Жизнь снова круто переменилась. Впереди нас ждала учеба на летчика-истребителя, и к нам стали относиться гораздо любезнее. Огромный груз наказаний свалился с нас, и наша жизнь теперь была посвящена небу. В первые два месяца подготовки мы летали на самолетах, похожих на настоящие истребители. Возможно только, они были не такими мощными и маневренными и снабжены малокалиберными пулеметами. Так нас готовили к полетам на «Хаябуса-2», лучшем в то время истребителе, стоявшем на вооружении в армии.

Курс обучения был сложным. Он включал стрельбу из орудий, полеты в строю, маневры и практику таранов. Последняя заключалась в пикировании на диспетчерскую вышку и была самой опасной частью подготовки из-за психологического напряжения, возникавшего от мысли, что мы готовились умереть. Считалось само собой разумеющимся, что пилот в подбитом самолете должен умереть, как настоящий самурай, и доказать тем самым, что он не может вернуться побежденным. Он должен был протаранить корабль или самолет противника, забрав с собой как можно больше врагов.

Именно с этой мыслью я в первый раз нырнул по направлению к диспетчерской вышке. С высоты две тысячи футов я смотрел на базу Хиро, на окружавшие ее окрестности – горные хребты и зеленые долины, поля, простиравшиеся до берега мерцающего моря. На земле виднелась бетонная полоса, выстроившиеся на краю летного поля в ряд самолеты и ангары. Инструкторы с гулом проносились в самолетах, поднимая звенья по три машины. Я увидел, как один из них вышел из строя и начал пикировать. Второй самолет накренился на одно крыло и последовал за ним, потом третий. Они понеслись к земле. Следующее звено. Вот и они стали пикировать, становясь все меньше и меньше. Еще одно звено.

Сейчас передо мной осталась лишь одна машина. Моя очередь. Повернув штурвал влево, я почувствовал, как земля понеслась мне навстречу. Первое звено вышло из пике, потом второе, затем тот парень впереди меня… Земля рванулась вверх. Поле аэродрома и здания стремительно росли, как по волшебству.

На какое-то мгновение я был почти загипнотизирован. Все вокруг становилось больше и ближе, больше и ближе… Я был поражен собственной отвагой. Сейчас! Штурвал на себя… Кровь забурлила в моей голове, как будто продолжая течь вниз. За стеклами кабины поплыли черные пятна. Потрясенный, я шел ровно на высоте двухсот футов над целью вслед за летящим впереди самолетом, затем стал постепенно подниматься. Мне казалось, что от столкновения с вышкой меня отделяли всего несколько футов.

Мы сделали круг и поднялись, готовясь к повторному маневру. Через несколько секунд мойсамолет снова ринулся вниз. Еще раз! Теперь я удивил всех находившихся на летном поле и не позволил себе впасть в гипнотическое состояние. На этот раз все было по-другому. Я сконцентрировал внимание на летевшем впереди самолете и с презрением проследил, как он вышел из пике. Машина пронеслась над диспетчерской вышкой слишком высоко. Однако когда пилот начал выравнивать самолет, я краем глаза заметил, что его вертикальное падение продолжалось. Машина так и не вышла из пике. Я увидел вспышку, услышал грохот и в лихорадочном волнении поднялся выше. Внутри меня все бушевало. Я проклинал себя, проклинал за то, что сделал, за то, что мои руки тряслись. На какое-то мгновение я почти почувствовал, на что это будет похоже… какими будут ощущения, если продолжить падение вниз.

Снова и снова мы повторяли таранные маневры, но в тот день уже никто из ребят не пролетел ниже чем в двухстах футах над вышкой. Со временем нам становилось все легче. Однажды чувство, что смерть близко, так нахлынуло на меня, что я потерял самообладание. Мой самолет снова прогудел метрах в трехстах от цели. В следующий заход я с досады сократил это расстояние на две трети.

Постепенно мы приобретали необходимый опыт. Нас учили пикировать также на нарисованные в конце взлетно-посадочной полосы очертания кораблей и авианосцев. Через несколько недель тренировок мы пролетали над целью с запасом всего шестьдесят футов. У нас появилось шестое чувство – что-то, что заставляло нас точно оценить расстояние до земли. Через три недели наши инструкторы ввели новое упражнение. Теперь мы должны были пикировать на цель с закрытыми глазами. Срываясь вниз с высоты примерно шесть тысяч футов, мы считали до десяти и только после этого тянули штурвал на себя. Если падение происходило с трех тысяч футов, считать полагалось до шести.

Во время первых нескольких маневров я подглядывал. Украдкой, но подглядывал. Когда мне удалось совладать с собой и заставить себя держать глаза закрытыми, я начал считать слишком быстро. Но в конце концов все мы стали настоящими мастерами «пикирования вслепую». Даже не производя отсчета, нам удавалось определить, насколько близко находилась земля. Точно так же слепой человек чувствует перед собой стену.

Ежедневно мы оттачивали фигуры высшего пилотажа, учась выполнять резкие повороты, бочки, крены с помощью элеронов, полупетли и боевые развороты. С каждым днем мое искусство росло, потому что во время практических занятий я совершил всего лишь несколько ошибок. Три моих товарища тоже проявили себя способными летчиками. Ока и Ямамото летали бесшабашно, Накамура был более осторожен, но и техника его была выше. Никаких сомнений в его смелости не возникало. Накамура пикировал точно на цель, каждый раз пролетая почти на одной и той же высоте с разницей всего в несколько футов.

Постепенно пикирования стали менее страшными, все больше и больше походили на игру и потеряли свое истинное значение. Люди, направляющие самолет в цель и осознанно идущие на гибель? Да, я понимал это, но как-то пассивно, словно читал про летчиков-смертников книгу или смотрел кино. В это верилось… но в то же время такие вещи казались далекими от меня. Одна мысль глубоко въелась в мозг: «Это случается только с другими людьми. Не с тобой и не с твоими друзьями». Пробуждение наступило в октябре. В том месяце «Токкотай» – первая специальная авиационная атакующая группа – нанесла удар по врагу. Это были первые японские летчики-смертники.

«Самурай живет так, что в любой момент готов умереть». Каждый сражавшийся японец знал эти слова. «Мы наносим один удар». «Будьте уверены, честь тяжелее, чем горы, а смерть легче перышка». Все это были части образцового мышления, древней религиозной философии, национального синтоизма.

Однако идея целевого уничтожения наших пилотов родилась в голове полковника Мотохару Окамуры с военно-воздушной базы Татэяма. Его секретный план был представлен вице-адмиралу Такихиро Ониси, прародителю специальных атакующих групп, и, похоже, был одобрен главнокомандующим.

Окамура был уверен, что пилоты-смертники могут изменить ход войны в пользу Японии. «Я лично разговаривал со своими летчиками, – заявил он, – и убежден, что у нас будет столько добровольцев, сколько необходимо». Через некоторое время его предложения были приняты.

В конце октября, когда американские войска высадились на Филиппинах, главнокомандующий обнародовал памятное коммюнике:

«Соединение „Камикадзе“ с авиационной базы Сикисима из специального авиационного атакующего корпуса 25 октября 1944 года в тридцати морских милях на северо-восток от Филиппинских островов в море Сулу провело успешную стремительную атаку на вражеский экспедиционный корпус, в который входили четыре авианосца. Два специальных атакующих самолета вместе врезались во вражеский авианосец, вызвав сильный пожар и взрывы. Военное судно было потоплено. Третий самолет врезался в другой авианосец, также вызвав на нем сильный пожар. Четвертый самолет поразил крейсер. Взорвавшись, судно тотчас пошло ко дну».

Молодой лейтенант Юкио Сэки стал первым в мире человеком-бомбой, когда повел славных камикадзе на бухту Лейте. Он совсем недавно женился. Его командиры вызвали его и спросили, не захочет ли он принять на себя бессмертную славу. Сэки молчал ровно столько времени, сколько требовалось, чтобы провести ладонью по волосам. Затем он кивнул. Атака имела потрясающий успех. Все пилоты были малоопытными. Каждая машина несла на себе бомбу весом пятьсот пятьдесят фунтов. Согласно отчету эскорта наблюдателей, все они попали в цель.

«Токкотай» было единым названием для всех летчиков-смертников, кроме того, у каждой атакующей группы было свое собственное. Однако общепризнанным стало название первого атакующего корпуса «Камикадзе», что означало «ветер богов». Этот ветер в XIII веке потопил флот Чингисхана, который хотел вторгнуться на территорию Японии. Понятие «Камикадзе – божественный ветер» стало главным обозначением атак наших летчиков-смертников, которые нанесли тяжелейший урон американскому флоту за всю его историю, обрушив сотни прямых ударов на его суда. В это же понятие входили атаки одноместных планеров с бомбой, которые запускались с самолета.

Итак, к концу 1944 года камикадзе стали объединяющей идеей. Как раньше Бог обрушивал на наших врагов поражающий огонь, так теперь он бросал на них нагруженные бомбами самолеты. Скрыться от нашей новой силы было невозможно. Под постоянной бомбардировкой японской пропаганды общий оптимизм быстро укреплялся. Только меньшинство, единицы разумных людей позволяли себе размышлять и удивляться. Разве появление камикадзе не свидетельствовало об отчаянном положении Японии в этой войне?

Хотя первый воздушный налет на Токио произошел два года назад, а атаки противника на японские позиции становились все интенсивнее, за время моей учебы на базе Хиро не было ни одной бомбежки.

Теперь потеря таких жизненно важных баз, как Индонезия, Бирма и Суматра, нанесла серьезный урон снабжению топливом. Дефицит сказывался уже настолько сильно, что даже наши лучшие истребители не ввязывались в длительные схватки с вражескими самолетами. Станции радионаблюдения на наших главных островах предупреждали о приближении противника. Если вражеские машины летели от Нагои на восток или на Оиту, мы могли вздохнуть спокойно. Но если они направлялись на Осаку, мы с тревогой смотрели в небо, опасаясь, что неприятель повернет на Хиро. В основном мы думали о том, чтобы сохранить свои самолеты в целости и сохранности.

Однажды в ноябре сразу после завтрака на нашей базе впервые завыла сирена. Объявили воздушную тревогу. Мы бросились к своим тренировочным машинам и быстро поднялись в облака. Вернувшись, мы увидели, что ничего не произошло. Несколько бомбардировщиков «В-29» в сопровождении истребителей проследовали над Хиро и сбросили бомбы на Куре. Несколько дней такая картина повторялась. Ревели сирены, мы взмывали в воздух и каждый раз по возвращении находили свою базу невредимой.

Наша подготовка быстро продвигалась вперед, и вскоре я уже летал на «Хаябусе-2». Из едва оперившегося птенца я превратился в настоящего летчика. Моя мечта сбылась. Однако наши хитрые игры с врагом в прятки вызывали у меня большое волнение. Ясуо Кувахара не был непобедимым самураем неба, который искусно выполнял фигуры высшего пилотажа над Токио в день рождения императора или в праздник основания нашего государства, нет, он был вынужден прятаться.

Это у всех нас вызывало негодование. В то же время мы были подавлены и встревожены из-за того, что Япония оказалась в таком бедственном положении. Правда, нам все время говорили, что наше бегство от врага временно, что страна готовилась к отражению вторжения неприятеля, но эта пропаганда на многих из нас как-то не очень действовала. Даже камикадзе не останавливали врага. Пока еще не останавливали.

Однажды мы вернулись из полета и обнаружили свою базу Хиро дымящейся. Горел один из ангаров. Полдюжины бомбардировщиков освободителей нанесли удар, вспахав часть взлетно-посадочной полосы и угодив в сборочный цех истребителей.

Пожарные отчаянно боролись с огнем, а специальная бригада торопливо ремонтировала взлетную полосу. Бомбежка произошла незадолго до того, как наша группа злых и удрученных пилотов вернулась на базу. Отрапортовав начальству, мы пошли по полю, оценивая разрушения. Мы с Накамурой медленно шли по серой бетонной полосе. Я посмотрел на воронки и удивился, что намвообще удалось сесть. Вот во что могли превратить нашу базу бомбы. Никто не проронил ни слова. Мы просто шли и рассматривали разрушения. Кто-то в порыве злобы периодически отставал от общей группы. Когда нашим глазам предстал обуглившийся ангар и останки самолетов, Накамура пробормотал:

– Истребители не могут воевать. Ха-ха!

Потом я навестил Тацуно. Он уже летал самостоятельно на «акатомбо» и показал себя настоящим молодцом. Раз начались бомбежки Хиро, уже стали возникать сомнения, успеют ли новички пройти весь курс обучения.

– Видимо, со дня на день тебя посадят на «хаябусу», – предположил я.

Тацуно положил руку мне на плечо:

– Может быть, наши планы осуществятся. Ясуо, мне кажется, все идет слишком хорошо, чтобы это было правдой. И все-таки… – Он замолчал и нахмурился.

Я ждал, чувствуя, что Тацуно собирался сказать что-то, чего мне вовсе не хотелось слышать.

– И все-таки я сомневаюсь, что все пройдет гладко.

– Гладко? Что ты имеешь в виду?

– Если мы собираемся победить… когда же мы начнем воевать? Атаки врага становятся все серьезнее. Когда они собираются остановиться? Если мы не дадим им отпор сейчас, как нам удастся сделать это через месяц или через полгода? В чем тут секрет? Чего мы выжидаем? – Голос Тацуно был тихим и напряженным.

– До победы все складывается тяжело для обеих сторон, – сказал я.

– Да, но что мы делаем? Разве мы наносим урон американцам? Разве мы бомбим Калифорнию, Нью-Йорк, Вашингтон?

Эти слова вызывали боль.

Я посидел несколько секунд молча, потом встал.

– Пора в казарму.

– Тебе уже надо идти? Так быстро?

– Да, пора, – ответил я. – Еще полно дел.

Оглянувшись по дороге назад, я увидел, что Тацуно все еще смотрел мне вслед. Я помахал ему, и в ответ он тоже поднял руку. С того момента мы долго не виделись.

Несколько дней спустя пятеро из нас летели над морем между Куре и Ивакуни. С высоты двенадцать тысяч футов я посмотрел вниз. Облака собирались с удивительной скоростью. Белые обрывки проносились прямо у меня перед глазами, словно клочки ваты. Далеко за горами едва виднелся сероватый полумесяц. Время от времени я смотрел на раскинувшееся до горизонта, поблескивающее, покрытое рябью море. Как странно… думать о том, что во всем мире люди убивали друг друга. Чуть выше и впереди летел лейтенант Симада, ветеран отряда истребителей. Он участвовал в сражениях много месяцев назад, когда наши машины сильно превосходили американские «Р-39» и «Р-40». Он знал вкус победы, и не один вражеский летчик был сбит им. Я почувствовал, как мое сердце замерло от восхищения к этому тихому худощавому человеку. Как я мечтал стать таким же опытным и умелым пилотом! Затылок лейтенанта, линия его плеч – от них исходила уверенность. Иногда его голова слегка приподнималась или чуть-чуть поворачивалась. Глаза бдительно следили за окружающей обстановкой. Даже в этих мимолетных движениях чувствовалась точность и внутренняя сила.

Раскинувшиеся просторы неба, воды, земли, полумесяц – все выражало спокойствие и безмятежность. Я сдвинул сиденье. Приближаласьзима, и сейчас, взглянув в сторону берега, я вспомнил наши прогулки с Томикой. Я вспомнил мирных рыбаков со своими сетями, их босые ступни в теплом песке, веселый смех. Рыбаки и их жены смеялись совсем по-другому, не так, как в барах или на городских улицах. Это была часть природы, плеск волн, смешанный с криками морских птиц. Неужели война изменила все это? Вдруг мне захотелось вернуться в Ономити. Я приземлился бы на пустынном берегу. Сырые рыбацкие лачуги сейчас стоят пустые. Я остановился бы и стал прислушиваться к врезавшемуся в память смеху.

В моих наушниках проскрежетал голос:

– Неприятель под вами!

Я посмотрел вниз, ничего не увидел и перевел взгляд на Симаду. Лейтенант указал направление большим пальцем, и я сразу увидел их – звено за звеном, целый рой «Грумман F6F хеллкэтов». И все они летели на Хиро!

На какое-то мгновение у меня перехватило дыхание. Нет, такого просто не могло быть! Я нервно ощупал кислородную маску. Все было в порядке. Я был испуган и ошеломлен одновременно. Вражеские самолеты были разбросаны по небу, словно зерна кунжута. Конечно, мы впятером не могли броситься на них в атаку. Я обрадовался уже тому, что они хотя бы не заметили нас. Мне вдруг стало ясно, что в такой ситуации лучше всего было просто улететь прочь. А как же воздушные бои? Все будет, но только позже, когда мы наберемся достаточно опыта. Я посмотрел направо на своего приятеля Номото. Мои движения точно повторяли движения нашего лейтенанта. Номото кивнул в ответ. Я указал на огромное количество самолетов под нами. Приятель снова кивнул.

Симада стал поворачивать. Мы автоматически последовали за ним и полетели за вражескими машинами, оставаясь по-прежнему незамеченными. Неужели мы могли?.. Нет. Но на всякий случай я проверил свои пушки. Были ли они готовы к стрельбе? Да. Проверить их было необходимо. В ближайшее время нам придется применить их. В ближайшее время, но не сейчас, когда врагов так много.

В моих ушах зашумело. Нет! Мы собирались атаковать! Что же делать? В приливе неожиданной ярости я нажал на газ, и моя машина наполнилась новой силой. Так что же делать? Я вдруг забыл все, чему когда-то учился. Сбросить подвесные топливные баки! Конечно же. Иначе одна-единственная пуля могла отправить меня на тот свет. Баки полетели на землю, и наши самолеты быстро взмыли вверх. Что теперь? Я снова ощупал кислородную маску и проверил пушки. Нужно просто следовать за лейтенантом Симадой. Правильно. Следовать за лейтенантом Симадой. Повторять его действия, и все будет в порядке. Помнишь, как ты преследовал Богомола? Только сейчас не нужно подлетать так близко. Не так близко! Не создавать напряжения! Не сидеть у него на хвосте! Спокойно, Кувахара, спокойно. Твоя спина онемела. Хорошо… уже лучше. Очень хорошо. Симада начинает снижаться. Следуй за ним, Кувахара, следуй за ним. Лейтенант, казалось, слегка приподнялся, сделал полубочку, встал на правое крыло и стремительно ринулся вниз. Нос его машины был направлен на неприятеля. Я повторил его крутой маневр. Самолеты врага с каждой секундой росли в размерах. Зерна кунжута превратились в игрушечные самолетики, а затем в истребители, в самые настоящие истребители с пилотами в кабинах. Теперь все ясно… Мы собираемся ударить с тыла, а затем разлететься веером. Проведем атаку и скроемся. Нужно ли мне стрелять? Нет, подожду лидера. Делай все, как он. Почему лейтенант не стреляет? Сейчас уже можно открыть огонь, отправить град пуль в самую гущу противника и сбить целую дюжину машин. Я уверен, мы можем стрелять. Ближе… ближе. Пушки загрохотали. Лейтенант Симада открыл огонь короткими очередями. Яркие изогнутые оранжевые линии протянулись от его самолета к машинам врага.

Строй «хеллкэтов» рассеялся. Их пилоты сразу все поняли. Огонь, Кувахара, огонь! Я не просто нажимаю на гашетку. Я стреляю непрерывными очередями. Дикими длинными очередями. И никуда не попадаю. Один «грумман» резко взмывает вверх. Потрясающий маневр. Нет, он подбит. Я подбил его… Нет, в него попал Симада! Мои пули одна за другой прошивают воздух. Мы несемся вперед, входим в вираж и поднимаемся выше. В тылу вражеского соединения сумятица. Конечно, мы не можем сбить их всех. Основная часть самолетов неприятеля по-прежнему впереди, а где же остальные?

Жертва Симады блестела на солнце. Крылья сверкали в его лучах. Но с ним явно было что-то не в порядке… Из машины валил черный дым и вырывались языки пламени – цветные ленты вдоль фюзеляжа.

Очарованный, я следил за тем, как падал самолет. Никогда не думал, что вид поверженного врага доставит такое удовольствие. Но почему я не смог этого сделать? Почему не смог сбить хотя бы один «грумман», только один, когда представилась такая прекрасная возможность? Я даже не помнил, чтобы какая-то машина попала в мой прицел. А потом они разлетелись, как стая испуганных уток. Мы помчались мимо, и свой шанс я упустил. Но по крайней мере, мне удалось удержаться в строю – почти неосознанно.

Краем глаза я заметил вверху какую-то серебристую вспышку, потом еще одну и еще… Словно серебристые рыбки играли в воде. По совершенно необъяснимой причине я взглянул вниз. Совсем рядом летели вражеские самолеты. Мудрый Симада подал сигнал возвращаться. Мы были еще очень молоды и больше не могли ничего, кроме как мешать ему в бою.

Но теперь, казалось, нужно было не просто улетать. Самолеты противника стремительно приближались к нам сверху. Я оглянулся и увидел ярдах в трехстах истребителя. Вдруг из его крыльев посыпались искры. Он стрелял. Голос лейтенанта снова зазвучал в наушниках. Симада резко свернул влево. Мы последовали за ним.

Этот маневр помог нам оторваться от самолетов, которые летели сзади и под нами, но не от тех, которые мчались на нас сверху. Противники атаковали нас с тыла. Их орудия извергали огонь. Мое сердце заколотилось, в голове и груди вдруг стало пусто. Руки онемели. Кругом стоял гул и вой. Как по волшебству, в моем лобовом стекле появились отверстия. Какое-то мгновение я был совершенно сбит с толку. Лейтенант изменил курс, сделав великолепный вираж. Я последовал за ним, стараясь в точности повторить его маневр. Это сработало превосходно. Через несколько секунд я обнаружил, что сел на хвост вражеского самолета.

Вот оно! Машина противника в моем прицеле! Я выпустил очередь. Трассирующие пули обогнули хвостовое оперение истребителя. У меня свело кишки. Сейчас! Три очереди, причем каждая из них длиннее первой. Пули попали в цель! Это было такое потрясающее ощущение, что мое тело почти отказалось слушаться меня. Я словно видел все происходящее со стороны. Страшный вой моторов, стаккато пулеметных очередей, бело-голубое небо – все это походило на сон.

Я даже немного удивился, когда вражеский самолет стал терять высоту и задымился. Направив свою машину вверх, я оглянулся, чтобы посмотреть, выпрыгнет пилот или нет. Вид белого грибка парашюта на мгновение напомнил мне Богомола.

И тут я вдруг заметил, что не вижу нашего лидера… и никто его не видел. Американские и японские летчики метались по небу. Потом в моих ушах раздался гнусавый голос: «Иду на таран! Возвращайтесь на базу сами!» Это был лейтенант Симада. Что-то похожее на шаровую молнию внизу вырвало кусок неба. Лейтенанта сбили. Подо мной вспыхнуло пламя, затем раздался страшный взрыв. Только в этот момент слова Симады дошли до моего сознания.

Словно связанные вместе игрушки, к земле понеслись два самолета – американский и японский. Потом они разделились, рассыпались, и морские волны поглотили их черные обломки.

Я ощутил странную вибрацию. Мой самолет дрожал, как испуганное животное. Ровный гул винта двигателя как-то изменился, и мне вдруг стало не хватать кислорода. Сорвав маску, я опустился больше чем на двести футов и посмотрел на спидометр. Он не работал. Ветер врывался в кабину сквозь пулевые отверстия. Я посмотрел на датчик топлива. Осталось очень мало… До Хиро мне так не добраться.

Я быстро огляделся. Никого вокруг не было видно. Словно налетел ветер и расчистил небо. Сориентировавшись, я развернулся и с трудом полетел в сторону острова Кюсю. Орудия неприятеля нанесли моей машине страшный урон. Даже компас не работал. Но я хорошо знал, где находится остров. Вскоре он показался вдали. Я полетел вдоль берега, направляясь к авиабазе Оита.

Все самое страшное было позади. Вскоре покажется посадочная полоса. Только я приготовился садиться, как судьба нанесла мне новый удар. Предупреждающий сигнал с земли. Шасси не выпускалось. Я судорожно нажал кнопку. Нет! Я яростно жал на кнопку, но с земли продолжали сигнализировать о неисправности.

Я стал кружить над полем и осматривать приборы. Через несколько секунд причина поломки стала ясна. Был перебит провод. Соединить его концы не составило мне труда. Я снова нажал кнопку и выпустил шасси. Через несколько мгновений колеса затормозили на посадочной полосе. Мой первый воздушный бой был закончен.

Вернувшись в Хиро, я узнал, что остальные двое из нашей группы спаслись. Моего приятеля Сиро Номото сбили, но он, сломав ногу, все же остался жив. Несколько дней спустя Ока, Ямамото, Накамура и я навестили его в госпитале в Хиросиме и были потрясены увиденным. Номото ампутировали ногу, и он пытался покончить с собой.

Запах эфира ударил мне в ноздри, когда мы вошли в палату. Я уже был не рад, что мы пришли сюда. Что можно было сказать Номото? Как успокоить? В то же время меня вдруг охватило восхищение.

Похожий на призрак Номото сидел в своей белой кровати. Только горящие глаза выдавали то, что происходило у него внутри. Сиро был укрыт одеялом. Лишь на том месте, где была нога, оно опадало.

Мы смущенно поздоровались и получили в ответ тусклую улыбку. Я принес с собой несколько журналов.

– Спасибо, Кувахара, – сказал Сиро. – Но я не могу их читать.

– Ладно, – ответил я. – Но я все равно их оставлю. Через несколько дней тебе станет лучше.

Номото покачал головой и выдавил из себя тихий смешок. Наступила напряженная тишина. Все молчали, и это стало меня раздражать. Хоть кто-то должен был заговорить! Я нашел, как мне казалось, правильные слова:

– Мы понимаем, как ты переживаешь, Номото. Это нелегко. – Я сжал его руку, прикусил нижнюю губу и посмотрел на ладонь приятеля. Когда я сконцентрировал на ней свое внимание, слова стали находиться сами собой. – Теперь ты сможешь делать все, что хочешь. Ты выполнил свой долг перед императором. Ты настоящий самурай и честно служил своей стране. Теперь… тебя ждут другие вещи. Может, ты скоро найдешь себе жену… а?

– Да, – ответил он. – О да! Я могу найти себе хорошую, сильную, крепкую, как дуб, жену, которая сможет носить на своих плечах калеку.

Понимая, что сейчас лучше промолчать, я все же пробормотал:

– Я понимаю тебя, Номото, но подумай о лейтенанте Симаде. Он…

Глаза Номото засверкали, и он почти выкрикнул:

– Ничего ты не понимаешь! Лучше бы я последовал за лейтенантом. Какая теперь от меня польза? Какая?

Сиро отвернулся, чтобы спрятать от нас свое лицо, и застонал от боли.

Мысленно проклиная себя, я взглянул на остальных товарищей. В их взглядах не было осуждения. Только простое отсутствие мыслей. Накамура покачал головой и уставился в пол.

Потом Ока едва заметным жестом указал на дверь, и мы встали. Но уйти так просто было нельзя. Нельзя было так оставлять Сиро. Я положил руку на его плечо и сказал:

– Скоро увидимся, Номото.

В коридоре послышались звуки шагов. В палату вошли мужчина и женщина – родители Сиро. После того как мы познакомились, мама подошла к своему сыну и прикоснулась рукой к его лбу.

– Пожалуйста. – Ока предложил ей стул.

Поблагодарив, женщина села, продолжая гладить лоб Номото.

Снова наступила тишина. Наконец женщина нарушила молчание:

– Почему люди должны воевать? Почему? Почему они должны ненавидеть друг друга?

Я никогда не слышал, чтобы говорили с таким скептицизмом.

– Бессмысленная глупость. Почему нельзя… – Женщина замолчала, потом продолжила: – Мы родители Сиро… мы растили Сиро не для того, чтобы его искалечили. Мы растили его брата Еси не для того, чтобы мальчика убили. Он погиб на острове Гуадалканал. Когда я сказал, что ходатайствовал перед начальством о награждении Сиро медалью, она ответила:

– Ты очень добр, но что толку от медали? Разве она вернет ему ногу? Разве научит снова ходить? Разве вернет его погибшего брата?

Я наклонился вперед, оперся локтями о колени и посмотрел в окно на Хиросиму. Лучше бы мне было оставаться на базе. Все, что я пытался сделать в этой белой палате, было неправильным. Эх, исчезнуть бы сейчас. Я ненавидел это место… и все, что было с ним связано. Уж лучше сразу умереть. Номото был прав.

– Я не хотела расстраивать вас, – сказала женщина. – Посмотрите все на меня, – скомандовала она.

Мы подчинились. Что-то удивительное было в этом лице. Оно было страстным, даже строгим… морщинистым, искаженным и все же завораживающим. Это лицо было прекрасным. Мы не могли отвести от него глаз. Женщина смотрела на нас со смешанными чувствами, а заговорила как мать:

– Послушайте меня, дети. Ваши головы забиты идеями, идеями чести, славы. Вы думаете об отваге, о героической смерти… обо всем таком. Почему? Почему вы не забудете о чести и славе? Старайтесь спасти свою жизнь. Нет ничего почетного в том, чтобы умереть за проигранное дело!

Я ожидал, что муж перебьет ее, но он промолчал. Женщина, словно прочитав мои мысли, резко взглянула на него:

– Отцы думают так же, как матери. Разве что переживают не так глубоко.

Я вспомнил, как мой отец взглянул мне однажды в глаза и произнес: «Ты же знаешь мое сердце?»

Пришло время уходить, но всю дорогу обратно в Хиро в моих ушах звучали слова: «Нет ничего почетного в том, чтобы умереть за проигранное дело». Проигранное дело! Непонятное чувство охватило меня, и я едва не содрогнулся. Весь день эти слова преследовали меня, и наконец я стал негодовать. Кто эта женщина, что осмелилась говорить такие вещи? Обыкновенная женщина! А ее муж? Это мелкий человечек. Она как будто управляла им! Во время нашей встречи он не проронил и двух слов.

Но негодование ушло так же быстро, как появилось, и ко мне вернулось хладнокровие. Мы с Тацуно не виделись уже несколько недель. Мне казалось, что мы просто были слишком заняты. Но теперь я понял, что друг вызывал у меня чувство неловкости. Он очень напоминал мать Номото. Что он хотел сказать? Что-то секретное? То, чего все мы ждали?

Спустя несколько дней мне удалось подавить это чувство, чувство, что… Нет! Я не мог позволить это себе. Кончено, слова этой женщины не отражали мнения большинства! Однако нас преследовали неудачи. Глупо было бы это отрицать. Правда, пропаганда продолжала литься все таким же бурным потоком, но она потеряла свою силу. Некоторые факты были очевидны многим военным. Как они могли помочь людям оптимистически оценивать обстоятельства?

В какой-то момент я тоже столкнулся с этими фактами. Япония отступила на три тысячи миль в Тихом океане. Макартур захватил Лусон, разгромив наши войска в заливе Лейте. Хотя тогда я этого не знал, но это был триумф американцев, фактически лишивший Япониюстатуса сильной морской державы. Я изо всех сил старался смотреть на все оптимистически, однако понимал, что поражения подрывали боевой дух армии. Долгое время американцам не удавалось взять много пленных. Теперь же наши солдаты сдавались сотнями.

Конечно, оставались еще камикадзе. Количество их атак увеличилось. Эффективность живых бомб была довольно высокой. На некоторое время они разожгли искры надежды, но все-таки… могли ли камикадзе остановить врага? Если да, то Японии требовалось все больше летчиков-смертников. Утверждение полковника Окамуры, что триста камикадзе могли изменить ход войны, вряд ли соответствовало действительности. Такого числа смертников было мало, слишком мало.

И все же, успокаивал я себя, надежда еще могла оставаться. «Божественный ветер» однажды уже спас нашу страну. Почему бы ему не повториться, когда мы были близки к отчаянию? Разве императорский путь не был правильным и самым лучшим в мире? Разве Японии не было суждено всегда занимать положение лидера? Если справедливый Бог существовал, разве не было бы логично, чтобы он пришел к нам на помощь? Может, это было лишь испытание. Может, когда наше положение станет критическим…

Сколько же потребуется живых бомб? Многие, не задумываясь, отдали бы свою жизнь. Множество самоубийств не являлось жертвой. Но опасения людей росли. По мере того как «божественный ветер» усиливался, все больше и больше японцев попадали в его эпицентр. Все это было лишь делом времени. Тучи сгустились над Хиро, и налетели первые порывы ветра.

Наступил 1945 год. На праздник пилоты 4-й эскадрильи в Хиро провели поминальную церемонию памяти погибших товарищей. Командир эскадрильи капитан Есиро Цубаки произнес пламенную речь, заявив о нашей моральной обязанности отомстить за павших. А потом мы пошли на кладбище. В Хиро погибло пока еще немного летчиков. Все мои друзья были рядом со мной. Хотя одно имя навсегда врезалось мне в память: «Дзиро Симада». Я долго смотрел на табличку с именем лейтенанта – одного из погибших героев. Снова перед моими глазами два самолета – японский и американский – падали вниз. Я подумал об их обломках, покоившихся где-то в море.

– Вы больше никогда не будете встречать Новый год, лейтенант Симада, – сказал я и медленно пошел прочь.

Какими же жалкими звучали наши поздравления с Новым годом. Они падали, словно комки глины, на землю. Думаю, все мы вспоминали, как раньше встречали новогодние праздники дома. С ностальгической болью я увидел картину, как мы с Томикой бегали по дому в этот самый день много лет назад. Радостно разбрасывали бобы, чтобы прогнать злых духов.

В тот же день капитан Цубаки устроил еще один сбор. Более странный, чем первый, потому что именно на нем были выбраны первые камикадзе с базы Хиро.

– Каждого из вас, кто не хочет жертвовать своей жизнью, как преданный сын Японской империи, никто не будет заставлять сделать это. Тот, кто не способен принять такую честь, пусть поднимет руку. Прямо сейчас! Стать летчиком-смертником – вот была высшая честь. Все так и сказали. Но шесть человек все же подняли руки. Я хорошо знал их. Они оказались достаточно трусливыми или достаточно отважными, чтобы признаться в том, что чувствовал каждый из нас. Эти ребята выбрали жизнь и были преданы смерти. Двойной ужас.

Да, всего несколько месяцев назад люди с готовностью становились добровольцами. Теперь же многих заставляли насильно или обманом стать смертниками – неумолимое доказательство того, что многие уже считали гибель камикадзе бессмысленной. С каждым днем союзники становились все сильнее. Этого уже нельзя было не замечать. Количество их самолетов росло. Это были более современные и мощные истребители. Рычащие монстры – «Летающие крепости В-29» – образовывали могучие группы в небе и оставляли в нем смертоносные огненные полосы. Вражеские корабли приближались.

Я не хотел признавать эти факты, боролся, но был вынужден сдаться. Мы терпели поражение. Сколько же еще времени, вдруг подумал я, японский народ сможет прятаться за завесой пропаганды? Сколько он еще будет доверять речам политиков? Сколько людей говорят себе правду? Шесть человек в Хиро. Но они заплатили за это огромную цену. Ранним январским утром эти ребята покинули базу и отправились на последнюю тренировку смертников.

С этого момента периодически пилотов из моей эскадрильи переводили на Кюсю, где проводились такие тренировки. И больше мы о них ничего не слышали.

Почти целый год нас заботливо готовили к смерти. Для тысячелетней славы. Это была часть нашей философии. Но сейчас черные щупальца вдруг безжалостно потянулись к нам, выхватывая жертвы. После отъезда каждого летчика ощущение, что мы попали в тупик, усиливалось.

За моими плечами теперь уже была не одна воздушная битва. Я уже сбил два самолета противника. Пролетая над заливом между Куре и Токаямой мы вшестером наткнулись на два американских истребителя. Все получилось удивительно легко. С высоты две тысячи футов мы ринулись на них и сбили до того, как они нас обнаружили. Все шесть наших самолетов открыли огонь.

Ближайшая американская машина буквально рассыпалась на куски под градом пуль и в языках пламени рухнула вниз. Вторая попыталась скрыться, но летчик, казалось, раздумывал, оторваться от нас по прямой или уйти в вираж. В результате он выбрал вираж. Наш ведущий и я разгадали маневр и полетели ему наперерез. Через мгновение я поймал американца в прицел, а дальше все было очень просто. Три или четыре короткие очереди, и сбитый самолет спикировал вниз и в облаке дыма упал в океан. Как этот бой отличался от моей первой схватки с врагом! Я чувствовал себя почти разочарованным.

Да, я становился опытным пилотом, как и Накамура, который сбил один самолет противника. Но не важно, какими мы были талантливыми летчиками. Не важно, сколько противников погибло от наших орудий. Исход войны был лишь делом времени. Ощущение приближавшейся гибели усиливалось с каждым часом.

Оставалась лишь слабая надежда выжить, но и эти туманные мысли я гнал от себя. В феврале враг атаковал Иводзиму всего в семистах пятидесяти милях от нашей столицы. Возможно, война могла на этом и закончиться. Многие молили обэтом Бога. Молили не о поражении родины, а о скорейшем прекращении бойни. Гражданское население еще сохранило веру в лучшее будущее, но нам, находившимся вблизи зоны боевых действий, было все ясно. Только наивный человек или фанатик мог ожидать победы.

В течение нескольких недель печальная судьба Японии стала для меня совершенно очевидной. Поскольку плен был неизбежен, я желал только одного – чтобы все закончилось побыстрее. Как часто в моей голове звучали слова матери Номото. Я даже слышал их во сне. «Нет ничего почетного в том, чтобы умереть за проигранное дело». Это была гонка со временем. Ирония судьбы – спасти меня теперь могли только противники. Я едва не рассмеялся при этой мысли.

Но некоторые из нас все же сохраняли надежду. В целом в Хиро были неопытные ребята, и я уже стал одним из самых опытных пилотов. Нас держали здесь, чтобы мы обеспечивали безопасность базы. Лучших вскоре должны были перевести в подразделение, которое сопровождало пилотов-смертников в полете и охраняло по пути к цели, а затем возвращалось с докладом начальству.

Естественно, наши неопытные летчики погибли первыми, поэтому американцы решили – по крайней мере, сначала, – что среди камикадзе не было искусных пилотов. (Американский адмирал Митшер высказался прямо: «Ясно одно: способности камикадзе – миф».)

Во все авиационные части, расположенные на четырех островах, из Ставки главнокомандующего в Токио регулярно поступали приказы, оговаривавшие, сколько пилотов с каждой базы должны были пожертвовать собой.

В свою очередь, эти части брали людей с баз, находившихся под их юрисдикцией. Например, Хиросима вызывала летчиков с ближайших баз в Хиро, Куре и Екосиме на острове Хонсю. Пилотов доставляли на специальные базы смертников. Крупнейшей из них была Кагосима в бухте на юге Кюсю.

В основном атаки камикадзе проводились волнами по пятнадцать – двадцать самолетов через тридцатиминутные интервалы. Ходили слухи, будто наших смертников приковывали в кабинах к креслу, но я никогда такого не видел. Насколько я мог понять, этого просто не требовалось. Часто камикадзе откидывали колпаки кабин и сигнализировали флажками прямо перед прицелами американских корабельных орудий – последнее проявление бравады, последняя попытка подбодрить себя перед смертельным тараном.

Никто никогда не поймет чувства этих людей, игравших со смертью. Даже приговоренные к смерти не понимают их до конца. Осужденный искупает свою вину, и таким образом торжествует справедливость. Конечно, в каждом народе есть герои, жертвующие жизнью, но где еще в мире раньше встречалось такое продуманное самоуничтожение? Где еще тысячи людей сознательно шли на гибель, тщательно продумав все за несколько недель, а то и месяцев?

Концепция синтоизма, связанная с жизнью после смерти в качестве воина-защитника в царстве духа, или буддийская философия нирваны отнюдь не всегда приносили утешение. «Сумасшедший японец-фанатик» чаще всего был обычным школьником, запутавшимся в паутине судьбы, едва сдерживающийся, чтобы не расплакаться при мысли о своей матери. Нет, они не были японскими летчиками-фанатиками. Некоторые хотели лишь одного – умереть героически, отомстить врагу. Даже скромный студент-очкарик, роющийся в одной из токийских библиотек, при определенных обстоятельствах мог отважно пойти на смерть. Но среди всех были лишь единицы, которые, казалось, жертвовали собой с такой легкостью, будто отправлялись на утреннюю прогулку.

Как бы то ни было, в общем, мы, пилоты, шли в основном двумя путями. Китигаи (сумасшедшие) отличались свирепостью в своей ненависти, искали славы и бессмертия, живя только с одной целью – умереть. Многие из них пришли из морской авиации, которая воспитала большую часть камикадзе.

Со временем я тесно познакомился со второй группой, чьи чувства были прямо противоположными, но редко вырывались наружу. Китигаи называли этих людей сукэбэи (вольнодумцы). Среди них преобладали высокообразованные летчики. Не то чтобы вольнодумцы были непатриотичны. Я, например, готов был погибнуть за родину в любой момент. Но все же жизнь нам была очень дорога. Мы не видели смысла в гибели ради гибели.

Естественно, между этими двумя группами существовала и середина, и каждый человек колебался, к какой ему окончательно примкнуть. Много раз я жаждал мести. Или считал, что, уничтожив американский корабль, я мог спасти множество своих сограждан… И тогда моя жизнь казалась мне мало что значащей.

Как часто я боролся за непоколебимое отношение к смерти – за это особое, неописуемое чувство. Что делало людей бесстрашными? Отвага? Но что такое отвага? «Мы жертвуем собой!» Вот каков был девиз. «Будь уверен, что честь тяжелее горы, а смерть легче перышка». Бесчисленное количество раз я повторял про себя эти слова. У некоторых это чувство было постоянным. У меня же мимолетным. Я всегда боролся, чтобы заставить это пламя разгореться вновь.

Мои друзья были по-прежнему со мной. Тацуно уже стал настоящим истребителем. Стать летчиком, подниматься в небо вместе со своими друзьями – вот о чем я всегда мечтал. Но как долго это продлится? Некоторые из нас вскоре уйдут. И не важно, что мы стали опытными пилотами. Кто будет первым?

Каждый день я отрабатывал заходы на таран, методично повторял пикирования на цель. Теперь это получалось у меня превосходно, но не приносило никакого удовлетворения. Я механически повторял упражнения, и каждый раз все начиналось с ощущения холода в животе, которое потом превращалось в страх. Несколько раз в моей голове пронеслись слова: «Давай! Лети дальше! Разбейся! Закончи все это теперь! И не будет больше ни страха, ни скорби». Но всякий раз я выходил из пике, обзывая себя трусом.

Иногда случались воздушные схватки, но обычно это были быстрые перестрелки или короткие атаки. Мы резко нападали и стремительно покидали поле боя. Силы противника значительно превосходили наши. Теперь мы были нужны для более серьезного дела, чем обыкновенная стычка в небе. Японец напоминал тогда человека, умирающего в пустыне. Последние капли воды он тщательно берег, ожидая часа, когда солнце будет палить особенно беспощадно.

Шли месяцы, и наша страна стала сдавать свои позиции. Войска отступали из Восточного Китая. Центр Токио лежал в руинах. Вся Япония приближалась к гибели. Наши торговые корабли уходили под воду, и ко дню рождения императора в апреле 1945 года враг захватил Окинаву – врата нашего государства.

Наступил решающий момент. Премьер Судзуки говорил японскому кабинету министров: «Наши надежды выиграть войну связаны только с битвой за Окинаву. От ее исхода зависит судьба нации, судьба нашего народа». Окинава пала после восьмидесяти одного дня жестоких сражений.

Месяц несся за месяцем, и однажды в мае это случилось… Ока и Ямамото. Я вернулся из полета над Западным Сикоку и узнал эту новость. Я не видел ребят два или три дня. Мы вылетали на разведку в разные смены. И вот это случилось… то, чего я все время боялся, но никогда всерьез не ожидал. Вдруг пришел приказ, и моих друзей перевели в Кагосиму. Ока и Ямамото уехали! Я не мог в это поверить и бросился в их казарму. Ну не могли же их увезти так быстро!

Когда я вошел, дверь скрипнула. Передо мной стоял ряд коек. На двух из них не было белья и одеял. Матрасы лежали свернутыми на голых пружинах. Что-то ужасное было в этих койках. Пружины словно что-то кричали. Я открыл шкафчики своих приятелей и услышал глухой звук. Он прозвучал как погребальная песня.

Ошеломленный, я сел на одну из коек и почувствовал, как прогнулись подо мной пружины. Оку и Ямамото словно унес внезапно налетевший ветер. Как такое могло случиться? Мы даже не увиделись напоследок. Я сидел в казарме один, и вокруг царила тишина. Не слышно было даже отдаленного гула моторов. Я долго смотрел на дальнюю стену. Сквозь нее. Я ничего не видел и ничего не чувствовал. Мне так много предстояло обдумать. А казарма была пустой! Вокруг лишь мрачная пустота.

Не могу сказать, сколько я просидел так. Вдруг мне на плечо легла чья-то рука. Накамура. Я даже не слышал, как он вошел. Не говоря ни слова, мы посмотрели друг на друга. Кто-то пришел вместе с ним. Тацуно. Я протянул ему руку, и он пожал ее.

– Знаете, – проговорил я наконец, – пока я здесь сидел, у меня появилось странное чувство. Как будто… – Мой голос дрогнул. – Как будто все ушли. Вся база опустела. Вокруг никого. Странно. Вы никогда такого не испытывали?

– Они просили передать тебе привет, Ясубэй, – сказал Накамура. (Теперь мои друзья меня так называли.) – Все шутили, даже когда залезали в грузовик. – Накамура слабо улыбнулся. – Знаешь, что сказал Ока? Знаешь, какими были его последние слова? Он сказал: «Вы с Ясубэем должны позаботиться обо всех наших девчонках из Хиро!»

Я грустно улыбнулся. Никто из нас никогда не ездил ни в Хиро, ни в любой другой ближайший город. Мы редко выпивали и не были знакомы ни с одной из женщин, к которым бегали наши самые веселые ребята.

Я вдруг вспомнил, как познакомился с Окой и Ямамото той холодной зимней ночью, когда обнаружил в душе теплую воду. Тогда они тоже шутили. Даже тогда. Они очень подходили друг другу, всегда держались вместе. Ирония судьбы – и ушли ребята тоже вместе.

– Вечные шутники, – пробормотал я и посмотрел на своих друзей. – Но почему они уехали так быстро? Отличные пилоты! Оба! – Да, неплохие, – согласился Накамура. – Но они одинокие волки, даже немного чудаки. Время одиноких волков прошло.

– Я знаю, Накамура, – сказал я. – Но посмотри на других летчиков из нашей эскадрильи. Им еще очень далеко до наших ребят!

– Может, они теперь кладут записки с именами в шляпу и разыгрывают, – предположил Тацуно. – Так интереснее. Ты не знаешь, когда придет твоя очередь, через пять минут или через год.

– Пошли отсюда, – произнес я. – Пойдем прогуляемся… пойдем хоть куда-нибудь.