. В основном же королевское правление базировалось на участии аристократии, которая, правда, еще не представляла собой единого сословия, в исполнении власти, во владениях и в росте доходов. Формировавшаяся «имперская аристократия» (по выражению Герда Телленбаха) влиятельных семей явилась фундаментом, на котором зижделось королевское правление. Искусство правления в эпоху раннего средневековья заключалось в оддержании равновесия между необходимым подчинением этих интересам и задачам королевства, которое одновременно редставляло «общину», то есть народ, с одной стороны, и неизбежно широкой автономией решений на среднем уровне руководства в связи с общими коммуникационными трудностями и региональными особенностями, с другой. Нам недостаточно хорошо известны персоналии на раннем этапе власти Каролингов ввиду ограниченности источников. Тем не менее можно говорить о довольно большом числе аристократических семей, причастных к власти.

О том, как вдумчиво и политически благоразумно действова, Карл в новом королевстве на территории Италии, свидетельствует тот факт, что свою, видимо, лишь недавно родившуюся дочь Гизелу (его единственную сестру, аббатису монастыря Шелль, тоже звали Гизела) король поручил окрестить архиепископу Миланскому — Томасу. Так были установлены духовные узы с весьма самодовольным и нацеленным на автономию преемником святого Амвросия, принудившим императора Феодосия к публичному церковному покаянию. В результате получил свое подтверждение выдающийся ранг Миланского митрополита для новой королевской династии и итальянского королевства. Как известно, только реформаторскому папству XI века удалось полностью подчинить Миланскую церковь папской верховной власти.

В начале лета 781 года Карл перешел Альпы, и в августе того же года мы снова встречаем его в Вормсе.

Художественным итогом тех нескольких месяцев, которые Карл провел в Риме, является донесенный преданием кодекс, открып-ший путь к так называемому Каролингскому Ренессансу. Этот документ в честь его сочинителя был назван Евангелистарий Годескалька. Годескальк, именующий себя «последним служителем» короля, после второго посещения Рима своим господином, в центре которого было крещение Карломана-Пипина, по указанию Карла и его супруги Гильдегарды, написал свой Евангелистарий с шестью миниатюрами на пропитанном пурпуром пергаменте золотыми и серебряными чернилами. При этом использовался унциальный шрифт, заголовки оформлялись заглавными буквами. А вот стихи с посвящением прописывались минускулами, возникшими в те годы на землях франков, особенно в Корби. Удивительно, что следы этого шрифта, который в виде минускула широко утвердился в Европе и за ее пределами, встречаются в 784 году в Баварии и книге молитвенников и пилигримов собора Святого Петра в Зальцбурге. Этот фермент западных стран в духовном плане имеет не меньшее значение, чем каролингский денарий, игравший на протяжении многих столетий экономических связей роль, сравнимую разве что с современным евро.

В отличие от Евангелиария, полного собрания текстов четырех Евангелий, Евангелистарий содержит еще список отрывков, которые озвучивались в течение церковного года. Карл очень рано обратил внимание на эту разновидность письменной документации, почему его характеризуют «усердным в искусстве книгопечатания». Кроме того, напомним о дипломе 782 года для монастыря Фрицлар, где среди местных церковных сокровищ особенно выделяются кодексы. Или же о грамоте 775 года, определяющей озможность использования шкур оленя, лося, косули и горной серны для выделки книжных переплетов, ибо святость содержания требует ценной формы и достойной оболочки.

Евангелистарий, который вначале хранился в монастыре Сен-Сернен (Тулуза), а впоследствии через Наполеона I попал в Парижскую Национальную библиотеку, состоит из 137 листов форматом 31x21 см. Он открывает серию не очень многочисленных, но мастерски исполненных и расцвеченных на пергаменте кодексов, местом происхождения которых следует считать так называемую школу при дворе короля Карла. По выражению Германа Филлитца, «Евангелистарий занимает важное место на решающем повороте европейской культуры».

Среди миниатюр, во всю страницу изображающих, кроме Христа на троне, еще четырех евангелистов, на шестой странице тематическим и художественным исполнением выделяется колодец жизни (fons vitae), связанный с началом Рождественского фрагмента из Библии на противоположной странице, символизируя таким образом рождение Христа. На выбор и оформление составителя и оформителя могли повлиять более старые кодексы в соборе Святого Петра или, что еще вероятнее, мозаики в многочисленных римских храмах, например, в Сан-Джованни-ин-Фонте, церкви, расположенной рядом с Латеранским собором. Колодец жизни, изображение (V век) которого известно в церквах на территории бывшей Югославии, в связи с Евангелистарием Годескалька указывает не только на рождение Спасителя, но и на рождение сына Карла — Карломана-Пипина. В стихотворении с посвящением он именуется «вновь рожденным из колодца». Придворная школа возвращается к мотиву колодца жизни в виде миниатюры в богатой рукописи начала IX века. Известный Евангелиарий монастыря Сен-Метар в Суассоне наряду с таблицей канонов, изображений евангелистов и инициал содержит две миниатюры, каждая размером в целую страницу, изображающие поклонение агнцу и колодец жизни в ценном обрамлении.

Вторая, не менее утонченная рукопись, созданная в окружении Карла, указывает на тесную связь римского понтифика с королем франков. Это малоформатный так называемый Псалтыри Дагелайфа, также названный в честь его сочинителя. Судя по тексту посвящения, речь идет о подарке Карла Адриану I. Видимо, написанный лишь после смерти папы в 795 году, он попал не и Рим, а неизвестно какими путями оказался в руках салических франков. С середины XI века Псалтырь из собрания драгоценностей императора Генриха IV попал в собор Бремена, затем уже в XVII веке — в императорскую библиотеку в Вене. С тех пор драгоценный томик- одно из сокровищ Австрийской Национальной библиотеки, а роскошные таблицы из слоновой кости, самые ранние из сохранившихся шедевров каролингской резьбы по кости, находятся в Лувре. В эпоху позднего средневековья малоформатный Псалтырь в Бремене считался собственностью Карла Великого, относясь к числу почитаемых реликвий. И наконец, его считали даже молитвенником Святой Гильдегарды, скончавшейся в 783 году супруги Карла. Хотя стихотворное посвящение противоречит этому утверждению, указывая, что кодекс изначально предназначался для Адриана I, данная гипотеза не лишена основания. Дело в том, что в средние века Псалтырь считался книгой для чтения прежде всего дам, являясь основой всяческого обучения и образования.

Вдохновение, исходившее из Рима поздней античности и раннего средневековья на королевских заказчиков и художником исполнителей, было огромным. Именно Карл отличался интересом к образованию, любознательностью, тягой к проведению реформ и чрезвычайно развитым пониманием искусства, что притягивало к нему ученых и художников со всего света. Данное обстоятельство характеризовало Карла не как жаждущего власти политика и завоевателя, устремленного исключительно к получению добычи. Между тем в противовес историческим и искусствоведческим исследованиям по поводу немногих дошедших, по преданию, сокровищ, которые вообще можно увязывать с Карлом, термины «придворная школа» и «придворная академия следует употреблять весьма осторожно. Тем более что и в личном и хронологическом плане возможны всякие спекуляции о мастерских, объединениях и прочая. Такую же осторожность следует проявлять и в сфере зодчества, календарном датировании событий, компутистике (расчет торжественных дат и в первую очередь Пасхи), а также в энциклопедическом подходе, когда все вместе сосредоточилось на фигуре Карла, если нет достаточных на то оснований.

Если верить более позднему и не очень надежному источнику, то в начале осени 781 года, когда король как раз собирался перейти Альпы в северном направлении, в Вечный город из Баварии прибыло посольство. Оно, правда, мало или вообще ничего не добилось от папы, тем более что большинству эмиссаров Карл запретил появляться в Риме. Отправленное из Рима к герцогу Тассилону «смешанное» посольство (его состав отбирали вместе — Адриан I и король Карл) даже напомнило баварскому герцогу о том, что «он не должен забывать свои прежние клятвы, не должен действовать иначе по сравнению с тем, что под присягой обещал господину королю Пипину и королю Карлу с франками». Эта якобы первая присяга Тассилона, на соблюдении которой настаивают франкские дворовые хроники. Позже на процессе против баварского герцога ее даже истолковывали как вассальную присягу, якобы уже принесенную им королю Пипину и его сыновьям в Компьене в 757 году и подтвержденную на мощах святых государства франков. По мнению же более поздних по времени историков, это утверждение ошибочно и, наверное, характеризует трудные отношения баварского герцога с королем франков за десятилетия, прошедшие после возведения Пипина и Карла в королевское достоинство. Хотя в сороковые или пятидесятые годы источник «Право баварцев» подтверждал факт зависимости внешнего дуката от королевского правления франков (Меровингов!), тем не менее еще со времен герцога Теодона семейство Тассилона пользовалось как бы статусом автономии. Но, начиная с отца Тассилона — Одилона, баварские герцоги, и без того связанные родственными узами с семейством мажордомов, обрели статус, который придал им почти королевскую значимость благодаря господствующему положению церкви и председательству на заседаниях синода, благодаря учреждению монастырей и успехам миссионерства в юго-восточных регионах, а также родственным узам с преемником апостола Петра и не в последнюю очередь в результате брака Тассилона с дочерью короля лангобардов Дезидерия. Такое положение вещей отразилось также в терминологии — князь и господин. Укреплению этого статуса способствовала военная победа над карантанами в 771 году, которая в баварских источниках приравнивается к разрушению Карлом саксонского Ирминсула.

Из параллельного существования Баварского герцогства и королевства франков самое позднее с исчезновением королевства лангобардов в 774 году, по выражению Рудольфа Шиффера, родилось «секулярное противоречие», поскольку король длительное время был вынужден обеспечивать доступ к новому королевству и поэтому не мог да и не хотел терпеть самостоятельного положения своего кузена. Видимо, о традиционном завоевательном походе с разрушениями и выжженной землей на манер прежних аквитанских экспедиций с целью покорения новых регионов не могло быть и речи. Для смещения и политического устранения соперников требовались легальная видимость и юридическая аргументация даже тогда, когда равновесие франкского правления чувствовалось все явственнее на чаше соотношения сил.

Здесь воспоминание о первых шагах Тассилона может оказаться весьма полезным, а первоисходным моментом был Компьен. Едва достигший совершеннолетия после смерти своей матери Гильтруды в 754 году, Тассилон уступил воле дяди, сохранившего для него право наследования и преемства, несмотря на притязания Агилольфинга и брата короля — Грифона. Поэтому неудивительно, что в 756 году Тассилон стал участником первой кампании Пипина против королевства лангобардов. Если тогда и неопределенной ситуации после смерти Одилона баварская аристократия также склонялась к определенному сотрудничеству с франками, служившему прежде всего упрочению положения Тассилона, это было вполне логично. Однако изо всего этого не следует делать вывод о подчинении герцога и баварцев в контексте тогда еще мало привлекательного вассалитета, правда уже затронувшего первые шаги Тассилона. Он противоречил бы действительности, но уже в среднесрочной перспективе представляется крайне эффективной юридической схемой победоносной партии короля франков. Даже если после 756 года дело дошло до присяги Тассилона вместе с его аристократией, то в понимании баварцев это не означало понижение статуса, а в лучшем случае определяло кодекс поведения, включавший лояльность и исключавший {190} антифранкские действия, к примеру альянсы с врагами королей.

Эти почти «внешнеполитические» отношения между двумя автономными властными началами проявляются осенью 781 года, когда, вернувшись на берега Рейна, король приглашает Тасси-эна на встречу в Вормсе, и тот принимает предложение; причем в целях безопасности гостя король предоставляет группу за- ожников. Данный факт свидетельствует о том, насколько напряженной была тогда обстановка. Король франков согласился с этим условием проведения встречи и, как обычно, выделил баварскому герцогу заложников. Их было предположительно двенадцать человек. После этого Тассилон появился на «майских полях», то есть на имперском собрании, и, согласно весьма субъективным свидетельствам имперских хроник, подтвердил свою прежнюю присягу. В то же время другие, независимые летописи свидетельствуют лишь о состоявшемся «коллоквиуме», или о встрече Тассилона с Карлом, в ходе которой баварский герцог сделал ценные подарки, после чего получил разрешение вернуться домой.

В этих жестах вручения даров и получения дозволения откланяться налицо ярко выраженное иерархическое различие между герцогской и королевской властью, которое раньше или позже должно было вылиться в выяснение государственно-правового статуса. Вручение ценных даров соответствовало, несмотря на ответный шаг, жесту признания превосходства получившего дар (вспомним пример трех волхвов перед младенцем Христом), а давать разрешение откланяться означало монаршыо привилегию. И то и другое отвечало формальному церемониалу, наглядно демонстрировавшему чин участников и их взаимоотношение. Только в этом варианте Тассилон в его почти королевском звании соотносится с нижестоящей иерархической ступенью. О подчинении, тем более покорении или вассалитете, пока не может идти речи. Равным образом предоставление заложников в целях собственной безопасности, которых епископ Зинтберт из Регенсбурга передал королю в пфальце по возвращении герцога, в то время как франкских заложников отпустили по окончании встречи, — эта традиция вполне соответствовала ловкому внешнеполитическому манипулированию, в которое были вовлечены оба кузена. Но уже тогда намечался поворот, радикально изменивший всю ситуацию по прошествии без малого шести или семи лет.

Рождество 781 года и Пасху 782 года король отметил в монастыре Керси, потом, переправившись через Рейн близ Кёльна, ступил на земли саксов. До того он одарил щедротами монастырь Фульда и снова передал грамоту монастырю Сен-Дени. После изучения всех представленных старых свидетельств новых грамот удостоился монастырь с мощами святого Мартина Турского. Этот факт свидетельствует о том, что письмо и письменность в каждодневных буднях правления играли все более значимую роль. В заключение Карл подтвердил права церкви Апостола Петра во Фрицларе, дарованные архиепископом Луллием (Майнц), на владение со всем инвентарем, золотой и серебряной утварью, а также с книгами. Тем самым был укреплен этот внешний форпост для выполнения миссионерских задач, ибо епископия Бюрабурга никак не могла преодолеть первичный этап духовного становления.

На правом берегу Рейна Карл сразу же взял курс на Вестфа-лию, где в Липпспринге созвал имперское собрание. Имперские хроники именуют его сеймом. Для инициирования таким образом затушеванного включения саксов в королевство франков эта ассамблея разработала своеобразное право на оккупацию. Одновременно были приняты церковно-политические решения по вопросам миссионерства, церковного устройства (епархий и приходов), что предполагало незамедлительное введение церковной десятины (об этом скоропалительном решении впоследствии писал Алкуин). Сейм был связан со значительным воинским призывом! Датированная 782 годом грамота, составленная в Липпспринге, свидетельствует о том, что призыв «произошел на публичном месте», а не в вилле, пфальце или замке.

Короче говоря, покорение саксов и их интеграцию в королевство франков Карл превратил в весьма серьезное дело. Средством реализации поставленной цели стало по меньшей мере частичное включение так называемого устава графств в регулирование судебной системы и воинского набора. По свидетельству ис точников, к этому делу Карл привлек даже графов и ч благороднейших саксонских родов или графов из франкской и саксонской аристократии. Надзор над приданными им административными районами был возложен на священнослужителей, и лояльности которых Карл не сомневался. Этой децентрализации управления соответствовал запрет снова проводить в будущем собрания на манер Маркло с целью гальванизировать прежние политические структуры под верховной властью франков. Создание административных епархий и приходов стало первым важным шагом на пути интеграции Саксонии в государство франков.

Что покорение «диких и вероломных саксов», как их долгое время именовали франкские источники, вызовет активное и пассивное сопротивление населения, королю и его советникам было ясно еще по ранее приобретенному опыту. Поэтому недатированный указ относительно действующего на землях саксов права на оккупацию обычно связывают с собранием и одновременно проведенным парадом в Липпспринге в 782 году, равно как и первое укрепление миссионерских округов, например, в Вихмодии между нижним течением Эльбы и Везера, где почти два года с определенным успехом трудился англосакс Виллихед, последователь Виллиброда и Винфрида-Бонифация, назначавший священников, строивший храмы и множивший число адептов. До серьезных успехов на фронте обращения в новую веру, видимо, еще было далеко. Если не принимать во внимание «гибких» аристократов, получавших королевские милости, из-за решительного сопротивления населения во всех регионах, не желавшего расставаться ни со своей свободой, ни со старой верой, создавалось впечатление уместности жестких законных мер, впрочем, как вскоре выяснилось, совсем не безосновательных. Так или иначе, теперь уже едва ли возможно сделать однозначный вывод — не из-за этой ли новой эскалации драконовских санкций политико-языческое сопротивление Видукинда пользовалось всеобщей поддержкой населения.

Подчинению политической воле и административным структурам франков соответствовало предполагаемое искоренение язычества и утверждение христианского культа под угрозой наказания при нарушениях, которые в случае их квалификации как «неправильное поведение» обычно заканчивались смертной казнью. Так или иначе, это не противоречило принципам старого саксонского обычного права. В нем смертная казнь не была в диковинку. По этой причине еще в XI веке право саксов считалось особенно жестоким. Оно по своему происхождению было правом завоевателей, лишенным всякого религиозного обоснования в духе христианского учения.

Capitulatio в своих многочисленных положениях и предписаниях отражает задачи завоевателей, с одной стороны, обструкцию и ответные меры порабощенных — с другой. Сам текст, имеющийся в нашем распоряжении, тематически систематизированных в той мере, в какой проводится четкое различие между важными и менее важными судебными делами. Соответственно этому за четырнадцать правонарушений предусматривается смертная казнь, девятнадцать деликтов отнесены к числу малозначительных преступлений. Вначале самое главное — несравненно большего почтения заслуживают храмы по сравнению с прежними местами идолопоклонства. Это более высокое положение становится зримым и многообещающим в результате того, что церковь дарит человеку опору в жизни. Смертная казнь предусматривается за следующие индивидуальные деликты, также находящиеся в антифранкском русле: кража церковного имущества, поджог храмов (стало быть, деревянных строений), сознательное нарушение двухнедельного поста накануне Пасхи, что считается знаком презрительного отношения к новой вере. Такое говение фактически означало отказ от потребления мясного, это вправе разрешить только священник в случае болезни и физической немощи.

Смертная казнь, не допускающая снятия греха с души черсч покаяние, полагалась при следующих преступлениях: убийство духовных лиц, проявление дьявольщины и колдовства, кремация трупа вместо его погребения, приверженность языческим нравам вместе с упорным отказом от обряда крещения, жертвоприношение, оказание сопротивления королю и христианству, а также измена королю, убийство господина и госпожи, ограбление их дочерей. Вместе с тем общая оговорка давала возможность избе жать смерти — обращение к священнослужителю, исповедь и по каяние. Тем самым церковь и священническое служение приоб ретают важную функцию катализаторов при покорении и христп апизации. Крещение, соблюдение поста и погребение тела — при знаки христианства, а вот отказ от крещения, потребление мяса и кремация в месте захоронения- дьявольщина и идолопоклоп ство.

В связи с малозначительными наказаниями право на оккупа цию требует строительства храмов и их обустройства — это двор с двумя земельными наделами, то есть с двойной площадью пахотной земли на один двор. Данное предписание почти совпадает с одинаковыми но времени требованиями во франкских капитул я риях в пользу так называемых собственных храмов, то есть церквей, находившихся в собственности землевладельцев. Последит могли свободно распоряжаться ими. Далее содержится предписание, чтобы каждые сто двадцать жителей в пределах одного поселения — аристократы, вольные и литы (полусвободные) — выделяли по одному работнику и одной работнице. Таким образом подкрепляется величие и персональное обеспечение церквей и вместе с тем пестуется трехсословное саксонское общество, нивелируясь в новом служении христианскому Богу. Работники, работницы, подневольные хоть и привязаны ко дворам (усадьбам), но не являются самостоятельными производителями. Они и в саксонском языческом уставе рассматривались лишь как обьект, но не субъект при отправлении правосудия.

В тексте содержится обязательное предписание по взиманию церковной десятины буквально со всех, в том числе и с аристократии…Это был действительно революционный проект, не столько в понимании христианства, сколько языческой Саксонии, особенно аристократических кругов. Им тем самым не случайно напомнили о дани, которую покоренные были вынуждены платить своим покровителям. Англосакс Алкуин, вскоре один из важнейших советников Карла, хорошо знавший менталитет покоренных собратьев на материке, расценил это незамедлительное взыскание десятины как серьезную тактическую ошибку, создавшую трудности в практике насаждения новой веры. Десятина коснулась не только плодов хлебопашества и животноводства, но и фискальных доходов от довоенных денег и штрафов, а также от прочих состояний и поступлений, «ибо то, что Бог дарует каждому христианину, частично надо возвращать Всевышнему». Полученное ото всех христиан должно было пополнить ограниченные возможности короля по обеспечению храмов на землях саксов, а может, даже возместить их. Ведь правитель франков не обладал в Саксонии ни собственным имуществом, ни достаточными средствами из государственной казны.

Другие требования касаются поведения в воскресные дни, когда запрещалось проведение всяких общественных мероприятий, а также обряда крещения младенцев в течение года со дня пения. При бракосочетании следует избегать родства до четвертого колена; крестным (отцам и матерям) запрещено сочетаться браком с крестниками; недопустимо участие в идолопоклонстве около источников, деревьев и в рощах. Вновь встречается указание на погребение покойников, которое надлежит совершать на кладбищах, избегая языческих могильных курганов. Это требование было наиболее трудным для исполнения, учитывая значение, придаваемое культу мертвых, особенно в архаичных культурах.

Ведь этот завет разрывает узы, связывающие живых с мертвыми. Имеются археологические доказательства, что в населенном фризами и саксами прибрежном районе вплоть до IX и даже X века трупы умерших сначала сжигались, а потом предавались земле па языческих местах захоронения, даже если предметы, опускаемые в могилу с покойником, увязывались с христианской традицией. Например, на ручке ключа одной хозяйки дома были обнаружены крестообразные мотивы. В округе Фрисланд кремация и предание праха земле происходили вне поселения вплоть до XII веки, когда в ходе «второй христианизации» (по выражению Генриха Шмидта) возникло ядро поселения вокруг церкви, к которой непосредственно примыкал церковный двор в качестве места для захоронения. Чтобы создать заслон на пути языческих обычаев и вообще покончить с ними, Capitulatio призывает выдавать священнослужителям прорицателей, волшебников и колдунов.

Как непросто формировался новый политико-администратип-ный порядок покоренной страны, с каким сопротивлением пришлось столкнуться франкской администрации и правлению в целом, наглядно показывает фрагмент, посвященный разбойникам и злодеям, перемещавшимся из одного графства в другое, находя там убежище и защиту и избегая надлежащего суда. Их пособии ки должны были расплачиваться за нелояльность королю, так же как и графы, но они еще теряли свое графское достоинство.

Целый ряд параграфов посвящен именно графам: им надлс жит поддерживать мир в своих взаимоотношениях, а все спорные случаи выносить на рассмотрение короля. За убийство графи, эмиссара короля или всего лишь за намерение совершить убийство злодей подлежал выдаче двору с лишением его наследства. В тяжких случаях отступничество графа измерялось шестьюдесятью римскими золотыми монетами (три марки серебром), что соответствует нелояльности королю. Менее значительные деликты и этой области обходились в пятнадцать римских золотых монет, как высшая и низшая граница без ограничения служебных полномочий.

Принесение присяги как существенного средства судебного сознания традиционно должно осуществляться в церковном помещении; клятвопреступление по законам саксов подлежит наказанию (отсечение указательного пальца правой руки!). И наконец, право на оккупацию включает существенные политические решения, например запрет племенных собраний, за исключением мероприятий, проводимых в присутствии полномочных королевских представителей. Графы обязаны проводить в своем «ministerium»[41] судебные заседания и отправлять правосудие. За этим обязаны надзирать в качестве высшей инстанции священнослужители, которые уже в качестве надзирающей инстанции стоят над призванными в графы саксонскими аристократами, определяя тем самым остов фактических властных отношений.

Принятие христианства, что было связано с церковным устройством и оснащением, введением десятины, совершением крещения, соблюдением жизненного ритма в воскресные и праздничные дни, соблюдением постов, погребением умерших на кладбищах, бракосочетанием и отказом от исполнения языческих культов, не могло не оказать существенного воздействия на жизненные устои и взгляд на мир покоренных саксов. Словно со стороны в их сознание вошло новое политическое устройство, строго карающее нелояльность в отношении короля и его эмиссаров, графский устав как административный фундамент «публичного» строя и всеобщий надзор над «государством» и обществом со стороны священнослужителей. Такие перемены едва ли могли пройти без глубоких конфликтов и поэтому мобилизовали все сословия против короля и Евангелия. Характерно, что только так называемый Capitulare Saxonicum[42] 797 года смягчил этот жесткий оккупационный режим и в значительной степени уравнял саксов по закону с другими народностями огромной империи.

В связи с уже упомянутым выше старосаксонским обетом при крещении время провозглашения права завоевателя донесло до нас свидетельство (Indiculus), суммирующее увиденные со стороны франков языческие обычаи и культовое идолопоклонство саксов. Особое внимание здесь обращено на священные леса и колодцы, разновидности пророчеств, культ мертвых и поминальные пиршества, а также торжественный обход территории; описано пестрое многообразие народной культуры саксов, на которую должны были опираться миссионеры, если они рассчитывали на реальные успехи, при этом не упуская из вида специфически христианское начало.

Лишь после коронации Карла императором двор активизировался в борьбе с силами магии, колдунами и целителями, причем в строгости наказаний уже просматриваются намеки на последующую инквизицию в отношении еретиков и ведьм. Уже в IX веке сообщается о трагической кончине монахини по имени Герберта в Галлии (!), которую из-за ее пророчеств посадили в бочку и бросили в Рону, где она и утонула. Впрочем, в данном случае было покончено с именитой аристократкой — сестрой беглого Бернарда из Септимании.

В Липпспринге король несколько недель занимался не только делами, связанными с саксами. Выслушав присягнувшего ему управляющего монастырем Прюм, а также свидетельство двенадцати монахов, король объявил обитель Сен-Горцелле своей собственностью, после чего передал ее родителям и затем в распоряжение семейного монастыря Прюм. В этой келье, отличавшейся особой близостью к королю, в 788 году оказался смещенный баварский герцог Тассилон, а до того четвертая супруга Карла Фастрада, помолившись у мощей святого Гора, исцелилась от страшных зубных болей. За это король в 790 году совершил акт дарения. Примерно в то же время в известном месте, «где берет начало приток Рейна Липпе», 25 июля домская церковь Шпейер получила дарованное еще отцом Карла Пипином освобождение от фискальных сборов, а также от воинской повинности. Подоб ное с церквами случалось довольно редко. Этот случай показывает, какое значение имела воинская повинность для завоевательной политики Карла, особенно на землях саксов. Сам факт вручения грамот позволяет предположить, что и этот поход в Вест фалию имел духовную подоснову. Поэтому же весьма вероятно, что на встрече обсуждались проблемы церковно-политического обустройства завоеванных регионов страны.

В Липпспринге рассматривались также внешнеполитические вопросы. Туда прибыли эмиссары датского короля Зигфрида, со юзника Видукинда. Скорее всего они постарались собрать ин формацию о планах Карла в отношении северного течения Эль бы и скандинавских регионов. Договориться с датчанами на пер вых порах не удалось, ибо король франков, очевидно, не планировал расширять театр военных действий за пределы Вихмодии и, стало быть, высаживаться на другой берег Эльбы. Учитывай трудности с евангелизацией и интеграцией саксов, продвижение на скандинавский Север также представлялось малопривлекательным. Лишь в двадцатые годы IX столетия намечаются первые шаги в этом направлении. Дипломатическая встреча скорее всего была расценена как неудача. Пренебрежительные комментарии из Дихтермунда, достигшие в те дни двора Карла, даже не пощадили (варварскую) манеру выражения датского короля. Контакты с северным соседом возобновились только в 798 году.

Затем в 782 году впервые появились аварские эмиссары. Авары — народ, населявший земли к востоку от Венского леса. Они, будучи соседями, противниками, но и потенциальными союзникам. и баварского герцога Тассилона, являлись тайным врагом и конкурентом Карла. Подкорректированная версия имперских хроник сообщает лишь, что эти эмиссары прибыли «ради мира». Карл их выслушал и отпустил с Богом. Пытался ли король тогда сколотить союз против баварского владетельного князя, казавшегося «му чересчур могущественным и самостоятельным? В конце концов несколько лет назад он нашел общий язык даже с испанскими мусульманами, но потом все рухнуло. Можно сказать, что имперское собрание в Вестфалии сумело внедрить на покоренных землях приемлемую модель управления, «сработанную» франками. Карл, видимо, уверовал в то, что окончательно покорил саксов и тем самым заставил их принять христианство. Во имя ого он учредил графства как политико-административные структуры и подвел серьезный фундамент под церковное устройство на уровне приходов.

В любом случае, обогнув Герсфельд, значение которого как форпоста миссионерской деятельности проявилось еще раз, Карл направился к Рейну. 28 июля Герсфельд получил территориальное приращение, а также из государственной казны церковь Шорн, которой до сих пор обладала Лёба, аббатиса в Таубербишофсхейме и доверенное лицо Винфрида-Бонифация. Она оставалась за нею до конца ее жизни. В тот же день Карл пожаловал уже многократно одаренному аббату Фульды расположенную в округе Вормс виллу Диенхейм и владение в Веттерене для его самого, его супруги и потомков. Община монашествующих Фульды со всеми ее структурами уже в 781 году возросла до не менее четырехсот членов — огромная цифра, учитывая положение аббатства Винфрида-Бонифация в дикой Буконии. Но это также означало, что монахи под началом аббата Баугульфа более чем когда-либо зависели от повышения экономических доходов в результате дарений короля и, более того, новообращенных саксонских аристократов и прочих. Весьма известный и достопочтенный монастырь Корби на реке Сомма, в общем-то колыбель Каролингского минускула, поколение спустя насчитывал опять же менее четырехсот монахов, а вот цифровые показатели королевских аббатств Сен-Дени или Сен-Жермен-де-Пре оказались несравненно ниже.

После возвращения в родные места короля обеспокоили события в Италии. Так, в Геристале лично присутствовавшему аббату Фарфы Карл передал полученную им от герцога Гильдебранда из Сполето (несмотря на притязания епископа Риети) для казны и для личного спасения короля церковь Святого Михаила в Риети. Мы напоминаем о том, что Сабина должна была перейти под власть папы, что, правда, удалось в крайне несовершенном виде, тем более что именно Фарфа как главная опора герцогско-королевской власти оказалась занозой в теле церкви. Это приобретало еще больший смысл потому, что, добравшись до патримония апостола Петра, Риети стала восточным форпостом в отношении герцогства Сполето, в то время как передача Фарфе с широкой автономией расположенной вблизи города церкви уравновешивала интересы папской территориальной политики.

В любом случае путем строительства и расширения собственных или преданных ему центров духовного влияния во всех частях империи король сумел удержать доминирующее властное положение, а также привлечь на свою сторону высшее духовенство как противовес устремленной к самостоятельности аристократии. 26 сентября, по-видимому, в лотарингском Гондревиле Карл даровал иммунитет епископу Модены и в результате получил еще одного верного сторонника на территории епископии, входившей в экзархат, на обладание которым претендовал папа.

Спокойствие, установившееся по другую сторону Рейна, оказалось обманчивым. «Сразу» после ухода короля с его войском, как свидетельствуют имперские хроники, «саксы вновь взбунтовались привычным образом»; их подстрекателем был Видукинд, предусмотрительно отсутствовавший на собрании в Липпспринге. Кроме того, пришлось умиротворять еще сербов — славянскую народность, обитавшую на землях между Эльбой и Заале. Они вторглись в Тюрингию и Саксонию, сжигая и убивая всех и все на своем пути. Камерарий, маршал и пфальцграф как придворные высокого ранга по воле Карла сформировали войско из восточных франков и саксов (!), чтобы дать отпор «немногочисленным славянам» и усмирить их, и продвинулись вплоть до среднего течения Эльбы.

Между тем искра саксонского восстания разгорелась по всей стране, затронув прежде всего миссионерские центры и занимавшихся прозелитизмом. Имеются сведения, что после первых успехов Виллихед между нижним течением Везера и Эльбы в панике покинул регионы, где он занимался обращением язычников в новую веру, и через Фрисландию по воде добрался до спокойных земель франков. Примерно в то же время восставшие саксы в районе между Хунте и Эмсом убили одного священнослужителя и одного графа. В Бремене, который так упоминается впервые в истории, погибли «Гервал и товарищи». И в Дитмаршене на другом берегу Эльбы также отмечается гибель священнослужителя. Тем самым были перечеркнуты многолетние усилия по прозелитизму.

Когда отправленные Карлом государственные сановники продвигались к Эльбе, стало известно о новом бунте саксов. Тогда они немедленно изменили курс, направившись к месту концентрации мятежников. Между тем граф Теодорих, прослышав о бунте рипуарских франков (то есть живших на обоих берегах в нижем течении Рейна), сформировал воинский контингент. Этот родственник короля, которому подкорректированные значительно расширенные имперские хроники скорее всего обязаны наличием данной информации, во время форсированного марша по земле саксов столкнулся с отрядом, под командованием придворных также направлявшимся к центру восстания. Не дождавшись королевского приказа, оба контингента объединились. По совету Теодориха необходимо было разведать место расположения саксов, насколько позволяли условия местности, а также подготовить наступление на противника. Но как только лазутчики выяснили, что мятежники, продвинувшись по северному берегу Везера вдоль Зюнтеля, простиравшегося справа от Везера примерно от Гемельна до Миндена, разбили военный лагерь, восточно-франкский отряд, проигнорировав договоренность с Теодорихом, беспорядочно ринулся вперед. Опасаясь, что все лавры победы граф присвоит себе, каждый воин безотчетно бросился на врага. Саксы же ожидали нападавших, тщательно построившись перед своим лагерем. В итоге почти все франки погибли, в том числе камерарий и маршал, четыре графа и еще двадцать воинов из числа именитых аристократов. Оставшиеся в живых бежали в лагерь Теодориха, разбившего шатер с другой стороны гор и, видимо, разработавшего план уничтожения саксов путем своего рода обходного маневра. По свидетельству хронистов, оставшиеся н живых были полны сомнений и стыда.

Реакция короля последовала незамедлительно. Вот как она изложена в имперских хрониках: «Услышав это, король Карл поспешно собрал отряд из имевшихся в его распоряжении франков и направился к тому месту, где Аллер впадает в Везер. Там остатки саксов собрали под начало господина короля. И злодеи, вызвавшие это восстание, а их было 4500, по воле короля были подвергнуты казни. Так оно и произошло. Исключение составил Видукинд, бежавший к норманнам». Искаженная версия этом хроники свидетельствует, что Карл сплачивает вокруг себя всю саксонскую аристократию, не упуская случая разобраться в том, от кого исходила эта разрушительная сила. Вся вина возлагалась на Видукинда, а остальные возмутители, поддавшись его уговорам, лишь исполнили эти преступления. «Числом 4500», им в один день в Вердене были отрублены головы. Эти свидетельства, представляющие «европейское светило» как кровавого военного преступника, нуждаются в тщательной проверке на достоверность и вероятность, тем более что в связи с упоминаемыми в средневековых источниках «значительными цифрами» необходимо проявлять максимальную осторожность, не принимая эти данные за чистую монету. Поэтому логично усомниться в том, соответствует ли исторической правде цитируемая в новейшей литературе парафраза «резня в Вердене», хотя нельзя оспаривать, что ответный удар Карла, видимо, отличался исключительной жесткостью, учитывая тяжелые потери на Зюнтеле и связанную с этим утрату военного престижа.

«В Вердене на Адлере, — пишет Иоганн Фрид, откровенно насилуя источники, — в один прием обезглавлено, повешено и умерщвлено 4500 саксов. То была оргия насилия, кровавый дурман. Карл уничтожал не только слабых, он преследовал влиятельных, если они не перешли своевременно на сторону франков». Фактически же, и это со всей категоричностью отмечаю: наши источники, Карл не требовал расправы с так называемыми слабыми (да и кого считать таковыми в VIII веке?), а велел казнить подстрекателей мятежа в целях покарания и устрашения. Тем самым был создан прецедент. Но по воле короля он не вылился в публичный уголовный суд над оппозиционно настроенными саксами и не стал привычным орудием его политики. Здесь скорее всего определяющую роль играли гнев, разочарование, озлобленность и даже месть, но также скорбь по собственным жертвам. И все-таки это не стало этапом, предваряющим геноцид.

Было бы правильно изучить поведение Карла в подобных уациях, например, возникший в 786 году заговор графа Гардрада и его сторонников, который в противоположность восстанию саксов имел целью лишить жизни самого короля. Чтобы определить адекватные масштабы оценки происходившего в 782 году, придется сравнить меры наказания, примененные Карлом против этого круга заговорщиков, с уголовным судом на Аллере.

Филологически однозначно подтвержденные данные — 4500 человек вначале нуждаются в экспертной оценке. Дело в том, что мы не располагаем статистически надежными данными относительно общей численности саксов в эпоху средневековья. Поэтому указание на 4500 заговорщиков или смутьянов противоречит здравому смыслу. Названная группа могла насчитывать несколько дюжин, которых к тому же выдали сами саксы. Цифра в 4500 человек предполагала бы огромное сосредоточение живой силы с обеих сторон. В таком случае встал бы вопрос: почему саксы без борьбы отдали своих главарей на милость победителя? Затем позволителен вопрос: каким должен быть контингент франков, обеспечивавший охрану обреченных на казнь 4500 человек? Скорее всего он составил бы по меньшей мере такое же количество, то есть 4500. Однако нам известно — отправляясь в поход, Карл спешно собрал несколько отрядов, чтобы противостоять мятежу, тем более что этой экспедиции не предшествовало имперское собрание с соответствующим воинским набором.

Исследования Карла Фердинанда Вернера показали, что контингенты Каролингов, учитывая объявленные военные походы, насчитывали в лучшем случае 5000, но, наверное, не более 10 000 человек. Последняя цифра — это абсолютно максимальный показатель. В эпоху раннего средневековья снабжение и содержание людей и животных, особенно во второй половине года, возрастами указанных цифр не допускали.

Места расселения самих саксов историки квалифицируют как анахронистические, но, по сути дела, как аморфное переплетение «поселенческого средоточия», и их едва ли уместно было бы называть популяцией, допускавшей кровопускание как норму жития в таких масштабах. И наконец, неизбежно проявились бы сомнения относительно казни такого огромного количества людей. До появления гильотины было бы крайне сложно, да и вообще невозможно, всего за один день казнить 4500 человек, отделив им мечом голову от туловища, не говоря уже о жутком эмоциональном впечатлении от массовой казни на местное население вообще и на само франкское войско в частности.

Обычно хорошо информированные имперские хроники Петавиани правдиво воспроизводят суть тех событий: «Франки порубили огромное число саксов, а многих побежденных саксов угнали на свои земли». Весьма незначительная часть мятежников, возмутители и главари, подверглась казни, значительно большее число были депортированы и расселены на землях франков. Так отнесся Карл к нелюбимым им лангобардам; такая же судьба постигла поколение спустя строптивые трансальпийские племена. В результате уже упомянутого восстания 786 года под руководством Гардрада в Тюрингии несколько его зачинщиков также были казнены, некоторым выкололи глаза, а их владения конфисковали. Тем не менее в результате замирения с «попутчиками» опасный мятеж был подавлен — ни о какой оргии мести речи не шло, хотя заговорщики бросили вызов самому королю и его правлению.

Безмолвствуют и все прочие источники, особенно послания из кругов, близких к Карлу, которые, подобно Алкуину, откровенно критически комментировали поход Карла в земли саксов и просто не восприняли описанную кровавую оргию. Более поздняя саксонская историография также никак не упоминает это происшествие, что должно было дать пищу для раздумий тем, кто намекал на «кровавое упоение». В его время и в последующие эпохи имидж Карла, возможно, и претерпел изменения, но все же ист основания представлять его как обагренного кровью военного преступника. Этот уголовный суд, связанный с тех пор с местечком Верден, являлся исключением и служил однозначно целям устрашения. Успех не заставил себя ждать в том смысле, что Вп дукинд, принципиальный контрагент Карла на землях саксов, и 785 году был вынужден подчиниться королю.

С Везера Карл вернулся домой и отметил Рождество и Пасху 783 года в Дидетховене на Мозеле, где он выдал грамоту монастырю Лорш. И здесь саксонские дела не оставляли его в покое, ибо на горизонте замаячил новый мятеж.

Когда Карл готовился к новому походу против саксов, судьба нанесла ему жестокий удар. 30 апреля в расположенном близ Меца пфальце скончалась его третья супруга Гильдегарда — мать шести здравствующих совместных наследников (трех сыновей и трех дочерей), связанная родственными узами с папой Адрианом I. Смерть настигла королеву, как и многих женщин, в момент родов. Она умерла на двадцать шестом году жизни. В 771 году примерно в тринадцатилетнем возрасте она стала королевой, подарив своему супругу за время брака не менее десяти детей. В момент смерти королевским чадам было от двенадцати до четырех лет, что перед достаточно молодым вдовцом поставило немалые проблемы.

Упокоение Гильдегарда нашла в Сен-Арнульфе близ Меца, рядом с двумя дочерьми короля Пипина и своей дочерью, тоже, Гильдегардой. Не только папа в посланиях удостаивал ее лестными почетными титулами и проявлениями высшего почтения. Святая Лёба, одна из немногих приближенных «апостола немцев» — Винфрида-Бонифация, добивалась ее дружеского расположения. Еще в 781 году обе женщины, по-видимому, виделись недалеко от Вормса или даже встречались в Герсфельде, когда король передал местной церкви землевладение Лёбы.

Среди жен Карла Гильдегарда пользовалась особой известностью, ибо только она была матерью королей. Сын Гимильтруды Пипин Горбун в 781 году в результате изъятия или удвоения имени уже был лишен права первородства и потенциального преемства в королевстве отца. В 792 году его окончательно вычеркнут из списка наследников и заточат в монастырь. Последующие жены Карла — Фастрада и Лиутгарда — не имели потомства, по крайней мере мужского, а родившиеся позже у наложниц внебрачные Дрогон, Гуго и Теодорих при наличии законных преемников и наследников никак не могли претендовать на управление королеевством. Таким образом, Карл был избавлен от проблемы, связанной с сыновьями, рожденными в разных браках, и докучавшей еще его деду (тоже Карлу) и набиравшей силы династии мажордомов.

Но не только рождением потомков мужского пола в лице трех сыновей с их способностью к наследству и преемству, которых Карл еще в 806 году объявил даром Божьим, он был обязан этой женщине. Она обеспечила ему уважительные и весьма желанные родственные узы со швабскими Агилольфингами как противовес баварской линии этого действительно именитого рода. Не случайно по воле Карла брат Гильдегарды Герольд после свержения Тассилона стал квазигерцогским префектом в Баварии. В жизнеописании Карла Эйнхард славит высокое происхождение Гильдегарды, а трирский епископ Теган, один из биографов Людовика Благочестивого, по праву возвеличивает ее как мать королей.

Из стихотворения с посвящением нам известно, что появление Евангелистария Годескалька также связано с Гильдегардой, сопровождавшей короля при посещении им Рима в 781 году. Согласно более позднему преданию, Гильдегарда завещала монастырю Сен-Дени, семейному склепу родителей Карла — Пипина и Бертрады, весьма ценный Псалтырь, ставший книгой для чтения мирян и женщин в эпоху средневековья. Подобная легенда тянулась за уже упомянутым Псалтырем Дагелайфа, первоначально предназначавшимся для папы Адриана I, а впоследствии оказавшимся в собственности соборной церкви в Бремене. Согласно историческому анекдоту Ноткера из монастыря Сен-Галлен, королева оказывала влияние и на политические дела или по крайней мере пыталась на них воздействовать при возведении новых епископов. Эпитафию в монастыре Сен-Арнульфа сочинил для нее, как, впрочем, и для многих других усопших членов королев ского дома, досточтимый Павел Диакон. Он превозносит красоту Гильдегарды, которая «освещена сердечным светом», а ее человеческую простоту он сравнивает с лилией среди роз. Кульминация его возвышенного стиха: «Любая похвала бледнеет перед тем, что ты была мила такому человеку!»

Карл, безусловно, был очень привязан к ней. Он неоднократно брал ее в военные лагеря, она нередко участвовала вместе с ним в военных походах. В регулярных пожертвованиях на помин души король категорически требовал возносить молитвы за супругу. Согласно одной грамоте, вторично прописанной и первой половине IX века и одновременно расширенной включением правопритязаний, однако производящей впечатление оригинала, король уже 1 мая, то есть на другой день после кончины Гильдегарды, передал монастырю Сен-Арнульфа во спасение «нашей любимейшей супруги, королевы Гильдегарды» целый комплекс владений, «дабы на месте ее захоронения день и ночь царил свет». Хотя датирование этой грамоты совсем не соответствует традициям последней четверти VIII столетия, тем не менее эпитет «самая сладостная» в отношении Гильдегарды в обозначении дня, указывающего на состоявшуюся накануне кончину королевы, тем не менее вполне созвучен общему восприятию происшедшего.

Летом того же года, непосредственно после возвращения из очередного похода против саксов, король-вдовец связал себя брачными узами с Фастрадой, по свидетельству подкорректированных имперских хроник, дочерью одного франкского графа по имени Радульф, которого Эйнхард называет «германцем», то есть восточным франком, рожденным на землях к востоку от Рейна. Имя Фастрада однозначно не ассоциируется с определенным ландшафтом, оно встречается в хрониках умерших Фульды. Здесь же с добавлением — «королева» в поминальных книгах Рейхенау, Ремиремонта и Сен-Галлена, а также в грамотах из Лорша, датированных 781–782 годами. Новейшие исследования доказывают вероятность связи Фастрады с архиепископом Рикульфом из Майнца, в обители которого Сен-Альбан и была захоронена королева. Этот Рикульф приходился братом Рутекару, который свое владение во Франкфурте — Редельхейме передал Фульде и Лорцу. Таким образом, та Фастрада, согласно дошедшей по преданию грамоте о дарении от 13 ноября 787 года, принадлежала к числу ближайших родственников королевы.

Нам мало что известно о подробностях этого бракосочетания. Скорее всего оно было продиктовано политической целесообразностыо, согласно которой после предположительного алеманнского, затем лангобардского и еще швабско-агилольфингерского брака следовало соединиться матримониальными узами с крупным семейством из района Рейна- Майна с широким выходом в восточнофранкские регионы. Неясно лишь, оставались ли исключительно потребности поддержания королевского двора в должном виде основанием для поспешного четвертого брака Карла. В противоположность Гильдегарде ее преемница у обработчиков и авторов летописных источников IX века особой симпатией не пользовалась. Утверждается, что она была жестокой, оказывая на Карла дурное влияние, даже порождавшее вспышки мятежей.

Еще до этого очередного бракосочетания во второй половине 783 года Карла постигла еще одна личная утрата: 13 июля в Шоссене вблизи пфальца Компьен скончалась и там же была предана земле его пожилая мать Бертрада. Но после возвращения из Саксонии Карл приказал перевезти ее тело в королевское аббатство Сен-Дени, где она нашла последнее упокоение, соответствующее положению матери влиятельного правителя франков и первой королевы новой династии рядом со своим супругом Пипином. Эйнхард сообщает, с каким чрезвычайным почтением Карл относился к матери, причем несогласие или отчуждение между ними имело место лишь однажды, когда Карл расстался с лангобардской принцессой и тем самым отверг новую политику Бертрады — союз между Баварией, лангобардами и франками. С тех пор король не позволил ни одной женщине оказывать какое-либо заметное влияние на формирование и осуществление своей политики; временам Плектруды, Свангильды и Бертрады не суждено было повториться. Наследник и преемник Карла Людовик себе в ущерб не последовал доброму примеру отца, позволяя супругам Ирмингарде и Юдифи оказывать слишком явное воздействие на судьбы империи и на принципы своих политических решений.

В ходе этих частных и вместе с тем публичных акций (кончина королевы и матери короля, а также новый брак Карла) с новой силой разгорелось противостояние франков с саксами. Еще до похорон Гильдегарды до короля дошла весть о новых волнениях. Он спешно собрал войско, с которым, «как и планировалось», форсировал Рейн и вторгся в центр энгернов по склону горного массива Оснинг до местечка под названием Детмольд. Там франкские отряды в открытом бою разгромили противника. В результате многие саксы погибли и лишь немногим удалось бежать. Некоторое время спустя Карл в Падерборне соединился с остатками воинских контингентов. Не исключено, что король снова отправился в поход с несколькими войсковыми колоннами или же запросил подкрепления уже на марше.

Между тем саксы опять собрались с силами, остановившись на границе Вестфалии, так что противник оказался у франком прямо в тылу. На реке Хазе, неподалеку от Оснабрюка, произошла вторая битва. На этот раз Карл одержал абсолютную победу, «много тысяч» саксов были убиты, многие попали в плен. 208 Но погибло и немало франкских аристократов. Эйнхард выделяет обе битвы исключительно как решившие исход военных действий. После этого противник уже ни разу не попытался бросить перчатку королю, чтобы противостоять ему с открытым забралом, разве что прячась в укрытии. Между тем более совершенное вооружение франков и прежде всего атаки опытных кавалерийских эскадронов позволили сокрушить отряды саксов, состоявших, видимо, главным образом из пехотинцев. Эту противоречивую манеру ведения войны демонстрирует «ковер Байи», позволивший норманнской коннице Вильгельма одержать победу над англосаксонской инфантерией Герольда при Гастингсе в 1066 году; это стало возможным, как только были преодолены все препятствия и заграждения и защитники покинули укрепленные высоты.

И все-таки отдельные региональные и даже локальные волнения проходят красной нитью через всю историю франко-саксонских отношений в последующие двадцать лет. Впрочем, военная мощь и способность к глобальному единению отдельных швармов была окончательно подорвана. Целенаправленные военные действия меньшей интенсивности, и в первую очередь обширные депортации жителей на обоих берегах Эльбы, покончили с повстанческими устремлениями саксов в первом десятилетии IХ века. Между тем церковные структуры, к примеру епископия Бремена, были отброшены в своих начинаниях на уровень восьмидесятых годов, из-за чего им удалось возобновить созидательную деятельность лишь после 804 года. Только теперь мог развернуть свои усилия в нижнем течении Везера епископ Виллирих, назначенный еще в 789 году преемником Виллихеда.

Соответственно шло формирование других епископий на землях саксов, где после Падерборна в 799 году были учреждены епархии в Оснабрюке, Миндене и Мюнстере примерно в 800 году и после 804 года, то есть уже в новом столетии, когда окрепли первые миссионерские ячейки, а назначение архипастырей обеспечило преемство церковной жизни. Таким образом, между военным покорением противника и его фактической интеграцией в государство франков пролегла дистанция, измеряемая примерно двадцатыо годами. Они включали в себя евангелизацию и административные действия, а как крайнее средство — депортацию коренного населения и заселение его земель франками.

После беспрецедентных военных успехов в двух битвах Карл не удовлетворился достигнутым статус-кво, а переправился через Везер, продвинувшись до самой Эльбы, «все опустошая» на своем пути, как свидетельствуют имперские хроники. Не исключено, что уже в 783 году он искал встречи с главным противником и вдохновителем мятежа Видукиндом, который тогда, видимо, вновь удалился в регион на другом берегу Эльбы.

Карл победителем вернулся в Вормс, «после того как все устроил и привел в порядок». Осенью состоялось его бракосочетание с Фастрадой. Лорш удостоился новой грамоты, подтверждавшей утраченные основания для владения и соответствующие правовые притязания. 9 октября король предоставил церкви Ареццо в Тоскане привилегии, что означало подкрепление его связей с Италией.

Рождество и Воскресение Господа 11 апреля 784 года Карл отмечал в зимнем пфальце Геристаль близ Льежа. Это было уже одиннадцатое пребывание Карла начиная с 770 года в центре обширных фискальных владений на реке Маас.

Их леса располагали людей к зимней охоте сообразно их социальному положению. Зимние месяцы с дождями, снегопадами и гололедом, с заболоченными путями и дорогами, с замерзшими реками приводили к замиранию всей общественной жизни. За небольшими исключениями, страна впала в состояние общей политической спячки.

Наряду с любителями охоты король много времени посвящал общению с самыми верными ему людьми. В узком кругу концептуально прорабатывались «майские поля», другими словами, проведение общеимперского собрания. Правда, хроники того времени об этом почти ничего не сообщают.

Обе проведенные в 783 году битвы, которые летописные источники по праву называют крупными успехами, еще не означали окончательного умиротворения на землях саксов, «привычным образом и сообразно наиболее благоприятному времени года проигравшие снова собирались с силами, а вместе с ними и часть фризов к востоку и северу от реки Фли, которые откровенно вернулись к идолопоклонству». Как Виллихед в 782 году, так теперь Людигер, ученик Григория Утрехтского и миссионер на землях фризов, чуть позже, первый епископ Мюнстерский и основатель монастыря Верден, был вынужден покинуть страну. Вместе со своим братом Гильдегримом, впоследствии архиепископом Кёльнским, он нашел убежище сначала в Риме, а потом в Монтекассино. В начале монашеской жизни он познакомился с уставом свя того Бенедикта, который некоторое время спустя стал пропагандировать на реке Рур. Кроме того, проект реформирования устава Бенедикта Анианского базируется на опыте и взглядах этого руководящего духовного слоя, приобретенных еще в бытность отца Карла — Пипина. Вспомним о брате Карла — Карломане, монахе Монтекассино, и о самом Карле, который считался ревностным сторонником этих сбалансированных правил монастырского жизни. Роль посредника между франками и монахами в Монтекассино постоянно играл Рим как резиденция папы. И эту функцию можно проследить на примере биографии мажордома Карломана. Близость к Риму и монастырская реформа в духе понтифика сформировались за долгие десятилетия, решительно и долговременно воздействуя на ментальные структуры высшего слоя франкского общества и всего королевства.

Как только позволила погода, Карл в ответ на очередной мятеж переправился через Рейн близ Липпенхема и, очевидно, решил продолжить столь удачно начатое в прошлом году и подавить мятеж. Разоряя и сжигая все на своем пути, его войска продвинулись до современного Петерсхагена, расположенного южнее Миндена на Везере. Однако весенний паводок и залитые водой: прибрежные зоны не позволили воспользоваться бродом через реку, из-за чего король, устремившийся в северные регионы страны, возможно вплоть до Фрисландии, был вынужден изменить первоначальный план. Он повернул на Остфалию и дошел до Штейнфурта на Окере (приток реки Аллер), а потом до селения Шенинген, где снова разорял все попадавшееся на пути, предавая огню места поселений саксов. Там он заключил соглашение с восточными франками, о содержании которого нам ничего не известно. Но в нем речь могла идти только об одном — об их подчинении франкской власти и принятии христианства как существенного предмета договоренности. Но также, видимо, о безнаказанности бунтовщиков и обретении королевского благорасположения. После этого король вернулся к франкам.

Если Остфалию в результате этой экспедиции удалось умиротворить, то вестфальцы вновь взбунтовались и попытались собраться на Липпе. Эту попытку пресек старший сын Карла (тоже Карл) от брака с Гильдегардой. В хрониках он именуется лишь как «сын Карла» или «господин». Так вот, вместе с переданным в распоряжение отрядом, который должен был прикрывать отца с тыла, он дал бой противнику в округе Драйн, что расположен в среднем течении реки Липпе, и оказался победителем. Характерно, что победа была одержана в результате кавалерийской атаки, нанесшей вестфальцам огромный ущерб. Это боевое крещение, принятое Карлом в столкновении с саксами, показало его как потенциально масштабного преемника отца. Сам Карл Великий, в свое время будучи старшим из сыновей, принимал участие и походах собственного отца Пипина на землях Аквитании. Его сын продемонстрировал военный талант и, возможно, предстал уже созревшим для несения политической ответственности, как сын Гильдегарды, носящий одно имя со своим отцом. Он явно пользуется благосклонностью короля, который открывает сыну тайны военного ремесла и дипломатии. Но двойного королевского правления быть не может.

Карл остается единственным правителем франков. Лишь титул императора, присвоенный ему на Рождество 800 года, дает повышение статуса юного Карла как короля, но и тогда он остается в подчинении у отца и действующего императора, главного правителя. Между тем судьба распорядилась по-своему: в 811 году Карл по истечении года и еще до кончины отца отошел в мир иной вслед за братом Пипином. В результате Людовик, впоследствии получивший прозвище Благочестивый, вступил в почти единоличное политическое наследие Карла Великого.

Несмотря на договоренность с Остфалией и победу над Вестфалией, на разорения и поджоги, сопротивление дикарей-саксов не было сломлено. Остается только гадать, какую энергию высвободило вынужденное подчинение королю и христианскому Богу. Карл, являвшийся образцом политической решимости и не знавшей снисхождения инерции, против обыкновения и несмотря на трудности с военным призывом, решил провести поход зимой, вероятно, чтобы упредить волну мятежей, приходившуюся, как правило, на весну, в регионах восточнее Рейна. Взаимоотношения с саксами настолько захватили короля, что в месяцы между возвращением и новой экспедицией не отмечено ни одной грамоты, ни одного судебного приговора, ни одного правительственного решения, связанного с обыденной жизнью.

Следуя обычной, вполне успешной тактике, отряды устреми лись «в земли саксов двумя путями». Хроники сообщают, что король провел Рождество вблизи старого оборонительного сооружения саксов под названием Скидриобург (Шидер), в вилле Людге близ Пирмонта, после чего добрался до места, где Везер и Берне впадают в Реме. И на этот раз он опустошал все, что попадалось ему на пути, применяя известный с незапамятных времен принцип — наносить врагу чувствительный и долговременный урон

Далее продвижение франкских отрядов застопорилось — этому помешали неблагоприятная погода и наводнения. Тогда король удалился в укрепленный Эресбург, куда велел доставить супругу Фастраду, сыновей и дочерей. Как живо комментирует Эйнхард десятилетия спустя, Карл любил общение с семьей больше всего на свете.

Характерно, что король для зимнего постоя выбрал не более комфортабельный пфальц Падерборн, а укрепленный Эресбург, однажды уже устоявший под ударами врага. По свидетельству хроник, защитные сооружения крепости расширили, построили также церковь (капелла). Учитывая продолжительность пребывания короля в крепости (Рождество 784 года и Пасха 785 года), без вложений в культовые строения было просто не обойтись.

Среди погибших, которых оплакивал Карл, был аббат Фулрад. Он оказывал содействие еще его отцу и осуществлял дипломатическую подготовку эпохального союза папы Захария с франкским мажордомом. Возглавляя дворцовую капеллу и являясь аббатом Сен-Дени, Фулрад занимал весьма влиятельное положение в государстве франков. Его завещание воспроизводит всю Iполноту его владений. Это была область Маас — Мозель, Эльзас и юго-восточные регионы, простиравшиеся вплоть до Баварии. Он сумел использовать их во славу Сен-Дени и одновременно в интересах королевства франков. Не случайно его имя упоминается в поминальной книге зальцбургского монастыря Апостола Петра. Написанная Алкуином эпитафия прославляет Фулрада как «красу церкви», а сочиненная ирландцем Дунгалом надгробная надпись свидетельствует: «Он готов ко всему доброму». Папа Адриан I однажды назвал умершего даже «архиепископом государства франков».

Правда, после смерти Фулрада, символизировавшего переходный период в истории правления франков, Карл покончил с этим замещением должностей. Преемником Фулрада в Сен-Дени стал Магинарий, который еще при брате Карла — Карломане был членом придворной капеллы, а впоследствии одним из экспертов Карла по итальянским делам, в то время как капеллу в духовном звании архикапеллан возглавил епископ Ангильрам из Меца, с эторого папа в 794 году по просьбе Карла снял обязанность постоянного нахождения в своей епархии. Назначение Магинария аббатом Сен-Дени показывает, что на важные церковные должности, особенно предстоятелей крупных имперских аббатств, король выбирал прежде всего мужей с большим опытом, приобре- темным на королевской службе, на чью верность и лояльность он мог, безусловно, рассчитывать. Не только духовное содействие и политическая благонадежность сановников имели решающее зпа чение; не менее ценной представлялась материальная поддержка со стороны возглавляемых ими духовных структур, на которые королевство было вынуждено делать ставку, особенно при осуществлении почти ежегодных военных походов. К ним имел непосредственную причастность расширяющийся вассалитет церквей и аббатств.

Проявившаяся при королях Отгонах и салических франках господствующая роль короля в отношении церкви и ее экономического базиса начала складываться еще при Карле и его преемниках. Так, столь почитаемый Карлом Алкуин, ученая «жемчужина» его двора, был назначен аббатом монастыря Святого Мартина в Туре, грамматик Павлин — патриархом Аквилейским, биограф Карла Эйнхард, хотя и был мирянином, при Людовике Благочестивом получил в управление не менее семи монастырей и духовных учреждений, в том числе соборы Святого Петра и Святого Бавона в Жанте, Святого Сервация в Маастрихте, Святого Вандрилла в Нормандии.

Зиму 784–785 годов Карл провел в Саксонии. Для поддержания боеготовности войск и ее повышения, а также для устрашения саксов Карл предпринял рейды на близлежащие земли. «Он велел грабить взбунтовавшихся саксов, занимал их крепости, вторгался в укрепленные пункты, проводил чистку на дорогах в ожидании подходящего момента для проведения имперского собрания».

Ежегодное собрание, на которое король пригласил аристократию со всех концов франкских земель, состоялось на излете зимы в Падерборне, а именно в его пфалыде на территории Вестфалии, несравненно более привлекательном, чем тесная крепость Эресбург. Из Падерборна до папы в далеком Риме дошло приветственное послание короля. В нем он благодарит святого отца за то, что тот возносит молитвы за него, его семью и всех франков, и вместе с тем просит о снисхождении за отправленные скромные дары, «изготовленные не где-нибудь, а в Саксонии».

В Падерборн из далекой Аквитании прибыл и его подрастающий сын, король Людовик, с соответствующей свитой. Следуем отметить следующее: по мнению биографа Людовика — Астронома, отец опасался, что из-за долгого отсутствия короля народ Аквитании может взбунтоваться, а его сын, все еще пребывающий в нежном возрасте, переймет кое-что из чужих нравов, от которых, однажды их впитав, уже не сможет снова избавиться. В этой формулировке сфокусирована проблема империи франков: королевское правление означает королевское присутствие. Децентрализация правления и отсутствие членов фамилии, особенно таких юных, как Людовик Аквитанский или Пипин Италийский, таили огромные опасности из-за возможного отчуждения от народа государства франков, его нравов и менталитета, что могло иметь негативные последствия для общих принципов правления династии и будущей сплоченности королевства. Присутствие и интеграция могли стоить потери центральной опоры и отчуждения.

Карл велел Людовику, уже уверенно сидевшему в седле, приехать на собрание в сопровождении вооруженных людей, позаботившись лишь о мерах безопасности на границе. «Сын Людовик, — свидетельствует наш заслуживающий доверия биограф, — добросовестно и по лучшему разумению следовал отцовским указаниям и благополучно прибыл в Падерборн». На Людовике была национальная одежда басков, равно как и на его сверстниках, «ибо он из радости приказал таким образом исполнить свою отцовскую волю». К этому сугубо эстетическому моменту добавлялся откровенно политический: национальная одежда означала принадлежность и единение юного короля с жителями окраинного региона — Аквитании, политическим представителем которой он и явился на это высокое собрание. Вместе с тем Карла мучило ощущение, что потенциальный престолонаследник может слишком уж тесно сблизиться с чужим народом и оказаться под влиянием привычек последнего. Поэтому для противодействия сепаратистским тенденциям представлялось крайне важным участие Людовика и аквитанской аристократии в столь представительном имперском собрании на недавно завоеванной территории. Достигнутая тем самым публичная неформальная согласованность и среди членов королевской фамилии была призвана стать заменителем отсутствующих институциональных рамок ступенчатого осуществления власти по образу и подобию писаной или неписаной конституции. Мы наблюдаем целую систему постоянных «поддержек», что требовало максимума политической мудрости и дипломатической сноровки в общении с папой, со светской и церковной аристократией, а также с членами собственной семьи. Эта сноровка, по сути дела, определяла успех или неуспех политических решений. Королевство Карла и королевство его сына Людовика дают яркие тому примеры.

Людовик Аквитанский до осени 785 года оставался рядом с отцом; только после этого получил отцовско-королевское разрешение вернуться в Аквитанию. Прощание как формальный акт (такое уже случалось при прощании с Тассилоном в 781 году) указывает на разницу в ранге и властном положении между обоими действующими лицами. Королевский сын, сам будущий король, остается в подчиненном положении по отношению к правителю и отцу в духе послушания и любви. В политическом завещании 806 года Divisio regnorum (раздел королевства) Карл пояснит канон обязанностей своих сыновей и преемников по отношению к отцу и носителю совокупности власти. Была разъяснена также для аквитанской знати, присутствующей на соответствующей церемонии adventus[43] и reditus[44], субординация между отцом и сыном и вытекающие из нее политические последствия. Не случайно государственно-правовой претензией, якобы предъявленной королевским двором в 788 году вероломному баварскому герцогу Тассилону в связи с его дезертирством (herisliz), стал самовольный отъезд из военного лагеря в Невере в 763 году. Впоследствии этот факт явился веским пунктом обвинения.

Имперские хроники не без основания квалифицируют собрание в Саксонии как «собор», поскольку в Падерборне вновь рассматривались вопросы церковного устройства. Так, англосаксонский миссионер Виллихед из ссылки в Риме и Эхтернахе вернулся в Саксонию и в эти недели вновь занялся евангелизацией в Вихмодии, расположенной в среднем течении Везера и Эльбы: «Здесь он публично и настойчиво проповедовал среди язычников веру во Господа. Восстанавливал разрушенные храмы, а подходящих людей, способных нести народу спасительные назидания, ставил во главе определенных селений. Так в том самом году саксы обрели христианскую веру, утраченную ранее».

17 июля 787 года Виллихед был рукоположен в епископы, а некоторое время спустя, в 789 году, окончательно выбрал Бремен местом своей резиденции. Маленький деревянный храм, расположенный неподалеку от прибрежной дюны, 1 ноября 789 года был освящен уже как собор. Впрочем, неутомимый служитель Божий скончался всего неделю спустя во время инспекционной поездки в Блексене (Норденхам). Тело усопшего было перевезено через Везер как «сакральная опора» региона и захоронено в его храме. Мы уже говорили, что преемник Виллихеда Виллирих, назначенный еще в 789 году, из-за прокатившихся по тем землям волнений смог реально приступить к духовному послушанию лишь в 804 году. Насколько ограничены были экономические возможности на обращенных в новую веру землях, говорят «шефства» франкских епархий и аббатств над церковными новообразованиями или же духовные «опорные пункты», приданные по воле Карла новым храмам, или, например, бременский монастырь, получивший под свое начало обители Селла Монт-Жюстен в Бургундии, а чуть позже Торнаут во Фландрии.

Примерно в 795 году в Минденском регионе отмечена деятельность некоего Эрканберта в качестве миссионерствующего епископа; его опорной точкой считалось поселение близ Фульды. После 800 года он стал епархиальным епископом округа Минден. В Мюнстере начиная с 805 года священнодействовал Луитгер. Он известным миссионерской деятельностью среди фризов и саксов, а был выходцем из миссионерской школы в Утрехте. Причем подобно Виллихеду или Эрканберту до получения епископского жезла он проповедовал христианскую веру в своей будущей епархии. Как показывает пример Вердена, такой процесс мог растянуться на десятилетия. Судя по всему, эта епископия вышла из недр миссионерского опорного пункта в Бардовике, который, отпочковавшись от (вюрцбургских) аббатов из Аморбаха и Нойштадта-на-Майне, перед лицом нестабильного положения в долине Эльбы был ликвидирован самое позднее в тридцатые годы IХ столетия. Лишь после восшествия на престол внука Карла Великого — Людовика Немецкого миссионерский опорный пункт возобновил деятельность в период между 845 и 848 годами в Вердене, скорее всего под влиянием наследников Видукинда, упоминающихся в летописных свидетельствах и как епископы Вердена. Новая епископия располагала весьма ограниченными материальными ресурсами и впоследствии в финансовом отношении сильно зависела от монастыря Бардовик, владевшего значительной частью солончаков с озерами в Люнебурге.

Начиная с 805 года хронисты отмечают и Оснабрюк как епископскую резиденцию. Своим положением он, видимо, был обязан усилиям одного миссионера, умершего в 804 году и подготовившего город к миссии духовного центра. Впрочем, время возникновения этих церковных центров чаще всего из-за отсутствия, а также по причине противоречивых и нередко сфальсифицированных источников, авторы которых старались поднять «возрастную планку» своей епископии, с трудом поддается определению и поэтому остается во мраке далекого прошлого.

В отношении Падербориа, наоборот, можно с уверенностью констатировать, что пфальц по случаю известного дня приема при дворе в 799 году, подготовившего все необходимое для императорской коронации, был избран резиденцией епископа, как это следует из сообщения аббата монастыря Святого Медарда в Суас соне по случаю перемещения мощей святого Ливория из Ле-Мапа в Падерборн. Весьма вероятно, что монастырь Святого Медарда и 777 году решал задачу по поддержанию миссионерских усилий и южной части Энгерна. Затем эстафету приняла епископия Вюрц бурга. Ее первым епископом стал сакс Хатумар. С учреждением этой епископии в начале IX века под миссионерством саксов и той мере, в какой оно касалось церковной структуры, пока мож но было подвести черту. Затем настала очередь Гильдесхейма, Гальберштадта и Гамбурта; этот процесс пришелся уже на 845 год — период правления сына Карла — Людовика.

Что касается процесса создания низовых церковных струк тур, включавшего создание целой сети приходских храмов, зачатки возникновения отдельных приходов, как правило, он покрыт глубоким мраком, в который лишь иногда проникают слабые лучи источников о покровительстве святых храмам да еще результаты археологических раскопок. В регионе Оснабрюка наиболее детально подтверждаются источниками так называемые «первопри-ходы» Меппена и Визбека, возникшие не позднее начала IX века в Ле-Мане и затем в Корби в качестве «подшефных». Зато Гс мельн может однозначно подтвердить свое первенство как самым первый монастырь на землях саксов, ибо был учрежден в периол правления аббата Фульды Баугульфа (779–802). Фактически и структурный сдвиг в сельской местности произошел лишь во вто ром или даже третьем поколении преемников Виллихеда. При этом опорными пунктами служили в основном Корби на Сомме и основанный на Везере дочерний монастырь Корби (Корбся Нова). Многократное перемещение мощей, особенно из Рима, способствовало активной христианизации страны саксов, тем более что высшая знать принимала деятельное участие в строитель стве церковных зданий и монастырей. Например, наследники Видукинда в Герфорде и Вильделсхаузене, Людольфинги, будущие герцоги и короли — в Брунсхаузепе, Гандерсхейме и, наверное, в Бассуме.

Из Падерборна Карл, «для которого открылись все пути и которому никто не противостоял», повел отряды по направлению верхнего течения Хазе и Хунте, снова подавляя всякое сопротивление огнем и мечом, разрушая укрепления саксов, пока не достиг округа Барден на левом берегу Эльбы. В так называемом Раффельштадтском таможенном уставе Карла от 805 года этот центр Бардовик отмечается как один из основных экономических центров на Эльбе и одновременно как важный перевалочный пункт из земель франков через Артленбург на северо-восток. Видимо, уже в 785 году он как «Вик», то есть торговая база на манер Дорестада на атлантическом побережье или Хайтхабу напротив Шлезвига, играл немаловажную роль, что предопределило его выбор в качестве миссионерского опорного пункта. По свидетельству одного саксонского исторического источника IX века, древнее церковное предписание позволяло учреждать епархии только в местах, отличавшихся удобным транспортным расположением и соответствующей плотностью населения.

В 785 году саксы округа Барден покорились франкам, признав христианство как новую веру. Карлу в конце концов даже удалось вступить через аборигенов в контакт с Видукиндом и его союзником Аббионом, причем король в случае безусловного подчинения обещал им амнистию. Он предложил, если они хотят остаться в живых, устроиться у него среди франков, что было однозначно задумано как демонстративный акт монаршего триумфа над главным противником. При этом король давал им статус заложников во имя их собственной безопасности. Такое почетное отношение, льстившее самолюбию Видукинда, признававало за зачинщиком тот же статус в дипломатическом смысле, что и за баварским герцогом, который тоже лишь после предоставления заложников в 781 году в Вормсе явился к королю для объявленного ранее разговора. Уловив психологически тонко сотканную правителем франков паутинку, Видукинд со своим окружением решил прекратить сопротивление против короля и христианского Бога.

После возвращения Карла к франкам в пфальц Аттиньи при полном параде явились Видукинд, Аббион и другие представители саксонской знати, чтобы «с глазу на глаз» совершить обряд крещения. Сам Карл выступил в роли крестного отца возмутителя, которого франки одновременно и боялись и уважали. Тем самым король взял на себя заботу о духовном просвещении крестников, одарив их прекрасными подарками. Этим актом Карл по примеру пап римских установил родственные узы между со бой и Видукиндом в знак примирения и союза, подтвердив одно временно высокий статус вождя саксов. При Людовике Благочестивом пришлось снова использовать фактор духовного родства как инструмент внешней политики и миссионерства, когда в 826 году в Ингельгейме-на-Рейие он крестил датского короля Харалъда и взял над ним «шефство».

Этот акт смирения и одновременно возвышения словно исключил Видукинда из исторического процесса. В последующее время хроники не содержат о нем никаких надежных сведений. Его погребение в Энгере и упоминаемый в связи с положением во гроб ценный кошелек — все это фальсификация и приписка периода расцвета и заката эпохи средневековья. Подобное изъятие из истории Видукинд разделяет с другим врагом Карла, который по положению даже превосходил его. Речь идет о Дезидерии, короле лангобардов, тесте Арихиза Беневентского. Такая же участь постигла баварского Тассилона и на какое-то время самого Карла. Воспринятая поначалу как сенсация, запись в книге поминовений в Рейхенау, заверенная во втором десятилетии IX века, содержит имя монаха, также Видукинда, которого ставят на одну доску с предводителем саксов. Однако это случайное совпадение вызывает обычно скептическое отношение. И все же после 785 года Видукинд ни разу не упоминается ни как член свиты короля, ни в связи с какой-либо административно-политической миссией. Зато его отпрыски — сыновья и внуки, по свидетельству хронистов, имели графский титул и жили в Саксонии. Особенно они были в чести у императора Лотаря I. Им принадлежит заслуга в организации известной операции по доставке мощей Александра Македонского из Рима в Вильделсхаузен в 851 году. С их инициативой связан также «старейший нижнесаксонский исторический памятник» — свидетельство о перемещении. На следники Видукинда отмечены и как епископы Вердена и Гиль десхейма. Таким образом, они относятся к элите империи. Император Отгон III нанес визит именно в Вильделсхаузен, а не в соседний монастырь Бремена.

В историографии последующих столетий Видукинд все чаще фигурирует как великий герцог, храбрый противник, ни в чем не уступающий Карлу Великому. Видукинд из Корби даже славит мятежника, называя его предком королевы Матильды, супруги Генриха I. И наконец, по мнению Гельмута Боймана, крещение в Аттиньи «покрывает» восстание и вероломство саксов, заставляя их познать и принять истинную веру. Как особо подчеркивает уже Эйнхард, из франков и саксов получается один народ.

Папа римский тоже отметил королевский успех и в наступающем году назначил целых три церковных праздника, чтобы отдать должное столь активному распространению христианства. Эти юбилейные торжества должны были приходиться на 23, 26 и 28 июня, то есть в сопровождение праздника Иоанна Крестителя 24-го числа этого месяца. Они были назначены специально так поздно, чтобы христиане за пределами земель франков по всей эйкумене могли ощутить это ликование. В послании к Карлу, в котором объявляются дополнительные церковные праздники, понтифик не преминул, правда, вновь напомнить о невыполненном обещании, в результате чего королю с помощью апостола Петра «вменялись» еще более внушительные победы и покорение еще более мощных народов. Может быть, аваров и мусульман в Испании?

Еще одного успеха, подлинные причины которого нам неизвестны, добились франки в этом году на юге империи. Жители Героны, северо-восточнее Барселоны, заявили о подчинении королю Карлу. В результате он приобрел важный опорный пункт по другую сторону Пиренеев. К нему вскоре присоединились города Уржель и Аузона. Они стали зародышем будущей Испанской марки, которой суждено было принимать христианских беженцев из эмирата Кордова.

Рождество 785 года и Пасху 786 года Карл провел в пфальце Аттиньи. Начавшийся год стал одним из немногих за период его пребывания на троне, когда обошлось без военных походов. Тем менее ему довелось пережить некоторые малоприятные события. Хотя официозные источники их умалчивают, менее значительные по масштабам исторические произведения и биографические исследования Эйнхарда указывают на заговоры оппозиционных групп в государстве франков в 786 и 792 годах, которые изрядно потрепали устои королевского правления.

Предание не дает четкого ответа на вопрос о причинах и поводе заговора, датируемого 786 годом. Эйнхард сообщает лишь о том, что следы мятежа вели к королеве Фастраде, «поскольку король одобрял ее жестокость, отбросив свойственную ему доброту и мягкость», причем неясно, стала ли жестокость поводом для мятежа или следствием ее проявления. Эйнхард явно видит в четвертой супруге Карла «леди Макбет» эпохи раннего средневековья. Нам трудно судить, в какой мере эта оценка отвечает действительному положению вещей.

Фактически в 786 году речь шла об аристократической фронде, во главе которой стояли графы. Она исходила из Восточной Франконии, именовавшейся Германией, но главным образом из Тюрингии. Заговор был назван по имени графа Гардрада, безусловно, выходца из Тюрингии. Его действия привели к открытому столкновению с королем, что вызвало, в свою очередь, общерегиональный мятеж. Подлинную причину этого выступления, возможно, направленного даже против самого монарха или по крайней мере призванного вызвать длительное непослушание, едва ли следует искать в текущей политике Карла. Например, в чересчур большой нагрузке на жителей Восточной Франконии и Тюрингии в результате беспрестанных военных походов на земли саксов. Ведь королевские экспедиции указанные регионы не затронули. Интерпретируемый в контексте одного источника 786 года капитулярий 789 года, предусматривавший всеобщую присягу на верность королю, содержит, по-видимому, косвенное указание на тлеющее недовольство, затем вылившееся в открытую оппозицию. Как сказано в параграфе предписания 789 года, каждый сохраняет свои права, но если попирается воля короля, значит, совершается правонарушение. Необходимо выяснить, какое должностное лицо нарушило эту заповедь, и официально констатировать право каждого.

В то время за исключением клириков каждый жил согласно воспринятому по преданию праву своего племени, то есть доказывал правду в суде или приносил покаяние опять же в суде. В соответствии с этим юридическим персональным принципом после 802 года Карл велел написать основные законы (главным образом покаянные каталоги) народностей империи, частично дополнив их королевским правом. Зафиксированные принципы как действующее право стали обязательными в качестве писаного права.

Поэтому, видимо, и заговор 786 года с большой долей вероятности имел корни в нарушении тюрингского права на пожизненную ренту. Не случайно в Мюрбахских хрониках, которые в этот и в последующие годы внимательно отслеживают течение событий, в результате чего мы становимся как бы живыми свидетелями истории, всего реально пережитого и услышанного в контексте этой аристократической фронды об одном выходце из Тюрингии. Это, безусловно, граф Гардрад, отказавшийся выдать замуж за франка свою уже просватанную дочь согласно обещанию, предусмотренному действующим франкским правом. Карл через эмиссара велел отдать дочь, тюрингский граф отказался подчиниться приказу. Он собрал вокруг себя «всех тюрингенских людей и своих ближних», чтобы оказать сопротивление королю. Гнев Карла обратился на возмутителей, сторонники короля стали опустошать владения мятежников. Тюрингцы спрятались в монастыре Фульда. Его аббат Баугульф, в свое время пострадавший при дворе, вызвался играть роль посредника. Король велел доставить мятежников в сопровождении охранников себе во дворец. Он спросил, соответствует ли действительности, что они вознамерились его убить или же просто воспротиви-;йись исполнению приказа. Ответ был утвердительный. Один из участников вроде бы даже сказал: «Если бы только согласились мои товарищи, ты бы больше никогда не переправился живым через Рейн!»

О дальнейшем течении процесса в королевском суде, который вылился одновременно в уголовный суд и в «процедуру по проверке эффективности правовых предписаний», цитируемый источник, к сожалению, ничего не сообщает. Об этом можно судить лишь из выводов уже упоминавшегося капитулярия 789 года, Предусматривающего проведение всеобщей присяги на верность королю. Говорится буквально следующее: неверные хотят породить неразбериху в королевстве, покушаются даже на жизнь короля. Когда же их спросили, как они до этого дошли, последовал ответ: потому что они не давали ему клятву верности.

Вот почему король уже в 786 году, чтобы закрыть правовую брешь, наличие которой он, очевидно, признал, отправил заговорщиков под охраной в Италию, главным образом в Рим, в Нейстрию и Аквитанию, чтобы на могиле князя апостолов (Рим) на раке с мощами святых, наиболее почитаемых во всех частях страны, публично принести присягу в верности ему и его сыновьям.

Тем самым был устранен правовой изъян и заговорщики, хотя и задним числом, были изобличены в измене. Клятва на верность себе, принесение которой Карл потребовал в 789 году и повторно уже как император в 802 году, вылилась во всеобщую клятву верноподданных. Ее содержание состояло в основном, в перечислении обязанностей, которые должны исполняться, а не в почетных обязательствах. Прежде всего запрещалось наносить ущерб интересам короля, к примеру, заключать союз с его врагами. Традиционное представление о короле как главе общности, объединяющей всех вольных, дополняется требованием персонального обязательства в виде присяги в верности. Ее нарушение влечет за собой жесткие санкции, а на исполнение король претендует согласно своему королевскому достоинству. Общая присяга меняется в отдельных компонентах в так называемой присяге на верность сеньеру. Это как персональный субстрат феодальных отношений, связывающий аристократию друг с другом и с королем и, наконец, включающий в указанную систему взаимоотношений церковное служение. А вот общая присяга верноподданных в процессе феодализации, отсекающая вольных от верхнего «эшелона», утрачивает свой смысл и поэтому не подвергается больше обновлению при преемниках Карла.

Заговор 786 года, реакция на него короля и мучительное разрешение конфликта показывают, сколь несовершенен и хрупок был государственный «сектор» в империи Карла Великого по сравнению с властной монополией и концентрацией власти в современной государственной машине. Хотя король возглавляет союз личностей, образующих круг его приверженцев, ведет войны, возглавляет королевский суд, защищает и поддерживает немощных и слабых в обществе. Знать, если она вовлечена в светские и духовные государственные структуры, подчиняется монарху лишь от случая к случаю, несмотря на то что не может игнорировать такие сферы, как воинский призыв и обязательность выполнения судебных решений.

Они вовсе не отвергают собственное автохтонное «дворян ское» (аристократическое) право, которое не является произвол ным от королевского, а в связи с общим происхождением соответствующего региона вполне может конкурировать с ним и даже в состоянии обосновывать противодействие ему и открытое не повиновение.

Верноподданный субъект — правовая фигура на раннем эта иг государственности. Против этого восстает вольный индивид, ничуть 224 не уступающий властям предержащим в сословном плане, хотя харизма королевской фамилии и в первую очередь привилегированный статус создают ступенчатые социальные, а затем и правовые структуры. Ограничение междоусобицы, расширение системы публичного судопроизводства и постепенное исполнение церковных заповедей в каждодневной жизни обосновывают в итоге процесс цивилизации полуархаичного воинственного общества. За время правления Карла оно все более ускорялось в своем развитии, позволив государству франков соединить в одно целое антично-церковное с германо-франкским наследием, заложив тем самым фундамент специфически средневековой культуры, в которую входит всеобъемлющая сфера, обозначаемая термином «государство».

Так, в последней четверти VIII столетия понятие «присяга верности» становится чрезвычайно важным ферментом в отношениях между королем и знатью. Из нее вытекает тяжесть обвинения, которое чуть позже было предъявлено герцогу Тассилону: его упрекали в вероломстве, нарушений присяги верности, совершении преступления, заслуживающего высшей меры наказания. Его начиная с 757 года именовали «цепным наказуемым деянием». Так называемый «ковер Байи», возникший в последней четверти XIII века, также усматривает в действиях Герольда нарушение присяги верности, публично совершаемой на мощах святых, главную вину претендента на трон и одновременно причину его неудачи и переход английской королевской короны к Вильгельму Завоевателю.

Каковы же были непосредственные последствия принесения присяги верности для участников так называемого заговора Гардрада? После того как публичная клятва верности на святых мощах устранила очевидный правовой изъян — в нашем правопонимании это недопустимо задним числом, — Карл мог подвергнуть мятежников наказанию как клятвопреступников. По данным Эйнхарда, однако, только трое злодеев были подвергнуты смертной казни, поскольку пытались избежать ареста и при этом оказались виноваты в убийстве. Остальных заговорщиков схватили на обратном пути — им выкололи глаза. Эту меру наказания Людовик Благочестивый себе во вред якобы применил и в отношении племянника Бернгарда Италийского в 817 году. Другие заговорщики были схвачены в Вормсе, им также выкололи глаза и сослали. Остальных как «жертв совращения» Карл помиловал. Возможно, в этих наказаниях проявилась обычно нехарактерная для короля жестокость. Эйнхард усматривает здесь влияние королевы Фастрады и косвенно порицает ее. Была проведена также конфискация имущества и владений: Они отошли к королю, который роздал их своим сателлитам.

В общем и целом, и прежде всего в духе того времени, отношение короля к противникам, даже посягавшим на его жизнь, представляется вполне умеренным, хотя и не всегда безупречным. А вот насколько более оправданное возмущение, даже если речь шла о далеких отзвуках происшедшего, вызвали бы фактические массовые казни в Вердене по большей части безымянных участников всеобщего восстания саксов! Но и в этом случае уголовный суд наказал лишь главных зачинщиков, уделом «совращенных» стала дозированная милость монарха.

Не только внутрифранкская оппозиция, вылившаяся в заговор Гардрада, обнажила структурные изъяны королевского правления. На Западе в то время наметилось противостояние с жителями региона, которые с трудом мирились с господством над ними франков. Бретонцы на крайнем северо-западе Галлии попробовали устроить восстание. Непосредственный повод для бунта неизвестен, но общая причина волнений поддается исследованию. Основная масса жителей галльской Арморики произошла от по томков кельтских ирландцев. Избегая вытеснения с острова сак сами, они с конца V века устремились на противоположное побережье, где им в основном удалось сохранить родной язык, культуру и социальные структуры своей древней родины. Не случайно для авторов эпохи раннего средневековья Бретань была Вritannica minor (малая) в отличие от Вritannica maior — Великобритании. Пришельцы селились на территориях кориосолитов, оссисмов и венетов с центрами в Нанте, Ренне и Ванне. Их вожди возглавляли местные племена, церковь по ирландскому образцу подразделялась на аббатства, среди которых особо выделялся монастырь Редон, сохранивший многочисленные древние рукописи по истории Бретани.

Еще на закате правления династии Меровингов франки по лучали от бретонцев дань. В 755 году отец Карла Пипин занял Ванн и Вантэ. Здесь в контакте с франкскими графствами Нант и Ренн формировалась так называемая Бретонская марка. Первыми маркграфами (правильнее было бы называть его префектом) стали прославленный впоследствии Карл Святой и паладин Хруотланд, павший в 778 году в Пиренеях герой эпоса «Песнь о Роланде». Усиление франкской власти, безусловно, угрожало авторитету и самостоятельности местных кланов. Они и развязали восстание, чтобы избавиться от господства франков, которые для их были такими же чужестранными завоевателями, как и саксы. В главе о военных действиях Карла Великого Эйнхард выражается лаконично и вместе с тем экзальтированно: «Карл покорил также бретонцев… он направил против них свои отряды и заставил их выставить заложников, а также поклясться исполнять его приказы». Эта метода соответствует правилам общения с соседями и врагами; она применялась вначале в отношении аквитанцев, лангобардов, саксов; чуть позже по отношению к Тассилону Баварскому и Арихизу из Беневенто. Серьезными гарантиями корректного поведения были предоставление заложников и принесение общей присяги верности.

После Пасхи 786 года Карл направил в мятежные регионы сенешала Аудульфа. Бретонцы установили укрепления и заграждения между болотами и лесными массивами, чтобы создать помехи для кавалерии противника. Тем не менее успех был на стороне Аудульфа. Он с удивительной стремительностью преодолел сопротивление вероломного народа, отказавшего королю в подчинении, и представил монарху, видимо, уже после перемирия, заложников и многих представителей знати, капитанов, князей и тиранов. В этот момент король скорее всего размышлял о получении с них дани. С 791 по 800 год в Бретани отмечались и другие мятежи, а с 811 года со взиманием дани, видимо, было полностью покончено. Интеграция Бретани в так называемое государство франков успеха не имела — от былого остались весьма слабые узы, а при Карле Лысом Бретонская марка вообще перестала существовать.

Еще на имперском собрании в Вормсе, где обсуждался вопрос о волнениях в Тюрингии и Бретани, а также об их подавлении, Герсфельд и Сен-Жермен-де-Пре вновь удостоились королевских привилегий. 31 августа Герсфельд получил в свое владение виллу Дорнбах, а Сен-Жермен — расположенную близ Парижа виллу Мароль-сюр-Сен, за которой в IX веке признавались таможенные и рыночные права, а также разрешение на взимание платы за перевоз на пароме. В принятых решениях отразился заметный прогресс торговли и транспорта в долине Сены.

По случаю имперского собрания Карл провел длительное время в Вормсе, расположенном на одной из главных водных магистралей государства франков и неподалеку от важных королевских землевладений.

Кроме того, совмещение пфальца и собора создавало наилучшие предпосылки для королевских представительских целей и концентрации монаршей власти в одном месте. Здесь король со своими советниками обстоятельно выяснял политические императивы по другую сторону Альп. Имперские хроники высказываются следующим образом: «Во имя повсеместного спокойствия он принял решение, совершив молитвенное единение у могил апостолов, разобраться с итальянскими делами и провести официальные разговоры с эмиссарами императора по вопросу об их договоренностях. Так оно и произошло». Вместо абстрактном программы из трех пунктов подкорректированная версия хроник поставила на первое место в рамках четвертого военного похода и Италию именно споры с герцогом Беневенто, что Карл и осуществил, «дабы покорить остаток империи, главу которой в лице плененного Дезидерия и львиную долю которой на территории Ломбардии он имел под своей властью».

Итак, Карл объявил о воинском призыве, чтобы, несмотря на суровую зиму, преодолеть Альпийский гребень, хотя в более ранней версии целями экспедиции названы только молитвенное общение, политика и дипломатия как главная мотивация похода. Правда, в официозных документах опять нет ни слова о папе Адриане I и его вновь настоятельно выражаемом желании об ис полнении сделанных святому апостолу Петру обещаний. Учитывая наступившее время года и связанные с этим ограниченные возможности для воинского призыва, дипломатические цели экспедиции, видимо, оказались в центре внимания, а не сугубо индивидуальное желание помолиться на могилах высокочтимых апостолов, а также иметь доверительное общение со святым отцом, чтобы таким образом выразить благочестивое отношение к духовному покровителю королевства франков, духовному отцу ко ролей и престолонаследников.

Утверждение, что только временная последовательность споров с герцогом Беневенто Арихизом и с герцогом Баварии Тассилоном, зятьями смещенного короля Лангобардии Дезидерия, позволяет однозначно судить о строгой политической концепции «исключения еще остающихся последних повелителей собственного права» (по высказыванию Рудольфа Шиффера), вызывает серьезные сомнения, тем более в южной части Рима короля поджидал мощный контингент, которому было что противопоставить в военном отношении. Вплоть до своего вырождения во второй четверти XI века династия Пандульфа Беневентского герцогства сумела продержаться и остаться на плаву, маневрируя между притязаниями церкви и восточноримскими стремлениями к выжииванию. В любом случае тактика военного захвата находилась за пределами возможного для политики франков. По-другому обстояло дело с Баварией, где географическое соседство, коллаборационизм местной знати и церковное переплетение значительно облегчали воздействие извне.

Что касается отношения Карла к Беневентскому герцогству, здесь исход дела могли решить действенность угроз и дипломатическое искусство короля. Все зависело от того, удастся ли подчисть южную часть Апеннинского полуострова (в том числе и политически) планам франков. В начале столь деликатного предприятия необходимо было провести рекогносцировку этого неизвестного Карлу региона, чтобы из полученных данных сделать соответствующие выводы. Карл не мог себе больше позволить опрометчивость, приведшую к катастрофе в Пиренеях. Поэтому особое значение в той ситуации приобретали оценки его приближенных, а также взгляды людей из окружения римского понтифика.

Надо сказать, что положение в Италии было запутанным. После 781 года папа Адриан 1 так и не вступил в столь желанное обещанное ему владение Сабиной. Новая миссия нотариуса Магинария, с которым мы уже знакомились в составе нескольких посольств и который стал преемником Фулрада в качестве аббата монастыря Сен-Дени, также ничего не смогла изменить в столь печальном деле. Сравнить это можно с тем, как в Равенне реагировали на приказы папы, что побудило Адриана I потребовать от короля доставить в Рим местных строптивых сановников. Следовательно, утверждение наших влиятельных хроник о том, что король собирался навести порядок в итальянских делах, вполне соответствует действительности.

Между тем наметилось определенное примирение между Византией и папством. Это было равноценно решительному размежеванию противников. Императрица Ирина и ее сын Константин пригласили папу на Вселенский собор в Константинополь, чтобы в обстановке согласия решить богословско-религиозно-политические проблемы так называемого спора об иконоборчестве, считавшегося главным препятствием сближения Востока и Запада. Одновременно в пригласительном послании признавался духовный приоритет Рима перед другими патриархами. Это должно было подвигнуть папу к взаимности. 27 октября 785 года Адриан I ответил вежливым и корректным образом. В традиционной дипломатической форме он признал императоров своими господами, обосновал почитание икон с богословской точки зрения, похвалил императоров за возврат к «праведной вере», объявил об участии своих легатов в предстоящем соборе, отверг равенство с папой патриарха Константинопольского, поставил вопрос о реституции патримоний в Южной Италии и на Сицилии, а также потребовал признания за престолом апостола Петра права на рукоположение в Иллирийских провинциях. Папа не упустил случая настоятельно указать в послании на пример подобающего отношения к преемнику князя апостолов со стороны короля франков и лангобардов, а также «патриция римлян». Последний как раз проявляет смирение к преемнику апостола Петра, подчинив себе «все нации Востока и Запада». Он объединил их со своей империей, вернул Римской церкви захваченные лангобардами провинции, города, крепости и патримонии, присовокупив к ним прочие дарения.

Когда в 781 году стал намечаться союз между государством франков и Византией, который вскоре предполагалось закрепить браком Константина с дочерью Карла Ротрудой, папа тоже решил сделать осторожный шаг в направлении Босфора. Тем самым предполагалось покончить с отчуждением между Востоком и Западом, возникшим более двух поколений назад, а также га рантировать церковно-политическое положение папского престола, его претензии на владения и правопритязания в южной части полуострова, который, находясь под властью герцогов и одноврс меино неаполитанских епископов, лангобардских герцогов Бенс-венто, а также сицилийско-византийских патрициев в Гаэте, бро сал вызов интересам папской церкви. Папа Адриан I, обладая политическим чутьем, особо отмечал мощь франков как гарантом его положения и представил модель общения с преемником апо стола Петра в качестве образцовой для других императоров.

Из-за влиятельной внутрицерковной оппозиции в отношении использования икон Вселенский собор в августе 786 года в Константинополе не состоялся. Поэтому императрица Ирина перенесла его открытие в провинцию, а именно в Никею. Там уже однажды заседал первый Вселенский собор. Это было в 325 году. Собор сформулировал и ввел во всеобщую практику до сих пор действующий символ веры.

Второй Вселенский собор заседал здесь в сентябре и октябре 787 года.

Сближение папы с византийским двором трудно было представить начиная с 785 года, хотя Адриан I благоразумно щадил своего фактического гаранта Карла и его двойное королевство франков и лангобардов, чтобы не поставить под удар собственные территориальные интересы в Италии.

В течение нескольких месяцев до четвертого похода в Италию и третьего по счету посещения Рима Карла представлял в Константинополе эмиссар Вибольд, предположительно зондировавший судьбу согласованного в 781 году матримониального проекта. Этой скорее внешней договоренности между Восточным Римом, преемником апостола Петра и Карлом не суждено было сбыться. Вскоре все рухнуло, что означало новые сложности прежде всего для понтифика.

В конце 786 года король франков перешел Альпы. Его точный маршрут нам неизвестен. Рождество он отмечал во Флорен-щии и оттуда направился в Рим, где был с почестями встречен «апостольским преемником Адрианом». Правда, никакие подробности протокольного характера нам также неизвестны. Главным предметом разговоров было скорее всего герцогство Беневентское, на которое Адриан I снова заявил притязания. Герцог Арихиз, как и Тассилон Баварский, именовавший себя князем, по убеждению нашего биографа (если только он не очень фантазирует), был помазан епископами по королевскому чину, даже возложил на себя корону и зафиксировал свои грамоты «из главного дворца». На слухи о прибытии Карла герцог реагировал довольно своеобразно. Он спешно заключил мир с неаполитанцами, с которыми конфликтовал из-за Амалфиза, и одновременно попытался путем переговоров с королем франков предотвратить военную атаку на Беневенто, на чем давно настаивал папа. Арихиз отправил старшего сына с большими подарками к королю в Вечный город с просьбой не входить на территорию герцогства и уладить все проблемы в духе доброжелательства.

Адриан I воспринял все это с подозрением и стал убеждать короля, чья свита в ожидании трофея и без того внимательно выслушивала папу, двинуть отряды на Капуа и покорить герцога, даже если тот пожелает избежать кровопролития. Через Монтекассино, главное аббатство бенедиктинцев и оплот их монашеского мышления, Карл направил войско в Капуа, самый южный пункт за время всех его походов, и разбил там свой лагерь. Но Арихиз, видимо, огорчив этим святого отца и франкскую знать, снова сел за стол переговоров.

Неуверенный в исходе этих переговоров, князь из Беневенто отправился в расположенный вблизи побережья укрепленный пункт Салерно, откуда в обмен на отказ от военных действий предложил королю своих обоих сыновей — Ромуальда и Гримоальда, а также других многочисленных заложников в качестве гарантов благополучия.

Реально оценив собственный военный потенциал, открытые и скрытые притязания папы на земли Беневенто, трудно преодолимые расстояния между основными регионами по другую сторону Альп и потенциальным очагом напряженности на крайней периферии, Карл принял сделанное ему предложение. При этом он трезво взвесил, что Беневентское герцогство расположено на стыке византийских, папских и франкских интересов и наступление франкских отрядов привело бы к разрушению церковных владений и тем самым к косвенному подрыву его в общем-то высокого авторитета среди разных церковных деятелей Беневенто. Так, главный храм Беневенто 22 марта получил подтверждение на свое владение и обретение иммунитета. А два дня спустя подобной же привилегии удостоилось самое крупное аббатство герцогства — монастырь Сан-Винченцо-ин-Волтурно, за которым еще было признано право на свободное избрание аббата.

Вскоре Карл принял младшего сына Арихиза — Гримоальда и двенадцать других представителей аристократии (цифра 12 в этом контексте приобретает мистический смысл) в качестве заложников и гарантов договора о подчинении. Король через своих эмиссаров велел герцогу, его сыну и всем жителям Беневенто принести присягу верности. Весьма вероятно, что также была достигнута договоренность о ежегодной дани в размере 7000 римских золотых монет. Она была выплачена еще в 811 году, Тем самым Арихиз заявил о подчинении королю франков. Он и его нарол принесли присягу верности, исключавшую какие-либо действия, наносящие ущерб франко-королевским интересам.

В ходе переговоров с герцогом Арихизом, потребовавших с обеих сторон немалой доли благоразумия и гибкости, Карл, по крайней мере частично, сумел удовлетворить и территориальные притязания папы в регионах, находящихся южнее Рима. Так, папа получил Капуа, а также целый ряд городов в приграничном Лиритале, завоеванных герцогом Беневенто Гизульфом в 702 году. Таким образом, за те недели произошло нечто вроде уточнения границ с Беневентским герцогством, как в 781 году с Сабиной и Сполето, в пользу Римской церкви. Учитывая реальное соотношение сил, большего король добиться не смог. Как вскоре выяснилось, Капуа и другие города фактически оставались неотъемлемой частью Беневенто. Если в 817 году выданная Римской церкви грамота Людовика Благочестивого посвящена реституции многочисленных патримоний в регионе Неаполя или даже в Калабрии, отошедших к папе якобы в порядке компенсации за «потерю» Беневенто, то в 787 году скорее всего родилось соответствующее заявление о намерениях его отца, благодаря которому в дальнейшем стала возможной реальная передача территорий.

Правда, о практической реализации территориального приращения во имя увеличения и расширения папского влияния речи не шло. С одной стороны, ни Арихиз ничего не предпринял для отказа от согласованных с королем объектов, городов и патримоний, ни посольство Карла не сообщило о каком-либо прогрессе в этом деле, которое, как принято, в результате опроса «местных старост» (boni homines) собиралось зафиксировать папские притязания.

Основанием для такой тактики с целью затяжки времени герцогом Арихизом стали, по-видимому, новые элементы в отношениях между Восточным Римом и государством франков. Дело в том, что неподалеку от Капуа Карл принял греческое посольство, очевидно, по окончании переговоров с Вибольдом в Константинополе оно теперь потребовало передачи королевской дочери Ротруды, просватанной за императора Константина. Карл это требование отверг. В отношении событий 788 года наш хронист замечает, что греки, разгневанные отказом, призвали среди прочих патриция Сицилии сровнять Беневенто с землей. Между тем Константин некоторое время спустя нашел супругу в другом месте. Правда, византийский хронист пытается доказать, что императрица Ирина, к неудовольствию сына, сама расстроила помолвку и сразу же отправила Сацеллария Адальхиза, сосланного в Византию сына Дезидерия, в Южную Италию с целью спровоцировать Карла и нанести ущерб его репутации. Поэтому фактическая причина конфликта заключается в несостоявшемся браке Ротруды с юным императором.

Почему дело дошло до афронта, нам неизвестно. Может быть, в душе Карла взял верх скепсис в связи с вероятными опасностями, исходившими для его правления в Италии от потенциального зятя Константина. Вхождение в императорскую семью, возможно, приводило к выводу о подчинении Запада Востоку, тем более папа из религиозно-политических соображений явно шел на сближение с Византией. Эйнхард обосновывает неприязнь Карла к зятьям как потенциальным соперникам просто эмоционально окрашенным нежеланием отца расстаться с дочерьми, «коронованными голубками» будущего ахенского дворца. Потребовалось еще почти двести лет, прежде чем брак Оттона II с византийской принцессой Феофано сделал возможным хотя бы на несколько лет союз Востока с Западом.

По возвращении из Капуа Карл 28 марта со свитой опять оказывается в Риме, где подтверждает монастырю Монтекассино владения в Беневенто одновременно с предоставлением иммунитета и права на свободное избрание аббата. Уже в третий раз Карл отмечает святой праздник Пасхи вместе с папой в главных храмах христианства.

В эти дни в Рим прибыло также посольство от герцога Тассилона во главе с новым зальцбургским епископом Арном и аббатом Гунфридом из монастыря Мондзее. При поддержке папы они собирались договориться о заключении мира между королем и герцогом. Странное действо, которое само по себе не вписывается в канву договоренностей 781 года между Карлом и Тассило-ном, уже обеспечивших баланс интересов обеих сторон. Выбор Арна в качестве посредника в намечающейся дуэли кузенов был продуманным ходом Тассилона. Арн, уроженец Баварии, с 782 года аббат фландрского монастыря Святого Аманда, был близок к королю благодаря давним связям с двором. В 785 году он стал преемником приближенного к Тассилону епископа Зальцбургского Вергилия, что предопределило его посредническую роль в отношениях франков и баварцев друг с другом.

Между тем положение настолько обострилось, что, по свидетельству баварских летописей, в Больцано дело дошло до военных столкновений между Баварией и одним франкским графом. Поначалу король принял мирные усилия папы и Арна, заявим: «Он этого хотел и долгое время пытался этого добиться, но ничего не получалось. Поэтому решил добиться поставленной цели и поступил решительно». Наш источник добавляет: «Тогда назван ный король решил в присутствии папы заключить мир с эмиссп рами, но они отказались, так как не посмели дать такое заверение». Дело в том, что мандата на ведение переговоров от имени Гассилона было недостаточно для заключения обширных согла-иений, явно невыгодных герцогу.

И вот, согласно цитируемым нами имперским хроникам, в центре которых во все большей степени оказывается наказуемое, с точки зрения франков, поведение Тассилона, из-за кулис появляется фигура самого Адриана I. Он выступает сторонником политических интересов короля: «Убедившись в ненадежности и лживости герцога и его сторонников, папа немедленно пригрозил им церковным проклятием, если они нарушат клятву верности, данную королю Пипину и господину королю Карлу. Он решительно дал понять эмиссарам, чтобы те внушили Тассилону, то он, папа, будет действовать именно таким образом и не иначе, если герцог откажет в верности королю Карлу, его сыновьям и всем франкам, а это может обернуться кровопролитием и разорением земли. И если названный герцог с его загрубевшим сердцем не желает подчиняться словам названного папы, то король Карл и франкское войско избавлены от опасности греха, а происходящие в стране поджоги, убийства и прочие проявления зла должны обрушиться на головы Тассилона и его сторонников, в то время как король Карл и франки к этому непричастны. После сказанного эмиссары Тассилона были отпущены».

В обостряющемся конфликте бросается в глаза пристрастное отношение Адриана I к королю Карлу. Здесь не могло обойтись без назидательных посланий папы к герцогу. Но такие обращения с осуждением Тассилона и его страны, видимо, не отвечали ни политическим целям понтифика, ни религиозному взгляду преемника апостола Петра на собственную роль и духовное положение. Вместе с тем Римская церковь поддерживала тесные и добрые отношения с Баварией еще со времен Винфрида-Бонифация — в 772 году папа совершил обряд крещения сына Тассилона — Теодора, таким образом взяв его под свое духовное покровительство.

Свидетельство хроник служит исключительно одной цели — после возвращения Карла в Вормс начать подготовку к противостоянию с Тассилоном, представив папу как высшую нравственную инстанцию, которая безо всяких колебаний встанет на сторону короля в противоборстве с баварским герцогом во имя того, чтобы похоронить в том числе и его церковный авторитет.

По завершении беседы с эмиссарами баварского герцога Карл покинул Вечный город. Согласно более позднему источнику, в его свите были «римские певцы, опытные грамматики и математики», что вполне созвучно культурно-объединительной роли Карла. Сопровождавшие короля люди были призваны насаждать по другую сторону Альп римские стандарты как причастные к Каролингскому Ренессансу.

В первой половине 787 года маршрут Карла проходил, види мо, через Равенну. Из контакта с позднеантичными произведениями зодчества и искусства этого последнего византийского плацдарма в итальянской Адриатике проистекала, очевидно, просьба короля разрешить ему снять с полов и стен экзаршего дворца в Равенне мозаичные панно и мраморные инкрустации и перевезти их в государство франков. Нам известно, что впоследствии мраморные колонны из Равенны и Трира были установле ны в ахейском храме. Для этого требовалось папское согласие. И ответ понтифик попросил короля прислать ему породистых лошадей. В Рим прибыла только одна лошадь, впрочем, она оказа лась всего лишь «пригодной» и не более того, а вот вторая сдохла в дороге. Однако из этой просьбы нетрудно понять, что франк ское коневодство было на хорошем счету даже в Риме. О значимости этой породы убедительно свидетельствует и так называемый реестр качества Саpitulare de villis[45] вместе с соответствующими параграфами и, конечно, в основном победоносные кавале рийские атаки франков. Впрочем, можно напомнить о том, что папа обратился к королю с просьбой обеспечить его строитель ными материалами (пиломатериалы и олово) для производства ремонтных работ в соборе Святого Петра и тем самым и в этой сугубо материальной сфере предопределил дружеский контакт по принципу «брать-давать» между королем и папой.

Карл снова направился в Вормс (в среднем течении Рейна) и сопровождении супруги Фастрады, сыновей и дочерей. Надо сказать, что в семейном кругу король смотрелся как настоящий патриарх.

Между тем Беневентское герцогство, цель четвертого похода Карла в Италию, было далеко от умиротворения. Папа, будучи непримиримым врагом герцога Арихиза, не мог воздержаться и поведал королю о заговдре Беневенто с греками. Итак, Арихиз предложил императрице Ирине сдаться ей на милость при условии получения им титула патриция, а также присоединения к его герцогству неаполитанского дуката. Далее, вероломный герцог стал добиваться согласия на то, чтобы сосланный в Византию сын Дезидерия Адальхиз выступил во главе войска против папы и короля франков. Императрица якобы согласилась с этим предложением, но старший сын Арихиза — Ромуальд в качестве заложника подлежал передаче Адальхизу в Тревизо или Равенне. Эта версия заговора представляется маловероятной. Впрочем, расторжение франко-византийского союза, по-видимому, подтолкнуло герцога Беневенто действовать в злосчастном вопросе реституции городов и патримоний в пользу папы более сдержанно или даже вообще отказаться от этого проекта ввиду нового политического аасклада сил, тем более брат его супруги Адальхиз действительно высадился в Италии.

Смерть герцога Арихиза 26 августа 787 года покончила со всеми спекуляциями по поводу его взглядов. За правителем, который и как законодатель представлял значительную фигуру, расширив лангобардское право, в июле в мир иной последовал его старший сын Ромуальд. В результате наследником и преемником стал младший отпрыск Гримоальд, находившийся в руках короля рранков как заложник. Поначалу государственные заботы возложила на себя вдова герцога и дочь Дезидерия — Адальперга при роддержке знати страны. Герцогиня Адальперга превосходила большинство представительниц ее сословия не только политической проницательностью и активностью, но и прежде всего образованностью. Этим она была обязана главным образом занимавшемуся ее воспитанием Павлу Диакону, который в те годы являлся историографом короля Карла.

Вскоре до Карла из Беневенто дошли сведения о всеобщем желании возложить на второго сына скончавшегося Арихиза — Гримоальда преемство в управлении герцогством. Для этого необходимо было снять с него обязательства заложника. Карл медлил с решением. Ему не хотелось упускать возможность политического воздействия в Южной Италии, тем более папа продолжал настаивать на военном вмешательстве и даже назвал 1 мая 788 года как дату вторжения объединенных войск на территорию Беневенто.

Не первый раз, занимаясь итальянскими делами, Карл действовал расчетливо и осторожно. Осенью 787 года он направил в Рим пятерых эмиссаров, во главе которых стоял хорошо нам из- вестный Магинарий, аббат монастыря Сен-Дени. Эмиссары после переговоров с папой попытались урегулировать вопрос на месте. Но все предпринятые усилия превратились в фарс и, судя по всему, не способствовали в Бсневенто росту престижа короля и папы. Магинарий оказался настоящим трусом. Перепуганный мрачными прогнозами в Риме, он не рискнул поехать даже в Си лерно для встречи с вдовой герцога. Его настроение неизбежно передалось другим эмиссарам, которые тоже предпочли воздер жаться от каких-либо эффективных переговоров. Из этого высокие представители императрицы (Spathare) извлекли преимущество. Из Неаполя они установили контакт с деятельной дочерью Дезидерия в Салерно. Между тем Адальперга отказалась занят:, прогреческую позицию, хотя папа и пытался доказать Карлу, что она ведет двойную игру. Высадка ее брата Адальхиза в Калабрии и конце года тоже мало что изменила в пользу Восточного Рима. Регентша советовала византийским эмиссарам в Неаполе проявлять терпение, но вместе с тем обращалась с настоятельной просьбой к франкскому двору о легализации Гримоальда в герцогском достоинстве, вновь подтвердив готовность вернуть владения и права, отнятые у преемника апостола Петра.

Папа, как и следовало ожидать, снова отсоветовал: «Если вы отправите Гримоальда в Беневенто, судьба итальянских владений останется под вопросом!» Адриан вновь настаивает на возвращении обещанных городов, тогда он мог бы молиться на могилах апостолов за короля, королеву и их детей. Вот уже и Капуа, к примеру, готова признать главенство преемника апостола Петра и короля. Эта идея была созвучна позиции проримской фракции в городе. Передача города, правда, не состоялась, равно как и возвращение прочих территорий. Их жители, очевидно, с согла сия короля, отказались подчиниться папе и проявили готовносм. передать лишь некоторые предметы, что соответственно вызвало в Риме бурю гнева.

Осенью 788 года Карл наконец-то решился разрубить это: гордиев узел (хотя мы тем самым немного опережаем события). Король отпустил Гримоальда в Беневенто, назначив его герцогом с обязательством признавать главенство франков. Правда, это подлежало еще публичному закреплению. Так, кроме собствен ного имени, на монетах надлежало чеканить еще имя Карла, а также год его правления с указанием на короля также в грамотах Весьма любопытно, что жителям Беневенто запрещалось, сопкк но греческой моде, носить эспаньолки (бородки). Юному герцогу король передал двух верных ему людей в качестве надзирающих советчиков, которым предстояло заключить брачные узы с дамами в Беневенто.

Что касается монет, в период с 788 по 792 год имели хождение как римские золотые монеты, так и серебряные денарии; имя Карла отчеканено на реверсе или королевская монограмма в виде креста на аверсе. Затем эта разновидность двойной чеканки в виде знака новообретенной автономии приказала долго жить.

У каролингского денария как платежного средства было мало шансов утвердиться в торговых отношениях стран Средиземноморья и в прилегающих регионах, где господствовали арабы и Византия. В обращении остались тремисс, золотая монета весом 1,3 г, и денарий, арабская золотая монета.

После 880 года серебряные денарии хождения не имели. К этому времени уже после императора Людовика II влияние Каролингов на Юге полуострова резко упало. Зато в Северной Италии после указа мантуанского капитулярия в 781 году золотые монеты уступили место серебряному денарию, в Тоскане и Северном Лациуме, однако лишь в последнее десятилетие VIII века, а именно после денежной реформы 794 года, когда вес денария повысился с 1,3 до 1,7 г, а диаметр с 1,7 см возрос почти до 2. В Лукке последнее упоминание золотого стандарта отмечено в грамотах 798 года. Таким образом, Италийское королевство в границах 787 года окончательно входило в экономический район династии Каролингов. Что касается требования двойного датирования, до нас дошла герцогская грамота от июня 789 года, выданная аббатству Санта София в Беневенто. Кроме времени правления герцога, в ней указаны годы правления «смиреннейшего Карла, великого короля франков и лангобардов, а также «патриция римлян». Не хватает только проблемы греческих эспаньолок, к которым трудно привязать свидетельства столь короткого периода времени с 788 по 792 год.

Карл не ошибся в Гримоальде и его матери, хотя последующая политика герцога была решительно ориентирована на вос-ртановление самостоятельного правления. Карл правильно рассудил, проигнорировав предостережения папы. В результате он сумел избежать угрозы военных столкновений с Восточным Римом, категоричность с постоянного давления понтифика в отношении немедленной передачи спорных городов и патримоний, а также не поставил под удар упрочение власти своего сына на землях лангобардов Дезидерия, распыляя властные силы в южном направлении. Восточноримские эмиссары, в отношении которых Адальперга заняла сдержанную позицию, после вступления Гримоальда в управление герцогством решительно двинули войска, включая отряды Адальхиза, под командованием патриция Сицилии на завоевание Беневенто. Им противостояли Гримоальд и верный Карлу герцог Гильдебранд из Сполето. К ним присоединился немногочисленный отряд из франков, возглавляемый королевским эмиссаром Винигизом. Тогда погибло не менее четырех тысяч греков, тысяча попала в плен. Эти масштабные и округленные данные заставляют усомниться в реальном положении вещей. Они лишь подтверждают общее впечатление множественности. Авары, объединившиеся с мятежными лангобардами во Фриуле и якобы подталкиваемые герцогом Тассилоном к войне, остались на поле брани как во Фриуле, так и в Баварии.

В будущем герцог не отступил от своих обещаний. Беневент-ское герцогство на юге Апеннинского полуострова осталось крепкой преградой на пути византийских притязаний, хотя Карл довольствовался аморфной разновидностью правления. Правда, после 791 года юный герцог стал тяготеть к Византии, даже женился на невестке императора. Гримоальд управлял герцогством на основах, заложенных еще отцом, и превратил его в самостоятельный фактор влияния. Оно в результате военных действий короля Пипина в 791–793 годах, а также в 800–801 годах уже не могло вернуться в лоно франков. Беневенто во все возрастающей степени становилось плавильным тигелем лангобардской, византийской и римской культуры, а также мостом, соединяющим разные средиземноморские державы.

Эта модель умиротворения и интеграции региона по внешнему периметру империи пиЛаНз тшлпсНз (внося соответствующие изменения) предлагалась и для государственного подчинения Баварии: смещение герцога Тассилона в пользу его сына Теодора при условии верховной власти франков. Карл сознательно избрал другой путь. В отношениях с Беневенто оправдалась расчетливая осторожность в сложной ситуации, причем в регионе, который, подчиняясь, правда в не очень жестких формах, государству фрап ков, сам разрывался между собственными интересами, давлением Восточного Рима и папской алчностью. Поэтому при передаче вожделенных сivites[46] на территории Беневенто папа был вы нужден довольствоваться формальным вручением ему ключей от города. Жители избежали папского вторжения, даже от клятвы капуанцев в крипте апостола Петра было мало проку. Юг так и остался недосягаемым для папства до тех пор, пока род герцогов Беневенто окончательно не вымер в 1077 году.

Патримоний апостола Петра не выходил за пределы Чепрано и Террачины на Юге, и даже города Популония и Розелле в Южной Тоскане, которые Карл уступил предположительно в 781 году, оставались источником постоянных споров при передаче их папе. В конце концов понтифик был вынужден временно удовлетвориться реституцией и исправлением границы. Это не подорвало союз преемника апостола Петра с королем франков. Даже спор об архиепископском преемстве в Равенне, в общем, не омрачил прагматический и вместе с тем душевный союз, хотя умолчание в биографии Адриана I по политическим вопросам 781 года вплоть до кончины папы в 795 году дает косвенное представление о чувствительности Римского престола.

Вселенский собор, заседавший с 24 сентября по 13 октября 787 года в Никее, а 23 октября завершившийся торжественным заседанием под председательством императрицы Ирины, привел к дальнейшему церковно-политическому сближению Рима с Византией. Но и это не стало поводом для досады в отношениях между обоими партнерами — Адрианом и Карлом. Речь скорее шла о всплеске богословской активности по другую сторону Альп, что проявилось в написании так называемых Libri Carolini как реакции на декреты Вселенского собора за период с 791 по 794 год.

Еще возвращаясь домой через Альпы в 787 году, Карл во имя безопасности — собственной и сына — сослал ненадежных лан-гобардских аристократов на Север, определил в двух капитуляриях сферы ответственности церкви и государства, а также описал круг их полномочий. Указанные правовые тексты планировалось принять под председательством короля в Мантуе в октябре, однако из-за нехватки времени этого не произошло. Третий капитулярий выпустил сын Карла — Пипин в Павии в развитие решений, принятых отцом. Тексты предваряли слова: «Душе славного короля Карла созвучно, что с корнем вырывается и устраняется зло, распространившееся в наши дни в лоне святой церкви Божией».

Так, монастыри призваны жить по уставу святого Бенедикта. При нарушении этого завета аббатами и аббатисами следует заменять их на других, более подходящих. Необходимо восстановить церковные приюты для бедных (Хеnodochien), чтобы они соответствовали своему социальному предназначению; крестильни следует передать священнослужителям; нельзя допускать вмешательства епископа, особенно недопустимы вымогательства при пастырском общении с прихожанами. Встречается упоминание о том, что духовное сословие (аббаты и монашествующие) должно воздерживаться от охоты, любимого занятия аристократии, а также от общения с людьми шутовского звания. Запрещается также лишать клерикалов финансовой поддержки и средств к существованию; во всех делах следует соблюдать церковное устройство. Сам Карл при избрании церковных сановников отказывается от даров, выходящих за пределы разумного. Таким образом, король по зову совести бросает вызов симонии, то есть практике продажи и купли духовных должностей, в память о колдуне Симоне, который пытался купить у апостола Петра его духовные дары. Церковная реформа XI столетия была призвана решительно покончить с этим злом.

Второй капитулярий — более объемный — посвящен главным образом небеспроблемным отношениям между церковью и светской властью, представленной аристократией и ее административным фундаментом: клерикалы на основе иммунитета и компетенции римского права в отношении духовного сословия свою подсудность связывали исключительно с епископом или его викарием; бродячие клирики и монашествующие на чужбине не должны рассчитывать на гостеприимство; судебные разбирательства нельзя устраивать в храмах; графы не имеют права привлекать к работам безземельных из церкви. Такого рода угнетение, подчеркивается в соответствующем разделе, уже привело к опустению огромных пространств. При строительстве мостов и прочих разновидностях подневольного труда по старому обычаю начинать надо было с высшего церковного начальства. Ответственный за строительство при нарушении сроков работ мог вызвать «прораба», что свидетельствует о многочисленных трудностях со снабжением на раннем этапе средневековья при возведении дорог, путей и мостов. По этой причине имело место преимущественное использование водных путей для транспортировки людей и грузов. Обширная глава посвящается проблеме взимания десятины. Согласно нашим достоверным источникам, уплата церковных штрафов, пени и конфискаций осуществлялась принудительно в соответствии с приговором уважаемых членов прихода в количестве от четырех до восьми человек.

В Павии Пипин в присутствии короля-отца знакомил участников собрания с этими указами Карла, причем частично расширив их новыми положениями. Таким образом дается энергичный отпор широко распространенным привычкам наезжавших в пфальц, которые квартировали у третьих лиц, несмотря на их несогласие, да еще требовали с них мзду. В этот круг входили епископы, аббаты, графы и «vassi dominici», то есть королевские вассалы. Вассалам, изначально холопам, но в то время выдвинувшемуся слою, запрещается без согласия своих сеньеров и без указания убедительных причин менять господина. Эта процедура осуществляется в присутствии короля, и потенциально новый сеньер с потенциальным вассалом в течение сорока дней (известный срок — квадрагесима) обязан предстать перед королем. Причем каждому должно быть позволено доказать свой статус вольного, то есть пойти в услужение другому, правда с сохранением публичных притязаний графа к вассалу.

За этим прослеживаются структурные изменения в жизни общества, которое вольного, или «франка», как носителя идеальной опоры королевства отделяет от монарха. Соответственно действует еще подлежащий рассмотрению процесс, привязывающий вольного и самостоятельного крестьянина к системе обыденной жизни и производственной деятельности. Она вместе с тем защищает его от требований органов государственной власти, особенно от дорогостоящего и небезопасного военного призыва. Таким образом, за два поколения королевство лишилось народной основы и было положено начало двойной феодализации общества. Ответные меры против отчуждения широких слоев населения не заставили себя ждать. Начало было положено капитулярием 787 года (он связан с городом Павия). Впоследствии многократно заявляли о себе различные заповеди и запреты, но в итоге все они успеха не имели. В результате между королевским правлением и народом пролегла межа.

В тексте содержится попытка разобраться с правонарушением как явлением: никого нельзя чего-либо лишать или изымать без решения суда. Для развития транспортной системы Северной и Центральной Италии и ее производительности в интересах королевской казны особое значение приобрело положение о ремонте дорог, паромов и мостов. Так было испокон веков. А вот новые переправы строить запрещалось, что порождало типично средневековый антагонизм между старым правом и новыми потребностями.

И наконец, король Пипин в своем капитулярии обращается к особо острой социальной проблеме. Речь идет о судьбе женщин, мужья которых в качестве потенциальных смутьянов оказались на положении ссыльных. Король приказывает не ущемлять их в правах. Помогать в этом должны доверенные лица короля, решая правовые вопросы «с графом при должности». На королевских эмиссаров (капеллана и монаха) возлагается также обязанность посещения монастырей.

Можно представить себе, каким вмешательствам — извне и изнутри — подвергалась церковь: противозаконное давление на лично зависимых крестьян, правовой беспредел в условиях общественной нестабильности, едва завуалированная симония со стороны монарха, вымогательства — и все это на фоне мучительного взимания десятины и изъятия вспоможения. Такое положение вещей касалось прежде всего крещален как религиозных оплотов средневекового общества, кроме всего прочего пребывавшего в ожидании структурных изменений в результате формирования вассалитета и сеньериальной власти.

В середине 787 года Карл, переправляясь через Альпы в северном направлении, принял решение наконец-то разобраться с «баварским вопросом». Моделью мог бы служить Беневенто. В столетии, на полуархаичной основе приобретавшем все более культурные и цивилизованные черты (чему способствовал Каролингский Ренессанс) и старавшемся привязать свои действия к определенным правовым нормам, вопрос о власти решался не так, как прежде, посредством применения грубой силы. К тому же и окончательное завоевание Аквитании проходило как бы на правовой основе с указанием на вероломное поведение герцога Гунольда. Баварский герцог являлся близким родственником короля, его кузеном. Тассилон происходил из древнейшего аристократического рода, которому, согласно международному праву баварцев, принадлежала вся полнота власти. Он являлся зятем хотя и смещенного, но все же короля, и, таким образом, был связан духовными узами с преемником апостола Петра. Тассилон возглавлял герцогство, которое за минувшие десятилетия в результате создания церквей и монастырей, в том числе благодаря усилиям аристократии, а также вследствие серьезных миссионерских успехов на Юго-Востоке превратилось в регион, по своему культурно-религиозному воздействию, видимо, уступавший лишь центральным землям франков — в долине Сены и Южной Галлии. Баварская церковь состояла из четырех епископий: Зальцбург, Фрей-зинг, Пассау и Регенсбург. Лишенная митрополичьей резиденции, она во имя братского молитвенного общения формировалась в рамках соборов под председательством «князя» и «господина». Герцогское представительство располагалось в Регенсбурге на месте некогда существовавшего там римского поселения. Известностью пользовался храм местного епископа, считавшийся духовным представительским центром.

Не вызывает сомнения исторически подтвержденный факт, что Бавария, герцоги которой своим достоинством были обязаны династии Меровингов, ощущала себя связанной с империей франков на правах ассоциированного внешнего дуката. Однако из генеалогических таблиц баварских аристократических родов, содержащихся в Законе племени примерно 750 года, следует, что Аги-лольфинги владели герцогством согласно наследственному праву. Отличие между назначением и наследственным правом вылилось в конфронтацию по вопросу о власти. Хотя аристократическая связь между внешним дукатом и королевством франков, возможно, еще не стерлась из памяти, переход королевского правления от Меровингов к династии мажордомов, Пипинидов и Арнульфингов, к так называемым Каролингам, вызвал в сознании Агилольфингов мысль о равенстве и, наверное, даже превосходстве по отношению к выскочкам. Такой взгляд не мог не повлиять на политико-правовой статус герцогства, тем более что в начале сороковых годов VIII столетия сложились определенные отношения (все обстоятельства которых неизвестны) между Гильтрудой, сестрой будущего первого короля новой династии, Пипином и герцогом Одилоном. Из хитросплетений этих отношений в качестве наследника и «вынырнул» Тассилон.

После смерти Гильтруды в 754 году Пипин представлял интересы осиротевшего племянника в связи с притязаниями Грифона, своего брата, родившегося от связи его отца Карла Мартелла со Свангильдой. Осуществлял ли мажордом опеку над появившимся на свет в 741 году сыном Гильтруды, нам неизвестно. В любом случае Тассилон как наследник в герцогстве занимал пре- стол за своим отцом. Присутствуя на общем сборе франкского воинства в 755 году и участвуя в первом походе Пипина против лангобардов год спустя, Тассилон проявил себя лояльным сторонником нового короля, который одновременно был его дядей.

Последующее время поначалу также не дает основания говорить о напряженности в отношениях между герцогом Агилольфингом и королем франков: Расплывчатая автономия Баварии соблюдается и после того, как Пипин распределяет королевскую власть между сыновьями Карлом и Карломаном, ибо Бавария в отличие от Алемании, Эльзаса и Аквитании не упоминается как объект в связи с разделом империи в 768 году. Значительность герцогского титула и во внешних отношениях, тем более по другую сторону альпийского гребня, получает в те годы подтверждение в результате бракосочетания Тассилона с дочерью короля лангобардов Дезидерия. Одновременно эти узы заставляют короля франков и папу задуматься о том, что единство взглядов обоих соседей таит потенциал скрытого конфликта для франко-римского союза. Поэтому вдова Пипина Бертрада не случайно пыталась ликвидировать этот очаг напряженности — в 767–770 годах ей удалось заключить союз между франками, баварцами и лангобардами как равноправными партнерами. Он должен был пойти на пользу прежде всего ее старшему сыну. Во имя этого альянса Карла заставили расстаться с супругой Гимильтрудой, магерью впоследствии вошедшего в историю Пипина Горбуна, и жениться на дочери Дезидерия. Таким образом преемник апостола Петра оказался в окружении зятьев враждебного ему короля Дезидерия, к которым наряду с Тассилоном принадлежал еще герцог Беневентский Арихиз. И вот теперь еще один из семейства франков вступил в эту изначально антиримскую коалицию, косвенно развалив тем самым пакт о дружбе между папами и новой династией. О том, как возмущенный и вместе с тем перепуганный Стефан III (IV) среагировал на эту смену политического курса, направленного исключительно против его интересов, мы уже писали выше.

Когда в 771 году умер юный брат Карла — Карломан, с трудом сколоченный союз развалился. Оказавшись вовлеченным в конфликт с магерью, Карл объявил о расторжении союза трех. Тассилон вел себя нейтрально, но сумел заручиться папской поддержкой. На Троицу 772 года в Риме Адриан I совершил помазание его старшего сына Теодора, что означало установление ду ховных уз с папским престолом. Если имя Теодор само по себе предполагало программу действий, вызывая ассоциации с исключительно удачливым и властным герцогом первой четверти VIII века, то папское восприемство от купели подчеркивало равенство сына по происхождению с потомками бывших франкских мажордомов, ставшими королями. Они еще ранее удостоились духовного родства с римским понтификом. Баварский герцог и король франков находились в одинаковом положении: по происхождению, родственным узам и возрасту, а также по миссионерско-политическим успехам и внешнеполитическим отношениям с папой и королем лангобардов. Вот только титулы у них разные.

Баварские соборы, особенно собрание дингольфингов, расценивали герцога вместе с сыном как соправителей с точки зрения влияния на церковь. Сенсационное основание Кремсмюн-стера неподалеку от баварско-славянского округа Траун замкнуло цепь герцогских монастырей в Баварии, от которых старалась не отставать и аристократия (например Бенедиктбойерн или Те-гернзее).

Даже после того как король в 774 году сверг Дезидерия и заточил его в монастырь, отношения между обоими кузенами — Карлом и Тассилоном ухудшились ненамного. Ведь баварские военные контингенты принимали участие в безуспешной и даже, может быть, нанесшей урон авторитету короля испанской авантюре 778 года. Политика Карла, как нам представляется, в основном осуществлялась размеренно. Король тщательно изучал складывающуюся ситуацию, взвешивая возможные шансы. Он неизменно помнил о поставленной цели, рационально учитывая конкретное в данный момент соотношение сил, которое по возможности пытался изменить в свою пользу, умело маневрируя живой силой и средствами в преддверии военных акций.

Примером таких разумных действий является завоевание королевства лангобардов, завершившееся быстро и относительно бескровно благодаря продуманному подходу. Фактические или потенциальные сторонники удостоились привилегий, а упрямые или вероятные противники лишились владений и отправились в ссылку.

До 781 года Бавария оставалась для Карла как бы нейтральной стороной его политики и лишь в предпоследнем десятилетии VIII столетия стала вызовом, по значимости не уступавшим «вхождению» Саксонии в состав государства франков.

С возобновлением духовного родства между королем франков и преемником апостола Петра в результате совершения обря- да крещения Карломана-Пипина и Людовика, а также торжественного возведения обоих сыновей в королевское достоинство в Италии и соответственно в Аквитании в 781 году в качестве «промежуточной власти», по выражению Бригитты Кастен, при сохранении верховного главенства отца, Карл решился пойти на определенную децентрализацию власти, которая наилучшим образом соответствовала возможностям управления и связи, а также территориальным размерам франко-лангобардской империи, В этом концепционном нововведении хотя и не озвученная, но де-факто обозначенная автономия герцогства Бавария оказывалась во все возрастающей степени в поле зрения политики Карла. Эта страна как задвижка перекрывала северные и южные альпийские перевалы, и в первую очередь перевал Бреннер. Таким образом, герцог контролировал долину реки Адидже вплоть до Больцано (в Тироле) и поэтому в любое время мог, объединившись с оппозиционно настроенными лангобардами, угрожать укреплению власти Карла.

Во время второго визита в Рим в 781 году Карлу удалось окончательно склонить Адриана I по вопросу о Баварии на свою сторону, что проявилось в создании смешанной франко-папской делегации, посетившей Тассилона и призвавшей его встретиться с королем. Это произошло в Вормсе после того, как были выделены заложники для обеспечения безопасности герцога как партнера по переговорам с королем. Нам не известны ни предмет переговоров, ни их результат. Тем не менее один источник сообщает об «огромных подарках», переданных герцогом Тассилоном, и о «прощении», дарованном ему королем перед возвращением домой.

Предположительно Тассилон подтвердил верность королю и в качестве гарантии вернул заложников, которых монарху передал Регенсбургский епископ Керси.

После возвращения из Италии в начале лета 787 года король франков постарался максимально использовать этот диктаторский статус в собственных интересах. К такому политическому расчету его, вероятно, подтолкнули также успешные переговоры с герцогом Беневенто, согласившимся на предоставление заложников, среди которых был его второй по старшинству сын, принесение клятвы верности, предоставление ежегодной дани, а также на частичное удовлетворение папских притязаний в качестве модус вивенди, означавшего подчинение дуката по периметру его италийского королевства верховной власти короля франков и одновременно нейтрализацию в отношении Византии.

Концентрируя власть, Карл, незадолго до этого подчинивший Видукинда, своего главного врага в Саксонии, посредством крещения поборовший его оппозицию и тем самым открывший земли вплоть до Эльбы для административно-церковно-политического проникновения франков, считал неотложным велением времени аннексию Баварии. Как уже подчеркивалось, здесь нельзя было применять исключительно военные средства. Межсемейные узы, отсутствие открытой вражды, церковная общность, покровительство папы не давали возможности использовать это средство. Требовалась, скорее, юридическая конструкция или обширная историко-юридическая аргументация для приближения к почти что королевской и ярко выраженной автономной позиции Агилольфинга, дукат которого сумел утвердиться в качестве последнего анклава в гравитационном поле политики франков. Но коллоквиум 781 года показал: фундамент самостоятельности под воздействием королевских и даже папских призывов к сохранению мира уже был подорван.

Кроме того, речь шла о том, и в данном контексте интенсивно развивающихся событий это представляется новым элементом, чтобы привлечь к мероприятиям против герцога общественность (светскую и церковную аристократию), в особенности ба-арскую знать, а еще общих родственников (сородичей) с помощью убедительных аргументов, включающих и доводы из новейшей истории. Размышления об этой почти что пропаганди-тской кампании прослеживаются в оценке имперскими хронис-ами баварско-франкских отношений на протяжении нескольких десятилетий. Отдельные сведения имеют «ароматические пометы», источающие дурной запах и отрицательно характеризующие Тассилона до сегодняшнего дня.

В любом случае Карл, будучи в Риме, принял решение покорить своей власти Тассилона и вместе с ним Баварию. Не ясно, правда, предполагал ли он к тому времени удаление Агилольфингов из наследственного герцогства. Уже примерно в 784 году неподалеку от Больцано произошли военные столкновения между баварцами и неким франкским властителем. Что это? Прелюдия к грядущим событиям? Ответить на этот вопрос не так-то просто. В имперских хрониках или по крайней мере в ежегодных сообщениях по нашей теме, составленных и записанных в период между 788-м и — самое позднее — 795 годом, контактам между королем франков и баварским герцогом посвящается много места. В одном можно не сомневаться: хронист был из придворных кругов и материал для изложения черпал из своего рода Белой книги или судебных протоколов. В них перечисляются фактические или мнимые проступки Агилольфинга, интерпретация которых соответствовала, однако, исключительно представлениям и оценкам победителя, а именно короля Карла. Королевство франков при решении проблемы Баварии проявляло неизменную осторожность, делало только тщательно выверенные шаги, периодически корректные и эффективные в плане воздействия на общественное мнение. Что касается придворных, то они старались преподнести убедительные аргументы в пользу свержения Тасси-лона. В противоположность этому ни мажордома Карломана при подавлении Алемании в сороковые годы, ни короля Пипина, ни его сына Карла при аннексии Аквитании такие угрызения совести не мучили. Их вожди, видимо, и не состояли с теми в свойстве. Вопрос о власти теперь «укладывался» в правовое русло, решаемое процессуально и исключающее военный аспект.

Мы уже говорили о политической поддержке короля Карла папой Адрианом I в данном вопросе, хотя утверждение о том, что якобы предусмотренное святым отцом прощение всех гнусных деяний франков диктуется виной Тассилона, является клеветой, оскорбительной для чести папы.

Между тем напрашивается вывод. Хотя этот процесс во всех его деталях из-за недостаточности исторических свидетельств недоказуем, окружавший герцога круг людей начинал сжиматься тогда, когда королю в Баварии удавалось приобрести достаточное число сторонников среди духовенства и аристократии, чтобы с перспективой на успех действовать против Тассилона. К таким приверженцам, впрочем, стремившимся к установлению приличных отношений с Тассилоном и поначалу добивавшимся этого, можно отнести Арна, преемника епископа Вергилия в Зальцбурге. С ним связана самая старая книга молитвенного общения собора Святого Петра. Ее первые записи датируются июлем 784 года. В ней, помимо членов семьи баварского герцога, епископов и аббатов, на первом месте поименно отмечен королевский дом государства франков. Но и аббат Фулрад монастыря Сен-Дени принадлежит к числу тех, кого поминают в молитве.

Если к этому добавить, что указанные записи являются самыми ранними примерами Каролингского минускула на землях Баварии, в то время как другие баварские рукописи в монастырях и епископских резиденциях еще пользовались древними курсивными шрифтами, сразу становится понятной масштабность (помимо личности Арна) и культурная форма франкизации баварской церкви, за которой последовало политическое сближение и даже взаимодействие. Хотя исследователи до сих пор не в состоянии назвать сочувствовавших Карлу на ранней стадии его правления.

Однако сам факт коллаборационизма не вызывает сомнения. Хотя имперские хроники здорово преувеличивают, утверждая, что значительная часть баварской аристократии уже в 787 году, а тем более в 788 году перешла на сторону Карла, получив за это соответствующую компенсацию, тем не менее имела место серьезная переориентация. В противном случае франко-баварский интеграционный процесс не пошел бы так активно и бесконфликтно. Подобные наблюдения были бы уместны еще при интеграции лангобардских земель в королевство франков. И здесь предстоя-тели церквей и монастырей, видимо, задавали тон при смене правления.

Драма получила продолжение по прибытии короля в начале лета в Вормс. 13 июля Карл в день приема при дворе велел возвести в епископский сан Виллихеда, миссионера Вихмодии, поскольку Саксония постоянно оставалась в центре его внимания. Собранию стали известны детали произошедших в Риме и Капуа событий, одновременно оно получило представление о планах Карла относительно Тассилона. Мюрбахские хроники, в те годы наиболее ценный и, видимо, достоверный источник, который мы использовали при описании восстания Гардрада, свидетельствуют: «Этот [король] на землях франков в Вормсе устроил приемный день. Набрав войско из франков, он направился к границам Алемании и Баварии на реке Лех. Туда же явился Тассилон, герцог Баварский, и вручил ему жезл с человекоподобным изображением как символ отечества. Так он стал его вассалом и отдал своего сына Теодора как заложника».

Менее значимые, так называемые Лоршские хроники варьируют это свидетельство таким образом, что в начале октября Тассилон находился у короля, передав себя и земли Баварии в руки Карла. Таким образом, имперские хроники обогащают и заостряют многократно подтвержденное событие: Тассилон отказался подчиниться приказам папы, а также выполнить клятвенные обещания, данные им королю, его сыновьям и всем франкам. Вместе с тем Тассилон воспротивился предстать перед королем. Теперь вступил в действие план в отношении Тассилона: Карл со своими отрядами достиг реки Лех выше Аугсбурга на границе-Баварии с Алеманией; другой контингент из восточных франков, а также из представителей Тюрингии и Саксонии (!), поспешил к Дунаю и продвинулся до восточной границы герцогства между городами Ингольштадт и Регенсбург; третий — во главе с Пипином прошел маршрутом от Триента до Больцано на южной границе. Этой тщательно разработанной военной операции герцог не мог противопоставить ровным счетом ничего: ему пришлось подчиниться королю на основе вассалитета, который здесь впервые, впрочем под нажимом, приобрел высшую социальную значимость на этапе раннего средневековья. Герцог стал «vassus dominicus»[47]. Правда, его обязанности (да и права тоже) еще ожидали четкой квалификации. Тем самым король получил свободу действий в отношении герцога, а также «зеленый свет» для вмешательства в дела Баварии.

Вассалитет в сочетании со специально сформулированной присягой в верности или без оной, конкретно в виде коммендации, еще связанной со старым ритуалом закрепощения, в общем, обосновывал почти что договорные отношения между двумя партнерами — сеньером (старшим) и вассалом (младшим). Коммендация обязывала обоих, но главным образом вассала, к благонравному поведению, готовности прийти на помощь, товариществу и солидарности, исключающей вероломство, союзы с врагами и собственные враждебные действия. До этого времени привязанные в чувствах и действиях к королю, автономные в политике герцоги, согласно коммендации, снова оказывались вассалами монарха, на основе канона обязанностей, соблюдение или нарушение которых мог в любое время проконтролировать королевский суд. В наступавшем столетии вассалитет становится вес более значительным ферментом аристократического государства, но вместе с тем и соединительным элементом между королем и знатью, а также между верхушкой империи и князьями церкви.

Уже в начале правления короля Карла начал формироваться этот вассалитет, занявший место графского служения. В одной из грамот монастыря Лорш уже в 772 году в качестве судей, кроме четырех графов, упоминаются пятеро «vassi nostri»[48], безусловно являвшихся представителями знатных фамилий. Да и введение монастыря Фульда в состав Хаммельбурга 8 октября 777 года совершали, согласно протокольным записям, два графа и два «vassi dominici». Конечно, вассалитет еще не стал социально обязательной системой, даже ленным правом. Разумеется, отдельные формальные акты договорных обязательств пока не были канонизованы, а вассальная клятва не влекла за собой вещный субстрат, ленный объект (feudum) в виде комплекса владения. Однако верность, готовность прийти на помощь и подчинение в обмен на материальное обустройство составляли основу этого контракта.

В связи с вынужденным внедрением вассалитета Тассилон снова получил Баварию (regnum, patria[49]) из рук короля, которую, по свидетельству источника, он же монарху и уступил. Акт возвращения в те далекие времена, не очень-то богатые письменными свидетельствами, когда действенность правовых актов измерялась зримыми, броскими знаками, был реализован передачей символа, в данном случае жезла с человекоподобным изображением. Это символическое действо соответствовало существовавшему тогда обычаю для совершения правовых актов. Так, вопрос об освобождении решался подбрасыванием вверх монеты в присутствии короля. А при покупке и продаже земли передавался кусок лесного дерна. Даже грамоты в обществе, практически лишенном письменных свидетельств, рассматривались как правовой символ; лишь их публичная передача гарантировала действенность соответствующего договора.

Не может быть сомнений в том, что баварский герцог не расставался с жезлом как символом правления. Наличие жезла — это атрибут ранних культур, не связанный с конкретным местом и временем. Так поступал Моисей. У западных готов жезл с зеркальной печаткой разрешал судебному рассыльному приглашать спорящие стороны в зал заседания. Маршальский жезл вплоть до наших дней относится к экипировке высших военачальников. Африканские государственные деятели не расстаются с жезлом даже на демократических выборах. Для них это тоже многозначительный символ. В серии картин, посвященных взятию Англии Вильгельмом Завоевателем, герцог многократно изображен на коне. А в руках он держит опять-таки жезл и с его помощью отдает приказы эскадронам. В 787 году этот жезл стал символом передачи власти, но не насильственно навязанным знаком с изначалыю закрепленным содержанием, как это считалось позже в отношении знамени и жезла в период расцвета средневековья при введении в высшие духовные и светские должности. Нам не известно, получил ли тогда Тассилон северобаварские владения Ингольштадт и Лаутергофен в качестве привилегий. Divisio regnorum 806 года лишь намекает на это, не указывая ни времени, ни места.

В правовом отношении Тассилон, приняв коммендацию, стал человеком короля — «vassus dominicus», то есть королевским вассалом. На основе официального акта о передаче и возвращении владения Баварское герцогство было приравнено к «бенефицию» — на основе недостаточно юридически проработанного принципа безвозмездного пользования землей. Из властного статуса (роtestas) вытекает право пользования (usufructus). Реализация этой связи предполагала демонстративное принесение клятвы верности, что опять-таки соответствует уже описанным событиям в Беневенто и Капуа, а также принесению присяги соучастниками в заговоре Гадрада. Сюда не случайно относится положение заложников, как того требовал Арихиз из Беневенто, в качестве гарантии будущего благонамеренного поведения.

Принудительное включение Тассилона в вассальскую зависимость значительно обогатило данный политический контекст, который не совсем вписывается в вассальный правовой статус. В противоположность условиям предоставления заложников в Беневенто Карл потребовал выдачи старшего сына Тассилона — Теодора, уже являвшегося соправителем в Баварии. Судьба Аги-лольфинга с 787 года находилась буквально в руках короля франков. Этот формально вассальный правовой статус позволил королю иметь необходимую основу для будущей юридической аргументации и вытекающих из нее военно-политических действий против его старшего кузена и соперника.

Однако статус-кво длился недолго. Тассилон и его супруга Лютперга, дочь короля лангобардов Дезидерия, не могли пережить унижение, как они, естественно, восприняли происшедшее на берегу реки Лех. Будучи именитыми аристократами по происхождению, они искали пути, чтобы вырваться из объятий короля франков.

Если проследить имперские хроники и прочие источники, в июне 788 года Карл проводил в Ингельгейме-на-Рейне имперское собрание, на которое по традиции пригласил всю знать. Пфальц в Ингельгейме-на-Рейне, прославленный десятилетия спустя Эйнхардом как выдающийся образец зодчества короля Карла наряду с собором Святой Марии в Ахене, пфальцем Нимвeгeн и (деревянным) мостом через Рейн в Майнце, находился примерно в пятнадцати километрах западнее Майнца на не подтопляемом паводком косогоре выше того места, где река Зельц впадала в Рейн, а именно в пределах видимости старой римской дороги, связывающей Майнц с Бинген у подножия горы. Таким образом, до пфальца можно было легко добраться по Рейну и Майну, а также сухопутным путем.

Карл, о пребывании которого в Ингельгейме-на-Рейне источники писали еще в 774 году, перезимовал здесь после возвращения со встречи с Тассилоном. В неподалеку расположенном лесу Карл насладился прелестями охоты. Поэтому в 788 году король провел здесь не только Рождество, но и Пасху в старой церкви Святого Ремигия, видимо, являвшейся капеллой при пфальце. В юго-западной части строительного комплекса прямоугольной формы с примыкающим полукругом (Ехеdrа) как раз и располагалась «аula regia» — королевская зала (примерно 14,5 метра в ширину и около 33 метров в длину), в которой с южной стороны находилось место для монарха, напоминавшее полукупол. Впоследствии Ингельгейму-на-Рейне было суждено стать одним из самых любимых мест пребывания Людовика Благочестивого. Он в 826 году велел здесь крестить короля датчан Гаральда, а примерно в 840 году скончался сам. Находившийся временно в ссылке придворный поэт и панегирист Эрмольд Нигеллий в своих известных стихах восторженно пишет об убранстве капеллы, фресках, на которых изображены сцены из Ветхого и Нового Завета, а также типологически отобранные фрагменты из истории правления короля и императора, начиная с Августа и кончая Карлом Великим. К сожалению, из художественного убранства ничего не сохранилось, не удалось даже точно выяснить место расположения более поздней капеллы пфальца.

В этом центральном месте королевства и состоялось имперское собрание. На нем, видимо, присутствовала знать всей империи — франки, саксы, лангобарды и баварцы. А главным предметом обсуждения не стала, как обычно, подготовка к очередному военному походу или разъяснение его целей; в центре внимания оказалась история с Тассилоном. Вот о чем пишут лучше всех информированные Мюрбахские хроники: «Но Тассилон, герцог Баварский, добрался до короля франков Карла, в виллу, называемую Ингельгейм-на-Рейне. После этого указанный король послал своих эмиссаров в Баварию к супруге и детям указанного герцога; те ревностно и успешно исполнили приказ короля, привезли сокровища в сопровождении многочисленной придворной челяди к названному королю. Пока это происходило, указанный герцог был схвачен франками и, после того как его разоружили, доставлен к королю. Пока они так беседовали, он [король] спросил его насчет преследований и скрытых нападок, которые еще прежде тот посмел готовить против него вместе со многими народами. Когда тому все это не удалось опровергнуть, ему против собственной воли было приказано состричь волосы на голове. Тот слезно умолял не выбривать ему тонзуру во дворце из-за смущения и позора перед франками. Король внял его просьбам и отправил его к Гоару, святые мощи которого покоятся на Рейне. И отсюда, сделав его клириком, сослали в Жюмьеж. Оба его сына — Теодор и Тойдеберт — были пострижены и высланы из родных мест. В ссылку отправилась и супруга указанного герцога — Лютперга. Это, — как резюмирует наш весьма информированный автор, — все произошло во имя чести и славы короля, во имя смущения и в ущерб его врагов, так что творец всего сущего всегда позволяет ему торжествовать».

Наши хроники сообщают дополнительно, что пострижение Тассилона произошло 6 июля 788 года, а его сын был переправлен в Трир. Что касается дочерей Тассилона, то одна из них была заточена в королевское аббатство Шелль, где аббатисой состояла единственная сестра короля Гизела, а другая — в монастырь Лаон. Таким образом, не только Тассилон и его старший сын, равно как и дочь Дезидерия Лютперга, многократно провоцировавшая к совершению всякого рода зла, а также остальные дети обоего пола были обречены на гибель в монастырских кельях. Так начался закат славного герцогского рода Агилольфингов, для чего уже не требовалось больше никакого вмешательства извне. Произошедшее, очевидно, выходит далеко за рамки юридически допустимого осуждения и наказания уличенного в разных правонарушениях вассала, в данном случае — герцога. Распространение наказания и его меры на непричастных (это касается по крайней мере сына Тассилона Тойдеберта и дочерей) соответствует месту, времени и масштабу инсценировки процесса и заката Тассилона, потянувшего за собой в пропасть семью и навсегда покончившего с автономией баварского герцогства, которое с тех пор оставалось составной частью империи во всех ее переменчивых формах.

Имперские хроники нагромождают горы противоречивых сие дений, чтобы придать действиям Карла в глазах современников и грядущего поколения видимость законности. Для лишения Тас силона вотчины — герцогства в той ситуации достаточно было бы обвинить его в измене родине, вероломстве или тайных интригах. Но для того чтобы заточить его и всю семью в темные монастырские подземелья, требовалось историко-правовое основание, накладывающее на процесс и его результаты печать легитимности. Этот первый политический процесс в эпоху каролингских франков, который мы можем рассмотреть во многих подробностях, нуждался для обоснования глубоко исторических подходов и юридической аргументации, выходящей за рамки простой констатации нарушения вассалитета. Соответствующая аргументация не могла бы не касаться и семьи виновного. Современник тех событий, рифмоплет Гиберник Эксул, как свидетельствует его псевдоним, указывал в 787 году на обязательство Тассилона исполнять договор о союзе в качестве «верного» (fedelis). Тяжести покаяния должна была соответствовать тяжесть вины, чтобы доказать обоснованность приговора и одобрить его. Этой системе доказательств следовала предположительно составленная еще в 788 году в Ингельгейме-на-Рейне Белая книга, которой в пропагандистских целях пользовался чуть позже приближенный к королю автор так называемых имперских хроник.

Это историческое произведение не ограничивается фактами отстранения от должности, заточения семьи в монастырь и аннексии баварского внешнего дуката, а буквально раскладывает трагедию на несколько актов при действенном участии в ней знати из всех регионов государства франков. В качестве фактических нарушений и проступков перечисляются: попытка заключения союза с аварами, последним потенциальным партнером на юго-востоке против могущественного короля франков, заговор против жизни баварско-королевских вассалов, подстрекательство людей к клятвопреступлению в отношении короля. Кроме того, было сфальсифицировано высказывание Тассилона, что, если бы даже у него было десять детей, он предпочел бы их всех потерять, только не заставлять принести присягу верности. И он сам лучше, чтобы не жить такой жизнью. Подобные заявления герцог якобы неоднократно делал в узком кругу.

Приглашенные для участия в имперском собрании франки, баварцы, саксы и лангобарды как представители основных провинций империи приняли все к сведению и напомнили о совершенных Тассилоном прежних проступках, а именно как он бросил господина Пипина во время военного похода, совершив тем самым м акт дезертирства, названный в народе «herisliz». В результате они, очевидно, приговорили его к смерти. И вот, словно в барочной опере, король Карл появляется из-за кулис как Deus ex machina[50]— «само милосердие и любовь к Богу, ибо является его кровным родственником. Вот и добился того, чтобы они, верные королю и Богу, помиловали Тассилона, уберегши его от смерти», хотя все требовали смертной казни. Кроме того, из этой хроники нам становится известно, что некоторые, правда, немногие, крестьяне, «застыли во враждебной позе к королю», то есть остались лояльными герцогу, за что также были сосланы. В то время как основная масса предстала перед участниками имперского собрания в роли обвинителей собственного герцога-правителя.

Более позднее изложение событий в имперских хрониках представлено в лаконичной форме. В королевском суде слушание и вынесение приговора сводятся к следующему обвинению — Тассилон совершил преступление против монарха. Такой состав преступления был заимствован из римского права. Он касался дезертирства и карался смертной казнью. Эта мотивировка обвинения указывает на период времени после 800 года, когда Карл стал императором, и на новое представление о монархе. Кроме того, теперь осуждение происходит в рамках собрания вассалов. Так, король пригласил к себе и Тассилона «среди других вассалов». Имперское собрание предстает здесь как «суд пэров», его статус снижен до уровня сословного коллективного органа по отношению к королевскому суду, эта градация тоже предвосхищает последующие события. Еще один момент, характерный для всех ис точников, возникавший в придворном контексте, указывает на ответственное соучастие герцогини Лютперги в преступлениях Тассилона.

В биографии Карла Эйнхард рассматривает дело Тассилона и франко-баварские противоречия в основной главе, посвященной военным походам своего героя, и в оценке злодеяний Тассилона и опирается прежде всего на морально-этические категории. Так в глупости, — противостоящей мудрости, присущей монарху как основной добродетели, но прежде всего в заносчивости герцога, этом главном дьявольском пророке средних веков, Эйнхард видит первопричины его заката. При этом он не забывает о влиянии супруги Тассилона Лютперги, «ибо она была дочерью короля Дезидерия и хотела отомстить супругу за то, что он сослал ее отца». Вот почему Тассилон отказался от выполнения приказа, пошел на измену и стал готовиться к тому, чтобы дать отпор военными средствами. Этим проискам король положил конец на реке Лех. А ведь Тассилон в свое время принес присягу верности.

Биограф заканчивает этот раздел замечанием, что король тем не менее призвал к себе Тассилона, но не позволил ему вернуться, ибо «его провинция (не дукат!) была передана под управление теперь уже не герцогу, а графу». О судьбе семьи Тассилона в указанных источниках также умалчивается, как и об отдельных связанных с этим событиях. Неверность и преступление против монарха служили достаточным основанием для вынесения приговора, что повлекло за собой смещение Тассилона и включение герцогства в состав государства франков.

В 788 году и чуть позже, когда появилась первая часть так называемых имперских хроник, заинтересованные придворные круги, видимо, старались придать делу Тассилона историческую обоснованность и юридическую пластичность. Данный прецедент должен был произвести на современников впечатление «революции сверху», подтверждавшей, что монарх обладает невиданной полнотой власти, укреплявшей новую структуру имперского правая, резко ограничивавшей центробежные стремления знати к автономии, привязывая их к исходившим от королевского двора директивам.

Хотя отдельные положения баварского обычного права, которому исполнилось всего лишь несколько десятилетий, служили достаточным основанием для действий против Тассилона, не обнаружено доказательства того, что делалась ссылка на содержащуюся в законе обязательную верность герцога Агилольфинга королю франков, к чему имела отношение прежде всего воинская повинность.

Возможно, ссылке на этот фрагмент закона мешало королевство Меровингов, к которому имел отношение данный фрагмент. А может быть, соответствующие положения были дополнительно включены в закон лишь после 788 года.

Между тем имперские хроники, основываясь предположительно на Белой книге, идут другим путем и видят в разоружении, осуждении и заточении герцога и сыновей в монастырь (в то время как супруге и дочерям пришлось надеть монашеское платье) всего лишь конечный пункт долгого этапа развития, окрашенного возрастающим количеством всяких прегрешений Тассилона. Весьма профессионально автор — и только он — расставляет капканы спустя значительный период времени, исчисляемый примерно сорока годами. Так, уже в 748 году Тассилон из рук Пипина получил герцогство Баварию «per beneficium», что можно истолковать как благодеяние, но и как объект, полученный в (безвозмездное) пользование, а ведь одновременно Пипин, применяя силу, пресек притязания Грифона. К 757 году хронист свидетельствует, что Тассилон «приносит присягу на верность королю сеньеру», клянется на мощах самых значительных для франком святых в верности Пипину, Карлу и Карломапу, как это положено в отношениях между вассалом и сеньером.

Такая интерпретация- несомненно, последующая фикция, ибо вассалитет за это десятилетие свой поначалу уничижительный характер еще не утратил в такой степени, чтобы герцог, к тому же племянник короля, которого Агилольфинги сочли вы скочкой, добровольно пошел на такую связь. Впрочем, автор дол жен был бы знать, что вассалитет- двустороннее отношение, и котором сеньер и вассал противостоят друг другу, а не многосторонний договор, изначально вовлекавший в свою орбиту сыновей короля. Указание на присягу над мощами святых с целью подтверждения тяжести проступков, видимо, было вызвано путешествием заговорщиков Гардрада за мощами в 786 году.

И наконец, в 763 году близкий ко двору автор имперских хроник в связи с военным походом короля Пипина в Аквитанию приписывает герцогу Тассилону пресловутое дезертирство. За нею в начале IX века действительно полагалась высшая мера наказания, оно и раньше всегда расценивалось как наказуемое деяние. Тогда, в 863 году, герцог покинул лагерь короля в Невере без разрешения под предлогом плохого самочувствия. Об этом происшествии якобы еще двадцать пять лет спустя вспоминали саксы и лангобарды, которые, однако, наверняка не участвовали и кампании 763 года.

Водило ли пером нашего автора воспоминание о поведении в 771 году Карломана, отказавшегося поддержать брата в Аквп тании?

В 788 году и позже речь шла только о том, что совершено преступление, связанное с нарушением клятвы верности герцога королю, неисполнением обещаний, возможно, даже с неблаго дарностью осиротевшего племянника к дяде, которому был обя зан хранить верность. На раннем этапе средневековья, когда широко был развит культ войны, дезертирство воспринималось как величайший грех. Тассилон был обесчещен, акт возмездия становился неизбежным, но так и не состоялся скорее всего из-за не благоприятных погодных условий до 787 года. А в шестидесятые годы, по-видимому, только дипломатическое вмешательство папы Павла I предотвратило военные действия Пипина против баварского племянника.

С этим обвинением плохо вяжется поведение и вдовы короля Бертрады и ее сына Карла в 770 году, искавших союза с якобы клятвопреступниками. При этом вспомним, что Тассилон в 778 году приказал баварскому отряду примкнуть к Карлу во время испанской кампании. Кроме того, в семидесятые годы, несмотря на новую политику короля, из-за которой тесть Тассилона — Дезидерий лишился королевства, ни в одном источнике не сообщается о какой-либо напряженности в отношениях между узенами.

В 781 году наладилось некоторое понимание Карла с Тассилоном. Последний наверняка под нажимом папской дипломатии согласился на благопристойное поведение, чтобы не навлекать на себя имеющийся агрессивный потенциал франков. Между тем взаимное взятие заложников показывает, что Тассилон вовсе не ощущал себя человеком короля; скорее всего он считал себя в широком смысле независимым партнером. И в данном разделе повествования имперские хроники делают максимальный акцент на то обстоятельство, что смешанное папское посольство напоминает герцогу о клятвах верности, которые он дал политической партии Пипина, Карла и народа франков, и старается уговорить их соблюдать. Тогда Тассилон якобы возобновляет клятвы верности и соглашается представить заложников в качестве доказательства своего благонамеренного поведения.

В центре внимания — присяга и клятва верности. Впервые это произошло в 757 году, потом подтверждено и тем не менее снова нарушено тем же Тассилоном — сенсация! — в 763 году.

Рудольф Шиффер по праву утверждает: «Нетрудно увидеть в качестве общего знаменателя разрозненных сообщений юридическую аргументацию, отстаивающую последовательность принесенных клятв и связанные с этим обязательства Агилольфингов».

Отношения вассалитета, на которые Тассилон в 787 году пошел с королем франков, создали лишь основу и предпосылку для вызова в суд, вынесения приговора, предъявления обвинения, оглашения приговора и приведения его в исполнение.

Для всеобщего правосознания не было большой разницы между специфическими нарушениями долга и преднамеренным постоянным неисполнением клятвы верности, тем более что в этом проявилась черная неблагодарность племянника к благожелательно настроенному дяде и наследнику. Таким же был и взгляд Карл и; имперские хроники отражают лишь в литературном изложении раннюю версию противостояния.

Тем не менее судебный процесс выявлял существенные недоработки: неисполнение обязательств о вассалитете, неверность, самостоятельная внешняя и блоковая политика, подстрекательство к предательству и клятвопреступлению.

Все это можно было поставить в вину лично Тассилону, хотя его старшего сына Теодора включили в состав заложников как бы в качестве соправителя.

Герцогская семья, супруга, второй сын, не говоря уже об обеих дочерях, которые не несли никакой доли ответственности, не приносила никакой присяги верности королю франков, не всту-пала в какие-либо правовые отношения с Карлом. Супруга, даже если она играла подстрекательскую роль, заслуживала покровм тельства, ведь она не могла заключать договора или вступать в особые правовые отношения с королем. Даже если Тассилон заслужил такую кару, что сомнительно, а его старшему сыну в качестве заложника пришлось в полной мере отвечать за поведение отца, всю семью, согласно существовавшим тогда правовым отношениям, нельзя было подвергать репрессиям, приближавшим наступление смерти в монастырских подземельях. Насилие здесь явно потеснило право.

В этом сведении счетов с ненавистным герцогским родом, породнившимся в лице Одилона с сестрой Пипина Гильтрудой и сохранившим квазикоролевский титул, откровенно проявился насильственный компонент судопроизводства: довершают эту историю свержение Тассилона, высылка всей его семьи, покорение и непосредственное включение внешнего баварского дуката в состав государства франков.

Поражает, сколь приглушенным оказалось внутрибаварское сопротивление этой принципиальной перестройке политических условий в результате ликвидации наследственного герцогского рода и системы его автономного правления. Все происшедшее слишком уж напоминает аннексию королевства лангобардов четырнадцатью годами раньше. Не вызывает сомнения, что в обоих случаях в соответствующих регионах была проделана серьезная подготовительная работа. Видимо, князья церкви и верхушка аристократии, щедро вознагражденные при перераспределении герцогских владений и конфискации, быстро переварили смену политических ориентиров. Правда, летописи (что в общем-то вполне понятно) не донесли до нас конкретных имен.

Усомниться в самом факте не представляется возможным. Так, например, в Зальцбурге или в Нидерлтайхе еще до конца века король франков без колебаний легализовал владения Агилольфингов вместе с их дарами за проявленную лояльность. Длительное пребывание Карла в Регенсбурге в 792–793 годах, судя по всему, позволило укрепить отношения короля со знатью, тем более что ему удалось переключить их энергию на борьбу с последним оставшимся врагом на юго-востоке — аварами, которые, если верить упрекам современников, были заодно с лангобардами, а затем и с Тассилоном.

По-видимому, смешение герцога и всего царствующего рода и заточение их в монастырь произвело самое сильное впечатление. Сомнения в правомерности юридического процесса, если таковые вообще высказывались, никак не подчеркивались или же не донесены до нас преданием: карьера короля франков уверенно шла к зениту.

Оценка произошедшего на собрании в Ингельгейме-на-Рейне и описание свержения Тассилона и его изгнания содержится в малоизвестной королевской грамоте от 25 октября 788 года, выданной уже в Регенсбурге, названном «наш город»! Храм в Меце вручил ее монастырю Герренхимзее. Этот монастырь под началом ирландского аббата Добдагрека пользовался особой благосклонностыо герцога Тассилона, который, преодолевая мощное сопротивление епископа Арбеона из Фрейзинга, преподнес монахам щедрые дары. Поэтому похоже на правду, что один из баварских обвинителей присутствует на заседании Ингельгеймского собора.

Этой привилегией для монастыря Герренхимзее, служившего интересам «города Арнульфингов» (по выражению Герхарда Ёкселе), король франков недвусмысленно подтверждает правовое притязание на герцогство Бавария: «Поскольку вероломным образом на протяжении многих лет усилиями злодеев Одилона и Тассилона, наших ближайших сородичей (!), герцогство отдалялось и отчуждалось от королевства франков, которое теперь мы подчинили себе с помощью Божией, при содействии Господа праведного, пусть ваша епископская честь[51] знает… Чисто внешняя автономия Баварии зижделась, таким образом, на противоправном процессе отчуждения усилиями последних герцогов; и вот теперь с помощью Божией этот процесс удалось повернуть вспять, в результате чего в данном контексте король восстановил полную власть над баварской церковью».

Государственно-правовой процесс включения Баварии в государство франков для Карла завершился в Ингельгейме в 788 году. Это решение носило необратимый характер. С тем большим удивлением исследователи реагировали на то, что король франков шесть лет спустя, которые в значительной мере служили делу интеграции герцогства в состав королевства, воспользовался известным Франкфуртским собором 794 года, чтобы вернуть баварского герцога из монастырского заточения в сферу публичной политики. На этом соборе, о котором еще пойдет речь ниже, были широко представлены все регионы страны. Главным пунктом повестки дня считались каверзные богословские проблемы, вытекавшие из решений Никейского Вселенского собора. Считалось, что на них следовало дать собственный, так сказать, франкский ответ.

Неожиданное выступление Агилольфинга, к тому же почти не упоминающееся в исторических летописях, по крайней мерс более поздние наблюдатели часто сравнивали с показательным судебным процессом Тассилона. Запланированная сверхзадача процессов такого рода, служивших уничтожению политических противников псевдолегальными средствами без какого-либо правового основания диктаторами XX столетия, вызвала ложный резонанс на выступление Тассилона перед отцами собора. К тому же претенциозное название этого выступления еще не дает ответа па поставленный вопрос: во имя чего? Поскольку правовой аспект король Карл изложил публично уже в октябре 788 года, а имперские хроники и прочие исторические свидетельства близкие ко двору не видели повода отмечать это соборное интермеццо, мимолетное возвращение Тассилона из монастырского заключении едва ли было задумано как значительный политический спектакль.

Скорее всего прибывшие на собор намеревались заняться разбирательством менее каверзных вопросов в религиозно-нравствен ной и юридической областях. Не случайно их решению был посвящен целый параграф Франкфуртского капитулярия в тесной связи с обязательными для исполнения положениями об адоптианизме и споре об иконоборчестве. Этот нюанс отмечен, но не принят во внимание во всей его полноте. Тем самым характеристику всего происходящего как показательного процесса следует признать абсолютным анахронизмом и даже заблуждением. О самом действе сообщают хроники аббата Рихбота (место написания — монастырь Лорш), который тогда являлся одновременно епископом Трирским и лично участвовал во Франкфуртском соборе, а также написанные в иное время анналы южногалльского монастыря Муассак, по крайней мере располагавшего текстом Франкфуртского капитулярия.

Посмотрим вначале, что пишет аббат Рихбот: «И на этот собор пришел Тассилон и заключил мир с королем, отказался от всякой власти, которой он обладал в Баварии, и передал ее господину королю». Итак, заключение мира, отказ от власти и передача ее в другие руки — таковы существенные моменты этой публичной встречи.

Упомянутый третий раздел Франкфуртского текста, отличающийся высокой степенью юридической достоверности, содержит следующее: «Как только это произошло [рассмотрение богословских вопросов], была принята правовая основа вопроса о Тассилоне, бывшем герцоге Баварии, кузене господина короля Карла. Стоя посреди святая святых собора, он просил прощения за свои проступки, совершенные как во время правления Пипина против него самого и государства франков, так и впоследствии в период правления благочестивейшего короля Карла, нашего господина, в отношении которых проявил вероломство. Дабы получить от него прощение, он обратился к королю со смиренной мольбой и Чистым сердцем, отбросив всякий гнев и возмущение в связи со всем, что он натворил и что знал. Кроме того, он отказывался от всех правовых притязаний (iustitia) и собственных владений (res prorpietatis), если они юридически причитались ему или его сыновьям или дочерям в герцогстве Бавария. И чтобы затем предотвратить всякий спор, он отказался от любого обратного требования и поручил своих сыновей и дочерей милосердию короля. И наш господин, сострадая, великодушно простил названному Тасcилону совершенные им проступки и смилостивился и осыпал его своей щедрой любовью, чтобы отныне он обрел в ней опору в жизни. С этого соборного капитула он повелел сделать три одинаковых экземпляра (breces): один — для хранения его в пфальце, второй — для передачи его названному Тассилону, чтобы был рядом с ним в монастырской келье, и третий — для сохранения в капелле дворца».

Тассилон, смещенный герцог Баварии, но вместе с тем кузен короля, свидетельствует, что, оказавшись посреди залы, он должен был публично раскаяться и принести покаяние, отказаться от мести и злых мыслей, причем цепь его проступков, опять-таки согласно намерениям Карла, ретроспективно соотносилась с периодом правления Пипина. Этому соответствует прощение со стороны короля, его готовность к примирению и распространение на герцога его любвеобильных милостей. Оба совершают торжественный акт примирения, как и подобает христианам и родственникам. Эта форма окончания конфликта должна была стать знаковой и одновременно служить примером для подражания.

Однако для обретения королевского прощения и его благорасположения требовалось еще одно публичное появление. Если не считать заключения мира, призванного снять остроту и горечь, то второе заявление Тассилона и стало собственно поводом его последнего публичного появления. Герцог Агилольфинг вовсе не отказался снова от своего герцогства. Его он был юридически лишен согласно приговору 788 года. Повторение этого акта в виде самоотказа в лучшем случае означало бы постоянное отсутствие правовой безопасности за минувшие шесть лет и погружение королевских действий в Баварии в юридическую «серую зону». О чем же, собственно говоря, шла тогда речь во Франкфурте?

Если присмотреться внимательнее, выбор слов и сам дух выраженного отказа — это как бы назидательный указательный палец правой руки. Бывший герцог отказывается от «роtestas» и «iustitia», а также от «res prorpietatis», которые причитались ему, его детям, сыновьям и дочерям, в силу закона (по праву) на территории Баварии. По сути дела, это не может быть герцогство. Каким образом особенно его дочери могли выдвигать на это претензии в силу закона? Скорее всего речь идет о правовых притязаниях и в первую очередь о собственных владениях семьи герцога на землях дуката. Возможно, это и разного рода привилегии, например право на владение церковью, недвижимость или оружие, драгоценности, благородные металлы, домашняя утварь Аги-лольфингов, которые после отчуждения от герцогства и герцогского владения причитались детям обоего пола в качестве наследства. Ведь в 788 году не было принято никакого решения о собственности в частном (индивидуальном) владении и о герцогском владении. Тогда речь шла исключительно о будущем дуката и о судьбе семьи герцога.

Решениям Карла в частной сфере, по мнению современников, и в первую очередь баварской знати, была присуща определенная юридическая нечеткость, которую следовало устранить. Этот недостаток и ликвидировали, организовав публичный отказ ото всех привилегий и всех видов недвижимости вместе со средствами транспорта бывшего герцога и его детей обоего пола. При необходимости можно было в любой момент вернуться к решению представительного собора, которое было изготовлено в трех экземплярах. Характерно, что не упоминается вдова Тассилона — Лютперга. Предположительно, она не имела никаких притязаний на наследство — только на свою вдовью часть, но это не стало предметом разговора, ибо как «подстрекательница ко всем злым делам» она тоже подверглась высылке.

Так было покончено с «секулярным противоречием» (по выражению Рудольфа Шиффера) между Агилольфингами и Каролингами. Победила, разумеется, власть, однако в рамках действующего права, которое, кроме приговора, ликвидации герцогства и высылки семьи, сделало необходимым еще частный отказ герцога от имени его ни в чем не повинных детей от их наследственной доли, о чем он заявил добровольно, хотя можно представить, какой нажим был оказан со стороны участников Франкфуртского собора.

Впрочем, как осторожно действовал Карл, перестраивал структуру властных отношений в Баварии, и учитывал самостоятельность дуката, а также права и влиятельность семьи герцога, видно на следующем примере. Хотя герцогское достоинство как инстанция между королевством франков и графами, его представителями, было упразднено, тем не менее Герольд, скорее всего швабский Агилольфинг и брат покойной Гильдегарды, то есть зять Карла, стал префектом этих земель. Кроме того, после кончины Карла как в 814 году, так и в 817 году на основании Оrdinato imperii Людовика Благочестивого Бавария была отдана под управление одного из королевских сыновей.

Начиная с 794 года Тассилон с семьей окончательно исчез из поля зрения историков. О бывшем герцоге напоминает разве что названный в его честь известный бокал (Таssilokelch), находящийся в его последней крупной духовной обители — монастыре Кремсмюнстер. Как начертано на бокале — «Тассилон — сильный герцог». Одна строчка посвящается и его супруге- «Лютперга, королевский отросток».

Когда еще только намечалось смещение Тассилона, на границах государства франков, если рассматривать Баварию уже как составную часть будущей империи, назревали военные столкновения. В Южной Италии патриций Сицилии предпринял вторжение в Беневентское герцогство, в ходе которого назначенный незадолго до того Карлом герцог Гримоальд вместе со старым союзником короля франков — герцогом Сполето Гильдебрандом — дал бой в Калабрии грекам. При этом, по некоторым данным, враг понес большие потери. Победители вернулись в лагерь с богатой добычей и немалым количеством пленных. Таким образом, политика реванша, которую Восточный Рим попробовал проводить военными средствами, пока закончилась неудачей. Все это происходило на глазах у королевского эмиссара Ви-нигиза. Он во главе немногочисленного отряда переправился через Альпы для общего надзора и контроля над еще не испытанным в деле герцогом Беневенто. Этот Винигиз, еще один эксперт по итальянским делам, стал преемником скончавшегося в 788 году Гильдебранда в качестве дюка герцогства Сполето, которое, таким образом, после переходного периода целиком вошло в государство франков. О том, были ли учтены папские притязания, нам ничего не известно.

Об участии короля Пипина в событиях в Беневенто речи не идет. Это, безусловно, объясняется, во-первых, концепцией его отца о первоочередной консолидации Италийского королевства в границах, установленных в 781 и 787 годах, и о решении внешнеполитических проблем, связанных с Византией; а второй причиной являлось стягивание итало-лангобардского войска на северо-восточных границах империи. Именно авары, являясь союзниками Тассилона, вторгались и во Фриуль и в Баварию. Авары, которых еще недавно именовали «неизвестным народом», пришли из внутриазиатских степей и начиная со второй половины VI века стали селиться в районе Карпат. Авары жили на северо-западной границе Византийской империи, а на западе продвинулись до Энса, правого притока Дуная. Регион между этой пограничной рекой и Венским лесом был пустошью, поэтому поселений в строгом смысле слова здесь не существовало. Они располагались к востоку от этих земель, что подтвердили результаты археологических раскопок.

Закат империи гепидов в 566 году и уход лангобардов из Паннонии предопределили могущество Аварского ханства на Балканах, превратив Византию в данника. Из этого возникли мифические богатства «круга», которые по большей части попали в руки франков. Знания о внутриполитических отношениях в этом регионе на стыке Восток — Запад мы черпаем исключительно из греческих источников, а также из свидетельств лангобардско-франкских авторов. Представление об экономическом, социальном и общекультурном окружении дают археологические раскопки. Авары вели кочевой образ жизни и поэтому были тесно связаны с лошадьми. Судя по всему, они находились на стадии перехода к аграрному способу хозяйствования. Благодаря существовавшей у них давней военной традиции Запад воспринял от аваров, а потом распространил главным образом через лангобардов в качестве военного снаряжения пластинчатую кольчугу и еще скорее всего стремя, а также разные формы уздечек.

Оседлость, «славянизация» и насильственный распад ханства привели к значительному ослаблению боевого потенциала и его воинственной энергетики. Огромная империя, оказавшаяся, несмотря на свою славу, колоссом на глиняных ногах, почти без сопротивления уступила давлению франков, по крайней мере без столкновения в открытом бою. Так или иначе еще при жизни Карла история аваров завершается. Причиной заката называют запоздалую трансформацию старых социальных и властных структур в новое средневековое общество, где церковь играла одну из важных ролей. В противовес им мадьяры в X веке приняли христианство и вошли вместе с соседями — поляками и богемцами (чехами) в состав западной цивилизации. В союзе с Римом они стали неотъемлемым элементом формировавшихся в ту пору западных стран, так называемой западной культуры.

Немаловажной причиной политического регресса империи аваров, проявившегося в распаде ханства, был сам характер торговых связей, привязанных прежде всего к руслам рек и прибрежным зонам. В этой связи напрашивается вопрос, не собирался ли Карл своим явно преждевременным проектом объединения речных систем Рейна, Майна и Дуная с помощью канала обеспечить не только перевозку войск по воде, но и наладить с его помощью торговые отношения с Византией в пределах Юго-Восточной Европы. Об этом остается только гадать; проект, как известно, закончился неудачей, вместе с ним оказались несостоятельными и возможные последствия.

Как и при распаде властных структур в Северной и Центральной Италии, гибелью ханства воспользовался король франков. После первых же военных столкновений ему удалось расчленить еще остававшиеся властные образования путем договоренности с отдельными влиятельными лицами. Контакты королевского двора с восточными соседями наметились уже в 782 году, когда на имперское собрание в Липпспринге прибыли эмиссары хана и еще одного из вождей, чтобы «обсудить мир», возможно, в целях достижения согласия о статусе никем не заселенной пустынной местности между рекой Энс и Венским лесом. Переговоры ни к чему не привели.

Теперь, в последние дни лета и осенью 788 года, авары как союзники Тассилона, но также и в собственных интересах дважды совершали вторжения во Фриуль и в глубь баварской территории на другом берегу реки Энс. Так они пытаются воспользоваться мнимым преимуществом. Алкуин, активно переписывавшийся со своими современниками, больше других осведомлен об уроне, нанесенном аварами. Во Фриуле франки вместе с лангобардами наносят завоевателям с востока чувствительное поражение и изгоняют их с этих земель.

Вторая колонна наступавших вновь терпит поражение от франков и баварцев, которые являлись, безусловно, внутриполитическими противниками Тассилона и союзниками Карла, в местечке Ибс на Дунае, неподалеку от реки Энс. На стороне франкских миссионеров упоминаются представители знати из округа Траун и союзники епископа Арна из Зальцбурга.

За битвой на поле Ибса последовало еще одно столкновение. В нем баварцам и франкам вновь улыбнулась удача. Аварцы гибли при бегстве с поля брани, многие из них утонули в водах Дуная. Наш хронист неустанно напоминает о герцоге Тассилоне и о его «зложелательной» супруге Лютперге, которая и спровоцировала все вторжения. Победа противников Тассилопа является вместе с тем победой христиан над язычниками и приобретает, таким образом, спасительно-историческое качество. Отход от проигрывающего герцога и переход в стан победоносного короля франков был тщательно подготовлен. Он составляет суть правовой конструкции (ее символом в данном случае стал Тассилон). Такая же участь впоследствии постигла сына, внука и правнука Карла. Подобная ситуация всегда отражает утрату монаршей харизмы, уверенности в победе и руководящих качеств, что и побуждает аристократию переходить на сторону противника и принимать новую политическую ориентацию.

Успешное отражение военных набегов во Фриуле и на восточной границе Баварии, кроме всего прочего, открыло новую главу в истории внешней и миссионерской политики франков. Это произошло не спонтанно и не импульсивно, а в результате того, что Карл тщательно взвешивал все обстоятельства и расставлял приоритеты и, судя по всему, всегда помнил о постигшей его испанской катастрофе десятилетней давности. В любом случае нам известно (между прочим, опять-таки из писаний Алкуи-на), что в середине 790 года Карл сосредоточенно занимался аварской проблемой. Победа Гримоальда и Гильдебранда на южно-итальянском фронте привела к снижению напряженности. Это позволило открыть фронт военных действий на юго-восточной границе Баварии. Регенсбург- укрепленная резиденция баварских герцогов, торговый центр и место пребывания епископа. До него легко было добраться из региона Рейн — Майн благодаря его географическому положению, и он находился не очень далеко, если плыть вверх по течению Дуная, от будущего театра военных действий. Находясь там, Карл уже осенью того года, в течение которого был смещен Тассилон, пытался решать баварские дела, то есть находить общий язык со знатью, светскими сановниками и князьями церкви. Во имя достижения поставленных целей он, как всегда, практиковал предоставление заложников в качестве гарантов благонамеренного поведения, высылку строптивых сторонников Тассилона и конфискацию их владений, которые король раздавал настоящим и будущим приверженцам. К числу приоритетных вопросов относилось также назначение новых графов. Баварские грамоты появились по времени вскоре после взятия Карлом власти в свои руки. Епископ Зальцбурга Арн осторожности ради только в виде проекта представляет королю инвентаризационный документ о владениях своей церкви с включением в него герцогских владений, а также дарений, полученных за верность монарху; в ответ Карл как правопреемник Агилоль-фингов, очевидно, подписал этот документ.

Уже 25 октября 788 года Карл, пребывая в Регенсбурге, решает вопрос о передаче прав на владение монастырем Химзее церкви Меца, своему архикапеллану Ангильраму. В 891 году это дарение было аннулировано его праправнуком Арнульфом (историческая область Каринтия) в пользу собственного высшего духовного лица двора и тогдашнего архиепископа Зальцбурга, впрочем, лишь после передачи значительно ближе расположенного к Мецу аббатства-Люксёй в Вогезах под начало церкви Святого Арнульфа. В контексте этого дарения 788 года и прочих правовых актов, а также историко-графических свидетельств характерным представляется следующее обстоятельство. После смещения родовой герцогской фамилии из источников исчезает термин «дукат» (герцогство) с заменой его на бесхитростные формулировки типа «отечество» (раtria) «как совокупность того, чем управляет князь в силу данной ему власти» (по выражению Томаса Эйхенбергера), провинция, страна баварцев или баварский регион.

В круг вопросов, которые рассматривались в 788 году в Вормсе, вошла также оплошность, допущенная в сфере дипломатии и политики на территории Аквитании. В ней едва ли можно было винить короля Людовика (ему тогда едва исполнилось десять лет). Скорее всего это произошло по недосмотру его советников. По свидетельству одного из двух биографов Людовика Благочестивого, названного из-за своей анонимности и большой учености Астрономом, носивший также титул герцога граф Корсо Тулузский по повелению Людовика стал гарантом обеспечения безопасности князя басков Адельрика даже без принесения клятвы безопасности. В ответ регенты объявили о созыве общего собрания в Мургуду (mors Gothorum = смерть готам!) с особым приглашением на него названного баска. Тот явился лишь после предоставления заложников. К тому же только дары способствовали освобождению графа Корсо. Такая политика умиротворения не получила одобрения правителя франков. Адельрика вызвали в Вормс, где против него в присутствии Людовика провели судебное разбирательство, показательное в смысле серьезной «проработки». В результате баск был объявлен вне закона и подвергнут изгнанию. Своего высокого положения лишился и граф Тулузский. Его место занял дальний родственник кузена Карла, впоследствии приобретший известность как Вильгельм Тулузский. Его настоящее имя Виллехальм Вольфрам фон Эшенбах.{Это ошибка. Вольфрам фон Эшенбах, немецкий поэт, живший в ХII веке, был автором поэмы о деяниях Вильгельма Тулузского, но, разумеется, не мог быть самим Вильгельмом. — Прим. автора ОСR}Герой военных кампаний, учредитель монастырей, с огромным трудом управлялся с басками.

Даже принятие Карлом жестких мер не сказалось на репутации его малолетнего сына, короля. Тем не менее Карл дал понять, что не намерен ослаблять бразды правления на юге Галлии и воздерживаться от вмешательства в целях наведения порядка. Эта решимость коснулась даже материального содержания юного короля. В тягостной экономической ситуации он был просто лишен необходимых средств пропитания, ибо прежнее герцогское: владение в значительной мере стало добычей знати. Поэтому после 791 года Карл велел эмиссарам основать по периметру государ-ва франков четыре зимних пфальца. В них Людовик должен был наезжать с определенной последовательностью. Специально выпущенные для Аквитании капитулярии, примерно с 789 года запрещавшие какие-либо заговоры на местах, однозначно показывали, что опосредованная власть в лице его сыновей в королевском звании нисколько не ослабила их власть и ее носителей и не изолировала от подлинного центра власти. Территории на периферии империи постоянно ощущали воздействие вседержавного правителя и в отличие от герцогства Меровингов не проявляли никаких собственных особых династических интересов.

В конце 788 года Карл вернулся из баварской резиденции в Ахен, где провел все долгие зимние месяцы. Здесь король отпраздновал Рождество и Пасху, которая пришлась на 19 апреля 789 года. Тем самым наше внимание вновь приковано к пфальцу, кафедральному собору, этому великолепному шедевру зодчества, по выражению Эйнхарда. Расположенный на востоке королевских владений Мааса и Льежа вблизи теплых источников, известных еще со времен древних римлян, целительное воздействие которых стареющий король франков ценил все больше и больше, с прилегающими великолепными охотничьими угодьями в так называемом ахенском лесу, Ахен становится самым притягательным местом для Карла и его преемника. И все это несмотря на то что средства связи и эффективность правления страдали от неблагоприятного географического положения пфальца вдали от крупных рек.

После исторического непробудного сна, который начиная с 936 года прерывался церемониями возведения якобы на трон Карла новых королей, Ахен пробудился к новой жизни только с момента причисления к лику святых великого франка в 1165 году. Это событие по сей день остается апофеозом европейского культа Карла, чему способствовали и тезка Карл IV, и французские короли эпохи позднего средневековья.

Еще отец Карла Пипин провел в вилле Ахена важнейшие для христианства дни 765–766 годов. Сам Карл и Карломан отмечали здесь Рождество 768 года. В следующем году из «общественного дворца» в Ахене в адрес получателей направляются две королевские грамоты. Хотя из этого превращения виллы во дворец нельзя делать слишком далеко идущие выводы, тем не менее очевидно, что это место должно было располагать строениями, придающими королям франков репрезентативный характер. Так, например, археологические раскопки доказывают, что кафедральный собор воздвигнут над римской термой, получившей впоследствии пристройку в форме апсиды, служившей в качестве капеллы. Тем самым в Ахене могло совершаться обязательное богослужение.

Превращение Ахена в ведущий пфальц с прилегающим к нему монастырем произошло лишь в девяностые годы. Не исключено, что пребывание короля в Ахене зимой 788–789 годов дало импульс строительным работам, апофеозом которых стало появление восьмиугольника, увенчанного куполом центрального строения. Пожар, произошедший в 790–791 годах в пфальце в Вормсе, которому Карл долгое время отдавал предпочтение, видимо, ускорил расширение выделенной под ахенский пфальц земли. В любом случае начиная с 794–795 годов за редкими исключениями, связанными, к примеру, с военными походами против саксон или с императорской коронацией в Риме, король вплоть до своей кончины проводил зиму в Ахене. Биограф Эйнхард с полной уверенностью обосновывает это любовью монарха к горячим источникам. Отдавая должное теплым ваннам, уже немолодой Гёте 21 ноября 1814 года в письме жившему в Берлине Карлу Фридриху Цельтеру пишет: «В старости было бы правильно, как Карл Великий, выбирать свою резиденцию в таких вот вздымающихся вверх парах». Таким образом, водный путь Рейн — Майн со своими расположенными в центре и со всех сторон доступными местами для собраний, подобно Франкфурту и Вормсу, не говоря уже о (меровингских) пфальцах между реками Сомма и Сена, утрачивал значение. Любовь Карла к термам и, очевидно, благоприятное положение со снабжением двора предопределили принятие окончательного решения.

О расположении ахейского пфальца свидетельствует палати-ум, который оказался полностью перестроен. Теперь это ратуша в готическом стиле. А ведь когда-то двухэтажный переход, прерываемый квадратным строением, соединял кафедральный собор е его пристройками, а также так называемый грануштурм и главное церковное строение с элементами атриума. Шедевр каролингского зодчества, по своей форме, видимо, ориентированный на Сан-Витале в Равенне, вызывал восхищение современников Карла, а в последнее время из-за своей неповторимой сводчатой техники даже воспринимается как образец зодчества позднего романского стиля. До сегодняшнего дня здесь в роскошной гробнице покоятся мощи Карла Великого.

Пребыванию Карла в Ахене в 789 году придало особый блеск следующее обстоятельство. Королевские указы в виде писъменных напоминаний и капитуляриев стали основой государственной системы образования, к которой несколько лет спустя добавилась своего рода школьная программа. Эти тексты показывают, что король и его современники не видели большого различия между светской материей и религиозно-нравственным содержанием, считая, что внедряемый христианский характер правления Охватывает все общественные сферы, а призванному Всевышним правителю принадлежит неограниченная власть, не распространяющаяся лишь на специфически сакральные задачи и предназначения епископов и священнослужителей, например совершение таинства евхаристии, иных таинств и посвящение в сан. Поэтому Карл никогда не являлся, строго говоря, королем и первосвященником одновременно по ветхозаветной модели Мелхиседека, которая, правда, неизменно отвергалась церковью, особенно папами, как модель в пользу Геласианского учения о двух властях, то есть об управлении миром царями и жрецами.

Согласно своему разумению, Карл, неся глобальную ответственность за империю и церковь, причем последняя понимается как институциональная структура, в качестве короля и «управляющего королевством франков обращается ко всем духовным сословиям и светским сановникам», выступая в роли «ревностного защитника святой церкви и смиренного помощника». Своего рода проповедь-капитулярий (известное «Общее увещание» — «хартия» империи Карла) начинается со следующей фразы: «Мы просим вас, пастырей церквей Христовых, возглавляющих свою паству, святителей мира, чтобы вы с бдительной заботой и неиссякающим поучением вели народ Божий к наслаждению Вечной жизни… то есть задача, в решении которой, чтоб вы знали, поддержит вас наше тщание… Но это указание — проистекающее из духа смирения, помогающее исправлять ложное, исключающее бесполезное, укрепляющее истинное, — ни в коем случае нельзя воспринимать как нечто надменное, забывая о любви и благожелательности. Ведь мы читаем в книгах царей, с каким усердием святой Иосия пытался соединить возложенное на него Богом царствие путем странствий, улучшения и увещания во имя помп тания истинного Бога. Хотя я не смею ставить себя на одну доску с этим святым, тем не менее моя задача — следовать примеру святых, чтобы как можно больше человеков собрать воедино и стремлении к добропорядочной жизни во славу Господа нашего Иисуса Христа».

Этот основополагающий текст для понимания сути правления Карла восходит к царям Ветхого Завета, и в первую очередь к святому Иосию, с деяниями которого перекликаются существен ные целеустановки реформаторской программы Карла по созданию истинно христианского общества, а именно «путем стран ствий, улучшения и увещания» учредить богоугодный порядок, могущий одновременно облегчить каждому в отдельности отпра виться в мир иной. Таким образом, ядром Каролингского Ренессанса является всеобъемлющее «соrrectio», то есть исправление всяческих непорядков, не в последнюю очередь вызванных искажением текстов, безответственной их перепиской, языковыми ляпсусами и ложным толкованием.

В своей озабоченности о правильности текстов реформа Карла, по сути дела, ставила целью возрождение позднеантичного уровня образования и тем самым обновление передававшихся из поколения в поколение зачатков школьного образования. Речь шла прежде всего о так называемых свободных искусствах — грамматика, риторика и диалектика. Свободные искусства прививали крепкие навыки владения классической латынью, помогали осознать выразительные средства, используемые в том числе отцами церкви. Этим поворотом к античности и поздней античности латынь завоевывала все новые страны и континенты; латынь сталовилась языком церкви, философии и, наконец, университетом Она превратилась в существенный духовный связующий элемент Запада, не позволив языку Цицерона и Иеронима раствориться и романских диалектах и их своеобразиях.

Сфера действия латыни, одного из трех священных языков наряду с ивритом и древнегреческим, была или стала идентичном со сферой действия Римской папской церкви как предтечей за ладного христианства. Политический союз, заключенный отцом Карла — Пилимом с преемником князя апостолов, а затем обновленный, подкрепленный и расширенный последним, базировался на фундаменте учения, судопроизводства и культа сообразно идеологии апостола Петра. Соответствие римской традиции Веркви становится, по выражению Николауса Штаубаха, «неподвижной звездой политики Каролингов».

Это особенно ярко проявляется в стремлении привязать собственные реформаторские усилия к римским, например к считающемуся аутентичным преданию священных текстов (Священное Писание, положения о святых таинствах, отдельные положения церковного права) или к характеру церковных песнопений (грегорианская манера песнопения). Сюда же относился устав святого Бенедикта как основа организации жития монашествующих. Этой одновременно духовной заботой о благополучии христианского общества, которая не подходила ни для модели византийской империи, ни для германо-франкского господства над своей поместной церковью, королевство Карла, возвращаясь к безвременному образцу ветхозаветного правления царей, одновременно преодолевало дуализм, проводивший резкую грань между освященными авторитетом священнослужителя и королевской властью в пользу гибкого сотрудничества между обеими инстанциями. Хотя это не привело к вторжению в сакральную сферу, тем не менее обеспечивало римскому папе свободу действий, что продолжалось до середины эпохи средневековья. Эта модель «двойной вершины» для формирующегося Запада была еще обогащена открытым или скрытым указанием на образец Константина, первого христианского императора. На этого правителя, но главным образом на его правоверность, постоянно ссылался король франков, подобно тому как римский понтифик то и дело возвращался к теме дарений последнего. Религиозно-политический союз с преемником апостола Петра, зримым проявлением которого являются духовные узы и акты коронации, породил, однако, несмотря на эпизодические ухудшения и обострения, еще один существенный фундамент правления династии Каролингов наряду с избранием и согласованием со знатью как народным элементом.

Многослойная программа обновленного королевства франков восприняла определяющую ориентацию из представлений самого Карла, а ее разработка стала возможной благодаря усилиям ученого придворного круга, куда входили представители многих народов, объединявшие уровень знаний своего времени. Эту подготовительную работу трудно представить без стараний англосакса Алкуина, который, судя по всему, был автором не только циркуляра 789 года, но и по меньшей мере соавтором известного учебного трактата «De litteris colendis», что в свободном переводе означает «О почтительном отношении к наукам».

Алкуин родился в 740 году в королевстве Северная Умбрия и семье не очень богатых землевладельцев. В юные годы получил воспитание в общине Йорка, при резиденции короля и одновременно при кафедральном соборе, где высшим церковным иерархом в ту пору был архиепископ Экберт, состоявший в переписке еще с Бедой и впоследствии с Винфридом-Бонифацием. Здесь Алкуином были заложены основы выдающейся книжной учености и интеллектуальной образованности. Благодаря этому он стол ценным собеседником короля франков. Исключительно богатая библиотека Йорка превратилась в духовную кузницу таланта Алкуина. Находясь по делам церкви в Италии, в 781 году в Парме он познакомился с Карлом, а в 786-м впервые навестил монарха и Вормсе. Новейшие исследования ставят под сомнение считавшееся весьма длительным его пребывание при королевском дворе и качестве члена, если не главы так называемой дворцовой школы, предшественницы ахенского «центра». Тем не менее представляется реальным духовное влияние Алкуина на часто цитируемое «Общее увещание» («Аdmonitio generalis») 789 года и на возникшее по времени в этой атмосфере послание «De litteris colendis». Алкуин вернулся в Англию в 790 году. Есть свидетельства его новых контактов с королем лишь в начале 794 года. Хотя в качестве вознаграждения за ученые заслуги в девяностые годы Алкуин среди прочего получил Турское аббатство, нет основания говорить о его принадлежности к высшему кругу власти, как это часто утверждается в переписке. Благодаря открытости и общительности Карл, видимо, уловил опасность, заключенную в склонной к интриганству, но откровенной манере Алкуина и впоследствии действовал в этом духе. Алкуин скончался в 804 году в Туре. Это не вызвало большой скорби монахов, постоянно протестовавших против роста числа англосаксов в их рядах. И все же настоятелем известного аббатства вновь стал англосакс Фрайдугиз. Более двухсот произведений Алкуина донесло до нас предание. Они как бы отражают духовное лицо века: ориентир на тексты папы Григория Великого с точки зрения значимости латыни, новая жизнь семи свободных искусств, к которым добавилось искусство расспрашивания, дифференцирования и обобщения.

Интерес Алкуина вызывала музыка, а еще больше астрономия и астрология, объединенные в одно нерасторжимое целое. Особенно в этой сфере Алкуин был неоценимым советником Карла, которому часто требовались экспертные заключения. Правда, обе сферы не могли преодолеть определенного налета дилетантизма. Алкуина до самой его кончины занимала еще одна задача: рчищение и исправление Библии как основополагающего начала. Гесная связь англосаксонской церкви с Римом еще во времена ригория Великого вновь и вновь приводила и Алкуина к апос- Тольским гробницам, побуждая его приспосабливать раннехристианский вариант требника на основе еще не отработанного проекта этого папы под потребности церкви франков. Как уже было отмечено выше, Алкуин был весьма сложной личностью. Он вместе с коллегами и соперниками при дворе ревниво добивался благосклонного отношения к себе монарха. Поэтому назначение настоятелем монастыря в сравнительно далеком Туре Алкуин воспринял с определенным неудовольствием. Это удаляло его от двора. Следует воздерживаться от вывода, что ученость Алкуина, уховность, свойственная другим членам тогдашнего нестабильного духовного круга, отражала обязательный стандарт образованности того времени. Теодульф Орлеанский и лангобарды Павел Диакон или Павлин Аквилейский являлись исключением, как и франки Эйнхард или Рабан. Многочисленные члены придворной школы или даже академии были связаны с ней спорадически. Наряду с капеллой, на которую возлагались обязанности сохранения мощей и проведения монарших богослужений, и связанной с ней канцелярией, обеспечивавшей подготовку грамот и корреспонденции, существовало заведение по подготовке писарей и нотариусов; конечно, и монаршьи дети воспитывались при дворе, тем не менее нет оснований преувеличивать институциональную значимость дворцовой школы и ее эффективность. К тому же лишь в Ахене эта структура просуществовала довольно долго.

Люди академических познаний, настоящие ученые и советники, окружавшие Карла, несомненно, были яркими, но неподвижными звездами на все еще затянутом облаками небосводе. Но появлялись и просветления. Так, «дипломы» Карла второй половины правления обнаруживают языковой стиль, не вызывавший более критику и насмешки переписчиков последующих веков. Латинская окрашенность подправленных правовых текстов и переработанных исторических хроник приобретает все более корректную выразительность. Многочисленные стихи и эпитафии придворных поэтов свидетельствуют о поцелуе музы. Биография Карла в изложении ее Эйнхардом, воспринявшим Цицерона и Светония, не уступает классикам по композиции, стилю и рисунку шрифта, являясь настоящим шедевром. Если так называемая дворцовая школа по объему передаваемых от поколения к поколению графических почерков представляет собой скорее спекулятивное прозябание, то монастырские летописцы и школы таких крупных монастырей, как Тур, Корби, Сен-Галлен, Шелль, Сен-Медард (Суассон), или епископских резиденций (Реймс, Кёльн или Зальцбург), известных своим производством судебников, выделяются из ряда не менее чем восьми тысяч донесенных преданием пергаментных томов всей эпохи Каролингов.

Разумеется, двор, и прежде всего сам Карл, содействовал росту духовности. Это сделало возможным Ренессанс путем совершенствования латыни и письма, приблизив античные и поздне-античные образовательные элементы, главным образом в церковных рамках, к современности. Карл с момента первой встречи в Италии оказывал содействие таким грамматикам, как Петр, воспитатель принцесс Павел Диакон или Павлин, впоследствии епископ Аквилеи и видный богослов, приблизил их ко двору и привлек к осуществлению своей образовательной программы. Этот духовный интерес, не отягощенный властными устремлениями и территориальной экспансией, сближает Карла со значительно позже появившимся Наполеоном. Лишь связь с культурой, включавшей правовую кодификацию, а также ее ведущими представителями наложила особый длительный отпечаток на век Карла, как и на век Наполеона, в историческом сознании.

Реформы и исправления вовсе не предполагали свободного от всяких ценностей образовательного стремления для формирования личности. Скорее речь шла об очищении и передаче потомкам священных текстов, правил и песнопений, об исправлении очередных изданий Священного Писания и Псалтыря, требника и духовных проповедей, короче говоря, распространенной христианской литературы, а также канонических сборников и светского права. Ориентиром служило римское предание, объединявшее позднеантичное наследие с папской традицией, кульминацией которой стали идеи Григория Великого. На него государство франков было нацелено еще со времени миссионерских трудов англосаксов Виллиброда и Винфрида-Бонифация. Этому в политическом союзе Пипинидов — Арнульфингов с преемниками апостола Петра придавалось непреходящее значение. Духовно-политический союз, основанный еще отцом Карла Пипином, определял климат в королевстве франков, не допускавший больше региональных своеобразий и специфических особенностей на манер прежних местных церквей и определявший только один обязательный ориентир — Рим и его традиции, папство как духовная и рнравственная инстанция при формировании Запада. Причем регионам по другую сторону Рейна завещалось преподносимое церковью культурное наследие позднеантичного периода.

Этой образовательной программой, служившей одновременно укреплению культовой сферы, Карл как металлическими скобами закрепил составные части империи, которые в правовой, асоциальной и культурной сферах сохраняли определенную самостоятельность, однако в самом монархе и его династии ощущали объединяющее начало. Правда, эта программа в основном касалась ученой риторики ее пропагандистов и ограничивалась очевидной нехваткой священнослужителей или отсутствием школ. В конце концов предполагаемое христианское общество застряло на первоначальном организационном этапе, как это еще несколько десятилетий назад правильно отметил Генрих Фихтенау. В итоге взяли верх общественные антагонизмы, которые особенно по достижении экспансионистской фазы государства франков подорвали основы народного королевского правления и обнажили общенарицательный характер правления, сориентированного на ветхозаветные образцы. Для реализации своих приказов этому правлению требовался целый аппарат государственности, управления, полиции и военных. Система поддержки, зависевшая от лояльности знати и церкви, занимавших все существенные руководящие позиции, не справлялась с целым рядом юридических ситуаций в государстве и обществе, как это убедительно показывает заключительный период пребывания Карла у власти. Обращение к Ветхому Завету и его царям хоть и уберегло «нового Давида» (таков был псевдоним Карла в околоакадемических кругах) от нового пророка Нафанаила, но уже его преемник Людовик Благочестивый был вынужден принять требование церкви и подчинить свое высокое служение воле тех, кто возвышением не в последнюю очередь был обязан Карлу, хотя королевство само; инициировало эти «министериалы» на всех руководящих иерархических уровнях.

Обратимся к «Общему увещанию» («Аdmonitio generalis»). Оно также, причем в значительной степени, относится к тем норма- тивным «общенарицательным» текстам, которые разрабатывались и публиковались в ученом окружении Карла и при участии ближайшего к нему круга людей. Первая часть обширного циркуляра, составляющего не менее 59 глав, посвящена церковному устройству, как правило, тесно привязанному к сборнику церковного права, известному под названием «Дионисий-Адриан». Еще в 774 году сам папа вручил его Карлу в Риме. В нем содержатся главным образом церковные каноны первых соборов и папские декреталии предшественников Адриана I. С уже обозначенным намерением восстановить или обосновать порядок в церкви, преодолеть нарушения и внести соответствующие исправления связано желание представить римский проект как единственно обязательную правовую кодификацию с повсеместной ее реализацией. Об этом не в последнюю очередь свидетельствует циркуляр, дошедший до нас в количестве не менее 22 экземпляров и, стало быть, получивший достаточно широкое распространение. Его текст часто лежит в основе и последующих деклараций.

Новый вариант этих старых правовых норм указал духовенству на его недостатки, обличив как безнравственное поведение, например, пьянство, сексуальное распутство, пренебрежительное отношение к запрещению взимания процентов и увлечение светскими делами, а также затронув культурные вопросы- почитание святых, которое явно угрожает выплеснуться из берегов, а еще возрастные ограничения приобщения к монастырской жизни. Епископам запрещается рукополагать в священники за деньги, а также требовать непомерные финансовые поборы с общин. С целью ужесточения общественной дисциплины критике подвергаются и миряне. Приводится пример того, как новые браки заключаются еще при жизни прежнего супруга. Церковь клеймит позором блуд, в особенности гомосексуализм. Делается предостережение против использования беглых клириков.

Эта обширная первая часть дополняется еще двадцатью главами, посвященными состоянию всего общества. Приводятся поправки. Общая тональность текста авторитетно подкрепляется цитатами из Ветхого и Нового Завета. Из обилия деталей выделим лишь немногие наиболее значительные. Раздел начинается с характерного- призыва: «Чтобы был мир и согласие и взаимопонимание среди всего христианского народа между епископами, аббатами, графами, судьями и всеми прочими — где бы то ни было — между большими и малыми людьми», со ссылками на соответствующие библейские места: «возлюби ближнего твоего, как самого себя» и «блаженны миротворцы, ибо они будут наречены сынами Божиими». Текст конкретизирует этот путь мира — судопроизводство на основе права, указанного народу мудрецами; таким образом, не по собственному усмотрению власть имущих, избегая клятвопреступления. Из этой же серии требование единых мер и весов, которые должны соблюдаться как в городах (здесь главным образом наряду с сivitates в качестве укрепленных мест торговли), так и на территории монастырей, очевидно, для взимания церковных сборов и натурального оброка с лично зависимых крестьян.

Этот капитулярий вновь упоминает, видимо, еще довольно часто практикуемые языческие нравы, например запрет на работу в священный воскресный день, что однозначно свидетельствует о разделении труда в основном аграрного общества эпохи раннего средневековья. Мужчинам запрещается выполнять сельскохозяйственные работы по воскресеньям, трудиться на виноградниках или пахать, убирать хлеб или косить траву, ставить ограду, корчевать пни, рубить деревья, работать в каменоломнях или в саду. Они не должны участвовать в судебных заседаниях или ходить на охоту. А в день Господень на дворе допустимо наличие трех повозок: одной — для участия в военных походах, второй — для подвоза продуктов питания (фуража) и третьей — для похоронных нужд. В подобном же духе запрещается ткачество для крестьянок, им возбраняется раскраивать материю, подшивать платье, нельзя чесать шерсть или прясть лен, публично стирать белье или стричь овец, «чтобы не нарушить достоинство и спокойствие дня Господня. Во имя этого отовсюду надлежит быть в храме для присутствия на мессе, чтобы восславить все добрые дела Господа, которые в этот день Бог приготовит нам».

Текстовую основу этого категоричного предписания так называемый собор Вербери (775 год) еще при отце Карла Пипине значительно смягчил, в результате чего смысловое разъяснение стало соответствовать широко распространенной потребности. Можно представить, сколько усилий потребовалось от христианских проповедников, чтобы объяснить неграмотным крестьянам, почему так много запретов в их труде пришлось на один день, а крестьянкам убедительно разъяснить, что их повседневный труд в доме и во дворе суть нечто непотребное! Чтобы в долине Везера заставить крестьян отказаться от сенокоса, который был для них привычным делом даже по воскресным дням, во второй половине IX века потребовалось бы настоящее чудо. Впрочем, текст с указанием на пахоту доказывает, что хлебопашество в те времена стало уже привычным делом. Равным образом корчевание с целью расширения посевных площадей является показателем демографического роста и расширения масштабов страны, в пользу чего говорят также предписания о единицах измерения, включая единицы веса.

В сколь малой степени заявленное христианское общество конца VIII века было привязано к его принципам и религиозному восприятию, говорят заключительные главы, посвященные условиям проповеди — одному из основных элементов евангели-зации: «…Чтобы проповедничество осуществлялось неизвращенным и достойным образом. Воздерживайтесь от того, чтобы выдумывать новое и неканоническое по смыслу и противное священным писаниям и проповедовать все это людям». Проповедовать следует, и это минимальное требование, извлечение из символа веры Никейского Вселенского собора, например Святая Троица, воплощение Христа из Святого Духа и Девы Марии во спасение рода человеческого, Воскресение Иисуса и Страшный суд, «как безбожников из-за связи с дьяволом бросают для сожжения в вечном огне, а праведники, уверовавшие во Христа и его святых ангелов, обретают жизнь вечную». Особого внимания заслуживает проповедь воскресения из мертвых, чтобы верили в то, что «в обретенной телесности им воздались плоды их заслуг». И последней пастырской поддержкой для проповедников является своего рода каталог пороков, как бы перечень тех «преступлений, которые, будучи совершенные в союзе с дьяволом, предполагают вечную пытку». Среди прочих это — распутство, расточительность, идолопоклонство (!), клевета, зависть, ссоры, гнев, пьянство и чревоугодие.

Эти весьма категоричные указания на содержание проповедей вновь обозначили существенное препятствие на пути еванге-лизации, четко и ясно затронутое в первой части «Общего увещания»: проблема недостаточной образованности священнослужителей, отсутствие школ и нехватка книг. Эти трудности усугублялись еще существованием так называемых собственных храмов. Речь шла о церквах состоятельных землевладельцев, которые создавали дома Божьи на территории собственных владений и подчиняли1 их своей власти, несмотря на то что храмы являлись особым видом собственности. Как правило, владелец такой церкви, чаще всего крупный землевладелец, поручал заниматься-священническим делом одному из своих работников, выбирая при этом далеко не самого подходящего. Он как бы исполнял обязанности епископа и по воле хозяина мог быть уволен. По сути дела, этот «назначенец» выполнял поручения хозяина в пределах владений последнего. Подготовленность и духовная направленность такого псевдоепископа мало кого волновала. Соответственно низким был и авторитет таких священнослужителей — он смыкался с уровнем малограмотных членов общины.

Чтобы снять напряженность этой острой проблемы, «Призыв» подталкивает тех, к кому обращен текст, готовить к священнической деятельности не только детей холопского происхождения, но и собирать вокруг себя детей вольных, чтобы устанавливать с ними тесные отношения. Необходимо создавать школы, где дети могли бы освоить чтение. Они должны разбираться в псалмах, церковных песнопениях, счете, грамматике (латинской) в классах, при монастырях и епископских резиденциях. Текст требует «очищать книги правильной веры, ибо желающие правильно молиться Богу из-за неочишенности книг делают это плохо». Здесь проявляется прямо-таки магическая вера в правильное слово, даже в правильную букву, почти изгоняющую дурное намерение и дающую убеждение молящемуся, и в духе формулы заклинания делается ставка исключительно на дословно точный текст как средство достижения успеха, как это происходит, например, в суде. Соответственно перепиской Евангелий, псалмов и требников должны заниматься не ученики, а зрелые, опытные мужи.

Здесь особо ощущается влияние Алкуина, ведь еще будучи аббатом монастыря Сен-Мартина в Туре после 796 года он велел прикрепить на двери канцелярии своей обители следующее предписание: «Здесь место тех, кто занят перепиской Священного Писания. Им надлежит остерегаться любого легкомысленного слова, из-за которого может дрогнуть рука. Они должны стремиться к созданию безошибочных книг, водя своим спешащим пером в правильном направлении».

Забота о правильном тексте, которую нельзя смешивать с филологической акрибией, и соответствующее преподавание в школах объявляется задачей государственной важности как предпосылка правильного распространения веры, что, в свою очередь, создает нравственный фундамент общества. Эту миссию в значительной мере выполняли монастыри и соборные школы масштаба Корби, Тур, Сен-Галлен и Фульда, а также Кёльн, Зальцбург или Реймс. Они развивали активную деятельность, не ограничившуюся воспроизведением основных текстов христианской веры.

Из поколения в поколение стали передавать исполненную все более утонченным латинским слогом патриотическую и античную литературу, которая, в свою очередь, тоже вошла составной частью в школьное образование. Став классической по тогдашним канонам, она получила немалое распространение, охватив в том числе аристократический светский мир. Свидетелем этой тенденции можно считать самого биографа Эйнхарда. Он, не стремясь к духовной карьере, прошел курс обучения в монастыре Фульда. Благодаря полученному образованию начиная с 796 года занял место Алкуина при дворе Карла. В последующем поколении заставил заговорить о себе маркграф Эберхард, завещавший в 867 году огромную библиотеку. Нельзя не вспомнить аристократку Джуду, в период 841–843 годов составившую как бы памятку правил поведения для своего сына. Основы этой реформы образования, включавшей также орфографию и правильное письмо, были заложены в восьмидесятые годы весьма неспокойного и бурного VIII века.

К «Общему увещанию» имеет отношение еще одно послание от имени короля и «римского патриция». Речь идет об известном циркуляре, адресованном аббату Фульды Баугульфу. Документ цитируется как послание «Dе litteris colendis», обращенное к духовным структурам, связанным с аббатством Винфрида-Бонифация. Это летописное свидетельство предваряет следующий девиз: «Разумеется, лучше творить добро, чем просто быть носителем знания, тем не менее знание предшествует действию». Говоря конкретно, Карла возмущают ошибки в латыни, которые искажают сведения, поступающие к нему из монастырей. «Нам хорошо известно, сколь опасны орфографические ошибки, но еще большую опасность таят в себе ошибки смысловые. Поэтому мы призываем вас не игнорировать изучение письма, а, наоборот, активизировать его, чтобы легче и точнее постигать тайны священных языков». В целях осознания подлинного смысла необходимо постигать риторические фигуры и тропы в соответствующих текстах. «Для этого выбирайте мужей, имеющих желание и стремление учиться и учить других. Только на такой основе может произрастать одна премудрость для всех с благодарностью к Богу и с радостью в сердце. Форма и содержание нерасторжимо связаны друг с другом. Тексты, страдающие языковыми и орфографическими изъянами, не в состоянии быть на высоте богоугодных требований. Необходимость в этом как в инструменте оживления зашедшего в тупик изучения cвободных наук» — так высказывается король еще в одном циркуляре, датируемом между 783 и 786 годами. И это с единой целью — внести поправки в книги Ветхого и Нового Завета.

Одновременно с программным высказыванием король по примеру своего отца Пипина, уже внедрившего римское песнопение в храмы королевства, разослал в качестве образца двухтомный лекционарий библейских текстов и проповедей отцов церкви для использования их в течение всего церковного года. Он был критически просмотрен и расширен для всенощного богослужения доверенным лицом короля и экспертом Павлом Диаконом, поскольку монарха раздражали многочисленные ошибки и салицизмы старых сборников.

Задачу текстового очищения Библии взялся разрешить Алкуин. Он должен был разобраться с проблемами правописания, пунктуации, грамматики и т. д. Само собой разумеется, что о критическом издании после глобальной сверки текста с рукописями Вульгаты не могло быть и речи, не говоря уже о перекрестном сравнении с греческими или еврейскими текстовыми свидетельствами. Так, между 797 и 803 годами Карл получил тщательно прописанный и якобы безошибочный полный текст Библии. Очевидно, это издание испытало на себе влияние старейшего из сохранившихся полных образцов. Он возник в монастыре Монтамьята в Южной Тоскане. Доказано, что с этого оригинала Алкуина в Туре было сделано не менее сорока пяти копий. Этот оригинал плюс так называемая Парижская Библия XIII века стали основой сорокадвухстрочной Библии Гутенберга. В более широком придворном кругу родилась еще одна версия при участии епископа Теодульфа Орлеанского. Незадолго до своей кончины исправлением библейского текста занялся и сам император Карл. Пребывание короля в Ахене было связано не только с духовным и интеллектуальным обновлением на основе римского церковного права, более совершенных изданий текстов Священного Писания, очищенных и расширенных сборников, но и с подтверждением устава бенедиктинцев как руководящего принципа монашеской общины. Подробное указание на этот устав содержится в указе в Ахене от 23 марта 789 года. Указ адресовался королевским эмиссарам и был продиктован заботой короля о юрисдикции в графском суде. Сочетание извлечений из устава бенедиктинцев и королевских предписаний диктуется, вероятно, исключительно формой предания. В этом текстовом свидетельстве вновь обнаруживается свободное сочетание церковного устава и королевского повеления как инструментов руководства христианским обществом.

Мы уже наблюдали, как Карл ориентировал некоторые монастыри на усвоение устава бенедиктинцев, служившего руководящим началом намеченной им монастырской реформы. Не Бенедикт Анианский в первые годы правления Людовика Благочестивого выдвинул это умеренное руководство монашеского жития в противовес разным смешанным его формам, а сам Карл в качестве коррективы указал на этот римский путь, причем, возможно, даже не без активного участия «гота», то есть Бенедикта Анианского.

Королевское предписание требует от графов, чтобы судебные дела, связанные с сиротами, они слушали в первую очередь и в день судебного разбирательства, например, не устраивали охоту. Женские монастыри должны подчиняться соответствующим правилам и находиться под епископским надзором. Аббатисам запрещается находиться вне вверенного им монастыря или позволять это своим подчиненным. Соответствующему кругу лиц опять-таки заказано держать своры собак для охоты и терпеть рядом с собой шутов. Видимо, обитатели монастырей не могли расстать-, ся с привычками аристократического мира, к которому когда-то принадлежала духовная верхушка. Между прочим, и здесь, если хотите, наметился определенный сдвиг в сторону цивилизации и прогресса. Не известно ни одного случая, чтобы высокопоставленный церковный деятель прибег к кровной мести, что случалось сплошь и рядом до Карла.

В этом перечне мер, как бы показывающих обществу его настоящее лицо, бросаются в глаза особенно две главы. Во-первых, глава, о пьянстве, которое как один из главных пороков снова клеймится позором. С этим тесно связана глава о запрете гильдий и объединений, чье культовое происхождение как языческих питейных общин очевидно. К тому же последние служили прикрытием для подготовки всяких заговоров оппозиционно настроенных сил.

Не в последнюю очередь предотвращению подобных происков содействовала отмена всеобщей присяги в верности, первой и истории государства франков. Хотя и при Меровингах иногда давали или отзывали обет, возникший на основе римской воин ской присяги или данный при крещении, к примеру, в связи с сомнительными бунтами против короля или с борьбой претендентов за обладание короной в знак признания или верности, но чтобы все (вольное) население присягало королю (и его сыновьям), такого не было. Текст клятвы верности более чем краток: «Поэтому я (называется имя) обещаю моему господину, королю Карлу и его сыновьям, пока живу, быть верным без обмана и вероломства». Идеально задуманная формула повиновения королю с течением времени нуждалась в морально-правовом обосновании.

Так называемое восстание Гардрада в 786 году и аргументация некоторых заговорщиков («мы не брали на себя обязательства перед королем, не давали ему обещания хранить верность в духе благонамеренного поведения») побудили короля к введению всеобщей присяги в верности монарху. Вспомним историю с Тассилоном, в которой, по мнению Карла и его окружения, из-за целого ряда нарушений клятвы дело дошло до отстранения герцога от власти и присоединения его владения к королевству. Король был вынужден пойти на этот шаг.

Подстраховавшая от вероломства клятва совсем не требовала от принимающих ее совершения благонамеренных дел, но тем не менее удерживала их от действий, направленных против короля и его сыновей. Этот описанный в общих чертах, но в принципе отрицательно сориентированный кодекс поведения после 802 года получил содержательную дефиницию и был расширен указанием на новую присягу в верности императору. С этой моделью расширения и разъяснения мы уже знакомились при изучении разных версий заповеди воскресной святости. Она также прошла эволюцию от выдержанного в общих выражениях, абстрактного запрета до содержательной дефиниции запрещений.

Эту клятву верности должны были принять также эмиссары короля в Аквитании, возможно, и в Италии, — с расширением обязательств в отношении сыновей Карла и преемников. По этой формуле Карл не является больше только «королем», он категорично именуется «мой господин», «dominus». Последнее понятие так-то просто раскрыть по содержанию, но оно предполагает «подчинение», определяющее более позднее правовое отношение между вассалом и сюзереном в подражание древнеклассическим образцам. Однозначно не выраженные, но содержательно присутствующие — эти клятвенно подкрепленные узы вольного мужского населения «на стороне короля» представляются более убедительными, чем всякие прочие обязательства или договоренности. Таким образом, Карл рассчитывал ни надежную лояльность каждого. Она скреплялась публично принесенной присягой и являлась частью законодательства и судебной власти, которой надлежало подчиняться, демонстрируя благонамеренное поведение.

Между тем в преддверии 789 года короля волновали не только внутриполитические проблемы, но и вопросы обеспечения границ. Поводом для этой озабоченности стало агрессивное поведение прибалтийских славян и славян на Эльбе. В 786 году дело дошло до набегов славян на земли Тюрингии, которым, как стало известно, Карл пытался дать отпор, направив по воле франков и саксов отряд во главе с тремя придворными сановниками.

Поход против вильцев, как их называли франки, то есть лютичей, — подкорректированная версия имперских хроник говорит о языке франков в противовес языку славян — в южной части Прибалтики в значительной степени напоминал географически экспедицию в неизведанную область. Если еще в двадцатые годы IX столетия Эйнхард говорит о расселении на северном побережье Балтийского моря датчан и шведов, то есть норманнов, на южном — славян, эстонцев и других племен, из которых вильцы были самыми значительными, то эти данные едва ли основаны на фактическом исследовании, тем более что Балтийское море, на его взгляд, было шириной всего 100 000 футов, то есть не более тридцати километров.

Тогдашние источники не дают четкого представления о том, что же дало повод для вторжения франков на территории, населяемые вильцами, после Пасхи 789 года. Эйнхард же обосновывает поход на земли, прилегающие к Эльбе и расположенные на противоположном ее берегу, непрекращающимися нападениями вильцев на западных соседей — ободритов. Последние жили по другую сторону Эльбы и составляли своего рода северную буферную зону между датчанами и еще не умиротворенными саксами, то есть были связаны узами весьма рыхлого союза с королем франков. Их вождь Витцин возглавлял контингент, участвовавший н стычках франков с их заклятыми врагами, подобно саксам, лужи чанам и, наконец, фризам, присоединившимся к наземным войскам на своих судах на реке Хафель.

Форсировав Рейн и углубившись в земли, населенные саксами, король Карл, лично возглавлявший отряды, велел построить через Эльбу два деревянных моста, на одном из которых с предмостным укреплением он оставил несколько воинов. Таким стратегически разумным действиям на воде и на суше суждено было повториться в ходе крупной экспедиции на землях, населенных аварами. Столь разумный подход стал порукой военных успехов, которые с возрастанием удаленности от исходной точки похода напрямую зависели от транспорта и подвоза. В общем, вильцам не удалось бросить вызов противнику. Они уступали ему в уровне снаряжения и амуниции, поэтому такое столкновение могло бы закончиться для них настоящей катастрофой. Вильцы решили не искушать судьбу и отступили. Отряды Карла, как обычно, разорили все на своем пути вплоть до реки Пене. В результате вождь виьцев седовласый Драговит, превосходящий по влиянию и авторитету многих других малых королей и представителей знати, подчинился правителю франков, принес присягу верности Карлу и франкам и, как принято в таких случаях, предоставил заложников. Остальная знать последовала его примеру, сдавшись на милость победителя. По свидетельству наших источников, побежденные приняли из рук Карла «отечество» или «страну». Из этого, однако, не получился ни союз, ни подчинение воле короля франков как основы для преобразования внутреннего устройстваи даже миссионерской деятельности, хотя в своем послании Алкуин пишет о возможности обращения вильцев и вендов. Неизвестного нам получателя этого послания, вероятно, надо искать в районе Бардовик, тем более что наш авторитетный источник распространяется и о евангелизации датчан. Впрочем, это было дело еще далекого будущего, ведь пока для такого проекта не хватило бы требуемого количества священнослужителей и проповедников, не говоря о военно-политическом обеспечении, отсутствовавшем в достаточной мере. Об этом свидетельствовали непрекращающиеся вспышки бунтов на землях Саксонии. Союз с отдельными группами славян на Эльбе, который следует квалифицировать на современном языке скорее как соглашение о моратории, стал константой франко-немецкой восточной политики, даже во времена святого императора Генриха II, что в немалой степени раздражало тогда благочестивых современников.

В результате этого похода на Эльбу наступило временное умиротворение вдоль «мокрой границы», хотя скрытая напряженность в отношениях между ободритами и вильцами еще не раз напоминала о себе уже в девяностые годы. Как многозначительно-завуалированно свидетельствует наш источник, форсировав Эльбу и «разобравшись с саксонскими делами», Карл вернулся на земли, расположенные в среднем течении Рейна, где и отметил Рождество. Это было в 789 году в Вормсе.

Видимо, в начале следующего года, а именно весной 790 года, Карл решился сделать шаг, касающийся его второго по старшинству сына, Карла. Он в отличие от собственных братьен долгое время вдумчиво изучал при дворе короля задачи и обязанности правителя. Отец решил передать ему дукат Мен со всеми его графствами. Речь шла о регионе, раскинувшемся между Сеной и Луарой. В наших источниках некоторое время спустя эти земли стали именоваться Нейстрией (западная часть Франк ского государства) — пандан также территориально урезанной Австразии (восточная часть государства Меровингов): это название служило обозначением главным образом части империи к востоку от Рейна. Карл юный формально еще не стал королем. Это произошло лишь на Рождество 800 года в соборе Святого Петра по воле самого папы, еще в 781 году помазавшего на цар ство братьев Карла Людовика и Пипина и продемонстрировавшего тем самым богоугодный характер продолжения правления Карла в лице его сыновей. Впрочем, имеются свидетельства, в которых уже примерно в.790 году Карл фигурирует как король, что предполагает признание за ним особой функции обладателя власти. Однако вплоть до того рождественского дня 800 года, когда Карл стал императором, рядом с ним не нашлось места для еще одного короля франков.

Введение члена монаршей семьи в дукат Мен уже имело оп ределенную традицию. С 763 по 768 год Карл нес бремя ответ ственности за управление этими графствами, а до него — Грифон, единокровный брат короля Пипина, которому эти земли были предложены как своего рода компенсация и наследственная доля, хотя он так и не смог там обосноваться.

Пройдя при дворе обучение, включавшее и военную подготовку, юный Карл должен был сформировать под руководством отца собственное представление о правлении в непосредствен ной близости от королевства своего брата Людовика. Поэтому епископ Теодульф Орлеанский в одном своем стихотворении не случайно назвал Карла соседом. Возможно, отец, призывая на царствие несомненно отличавшегося старательностью Карла, преследовал цель из дуката Меи не только поставить на место строптивых бретонцев, но и предотвратить повторение все еще не выветрившихся из памяти позорных происшествий в районе Тулузы. Трудно сказать, означал ли выбор королем дуката Мен в качестве полигона для своего первенца от брака с Гильдегардой раздел империи среди сыновей. В любом случае он дал понять, что расширение королевства за счет регионов по другую сторону Рейна и Дуная остается исключительно в его компетенции.

Этот ввод во владение, гарантировавший Карлу юному определенную самостоятельность, приближал его к братьям Людовику и Пипину и одновременно являлся дурным знаком для Пипина Горбуна, старшего сына Карла от брака с Гимильтрудой, ибо тем самым он выбывал из наследственной «гонки». Ведь после завершения обряда крещения в Риме в 781 году он фактически лишился своего изначального имени, перешедшего его сводному брату Карломану уже как королю Пипину. Бунт Горбуна в 792 году был, по сути дела, реакцией на данное решение отца.

Имя Карла юного вновь всплывает в наших источниках в эти годы. Так, «Дела аббатов Сен-Вандрилл», составленные вскоре после 833 года, повествуют еще об одном матримониальном проекте короля Карла с участием одного из его детей. Гервольд, в то время аббат монастыря, расположенного к северо-западу от Руана в современной Нормандии, как многолетний королевский сборщик таможенных пошлин в разных портах и прибрежных центрах, а именно в Кентовике, обладал необходимыми контактами и информацией, но прежде всего добрыми и даже дружескими отношениями с королем Мерсианским Оффой. Тогда действовала договоренность между франкским монархом и королем Оффой о женитьбе Карла юного на дочери Оффы. Это был вполне разумный проект, поскольку Карл не переставал размышлять о судьбах монаршей фамилии и о будущем своего королевства. Оффа согласился с этим планом, но при условии, что, в свою очередь, его старший сын получит в жены дочь Карла Берту. Недовольный или озабоченный таким условием, Карл прервал переговоры и даже распорядился закрыть порты для английских купцов. Оффа ответил тем же.

В письме англосакс Алкуин размышляет о происходящем, подноготная которого ему скорее всего неизвестна, и просит поручителя аббата Адаларда (Корби) предоставить соответствующую информацию, чтобы сыграть роль посредника. Тем не менее этот конкретный случай заставляет усомниться в якобы безграничном влиянии Алкуина на политику Карла. Кроме всего прочего, происходившее касалось непосредственно его родины. Причины отказа Карла от намеченного матримониального проекта неизвестны. В изложении Эйнхарда, королю в принципе не хотелось отдаляться от столь милых его сердцу дочерей. Кроме того, статус английского престолонаследника, как в данном случае, наверное, мог показаться Карлу не столь уж привлекательным, ведь сын «малого» короля, говоря современным языком, стал бы зятем монарха великого королевства франков, территория которого охватывала земли почти всего континентального христианства. К тому же Карл совсем недавно ответил отказом на аналогичное предложение Восточного Рима, связанное с Ротрудой.

Между тем нелады между королями длились совсем недолго. Учитывая давние торговые связи Англии с континентальными регионами да и прочие достаточно интенсивные контакты, вскоре удалось достичь согласия. Все говорит за то, что примерно в 792 году, но в любом случае не позже 794-го, король Оффа провел денежную реформу, в результате которой английские монеты по весу и размеру были приравнены к имевшим хождение с 770 года денариям франкской чеканки (1,3 г серебра при 1,7 см в поперечнике). Тем самым Оффа сделал английские монеты свободно конвертируемыми в торговых отношениях, где основой считалась западная валюта. Но это продолжалось лишь до 794 года, когда настал черед денежной реформы Карла, в результате которой вес и поперечник пфеннига увеличились соответственно до 1,7 г и 2 см.

Карл юный вплоть до своей смерти оставался свободным от брачных уз. Нет никаких данных ни о его любовных романах, ни о внебрачных связях, ни о наличии детей от такого рода связей. Если верить стихотворению одного придворного автора, у Карла могли быть определенные гомосексуальные склонности, которые средневековые моралисты считали пороком видового понятия содомии. А если предположить, что именно безбрачие и бездетность мужчины примерно тридцати пяти лет подтолкнули его отца в 806 году к составлению подробного плана раздела империи? А может, поэтому при разделе старший сын получил так называемое ядро империи Карла, в то время как земли Людовика и Пипина (Аквитания и Италия) предполагали большую временную устойчивость ввиду наличия наследников мужского пола?

Берта сочеталась брачными узами с придворным, дипломатом, поэтом (псевдоним Гомер) и мирским аббатом Сен-Рикье (Сентула) Ангильбером. От этого брака родилось двое сыновей — Нитгард и Арднит. Первый стал блистательным историографом, описавшим раздор между сыновьями Людовика Благочестивого, в разгар которого он скончался. Это произошло в 844 году.

В отношении 790 года имперские хроники высказываются весьма лаконично: «В текущем году, однако, [военного] похода не было. В том самом городе [Вормсе] он вновь отметил Рождество [заодно и Новый год], а также Пасху [27 мая 791 года]».

Рассмотренная и подкорректированная версия имперских хроник более широко охватывает канву политических событий, не зацикливаясь на военных делах, сообщая, например, что в 790 году прибыло посольство гуннов, другими словами — аваров. В ответ на визит этого посольства король отправил своих эмиссаров: «Речь шла о разграничении реальных сфер правления. Этот спор и это разногласие были зародышем и колыбелью надвигавшейся войны. В нее некоторое время спустя оказались вовлечены гунны». Как упоминалось выше, речь шла о пограничных пустынных пространствах между рекой Энс (правый приток Дуная) и Венским лесом. Не исключено, что в то время считалась спорной и южная граница герцогства Фриуль, хотя аварские поселения незначительно заступали на территорию древней Паннонии {нынешняя Венгрия).

Встреча восточного посольства в среднем течении Рейна происходила в рамках большого дня приема при дворе. О подготовке некоего значительного шага можно заключить из сообщения, что на эту встречу в Вормсе прибудут короли Пипин и Людовик вместе со своими боевыми контингентами. Возможно также, что в свите Людовика будут и мятежный вождь басков Адельрик и его одураченный противник, герцог Корсо Тулузский, на которых король в присутствии сына наложил примерные наказания: ссылка одного и отстранение от должности другого. В свите Людовика также обращал на себя внимание аббат, связанный с марсельским собором персональной унией монастыря Святого Виктора, который тогда удостоился привилегии иммунитета. А вот в свите короля Пипина выделялся архиепископ Петр, в награду за основание в Милане монастыря Святого Амвросия удостоившийся грамоты с подтверждением прав на владение и права на свободное избрание аббата. Эта грамота содержит желание короля о молитве Господу для ниспослания милосердия к «нам и нашей супруге, нашим чадам, а также во имя стабильности империи».

Сыновья и прибывшая знать были отпущены без каких-либо дальнейших инструкций. Очевидно, пришлось дожидаться возвращения эмиссаров аварской аристократии. Поскольку политика или, точнее сказать, королевское правление в духе того времени в основном ассоциируется с ведением военных действий, к которым присовокупляется еще активное соблюдение права и общественного порядка (основанного на уважении права), король с виду казался весьма пассивным, но Карл дожидался эмиссара аваров. Во избежание упрека в том, что он «изнеживается в безделье и тратит попусту время», как говорилось в одном литературном свидетельстве, Карл из Вормса заехал ненадолго в пфальц Зальц близ Нойштадта, что на франкской реке Заале в округе Рён Трабфельд. Между тем 9 июня монастырь Прюм из Майнца приобрел владения не менее чем в одиннадцати местах, которые, однако, реквизировал один арпад. Но в суде аббат из Прюма и королевский эмиссар сумели доказать, что речь идет о королевском владении. Штраф, наложенный на арпада, достался аббатству Эйфель,

Поездка в пфальц Зальц, из государственной земельной собственности которого еще отец Карла Пипин в 742 году дотировал епископию Вюрцбурга, позволила монарху ощутить все прелести отвлечения от официальных обязательств в резиденции Вормса в самом начале лета. Географическое расположение Зальца, видимо, открыло возможность установить контакт с аббатом Баугульфом в стенах не очень удаленного монастыря Фульда.

На обратном пути вниз по течению Майна в конце августа крупные королевские аббатства на землях франков, Сен-Дени и Сен-Мартин в Туре, также удостоились грамот, выданных в Кост-хейме, к югу от Майнца. Правовая фактура и предыстория этих подтверждений вызывают повышенный исторический интерес. Так, расположенное в округе Брейс реституированное владение, подтвержденное грамотами, оказалось под властью обоих монастырей. Во времена отца Карла и его дяди Карломана оно было конфисковано в дукате Алемания и затем разными путями попало в руки третьих лиц, рассматривавших его как собственное владение, — граф Ротгар и некий алеман по имени Фулрид (или связанный родственными узами с Фулрадом, или сам Фулрад) продали или передали какую-то его часть аббатствам или монастырям Сен-Мартина и Сен-Дени. Это в своем правовом качестве весьма сомнительное приобретение аббаты Магинарий и Имерий предпочли вернуть королю. После выяснения правового статуса и получения обратно государственной земельной собственности король снисходит до раздачи этих владений их старым владельцам с характерной для него просьбой возносить молитвы о спасении его души и о стабильности королевства. Монарх вообще настаивает на реституции отчужденной государственной собственности, которая далеко не всегда попадала в руки ее законных кадельцев, как свидетельствует поучительный пример арпада, отказавшегося от притязаний в пользу Прюма да еще заплатившего штраф.

После возвращения Карла в осеннюю резиденцию в Вормсе сгорел, по крайней мере частично, тамошний пфальц. Поскольку епископская резиденция предоставила соответствующее жилье для размещения короля и его свиты, пребывание на Рейне оказалось не столь уж кратковременным, вероятно, с учетом пожелания королевы Фастрады, которая, видимо, родилась в регионе Рейн — Майн. Однако во все большей степени за право считаться резиденцией на первый план стал выдвигаться Ахен, неудержимо теснивший Вормс. Если поначалу король проводил время главным образом в Регенсбурге, не в последнюю очередь из-за экспедиции в земли аваров, а также в связи с урегулированием баварских дел, то после 796 года король все чаще занят обустройством своего пфальца в Ахене.

В 791 году, равно как и в последующем, основной внешнеполитической задачей стало противоборство с аварами. Наш надежный источник в лице Эйнхарда описывает с некоторым внутренним содроганием события, минувшие за время жизни более одного поколения: «Крупнейшей из всех его войн, за исключением с саксами, были походы против аваров или гуннов. Поэтому более других Карл был исполнен боевого духа, а его военное снаряжение отличалось большим совершенством, чем у кого-либо еще. Экспедицию в Паннонию, территорию которой населял этот народ, Карл возглавил лично. Командование другими походами он возложил на сына Пипина, наместников провинций, графов и королевских эмиссаров». И здесь перекличка с биографией Светония об императоре Августе: «Сам император провел только две кампании, остальными командовали его эмиссары, хотя иногда, например, в Паннонии (!) он присутствовал на месте событий или находился неподалеку». Так в жизни франкского монарха, па взгляд своего биографа, неоднократно прослеживается связь с великим императором. Это касается ограниченного личного участия, возложения на других лиц полномочий на ведение военных действий и не в последнюю очередь места развития событий — Паннонии. Эйнхард подводит следующий промежуточный итог: «Хотя противоборство с ним развивалось весьма активно, оно завершилось лишь через восемь лет». Согласно имперским хроникам, на это потребовалось целых двенадцать лет.

Весьма характерно, что Эйнхард не приводит никаких оснований, не говорит ни о каком поводе для развязывания военных действий против аваров. Он обходит стороной и вопрос о пограничных спорах, согласно имперским хроникам ставших якобы «зародышем и причиной» противостояния. Его не интересует и первичная реакция этого исторического произведения, хоть и возникшего «на пульсе времени и событий», довольно шаблонно преподносившего военную кампанию против аваров как своего рода крестовый поход по борьбе с язычеством. В начале весны 791 года король покинул Вормс и направился в Регенсбург. Местом сбора его отрядов стал Дунай: «Здесь по воле франков, саксов и фризов, принимая во внимание огромные и невыносимые злодеяния, совершенные аварами против Святой церкви и христианского народа, а также учитывая отсутствие удовлетворения от визита эмиссаров, было решено начать военный поход. С Божией помощью они бросили вызов аварам». Ничто не могло происходить по воле случая. Так, для политического обеспечения этого предприятия уже в декабре 790 года и январе 791 года из Вормса были получены подтверждения на владения храма в Зальцбурге и монастыря Кремсмюнстер, основанного еще во времена наибольшего возвышения Тассилона. Кроме того, поступило подтверждение грамоты 777 года относительно обители. Она содержала вместе с тем любопытные данные об основании, введении во владение и права, корчевании, а также о славянском поселении в восточном пограничном регионе. Есть основание полагать, что указанные привилегии являлись составной частью подготовки военных походов против аваров.

Составленные в 805 году официозные хроники Меца обосновывают решение франков выступить против восточного соседа в ответ на несправедливость, причиненную им франкам, на которую не последовало ответа. Похоже, такой подход отражал взгляд Карла и его двора. Никогда не отстававшие от происходящих событий хронисты Лорша в своей мотивации военных действий ограничиваются ссылкой на вульгату[52] и видят в них карательную акцию в отношении «исключительно высокомерного народа аваров». В одном поэтическом произведении, прославляющем сына короля — Пипина, который в 796 году одержал последнюю и решающую победу над этим врагом, преобладает также религиозный мотив в пользу военных действий: «С давних времен они совершили много зла; разрушали храмы Божий и монастыри; похищали из алтарей священные золотые и серебряные сосуды… священнические полотна из льна и одеяния монахинь по дьявольскому наущению отдавали своим женам». Война с язычниками, подстрекаемыми самим дьяволом и бросавшими вызов христианам как врагам, — это война справедливая. Вести ее — одна из задач короля, как это однозначно подчеркивается в известном послании 796 года, адресованном папе Льву III. Но, как часто неоправданно утверждается, в этом послании вовсе не стираются грани между «освященной властью священнослужителей» и «королевской властью».

Франкский король, который реально смотрит на войну с аварами, словно наставляет римского понтифика: «Наша задача состоит в том, чтобы, опираясь на милость Господню, повсюду с оружием в руках защищать Святую церковь Божию от вторжения язычников и от разорения ее со стороны неверующих, одновременно укрепляя христианскую веру изнутри». Папа же, как новый Моисей, воздев руки для молитвы, должен поддерживать эту борьбу. И, как бы дополняя Ветхий Завет, — если Моисей опустит руки, пошатнется и войско Израилево.

Правда, после кончины Карла точка зрения на борьбу с аварами как на справедливую войну с язычниками претерпела изменения. Это заметно по тому, как сглаживается стиль имперских хроник, а также по жизнеописанию Карла его биографом Эйнхардом. Не исключено, что подобного взгляда придерживался лишь ограниченный круг придворных и, вероятно, сам Карл. Видимо, перспектива стать обладателями крупного трофея, так называемого «кольца» аваров, служила достаточно серьезным стимулом для участия воинов в этом походе. Участие саксов и фризов отражает подобные материальные ожидания. Баварцы ощущали на себе психологическое воздействие событий последних лет, и вот теперь королю представился случай испытать свою харизму во главе армии, сформированной из контингентов уже нового королевства.

«Война с аварами, начатая Карлом в 791 году, во всех отношениях была масштабной инсценировкой. Летом в Регенсбургс собрались франки и саксы, фризы и тюрингцы, баварцы и даже славяне» (Вальтер Поль). По свидетельству Эйнхарда, затраты на эту экспедицию были огромны, упоминаются даже тысячи лошадей, подохших во время похода от какой-то эпидемии. Однако многое оказалось преувеличено. Тем не менее реальным фактором стала мощь кавалерийских эскадронов франков. Действия отрядов под командованием Карла были тщательно спланированы: согласно своей старой стратегии, он разделил армию на части, одна из которых опиралась на поддержку дунайского флота в составе баварцев. Под командованием графа Теодориха, одного из сановников, еще в войнах с саксами отличившегося среди бездарных в военном деле придворных чиновников, и казначея Ме-гинфреда один отряд прошел по северному берегу Дуная и в течение сентября добрался до пограничного пункта Лорш, примыкающего к реке Энс. Туда еще в начале месяца прибыли основные силы под предводительством короля, начавшие свое движение южнее русла Дуная. Речные суда перевозили в основном оружие и фураж для лошадей, причем время стратегического развертывания, безусловно, было увязано с периодом жатвы.

О событиях в этом лагере нам известно непосредственно от самого короля, информирующего о всех перипетиях оставшуюся в Регенсбурге супругу Фастраду в письме, посланном полевой почтой. Кстати сказать, это одно из немногих свидетельств, со страниц которого Карл сам обращается к нам и к потомкам. Вначале мы убеждаемся в исключительно доброжелательном отношении Карла к своей семье, в адрес которой он высказывает непритворные чувства. Особенно сильно он переживает отсутствие рядом «сладких» своих дочерей. В королевской свите находился, видимо, его уже достигший совершеннолетия сын Людовик, король Аквитанский. Ранее в Регенсбурге он прошел посвящение в рыцари, и отец держал его возле себя для приобретения и углубления военных навыков.

Указанное письмо посвящается также порядкам по другую сторону Альп. Границы в настоящее время надежно прикрыты, король и папа Адриан пребывают в полном здравии. Когда основные силы покинули Регенсбург и спустились вниз по течению Дуная, королю Италийскому, очевидно, было предложено перейти со своим отрядом юго-западную границу аварских земель и тем самым связать силы противника. Это и произошло, а 23 августа войска Пипина сошлись с аварами: «Всемогущий милосердный Господь даровал победу, и многие авары пали на поле брани. Говорят, никогда больше не было такого поражения». Нападающие вторглись в глубь территории врага и взяли штурмом «вал» — укрепленный лагерь, разграбили его и захватили к плен сто пятьдесят (сколько же потребовалось конвоиров?!) аваров. Вопрос об их дальнейшей судьбе предстояло решить самому Карлу. Монарх не скупится на похвалы в адрес победителей, среди которых смелые воины — епископ, герцог, графы, «тоже наши вассалы» и не в последнюю очередь герцог Истрии.

Этот благоприятный исход как своего рода проверка на деле был воспринят в Лорше как доброе предзнаменование. Поэтому 20 сентября в присутствии короля в суде под председательством епископа Арна (Зальцбург) Герольда, будущего префекта и шурина короля, а также казначея Магинфреда рассматривался спор о наследстве Хуоси, одного из именитых аристократических родов Баварии. Это дело было наконец-то завершено в целях укрепления боеспособности франкских войск.

Ранее Карл демонстративно заручился небесной поддержкой задуманного им, назначив трехдневный крестный ход на 5, 6 и 7 сентября: «Мы молили Бога ниспослать нам божественное милосердие, которое обеспечило бы нам мир и здравие, победу и удачную кампанию». Чтобы достичь этой цели, присутствующее духовенство объявило всеобщий пост, по крайней мере воздержание от потребления мяса и вина. Впрочем, предусматривалась возможность, о чем Карл подробно распространяется в своем послании, путем денежных выплат избавиться от этого вынужденного воздержания.

По свидетельству Эйнхарда, сам король, презиравший пьянство, в плане воздержания не являл собой очень уж яркий пример для подражания. Для обретения душевного спасения, а в данном случае и земных побед, кроме предписанного говения, полагалось подавать милостыню. На этот счет служили специальную мессу, что возлагалось на присутствующих священнослужителей, в то время как остальные клирики пропевают соответственно пятьдесят псалмов, «если только знают их наизусть». Тот же чин соблюдался еще в июле 1099 года, прежде чем крестоносцы устремились на штурм Иерусалима.

Карл не упускает случая призвать оставшуюся в Регенсбургс семью также присоединиться к посту, однако оставляет за супругой Фастрадой принятие соответствующего решения в зависимости от состояния ее здоровья. И здесь раздается первый звонок в преддверии скорой кончины Фастрады.

Заключительное предложение этого информативного послания вновь свидетельствует об открытости короля, переполненного теплыми и дружественными чувствами: «Нас удивляет, что с тех пор как мы покинули Регенсбург, мы не получили никакой весточки. Поэтому мы хотим, чтобы вы чаще сообщали нам о своем здоровье и обо всем прочем, что вам будет угодно. Снова приветствуем вас во Господе».

После этого очищения тела и духа в полном уповании на Божью помощь войско форсировало реку Энс и ступило на пограничные пустынные земли, простиравшиеся до Венского леса. Осторожности ради развертывание проходило раздельно. Посмотрим, что пишут об этом имперские хроники: «Названный князь [Карл] продвигался по южному берегу Дуная, саксы же с несколькими франками и с большей частью фризов подобным же образом перемещались по северной стороне, пока не достигли того места, где были укрепления аваров: на южной стороне Дуная близ Кумерсберга [Венский лес, выше города Клостепнейбург], на другом берегу у селения Камл [ниже Кремса], названного так по имени впадающей там в Дунай реки». Из Кампа Карл отправил в Регенсбург к королеве Фастраде своего сына Людовика. Может, он не хотел рисковать жизнью сына в стране врага?

Обратимся вновь к нашему источнику: «Когда авары увидели отряды, надвигавшиеся по обоим берегам реки, а посреди нее суда, их обуял страх: они оставили упомянутые укрепления, оборонительные сооружения и боевое снаряжение. С Христом как Господином своего народа оба контингента без потерь двинулись вперед. Вышеназванный контингент [то есть теперь объединенный], продвигаясь вперед, достиг реки Раба [приток Дуная]. Оттуда оба контингента [вновь раздельно] направились домой, вознося благодарность Богу за эту славную победу». Далее мы узнаем, что в конце похода «тысячи лошадей погибли из-за какой-то эпидемии. Некоторые видные участники экспедиции тоже заплатили своей жизнью за превратности столь непростого предприятия. Среди них были Ангильрам Меценский, главный капеллан Карла и епископ Регенсбурга Зинтберт, который в 788 году доставил королю в Керси заложников Тассилона за его благонамеренное поведение.

Возвращаясь домой после похода, Карл сделал крюк через старую Саварию (Сцомбатли), в то время как его второй контингент вернулся домой через Богемию, то есть по северному берегу Дуная. В общей сложности 52 дня продолжался первый поход против аваров. Он имел счастливое завершение, блестяще подтвердив харизму Карла как короля и полководца.

Между тем расчеты многих участников похода на дорогие трофеи оказались явно завышенными. Наступающие отряды, не встречая почти никакого сопротивления просто из-за отсутствия соприкосновения с противником, не несли потерь. Зато вместо несметных богатств или хотя бы их части пришлось довольствоваться большим количеством пленных мужчин, женщин и детей, которые, поступая на невольничий рынок, становились предметом торговли. Прочие события в стране врага целиком и полностью соответствовали тогдашним нравам, которые Карл сам обильно насаждал в Саксонии и на землях по другую сторону Эльбы: «Он шел по этой земле… сжигая и разоряя все, что попадалось ему на пути».

Вместе с тем военная кампания продемонстрировала, что граница аваров оказалась укрепленной только вблизи Венского леса, но не на реке Энс. Все их укрепления развалились как карточный домик, и даже на территории Паннонии серьезного сопротивления наступавшим оказано не было. О политическом или военном уководстве аваров ничего не известно. Сообщается лишь об отуплении на необозримых просторах Карпат. Военная мощь и боеспособность противника на деле оказались вымыслом. Вызывавшие всеобщий страх гунны, которые с 558 года по двадцатые годы VII столетия заставляли Восточный Рим платить ежегодную дань по 200 000 римских золотых монет, в значительной мере утратили свой воинственный потенциал. Некогда внушавшие ужас кавалерийские эскадроны гуннов восприняли крестьянский образ жизни, а славянизация ускорила процесс оседлости. В результате их политическое руководство предстало деформированным и парализованным. И без того ослабленное под воздействием вторжения франков Аварское ханство распалось на большое число соперничающих друг с другом частей, что довершило его закат.

Если два франкских отряда безо всякой борьбы сумели разорить аварскую империю, это, безусловно, произвело ошеломляющее впечатление на современников, не обладавших соответствующей информацией, процесс накопления которой стал таким кропотливым делом. В результате и без того высокий авторитет короля франков поднялся еще выше. Карл покорил народ, когда-то «державший за горло» Восточную Римскую империю, и, кроме того, с Божией помощью нанес весьма чувствительное поражение язычникам.

Между тем Карл — об этом свидетельствовало вооружение его отрядов в Регенсбурге, куда он вернулся после похода, — не удовлетворился достигнутым блестящим успехом, который скорее всего не дал окончательного военно-политического решения в регионе Венского леса. Что касается воздействия происшедших событий на преемника апостола Петра в далеком Риме, несмотря на отсутствие соответствующих исторических доказательств, впечатление от побед Карла, видимо, было воспринято как сенсация, а его и без того уникальное положение в христианском мире еще более упрочилось.

В Регенсбурге король отметил Рождество 791 года и Пасху 792 года. Находясь в прежней резиденции Агилольфингов, Карл не стал посвящать много времени баварским делам; в этом не было особой необходимости, поскольку епископат и аристократия сплотились вокруг короля. В основном Карла интересовала реакция Аварского ханства на его экспедицию. В случае необходимости он был готов отправиться в новый поход.

В том самом 792 году правителя франков существенно занимали богословские проблемы. В них, к удовлетворению Карла, смогли разобраться его эксперты. Это явилось резонансом на неучастие франков в работе Вселенского Никейского собора 787 года, на который их даже не пригласили. К тому же внимание монарха было отвлечено новыми волнениями в Саксонии, а еще его постоянно держал в напряжении серьезный кризис в самой королевской фамилии. Ко всему этому добавились новые неожиданные перемены в политической линии Беневентского герцогства.

При рассмотрении сложных богословских проблем, связанных с выяснением подлинной природы Иисуса Христа (так называемый спор об адоптианстве), хроники того времени, как видно, в силу их недостаточной богословской компетентности, высказываются весьма сдержанно. Они ссылаются лишь на ересь испанского епископа Феликса Уржельского, в то время как в появившейся более двух десятилетий спустя подкорректированной версии исторического свидетельства отмечается стремление к более глубокому осознанию христологической проблемы, что говорит о возросшем интеллектуальном подходе.

Если в ходе пребывания в Регенсбурге короля занимали богословские проблемы, то это объясняется вовсе не его особым интересом к вопросу о дефиниции природы Христовой, а самопониманием или самовосприятием как правоверного монарха, на что он претендовал, как и его оппонент в Византии. Это уже реально символизировал император Константин. На надгробном памятнике Карла сформулировано обязательство хранить учение и культ от лжетолкований и отступничества. К тому же в ближайшем и ближнем окружении Карла находились прилежные богословы, например Алкуин, Теодульф и Павлин, причем ни один из них не был франком. Однако все они ощущали на себе воздействие решений Никейского собора. Греками да, наверное, и папой, легат которого участвовал. в заседаниях, он воспринимался как Вселенский. Под началом Теодульфа придворные богословы разработали своего рода контрзаключения по основной проблеме иконоборчества. Этот документ получил название Libri Carolini (Орus Caroli). После возражения папы он скорее всего в 793 году окончательно исчез из виду.

В качестве пробного шара при проведении такого рода богословской дискуссии королевский двор вместе с монархом воспользовался благоприятной возможностью, чтобы испытать «всемирную значимость» франкской божественной учености в связи с борьбой с ересью, которая, во-первых, касалась империи самого Карла, а во-вторых, не получила поддержки и в Римской церкви. Разве возникшее еще в 789 году «Общее увещание» с ярко выраженным апокалиптическим подтекстом не предостерегало от «ложных учений конечного времени» и как средство против этого не требовало «обновления в истине», чтобы «противостоять тем, кто ей противоречит»? Сам Карл в назидательном послании Элипанду (Толедо), архиепископу, возглавлявшему отряд еретиков, сплотившихся вокруг Феликса Уржельского, напомнил о неудавшемся Пиренейском походе 778 года. Эта экспедиция закончилась плачевно вовсе не из-за слабого планирования или, скажем, ошибочной оценки исламского союзника, не из-за стремления к самоутверждению басков по обе стороны Пиренеев, а по причине дьявольского воздействия ереси, воспрепятствовавшей освобождению испанских христиан.

В споре о проблемах христологии столкнулись две церкви — франко-римская и западноготско-испанская, причем острота противостояния заключалась в том, что церковь Уржеля, которую в качестве епископа возглавлял Феликс, вошла в состав государства франков лишь после присоединения Героны в 785 году, образовав, так сказать, северный краешек созданной чуть позже Испанской марки.

Так называемое адоптианство, в сущности, испанский продукт, выросший на почве ислама, перегноем для которого служило глубинное живучее арианство. В отличие от католического учения его приверженцы считали предосудительным Богосыновство Христа. Исходя из этого, в противовес единосущности Отца и Сына признавалось лишь их сходство (подобие). Из глубины веков на этот вариант учения VIII века как бы воздействовали несторианство и пелагианство. Упомянутый выше архиепископ Толедо Элипанд, безупречный характер которого упоминается в источниках, равно как и характер его главного апологета Феликса Уржельского, проповедовал, что по своей божественной природе Христос хоть и единородный сын, но по своей человеческой природе всего лишь приемный сын. Из этого вытекает неоднозначность понятия «адоптианство». Дифференциация между «сыном» и «приемным сыном» породила и вопрос о спасительном подвиге Христа и его значении для человечества.

Эти положения взволновали прежде всего церковь Астурии, что проявилось в компетентном апокалиптическом комментарии Беата де Либана. Астурийская церковь выступила против взглядов Элипанда и в еще более резкой форме против его притязания на иерархическое главенство. К тому времени учение Элипанда отверг даже папа Адриан I, произнесший горькие слова о «еретике» Несторе и его богохульстве. Между тем деликатный вопрос перерос в политический, когда Феликс стал письменно и устно распространять «испанские» взгляды, вызвав тем самым длительное смятение на еще не устоявшейся окраине государства франков.

Глубокое рассмотрение непростого вопроса осложнялось тем обстоятельством, что назначенный архиепископом Санса епископ по миссионерской деятельности доверился другому местному «диссиденту» по имени Мигетий, который, отстаивая еще более вызывающие христологические взгляды, вторгся в сферу архиепископа Элипанда. Поэтому последний был вынужден обратиться к королю Карлу и франкским собратьям, чтобы обнародовать новую редакцию его критически воспринятого учения об адоптианстве.

Именно эту смесь из разных факторов (удаленность от Рима, поддержанная франками миссионерская деятельность и христологические споры, главную роль в которых играл епископ из «переходной зоны») и использовали связанные с франкским двором ученые, чтобы в этой общедоступной, хотя и не простой области доказать свою богословскую компетентность и в единомыслии с королем продемонстрировать близость к Риму как к незамутненному источнику правоверности. Определенный рост интеллектуального влияния не помешал бы королевству франков, до сих пор пользовавшемуся уважением исключительно благодаря успехам в военной сфере.

С этой целью Феликс, по свидетельству Алкуина, был вызван в Регенсбург, где предстал перед собранием епископов. По образу и подобию императора Константина и его преемников па собрании председательствовал сам король. Как и следовало ожидать, епископ Уржеля был изобличен в заблуждении, а его учение осуждено как ересь. Рукописи с сочинениями Феликса и Элипанда, посвященные неоднозначной теме, подверглись демонстративному сожжению. Феликса заставили сочинить документ, где содержалась угроза подвергнуть отлучению от церкви каждого, кто посмеет утверждать, что «наш Господь Иисус Христос по плоти является приемным сыном Бога». Главным оппонентом покаявшегося испанца стал ученый Павлин, с которым Карл несколько лет назад познакомился в Италии, оценил его ученость и приблизил ко двору. В признание его заслуг Карл сделал Павлина епископом Аквилеи, важного внешнего региона, где пересекались византийские, истрийско-венецианские, а теперь и франко-италийские интересы. Вместе с вестготом Теодульфом и англосаксом Алкуином в те годы они образовали богословскую триаду, уступившую место франкам лишь поколение спустя.

Между тем собрание в Регенсбурге не ограничилось разоблачением уличенного в ереси Феликса. В сопровождении и под. охраной верного ему Ангильбера, мирского аббата Сеп-Рикье (Чентула) и отца внуков Карла, родившихся от связи с Бертой (уже упоминавшихся Нитгарда и Арднита), король отправил Феликса в Рим, чтобы на могилах апостолов принести живое свидетельство близости к Римской церкви — собственное и своих советников, которые непримиримым отношением к решениям Ни-кейского собора бросили вызов и самому папе. О содержании переданного документа можно судить по утонченно детальному ответу папы Адриана I, предостерегавшего франкский двор от слепого рвения и сползания в ересь. В этом христологическом контексте следует понимать указания на так называемый Псалтырь Дагелайфа, который, видимо, так и не дошел до своего адресата, папы Адриана I, при его жизни, затерявшись где-то севернее альпийского гребня. Псалтырь содержит псалмы, Теudem[53] и другие соответствующие тексты как бы в обрамлении не менее семи версий символа веры, которые все вместе, начиная с Никейского и кончая так называемым символом веры святого Афанасия, подчеркивали «единосущие» Отца, Сына и Святого Духа. Тем самым король франков однозначно продемонстрировал римскому понтифику свою правоверность, подкрепленную решениями собора и суждениями отцов церкви, в данном случае размышлениями святого Иеронима.

Когда в конце октября 798 года очередной собор в Риме снова поднял вопрос об адоптианстве, в протоколе было подчеркнуто, что в 792 году Феликс отрекся от своей ереси, составил «правоверный» документ, который в присутствии папы после торжественного обещания положил на могилу апостола Петра. Все происходившее самым непосредственным образом напоминало грамоту с обещанием Карла в 774 году, возложенную им на том же самом месте. Магическая связь между обоими документами не вызывает сомнения.

На этом история с Феликсом была исчерпана. В заключение он отбыл в свою епархию, а оттуда бежал в исламскую Испанию. Спор об адоптианстве после Римского собора стал предметом обсуждения в третий раз, а именно на собрании в Ахене в 799 году. Алкуин и главным образом Павлин в связи с этим собранием сочинили важные и обстоятельные трактаты, причем англосакс поставил авторитет Рима выше испанского сепаратизма.

По случаю собора в Регенсбурге Павлин, чьи ученые заслуги вновь удостоились высокой оценки, получил для своей церкви благоприятный режим избрания. Кроме того, король освободил церковь Аквилеи от общественных поборов. Вместе с тем аварcкая экспедиция породила значительное ограничение для этой церкви — безземельных крестьян обязывали предоставлять постой и пищу, если из-за вражеских атак сам король, Пипин или «королевский президиум» были вынуждены находиться в районе Фриуля или Тревизо. На Верону и Виченцу эти обязательства не распространялись. 27 июля учрежденный Витизой-Бснедиктом монастырь в Аниане удостоился привилегии иммунитета со свободным избранием аббата. Есть данные, что и Бенедикт как правоверный автор имел заслуги в разрешении мучительного спора об адоптианстве.

В разгар подготовки к новому походу против аваров до монарха дошла весть, что саксы вновь бросили вызов господству франков.

Военные успехи, достигнутые в борьбе с аварами в 791 году, не принесли политического решения этой проблемы. Сложившаяся ситуация более чем на сто лет предопределила военные действия внуков и правнуков Карла на юго-восточном фланге государства франков. Хроники Лорша констатируют непосредственную взаимосвязь между войной с аварами и волнениями саксов: «В тот год король находился в Баварии, отметив Пасху в Регенсбурге. С приближением лета саксы открыто продемонстрировали то, что уже давно вынашивали в своем сердце, считая, что аварский народ должен отомстить христианам. Как собака, возвращающаяся к своему дерьму, авары вернулись к язычеству, которое они недавно отринули, вновь порвав с христианством. Тем самым авары обманули и Бога и короля, оказавшего им много всяких благодеяний (beneficia). При этом они соединились с жившими вокруг языческими народами. Саксы посылали и своих эмиссаров, желая восстановить аваров вначале против Бога, а потом против короля и христиан. Все храмы, расположенные в пределах их границ, они разоряли, потом разрушали и сжигали, прогоняли поставленных над ними епископов и священников. А некоторых представителей духовенства хватали и умерщвляли, целиком возвращаясь к своему языческому бытию». Другие же источники категорично сообщают о том, что к этому восстанию примкнули славяне (венды) и фризы.

Один франкский отряд, находившийся на борту судна в устье Эльбы и отвечавший за охрану побережья, подвергся нападению и физическому уничтожению. По свидетельству биографа Луитгера, восточные фризы во главе с Унно и Эйлвартом оказались вероотступниками и начали жечь храмы. Тем самым все усилия по евангелизации на территории между Лаувером и Эмсом, а также нижним течением Везера и Эльбы пошли прахом. Согласие между фризами и саксами в регионе Вихмодия, а на другом берегу Эльбы со славянами удалось восстановить лишь путем депортаций населения, о котором напоминают названия отдельных мест и общинных земель, в том числе и к западу от Рейна. В любом случае христианство не исчезло полностью и после 792 года. Оно сумело выжить в те трудные времена благодаря миссионерским усилиям, хотя в этом деле евангелистам приходилось порой идти на хитрости. Так, биограф Луитгера сообщает, что тот взял к себе на службу даже певца, «обладавшего способностями воспевать подвиги прошлых королей» и которого сверхрьяный священнослужитель исцелил от трехлетней слепоты. После этого свои архаические песнопения во славу героев упоминаемый исторический персонаж успешно сочетал с распространением Евангелия.

Из-за смены времен года мысль об организации крестового похода против мятежного прибрежного региона и прилегающей местности отпала сама собой, тем более что король пребывал на большом удалении от места происходящих событий.

К внешней нестабильности добавился опасный раздор в самой королевской семье, о котором нет никакого упоминания ни в официозных источниках, ни в имперских хрониках, ни в хрониках Меца. Зато летописные свидетельства монастыря Лорш того же времени, для которых в общем-то нехарактерна оперативная реакция на происходящее, снова подробно воспроизводят ход событий в связи с восстанием саксов: «В тот год открылся очень зловредный план, задуманный Пипином, сыном короля от наложницы по имени Гимильтруда, против жизни короля и его сыновей, рожденных законной супругой… предполагалось убить короля и иже с ним, а он сам уподобился ветхозаветному Авимелеху во дни судей, который хотел править Израилем, умертвив своих братьев, чтобы править вместо отца своего… со злобой в сердце, но не долго [Авимелех тоже был сыном наложницы!]. Но король Карл разгадал план Пипина и тех, что были с ним заодно, призвав франков и других верных ему в Регенсбурге. И здесь весь народ христианский, собравшийся по зову короля, осудил как того Пипина, так и тех, которые согласились с тем ненавистным планом. И тогда они сразу же должны были лишиться наследства и жизни. С некоторыми так оно и произошло. Что до сына Пипина, поскольку король не хотел его смерти, франки решили, что он должен посвятить себя служению Богу. Что и последовало. Король как клирика отправил его в монастырь. Там он и пребывает».

Другие источники в качестве соучастников в этом заговоре называют представителей франкской элиты, включая графов. К примеру, графа Теобальда (из Бовэ или Парижа?), епископа Петра Верденского, который на Франкфуртском соборе 794 года, где никто из представителей его сословия не пожелал стать его присяжным поручителем, был вынужден в суде Божием очищаться от упрека в том, что замахнулся на жизнь короля.

Мнение Эйнхарда о том, что Гимильтруда была всего лишь наложницей молодого Карла, восходит к источнику «Деяния меценских епископов», составленному Павлом Диаконом по поручению короля. В этом произведении Пипин изображен как сын Карла, родившийся от связи с девушкой из именитой семьи по имени Гимильтруда еще до его законного бракосочетания. Аббат Рихбот, предполагаемый автор цитируемых хроник, как современник заговора бесцеремонно конструирует из этого деликатного описания добрачной связи тривиальный конкубинат. Цель такого подхода — юридически дисквалифицировать сына короля. Зато из аутентичного папского послания нам известно, что связь Г'имильтруды с Карлом была правомерным браком с приданым. А учитывая имя отца Карла — Пипин, в честь которого назвали первенца, не остается ни малейшего сомнения в законности его рождения.

Однако в те годы и десятилетия проблема личного признания в качестве сына сместилась из юридически значимого действия отца в абстрактное правовое поле легитимности, подлежащей объективным критериям (например, праведного брака), но не объективному решению отца и, следовательно, церковной цензуры. В 786 году церковный собор в Йорке впервые однозначно констатировал: только ребенок, родившийся в браке, может стать королем. Столь нетрадиционный взгляд является юридическим прорывом в последующем регулировании на основе так называемого Оrdinatio imperii[54] Людовика Благочестивого 817 года, согласно которому все внебрачные дети автоматически исключались из престолонаследия. Сам Карл в этом деликатном вопросе действовал весьма прагматично. Наряду с недостаточной «годностью» Пипина, которой, видимо, объяснялось лишение его имени и передачи последнего «годному» сыну в 781 году, не последнюю роль сыграло окружение монарха. Оно скорее всего сумело внушить Карлу, что правовая ущемленность Пипина от рождения не позволяет считать старшего по возрасту претендентом на королевское достоинство. С течением времени среди своих многочисленных потомков Карл признал преемниками и наследниками только сыновей от Гильдегарды, в то время как зачатые позже с наложницами сыновья Дрогон, Гуго и Теодорих из преемства оказались исключенными, о чем свидетельствуют и их имена. Тем не менее преемник Карла Людовик Благочестивей видел в них угрозу для своего единовластия и вскоре позаботился об их духовной карьере.

Но если вспомнить, в сколь малой степени ущербный претендент на королевское достоинство, который одновременно угрожал харизме Карла, соответствовал германо-франкскому идеалу аристократа и монарха, то скрытие или явные ссылки на добрачные связи короля следует считать сдержанно взвешенным и более щадящим в отношении его авторитета средством в целях лишения первенца власти.

Десятилетия спустя заговор Пипина 792 года биограф Эйн-хард объясняет жестокостью королевы Фастрады, по чьей вине якобы произошло и восстание Гардрада в 786 году: «Поэтому в обоих случаях готовился заговор против короля — он, очевидно, уступил проявлениям жестокости своей супруги, удивительным образом отбросив ее благостную натуру и привычную мягкость». В чем могла заключаться эта жестокость, сказать трудно. Что касается Фастрады, то Эйнхард, видимо, в лучшем случае лишь повторил старые сплетни, причем о сомнительном поведении сына и преемника Карла — Людовика, предположительно, была в курсе его вторая супруга Юдифь, мать Карла Лысого. У Фастрады же не было каких-либо серьезных, на наш взгляд, оснований интриговать против пасынка от первого брака Карла, которому исполнилось почти двадцать два года. Тем более что его «задвинули» еще одиннадцать лет назад. Сама она до сих пор родила королю только двух дочерей. Поэтому любая конкуренция со старшими сыновьями представляется маловероятной. Не исключено, что заговор, вновь подтолкнувший к мятежу семейства из региона Рейн — Майн, почувствовавшие себя ущемленными в борьбе за благосклонность монарха, возник не без участия Фастрады и близкого к ней круга лиц, пытавшихся выдвинуть на первый план первенца Карла, — был отзвуком мятежа Гардрада.

Пипин, видимо, давно уже осознавший свою судьбу, зимой 791–792 годов отправился на земли в среднем течении Рейна и якобы из-за болезни не показывался при дворе в Регенсбурге. До сих пор он никак не проявлял себя в качестве члена королевской фамилии, отсутствуют и какие-либо сведения о его потенциальной доле в имуществе. Его более юные братья Людовик и Пипин начиная с 781 года уже были королями, а Карл, набиравшийся ратного опыта в походах против саксов, ранее получил в управление дукат Мен, некоторое время спустя — Нейстрию, своего рода апанаж, или удел. Сыну Гимильтруды, однако, ничего не досталось. Возможно, Пипин мечтал заполучить герцогство Баварию, вот теперь, покушаясь на жизнь отца, он сплотил вокруг себя недовольных из руководящих кругов франков. Это — последний всплеск возмущения против нанесенной обиды.

Мятеж не удался. Пипин и другие его зачинщики были схвачены. Против них устроили публичный процесс. Как и в отношении Тассилона четыре года назад, приговор вновь выносит знать, а король лишь утверждает вердикт или смягчает его. Несмотря на заимствованное из римского государственного права преступление против монарха и во избежание упрека в антихристианской жестокости, король из высших соображений высокой политики воздерживается от казни собственного сына и милует дважды ущербного, заточая его в монастырь. Пипин был отправлен в домашний монастырь королевской семьи Прюм, где ему выбрили тонзуру. Здесь же он и скончался в 811 году.

Этим процессом и его завершением одновременно был решен вопрос о наследстве Пипина. Будучи монахом, он не обладал никакой собственностью, как и в случае с Тассилоном. Другие заговорщики в зависимости от тяжести содеянного и готовности к покаянию были обезглавлены, повешены или после бичевания и ослепления отправлены в ссылку. Их владения конфисковали. Иногда поговаривают о том, что король миловал сужденных. Так, в 797 году одному графу, сумевшему очисться и, кроме того, особым рвением доказать верность королю, вместе с королевским благорасположением удалось получить обратно свои владения. Другие, как упоминавшийся клирик, епископ Петр Верденский, уже в 794 году получили возможность в рамках судебного процесса доказать свою невиновность. Дело лангобарда Петра еще более показательно в том отношении, что Верденскую епархию он получил в благодарность за участие в деле Павии в 774 году.

Следует особо отметить, что заговор раскрыл не какой-нибудь верный королю франк, а лангобард по имени Фардульф. Он был из круга тех, которые, подобно брату Павла Диакона, отправились в ссылку и, видимо, по причине особой приспособляемости и образованности вскоре снискали доверие и благосклонное отношение Карла. А Фардульф в качестве вознаграждения за донос год спустя получил королевское аббатство Сен-Дени и стал аббатом. Этот факт свидетельствует о серьезности заговора, а также о том, что часть знати, епископы, аббаты, графы и прочие приверженцы Карла на имперском собрании, вновь проведенном в Регенсбурге в 793 году, были одарены и награждены ценными дарами, золотом, серебром и шелками. Фардульф, небесталанный рифмоплет, как свидетельствует высеченная им надпись над порталом в Сен-Дени, даже построил «залу» для своего короля.

Когда осенью 788 года назначенный Карлом герцог Гримоальд принял сторону Византии, женившись на греческой царевне, на юге Апеннинского полуострова в Беневенто произошли серьезные перемены. Прежде всего ярко выраженные торговые интересы, культурные переплетения и не в последнюю очередь соседство с Неаполем и Гаэтой предопределили долговременный союз Беневенто с Восточным Римом.

В конце 792 года, после того как Пипин уже разорил некоторые части Беневенто, Карл решил идти походом против отступников. Одновременно брат Пипина Людовик стал собирать в Аквитании войско. Пройдя Альпы через перевал Сени и вторгшись в долину реки По, он дошел до Равенны, где отметил Рождество. Как повествует затем так называемый Астроном, «объединенными силами они вошли на территорию провинции Беневенто, разорили все на своем пути и захватили крепость».

На эту, в общем, не столь блистательную кампанию, которая в политическом смысле особого успеха не имела, повлиял прежде всего голод. Массовое бедствие было вызвано неурожаем осенью 792 года, еще более усугубившим ситуацию на следующий год. Нехватка продовольствия оказалась столь острой, что пришлось отменять запрет на употребление мясной пищи на время предпасхального поста 793 года. Голод, охвативший Италию, Прованс, Бургундию и многие другие регионы государства франков, даже превратил многих в каннибалов. Яровые посевы не вызревали. Даже франкфуртское собрание 794 года отмечает обрушившиеся на страну бедствия и обнищание. Но это был скорее глас народа, а не взгляд рационально мыслящих богословов: «Опыт того года, когда нагрянуло страшное бедствие, означал погубленный бесами урожай. Раздавались голоса, извергавшие проклятия».

Хотя трудно установить взаимосвязь между заговором Пипина Горбуна и голодом, более чем плохое продовольственное снабжение добавило опасностей для авторитета короля и его семьи, которые и под покровом легитимизма обязаны были гарантировать рост и процветание аграрного государства. Возможно, обрушившиеся на страну беды и связанное с этим недовольство стали причиной того, что заговор охватил достаточно широкие круги общества.

Покинув Беневентское герцогство и перейдя Альпы, Пипин и Людовик направились в пфальц Зальц, что в округе Рён-Грабфельд. Там они встретились с отцом, от которого узнали о планах своего сводного брата. Вскоре Пипин простился и вернулся в Италию, в то время как Людовик пробыл у отца до осени 793 года.

Поскольку на 792 год никаких походов запланировано не было (все напряженно ожидали реакции покоренных, а точнее сказать, обращенных в бегство аваров), Карл активно занялся строительством мобильных мостов через реки. «На судах возводился мост, элементы которого скреплялись якорями и канатами; при необходимости их легко можно было собрать и разобрать». Раньше с одного берега на другой перебрасывали стационарные мосты. Такие Карл велел соорудить, например, при последней переправе через Эльбу. Новые же конструкции в большой степени отвечали стратегическим потребностям, поскольку на их монтаж и демонтаж 'Требовалось немного времени, что позволяло с большим успехом преследовать отступающего противника. Поход на земли аваров, связанный с форсированием Дуная, раскрыл фантазию и дарование Карла. Он мог воочию убедиться как в военном, так и в транспортно-техническом преимуществе судоходных и надежных водных путей в противоположность устаревшей системе перекрещивающихся путей в стороне от старых римских дорог. Этому увлечению гидротехническими сооружениями суждено было иметь значительные последствия — столь крупный проект был воплощен в жизнь лишь в наши дни в условиях нового маршрута. Сам проект Карла выделяет его из круга и предшественников и преемников благодаря недюжинному техническому таланту.

В 793 году Карл остался в Регенсбурге в ожидании реакции противника, которого явно незаслуженно переоценили. Монарх готовился к новому вторжению в аварские земли, когда из округа Рюстринген до него дошла весть о смерти графа Теодориха, родственника Карла, еще в 782 году проявившего незаурядные военные способности. Теодорих через земли фризов вышел к Везеру и со своими отрядами попал в ловушку саксов. Двор был шокирован. Но Карл делал вид, что не понес никаких тяжелых потерь, тем не менее от экспедиции в Паннонию воздержался.

Между тем эксперты убедили его в необходимости прорыть судоходный ров или канал между Регницей (или Рецатом) и Альт-мюлем для преодоления водораздела, «чтобы без труда попасть из Дуная в Рейн, поскольку одна из этих рек впадает в Дунай, а другая в Майн». Это стало днем рождения проекта канала Рейн — Майн — Дунай. Он должен был соединить Центральную Европу с юго-востоком континента вплоть до Черного моря. Хотя из источников однозначно следует, что этот водный путь, согласно приобретенному им положительному опыту 791 года, Карл собирался в основном соорудить в военных целях и при этом думал главным образом о перемещении войск и их снабжении, тем не менее столь грандиозный водный путь мог бы использоваться и в региональной торговле со славянами, которые в обмен на соль и оружие предоставляли меха и людей, и в торговых связях с Византией. Возможно, королевские дворы, расположенные в верхнем течении Майна, а также судоходство на реке Рецат стали дополнительным стимулом для подобного планирования. Таким образом, реальные очертания приобрела путеводная идея, объединившая континент в восточном направлении вплоть до Малой Азии.

Восторженный по натуре, Карл «со своим окружением тронулся вперед; всю осень 793 года при поддержке большого числа людей он посвятил этому предприятию. Так был прорыт ров между указанными реками [Альтмюль и швабская Рецат] — 2000 шагов в длину и 300 футов в ширину. Но все тщетно. Дело в том, что из-за непрекращающегося дождя болотистая почва, перенасыщенная влагой, перечеркивала все усилия землекопов. Выкопанная земля за ночь опять затягивалась разбухшим грунтом». Ну а когда до Карла дошли плохие вести из района в нижнем течении Везера, в том числе сообщения о вторжении сарацинов в Септиманию, Карл махнул рукой на задуманный проект и вернулся домой, где, то есть в Вюрцбурге, «отметил Рождество в храме Святого Килиана на Майне».

О проекте и технической реализации строительства этого канала, предшественника канала Дунай — Майн, судоходство по которому между Бамбергом и Нюрнбергом открылось в 1843 году, а строительство завершилось в 1846-м, было много чего написано. Здесь бездна всяких вымыслов. К тому же следует учитывать, что в конце VIII века, несомненно, уже имелся практический опыт строительства каналов, например, в целях подвода воды в Фульде или для эксплуатации водяных мельниц, к примеру, в Корби или в Сен-Дени. О строительстве водных путей в целях судоходства сообщается вновь лишь в 852 году. Территориально речь шла о долине реки По.

Следы этого проекта, который можно охарактеризовать как «единственный по созданию водных путей Запада за тысячелетие» (Карл Шварц), сохранились и представляют собой один из наиболее впечатляющих наземных памятников Германии, если не всей Европы. Водораздел между Альтмюлем (приток Дуная) и водосбором швабской Рецат составляет примерно 420 метров условного уровня моря, то есть всего 12 метров над средним уровнем реки Альтмюль. Здесь на гребне местности и началась выемка грунта. Канал — искусственное русло длиной приблизительно 1300–1500 метров, ширина этого гидросооружения составляет порядка 30 метров. Он берет начало от северной окраины деревни Грабен (!) близ Вейсенбурга и тянется до водораздела, затем поворачивает на восток и теряется в болотистой местности. Новые археологические исследования с помощью аэрофотосъемки позволяют проследить его дальнейшие очертания теперь уже в северном направлении общей протяженностью около 600 метров. Судя по выемкам грунта, южная оконечность также имела свое продолжение на 250 метров. Землекопы, кроме самого канала, возвели еще два сопутствующих вала высотой 6,5 метра; днище русла в настоящее время частично опустилось ниже уровня местности. Объем земляных работ, произведенных при строительстве канала, составил предположительно 120 000 кубометров, поэтому начало строительства едва ли можно датировать осенью 793 года. Скорее всего они были начаты уже весной 793 года и приостановлены осенью с уходом Карла. По расчетам Йозефа Рёдера, в земляных работах, длившихся почти два месяца, участвовали примерно 2000 человек.

Что касается технического обоснования проекта, строительство канала в комплексе с водоподъемными и перепускными сооружениями в виде современных шлюзов, как кое-кто сегодня считает, представляется крайне маловероятным. Сохранившаяся Фосса Каролина скорее всего является средней частью спроектированного гладкого русла или же цепи небольших прудов. Суда же приходилось тянуть бечевой или перетаскивать через запруды, что вполне соответствовало условиям того времени.

Карл, безусловно, осознал большое преимущество речного флота для обеспечения снабжения своих войск. Для приобретения независимости в будущем от военных контингентов придунайских регионов в противостоянии с аварами канал Рейн — Майн — Дунай играл существенную роль. Смелость проекта, видимо, превосходила уровень технических средств для его осуществления. Но слава его по праву была связана с именем короля Карла.

Перед лицом возросшей угрозы норманнских набегов после 800 года монарх неоднократно отдавал приказы на всех реках строить корабли. Его эксперименты с понтонами начиная с 90-х годов продиктованы той же идеей — шире использовать системы рек в наступательных и оборонительных мероприятиях франков. Однако эти старания успеха не имели. Империи средневековья не суждено было обрести свой флот — в противоположность Византии, государственным образованиям норманнов или италийским приморским республикам, не говоря уже об арабах.

В том 793 году неприятности были связаны не только с обрушившимися земляными валами и взбунтовавшимися саксами. Пограничные конфликты с сарацинами в Септимании потрясли юг империи, а столкновения графов и приграничных жителей со старыми противниками, по данным подкорректированных имперских хроник, окончились для франков неудачей. Это стало еще одной причиной тактики умолчания официозных хронистов — свидетелей событий того времени. Ведь еще в 778 году они ни словом не обмолвились об испанской авантюре и о поражении при Ронсевале.

В эмирате Кордова после смерти в 788 году внушавшего всеобщий страх Абд-аль-Рахмана ситуация при его преемнике Хишаме изменилась в том смысле, что последний, вероятно, в целях консолидации своего правления призвал к священной войне с христианской Астурией и перешел Пиренеи. Ему нечего было бояться, поскольку основные силы франков сосредоточились на восточных границах, а баски сами способствовали дестабилизации южного региона. Поэтому командующий Абд-аль-Малик выдвинулся к Нарбонну, но взять его не сумел. После этого он повернул в направлении Каркассонна, безжалостно разоряя и сжигая все, что попадалось на пути. На реке Орбио ему бросил вызов Вильгельм Тулузский, преемник герцога Корсо, однако потерпел сокрушительное поражение.

Обо всем этом свидетельствует главным образом хронист из монастыря Муассак, расположенного по соседству с происходившими событиями. Есть данные, что на полученные трофеи Хишам I построил мечеть. Хотя король Людовик к этой катастрофе отношения не имел, тем не менее военная неудача подтвердила нестабильность на южных границах империи в связи с предстоящей экспедицией против Беневенто (хотя и прежние походы не приносили франкам славы) под командованием обоих «промежуточных» королей — Пипина и Людовика. И без того непростая ситуация осложнялась внутриполитическими перипетиями — аквитанское окружение короля постепенно прибрало к рукам государственную казну. К удивлению отца, Людовик не мог порадовать его никакими подарками, а когда отец решил выяснить, в чем дело, сын был вынужден признаться в своей полной финансовой несостоятельности. Карл действовал решительно. В Аквитанию немедленно отправились два королевских эмиссара — граф Рихард и некто Виллиберт, впоследствии архиепископ Руанский. Они потребовали вернуть отчужденное королевское владение и одновременно предложили разобраться со снабжением аквитанского двора. В результате четыре пфальца стали зимней резиденцией короля: Дуэ в Анжу, Шасснёй в Пуату, где в 778 году родился Людовик, Анжак в Ангулеме и Эбрён в Берри. Все они, между прочим, располагались на границе с собственно землями франков. На юге Аквитании выявились проблемы с реституцией и контролем. Учреждение четырех зимних пфальцев противоречит свидетельству того же источника о том, что занятое королевское владение возвращено королю, ибо это имеет силу только для фискальных округов, которые, в свою очередь, составляли экономическую основу упомянутых зимних резиденций.

Поскольку доходы от таможни, чеканки денег и прочего, как правило, были сосредоточены в руках сборщиков таможенных сборов и хозяев монетного двора или же местных властей, если только в результате предоставленных привилегий не оседали в карманах церковных получателей, вполне логично, что королевство за неимением прочих надежных и постоянных государственных доходов на основании так называемого реестра государственных владений активно заботилось о состоянии и доходности казенной земельной собственности как экономической основы каждодневных потребностей двора, при этом обеспечивая оптимальные условия для употребления и реализации сельскохозяйственных продуктов и их излишков.

Наконец-то для Карла закончился 793 год, который не стал для него ни успешным, ни радостным: военные неудачи и, значит, падение престижа на юге Аквитании; утрата Беневенто как союзника на Апеннинском полуострове; очередной мятеж саксов (на этот раз с еще более серьезными потерями), охвативший весь регион между нижними течениями Везера и Эльбы и даже дальше; затишье в отношениях с аварами, на которых сказалась неудача с запланированным строительством канала; голод и продовольственный кризис, а самым огорчительным и серьезным событием стал заговор собственного сына и части аристократии, о существовании которого королю стало известно не от кого-нибудь, а от лангобардского изгнанника.

Чтобы восстановить покачнувшийся авторитет, вновь зару читься благосклонностью и помощью небесных сил, продемон стрировать всему миру свою харизму и мощь, королю франком потребовался качественно новый шаг вперед. В 794 году монарх должен был покончить с неудачами в политической сфере, с мятежниками и отступлениями, с озабоченностями и колебаниями, чтобы показать превосходство собственного созидательного подхода.

На имперское собрание, воспринимавшее себя одновременно и прежде всего как сейм, были приглашены представители всех провинций империи. Имперские хроники в подражание античным образцам называли Галлию, Германию и Италию. Представлена была и англосаксонская ученость во главе с одним из менторов Карла — Алкуином. Столь пестрое собрание было призвано решить актуальные политические вопросы и, как всегда, указать народу пути его развития, но прежде всего под председательством короля и в присутствии папских легатов рассмотреть и решить религиозно-политические и сугубо богословские проблемы.

Королевский двор государства франков формировался как оплот христианской ортодоксальности, поэтому он не мог не прислушиваться к озвученной мысли, не мог не вникать в письменное слово. Поэтому наряду с Алкуином всеобщее внимание привлекали вестгот Теодульф и лангобард Павлин, который уже в споре с Феликсом Уржельским принял на себя основное бремя аргументации. Это были самые яркие интеллектуальные авторитеты, размышления которых в обильных источниках по догматическим вопросам адоптианства и иконоборчества трудно отделить друг от друга.

Местом проведения церковного собора Карл выбрал Франкфурт, пфальц которого впервые привлек к себе внимание историков. Еще в конце 793 года король посетил виллу, где провел зиму, отмечал Пасху, а перед воротами Регенсбурга вручил грамоту монастырю Сен-Эммерама.

До Франкфурта легко можно было добраться не только водным путем. Старая римская дорога из Нидды в Майнц пересекала майнский выступ. К тому же значительная часть пфальца в Вормсе из-за пожара сгорела, поэтому Карлу пришлось искать другое удобно расположенное место для собраний. Оно должно было отвечать требованиям, предъявляемым к столь значительному событию, как собор государства франков. Не последнюю роль играл вопрос обеспечения столь широкого и представительного круга участников всем необходимым. Карл отдал предпочтение Франкфурту еще и потому, что сюда стекались финансовые средства, обеспечивавшие работу двенадцати крупных хозяйственных дворов и еще лесного хозяйства Драйайх на юге. Кроме того, благодаря своему особому положению на Майне город гарантировал получение любых необходимых товаров.

Местоположение виллы Франкфурт как центра этого экономического комплекса, видимо, привязано к холму, на котором расположен нынешний собор, в то время как пфальц, согласно последним археологическим исследованиям, располагался непосредственно на берегу Майна на более низком уступе. Четко прослеживается очертание королевской залы (аula regia) размером приблизительно 27x12 м, не вызывает сомнения и ее двух-этажность. Своего рода жилая башня на западной сторонне залы и капелла с восточной вместе с соответствующими соединительными переходами создают законченное впечатление ансамбля. Капелла пфалыда размером 17x7 м, спроектированная как призальная церковь, значительно уступает по основным показателям своему антиподу в Падерборне. Точное датирование этих элементов архитектурного стиля представляется весьма затруднительным делом, особенно королевской залы, построенной, видимо, лишь в 822 году.

Как бы то ни было, король мог использовать Франкфурт в качестве своей зимней резиденции: планировка города и рынок обеспечивали обширные возможности для совершения покупок, пополнения запасов провианта, а окружающие город леса привлекали любителей поохотиться. Пребывание монарха во Франкфурте по случаю Пасхи и сам факт проведения собора показывают, что, кроме таких представительных строений, как королевская зала и капелла, для знатных гостей имелись соответствующие возможности для размещения. В противном случае пришлось бы, как обычно, разбивать палатки.

На фоне значимости этого собора, большое количество именитых участников которого со всего Запада, за исключением Астурии, в те десятилетия еще только формировавшейся, производило на всех впечатление, летописных свидетельств об этом духовном собрании не так уж много. В имперских хрониках того времени и в записках из Лорша встречается неоднократное упоминание осуждения адоптианства в присутствии римских легатов. Лишь в более поздних официозных исторических произведениях, то есть в подкорректированных имперских хрониках и в хрониках Меца, вспоминают о Никейском «псевдособоре» 787 года под председательством Ирины и ее сына Константина, ставших инициаторами столь крупного собрания. Вопрос о Тассилоне, стоявший на видном месте повестки дня, почти все обходили молчанием. Документов собора, если они вообще совпадали с римскими соборными протоколами, не сохранилось. Так называемый франкфуртский капитулярий, содержащий весьма серьезную информацию о последовательности и содержании заседаний, донесло до нас предание всего в одном экземпляре, датированном первой четвертью IX века. Между прочим, этот единственный рукописный экземпляр послужил основой для двух других копий X века, а также для более поздних частичных копий. Речь идет о более чем скромных рассуждениях о действительно эпохальном событии.

Текст франкфуртского капитулярия состоит из не менее чем 56 параграфов, из которых, по классификации Вилфрида Гартмана, первые десять глав, а также 55-56-е главы представляют собой нечто вроде протокола о результатах работы, в то время как главы 11–54 возвращаются к «Общему призыву» 789 года и последовавшему за ним двойному указу королевским эмиссарам и тем самым к соблюдению старого канона и не в последнюю очередь положений считающегося нормативным устава бенедиктинцев для всех без исключения монастырей; а вот в главах 26–27 и 54, наоборот, формируется специальное церковное право.

Собор открылся 1 июня 794 года. Поначалу в центре обсуждения действительно значилось обстоятельное рассмотрение ереси Феликса Уржельского. Это выступление сопровождается массой всяких документов: послание испанских епископов их франкским коллегам и самому Карлу с соответствующими ответами; послание папы Адриана I испанским прелатам и письмо Карла архиепископу Элипанду из Толедо, составленное Алкуином и Павлином Аквилейским, главными действующими лицами этого диспута. Король принимал живое участие в богословских дискуссиях. Ведь в отличие от большинства его будущих преемников на троне Карл получил прекрасное образование и, если верить Эйнхарду, латынью владел как своим родным языком. В так называемых Libri Carolini (Орus Caroli) предание донесло до нас королевские пометки на полях с краткими комментариями к тексту, свидетельствующими о серьезных богословских познаниях монарха. Согласно одному посланию Павлина по проблематике адоптианства, даже во время синода Карл настаивал на том, чтобы детально по предложениям проанализировать все послание Элипанда из Толедо. В заключение король поднялся с трона и выступил с длинной речью, в которой изложил собственные аргументы. Монарх обратился к отцам с просьбой вынести свое суждение по данному вопросу. Тогда именитые участники попросили дать им три дня на обдумывание до вынесения окончательного вердикта. Карл согласился.

Давайте вспомним о том, что уже двумя годами раньше Феликса Уржельского в Регенсбурге вынудили отказаться от его заклейменного как ересь учения, которое, по сути дела, отстаивало, что Христос как человек является лишь приемным сыном своего отца. В заключение Феликс над криптой апостола Петра вторично, теперь уже письменно, отрекся от опасного заблуждения. И вот теперь в 794 году крупное собрание во Франкфурте предоставило во второй раз повод опровергнуть и осудить ересь Феликса и его испанских приспешников. Возникает вопрос: имело ли смысл проводить такое церковное собрание с участием именитых представителей всех провинций империи и, стало быть, всего западного христианства? А ведь на берега Майна среди прочих приехали и архиепископ Миланский Петр и папские легаты. Сама постановка этого вопроса предполагает отрицательный на него ответ. Хотя предваряющая эту тему речь и первая глава капитулярия со ссылкой на «апостольское дозволение» и «приказ нашего благочестивейшего господина, короля Карла», а также на его «мягкосердечнейшее присутствие» посвящены исключительно испанской ереси, ее опровержению и целенаправленному искоренению.

Фактически вся торжественность этого собрания имела иную направленность, о чем убедительно свидетельствует сам текст; уже во втором абзаце говорится о «последнем соборе греков», который «они провели в Константинополе о поклонении иконам». Там было принято решение, что «с помощью анафемы следует карать тех, кто служит ликам святых и поклоняется им не так, как Божественной Троице». Это якобы таким образом сформулированное решение «о поклонении и служении отвергли наши вышеназванные пресвятые отцы и единодушно осудили его». Таким образом, мы уже фактически разгадали тайну созыва Франкфуртского собора. Речь шла о вызвавшем широкий резонанс «контрмероприятии» в противовес второму Никейскому собору 787 года с его заключительным заседанием под председательством императрицы Ирины и императора Константина. Кстати сказать, по совокупности его считали даже седьмым Вселенским собором. Он, по сути дела, был посвящен умеренному обновлению культа икон в условиях формирования Восточной церкви. Это церковное собрание получило признание также патриарха Запада, Адриана I, предстоятельство которого вызывало всеобщее уважение, тем более что римский понтифик был представлен своими легатами и с похвалой отозвался о решениях собора. Франки, по мнению греков, варвары, подчиненные римскому папству в вопросах веры, приглашены не были. Да и Адриан I, как вытекает из его переписки с королем франков, даже не упомянул сам факт состоявшегося собора.

Видимо, благодаря своим отличным связям с церковными кругами по другую сторону Альп Карл был неплохо информирован обо всем происходящем. Поэтому он решил бросить вызов этому греческому собору или даже псевдособору, который ошибочно назвали седьмым. Разве могло это собрание на Босфоре считаться всеобщим, если оно не принимало во внимание мощь 3апада и его богословие? По примеру византийского императора Карл собрал собственный собор и со своего трона стал на нем председательствовать. Все происходившее и чисто психологически следует квалифицировать как весьма значительный шаг на пути к обладанию императорским титулом, поскольку соперничество с Восточным Римом в обновленном политическом союзе с папством получало зримое выражение и в официальном титуловании.

О чем же, по сути дела, шла речь в этом богословском и одновременно политическом споре, приведшем к длительному отчуждению между Востоком и Западом и обернувшемся церковным расколом, существующим до сих пор[55]? Спор между почитателями икон (Ikonodulen) и иконоборцами (Ikonoklasten) является продолжением диспута о разграничении Ветхозаветной церкви и иудейства, а впоследствии и ислама. Причем греческая философия и взгляд на искусство привнесли в этот спор свою специфическую тональность. Сторонники поклонения иконам и их противники занимали непримиримую позицию по вопросу, на который, если делать акцент на происхождение — Бог создал челове-по своему подобию — и на запрет в Десяти Заповедях, соответственно можно ответить по-разному. Далее противостояние разгорелось вокруг сложной проблемы: претендуют ли иконы только на часть святости изображаемого или они всего лишь знак, указывающий на нечто, заслуживающее почитания или поклонения? С этим спором переплелась христологическая проблема обеих сущностей Христа, из которых одна — человеческая — получила художественное воплощение, что опять-таки указывало на нссто-рианскую ересь. Следовательно, имеется внутренняя взаимосвязь между спором об иконах и адоптианством.

Если иудеи отвергали произведения пластики и образные изображения как образцы идолопоклонства (примером тому может служить поклонение золотому тельцу), то ислам отказывался даже от изображения зверей, ограничиваясь лишь образцами флоры. С одной стороны, христианство, находясь в русле греко-римской культуры, без сопротивления воспринимало изображение ликов. Но с другой — в процессе своей экспансии оно было вынуждено бороться с так называемым идолопоклонством, которое не в последнюю очередь опиралось на культовые фигуры. Для самих франков, эта проблема в основном носила теоретический характер, поскольку портретные изображения они заимствовали главным образом с римских мозаик, фресок позднеантичных храмов (Равенна) или с саркофагов. Оригинальными образцами франки просто не обладали.

В Константинополе в VIII веке культ священных для поклонения изображений пережил серьезный кризис при императорах Исаврийской (Сирийской) династии Льве III и Константине V. Лев видел в божественном гневе из-за культа иконопоклонения подлинную причину землетрясения 726 года и осады Никеи арабами в следующем году. В 730 году этот культ впервые оказался под запретом. Его цель заключалась в том, чтобы вызвать всеобщий катарсис и обосновать необходимость нового союза Бога с его народом. Преемник Льва Константин, который выражал собственную точку зрения по данному вопросу, с помощью постулированного Вселенского собора повелел запретить все художественно-религиозные изображения за исключением креста Иисусова как знака избавления. Эта жесткая позиция вызвала сопротивление восточных патриархатов; Римский собор 769 года в присутствии франкских эмиссаров также осудил решение Никейского собора. Политическое отчуждение между Римом и Византией под воздействием этого противоречия еще больше усугубилось. Впрочем, еще в 767 году византийские представители приняли участие в организованном франками коллоквиуме в Жаитийе и вели дискуссию об изображениях святых.

Политический поворот, наметившийся при императрице Ирине и ее сыне Константине VI в результате сближения с партией иконопочитателей и одновременно с Римом, был определен решениями Никейского собора, в котором принимали участие также папские легаты. Этот поворот стали называть «подлинной революцией» (veritable revolution). Хотя догматические принципы Никейского собора проводили грань между почитанием Бога и Троицы (latreia) и почитанием икон (рroskynesis), проявившимся в целовании и коленопреклонении, но неизвестный на Западе, особенно к северу от Альп, церемониал вызывал неловкость и богословскую озабоченность. Культ икон в его дифференцированной форме в любом случае оставался обязательной составной частью правоверности на Востоке после 787 года. Кто этому противился, тому грозило отлучение от церкви. Таким образом, оппозиция, проявившаяся на Франкфуртском соборе, основывается не только на антигреческих настроениях или даже на убогом переводе соборных документов, которые в более позднем издании составили не менее 700 колонок. Судя по всему, отвергнутая франкским двором версия культа икон с распространенным смешением «поклонения» и «почитания» ни в коей мере не соответствовала фактическим решениям собора, а оказалась сфальсифицированной сокращенной версией последних.

Хотя папа Адриан I, на взгляд Римской церкви, имел определенные возражения против принятых решений в контексте церковного единства и в ожидании последних благосклонных шагов со стороны Византии в связи с собственными юрисдикционными и территориальными притязаниями, в общем он признал значимость Никейского собора. Что касается богословской дискуссии с королем франков и его духовными советниками, дело до этого по воле папы пока не дошло.

Примерно в 790 году королевский двор получил латинский перевод соборных актов. Судя по всему, речь идет о копии перевода, который тогда Адриан I благословил сделать для архива собора Апостола Петра. Правда, эти архивные материалы не сохранились, так как в IX веке Анастасий Библиотекарь выполнил новый, видимо, более тщательный перевод. Хотя обычно хорошо информированные Йоркские хроники в отношении 792 года сообщают, что соборные акты в переводе были переправлены из Константинополя Карлу, свидетельство римского источника представляется более весомым, учитывая, что после расторгнутой по: молвки в отношениях Византии с Карлом никаких контактов не наблюдалось. Кроме того, работа придворных ученых Карла над указанным текстом, по-видимому, началась задолго до 792 года.

В 790 году был отмечен звездный час франкского богослова, «испанца» или вестгота, Теодульфа Орлеанского, которому при написании Libri Carolini, а именно последней его части, предположительно ассистировал Алкуин. Это обширное произведение посвящается исключительно опровержению греческого собора и его положений о культе икон, которые были разоблачены как ересь на основании обильного цитирования Священного Писания и отцов церкви. Данный действительно уникальный источник находится в Ватиканской библиотеке, правда, отсутствует его четвертая и заключительная часть. Это написанный от руки чистовой экземпляр Теодульфа, в языковом отношении несколько сглаженный. Данный автограф лишь в XVI веке попал из Германии в папскую библиотеку. Это, по-видимому, был проект или черновик единственной, но зато полной, без изъятий, копии, которую распорядился изготовить компетентный и в церковно-правовых вопросах особенно заинтересованный архиепископ Хинкмар Реймский примерно в 850 году. Вторая копия дошла до нашего времени из монастыря Корби.

Пометки на полях в стиле древнеримской стенографии часто воспроизводят одобрительные замечания типа «хорошо», «лучше всего», «очень хорошо» или «действительно так» читателя или слушателя, каковым, по-видимому, оказывался не кто иной, как сам король франков, который проявлял живейший интерес к этой богословской дискуссии. Подобно тому как король подключился к зачтению письма испанского архиепископа Элипанда, он, по свидетельству Парижского собора 825 года, настаивал на докладе по соборным актам Никейского собора и комментировал его решения. Хотя донесенные преданием пометки на полях не свидетельствуют о богословской глубине комментатора, придется умерить невольно возникающую при этом иронию относительно интеллектуальных всплесков Карла. Кто из его предшественников был бы в состоянии дорасти до такого понимания обсуждаемой проблематики? И как обстояло бы дело с его преемниками, если исключить из этого ряда его сына Людовика, внука Карла Лысого и еще, может быть, Отгона III?

Задолго до появления этого текста Карл посвятил папу Адриана I в усилия своих придворных богословов, с которых он не спускал глаз. Из многообразного материала была сделана «выжимка», содержавшая критическую оценку важнейших документов собора, общезначимость которого и без того была поставлена под сомнение. «Выжимка» была представлена на рассмотрение преемника апостола Петра. Все говорит за то, что близкий Карлу Ангильбер, аббат Сен-Рикье, держал материал при себе, когда после Регенсбургского собора 792 года сопровождал готового покаяться Феликса в Рим.

Во всеоружии богословских познаний, обладая дипломатическими навыками и вместе с тем остерегаясь крайних оценок в отношении своего важнейшего союзника, Адриан I, однозначно подчеркнув папский примат в вопросах вероучения, изыск франков отверг. Его особое возражение вызвал упрек богословов-франков, связанный с участием в соборе императрицы Ирины. Адриан I напомнил о матери Константина Елене и о ее присутствии на первом Никейском соборе 325 года. Затем папа взял под защиту отдельные решения собора, которые вовсе не шли вразрез с вроучением прежних церковных собраний, поскольку последние иконопочитание хоть и не предлагали, но и не запрещали. Папа помнил в этой связи об иконопочитании понтификом Сильвестром и императором Константином. Впрочем, Адриан I сослался на вероучительное послание своего выдающегося предшественника, папы Григория Великого, епископу Марсельскому; содержание этого документа прослеживалось и в отправленном извлечении в качестве папской декларации: «Иконы должны находиться в храмах, чтобы не умеющие читать могли воспринять со стен явления, которые не дошли бы до их сознания из книг». В этой цитате папе как бы слышится мнение самого короля франков, «ибо эта священная и достойная почтения глава полностью отличается от всех предшествующих; поэтому мы считаем ее вашей собственной, видим в ней выражение вашей сохраненной Богом правоверности и королевского совершенства».

В вопросе об иконопочитании Адриан I не отступил ни на один шаг назад, а вот в отрицании франкского богословия проявил максимальную умеренность. К тому же в конце своего послания он делает предложение, напоминающее крутой политический поворот, цель которого заключалась в том, чтобы ни в коем случае не нанести ущерб союзу с королем франков. Папа подчеркивает, что он еще не ответил королю, равным образом им нещ не получено ответа на настоятельное пожелание вновь подчинить своему влиянию отторгнутые у Священного престола в период иконоборчества епархии Истрия и Южная Италия, но прежде всего реституировать утраченные Римской церковью родовые владения (патримонии). Поэтому он может поблагодарить короля за обновление иконопочитания, не в последнюю очередь в интересах верующих, но вместе с тем отлучить его как еретика за упорство в заблуждении, то есть за лишение церкви ее прав и владений. В глазах Римской курии это предложение, несомненно, было крупным достижением папской дипломатии, которое, с одной стороны, не затронуло церковно-политических и богослон ских аспектов отношений с Византией, а с другой стороны, пригрозило тогдашнему правителю анафемой за юрисдикционные и территориальные притязания Рима. Как бы между прочим было указано на тесный политический союз между папой и королем франков, основой которого могло быть, правда, единомыслие и вероучительной сфере.

Этот документ в реальном положении дел папские эмиссары вскоре вручили королю вместе с «богатыми дарами» в Регенсбур-ге. После этого ревизия и пополнение «книг Карла» продолжились, но энтузиазм в связи с позицией Римской церкви явно иссяк, хотя, вернувшись с островов, Алкуин привез с собой другие сочинения англосаксонских епископов, а также собственные размышления по вопросу об отношении к сакральным изображениям. Последняя книга кодекса отличается меньшей строгостью формы. В любом случае это произведение не получило широкого распространения во избежание открытого конфликта с преемником апостола Петра.

Спор об иконопочитании, безусловно, имел ярко выраженные властно-политические аспекты, которые в ту эпоху нельзя было безболезненно вырывать из их религиозно-догматического контекста. Карл представал во всем блеске своего Божией милостью королевского достоинства. Сфера его правления распространялась на античные провинции — Галлия, Германия и Италия. Франкское государство охватывало весь географический регион формирующегося Запада; границы королевства упирались в Эльбу и Венский лес. Без политической благосклонности и военной поддержки Карла духовная власть Запада в лице римского папства едва ли устояла бы под ударами лангобардов и византийских притязаний на восстановление былого величия. Такой «широкомасштабный» король не мог считать собор всеобщим, а соборные решения обязательными для необъятной сферы его правления, тем более что на этот собор не были приглашены его епископы и богословы, а председательствовали на нем, по крайней мере па заключительном заседании в Константинополе, Ирина и ее сын Константин, в то время как король франков не был представлен даже эмиссарами.

Карл остро переживал это, настолько были оскорблена его эрдость и унижено чувство собственного достоинства. Между тем разрыв с папой, одобрившим основные положения Никей-ского собора, не вписывался в политическую доктрину, на которой зижделось королевское правление Карла. Поэтому негативная оценка собора в основном касалась вскрытия методических бизъянов, вроде бы увиденных франкскими богословами при толковании отцов церкви в соборных текстах. Они возмущались слабым знанием древнееврейского собравшимися на собор отцами церкви и непримиримо атаковали при этом заносчивость императрицы и императора, настаивавших, чтобы их именовали не иначе как «правители Божьи», а указы называли «божественными указаниями». Как особенно порочное преподносилось вмешательство женщины в Res sacrae[56]собора.

Что касается богословской стороны спора, королевский двор решительно отверг религиозную ценность иконопочитания. Иконы были призваны служить лишь напоминанием о спасительных деяниях и украшением церковных стен. Поэтому вовсе не обязательно настаивать на почитании икон или их уничтожении. Все дело в правильном вероубеждении, а не во внешних его атрибутах, к которым имели отношение иконы и их изготовление. Еще в епископском памфлете 825 года дает о себе знать гнев франкских богословов. Он ощущается в споре с ненавистными греками, но явно приглушенно, видимо, с оглядкой на римского понтифика.

Западный скепсис в отношении восточного культа иконопочитания целенаправленно проявился в мозаичном панно в апсиде домовой капеллы епископа Теодульфа Орлеанского в Сен-Жермен-де-Пре. Так вот, на этом панно в обрамлении исламско-флоральных мотивов изображены в центре лишь кивот завета Господня, херувим и ангел, которые в абстрактном виде представляют Новый Завет Божий в капелле Теодульфа.

Поэтому не вызывает удивления, что Франкфуртский собор, организованный как правоверное собрание из всех провинций Запада, своим острием был направлен против греческого псевдообора, а после получения папской оценки должен был изменить ориентацию и волей-неволей снова обратиться к в общем-то уже отвергнутой ереси Феликса и его покровителя Элипанда из Толедо. Решения по этому вопросу, не вызвавшие никакого удивления, соответственно были помещены в начале капитулярия. И скромном послесловии как в политическом, так и догматическом отношении более острая борьба за иконопочитание получила малоубедительное отражение и, кстати сказать, едва заметное освещение в официозной историографии. Вероучительныс принципы второго Никейского собора были сведены до одного краткого предложения, содержание которого даже присутствующие папские легаты (в их участии проявляется более чем яркая параллель с Никеей) восприняли с определенным противоречивым чувством. Здесь идет речь об обязательном почитании икон вплоть до угрозы отрешения от церкви, что возвращает нас к краткому высказыванию одного кипрского епископа, весьма созвучному разговорам на Никейском соборе, — культа и поклонения заслуживает только Святая Троица.

И все же этот публично не состоявшийся спор с Византией стал вехой на пути принятия Карлом императорского титула, чему к тому же в значительной мере способствовала мнимая «вакансия» на Востоке, под которой понимается пребывание на престоле императрицы Ирины после 797 года. О возрастании престижа Карла свидетельствует также специально для короля франков переписанный от руки и дошедший до нас, по преданию, экземпляр «книг Карла». Он, как и хроники, содержит ссылку на власть Карла над Галлией, Германией и Италией.

Этой сокращенной повесткой дня работа собора, представлявшего основу для общеимперского собрания, видимо, не была исчерпана. Поэтому его программа была расширена и обогащена другими актуальными вопросами, которые, правда, чаще всего заключались в назойливом повторении нескончаемых параграфов «Общего призыва» 789 года. Тем не менее мы встречаем уже на третьем месте заключительное рассмотрение дела Тассилона. Ассамблея стала подходящим поводом для поиска христианского примирения между враждовавшими кузенами.

Также в центре обсуждения оказалось решение Карла, связанное с ценовой и финансовой политикой в пределах его королевства. Это решение было объявлено как заповедь короля. Ее собору предстояло лишь одобрить. «Чтобы никому не было дозволено, будь он клириком или мирянином, когда-либо продавать зерно дороже, чем по недавно установленной общественном мере — шеффелю, будь то во времена излишков или дороговизны; а именно, за один шеффель овса- один денарий, за один шеффель ячменя — два денария, за один шеффель ржи — три денария и за один шеффель пшеницы — четыре денария. Кто же пожелает продавать в виде хлеба, тому придется за один денарий отдать 12 пшеничных хлебов по два фунта каждый; опять же за один денарий — 15 ржаных хлебов при том же весе и, наконец, 20 ячменных и 25 овсяных хлебов одинакового веса. Из общественного урожая зерновых господина короля (в случае его продажи) Гдва шеффеля овса стоят один денарий, один шеффель ячменя — один денарий, один шеффель ржи — два денария и один шеффель пшеницы — три денария. Тот же из нас, кто имеет привилегию в виде хозяйственного двора, должен строжайшим образом следить за тем, чтобы никто из лично зависимых крестьян, принадлежащих к этому поместью, не умер с голода; а что превосходит потребность своего хозяйства, он пусть продаст на свое усмотрение».

Еще в 789 году Карл со ссылкой на Священное Писание потребовал по всему королевству ввести единую систему мер и весов. Данное требование было повторено в 808 году и еще раз — год спустя. Судя по всему, это предписание с определенным успехом было введено в действие. Так, у одной виллы королевского двора Аннап (на территории современной Бельгии) были в запасе шеффели и четверики (старые меры зерна), какие уже и существовали в пфальце. Правда, единые меры не удалось ввести во Франции, несмотря на усилия Карла и Людовика. Региональное многообразие взяло верх над централизованным вмешательством. Этим же обстоятельством объясняется запрет возврата к прежней системе мер и весов, в том числе на этапе позднего средневековья.

Конечно, установленные цены 794 года, к которым, как видно из приводимого текста, в качестве фактора конкуренции добавляется демпинговое предложение из королевских зерновых Запасов с целью поддержания уровня цен, явно наводят па мысль о катастрофическом положении со снабжением, о голоде в последние два года. По сути дела, это — попытка проведения социальной политики в интересах обнищавших масс, хотя она извращает экономические законы, согласно которым нехватка товаров влечет за собой их удорожание, что не обязательно идентично ростовщичеству, однако в нравственном плане облегчает отказ от дополнительной прибыли. Особенно приказ Карла, адресованный управляющим поместьями на королевских или государственных земельных владениях, свидетельствует об ответственности монарха за низшие слои, а также о закономерном внимании Карла к материально-персональному обеспечению привилегий королевских владений.

Кроме того, установление цен является надежным показателем не только многообразного зерноводства на основе расширения интенсивного аграрного хозяйства, но и избытков, реализуемых на рынке. Частично их продажа осуществлялась даже обрабатывающими предприятиями, профессиональными пекарнями, что говорит о первых ростках хозяйствования в городах и предместьях монастырей на основе разделения труда. В этой связи нельзя недооценивать воздействие донесенного преданием взгляда, который, базируясь на библейских свидетельствах, святоотеческих высказываниях и соборных решениях, клеймил связанную с торговлей прибыль как позорное ростовщичество и, стало быть, делал вообще невозможным или по меньшей мере осложнял критический анализ данного вопроса.

Когда, реализуя свои избытки, король пытался стабилизировать цены, в основе этого не обязательно была сознательная демпинговая политика; не исключено, что в этом «заявлении о намерениях» король испытывал влияние устава бенедиктинцев, который также не рекомендует своим экономам продавать с несколько большей выгодой, чем миряне, чтобы тем самым прославить Бога.

Этому фрагменту в интересах потребителя созвучно предписание о монетном деле: «Нам эдикт в отношении денария надлежит исполнять самым добросовестным образом, с тем чтобы в каждом месте, в каждом городе и в каждом порту новые денарии имели одинаковое хождение и чтобы принимали к оплате их без ограничения. Если же монеты с нашим именем и из чистого серебра — полновесные, их следует принимать. Если где-либо отказываются их принять, при совершении сделки купли-продажи, пусть знают: если он — вольный, пусть платит 15 шиллингов во имя короля; если же он принадлежит к батракам, имея собственное дело, то утрачивает товары, предназначенные к продаже, или подлежит публичному стеганию плетью; если же он творит это по приказу своего господина, то господин должен заплатить 15 шиллингов в качестве возмещения, но если только это будет доказано».

Новые денарии с именем или монограммой короля ромбической формы монетные дворы стали чеканить начиная с 793–794 годов. В противоположность первой монетной реформе Карла в начале семидесятых годов эти серебряные пластинки диаметром 2 см весят приблизительно 1,7 г чистого серебра, в то время как их предшественники имели следующие характеристики: 1,7 см диаметром и всего 1,3 г весом. Из этого получается монетный фунт — 409 г серебра по 20 шиллингов или 240 отчеканенных денариев или пфеннигов. Любопытная гипотеза объясняет эту реформу обменом соответствующего зернового эквивалента для взвешивания. Так, 20 зерен крупы соответствовали по весу одному облегченному денарию, а вот 32 зерна пшеницы — одному новому пфеннигу 793 года. Эта гипотеза представляется достаточно вероятной и в том плане, что, согласно полиптехонам и инвентарным спискам Иль-де-Франса, Пикардии и Нижнего Рейна, в те годы и десятилетия именно производство пшеницы считалось процветающей отраслью зерноводства.

Много неясного и с проблемой отказа от приема монет как платежного средства. Не исключено, например, что после вхождения Баварии в состав государственной структуры, где главенствовали франки, из соображений главным образом практической политики вводилась в оборот единая и поэтому новая стандартизированная монета с именем и монограммой короля, как было предписано еще в 781 году в Мантуе для территории Италии. И здесь неприятие новых денег каралось штрафом.

Весьма вероятно, что Карл учитывал прежде всего рынки к востоку от Рейна, где из-за отсутствия монетных дворов в ходу было серебро в слитках.

Кроме того, следует принимать во внимание, что после монетной реформы короля Оффа примерно в 792 году, ориентиром ия которой служил теперь уже устаревший, франкский стандарт на вес и содержание металла в монете, Карл в целях повышения конкурентоспособности своих товаров собирался ввести в оборот более полноценное платежное средство. До сих пор не удалось разобраться в распространенных прежде теориях, объяснявших весовое утяжеление новых денег или возрастанием добычи серебра в Европе, или притоком арабских драгоценных металлов. Однако нам неизвестно о появлении новых месторождений на территории государства франков. Равным образом нет свидетельств импорта серебра сарацинами, что с учетом предполагаемого количества обязательно сказалось бы на ценности месторождений.

Может быть, комплекс этих мер за исключением шагов по унификации в пределах королевства франков в политическом и сугубо практическом плане следует считать опережающими свое время. Если всерьез относиться к активному стремлению Карла начиная с 789 года внести коррективы в культ, церковные песнопения, текстовое предание, шрифты и орфографию, приспособим их к единому, чаще всего римскому образцу, тогда становится понятным намеченная им стандартизация денежных единиц, системы мер и веса в условиях многонационального государства. Король как носитель богоугодного правления, заботящийся о праведном устройстве, охватывающем все сферы жизни, подчиняет и торговлю и житье-бытье единым, незыблемым и неколебимым стандартам. По-видимому, в этих изначальных намерениях следует искать корни той финансовой реформы, которая вплоть до XIII века, когда объемы деловых связей предопределили необходимость нового оживления золотовалютного обеспечения, привязала Запад к единой монетной системе, обеспечив тем самым единое торговое пространство на континенте.

В качестве монет в эпоху средневековья считались только денарий и обулюс, пфенниг и полупфенниг. Фунт и шиллинг остались лишь для арифметических подсчетов. Золотые монеты приказали долго жить еще во времена Мёровингов. В этом заключалось весьма существенное отличие от византийских и арабских золотых монет, определявших торговые отношения в бассейне Средиземного моря.

Некоторые другие параграфы Франкфуртского капитулярия бросают свет на события и происшествия тех лет в тесной связи с девятой главой, посвященной еще оставшемуся в памяти заговору Пипина Горбуна, когда епископ Верденский Петр был вынужден оправдываться перед собранием, подобным суду Божиему. В результате епископ обретает былые королевские милости и почести.

В конце относительно обширного капитулярия встречаются определения, следующие за актуальными выступлениями участников собора. Таковым является указание на то, что поклоняться Богу можно не только на трех священных языках — древнееврейском, греческом и латыни, но и на любом другом. Это соответствовало требованию миссионерской деятельности как основы для восприятия Евангелия. В завершение текста говорится о снятии обязанностей главного капеллана Карла — с Ангильрама, епископа Меца, который имел послушание при дворе далеко от своей епархии. Это был прецедент для всех прелатов, запрещавший им без нужды неоправданно долго оставлять паству или даже посто янно находиться в своих хозяйствах. Таких примеров накопилось предостаточно. В самом конце Карл просит принять в состав свя

336щенного собора и в их связанную общей молитвой братскую общину королевского советника Алкуина, «ученого во всех церковных доктринах». Не только Алкуина, но и его более других волновало прямо-таки зримое обеспечение ожиданий наступления иного мира. Король обеспечил англосаксу эти ожидания в кругу именитых прелатов, вероятно, чтобы выразить ему признательность за усилия по составлению и корректуре «книг Карла».

Ранее не упоминавшийся фрагмент заслуживает особого внимания, ибо речь идет о бедственном положении «собственных» церквей. Капитулярий содержит предписание, что церкви, «будучи учрежденные вольными», ими же могут быть проданы или подарены, однако «непозволительно их разрушать или использовать в светских целях». В этом запрете отражается все убожество нижнего этажа церковной жизни, которая к тому же держалась на плаву только благодаря десятине и девятине, не говоря уже о духовном уровне малопригодного к церковному служению и просто необразованного духовенства. На этом пути еще предстояло много поработать франкской церкви и направлявшему ее королю.

В разгар обсуждения обширной тематики в рамках собора (богословские конфликты, церковные проблемы, экономические и финансовые вопросы и отказ Тассилона) Карла настиг еще один удар судьбы: 10 августа 794 года во Франкфурте скончалась его четвертая супруга — Фастрада. Вскоре она была предана земле недалеко от монастыря Святого Албана близ Майнца в противоположность ее предшественнице Гильдегарде, похороненной вместе с умершими дочерьми в старой гробнице династии в Сен-Арнульфе неподалеку от Меца. Предположительно, это соответствовало пожеланию архиепископа Майнца и архитектора обители Сен-Албан — Рикульфа, которого можно считать близким родственником покойной. Не исключено, что в разгар лета оказалось невозможным доставить прах умершей по реке Мозель. Согласно ничего не говорящей надписи на памятнике, автор которой Теодульф Орлеанский, Фастрада умерла в самом расцвете лет. Она долгое время хворала, о чем свидетельствует искреннее послание Карла из военного лагеря на реке Энс. Особенно ее мучили страшные зубные боли. Об этом поз- воляет судить описание одного из чудес святого Гора в записи 839 года Вандалберта Прюмского. Автор этого источника сообщает о посещении Фастрадой места захоронения святого и о ее лечении. В благодарность монастырь удостоился ценного дара от имени короля. Правда, в упомянутой грамоте 790 года ни о каком исцелении речи не идет.

Карлу Фастрада родила двух дочерей — Гильтруду и Теодраду. Их имена напоминают имя Гедена (оно было распространено на землях франков, примыкающих к реке Майн) и имя тетки Карла Гильтруды. Последняя благодаря брачным узам с Агилоль-фингом Одилоном стала матерью Тассилона. Возможно, такая связь действительно имела место, но между Карлом и Тассило-ном в момент рождения дочери Карла Гильтруды после 783 года существовали весьма неприязненные отношения. О дальнейшей судьбе Гильтруды нам мало что известно. А вот Теодрада впоследствии становится аббатисой монастыря Аржентёй под Парижем, переданного ею в 828 году с условием пожизненного пользования монастырю Сен-Дени. Кроме того, она была первой аббатисой возникшего позже Вюрцбургского монастыря Мюнстер-шварцах, который, вероятно, учредила на средства из семейного владения. Этот факт снова дает основание сделать вывод о тесных связях Фастрады с франкскими матронами. Тем не менее из этих немногих мозаичных стеклышек складывается намерение Карла через брак с Фастрадой подчинить своему влиянию франкский клан на Майне и привязать его к собственной политической линии. По-видимому, этой же цели служило назначение Рикульфа архиепископом Майнца.

Последним заметным событием 794 года, прошедшим в основном под знаком Франкфуртского собора, наши источники считают то, что королю франков пришлось обратить внимание на масштабные волнения саксов, начавшиеся еще два года назад в нижнем течении Везера. Если в 793 году Карл был занят в основном возведением Фосса Каролина[57] и готовился к военной операции против аваров, то, видимо, объявленные в 792 году в Регенсбурге планы проведения имперского собрания по изложенным причинам предстали как абсолютно приоритетные, хотя его результаты на поверку оказались более чем скромные.

Не позже сентября 794 года один отряд под командованием Карла вторгся на земли саксов с юга, в то время как второй контингент под началом уже набравшегося зрелости сына короля — Карла — форсировал Рейн неподалеку от Кёльна. Используя привычную тактику, франкские войска окружили изготовившихся к бою саксов, сосредоточившихся к югу от Падерборна и к северу от превращенного в крепость Эресбурга. Перед лицом превосходившего вдвое их по численности и изготовившегося к сражению противника саксы дрогнули и сдались на милость франков без боя. Они «обещали, пустив в ход свое лукавство, быть христианами и соблюдать верность королю». Как и в прежние времена, порукой благонамеренного поведения была предоставленная саксами группа заложников. В этот союз были включены и бывшие с саксами заодно фризы. Снова на земли саксов были направлены священнослужители. Работавший среди фризов миссионер вернулся на прежнее место, где беспрепятственно продолжил свои усилия по евангелизации аборигенов.

Король форсировал Рейн и, как почти всегда прежде, перезимовал в том пфальце, «который именуется Ахен». Там Карл провел Рождество и Пасху, которая пришлась на 12 апреля 795 года. Зимнюю паузу в политической активности король посвятил отдыху, охоте и дальнейшим планам в кругу приближенных ему лиц.

После политического зимнего затишья король, проведший Пасху 795 года, а до того Рождество в Ахене, вновь направился на земли в среднем течении Рейна. В Костхсйме на южном берегу Майна, как раз напротив Майнца, он решил провести традиционное имперское собрание. Монарха снова беспокоили вести из Саксонии, которые, вероятно, мешали ему продолжить осуществление планов в отношении аваров. Саксы, в любом случае представители этого «дикого народа», по привычке нарушили свои обещания. Они «не сохранили ни христианский дух, ни верность королю, вновь взбунтовавшись таким образом против двойного иноземного господства».

Центр нового сопротивления в отличие от прошлого года был расположен не в Вестфалии, а южнее Эльбы вокруг Бардовика.

Так или иначе, осенью Карл со своими отрядами вторгся в этот северо-восточный регион Саксонии, предварительно заручившись поддержкой союзников-ободритов на противоположном берегу пограничной реки. Источники сообщают о серьезной воен- пой мощи франков, черпавших моральную и духовную силу в спасительных и благостных святых мощах. По некоторым данным, их возил с собой во время похода аббат Фардульф, тот самый сосланный лангобард, который в 792 г. сообщил Карлу о готовящемся против него заговоре во главе с Пипином. Этой концентрацией военной мощи с помощью своих союзников-язычников Карл собирался нанести решающий удар по саксонской оппозиции, тем более что немалая часть аборигенов перешла на сторону франков.

Едва достигнув местечка Люни-на-Ильменау (правда, подкор-ректированные имперские хроники называют более известный пригород округа Барден — Бардовик), монарх узнал, что при переправе через Эльбу в засаду, устроенную нордальбингами, злейшими врагами, вместе с воинами попал и погиб его союзник, и «вассал», «король» ободритов Витцин. Легко представить, что «ненависть короля к вероломному народу» достигла точки кипения и душа его переполнилась боевым задором. Перед лицом военного превосходства, которое, как всегда, проявлялось в оперативных действиях кавалерийских эскадронов, большинство населения округа Барден предпочло подчиниться королю франков. Пунктом бегства противника вновь стал треугольник Нижняя Эльба — Нижний Везер, Вихмодия и болотистая местность в долине Эльбы, не говоря уже о Трансальбингии.

В отличие от прежних времен на этот раз Карл не стал добиваться признания вины желавшими подчиниться его воле, требовать подтверждения присяги верности и предоставления заложников. Он не колеблясь использовал свое испытанное средство — депортация населения. Как свидетельствует прекрасно информированный хронист из Лорша, «Карл взял такое число заложников, какого никогда не брал за все годы своего правления, какого никогда не брали ни его отец, ни короли франков вообще». Это сообщение дополняется другими записями о том, что франки забрали каждого третьего мужчину для переселения на земли франков. Называется число депортированных — 7070 человек, но это явное преувеличение в целях демонстрации жесткой линии. Стоит особо подчеркнуть, что эта мера затронула главным образом аристократические, руководящие слои саксонского общества. Биограф Карла Эйнхард уже десятилетие спустя отмечает, что переселению с обоих берегов Эльбы на земли франков подверглись 10 000 саксов. Это шаг из целого ряда других, закончивших 804 год.

Миссионерство, низовое звено церковного устройства и состояние графств на завоеванных территориях, несомненно, находились в зародышевом состоянии и не располагали инфраструктурой для всеобщего умиротворения и интеграции. Обезглавлеп-ность руководящего политического слоя после крещения Видукинда в 785 году также способствовала вспышкам мятежей, часто удавалось, особенно в болотистых и непроходимых местностях, избегать столкновений с франками благодаря тактическому чередованию вылазок с отходами. В эффективности таких действий на своем горьком опыте убедились еще римские легионы, а рыцарским орденам начиная с XIII века это еще предстояло познать в Пруссии и Прибалтике. Поэтому переселение людей из мятежных регионов оставалось последним средством длительного умиротворения. Одновременно опустевшие земли заселялись франками.

То, что эти мероприятия бросали вызов и естественному и современному международному праву и даже нашей восприимчивой совести, в комментарии не нуждается, хотя все без исключения современники воздерживались от критического или негативного суждения по этому поводу. Даже Алкуин, весьма щепетильный в вопросах миссионерства и решительный противник «проповедничества железным языком», в своих посланиях поддерживает все действия короля в целях подавления безбожного народа, призванные среди прочего обеспечить приобщение к пра-; ведной вере. Нашему якобы просвещенному и нравственно очищенному веку, ставшему всего несколько десятилетий назад в старой матушке Европе не только свидетелем изгнаний и массовых депортаций, по и мирившемуся с последними, стоило бы воздержаться от оценки тех эпох, которые мы не без основания считаем как минимум полуархаичными, из-за чего их стандарты не могли соответствовать нашим.

Несмотря на эти «перемещения», потребовалось еще почти десять лет до преодоления открытого противоборства между Эльбой и Везером, с чем было связано возрождение церковной жизни в округе Вихмодия и епископской резиденции в Бремене.

Еще в военном лагере к королю франков явилось целое посольство из аварской империи, которое в значительной мере приглушило опасения Карла и его советников относительно масштабного реванша — контрнаступления со стороны в общем-то не окончательно поверженного в 791 году восточного соседа, одновременно доказывавшего наличие противоположных взглядов среди аварских руководителей. По свидетельству имперских хроник, у аваров в районе Карпат в ходе вспыхнувшей гражданской войны иссякли силы, их высшие вожди Каган и Югурр, видимо, в 795 году погибли, в результате чего заявили о себе новые главари. Возникшая таким образом сложная ситуация в некогда могущественной империи аваров исключала возможность крупных военных операций на землях в верхнем течении Дуная с пересечением пограничной линии, тем более что политическая раздробленность не допускала единой стратегии против главного противника на Западе.

В этом переплетении отношений, о котором нам мало что известно, всплывает фигура вождя аваров Тудуна, обладавшего «огромной властью в народе и империи аваров». Теперь он, после распада прежних правящих структур, был готов служить победителю успешной кампании 791 года. Об этом свидетельствовало его посольство, появление которого на землях франков выражало, кроме того, готовность приобщиться к христианской религии. Тем самым вновь открылась перспектива расширения границ ойкумены и глобального влияния франков. Не об этих ли успехах короля франков многократно упоминал папа Адриан в благодарность за верность преемнику апостола Петра и Римской церкви? В русле такой перспективы желали действовать теперь неожиданно представшие перед Карлом аварские эмиссары.

Вместе с тем важно заметить, что, судя по поступающим из Паннонии сообщениям, причина войны и ее цель быстро менялись. Поскольку закат прежнего могущества уже не вызывал сомнения, а один из вождей аваров был готов подчиниться франкам да еще принять христианскую веру, привлекала перспектива богатого трофея. На этом фоне отходили на задний план соображения насчет войны с язычниками, санкций из-за союза с Тассилоном или расширения пограничной зоны за рекой Энс.

Ожидания не должны были обмануть. После долгих лет изнурительных войн с саксами, нескончаемой внутренней фронды и догматических споров королевская казна срочно нуждалась в пополнении. Чем же король собирался отблагодарить сторонников, как намеревался привлечь на свою сторону колеблющихся? Количество доходных мест, например аббатств или графств, было весьма ограниченным. Королевские распоряжения о церковном владении дискредитировали уже деда короля (тоже Карла) в духовных кругах. Раздача же государственной и королевской собственности, особенно крупных хозяйств, из-за плохой собираемости налогов и ползучего отчуждения объектов, имеющих привилегии, не могла не подрывать экономический базис королевства и практиковалась лишь как вынужденный шаг. Разве не сам Карл совсем недавно настаивал на возвращении отчужденного государственного владения в Аквитании, чтобы его сын по крайней мере в годичном ритме мог распоряжаться четырьмя королевскими пфальцами в качестве зимней резиденции?

Доступ к аварским богатствам мог одним махом избавить королевство от надвигающихся трудностей, продемонстрировав всему миру бесконечную щедрость и несравненную мощь короля франков. Организуя походы за трофеями в этом и следующем году, Карл хотел добыть легендарное «кольцо» аваров, где, согласно летописям Лорша, «имели обыкновение сиживать короли со своими князьями», между Дунаем и Тисой. Это пространство, как свидетельствуют лангобардские источники, называли еще «Сатриз», то есть «поле». По мнению Вальтера Поля, этой цели можно было достичь «оперативным образом», путем вторжения со стороны соседнего Фриуля, а не посредством развертывания крупных боевых отрядов в нижнем течении Дуная, как это было в 791 году, тем более что противник отступал, уклоняясь от любого соприкосновения.

Хорошие новости из района Карпат, возможно, подкрепленные указаниями из регионов, заселенных франками, наверное, побудили герцога Эрика Фриульского направить отряд под командованием славянина по имени Войнимир, по-видимому, лучше других знавшего аварские земли и населявших их людей, непосредственно в Паннонию. Он вторгся в пределы «кольца, в котором долгое время царило спокойствие», и стал обладателем богатых трофеев. Впрочем, в руки Эрику попали не все сокровища, остальная их часть досталась через год сыну Карла Пипину, королю Италийскому. Согласно сильно преувеличенным рассказам Ноткера из монастыря Сен-Галлен на излете IX века, который описывает страну гуннов как состоящую из девяти кольцеобразных укреплений, усиленных защитными валами, она якобы раскинулась на просторах от Цюриха до Констанцы. Утверждалось, что несметные богатства хранятся в самом недоступном укреплении. Чтобы приблизиться к нему, сегодня надо ориентироваться по единственному кольцеобразно расположенному селению, дворец в его центре и считался центром империи.

Отряд под командованием знающего местные края славянина практически не встретил серьезного сопротивления и стал обладателем накопленных за многие годы сокровищ. Эти богатства с конца VI века складывались главным образом из византийской дани. По имеющимся сведениям, она с 574 по 584 год составляла ежегодно (!) по 80 000 римских золотых монет, с 585 по 597 год соответственно по 100 000, с 598 по 603 год — по 120 000, с 604 по 619 (?) год предположительно по 150 000, а с 619 по 626 год — от 180 000 до 200 000 золотых монет в год. В одном кратком стихотворении неизвестного романского автора, прославлявшего одержанную чуть позже победу Пипина над аварами, к сокровищам ханства были отнесены также уникальная церковная утварь, алтарные покрывала и церковная парча.

Хотя ценность захваченного трудно определить конкретными цифрами, у биографа Эйнхарда дух захватывает от воспоминания о трофеях: «Все деньги и сокровища, накапливавшиеся долгое время, оказались в руках победителя. Трудно припомнить другой такой случай, чтобы франки от войны, которая велась против них (!), обогатились в большей степени и в большей степени умножили свое влияние в округе. До того времени гуннов считали просто бедными. И вот теперь, когда в королевском дворце оказалось столько серебра и злата, а в военных столкновениях были захвачены столь ценные трофеи, логично было поведать, что франкам по праву досталось от гуннов все то, что гунны ранее противозаконно похитили у других народов». Относительно количества награбленного из места хранения традиционно хорошо информированные умбрийские хронисты скорее всего не преувеличивают, упоминая «груженные серебром, златом и ценными облачениями пятнадцать подвод, в которые были впряжены четыре вола». По приказу Эрика Фриульского они держали путь в Ахен. Остальную часть сокровищ после недолгого военного похода туда же, в отцовскую резиденцию, доставил король Пипин, за что удостоился второго хвалебного стихотворения. Его автором скорее всего был придворный, дипломат и возлюбленный дочери Карла Берты — аббат монастыря Сен-Рикье Ангильбер, явно обладавший поэтическими способностями. Трофеи, монеты из благородных металлов, мечи, шлемы и браслеты, а также прочие ценные предметы Карл в знак особой расположенности раздавал королям и высоким прелатам, причем положенную долю получил и папа римский.

Щедрость короля добавила блеска его харизме, он еще больше возвысился как влиятельный монарх Запада над восточно-римскими кесарями.

Ведь захваченные трофеи состояли прежде всего из дани, выплаченной императорами, а также литургической утвари, которой теперь распоряжался король Карл. Превращение Ахена в королевскую резиденцию благодаря этим трофейным поступлениям приобрело весомый смысл и одновременно материальный фундамент. Едва ли случайно хроники Муассака (в развитие хроник Лорша) к исходу 796 года констатируют: «Ибо здесь [в пфальце Ахена] он укрепил свою резиденцию; воздвиг удивительный по размерам храм, в котором двери и решетки были сделаны из бронзы. В меру возможностей и как это приличествовало, он исполнил весь декор храма с необыкновенной тщательностью и достоинством. Также построил там дворец, который назвал Латеранским, и приказал доставить в Ахен сокровища из покоренных империй. В этом месте он воздвиг и многие другие великие строения». Немалая доля из этих богатейших сокровищ досталась циркам королевства в виде пожертвований во имя укрепления душеспасительного авторитета храмов Божьих. Самыми знатными пучателями даров были епископы и аббаты, но не стали ис-пючением светские люди, графы и придворные. «Кроме того, он шкодушно отблагодарил дарами из этих сокровищ верных ему», — свидетельствует один хронист.

Из посланий и поэтических произведений мы узнаем, что особо ценные дары достались митрополитам, которым впоследствии Карл уделил особое внимание в завещании. Архиепископ из рук Лиутгарды, тогда еще не повенчанной с королем, получил серебряное блюдо и кадильницу; Павлин, ученый патриарх Аквилейский, удостоился двух золотых браслетов. Даже королю Оффе, с которым еще несколько лет назад Карл вел своего рода торговую и таможенную войну, были отправлены, по свидетельству Алкуина, перевязи и две шелковые мантильи — для прославления Бога и распространения имени его.

От тех пожертвований почти ничего не сохранилось. Исключение, пожалуй, составляет ценная дароносица в форме кувшина бургундского аббатства Сен-Морис д'Агон в Валлисе (Вале); эмалевое украшение обязано не степному искусству, а, по наблюдениям Андреаса Алфелди, скорее всего представляет собой булавовидный скипетр аварского происхождения.

В сознании Карла это проявление милости Божией (в виде богатого трофея) стало возможным благодаря великодушному соучастию апостола Петра и его преемника в Риме — папы Адриана. В соответствии с этим из полученного трофея Карл велел отобрать немалое количество даров для высокочтимого святого отца. Однако королевские дары достигли Вечного города, когда папа уже отошел в мир иной. После долгого понтификата, одного из самых длительных за всю историю церкви, папа Адриан I скончался 25 декабря 795 года, и уже на следующий день состоялось его погребение в соборе Святого Петра.

Эта весть потрясла короля, который в начале нового года собирался отправить в Рим верного ему Гомера, уже неоднократно упоминавшегося аббата Ангильбера, чтобы передать собору Святого Петра соответствующую долю аварских сокровищ. Эйнхард свидетельствует, что по усопшему Адриану Карл «рыдал как по брату или сыну, который был для короля любимейшим другом». В послании Карла преемнику на престоле апостола Петра король говорит о мучительной боли, причиненной ему вестью о кончине папы. По свидетельству хроник Лорша, Карл распорядился отслужить молебны по умершему папе во всем королевстве и сделать многочисленные смиренные дары по этому поводу. Даже дары, отправленные в ту пору в Англию, не в последнюю очередь имели отношение к памяти усопшего Адриана I.

Объявленный траур ни в коем случае нельзя рассматривать как просто дипломатическое почтение или официальное проявление соболезнования в адрес Римской церкви. Несмотря на имевшие политический подтекст эпизодические трения между понтификом и королем франков, этот траур носил глубокий и искренний характер. Так, в шестидесятые и восьмидесятые годы Адриан I не раз испытал разочарование, ожидая от имени церкви широкую реституцию патримоний. Адриан I оказался обойденным и при переговорах короля с его внутрииталийскими врагами и противниками. Мало того, Адриана вообще сознательно изолировали от всякой информации. Король, в свою очередь, был чувствительно обижен и раздражен богословски обоснованной и церковно-по-литически выверенной линией на согласие папы со вторым Ни кейским собором 787 года как апофеозом нового сближения между Востоком и Западом. Тем не менее в обоих жила неистребимая уверенность, что только рассчитанный на перспективу и осно

346ванный на взаимном уважении и даже любви к ближнему союз между папой римским и королем франков мог обеспечить богоугодное благополучие в связке «государство и священпослужение, королевство и церковь». Разве не Карл над криптой апостола Петра подтвердил факт дарения своего отца Пипина, торжественно вручив соответствующую грамоту? Разве не сам римский понтифик произвел помазание сыновей Карла Людовика и Пипина на королевское правление, обновив духовное родство между преемником апостола Петра и новой королевской фамилией франков? Разве их личные встречи не были отмечены уважением и симпатией, а также все возрастающей сердечностью, когда Карл в 774, 781 и 787 годах посещал преемника апостола Петра в Риме? В своем известном послании 782 года Адриан I превозносил Карла как своего Константина, как щит Римской церкви и ее интересов, а в одном стихотворении с посвящением в предназначенном; для короля экземпляре предваряет «Дионисия-Адриана». Это был сборник канонов церковного права, принятых на предыдущих [соборах, и папский декреталий. В этих документах понтифик дает понять, что король франков может полагаться на неизменную поддержку князей апостолов, если он будет принимать к сведению правовые притязания Римской церкви и следовать ее заповедям.

Как и его отец, Карл полагается на ходатайство апостола Петра, которое обещает ему исполнение его предприятий. Эта «Петрова мистика», связывающая папу с королем франков, образует фунамент, являясь ориентиром в действиях Карла. Как сказано в политическом завещании Карла от 806 года, зашита Римской церкви и наместника Христа одновременно является задачей всей династии. Согласие с апостолом Петром и его викарием в Риме — существенная основа королевского правления. Она проявляется в непререкаемой верности обладателю престола апостола Петра. Нелегко было правоверному королю и в вопросе культа икон, учитывая мнение папы и его авторитет в области вероучения, прекратить публикацию Libri Carolini, одновременно подтверждавшую тогдашний уровень богословия франков или, точнее го-$оря, богословов и ученых при дворе короля Карла! В этой уступке римскому вероучению нельзя видеть поверхностный оппортунизм или даже боязнь духовного противостояния. Скорее всего было подтверждением мнения, что внутреннее несогласие с преемником апостолов серьезно поколеблет основы королевства франков, которое базировалось не только на своеобразном на- родном фундаменте, и вообще может поставить под сомнение преемственность правления династии Каролингов. Незабываемым осталось папское решение 751 года в пользу франкских мажордомов, одновременно покончившее с королевством последних Меровингов и указавшее на нарушенный богоугодный порядок.

С тех пор союз с Римом и внутреннее единомыслие с папой сделались сердцевиной политических убеждений Пипина и Карла в той мере, в какой в их эпоху вообще было возможно экстраполировать политический аспект в качестве отдельной категории действия из сферы общего сознания. Этой центральной директиве действий принципиально были подчинены все существенные шаги короля. Подобный взгляд, правда, не вытекает из биографии Карла в изложении Эйнхарда, поскольку он отводит решающую роль папе только в определенные моменты истории франков, прежде всего в житии своего героя, например, при переходе королевского правления к отцу Карла Пипину или в связи с принятием императорского титула. В этих случаях, кстати сказать, ощущался ярко выраженный негативный акцент. Эйнхард воспринимает Карла как преемника античных Августа и Цезаря. Пример такого подхода он видел главным образом в биографиях Светония; к этому его подталкивал собственный жизненный опыт, когда с треском рушился прежний баланс власти между церковью и королевством и дело шло уже к утрате властного статуса, сориентированного на языческую и христианскую античность, воплощенного самим Карлом и отразившегося в его жизни. Кстати сказать, этого опыта был начисто лишен его преемник Людовик. Со вступлением на трон Людовика Благочестивого явное и поначалу даже возраставшее влияние церкви явилось следствием проводимой долгие годы политики Карла. Всячески поощряемая и направляемая им христианизация общества почти неизбежно обеспечила религиозным силам в лице морально обновленной церковной иерархии преимущественное положение также при формировании и без того еще не полностью сложившегося государственного сектора, которому народные представления о правлении, особенно о королевском правлении, оказались не в состоянии противопоставить ничего равноценного. Собственные годы правления в значительной степени были свободны от этого напряжения. Только в эпоху Карла папство окончательно освободилось от восточноримских оков. В ходе противоборства с королевством лангобардов, чьим правопреемником стал правитель франков, и также с хозяевами соседних территорий Римская церковь создала 348 основу для последующего возникновения церковного государства, для формирования и расширения которого требовалась помощь Карла. В свою очередь, королевство франков, управляемое своим монархом, целеустремленно проводило политику экспансии в направлении южных земель бывшей Галлии, Северной и обширных регионов Центральной Италии. Карл присоединил Баварию, затем через Саксонию и примыкающие пустынные местности между рекой Энс и Венским лесом вторгся в некогда языческие территории, занявшись интенсивным миссионерством по крайней мере на землях между Рейном, Везсром и Эльбой. Эта экспансия ускорила процесс, обеспечивший в итоге возникновение Западной империи.

Очевидное превосходство королевства франков, ощущаемое и в известных словах, произнесенных Карлом в адрес преемника Адриана I вскоре после его интронизации, предотвратило возникновение противоречий между притязанием на духовное лидерство и королевской властью, «подпиравшей» папу и исходившей из внутренней необходимости. При всем различии характеров Карла и его сына Людовика, существенные черты которых проявляются также в разных концепциях и практике правления, оба воплощают преобладающие тенденции времени. Однако одному они как бы гарантировали успех, а другому — неудачу, по крайней мере на взгляд ретроспективно мыслящего пророка, каковым оказывается историк, по остроумному выражению Фридриха Ницше.

Свидетельством этих тесных уз между папой и королем франков является удивительная эпитафия, высеченная золотыми листерами на мраморной плите. Монарх вскоре после смерти понтифика отправил ее в Рим, чтобы украсить захоронение первосвященника Адриана; она и сегодня врыта в землю портика собора Святого Петра неподалеку от центрального портала. Сделанная из черного североальпийского мрамора размером 2,20x1,17 мм, обрамленная стилизованным орнаментом в виде вьющихся растений с позолоченными литерами так называемого каролингского шрифта, приближающегося к античным римским надписям, по своему внешнему облику напоминающего древние рукописи придворной школы с применением золотых литер на окрашенном пурпуром пергаменте.

Особенно это касается ценного образца старины, уже упоми-навшегося выше и вошедшего в историю в честь его автора как Псалтырь Дагелайфа. Листы этой рукописи, напоминающие чуть более поздний так называемый Евапгелистарий Годескалька, обрамлены фризом, украшенным орнаментом. Эта характеристика позволяет сделать вывод о том, что и рукописи и эпитафия выполнены в одной и той же мастерской, а текст надписи с высокой долей вероятности был составлен Алкуином, в то время как произведение на ту же тему его нередко более удачливого конкурента Теодульфа Орлеанского увековечено не в камне. Создание мемориальных знаков, призывающих к молитвенному поминовению усопших во имя сближения с их душами в потустороннем мире и смягчения привязанных ко времени наказаний за совершенные грехи, широко утвердилось в период понтификата Григория Великого, о чем свидетельствует появление списков умерших (в монастырях), метрических книг, поминальных списков и мемориальных реестров, учреждение «молитвенных союзов» и нанесение эпитафий на надгробные камни.

Цели сострадательного поминания служили и надписи, которые Карл велел сочинить в память о скончавшемся римском папе, а именно в поэтической конкуренции между Теодульфом и Алкуином. Епископ Орлеанский решил поставленную задачу традиционным образом. В своей эпитафии король выражает глубокую скорбь в связи с кончиной папы, «красы церкви», «светоча града и всей земли». В тот скорбный день, пишет поэт, Карлу вновь припомнились уход из жизни родителей, душевные страдания, связанные со смертью его отца Пипина, и страшные переживания из-за кончины его матери Бертрады. К посетителю собора Святого Петра обращена просьба пожелать «безмятежного покоя» душе отошедшего в мир иной Адриана. «Король и Бог, сохрани раба Твоего!» Теодульф в заключение дает волнующее Меmento mori[58]: «Кто бы ты ни был, читающий этот стих, знай, что однажды ты станешь тем же, что и он. Ибо всякой плоти уготован этот путь». Не случайно открытый саркофаг под известной фреской эпохи раннего Ренессанса с изображением Троицы во флорентийской церкви Мария Новелла содержит следующую приписку: «Fu qia che voi sete, e quellqui son voi ancor sarete»[59].

Если отставить эмоциональную форму обращения и чувственную интонацию высказывания, перекинувшего мостик между смертью собственных родителей и болью Карла по кончине понтифика, то остается сравнительно традиционная просьба молиться об умерших и помнить о них. Правда, это прошение особо выделяет инициатора, а также втягивает скончавшегося папу в эмоциональную орбиту, связывающую короля с его родителями. Этот, безусловно, самим королем заданный контекст приобретает реализацию в стихотворении Алкуина, которому выпала особая честь быть выбитым золотыми буквами на мраморе, — эпитафия Адриану — одновременно своеобразная дань памяти здравствующему Карлу. И в этой надписи сам король адресуется к потенциальному читателю и смиренному наблюдателю. Алкуин также вначале славит покойного папу и его благочестивых родителей; но значимость его определяется прежде всего заслугами, которые он стяжал, — «умножал привлекательность храмов, кормил бедных; силой своего учения он воздвиг твои стены, Римский град, известная глава и краса всей земли». Этот раздел заканчивается предложением: «Славу его не попрала даже смерть… она шире распахнула ему врата в жизнь».

Тем самым намечается новая тенденция в стилевом оформлении надписей, которые существенно отличаются от прошения Теодульфа о молитвенной памяти о скончавшемся папе.

Ходатайство об отошедшем в мир иной Адриане должно содержать молитву о жертвователе! «Наши имена Я [Карл] связываю одновременно со званиями: всеизвестный Адриан и король Карл, я и Ты, Отче. Пусть каждый читающий это поэтическое слово, смиренно попросит, переполняясь благостью в сердце: Боже, помилуй великодушно обоих». Когда прозвучит труба, возвещающая о начале Страшного суда, воскреснет Адриан с князем апостолов и «войдет в радость Господню». Тогда, честнейший Отче, прошу Тебя, помни сына Твоего, повторяя: вместе с отцом пусть ее обретет и сын мой». Вдвойне крепкие узы связывают здравствующего и усопшего: король еще при жизни хочет быть причастным к молитве, совершаемой у могилы Адриана в Соборе Святого Петра. Скончавшийся понтифик — «уже праведник, взошедший в селения блаженных, он вместе с апостолом Петром в день Воскресения и Страшного суда войдет в радость Господню; подобно святому у престола Всемогущего Бога он станет ходатаем за своего единородного, короля Карла». Не папа, а сам Карл особым образом нуждается в молитвенной поддержке и памяти. «Призыв, обращенный к скончавшемуся папе и читателям, молиться за Карла выделяет эпитафию Адриана из всех сохранившихся и дошедших до нас эпитафий и превращает ее в неповторимое свидетельство того времени» (согласно высказыванию Себастьяна Шольца). Недалеко от крипты князя апостолов Адриан I стал для короля Карла несравненным ходатаем и целителем души

Это основание специфическим образом материализует мистическое отношение к апостолу Петру и органичную связь с Римом, получившую эмоционально-правовое оправдание в духовном родстве и дружественном союзе между королем и папой. Прежде всего эти духовные и религиозные узы питали политику короля Карла, именно о них еще в эпоху мажордомов на одном епископском соборе было заявлено как об основе основ существования франков.

Уже на второй день Рождества, праздника первомученика Стефана, скончавшийся Адриан I обрел своего преемника в лице Льва III. Новый папа, как и его предшественник, сформировался в лоне Римской церкви, сделав карьеру в папской гардеробной, где, кроме облачений, хранилась также церковная утварь. В отличие от Адриана I он не имел отношения к городской аристократии, и уже в юном возрасте родители — Атцуппиус и Элизабет — отдали его на воспитание церкви, где он дошел до кардинала Санта-Сузанна.

Нам ничего не известно о партиях или фракциях, поддержавших возвышение Льва. В книге папств его житие, вполне сравнимое по структуре с биографией Адриана, в линейном изложении обрывается на 801 годе, то есть на следующий год после коронации Карла как императора, хотя почти двадцатилетний понтификат Льва III также один из самых продолжительных в истории церкви. Таким образом, особенность правления Карла заключалась в том, что ему было суждено стать партнером только двух римских понтификов.

Книга папств (Liber Pontificalis) характеризует Льва как целомудренного человека, отличавшегося красноречием и величием духа, а также мужеством. Он сделал немало пожертвований для римских храмов. Прежде всего отмечаются выполненные по его настоянию украшения трапезной в Латеранском дворце, извест ные нам, правда, лишь из дошедших, по преданию, рисунков и попыток реставрации, но тем не менее дающие определенное представление о концепционных политических взглядах этого папы. Главным для него было отношение между светским и священническим правлением. В историческом контексте этот подход обнаруживал связь с папой Сильвестром I и императором Константином, а в современном ему плане такой взгляд проецировался на него самого и на короля Карла.

Нам мало что известно о силах, работавших на однозначное и стремительное возвышение кардинала, сферой деятельности которого была гардеробная, в отличие от его оппонентов, уже несколько лет спустя породивших серьезный кризис понтификата Льва III и даже угрожавших его жизни. Судя по всему, их имена следует искать в высших структурах ватиканской бюрократии, которые скорее всего оказались не у дел в рождественские дни 795 года.

Непосредственно после интронизации новый папа связался с королем франков. Согласно тексту подробного ответа, направленного Карлом преемнику Адриана I, король получил своего рода уведомление об избрании, как это было принято издревле, однако по отношению к императору в Константинополе! К радости Карла, в послании содержалось обещание хранить нерушимую верность королю франков. Столь дружеские слова были призваны смягчить острую боль, которую испытал Карл в результате смерти «любимейшего отца и самого верного друга». Папские эмиссары прибыли не с пустыми руками: они передали королю особой значимости дары — ключ к могиле апостола Петра и знамя города Рима, предположительно в виде трезубого полотна наподобие более поздней мозаики триклиния в Латеране; похожие дары Карл получил некоторое время спустя из рук патриарха Иерусалимского. Ключ к могиле апостола Петра мажордому Карлу Мартеллу, деду нынешнего правителя франков, отправил еще папа Григорий III. Знамя и ключ символизировали покровительство и правление, причем их передача означала политическую взаимосвязь между дарителем и одаренным. При сдаче Уэски и Тортосы командующему франкскими войсками также имела место передача ключей в знак капитуляции. Соответствующая сцена изображена и на «ковре Байи», не говоря уже о церемониальной сдаче Бреды в 1625 году испанскому командующему графу Спиноле на величественной картине Диего Веласкеса.

Ключ от могилы апостола Петра и знамя города однозначно указывают на хоть и не обозначенное, однако признанное положение правителя франкоп в качестве покровителя пап и Вечного города, отраженное в официальном титуле «патриций римлян». Поэтому вполне логично, что папское посольство от имени своего господина призвало короля, «чтобы он направил кого-нибудь из своей знати для приведения римского народа к присяге верности и подчинения королю». Тем самым содержащийся в титуле патриция лишь намек на правление был наполнен правовым содержанием. Заметим в этой связи, что в одно из своих прежних появлений у могилы апостола Петра король Карл просил Адриана I о позволении ступить на территорию Вечного города и посетить основные римские храмы. Рим и римляне в начале 796 года оказались в том же положении, как до них Беневенто и его жители, которым несколько лет назад пришлось присягать на благо- I намеренное поведение и лояльность.

Согласно подкорректированным имперским хроникам, придворный короля Ангильбер во главе посольства был направлен и Рим, чтобы передать папе его долю захваченных у аваров сокровищ. Речь шла о ценностях, список которых составлялся по указанию короля для скончавшегося Адриана I. Биограф Эйнхард впоследствии отметил чрезвычайную щедрость Карла, пожертвовавшего много чего для украшения собора Святого Петра.

В двух документах (в упомянутом ответном письме Карла Льву III и в инструкции для Ангильбера) как в зеркале сфокусированы политические и религиозные установки Карла на этом важном этапе совместного пути короля франков и преемника апостола Петра. Вместе с тем оба документа отбрасывают первую мрачную тень на нового папу.

Нельзя не заметить, что Карл против обыкновения в своей прежней переписке с папами сейчас при указании адресата вначале упоминает самого себя, что позволяет сделать вывод о новом акценте во взаимоотношениях короля с папой. Далее Карл призывает получателя письма обратить серьезнейшее внимание на инструкции, о которых ему расскажет его помощник и придворный Ангильбер, «чтобы Вы осознали… что требуется для возрастания Святой церкви, а также для укрепления Вашего служения и для усиления нашего патрициата». Эта формулировка ясно дает понять, что положение папы Льва не являлось однозначным, ибо нуждалось в постоянном подтверждении. По-видимо му, сведения об этом королевский двор получил из кругов, связанных с папскими эмиссарами.

В центре объемного послания в адрес понтифика оказывается раздел, нередко из-за ошибочного понимания и обостренной интерпретации, по нормативности и стилю сравнимый с папскими декреталиями, на взгляд монарха, определяющий и разграничивающий задачи светского и священнического служения, то есть королевства франков и римского папства. И эти предложения недопустимо выдергивать из общего контекста перемен в понтификате и тех проблем, которые уже тогда, казалось, начали обращать на себя внимание в личности нового понтифика. Так, в послании говорилось: «Подобно тому, как я заключил союз священного родства с Вашим предшественником, точно так же я желаю укрепить нерушимый союз верности и любви с Вашим Святейшеством». Далее следует изложение трех основополагающих моментов этой обновленной клятвенной дружбы: «Наша задача такова: с Божией помощью отвращать церковь Христову от вторжения язычников и защищать от разорения неверующих вовне. А изнутри обеспечивать признание соборной веры. Ваша задача, Святой отец: вместе с Моисеем воздеть руки для поддержки нашего воинства, дабы народ христианский через Ваше ходатайство пред Богом как Главой и Дарителем неизменно брал верх над врагами имени его и дабы прославлено было имя нашего Господа Иисуса Христа во всем мире».

Такое разделение труда в христианском обществе при поверхностном взгляде на вещи якобы отводит папе сугубо пассивную роль молитвенника, а вот королю — активную роль борца за веру извне и блюстителя веры внутри. Такого рода подход вполне соответствует представлениям не в последнюю очередь Адриана I о том, что главным образом молитва понтифика и одновременно преемника князя апостолов гарантировала триумф над язычеством неверием, который Карл не раз имел моральное право записать себе в актив. К этому контексту добавляется стремление короля к хранению подлинной веры, отвержение ересей, забота о правильном культе и соблюдение церковно-правовых норм исключительно сообразно обязательному вероучению и догматам Римской церкви. Разве Карл не заявлял о признании им римского толкования церковных песнопений, литургии и церковного права, принимая из рук папы аутентичные кодексы и руководствуясь ими в своих реформаторских усилиях?

Карл не был царем и священником по примеру ветхозаветного Мелхиседека. Он принял геласианское учение о двух властях, отводящее приоритетную роль священнику по причине его ответвенности за души верующих на Страшном суде, если даже, как уже было сформулировано в «Общем призыве» 789 года, он ориентировался на святого царя Иосию, «который старался возложенное на него Богом царствие отозвать путем странствий, улучшений, назидания и почитания настоящего Бога». Карл не нося гает ни на вероучительный авторитет преемника апостола Петра, ни на его священнические или епископские функции, например совершение святой евхаристии и святых таинств или рукополо жение. Тем не менее явный акцент на защиту и сохранение веры изнутри указывает на одухотворение королевского достоинства, что предполагает корректирующее высшее надзирание над христианским обществом, причем не нарушая папские, епископские и священнические привилегии.

Бросается в глаза кажущийся переход границы с учетом конкретной ситуации в начале 796 года. Ведь эти программные установки дополняются весьма странными назиданиями по адресу получателя послания, каковым являлся новый папа.

Так, Лев III должен строго придерживаться канонических предписаний и догматов святых отцов, «своим образом жизни давать примеры святости в целях назидания христианства» и даже быть светочем для людей. И эти странные размышления, включенные в послание, изначально задуманное как поздравительное в адрес нового преемника апостола Петра, наводят на мысль о целенаправленном воздействии слухов из римского посольства при дворе франков.

В инструкции для Ангильбера Карл, естественно, выражается еще однозначнее. Королевский эмиссар должен призвать папу следовать серьезному (!) образу жизни, соблюдать каноны и смиренно руководить церковью, причем он должен осуществлять это в соответствии с атмосферой на переговорах. Но прежде всего королевскому эмиссару следовало уберечь папу от симонистской ереси, от торговли должностями, и вообще разъяснить папе все то, что Карл и Ангильбер нередко бурно осуждали в своем кругу Вместе с тем Карл примирительно заклинает папу, чтобы он, подобно Адриану, «стал для нас смиренным отцом и за нас несравненным ходатаем».

В душе Карла происходило явное борение между надеждой и недоверием. Первые вести из Рима определили выбор четком интонации.

Если в 772 году юному Карлу противостоял опытный, безукоризненный Адриан, то теперь партнером зрелого монарха оказался явно не застрахованный от промахов Лев III, не сумевший заручиться поддержкой даже своего ближайшего окружения.

Было ясно, что этот понтификат начался не под счастливой звездой.

Уверенность Карла в своей правоте, проявившаяся в самом характере его послания святейшему отцу, вероятно, была связана с тем, что годом раньше один из аварских князей, по имени Тудун, заявил о готовности покориться королю франков и принять христианство, что и произошло зимой 795–796 годов.

Тудун прибыл с многочисленной свитой в Ахен, где его крестил сам король Карл. Такую честь духовного родства Карл уже оказывал в 785 году вождю саксов Видукинду. Осыпанный богатыми подарками и почестями как союзник франков, аварский князь вместе со свитой покинул резиденцию короля франков и вернулся в свои родные Карпаты. Правда, отступничество от монарха и Евангелия, как сразу же отметили хронисты, не заставило себя долго ждать, ибо в родных местах окрещенный вождь столкнулся с обстановкой, противоречившей его новой политической: и религиозной ориентации. Тем не менее сам обряд крещения и обращения гуннов в новую веру произвел на современников глубокое впечатление. Так, безусловно, самый даровитый поэт в монаршем окружении — Теодульф отметил успех Карла возвышенными стихами, вызывающими огромный интерес в культурно-историческом плане: «И вот пришли авары, арабы и кочевники, низко склонившись перед королем. Ко Христу обратился гунн с заплетенными в косы волосами. Совсем недавно еще буйный и дикий, он предстает смиренным и покорным».

Распад вызывавшей всеобщий страх империи аваров шел полным ходом: военное преимущество, которое «гражданская войнта», как имперские хроники именуют противостояние между Каганом, Югурром и другими вождями кланов, давало противникам большие возможности. Вспомним, герцог Эрик Фриульский с помощью славянина, хорошо знакомого с местностью, достиг безлюдного «кольца» в долине рек Тиса и Дунай, где захватил гигантские трофеи для короля Карла, которые после распределения на территории формирующегося Запада от Англии до Рима ярко продемонстрировали щедрость короля и харизматический настрой монарха, проявившиеся в материальной поддержке собора Апостола Петра.

Между тем в пределах «кольца» оставались еще неизъятые сокровища. Завладеть ими и доставить в Ахен Карл поручил своему сыну Пипину, королю Италийскому, в то время как он сам в сопровождении Карла юного и Людовика Аквитанского вновь пошел войной на мятежных саксов. При поддержке немногочисленных алеманских и баварских отрядов Пипин через Фриуль вышел к Дунаю, где контингента соединились. В военном лагере на территории Саксонии до Карла дошли два радостных сообщения из юго-восточных регионов. В одном из них говорилось, что новоизбранный Каган провел Пипина вдоль Дуная и заявил о своем подчинении франкам. Как говорилось в достаточно бездарном произведении «Ритм о победе Пипина над аварами», Каган воскликнул: «Приветствую тебя, наш господин, я в руки передам тебе империю свою. Вместе с последним комком земли и листочком с дерева, лесами, горами и холмами, со всем, что растет… и дети наши будут в подчинении твоем». Впрочем, Каган ничего не сказал о военных действиях, отдав предпочтение мирному урегулированию. По-видимому, часть его народа переправлялась на другой берег Тисы, чтобы таким образом избежать франко-италийского вторжения. Вторая дошедшая до Карла весть содержала данные о том, что его сын форсировал Дунай и достиг «кольца». Пипин словно подбирал остатки трофеев за Эриком Фриульским и в конце года доставил их в Ахен к отцу, «который с радостью ожидал его прибытия».

Предполагаемый ответный удар аваров в 791 году, возможно, вызванный строительством Фосса Каролина с целью соединения речных систем Рейна, Майна и Дуная и не позволивший Карлу более масштабно использовать военную мощь против саксов, на деле оказался блефом. Франки вместе с союзниками сами осуществили грабительские походы на земли противника, а соперничавшие друг с другом князья были не в состоянии оказать ни политическое, ни военное сопротивление. Исчезновение аваров с исторической арены наметилось уже в этом распаде власти, хотя экспансия франков не достигла старой пограничной зоны между рекой Энс и Венским лесом и не перешла гребень Венского леса. В Паннонии, на территории которой возникла нынешняя Венгрия, правил Тудун. Он сначала формально покорился франкам, и то время как часть его народа (об этом уже говорилось выше) переместилась на восток и осела на противоположном берегу Тисы, открывшись с фланга болгарам.

Хотя в биографии короля Карла Эйнхард в значительной стс пени ориентируется на житие античных императоров и их взгля ды, уделяя церковной тематике весьма скромное место, бросает ся в глаза, что захвату трофеев на аварских землях он посвящает взволнованные строки, в то же время ни словом не обмолвившись о миссионерских усилиях на этих землях. В том же духе фиксируют исторические события и имперские хроники. Конечно, произошедшее в 798 году возвышение Зальцбурга до уровня архиепископии усилиями приближенного к Карлу Арна, в результате чего одновременно возникла баварская церковная провинция, объяснялось и миссионерской деятельностью в юго-восточном регионе, эффективность которой, на мой взгляд, справедливо была поставлена под сомнение более поздними исследованиями. Ничего изменить в этом деле не мог и обращенный к Арну призыв Карла, отмеченный в одном более позднем источнике, — «идти в земли славян, проявлять заботу о всей территории, налаживать церковную жизнь в епископском духе, укреплять народы в вере и в христианстве путем проповедничества». Освящать храмы, назначать священнослужителей, проповедовать народу- со всем этим Арн вроде бы справлялся наилучшим образом.

Вообще впечатление о серьезной и тщательной евангелизации связано, очевидно, с отдельными священнослужителями — участниками военных походов 795–796 годов во главе как раз с Арном Зальцбургским и высокочтимым Павлином Аквилейским.

Именно они представляли территории, граничившие с поселениями языческих гуннов. Отмечался также резонанс на оценки и планы этих влиятельных личностей, прежде всего в посланиях Алкуина. Именно он с появлением новой сферы миссионерства подверг прежние методы обращения саксов в христианство смелой и уничтожающей критике.

Впрочем, уже тогда наметился продолжительный конфликт между церквами Зальцбурга и Аквилеи в сфере ответственности за миссионерство в юго-восточном регионе, которому положил наконец Карл в 811 году. Монарх повелел считать приток Дуная Управу «мокрой границей» сфер влияния. До того, по крайней мере до 803 года, процесс евангелизации на противоположном берегу реки Энс складывался крайне сложно, перемежаясь частыми бунтами.

Когда сопровождавшее Пипина духовенство достигло берега Дуная, состоялось импровизированное заседание собора под председательством епископа Аквилейского. В откровенно прагматическом ключе было достигнуто взаимопонимание относительно некоторых аспектов целенаправленной миссионерской деятельности среди аваров. Его участники единодушно решили, что весьма трудно вводить «этот грубый и неразумный народ, невежествен- ный и безграмотный» в тайны христианской веры. Здесь нельзя использовать принуждение или откровенное насилие.

Несмотря на устоявшиеся привычки и заповеди, крещение может совершаться по субботам, за исключением крещения детей, для чего, как правило, отводятся праздники Пасхи и Троицы. В этом допущенном исключении косвенно проявляется серьезная проблема миссионерства и связанного с ним умиротворения: нехватка священнослужителей стала существенным препятствием при распространении Евангелия уже среди саксов.

Неплохо устроившись аббатом монастыря Святого Мартина в далеком Туре, Алкуин, как обычно, не скупился на добрые советы своим корреспондентам, которые, правда, отдавали должное его безграничному прямодушию и взвешенной оценке прежней миссионерской деятельности. Между тем прижившийся на континенте англосакс еще годом раньше установил контакт с герцогом Эриком Фриульским и поэтому обладал всей информацией, связанной с аварами. Не в последнюю очередь из-за территориальной близости с покоренными племенами он вскоре обратился к епископу Аквилейскому Павлину с просьбой подсказать, что тот собирается предпринять в миссионерском плане, тем более что аварские эмиссары направились к королю и обещали признать его королевское достоинство, а также принять христианскую веру. Он также просит совета у епископа Арна Зальцбургского, очевидно, сопровождавшего отряды Пипина, направлявшиеся к Дунаю. Одновременно он успокаивает его в раздумьях о мощи противника: «Та империя была крепкой и сильной, но крепче тот, кто ее одолел: в его руке вся мощь королей и королевств».

Этим посланием Алкуин открывает также интеллектуальную кампанию против прежней миссионерской деятельности, на его взгляд, в основном оказавшейся неудачной. Основную причину этого он видит во взыскании церковной десятины: «Провозвестник благочестия, но не мытарь, ибо новая душа должна быть вскормлена молоком апостольской веры, пока она растет и крепнет, обретая способность воспринимать жесткую пищу. Но десятина, как говорят, подрывает веру саксогё». Резкая критика бесчувственных действий переплетается у него с детальным выделением собственных недостатков: «Как мы можем набрасывать ярмо на шею невежественных, непосильное ни для нас, ни для наших братьев?» Совершенно естественную поэтому мысль о необходимости отказаться от требования взыскивать с аваров десятину Алкуин повторяет и в своем настоятельном обращении к королю. Поэтому стоит взвесить, пишет он, «могли ли апостолы, наученные тем Богом Христом и посланные на проповедь по всему миру, потребовать всюду уплату десятины», и далее продолжает: «Мы знаем, взимание десятины с нашего владения — дело правильное. Но лучше потерять десятину, нежели веру. Мы же, рожденные, воспитанные и наставленные в соборной вере, едва ли согласимся, чтобы все наше владение облагалось десятиной; насколько упорнее тогда нежная вера, детский разум и скупые чувства будут противиться этому пожертвованию?»

Со ссылкой на отцов церкви Иеронима и Августина Алкуин намечает верное направление миссионерства среди язычников, которое еще до совершения крещения требует просвещения в новных аспектах веры: «Укрепившийся таким образом в вере человек становится подготовленным к крещению. Он должен знать о бессмертии души, о будущей жизни и о Страшном суде, о дьяволе и Иисусе Христе, а также о Святой Троице, о возвращении Господа Христа, Его страстях и Его Воскресении, Вознесении и телесном возрождении, а также о вечных адских муках во имя совершивших прегрешения и похвалы праведникам».

Понравилось ли королю столь откровенное высказывание, нам известно. Ведь оно содержало принципиальную и целенаправленную критику его проповеди «железным языком». Алкуин затрагивает еще один отрицательный аспект миссионерской деятельности, а именно уже неоднократно отмечавшуюся нехватку способных священнослужителей: «Пусть Ваше мудрейшее и Богоугодное смирение породит благочестивых проповедников для нового народа: честных и нравственных, воспринявших науку Святой веры, проникнутых значимостью евангельских предписаний и побуждаемых образцами Святых апостолов в деле распространения Слова Божия».

Сам факт наличия неподходящих миссионеров резко контрастировал с этой идеальной картиной праведного проповедника. Тем не менее Алкуин в те месяцы неустанно доводил свои требования и оценки в виде многостраничных посланий до членов королевского двора. Цель этих обращений заключалась в том, чтобы соответственно воздействовать на короля. Эти оценки дошли и до Арна Зальцбургского, которому Алкуин старался помочь избежать катастрофы в миссионерской деятельности среди саксов в юго-восточном регионе, «потому что эти [саксы| никогда не сознавали сердцем основы веры».

В такую духовную атмосферу вписывается, наконец, и просьба Алкуина к королю пощадить пленных, уведенных Пипином из «кольца». Уже в 791 году Карл оставил за собой раво единолично определять судьбу захваченных аварцев. Просьба Алкуина, который в щадящем отношении к противнику справедливо видел существенную предпосылку успеха миссионерских усилий, была исполнена. В любом случае он выразил Пипину свою благодарность за то, что тот велел освободить пленных. Среди них, как свидетельствуют более поздние источники 799, 809 и 816 годов, оказался и знатный лангобард по имени Айон из Фриуля, бежавший к аварам и взятый в плен Пипином в 796 году. Через три года Карл помиловал бывшего мятежника, вернув ему владение во Фриуле (в области Виченца и Верона) в расчете на безупречную верность.

Новый военный, а вернее сказать, разбойничий набег на аварские земли вовсе не стал единственной акцией в 796 году. Во главе войска и в сопровождении сыновей Карла и Людовика монарх вторгся во внутренние районы Саксонии, «где скопились мятежники, все сжигая и разоряя на своем пути». Карл захватил немалые трофеи, а севернее притока Рейна Липпс и округе Драйн получил заложников. В местечке Алисни, что на ольденбургском наречии произносится как «Алее», на некотором удалении от селения Элсфлет скорее всего с помощью понтонов Карл форсировал Везер. Вновь подвергся разорению округ Вихмодия как центр мятежа, причем франки забрали с со бой «несметное количество» пленных мужчин, женщин и детей. Здесь осенью король встретился со своим сыном Пипином, вернувшимся в ахейскую резиденцию с остатком аварских трофеем. Военные успехи этого года вновь укрепили харизматический! авторитет короля франков.

О другой военной экспедиции свидетельствуют обычно хорошо информированные хроники Лорша. Они внимательно отслеживали этот поход из южногалльского Муассака. Операция были направлена против сарацинов и осуществлялась в южных пограничных регионах королевства франков. Однако кроме как о рачо «рениях, которым в результате подвергся этот регион, ничего по сообщается. Тем не менее придворный поэт Теодульф увидел и такой активности основание для надежды на скорое подчинение Кордовы франкам. Однако эта цель осталась не более чем утони ей. Не случайно наши основные источники обходят данные события молчанием.

Сам Карл вновь отметил Рождество 796 года и Пасху 797 года в своем зимнем пфальце в Ахене, превращенном в главную резиденцию. Кстати сказать, на Карла впервые свалилось достаточно продолжительное заболевание, причинившее ему «душевные и физические страдания».

Видимо, как далекое эхо на военные столкновения в пограничном регионе из мусульманской Испании до двора дошли радостные вести, свидетельствовавшие также о нестабильности эмира Кордовы, возникшей в результате смерти энергичного и опасного Хишама. Его преемник аль-Хаким I столкнулся с мощной внутренней оппозицией, в отличие от происков семидесятых годов искавшей сближения с королем франков. Выразителем этих настроений был, к примеру, командующий гарнизоном Барселоны Санд, заявивший о подчинении Карлу в самом Ахене. В противоположность пиренейской авантюре 778 года, закончившейся катастрофой в Ронсевале, король франков ограничился тем, что направил в Уэску Людовика Аквитанского. Между тем осада города явно не удалась. Параллельно с этой экспедицией король Пипин по воле отца отправился из Италии в поход против славян, предположительно против южнославянских народов, поскольку к его лангобардским отрядам присоединились и баварские контингенты. Детали этой операции нам также неизвестны. То, что повременно в Паннонии находился франко-лангобардский отряд под командованием Эрика Фриульского, можно было бы расценивать как быстро произошедший отход едва обращенного в христианство Тудуна от королевства франков. И здесь источники безмолвствуют. Хотя известно, что имело место столкновение, закончившееся победно для Эрика, в результате которого был значительно ослаблен еще не совсем иссякший военный потенциал аваров.

Прежде чем отправиться в повторяющийся почти что ежегодный поход против саксов, Карл раздал грамоты своим самым лояльным и верным подданным. В них ярко отражается понимание Карлом правовой специфики в контексте имперского и королевского владения. Как сказано в дипломе, выданном аббатству Прюм, аббату после выяснения сути дела и возвращения подтвердительных грамот поначалу пришлось отказаться от двух хозяйственных дворов (виллы) в далеком Анжу. На них он претендовал в качестве наследника матери и бабушки для себя и потом для своего монастыря, владение которым ему «в доброй вере» подтвердил сам король. Дело в том, что епископ Нанта и некоторые другие «истинные свидетели» смогли представить доказательство, что эти дворы действительно были частью королевского владения После выяснения правового положения и реституции отчужден-ного владения Карл снова передал одну некогда принадлежавшую его отцу виллу (для духовной медитации) аббату Прюма, а другую закрепил за ним же после соответствующей юридической проверки в качестве независимого наследственного имущества от своей бабушки. Данная ситуация, по-видимому, не давала покоя местному графу в Анжу, в свою очередь выставившему свидете лей: последние, вооружившись документами, сумели доказать, что это владение действительно было передано указанной бабушкой аббата отцу Карла Пипину. Король разрубил гордиев узел про блем и передал монастырю Прюм и «человеку Божию» обе виллы с обязательством «испрашивать милость Божию для нас и наших чад, а также во имя стабильности королевства и душеспасения родителей».

Суть дела, что является предметом данной грамоты, демонстрирует строгую законность исполнения королевского правления, непреходящую ценность письменных свидетельств и их актуальность в королевском и графском суде, по крайней мере в регионах королевства южнее реки Луары, а также вновь доказывает, сколь щепетилен был король при реституции и распределении имперских и королевских владений. Не случайно еще современники клеймили отношение преемника Карла- Людовика к королевским владениям во имя приобретения новых сторонником как зло для королевского правления, хотя следует признать, что и отличие от своего отца Людовик не обладал никакими ресурсами в связи с завоевательными походами или трофеями наподобие аварских сокровищ для приумножения своей щедрости.

Не меньший интерес вызывает грамота Карла для графа Тео бальда, которую, если верить приложенным древнеримским стенографическим текстам на пергаменте, камерарий Мегинард мог получить лишь на основе одолжения за одолжение. Вскоре после этого Теобальду было предъявлено обвинение в том, что, «отри нув Бога», вместе с королевским сыном Пипииом он «по науще нию дьявола» замышлял заговор против короля и «его богоугодного правления». С помощью Иисуса Христа это коварство ока залось раскрыто, и Теобальд Божиим судом очистился от своей вины. Тем не менее тогда его лишили не только звания, но и владений, которые возвращаются ему за новое служение и новые заслуги, ибо в пользу этого говорят порядок наследования и соответствующие грамоты. Данная реституция получаст объяснение в акте от 20 декабря того же года, ведь скорее всего не имевший наследников Теобальд тогда передал свое владение королевскому монастырю Сен-Дени.

Другим получателем королевской милости в первой половине 797 года был доверенное лицо короля и его эмиссар — аббат и 'поэт Ангильбер, принявший в дар «сеllа»[60] Форестмотье для монастыря Сен-Рикье, где святой — заступник Рихарий «вел (духовную) борьбу», а также для монастыря Нонатула, еще в начале семидесятых годов выступавшего важным оплотом интересов франков в Северной Италии. Так называемый камерарий занимался также правовыми вопросами; наряду с утверждением владений, предоставленных лангобардом по имени Ардоин монастырю в области Виченца и Верона, король передал примыкавшей Модене духовной обители для собственного душеспасения хозяйства на территории Болоньи, уступленные королем Лиутпрандом по арендному договору своему греческому шуту и его сыновьям. Впоследствии они законным образом стали владением короля.

В начале лета 797 года Карл, «как привычно», по свидетельству подкорректированных имперских хроник, собрался в поход против вероломных саксов, а также с целью разорения их земель. Во главе многочисленных отрядов король форсировал Рейн, на этот раз при поддержке крупных судов, которые приходилось тащить и по суше и по воде. Такой способ военных действий был освоен Карлом еще со времени его кампании против вильцев.

Король научился ценить речные суда в качестве средств транспорта и во время экспедиции вниз по Дунаю. Проблемы снабжения сыграли не последнюю роль при расширении Фосса Каролина близ Тройхтлингена. Возникшее почти два поколения спустя жизнеописание Людовика Благочестивого детально повествует об использовании судов на земле и на воде в связи с экспедицией Людовика с целью блокады и взятия Барселоны. Военные эксперты разработали тогда следующий план: «Они строили суда для переправы и перевозки по суше, разбирали каждое из них на четыре части, чтобы каждую часть перевозили две лошади или мула: разобранные части затем снова легко монтировались посредством гвоздей и молоточков, на берегу около воды стыки в корпусе заполнялись специально приготовленной смолой, воском и паклей».

С таким вооружением Карл добрался до прежде недосягаемого центра сопротивления саксов Вихмодии, расположенного между нижним течением Везера и Эльбы. Несмотря на мощные укрепления, воины Карла преодолели болотистую и труднопроходимую местность, выйдя к побережью «саксонского океана» — Северного моря на территории земли Хадельн. Перед лицом военного превосходства и угрозы разорения мятежники снова капитулировали; они поспешили «отовсюду», чтобы заявить о своем подчинении королю и предоставить заложников. По свидетельству одного источника, Карл тогда снова депортировал каждого третьего мужчину вместе с семьей, а на их землях поселил франков. С жившими по соседству с Вихмодией фризами случилось то же самое; там по воле короля тоже было возведено мощное укрепление. Планировалось ли уже тогда возвести лезум севернее Бремена, а чуть позже учредить графскую резиденцию ранних биллунгов и пригород государственного представительства в нижнем течении Везера, сказать трудно. Во второй половине сентября 797 года король, переправившись через Рейн, вернулся в Ахен. Он, несомненно, верил или надеялся (и на это у него были основания), что окончательно поставил «безбожный» народ на место. Но эта надежда уже в который раз оказалась обманчивой.

В Ахене, ставшем между тем международным центром дипломатического общения, король снова принял сарацинское представительство во главе с эмиром Абдаллой, изгнанным из страны умершим год назад братом Хишамом I, опасавшимся конкуренции с его стороны в борьбе за трон эмирата Кордова. Поэтому Абдалла был вынужден отправиться в ссылку в Мавританию. После прихода к власти его юного племянника аль-Хакима он возмеч тал о том, чтобы в союзе с королем франков и соседями сверг нуть соперника и взять бразды правления в собственные руки. Так, он заявил о своей лояльности Карлу. Источники сообщают о том, что он даже «снискал похвалу».

В любом случае сын Карла Людовик сопровождал претендента на трон эмира Кордовы до самых южных границ.

Еще один посланник извне по имени Ничетас появился при ахенском дворе как эмиссар патриция Сицилии с посланием императора из далекого Константинополя. Судя по всему, к тому времени он уже был лишен своего аристократического звания и даже ослеплен. Повод написания и содержание послания нам неизвестны. Очевидно лишь, правитель Сицилии поддерживал дипломатические контакты с Западом. Кроме того, можно сделать вывод, что контактам между Восточным Римом и Ахеном, императором и королем франков не мешали никакие конфликты, как доказывает в том числе и великолепный прием, оказанный в Ахене. Все прочее скрыто от нас туманом неизвестности.

В конце октября 797 года в Ахене состоялось имперское собрание. В нем участвовали епископы, аббаты и графы не только коренных франкских земель, но и саксы из разных округов, из Вестфалии, Энгерна и Остфалии. Собрание не в последнюю очередь преследовало цель разработать единый правопорядок, обязательный как для победителей, так и для побежденных, что особенно касалось определения размера штрафов за нарушение королевских заповедей. С франков взыскивалось шестьдесят шиллингов, и столько же в будущем предполагалось взыскивать с саксов. Миротворческая законодательная и судебная часть короля осуществлялась прежде всего в интересах церкви, вдов, сирот и «менее сильных», находившихся под покровительством монарха. Кроме того, законодательная и судебная власть предполагала обязательное участие в объявленных военных походах.

Судебное равноправие покоренных саксов с победителями-франками создало одну из наиболее существенных предпосылок симбиоза саксов и франков в один народ, который так ярко описал Эйнхард. Это равноправие косвенно отменило или по крайней мере смягчило жесткое «оккупационное право», введенное Карлом примерно в 782 году. Объявленный «саксонский капитулярий» не оставляет никаких сомнений в происшедших переменах — восемь его начальных заповедей касаются в равной степени саксов и франков. Как уже упоминалось выше, невыполнение королевских заповедей каралось штрафом в шестьдесят шиллингов.

На первый взгляд этой мере противоречит то, что при уплате денежных штрафов саксы могут придерживаться своей дифференцированной сословной градации, которая в отличие от франков не ориентируется только на вольный статус. Так, франки в зависимости от тяжести нарушения уплачивают пятнадцать шиллингов, и «более знатные» саксы — двенадцать, свободные — пять, а полусвободные (литы) — четыре шиллинга, в чем проявляется наследственное преобладание англосаксонского слоя завоевателей над коренным населением. Штраф размером в пятнадцать шиллингов платит, например, франк согласно Lех salica[61], принятого еще при отце Карла — Пипине, за кражу двухгодовалой свиньи, ястреба с насеста (одногодовалого по возрасту с последующей дрессировкой), куска мяса упряжного животного, за поломку шлюза или мельничной плотины, за снятие урожая с чужого зернового поля или за косьбу на чужом лугу, при дорожном заграждении, ограблении чужого батрака или его похищении.

Кроме того, все судебные дела в ходе упорядоченного отправления правосудия должны решаться в родных местах истца или ответчика, а именно в связи с известной системой денежных штрафов в присутствии жителей округов в качестве отправителей правосудия. Так, штраф удваивается, если дело слушается в присутствии королевских представителей, которых это обременяет.

Двойная сумма взимается и при слушании в королевском суде. А если кто после оглашения приговора участников тинга (народного собрания) апеллирует к королю, то платит, если данное обращение в суд признается неправомерным, опять-таки двойную сумму. При неудовлетворенности приговором платить придется уже два двойных «тарифа». При повторной апелляции к королю ставка — три тройных от исходной.

Для всех саксов, в том числе и аристократов, предусмотрело привычное судопроизводство: за неуважительное отношение к суду в зависимости от сословия накладывается штраф размером в четыре, два или один шиллинг. Священнослужители и их имущество защищены системой двойной компенсации и денежных штрафов, зато отпала угроза применения смертной казни. За смерть королевских представителей предусматривается тройной вергельл (выкуп, уплачиваемый убийцей семье убитого). Ущерб, нанесенный их родственникам, подлежит тройной компенсации и искуплению согласно действующему закону.

Оба последних положения позволяют сделать вывод о том, что непрестанное военное или в любом случае немирное противостояние франков и саксов уступило место упорядоченному сосуществованию между ними. То же самое можно сказать о внешне странном разделе, согласно которому поджог дома как карательная мера или мера устрашения позволителен лишь в случае, если его владелец как мятежник не хочет дать внятный отчет о своих действиях, если, кроме того, в пользу такой карательной акции предварительно высказалась община жителей округа и ответчик отказался предстать перед королевским судом.

Гнев, то есть внезапные эмоциональные всплески, вражда и злонамеренность, не должен иметь место. Иначе злоумышленник именем короля объявляется вне закона. И последующее предписание, проникнутое единодушием франков и саксов, показывает, что тревожное состояние духа и междоусобица вездесущи и остаются препятствием на пути вожделенного правопорядка: смотря по обстоятельствам и в зависимости от правового статуса король может удвоить наказание и наложить денежный штраф размером от 100 до 1000 шиллингов из-за неповиновения.

«Преступников», которые по закону саксов караются смертной казнью (такой вид наказания отсутствовал в правовой системе франков в отношении свободных) и пользуются покровительством короля, монарх или передавал жителям округов для совершения над ними казни, или же вместе с семьей и движимым имуществом переселял в другую марку, чтобы «они [саксонские жители конкретных округов] считали его уже мертвым». Может быть, речь идет о саксах-коллаборационистах?

Весь капитулярий, в котором речь идет сплошь о наказаниях и денежных штрафах, завершается крайне любопытным каталогом, который разъясняет саксам, пока еще неискушенным в обращении с серебряными монетами, соответствующую стоимость серебра на натуральных эквивалентах и тем самым его экономическую целесообразность. Так, крупный рогатый скот (бык или корова) при содержании в стойле осенью равен одному шиллингу точно так же, как и весной. Цена и штраф за нанесение ущерба повышаются с возрастом. На один шиллинг бруктеры (германское племя в Вестфалии) дают сорок шеффелей овса, ржи — двадцать; а вот «нордлихтеры» на один шиллинг — тридцать шеффелей овса и пятнадцать шеффелей ржи, что объясняется скорее всего более худшим качеством почвы и более низкой урожайностью на возвышенной песчаной местности и в долинах рек. Мед бруктеры оценивают в полтора сега, а «нордлихтеры» — по два сега за один шиллинг.

Необходимо вновь отметить, что двенадцать серебряных денариев равняются одному шиллингу. Денарий или пфенниг наряду с половиной пфеннига (обол) были единственными монетами с реальной стоимостью, в то время как шиллинг и фунт выполняли функцию арифметического счета. Эти сведения давали представление не только о монетах, имевших хождение в королевстве франков, но и о распространенных товарах и торговых сделках. Так, саксы могли реально представить, что, к примеру, объявление вне закона именем короля обходилось в шестьдесят шиллингов, что равнялось 720 пфеннигам, а в сумме не менее трем фунтам. Lех salica середины VIII века оценивает стадо из двенадцати коров как эквивалент 62'/2 шиллинга.

В общем и целом из предписаний капитулярия следует: Карл и его советники считали, что пришло время смягчить «оккупационный статут» с его системой драконовских штрафов, включая прежде всего смертную казнь, по-видимому, в широком масштабе не известную даже древнесаксонскому праву, в интересах всеобщего правопорядка, или даже вообще устранить его, чтобы тем самым существенно сократить разрыв между франками и саксами. Всеобщий принцип объявления вне закона именем короля отныне охватил всю социальную структуру, хотя разница в штрафах, налагаемых на покорителей и покоренных, все еще оставалась, сохранялась дифференцированная сословная иерархия, привилегированное положение священнослужителей и королевских доверенных представителей как носителей власти церкви и государства франков измерялось двойными или даже тройными штрафами.

В рамках этого осеннего собрания знати, к участию в котором были привлечены также саксы, наверняка изучался и был решен вопрос об учреждении в Зальцбурге архиепископии как центра или по крайней мере наряду с Аквилеей опорного пункта миссионерской деятельности среди аваров, в связи с чем Арн стал архиепископом и митрополитом баварской церкви. Судя по всему, миссия, направленная Карлом в Рим с целью получения согласия папы Льва III, отправилась в путь в самом конце года. Ее возглавил приближенный к Карлу эксперт по итальянским делам аббат Фардульф из монастыря Сен-Дени: на него было возложено выяснение вопроса о создании в Риме монастыря Апостола Павла как обители короля Карла. Впрочем, всякие последующие сведения на этот счет отсутствуют.

Из Ахена Карл перебрался в зимнюю резиденцию уже на территории саксов. Вероятнее всего, он сделал это для того, чтобы грядущей весной упредить угрозу новых волнений и стабилизировать положение своим постоянным присутствием на месте. Очевидно, несмотря на ослабление или даже устранение жесткого «оккупационного статуса», о всеобщем умиротворении «дикого народа» думать не приходилось. Все придворные, а также сарацин Абдалла демонстративно сопровождали Карла. В середине ноября монарх вновь переправился через Рейн и достиг везерской горной страны. Недалеко от того места, где Димель впадает в Везер, король расположился лагерем, а именно к западу от Кар\лс-хафена выше Хёкстера. Это был не как прежде, более или менее временный палаточный городок, а настоящий бревенчатый дом, в котором можно было перезимовать. Король назвал это место Герштелле. Оно указывало на цель возведения этого лагеря и на историческую привязку его к реке Маас в самом центре королевских владений ранних Каролингов.

В этот укрепленный военный лагерь были вызваны короли Пипин и Людовик. В Герштелле Карл вновь принял аварских представителей. Учитывая раскол, произошедший в стане власть имущих, а также соперничество в их политической верхушке, трудно с определенностью сказать, какую группу или конкретную личность представляла делегация и связана ли с этим новая экспедиция герцога Эрика Фриульского на приток Дуная Драву. Затем в самом конце 797 года с соответствующими подарками прибыли эмиссары астурийского короля Альфонса II Целомудренного, который, по-видимому, в своем стремлении к Реконкисте искал союза с франками. В качестве почетного дара Карл получил ценный шатер. Еще Эйнхард, превознося умение короля налаживать дружественные связи с внешними влиятельными силами в целях углубления завоеванных им позиций, приводил яркий пример короля Галисии и Астурии, который в письмах к эмиссарам приказывал обращаться к нему не иначе как «его (то есть Карла) собственный».

Укрепленная зимняя резиденция, присутствие двора и королевской семьи, визиты гостей извне и празднование главного христианского события — все это наглядно показывает, что Карл находился на территории своего королевства. Саксония была в такой же степени составной его частью, как и любой другой регион. Оставшись в Саксонии, Карл после «торжественного пребы вания» отправил своих сыновей назад в Италию и Аквитанию, В свите Людовика находился Абдалла, как уже упоминалось выше, мечтавший изгнать из эмирата Кордова своего племянника.

Вполне вероятно, что в связи с этим присутствием соперника аль-Хакима Людовик организовал имперское собрание в Тулузе, на которое явились как представители короля Альфонса Астурийского с дарами, так и эмиссары наместника Сарагосы. Тем самым наметилась возможность франко-астурийской инициативы на Пиренеях. В любом случае оставленные сарацинами пограничные территории Аусона, Кардона и Касерес оказались под управлением графа Боррелла как форпосты формирующейся так называемой испанской марки. Такое спрямление границ на короткое время привнесло спокойствие в нестабильные отношения на юго-западной границе империи франков. В последующие месяцы эти регионы, включая побережье Септимании, посетила церковная делегация во главе с архиепископом Лионским. «Турне» вплоть до Марселя вызвало немалый интерес. В его рамках в Нарбонне даже состоялось собрание клириков и мирян с целью укрепления «правоверного» влияния на все еще не преодолевшие адоптианскую ересь умы, а также ускорения духовной интеграции в ориентированное на Рим государство франков.

Пока король находился в своей саксонской зимней резиденции и дожидался наступления весны, ибо недостаток фуража для лошадей не позволял отправиться в путь раньше мая, произошло еще одно тревожное волнение жителей на другом берегу Эльбы. Трансальбинги захватили посланных к ним королевских эмиссаров, потребовавших дать отчет в происходящем. Некоторых из них трансалбинги убили, например графов Рорича и Хада, а также сакса Рикульфа. Печальная судьба постигла и графа Готшалка, который, возвращаясь с миссией от датского короля Зигфрида, также погиб во время вспыхнувших волнений. Других не тронули, чтобы впоследствии получить за них выкуп. И только немногим удалось вырваться и бежать.

Весть о волнениях, стоивших жизни важным сторонникам государства франков, через брата Рикульфа — Рихарда дошла до лагеря Карла в Герштелле. Рихард сумел освободить свою жену из рук противника и вместе с ней бежать к реке Лейне. По свидетельству наших источников, взбешенный Карл собрал войско в Миндене. После совещания, в котором принял участие и Луитгер, опытный миссионер, аббат монастыря в Вердене и впоследствии первый епископ Мюнстерский, Карл провел карательную экспедицию, обрушившись огнем и мечом на «всю страну между Эльбой и Везером». Это было еще одно свидетельство того, что волнения имели широкий резонанс и на этом берегу Эльбы. И вновь королевское войско вторглось на земли вплоть до округа Барден, вновь саксы подчинились франкам, вновь король угнал с собой огромную толпу племенных вождей (хроники Сен-Аманда называют даже фантастическую цифру- 1600 человек) и других заложников, среди которых большинство составляли те, кого сами саксы называли наиболее вероломными.

Язычники-ободриты, которых тогдашние франкские хроники именовали просто вспомогательными отрядами и партнерами-союзниками, под командованием своего главы Дражко напали на врагов-соседей под началом королевского эмиссара Эбурлюса, командовавшего правым флангом, и столкнулись с ожесточенным сопротивлением готового дать отпор противника. Разыгралось крупное сражение на границе между поселениями обоих племен на Цвентинефельд близ кильской бухты недалеко от Борнхёведа, где в 1227 году в результате проигранной битвы датская корона была вынуждена расстаться со своими имперскими амбициями в бассейне Балтийского моря. В 798 году, по некоторым оценкам, погибло не менее 4000 северян, однако называют и совершенно конкретную цифру — 2901 человек. «Они вернулись к себе домой, потрясенные всем происшедшим». Хроники Лорша делают следующий любопытный акцент в своем изложении событий: «И хотя ободриты были язычниками, им помогла вера христиан и господина короля, поэтому они одержали победу над саксами». Впрочем, северяне пошли на мирные переговоры и наверняка передали заложников королю франков.

По-видимому, из Бардовика, предположительно остававшегося еще опорным миссионерским пунктом, король направился на юго-восток — вдоль границы в сторону поселения, которое впоследствии стало именоваться Вендланд: в Северной Тюрингии между Оре и Эльбой Карл принял миссию победивших ободритов и «почтил, как они того заслужили». Отсюда он вместе со своим войском осенью вернулся домой, отпустив часть саксов (пленных и заложников), в то время как других, якобы 1600 племенных вождей, поселил на землях франков.

Вернувшись в Ахен, Карл снова принял представителей Константинополя во главе с бывшим патрицием Фригии Михаилом и священнослужителем храма Богоматери Феофилом, которые вручили королю послание императрицы Ирины. Содержание этого документа нам неизвестно. В любом случае имперские хроники лаконично сообщают, что речь в нем шла о мире. Между тем при дворе Карла стало известно и о перевороте в императорском доме. Это событие стоило императору Константину жизни. Хаотическая частная жизнь императора, затрагивавшая государственные интересы, эмоциональная неустойчивость и честолюбие собственной матери в итоге привели к его физическому уничтожению, позволившему Ирине стать единоличной правительницей империи. В столь критической ситуации, неслыханной в государственно-правовом отношении, императрице пришлось задуматься о внешнеполитической стабильности. Поэтому, видимо, она предприняла попытку договориться с королем франков по спорным проблемам Истрии, Венеции и Беневенто.

Карл и его советники, неприятно пораженные событиями в Византии и, конечно, отвергавшие «женское правление» на далеком Востоке, потому что франкские хронисты считали Ирину в лучшем случае узурпатором, между тем хорошо понимали, что лучше не упускать оказавшуюся в их руках тонкую нить дипломатической игры. Поэтому король для упрочения взаимопонимания выпустил из тюрьмы брата патриарха Константинопольского Тарасия, куда он угодил предположительно в 788 году при нападении на Беневенто. Что эмиссары предложили Карлу принять под свою власть всю империю, как свидетельствуют хроники Сен-Аманда, то это, скорее, из области фантастики. На такой шаг не пошла бы ни одна фракция, учитывая расстояние между Ахеном и Константинополем, тем более король франков не только в глазах традиционалистов на Босфоре считался лишь королем варваров. Да и церковно-богословские различия, проявившиеся в споре об иконах, оставались серьезным препятствием в отношениях Востока и Запада. Скорее всего королевский двор в Ахене пока сдержанно относился к имперским проблемам, особенно императрицы Ирины, поскольку еще не наступило время для далеко идущих решений. Вместе с тем автор так называемых имперских хроник считает нужным обратить наше внимание на астрономическую особенность того года, которая, по его разумению, возможно, сопряжена с вышесказанным. А именно: в том году «планету Марс нельзя было наблюдать с июля прошлого года до июля следующего [798 года] ни на одном участке неба».

Из Астурии вновь прибыла миссия. И вновь король Альфонс демонстрировал королю франков особое благорасположение. Из победоносного похода в далекий Лиссабон он послал Карлу через Фройю, который в прошлом году уже передавал монарху ценный шатер, семерых плененных мавров с таким же количеством мулов и кольчуг как свидетельство его триумфа и одновременно принесения присяги на верность. Между прочим, в эти месяцы испанский юг и Средиземноморье привлекают особое внимание хронистов, сообщающих, к примеру, о разграблении Балеарских островов маврами и сарацинами. Это море вновь и надолго завладевает вниманием стран, расположенных к северу от Альп.

В стороне от актуальных событий 798 года и «незамеченной» приближенными к королю хронистами, однако детально проработанной в других источниках, особенно в посланиях, на фоне согласия короля и папы оказалась новая, обращенная исключительно в будущее глава в баварской церковной истории. Она на ближайшие 150 лет стала ориентиром формирующейся Европы в ее юго-восточном регионе.

После имперского собора, состоявшегося в конце октября 797 года в Ахене, король направил в Рим делегацию в составе епископа Зальцбургского Арна, предположительно пфальцграфа Эхирия и епископа Аквилейского Павлина. Предметом переговоров было учреждение с папского благословения архиепископии в Зальцбурге и пожалование палии старому и верному стороннику Карла — епископу Арму. Его назначение архиепископом означало бы торжественное учреждение баварской церковной провинции, возникшей еще во времена Винфрида-Бонифация и сопровождавшейся консолидацией руководящего светского начала, высокий уровень которого в качестве префекта символизировал шурин Карла Герольд, брат скончавшейся королевы Гильдегарды.

Как и ожидалось, папа Лев III не стал противиться планам короля. Принимая во внимание текст и дух посланий, которые римский понтифик направлял викарным епископам нового архиепископа, королю и 20 апреля 798 года Арну по случаю пожалования палии, не остается сомнений в том, что сам Карл «чудесно» устроил баварскую церковную провинцию и папа, как он до- пускает, последовал лишь «мандату» правителя франков, пожаловав Арну звание архиепископа и знак его нового высокого достоинства. Очевидное ослабление позиции преемника апостола Петра и явно возросший авторитет короля, франков получают свое выражение в иной интонации посланий.

Мы уже обращали внимание на еще один, весьма существенный аспект при учреждении митрополичьей резиденции в Зальцбурге. Речь идет о миссионерстве среди язычников, которое Карл между тем рассматривал как одну из задач своего королевства, привлекавших его внимание к землям аваров и славян, граничивших с Баварией. Для решения главным образом этой задачи и предназначалась новая архиепископия, к которой с фланга примыкала Аквилея. Еще на обратном пути из Рима при переправе через реку По Арна перехватил королевский эмиссар, давший ему указание отправиться в земли южных славян, чтобы проповедовать там Евангелие. Но вначале Арн нанес визит королю и лишь потом, если верить более позднему источнику, отправился в свою миссионерскую область, где проповедовал, назначал священнослужителей и освящал храмы. Фактически же Арн, по-видимому, не вышел за рамки евангелнзации в духе Алкуина, то есть воздерживался от применения насилия. Чуть позже он предложил королю убежденного клирика по имени Теодорих в качестве епископа-миссионера специально для каринтанов и селившихся к западу от Дравы до ее впадения в Дунай. Новый префект Герольд отправил Теодориха в отведенную ему область Каринтию. Территория южнее Дравы осталась зоной влияния Аквилеи. О миссионерской деятельности среди аваров в треугольнике рек Раба — Дунай всякие сведения отсутствуют. Евангелизация этих регионов оказалась тесно связанной с продвижением баварских поселений и внутренней колонизацией. Этот процесс широко распространился лишь в конце IX века.

Назначение Арна епископом и архиепископом Зальцбургским можно считать примером успешной персональной политики короля, которая в немалой степени способствовала интеграции баварцев в государство франков.

В последние годы VIII столетия как в Риме, так и в Ахене вновь взволновала умы ересь адоптианства, считавшаяся уже преодоленной. Это учение все еще находило своих сторонников, и главным образом в лоне испанской церкви — ее бациллы заражали также верующих приграничных южногалльских епархий, угрожавших избавиться от влияния Рима.

При поддержке короля опровержением опасного лжеучения вновь занялся Алкуин. Он собирал свидетельства из Священного Писания и патристики, чтобы подготовить контраргументы, которые через Бенедикта Анианского, впоследствии влиятельного советника Людовика Благочестивого, распространял на юге; кроме того, он переписывался с епископом Феликсом, который наряду с архиепископом Толедо Элипандом оставался все еще авторитетным представителем этого христологического вероучения. Возражение еретически мыслящего епископа Уржельского, адресованное Карлу, вызвало гневную реакцию стойкого в своих убеждениях и проримски настроенного англосакса. Он просил дать ему время, чтобы выступить с обстоятельным возражением и окончательно разоблачить оппонента. Копии еретических посланий циркулировали также в резиденциях епископов Трира, Орлеана и Аквилеи, епископ которой Павлин как известный эксперт участвовал в богословском споре. Правда, на этом дело не закончилось.

Видимо, осенью 798 года (скорее всего в начале 799 года) по приказу короля, как выражается Алкуин, в Риме под председательством папы состоялся собор, который, «согласно многочисленным свидетельствам Евангелий и святых отцов», вновь осудил положения Феликса и его приспешников, а при злонамеренном упорствовании в ереси пригрозил анафемой, то есть отлучением от церкви. Но и в Ахене была назначена обширная дискуссия между Алкуином и Феликсом. Это лишний раз свидетельствовало том, что король франков наряду с распространением и попечением о Евангелии вовне своим долгом правителя считал поддержание чистоты Евангелий внутри. Коренному баварцу, архиепископу Лионскому Лейдраду, епархия которого больше других пострадала от ереси, вместе с епископом Нарбоннским и аббатом Анианским удалось пригласить на диспут строптивого Феликса, которому король пообещал, что тот получит возможность выступить, и заверил, что с ним ничего не случится.

Так, летом 799 года состоялся как бы новый вариант Франкфуртского собора 794 года, причем опять под председательством короля и в присутствии многочисленных епископов, монахов и знати. Духовное противостояние было бурным. Как и следовало ожидать, Алкуин вышел из него победителем. Феликс признал поражение, он отрекся от своих взглядов и принял символ веры, который отвергал его формулы. Епископу Уржельскому больше не позволялось, как несколько лет назад, вернуться в свою епископию. Вместе с еще одним убежденным приспешником он оказал ся под присмотром архиепископа Лионского. В обращении к клиру и верующему люду своей епархии он отрекался от прежних убеждений, подчеркнув, что принял серьезное решение, и призвал верующих последовать за ним. Так, видимо, с опозданием появился некогда находившийся в стадии подготовки контрдокумент Павлина Аквилейского, ибо в нем сквозило явное подозрение, что испанец не застрахован от рецидива. Что эта озабоченность была небеспочвенной, доказывает пергамент, написанный рукой Феликса. Документ, обнаруженный уже после кончины автора и 816 году, провоцировал преемника Лейдрада на кафедре архиепископа Лионского — хорошо известного Агобарда — к написанию нового полемического произведения, которое он переправил Людовику Благочестивому.

По завершении дискуссии в Ахене миссия под руководством Лейдрада вновь отправилась в южные регионы, чтобы наставил, на путь истинный многочисленных сторонников Феликса. Надо сказать, что поставленная задача была выполнена. Как говорится в одном послании Алкуина, не менее 20 000 заблудших овец на охваченных ересью территориях вернулись в лоно церкви.

Тем самым была создана существенная предпосылка для вою чения этих пограничных областей в зону влияния Римской церк ви и одновременно в сферу законодательной и судебной власти короля франков, который вновь убежденно пошел на риск и вы играл духовное сражение в пользу святого апостола Петра.

799 и 800 годы стали подготовительными к переменам в по литическом статусе Карла. Они подвели под его правление и по нимание им сути правления новый, более глубокий фундамент, решающим образом изменивший дальнейшую судьбу Центральной Европы. Речь идет о принятии императорского достоинства, которое не следует понимать как подлинный акт творения или даже как простое возрождение угасшего вместе с Ромулом Августулом в 476 году западноримского преимущественного права, а как актуальное переплетение откровенно разнородных предста» лений и целеустановок, сблизивших королевство франков и рим ское папство, а в перспективе вызвавших к жизни крепкий сонм обоих центров власти.

Особое место в развернувшихся событиях поначалу отводилось папе Льву III. С начала его понтификата в День святого Стефана в 795 году преемник весьма уважаемого Адриана I по стилю своей жизни и духовного служения представлялся настолько спорной фигурой, что Карл уже в поздравительном послании был вынужден дать ему соответствующие рекомендации. И в переписке между Алкуином (в Туре) и Арном (в Зальцбурге), которого пожалование палии как знака архиепископского достоинства в 798 году привело в Рим, прослеживались плохо скрываемые обвинительные намеки в отношении папы, причем Алкуин принимает сторону подвергшегося нападкам папы, а римскую знать, представителей которой он клеймит как «чад раздора», подозревает в заговорщических планах против преемника святого апостола Петра.

Во главе заговорщиков стояли высокие представители курии Примицерий Пасхалий и Сацелларий Кампулий, причем первый являлся племянником скончавшегося папы. Как и Кампулий, он сделал карьеру в период понтификата Адриана I. Оба были достаточно хорошо известны при дворе франков. В 788 году Пасхалий по поручению папы посетил короля Карла, а Кампулий еще незадолго до кончины своего покровителя подвизался эмиссаром в Ахене. Несколько сдержанное, мягко говоря, отношение короля ко Льву III, по-видимому, подтолкнуло обоих к совершению дворцового переворота.

Заговорщики применили грубую силу в отношении папы, повторив тем самым, будучи в том же положении, как и их предшественники, сенсационную акцию 768 года, когда Христофор и Сергий, отец и сын, напали на псевдопапу и бесцеремонного пришельца Константина, брата герцога Тотона из Непи, который при интронизации еще был мирянином, — выкололи ему глаза, вырвали язык и надругались над его сторонниками. Затем в результате издевательской публичной церемонии несчастный был лишен папского звания. Созванный в 769 году в Риме собор, в работе которого впервые участвовали епископы земель франков, осудил задним числом смещенного псевдопапу.

Когда в Риме кратковременно взяла верх лангобардская партия, такая же судьба постигла и заговорщиков 768 года, Христофору и Сергию выкололи глаза, причем первый умер вскоре после этой лтки, а Сергия после попытки задушить закопали живым. Их противник Павел Афиарта, глава лангобардской клики при папском дворе, в 772 году был казнен в Равенне, после очередной смены политического курса, последовавшей за смертью Карломана в 771 году и установлением самодержавного правления Карла. Он оборвал все узы с Дезидерием и наладил отношения с Адрианом I. Несмотря на повеление папы, направившего в Византию протоколы расследования, куда надлежало выслать ссыльного, Павел Афиарта по распоряжению архиепископа Равенны был казнен местным консулом.

Эти еще свежие воспоминания, как видно, не внушали страха высшим прелатам папской бюрократии тридцать лет спустя. 25 апреля, в День святого Марка, вооруженные заговорщики вместе со своими приспешниками напали на процессию по случаю «Litania maior», одного из четырех папских ежегодных шествий от Латеранского дворца к церкви Святого Лаврентия. Заговорщики стащили понтифика с лошади — Пасхалий занял место спереди, за ним Кампулий, — избили его, попытались выколоть святому отцу глаза и вырвать язык. Но очевидно, без особого успеха. Неудачей закончилась попытка сделать папу неспособным исполнять его обязанности. Книга папств, да и другие источники, к примеру, так называемый Падерборнский эпос, однозначно увидели перст Божий в том, что у папы полностью восстановились важнейшие органы чувств. Папу отвезли в расположенный поблизости монастырь, но благодаря преданному ему камерарию избитый понтифик с помощью веревки перелез через стену прямо внутрь собора Святого Петра. Здесь Льва III, по свидетельству прекрасно информированных хроник аббата Лорша и Трирского епископа Рихбота, уже ждали королевский эмиссар, Вирунд — аббат монастырей Ставло, а затем Мальмеди и, что в данный момент было еще важнее, герцог Винигиз из Сполето, отряды которого стояли перед городскими стенами. Согласно другим источникам, Винигиз поспешил в Рим, прослышав о происходящих там событиях.

Был ли он причастен к этому заговору? В любом случае ране ного папу доставили в безопасное место в Сполето. В гневе заго ворщики, разочарованные провалом задуманного ими плана, раз грабили и разрушили дом сострадательного камерария, сваливая друг на друга вину за неудачу.

В изложении книги папств, «верные церкви люди из расположенных недалеко от Рима городов», представители знати и духовенства собрались вокруг раненого понтифика, который вместе с ними «направился к благороднейшему господину Карлу, королю франков и лангобардов, а также «патрицию римлян». Весьма сомнительно, что Карл пригласил к себе через Альпы свергнутого папу или что понтифик по собственному побуждению нанес визит своему покровителю и союзнику. Так или иначе, Карл направил навстречу несчастному папе Льву архикапеллана, главного епископа Кёльнского Гильдебольда, и графа Аскария, а позже, когда папа уже добрался до франко-саксонских земель, своего сына Пипипа, короля Италийского, который обеспечил почетное сопровождение Льва III до Падерборна, куда во второй половине года отправился король, форсировав Рейн вблизи Липпенхема.

Так называемый Падерборнский эпос по воле его первого издателя поместил произведение придворного поэта Ангильбера под названием «Карл Великий и папа Лев». В нем монарху привиделось фантастическое зрелище — ослепление и калечение святого отца. Пробудившись от этой фантасмагории, король отправляет гонцов в Рим, чтобы выяснить, «цел ли и невредим ли наилучший пастырь». Этот эпос, состоящий из 536 стихов, предание донесло до нас в виде рукописного сборника конца IX века, место написания — монастырь Сен-Галлен. Данное произведение стало предметом более позднего исследования. Предполагалось, оно возникло одновременно с событиями 799 года как своего рода стихотворное приветствие накануне приезда папы. Но в первую очередь его следует воспринимать как свидетельство «ахенской имперской идеи», которая безотносительно к Риму и независимо от него вскрывает германские корни имперского начала, обоснование которого произошло на Рождество 800 года. Несколько десятилетий назад Дитер Шаллер провел тонкий анализ текста этого эпоса и доказал, что данное поэтическое произведение представляет собой третью часть четырехчастного эпоса в подражание Вергилию и опять же четырехчастного, облеченного в стихотворную форму жития святого Мартина, автором которого был Венанций Фортунат. Крупное поэтическое произведение не могло возникнуть мгновенно, без достаточной на то основы в Падерборне, как бы в военном лагере, тем более что и само содержание не позволяет соотносить разработку темы с осенью или зимой 799 года.

Изложение событий в книге папств скорее напоминает источник, написанный уже после коронации Карла как императора, тем более что нет никаких следов его существования до 804 года.

Тем самым рушится не только глубоко утвердившаяся было гипотеза о германском происхождении имперской идеи, сориентированной на Ахен и отчуждение от Рима. Отпадает и предположение о том, что данный вопрос и, по-видимому, его реализацию король предлагал как существенный предмет переговоров на своей встрече с папой Львом III. Заметим, на собеседованиях в Падерборне речь шла главным образом об озабоченности святого отца по поводу реституции и обеспечения надежности его понтификата в будущем.

Хотя эпос утрачивает свою значимость как документ, возникший сразу же по прошествии излагаемых событий, все же нельзя не учитывать кое-какие элементы поэтического изложения как нечто пережитое и прочувствованное при интерпретации данного отрезка времени. К примеру, иногда встречается патетическое обращение к Карлу «Август», а Ахен именуется не иначе как второй или будущий Рим, что, видимо, выходило за рамки привычного. Фактически же напрашивается сравнение с Византией, новым Римом императора Константина и с новым правителем Василием. И в этом тексте «ветхозаветное царствие» доминирует над мироощущением поэта и его «заказчика», когда, например, папа обращается с просьбой к посланной ему навстречу делегации франкской аристократии: «О, господа, представьте меня пред благородный лик Давида!» Хотя Карла с благоговением именуют «отцом» и «светочем» Европы, называя его «Августом» и прочими императорскими эпитетами, например «победитель», «смиренный», «триумфатор», тем не менее не упоминается императорский титул, а именно «император».

Для своего окружения, к которому наряду с Алкуином принадлежит и автор нашего поэтического произведения, что, между прочим, характерно и для периода времени после 800 года, Карл остается «новым Давидом». Именно в эти годы аббат в далеком Туре сравнивает Карла с ветхозаветным образцом, ставя на одну доску царство Давида и христианскую империю во главе с правителем франков. Ни из переписки того времени, ни даже из эпоса, который, по мнению Дитера Шаллера, стал ранним произведением Эйнхарда, не вытекает желание короля или приближенных к нему людей возродить Западную Римскую империю, и тем более не следует вывод об антиримской, рожденной в Ахене императорской власти как политической опоре необъятного королевства.

Видимо, после покушения в апреле 799 года, однако до прибытия Карла в Рим в ноябре 800 года Лев III заказал состоящую из нескольких частей мозаику для украшения стен триклиния в представительском помещении Латеранского дворца. Этот мозаичный декор дает недвусмысленное представление о политико-религиозной роли папства и королевства в современном римском понимании. Между тем эти мозаики куда-то сгинули, и только копии раннего периода позволяют нам ориентироваться в мифологии, связанной с апостолом Петром и демонстрацией влияния, которые получили яркое проявление в этих мозаичных панно. В первой сцене полукупола апсиды изображено, как Христос посылает своих учеников на проповедь христианства; на левой стороне торцовой стены показан Спаситель на троне, передающий справа (почетная сторона!) коленопреклоненному Петру ключи, а слева тоже коленопреклоненному Константину боевой знак императора и флаг с монограммой Христа, под которым император в 312 году одержал победу над своим противником Максентием. На правой стороне арки Петр, в сидячем положении, вручает находящемуся справа от него коленопреклоненному папе палий, знак его остоинства, а с противоположной стороны также коленопреклоненному королю (!) Карлу — флаг. Сопроводительная надпись гласит: «Святой Петр, ты даешь жизнь папе Льву и победу королю Карлу».

Многие фрагменты этого исключительно важного произведения изобразительного искусства были утрачены и подверглись еставрации. В настоящее время оно находится на внешней стороне Латеранской церкви, обращенной к площади Сан-Джованни. Примерно в те же годы конца VIII века возникла дошедшая рго нас тоже в виде копии апсидная мозаика из храма кардинала — пресвитера Льва. На ней изображен Христос в окружении вятых и в сопровождении папы Льва и короля Карла в нациоональном франкском одеянии с короной на голове и препоясанного мечом.

Как прежде император Константин получал из рук Христа победу над врагами церкви, так теперь Карл из рук апостола Петра получает флаг как знак победоносной борьбы во славу князя апостолов и его преемников. Следует напомнить о передаче Львом III непосредственно после его избрания ключей от крипты апостола Петра и флага города Рима в Ахен как призыв к защите римских интересов.

Если в IV веке церковь находилась под покровительством императора, побеждавшего во имя Христово и председательствовавшего на соборах, то римское папство уповало на защиту короля франков. Именно ему князь апостолов доверил быть хранителем храма вместе с его местом захоронения. Переживший покушение папа благодарил апостола Петра за сохранение жизни и надеялся на победу короля над его (папы Льва III) врагами! Именно так надо понимать содержание надписи. В двойственном пожелании «жизни» для Льва III и «победы» для короля Карла отражается к тому же двойная формула церковных песнопений, жития и победы для одного правителя. Ни изобразительный ряд, ни текстовое решение вовсе не вызывают образ «римского патриция», не предвосхищают императорское достоинство Карла, хотя упоминание первого христианского императора Константина создает определенный историко-политический контекст.

Римское папство совсем не было заинтересовано в возрождении античной Западной Римской империи, а если такой интерес и присутствовал, то в весьма малой степени. Датированная восьмидесятыми годами VIII века фальшивка связана с именем первого Константина и его переселением на новое место на Босфоре, которое мотивировалось необходимостью из благочестивых намерений подчинить в будущем Рим и Запад исключительно правлению имперски подобного князя апостолов и его преемников. Мозаичное панно как бы возвестило, что Римская церковь с апостолом Петром видит опору и защиту в короле франков, а Карл как новый Константин предстал в роли императора. Что Карл мог бы претендовать на обширную прерогативу по отношению к Риму, как было с Константином, противоречило реальному положению вещей и силе воображения современников. Хотя вполне возможно допущение, что императорская власть и ее обновление могли оказаться в поле зрения папы, при отсутствии тщательно продуманной политической концепции сам подход отличался необычайной расплывчатостью и противоречивостью.

Вскоре после получения тревожных сообщений из Рима Карл поставил в известность верного ему Алкуина в Туре, давшего ему, как обычно, совет, одновременно искренне посочувствовав церк ви. Так, он упрекает короля в том, что тот перестал уделять долж ное внимание ее защите, отправившись в очередной поход против саксов, чтобы «усмирить взбунтовавшийся народ и каленым железом покарать дикое племя», как образно говорится в упомянутом Падерборнском эпосе. Алкуин снова произносит хлесткие и жесткие слова в адрес короля, давая ему понять, что абсолютно не согласен с методами монаршего миссионерства, особенно с требованием взимать мучительную десятину, тем более что у него 384нет уверенности, «считает ли Господь эту страну достойной истинной веры», ведь на удивление все переселенцы стали примерными христианами в противоположность «оседлым», пребывающим в объятиях озлобления».

Эта критика перекликается с известной оценкой Алкуином современного положения в мире и его важнейших действующих лиц. Правда, она не содержит общепринятого дифференцированного анализа потенциальных возможностей «фигурантов», а представляет собой лишь «моментальный снимок». Его «милейший Давид», как он вновь обращается к Карлу, заслуживает внимания: «Ибо до сих пор существовали три наиболее значимых лица в мире: это апостолическое величие, которое правит престолом князя апостолов в роли наместника; что произошло с этим началом, кто правил (!) этим престолом, об этом ваша достопочтенная благость не сочла нужным мне поведать. Второе лицо — это ямператорское достоинство и светская власть во втором Риме; как греховно было покончено с главой этой империи, причем не чужаками, а собственными людьми и согражданами, так повсюду тословит молва. Третье лицо — это королевское достоинство, возложенное на вас повелением нашего Господа Иисуса Христа как главы христианского народа; это достоинство превосходит иные упомянутые достоинства своей премудростью и возвышенностыо во всем королевстве. Поэтому только в тебе заложено все Спасение всех церквей Христовых. Ты — возвышающий добро, будь мстителем преступников, водителем заблудших, утешителем скорбящих».

Эта «властная триада», а точнее сказать, «трехличное учение» свидетельствует о масштабе нестабильности, присущей государственно-правовому положению Рима и папства в конце VIII столетия. Рим все еще принадлежал империи, хотя, согласно грамоте Константина, папе как бы предоставлялся в Hesperien, то есть Западе, квазиимператорский статус. Между тем Алкуин пред-читает не вовлекаться в абстрактную конституционно-правовую дискуссию и с облегчением пускает в ход аргумент, что в результате смещения Константина VI императорский трон как бы оказывается вакантным и, стало быть, отпадает вопрос о защите папы, поскольку признание Ирины императрицей противоречило уже сформировавшемуся западному менталитету. Поэтому можно было искусно избежать обсуждения вопроса о компетенциях Восточной Римской империи, хотя упомянутые выше Libri Carolini унизительно называли императоров королями раннего средневековья. Римская империя все более становилась христианской империей, и, на взгляд Алкуина, личность императора оставалась как бы в зависимости от потенций папы и короля франков. Алкуин вовсе не стремился к тому, чтобы представить эти достоинства в сфере божественного спасения в благоприятном отношении друг к другу. Просто ему хотелось облегчить трудную участь папы Льва III. И все же он отказывается от любого мистического начала, связанного с апостолом Петром.

Согласно Алкуину, Христос сам призвал Карла. Его пригодность, безукоризненное исполнение им служения ставят Карла выше Ирины и Льва. Карл, этот «новый Давид», призван разрешить римские катаклизмы, в которых не способна разобраться Восточно-римская Византия. Так он одновременно превращается в нового Константина. Вакансия в империи не позволяет делать ставку на помощь Византии. Мы еще столкнемся с этой мыслью как с важнейшим аргументом одного из наших главных источников в связи с принятием Карлом императорского достоинства.

Между тем король поначалу ограничивается посылкой двух, а может быть, даже трех эмиссаров в Рим для получения надежной информации о происшедшем, а сам вновь отправляется в поход против саксов. После имперского собрания в Липпенхемс или в Фримерсхейме, который как королевское владение чуть позже был передан монастырю Верден, предположительно в конце июня 799 года Карл переправился через Рейн. Согласно крайне важной грамоте, еще 13 июня в Ахене Гизела, единственная сестра Карла, а с 788 года аббатиса соседнего с Парижем монастыря Шелль, передала владения королевскому аббатству Сен-Дени. Как явствует из поврежденного оригинала грамоты, кстати, единственного архивного материала, дошедшего до нас и приписываемого женщине, члену королевской семьи, три присутствующих племянника монаршей сестры — Карл, Пипин и Людовик — подписали завещание, частично собственноручными монограммами. Содеянное можно сравнить с тем, как имеющие право на наследство сыновья Пипина и Бертрады в 762 году предоставили свое владение в распоряжение монастыря Прюм. Грамота Гизелы да тирована июньскими идами (15 и 31 июня — франки и 26-го числа — лангобарды) королевского года «нашего господина», то есть короля Карла, который в тот же день приложил печать, подтвeрдив завещание сестры.

Весенняя встреча троих сыновей Карла, видимо, дает опредeленное представление о планах короля на будущее. Из биографии 386так называемого Астронома нам известно, что отец вызвал Людовика вместе с военным отрядом в Ахен, в то время как старший сын Карл, со временем ставший правой рукой отца, был направлен из Падерборна в сторону восточной границы к ободритам для переговоров, а также для встречи с саксами, по-видимому, перебежчиками, которые «подчинились его силе». И наконец, Пипин, король Италийский, согласно Падерборнскому эпосу, выехал навстречу приближавшемуся папе с почетным эскортом и привез гостя к отцу, в окружении знати ожидавшему понтифика перед своей саксонской резиденцией.

В конце лета 799 года Лев III прибыл на воды близ Падерборна. Эпос детально и тщательно рассказывает о как бы двойном приеме — с участием королевского сына и самого короля. «Коpоль, отец Европы, и Лев, архипастырь, встретились и кое-чем обменялись». Торжественная большая месса, поющие священнослужители, праздничная трапеза во дворце пфальца заполнили тот судьбоносный день. Карл подносит папе богатые подарки, после чего понтифик удаляется в свои покои. Наше поэтическое свидетельство завершается следующими словами: «Карл оказал Льву такие почести, ему, который бежал от римлян и был изгнан из своей страны». Таким образом Карл откровенно публично встал на сторону папы и помог ему восстановить здоровье.

Королю, и не только ему, возможно, припомнился тот памятный первый визит римского понтифика на земли франков, когда папа Стефан II (III) в конце 753 года перешел Альпы, чтобы в борьбе за выживание против лангобардов попросить короля Пипина о помощи.

Тогда на него, Карла, как старшего из сыновей, которому едва исполнилось шесть лет, было возложено почетное поручение сопровождать высокого гостя до королевского пфальца Понтион. Эта встреча породила обещание Пипина о дарении для Римской церкви, которое, несмотря на фальсификацию в связи с «Константиновым даром», стало государственно-правовой основой существующего до наших дней церковного государства, а также заложило фундамент нерушимого союза папства с королем франков.

Этот союз стал и для Карла естественным ориентиром во всех его политических акциях. Торжественным приемом в Падерборнс Карл недвусмысленно стал на сторону вызывавшего всякие кривотолки папы, оставшегося невредимым, согласно тогдашним убеждениям, лишь благодаря сострадательному вмешательству Господа, которое одновременно раскрыло всем глаза на происки врагов папы Льва как на дьявольские козни. Правда, некоторые обвинения против папы ударили и по королю. Речь шла о торговле должностями, клятвопреступлениях и безнравственности- и это не могло не произвести определенного впечатления. На таком фоне становится понятным скрытый намек имперских хроник, что король с теми же почестями простился с папой, с какими принимал. Папа вернулся в Рим, в то время как король направил свои стопы в Ахен. Другие же источники, к примеру, подкорректированные хроники наряду с книгой папств, свидетельствуют, что королевские эмиссары доставили Льва в Вечный город и там восстановили его духовный статус. Так или иначе, нам известно, что именно эти эмиссары в конце 799 года провели в Риме официальное расследование происшедшего, которое доказало беспочвенность обвинений и закончилось передачей покушавшихся в руки короля.

В конце лета или осенью 799 года храм Падерборна, разрушенный в 777 году, но восстановленный через год, по воле папы и короля получил статус собора, а Падерборн тем самым после Бремена, но раньше Мюнстера стал второй епископией на территории Саксонии. Пока еще под духовным попечением епископа Вюрцбургского. После 804 года — это Хатумар, получивший образование в митрополии на Майне, был назначен архипастырем Падерборна, известного своими минеральными источниками. В книге папств отмечается, что тогда при встрече короля с понтификом собирались многочисленные архиепископы, епископы и аббаты, но это соответствует более позднему свидетельству, согласно которому объявление Падерборна епископской резиденцией произошло в присутствии пятнадцати епископов. Визит папы до сих пор относится к числу исключительно редких и волнующих событий, так что в прибытии высокого и высшего духовенства сомневаться не приходится. Во время визита папи Лев освятил также алтарь. Он поместил в него привезенные им мощи первомученика Стефана. Как привязка нового духовного «института» к Вюрцбургу, так и закрепление монастыря Святого Медарда в Суассоне за Падерборном в целях экономического обеспечения указывают на нестабильное и даже угрожающее положение этой новой епархии, главной целью которой являлась миссионерская деятельность, что было характерно также для Бремена, Бардовик-Вердена и Гамбурга, продолжавших поддерживать духовную и прежде всего материальную связь с Западом, например с Бургундией, Аморбах-Нойштадтом или Триром. Эти церкви фактически смогли стать подлинно духовными центрами лишь по окончании войн с саксами. Несмотря на новейшие раскопки, трудно с определенностью сказать, что тогда папа и король основали Падерборн неподалеку от монастыря Лисборн.

Пребывание понтифика в языческой Саксонии оставило заметный след не только в биографиях, хрониках и стихотворном эпосе, но и в переписке короля и его знати. Особенно это касается посланий Алкуина из Тура, который не может сдержать любопытство и благонамеренную тягу быть добрым советчиком, что, видимо, по достоинству способны оценить историки.

Еще до прибытия Льва III на земли франков король вводит в курс дела своего близкого друга и предлагает ему сопровождать папу при возвращении в Вечный город. Значит, король поначалу был полон решимости сам уладить дела с Римом. И вновь «Флаккус» подчеркивает в своем ответе «Давиду», что все дело только в Карле: на нем, «красе христианского народа», «главной опоре церквей Христовых, утешителе жизни», зиждется благополучие Imperium christianum[62]. Только он способен защитить праведную веру, продемонстрировав всем «норму права». Монарх оставляет за собой компетенции на вынесение приговора. Алкуин, видимо, предпочитает оставаться в тихом Туре. Долгий и мучительный путь в Рим для немощного тела уже непосильное дело. Он снова заклинает короля и друга оставить «безбожный народ саксов» и активно вмешаться в римские дела, что подкрепляет настоящим рсаскадом призывов: «Иди своим путем, направляй королевства, твори справедливость, обновляй храмы, воспитывай народ, дари правоту отдельным лицам и достоинствам, защищай угнетенных, даруй законы, утешай паломников, указуй всем путь справедливости и небесной жизни!»

Еще одно послание Алкуина в августе того года демонстрирует образчик королевского юмора с глубоким смыслом. Карл упрекал кабинетного ученого в том, что он предпочитает потемневшие от дыма крыши Тура сияющим золотом крепким холмам Рима. Одновременно он призвал Алкуина взять с собой в Рим людей помоложе. В ответном послании аббат из Тура приводит слова Вергилия: «Щади покоренных и отринь высокомерных!» Одновременно Алкуин испытывает радость от «чудесного здоровья» папы. Он советует Карлу во всем, что бы ни случилось, проявлять «крайнюю осторожность», чтобы понтифик «продолжал на своем престоле служить Христу». Подобным же образом в хвалебном поэтическом произведении, посвященном Карлу, высказывается Теодульф Орлеанский, друг Алкуина и конкурент за право быть в королевском фаворе.

На королевскую насмешку по поводу почерневших от копоти крыш Тура Алкуин отвечает словами псалмопевца: «Лучше жить в углу на кровле, нежели со сварливою женою в пространном доме». Еще он «благостно» замечает, что «железо» больше вредит глазам, нежели чад. Рим воплощает сварливую жену, все еще источающую яд раздоров, которые поэтому побуждают «силу вашего заслуживающего почитания достоинства покидать сладкие [!] места Германии для борьбы с проклятой заразой». Эта полная остроумия и иронии переписка лишь частично затушевывает проблему участившихся случаев отказа аббатов и епископов от материальных услуг в пользу короля.

Из одного послания Алкуина архиепископу Арну Зальцбург-скому мы узнаем, что противники Льва III тоже не сидели сложа руки. В любом случае они пытались покончить с папой с помощью лукавой тактики: мол, пусть он, хитрили оппоненты, все же под присягой очистится от обвинений в распутстве и клятвопреступлении; альтернативно они тайно предлагали понтифику сложить свое достоинство без очистительной присяги и спокойно провести остаток жизни в монастыре. Очевидно, папу не устраивал ни один, ни другой вариант. Алкуин становится на место понтифика и заявляет: «Кто из вас без греха, первым брось камень». В общем, не самый убедительный аргумент в защиту беспорочного образа служения и стиля жизни папы Льва!

Затем аббат размышляет над тем, возможно ли вообще, и если да, то в каком виде, судопроизводство в отношении папы. Из документов Римского собора, с одной стороны, следует, что для предъявления обвинения папе требуется не менее 72 свидетелей, с другой стороны, вердикт сфальсифицированных в отношении папы симмахейских декреталий, которые так и не были признаны законными, гласит, что папский престол никому не подсудеп. Это ключевое положение впоследствии, накануне спора об инвеституре, было включено в так называемый сборник Dictatus Papae[63]Григория VII. Алкуин приходит к выводу: «Папский престол стоит или падает вместе с господином; будет он стоять, значит, могуч господин, чтобы подпереть престол». Арн должен во всем поддерживать понтифика и тщательно взвешивать, для кого предназначаются его советы. Наконец, король. Он обладает властью и он же выносит приговор. На этом зиждется к нему доверие. Алкуин снова кокетничает насчет своей тщедушности, утверждая, что не в состоянии прибыть в Саксонию (Падерборн), тем более Карл не прислал ему персонального приглашения.

Дело Льва III еще некоторое время оставалось в подвешен-состоянии. Для его охраны и одновременно для выяснения Цвсех обстоятельств происшедшего возвращавшемуся в Рим папе была придана авторитетная делегация во главе с архикапелланом и архиепископом Кёльнским Гильдебольдом, незадолго до этого принимавшим папу Льва в своей резиденции. В нее вошли архиепископ Арн Зальцбургский, несколько епископов, а также графы Гельмгауд, Ротгер и Гермар. Последний нам известен по Падерборнскому эпосу.

29 ноября 799 года Лев III со своим сопровождением добрался до моста Милви перед самым Вечным городом, где, согласно книге папств, понтифика торжественно встретили духовенство, оптимат, сенат, а также простой люд, монахини и благородные дамы. При этом торжественном действе присутствовали и селившиеся близ собора Святого Петра иностранцы, франки, фризы, англосаксы и лангобарды. Шествие направилось к собору Святого Петра, где у могилы князя апостолов папа отслужил торжественную мессу. Таким образом, сам конфликт, по сути дела, остался неурегулированным, хотя сомнений в его исходе быть не могло. Правда, еще предстояло решить некоторые процедурные вопросы. Это произошло лишь более года спустя в Риме, хотя житие Льва старается представить дело таким образом, что король франков следовал за папой по пятам.

Согласно житию Людовика Благочестивого, составленному Грирским епископом Теганом, после 11 ноября 799 года, очень ражного праздника святого Мартина, главного покровителя церкви франков, Людовик вместе с отцом покинули Вестфалию и направились в Ахен, где Карл снова решил перезимовать. Имперские хроники, почти что официозный источник придворной информации, в отношении 799 года делают внешнеполитическое дополнение, свидетельствующее о значительном политическом влиянии Карла и дающее представление о его авторитете, который давно вышел за тесные границы формирующейся исторической христианской общности, именуемой Европой.

Еще в Падерборн вновь прибыла византийская миссия. Видимо, новый патриций Сицилии Михаил заявил о себе с помощью эмиссаров, что можно толковать как демонстрацию управления важнейшим островом в Средиземноморском бассейне. Кроме того, сицилийский наместник выступил в роли посредника в отношениях между Востоком и Западом. Отстранение по политическим соображениям его предшественника Никиты Мономаха не обязательно было принимать как факт, поскольку руководящие функции в Византии часто предоставлялись лишь на ограниченное время. Не исключено поэтому, что предшественник Михаила получил какое-нибудь иное назначение.

Единолично правившая с 797 года императрица Ирина не обнаруживала стремления к смене внешнеполитического курса в отношении Италии, Болгарии и восточного Средиземноморья (арабы). Зато двор разрывался от соперничества имперской аристократии за преемство лишившейся сына и, следовательно, наследника примерно пятидесятилетней Ирины, здоровье которой к тому же стало ухудшаться. Еще недавно справедливо отмечалось, что с середины VII до конца IX века византийская политика ограничивалась главным образом центральными регионами и приграничными территориями. Совсем мало усилий предпринималось для сохранения или возвращения некогда византийской или все еще византийской Италии. Сицилия при этом как ключ к бассейну Средиземного моря неизменно представляла собой исключение. Сферой интересов и зоной влияния Восточной Римской империи, как и прежде, оставались Венеция, Ис-трия, Далмация и еще, может быть, бывшая резиденция Равенн-ского экзарха. Статус-кво оставался пока в основе политических концепций, в пользу чего убедительно говорят матримониальные проекты, в том числе в плане взаимоотношений с франками, а также направление разных миссий. Насколько малоэффективной и влиятельной считали внешнюю политику Константинополя сами, по сути дела, провизантийские круги в Южной Италии, видно из того, что герцог Беневенто Гримоальд, в начале девяностых годов покончивший с господством франков, несколько лет спустя расстался со своей супругой — византийской царевной Евнатией.

Тем не менее внутриполитическая нестабильность в Византии не дает основания утверждать, что в 798-м или 799 году Ирина предложила Карлу принять в свои руки империю, как сказано кельнской записи Умбрийских хроник. Такая постановка вопроса противоречила представлениям византийского двора, для которого франк Карл был и оставался князем варваров. С ним приходилось искать общий язык, но он не воспринимался как равноправный партнер. Хроникальный перекос в отношении по-гдобного вымышленного проекта показывает неотягощенность межгосударственных отношений, тем более что Ирина принципиально способствовала возрождению культа икон в своей империи, сглаживая тем самым богословские противоречия между Востоком и Западом. По свидетельству имперских хроник, эмиссары «вновь уехали с большими почестями».

Менее радостными для Карла оказались в тот год вести из юго-восточных регионов его империи: в 799 году скончались два его самых талантливых военачальника — Герольд, префект Баварии и Остландии, впоследствии Восточной марки, и герцог Эрик риульский, завоеватель так называемого «кольца» аваров в 795 году. Хроники того времени и биография Эйнхарда отмечают не-кпосредственную связь между кончиной обоих военачальников и последними походами против аваров. По мнению Эйнхарда, на Герольда и двоих сопровождавших его было совершено нападение в тот момент, когда он проводил смотр войск. Не исключено, «то причиной нападения стала разгоревшаяся междоусобица, произошло это 1 сентября. Один верный Герольду сакс (!) доставил труп военачальника в Рейхенау, где он и был захоронен в местной церкви Святой Марии.

Заслуги Герольда позволили считать его мучеником, если верить хвалебным строкам в Видении Ветти Рейхенау 824 года, обычно под прикрытием потусторонних видений резко осуждавшем едва отошедших в иной мир современников, в том числе и Карла Великого, которому за сексуальную распущенность предстояла кара в своего рода преддверии ада. Со смертью Герольда, родственника баварских Агилольфингов и брата скончавшейся королевы Гильдегарды, король франков лишился серьезной опоры и видного деятеля на юго-восточных землях.

Если Герольд был выходцем из состоятельной семьи, жившей в среднем течении Рейна, то клан герцога Эрика пустил корни в Страсбурге и его округе. Герцог являлся представителем широко разветвленного семейства, избравшего путь служения Карлу Великому. Как имперскому аристократу Эрику были пожалованы владение и привилегии. Институциональными ключевыми звеньями этой сети являлись графства, епископии и военные отряды, но прежде всего королевские аббатства, такие, как Сен-Мартина в Туре, Сен-Рикье и Сен-Дени или Лорша и Фульды.

Эрик, снискавший известность, будучи герцогом Фриульским, на пограничных землях с аварами и с византийцами в Истрии применявший защитную и наступательную тактику, погиб не во время экспедиций против аваров. Он попал в засаду, устроенную жителями города Тарсатика (Трсат), примыкавшего к спорному даже в XX веке городу Риеке/Фиуме. Он как раз занимался сооружением укреплений против мятежных аваров, находившихся на противоположном берегу Дравы, часть побережья которой все еще оставалась под византийским правлением. «Его» митрополит, ученый Павлин Аквилейский, несколько лет назад подаривший Эрику свою «Книгу наставления» как основу правильного поведения мирян и князей, посвятил умершему взволнованное причитание над покойником в четырнадцати пятистрочных стихах. Выход на Восток превращается в видение, в котором целью предстают Скифия и каспийские ворота. Победа над карпатскими скифами «распахнула горизонты географов актичности» (Вальтер Поль). Алкуин тоже был потрясен вестью о гибели обоих рубак, «тех самых сильных мужей, которые охраняли и расширяли границы христианской империи». С герцогом Эриком, посетившим англосакса в скромной обители в Ахене, его связывало сердечное единомыслие. Это следует рассматривать как комплимент военному человеку, отличавшемуся не только рассудительным благоразумием и скромностью, но и, что не так уж часто встречалось в его ремесле, посвящавшему свое время регулярному чтению религиозной литературы. Поэтому неудивительно, что в смерти этих авторитетных деятелей Алкуин увидел недоброе предзнаменование в самом ближайшем будущем.

Однако не только отрицательные моменты фиксировали хронисты за 799 год. Балеарские острова, еще годом раньше разграбленные маврами и сарацинами, признали над собой власть короля франков, после того как они обратились за помощью и получили ее, чтобы защититься от дальнейших набегов. Как подтверждение победы и покорения Карл принял знак поверженного противника. Нам неведомо, в чем заключалась эта помощь при отсутствии флота. Впрочем, следует отметить, античное Средиземноморье вновь привлекло внимание Северной Европы. Борьба за Балеарские острова не стала каким-то изолированным историческим эпизодом. В послании Алкуин сообщает о мавританских пиратах у берегов Аквитании. По свидетельству Эйнхарда, Карл, вообще активно занимавшийся строительством флота и мореплаванием, «велел построить суда на побережье провинций Нарбонн и Септимания, чтобы покончить с пиратством вплоть до Рима». Так, подверглись разграблению Чивитавеккья как порт Рима и Ницца. Эйнхард рассматривает эти разбойничьи набеги и необходимость давать им отпор как первые походы «норманнов» на атлантическое побережье франков.

Отрадные вести дошли до Карла из Бретани. Граф Видон подчинил королю мятежный регион, принудив местных вождей в качестве символического жеста сдать мечи. На каждом из них рыло обозначено имя обладателя. Граф Видон также пользовался большим уважением Алкуина как «идеальный муж и неподкупный судья», на свидетельство которого всегда можно положиться. Как Эрик Фриульский из рук Павлина, так и Видон из рук Алкуина получил графское и судейское «зеркало». Его копия народилась среди книг маркграфа Эберхарда Фриульского, которые он, будучи зятем Людовика Благочестивого, в 867 году завещал наследникам. Видон, связанный родственными узами с осевшей в среднем течении Мозеля семьей, также является именитым представителем имперской аристократии. Правда, следует признать, победа графа над бретонскими вождями оказалась кратковременной, как свидетельствует фрагмент имперских хроник: «Складывалось впечатление, будто эта провинция полностью покорена: так оно и случилось бы, если бы вскоре все не вернулось на круги своя из-за традиционной ненадежности этого вероломного народа». На протяжении более чем одного поколения завоеватели-франки тщетно пытались закрепиться в этой части прибрежных грриторий и на прилегающей к ним континентальной местного. Считается даже, что из-за последующих неудачных походов на эти земли Людовик Благочестивый оказался втянутым в острый внутриполитический кризис.

Радостная весть пришла и из североиспанской марки, служившей мучительным напоминанием об унизительном поражении под Ронсевалем. Военачальник Уэски, который годом раньше успешно противостоял атакам короля Людовика Аквитанского и не допустил взятия города, теперь предложил королю франков при первом благоприятном случае подчиниться ему и в доказательство отправил Карлу ключи от города Уэски и подарки. Видимо, сыграл свою роль тонкий дипломатический расчет с целью предотвращения очередного вторжения из Аквитании. О фактической сдаче Уэски не могло быть и речи. Дело в том, что в первом десятилетии IX века город полностью находился под властью арабов, оставаясь объектом франко-аквитанских нападений.

В самом конце 799 года во дворе в Ахене появился монах из Иерусалима, передавший королю «благословение и святые мощи от Гроба Господня по поручению патриарха». По окончании рождественских праздников Карл простился с этим гостем с Ближнего Востока. Его сопровождал придворный священнослужитель Захария, который увез с собой на Святую землю ответные дары. Эйнхард спутал эту миссию в Иерусалим с другим посольством, направленным двадцать лет спустя к Харуну ар-Рашиду, царю Персии, то есть халифу в далеком Багдаде. Эту взаимосвязь нельзя не принимать во внимание ввиду маршрута обеих миссий, а также хотя и намечающихся, но весьма слабых из-за гигантских расстояний контактов между Багдадом и Ахеном. Тем не менее о подчинении королю Карлу мест, связанных со страстями Христовыми, не могло быть и речи. Скорее всего Эйнхард путает передачу ключей от Гроба Господня и флага, посланных патриархом Иерусалимским и врученных Карлу накануне Рождества 800 года в Риме, с никак не подтвержденным жестом легендарного халифа, отправившего королю франков в качестве подарка слона по имени Абу-ль-Аббас.

На взгляд Эйнхарда, эти контакты с Иерусалимом и даже с Багдадом, одновременно давшие повод представить в должном свете королевское великодушие и величие, вовсе не проистекали из имперских стремлений Карла к расширению сферы влияния. Невозможность этого была очевидна. Решающим моментом оказался, по сути дела, каритативный аспект королевского правления. Карл проявлял сострадание не только к родине и королевству (греки называют это «милостыня, подаяние»), но и к живущим в нищете христианам в Сирии, Египте, Африке, Иерусалиме и Карфагене, которые получали от монарха денежные пожертвования. «Главным образом по этой причине, — делает вывод наш авторитетный источник, — он ратовал за дружеские связи с пра вителями по ту сторону моря, чтобы даровать облегчение и по мощь христианам, живущим под началом их правителей». Капитулярий 810 года даже призывает к сбору пожертвований на реставрацию храмов в Иерусалиме. Уже в IX веке возникла мысль о строительстве больницы неподалеку от Гроба Господня, с чем, по некоторым сведениям, предполагалось совместить путешествие Карла в Иерусалим. Между прочим, сенсационная поездка кайзера Вильгельма II в 1898 году в Палестину заставила вспомнить об этой предположительно имперской традиции.

Начиная с 630 года Иерусалим находился под властью завоевавших Палестину мусульман. Сменившая династию Омейядов династия Аббасидов в 749 году не изменила внутреннюю политику, которая заключалась в более или менее сносном, терпимом отношении к христианам под началом их духовного главы — местного патриарха.

Время от времени сообщается о повышении принудительных сборов, о гонениях и страданиях, вызванных бандами мародерствующих разбойников. В споре о чествовании икон начиная с середины VIII века патриарх Иерусалимский выступал поборником почитания икон, тем более что виднейший богослов своего времени Иоанн Дамаскин, будучи монахом близлежащего монастыря Святого Саввы, указал правильное направление в этом споре. В работе Никейского собора 787 года Иерусалим участия не принимал. В 797 году стало известно о нападении на монастырь Святого Саввы — в результате восемнадцать монахов погибли.

Начиная с IV века к Иерусалиму потянулись и западные паломники. Общеизвестно, в первой четверти VIII века Гроб Господень посетил основатель епископии Эйхштет святой Виллибад. Являясь транзитным пунктом в восточных торговых связях, город привлекал определенное внимание со стороны купцов, главным образом евреев, армян и византийцев, которые наряду с более удаленными морскими путями не пренебрегали прибрежными и сухопутными маршрутами. Миновав Гибралтар, путешественники проплывали вдоль побережья Северной Африки и Египта, затем по суше через Иерусалим устремлялись в Дамаск. Оттуда через Куфу и Багдад добирались до портового города Басра и затем брали курс на Индию и Китай. Такие путешествия были небезопасными, ведь чужих повсюду воспринимали чаще всего как шпионов.

Карл не был первым правителем франков, завязавшим контакты с халифами. Уже его отец Пипин принимал в 768 году в Меце посольство халифа аль-Мансура, принадлежащего к динас- тии Омейядов, при этом оба монарха обменялись подарками. В ответ Пипин направил делегацию на Восток, которая, высадившись на сушу в Марселе, через три года вернулась домой. В 797 году завязанные ранее франко-арабские связи получили продолжение. Между тем эмиссары Лантфрид и Сигизмунд не выдержали испытаний, преподнесенных им мучительной миссией, и скончались; поэтому на долю еврея Исаака, скорее всего профессионального торговца и путешественника, выпала почетная и вместе с тем чрезвычайно трудная задача перевезти по воде подарок Харуна ар-Рашида — слона по имени Абу-ль-Аббас. Наши хронисты точно зафиксировали день 13 июля 802 года, когда необычный подарок в полной сохранности был доставлен в Ахен. Другой источник связывает эту миссию 797 года с прибытием в то же время делегации во главе с графом Гебхардом из Тревизо, стремившейся заполучить от патриарха Иерусалимского для своего господина короля мощи святого Генезия и святого Евгения и при этом неожиданно столкнувшейся с эмиссарами, направленными Карлом в Багдад. Там они договорились о возвращении домой. Но в установленное время королевские эмиссары не явились, ибо, предположительно, их настигла смерть. Таким образом, путешественникам из Тревизо пришлось три с половиной года спустя одним отправляться в обратный путь, чтобы доставить в Италию ценный груз.

Побывавшая в Иерусалиме миссия в любом случае вернулась в Ахен в 799 году. Складывается впечатление, что связи, установленные королем. франков с аббасидскими халифами, принесли политические дивиденды, а также способствовали принятию действенных мер по пресечению пиратского разбоя и резни. Среди привезенных подарков находились, по-видимому, и святые мощи.

Так, Ангильбер из Сен-Рикье в реестре своего монастыря упоминает мощи из Константинополя и Иерусалима, «привезенные сюда эмиссарами и переданные нам моим господином [Карлом]». Это были мощи «от Гроба Господня, от камня на Его Гробе, от горы Хорив, от невинных младенцев и от древа дарохранительницы». Может, халиф стремился к союзу против своего соперника м Кордове, а патриарх Иерусалимский помышлял о сближении с Западом в споре с Византией? Впрочем, с последующими римскими событиями никакой связи — временной или фактической — не прослеживается. В любом случае внешнеполитический авто ритет Карла только возрос.

Хотя еще летом 799 года был намечен визит в Рим, зимние месяцы Карл снова провел в Ахене. Лишь во время поста в марте 800 года он покинул пфальц и направился к берегам Атлантики-с инспекцией своей береговой флотилии. Здесь он дал указания по организации корабельной обороны и расставил в открытой прибрежной зоне караульные посты. Имперские хроники того времени отмечают, что эти районы подвергались разбойничьим набегам, причем неизвестные пираты требовали выплаты контрибуции. А вот более поздние подкорректированные хроники уже содержат упоминание о норманнах, пиратах скандинавского происхождения, набеги которых в IX веке приносили несчастье жителям, селившимся на побережье, в устье рек и даже во внутриконтинентальных районах, включая Ахен и Бремен. Говоря о запоздалой активности своего героя, Эйнхард отмечает: «Он вооружил флот против набегов норманнов и велел построить суда на берегах рек, берущих начало в Галлии и на землях германцев и текущих на север». Поскольку норманны постоянно нападали на галльское и германское побережье, разоряя прибрежные районы, во всех гаванях и в устье рек, куда заходили суда, были выставлены посты и караулы. «Речь шла о чисто оборонительных мероприятиях, предпринятых в чрезвычайной ситуации и под ее воздействием».

Пасху король отмечал в прибрежном монастыре Сен-Рикье неподалеку от Аббевиля. 20 апреля Карл даровал фландрскому монастырю Сен-Бертен право на охоту в собственных лесных массивах с целью добычи сырья для книжных переплетов, перчаток и поясов. Правда, специально основанные им лесные округа были закреплены за королем. Предусматривалось также снабжение провиантом.

Что происходило в ближайшие месяцы, нам известно из записей аббата Рихбота (Лорш), который, подобно Алкуину или Ангильберу, был в числе приближенных Карла и носил имя Макарий. Это чрезвычайно точное и взвешенное повествование является как бы составной частью так называемых хроник Лорша за период с 794 по 803 год. Оно хранится в рукописном виде в австрийской национальной библиотеке. Раздел 799–801 годов зафиксирован двумя писарями и самым непосредственным образом отражает происходившие события.

Этот источник, по-видимому, свободный от официозного вмешательства, повествует о том, что во время поста король посетил свои владения или, как сказано в тексте, обошел их шагом, приложившись к мощам святых на землях франков между Рейном и Луарой. Эта весть долетела до Тура, поэтому в душе Алку-ина зародилась надежда, что скоро он удостоится принять у себя самого короля. Вначале Карл переговорил со своим советником по отношениям с Римской церковью Ангильбером, аббатом Сен-Рикье, вместе с которым отмечал Пасху. В тот момент положение папы было более чем деликатное, поэтому как никогда прежде требовалось тонкое чутье короля. Между тем Алкуин получил из Рима от близкого ему человека, архиепископа Арна Зальцбургского, послание. Сразу же после прочтения, к которому он привлек секретаря Кандида, Алкуин предал его огню, чтобы, как это сформулировано в ответном послании, «из-за моей неаккуратности при сохранении послания не получился скандал». По-видимому, обвинения в безнравственности святейшего отца были более предметными, чем предполагалось ранее.

После посещения Руана Карл переправился на другой берег Сены и, предположительно, в сопровождении Алкуина, поспешившего ему навстречу, направился к месту захоронения святого Мартина в Туре, чтобы помолиться. Рядом с монархом мы видим сыновей Карла — Пипина и Людовика. Хорошо информированные хроники Муассака, к слову сказать, в этом разделе базирующиеся на хрониках Лорша, комментируют данную семейную встречу следующим образом: «И здесь у него был большой разговор и собрание, где он определял правление [империю?] для своих сыновей». Если к этому присовокупить еще значительно более позднее свидетельство из жизнеописания Алкуина о том, что именно тогда король и император (!) отвел аббата Турского в сторону и спросил, кто из его сыновей станет преемником, Алкуин сказал то, что, по-видимому, услышал только Карл: «Твоим выдающимся преемником будет благочестивый. Людовик». Это предсказание легко можно квалифицировать как последующее включение. Неизменным остается утверждение: именно тогда Карл всерьез задумался о преемстве. Учитывая его возраст, по средневековым понятиям в 52 года он уже приближался к старческой границе, и предстоящий визит в Вечный город, посетившие его мысли представляются более чем уместными.

Присутствие имеющих право на преемство сыновей на могиле святого Мартина, возможно, подтолкнуло короля просить святого о просветлении. Фактически свой шаг к политическому завещанию Карл сделал лишь в 806 году. Правда, тогда это решение было отягощено проблемой, по сути, неделимого императорского достоинства и его продолжения тремя равноправными сыновьями.

Наполненное благочестием паломничество как исходный пункт для последнего визита Карла к могилам апостолов в 800 году резко контрастирует с многообразными спекуляциями старых и новых исследований насчет императорской власти, о чем Карл уже говорил на встрече с папой Львом III в Падерборпс или непосредственно после нее. Соответствующие источники не дают однозначного ответа. Для Алкуина и других наиболее близких к королю людей Карл скорее не второй Константин, а «новый Давид», от крепких рук которого ожидают оздоровления христианской империи.

К политическим трудностям этих месяцев и дней добавилась личная драма. Из-за нее монарх дольше, чем планировалось, задержался в Туре. Вновь, но теперь уже в последний раз, он стал вдовцом. Королева Лиутгарда, заболевшая еще во время путешествия, 4 июня умерла в аббатстве Святого Мартина и там же была предана земле.

Скончавшаяся королева происходила из аристократического алеманского рода. После смерти Фастрады в 794 году Лиутгарда возглавила солидный ряд официальных наложниц. Дочь Карла Ротруда, согласно тексту Падерборнского эпоса, открывала королевский выезд на охоту, опережая дочерей Фастрады, Теодраду и Гильтруду. Из этой иерархии вытекает ее статус. Вероятнее всего, король связал себя законными брачными узами с Лиутгардой незадолго до прибытия папы Льва III из уважения к понтифику и к требованиям церемониала. Придворные восхищались молодой женщиной. Алкуин и Теодульф славили не только ее красоту, шарм и любезный нрав, но и проявляемый ею большой интерес к свободным искусствам и изящной словесности. Утверждалось, что она днем и ночью с пользой находилась рядом с королем и славилась как радетельница интересов аристократии. Детей у нее не было. В отличие от Гильдегарды и Фастрады она не оказала заметного влияния на политику Карла. Для своего господина — короля и друга Алкуин сочинил вполне традиционное послание, которое завершалось словами утешения: «Желаю, чтобы в вечности ей даровалось счастье; она — мне дорогая дочь. Но я молитвы возношу, чтоб Господу она была угодна».

После кончины Лиутгарды Карл уже больше не женился. Известны имена четырех наложниц, подаривших Карлу пятерых детей — двух девочек и трех мальчиков, о которых после смерти отца Людовик Благочестивый позаботился по-своему. Никто не возмущался интимной жизнью Карла, хранили молчание и церковные инстанции. Только радикальная чистка дворца вскоре после прибытия Людовика в Ахен в 814 году дает представление о настроении в кругу Бенедикта Анианского и реформаторов. Лишь десятилетие спустя в Рейхенау прозвучала уже упомянутая откровенная критика, да и то через призму видений потустороннего мира.

С большой долей вероятности можно утверждать, что после кончины Лиутгарды король сознательно уклонился от заключения еще одного брака. Поскольку после визита папы в 799 году не намечалось больше никаких мероприятий такого высокого ранга, не было необходимости умножать число законных, то есть имеющих право на наследство, сыновей, рожденных в законных браках, усугубляя тем самым проблему правопреемства. Хотя основополагающим критерием легитимности рождения при решении вопроса о правопреемстве впервые стали считать ОгоМпагю шрегп 817 года, определяющим до того времени оставалось волеизъявление отца независимо от происхождения сына. И все же в отказе от имен «Пипин», «Карл» и «Карломан», а также «Людовик» и «Лотарь» значимость более поздних детей явно отличалась уже своим наречением от имен потомков Гильдегарды.

В Туре за два дня до кончины Лиутгарды Алкуин получил таможенные льготы для приданного аббатству Святого Мартина монастыря Кормей. Привилегия касалась перевозки соли и продовольствия на двух судах по Луаре и ее притокам. Данный факт позволяет сделать вывод о том, что и в Галлии традиционное взимание пошлин теоретически пополняло королевскую казну. Важнее, чем эта грамота, представляется указ Карла, посвященный жалобам церковных да и королевских лично зависимых крестьян, роптавших из-за непомерных тягот, связанных с суровым каждодневным трудом. Посовещавшись со своими советниками, монарх составил «нормативный каталог», с того момента ставший обязательным для исполнения. Согласно этому указу, например, безземельный крестьянин на землях, принадлежащих церкви или королю, был обязан отработать целый день на пашне с четырьмя волами. Тот, кто не имел воловьей упряжки и плуга, обязан был отработать соответственно три дня в поле с использованием лопаты. Градация отработки продолжительностью от недели до двух дней соответствует правовому статусу лично зависимых крестьян, правовой форме и величине владения. Наверняка присутствовавшему при этом пфальцграфу Адельгарду было поручено публично объявить об этом указе и приказать всем его исполнять.

С королевским волеизъявлением, призванным определить надежные правовые рамки крестьянских трудов, связан весьма любопытный факт внедрения «двухпартийной» системы сеньери-альной власти, в том числе на территориях между Сеной и Луарой. Этот процесс шел параллельно распаду прежней феодальной власти сеньера и передаче высвобождающейся господской земли в виде земельных наделов закрепленным за дворами лично зависимым крестьянам. Эти наделы они обрабатывали затем как самостоятельные работники. Очевидно, было не так-то просто определить эквивалент «нагрузки» для частного крестьянского хозяйства, с одной стороны, и государственных имений, с другой. Тем более что техническое оснащение дворов плугом и воловьей упряжкой давало наглядный пример хозяйствам, выполнявшим сезонные работы только с помощью мотыги и лопаты или сообразно своему правовому статусу батрачившим всю неделю на господской земле. Король как пользователь государственных и церковных владений наверняка был заинтересован в отыскании приемлемых решений, служивших повышению количества и качества сельскохозяйственного труда.

Между тем Карл вернулся из Тура через Орлеан, где творил его князь поэтов Теодульф, в Ахен. В какой мере исторически значимое в годичных летописях стоит рядом по современным понятиям со сравнительно малозначительным, показывает запись в имперских хрониках. 6 и 7 июля был отмечен обильный иней, который, правда, не нанес большого ущерба плодовым деревьям. В начале августа король прибыл в Майнц, где, согласно хроникам Лорша, «собрал верную ему знать, напомнив о несправедливости, нанесенной римлянами папе; и он повернул свое лицо, дав понять, что отправляется в Рим, что и случилось». Аббат Рихбот, наиболее вероятный автор этих записей, разъясняя смысл перехода через Альпы, не упускает случая, чтобы подчеркнуть мирное состояние королевства. Забота о понтифике, а не принятие императорского достоинства побудило Карла отправиться в Рим. Он исполняет свой долг защитника Римской церкви как союзник папы, как «патриций римлян», а может быть, и как новый Константин.

Эйнхард связывает этот визит Карла с особо трепетным отношением к могиле апостола Петра, которую монарх постоянно стремился защищать и оберегать, облагораживать и обогащать. Правда, «его последний визит имел не только эти основания, но и то, что римляне… заставили папу Льва умолить короля о верной преданности. Поэтому он прибыл в Вечный город, чтобы восстановить состояние церкви, которое оказалось чересчур расшатанным. Визит продолжался всю зиму». Текст очистительной клятвы, принесенной Львом III перед собранием в соборе Святого Петра 23 декабря 800 года, обнаруживает ту же тональность: «Чтобы обсудить этот правовой случай [то есть предъявленные папе обвинения в тяжких преступлениях], исключительно милосердный и исключительно величественный господин король Карл в сопровождении духовенства и знати прибыл в этот город». И в цитируемых свидетельствах не прослеживается даже намека на императорское достоинство и его реализацию.

В поэтическом произведении, которое Алкуин, можно сказать, по традиции посвящает в эти месяцы своему господину и хозяину, хоть и говорится о Риме как о голове мира, но исключительно в христианском смысле, как о месте, в котором сосредоточены священные сокровища. Пусть король поскорее исцелит израненные члены, «дабы Отец [папа] и народ [римляне] жили в духе мирного согласия…» И продолжает: «Голова мира [Рим] ожидает тебя-как покровителя [!], который призван служить восстановлению нарушенного мира. Предстоятель церкви должен с его помощью обрести праведное начало в управлении церковью». И наконец: «Дабы он оставался с тобою денно и нощно, целительно воздействуя на тебя, о король: пусть направляет и защищает тебя на обратном пути, дабы в радости встретили тебя дома как победителя». Рим, голова мира, вечная обитель князя апостолов Петра, хранительница спасения, не может не притягивать Карла как патрона, несущего защиту, право, спокойствие и согласие. Неясно только, сталкиваются ли в понятии «патрон» представление о защитнике и «патриции римлян», носителе административной власти. Целью визита в Рим было главным образом урегулирование сложившегося там положения, избавление папы от его противников и восстановление Рах Rоmanа[64] на базе общехристианского согласия.

Отправляясь в Рим, король планировал взять с собой и сына Людовика, с которым простился в пфальце Фер при возвращении из Тура в Ахен. Однако, немного поразмыслив, Карл отказался от этой идеи. В результате, как свидетельствует только книга папств, при переходе через Альпы его сопровождали лишь Пипин, Карл и дочери. Нам неизвестно, через какой перевал, Сени или Грау-бюнденский, добрались они до Северной Италии. В любом случае была сделана остановка в Равенне, видимо, для того, чтобы, прежде чем продолжить путь, спросить совета у тамошнего архиепископа, а может быть, и у высокочтимого епископа Аквилейского Павлина.

Из портового города Анкона, где войско разделилось на две половины, Карл отправил Пипина, короля Италийского, в разбойничий поход на территории Беневенто, герцог которого, видимо, так и не признал господство франков. При этом скорее всего в 795 году герцог отправил в Константинополь свою супругу, византийскую царевну Евнатию, снабдив ее посланием о расторжении брака. Более поздние хроники намекают, что причиной этого могло служить отсутствие ожидаемого наследника. Беневенто сумело сохранить нейтралитет между великими державами, и франкская политика булавочных уколов в этом и следующем годах почти ничего не изменила в сложившейся тогда расстановке сил.

Среди жертв этой кампании был казначей Магинфред, которого искренне оплакивал Алкуин. Согласно историческим свидетельствам, Магинфред проявил себя бесстрашным воином еще во время похода против аваров в 791 году. Аббат Турский, предпочитавший струящийся дымок камина бряцанию оружием, во франко-италийской вылазке на земли византийского Беневенто не видел продуктивного начала в королевской политике. Он справедливо предостерегает от опасности заболевания малярией и в надежде на успех уповает не столько на военное вмешательство, сколько на Бога, который вовремя призвал к себе отца и брата Гримоальда и теперь может поступить подобным же образом. Терпением и мудростью можно добиться большего! Вместе с тем не вызывает сомнения, что для Карла, который скорее всего с улыбкой воспринимал робость и пораженческие настроения Алкуина, Беневенто все еще оставалось шипом в теле его христианской империи, который необходимо было выдернуть. Пока Пипин двигался со своими отрядами строго в южном направлении, Карл от Анконы направился прямо в Рим.

Четвертый визит в Вечный город, поначалу преследовавший цель умиротворения Римской церкви, стал событием всемирно-исторического значения, которое оказывало неизменное влияние на историю Центральной Европы. Что касается фактов и первых оценок происходивших в то время событий, мы располагаем тремя одинаковыми по времени источниками: книга папств, имперские хроники и так называемые хроники Лорша, являющиеся своего рода автографом того времени в виде исторических сочинений Рихбота, аббата монастыря Лорш и Трирского архиепископа. Свидетельства этих анналов представляют тем большую ценность, что их не коснулось перо цензора и одновременно с высокой степенью вероятности они однозначно и объективно отражают взгляды Карла и его окружения.

Несмотря на сравнительно не только благоприятную, но и доступную градацию источников в контексте обстоятельств данного визита в Рим, во всей истории средневековья насчитывается не так уж много событий, получивших столь широкий спектр крайне противоречивых интерпретаций и смелых толкований и до сих пор вызывающих самые многообразные реакции, как принятие Карлом Великим императорского достоинства в день Рождества 800 года. Это касается характеристики определяющих интересов главных участников, а также обстоятельств и самого хода событий. Огромное число тезисов и антитезисов заслоняет взгляд на существенное, поэтому только осторожное обращение с первоисточниками открывает в большей или меньшей степени перспективы для исследований.

Вначале следует отметить, что прежде чем Карл ступил на территорию Вечного города и округа, где расположен собор Святого Петра, монарху были оказаны особые почести. Прием, которого удостоился Карл со стороны папы и римлян 24 ноября 800 года, вышел далеко за рамки положенного ему как патрицию церемониала, процедурные моменты которого были установлены по случаю первого посещения Карлом собора Святого Петра в 774 году. Так, согласно имперским хроникам, понтифик и римляне приветствовали короля у двенадцатого, а фактически даже у четырнадцатого придорожного камня в Ментане «со смирением и благоговением и последующей трапезой». А вот книга папств повествует лишь в самом общем виде об исключительно почетном приветствии гостя папой Львом III в стенах собора Святого Петра, что предшествовало заседанию суда. О торжественной встрече за городскими воротами не сказано ни слова. После этого Лев III поспешил на официальный прием в честь короля, а на следующий день приветствовал гостя на ступенях атриума собора Святого Петра. Навстречу Карлу были отправлены флаги, на некоторых участках дороги заняли место группы людей, приветствовавших въезжавшего гостя хвалебными гимнами, представлявшими собой смесь из одобрительных возгласов и литании. Если в 774 году Карл как смиренный паломник: приблизился к месту захоронения князя апостолов, то сейчас, прибыв к собору Святого Петра, король спешился и в сопровождении своих епископов и священнослужителей поднялся по ступеням к притвору, где его встретил понтифик, и после молитвы под пение псалмов пригласил Карла проследовать в храм. «Это произошло 24 ноября».

Изучение материалов летописей доказывает, что все происходило, видимо, в соответствующий только императорскому достоинству Филиппов пост. Не вызывает сомнения, по своей торжественности церемониал выходил за рамки, предусмотренные для высших византийских придворных сановников. Сопровождал ли понтифик своего гостя по императорскому чину? Что могли в ту пору знать в Риме или в соборе Святого Петра о ритуале встречи императора? Последним императором, которого принимали в Риме, был Константин II. Ему навстречу, согласно книге папств, в 662 году «обладатель папского престола в сопровождении духовенства вышел к шестому придорожному камню». Кроме того, нам известно, что по случаю пребывания папы в Константинополе в 711 году Юстиниан II приказал принимать его как императора. Это произошло у седьмого придорожного камня перед городскими воротами Константинополя. В церемонии принимали участие вице-император, патриарх, сенат и духовенство. В таком плане книга папств могла содержать церемониальную подсказку, только вот никаких сведений о двенадцатом придорожном камне в книге не было, поэтому в этом отношении едва ли можно говорить об имитации указанного церемониала. Пособия о характере церемоний, написанного ученым императором Константином VII Багрянородным только в середине X века, тогда еще не существовало, а об историко-филологических изысках из-за весьма напряженной ситуации в Риме задумываться было явно не с руки.

Пожалуй, легче всего эта проблема решается, если предположить, что папа Лев III решил оказать «своему» судье и покровителю особый торжественно-впечатляющий прием, выходящий далеко за рамки отмеченного в книге папств церемониала 774 года, одновременно давая понять антипапским заговорщикам, что всем их проискам пришел конец. Равным образом все проявления хвалы в сочетании с громко выраженным одобрением в литании восприняты уже в период королевского правления Карла и поэтому не являются убедительным доказательством какого бы то ни было толкования в пользу повышения достоинства короля франков и лангобардов и «патриция римлян». Хотя и в прозвучавшем восхвалении уже содержатся красочные эпитеты, изначально адресованные Василию Великому, к примеру, «увенчанный Богом, великий и миротворящий», правда, неизменно в сочетании с титулом Карла — король и «патриций римлян».

Очевидную взаимосвязь почетного, имперскими хрониками детально расписанного приема и соседствующего с последним заседанием суда в более сжатом виде воспроизводит и книга папств, словно раскрывая, по мнению Льва III, настоящую причину визита Карла в Рим, на ожидание которого, правда, было потрачено более года. А вот хроники монастыря Лорш, отметив собрание в Майнце, где объявили о намерении короля посетить могилу князя апостолов, medias res, указывают на безотлагательные переговоры «здесь», то есть в Риме, относительно папы Льва III и его обвинителей. И Эйнхард десятилетия спустя увязывает смиренную мотивацию Карла, связанную с расстройством Римской церкви.

Хотя книга папств ставит вопрос о незамедлительном начале переговоров, Карл только через неделю после прибытия на место, 1 декабря 800 года, занялся деликатным делом, связанным с урегулированием внутрицерковных проблем и завершением расследования происков в отношении Льва III.

Не папа, а король провел собрание в соборе Святого Петра, превратившееся в трибунал. В нем, по-видимому, участвовали также представители франкской знати и римской аристократии. В подражание античным образцам имперские хроники пишут даже о «соп1ю» — древнеримском народном собрании. Описывая дилемму языком имперских хроник, собранию было поручено, что представлялось важнейшим и труднейшим делом и уже было начато, обсудить преступления, в которых обвинялся папа. В отличие от предварительного следствия, проведенного годом раньше королевскими легатами, в ходе которого брали слово и заговорщики, на этот раз предметного обсуждения упреков в форме вопросов и ответов не произошло. Собравшиеся отцы, рассевшиея, подобно королю и понтифику, по кругу, а остальные участники по сторонам, пришли к выводу, что не могут взять на себя смелость судить папский престол: «Его не вправе судить никто». Это прозвучало со ссылкой на псевдосиммахические фальсификации, проникшие и в широко распространенное собрание церковного права, в том числе в «Дионисии-Адриане» на территории государства франков.

На это признание папа ответил следующим заявлением: «По примеру моих предшественников я готов очиститься от этих ложных преступных обвинений, лживым образом распространяемых против меня». Поскольку никто не посмел возразить против данной процедуры, а король из соображений политической целесообразности уже давно принял решение взять сторону Льва и, кроме того, покончить с происками его оппонентов, по свидетельству анналов монастыря Лорш, монарх призвал папу «осуществить очищение на основе не их приговора, а своей свободной «воли». Если верить Алкуину, и тогда на стороне притесняемого понтифика был архиепископ Майнца Рикульф, который наряду с Арном Залыдбургским, Теодульфом Орлеанским и епископом Ионой Оксерским совершенно определенно состоял в свите Карла.

По истечении трех недель, пока предположительно велись мучительные переговоры по составлению формулы присяги, 23 декабря Лев с Евангелиями в руках поднялся на амвон собора Святого Петра и перед криптой князя апостолов, взывая к Святой Троице, произнес перед собравшимися следующую очистительную присягу: «Общеизвестно, дорогие братья, что злые люди восстали против меня и возжелали меня изувечить; они нагромоздили против меня тяжелые обвинения. Для выяснения обстоятельств происшедшего в этот город вместе со своими епископа-Рми и знатью прибыл милостивейший и сиятельнейший король Карл. Никто не осуждал и не побуждал меня к этому. Я по собственной доброй воле в вашем присутствии клянусь перед Богом, которому известно, что у меня на совести, а также перед святым князем апостолов Петром, в чьем храме мы находимся, что не запятнан никакими предъявленными мне преступлениями, которые я не совершал по собственной или чужой воле. На то Бог — мой свидетель, перед судом которого мы предстанем и перед лицом которого мы стоим. Я действую так по доброй воле, дабы покончить с любым подозрением. И совсем не потому, что так сказано в церковных законах, или потому, что тем самым я хочу создать прецедент или установить правило поведения для моих преемников или наших братьев и епископов». Возможно, при этом Лев III вспоминал папу Пелагия I, которому в 555 году таким же образом пришлось очищаться от подозрения в том, что он физически устранил своего предшественника.

Согласно анналам монастыря Лорш, в полном соответствии с книгой папств, после этого самоочищения Льва все присутствующие во главе с Карлом запели «Те deum Laudamus» («Тебя, Господи, хвалим!»), поскольку, как говорилось, папа телесно остался невредимым и «Бог его духовно сохранил».

Возможно, случайно, однако, безусловно, символично, что в тот же день накануне рождественского сочельника со Святой земли вернулся королевский эмиссар, придворный священнослужитель Захарий. Его сопровождали два монаха из монастыря Святого Саввы, расположенного на горе Элеонской. Они передали королю франков по случаю интронизации ключи от Гроба Господня, от Голгофы и от Сиона вместе с флагом «града Иерусалим». Можно представить, какое волнующее впечатление произвели эти дары из геофафического и духовного центра тогдашнего мира на современников, тем более в преддверии Рождества Спасителя.

Два дня спустя, то есть в первый день Рождества, произошло событие, которому суждено было сыграть выдающуюся роль в европейской истории. Во время торжественной мессы в соборе Святого Петра папа Лев III совершил императорскую коронацию Карла. Сопутствующие обстоятельства, причины и следствия этого события неизменно вызывали споры. Обратимся вначале к нашим важнейшим источникам, дающим ключ к пониманию вопроса. Книга папств отмечает: «Затем [после очистительной клятвы папы Льва] с наступлением праздника Рождества Христова вес снова собрались в указанном соборе Святого апостола Петра. И вот достопочтенный и досточтимый папа собственноручно возложил на него [Карла] чрезвычайно дорогую корону. И все верные римляне, видевшие, сколь велико его покровительство и любовь к Святой Римской церкви и ее наместнику, воскликнули все разом по знаку Божию и обладателя ключей от небесного царствия: «Карлу, смиреннейшему Августу, коронованному Бо гом, великому и мироносному императору- жизнь и победу!» Перед священной криптой с могилой апостола Петра они триж ды воззвали к разным святым и все назвали Карла императором римлян. В заключение святейший епископ и папа помазал Карла, своего выдающегося сына, на царствие в этот день Рождества нашего Господа Христа Иисуса». После торжественной мессы Карл со своими сыновьями и дочерьми возложил на крипту апостола Петра различные дары, среди них усыпанную драгоценными камнями золотую корону, ценный массивный дискос, на котором выгравировано имя «Карл», и такую же чашу, а также иную литургическую утварь и еще серебряный столик. Латеранская базилика, именуемая «Константиниана», получила богато украшенный крест. Кое-что досталось и церкви Божией Матери.

Имперские хроники посвящают происшедшему событию следующее описание: «В тот священный день Рождества Христова, когда в ходе торжественной мессы перед криптой святого апостола Петра король поднялся после молитвы, папа Лев возложил ему на голову корону, и весь римский народ воскликнул с ликованиeм: «Благороднейшему Карлу, коронованному Богом, и мироносному императору римлян — жизнь и победу!» После хвалебного песнопения наместник Христа по обычаю старых императоров удостоил Карла земного поклона (Рroskynese). После того как король отказался от имени «патриций», он был наречен императором и Августом».

Таково двойное изложение фактов. Различие заключается лишь в том, что книга папств отмечает выполненное после императорского коронования и одобрительной реакции помазание старшего сына Карла, в то время как франкские анналы повествуют о церемониальном поклоне понтифика и об отказе от старого титула.

В противоположность этому двойному изложению, которое тем не менее демонстрирует инициативу Льва III при совершении коронации, по-иному воспринимаются записи аббата Рихбота из монастыря Лорш, имевшего непосредственный доступ ко двору Карла и поэтому располагавшего более достоверными сведениями о действующих лицах и их мотивах. Его версия происшедшего помещает это выдающееся событие в более широкий исонтекст и одновременно обосновывает повышение прежнего королевского титула: «И поскольку тогда со стороны греков императорское достоинство перестало существовать [то есть оказалось вакантным], как понтифику, так и всем святым собравшимся на этот собор отцам, а также прочему люду показалось уместным признать императором того самого Карла, короля франков, в руках которого был Рим, где всегда находились цезари, и прочие места, принадлежавшие ему в Италии или в Галлии или на землях франков. И поскольку Господь отдал эти места под власть короля Карла, сочли справедливым наречение его этим титулом — с Божией помощью и по воле народа. Король не мог отвергнуть это желание. Смиренно покорившись воле Божией, Карл в день Рождества нашего Господа Христа Иисуса по просьбе духовенства и всего христианского народа принял императорское звание с благословения и молитвенного согласия господина папы Льва III. И здесь он прежде всего отдалил Святую Римскую церковь от раздоров к миру и согласию». Коронации в то рождественское утро, которая здесь сведена даже до папской молитвы, предшествует договоренность по деловым вопросам. Речь шла о вакансии императорства и праве распоряжаться античными императорскими местами. Заметим, упоминание о ликовании римлян в этой связи отсутствует.

Другим аутентичным комментарием по поводу событий в то рождественское утро следует считать указание Эйнхарда в его житии правителя. Оно, правда, встречается в связи с описанием характера Карла, особенно с учетом его способности сдержанно переносить недоброжелательство и ревность. В этом разделе к тому же идет речь о глубокой приверженности Карла святому Петру и о его стремлении украсить этот храм с местом захоронения апостола. Еще речь идет о том, что последний визит Карла в Рим прежде всего служил цели упорядочить расшатанное состояние церкви, и этому были посвящены все зимние месяцы. В те дни он принял звание императора и Августа. Поначалу это настолько претило ему, что в тот праздничный день он даже не переступил бы порог храма, если бы предвидел решение папы. Карл с большой выдержкой перенес зависть и возмущение римских императоров из-за его нового титула. Он великодушно пережил их презрение — в этом отношении Карл, несомненно, оказался на высоте, направив к ним многочисленных эмиссаров и называя их в своих посланиях «братья».

Становится понятно, что только из монастыря Лорш аргументирование обосновывают принятие императорского достоинства и смену титула, в то время как параллельные источники лишь с некоторым смещением акцентов в самых общих чертах пишут о характере самой церемонии в соборе Святого Петра. В итоге по прошествии более чем четверти столетия Эйнхард постулирует, что его читатели и без того знакомы с деталями происходившего в 800 году, или расценивает их как незначительные, резюмируя критику своего хозяина задним числом.

Тем не менее значение данного свидетельства трудно переоценить. Эйнхард был не только придворным, поэтом и зодчим у Карла в Ахене. Он нашел свое признание еще как дипломат на службе короля и императора, оказывая значительное влияние на политическую линию Карла на последнем этапе его правления. Именно Эйнхард в 806 году передал на подпись папе политическое завещание Карла, известное под названием Divisio rtgnorum, а в 811 году вдохновил Карла на составление собственно завещания, полный текст которого предание донесло до нас в житии монарха. Он был одним из тех, кто инициировал признание за Людовиком Благочестивым статуса соправителя в 813 году. Таким образом, слово Эйнхарда, деятельного участника многочисленных событий, находившегося в ближайшем окружении Карла, приобретает особый вес.

Из разных источников, представленных на манер китайской головоломки, вырисовывается, по сути дела, следующая картина: при всей неопределенности того, о чем договорились Карл и Лев в связи с принятием императорского достоинства уже в Падерборне (Саксония), с уверенностью можно утверждать, что решение папы в то рождественское утро не застало Карла врасплох. Невозможно экспромтом организовать хвалебное песнопение и возгласы одобрения, а также скрыть от взгляда короля положенную перед криптой корону. Да и сам Карл едва ли мог облачиться в одеяние императора лишь непосредственно перед актом посвящения, в котором, и по свидетельству Эйнхарда, он, безусловно, появлялся в Риме, не говоря уже о том, что, оказавшись в сложной, только-только упорядоченной ситуации, папа едва ли рискнул бы провоцировать своего покровителя, влиятельного короля франков, да еще сразу после принесения очистительной клятвы. Раздражение, охватившее Карла скорее всего сразу после церемонии в соборе Святого Петра, отдаленное эхо которого докатилось до нас благодаря Эйнхарду, по-видимому, проистекало из формы акта, обеспечивавшей папе доминирующую функцию, а возносившим одобрения жителям Рима государственно-правовой перевес. Тем самым, как полагают более поздние исследователи, римская идея императорства вовсе не противоречила ахейскому императорскому достоинству. А вот характер церемонии, а также роль совершавшего коронацию и присутствующих в храме породили серьезные возражения.

Хотя в Риме VIII века, уже многие десятилетия подряд уда-; лявшемся от Византии и ее правителей, даже несмотря на то что организованный при участии патриарха Запада Никейский собор 787 года, вернувшись к вопросу о почитании икон, вновь привел к определенному сближению, имели весьма смутные представления и поэтому располагали более чем ограниченными детальными сведениями о формах возведения в императоры на Босфоре, тем не менее было достаточно хорошо известно, что для этой процедуры (не назначения отцом сына в соправители!) конституционно достаточно избрания и назначения войском, сенатом и народом. К этому по большей части (впервые это подтверждено возведением Льва I в 457 году) добавлялась коронация патриархом Константинопольским. Однажды этот акт был исполнен даже присутствовавшим римским папой, когда в 526 году Иоанн I находился в городе императоров и короновал Юстиниана I. Через это благословение император воспринял «мистическое освящение его служения». Подробности той коронации, очевидно, произошедшей в рамках торжественной мессы после вступления правителя на престол, до X столетия не отмечены, а в последующий период времени отражены в императорской церемониальной книге.

Без малого двумя десятилетиями ранее в соборе Святого Петра прошла коронация с участием понтифика: тогда Адриан I помазал на королевское правление сыновей Карла — Людовика и Пипина (Карломана), на которых тем самым распространилось покровительство святого апостола Петра. В результате помазания и коронации понтифик вновь однозначно легализовал династию «выдвиженцев». Эту традицию, по-видимому, подхватил его преемник Лев III в рождественское утро 800 года, когда понтифик помазал старшего сына Карла, тоже Карла, да еще короновал его, как сказано в одном послании Алкуина. Вполне вероятно, что это вызвало злобную усмешку византийского хрониста Феофана Конфессора, в связи с 797 годом отмечающего, что тогда, когда изувеченный папа обратился за помощью к Карлу, королю франков, Рим оказался под господством франков, а Лев III «в оправдание своей вины перед Карлом» короновал его в соборе Святого Петра императором римлян, а потом еще помазал с головы до пят, облачил в императорские одеяния и возложил корону».

Помазание императора для Византии было делом необычным. Низкий поклон перед императором (Рroskynese) являлся составной частью византийского придворного церемониала. Исполнять его обязаны были также патриарх и Роntifex maximus[65] Запада. B любом случае начиная с 669 года папа выражал готовность следовать этому правилу в своих приветственных посланиях. По крайней мере в отношении этого жеста смирения, коронации и облачения Карла в императорские одеяния, а также возгласов одобрения пример Константинополя имел решающее значение. Этим элементам противоречат последовательность и акценты отдельных компонентов процедуры возведения, очевидно, вызвавших огорчение Карла и более чем сдержанную реакцию аббата Рихбота в его записях. Речь шла об экзальтированной роли папы и римлян, потребовавших для себя конститутивных актов. Карл как король и «патриций римлян», видимо, не мог примириться со столь неординарной формой реализации. Разве нe являлся он и без участия папы или жителей града Рима, на взгляд его окружения, «новым Давидом» и властителем христианской империи в качестве преемника Римской империи? Разве не был он уже давно хозяином резиденций прежних императоров (как нам дает понять аббат монастыря Лорш и архиепископ Трирский), например Рима и Равенны, Арлеса и Трира? Как уже Libri Carolini «списали» Римскую империю, так и короли и даже греческие императоры уже не правители всего мира, в то время как Карл «по знаку Божию является королем франков, который правит Галлией, Германией, Италией и теми бесчисленными провинциями».

Распространению ветхозаветно оправданного королевского правления на христианскую империю Запада, чему упорно противилось только Беневенто, соответствовало вытеснение византийцев из Средиземноморья. Правда, данная тенденция не коснулась Сицилии и побережья Адриатики от Венеции до Зары. Это связывали на Западе с узурпацией власти императрицей Ириной, в 787 году велевшей ослепить сына и сместить его. Наши источники умалчивают, стала ли при этом Ирина орудием дворцовой камарильи или поступила так по собственному убеждению. Такого рода правление расценивалось как неприемлемый властный матриархат и, таким образом, как вакансия в имперской системе власти, возможно, даже как требование настоящего момента: король франков, гарант и покровитель папства, соединяет свою персону со свободным титулом, вакантным достоинством. Карл не мог прекословить этому, ведь достоинство императора и Августа было единственным, которое с античных времен возвышало и выделяло его носителя над королевством. Ведь королевский титул, а им обладали также правители Астурии, Мерсии и даже славянские вожди, соответствовал полноте власти господина над многими народами от Атлантики до Венского леса, от Эльбы до ворот Вечного города. Разве в результате принятия более высокого титула, нового монаршего звания одновременно не был восстановлен богоугодный порядок, требующий, по Августину, соответствия «обозначения» и «дела» («nomen» и «res»), согласно которому именно самый влиятельный и единственный правитель христианской империи удостоился положенного ему императорского достоинства и в виде титула?

Разве однажды папское решение уже не обосновало необходимость праведного порядка, когда римское юридическое заключение указало на неотложность смещения последнего короля династии Меровингов, объявив богоугодным делом возведение в королевское достоинство всемогущего мажордома и принцепса? Несколько позже с этим возвышением короля оказалась связана известная идея так называемой трансляции. Согласно ей, как свидетельствует составленное примерно в 840 году житие святого Виллихеда, первого епископа Бременской церкви, «в результате выбора римского народа на соборе епископов из-за власти матриархата императорская власть была отдана господству франков». Начиная с XI века, по мнению столь же современных авторов, именно папа забрал империю у греков и передал ее франкам. Критический взгляд Карла на чересчур доминирующую, как ему казалось, роль преемника апостола Петра получил здесь свое историческое оправдание. Может быть, он размышлял даже о самокоронации, как по крайней мере сообщает один надежный источник о назначении и коронации Людовика в 813 году как соправителя в Ахене. Наконец, следует отметить, что ни в Ветхом, ни в Новом Завете нет образца церемониала коронации императора.

Согласно важнейшим свидетельствам того времени, Карл принял достоинство императора и Августа, и только в книге папств он представлен как император римлян (Imperator Romanorum). При этом речь идет об одном титуле, который, очевидно, образован по аналогии с титулом patricius romanorum и также не имел соответствия в официальном языке Византии. Лишь после про токольной договоренности византийского императора с франкским узурпатором в 812 году Василий добавил к своему титулу указание на принадлежность к римлянам, в то время как Карл впоследствии именовался только императором, однако не уставал подчеркивать необходимость восстановления «мира между Восточной и Западной империями».

Церемониальный момент и титулование, по сути, сближаются с унаследованным византийским примером, однако совершенная папой коронация как конститутивный акт и заимствованный из римской действительности императорский титул, соответствующий «римскому патрицию», в первый день Рождества 800 года фактически породили западную императорскую власть, которая в Р удущем, конкурируя с Византией, стянула в один крепкий узел правление и священство, установив своеобразное равновесие между обеими властями, управляющими миром, причем чаша весов после так называемого спора о пожаловании качнулась в пользу папства. Этот союз духовного Рима с франками, идейными носителями создания Западной империи, за которыми последовали немцы, наметился уже при Пипине, отце Карла. Однако прочность он приобрел в результате деятельности понтифика Льва III.;Это соответствовало праведному порядку: король франков, которого впредь именовали «новым Давидом» или Константином, |обрел императорское достоинство, превосходившее любое коро-даевское. Официальное употребление этого титула подвергалось многократным изменениям и характеризовало начальные трудности, с которыми столкнулась канцелярия.

Если попробовать вникнуть в государственно-правовое содержание этого понятия, то откроется масса трудностей. Папа, о чем однозначно свидетельствует добавка «Котапошт» к императорскому титулу, связывал с этим достоинством особое покровительство Карла в отношении Рима, благодаря чему город получал большую свободу действий по сравнению с функциональными возможностями патриция города и дуката Рим. Лев III едва ли задумывался о возрождении западной императорской власти, фактически исчезнувшей после Ромула Августула (476 год). Ведь сравнительно недавняя фальсификация от имени Константина Великого возложила ответственность за судьбу Запада на плечи понтифика как императора с предоставлением ему императорских знаков отличия и почетных привилегий, а также с включением в его империю Гесперии[66] вместе с островами: рядом с князем апостолов в Риме не должно быть никакого императора. Поэтому император удалился в Константинополь. Таким образом, новый император Запада невольно превратился бы в угрозу для последующей консолидации церковного государства апостола Петра, основой которого являлись главным образом дарения Пипина и Карла, но широкой правовой базой оно было привязано к Соnstitutum Constantini. Что касается точки зрения Карла и его советников, однозначный ответ здесь неуместен. Титул и достоинство стали наполняться конкретным содержанием лишь в последующие годы. Пока же в самосознании Карла к Восточной не приросла Западная, то есть «своя» империя, которая не была Западной в духе позднеантичной эпохи, а являлась средневековой, новой, хотя она и подпитывалась и обогащалась старыми традициями. Император Карл — это «новый Давид» и одновременно «новый Константин». Хотя эта империя возвращает нас во времена Западной части старой Римской империи, другими словами, Рима, который теперь благодаря погребению в нем князя апостолов считается священным градом и резиденцией его преемника, тем не менее Рим перестал быть единственным ядром мировой империи. В понимании франков к Риму тяготеют резиденции монархов Италии, Галлии и Германии (!). Новая империя перекрывает своим сводом западную христианскую империю. Предсказаниям Феофана, что Карл нападет на Сицилию, не суждено было осуществиться. Для новой империи несвойственна любая политика экспансии в ущерб Византии. Спорные территориальные вопросы в отношении Венеции и Истрии во времена Карла решались в духе согласия. Империя франков даже под новым флагом не стала великой державой Средиземноморья по причине отсутствия у нее морского флота.

Примечания:

1

Неизвестная земля (лат.). — Здесь и далее, кроме указанных случаев, примеч. пер.

2

Христианская империя (лат.).

3

Героические поэмы (фр.).

4

Тевтонская империя, тевтонское государство (лат.).

5

Восточная империя франков (лат.).

6

«В этом году родился король Карл» (лат.).

17

Разделение, раздел (лат.).

18

Имитация (лат.).

19

Осуждение случившегося (лат.).

20

Государство (лат.).

21

Коварство, подлость, предательство (лат.).

22

Патриций (лат.).

23

Исповедальня (лат.).

24

Акты Сильвестра (лат.).

25

Установление, закон (лат.).

26

Дарение, дар (лат.).

27

Книги (произведения) Карла (лат.).

28

Дворцы (лат.).

29

Знать (лат.).

30

Рассказ, повествование (лат.).

31

Песнь об обращении Саксонии (лат.).

32

Дворец (лат.).

33

Великий (лат.).

34

Испанцы (лат.).

35

Героическая поэма (лат.).

36

Господство и власть (лат.).

37

Разделение, раздел королевства (лат.).

38

Прославления королевской семье (лат.).

39

Государство Святого Петра (лат.).

40

Государство римлян (лат.).

41

Служение, должность (лат.).

42

Саксонский капитулярий (лат.).

43

Прибытие (лат.).

44

Отбытие (лат.).

45

Капитулярий об организации коронных земель и императорских дворов и имений (лат.).

46

Община, город (лат).

47

Королевский вассал (лат.).

48

Наши вассалы (лат.).

49

Государство, отечество (лат.).

50

Непредвиденная развязка запутанного дела (лат.).

51

Речь идет о епископе Меца.

52

Вульгата — Ветхий Завет, переведенный на латинский язык.

53

Гимн: Тебя, Господи, хвалим! (лат.)

54

Дословно: устройство империи. Здесь: закон о престолонаследии в империи (лат.).

55

Вопрос о сущности и содержании работы седьмого Вселенско-Никейского собора 787 года и причинах раскола церквей более сложен, чем это излагает автор. — Примеч. науч. ред.

56

Священные дела (лат.).

57

Имеется в виду канал Рейн — Майн — Дунай. Фосса Каролина — ров, канал Карла (лат.).

58

Помни о смерти (лат.).

59

Усопший, вы умирали от жажды и у этого источника бросили якорь (ит.).

60

Дословно: келья, кладовая (лат.).

61

Салическое право (лат.).

62

Христианская империя (лат.).

63

Изречения папы (лат.).

64

Римский мир (лат.).

65

Дословно: великий понтифик. Здесь: папа римский (лат.).

66

Древнегреческое название Испании и Италии.