Зимой 546 г. Крез Лидийский, союзник Спарты, Вавилона и Египта и повелитель многих греческих государств в Малой Азии, был разбит численно превосходящими силами персидского царя Кира (559–529). Греческие государства, отказавшиеся от предложения Кира помочь им в восстании против Креза, теперь предложили признать персидское владычество на тех же условиях, на каких они подчинялись Лидии. Кир согласился оказать такую милость лишь Милету. Другие ионийские государства, а с ними и эолийские государства азиатского побережья, обратились за помощью к Спарте. Она уже возбудила враждебность персов союзом с Крезом; теперь Спарта рассылала послов, которые заявляли о праве защищать свободу всех греческих государств, и предупредила Кира, чтобы тот не вмешивался, но своих войск в Азию не отправила. Тем временем, воспользовавшись отсутствием какого-либо согласованного сопротивления, наместники Кира быстро покорили греческие государства и коренные народы Малой Азии, захватив также некоторые соседние острова. Перед азиатскими греками стоял выбор: подчинение или бегство. Последнее рекомендовал ионийцам Биас из Приены, и население Фокеи и Теоса последовало его совету, выйдя в море на своих пентеконтерах и поселившись в новых землях. Греческие государства, подчинившиеся Персии, должны были платить дань и нести военную службу, на время лишились права чеканить собственную монету, а правили в них лояльные к персам тираны. Во время наступления персов на Ликию и Карию в победоносной армии служили ионийские и эолийские отряды. В 539 г. был взят Вавилон; прибрежные города Финикии также отошли Персидской империи, а Кипр, порвав с Египтом, стал союзником Персии. В 525 г. Камбиз, наследник Кира, покорил Египет. Здесь греки сражались против греков, поскольку Египет отчасти полагался на греческих и карийских наемников, в то время как в военные и морские силы Камбиза входили корабли и войска из Ионии, Кипра, а также из Карии и Финикии. Владычество Камбиза признали лежащие за Египтом Кирена и Барка, которые отныне платили Персии дань.

Завоевания Кира и Камбиза упрочил Дарий (522–486). Персидская империя протянулась от Киренаики до Инда, от Кавказа до Персидского залива. Административным центром империи были Сузы, столица династии Ахеменидов; здесь находился двор великого царя, «царя земель всех народов». Владения Дария разделялись на двадцать провинций. Каждая управлялась персидским сатрапом, обладавшим полной военной и гражданской властью, и каждая платила царю дань деньгами и различными товарами. Военная мощь империи зиждилась на двух составляющих – персидской аристократической кавалерии и тяжелой пехоте и войсках покоренных народов, которыми командовали персидские сатрапы или местные властители. Чтобы придать этим армиям больше мобильности, Дарий создал сеть дорог, расходящихся из Суз; одна из них, «царская дорога», выходила к Эгейскому морю в Эфесе. Морские силы на Средиземном море формировались за счет их народов, в первую очередь финикийцев, которые играли ведущую роль в завоевании Египта.

В своей финансовой политике Дарий позаимствовал денежную систему Креза и чеканил золотые дарики и серебряные шекели, на которых изображался великий царь с копьем и луком (фото ХЬк). Эти монеты, соответствовавшие вавилонскому стандарту, который отныне назывался персидским, славились своим качеством и служили средством международной торговли от Индии до Сицилии. Огромным резервом драгоценных металлов была царская сокровищница, в которой скапливались избыточные доходы империи. Сами персы не занимались торговлей, но Дарий содействовал росту морской торговли, прорыв канал от дельты Нила к Красному морю и отправив экспедицию на исследование морского пути от устья Инда до Красного моря. Во главе этой колоссальной империи стоял великий царь, наследственный монарх Персии, Мидии и всех земель, наделенный всей земной властью и взошедший по божественному праву на престол Персии по милости Ахура-Мазды, на престол Вавилона – по воле Мардука и на престол Египта – как воплощение Ра. В глазах греков он был «царем царей», абсолютным монархом в религии, политике и войне, полной антитезой полисного либерализма и проклятием для греческих религиозных представлений.

Персидская экспансия затронула и те греческие полисы, которые были покорены, и те, которым грозило покорение. Азиатские греки, которым войны Кира и Камбиза нанесли большой ущерб, начиная с 520 г. снова достигли известного процветания. Но золотой век восточногреческой торговли остался в прошлом. При Крезе и Амасисе, для которых греческие государства являлись торговыми партнерами, источником наемников и предсказаний оракулов, золото Лидии и Египта текло в Эгейский бассейн непрерывным потоком. При Кире и Дарии, заинтересованных в экспансии и укреплении персидской власти, финансовая мощь империи ковалась в Персии и Вавилонии. Отсюда караванные пути вели к сирийскому побережью, где около 520 г. еще существовала греческая торговая фактория в Посейдионе, но основные порты находились в руках финикийцев. Кипр в этом отношении имел более выгодное расположение, чем восточногреческие полисы, и царь кипрского Саламина чеканил монету по персидскому стандарту. В Египте греки в Навкратисе и Кирене при персах лишились привилегий, дарованных им Амасисом, следствием чего стало сокращение объемов греческой торговли. Но греческие государства были больше озабочены политическими, а не экономическими проблемами, связанными с Персидской империей. Полисы, покоренные Персией, не могли пожаловаться на персидскую нетерпимость, так как в целом персы не вмешивались в местную религию, обычаи и торговлю, и, в частности, они разрешили греческим полисам снова чеканить собственную монету. Но терпимость Персии продолжалась лишь до тех пор, пока признавалась ее власть; население восставших или чересчур независимо ведущих себя государств, таких, как Приена, порабощалось или изгонялось. В сущности, персидское господство означало для греческого полиса потерю самого ценного его достояния – политической независимости. Кроме того, оно зачастую означало потерю внутренней свободы, так как Персия способствовала приходу к власти лояльных к ней тиранов. Свободные полисы опасались новой персидской экспансии. Но пока эта экспансия действительно не началась, отдельные лица и партии приготовились использовать этот новый фактор в политической игре. Осторожности их не научила даже участь Барки и Самоса: распря между царицей Кирены Феретимой и киренской колонией Барка привела к персидскому вмешательству в Киренаике, в результате Барка была разрушена, а Кирена и Эвспериды вошли в состав персидской сатрапии (ок. 518 г.). Самосец Силосон обратился к Персии за помощью и стал тираном Самоса; после этого остров вошел в сатрапию Отана, но лишь после массовой резни (ок. 518 г.).

Персы одновременно с завоеваниями вели исследования. Вслед за аннексией Аравии произошло открытие пути из Индии в Красное море. Следующей целью Дария стала Европа. Он отправил экспедицию на двух триремах и торговом судне, оснащенную в Сидоне и возглавляемую греческим врачом Демокедом из Кротона, на исследование берегов Греции и Италии и одновременно приказал сатрапу Каппадокии переплыть Черное море и напасть на европейских скифов. На скифов он решил обрушиться всей своей мощью; так как они были родственны кочевым народам, нападавшим на его империю в Азии, он решил, что они представляют более серьезную угрозу, чем европейские греки. Пока Дарий собирал войска, выставленные всеми его подданными – от саков до азиатских греков, – самосский инженер перегородил Босфор понтонным мостом, а флот, в основном греческий, проделал двухдневный путь вверх по Дунаю и навел понтонный мост там. Армия Дария, разбив гетов и покорив восточных фракийцев, в 513 г. перешла Дунай и преследовала скифских кочевников, далеко углубившись в украинские степи. Но навязать скифам решительное сражение Дарию никак не удавалось. Скифы оставляли на пути персидской армии выжженную землю, а их конница день и ночь не оставляла в покое персидские колонны, пока Дарий окончательно не оторвался от линий снабжения. Тогда ему пришлось повернуть, бросив больных и раненых. Но и при отступлении скифы не давали ему покоя до самого Дуная. Там греческие военачальники, отвергшие предложения скифов о помощи в случае, если они восстанут, прикрыли отход армии во Фракию, но некоторые греческие государства на Босфоре и Геллеспонте взбунтовались, создав угрозу армии на пути в Азию. Дарий расправился с восставшими быстро и жестоко, сжег Халкедон и Абидос, после чего вернулся в Сузы.

Поражение в Скифии означало отсрочку, но не крах планов Дария по покорению Европы. Перед началом очередной крупной кампании следовало прочно укрепиться на проливах и расширить персидскую сатрапию в Европе. Поэтому Дарий оставил в Европе сильную армию под командованием Мегабуза, а впоследствии Отана. Скифы поняли грозящую им опасность; их племена объединились, обратились к Спарте как к ведущему греческому государству в Европе с просьбой о союзе и около 511 г. в набеге на персидскую сатрапию дошли вплоть до Херсонеса. Некоторые греческие полисы по соседству с проливами восстали во главе с Византием и Халкедоном, чтобы помочь скифам, но Спарта и ее союзники их не поддержали. Персидские военачальники упрочили свою власть над проливами, подавив восстания и завоевав около 509 г. Имброс и Лемнос, а границы их сатрапии протянулись до долины Стримона, откуда в Азию было выслано непокорное племя пеонийцев. За Стримоном Дарию подчинился Аминт, царь Македонии, который выдал свою дочь замуж за сына Мегабуза. Теперь Персидская империя нависла над материковой Грецией и южной Скифией, а персидский флот господствовал в водах от ливийского побережья до восточной части Эгейского моря. В 500 г. Персия получила приглашение вмешаться во внутренние дела Наксоса, острова в составе Киклад, и было сочтено, что настал подходящий момент для наступления на материковую Грецию с ее разобщенными, как стало известно персам, полисами.

Писистрат, бежав из Афин со своей партией и казной, поселился в богатой стране между Македонией и Фракией, сперва в основанном им Рекеле (поблизости от Энеи), а позже около горы Пангей. Подобно знатному афинянину Мильтиаду, ставшему около 556 г. повелителем Херсонеса, и милетскому тирану Гистиею, который после 510 г. основал Миркин в долине Стримона, Писистрат сумел нажить огромное состояние, разрабатывая местные ресурсы серебра и леса. Во Фракии он чеканил аттические тетрадрахмы с афинской совой, аналогичные монетам выпуска 561-го и 556 гг., и строил боевые корабли и транспорты, необходимые для выполнения его планов. Теперь он мог покупать себе политическую поддержку и содержать наемников. Взяв деньги у дружественных полисов, в первую очередь у Фив с их узкой олигархией, и рассчитывая на поддержку олигархии в Эретрии, он нанял тысячу наемников в Аргосе, с которым имел связи благодаря браку, и получил средства и людей от наксосского авантюриста Лигдамида. Время для нападения он выбрал очень расчетливо – осенью 546 г., когда его союзник Аргос отвлекал внимание врага всех тиранов, Спарты, а исход великой войны между Лидией и Персией породил всеобщую неуверенность. Высадившись в Марафоне, где его встретили сторонники из города и деревень, Писистрат разбил афинское войско у Паллены и приказал побежденным расходиться по домам. Затем он захватил Акрополь, разоружил народ, взял в заложники сыновей ведущих семейств и стал тираном. Его власть надежно покоилась на трех основаниях: деньгах, наемниках и союзах. В сущности, Писистрат открыл новый путь к власти. В то время как Кипсел, Ортагор и Феаген воспользовались внутренней ситуацией, Писистрат совершил переворот с помощью иностранных отрядов и наемников. Если Спарта могла низвергать тиранов, то другие государства помогали помочь им захватить власть, и Писистрат без колебаний воспользовался их помощью.

До самой смерти в 528/27 г. Писистрат оставался тираном, проявив выдающиеся способности. Поскольку он взимал десятину со всего, что производилось в Аттике, и, вероятно, обложил налогами весь экспорт и импорт, его личное состояние возрастало пропорционально производительности государства. К счастью для Писистрата, Афины только что превзошли Коринф в производстве изящной керамики, и объем их торговли рос быстро и стабильно, чему благоприятствовала и внешняя политика Писистрата. На северо-восточном пути к Геллеспонту для афинян теперь были открыты дружественные порты в Эретрии на Эвбее, в Рекеле в заливе Термаикос, в собственной афинской базе около горы Пангей и по всему Херсонесу, где правил Мильтиад как местный династ. К этим портам Писистрат добавил еще Сигеон в Троаде, откуда изгнал митиленян, возведя в тираны своего сына Гегесистрата, без сомнения, с полного одобрения персидского сатрапа. В центральной части Эгейского бассейна Писистрат также приобрел сильных союзников. На Наксосе он поставил тираном Лигдамида, поручив ему содержание своих заложников-афинян, а Лигдамид около 533 г. помог Поликрату стать тираном Самоса. Кроме того, Писистрат очистил от скверны Делос в соответствии с предсказанием оракула, тем самым надеясь получить репутацию покровителя Делосской амфиктионии. Эти действия, безусловно, способствовали росту афинской торговли. Аттическая керамика поставлялась в новые места на северо-востоке, в Ионию, на Кипр и в Сирию; эвбейский стандарт, которым пользовались Афины, Коринф и Самос, около 550–540 гг. был принят в Потидее, Халкиде и на Делосе, начавших чеканить свои монеты. В Эгейском бассейне Афинам, одному из нескольких соперничающих полисов, персидская экспансия, в сущности, пошла на пользу, так как ослабила многие восточногреческие государства. Но все равно Поликрат Самосский превзошел Писистрата, завоевав несколько островов, в том числе Ренею, которую посвятил Аполлону Делосскому, в то время как Лигдамид уже закладывал основы будущего возвышения Наксоса. Эгина своей силой также превосходила Афины в Эгейском море, поскольку фидонийский стандарт, которого она придерживалась, действовал в Беотии, на большей части Пелопоннеса, на Наксосе, Паросе, Теносе и островах в южной части Эгейского моря. Но Афины имели преимущество, проистекавшее из добрых отношений с Коринфом: их керамика в больших количествах вывозилась на Запад вплоть до Испании. А в качестве «старейшей ионической страны» они служили убежищем для талантливых изгнанников из разграбленных городов Малой Азии.

Положение Гиппия и других сыновей Писистрата, известных как Писистратиды, в 528–510 гг. ухудшалось по мере усиления Спарты и расширения Персидской империи. К 522 г. были свергнуты тираны Наксоса и Самоса, а к 519 г. на Самосе утвердился персидский губернатор, тиран Силосон. В 514/13 г. Персия аннексировала северное побережье Эгейского моря, после чего действия Мегабуза и скифских налетчиков, очевидно, привели к уменьшению торгового потока через Геллеспонт и Босфор. В то время как над головой Писистратидов сгущались тучи, они предприняли рискованный шаг. Мильтиад I и его наследники в Херсонесе были признанными правителями местного племени долонцев. Когда Мильтиад, сын Кимона, около 516 г. унаследовал царство от своего брата, Писистратиды снабдили его небольшим, но хорошо вооруженным войском. С помощью предательства он пленил местных вождей, нанял 500 солдат, захватил Херсонес и отвел несколько мест для поселения афинян. Затем с афинскими силами он отправился завоевывать Лемнос. Но эти попытки – первые из многих – захватить и оккупировать подступы к Черному морю были остановлены персидским наступлением в Европу в 514–513 гг. Примерно в 511 г. Мильтиад удалился из Херсонеса, а многие афинские поселенцы, вероятно, покинули Херсонес и Лемнос еще раньше.

На материке Писистратиды унаследовали дружеские отношения с Фивами, Аргосом, Фессалией, Эретрией и Спартой. Но эти связи оказались непрочными. Платея, небольшой полис в Беотии неподалеку от границы Аттики, под сильным давлением Фив присоединилась к сильной Беотийской лиге. В 519 г., когда спартанские войска действовали в центральной Греции, платейцы призвали Спарту на помощь, но спартанцы посоветовали Платее обратиться к Афинам, которые тут же заключили с ней союз. Цель спартанцев – рассорить Афины и Фивы – была достигнута. Между Афинами и Фивами произошла битва; победоносные Афины расширили границы Платеи и соседних Гисий. В итоге Фивы из друга Писистратидов превратились в их врага. Дельфийский оракул призывал Спарту свергнуть тиранов, к чему она сама стремилась; за советами оракула стояли вожди Алкмеонидов, которые были столь же готовы в 511 г. вернуться в Афины с помощью иностранных сил, как Писистрат – в 546 г. Писистратиды могли надеяться лишь на помощь Аргоса, Фессалии, Платеи и Гисий; в итоге они получили небольшую поддержку от Фессалии.

Писистрат сосредоточил в своих руках все инструменты власти – наемников, оружие, флот, акрополь, исполнительные должности и постоянные источники дохода. Многие его противники погибли при Паллене. Некоторые отправились с Мильтиадом в Херсонес в 556 г.; другие бежали с Алкмеонидами в 546 г. Писистрат посоветовал уцелевшим возвращаться в свои поместья, которые он не конфисковал, а оставил владельцам на условиях их подчинения; в некоторых случаях их сыновья становились заложниками. Вполне возможно, что перед смертью в 528/27 гг. он нашел общий язык с некоторыми афинскими изгнанниками, такими, как филаид Кимон, которые после этого вернулись из эмиграции. Его главной задачей было добиться популярности у рядовых граждан. Поэтому он уважал гражданские законы и принципы государственного устройства страны, даже предстал перед судом Ареопага. Но в его руках находились все тайные нити власти. Он не терпел никаких партий и никакой политики, кроме собственной; он лично выбирал кандидатов на основные должности, и после избрания они проводили его политику и в должный срок становились членами Ареопага.

Простому народу Писистрат покровительствовал, укрепляя этот слой общества. Бедные при нем получали сельскохозяйственные займы, соблюдались права членов гильдий, всем гражданам обеспечивалась полная занятость. Строившиеся на общественный счет дороги, храмы, водопроводы и так далее способствовали блеску режима. Покровительство Писистрата привлекало в Афины художников, особенно из государств, покоренных Персией. Ионийское влияние становится заметно в одежде и в искусстве, а начиная с 535 г. на изящных афинских краснофигурных вазах часто встречаются сцены из ионийской мифологии. Государственные культы – Панафинеи, Дионисии и Элевсинии – отмечались со все большей пышностью, а примерно с 534 г. Дионисии сопровождаются состязаниями на лучшую трагедию. Такими средствами Писистрат усилил привлекательность государственной религии для всех классов общества, в то время как он и его сторонники, по традиции, занимали важнейшие жреческие должности. В юридической сфере Писистрат назначал судей для сельских округов, которые, вероятно, занимались малозначительными делами и, может быть, рассматривали апелляции родовых судов. Благодаря правлению Писистрата Афинское государство стало выдающимся, мирным и процветающим. Он приобрел расположение того класса, который впоследствии стал ведущим, а его правление многими вспоминалось как золотой век, «век Крона».

«Будучи тиранами, – писал Фукидид, – сыновья Писистрата отличались в высшей степени достохвальным поведением и трезвой политикой; они украшали город, успешно воевали и исполняли религиозные обряды». Эта похвала носит не абсолютный, а исключительно относительный характер по сравнению с другими тиранами. В целом сыновья продолжали политику отца. Они опирались на отряды наемников и контролировали источники вооружения. Их финансовые резервы были столь велики, что они снизили прямые налоги, отныне взимая лишь двадцатую часть всей натуральной продукции Аттики. Искусство пользовалось особым вниманием Гиппарха. Он сочинял стихотворения и куплеты, которые вырезались на гермах, то есть мильных камнях, установленных по его приказу по всей Аттике. Вероятно, именно он организовал перевозку в Афины с оккупированного персами Хиоса гомеровских поэм, которые издавна были записаны Гомеридами и хранились ими; при нем декламация этих поэм стала неотъемлемой частью праздника Панафиней. Одного из ономастов Гиппарх назначил записывать оракулы, которые хранились на Акрополе; к своему двору он пригласил поэтов Анакреонта и Симонида. Тираны сохраняли видимость демократической системы, Гиппий был архонтом-эпонимом в 526 г., а его сын Писистрат в 522 г. Младший Писистрат в качестве архонта посвятил алтари двенадцати богам и Аполлону, а Гиппий и Гиппарх в 514 г. провели праздник Панафиней. Писистратиды возвратили из изгнания некоторых представителей ведущих родов, если это уже не сделал их отец. В 525 г. архонтом-эпонимом был Клисфен, вождь Алкмеонидов, а в 524 г. – филаид Мильтиад. Примирение с этими сильными домами, очевидно, оказалось недолговечным, так как вскоре Клисфен снова отправился в ссылку, вернувшись в Дельфы, а в 524 г., когда отец Мильтиада Кимон третий раз подряд победил на скачках в Олимпии, Писистратиды, опасаясь его популярности, организовали его убийство, соучастие в котором очень хорошо скрыли: в 516 г. они отправили Мильтиада захватить Херсонес, а позже – Лемнос, и благодаря его успехам у афинян появилась возможность эмигрировать. Но в 514/13 г. многие колонисты вернулись в Аттику, а потеря других афинских плацдармов в северной части Эгейского бассейна и приток беженцев обострили проблему поддержания порядка в Афинах. Вероятно, именно в это время были наложены ограничения на переселение из деревень в город.

Писистратиды опасались ведущих домов, за счет которых стал тираном их отец, – Алкмеонидов, Этеобутадов и прочих, в том числе и своих родственников Филаидов. Поразителен тот факт, что ни один авторитетный античный автор не приписывал Писистрату и его сыновьям конфискации поместий своих врагов. Напротив, Кимон был возвращен из ссылки, «по достижении примирения вернувшись в свое поместье» (Геродот), которое, очевидно, не было у него отнято. Как и в более поздние времена подвергшиеся остракизму политики не лишались собственности, так и теперь, судя по всему, аристократы, наделенные властью, уважали неотчуждаемый характер семейной собственности и не разрушали поместья своих врагов. Так или иначе, знатные дома и в изгнании сохраняли свое богатство, как и Писистрат, бежав из Афин. Алкмеониды обосновались в Дельфах. Объединившись с другими изгнанниками, они несколько раз пытались вернуться и, в частности, воздвигли крепость неподалеку от границы в Липсидрионе, где к ним присоединились сообщники из Афин. Однако тираны снова вытеснили их из Аттики. В политических клубах города это событие отмечалось застольной песней: «Увы тебе, предатель патриотов Липсидрион! О, как ты погубил героев, стойких в битве и знатных по рождению, которые в тот день доказали свое благородство!» Сторонники этой сильной оппозиции имелись не только в Аттике, но и в других полисах. В частности, Алкмеониды подрядились восстановить храм в Дельфах, благодаря чему вместе с финансовыми выгодами получили расположение жрецов, которые отныне от любого спартанца, обращавшегося к оракулу за советом, требовали свержения Писистратидов.

Между изгнанием из Липсидриона и подрядом на восстановление храма в 514 г. случилось знаменательное событие – убийство Гиппарха на Панафинейском празднике Гармодием и Аристогитоном, которые руководствовались личными, а не политическими мотивами. Два этих «тираноубийцы» впоследствии стали символом свободы для афинского народа, который приписывал свое освобождение именно им, а не коалиции Спарты и аристократов во главе с Алкмеонидами. Тираноубийцам посвящались застольные песни, распевавшиеся противниками знати: «Я сокрою свой меч среди ветвей мирта, подобно Гармодию и Аристогитону, убившим тирана и вернувшим на афинскую землю равноправие».

После убийства Гиппарха Писистратиды казнили многих противников, и их правление стало еще более суровым. Гиппий, понимая неустойчивость своего положения, выдал свою дочь замуж за сына тирана Лампсака, имевшего влияние при персидском дворе. В 511/ 10 г. Спарта, решительная сторонница политики, которую проповедовали Дельфы под влиянием Алкмеонидов, начала войну. Первое спартанское войско попыталось внезапно высадиться на побережье в Фалероне. Но Писистратиды, заранее подготовившись, разгромили спартанцев с помощью тысячи конников из Фессалии. Вторая спартанская армия, возглавлявшаяся царем Клеоменом и получавшая помощь от знатных эмигрантов и их сторонников в Аттике, разбила фессалийскую кавалерию и осадила Писистратидов на Акрополе. Благодаря случайности сыновья Писистратидов попали в плен. В июле 510 г. были приняты условия капитуляции. Писистратидам позволили беспрепятственно отбыть в Сигеон в Троаде. Афины после тридцати шести лет непрерывной тирании получили свободу.

Хотя тираны, вероятно, не конфисковали земли знатных домов и не разрушили родовую систему насильственными действиями или законодательными актами, их продолжительное пребывание у власти сильно повлияло на эволюцию государства. Поскольку большинство знатных домов оказалось в изгнании, их влияние заметно сократилось, и они временно лишились своих прерогатив в государстве. Это способствовало распространению идей о желательности новой системы, а кроме того, тирания резко усилила другой элемент аттического общества – членов гильдий, число которых сильно возросло в результате иммиграции и чье значение увеличилось с ростом процветания и афинской морской торговли. Тираны всегда ставили интересы государства, находившегося в их руках, выше интересов родов, свидетельство чему – постройки, праздники и монеты эпохи тирании. Кроме того, тираны заботились об интересах простого человека – типичного представителя народа (demos), своим личным примером утверждая значение личности как таковой. Таким образом, благодаря просвещенности тиранов и времени, работавшему на реформы, в Афинах в 510 г. возникла тенденция к единству и развитию политических идей, которые отсутствовали в государстве, с 591-го по 546 г. расколотом межпартийной борьбой.

Тирания разожгла амбиции Афин в Эгейском бассейне, где под их властью или влиянием временно оказались Делос, Херсонес, Лемнос и Сигеон, и в центральной Греции, где после победы над Фивами к Афинскому государству были присоединены Платея и Гисии. Возрос также престиж Афин. Они стали крупным центром ионийского искусства, привлекавшим ионийских поэтов. Доставка в Афины поэм Гомера имела политическое значение: этой акцией Афины заявили о себе как о покровителе ионийской поэзии; великий поэт Ионии отныне прославлялся на Панафинейском празднике. Тираны украшали город. Стабильность их режима, разоружение народа и общее процветание способствовали более беззаботному и приятному образу жизни. В эту эпоху, когда права личности вступили в борьбу с групповыми интересами, настал момент для рождения аттической драмы – единственного жанра поэзии, в котором Афины остались непревзойденными.

После освобождения Афин в 510 г. Клеомен вывел войска. Афины, вероятно, присоединились к Спартанскому союзу, власть оказалась в руках аристократов. Те лишили прав многих неафинян по рождению, после чего начали борьбу за политическое верховенство. На первый план выдвинулись два лидера: Исагор, вероятно филаид, родственник Писистратидов и личный друг Клеомена; и Клисфен, вождь Алкмеонидов, объединивший изгнанников и инспирировавший спартанскую интервенцию. Исагор добился популярности в политических клубах и был избран архонтом в 508 г. Клисфен в ответ стал набирать сторонников среди тех, кто находился за рамками родовой системы, обещая им, что законодательно улучшит их положение. Этот класс, значительно усилившийся благодаря политике тиранов, опасался дальнейшего поражения в правах и поэтому поддержал Клисфена, в партию которого уже входили члены рода Алкмеонидов и родственных кланов. Исагор обратился за помощью к Клеомену. Тот отправил в Афины глашатая объявить об изгнании Клисфена и многих других на том основании, что их семейства осквернили себя во время заговора Килона.

Когда Клисфен и его сторонники покинули Афины, прибыл Клеомен с небольшим отрядом. Он изгнал как оскверненных членов 700 домов, которых ему указал Исагор. Клеомен попытался также распустить совет – вероятно, имеется в виду Совет Ареопага – и передать власть узкой олигархии из 300 человек во главе с Исагором. Совет оказал сопротивление. Он поднял народ против Клеомена и Исагора, которые захватили Акрополь и были осаждены там. Через два дня Клеомену с его отрядом и Исагору с некоторыми сторонниками был обещан безопасный проход; остальных схватили и казнили. Возвратив Клисфена и изгнанные дома, афиняне отправили в Персию послов, предлагая заключить союз с целью защиты от спартанских репрессий. Персия потребовала знаков покорности. Послы дали их, но афиняне дезавуировали их действия.

Клисфен тем временем получил полномочия для исполнения своего обещания и провел реформы. Он подверг коренному изменению аттическую избирательную систему. Ранее племенное и географическое деление Аттики находилось в тесном соответствии друг с другом. Одна фратрия владела землей главным образом в одной триттии, а определенные роды во фратрии владели землей, составляющей данную навкрарию в триттии.

Рис. 13. Аттика

Землевладельцами во фратрии являлись лишь члены родов, а не члены гильдий, так как последние были допущены в систему лишь на уровне фратрий и могли не иметь географической привязанности к навкрарии или триттии. Знатный дом, такой, как дом Алкмеонидов, пользовался влиянием как в племенных группах (в роду и фратрии), так и в географических подразделениях (в навкрарии и триттии), в которых располагались его земли. Поскольку четыре филы Аттики были племенными филами, состоявшими из родственных друг другу фратрий, влияние знатного дома простиралось и на племенные единицы, составлявшие государство. Таким образом, знатные дома оказывали давление через систему все более широких групп, как племенных, так и географических, которые были тесно связаны друг с другом и черпали свою силу из племенных элементов, а не из инкорпорированных в эту систему гильдий. Целью Клисфена было уничтожить влияние родов на местных и общих выборах и уравнять положение членов гильдий с членами родов. Этого он добился, разделив Аттику на новые избирательные участки.

За базовую единицу Клисфен принял дем (demos), небольшой район, аналогичный английскому приходу. Многие демы уже существовали; он увеличил их количество, разделив все густонаселенные демы на более мелкие и создав не менее двух новых, что существенно, в самих Афинах. Демов, вероятно, было около 170, то есть в три раза больше, чем прежних навкрарий. В год реформы гражданство получили все жители демов, и каждый гражданин регистрировался как член дема такого-то. Таким образом, члены кланов и члены гильдий были зарегистрированы на равных основаниях; в списке граждан не имелось никаких указаний на то, принадлежит ли этот человек к древнему роду или получил гражданство недавно, благодаря чему члены демов лишились преимущества друг перед другом, а новые условия получения гражданства, возможно, позволили Клисфену восстановить в правах тех, кто этих прав лишился и считался у оппозиции иностранцами или рабами.

Дем перенял у навкрарии ее финансовые, избирательные и религиозные функции. Возглавлял новую единицу демарх, как старую – навкрар, и каждый дем имел собственное народное собрание и свои ритуалы. Чтобы развить в демах дух единства, Клисфен с 507 г. сделал членство в деме передающимся по наследству, а не зависящим от места жительства; так, если семья переезжала куда-либо, она сохраняла членство в деме, в котором жила в 508–507 гг.

Клисфен разделил Аттику на три региона – Афины с прилегающей территорией (asty), прибрежную полосу, заканчивающуюся у Суниона (paralia), и внутреннюю страну (mesogeion) – примерно с одинаковым числом жителей в каждой. Эти регионы представляли в широком плане различные занятия жителей Аттики – ремесла и финансы, рыболовство и горное дело, животноводство и лесоразработки, – но основой их хозяйства было земледелие.

Рис. 14. План Агоры в IV в. до н. э.:

1 – храм Афродиты Урании;

2 – святилище дема и граций;

3 – стоя Герм;

4 – поикильская стоя;

5 – стоя Зевса;

6 – алтарь двенадцати богов;

7 – Эсхара;

8 – Леокорион;

9 – храм Гефеста;

10 – храм Аполлона Патроя;

11 – здание совета;

12 – старое здание совета;

13 – постамент десяти героев-эпонимов

14 – Панафинейская дорога;

15 – Толос;

16 – Стратегион;

17 – юго-западный фонтан;

18 – Тесеон;

19 – Эннеакрунос;

20 – монетный двор

Их границы не совпадали с прежним делением на равнину, побережье и нагорье, старое противопоставление равнины и нагорья сменилось противопоставлением города и провинции. Затем Клисфен объединил демы каждого региона в десять триттий таким образом, что демы одной триттии в большинстве случаев не имели общих границ; в итоге триттия теперь являлась группой несмежных демов, а не единой земельной территорией, как раньше. Далее Клисфен жребием выбрал по одной триттии из каждого региона и объединил три триттии («трети») в одну единицу, филу (phyle). Таким образом он создал десять фил, членство в которых обеспечивалось членством в деме и в клисфеновской триттии, а не членством во фратрии и в географически соответствующей ей старой триттии. Афинский перечень фил в 507 г. состоял из записей типа «NN, член дема X, триттии Y, филы Z»[22], которые не содержали указаний на то, был ли NN членом рода или гильдии.

Каждая фила имела равное представительство в трех регионах Аттики; отныне не было крупных административных единиц, в которых могли сложиться местные влиятельные группировки. Так, если в прошлом в какой-либо навкрарии заправлял знатный дом, то теперь демы, составляющие эту навкрарию, скорее всего, оказывались распределены по нескольким новым филам. Например, нам известно, что представители Эвмолпидов в более поздние времена принадлежали по меньшей мере к десяти демам и нескольким филам. Членство в филе начиная с 507 г. являлось наследственным. Фила имела собственное народное собрание и исполнительные органы, осуществлявшие избирательные, религиозные, финансовые и военные функции. Все десять фил получили наименования в честь героев (arkhegetai), выбранных пифийской жрицей из ста имен, предложенных самими филами. Таким образом, новая система фил получила благословение дельфийского оркакула, а основателями фил стали считаться отобранные из выбранных (klerotoi ek prokriton), причем роль жребия (kleros) на этот раз исполнял голос пифии. Введя новые филы, Клисфен перекроил старые племенные филы и их подразделение на двенадцать племенных фратрий и двенадцать местных триттий.

Работа новой избирательной системы яснее всего видна на примере Совета пятисот. Каждый дем выбирал в этот совет определенное число депутатов, которые должны были иметь возраст старше 30 лет и принадлежать к классу зевгитов или выше; число депутатов устанавливалось в пропорции к населению каждого дема и, следовательно, было различным в разных демах. Из кандидатов, избранных демами, каждая фила по жребию отбирала 50 депутатов. Таким образом, процедура назначения 500 «отобранных из выбранных» депутатов практически исключала возможность для какой-либо группы приобрести влияние в совете. Затем избранные 500 депутатов подвергались проверке, которая включала и вопрос: «Из какого дема?» Проверка проводилась действующим советом под председательством тесмотетов; отвергнутый кандидат не имел права обжалования, и его место доставалось кому-либо из непрошедших по жребию. Назначенные в итоге 500 депутатов приносили клятву «давать советы, наилучшие для государства» и вступали в должность советников в начале нового аттического года. Первый совет приступил к работе в 507 аттическом году, а клятва в той формулировке, в какой она сохранялась столетиями, впервые была произнесена в 503 г. Филы выставляли десять отрядов, которыми командовали таксиархи. В 501 г. десять выбранных народом стратегов, по одному от каждой филы, заняли место полемарха как полевого полководца, оставив ему должность церемониального главнокомандующего, или гегемона. Вероятно, каждая из десяти фил была обязана оснастить определенное количество кораблей для флота[23].

Новая избирательная система предоставила всем афинянам вне зависимости от их знатности и богатства равные права при выборе местных и государственных должностных лиц, включая демархов, военачальников фил и государственных советников. Реформа Клисфена расширила на избирательную сферу принцип равноправия (isonomia), установленный Солоном применительно к личной свободе и судебной процедуре. Афинские граждане отныне были равноправны на выборах и в речах (isonomoi). В противоположность тирании или узкой олигархии (dynasteia) Афинское государство определялось через равенство в правах, в речах и во власти (isonomia, isegoria и isocratia).

Это новшество было более важно, чем любые изменения, которые Клисфен внес в законы государства, так как отныне каждый гражданин мог голосовать как свободный человек, не подвергаясь какому-либо внешнему давлению. При новом государственном устройстве наибольшей властью, как и прежде, обладал Ареопаг. Его членами по-прежнему являлись бывшие архонты, которые все так же избирались всенародно, а не по новой избирательной системе. Ареопаг и избрание архонтов оставались аристократическими по характеру, и в реальности избиратели почти всегда отдавали голоса за аристократов. Совет пятисот перенял функции прежнего солоновского Совета четырехсот. Чтобы обеспечить непрерывность своего функционирования и контроля за текущими государственными делами, совет разделялся по филам на десять комитетов из 50 советников, и каждый комитет по очереди, определяемой жребием, непрерывно заседал в течение десятой доли года (prytaneia). Ежедневно из числа членов комитета (prytaneis) жребием избирался председатель (epistates), а секретарь (grammateus) назначался на весь срок работы притании. Пританы решали, например, нужно ли созывать совет на чрезвычайное заседание; сессия притании проводилась в государственном здании, Толосе, и во время сессии пританы питались за счет государства. Таким путем Клисфен закрепил за советом более важную роль в государстве. Поскольку каждый человек в возрасте от 30 до 60 лет мог лишь дважды избираться в советники и один раз в эпистаты, в течение следующего поколения большая часть граждан получила опыт в административной деятельности и приучилась к ответственности, и благодаря этому народ в целом стал лучше разбираться в государственных делах. Но значение совета действительно возросло лишь в 462 г. Клисфен в основном оставил законы Писистрата в неприкосновенности. Однако он наделил совет полной мерой ответственности, а народное собрание – избирательными правами. Благодаря этим шагам впоследствии стало возможным правление большинства граждан (demokratia).

Клисфен принял и другие законы, о которых нам мало что известно. Возможно, он внес изменения в календарь Солона, чтобы он соответствовал системе сменяющих друг друга пританий, а также, может быть, запретил вторичное избрание в архонты-эпонимы с целью устранить опасность тирании. Некоторые античные авторы считали, что из тех же соображений он ввел обычай остракизма. В древности реформе Клисфена приклеивались разные ярлыки. В 462 г. ее называли аристократической, а в 411 г. – не демократической, но солоновской по духу. Геродоту и Исократу она казалась демократией, причем почти идеального типа. Для беспристрастного наблюдателя клисфеновская реформа представляется весьма сбалансированной, наделившей Ареопаг, высших должностных лиц, совет и народное собрание властью, пропорциональной опыту различных классов государства после длительного периода тирании. Заслуги Клисфена сопоставимы с заслугами Солона – он объединил классы благодаря справедливому распределению власти и создал истинно единое государство, требующее ответственного сотрудничества от каждого гражданина. «Эти законы, – говорит Плутарх, – превосходно обеспечивали единодушие и сохранность государства». Но мысль Клисфена простиралась и в будущее. Он хорошо понимал душу афинского народа. Благодаря избирательной реформе и учреждению совета и пританий он переопределил роль демоса в афинской политике. В то же время он оставил в неприкосновенности религиозную и нравственную структуру общества, на которой в конечном счете держалась солидарность полиса. Четыре племенные филы, двенадцать триттий, фратрии, роды и жрецы продолжали действовать в религиозной, нравственной и социальной жизни общины, способствуя развитию корпоративного духа и преданности государству, которые, находя политическое выражение благодаря либеральным и прогрессивным законам, позволили Афинам Клисфена выступить единым фронтом против Спарты и Персии.

При Писистратидах Афины приобрели контроль над Элевтерами, Платеей и Гисиями – небольшими государствами на границе Афин и Фив. Не желая вступать в Беотийскую лигу, те предали себя в руки Афин, заключив с ними военный союз и получив некоторые гражданские права, вероятно, ограниченную «изополитию», взаимный обмен рядом гражданских прав. Элевтеры, возможно, были приобретены до 519 г., а Платея и Гисии – в 519 г. Поскольку никто из них не фигурировал в аттической избирательной системе, следовательно, они не входили в равноправную аттическую общину, точно так же как коренные жители Саламина и (позже) Оропа, образовавшие подчиненные общины.

В 506 г. Клеомен организовал согласованное нападение на Афины с трех сторон. Он лично во главе Пелопоннесской коалиции вторгся в Элевсин; беотийская армия захватила Эны и Гисии; армия Халкиды разоряла северную Аттику. Афинская армия сосредоточилась в Элевсине. Когда пелопоннесские войска отступили, афиняне в один день нанесли сокрушительный удар по беотийской армии и армии Халкиды на Эвбее. Беотия и Халкида заплатили выкуп за многочисленных пленных; их оковы и бронзовая колесница были выставлены на Акрополе в память о двойной победе. Афинское мужество было вознаграждено блестящим успехом, и более того, пелопоннесцы не решились возвращаться. Спасение Афин способствовало укреплению Клисфеновой системы и придало афинской армии уверенность в себе. Кроме того, победа привела к дальнейшим завоеваниям. Аннексировав часть территории Халкиды и разместив там гарнизон, Афины создали фланговую угрозу Беотии, оказывая на нее давление с двух сторон. Фивы ответили союзом с Эгиной, которая не объявляла войны, однако разграбила Фалерон и побережье Аттики превосходящими силами флота. Афины, противостоявшие враждебным Беотии, Эгине и Спарте, снова предложили Персии заключить союз. Но когда персы выдвинули условием союза восстановление власти Гиппия, афиняне прервали переговоры. Отныне во взаимоотношениях государств Эгейского бассейна Афины выступали как независимая сила.

На богатейших землях Халкиды Афины выделили небольшие наделы 4 тысячам поселенцев боеспособного возраста (kleroukhoi). Клерухи сохраняли афинское гражданство, платили налоги, голосовали как члены демов и служили в армии. Однако они брали на себя обязательство не продавать и не сдавать в аренду, за исключением особых случаев, свои наделы, так что, в сущности, стали постоянным гарнизоном на Эвбее. Это было необходимо, так как, несомненно, халкидяне подчинялись Афинам и платили дань так же, как беотийцы из покоренного Оропа. Клерухия, таким образом, являлась продолжением Афин, а не отдельным политическим образованием. В первую очередь она представляла собой орудие имперской политики. Кроме того, с помощью создания клерухии можно было решить проблему перенаселенности; например, новую землю могли получить беженцы из Херсонеса и с Лемноса. Тем самым они обеспечивали себе членство в классе зевгитов, а государство получало резерв гоплитского войска. Клерухия на Халкиде была не первой. Эта система, вероятно, первоначально появилась на Саламине, где в течение VI в. и Мегара, и Афины селили клерухов среди коренного населения. Оставаясь неподалеку от родины, тамошние клерухи, естественно, продолжали активно участвовать в делах государства. Условия, на которых клерух получал земельный участок, и его обязательства по военной службе известны по фрагменту надписи, восходящей, вероятно, к периоду Писистратидов или к более позднему. На Саламине из Афин назначался глава местной администрации (архонт), по-видимому регулировавший отношения между клерухами и коренными жителями. В Херонесе и на Лемносе около 516–513 гг., вероятно, создавались колонии, а не клерухии. Зависимое положение покоренных соседей и насаждение клерухий стали первыми признаками имперской политики Афин.

Спарта последовательно вела антиперсидскую политику. Она заключала союзы с врагами Персии – Крезом, Амасисом и скифами – и нападала на таких друзей Персии, как тираны Самоса и Афин. Поскольку Персия покровительствовала тиранам в греческих государствах, находившихся под ее контролем, враждебность Спарты к тиранам совпадала с ее враждебностью к Персии. Целью Спарты было остановить персидскую экспансию и укрепить свой союз. Около 524 г. Спарта напала на персидского ставленника, самосского тирана Поликрата, который обладал крупнейшим флотом в восточной части Эгейского моря и собирался помочь Персии при завоевании Египта. Флот Спарты с помощью коринфского флота установил контроль над Эгейским морем. Совместно они свергли тиранов на Наксосе и Тасосе, однако Поликрата даже после месячной осады, происшедшей раньше или позже этих событий, им одолеть не удалось. Хотя активность Спарты на море продолжалась недолго, возможно, она повлияла на решение Камбиза приостановить наступление на Запад. После свержения Поликрата и захвата самосского флота персами около 518 г. Спарта отказала в помощи низвергнутому тирану Меандрию.

В центральной Греции Спарта вела кампании в 519 г., когда платейцы получили совет обратиться за помощью к Афинам, и в 511/10 г., когда были отправлены две экспедиции против проперсидски настроенных Писистратидов; затем в 508-м и 506 гг., в попытках низвергнуть Клисфена и его правительство, в тот момент ведущее переговоры с Персией. Возможно, в 519-м или 510 г. Спарта низложила тирана Фокиды Авлида, а ее победа над фессалийской кавалерией в 510 г. укрепила ее престиж в центральной Греции. К 510 г. в Спартанский союз, по-видимому, входили Беотия, Фокида, Афины и, возможно, Халкида, а спартанское влияние в Дельфах достигло апогея. На Пелопоннесе Спартанский союз доминировал до последнего десятилетия этого века.

За энергичной политикой Спарты стояла Герусия, самый опытный и влиятельный орган в государстве. Эфорам и царям оставалось лишь выполнять ее решения. Однако цари, обладая полной военной властью в походах, могли серьезно влиять на политику во время кампаний. Около 520 г. Анаксандрида сменил Клеомен, амбициозный и сильный царь, чья гениальность граничила с безумием. Его дипломатические способности ярко проявились в 519 г., когда он поссорил Афины и Фивы из-за Платеи, а освобождение Афин в 510 г. он осуществил блестяще в военном отношении и очень тактично в политическом. В 508 г., возможно, именно Клеомен, как друг Исагора, повлиял на решение Герусии вмешаться в афинские дела. Но методы, к которым прибег Клеомен – присылка глашатаев, массовые изгнания, смещение Афинского совета, – оказались в данном случае и глупыми, и безрассудными; Клеомен недооценил афинский свободолюбивый дух и военную ситуацию. В 506 г. Спарта попыталась восстановить свой пошатнувшийся престиж и покорить Афины. Экспедиционными силами, набранными из всех пелопоннесских государств, кроме Аргоса, командовали оба царя – Клеомен и Демарат. Однако Клеомен до вторжения армии в Элевсин хранил цель кампании в секрете. Когда коринфяне узнали, что Клеомен намерен установить тиранию Исагора, они покинули свои позиции в поле. Тогда Демарат тоже вывел свой отряд из строя, его примеру последовали союзные контингенты, и армия в беспорядке отступила. Кого в Спарте сочли виновным, мы не знаем; но отныне закон запрещал обоим царям во время кампании находиться при войске с одинаковыми полномочиями.

Более серьезным для Спарты был раскол в ее союзе. В начале этой и, возможно, более ранних кампаний Спарта, вероятно под предлогом оборонительных мероприятий, призвала к оружию всех своих союзников, не проконсультировавшись с ними. В 506 г. такая процедура привела к неудаче, отчасти вызванной бесцеремонными действиями Клеомена. По-видимому, в 505 г. она была заменена новой, имевшей большое значение. Спарта собрала у себя депутатов от союзных государств, чтобы те выслушали спартанских представителей по политическому вопросу. На этом собрании спартанцы, несомненно, потребовали привести в действие оборонительный союз, поскольку Афины изгнали Клеомена в 508 г. и в 506 г. напали на Беотию и Халкиду; они предложили восстановить в Афинах власть Гиппия. Представитель Коринфа возразил, что это противоречит спартанской освободительной политике, и его единодушно поддержали другие союзники. После этого Спарта не только перестала навязывать такую политику союзу, но и отказалась от нее вместе с Беотией и Эгиной, соединенные силы которых могли бы сокрушить Афины.

На этом собрании была разработана постоянная процедура для Спартанского союза. Отныне политику «Лакедемонян и их союзников» определяли два равноправных и независимых органа: собрание спартиатов, представляющее Лакедемонское государство как главу союза, и совещание союзников, на котором каждое государство было представлено одним или несколькими делегатами и имело один голос. В обоих органах решение большинства было обязательно для всех его членов. Для того чтобы какой-либо политический курс принимался к исполнению всем союзом, за него должны были проголосовать оба органа. Такой механизм оказался практичным и реалистичным. Он держался на двух моментах: без спартанского руководства союз не существовал бы, а без поддержки союзников действия Спарты были бы безрассудством. Подчинившись воле совещания в 505 г., Спарта доказала свою искренность, что обеспечило Спартанскому союзу успех. Более того, перед лицом персидской агрессии Спарта разработала механизм привлечения большинства государств материковой Греции к единой политике по общезначимым вопросам. Так в 505 г. были посеяны семена Общегреческого совещания 481 г.

В последнем десятилетии VI в. восстановилось влияние Аргоса. В Сикионе были запрещены прозвища фил, оскорбительные для Аргоса. В самом Аргосе сгладились последствия поражения 546 г., а отказ Спартанского союза действовать против Афин пробудил аргосские амбиции. Возможно, что Аргосу также обещала поддержку Персия. Около 495 г., когда она была занята подавлением Ионийского восстания, Спарта перехватила инициативу. Убеждением или силой она получила от Сикиона и Эгины корабли с командами и высадила лакедемонскую армию во главе с Клеоменом на аргосском побережье около Тиринфа. В последующей битве у Сепеи погибло 6 тысяч аргивян. Это было самое кровавое и самое решающее сражение во всех войнах между Аргосом и Спартой. Оно закрепило превосходство Спарты, вследствие чего во время Персидских войн Аргос сохранял нейтралитет. Периэки и сервы на некоторое время получили в обезлюдевшем государстве гражданские права, пока их не изгнали выросшие аргосские мальчики. Тиринф, захваченный беглецами, и Микены сбросили власть Аргоса и проявили свою независимость участием в битве при Платее в 479 г.

Объединение фессалийских сил под властью тага имело скорее военное, а не политическое значение и действовало лишь в военное время. Политическая федерация берет начало в центральной Греции, где номы обладали географическим единством и смешанным населением северо-западного греческого и эолийского происхождения. В Фокиде федеральное государство образовали отдельные полисы и те филы, которые не жили в независимых полисах. Они называли себя фокийцами, совместно участвовали в военных действиях и во второй половине VI в. выпускали единую монету, на которой изображалась голова быка (фото Х1з). Федерация защищала их от соседей, а также от Фессалии. Однако лидером федерального движения стала Беотия. Здесь членами федерации, названной «Беотийцы», стали только полисы. До 550 г. лига выпускала единую монету с изображением щита, который был символом не только обороны, но и религиозного единства, так как связывался с Афиной Итонией, под эгидой которой проходил Панбеотийский праздник в Коронее. Около 550 г. на федеральной монете выбивались буквы BOI – по названию федерации «Boiotoi», – к которым иногда прибавлялось THEBA – указание на значение Фив (Thebes) как административного центра лиги. Кроме федеральной монеты, шесть или семь полисов чеканили собственную монету с эмблемой федерации и первой буквой соответствующего полиса. Все эти монеты, чеканившиеся по фидонийскому стандарту, отражали совместные экономические интересы и благоприятствовали им. В основе Беотийской лиги лежали не только общие религиозные, экономические и политические интересы, но и необходимость сотрудничества для защиты от Фессалии и Афин. Каждый член лиги выставлял войско во главе со своим командиром, который являлся федеральным офицером, носившим звание беотарх. По случаю заключения в 507 г. союза с Халкидой против Афин были выпущены монеты с изображением беотийского щита и халкидского колеса с буквами BOI внутри колеса (фото Х1и).

С самого начала в Беотийской лиге тон задавали Фивы, территорией и населением превосходившие любой другой полис. Первоначально более мелкие соседи Фив, например Скол, входили в Фиванское государство на равных, но незадолго до Персидских войн они стали платить дань Фивам. Отношение Фив к ближайшим соседям не внушало особой уверенности другим государствам Беотии. Например, Орхомен не входил в лигу и чеканил собственную монету; в 519 г. Платея и Гисии предпочли присоединиться к Афинам, чем поддаться давлению Фив и вступить в лигу. Но если Фивы своими амбициями отталкивали потенциальных членов лиги, то они же осуществляли уверенное руководство ею и в конечном счете обеспечили беотийцам господство в Греции. Мера величия Фив оказалась и мерой успеха Беотийской лиги.

На окраинах греческого мира возникали новые государства, объединяя небольшие общины вокруг нового политического центра. Иногда это приводило и к созданию физического центра, например Рекела, основанного Писистратом, и Миркина, основанного Гистиеем, а иногда лишь к установлению политического контроля, какой, например, получил Херсонес над местными греческими поселениями. Подобные государства демонстрировали динамичность и силу греческих идей и греческого руководства, так как многие их обитатели не были греками, однако они влились в небольшие, но сильные государства, способные на территориальное расширение и сопротивление более крупным образованиям, таким, как племенные царства Фракии. В Херсонесе Мильтиад II основал государство Херсонеситы, в котором жило коренное племя долонцев, и были ионийские и эолийские полисы-колонии и колонии, основанные Мильтиадом I. И во главе этого разнородного образования стояли Мильтиад II и его наследники, которых можно считать царями или тиранами в зависимости от точки зрения. Их государство было достаточно сильным, чтобы противостоять соседям; государственные доходы обогащали правителей, которые выигрывали скачки в Олимпии и приобрели политическое влияние в Афинах. Херсонесцы оказывали Мильтиаду II посмертные почести, проводя посвященные ему спортивные состязания и скачки. В этом государстве большинство, вероятно, составляли долонцы, так как именно они пригласили Мильтиада III, сына Кимона, вернуться в Херсонес в 496 г.

Пример того, как захватить власть с помощью денег и наемников, показал Писистрат. Лигдамид на Наксосе, Поликрат на Самосе и Мильтиад III в Херсонесе воспользовались теми же средствами, а затем упрочили свое положение, бросив в тюрьму, изгнав или убив влиятельнейших людей государства и конфисковав их собственность. Аристократ Лигдамид сверг существующую олигархию, в период политической борьбы возглавив народную партию и добившись избрания на пост главнокомандующего; с помощью Писистрата он захватил власть и изгнал соперников. Его тирания, длившаяся примерно с 545-го по 524 г., подорвала основу аристократической власти на Наксосе; около 500 г. на острове существовал демократический режим, а богатые аристократы в то время находились в изгнании. Поликрат, утвердившись около 535 г. путем убийства многих граждан из класса гоплитов и с помощью наемников Лигдамида, набрал наемное войско в придачу к тысяче самосских лучников, покорил ряд соседних государств и построил флот, включавший около 100 пентеконтер и 40 трирем. Когда греческие государства на азиатском побережье и Египетское царство были уничтожены персами, флот Поликрата господствовал в восточной части Эгейского моря, набегами и пиратством собирая обильную жатву. Поликрат напал на Милет и разбил лесбосский флот; он находился в хороших отношениях сперва с Египтом, а затем с Персией и сумел отбить нападение Спарты и Коринфа. Подобно Писистрату, он претендовал на роль покровителя ионийцев, посвятив Ренею Аполлону Делосскому, и приглашал к своему двору ионийских поэтов. Он построил знаменитый туннель, в который отвел русло реки, а также мол, защищавший гавань, и завершил постройку храма Геры – все эти три начинания превосходили своей грандиозностью любое другое сооружение в Греции; на этих и других стройках, вероятно, использовался принудительный труд рабов, пленных или свободных граждан.

Поликрат сохранял свою власть жесткими методами. Он убил одного брата и изгнал другого, по имени Силосон. Направив на помощь Камбизу 40 трирем, он набрал их экипажи из недовольных и попросил Камбиза задержать их. Но когда они, вернувшись, напали на него, Поликрат утихомирил самосцев, собрав их жен и детей в амбарах, которые пригрозил сжечь в случае восстания. Его амбиции были безграничны. Во взимодействии с сатрапом Оретом он планировал создать морскую империю, которая включала бы в себя острова и Ионию. Но амбиции же его и погубили. Орет заманил его к своему двору, изувечил и повесил его труп на кресте.

Геродот называл Поликрата «несравенным в своем величии рядом с другими греческими тиранами». Его карьера демонстрирует, на что была способна безжалостная личность, эксплуатируя ресурсы процветающего морского государства. Своими успехами Поликрат в большой степени обязан уничтожению многих конкурентов персами, от рук которых он в конечном счете и погиб. Он наживался на пиратстве, а его жертвы отвечали ему тем же. Его внешняя политика носила деструктивный характер, и он не сумел создать новое государство взамен старого. Изгнав или убив многих самосцев, Поликрат привлекал практически всех подряд – наемников, граждан, иностранцев и рабов, – чтобы создать свое окружение, больше привязанное к своему нанимателю, тирану, чем к государству. Множество самосцев во главе с командами 40 трирем находились в изгнании. Они становились источником беспокойства всюду, где ни оказывались: ограбили Сифнос, путем шантажа завладели сотней талантов, захватили Гидрею на Арголийском полуострове и силой заняли Сидонию в северо-западном Крите. После пяти лет морского пиратства их разбили и обратили в рабство эгиняне совместно с критянами.

С гибелью Поликрата была подорвана и мощь Самоса. Заместитель тирана, Меандрий, провозгласил равноправие (isonomia) и пригласил виднейших самосцев проверить его счета как бывшего казначея Поликрата. Принявшие его приглашение были закованы в цепи, а позже хладнокровно казнены братом Меандрия Ликаретом. В этот момент персидский сатрап передал власть над островом Силосону, изгнанному брату Поликрата; самосцы не оказали никакого сопротивления. Меандрий отбыл, получив дозволение на свободный проезд в Спарту, но оставил брата во главе наемников, чтобы напасть на персов и устроить на острове резню. Его план блестяще удался; но спартанские власти изгнали его из Лаконии. В связи с резней на Самосе и правлением Силосона появилась ехидная поговорка: «Спасибо Силосону, у нас теперь много места». По приказу персидского сатрапа Отана остров был заново заселен освобожденными рабами. Случай Самоса не уникален. Так, Ликарет, около 509 г. назначенный персами тираном Лемноса, уничтожил пеласгийское население острова.

С упорядочением персидского контроля и восстановлением коммерческих связей в последнем десятилетии VI в. в восточную часть Эгейского бассейна, особенно в Милет и на Наксос, вернулось процветание. Милет выиграл сперва от скорого урегулирования отношений с Киром, а позже от арбитража ведущих граждан Пароса, которые ограничили число полноправных милетян крупными и мелкими землевладельцами, тем самым положив конец периоду межпартийной борьбы. Наксос при демократическом режиме занял положение, ранее принадлежавшее Самосу. К концу столетия силы Наксоса и его сателлитов насчитывали 8 тысяч гоплитов и многочисленный флот; остров накопил огромные богатства и владел множеством рабов. Вследствие этого Наксос стал объектом милетских и персидских притязаний. В 500 г. наксосские изгнанники обратились к Аристагору, который являлся тираном Милета; тот заручился поддержкой персидского сатрапа и персидских сил, состоявших из 200 трирем во главе с персом из царской семьи, Мегабатом. В 499 г. милетские и персидские силы попытались внезапно захватить Наксос, но после неудачной осады, продолжавшейся четыре месяца, персы отступили; а Аристагор, не сумев стать персидским губернатором Наксоса, впал у персов в немилость. Поражение персов и опала Аристагора стали одними из факторов, приведших к Ионийскому восстанию.

На Западе греки сталкивались с возрастающим сопротивлением. Карфагеняне удерживали западную Сицилию, Сардинию и Балеарские острова, а этруски после битвы при Алалии около 535 г. завладели Корсикой. На материке этруски и местные италийские племена в 524 г. напали на Кумы силами, многократно превосходящими защитников численностью, но не качеством. Заняв удачную оборонительную позицию, кумяне сумели нанести тяжелое поражение врагам. В 509 г. Рим, восстав против Этрурии, вступил в союз с Карфагеном, а около 505 г. Кумы совместно с Арикией напали на этрусков в Кампании. На африканском побережье Дорией, брат спартанского царя Клеомена, ок. 514 г. с помощью Феры и Кирены основал колонию Кинипс в Триполитании; но карфагеняне и местные племена совместно изгнали колонистов. Тогда Дорией в 511 г. повел свое войско в Сицилию, руководствуясь советом дельфийского оракула. Он попытался основать колонию в западной Сицилии около горы Эрикс, но финикийцы и сегестяне убили Дориея и большинство его людей. Однако даже успехи Карфагена не побудили греков к объединению. Напротив, как и в случае с Персией, отдельные партии и отдельные государства без колебаний обращались к карфагенянам, этрускам или кампанцам за помощью.

С ростом греческих колоний они становились соседями друг другу, что приводило к столкновению амбиций. Сиракузы около 550 г. разрушили свою дочернюю колонию Камарину; в Италии коалиция Кротона, Сибариса и Метапонтия около 530 г. уничтожила Сирис; в свою очередь, Кротон потерпел тяжелое поражение от Локр и Регия, а около 510 г. разрушил Сибарис, богатейшее государство на Западе, чье общее население достигало, возможно, 500 тысяч человек. Масштаб этих катастроф не повлиял на политику греческих полисов, ведущих борьбу с местными конкурентами. Тревожная ситуация на исходе века привела к всплеску тирании. В Геле около 505 г. власть олигархии сбросил Клеандр, чей брат Гиппократ стал около 498 г. наследным тираном и лишил свободы Наксий, Каллиполь, Занклу и Леонтины. Собрав большое наемное войско и ставя в завоеванных полисах тиранов в качестве губернаторов, он создал первую сухопутную империю среди греческих государств. Его методы были безжалостными. В 493 г., когда самосские изгнанники захватили Занклу, чей тиран Скиф находился в военном походе, Гиппократ признал новую власть и арестовал Скифа; затем он отдал 300 виднейших граждан на казнь самосцам, а оставшееся население Занклы обратил в рабство. Разгромив в битве сиракузян, он восстановил Камарину на территории, отобранной у Сиракуз; сам этот город был спасен лишь благодаря посредничеству Коринфа и Керкиры. Уже став самым могущественным властителем на Западе, около 491 г. Гиппократ погиб в бою с коренными сикелами.

Тем временем на Сицилии и в Италии появились и другие тираны. Эврилеон, один из офицеров Дориея, стал тираном Селинунта около 505 г.; Анаксилай, представитель мессенийской аристократии, захватил власть в Регии около 494 г. и помог самосцам при захвате Занклы. После смерти Гиппократа он изгнал самосцев и заново основал Занклу под названием Мессана, отныне взяв в свои руки контроль над Мессинским проливом. В Кумах тираном около 505 г. стал Аристодем. В союзе с Арикией разгромив этрусков в Кампании, он сумел с помощью своих войск и военнопленных захватить власть и казнил аристократов. Он завоевал популярность у народа, предложив установить равноправие и демократию; но, едва разоружив народ, он укрепил свою власть, пополнив число своих телохранителей за счет освобожденных рабов и варваров-наемников и заручившись поддержкой этрусков. Он предоставил убежище Тарквинию Гордому и захватил римские корабли на том основании, что как наследник Тарквинов он является повелителем Рима. Но вскоре после 490 г. он и его семья были уничтожены изгнанными аристократами, которые с помощью кампанских наемников восстановили олигархический режим. Эти западные тираны напоминали Поликрата и других тиранов Востока. Они действовали насильственными методами, опирались на наемные армии и питали имперские амбиции. По сравнению с ними афинские тираны выглядят очень умеренными людьми.

Греческие наемные войска, в прошлом использовавшиеся Египтом, Вавилонией и Лидией, остались без дела, когда Персидская империя достигла средиземноморского побережья. Тогда они предложили свои услуги тиранам и династам, либо независимым, таким, как Поликрат и Мильтиад, либо зависевшим от персидской поддержки, например Гистиею и Ликарету. Греческие наемники принесли на родину точные сведения о персидской пехоте, коннице и осадной тактике. Скифская кампания Дария открыла греческим политикам глаза на значение десантных операций и на масштабы персидской мощи. У Запада им было еще нечему учиться, так как греческий гоплит превосходил италийского солдата. В войнах материковой Греции гоплиты доказали свое превосходство над всеми другими видами войск и превосходство лакедемонского гоплита над всеми противниками. Клеомен добился победы при Сепее около 495 г. благодаря неожиданному нападению, а не в традиционной «правильной» битве, а фокийцы уничтожили фессалийцев в смелой ночной атаке. Таким образом, греческое военное искусство становилось менее формальным и более приспосабливающимся к обстоятельствам. Например, Клеомен продемонстрировал свой стратегический талант, организовав в 506 г. одновременное трехстороннее нападение на Аттику. Условности также соблюдались все слабее. В 506 г. эгиняне начали «необъявленную» войну, а Клеомен сжег аргосские войска в их святилище под Сепеей.

Быстро развивалось искусство фортификации. Мильтиад I около 555 г. построил стену поперек Херсонесского перешейка для защиты от нападений апсинфян, а цитадель Поликрата перед осадой (ок. 524 г.) была окружена рвом и укреплена башнями. Как правило, искусство обороны оказывалось сильнее искусства нападения. Даже после победы под Сепеей около 495 г. спартанцы не смогли захватить Аргосскую цитадель. Персы, преуспевшие в рытье подкопов и строительстве скатов, в 499 г. не сумели одолеть оборону Наксоса; а отступив, они бросили оказавшихся в численном меньшинстве эмигрантов в построенных ими фортах. Стены городов и крепостей, выложенные с обеих сторон каменными плитами и заполненные изнутри мелким камнем, обычно имели в толщину более 6 футов (1,8 м); плиты, не скреплявшиеся никакой известкой, вырубались на древнейший манер с неровными сторонами, а иногда и разной толщины для точного соответствия с соседними блоками. Своей грандиозностью и техническим совершенством греческие крепости приближаются к замкам крестоносцев в Леванте.

На морях соперничество между греками и финикийцами обострилось, когда персидский царь сделал финикийский флот основой своих морских сил. В кораблестроении, если не считать недолгих экспериментов с двухпалубными биремами, на которых два ряда гребцов располагались друг над другом, в 550–500 гг. соперничество привело к созданию трирем (фото IV6). Каждое весло триремы приводилось в действие тремя гребцами; в отличие от 50-весельной пентеконтеры трирема имела 150 и более весел, благодаря чему была более быстроходной и обладала мощным ударом при таране. Но поскольку от строителей триремы требовалось мастерство, а от команды – опыт, в VI в. стандартным греческим военным судном оставалась пентеконтера. Флот Поликрата около 525 г. насчитывал 100 пентеконтер и 40 трирем, а у второстепенных морских держав, таких, как Афины при Писистратидах, имелось лишь несколько трирем. На Востоке в 499 г. финикийцы выставили против Наксоса 200 трирем, а на Западе крупными флотилиями трирем обладали Керкира и сицилийские тираны. Судя по всему, государства, ближайшие к Персии и Карфагену, освоили трирему быстрее, чем полисы материковой Греции.

Число гоплитов у крупнейших военных держав составляло в этот период порядка 10 тысяч, если судить по исключительно тяжелым боевым потерям – 7 тысяч киренских гоплитов в Ливии, 6 тысяч аргивян, погибших у Сепеи, 4 тысячи фессалийцев в Фокиде. Общая численность пехоты, включая легких пехотницев, могла быть и выше; например, итальянские Кумы в 524 г. выставили 13 тысяч пехотинцев и 1800 конников, а Сибарис в 510 г., вероятно, еще больше. Численность гоплитов отражала скорее уровень процветания, нежели общую численность населения. Когда Наксос и его сателлиты находились в зените процветания, они обладали 8-тысячным гоплитским войском и значительным флотом; в более поздние времена Наксос никогда не имел таких сил. Крупная морская держава, такая, как поликратовский Самос в 525 г., для своих 100 пентеконтер и 40 трирем нуждалась примерно в 10 тысячах моряков, в то время как алалийским фокийцам для их 60 пентеконтер требовалось около 4 тысяч человек. Численность граждан Афин в 500 г. достигала 30 тысяч человек, а Спарта из числа своих граждан набрала немногим больше 5 тысяч гоплитов. По сравнению с людскими резервами Персидской империи или даже одной ее сатрапии даже ведущие греческие государства выглядят карликами. Но персидское превосходство было мнимым, ибо греческая гоплитская фаланга с огромным опытом и греческий боевой корабль под умелым командованием представляли собой могучие орудия войны.

Гистией, недовольный своим почетным пленением при персидском дворе, решил инспирировать восстание в Ионии. Он выбрил доверенному рабу голову, вытатуировал на ней приказы и отправил его в Милет. Там его приказы прочитал Аристагор – его зять и заместитель как тиран Милета, только что вернувшийся из неудачной экспедиции против Наксоса. Приказы Гистиея совпадали с желаниями Аристагора, так как тот понял, что его дни в качестве персидского ставленника сочтены. Оба они руководствовались исключительно личными интересами. Гистией надеялся, что Дарий прикажет ему подавить восстание, Аристагор же видел в восстании средство вернуть себе лидирующее положение, а при необходимости и основать свое государство в другом месте.

В Милете Аристагор собрал группу заговорщиков. Один из них, историк Гекатей, принимавший интересы Ионии близко к сердцу, выступал против восстания. Но он посоветовал заговорщикам в случае восстания постараться захватить господство на море. Его совет был весьма здравым. На ионийские материковые государства обрушилась бы вся мощь персидской армии, а пространства для маневра у них не было. Но в случае поддержки эгейских морских держав их соединенные силы превзошли бы персидский флот, главной составляющей которого являлась финикийская эскадра. Успешные действия на море могли бы отрезать войско персов в Европе и предотвратить персидское наступление на материковую Грецию. Возможно, в итоге Дарий даже пошел бы на уступки и признал свободу прибрежных ионийских полисов. Но для ведения столь масштабной морской войны требовались коалиция греческих государств и крупные финансовые ресурсы, а в данном случае греческого единства не предвиделось. Был отвергнут и совет Гекатея использовать на дело освобождения сокровища храма Аполлона в Дидиме.

Заговорщики начали с того, что захватили ионийцев – капитанов кораблей, вернувшихся с Наксоса, и изгнали из ионийских полисов проперсидски настроенных тиранов. Аристагор в Милете провозгласил равноправие (isonomia) в качестве основы государственного устройства; другие вожди последовали его примеру, благодаря чему обеспечили себе народную поддержку. Совместное восстание крошечных ионийских полисов против персидской мощи – замечательный пример героической любви к свободе, которая была одной из характерных примет полисов; ведь пассивность обеспечивала экономическое процветание, а война в таких условиях означала тяжелые людские и материальные потери, причем поражение, скорее всего, привело бы к массовой резне и порабощению.

Зимой 499/98 г. Аристагор отправился в Грецию. Сперва он попытался заручиться поддержкой Спарты – страны, которая требовала от Кира уважать свободу ионийских полисов и недавно получила от скифов предложение о союзе против Персии. Но ему не удалось убедить спартанского царя Клеомена оказать помощь. Согласно Геродоту, Аристагор сделал ошибку, сказав Клеомену, что персидская столица располагается в трех месяцах пути от побережья. В этой версии ясно видна логика спартанского отказа. Клеомен гораздо лучше Агесилая, жившего столетием позже, понимал, что Спарта – в первую очередь военная держава. Ее армия оказалась бы просто распылена на азиатских просторах.

Разочарованный Аристагор отправился на родину всех ионийских государств – в Афины, уже поссорившиеся с Персией после денонсации изъявления покорности, сделанного афинскими послами Дарию в 508/07 г., и отказавшиеся вернуть власть Гиппию около 505 г. Теперь же афинское народное собрание решило отправить в Ионию эскадру из 20 кораблей – значительную часть афинского флота, противостоявшего враждебной Эгине. Это отважное решение ввергло Афины в войну с Персией и обеспечило им популярность у ионийцев. Эретрия, имевшая перед Милетом долг благодарности, отправила на помощь пять трирем.

Освободив изгнанных пеонийцев и дав им вернуться на родину во Фракию, ионийцы больше ничего не предпринимали до прибытия кораблей из Греции. После этого они собрали армию, по морю перебросили ее в Эфес, поднялись по долине Кайстера и неожиданно напали на Сарды. Город, включая и знаменитый храм лидийской богини Кибелы, был сожжен дотла, но персидский гарнизон цитадели под командованием сатрапа Артаферна и горожане-лидийцы отразили нападение. Осенью 498 г. персы, собравшие войска со всей Малой Азии, нанесли под Эфесом тяжелое поражение ионийской армии, которая уже разошлась по зимним квартирам. Действия ионийцев в этой кампании оправданны не со стратегической, а с политической точки зрения, так как сожжение Сард, хотя и усилившее враждебность лидийцев, оказалось чрезвычайно успешным в других отношениях: восстание распространилось на греческие полисы Босфора и Геллеспонта, угрожавшие коммуникациям с персидской армией во Фракии и охранявшие жизненно важные для восставших пути перевозок черноморского зерна, на большинство карийцев, высоко ценившихся как пехотинцы, на дорийский полис Кавн на карийском побережье и на греческие государства на Кипре, осадившие Амат, крупнейший финикийский город на острове.

Рис. 15. Эгейский бассейн

Восстание расширялось. Дарий отправил хитроумного Гистиея на побережье, где его уловки не обманули Артаферна, и приготовил три армии под командованием Дориса, Гимея и Артибия. Тем временем афиняне отозвали свой флот, и Эретрия, вероятно, последовала их примеру. Ионийцы не сумели ни объединить союзников, ни воспользоваться инициативой на море; например, они не пытались сделать Кипр своей передовой базой, чтобы помешать финикийскому флоту войти в Эгейское море. В начале лета 497 г. Дорис и Гимей захватили и разграбили некоторые ионийские города на азиатском побережье. В середине лета армия Артибия и финикийский флот предприняли наступление на Кипр. Здесь их уже поджидал ионийский флот, но он не сумел предотвратить переход врага от Киликии к северному Кипру. Персидская армия напала на Саламин, а финикийский флот, обогнув северо-восточный выступ острова, помог ей. Греки сражались и на суше, и на море. Финикийский флот был побежден, но и кипрская армия оказалась разбита, когда курионское войско и саламинские колесницы перешли на сторону персов. Поражение Кипра стало неизбежно; в начале 496 г. Соли, последняя крепость, капитулировала на пятом месяце осады.

Одновременно с действиями Артибия на Кипре Дорис начал покорение греческих полисов на азиатском побережье Геллеспонта, а Гимей захватил Кий на Пропонтиде. К осени 497 г. Дорис прошел на юг до Карии и разгромил карийцев в двух битвах; во второй участвовали и ионийцы, понеся тяжелые потери. На Геллеспонте Гимей занял район, оставленный Дорисом, и покорил народы Троады. В 496 г. кольцо вокруг ионийского побережья замкнулось: армия, действовавшая из Троады, захватила Киму и Клазомены; но в этот момент карийцы заманили в ловушку армию Дориса во время ночного перехода и уничтожили ее. После этого персидское наступление обратилось на юг, и ионийцы получили передышку. Аристагор, предвидя вероятное поражение восстания, отплыл во Фракию, где был убит около Миркина. Гистией тем временем сбежал от Артаферна. Он тщетно пытался получить командование над милетскими силами, а затем с восемью лесбосскими триремами занялся пиратством в Геллеспонте. Здесь обосновался еще один авантюрист: в 496 г. Мильтиад III, сын Кимона, снова стал тираном Херсонеса.

Для финальной фазы операций в Малой Азии персы привлекли флот из Финикии, Кипра и Египта и начали наступление на Милет, главу восстания. Узнав о персидских приготовлениях, ионийские полисы отправили депутатов (probouloi) на совещание, состоявшееся в Панионии.

Они решили не выставлять армий, а вместо этого поручить оборону Милета его гарнизону и, набрав как можно больше кораблей, расположить флот у Милета рядом с островом Лада. Объединенный флот девяти ионийских государств насчитывал 353 триремы, по большей части предоставленные Хиосом, Милетом, Лесбосом и Самосом. Персидский флот обладал количественным превосходством, но был более разнородным; персидская армия, собравшаяся на милетском побережье, обеспечила ему безопасную стоянку. Пока накапливались силы, персидское командование разослало по ионийским государствам греков-эмигрантов, обещая полное прощение в случае капитуляции, а в случае дальнейшего сопротивления угрожая порабощением и депортацией. Но ионийцы не сдавались. Командование над флотом было поручено фокейцу Дионисию. Он безжаалостно муштровал моряков под жарким солнцем, обучая флот маневрам, подходящим для таранной тактики. Через неделю моряки отказались подчиняться приказам, и по союзному флоту распространилось недовольство. Вскоре после этого персы атаковали. Пока ионийский флот выстраивался в боевые линии, большинство самосских кораблей подняли паруса и бежали; их примеру последовали лесбосские и прочие. Оставшиеся, особенно сотня кораблей с Хиоса, сражались доблестно, но тщетно. Потеряв половину своих судов, хиосцы рассеялись. Дионисий, захватив три вражеских корабля, отправился в финикийские воды, потопил немало торговых кораблей, после чего отплыл на Сицилию. Битва при Ладе, происшедшая летом 495 г., означала конец Ионийского восстания. Милет, блокированный в 494 г., пал после недолгой осады, а карийские города были либо взяты штурмом, либо сдались после переговоров. К лету 493 г. были покорены все греческие города на азиатском побережье к югу от Геллеспонта. Гистией после неудачного нападения на Тасос был захвачен в ходе набега на персидскую територию. Артаферн посадил вдохновителя восстания на кол, а его голову отослал Дарию.

Причинами поражения восстания стали военная мощь Персии и то мастерство, с которым действовали ее армии, смыкая кольцо вокруг Милета. Финикийский флот, который в одиночку, вероятно, пал бы жертвой ионийского флота, всегда мог рассчитывать на подмогу крупных сухопутных сил; первоочередное значение придавалось захвату Кипра как передовой военно-морской базы. Ионийцы показали себя превосходными бойцами; их вожди в целом проявили стойкость и уважали свои обязательства по отношению к союзникам на Кипре и в Карии. Но им не хватало умелого руководства и дисциплины. В частности, после сожжения Сард они упустили инициативу. Им не удалось наладить взаимодействие с греческими полисами на Босфоре и Геллеспонте перед решающими битвами у Саламина на Кипре и у острова Лада. Правда, предпринимались попытки создать единое командование для самих ионийских полисов. Первую кампанию вел Аристагор, но он не вызывал доверия. Перед битвой у Лады командование флотом было поручено Дионисию, но это назначение запоздало. Стратегическое руководство осуществляли депутаты от ионийских государств, собравшиеся в Панионийском святилище, и, возможно, отсутствие единоначалия и послужило причиной сверхосторожной политики, позволившей персидскому командованию диктовать ход войны.

Однако не следует недооценивать уровень единства, достигнутый суверенными ионийскими полисами. Ионийцы создали единое политическое образование, закалившееся в условиях войны. Союзные государства передавали корабли, людей и, возможно, денежные средства в распоряжение совместного совета ионийцев (to koinon ton Ionon). Представлять свои взгляды на совете они доверяли депутатам (probouloi), а командование своими армиями – военачальникам (strategoi), выполнявшим распоряжения совета. Решения, принимавшиеся в совете большинством голосов, являлись обязательными для всех его членов, и ни одно государство не переметнулось на сторону персов вплоть до поражения при Ладе. Как политическая единица ионийцы оставили по себе память в виде монет из электрона, чеканившихся по лидийско-милетскому стандарту для финансирования военных действий, и подали блестящий пример полисам материковой Греции.

Персы наказали восставших подданных, грабя и сжигая их города и храмы и отсылая отобранных мальчиков и девочек в качестве евнухов и прислужниц ко двору Дария. Милету была уготована более суровая кара. Многих мужчин убили, женщин и детей обратили в рабство, а уцелевших переселили на побережье Персидского залива. Невредим остался лишь Самос благодаря тому, что почти вся самосская эскадра дезертировала из-под Лады, а проперсидски настроенный тиран Эак прекратил сопротивление и сдался; лояльные же самосцы, в основном из числа зажиточных граждан, уже отплыли на Сицилию по приглашению Занклы. Когда репрессии закончились, персы предприняли разумные шаги к урегулированию ситуации. Представителей ионийских полисов призвали по двору Артаферна и заставили подписать договоры о взаимном ненападении; все споры между полисами отныне рассматривал специальный суд. Ресурсы полисов подверглись ревизии, и на них наложили новую дань примерно в тех же размерах, что и до восстания. Летом 492 г. персы отказались от своей политики поддержки тиранов, и вместо них в полисах была установлена демократия.

Во время замирения Ионии персидские войска и финикийский флот покорили острова у азиатского побережья и греческие полисы в районе Херсонеса, Пропонтиды и Босфора. В 493 г. при приближении финикийского флота бежал Мильтиад; во время своей недолгой тирании в Херсонесе он чеканил монету (фото Х!л) с изображением милетского льва, тем самым выражая свое сочувствие лидеру Ионийского восстания. Дарий назначил на 492 г. нового командующего, своего зятя Мардония, предоставив в его распоряжение крупные военные и морские силы. Его непосредственной задачей было восстановление сатрапии в Европе. Единственной морской державой на пути персов был Тасос, который после нападения Гистиея в 494 г. все свои избыточные доходы от золотых рудников тратил на строительство кораблей. Тасосцы покорились без сопротивления, и персидский флот в 492 г. направился к Аканфу. Но у отвесных утесов горы Афон флот постигла катастрофа: свирепый северный ветер бросал корабли и людей на скалы, и уцелевших было слишком мало для наступления. Одновременно фракийское племя бригов ночью успешно атаковало персидскую армию. Однако Мардоний не пал духом. Он покорил бригов и установил власть Персии над всеми прибрежными народами до Македонии включительно. Выполнив поставленную задачу, в 491 г. он вывел свои главные силы в Азию.

Опираясь на европейскую сатрапию, Дарий приготовился к наступлению на Грецию. Первым этапом наступления должно было стать наказание Афин и Эретрии за участие в Ионийском восстании. Летом 491 г. Дарий приказал своим подданным на средиземноморском побережье оснастить военный флот и подготовить транспортные суда для пехоты и кавалерии. Командовать экспедиционными силами он назначил Датиса и Артаферна, сына сатрапа Атраферна. Для успешного вторжения с моря необходимо было нейтрализовать флоты как можно большего числа греческих полисов. Тасосцам приказали разобрать свои укрепления и отправить флот к Абдере на фракийском побережье, что они и сделали незамедлительно. Во все государства Эгейского моря и материковой Греции были разосланы царские послы с требованием «земли и воды», то есть символов покорности. Требованиям подчинились многие государства, в том числе островные, и, что существенно, сильная морская держава Эгина, находившаяся в состоянии войны с Афинами. Летом 491 г. Афинам и Эретрии стало ясно, что персидский флот, усилившийся за счет новых союзников в Эгейском море, на следующий год нападет на них, оставшихся в одиночестве.

В 498 г. афиняне поддержали Ионийское восстание, их войска участвовали в сожжении Сард. Последующий отвод войск, какие бы причины его ни вызвали, означал резкий поворот в афинской политике. Архонтом-эпонимом в 496/95 г. был Гиппарх; возможно, он находился в родстве с семейством Писистратидов, пользовавшихся расположением при дворе Дария, и его избрание могло быть вызвано желанием помириться с Персией. После падения Милета летом 494 г. афиняне были потрясены судьбой своих собратьев-ионийцев, которая стала темой трагедии, написанной Фринихом и поставленной на Дионисиях, вероятно, в 493 г.; эта трагедия настолько потрясла аудиторию, что была запрещена, а на автора наложили штраф. Летом 493 г. из Херсонеса вернулся Мильтиад. Враги привлекли его к суду. Непосредственным поводом для обвинения являлась его тирания в Херсонесе, но на политическом судилище такого рода немаловажную роль играли и его враждебность к Персии, и поддержка Ионийского восстания. Его полное оправдание стало триумфом противников Персии. Архонтом-эпонимом в 493/92 г. был Фемистокл. Находясь в должности, он начал укрепление Пирея, три естественные гавани которого представляли собой куда лучшую морскую базу, чем открытый рейд у Фалерона. Настойчиво проводимая Фемистоклом политика усиления флота имела большое значение для будущего Афин; в данный же момент она укрепила государство в войне с Эгиной и подготовила его для возможной войны с Персией. Дошедшей до нас обрывочной информации недостаточно, чтобы получить полное представление об афинской внутриполитической ситуации в это десятилетие, но вполне ясно, что, хотя в течение Ионийского восстания политика в отношении Персии была неуверенной, афинский народ был полон решимости ответить на персидскую угрозу не смирением, а войной.

Наследие предыдущего десятилетия осложнило отношения Афин с другими государствами материковой Греции. Беотийские полисы, особенно Фивы, проявляли враждебность. На Эвбее благодаря клерухии в Халкиде Афины имели сильную позицию, но слабую популярность; Эретрия была союзником лишь вследствие участия в Ионийском восстании, а не по своему выбору. Эгина являлась непримиримым врагом Афин, и, хотя после 505 г. крупных операций, вероятно, не проводилось, угли «необъявленной» войны все еще тлели, подпитываемые ненавистью, и в любой момент могли вспыхнуть снова. Спарта и ее энергичный царь Клеомен чувствовали себя оскорбленными после освобождения Афин из-под власти тиранов и с неприязнью взирали на новое государственное устройство Афин. Тем не менее персидская угроза содействовала сближению Афин и Спарты, невзирая на их различия в традициях и мировоззрении. Еще с 546 г. Спарта после довательно и непримиримо противостояла Персии. Возраставшая в последние годы опасность лишь укрепила ее решимость, а прибытие персидских послов в Грецию угрожало ее положению как вождя Спартанского союза. Летом 491 г., когда Эгина признала владычество Дария и фактически вышла из Спартанского союза (поскольку служить двум господам было невозможно), Афины немедленно призвали Спарту защитить греческую свободу. Спарта ответила достойно. Клеомен отправился на Эгину арестовать вождей правящей олигархии, ответственных за акт предательства; получив отпор, он и Леотихид снова напали на остров, вероятно в сентябре, арестовали десятерых эгинских вождей и доставили их в афинскую тюрьму. Эти решительные действия не только укрепили Афины и на некоторое время нейтрализовали Эгину. Они также восстановили контроль Спарты над ее союзом и послужили серьезным предупреждением другим государствам в то время, когда в Греции активно действовали персидские агенты.

Тем временем в Спарте разразился серьезный государственный кризис. Два царя, Клеомен и Демарат, находились на ножах еще со времени неудачного вторжения в Аттику в 506 г. Старинный закон, требовавший во время заграничной кампании присутствия обоих царей при войске как равноправных командующих, был в тот момент отменен, но взаимная враждебность царей разрушала другие государственные институты. В Герусии и народном собрании сторонники обоих царей выдвигали противоположные требования по важным политическим вопросам; например, Демарат находился в оппозиции Клеомену по эгинской проблеме и вообще по вопросу отношений с Персией. Этот раскол препятствовал даже исполнению принятых решений. Когда Клеомен в одиночку отправился на Эгину, ему дали отпор на внешне законном основании, что дипломатическое вмешательство имеет силу лишь в присутствии обоих царей. Спарте необходимо было разрешить этот внутренний кризис как можно скорее, пока очередное фиаско не подорвало ее антиперсидскую политику. Вернувшись с Эгины, Клеомен стал подстрекать Леотихида, которого поддерживал как претендента на престол, привлечь Демарата к суду на том основании, что он незаконнорожденный и не имеет права занимать царский трон. Поскольку в самой Спарте страсти накалились, по предложению Клеомена дело было передано на рассмотрение дельфийского оракула. К тому времени когда священные послы добрались до оракула, Клеомен, действуя через своего сторонника в Дельфах, уже внушил пифии желаемое решение. Демарат был объявлен незаконнорожденным и немедленно смещен. Клеомен и Леотихид, ставший царем вместо Демарата, отправились на Эгину и выполнили свою миссию. Но впоследствии тайные махинации Клеомена в Дельфах всплыли наружу. Он был вынужден бежать в Фессалию, а оттуда перебрался в Аркадию, где начал сколачивать коалицию аркадских племен против Спарты. Тогда спартанское правительство пригласило его вернуться, и он снова стал царем, по-видимому в ноябре 491 г. Но его мозг не выдержал напряжения. Помещенный под надзор собственной семьи, он убедил стража дать ему нож и зарезался. Престол унаследовал его брат Леонид.

Позор Клеомена бросил тень на репутацию Леотихида и на политику сопротивления Персии, которую осуществляли Леотихид и Клеомен. Как только стало известно о смерти Клеомена, эгиняне отправили в Спарту послов с жалобой на Леотихида за арест десятерых вождей.

Леотихид предстал перед судом, получил выговор и был отправлен с эгинскими послами требовать освобождения арестованных. Афиняне, воспользовавшись тем же аргументом, к которому недавно прибегли эгиняне, отказались выдавать заключенных лишь одному из двух царей. Леотихид вернулся в Спарту доложить о своей неудаче и унижении. Но как бы ни была запятнана его репутация, большинство в Спарте выступали за сопротивление Персии. В июле 490 г. Демарат бежал, спасаясь от насмешек Леотихида во время государственного праздника, и в итоге нашел пристанище при дворе Дария. Таким образом Леотихид продолжил просвещенную политику Клеомена.

Когда Леотихид возвращался из Афин, эгиняне сделали неверный шаг. В честь Посейдона на мысе Сунион проводилось торжество. Эгиняне устроили засаду на священное судно и похитили нескольких видных афинян. Такое вопиющее нарушение международных норм побудило Афины действовать в уверенности, что Спарта не выступит на защиту Эгины. Инспирировав неудачное восстание демократической партии на Эгине, Афины наняли у Коринфа 20 кораблей по номинальной стоимости и, имея теперь 70 кораблей, нанесли Эгине поражение на море. Боевые действия продолжились на острове; в их ходе афиняне взяли верх над добровольцами из Аргоса, уже перешедшего на сторону персов. Весной или в начале лета 490 г., потеряв четыре корабля в морском сражении, афиняне очистили остров. Эта фаза «необъявленной» войны, проходившая в канун персидского вторжения, благотворно подействовала на афинян, укрепив их воинский дух. Эгина же поостереглась предоставлять свой флот и гавань в распоряжение Персии. Кроме того, Афины завоевали неприкрытую симпатию Коринфа и Спарты. Неизвестные вожди Афинского государства в 491/90 г. проявили себя людьми рассудительными, храбрыми и решительными.

Экспедиционные силы под командованием Датиса и Артаферна отплыли от киликийского побережья в начале лета 490 г. Флот состоял из эскадр, предоставленных покоренными народами, в том числе ионийцами и эолийцами; хотя кораблей было не 600, как принято считать вслед за Геродотом, который приводит эту цифру не только в данном случае, но и при описании нападений Персии на скифов и Милет, все же их вполне хватало для конвоирования транспортов с пехотой и кавалерией и для численного превосходства над объединенным флотом Афин и Эретрии. Армия, согласно Геродоту, была «многочисленной и хорошо оснащенной». Она представляла собой элиту кавалерии и пехоты, набранной из материковых народов империи и закаленной тренировками и опытом. Геродот не сообщает о ее численности, авторы позднейших времен называют фантастические цифры; но транспортные возможности, по-видимому, ограничивали число бойцов в самом крайнем случае 25 тысячами. Экспедицию сопровождал Гиппий, вождь Писистратидов, рассчитывавший на сторонников в Афинах и Аттике.

В намерения Дария в первую очередь входили установление контроля над Кикладами и наказание Афин и Эретрии за участие в Ионийском восстании. Но в конечном счете речь шла о требовании «земли и воды», то есть о покорении и аннексии материковой Греции, поскольку без такой аннексии власть Персии над Фракией, Македонией, Кикладами и даже греческими полисами в Малой Азии не могла считаться надежной. В завоевательных планах Дария экспедиции Датиса и Артаферна отводилось важное место. Ее успех должен был ослабить волю к сопротивлению и подать пример тем государствам и партиям, которые уже склонялись к подчинению. Итог экспедиции должен был определить судьбу не только Афин и Эретрии, но и всего греческого мира.

Персидские силы триумфально пересекли Эгейское море от Самоса до Эвбеи. По пути был наказан Наксос, столь доблестно защищавшийся в 499 г.: персы сожгли город и храмы и депортировали всех, кто не скрылся в горах. На других островах персы призывали мужчин на военную службу и брали детей в заложники. На Делосе Датис принес дары на алтарь Аполлона и призвал делосцев вернуться из своего убежища на Теносе; он надеялся расположить к себе тех островитян, которые уже подчинились Персии, проявив уважение к их религии. Оказавшись у южной оконечности Эвбеи, персы потребовали солдат и заложников от Кариста. Каристийцы мужественно отказались, но подчинились, когда персы разграбили их землю и осадили город. Пока персидский флот стоял у входа в Эвбейский пролив между Эретрией и Афинами, эретрийцы воспользовались этой задержкой и призвали Афины на помощь. Афины немедленно приказали своим 4 тысячам клерухам в Халкиде явиться на подмогу Эретрии. Но граждане Эретрии раскололись надвое: одни стояли за сопротивление, другие за подчинение, и по совету эретрийского вождя клерухи переправились в Аттику. Затем персидский флот встал на якорь у побережья Эретрии и без помех высадил пехоту и кавалерию. Эретрийцы решили обороняться. Шесть дней они отбивали свирепые атаки, а на седьмой город пал благодаря предательству. Его храмы были ограблены и сожжены, а население в соответствии с приказом Дария депортировано.

Через несколько дней персидский флот направился к Аттике. Возможно, афиняне ожидали, что он идет к Фалеронскому заливу, но персидские командиры понимали, как трудно высадиться с небольших судов на открытый берег, защищаемый флотом и войсками. Поэтому персы, не встретив сопротивления, высадились в Марафонском заливе, находившемся неподалеку от их базы на Эвбее и окруженном равниной, превосходно подходящией для действий конницы. Не исключено, что такое решение было принято под влиянием Гиппия, который когда-то разбил спартанцев, высадившихся в Фалероне, а его отец в 546 г. захватил Афины, высадившись в Марафоне. Персы решили, что, если афинская армия выступит из города, на равнине ее встретит кавалерия. Однако если афиняне предпочтут оборонять город по примеру Эретрии – а персидское командование могло этого ожидать, – то персидская армия перейдет по суше к Афинам, а флот, лишенный необходимости заботиться о транспортах, сможет обогнуть мыс Сунион и вступить в сражение с любыми военно-морскими силами, которые ожидали бы его в Сароническом заливе. Афинское народное собрание немедленно приняло решение выступить к Марафону. Одновременно в Спарту был отправлен гонец Филиппид. Преодолев около 140 миль, он на следующий же день доставил призыв о помощи. Однако спартанцы справляли праздник Аполлона Карниоса, а священный закон запрещал вести военные действия до полнолуния, до которого оставалось шесть дней. Спартанцы ответили, что по истечении этого срока они выступят из Лаконии, но не раньше.

Афинская армия, спустившись с отрогов горы Пентелик на Марафонскую равнину, увидела персидский флот у берега и персидское войско, вставшее лагерем вдоль берега, – его позиции с юга прикрывало болото, а с севера – ложе ручья, пересохшего в течение засушливого сентября. На равнине господствовала многочисленная персидская конница.

Рис. 16. План Марафона

В ее присутствии даже самая стойкая пехота не имела никаких шансов пересечь равнину, так как ее фланги и тыл немедленно оказались бы под ударами многочисленных персидских эскадронов. Персидские пехотинцы уже выстроились к бою. Длина их рядов подчеркивала их численное превосходство, к тому же их прикрывали многочисленные опытные лучники. Афиняне встали лагерем на самых нижних предгорьях, на земле, посвященной Гераклу, где изрезанный рельеф служил защитой от персидской конницы. Афинское войско насчитывало около 10 тысяч гоплитов, запасшихся всем необходимым; новые припасы могли доставить легковооруженные пехотинцы. Конницы, лучников и пехотинцев-застрельщиков при армии не было, так как в этих родах войск персы, безусловно, превосходили афинян. Таким образом, афинская армия представляла собой всего лишь ударный корпус тяжеловооруженной пехоты. Афинскому командованию осталось решить, когда и как нанести удар.

Однако у афинян не было главного военачальника. Решение принимали десять стратегов, собиравшихся на совет. В данном случае мнения полководцев разделились поровну. Пятеро желали обождать, вероятно, на том основании, что персы имеют численное превосходство, а через некоторое время на помощь могут прийти спартанцы; более того, поле боя выбрано персами, и победа над персидской конницей сомнительна. Остальные пятеро выступали за немедленное сражение. Их возглавлял Мильтиад, который и предложил в афинском народном собрании выступить к Марафону. Он хорошо ознакомился с персидской армией во время Скифской кампании, а позже и во время двух своих правлений в Херсонесе и являлся решительной и сильной личностью. Среди его сторонников был Аристид, уважаемый за мужество и честность. При невозможности прийти к единому мнению стратеги договорились призвать полемарха Каллимаха, который, конечно, не присутствовал при этом совещании, и, как в старые времена, передать решение на его суд. Мильтиад перехватил Каллимаха и склонил его на свою сторону. Тот высказался за немедленное сражение. Оперативное командование стратеги осуществляли по очереди, сменяясь ежедневно. В свой день Аристид уступил командование Мильтиаду, и так же поступили три других поддерживавших его стратега. Таким образом, Мильтиад, по сути, стал верховным командующим, хотя оперативное командование мог осуществлять лишь пять дней из десяти. Он стал выжидать, надеясь на ошибку персидской кавалерии или какой-либо другой шанс. Возможность для удачной атаки представилась как раз в тот день, когда он командовал. К этому моменту на помощь афинянам прибыли все силы платейцев – разнородное войско общей численностью примерно в тысячу бойцов.

Персы все это время не двигались с места. Они могли себе это позволить, поскольку припасы легко было переправить с Эвбеи, а лошади по ночам отводили на водопой и пастбище в северной части равнины с болотистыми лугами и обильными родниками. Днем же конница, пехота и лучники были готовы отразить любое нападение решительных греков на позициях, благоприятствующих персам. Пока они бездействовали, греки постепенно приближались к персам, валя деревья и строя на равнине частоколы, и в итоге оказались менее чем в миле от их рядов. Однажды перед рассветом ионийцы, служившие в персидской армии, подошли к частоколу и передали афинянам сообщение: «Конница ушла».

Мильтиад действовал незамедлительно. Греческая армия расположилась на ночь в боевом порядке – афиняне справа и в центре, платейцы слева. Когда войско собралось, Мильтиад растянул строй, чтобы он равнялся по длине персидскому строю, и укрепил оба фланга дополнительными шеренгами, тем самым ослабив центр. Каллимах принес богам жертвы. Знамения были благоприятными. С рассветом греки начали стремительное наступление. Оказавшись в пределах досягаемости персидских стрел, они ускорили шаг и врезались в персидскую пехоту. Более глубокий строй на флангах, имеющий лучшие доспехи и более длинные копья, чем у персов, смял противника. В центре персы прорвали тонкую линию греков и начали преследование, однако греческие фланги развернулись и ударили по центру персов с тыла. В последующей рукопашной персидская конница была лишена возможности вмешаться в сражение. Битва продолжалась долго, но, в конце концов, персы бежали в сторону болот, преследуемые по пятам греками. Потеряв семь кораблей, персидский флот взял на борт остатки войска и вышел в море. Там персы забрали пленных эретрийцев, которых содержали на острове Эгилия, и направились на юг, к мысу Сунион и Афинам.

Когда персидский флот отошел от берега, афиняне с поля битвы заметили, что кто-то подает персам сигнал щитом, отражающим солнечные лучи. Такой сигнал означал измену в Афинах. Оставив часть сил охранять воинскую добычу, Мильтиад форсированным маршем привел свое войско в Афины[24]. Прибыв на Фалеронский рейд, персы увидели, что афинская армия уже расположилась в святилище Геракла в Киносарге вне городских стен. Внезапный десант был невозможен. Персидский флот некоторое время оставался в море, а затем отбыл в Азию. На следующий день прибыл 2-тысячный авангард лакедемонской армии; он прошел около 140 миль за три дня, выступив из Спарты сразу после полнолуния. Дойдя до Марафона, спартанцы осмотрели поле боя. Они увидели мертвых – 192 афинянина и 6400 персов – и взяли на заметку короткие копья и плетеные щиты персидских пехотинцев, облаченных не в бронзовые шлемы, доспехи и наголенники, подобно греческим гоплитам, а в колпаки, рубахи (иногда защищенные железными чешуйками) и узкие штаны. Ознакомились они также с рельефом местности и с тактикой Мильтиада. Затем они вернулись в Афины, поздравили афинскую армию с успехом и отправились обратно в Лаконию. Ни один из античных авторов не подвергал сомнению их искренность в соблюдении религиозных предписаний, не позволившую им участвовать в битве.

Исследователь сражений древности постоянно сталкивается с неразрешимыми загадками, и Марафонское сражение – не исключение. Например, ни один источник не объясняет, почему ушла персидская конница, а ведь только это позволило афинской пехоте пересечь равнину. Один автор заявляет, что вместе с конницей отсутствовал и Датис, а другой – что он участвовал в битве, по-видимому, уже под конец, когда сражение было проиграно[25]. Но того, что нам известно, достаточно, чтобы оценить блестящее командование Мильтиада на каждом этапе: его решение выступить к Марафону, намерение атаковать, точный выбор момента для атаки и построение армии на поле боя. То, как пехота атаковала, не разрывая строя, и как развернулись ее фланги, придя на помощь центру, свидетельствует о высочайшем мастерстве и дисциплине афинских гоплитов. Победа над более многочисленным врагом в рукопашной схватке одержана благодаря их храбрости, искусному владению оружием и надежным доспехам. В момент, решавший судьбу Афин, в их распоряжении оказались самый умелый полководец и самое способное войско за всю историю города.

Поражение персов под Марафоном, подобно разгрому испанской Непобедимой армады, нашло отражение в искусстве. Роспись в Поикильской Стое, или Расписном портике, представляла три этапа битвы: стремительную атаку платейцев и афинян, первую рукопашную схватку, когда враг в беспорядке бежал в сторону болот, и, наконец, как греки преграждают путь персам, пытающимся спастись на финикийских кораблях. Отдельные портреты изображали греков: Каллимаха, павшего в битве; Мильтиада, приветствующего своих бойцов; Кинегира, которому отрубили руку, когда он схватился за корму вражеского судна; Эпизела, потерявшего в битве зрение; драматурга Эсхила, а также и персов Датиса и Артаферна. Однако почетные места занимали боги и герои, которые якобы лично присутствовали на поле боя: Марафон, Тесей, Афина и Геракл[26].

Марафонская победа не предотвратила персидское вторжение в Грецию, но она укрепила воинский дух афинян, продемонстрировала спартанцам, каким образом греческая пехота может одолеть персидскую, и воодушевила другие греческие государства на сопротивление. Все эти три условия были необходимы для будущего спасения Греции. В этом смысле Марафонское сражение явилось одним из поворотных пунктов всемирной истории.

Пленников с Наксоса и из Эретрии персы привезли с собой. Дарий поселил эретрийцев около Суз, где они сохранили свой язык и обычаи. Получив от своих полководцев сообщение о поражении под Марафоном, он пришел к выводу, что Грецию невозможно завоевать нападением с моря, и стал готовить полномасштабное вторжение одновременно по суше и по морю. С этой целью Дарий разослал во все концы империи приказы о подготовке конницы, пехоты и моряков, о строительстве военных и транспортных кораблей и о создании запасов. Планирование и подготовка заняли три года, однако вторжение пришлось отложить, так как в 487 г. в Египте началось восстание. Дарий собирался использовать накопленные силы и против Греции, и против Египта, но на следующий год умер[27]. Ему наследовал Ксеркс, которого Писистратиды заклинали не откладывать вторжение, а Алевады в Фессалии обещали ему поддержку. Однако сперва он занялся Египтом и в 485 г. покончил с восстанием. На следующий год Ксеркс стал готовиться к вторжению в Грецию. Он уже владел многими греческими островами и всем северным побережьем Эгейского моря, по которому намечался маршрут его армии. Памятуя о гибели флота у горы Афон в 492 г., персы в 483–481 гг. прорыли через перешеек канал шириной почти в полторы мили, поднимавшийся в самой высшей точке примерно на 50 футов (16 м) над уровнем моря. На строительстве канала использовался принудительный труд, защиту стройки со стороны моря обеспечивал персидский флот, действовавший со своей базы в Элее. Приготовления Ксеркса встревожили всю Грецию.

По-видимому, в 489 г. Мильтиад получил командование над афинским флотом, насчитывавшим 70 кораблей и действовавшим в Кикладах. Эти острова лежали на пути Датиса и Артаферна от Самоса к Эвбее; большинство из них покорилось Персии и волей-неволей участвовало в нападении на Карист, Эретрию и Афины. Несомненно, афинское народное собрание намеревалось наказать «коллаборационистов», возможно наложив на них штрафы, и лишить Персию морских баз в центре Эгейского моря. Парос, после падения его соседа Наксоса ставший богатейшим и самым сильным из Кикладских островов, оказал сопротивление и был осажден. Мильтиад предложил мир в обмен на уплату 100 талантов, но паросцы отказались. На двадцать шестой день Мильтиад снял осаду и отступил к Афинам. Там его предали суду и признали виновным. Вскоре он умер от последствий раны, полученной на Паросе. Вполне вероятно, что именно Мильтиад был проводником энергичной политики, направленной на закрепление марафонской победы, несмотря на то что персидский флот не пострадал и все так же господствовал в Эгейском море. Во всяком случае, после его смерти Афины отказались от такой политики, отдав инициативу персам.

Суд над Мильтиадом носил политический характер. В Афинах борьба за политическую власть велась не между организованными партиями, имеющими конкретные программы, как в современном государстве, а между отдельными лидерами, чье отношение друг к другу могло меняться в зависимости от ситуации. За исключением таких выдающихся личностей, как Фемистокл, эти лица принадлежали к богатым и аристократическим родам, определявшим афинскую политику в VI в., – ведь хотя избирательная реформа Клисфена освободила многие государственные институты от влияния родов, архонты и военачальники назначались посредством прямых выборов: первые – в народном собрании, последние – в своих филах. В таких крупных группах выборщиков роды могли серьезно влиять на ситуацию, приводя к избранию вождей родов. Само по себе это не приносило вреда, так как аристократы были способными и опытными людьми. Для того чтобы руководить государством и армией, требовался авторитет, а ответственность они несли не только перед старейшинами – Ареопагом, но и перед народом. Однако борьба вождей аристократии за власть приводила к очень неприятным последствиям. Складывавшиеся вокруг них соперничающие группировки не отличались постоянством, следовательно, лавировали и политики. Характерным примером служит биография Клисфена. Его род, Алкмеониды, породнились с Писистратом и поддержали его в 556 г.

Затем они выступили против него и в 546 г. были изгнаны. После этого Клисфен перешел на сторону Писистратидов и был архонтом в 525 г. Изгнанный ими, он прибег к помощи Спарты, но после изгнанния Исагором выступил против Спарты и начал переговоры с персами. В 510 г. он искал популярности в политических клубах аристократов, но неудачно, и тогда в 508 г. обратился за поддержкой к народу. Такие колебания были опасны для государства, а от амбициозных аристократов постоянно можно было ожидать попытки переворота. После реформ Клисфена борьба за власть продолжалась, но правила игры изменились: хотя претенденты на высочайшие должности оставались те же, граждане в лице народного собрания или Гелиеи отныне представляли собой сильного и решительного арбитра, способного потребовать сурового наказания.

Жизненный путь Мильтиада был почти такой же извилистый, как и у Клисфена. Он был архонтом при Писистратидах в 524 г., а позже выступил против них, посчитав ответственными за убийство его отца Кимона. Сам он дважды был тираном в Херсонесе; служил персам и против персов. После неудачи на Паросе соперники перед лицом народного собрания обвинили его в «предательстве народа», то есть в измене. Обвинение требовало смертной казни, а судьями и присяжными являлся народ. Главным обвинителем был Ксантипп, аристократ из рода Бузигов, женатый на алкмеонидянке Агаристе. Бузиги и Алкмеониды, по-видимому, выступали против Филаидов, рода Мильтиада, до и во время Марафонской кампании. Вполне возможно, что суд над Мильтиадом в 493/92 г. по обвинению в тирании проходил с подачи семейства Клисфена, врага тиранов. Когда накануне Марафонского сражения голоса полководцев разделились поровну, Мильтиад заявил, что отсрочка приведет к восстанию в Афинах, и его аргумент позже нашел подтверждение в широко распространенном мнении, будто сигнал щитом подали его соперники Алкмеониды. Насколько верны были его аргумент и это мнение, мы не можем сказать, но они служат примером политических настроений накануне суда над Мильтиадом.

Обвиняемый лежал на носилках, не в состоянии защищаться. Его защищали друзья – вероятно, вожди его собственного и других аристократических родов, так как Мильтиад был известен как «вождь знати» в противоположность Ксантиппу, «вождю народной партии». Защита подчеркивала заслуги Мильтиада как покорителя Лемноса и победителя при Марафоне. Возможно, только благодаря признанию этих заслуг Мильтиада приговорили не к казни, а к штрафу на 50 талантов – огромной сумме, которую позже выплатил его сын Кимон. Мильтиад стал первым из многих великих деятелей, которых вердикт афинского народа осудил на позор, ссылку или смерть.

После устранения Мильтиада образовался простор для борьбы между политическими лидерами. Но угроза вторжения – сперва Дария, а затем Ксеркса – поставила народ перед необходимостью четкого выбора. В 488 г. была применена процедура, известная как остракизм. Граждане голосовали против любого политика, которого желали изгнать, написав его имя на черепке (остраконе), и тот человек, имя которого упоминалось чаще всего, изгонялся на десять лет. Неясно, был ли изобретен остракизм Клисфеном около 507 г. или неизвестным государственным деятелем в 488 г. Второе предположение лучше соответствует обстоятельствам первого применения остракизма, возможного при сильной власти. Так или иначе, цели и последствия остракизма в 488–481 гг. не подлежат сомнению. Тот, кто предложил закон об остракизме, имел в виду изгнание вождей партии Писистратидов и семейств, имеющих родственные или брачные связи с Писистратидами. Ими и стали первые жертвы остракизма в 488–486 гг.: Гиппарх, сын Харма, вождя Писистратидов в Афинах; Мегакл, сын Гиппократа; и, вероятно, Калликсен, сын Аристонима, которые возглавляли род Алкмеонидов. Масштабы остракизма расширялись: остракизму подверглись в 485 г. Ксантипп, обвинитель Мильтиада, а в 483-м или 482 г. – Аристид, соратник Мильтиада в Марафонской битве.

Во время раскопок в Афинах обнаружены сотни остраконов, датируемых этим десятилетием. На них встречаются все вышеупомянутые имена, а кроме того, остраконы подавались против Гиппократа, сына Анаксилея, и Калликсена, сына Клисфена (вероятно, оба были Алкмеонидами), Буталиона из Марафона и Фемистокла из Фреарр. Благодаря такому процессу отбора афинский народ избрал своим вождем в войне против Персии Фемистокла из Фреарр. Как только избранник стал ясен, а вторжение неминуемо, была объявлена всеобщая амнистия и жертвам остракизма разрешили вернуться. В 480 г. Афины были более сплоченными, чем в 490 г., а избранный вождем Фемистокл отличался не меньшими способностями, чем Мильтиад.

В 487 г. был изменен способ назначения девяти архонтов. Ранее они избирались народом, теперь же их отбирали жребием из 500 кандидатов, выборы которых проводились по демам; число кандидатов от каждого дема было пропорционально его размерам. Требования, предъявляемые к кандидатам, не изменились. Кандидаты по-прежнему должны были принадлежать к одному из двух высших классов собственников, а девять претендентов, отобранных жребием, проходили проверку в Совете пятисот. Эта реформа имела несколько последствий. Она подорвала влияние крупнейших родов, так как те не могли воздействовать на результат жеребьевки; снизила политическое значение архонтов – в прошлом архонт пользовался публично изъявленной поддержкой значительного числа граждан, теперь же опирался на голоса единственного дема; и повысила роль верховного командования (strategia), ведь стратеги по-прежнему избирались всенародно. Амбициозные люди, желавшие заручиться публичным изъявлением поддержки, которое повышало политическое влияние, теперь претендовали на должность не архонтов, а стратегов. Вследствие этого стратеги зачастую становились не только военными, но и политическими вождями. С течением времени реформа затронула состав и престиж Ареопага, который состоял из экс-архонтов. Конечно, архонтами по-прежнему становились умелые и опытные представители двух богатейших классов, но отныне они не являлись, как в прошлом, вождями крупных родов, занимавшими центральное положение не только в политической, но и в религиозной жизни государства. В 487 г. непосредственная цель реформы была аналогична остракизму: сузить поле межкланового соперничества и еще раз подчеркнуть, что, если Афины хотят отразить персидское вторжение, они должны обратить пристальное внимание на избрание главнокомандующего.

В 483 г. персы начали рыть канал через перешеек Афонского полуострова, и стало ясно, что войска будут задействованы с персидским флотом. В конце 483-го или начале 482 г. в государственных рудниках в Лаврионе была открыта богатая серебряная жила, и государство получило в свое распоряжение сумму в 100 талантов. Вопрос, как распорядиться этими средствами, был вынесен на народное собрание. Некоторые предложили разделить деньги между гражданами, но Фемистокл настаивал, что они нужны для постройки 200 военных кораблей. Он привел поколебавший афинян аргумент, что Афины со своим устаревшим и небольшим флотом не смогут покорить Эгину. Хотя Эгина бездействовала во время похода Датиса и Артаферна, оба государства по-прежнему находились в состоянии войны и, несомненно, совершали враждебные акции на море. Ненависть афинян к соседней Эгине была сильнее, чем страх перед персидским вторжением, которое уже было отложено из-за смерти Дария и могло быть отложено снова. Но в то же самое время и народ, и ораторы не могли не иметь в виду опасности вторжения. Невозможно было предсказать, суждено ли Афинам отражать вторжение на море, на суше, или и там и там; но если захватчики явятся с юга, а Эгина перейдет на их сторону, то Афины окажутся беспомощными на море перед Эгиной с ее более сильным флотом.

Поэтому афиняне одобрили предложение Фемистокла. В 482/81 г. были заложены 100 трирем. Возможно, лес для них поставил Александр, царь Македонии, который номинально подчинялся Персии, но сохранял дружбу с Афинами; поставке леса из Фракии или с Тасоса воспрепятствовал бы персидский флот, действовавший между горой Афон и Херсонесом. Видимо, в эти годы началась и подготовка команд для более крупного флота, чем был у Афин до тех пор. Предложение Фемистокла согласовывалось с акцией по укреплению Пирея, которое он предпринял как архонт в 493/92 г. Фемистокл последовательно вел курс на превращение Афин в сильную морскую державу. При этом он столкнулся с оппозицией, по-видимому, в лице Аристида. Примерно в это время Аристид подвергся остракизму, что означало одобрение политики Фемистокла, которая в конечном счете оказалась спасением для Греции.

Хотя полисы материковой Греции восхищались Афинами за марафонскую победу, своего вождя они видели все-таки в Спарте. У Афин не было сторонников, а соседи проявляли враждебность. Спарта же возглавляла великий союз; среди ее приверженцев были соседи Афин – Мегара, Эгина и Фивы, и она находилась в фактическом, а возможно, и в формальном союзе с самими Афинами. Таким образом, среди греческих государств она пользовалась наибольшим влиянием; ее престиж как военной державы и вождя военного союза после сокрушительной победы над Аргосом у Сепеи не подвергался сомнению. У материковых государств мощь сухопутных сил всегда ценилась намного выше, чем флот; и если бы Персия предприняла сухопутное вторжение, то казалось, что лишь военная коалиция сможет спасти свои земли от завоевания. Поэтому вся проблема организованного сопротивления Персии замыкалась на Спарту. Позиция самой Спарты в этом вопросе была ясна. Она последовательно противостояла Персии. В искренности ее желания прийти на помощь Афинам в 490 г. никто не сомневался, как не сомневался и в ее приверженности религиозным предписаниям. Когда Ксеркс потребовал от греческих государств знаков покорности, к Спарте и Афинам он даже не обращался – они были выбраны им как объект нападения.

Духовное руководство греки искали у оракула Аполлона в Дельфах, но ответ оракула был неблагоприятный. Спарте открытым текстом объявили, что воля Зевса на стороне персов и что либо город Спарта будет разрушен, либо погибнет спартанский царь. Аргос получил совет не выпускать из рук копья и беречь голову. Едва послы Афин вошли в святилище, пифия призвала их спасаться на краю света: «Незавидна ваша доля, ибо город погибнет от огня и свирепого Ареса на сирийской колеснице». Опасаясь возвращаться с таким ужасным пророчеством, послы снова вошли в святилище как просители и получили второй ответ, снова описывающий гибель города, но заканчивающийся не столь обескураживающей двусмысленностью:

Деревянные стены защитят тебя и твоих детей.
Не жди ни топота коней, ни могучей поступи пехотинцев,
А обратись спиной к врагу и спасайся.
Но придет день, когда ты встретишь его в бою.
Священный Саламин, ты погубишь младую поросль,
Когда настанет время посева или время собирать урожай.

Оракул был последователен в своих ответах: Афины будут разрушены, и если афиняне прислушаются к первому пророчеству, то им следует эмигрировать на запад по примеру фокейцев. Спарта либо погибнет, либо понесет тяжелые потери в битве. Поскольку Ксеркс избрал для нападения лишь эти два полиса, Аргосу посоветовали сохранять нейтралитет. Для тех, кто из истории с Клеоменом сделал вывод, что оракул бывает подвержен светским влияниям, стало ясно, что Дельфы не собираются вставать ни на чью сторону. Но в данном случае разницу между нейтралитетом и коллаборационизмом было трудно определить.

Осенью 481 г. представители тех греческих полисов, которые решили сопротивляться Персии, собрались в Спарте на месте, позже названном Эллений. Вероятно, они прибыли по приглашению Спарты, которое подтвердили также Афины. Там они торжественно поклялись вести войну с Персией и вступить в антиперсидский союз. Обсудив военные вопросы, они решили передать командование на суше и на море Спарте. Рассматривались и претензии Афин на морское командование, но союзники отказались служить под афинским руководством. Кроме того, они согласились прекратить все взаимные распри и войны. Благодаря этому наконец закончилась война между Афинами и Эгиной. Затем они послали в Малую Азию шпионов; некоторые из них были пойманы персами, но по приказу Ксеркса им продемонстрировали всю мощь персидской армии и отпустили на родину. Наконец, было решено отправить послов в Аргос, Крит, Керкиру и Сиракузы «в надежде, что греческий мир станет единым и будет согласованно проводить общую политику, поскольку опасность грозила всем грекам в равной степени» (Геродот).

В Аргосе послы были приняты советом. Несмотря на уже полученный ответ дельфийского оракула, Аргос обещал союзу помощь на двух условиях: если Спарта дарует Аргосу тридцатилетнее перемирие и если Аргос будет командовать союзной армией наравне со Спартой. Послы от Спарты согласились поставить вопрос о перемирии на голосование спартанского народного собрания и в случае положительного решения передать Аргосу треть командования. Аргосский совет отверг предложение и приказал послам покинуть территорию Аргоса до заката. Вопрос о том, вступил ли Аргос в дружеские отношения с Персией, служил в древности предметом дискуссий; но в любом случае союзники понимали, что, если Ксеркс минует Истм, к нему, скорее всего, присоединится армия Аргоса. Критские полисы склонялись к союзу, но сперва обратились к дельфийскому оракулу и получили такой ответ, что немедленно отказались помогать материковой Греции. На Керкире послам обещали помощь. Но в момент кризиса керкирская эскадра из 60 кораблей еще не обогнула Пелопоннес; эта задержка породила подозрения, что керкиряне промедлили сознательно, чтобы не ссориться с Персией.

С Керкиры послы отправились к Гелону, правителю Сиракуз. Он обещал выставить большую армию, но лишь при условии, что Спарта уступит ему командование. Когда спартанский посол отказал, Гелон попросил хотя бы морского командования; но на этот раз отказал афинский посол на том основании, что если Спарта отказывается от командования над флотом, то оно должно перейти к Афинам. Тогда Гелон аннулировал свое обещание, и послы отбыли. Оставаясь нейтральным, Гелон отправил своего представителя Кадма с крупной денежной суммой в центр нейтралитета, Дельфы. В случае победы персов Кадм должен был вручить Ксерксу и деньги, и землю с водой – знаки покорности.

Весной 480 г. союзники собрались на Истме. Их организация обретала форму. Ядром, вокруг которого она строилась, был Спартанский союз – «Лакедемоняне и их союзники». Геродот дважды подчеркивает этот факт: сначала, когда описывает визит послов к Гелону и переговоры о союзном командовании, а затем, когда Афинам предложили сепаратный мир и Спарта от имени своего союза обещала убежище афинским гражданам. Поскольку инициатива, безусловно, находилась в руках Спарты, ее могло одолевать искушение воспользоваться существующими организационными структурами своего союза. Однако ясно, что она этого не сделала, потому что союз греческих государств, в котором она играла ведущую роль, имел другую структуру и срок действия. Если Спартанский союз имел два совещательных органа – само Спартанское государство и совещание спартанских союзников, то политику Общегреческого союза против Персии определял единственный орган – совещание, на котором каждое союзное государство было представлено выборными депутатами (probouloi) и имело лишь один голос, а решения совещания были обязательны для всех его членов. За исключением предварительной встречи, совещание собиралось не в Спарте, а на Истме. В отличие от Спартанского союза объединенное командование не переходило автоматически к Спарте; решение по этому вопросу принимало совещание. Тот факт, что Спарта не пыталась расширить рамки собственного союза и утвердить свое превосходство, а предпочитала обращаться с другими государствами на равных и позволить им самим выбрать вождя, является выдающимся примером ее дальновидной политики. Защитница греческой свободы проявила полное уважеение к свободе всех своих союзников.

Новая организация называлась «Греки» или, как мы называем ее, Общегреческий союз, с общегреческим совещанием в качестве административного органа. Потенциально участвовать в нем могли все греки, но реально лишь те, кто поклялся защищать Грецию от Персии. Функции совещания были весьма широки. Оно вырабатывало общую стратегию, назначало главнокомандующего, заведовало распределением войск и денежных средств. Оно поклялось бороться против государств, вставших на сторону персов, налагало на них наказание и призывало конкретных коллаборационистов на свой суд. Оно назначало послов для переговоров с другими государствами и приносило жертвы от имени «Греков» из военной добычи. Таким образом, эта организация действовала в военной, дипломатической, финансовой, судебной и религиозной сферах. Если греческому миру суждено было объединиться, то Общегреческий союз и его совещание могли послужить моделями, выражающими греческое единство.

Количество государств, признанных в качестве членов союза, после битвы при Платее достигло 31, а их названия под заглавием «Нижеследующие участвовали в войне» были написаны на бронзовом постаменте из трех змей, установленном в Дельфах. Водруженный на постамент бронзовый треножник стал даром греков из первой военной добычи, захваченной у персов. Порядок, в котором перечислены государства, вероятно, соответствует порядку, в котором они вступали в Общегреческий союз: лакедемоняне, афиняне, коринфяне, тегейцы, сикионцы, эгиняне, мегаряне, эпидаврийцы, орхоменцы, флиасяне, трезенцы, гермионеяне, тиринфяне, платейцы, халкидяне, стирейцы, элейцы, потидейцы, левкадцы, анакторийцы, китносцы, сифносцы, амбракиоты и лепреаты[28]. Некоторые из них вступили в союз позже; были и другие, участвовавшие в союзе, но не числившиеся в нем в 479 г.

Самыми влиятельными членами союза были Спарта, возглавлявшая собственный союз; Афины со своими халкидскими клерухами и близкими союзниками Платеей и Феспиями; Коринф с некоторыми колониями – Потидеей, Левкасом, Анакторием и Амбракией. Основным поставщиком армии был Пелопоннес, а флота – государства Саронического залива. Эти факты некоторым образом повлияли на стратегию греков в будущей кампании. Развернутые греками силы доходили до 40 тысяч тяжелых пехотинцев и 70 тысяч легких пехотинцев; но, поскольку Фессалия перешла на сторону персов, их кавалерия была ничтожна. Соответствующие морские силы насчитывали около 400 трирем и намного меньше пентеконтер. С самого начала греки знали, что персидская армия и флот гораздо больше. Поэтому они намеревались удерживать узкие проходы, где численное превосходство врага не имело такого значения; кроме того, они должны были выбрать на суше такие позиции, чтобы их войско не могла окружить сильная персидская конница.

Планируя общую организацию, Общегреческое совещание не упускало из виду недавний опыт. Принятая система командования учитывала уроки Ионийского восстания и Марафонской кампании. Верховное командование на суше и на море находилось в руках Спарты; та назначила во главе армии и флота по одному военачальнику. Они должны были принимать решения в рамках стратегии, намеченной Общегреческим совещанием. Его приказы распространялись на войска всех союзников. Каждое союзное войско возглавлялось единоплеменным командиром, но такие местные особенности, как поочередное командование десяти стратегов у афинян, отменялись. Верховный главнокомандующий – спартанский полководец или флотоводец, – как правило, выслушивал мнения командиров союзных войск, собравшихся на совещание; но ему не требовалось их одобрения для принятия решения. Такая система командования обладала большими практическими преимуществами. Она позволяла координировать комбинированные сухопутно-морские операции, проводить последовательную стратегию и быстро принимать решения. То, что тридцать полисов безоговорочно согласились передать свои войска под командование Спарты, дает некоторое представление об их здравомыслии и престиже спартанцев.

Пока в Коринфе шло совещание, Ксеркс шел от Сард к Геллеспонту. Фессалийские полисы, несогласные с проперсидской политикой Алевадов из Ларисы, послали на совещание своих представителей, прося союзников оборонять Темпейское ущелье, ведущее из Македонии в Фессалию. Фессалийцы обещали участвовать в обороне; если же на север не будут посланы крупные силы, они не удержатся и будут вынуждены помириться с Персией. Совещание решило удовлетворить просьбу фессалийцев. К Галу в южной Фессалии морем было переправлено 10 тысяч гоплитов под командованием спартанца Эвенета; афинский контингент возглавлял Фемистокл. От Гала греческое войско прошло по равнине и заняло узкое Темпейское ущелье; там к нему присоединилась фессалийская конница – сильнейшая в Греции. Однако греки выяснили, что Темпейское ущелье можно обойти по перевалу через Перребию. Кроме того, скалистое побережье, лишенное гаваней, было непригодно для взаимодействия с флотом. Наконец от Александра, царя Македонии, прибыли послы с советом отступать, прежде чем персидская армия и флот окружат и уничтожат греков. Через несколько дней греческое войско вернулось к Истму.

Стратегически это было разумное решение. У греков не было сил удерживать три или четыре перевала, по которым мог пройти враг, а их флот не предотвратил бы высадку персидских войск к югу от Темпейского ущелья. Равнины Фессалии идеально подходили для действий вражеской кавалерии, которая численно превосходила фессалийскую конницу и могла отрезать отступление греков. Однако с политической точки зрения решение оказалось неудачным. Когда Ксеркс прибыл в южную Македонию, послы сообщили ему о подчинении фессалийцев и их соседей (долопов, энианцев, перребов, магнетов, фтиотидских ахейцев и малийцев), локрийцев и беотийцев, за исключением Платеи и Феспий. Из всех областей севернее Аттики не покорилась только Фокида. Таким образом, первый ход греков был неверным. Если бы они сразу заняли выбранную впоследствии позицию у Фермопил, то, возможно, сохранили бы поддержку некоторых племен центральной Греции и избежали бы позорного отступления без боя. Все, что союзники смогли сделать в сложившихся обстоятельствах, – поклясться посвятить Аполлону Дельфийскому каждого десятого человека из тех греческих государств, которые добровольно перешли на сторону Персии.

Орда, которую Ксеркс привел в Грецию, согласно Геродоту, насчитывала 5 миллионов душ и выпила досуха множество рек. Разумеется, персов не могло быть так много. Тем не менее общая численность армии и флота составляла примерно 500 тысяч человек. Персы испытывали трудности со снабжением таких огромных сил. Во Фракии и Македонии были заранее созданы склады с продовольствием, а впоследствии припасы переправлялись морем из Малой Азии[29]. К тому времени когда армия достигла Аттики, значительная ее часть была занята охраной линий коммуникаций и доставкой продовольствия для людей и корма для лошадей. В этом отношении свою роль играл и флот. Конвои торговых судов под защитой боевых кораблей доставляли припасы намного быстрее, чем вьючные караваны, передвигающиеся по каменистым трактам. Поскольку армия зависела от флота, они старались одновременно менять позицию, переходя к следующей. Не менее серьезной была и проблема переходов. Во время Ионийского восстания три персидские армии передвигались независимо друг от друга и стремительно, а силы Ксеркса – и армия, и флот – двигались вместе. Поскольку для транспортировки любых грузов использовались носильщики и вьючные животные, скорость общего наступления лимитировалась скоростью самого медленного животного. Несмотря на то что через Геллеспонт и Стримон были построены мосты, а армию гнали вперед плетками, от выхода из Абидоса до вторжения в Аттику прошло пять месяцев, и за все это время персы сражались лишь три дня. Сам размер персидского воинства и его медлительность способствовали его поражению: когда наступил сентябрь, неся холодную погоду, стало ясно, что такая огромная орда не сможет долго просуществовать на скудных ресурсах центральной Греции.

Геродот дважды описывает состав персидской армии. Его первое описание, относящееся к моменту выхода армии из Сард, возможно, основано исключительно на сообщениях надежных свидетелей. Сперва выступал караван с грузом; за ним следовала пестрая толпа из множества народностей. Затем после промежутка шло элитное войско, сопровождающее колесницы Ахура-Мазды, верховного персидского бога, и Ксеркса, царя царей. Этот отборный отряд насчитывал 2 тысячи конников и 2 тысячи копьеносцев. За ними шли 10 тысяч кавалеристов и 10 тысяч пехотинцев-«бессмертных». Эти войска состояли только из персов. Отделенный от них промежутком, в беспорядке двигался остаток армии. Среди многоплеменной толпы, разумеется, были и боеспособные отряды из Мидии, Бактрии, Индии, прикаспийских степей и других частей империи. Во втором случае, когда Геродот описывает армию Ксеркса под Дориском, он, вероятно, полагался только на персидский список, в котором перечислялись не войска, участвовавшие в данном походе, а все силы Персидской империи. Это описание интересно нам лишь постольку, поскольку дает представление о вооружении персов. Легкая кавалерия в основном вооружалась дротиками и луками, имея возможность поражать вражескую пехоту на расстоянии. Тяжелая кавалерия имела на вооружении копья, предназначенные для ближнего боя; конники носили бронзовые или железные шлемы и чешуйчатые нагрудные пластины, отражавшие большинство ударов. Лошади у первых были, вероятно, низкорослые, аналогичные греческим породам. Однако тяжелая кавалерия использовала крупных боевых лошадей мидийской породы, которые перегоняли самых быстрых греческих коней. Тяжелая кавалерия могла вести близкий бой с греческими гоплитами. Строевая пехота вооружалась коротким копьем, кинжалом и плетеным щитом; пехотинцы обычно носили мягкий колпак или тюрбан, стеганые или чешуйчатые рубахи и штаны. Кроме того, имели они и крупные луки, хорошо знакомые грекам. Греческие гоплиты уже продемонстрировали свое превосходство над такой пехотой в рукопашной схватке при Марафоне. Но Ксеркс привел также пехоту из Малой Азии и набрал рекрутов в центральной и северной Греции; эти были вооружены, как гоплиты, длинными копьями и мечами и носили гоплитские доспехи – металлический щит, шлем, кирасу и наголенники. Другие пехотинцы, например саки, сражались в близком бою топорами или саблями; имелась также легкая пехота, вооруженная луками, дротиками и пращами. Армию сопровождали саперы и инженеры, имеющие большой опыт в строительстве понтонных мостов и дорог, и эффективно организованный корпус связи.

Флот, который описывает Геродот, – вероятно, тот, который собрался у Дориска. Он насчитывал 1200 трирем, среди них самими быстроходными под парусом либо на веслах были финикийские. Самые крупные эскадры предоставили Финикия, Египет и Кипр; но около 300 кораблей прибыло и из тех греческих полисов, которые были покорены во время и после Ионийского восстания. Команды кораблей были экипированы для палубного боя; многие из них имели вооружение греческого типа, но финикийцы, египтяне и киприоты носили облегченные доспехи. На каждой триреме находились бойцы – персы, мидяне или саки, вооруженные, как пехота. Финикийские триремы, вероятно, были крупнее и быстроходнее, чем лучшие греческие триремы. Но они были недостаточно поворотливыми и крепкими для таранного боя, поскольку проектировались и оснащались скорее в расчете на абордажную тактику. Триремы сопровождали менее крупные боевые и патрульные корабли – пентеконтеры, триаконтеры и мелкие суда, а также многочисленные транспорты и корабли снабжения. Общее количество всех собравшихся у Дориска кораблей, за исключением трирем, возможно, достигало 3 тысяч. Их было так много, что редкая гавань могла их вместить, а поддержание дисциплины на флоте представляло большую проблему.

Командование персидскими сухопутными и морскими силами находилось в руках царя. Он определял стратегию и руководил операциями. Его штаб состоял из шести полководцев, командовавших пехотными корпусами, Гидарна, возглавлявшего 10 тысяч «бессмертных», и трех командующих кавалерийскими корпусами. Морской штаб насчитывал четверых командиров эскадр. Все эти офицеры были высокородными персами, некоторые происходили из царской семьи. Во главе национальных сухопутных контингентов стояли персидские командиры, но эскадры возглавлялись единоплеменными командующими. При такой системе командования очень многое зависело от решений царя как верховного главнокомандующего и от способностей его штабных офицеров. Они обладали большим опытом войны с различными народами, в частности с греческой пехотой в Ионии и под Марафоном. Персидские же адмиралы были незнакомы с прибрежными водами полуостровной Греции и не имели большого опыта в морском деле, поэтому они в основном полагались на командиров национальных эскадр.

От Дориска персидские силы без каких-либо затруднений дошли до Термы (современные Салоники) в глубине залива Термаикос. Оттуда Ксеркс увидел возвышающиеся над водами залива массивы Олимпа и Оссы – безмолвные бастионы Греции. Хорошо поставленная разведка обследовала устье реки Пеней и приморскую оконечность Темпейского ущелья. Хотя греки давно отступили из Фессалии и послы Ксеркса доложили о подчинении фессалийцев и их соседей, Ксеркс решил войти в Грецию не Темпейским ущельем, а по перевалам западнее Олимпа. Это решение привело к десятидневной задержке, во время которой сквозь леса прорубалась дорога, а флот стоял в бездействии у Термы. Возможно, Ксеркс желал получить линию коммуникаций, менее уязвимую для диверсий, чем Темпейское ущелье, но удивительно, что ради этого он остановил все наступление. Никто не мешал ему послать вперед хорошо вооруженные и мобильные силы, чтобы занять ключевые пункты на путях к югу.

Пока Ксеркс медлил в Македонии, Общегреческое совещание на Истме вырабатывало стратегию. Большинство выступали за занятие Фермопильского прохода, который был более узким, чем Темпейское ущелье, и за размещение флота у Артемисия, где тот прикрывал бы вход в Эвбейский пролив (рис. 17). Две эти позиции находились достаточно близко друг к другу, чтобы армия и флот могли взаимодействовать с помощью дымовых сигналов или посыльных лодок. Каждая позиция обладала большими достоинствами. Считалось, что Фермопильский проход невозможно обойти по более короткому пути. В случае успешной фронтальной атаки персов греческая армия могла отступить маршрутами, недоступными персидской кавалерии. Если бы Ксеркс, не решившись атаковать, повел свою армию через горы в дорийский Китиний, то ему пришлось бы преодолевать сопротивление фокийцев и беотийцев, лишившись поддержки флота. Греческий флот в Артемисии мог пользоваться дружественной базой на Эвбее и защищенной линией коммуникаций по Эвбейскому проливу. В случае отступления его прикрывали бы дружественные берега. Чтобы обойти позицию греков, персидский флот должен был обогнуть Эвбею, оторвавшись от персидской армии. Таким образом, две эти позиции, одновременно удерживаемые, могли бы расколоть персидское наступление. Но в случае падения одной из них вторую также пришлось бы оставить.

Объединенная позиция у Фермопил рядом с Артемисием была выбрана очень разумно, но слишком поздно. Войска, получившие назначение, поспешно выступили сушей и морем, чтобы занять оборону. Когда Ксеркс разбил лагерь на Трахинийской равнине, Фермопилы удерживали 6 или 7 тысяч гоплитов. Войском командовал спартанский царь Леонид; в нем насчитывалось 4100 пелопоннесцев (в том числе 300 спартанцев и тысяча лакедемонян), 700 феспийцев и 400 фиванцев, а также фокийцы и локрийцы из Опунта, откликнувшиеся на призыв Леонида о помощи. Эти силы считались авангардом основной армии, которая должна была прибыть после окончания религиозных праздников в Спарте и Олимпии. Но как ни медлителен был Ксеркс, союзные греки оказались еще нерасторопнее. Авангарду пришлось самостоятельно отражать удар персов в первом и, как оказалось, единственном сражении 480 г.

Греческий флот быстро занял позицию. Спартанец Эврибиад имел под командованием 271 трирему и несколько пентеконтер. 147 трирем предоставили Афины, ее клерухия в Халкиде и Платея; соответственно афинский командир Фемистокл был самым влиятельным членом штаба Эврибиада. Во время выдвижения греческого флота жители Дельф обратились к оракулу и послали грекам своевременный совет: «Молитесь ветрам, они – верные союзники Греции». Пока персидский флот еще стоял в Терме, персы отправили на разведку десять быстрых трирем. У острова Скиатос несли дозор три греческие триремы. Увидев врага, они попытались скрыться, но персы догнали трезенский и эгинянский корабли и захватили их; афинский корабль ушел к северу и был оставлен в устье Пенея командой, которая добиралась на родину по суше. Затем персы установили каменную колонну, отмечавшую подводный риф в проливе между Скиатосом и мысом Сепий, и просигналили своему флоту, что путь свободен. Тем временем греческий флот получил со Скиатоса дымовой сигнал о первой стычке с врагом. Выставив наблюдательные посты на высотах северной Эвбеи, он отступил в самое узкое место пролива у Халкиды. Это отступление открывало персам путь в Пагасский залив, и, более того, если бы греческий флот оставался у Халкиды, позицию у Фермопил было бы невозможно удержать, так как вражеский флот мог высадить десант в тылу армии.

В этот критический момент ветры услышали обращенные к ним молитвы. Персидский флот, выйдя со всеми вспомогательными судами из Термы, остановился на ночь у скалистого побережья Магнесии. Ночь была безветренной, и корабли выстроились в восемь линий у небольшого пляжа, к которому лишь немногие смогли причалить. На восходе поднялся ураганной восточный ветер, известный под местным названием «геллеспонтий», и разбросал флот, который несло на негостеприимный подветренный берег. На четвертый день, когда буря утихла, выяснилось, что персы потеряли до 400 боевых кораблей и множество вспомогательных. Греческий флот тем временем находился в бухте у Халкиды. Узнав о персидских потерях, афиняне принесли жертву Борею, богу северного ветра, а все греки вместе – Посейдону-спасителю, богу моря. После этого греческий флот вернулся к Артемисию. Когда море успокоилось, персидский флот сгруппировался, обогнул мыс Сепий и вошел в Пагасский залив. Греки у Артемисия, наблюдая за проходом персидских кораблей, были поражены их громадным количеством. Но счастливый случай восстановил их уверенность в своих силах: пятнадцать персидских кораблей, с запозданием обогнувшие мыс Сепий, приняли греков за своих и направились прямо им в руки. Пленников после допроса отправили в цепях на Истм, в главный штаб греческого сопротивления.

Рис. 17. Фермопильский проход

Противники изготовились к бою. Ксеркс хотел, чтобы его армия и флот прибыли одновременно. Но шторм и последующий ремонт в Пагасском заливе задержаали флот на четыре дня[30]. Все это время персидская армия стояла в бездействии на Трахинийской равнине: хоть Ксеркс и относился с презрением к малочисленному греческому отряду, он не нападал. Его намерения становятся ясны из приказов, отданных им на пятый день. Отряд из 200 трирем должен был пройти севернее Скиатоса, затем незаметно обогнуть Эвбею и на следующий день занять южный выход из Эвбейского пролива. Отряду нужно было укрыться от глаз вражеских наблюдателей на северной Эвбее и преодолеть 130-мильный путь до мыса Герест к рассвету следующего дня, поэтому он отплыл ночью. В первые послеполуденные часы основные силы флота должны были подойти к Афетам напротив Артемисия, но не начинать сражения. В тот же самый день намечалась атака персидской армии на Фермопилы. На следующий день, когда отряд из 200 трирем должен был прийти к месту назначения, основной флот вступил бы в сражение с греческим флотом, одновременно продолжая штурм Фермопил. Царь намеревался зажать греческий флот между Афетами и узким проливом Эврипос, прорваться через Фермопилы и занять побережье материка, после чего уничтожить греческий флот до последнего моряка. Это была бы решительная победа, ибо победоносный персидский флот мог бы обогнуть любую оборонительную позицию, занятую греками.

Пока персы выжидали, греческая армия у Фермопил и флот у Артемисия непрерывно поддерживали друг с другом связь. Зрелище громадной персидской армии и флота наполнило сердца греков такой тревогой, что большинство было за немедленное отступление с обеих позиций. Но Леонид и Эврибиад оставались непреклонны; последнего всячески поддерживал Фемистокл, которого впоследствии обвиняли в незаконном вымогательстве как ради защиты Греции, так и ради собственного кармана. На пятый день к грекам дезертировал ныряльщик Скиллий из Скионы; по сообщениям поздних авторов, для этого он проплыл под водой 10 миль, во что поверить невозможно. Тем не менее его поступок имел большое значение: он принес сведения об истинных масштабах бедствия, постигшего персидский флот, и об отбытии 200 трирем, которые уже огибали Эвбею. На совещании греческого морского штаба сперва решили оставаться до полуночи на прежней позиции, а затем пройти по проливу и на следующий день вступить в сражение с этими 200 триремами у Эврипоса. Но это означало оставить позицию у Фермопил без прикрытия и позволить персидскому флоту зайти ей в тыл. Однако в тот же день, когда персидский флот у Афет так и не сдвинулся с места, греки решили ближе к вечеру атаковать.

Тем временем у Фермопил началось сражение. Леонид удерживал узкий проход между утесами и морем, имевший в ширину около 50 футов (16 м). Для защиты своего лагеря греки восстановили здесь древнюю каменную стену. Прямо перед стеной проход расширялся, а затем снова резко сужался до 6 футов (около 2 м). Леонид собирался принять бой на пространстве между стеной и самым узким местом прохода; в его распоряжении оказалась узкая полоска длиной около мили, по которой его люди могли наступать и отступать. Примерно на том же расстоянии от стены, но уже позади нее, проход снова сужался около деревни Алпени, которую Леонид сделал своей базой снабжения. По прибытии на место Леонид узнал о горной тропе, по которой можно было миновать его позицию, и отправил туда фокийцев, вызвавшихся оборонять тропу. Ксеркс сперва выслал конного разведчика, который миновал самую узкую точку Фермопил и увидел со своей стороны стены лишь 300 спартанцев. Одни расчесывали волосы, которые не стригли со времени победы над аргивянами у Сепеи, другие выполняли гимнастические упражнения. На всадника они не обращали никакого внимания, и он вернулся и поведал царю об увиденном. Ксеркс удивился и рассказал об этом Демарату, изгнанному спартанскому царю, но тот предупредил его, что разведчик видел храбрейших в мире людей.

Предупрежддение оказалось уместным. В течение всего дня пехотинцы – мидийцы, кассийцы и даже персидские «бессмертные» – волнами накатывались по проходу, и их изрубленные тела устилали землю. Они оказывались бессильны против более длинных копий и тяжелых доспехов греческих гоплитов, особенно спартанцев, которые отступали, совершали поворот кругом и снова шли в атаку с почти парадной четкостью. Свою конницу Ксеркс вовсе не мог использовать, но надеялся, что непрерывные атаки его пехоты в конце концов сокрушат защитников. Персидские атаки безуспешно продолжались весь следующий день, греческие отряды посменно держали оборону. Вечером Эфиальт, грек из Малиды, сообщил Ксерксу о горной тропинке. Взяв его в проводники, командир «бессмертных» Гидарн выступил из персидского лагеря примерно в то время, когда в лагере зажигали огни.

Флот в течение этих двух дней также вел сражение. Когда ближе к вечеру греки начали наступать, персидский флот вышел на середину пролива. Перед численно превосходящим врагом греческие корабли выстроились в круг, кормами внутрь, а носами наружу, чтобы не дать персам зайти с тыла. Когда персидский флот окружил их со всех сторон, греки пошли на таран. Сражение было жарким, и его исход оставался неясен, когда наступила ночь и флоты вернулись на свои прежние позиции. В начале ночи над горой Пелион разразилась буря с грозой и проливным дождем. Ураган дул с юга, неся трупы и обломки кораблей с середины пролива к персидской стоянке. Этот же шторм разметал и отряд из 200 трирем, который обогнул мыс Герест и направлялся к Эвбейскому проливу. В темноте и под шквальным ливнем все до единого корабли разбились о скалистый берег Эвбеи. На следующий день новость об этой катастрофе, приключившейся с персами, прибыла к грекам одновременно с подкреплением из 53 афинских кораблей. Вероятно, их команды были набраны из последних людских резервов Афин. Они прошли по Эвбейскому проливу, не подозревая о приближении персидского отряда, а ночь переждали около Халкиды. Вечером греческий флот атаковал снова и до темноты потопил немало киликийских судов. Однако персы попрежнему превосходили греков по количеству кораблей, и Ксеркс запланировал атаку на полдень следующего дня.

На третий день в горах над Фермопилами только-только занимался рассвет, когда фокийцы услышали шорох опавших дубовых листьев и схватились за оружие. Осыпанные градом стрел, они отступили выше в горы и приготовились биться до конца. Но Гидарн и его «бессмертные» прошли мимо и начали поспешный спуск к Алпени. Леонида о приближении персов по горной тропинке еще ночью предупредили перебежчики. Когда он созвал командиров союзных отрядов на совещание, эту новость подтвердили часовые, на рассвете прибежавшие с горы. Мнения на совете разделились. Леонид приказал союзникам отступать, так как позиция у Фермопил фактически была потеряна, но спартанцы и фиванцы остались. Феспийцы и прорицатель Мегистий из Акарнании отказались подчиняться приказу об отходе. Они остались и погибли с Леонидом. Прочие успешно отступили в горы.

Леонид, зная о возможной атаке «бессмертных» с тыла, повел своих людей к самому узкому месту прохода. За час или два до полудня, когда пехота Ксеркса приготовилась к атаке, Леонид разместил войско на открытом месте перед этой тесниной и вступил в сражение с персами, которых подгоняли вперед плетки командиров. Тех, кто не погибал от руки греков, затаптывали следующие шеренги, и так уничтожались ряд за рядом. Вскоре у греков сломались копья, и они стали сражаться мечами. Леонид погиб, и над его телом трижды разгоралась схватка, пока греки не оттащили его назад. К тому времени уже приближались Гидарн и «бессмертные». Греки организованно отступили по ущелью за стену, заняв последнюю позицию на холмике. Там фиванцы подняли руки и сдались, отдавая себя на милость персов. Оставшиеся сражались до конца, окруженные со всех сторон и погибшие под градом метательных снарядов.

По приказу Ксеркса тело Леонида было обезглавлено и повешено на кресте. Остальных мертвых захоронили, а фиванцев заклеймили царским знаком. После окончания войны Дельфийская амфиктиония воздвигла спартанцам памятник с надписью: «Путник, расскажи лакедемонянам, что мы полегли здесь, исполнив их волю».

В полдень того же дня пошел в атаку персидский флот. Поскольку греческие корабли неподвижно стояли у Артемисия, персы выстроились полумесяцем, чтобы обогнуть вражеские фланги. Тогда греческий флот вышел навстречу и вступил в сражение. В общей тесноте персидские корабли часто таранили друг друга, но в целом битва привела к тяжелым потерям в людях и кораблях с обеих сторон. У персов особенно отличились египтяне, у греков – афиняне, среди которых самым решительным капитаном проявил себя богач Клиний, отец Алкивиада. К вечеру, когда флоты разошлись и половина афинских судов была выведена из строя, Эврибиад получил новости о падении Фермопил. Флотские командиры провели совещание на берегу и решили отступать. Как обычно, были разожжены костры, на них моряки жарили скот эвбейских поселян. В темноте флот отчалил: первыми коринфяне, последними афиняне. На рассвете персы увидели, что Артемисий покинут. Они вошли в пролив, грабя прибрежные деревни, и увидели многочисленные надписи, выбитые на скалах по приказу Фемистокла. Эти надписи призывали ионийцев и карийцев дезертировать, а если это невозможно, сражаться за персов в полсилы. Такой искусной пропагандой Фемистокл готовил почву для следующего сражения.

Когда Ксеркс продолжил наступление, на поле боя осталось лежать около 20 тысяч отборных персидских пехотинцев. В бурях и трех сражениях погибла или была повреждена половина его флота. Греки продемонстрировали свое качественное превосходство и в людях, и в кораблях. У Фермопил погибли 4 тысячи греков, из них половину, повидимому, составляли илоты, прислуживавшие спартанским гоплитам. Греки не бросили у Артемисия свои поврежденные корабли и трофейные персидские суда, из которых 30 были захвачены в первый день, а взяли их на буксир. Они были полны решимости продолжать борьбу, ведь теперь они не только убедились, что боги моря и ветров на их стороне, но и выдержали лишь частью своих сил натиск всего персидского флота. Приз за доблесть был присужден афинянам, которые, по словам Пиндара, под Артемисием «заложили блестящий фундамент свободы».

Персидская армия наступала через Дориду в опустошенную Фокиду, население которой искало убежища на вершинах горы Парнас. Спустившихся в Беотию персов ждал теплый прием в полисах, перешедших на их сторону. Платейцы, предупрежденные согражданамиморяками, которые высадились в Халкиде и по суше добрались домой, успели спастись. Однако и Платея, и Феспии были сожжены. Отдельный отряд персидской армии направлялся к Дельфийскому святилищу. Узнав об ограблении и сожжении храмов Фокиды, дельфийцы обратились за советом к богу и получили ответ, что он способен защитить свою собственность. Они едва успели разбежаться при приближении персов. Тем, вероятно, приказали не трогать храм, поскольку с персидской точки зрения оракул соблюдал нейтралитет, если не сказать больше, а персы, как продемонстрировал Датис на Делосе, старались проявлять уважение к основным центрам культа Аполлона. Но когда персы проходили под нависшими утесами, приближаясь к безмолвному святилищу, над их головами внезапно разразилась гроза.

Загремел гром, перекатываясь между скал, во мраке вспыхнула молния, от верхних утесов откололись две глыбы и упали на персов, убив немало людей. Остальные бежали. Они, как и греки, верили, что те бури, которые отправили множество их кораблей и моряков на дно моря, насланы богами.

Тем временем греческий флот встал на якорь в Саламинском заливе. Общегреческое совещание решило не удерживать у Парапотамий или Херонеи проход в Беотию, которая перешла на сторону персов, и не пытаться оборонять Аттику, которая была беззащитна перед морскими десантами, а построить стену поперек Истма и удерживать ее изо всех сил. Эта задача была поручена народам Лакедемонии, Аркадии, Элиды, Коринфа, Сикиона, Эпидавра, Флия, Трезена и Гермионы; полисы Арголиды и Ахеи сохраняли сомнительный нейтралитет. Одновременно с удержанием Истма совещание решило расположить весь флот в Саламинском заливе (рис. 18). Эта позиция в одном отношении превосходила позицию у Артемисия: входы в залив были так узки, что, если бы персы атаковали, они не смогли бы сразу ввести в дело все свои корабли. В остальных отношениях она соответствовала артемисийской позиции: флот имел береговую базу на острове, который удерживали греки, и защищал подступы к Истму, не давая возможности персам высадить десант в тылу греческой армии. Резервный флот, собиравшийся у Трезении, также присоединился к основным силам у Саламина. Командовал войсками на Истме Клеомброт, брат Леонида, а саламинским флотом – спартанец Эврибиад. Он остался на своей должности, потому что под Саламином требовались те же самые качества – стремление сразиться с врагом и способность вести за собой командиров союзных контингентов.

Фемистокл был одним из представителей Афин на совещании. Он, несомненно, признавал необходимость эвакуации Аттики и настаивал на размещении греческого флота у Саламина. Ранее он сумел морально подготовить афинян к такой ситуации, когда объявил, что дельфийский оракул, призывавший афинский народ бежать и положиться на «деревянные стены», имел в виду флот и бой у Саламина. И теперь момент настал. Фемистокл выдвинул на народном собрании свое предложение: доверить судьбу Афин Афине, всех граждан боеспособного возраста призвать во флот, а остальное население эвакуировать. Ареопаг взял на себя сбор афинского населения для эвакуации на Эгину, Саламин и в Трезен и выдал денежное пособие тем семьям, чьи кормильцы находились в армии. Эвакуацию провел афинский флот, забирая людей в портах, выходящих в Саронический залив.

Призыв покинуть дома и святилища вызвал у афинян отчаяние и подозрение: они были всей душой привязаны к родной земле, где возникла их религия. Но их страхи отчасти развеял религиозный авторитет Ареопага, который подкреплялся не только ответом дельфийского оракула, но и жрицей Афины, объявившей, что змея Афины на Акрополе не вылезла, чтобы съесть свой медовый пирог, и, следовательно, богиня покинула город. Как образы Тиндаридов и Эакидов сопровождали спартанцев и эгинян в походах за пределами родины, так и Афина лично решила прийти на помощь своим гражданам в Саламинском заливе.

Когда Ксеркс вступил в Аттику, а флот через девять дней после окончания битвы при Артемисии присоединился к нему, лежавшая перед ним страна уже опустела. Однако на Акрополе заняли оборону казначеи храма и несколько их сторонников, построив деревянную баррикаду – «деревянную стену». Персы встали лагерем на Ареопаге и подожгли баррикаду горящими стрелами. Затем они отправили к защитникам нескольких писистратидов с предложением условий капитуляции. Но защитники не соглашались ни на какие условия. Они оборонялись до тех пор, пока группа персидских солдат не взобралась на утес и не появилась на вершине Акрополя. Тогда некоторые покончили с собой, кинувшись вниз со стен, а остальные попытались найти убежище в храме, но их выволокли оттуда и убили. Храм был разграблен, цитадель сожжена. Ксеркс отправил в Сузы гонца объявить о своем триумфе.

Однако Грецию еще предстояло покорить силой оружия, причем как можно скорее – уже стоял сентябрь, равноденствие обещало бури, которые могли загнать персидский флот в порты, угрожая нарушить снабжение всей персидской армии. Но поспешные действия были чреваты опасностью, ибо Ксеркс уже оценил мощь вражеских позиций. Атаковав на суше, он был бы вынужден передвигаться по обрывистой тропе Скирона восточнее горы Геранья или по пересеченной местности дальше к западу, прежде чем подойти вплотную к основной линии обороны у Истма. С другой стороны, напав на греческий флот в узком Саламинском проливе, он не смог бы реализовать количественное преимущество в кораблях. Столкнувшись с этой дилеммой, Ксеркс решил атаковать на море, так как считал, что таким образом будет легче добиться быстрого успеха. Его решение поддержал весь морской штаб, кроме Артемисии, царицы Галикарнасса. Но сперва требовалось отремонтировать флот и возместить потери за счет покорившихся персам греческих островов. Кроме того, оставалась надежда, что во время этой паузы союзные греки могут перессориться друг с другом.

Греки на Саламине видели клубы дыма, поднимающегося над Акрополем. Флот был охвачен ужасом. На совещании морских командиров большинство высказалось за отход к Истму, а некоторые капитаны покинули совещание еще до его окончания, чтобы поскорее поднять паруса. В итоге Эврибиада переубедили, и он приказал отступать. Но прежде чем приказ успели выполнить, настала ночь, и, воспользовавшись этим, Фемистокл уговорил Эврибиада провести еще одно совещание. Он объяснил, какие выгоды сулит позиция у Саламина для греческого флота и для защиты греческой свободы, а когда коринфский командир обозвал его «человеком без города», пригрозил увести все 200 кораблей афинского флота и основать колонию на Западе. Его аргументы убедили противников. Эврибиад отменил свой приказ. На рассвете флот занял позицию в Саламинском проливе. За этим последовала примерно трехнедельная пауза, в течение которой персидский флот накапливал силы у Фалерона, а греки все чаще выказывали свое недовольство.

Рис. 18. Саламинская битва

В один из последних сентябрьских дней персидский флот вышел из Фалерона в море и построился в боевой порядок между Пиреем и Саламином. Поскольку враг не сдвинулся с места, персы к вечеру вернулись на стоянку. Тем временем беспокойство среди греков достигло предела. Греки боялись, что их могут окружить и запереть на острове, и к наступлению ночи их страхи усилились, когда персидская армия двинулась к Пелопоннесу. Пелопоннесцы немедленно пожелали сняться с позиций и отправиться на помощь своим соплеменникам у Истма; афиняне, эгиняне и мегаряне проявляли стойкость. Эврибиад созвал совещание. Понимая, что он снова может поддаться на уговоры пелопоннесцев, Фемистокл отправил к персам верного раба Сикинна с сообщением, что греки деморализованы и утром собираются отступать и он, Фемистокл, отныне намерен помогать персам. Персидские флотоводцы поверили Сикинну. За ночь они переправили значительные силы пехоты с побережья Аттики на остров Пситталия, лежащий посреди пролива, а около полуночи снова вышли в море, бесшумно наступая правым флангом, чтобы закрыть восточный выход из Саламинского залива. Одновременно они отправили вокруг Саламина эскадру, чтобы заблокировать восточный пролив между островом и Мегарой.

Весть о том, что Сикинн успешно выполнил свою миссию, доставил Аристид. Переправляясь с Эгины на Саламин, он оказался вблизи от вражеской эскадры, в темноте отплывшей к Мегаре. Аристид вызвал Фемистокла с совещания, где в предрассветные часы продолжались бурные и язвительные дебаты. Фемистокл отправил Аристида на совещание, чтобы тот доложил об увиденном. Сомнения греков окончательно рассеялись, когда дезертировавшая под покровом ночи теносская трирема принесла исчерпывающие сведения о персидской диспозиции. Сражение становилось неизбежным. Триремы изготовились к бою. Выстроившиеся на берегу морские пехотинцы на рассвете перед посадкой на корабли получили напутствие от командиров, в частности от Фемистокла.

Греческий флот насчитывал 380 кораблей, в том числе отдельный отряд во главе с коринфянами, которому было предписано защищать пролив от нападения с севера. Позже в ходе боя они присоединились к основному флоту. Команды 310 трирем, приготовившиеся отразить нападение врага, обладавшего более чем троекратным превосходством, имели большой опыт хождения на веслах, были обучены и таранной, и абордажной тактике. Низкобортные греческие триремы имели достаточно крепкую конструкцию, чтобы не развалиться при таране вражеского судна, а тяжеловооруженные пехотинцы на их боковых палубах были готовы взобраться на атакованный корабль, сея смерть копьем и мечом. Но для успешного тарана трирема должна была ударить в борт врага. Задача греческого командования заключалась в создании ситуации, в которой у греческих кораблей оставалось бы пространство для маневра, а персы подставили бы им свои борта. По-видимому, решил эту проблему Фемистокл.

На рассвете весь греческий флот отошел в северную часть пролива, скрывшись от глаз врага. Там он построился в несколько колонн, обращенных к югу и возглавлявшихся десятью быстрейшими кораблями флота, принадлежавшими эгинянам. За ними шли лакедемоняне, мегаряне и прочие под командованием Эврибиада; затем «халкидяне» и афиняне – всего 200 кораблей под командой Фемистокла[31]. Такая диспозиция была принята с учетом самых точных сведений о плане Ксеркса и его боевых порядках.

Персидский флот насчитывал около 1200 кораблей, часть которых была отправлена к Мегаре. Костяк флота составляли финикийские триремы; они были быстрее, крупнее и выше, чем греческие, и приспособлены к таранному бою, но менее прочной конструкции. Поэтому они предпочитали подходить к врагу вплотную и засыпать греков стрелами и дротиками со своих высоких палуб. Большинство других национальных эскадр было укомплектовано аналогично, и только ионийские корабли напоминали греческие по конструкции и вооружению. В расчете на то, что греческий флот деморализован, Ксеркс принял упрощенный план, напоминающий план битвы при Ладе. Если греки отступят в Элевсинский залив, персы закроют им оба выхода в море, высадят войска на Саламине, захватят вражескую береговую базу и заставят греков сдаться. Если же греческий флот примет бой и афиняне подведут союзников, задача персидских адмиралов упростится. Флот, уже выстроившийся в плотный боевой порядок, пройдет по проливу, подобно приливной волне, сметая небольшие греческие корабли. Авангард пойдет на врага тесным и крепким фронтом, не подставляя свои борта под тараны греков, а персидские лучники и метатели дротиков своим огнем подавят сопротивление. Ксеркс был уверен, что бой, если он вообще произойдет, случится в северной части пролива, а потому занял Пситталию и приказал приближенным водрузить свой золотой трон на возвышенной точке аттического побережья напротив этого островка.

На рассвете Ксеркс, усевшись на троне, окинул взором панораму. У восточного входа в пролив зеркальную поверхность моря от мыса Киносура до побережья Аттики рассекал плотный строй его кораблей. В передней линии насчитывалось около 90 судов, выстроившихся борт о борт: финикийцы справа, ионийцы слева, прочие в центре. За авангардом цепочками примерно по 10 кораблей растянулись вспомогательные силы. В целом армада состояла из трех тесно прижавшихся друг к другу главных колонн, собранных по национальному принципу, но каждая возглавлялась персидским флотоводцем. При движении вперед левый фланг армады нарушил целостность строя: проходя между Аталантой и Киносурой и огибая оконечность полуострова, строй чрезмерно уплотнился, и корабли начали сталкиваться друг с другом. В итоге финикийский правый фланг двигался намного быстрее, чем ионийцы слева.

Не видя перед собой врага, финикийцы уверенно наступали, когда неожиданно для них прозвучал сигнал трубы и боевой клич эхом отразился от утесов Саламина. Из северной части пролива несколькими колоннами вышел греческий флот: эгиняне в авангарде, афиняне с тыла. Эгиняне полным ходом приближались к мысу Тропея. Затем длинные колонны сделали левый поворот, выстраиваясь в боевую линию носами к персидскому флоту. Пока финикийская эскадра на глазах у царя продолжала стремительно идти вперед, афиняне четко отступили, заманивая финикийцев в узкий пролив между Пситталией и материком.

Таким смелым маневром афиняне продиктовали всю тактику боя. Теперь греческий флот выстроился полумесяцем; его фронт составлял около 75 кораблей, а в глубину строй имел, вероятно, четыре шеренги, причем у левого фланга оставалось достаточно пространства для маневра. Финикийская же эскадра втягивалась эшелоном в узкий пролив, лишаясь поддержки центра и правого фланга, которые не могли теперь вести бой. Основная часть персидского флота, по меньшей мере тысяча кораблей, оказалась так тесно сжата, что постоянно происходили столкновения. Казалось, что наступил подходящий момент для атаки греков. Но Фемистокл, командовавший афинской эскадрой в 180 кораблей, выжидал, пока в проливе не началась зыбь, сбивая высокие финикийские галеры с курса. Когда они повернулись к врагу бортами, приземистые афинские триремы, менее подверженные качке, устремились в атаку, тараня вражеские корабли и ломая им весла или пробивая борта. Корабли сцеплялись, тяжеловооруженные афинские солдаты бросались на абордаж и сбрасывали своих легковооруженных противников в трюмы или в море. По этому сигналу весь греческий флот вступил в бой.

Во время ожесточенного сражения на левом фланге греки на берегу Саламина впервые заметили, что Пситталия занята персидской пехотой. Аристид немедленно собрал у города Саламин отряд гоплитов, погрузил его на вспомогательные судна, очистил Пситталию от врага и удерживал ее, чтобы дать пристанище поврежденным кораблям. Финикийская эскадра билась стойко, но, в конце концов, пришла в полное расстройство.

Многие корабли разбились о побережье Аттики. Некоторые финикийские капитаны явились к Ксерксу с докладом и за свои труды были обезглавлены. Другие пытались бежать обратно по проливу, но натыкались на корабли своего же флота. Афинская эскадра направилась на помощь греческому центру и правому флангу, которым противостояли многократно превосходящие силы. Здесь греки также сломили сопротивление врага. Когда потрепанный персидский флот отступил, в проливе поднялся западный ветер, и персы подняли паруса, чтобы воспользоваться им и уйти на открытое пространство к Фалерону. Эгиняне, стоявшие на правом фланге, вышли в пролив и таранили арьергард беглецов, представлявший собой остатки финикийской эскадры.

Великая победа была одержана благодаря тактическому мастерству, применению тарана и боевому опыту греческих морских пехотинцев. Первый приз за доблесть достался эгинянам, которые удерживали наиболее незащищенную позицию на правом фланге греков; а второй приз – афинянам, доставившим грекам победу. Один трофей, увековечивший место победы, был установлен на Саламине, другой – на острове Пситталия.

Однако опасность еще не миновала. Греческий флот понес тяжелые потери. Погибших, вероятно, было немного, так как команды потопленных кораблей добирались вплавь до Саламина, но многие корабли не подлежали восстановлению. Большинство брошенных персидских судов унес западный ветер, и поэтому греки не могли возместить свои потери. Поредевший флот собрался снова, готовый продолжать бой. Персы по-прежнему намного превосходили его численностью. Но поражение произвело на Ксеркса крайне тягостное впечатление. Он вернулся к первоначальному плану – перекрыть пролив дамбой, защитив ее волноломом из связанных вместе корпусов торговых кораблей. Пока велись приготовления к этой грандиозной инженерной задаче, стало очевидно, что благоприятный сезон безнадежно упущен. Ксеркс приказал своему флоту под покровом темноты уйти к Геллеспонту. Сам он вывел свою армию в Фессалию, где оставил значительные силы на зимовку под командованием Мардония. С большей же частью армии Ксеркс дошел до Геллеспонта за сорок пять дней, в течение которых его войско сильно пострадало от голода, болезней и холода. Мост через Геллеспонт был разрушен бурей; армию переправили через пролив кораблями и разместили на отдых в Абидосе. Оттуда остатки огромного войска вернулись в Сарды. Ксеркс обставил свой въезд в город с большой помпой, но священной колесницы Ахура-Мазды, верховного персидского бога, не было в процессии, ее также потеряли в Европе.

Греческий флот дошел до Андроса, нигде не видя следа врагов. Эврибиад и пелопоннесские капитаны не решились плыть дальше, и Фемистокл, от имени афинян предложившей дойти до Геллеспонта и разрушить мост, подчинился решению пелопоннесцев. Но он постарался воспользоваться ситуацией и отправил к Ксерксу Сикинна и других посланцев с сообщением, что от разрушения моста через Геллеспонт греков удержал афинский командир Фемистокл. С Андроса и других островов, помогавших Персии, греческий флот потребовал денежную контрибуцию. Андрос отказался и был подвернут безуспешной осаде. Другие подчинились; согласно ряду источников, некоторые из них дали взятки Фемистоклу за защиту их интересов. Вернувшись в Саламин, победители воздали должные почести греческим богам. Из военной добычи они посвятили Дельфам колоссальную статую Аполлона, держащего в руке нос триремы, а из числа трофеев принесли по финикийской триреме в жертву Аяксу Саламинскому, Посейдону Истмийскому и Афине Сунионской[32].

Кампания 480 г. отнюдь не определила исход войны. Персидская армия осталась непобежденной. Под командой Мардония в Фессалии стояла лучшая кавалерия и пехота Персидской империи, а затем к нему присоединился и корпус, сопровождавший Ксеркса к Геллеспонту. Армия Мардония, несомненно, представляла большую опасность, чем войско Ксеркса, ибо, лишившись значительного количества второстепенных войск, она выиграла в мобильности, а ее снабжение упростилось. Македония, Фессалия и Беотия предоставили не только фураж и продовольствие, но и бойцов, особенно конников. Греческой армии в целом не довелось проверить на прочность персидскую мощь, да и кавалерии у нее почти не было. Пелопоннесские командиры, разумеется, предпочитали удерживать подготовленные позиции на Истме, где персидская конница не могла бы действовать. С другой стороны, персидский флот потерпел под Саламином тяжелое поражение и потерял множество людей, так как большинство азиатских моряков не умели плавать. Но потеря кораблей лишь несколько уменьшила его численное превосходство, и в течение зимы можно было построить новые корабли и набрать новые команды. Тем не менее Ксеркс до самого лета бездействовал в Сардах, а его флот стоял без движения в Киме и на Самосе, утрачивая отвагу. Таким образом, на море инициатива перешла к грекам. Но поскольку их в первую очередь волновала армия Мардония, весной 479 г. они собрали лишь 110 кораблей у Эгины и не пошли дальше Делоса. Судьба Греции должна была решиться на суше.

Зимой персы еще раз продемонстрировали, как они обращаются с бунтовщиками. После того как восставшая Потидея выдержала трехмесячную осаду, Артабаз схватил Олинфа, которого заподозрил в измене, загнал все население города в болото и там уничтожил. Такая свирепость предотвратила новые восстания. Сопротивление свелось к партизанским вылазкам фокийцев, совершавших их с горы Парнас. Первой целью Мардония весной 479 г. было поссорить Афины с их греческими союзниками. Посланец Мардония – царь Македонии Александр – обещал афинянам союз, независимость и репарации от Персии, но получил отказ. В начале июля, сразу после сбора урожая, Мардоний вторгся в Аттику. Он отправил нового посла с точно такими же предложениями к афинянам, которые снова эвакуировались на Саламин под защитой флота. Но хоть они снова ответили отказом, он не предпринимал никаких действий в надежде, что они передумают. Когда аргивяне донесли ему, что греки выступили с Пелопоннеса, Мардоний сжег все, что еще уцелело в Афинах, разграбил страну и отступил через Декелею в Беотию, ландшафт которой больше подходил для действий кавалерии, а население было лояльно к персам. Пусть Мардонию и не удалось поколебать решимость афинян, но он выманил пелопоннесцев с их оборонительной позиции на Истме, посеял семена раздора между союзными греками и теперь надеялся провести решающее сражение на своих условиях.

Опасность раскола Общегреческого союза проявилась еще до Саламинской битвы, когда Фемистокл пригрозил увести афинян, если пелопоннесцы будут настаивать на удержании Истма. После победы спартанцы оказали Фемистоклу почести, одарив его оливковым венком, колесницей и эскортом. Но теперь афиняне выбрали своими вождями Аристида и Ксантиппа. Когда спартанцы узнали о миссии Александра, царя Македонии, они отправили в Афины послов и предложили приютить у себя мирных афинян – из этого предложения стало ясно, что Спарта не собирается оборонять Аттику. В присутствии персидского и спартанских послов Афины сделали выбор. Аристид объявил, что, пока солнце продолжает свой путь по небу, афиняне будут воевать с Персией с помощью богов и героев, чьи святилища осквернены персами; и что Афины хотят не убежища для своих граждан, а обороны Аттики греческими силами, действующими в Беотии. Когда второй персидский посол явился в Афинский совет, тогда заседавший на Саламине, единственный советник, захотевший вынести предложение персов на суд народа, был забит камнями. По плану Аристида афиняне отправили в Спарту посольство. Они пригрозили заключить сепаратный мир, если спартанцы не придут на помощь Афинам. Афинян поддержали послы из Мегары и Платеи. В то время спартанцы как раз проводили праздник Гиацинтий. Наконец, когда отчаявшиеся послы заявили, что покидают Спарту и вернутся как союзники персов, эфоры дали ответ, что спартанская пехота находится уже на расстоянии ночного перехода от Аттики. Возможно, в промедлении Спарты с ответом заключалась определенная стратегия: когда в конце июля спартанское войско выступило в поход, оборонительные укрепления на Истме были закончены, и их можно было удержать в случае поражения в поле. Но ценой промедления стало второе опустошение Аттики и возросшее недовольство афинского народа.

Мардоний разбил лагерь на южной равнине Беотии у реки Асоп, лицом к предгорьям Киферона (рис. 19). Он вырубил все деревья и окружил лагерь деревянным частоколом. Его конница могла патрулировать равнину и защищать линию снабжения из Фив. Греки оценивали силы Мардония примерно в 300 тысяч человек. В персидскую конницу входили тяжеловооруженные кирасиры под командованием Масистия; тысячи царских гвардейцев, ранее охранявших царя; легкая конница из Персии, Мидии, сакской Скифии, Бактрии и Индии; греческая кавалерия из Беотии, Фессалии и Македонии. В состав пехоты входило 10 тысяч «бессмертных» – лучшее войско во всей империи Ксеркса – и гоплиты из центральной Греции. Фокийцы не посылали своих бойцов в Аттику, но сейчас под принуждением они выставили тысячу гоплитов. Их прибытие дало Мардонию возможность продемонстрировать мощь своей кавалерии на равнине. Окруженные бесчисленными конниками, гоплиты остановились и построились квадратом, приготовившись к шквалу стрел и дротиков. Но тут Мардоний прислал гонца, который приветствовал фокийцев и предостерег их не изменять персам. Мардоний рассчитывал, что греческая армия либо атакует в благоприятных для него условиях, либо, не решившись атаковать, распадется вследствие внутренних противоречий: союзные ему греки и оракулы, к которым он обращался, утверждали, что разногласия в конце концов погубят греческое сопротивление.

Армией Общегреческого союза командовал Павсаний, племянник Леонида, который был регентом при юном царе Спарты Плистархе. Большую и самую боеспособную часть армии составляли лаконцы: 5 тысяч спартанцев, 5 тысяч лакедемонских периэков и 35 тысяч илотов (последние были хорошо оснащенными застрельщиками). Следующими по численности были 8 тысяч афинян под командованием Аристида на левом фланге войска и 5 тысяч коринфян, поставленные рядом с 1500 тегейцами и спартанцами на правом фланге. Центр был собран из войск прочих союзников; слева рядом с афинянами стояли 600 платейцев, 3 тысячи мегарян и 500 эгинян. Всего насчитывалось 38 700 гоплитов из 24 государств и около 70 тысяч легких пехотинцев, из которых половина была илотами. Кавалерия имелась в ничтожном количестве. Вскоре после того как эти силы собрались в Платее, обострилась проблема снабжения, поскольку все продовольствие приходилось доставлять через перевалы Киферона. Ситуация еще больше ухудшилась, когда через восемь дней после прихода греков персидская конница на перевале уничтожила караван из 500 вьючных животных и их охрану. Теперь приходилось использовать окольные пути. Исключительно по этой причине Павсаний и его штаб стремились к немедленному сражению. Но он занимал точно такую же позицию, как Мильтиад у Марафона, – позицию, которую спартанцы осмотрели после битвы. Теперь греческая пехота точно так же не выдержала бы натиск персидской кавалерии на равнине и вследствие этого не могла атаковать персидскую пехоту. Поэтому Павсаний выстроил свою армию в боевом порядке вдоль предгорий и стал выжидать.

Рис. 19. Пути из Мегары в Беотию и Аттику

Оба полководца ждали, у кого первого не выдержат нервы. Грекам приходилось терпеть непрерывные налеты персидской конницы, нерегулярное снабжение и нехватку воды. Они на пару дней воспрянули духом, когда отборный отряд из 300 афинян с помощью лучников сумел убить Масистия и отогнать его кирасиров. Его тело положили на телегу и провезли мимо всего греческого строя; равнина в ту ночь огласилась воплями азиатов, которые в знак траура остригли гривы своим скакунам и вьючным лошадям. Но эффект от этого подвига длился недолго. Стычки с конницей продолжались еще три недели, в течение которых оба полководца решительным образом изменили свою диспозицию и получили неблагоприятные предсказания от своих прорицателей.

Однажды глубокой ночью к афинским аванпостам приблизился всадник, которого проводили к афинским командирам. Это был Александр, царь Македонии. Он сообщил, что Мардоний атакует на рассвете и, вероятно, сказал также, что лучшая персидская пехота покинула свои позиции напротив спартанцев и встала напротив афинян. После этого Александр отбыл. К рассвету Павсаний аналогичным образом поменял местами афинян и спартанцев. Тогда Мардоний отказался от своего плана, и обе стороны вернулись к первоначальной диспозиции. Затем последовала атака персидской конницы, отбившей у спартанцев их главный источник воды, ручей Гаргафия, который персы засыпали камнями и нечистотами. Это поставило греков в крайне сложное положение. Павсаний созвал совещание, на котором было решено следующей ночью перейти на более удобную позицию ближе к Платее.

В сумерках, после еще одного дня непрерывных атак персидской конницы, утомивших греческую пехоту, армия начала ночной переход. Центр греков уже был заметно деморализован. В страхе перед персидской конницей он рвался укрыться в Платее. Павсаний же столкнулся с неповиновением упрямого спартанского офицера Амомфарета, который не присутствовал на совещании и теперь отказывался выполнять приказ об отступлении, считая его равносильным бегству перед лицом врага. Узнав от Павсания, что спартанцы и тегейцы не сдвинулись с места, афиняне также остались на своих позициях. С приближением рассвета главнокомандующий приказал отступать, оставив Амомфарета и его отряд позади. Пока афиняне пересекали равнину, Павсаний повел свои силы вдоль предгорий. После этого за ним неспешно последовал Амомфарет со своими людьми, и Павсаний остановился, чтобы они догнали его.

Персидская конница, на рассвете пошедшая в атаку, обнаружила греческие позиции покинутыми. Тогда она набросилась на объединившиеся силы Павсания и Амомфарета. Мардоний решил, что греческая армия развалилась. Он немедленно приказал всей своей пехоте идти в атаку скорым шагом. Союзные ему греки на правом фланге отрезали афинян, к которым тщетно взывал Павсаний, а персидская пехота повела общее наступление на лакедемонян и тегейцев, оставшихся без поддержки. Но персы не торопились идти на сближение. Сперва они построили укрепление из своих больших плетеных щитов, чтобы защититься от снарядов греческих застрельщиков, и засыпали ряды гоплитов стрелами. Павсаний удерживал своих гоплитов на месте, пока вражеские ряды не сбились в кучу. Знамения были благоприятными. Тогда гоплиты, сохраняя четкий строй, пошли в атаку вниз по склону, снесли укрепление и сблизились с врагом. Их смертоносные копья, сомкнутые щиты и тяжелые доспехи позволили им постепенно одолеть персов, которые бились стойко, даже хватались за наконечники копий голыми руками, но не имели щитов, нагрудных пластин и достаточно длинного оружия. Особенно жестокий бой разгорелся там, где Мардоний, восседая на белом коне, повел в атаку тысячный пехотный отряд царских телохранителей. Но и они были разбиты, а Мардоний погиб. После этого персидская пехота смешалась и бросилась в беспорядочное бегство, а вслед за ней толпы мидийцев, бактрийцев и прочих. Преследование было таким стремительным, что конница не могла отрезать греков от беглецов, спешивших к укрепленному лагерю.

Во время рукопашной схватки отряды, составлявшие центр греков, поспешили обратно от Платеи – одни через предгорья, другие по равнине. Последние попали под удар фиванской конницы, потеряли 600 человек и укрылись на склонах горы Киферон. Афиняне на левом фланге вели жаркий бой с беотийцами; когда был уничтожен отборный фиванский отряд из 300 человек, беотийцы отступили к Фивам. Часть персов – пехота центра под командованием Артабаза и конные эскадроны – отошли на север, сохраняя боевой порядок. После этого афиняне присоединились к лакедемонянам, которые не могли преодолеть частокол. Благодаря решительным и умелым атакам афиняне проделали брешь, через которую греки ворвались в лагерь, разя азиатов, как овец в загоне: Павсаний, встревоженный огромным числом врагов и, вероятно, помня об учиненных врагом зверствах, приказал своему войску не брать пленных. Когда резня закончилась, основные пехотные силы персидской армии перестали существовать. Угроза персидского завоевания была отражена, как оказалось, навсегда благодаря высочайшему воинскому духу и мастерству спартанских гоплитов, зарекомендовавших себя сильнейшей пехотой не только Греции, но всего цивилизованного мира.

Платейская кампания явилась наивысшим достижением греческого единства. В течение трех недель более 100 тысяч греков совместно отражали атаки персидской конницы. Они сохранили верность Зевсу Эллению, богу всех греков, которых афиняне призвали на подмогу союзному делу. Они выполнили клятву, которую торжественно принесли перед тем, как перейти гору Киферон: «Я буду сражаться до смерти, я поставлю свободу превыше жизни, я не покину своих военачальников – ни живых, ни мертвых, я буду выполнять все приказы командиров, и я похороню своих товарищей по оружию там, где они падут, и никого не оставлю без погребения»[33]. Во время маневров перед битвой платейцы сняли межевые камни на границе с Аттикой, чтобы исполнить предсказание дельфийского оракула, обещавшего победу на аттической земле. После победы особые почести были оказаны платейцам, на чьей земле похоронили павших греков. Полисы – члены Общегреческого союза решили, что в каждую годовщину победы в Платее будут собираться политические и религиозные представители «Греков», чтобы принести жертвы Зевсу Освободителю и провести игры в честь освобождения; что платейцы будут посвящены Зевсу как священный и неприкосновенный народ; и что платейцы должны принести жертву Зевсу и Гермесу от имени павших греков. Эти церемонии проводились в течение многих столетий; глава платейского полиса неизменно заканчивал жертвоприношение словами: «Я пью за людей, погибших за греческую свободу».

Поскольку значительная часть Греции все еще оставалась под персидским игом, победители обязались в рамках Общегреческого союза продолжать борьбу и регулярно выставлять 10 тысяч гоплитов, тысячу конников и 100 боевых кораблей. Успех привлек к делу освобождения новых сторонников. К союзу уже присоединился восставший Самос. До окончания года принесли клятву верности и послали своих представителей на Общегреческое совещание островные ионийцы и эолийцы. Клятва, произнесенная перед Платейской битвой, вероятно, повторяла первоначальное обязательство союзников «наложить десятину» на покорившиеся персам государства. Теперь союзники решили идти на Фивы и потребовать выдачи коллаборационистов. Фиванцы выдержали двадцатидневную осаду а затем выдали всех коллаборационистов, которые не успели бежать. Их привели в союзный штаб на Истме на суд Общегреческой лиги. Однако Павсаний распустил союзную армию и незамедлительно казнил предателей.

В тот же сентябрьский день, когда произошла битва при Платее, греки одержали победу при Микале на побережье Малой Азии. Это событие открыло новую страницу во взаимоотношениях материковой Греции и Персидской империи – за исключением кратковременной интервенции Афин и Эретрии во время Ионийского восстания, греки еще не сражались на землях великого царя. Греческий флот начал эту кампанию в 479 г. не ради освобождения малоазиатских греков, а чтобы помешать персам прийти на помощь Мардонию морем и защитить Грецию от нового вторжения в таких же масштабах, как и в прошлом году. Ведь если бы греческий флот разгромил персидский и захватил бы контроль над Эгейским морем, Ксеркс едва ли сумел бы содержать в Европе более крупную армию, чем та, которую он оставил там осенью 480 г.

Когда греческий флот в 110 кораблей весной 479 г. собрался у Эгины, в штаб командующего Леотихида, царя Спарты, явились шестеро изгнанников с Хиоса. После неудачной попытки убить проперсидского тирана Хиоса они прибыли в Спарту и обратились к спартанскому правительству с просьбой освободить Ионию. Теперь они повторили свою просьбу командующему греческим флотом. Оба раза им отказали. К августу силы флота возросли примерно до 250 кораблей. В этот момент прибыли трое посланцев от группы сопротивления на Самосе, базе вражеского флота. Они сообщили, что персидские корабли в плохом состоянии, самосцы восстали против проперсидского тирана Теоместора и что, увидев корабли союзного флота, ионийцы восстанут. Леотихид потребовал от пришельцев поклясться в верности и повел греческий флот к Самосу. Персы тем временем распустили быстроходную финикийскую эскадру и с остатком флота перебрались в Микалу на материке, где корабли вытащили на берег, а вокруг них построили частокол. В этом месте уже стоял лагерем 60-тысячный персидский гарнизон Ионии, так что общие силы при Микале, включая морскую пехоту и команды кораблей, насчитывали около 100 тысяч человек. Значительную их часть составляли греки и другие покоренные народы, чья лояльность была сомнительна. Греческий флот, готовый к абордажной тактике, был укомплектован примерно 5 тысячами морских пехотинцев в дополнение к 45 тысячам моряков, вооруженных для рукопашного боя. Поэтому Леотихид направился к Микале и вызвал персов на морской бой, но те не двинулись с места.

Тогда Леотихид решил сыграть на возможных разногласиях во вражеском лагере. Подойдя на своем флагмане поближе к берегу, он объявил ионийцам, находящимся на службе у персов: пусть они не забывают о свободе и передадут своим друзьям пароль «Гера». Затем он высадил все свои войска чуть дальше по побережью. Персидский командир, встревоженный этим объявлением, как и рассчитывал Леотихид, разоружил самосцев, а милетян поставил на путях, ведущих в глубь страны. Его пехота устроила заслон из высоких плетеных щитов и приготовилась к стрельбе из луков. Когда греки под командованием Леотихида занимали позиции, по их рядам прошел ни на чем не основанный слух, что их сородичи в Греции одержали великую победу. Воодушевленное войско пошло в наступление. Афиняне, возглавлявшие прибрежный фланг, прорвались сквозь заграждение из плетеных щитов. Сплошной строй гоплитов оттеснил персидскую пехоту, и отряды афинян, коринфян, сикионцев и трезенцев на плечах у беглецов ворвались в укрепленный лагерь. Тут подошла и остальная армия во главе с лакедемонянами, которые задержались на пересеченной местности, и устроила финальное побоище, во время которого ионийцы напали на своих хозяев-персов. Персидские пехотинцы небольшими разрозненными группами бились до конца, но большинство их подданных бежали в глубь страны, где они попали в руки милетян. Когда сражение закончилось, мертвых насчитывалось около 40 тысяч, а корабли были сожжены на берегу. Эта решительная победа принесла грекам безусловное господство в Эгейском море. При новом наступлении Ксерксу пришлось бы рассчитывать лишь на финикийский, кипрский и египетский флоты, так как ионийцы и эолийцы опять находились на грани восстания.

Одержав победу, греки оказались перед политической и военной проблемами, причем весьма важными. Общегреческое совещание в Коринфе, несоменно, приказало Леотихиду сдерживать или атаковать персидский флот, принимая любую помощь, какую предложат ионийцы. Вполне вероятно, что совещание назначило в штаб Леотихида своих представителей, наделенных полномочиями принимать новых членов в Общегреческий союз и определять политику в восточной части Эгейского моря. Перед битвой при Микале Леотихид вел переговоры с самосскими агентами и взял на себя обязательство оборонять Самос от Персии. Следовало ли принимать такое же обязательство в отношении ионийцев и эолийцев с азиатского побережья? Ответ Спарты на этот вопрос всегда был ясен: она обещала дипломатическую поддержку, но не военную помощь. Сухопутная держава, лишенная кавалерии, она не считала возможным своими силами оборонять прибрежную полоску от всей военной мощи Персидской империи. В данном случае, когда в штабе Леотихида шли дебаты, мнение спартанцев осталось прежним, и к нему присоединились другие пелопоннесцы. Поэтому они посоветовали ионийцам и эолийцам покинуть азиатское побережье – выход, который когда-то предложил Биас из Приены и к которому прибегли некоторые полисы, – и поселиться на территориях, имеющих удобный выход к морю, отняв их у государств, сотрудничавших с персами.

Однако афинские представители энергично воспротивились предложению спартанцев и пелопоннесцев. Они не желали эвакуации Ионии, и, уважая их мнение, спартанцы и пелопоннесцы прекратили дискуссию. Тогда союзники приняли в члены союза Хиос, Лесбос и другие островные государства, которые сотрудничали с греками, но ни одного полиса на азиатском побережье. Спартанцы и пелопоннесцы, вероятно, остались удовлетворены этим исходом, поскольку он закладывал основы такого modus vivendi[34] с Персией, к которому Спарта пришла почти век спустя. Но в тот момент малоазиатских греков бросили на произвол судьбы.

После победы при Микале союзный флот направился к Абидосу. Леотихид намеревался разрушить мост через Геллеспонт, но его уже и так смыло. Поскольку сезон подходил к концу, Леотихид вернулся домой и распустил флот. Однако Ксантипп и афинские командиры решили провести независимую операцию. С помощью ионийских и геллеспонтских греков, принятых в Общегреческий союз, они осадили Сест, главную персидскую базу на Херсонесе. Поскольку осада затянулась, а была уже зима, в афинском войске росло недовольство, но командиры отказывались отступать, пока из Афин не придет соответствующий приказ: они действовали в интересах Общегреческого союза, но по приказам из Афин. Еще до окончания зимы персы вырвались из окружения, хотя арьергард, в котором было многих видных персов, попал в плен. По приказу Ксантиппа начальника гарнизона Артаикта и его сына убили, а прочих выкупили родственники за большие деньги. Весной 478 г. Ксантипп направился домой с богатой добычей и с канатами от моста Ксеркса, которые, по-видимому, были посвящены Афинским государством Аполлону Дельфийскому.

Этой операцией Геродот заканчивает историю Персидских войн. Разумеется, в захвате канатов было что-то символическое, но в реальности Ксеркс лишился возможности провести новое крупномасштабное вторжение после битв при Платее и Микале. Однако война с Персией не завершилась в 478 г. Персидские гарнизоны оставались в Европе приблизительно до 465 г., нападение персов с моря было возможно вплоть до 448 г., когда Афины, наконец, заключили мир с Персией. Но в 478 г. угроза второго вторжения выглядела вполне реальной, заставляя некоторые греческие полисы предпринимать дальнейшие военные и морские действия против Персии.

С осады Сеста зимой 479/78 г. Фукидид начинает описание возвышения Афин. С 491 г. Спарта и Афины действовали в тесном союзе, невзирая на свои разногласия. Их воины и моряки, сражаясь бок о бок при Артемисии, Саламине, Платее и Микале, привели греков к победе над персами. Верховенство Спарты на суше и на море никем не оспаривалось. Афины, несмотря на горечь от потери своих земель, сохранили верность Спарте и Общегреческому союзу. Но при осаде Сеста они действовали без помощи Спарты и пелопоннесцев, зато совместно с ионийскими и геллеспонтскими греками, воспользовавшись их ревностным стремлением участвовать в союзе. Действия афинян воодушевили также эолийцев и ионийцев с азиатского побережья. С ионийскими полисами в Азии Афины были особенно тесно связаны духовными и деловыми узами, претендуя на роль их основателя и защитника и собираясь с их помощью укрепить свои торговые и военно-морские позиции в Эгейском бассейне. Более того, война дала Афинам возможность вести независимые акции. Они превратились в ведущую морскую и вторую по значению военную державу в Греции; их доблесть и стойкость наполнили сердца афинских граждан уверенностью, а прочих греков – восхищением; борьба же Афин за свободу привлекла на их сторону ионийцев.

Независимые действия Афин являлись молчаливым вызовом спартанской гегемонии. Однако проводились они в рамках общесоюзных интересов, так как угрозу нового сухопутного вторжения, скорее всего, могло предотвратить именно энергичное наступление на море. Поэтому Спарта не пыталась ему помешать. Но в те же зимние месяцы, когда подвергался осаде Сест, между Афинами и Спартой начались новые трения. Победа при Платее позволила афинянам вернуться в свою опустошенную страну и заняться восстановлением оборонительных сооружений. Спарта же призвала афинское правительство прекратить эту деятельность, настаивая, что следует уничтожить все укрепления в центральной и северной Греции, чтобы персам было негде закрепиться в случае нового вторжения и чтобы Пелопоннес стал убежищем и военной базой для всей материковой Греции. Однако обращение Спарты было на самом деле плохо замаскированной угрозой афинской независимости, так как прозвучало оно как раз в тот момент, когда Афины понесли огромные убытки из-за опустошений, причиненных их территории, и были беззащитны перед нападением. Они немедленно отреагировали на этот вызов. Ксантипп получил приказ продолжать осаду Сеста, а самый способный афинский дипломат Фемистокл отправился в Спарту.

В этот критический момент в судьбе Афин Фемистокл оказался на коне. Он принял меры, чтобы поскорее отправить приказы Ксантиппу, сам же устроил так, чтобы прибыть в Спарту раньше остальных членов афинского посольства. Там он воспользовался своей популярностью, чтобы рассеять подозрения спартанцев, ублажая их ласковыми заверениями. Остальные послы покинули Афины лишь в тот момент, когда нововозведенные стены были уже пригодны для обороны. Тем временем до Спарты дошли слухи, что стены все-таки восстанавливают. Фемистокл разыграл недоверие. Он убедил спартанцев послать в Афины собственную делегацию, тайно проинструктировав афинян задержать спартанцев как заложников. Наконец, прибыли и остальные члены афинского посольства, и Фемистокл выложил карты на стол. Афины, сказал он, уже способны защищаться и будут защищаться. В тяжелую пору войны они продемонстрировали способность избирать такой курс, который отвечает и их собственным интересам, и интересам союзного дела. Такой же курс они избрали и теперь, восстанавливая стены, и они просят Спарту признать этот выбор равноправного и суверенного государства. Спартанцы примирились со свершившимся фактом, и оба посольства вернулись домой. Позже, когда Фемистокл приступил к укреплению Пирея, он предотвратил протесты Спарты, заявив, что Пирей станет базой греческого флота в случае нового персидского нападения.

Разногласия Спарты и Афин примирялись существованием общей опасности со стороны Персии. Летом 478 г., когда пелопоннесцы приступили к жатве, Общегреческий союз снарядил два экспедиционных корпуса. Первый под командованием спартанского царя Леотихида должен был наказать коллаборационистов центральной Греции, особенно фессалийских Алевадов, и предотвратить новые персидские интриги в этом районе. Армия и флот дошли до Пагасов, но не сумели выбить Алевадов из Ларисы. После этой неудачи Леотихид предстал перед судом в Спарте и был обвинен в коррупции. Победитель при Микале подвергся пожизненному изгнанию из Спарты. Вероятно, в том же году Спарта предложила в Совете амфиктионии изгнать из него всех членов, сохранявших в войне нейтралитет. Предложение не прошло благодаря вмешательству Фемистокла, который предупредил остальных членов совета, что Спартанский союз будет иметь в совете преобладающее влияние. Вторая армия под командованием Павсания, регента Спарты и победителя при Платее, закрепила победу при Микале, покорив почти весь Кипр и отвоевав у персов Византий. Благодаря этим важным достижениям оказался заперт финикийский флот и перерезана вторая линий коммуникаций между Европой и Азией. Но в этот момент Спарта испытала новое унижение. Диктаторские замашки Павсания глубоко оскорбили греческих командиров и спровоцировали многих ионийцев и эолийцев, возглавляемых хиосцами, лесбосцами и самосцами, обратиться к Аристиду и его командирам с предложением, чтобы командование перешло к Афинам как к основателю Ионии.

Узнав об этих событиях, Спарта отозвала Павсания и предала его суду. Он был оправдан по большинству обвинений, включая злоупотребление властью верховного главнокомандующего, но свидетельства о том, что он завел интриги с персами, выглядели бесспорными. Поэтому спартанское правительство сняло Павсания с его должности и послало ему на замену Доркиса, который взял с собой штаб и небольшой отряд. Но тем временем все союзники в Геллеспонте, за исключением пелопоннесских солдат и моряков, перешли под начало Афин. В конце 478 г. Доркис и его отряд вернулись на родину, и Спарта больше не пыталась взять в свои руки командование флотом.

Зимой 478/77 г. Афины создали систему командования по своему вкусу, пользуясь полным доверием островных и морских государств. Афинский флот доказал свою доблесть, а действия Афин оправдывали их претензии на роль защитника свободы, в котором особенно нуждались эти государства, так как, если бы Персия возобновила наступление, она бы первым делом попыталась покорить Геллеспонт, Ионию и острова. Поэтому они с охотой передали командование Афинам, согласившись на все их условия. Но в то же время Афины не желали разрыва со Спартой и выхода из Общегреческого союза, с которым они и некоторые островные государства были связаны торжественными клятвами. Поэтому основа Общегреческого союза оставалась незыблемой; союз продолжал действовать до 462–461 гг. и был формально распущен лишь в 457 г. Тем временем Афины создали в рамках Общегреческого союза собственный союз, позже получивший известность как «Афиняне и их союзники», аналогичный названием и структурой Спартанскому союзу. Первым шагом стало заключение союза между Афинами и «Ионийцами». Они взаимно поклялись «иметь общих друзей и врагов» и побросали в море чушки раскаленного докрасна железа в знак того, что клятва эта прекратит действие, лишь когда железо всплывет на поверхность. Формула об «общих друзьях и врагах» свидетельствует, что это был наступательный и оборонительный союз против любого агрессора. Затем Афины заключили отдельные союзы с Митиленой и другими полисами. Наконец Аристид, представлявший Афины, и делегаты от союзных государств обменялись клятвами и заключили союз между Афинами и «Греками». Целью союза было освобождение от персов и отмщение им.

Структура нового союза была двухпалатной: Афинское государство составляло одну палату, а Союзный совет (сперва известный под названием «Греки») – вторую. Афинское государство являлось, по определению греков, гегемоном – оно командовало союзным флотом, собирало вклады кораблями и деньгами и назначало «казначеев Греков» (Hellenotamiai), заведовавших союзной казной. Афины предоставляли значительную часть союзного флота, а в обмен забирали себе половину всей добычи. Союзники сохраняли автономию, Афины гарантировали их независимость. Каждое союзное государство, представленное одним или несколькими делегатами, имело один голос в совете, и решение большинства было обязательно для всех его членов. Совет имел совещательные функции; он рассматривал все политические вопросы, такие, как война, мир и принятие новых членов. Собирался совет в храме Аполлона и Артемиды на Делосе, традиционном центре ионийской религии, и здесь же под защитой бога и богини хранилась союзная казна. Афины не имели голоса в совете, но их представители время от времени присутствовали на его собраниях для участия в дискуссиях и взаимодействия. Две палаты – Афинское государство и Союзный совет – имели равные права; каждая палата могла вынести на обсуждение вопрос или снять его, а вопрос считался решенным, если за него высказались обе палаты. В такой структуре основы федерализма были менее выражены, чем в Общегреческом союзе; но в военном отношении она была не менее крепкой, чем Спартанский союз, в котором гегемон постоянно занимал ключевую позицию. Отчасти он основывался на опыте материковой Греции, а отчасти на опыте Ионийского восстания 499–493 гг., когда была создана политическая организация «Ионийцы» со своим советом делегатов от государств-участников, установленными суммами взносов и даже общей монетой; но у них не было гегемона – выявленная на практике ошибка, теперь исправленная.

С момента своего создания Афинский союз действовал быстро и решительно. Афинское государство обладало инициативой и храбростью, а ионийцы имели опыт взаимодействия с союзниками через институт полномочных делегатов. Со временем к союзу присоединились новые члены – сперва эолийцы, а затем дорийцы, принеся точно такие же клятвы. Впервые размер вкладов был определен в 478–477 гг. Союзный совет обещал внести в наступающем году 460 талантов и предложил Аристиду установить размер вклада для каждого союзника. Аристид сделал это так беспристрастно, что заслужил прозвище Аристид Справедливый. Афины решали (только в данном случае), какому из союзников надлежит сделать взнос деньгами, а какому – кораблями. Таким образом, корабли и деньги в сумме составили первый форос, что означало «вклад»; лишь позжее слово «форос» получило значение «денежная дань» с сильным политическим подтекстом. Афины обязались предоставить корабли, вероятно, половину объединенного флота, насчитывавшего не менее 300 трирем, но не деньги, так как были разорены войной. Многие ученые придерживаются иного мнения, утверждая, что 460 талантов представляют собой только денежный вклад. В основе этого предположения лежит тот факт, что после 454 г. подавляющее большинство государств вносило менее чем 400 талантов в год и, следовательно, сумма, определенная для союзников в 477 г., была бы неподъемной. Можно не слишком убедительно возразить, что в 477 г. энтузиазм и необходимость шли рука об руку, а Афины в одиночку истратили на свой флот в 483–482 гг. 100 талантов; однако это возражение все же склоняет чашу весов в сторону интерпретации, которой мы придерживаемся в нашей книге. В 477 г. и впоследствии каждое государство – член союза брало на себя обязательство предоставлять войска, которые служили под командованием гегемона – Афин. Не следует путать эти войска с командами кораблей, предоставлявшихся соответствующими государствами. Таким образом, Афинский союз стал обладателем крупного флота, полностью укомплектованного, стабильно финансируемого и находящегося под командованием Афин – сильнейшей морской державы в греческом мире.

Нам известны лишь немногие из ранних мероприятий Афинского союза. Фукидид упоминает, во-первых, о захвате принадлежавшего персам Эйона и порабощением его жителей, а затем захвате Скироса, чьи обитатели, долопы, занимавшиеся пиратством, были депортированы и проданы в рабство. На Скиросе были найдены кости Тесея, великого афинского и ионийского героя, и торжественно перевезены в Афины, которые таким образом подкрепили свои претензии на лидерство среди ионийцев точно так же, как Спарта претендовала на главенство среди пелопоннесских племен, заполучив священные останки Ореста. И Эйон, и Скирос были заселены афинскими колонистами; первый вскоре был утрачен, но последний оставался афинской клерухией. Эти операции в северо-западной части Эгейского моря приходятся на 476/75 архонтский год. Вероятно, им предшествовал повторный захват Византия, на этот раз у Павсания, который явился туда из Спарты как частное лицо и установил свою тиранию, ведя дальнейшие интриги с Персией. Вероятно, у персов, которые всячески пытались восстановить связь со своими силами в Европе, был снова отбит и Сест. Где-то после 476–475 гг. к союзу под угрозой силы был вынужден присоединиться Карист на Эвбее, а Наксос вышел из союза, но был покорен в результате осады и присоединен снова уже на менее благоприятных условиях. Оба полиса в прошлом и сопротивлялись Персии, и поддерживали ее. Мы не знаем, имелось ли на этот раз какое-либо оправдание для афинской интервенции.

Приведенный Фукидидом список инцидентов с Эйоном, Скиросом, Каристом и Наксосом призван продемонстрировать не успехи Афинского союза, а этапы возвышения Афин. Фукидид, зная об имперской позиции, которую в дальнейшем заняли Афины, подавлявшие своих союзников и насаждавшие клерухии, придает этим инцидентам значение, отнюдь не очевидное для их современников. На взгляд очевидца, Афины вели такую политику, которая отвечала интересам их самих и их союзников, и еще не злоупотребляли той властью, какую получили как гегемон: в военное время нейтралитет близко соседствовал с коллаборационизмом и мог оказаться заразным; и в любом случае выход Наксоса из союза, вероятно, был связан с нарушением союзнической клятвы. Этим инцидентам мы можем противопоставить много успешных акций Афинского союза, подробности которых нам неизвестны, но они объясняют триумф Эвримедонской кампании около 467 г.

Персы около 467 г. сосредоточили в Памфилии крупную армию и флот приблизительно в 350 кораблей, вероятно собираясь начать наступление на Эгейском море. Но Кимон, афинский главнокомандующий, опередил персов, выступив с силами Афинского союза. Его боевой флот насчитывал 300 кораблей, из которых 200 трирем были предоставлены Афинами и имели афинские экипажи; они обладали той же маневренностью, которая сыграла столь важную роль при Саламине, но имели более широкие корпуса, а боковые палубы соединялись, позволяя морским пехотинцам переходить от борта к борту. Такое изменение конструкции сооответствовало переходу от обороны в эпоху Фемистокла к нападению в эпоху Кимона. При Саламине важное занчение имел таран; но Кимон командовал силами нападения, которым предстояли сражения не только на море, но, возможно, и на суше, поэтому его корабли были приспособлены для перевозки большего числа пехотинцев. В его афинской эскадре, вероятно, числилось около 5 тысяч гоплитов; 100 трирем афинских союзников также везли морских пехотинцев и лучников.

Флот Кимона собрался у Книда, а затем направился вдоль побережья, подчиняя себе приморские города дипломатией или силой. В Фаселисе, соседствовавшем с персидской базой на реке Эвримедон, Кимон впервые штурмовал укрепления, но его хиосские союзники убедили горожан выплатить 10 талантов и предоставить войско. Сделав Фаселис своей базой, Кимон продолжил наступление. Персидский флот еще не полностью собрался; с Кипра ожидалось дополнительно 80 финикийских галер. Но и сейчас у персов было преимущество в кораблях и бойцах. Однако они отвели флот в устье Эвримедона, избегая морского сражения. Тем не менее Кимон последовал за ними. Тогда персы построились в боевые порядки, стараясь держаться ближе к суше. При первом же столкновении персидские корабли устремились к берегу. Некоторые утонули, другие были захвачены, а прочих выбросило на берег. Деморализация персидского флота была полной. В этом сражении и в последующей схватке с прибывшей с Кипра финикийской эскадрой было утоплено или захвачено неповрежденными 200 кораблей.

Когда персидская армия спустилась на берег, чтобы прикрыть беглецов, Кимон не побоялся высадить десант, и его гоплиты атаковали персидскую пехоту. Та отчаянно сопротивлялась, и многие выдающиеся афиняне погибли, прежде чем враг был разбит и захвачен его лагерь. После этого Кимон немедленно вышел в море, чтобы застать врасплох и уничтожить финикийскую эскадру с Кипра. Эти замечательные победы подтвердили итог битвы при Микале, что греческие корабли и морские пехотинцы по всем статьям превосходят прибрежные войска Персидской империи, и оправдали смелую политику Афин в 479–478 гг., призывавших ионийцев оставаться в Малой Азии. Афинские солдаты и моряки, будучи ударной силой Афинского союза, а в данной кампании составляя две трети союзного войска, доказали, что способны защитить свободу восточных греков от Персидской империи. Вскоре после этой битвы Кимон изгнал с Херсонеса некоторые персидские силы и привел полуостров под власть Афин. Эта акция, по-видимому, явилась концом персидской сатрапии, основанной Дарием в 513 г. Триумф Европы над Азией, маленьких греческих полисов над великим Персидским государством, был полным. Погибшие у Эвримедона стали гарантами свободы греков. Эпитафия в их честь вполне достойна их подвига: «Это те, кто расстался с блеском своего мужества на берегах Эвримедона; и на суше, и на быстроходных кораблях они сражались копьями с первыми из лучников-мидян. Их нет больше, но они оставили ярчайшую память о своей доблести».

Война с персами повысила престиж Спарты, но до крайности обострила внутреннюю ситуацию. Спартанские вооруженные силы – и спартиаты, и периэки, и илоты – сражались одинаково доблестно и стойко; спартанские полководцы, возглавлявшие греческую армию и флот – Леонид, Эврибиад, Павсаний и Леотихид, – блестяще справились с командованием многоплеменным войском, приведя его к победе. Решительность Спарты служила примером для других государств; даже ее медлительность порой препятствовала опрометчивости, а ее армия, насчитывавшая под Платеей 45 тысяч человек, намного превосходила армию любого другого греческого государства. Однако она понесла самые большие потери, за исключением Афин, а потери в рядах спартиатов – вероятно, 500 погибших в боях и множество раненых – были еще серьезнее, поскольку этот привилегированный класс и без того многократно уступал в численности подчиненным сословиям. Спартанские государственные институты были превосходно приспособлены для поддержания традиционного порядка в Лаконии и Мессении, за границы которых их обитатели редко выбирались. Но во время Персидской войны спартиаты, периэки и илоты сражались за границей и подвергались влиянию греков с иным жизненным опытом и иным мировоззрением; их искушали богатство и роскошь, особенно после того, как победители разделили добычу, а военачальники вкусили сладость командования, не находящегося под постоянным надзором гражданских властей. Наиболее заметно это отразилось в обеих царских семьях. Карьеры Клеомена, Демарата, Леотихида и Павсания оказались погублены из-за коррумпированности и амбициозности, не связанных с изменой и коллаборационизмом, и их пример, должно быть, пагубно сказался на лояльности многих спартиатов. Излишества и надменность этих полководцев оттолкнули союзников, в частности ионийцев, что стоило Спарте морской гегемонии в 478 г., от которой спартанскому правительству пришлось отказаться без борьбы.

Эти события повлияли на внутреннюю стабильность Спарты и ее лидерство в Спартанском союзе. Согласно спартанским установлениям, система двойного царствования уравновешивалась институтом эфоров. Когда царские семейства утратили свой престиж, а трон перешел к малолетним Плистарху и Архидаму, власть эфората возросла, и политика Спарты стала менее авантюристической. В то же время Герусия освободилась от влияния царей и взяла в свои руки контроль над государством. Ее члены, которым было не менее 60 лет (кроме юных царей), в отношении к спартанским институтам стояли на консервативной точке зрения и старались подавить всякий индивидуализм, порожденный службой за границей. Результатом явилось ужесточение спартанской системы, усилившееся притеснение периэков и илотов и пресечение либеральных тенденций, заносившихся из-за границы вместе с торговлей и искусством. Как лидер Спартанского союза, Спарта проявляла гегемонию в более авторитарной форме, чем в роли вождя Общегреческого союза. В ходе войны члены Спартанского союза составляли большинство в Общегреческом союзе, имея больше возможностей отказаться от лидерства Спарты и заметить недостатки ее руководства. В первую очередь бросалось в глаза, что Спарта поддалась нажиму Афин и согласилась на Саламинское сражение и Беотийскую кампанию тогда, когда пелопоннесские члены Спартанского союза предпочли бы оборонять Пелопоннес. Спартанские вожди подверглись унижениям; Фемистокл перехитрил ее правительство; возникла новая грозная сила в лице Афин и ее союза. Даже сам успех Спарты в защите общегреческого дела повредил интересам Эгины, Коринфа и Фив и вызвал недовольство в Элиде и Мантинее, которые с опозданием отправили свои войска на Платейскую битву.

В 478 г. Спарта уступила ведение дел в северной Греции и Эгейском море Афинам. Вероятно, в 475 г. Герусия и народное собрание обсудили будущее своих взаимоотношений с Афинами. В обоих органах многие высказывались за войну с целью ниспровержения Афин и восстановления Спарты в роли морского лидера Общегреческого союза. Но член Герусии Этемарид отговорил спартанцев от такого решения, сказав, что Спарте не пристало демонстрировать морскую мощь. Он был, безусловно, прав в том смысле, что морское владычество несовместимо с традиционными спартанскими институтами. В итоге начался период двойного лидерства, когда Спарта и Афины, возглавляя собственные союзы, сами являлись союзниками (homaikhmia) и в греческом мире наблюдалось равновесие сил.

Союз Спарты и Афин осуществлялся в рамках Общегреческого союза, принципам которого оба полиса сохраняли верность. Когда Павсаний бежал из Византия в троадские Колоны и начал интриги с Персией, вероятно, именно Афины сообщили о его деятельности в Спарту, после чего эфоры отозвали его и посадили в тюрьму. Павсаний организовал свое освобождение, а затем пожелал предстать перед судом, но у эфоров отсутствовали неопровержимые доказательства, хотя осведомители и сообщали, что он готовит восстание илотов. Наконец, слуга Павсания, которому тот доверил письмо к великому царю, отправился к эфорам и передал им письмо. Тогда эфоры подстроили разговор Павсания со слугой, подслушали его и получили доказательства его виновности. Когда они явились арестовать его, он бежал в храм Афины Меднодомной. Его заперли там, оставив умирать от голода. Но перед самой смертью эфоры выволокли его из храма. За такое святотатство дельфийский оракул наложил на Спарту проклятие. Одновременно Спарта обратилась к Афинам за содействием в аресте Фемистокла, которого изобличало письмо Павсания, и афиняне откликнулись на их призыв. В том году, по-видимому в 471-м, Фемистокл уже подвергся остракизму в Афинах и жил в Аргосе. Он сумел улизнуть от спартанских и афинских эмиссаров, и те не смогли доставить его на суд Общегреческого союза.

Спарта, сохраняя союз с Афинами, делала все, чтобы укрепить свое руководство в Спартанском союзе. Вероятно, именно по ее настоянию Элида и Мантинея изгнали своих полководцев, когда их войска вернулись из-под Платеи. Правительства этих полисов хранили верность Спарте, когда Аргос в очередной раз, по-видимому в 472 г., подверг ее испытанию на прочность. В то время как Спарта понесла серьезные потери в Персидской войне, Аргос оправился от своего поражения под Сепеей около 495 г. Аргос также заручился поддержкой Тегеи, чьи гоплиты славились своей доблестью. Решающая битва произошла под Тегеей и закончилась спартанской победой. В 471 г., возможно, под влиянием Фемистокла, который активно действовал на Пелопоннесе, небольшие общины Элиды (damoi) объединились в один город (synoikismos), который стал столицей более централизованного государства, и, вероятно, приняли демократическую форму правления. Спарта, защитник пелопоннесских олигархий, с подозрением следила за этим процессом.

В 469 г. восстали мессенийцы; они сопротивлялись в гористой Итоме вплоть до 460 г. В первые годы этой так называемой 3-й Мессенийской войны несколько землетрясений наполнили сердца спартанцев ужасом; эти стихийные бедствия считались возмездием Посейдона, так как спартанские эфоры незадолго до того предали смерти людей, пытавшихся найти убежище у алтаря Посейдона на мысе Тенарон. Замешательство в Спарте дало надежду ее врагам. В 468 г. Аргос, Клеоны и Тегея разрушили знаменитые Микены. Кроме того, Тегею, вышедшую из Спартанского союза, поддержали все аркадские полисы, кроме Мантинеи. Решающая битва произошла у Дипеи, вероятно, в 466 г. Спартанцы, вынужденные отправить свои резервы против мессенийцев в Итоме, настолько уступали аркадцам числом, что выстроились в тонкую линию. Но доблесть спартанских гоплитов снова решила исход борьбы. В последующую тяжелую пору аркадцы сохраняли верность Спарте, а Аргос, не сумевший прийти аркадцам на помощь, начал терять влияние. Все эти события подтвердили разумность совета Этемарида не бросать вызов афинской гегемонии на море, так как все силы Спарты были заняты отражением угрозы со стороны восставших мессенийцев и пелопоннесских государств[35].

Афиняне закончили Персидскую войну с возросшей уверенностью в свое государство. Равноправие (isonomia), введенное Клисфеном, обеспечило Афинам единство и согласие, закаленные тяжелым испытанием – тотальной эвакуацией – и подкрепленные успехами афинского войска. Для этого постарались представители всех классов государства: гоплиты под Марафоном и Платеей, а феты как моряки под Артемисием, Саламином и Микалой. Служба гоплитов и фетов мало чем отличалась друг от друга, так как в морских операциях гоплиты играли важную роль как морские пехотинцы при абордаже вражеских кораблей и во время сражений на берегу. Тем самым обе группы преисполнились уверенности в своих силах. Сразу после окончания Персидской войны их интересы также не вступали в противоречие: они совместно трудились на восстановлении укреплений Аттики, сражались бок о бок, закладывая основы Афинского союза, и одержали великую победу на Эвримедоне. Тем не менее в этот период были посеяны семена будущего раскола в государстве. Высший и средний классы, как правило, владели землей в Аттике, защищали ее в качестве гоплитов и кавалеристов и определяли внешнюю политику государства; для них отношения со Спартой и ее союзом были не менее важны, чем конфликт с Персией. Низшие классы землей не владели. Они нашли новую и более подходящую область занятий – на флоте; они строили триремы и служили на них гребцами. Их будущее было связано с морской экспансией и афинской морской коалицией. Именно к ним обращался Фемистокл, когда призывал сограждан к усилению морского могущества и к отражению любой возможной агрессии силами флота, действующего из Пирея.

При угрозе государству должностные лица наделялись чрезвычайными полномочиями. После 487 г. совет военачальников стал более влиятельным, чем коллегия архонтов, а среди полководцев наибольшей властью обладал командир, представлявший государство при штабе Общегреческого союза. Такие полководцы, как Мильтиад, Фемистокл, Аристид, Ксантипп и Кимон, сделали карьеру благодаря политическим и военным талантам; в этом отношении они были предшественниками Перикла и Алкивиада. Но чем большей была их власть, тем более жестким был контроль над ними со стороны народного собрания. Остракизм оказался более безжалостным инструментом, чем ежегодный отчет должнностного лица, покидающего свой пост (euthyne), так как жертва остракизма не могла защищаться в суде. Ежегодно в январе народное собрание решало, проводить или нет процедуру остракизма (ostrakophoria). Если решение было положительным, на следующем собрании проводилась подача остраконов, не сопровождавшаяся какими-либо дебатами; в случае, если против кого-либо из афинских граждан было подано более 6 тысяч голосов, он подвергался остракизму и отправлялся в изгнание на десять лет, не лишаясь своей собственности; но если он возвращался раньше срока, то мог быть убит любым встречным. После 480 г. лицо, подвергшееся остракизму, обязано было жить «между» крайней северной и крайней южной точками Саронического залива (чтобы у него не было возможности плести интриги с заморскими врагами Афин) или же превратиться в бесправного изгоя. Таким образом народное собрание контролировало деятельность ведущих лиц в государстве, и его жертвами стали Фемистокл, Аристид, Ксантипп и Кимон[36].

В 480–479 гг., когда Аттика была полностью или частично эвакуирована не менее чем на десять месяцев, а все боеспособные афиняне находились в армии, Ареопаг, организовавший первую эвакуацию, стал самым могущественным органом государства. Он пользовался своей дискреционной властью[37] с таким умением и добился такого престижа в политических и религиозных вопросах, что впоследствии примерно до 463 г. занимал центральную позицию в государстве. Его влиянию можно приписать постоянный политический курс, которого придерживались Афины. Когда в 479 г. население вернулось в Аттику, поначалу раздавались голоса в пользу беднейшего класса. Например, Аристид предложил отменить имущественный ценз для кандидатов на государственные должности, что дало бы возможность каждому гражданину выставить свою кандидатуру. Фемистокл выступал за развитие заморской торговли и предложил отменить налог на постоянно проживающих иностранцев, чтобы Пирей стал привлекательным местом для ремесленников и тем самым была бы заложена экономическая основа для великой морской державы. Но ни одно из этих предложений не было принято. В некоторой степени они были связаны с внешнеполитическими вопросами, так как оба политика хотели добиться морской гегемонии в Эгейском бассейне, а Фемистокл был готов к разрыву со Спартой. Их дипломатические таланты оказались очень кстати для государства: Фемистокл организовал дипломатическое прикрытие восстановлению афинских укреплений и противодействовал спартанскому влиянию в Совете амфиктионии, а Аристид завоевал расположение ионийцев и основал Афинский союз. Однако курс Фемистокла на оппозицию Спарте и войну с Персией, предусматривавший возможную войну на два фронта, не был принят афинским народом. Союз со Спартой не нарушался, а Спарта около 475 г. отказалась от активной политики в Эгейском бассейне. Тогда же или позже, возможно в 472 г., Фемистокл подвергся остракизму. Будучи вовлеченным в процесс Павсания, он бежал из Аргоса.

Спасаясь от афинских и спартанских агентов, Фемистокл перебрался с Керкиры в Эпир, где ему дал убежище Адмет, царь молоссов, а впоследствии Александр, царь Македонии. Когда он пересекал Эгейское море на торговом судне, буря забросила его на Наксос, который в то время был осажден афинским флотом. Фемистокл открылся капитану и пообещал вознаградить его, когда они доплывут до Азии; но, если тот его выдаст, он пригрозил, что заявит, будто капитан им подкуплен. Капитан предпочел получить награду, и Фемистокл в итоге около 465 г. добрался до двора Артаксеркса, наследника Ксеркса, которому верно служил и получил на прокорм Магнесию, Лампсак и Мий. Умер он своей смертью. Так как он был объявлен в родном городе вне закона по обвинению в измене, его кости были перевезены в Аттику и захоронены там тайно.

Фемистокла не считали высоконравственным политиком. В его адрес постоянно раздавались обвинения в коррупции – и под Артемисием, и на Паросе, и в Каристе, и в Ялисе. Его неудержимые амбиции вызывали у людей опасения переворота, а тайные сношения с врагом заставляли подозревать его в двурушничестве, чему способствовало и предательство его друга Павсания. Своими интеллектуальными дарованиями он заслужил величайшую похвалу Фукидида. Его дальновидность, изобретательность и быстрота реакции в стратегии, тактике и политике были непревзойденными. Он навязывал свою волю Афинам до и во время вторжения Ксеркса и греческим, и персидским командирам под Саламином, и спартанским эфорам в 479 г. Он ясно видел сильные и слабые стороны Афин на арене будущего противоборства держав: возможность силами афинских граждан и постоянно проживающих иностранцев установить военно-морское и торговое господство в Эгейском море, чему способствовало наличие хороших портов; престиж города среди ионийцев, позволяющий добиться гегемонии и основать коалицию; и опасность сухопутной блокады и нападения спартанцев. К эпохе Фукидида правота идей Фемистокла была подтверждена ходом истории. Афины развивались именно так, как он предсказывал. Впоследствии они не единожды, а трижды вели войну одновременно и со Спартой, и с Персией. Но поскольку у власти были другие люди, результат оказался для Афин катастрофическим. Если бы у власти оставался Фемистокл, исход, возможно, был бы иным.

Доверие, в котором афиняне отказали Фемистоклу, было даровано Кимону, сыну Мильтиада, бывшего тирана Херсонеса и победителя при Марафоне, который умер в афинской тюрьме опозоренным и разорившимся. Кимон уплатил штраф, наложенный на его отца, и укрепил свои позиции, выдав свою сестру замуж за Каллия, вождя богатого рода Кериков, сам же женился на представительнице рода Алкмеонидов. Но к вершинам власти его вознесла не поддержка обоих этих родов, а его собственные таланты и личность. Он был храбрым, откровенным и талантливым человеком. Когда афиняне не решались эвакуироваться на Саламин, Кимон решительно повел их за собой, посвятив уздечку своего коня Афине и забрав из храма гоплитский щит. Кимон пользовался доверием и афинян, и союзников. Он недвусмысленно выступал за войну с Персией и дружбу со Спартой. Он возглавлял консервативные слои государства и поддерживал сбалансированное государство, оставленное Клисфеном, которым в те годы уверенно управлял Ареопаг. Способный дипломат и смелый полководец, он командовал многими операциями союзников и упрочил положение Афин во главе Афинского союза, поощряя союзников вносить вклады деньгами, а не кораблями. К 466 г. его политика привела к величайшим успехам, когда-либо достигавшимся за время двойной гегемонии Спарты и Афин в греческом мире.

Так в греческой истории появился новый фактор – полная и неоспоримая талассократия в Эгейском море. Сперва ее установил союз греческих государств. Он преследовал пиратство, защищал своих членов и поощрял морскую торговлю. Проперсидские правители изгонялись, в международных и внутренних отношениях защищалась свобода, а в города, сожженные или ограбленные Персией, возвращалось процветание. К 466 г. эта талассократия оказалась в руках практически одного государства – Афин, которые в течение одного поколения переросли своих союзников. Теперь перед Афинами было два пути: тот, который указывал Кимон, и тот, который в прошлом защищал Фемистокл. Если равновесие сил со Спартой осталось бы прежним, то Афины и их союзники смогли бы наслаждаться миром и процветанием совместно с соседними греческими государствами, но Афины едва ли смогли бы осуществить новые завоевания за счет Персии, так как финикийский флот по-прежнему оставался грозным противником и получал от Персии значительную поддержку. Если бы Афины порвали со Спартой и начали экспансию за счет других греческих государств, то это означало бы поворот Афинского союза к новой цели и, соответственно, перестройку того фундамента, на котором он покоился.

Державу, созданную Гиппократом, расширил Гелон, способный полководец из аристократического рода, который сам стал тираном Гелы вместо юных сыновей Гиппократа. Между 490-м и 485 гг. он заключил союз с Тероном, тираном Акраганта, женился на дочери Терона – Демарете, а Терону дал в жены свою племянницу. Когда под его властью оказалось почти все южное побережье Сицилии, в западном секторе начались столкновения с карфагенянами. Гелон запросил помощи против Карфагена у материковых греков. Вероятно, он обратился к Спарте, питая, подобно Дориею, надежды распространить греческие владения на побережье Северной Африки до самой Эмпории. Но никакой помощи он не получил. Тогда около 485 г. он напал на Сиракузы с помощью аристократов-гаморов, изгнанных оттуда во время демократического восстания. Простые граждане Сиракуз, наделив правами сословие сервов – киллириев, перессорились друг с другом и сдались Гелону. Оставив управлять Гелой своего брата Гиерона, Гелон перенес двор в Сиракузы, обладавшие намного более удобным портом, чем Гела.

Рис. 20. Сицилия и Великая Греция

Гелон сделал Сиракузы крупнейшим городом греческого мира, переселив в него половину жителей Гелы, половину камаринцев и всю верхушку Мегары Гиблейской и сицилийской Эвбеи. Беднейшие жители двух этих городов были проданы за границу в рабство, так как Гелон презирал таких людей. Большой город был укреплен с таким мастерством, что никто не мог его взять почти три столетия. Силы же Гелона возросли до 200 трирем, 20 тысяч гоплитов и отрядов – каждый по 2 тысячи – тяжелой кавалерии, легкой кавалерии, лучников и пращников. Его флот, гребцы для которого набирались из простых сиракузян, вероятно, отличался сомнительной лояльностью. Но армия Гелона была очень сильной. Всадниками в ней служили богатые аристократы, к которым Гелон благоволил. Они ездили на прекрасных лошадях, выращенных на Сицилии, в первую очередь в Геле. Пехота в основном состояла из наемников, которых насчитывалось, возможно, до 10 тысяч. Такую большую армию и флот Гелон содержал за счет добычи из Мегары Гиблейской и Эвбеи и налогов, которыми обложил Сиракузы, богатейший торговый город на Сицилии.

Тем временем Терон из Акраганта распространил свое влияние на север до Гимеры (фото Х11в) откуда он изгнал тирана Терилла, который бежал к своему зятю Анаксилу, тирану Регия. Терилл поддерживал дружеские отношения с Карфагеном, и Анаксил считал, что амбиции Гелона угрожают его контролю над проливом между Мессаной и Регием. Поэтому они призвали карфагенян на Сицилию.

В конце 481 г. послы Общегреческого союза пригласили Гелона присоединиться к антиперсидскому сопротивлению. Выдвинутое им неприемлемое требование передать ему верховное командование, вероятно, было рассчитано на отказ, так как Гелон наверняка знал, что карфагеняне готовят большое войско, и не мог оставить Сиракузы беззащитными. Отправленная им в Дельфы миссия Кадма была вызвана желанием защитить фланг, не навлекая на себя обвинений в сотрудничестве с персами. Карфагеняне знали о приготовлениях Ксеркса от своих основателей, азиатских финикийцев, и в 480 г. решили, что настал подходящий момент для вторжения на Сицилию в ответ на призыв Терилла и Анаксила. В последующие времена считалось, что Персия и Карфаген действовали согласованно; но маловероятно, чтобы Персия опасалась прибытия с Сицилии каких-либо подкреплений на помощь грекам или чтобы Карфаген приветствовал покорение Греции Персией, которой после этого был бы открыт путь и на Сицилию.

Карфагенский флот из 200 боевых кораблей и многочисленных транспортов во время перехода из Африки понес потери в бурю, после чего собрался у Панорма на северном побережье Сицилии. Оттуда армия и флот выступили к Гимере; там грузовые корабли были отправлены в Сардинию и Ливию за новыми припасами. Карфагенский полководец Гамилькар хотел наступать вдоль северного побережья и соединиться с войском Анаксила в Мессане, а после этого напасть на Сиракузы. Его общие силы, вероятно, превышали 100 тысяч человек. Финикийцев из Карфагена и западной Сицилии сопровождали полчища наемников, набранных в карфагенских владениях в Ливии, Иберии, Лигурии, Сардинии и на Корсике. Они представляли военную мощь Западного Средиземноморья с его сильной пехотой, но неважной кавалерией. Это была самая грозная армия, когда-либо вторгавшаяся на Сицилию, и она собиралась покорить весь остров.

У Гимеры, которую удерживал Терон со своей акрагантской армией, Гамилькар встал лагерем, готовясь к осаде. Он вытащил корабли на берег и окружил их частоколом, а с западной стороны от города выстроил укрепленный лагерь для своей армии. Гелон разумно решил напасть на Гамилькара, прежде чем тот соединится с регийским войском Анаксила. Он выступил маршем к Гимере, взяв 5 тысяч всадников и примерно 50 тысяч пехотинцев всех родов войск, прорвал блокаду Гимеры и устроил укрепленный лагерь на восточной стороне города. Имея многократное превосходство в коннице, Гелон смог захватить карфагенских фуражиров и блокировать армию Гамилькара. Затем он прорвал укрепления Гамилькара, воспользовавшись благоприятным случаем. Селинунт, мегарянская колония в юго-западной Сицилии, состоявшая в союзе с Карфагеном, получила приказ в определенный день выслать на подмогу Гамилькару конницу. Гонец, посланный сообщить о получении приказа, был перехвачен. На рассвете назначенного дня конница Гелона подошла к карфагенскому частоколу и была впущена внутрь. Не теряя времени, она подожгла корабли на берегу. В последующей суматохе Гамилькар был убит, и пехота Гелона пошла в наступление. Схватка была жестокой, пленных никто не брал. Карфагенян в итоге загнали на неприступную высоту, но отсутствие воды вынудило их к ночи сдаться. Вся их армия была перебита или попала в плен. Карфаген был так ослаблен, что заплатил за мир 2 тысячи талантов и подарил жене Гелона, Демарете, золотую корону. Прошло семьдесят лет, прежде чем он вновь попытался захватить Сицилию.

Битва при Гимере оказалась столь решающей, что Гелон прославился по всему греческому миру и стал крайне популярен в Сиракузах. Победители выстроили храмы в Гимере, Акраганте и Сиракузах и посвятили Олимпии статую Зевса. Вероятно, в подражание треножнику, напоминающему о платейской победе, Гелон посвятил Аполлону Дельфийскому золотой треножник и статую Победы с такой надписью: «Посвящается Аполлону Гелоном, сыном Диномена, сиракузянином; треножник и статуя сделаны Бионом, сыном Диодора, милетянином». Благодарность богам выражалась и на красивых леонтинских и сиракузских монетах; большие серебряные сиракузские тетрадрахмы назывались «демаретеи» в память о Демарете (фото Х11б). В результате победы под влияние Акраганта подпали финикийские города Мотия и Эрикс, которые стали изображать на своих монетах акрагантских орла и краба. Финикийцев не изгоняли с Сицилии, они выступали как посредники в торговле с Карфагенской империей. Селинунт и Регий помирились с победителями; Анаксил выдал свою дочь замуж за Гиерона и по примеру Сиракуз стал чеканить регийскую монету по аттическому стандарту. В 478 г. Гелон умер в зените славы и на пороге периода наивысшего процветания, обязанного его победе и разумным мерам по поддержанию мира.

Но как ни велика была популярность Гелона в момент смерти, все же он захватил и удерживал власть как тиран, с помощью своих наемников разрушая города и порабощая их население. В построенных им новых Сиракузах его власть также не основывалась ни на каких законах, на какие бы должности ни избирались он и члены его семьи. Пусть льстецы обращались к нему как к царю Сиракуз или правителю Сицилии, а сам он называл себя просто-напросто сиракузянином, но Диномениды, как и Писистратиды, были узурпаторами политических свобод и столкнулись с ростом оппозиционных настроений. Гиерон, брат и наследник Гелона, почти не уступал ему способностями и амбициями. На Сицилии он разрушил Наксий и Катану, переселив их жителей отчасти в Леонтины, а отчасти в новооснованную им Этну. Этот город, расположенный к югу от горы Этна, должен был контролировать северную часть плодородной равнины. В ней правил Диномен, сын Гиерона, а первыми жителями стали 5 тысяч пелопоннесских эмигрантов и 5 тысяч сиракузян. Гиерон сохранял тесный союз с Тероном, правителем Акраганта, Гимеры и большей части западной Сицилии до самой его смерти в 472 г. Отныне, ввиду того, что его тестю Анаксилу пришлось ослабить контроль над Мессинским проливом, для него открылось северное направление экспансии. Он нашел верных союзников в Локрах и Кумах. В ответ на призыв последних его флот около 474 г. отправился на север и одержал в Неаполитанском заливе крупную победу над этрусками. Часть добычи была посвящена Олимпии, в том числе и бронзовый шлем со словами: «Гиерон, сын Диномена, и сиракузяне [посвящают] Зевсу этрусские трофеи, захваченные при Кумах». На острове Питекузы Гиерон основал сиракузскую колонию, но колонисты бежали оттуда после землетрясения. В этих попытках распространить влияние Сиракуз на Италию Гиерон был предшественником Дионисия.

Первое восстание против тиранов произошло в Гимере, жители которой, возмущенные жестоким правлением Фрасидея, сына Терона, около 476 г. обратились к Гиерону. Но Гиерон предал восставших, и Терон Акрагантский уничтожил в Гимере всю оппозицию и пополнил население города дорийскими иммигрантами. После смерти Терона в 472 г. Фрасидей напал на Гиерона и был побежден, при этом с обеих сторон погибло 6 тысяч человек. После этого Акрагант вошел в лигу Гиерона, чья власть теперь простиралась от Кум до западной Сицилии. Гиерон умер в 467 г. Ему наследовал его брат Фрасибул, пытавшийся жесткими мерами подавить оппозицию. В 466 г. сиракузяне восстали. Им предложили помощь жертвы тиранов в Геле, Акраганте, Гимере и Селинунте, а также коренные сикелы. Фрасибул собрал своих наемников и сторонников из Этны и других городов в восточной части Сиракуз и устраивал вылазки из сиракузских Ахрадины и Ортигии, которые оставались в его руках. Но он потерпел поражение на суше и на море и в итоге бежал в Локры в южной Италии. В Сиракузах и по всей Сицилии была установлена свобода и демократия, и только в Мессане сыновья Анаксила удерживали власть до 461 г.

Сорок лет сицилийской тирании укрепили эллинизм на Западе. Благодаря агрессивной политике и организаторским талантам тираны победили сикелов, карфагенян и этрусков и заложили фундамент торговой экспансии. Их коалиции и союзы служили для греков объединяющим примером, который при нормальном состоянии полисного сепаратизма пропал бы втуне. За свои заслуги величайшие из тиранов – Гелон, Гиерон и Терон – заслужили восхваления Пиндара, Бакхилида и Симонида, а их сограждане воздавали им посмертные почести как «основателям». Они содействовали торговле, установив мир, поощряя урбанизацию и чеканя отличную монету; в частности, упрочилось лидерство Сиракуз в сицилийской экономике, а аттический стандарт благодаря сиракузской монете распространился по всему Западу. По рождению и склонностям тираны были аристократами, они покровительствовали своему классу и подавляли демократические тенденции вплоть до того, что продавали бедных в рабство. Поговорка Гелона «простонародье – неблагодарнейшие из домочадцев» вполне типична для их мировоззрения. Будучи сами дорийцами, они приглашали из Греции поселенцев-дорийцев и разрушили на Сицилии несколько халкидянских городов. Но методы, которыми они действовали, стали для аристократии фатальными, ведь, переселяя целые города и широко наделяя гражданскими правами наемников (например, Гелон дал право гражданства 10 тысячам наемников в Сиракузах), тираны уничтожали все местные традиции, связывавшие народ и аристократию. В течение этого периода произошла социально-экономическая революция, освободившая беднейшие классы и позволившая им в итоге захватить власть.

В Италии греческие полисы не выступали общим фронтом против италийских племен. Собственные раздоры препятствовали их объединению. После разрушения Сибариса в 510 г. около тридцати лет в области между Кавлонией и Матапонтием доминировал Кротон. Регий искал помощи у Тарента, а Локры – у Сиракуз, в то время как ахейские колонии, союзные друг другу, но ослабленные потерей Сибариса, сохраняли сомнительную независимость. Кумы, которым угрожала морская мощь этрусков, обратились за помощью не к соседям, а к Гиерону Сиракузскому. Эти полисы управлялись аристократами, усилившимися благодаря влиянию Пифагора и его последователей. Когда Поликрат стал тираном Самоса, Пифагор около 530 г. бежал в Кротон и совмещал там свои философско-религиозные проповеди с политической деятельностью; он и его ученики играли важную роль в кампании, закончившейся разрушением Сибариса. Его сторонниками были аристократы, организованные в братства или клубы (hetaireiai). В период возвышения Кротона они находили приверженцев во многих италийских государствах. Первое прочное демократическое правление было установлено около 473 г. в Таренте, после того как япигианцы и их соседи объединились против Тарента и его союзника Регия и одержали крупную победу, благодаря которой был практически полностью уничтожен аристократический класс Тарента. Народ Тарента после успешной обороны города захватил в нем власть.

Хотя греческие полисы не расширяли своих владений, влияние греческих обычаев благодаря торговле проникало глубоко внутрь страны, особенно в Кампании. Этрурия начала выпускать монету по стандарту, аналогичному тому, что был принят в Кумах и Сиракузах, а этрусские города на адриатическом побережье приняли стандарт, соответствующий керкирскому. Победы греческого оружия над этрусками способствовали росту Рима в Лации. Здесь около 493 г. между Римом и Латинской лигой возникли союзные отношения – foedus Cassianum, которых не было среди греческих полисов в Италии.

В 546–466 гг. мир греческих государств достиг зрелости в отношении политической власти, процветания и культуры. Ранее отдельные государства успешно боролись с неорганизованными врагами. Теперь же коалиции государств, возглавляемые Спартой, Гелоном, Гиероном и Афинами, противостояли сильным Персидской, Карфагенской и Этрусской державам и дали блестящий отпор внешнему давлению. Эти коалиции не только преодолели врожденную слабость полиса и его незначительные масштабы, но и способствовали стабильности на Пелопоннесе и Сицилии, а позже и в Эгейском бассейне. Благодаря счастливой случайности последняя часть этого периода отмечена равновесием сил в греческом мире. Все коалиции – Афины и ионийцы, Спарта и пелопоннесцы, Коринф и его колонии, Сиракузы и Акрагант – были равны друг другу, а силы вождя каждой коалиции почти равнялись силам его союзников. Такие условия благоприятствовали резкому росту процветания. За исключением южного Пелопоннеса и северо-запада материковой Греции, повсюду установилась денежная экономика; она ускорила темп торговли и способствовала накоплению капитала. Рост Сиракуз, Керкиры, Афин и Хиоса и их возможность строить крупные флоты свидетельствуют об общем увеличении ресурсов греческих государств. Приморские полисы в своем развитии далеко обогнали сельскохозяйственные государства. Афинские, коринфские и эгинские монеты выпускались в крупных деноминациях и получили широкое распространение, в то время как пелопоннесские государства выпускали лишь мелкую монету для местной торговли. Сила и процветание порождали уверенность. Победы этой эпохи справедливо интерпретировались как победы не только греческого оружия, но и греческой культуры. Сотни суверенных государств, составлявшие греческий мир, с большим вниманием стали относиться к своему общему наследию и прониклись большей верой в свои политические институты.

На этой волне процветания аристократия по-прежнему сохраняла свое верховенство, но ее положение стало шатким. Аристократы также ответили на вызов эпохи. Во многих государствах они находились у власти, а в других стояли у руля политики и религии. Почти в каждом государстве их идеалы определяли стандарты общественной и религиозной жизни. Они более свободно, чем их наследники, покидали пределы своего полиса, так как повсюду находили общие аристократические традиции, на которые равно ссылались и предписания Пифагора, и призывы Пиндара. В политике они, разумеется, были местными националистами, но учитывали требования общегреческого дела. Например, Клеомен, Гелон и Кимон своим панэллинизмом далеко превосходили политиков последующих эпох. Они поклонялись богам не только родного полиса, но и богам всего греческого народа, в честь которых проводились великие праздники в Олимпии, Дельфах, Коринфе и Немее. Аристократы собирались туда со всех концов греческого мира для участия в празднествах и спортивных состязаниях. В центре исповедовавшегося ими культа стоял Зевс Олимпийский, царь богов и хранитель свободы.

Идеалы аристократии выражал величайший гений хоровой лирической поэзии Пиндар, чьи произведения, дошедшие до нас, датируются 498–446 гг. Для него и для многих его современников мифологическое прошлое было реальностью. Боги и герои не были фантазией поэтического воображения, они действовали в мире живых людей. Богов и людей породила единая мать – Земля; боги выделялись своей силой, но люди не уступали богам в разуме и дарованиях. Герои прошлых времен участвовали в делах людских. Тесей сражался в Марафонской битве; Филак и Автоной защищали Дельфы от персов; образы Эакидов и Тиндаридов, под которыми шли в бой войска Эгины и Спарты, являлись видимыми символами их невидимого присутствия. Герои из аристократических домов вдохновляли своих потомков на великие подвиги. Родство человека с богами подтверждалось в каждом поколении – и не в последнюю очередь в поколение Персидской войны – благодаря благороднейшим деяниям. Таланты отдельной личности – физическое совершество, поэтическое чувство или ораторский дар – даны богами и наследуются от предков, их необходимо использовать в стремлении к совершенству (arete). Но боги карают высокомерие. Человек должен познать себя и свои пределы, и путь на сверкающие небеса для него закрыт. Его амбиции должны сдерживаться добродетелью самоограничения (sophrosyne), под которым понимались не пассивность и осторожность, а уравновешенность и дальновидность. Его величайшие подвиги должны осуществляться ради той группы, к которой он принадлежиит. Победа на играх или в войне должна быть победой ради семьи или государства. И если свершения человека во имя своей группы сравняются со свершениями его предков, то после смерти он удостоится почестей как герой. На таком основании героические почести оказывались Мильтиаду в Херсонесе, Гелону в Сиракузах, Гиерону в Этне и грекам, погибшим при Платее.

Эти идеалы обладали наибольшей силой в дорийских государствах. Сам Пиндар был дорийцем из Фив, и большинство его од-эпиникиев написаны в честь дорийцев – победителей игр. Его предшественница Коринна, поэтесса из Танагры, с не меньшим почтением обращалась к местным беотийским мифам. Ионийцы с островов и из восточной Греции отличались большей утонченностью мысли и более индивидуалистическим мировоззрением. Они продолжали традиции интимной поэзии. Легенды прошлого они ценили не за их религиозное содержание, а за присущую им красоту. Например, Симонид Кеосский с нежностью и изяществом изображал Данаю и ее ребенка, а погибшим при Фермопилах воздал почести с восхитительной непосредственностью. Если у Симонида и была какая-то философия, то она заключалась в том, что обстоятельства быстро меняются и управляют человеческой личностью, так что бедствия могут плодить негодяев. Он и его соотечественник Бакхилид сочиняли оды-эпиникии, обладавшие чарующей живостью повествования, но лишенные нравственной и религиозной убежденности Пиндара. Анакреонт из Теоса был откровенным индивидуалистом:

Дай воды, вина дай, мальчик,
Нам подай венков душистых,
Поскорей беги, – охота
Побороться мне с Эротом[38].

Он смеялся над жизнью, старостью и смертью с задором законченного агностицизма. К интимной поэзии обратился и Ивик из Регия, который сперва сочинял хоровую лирику, а затем перебрался на Восток, ко двору самосского тирана Поликрата. Его любовные стихотворения отличаются живостью и красотой. Он заложил жанр придворной поэзии, сочинив оду, в которой сравнивает живого Поликрата с героями Троянской войны.

Самым смелым мыслителем среди ионийских поэтов был Ксенофан, который около 545 г. бежал из Колофона, странствовал по всему греческому миру и умер на Западе, в Элее. В своих энергичных элегиях он нападал на общепринятые представления своего времени: победы на Олимпийских играх не являются услугами государству, и олимпийские победители не заслуживают публичных почестей; легенды о прошлом – людские выдумки; боги созданы человеком по его образу и подобию, а Гомер и Гесиод заставляли их совершать поступки, у людей считающиеся позорными, – воровство, прелюбодеяния, обманы; если бы коровы умели рисовать, то они изображали бы богов в образе коров. Отвергая традиционные верования, Ксенофан учил, что Бог един, он постоянен, неподвижен, бестелесен, в отличие от человека с телом и разумом, и что Бог видит, слышит и понимает всем своим существом и может воздействовать на любой материальный предмет одной лишь силой мысли. В противоположность Богу все материальное создано из земли и воды – например, облака, ветры и реки порождены гигантским морем, – и человек как материальное существо может иметь лишь суждения, но не точные знания о предметах божественной природы. На современников Ксенофана большее впечатление производили его критические высказывания, а не его учение, отрицавшее всякие личные контакты между Богом и человеком.

Итак, дорийцы и ионийцы существенно различались мировоззрением. Религиозный консерватизм не терпел свободной мысли, а корпоративная ответственность противоречила требованиям индивидуализма. Афины занимали промежуточную позицию. В прошлом они дали миру лишь одного великого поэта – Солона, который защищал и права личности, и требования государства. В 534 г. была создана первая аттическая трагедия, и вскоре Афины стали центром греческой поэзии. Краеугольным камнем аттической драмы была религия. Пьесы ставились на государственном празднике в честь бога Диониса, и их темы были тесно связаны с религиозной жизнью человека и государства. Сперва важнейшую роль в них играл хор. Он выступал от имени корпоративной религии и изъяснялся главным образом хоровой лирикой, развившейся под дорийским влиянием. С упадком корпоративной религии и выходом проблем личности на первый план главная роль от хора перешла к актерам, и усилилось ионийское влияние. Эволюция аттической трагедии позволяет нам получить представление о скрытой истории афинской повседневной жизни и мысли. Афинский народ выносил суждение о трагедиях, сочиненных их согражданами, и присуждал награды. Таким образом, дошедшие до нас трагедии представляют нам гений величайших афинских поэтов и вкусы простых афинян.

Жизнь Эсхила (ок. 525–456 гг.) пришлась на поколение Персидских войн; сам он сражался под Марафоном и Саламином. Этот опыт сильно повлиял на его религиозные представления. В «Персах», поставленных в 472 г., он приписывает поражение персов не превосходству греческого оружия, а божественному провидению. Ксеркс был виновен в двух грехах. Во-первых, его попытка покорить Грецию противоречила принципу соответствия сил (moira), распределенных между народами. Во-вторых, его собственная надменность вызвала гнев Зевса, бога правосудия. Первый грех принес страдания всем народам, и персам, и грекам, а второй грех навлек катастрофу на головы тех, кем правил Ксеркс, – на персов и покоренные ими страны. Так Эсхил в современных ему событиях усматривал два принципа, в соответствии с которыми сверхъестественные силы управляют земной историей: принцип порядка, проистекающий из разумного распределения сил, и принцип правосудия, осуществляемого Зевсом. Когда эти принципы нарушаются, страдают все члены соответствующей группы. Те же идеи выдвигались и в других сохранившихся трагедиях, основанных на национальных мифах из жизни людей и богов.

В двух великих трилогиях – циклах из трех трагедий, касающихся истории нескольких поколений, – Эсхил рассматривает принцип порядка в приложении к семейной группе, а так как каждая семья правит государством, то и в приложении к самому государству. Эдип убил своего отца и женился на матери, и это нарушение порядка привело к катастрофе в семействе Лабдакидов и к осквернению государства. Атрей убил сыновей своего брата Фиеста, что привело к аналогичному исходу в семействе Атридов. Страдания, вызванные этими преступлениями, постигли и правых, и виновных – и Этеокла, и Ореста, и Полиника, и Агамемнона, а также жителей их государств. Менее очевиден смысл третьей трилогии, от которой сохранилась единственная трагедия – «Просительницы». Когда пятьдесят девушек отказываются от замужества, а пятьдесят женихов угрожают им насилием, хор служанок размышляет о предначертанной женской судьбе – замужестве и материнстве. Здесь мы также видим принцип порядка, нарушение которого причиняет страдания правым и неправым. В этих трилогиях принцип порядка и принцип справедливости различаются характером, и иногда они противоречат друг другу. Поэтому Эсхил выводит на сцену сверхъестественные силы. Он пытается выявить источник этого различия и в конечном счете примирить оба принципа, которым подчиняется человечество.

Принцип порядка был известен и на более ранних этапах греческой религиозной мысли. Согласно воззрениям греков, этот принцип действовал с того самого момента, как возникла упорядоченная вселенная, разделенная на Землю, Небо и Подземный мир. Он был предначальным и безличностным. Его соблюдала и охраняла сама Земля и ее дети, духи Подземного мира. Он предшествовал по времени сотворению небесных богов, и ему подчинялись как боги, так и люди. Если принцип порядка нарушался, Земля и ее дети посылали наказание. Они были безличными, слепыми и вековечными, и их волю не мог изменить ни бог, ни человек. В «Прометее прикованном» Эсхил описывает эволюцию небесных богов – наделенных личностью, зрячих и бессмертных. Порожденные к жизни, они существовали в пределах «всепоучающего» времени. Зевс, третий царь богов, сперва был жестоким тираном, но позже получил урок умеренности и установил правление справедливости. Прометей под влиянием сострадания попытался возвысить людей над предназначенным им местом во вселенной; из-за этой ошибки пострадали и люди, и Прометей. Впоследствии Прометей и Зевс примирились, и Зевс послал Геракла помочь человечеству. Отныне Зевс был справедлив и благожелателен в отношении и богов, и людей. Но он был не всемогущ. Он не мог убить бессмертного Прометея или изменить место человека во вселенной, так как оно было определено предначальными силами.

Эсхил пришел к последнему этапу своей религиозной мысли в заключительной трилогии «Орестея», поставленной в 458 г. В более ранней трилогии, от которой сохранились лишь «Семеро против Фив», были показаны последствия убийства в семействе Лабдакидов, которое правило Фивами. Когда одна смерть следовала за другой, хор фиванских девушек с содроганием пел о власти Эринии, губительницы семьи, богини, не похожей на других богов, ибо Эриния была духом Подземного мира, безличным исполнителем предначального закона, чуждым принципу благожелательной справедливости, которого придерживался Зевс. В финальной части «Орестеи» изображается конфликт между волей эриний и волей Зевса. По приказу Аполлона Орест отомстил за убийство своего отца Агамемнона, убив мать. В данной ситуации предначальный закон требовал, чтобы Орест подвергся страданиям; страдания были его уделом в любом случае – и если бы он не отомстил за отца, и если бы он убил мать. Но принцип Зевса был иным. По меркам правосудия Орест был невиновен ни в помысле, ни в поступке, так как действовал по приказу Аполлона, сына Зевса. Дело Ореста передали на рассмотрение суда Ареопага, на котором председательствовала Афина, и Ореста оправдали. Однако это не решило конфликт, так как воля Афины не могла преодолеть волю эриний. Но Зевс благодаря красноречию Афины убедил эриний согласиться с вердиктом Ареопага и проникнуться его благожелательным духом. Они стали эвменидами, «добрыми богинями», исполняющими предначальный закон в духе благожеелательной справедливости. Отныне Соответствие (moira) и Зевс были единодушны в своем отношении к человечеству.

В этих трагедиях Эсхил раскрывает свои представления о фундаментальных проблемах человеческого существования: месте страданий, безумия и войны в божественном плане и природе божественного вмешательства в дела людей. Он признает, что насилие в какой-то группе затрагивает всех ее членов и что грехи отцов падают на детей. Таковы были неизбежные жизненные факты, обусловленные предначальным законом природы. Эсхил считал, что они сознательно используются благожелательным божеством, чье правосудие раскрывается не в жизни отдельных людей, а в жизни государства, семьи и человечества. Такие представления были характерны для общества, которое ставило судьбу группы выше судьбы личности.

В то же время Эсхил не закрывал глаза и на проблему личности. Он считал, что в большинстве ситуаций личность вольна решать, какой путь избрать, но не может контролировать последствия своего выбора. Так, Ксеркс и Агамемнон действовали по своей воле; в своей надменности они избрали такой путь, который закончился катастрофой для них, их семей и их держав. Если личность останется в живых, она может извлечь из своих страданий урок умеренности и дальновидности. Но в некоторых ситуациях выбор личности ограничивается двумя вариантами, и оба катастрофические, так что фактически надежды на спасение не остается. В таком положении оказались Кассандра, Этеокл и Орест. Им осталась лишь свобода сберечь чистоту намерений, самоуважение и честь. Этеокл, идя на смерть, воскликнул: «Боги уже давно забыли про нас!» Орест, оправданный в результате божественного вмешательства, благодарит Афину и просвещенный город Афины, суд которого соответствует воле богов. В более поздние времена так было не всегда. Возглас Этеокла раздавался все громче и в трагедиях Еврипида уже доминировал в аттическом театре, ибо для этого драматурга и его современников личность была важнее группы.

Религиозная мысль Эсхила настолько глубока, что с первого взгляда создается впечатление, будто он преодолел рамки современных ему верований. Но это не так. Он верил в пророчества, в знамения и сны, которые раскрывают волю богов, в проклятия и осквернение, вызывающие божественное вмешательство, и в предписания оракулов, боговдохновленные, невзирая на их двусмысленность. Небесные боги антропоморфны и многочисленны; духи Подземного мира столь же чудовищны и ужасающи, как любой средневековый демон ада, с той лишь разницей, что они не злы, а неумолимы. В рамках таких верований, которые апеллировали к чувствам, а не к разуму, Эсхил собственным путем пришел к идее верховного и благожелательного божества, которое повелевает другими светлыми богами, подчинило силы тьмы своей воле и ведет человечество к высшему этапу цивилизации и просвещения.

В то время как Эсхил находил более глубокий смысл в традиционных верованиях, иные мыслители вслед за Ксенофаном отрицали их и формулировали новую философию религии. Виднейшим среди таких новаторов был Пифагор, около 530–510 гг. основавший религиозное братство в Кротоне и испытавший на себе влияние орфического учения. Его учения остаются предметом дискуссий, так как он не оставил никаких сочинений, и его идеи дошли до нас лишь в трудах его последователей. Пифагорейцы считали, что вселенная имеет форму сферы; в ее центре пылает огонь, вокруг которого вращается земля. Этот огонь является семенем, из которого выросла вселенная; земная кора закаляется в огне, а земля дышит внешним воздухом; таким образом, вся вселенная – живой организм, такой же, как животные и растения. Огненное семя было изначальной единицей, дышащей воздухом и представляющей собой невидимое тело или «атом». Из этого зародыша произошли все вещи, точно так же, как из единицы происходит вся бесконечная последовательность чисел; все вещи отделяются друг от друга промежутками воздуха.

В рамках этой космогонии пифагорейцы в первую очередь интересовались душой как гармонизирующим принципом в человеке (harmonia). Она соответствует душе живой вселенной, а ее важнейшая функция в земной жизни – созерцать порядок, раскрывающийся во вселенной, особенно в небесных телах, так как созерцательное преследование истинного знания (philosophia) позволяет человеку вступить в диалог с божественным. Душа не умирает, после смерти тела она переселяется в новое тело, будь то человек или животное. В течение своих жизней душа прикасается и к хорошему и к дурному, но с течением времени она может очиститься и вернуться к источнику, из которого произошла, и в единении с ним найти покой. Представление о том, что душа – гармонизирующий принцип, основывалось на исследовании арифметики, геометрии и гармонии и на убеждении в том, что душа, числа и формы являются физическими субстанциями, а не интеллектуальными абстракциями.

Таким образом, философия Пифагора относилась к физической реальности. Он сформулировал для своих последователей кодекс поведения, в котором воздержание и созерцание играли существенную, но не важнейшую роль: для человека желательным состоянием считалось гармоничное или пропорциональное сочетание физических и душевных качеств, соответствующее ортодоксальному идеалу умеренности (sophrosyne). Ученики Пифагора образовывали замкнутую общину. Они подвергались обряду инициации, сохраняли наставления Пифагора в тайне и участвовали в политике как сторонники аристократической олигархии, ибо для пифагорейца мистик и философ был одновременно и человеком действия.

Пифагорейство в начале V в. подверглось уничтожающей критике Гераклита Эфесского, который отрицал предыдущие концепции спокойствия и единства. Для него постоянным было только непостоянство. Как меняются времена года, так меняются и все вещи в непрерывном круговороте времени; как лето сменяется зимой, так и жизнь сменяется смертью, смерть – жизнью, огонь – воздухом, воздух – водой и т. д. Но они уравновешивают друг друга, благодаря чему в этой непрерывной изменчивости присутствует единство. Мир представляет собой непрерывность противоположностей, которые в действительности едины. В этом смысле Бог – это день и ночь, лето и зима, война и мир, насыщение и голод, а вселенная – вечный огонь, сам в себе сгорающий, сам собой питающийся и сам себя изменяющий. В той мере, в какой философия Гераклита сталкивалась с прежними представлениями, она отрицала учение Гомера и Пифагора. Различие между добром и злом придумал человек; принцип сдержанности не имеет реальной основы, а душа смертна. Аристократ и догматик Гераклит утверждал, что постиг окончательную истину, исследовав глубины собственного разума и обнаружив там упорядочивающий принцип, который управляет всеми вещами через все вещи посредством их непрерывного изменения. Гераклит пришел к своим представлениям о вселенной, доведя все свидетельства органов чувств до логического завершения. При этом его философия вобрала в себя многие элементы прежних учений. Его откровение о наличии формулы или плана (logos), которому подчиняются все вещи, составляющие вселенную, было полностью личным и субъективным.

Его взгляды, в свою очередь, ниспроверг около 485–450 гг. Парменид из Элеи, который не соглашался и со многими из поучений Пифагора. Парменид смело заявлял, что органы чувств обманывают нас и не имеют отношения к реальности. Познать реальность, по его мнению, можно лишь путем абстрактных размышлений (noema), и утверждал, что ему лично это удалось. Истина – это сфера, твердая, неподвижная и законченная, лишенная движения, жизни и многообразия, безвременная и вечная. Для постижения Истины Парменид прошел вратами Дня и Ночи, то есть вышел за пределы мира, ибо Истина постижима разумом, а не чувствами. Тот мир, о котором говорят нам чувства, – иллюзорный мир, лишенный реальности. Тем не менее Парменид вернулся через врата Дня и Ночи и занялся описанием иллюзорного мира. Теперь вместо сферы Истины он говорил о сфере вселенной: она вращается и состоит из пар противоположностей – света и тьмы, тепла и холода, мягкого и твердого, мужского и женского, которые находятся в гармонии друг с другом благодаря присутствию Эроса – порождающей силы. Благодаря этому мы и наблюдаем мнимое разнообразие и многочисленность материальных предметов. В учении Парменида Истинное и Мнимое были несопоставимы и непримиримы. Задачей последующих философов стал поиск соответствия между размышлением и наблюдением.

Три этих великих философа, как их предшественники из Милета и Ксенофан из Колофона, были ионийцами и жили в колониях, более свободных от традиционной веры и местного патриотизма, чем материковая Греция. Их разум не замыкался в религиозных рамках, хотя они пользовались мыслительными идиомами, позаимствованными из религии. Областью их исследований, как и у Эсхила, были вселенная и человечество, но государству и семье в их размышлениях не нашлось места. Анаксимандр, Анаксимен и Гераклит писали прозой, которая все в большей мере становилась средством для рационалистического выражения. Ионийцы также обратили свой критический и любопытствующий разум к исследованию истории и итоги своих размышлений записали прозой. Стихами о событиях прошлого (особенно основаниях государств) или современности писали такие поэты, как Гомер, Эвмел, Каллин, Мимнерм, Тиртей и Солон; эта традиция продолжалась в стихотворениях Ксенофана и Паниассиса, дяди Геродота, который избрал своей темой основание ионийских государств. Прозаические хроники из прошлых и современной эпох составляли в 546–466 гг. такие ионийцы, как Кадм из Милета и Ферекид с Лероса, которые жили в Афинах, и Акусилай из Аргоса. Темой для несохранившихся сочинений некоторых прозаиков стала Персидская война.

Многие из этих авторов составляли свои хроники, некритически относясь к материалу. Другие писали в критическом ключе. Среди них наиболее представительным был Гекатей из Милета, который начинал свои «Истории» (или «Генеалогии», как их иногда называют) с таких фраз: «Это говорит Гекатей из Милета: я пишу лишь то, что считаю истинным, так как греки рассказывают множество сказок, по моему мнению, нелепых». Их интерес по-прежнему был обращен главным образом (но не исключительно) к событиям далекого прошлого, которыми изобиловали генеалогии великих людей и легенды о героях и героинях. Поэтому таких авторов весьма справедливо называли логографами, то есть записывающими сказки.

В VI в. средиземноморские народы приобрели более обширные знания об обитаемом мире. Наиболее отважными исследователями были финикийские моряки. Около 600 г. они за три года проплыли вокруг Африки, выйдя из Суэца и вернувшись через Гибралтарский пролив, и рассказали, что солнце находилось справа от них, когда они плыли на запад[39]. Сомнения ряда древних и современных исследователей в реальности этого плавания, похоже, лишены оснований. Финикийцы из Карфагена в начале V в. плавали вдоль атлантического побережья до Корнуолла на севере и до Сьерра-Леоне на юге. Греческий мореплаватель Эвфимен из Массилии около 550 г. добрался до устья реки Сенегал в Западной Африке, а фокейцы ходили к западному берегу Испании. Скилакс из Карьянды около 510 г. спустился по реке Инд и прошел вдоль берега Персии и Аравии до Суэца. Но о внутренних странах, даже о Балканах, было известно мало. Тем не менее греки исследовали судоходные реки, добираясь по Роне до ее истоков и по Дунаю до Железных Ворот; доходили до них скудные сведения о Центральной Африке и Европе, о русских степях, Кавказе, Каспийском море и восточных провинциях Персидской империи. На основе этой информации Анаксимандр из Милета составил карту «обитаемого мира», которая иллюстрировала его гипотезу, что Земля – цилиндр и люди живут на его круглой макушке. Аристагор, посетивший Спарту в 499 г., привез с собой карту мира, выгравированную на бронзовой пластине. На ней были показаны Европа, Азия и Ливия со всеми крупными реками и морями и окружающий их со всех сторон океан; кроме того, Аристагор мог описать народы и природные ресурсы различных стран Азии.

Географические и этнографические сведения, источником которых служила также эпическая поэзия, берущая начало в бронзовом веке, накапливались в полисах, ведущих колонизацию, особенно в Дельфах. В литературной форме они фигурируют в эпических поэмах, в ответах дельфийского оракула и в истории отдельных местностей, написанной стихами или прозой. Кроме того, для путешественников составлялись путеводители, обычно описывавшие этапы путешествия – периплы. Самое раннее общее описание мира сочинил около 500 г. Гекатей из Милета. Он описывал местности и народности, фауну и флору, продукцию разных стран и сведения о якорных стоянках, много места уделив также местным легендам и заметкам о происхождении названий. Гекатей нарисовал карту в стиле Анаксимандра с океаном, окружающим со всех сторон сушу. По современным стандартам описание Гекатея, конечно, не отличается точностью: он оценивал расстояние в дневных переходах по суше или по морю, а направление указывал не по сторонам света, а по солнцу. Тем не менее он заложил основы географии, и его сочинением руководствовался Александр Македонский во время своей Индийской кампании.

В этом столетии быстро развивались медицинская теория и практика. В медицине важную роль играли философские и социальные идеи. Согласно философам-пифагорейцам, тело вырастает из спермы и управляется душой или гармонизирующим принципом. Алкмеон из Кротона, младший современник Пифагора, считал, что здоровье – это баланс (isonomia) тепла и холода, сухого и сырого и т. д. Алкмеон занимался вивисекцией животных и получил первые сведения об эмбриологии и физиологии. Он пришел к выводу, что разум содержится в мозгу, а не в сердце, что ощущения передаются в мозг по протокам и там обдумываются и запоминаются; и что, пока мозг отдыхает, размышления и воспоминания очищаются, становясь «знанием», которое, следовательно, имеет физическое, а не метафизическое происхождение. Кротонец Демокед был настолько умелым врачом, что к его услугам прибегали государства Эгина и Афины, Поликрат Самосский и царь Дарий; знаменитые медицинские школы находились также в Кирене и на острове Кос. Врачи и тренеры на Панэллинских играх были экспертами по мускулатуре, но вскрытие человеческого тела не практиковалось, так как религиозные догмы запрещали калечить мертвое тело.

Интеллектуальное пробуждение Запада привело к появлению комедии как художественного жанра. С древнейших времен дорийские и аттические крестьяне воздавали почести богам плодородия, особенно Дионису, изображая живые картины, танцуя и пируя в фантастических нарядах. Драматургические условности и сюжеты в комедию первым ввел Эпихарм, происходивший, вероятно, из Мегары Гиблейской и перебравшийся в Сиракузы, крупный город с пестрым населением, которым правили тираны Гелон и Гиерон. Судя по названиям комедий Эпихарма и отрывкам из них, он высмеивал богов и людей и пародировал Гомера и философов с такой свободой, которую могла оценить лишь культурная и взыскательная аудитория. Сам Эпихарм также был отчасти философом, и в его высказываниях отражается влияние Гераклита и Парменида. Самая ранняя его пьеса была поставлена около 486 г. на литературном дорийском языке, а последние были написаны в период сиракузской демократии. В полуостровной Греции процессы урбанизации и демократизации наиболее быстро шли не в дорийских полисах, а в Афинах. Здесь комедии ставились в январе, на государственном празднике Дионисий – в первый раз, возможно, в 486 г. Сиракузская комедия в первую очередь высмеивала обычаи и верования; аттической комедии, вероятно, с самого начала были присущи личные и политические выпады, сыгравшие столь важную роль в ее последующем развитии.

Искусству росписи керамики придавала импульс конкуренция Коринфа, Афин, Лаконии, восточной Греции и других областей. Став богатым центром торговли, Афины привлекали гончаров и живописцев из других городов. К середине VI в. здесь были созданы такие шедевры, как ваза Франсуа работы Клития, и в следующие пятьдесят лет афинская керамика не знала себе равных. Вскоре после 530 г. была разработана новая техника. Мастера традиционного стиля, называемого чернофигурным, рисовали фигуры и орнаменты черной краской на некрашеной светлокрасной керамике, после чего процарапывали на краске силуэты и детали. Краснофигурная керамика делалась наоборот: фигуры и орнаменты оставались незакрашенными, лишь иногда использовалась белая краска для прорисовки силуэтов и деталей, а остальная поверхность закрашивалась черной блестящей эмалью и таким образом получался рисунок естественного цвета глины на черном фоне. К 500 г. краснофигурная керамика уже преобладала, за исключением росписей на амфорах, которые присуждались на Панафинейских играх, а Афины стали крупнейшим производителем и экспортером изящной керамики.

Период конкуренции отмечен многими шедеврами смелой и образной росписи работы таких афинских мастеров, как Эксекий и Амасис. Темой росписей были мифологические сюжеты, представленные как последовательность событий или отдельными фрагментами. Энергичные и страстные персонажи изображались живо и эмоционально, а легкие складки ионийской одежды, распространившейся в Афинах в период тирании, рисовались особенно изящными и тонкими линиями. После 500 г., когда краснофигурная техника достигла совершенства, художники переключились на сюжеты из повседневной жизни – танцы, застолье, борьбу и так далее, а в изображениях традиционных мифологических персонажей появилось больше живого реализма и юмора. Благодаря сдержанной силе, унаследованной от чернофигурного стиля, и более мастерскому использованию перспективы и композиции греческая роспись на вазах в первой половине V в. достигла вершин совершенства. Одновременно в качестве отдельного жанра развивалась настенная живопись, дававшая художникам широкие возможности изображения сцен из героической мифологии или национальной истории. Возможно, по этой причине, а может, из-за отсутствия конкуренции с другими центрами производства аттическая роспись на вазах во второй половине V в. пришла в упадок, и ей стали более свойственны изящество и чувственность, нежели живость и оригинальность.

Длительные традиции храмового строительства в VI в. достигли высокого уровня. Важный этап в этом развитии выявлен при раскопках в этолийском Термоне. Здесь примитивное здание, вероятно храм Аполлона, известное как Мегарон B (так как оно имеет микенскую планировку) и окруженное каменными основаниями деревянных колонн, в VII в. сменилось более крупным храмом аналогичной планировки, окруженным колоннадой, или перистилем (рис. 21). Колонны по-прежнему были деревянными, верхняя часть стен сложена из кирпича, а метопы из терракоты, но важнейшие черты дорического ордера уже сложились. Те же материалы и каменные основания использовались в Гереоне Олимпийском и в храме Аполлона в Кирене в конце VII в., но храм Афины Полиады в Афинах, храм «С» в Селинунте и храмы в Посейдонии (Пестум) в середине VI в. были построены целиком из камня. Пропорции храмов менялись: стилобат, или каменное основание, на котором устанавливалась колоннада, стал шире. Ионический ордер представлен в восточной Греции двумя храмами с двойным перистилем – храмом Артемиды в Эфесе и храмом Геры в Самосе, вероятно спланированными Поликратом во второй половине VI в. Эти храмы были очень большими – стилобат был размером приблизительно 60 на 120 м. Они представляли собой столь же величественное выражение веры греков в их богов, как и соборы в средневековой Европе.

Эта эпоха экспериментов породила два классических архитектурных ордера. Храм Аполлона в Коринфе, семь колонн которого сохранились до наших дней, является ранним примером дорического ордера с перистилем из шести колонн спереди и сзади и 15 колонн по бокам, со стилобатом размером примерно 20 на 50 м, двойной целлой, содержащей два ряда колонн, и дистилем in antis, то есть с двумя колоннами между оконечностями стен целлы (см. рис. 21). Эти колонны были монолитами высотой 6 м, толстыми и мощными и увенчанными простым расширяющимся эхином дорического капителя. Храм Аполлона в Дельфах, законченный к 505 г. и украшенный мрамором – даром Алкмеонидов, – имел аналогичные план и размеры. Эволюция дорического ордера достигла завершения в классическом храме богини Афеи на Эгине, построенном около 490 г. (см. рис. 21). Ионический ордер с более изящными колоннами и капителями зародился в восточной Греции. В материковой Греции и на Западе он встречается редко. Храм Зевса Олимпийского в Афинах, спланированный Гиппархом, сыном Писистрата, имел двойной перистиль ионического ордера, а сокровищницы Книда и Сифноса в Дельфах были оснащены кариатидами вместо колонн. Ряд элементов двух этих ордеров сочетается в троне Аполлона в Амиклах около Спарты, созданном в конце VI в., но этот эксперимент не нашел последователей. В V в. дорический ордер получил повсеместное признание на Западе и на материке.

Рис. 21. Дорические храмы в плане: A – Мегарон B (черным) и храм Аполлона, построенный на его месте, в этолийском Термоне; Б – храм Аполлона в Коринфе; В – храм Афеи на Эгине; Г – Парфенон в Афинах

Большинство храмов этого периода построены из известняка. Окончательно их отделывали штукатуркой, а фриз и карниз расписывали яркими красками, обычно красной и синей. Следы краски сохранились, например, на трехголовом известняковом чудовище, которое наблюдает за борьбой Геракла с Тритоном на фронтоне храма Афины в Афинах – Гекатомпедона. Прямые линии храмов оживлялись объемными или рельефными скульптурами. Сперва фигуры на фронтоне были изолированными друг от друга и застывшими, как на геральдическом гербе: например, ужасная Горгона и львы на храме Артемиды в Керкире или Аполлон с Гераклом на Сифносской сокровищнице в Дельфах. Позже фигуры стали образовывать единую композицию, как, например, в битве богов и гигантов на фронтоне Мегарской сокровищницы в Олимпии (ок. 520–510 гг.). Замечательное впечатление скоординированных движений создают богиня и воины на фронтонах храма Афеи (V в.). Метопы ниже фронтона сперва также заполняли рядами фигур в застывших позах, никак не связанных друг с другом; но фигуры на Афинской сокровищнице в Дельфах (ок. 510–500 гг.) уже отличаются значительным разнообразием и задуманы как единое целое. Полной гармонией отличаются метопы храма «Е» в Селинунте (475–450), где боги и герои изображены в движении и в покое. К длинному фризу предъявлялись аналогичные требования, которые вполне адекватно выполнены на фризе Сифносской сокровищницы в Дельфах с его битвой богов и гигантов.

Отдельные статуи богов и людей обычно выполняли из мрамора, который иногда использовался также для фигур на фронтонах (например, в храме Афеи). Многие статуи раскрашивали в яркие цвета, подобно тем, что уцелели на французских средневековых деревянных скульптурах. В 550–525 гг. первоначальные статичные позы статуй изменились. Сила и изящество сочетаются в статуе девушки в пеплосе с Акрополя и в аттическом надгробье юноши (фото V); большое разнообразие выражений и тонкие декоративные детали присущи корам (девушкам), посвящавшимся в Афинах в последней четверти столетия. Образцы дорийского искусства той эпохи из Спарты, Беотии и с Эгины отличаются крепкой, почти что суровой мощью и формализованными деталями, контрастирующими с более разнообразным и живым афинским и ионийским стилем. Последние афинские коры (500–480) сочетают достоинства обоих стилей и несут печать торжественного спокойствия классического периода. Статуи богов, героев и победителей состязаний начинают терять архаическую статичность и приобретают больше естественности в изображении изгибов тел и мышц, которую мы видим у Стрэнгфордского Аполлона (ок. 510–500 гг.). Юноша из Акрополя (V в.) изображен отдыхающим: тяжесть его тела почти целиком перенесена на одно бедро. Хотя скульпторы уже научились реалистично изображать тело, они предпочитали сохранять совершенные пропорции и безмятежную отчужденность идеально красивого человеческого тела.

Такая же зрелость стиля и технического мастерства характерны и для гравировки чеканов, использовавшихся при изготовлении монет. Сиракузам, где монету начали выпускать после 530 г., мы обязаны рядом шедевров нумизматики (фото Х1к). Обработка металла получила свежий импульс около 550 г. с усовершенствованием бронзового литья. Бронзовых статуэток и полноразмерных статуй до наших времен дошло намного больше, чем известняковых и мраморных, и в них мы видим ту же эволюцию позы – от статичной к свободной. Воин из Додоны (начало V в.) изображен в бою замахивающимся на противника. Статуи афинских тираноубийц, принесенные в дар в 477 г. и дошедшие до нас в копии, изображают Гармодия и Аристогитона в стремительном движении. Колесничий из Дельф, уцелевший от сиракузской скульптурной группы, стоит в безмятежной и величественной позе победителя, а его длинный хитон спадает изящными складками[40]. Но наиболее типичен для этой эпохи Зевс из Артемисия, недавно поднятый со дна моря (фото VI). Сила, осанка, красота – все говорит, что перед нами верховный бог, готовый поразить своим оружием врагов Греции.