Антоний с Клеопатрой утратили восточный мир, отныне вся Римская империя принадлежала Октавиану.

Арабы скоро продемонстрировали, что они правильно разбираются в событиях. Напав на часть кораблей Клеопатры, которые волоком перетаскивались через перешеек близ дельты Нила, на случай если царица решит бежать через Красное море, они их все уничтожили и тем самым удостоились доверия нового властелина мира Октавиана. Того же предстояло добиваться и Ироду — невероятно трудная задача, поскольку он был таким добрым приятелем Антония. Однако ему скоро подвернулся случай оказать победителю полезную услугу, придя на помощь римскому правителю Сирии, перешедшему на сторону Октавиана. По просьбе Антония из Малой Азии направлялся отряд гладиаторов для пополнения скудного гарнизона в Египте. Ирод помог правителю Сирии перехватить их и задержать. Затем он собрался предпринять неизбежную поездку к Октавиану, находившемуся на острове Родос. Поездка предстояла опасная, даже можно сказать — роковая, ибо Октавиан вполне мог припомнить ему старую службу Антонию. Поэтому до того как покинуть Иудею, Ирод подготовился ко всякой случайности.

Самое главное, решил он, принять меры, чтобы Октавиан не имел возможности назвать какого-либо альтернативного кандидата на иудейский трон. Со времени последней хасмонейской попытки мятежа прошло всего три года, да и глава дома Хасмонеев — Гиркан II, бывший царь, этнарх и первосвященник, которого Ирод вернул из ссылки в Вавилонии, — был все еще жив и находился в Иерусалиме. Однако Гиркана, которому теперь перевалило за шестьдесят, этого кроткого нечестолюбивого старика, иметь рядом с собой было небезопасно. Он являлся очевидным кандидатом на трон, пожелай кто-нибудь Ироду зла, к тому же его ни на минуту не оставляла его дочь Александра II. Она слишком хорошо знала об ухудшении отношений между Иродом и ее дочерью Мариамной. Кроме того, она вряд ли давала Гиркану забыть о том, что царь убил его внука — ее сына — Аристобула III. Ирод понимал, что подвергавшийся такому давлению Гиркан становился опасным, и потому предъявил улики, свидетельствующие о преступных связях старика с арабским царем Малхом. Арабский монарх послал Гиркану четырех коней и приветственное послание. Но, по словам Ирода, за этим скрывалось нечто значительно более серьезное, поскольку Малх подготовил побег Гиркана вместе с многочисленными сторонниками на арабскую территорию; весь этот замысел, утверждал Ирод, выдал ему один из посредников. Эту версию, изложенную в его воспоминаниях, обычно считают не соответствующей истине. Но об этой не правде нельзя утверждать с уверенностью. Замысел, каким его описал Ирод, вполне мог созреть в голове его недруга — Александры, — и Гиркан вполне мог молчаливо согласиться с ним, как он соглашался со многим за свою долгую, богатую событиями жизнь.

Однако теперь его жизнь подошла к концу, поскольку Ирод, показав уличающие в преступлении письма, поддельные или подлинные, совету друзей и родственников — не историческому государственному совету, — приказал его задушить. Так кончил жизнь человек, который каким-то образом, правда не совсем охотно, играл главную роль в начале карьеры Ирода; человек, который, больше того, был единственным в своем роде историческим звеном, связавшим традиционное царственное первосвященство с величием освободителей-хасмонеев. Избавившись от Гиркана, Ирод мог ехать к Октавиану с более легким сердцем: ведь теперь не так просто найти кого-либо, кто мог бы заменить его на иудейском троне.

Тем не менее он тщательно продумал расстановку сил. Когда он последний раз уезжал на встречу с Антонием в Лаодикею, его жена Мариамна и особенно теща Александра создали серьезные неприятности, стоившие жизни его дяде и временному правителю Иосифу I. На сей раз Ирод принял чрезвычайные меры предосторожности, поместив обеих женщин в одну крепость, Александриум, у границы Иудеи и Самарии, но разлучив их с детьми Мариамны, которых, в свою очередь, послал в другую цитадель, Масаду, у южного края Мертвого моря. Их поручили заботам матери Ирода Кипры и его сестры Саломеи II. Таким образом, дети стали заложниками на случай, если Александра и Мариамна задумают затеять мятеж. Замок, куда их поместили, Александриум, передали под командование военачальника по имени Соэм — выходца из Итуреи, о котором мы еще услышим, — а Масада была поручена родному брату Ирода Ферору. Если бы пришло известие о смерти Ирода, Соэм должен был убить Александру и Мариамну, так что Ферор мог взять на себя руководство, не опасаясь вмешательства Хасмонеев, и идумейская династия таким образом осталась бы у власти. В конечном итоге наследниками стали бы сыновья Ирода от Мариамны, полуидумеи-полухасмонеи. Но Ирод считал, что Мариамна с матерью способны сразу после его смерти попытаться осуществить государственный переворот, который повлек бы за собой уничтожение его брата, сестры и других родственников; чтобы этого не случилось, им были приняты меры и отданы Соэму приказания.

Итак, весной 30 года он отправился на Родос. Перспективы, по сути дела, оказались не такими мрачными, как он думал, потому что, за единственным и вполне понятным исключением Клеопатры, Октавиан благоразумно решил утвердить всех основных правителей — клиентов Антония. Однако перед тем как предстать перед победителем, Ирод решил поостеречься — снял с головы царскую корону. Он был предан Антонию, сказал Ирод, и теперь будет предан Октавиану. И добавил, что был лоялен к Антонию до самого конца (что не совсем соответствовало истине, потому что он поспешил перехватить гладиаторов, направлявшихся в подкрепление к Антонию, и был фактически списан со счета как союзник командующим сухопутными силами Антония сразу после Акции). Ирод также заявил, что постоянно советовал Антонию избавиться от Клеопатры. Он определенно испытывал желание дать ему такой совет, но вряд ли бы отважился на деле выразить его вслух. Во всяком случае, Октавиан счел выражение таких настроений вполне уместным особенно потому, что они были созвучны официальной интерпретации гражданской войны, согласно которой настоящим врагом являлась чужеземка Клеопатра.

Итак, поездка Ирода на Родос оказалась успешной. Октавиан был вполне справедливо убежден в полезности иудейского монарха. И он объявил о своем подтверждении царского сана Ирода, а впоследствии провел через Сенат официальное утверждение этого решения. Была лишь одна потеря, некий Алексас I из Лаодикеи. Когда Антоний с остатками флота вернулся в Египет, он послал Алексаса, считавшегося другом его и Клеопатры, к Ироду, чтобы уговорить его не переходить на сторону Октавиана. Однако Алексас не только не выполнил поручения, но и сам переметнулся на сторону победителя. Теперь, на Родосе, Ирод, ободренный приемом со стороны Октавиана, попросил о снисхождении к Алексасу. Но просьба осталась без удовлетворения, потому что римлянин еще раньше поклялся покончить с этим человеком по той причине, что Алексас старался во что бы то ни стало воспрепятствовать примирению Октавиана и Антония, когда такая возможность существовала.

Однако это считалось всего лишь мелкой неприятностью; в более важных делах Ироду повезло на удивление больше. Более того, приближалось время, когда Ирод мог снова оказаться полезным. Октавиан собирался вот-вот двинуть войска на Египет, чтобы навсегда покончить с Антонием и Клеопатрой и затем аннексировать страну, превратив ее в богатый придаток Римской империи под своим личным управлением. Когда он высадился в Птолемаиде в Финикии, Ирод уже находился там с баснословными подарками, обильными запасами продовольствия и подготовленными для Октавиана и его соратников 150 апартаментами. Потом, когда римляне двинулись на Египет и достигли пустыни, Ирод снабжал их водой и даже вином.

Вскоре Антоний и Клеопатра покончили жизнь самоубийством. Ирод сопровождал Октавиана обратно в Антиохию с радостным сознанием, что пережил ненавистную царицу; а переживет он ее на 26 лет.

Далее, осенью 30 года вся территория, которой он лишился в ее пользу, снова стала принадлежать ему. К нему вернулись его драгоценные пальмовые и бальзамниковые рощи у Иерихона, он получил обратно береговую линию и даже приобрел на побережье некоторые города, которые перестали принадлежать Иудее с тех пор, как 33 года назад Помпей урезал ее территорию. Два из них были недалеко от Иерусалима — древние поселения филистимлян Иамния (Явне) и Азот (Ашдод). Иамнию, иудаизированную Хасмонеями, при римском господстве перестроили; впоследствии ей предстояло стать крупным центром иудейской учености. Азот в далеком прошлом был столицей филистимлян. Он граничил с территорией Аскалона, который один оставался свободным и независимым анклавом, несомненно пользующимся привилегиями из-за своих связей с семейством Ирода.

Октавиан также внес изменения в осуществленный Помпеем раздел территорий, вернув Иудее два города к востоку от Галилейского озера. Они входили в область, известную как Декаполис, Десятиградие, в основном соответствующую библейским областям Башан и Галаад в том месте, где сходятся современные границы Израиля, Иордании и Сирии. Помпей отторгнул эти десять городов от Иудеи и образовал из них самоуправляющийся союз. И теперь Октавиан оставил за восемью из них автономию под общим руководством правителя Сирии. Но два перешли во владение Ирода. Один из них Гиппос, ныне Сусита — в Израиле, но совсем близко от сирийской границы; расположен на восточном берегу Галилейского озера, его древние стены возвышаются на краю высокого обрыва. Другим доставшимся Ироду городом из состава Декаполиса был Гадара, расположенный чуть дальше к югу на густо застроенном возвышенном плоскогорье. Гадару (ныне в крайнем северо-восточном углу Иордании) Помпей украсил новыми зданиями, дабы порадовать своего бывшего любимого раба, выходца из этих мест; но тот был не единственным влиятельным гадарянином, ибо город также дал поэта Мелеагра, поэта-философа Филодема и пользовался репутацией южных Афин. Такие города сохраняли свои гражданские учреждения и самоуправление, хотя и были не совсем свободны от вмешательства ближайшего провинциального наместника Ирода.

Его царство теперь расширилось почти до размеров, достигнутых еще при экспансионистских хасмонейских монархах. Такое поощрение иудеев было естественным следствием устранения Египта, но Октавиан, кроме того, считал это разумной и, по существу, абсолютно необходимой мерой укрепления имперской обороны. Ибо он понимал, что еще предстоит сводить счеты с Парфией, и видел в Ироде как раз такого политического реалиста и энергичного человека дела, весьма нужного в этом жизненно важном районе. К тому же присоединение к Иудейскому государству греческих и эллинизированных составных частей было вполне преднамеренным. Вливая неиудейский элемент, Октавиан хотел ослабить иудейский национализм коренной территории в надежде, что появится тип более или менее эллинизированного государства-клиента наподобие малоазиатских царств, в которых населением, тоже негреческим, можно будет управлять административными органами обычного греческого типа.

Что касается Ирода, Октавиан приготовил ему на сладкое четыре сотни галатов, служивших телохранителями Клеопатры. Подарок соответствовал времени и был весьма символичным, ибо с закатом Клеопатры Ирод становился самым важным неримлянином во всем Средиземноморье. Как и раньше, политика Ирода просто сводилась к сотрудничеству с великой западной державой, ибо он прекрасно понимал, что такое сотрудничество — единственное средство отстоять собственные национальные интересы. Хвалебные надписи свидетельствуют, что он с одобрением принял титул «филоромайос» — «приверженец Рима» — и добавлял к нему определение «филокайзар» — «поклонник Цезаря», ибо так звали преемника Цезаря Октавиана.

Как монарху-клиенту Ироду было присвоено официальное звание «друга и союзника римского народа». Но, как известно, отношения Рима с такими союзниками определялись лично императором. Позднее историк Тацит с презрением писал о раболепии монархов-клиентов, отмечая со свойственной ему язвительностью, что «Рим даже царей сделал орудиями порабощения». Действительно, они не имели никаких договоров, гарантирующих стабильность их отношений с Римом; в их союзных отношениях не было ничего «двустороннего». Цари сидели на троне на условиях, зависевших от чужой милости, и могли лишиться трона по воле римского императора.

От них также требовалось в случае необходимости помогать Риму, а также пополнять его финансы. Но они все же обладали внутренней автономией; Ирод справедливо полагал, что под неизбежной сенью римского величия он мог, умело сотрудничая с державой-сюзереном, создать реально существующее Иудейское государство.

А пока что он миновал еще один очень опасный риф — стал таким же совершенно приемлемым для Октавиана, каким был для Антония. Так что три его возвращения в Иудею — после встречи с Октавианом на Родосе, при сопровождении его в Египет и на обратном пути в Антиохию — носили триумфальный характер. В Риме Ирод пользовался высочайшей благосклонностью; его владения расширились до огромных размеров. «Казалось, — размышлял Иосиф, — будто по милости Божьей чем больше была опасность, тем более блестящими были его успехи».

Однако, добавляет историк, его успехи также наводили ужас на тех, кто надеялся на противоположный результат. Особенно неприятная обстановка создалась для Ирода в собственном семейном кругу. Вряд ли добавило ему любви Мариамны и Александры убийство их ближайших родственников Аристобула III и Гиркана II. Александра, во всяком случае, никак не разделяла радости Ирода по поводу устранения Клеопатры. К тому же во время его пребывания на Родосе управлявший Александриумом Соэм рассказал Александре и Мариамне, что царь приказал ему убить их, если он не вернется. Вероятно, Соэм сомневался, что Ирод вернется живым; может быть, поэтому он допустил глупость и проговорился. Кроме того, Мариамна была очень красивой женщиной, и если она хотела выведать, что говорил ему Ирод, то тому было трудно перед ней устоять. Во всяком случае, слово вылетело, и легко представить себе их реакцию. Даже предположение, что Ирод отдал этот чудовищный приказ, потому что не мог вынести мысли, что его возлюбленная Мариамна достанется кому-то еще, вряд ли могло ее успокоить.

Последовал год очень трудных и неприязненных семейных отношений, и положение нисколько не улучшали постоянные инсинуации сестры царя Саломеи (поддерживаемой его матерью) о заговорах против него его жены-хасмонейки и тещи. «Царские жены не терпели Саломею, ибо знали ее трудный характер и непостоянство — она бывала то врагом, то другом». Они, в свою очередь, ни на минуту не давали ей забывать о своем куда более низком происхождении. Мариамна, утверждает Иосиф, не могла забыть о его простом происхождении даже в его объятиях и терпела их, сжав зубы. Бен Сира, автор Екклесиаста, мог с полным правом восклицать: "Горче смерти женщина! " (Екк. 7, 26) и "Проклятие слушающему сплетни и россказни! " (перевод мой. — В. М.). Постепенно напряжение достигло своего апогея, и Иосиф излагает страшные подробности растущих подозрений Ирода, допросов и пыток свидетелей, завершившихся арестом Мариамны, ее заключением в крепость Антония и казнью, мучительными угрызениями совести самого Ирода и его неизлечимой болезнью.

Вся эта трагическая история стала предметом множества талмудистских легенд, а в наше время она взволновала шведского романиста Пера Лагерквиста, как до него тронула Вольтера. Муки Ирода изобразил и Байрон:

Она, делившая со мной корону, ушла навеки, Забрав с собой в могилу всю радость бытия.

Я сам смахнул с родного стебля сей цветок, Чьи лепестки благоухали только для меня.

А мне осталась горькая вина, что хуже ада, И сердце гложет безысходная печаль.

Все эти муки, что грызут, не насыщаясь, Я заслужил сполна.

(Дж. Байрон. «Плач Ирода по Мариамне». (Перевод мой. — В. М.))

Не может быть сомнений относительно душевных страданий царя. Но нашим единственным источником сведений является Иосиф, по происхождению отчасти хасмоней, и он излагает события в значительной степени с хасмонейской точки зрения; и ни в коей мере не бесспорно, что Мариамна, имея веские причины ненавидеть Ирода, была невиновна в государственной измене.

Во всяком случае, положение ее матери Александры теперь стало невыносимым, и она вряд ли могла надеяться уцелеть. В сущности, она, возможно, продержалась еще около года. В 28 году до н.э. все еще лежа больным в Самарии — страдая от нарывов на шее, или от нервного расстройства, или от того и другого, — царь обвинил ее в тайных сношениях с целью подрыва их благонадежности с начальниками двух иерусалимских крепостей — новой крепости Ирода Антонии и старого хасмонейского дворца-замка Акры в Верхнем городе. Если обвинения были оправданными, с ее стороны это был шаг отчаяния, потому что оба начальника являлись старыми друзьями Ирода, а один из них, Ахиав, был его двоюродным братом. Но в целом это дело, похоже, соответствовало истине. Хасмоней при любом удобном случае неизменно затевали мятежи против идумеян, а болезнь Ирода как раз давала такую возможность. К тому же Александра, лишившаяся по злой воле Ирода сына, отца и дочери, должно быть, дошла до крайности. У нее самой могли быть собственные претензии на место монарха: хотя правящие иудейские царицы были редкостью, она вряд ли забыла, что одной из них, очень популярной среди широких слоев, была ее собственная бабка Александра Саломея. Тогда теща Ирода предпринимает первый шаг — убеждает начальников крепостей, что, поскольку Ирод вышел из строя, естественным регентом является она сама. Но они сообщили о ее подходах царю, который поспешил покончить с болезнями и отдал приказ о ее казни. Однако чистки этим не кончились, так как царь находился под впечатлением, что загнивание зашло слишком далеко. Его подозрения, похоже, были оправданными, ведь, когда диктаторы болеют, заговоры плодятся в изобилии. Так что последовали дальнейшие жертвы.

Одним из тех, кто не устоял на этот раз, и снова из-за предполагаемой хасмонейской угрозы, был соотечественник Ирода идумей Костобар. Он стал правителем их родной Идумей вскоре после победы Ирода в 37 году до н.э. Раньше Костобару повезло выйти сухим из воды. Это случилось, когда до Ирода дошло, что он сговаривался с Клеопатрой объявить Идумею независимой и вернуть ее в язычество, которого провинция насильственно лишилась незадолго до того. Одной из тех, кто вступился за него тогда, была сестра Ирода Саломея. Впоследствии, после казни ее мужа Иосифа I за злоупотребление доверием во время отсутствия царя, ее отдали в жены Костобару. Теперь же, в 28-м или 27-м — незадолго до гибели Александры, — на свет всплыл неизвестный ранее факт. За десять лет до того, после осады Иерусалима, Ирод назначил Костобара вылавливать в городе Хасмонеев и их сторонников. Но теперь царь обнаружил, что тот не довел дело до конца. Вместо этого он тайно уберег двух юношей — сыновей некоего Бабы, — которые на самом деле были членами хасмонейского рода. Если бы даже он спас им жизнь лишь исходя из личных соображений семейной дружбы — а этого, разумеется, мы не можем установить, — его действия в случае обнаружения не могли не быть истолкованы как предательство.

Более того, Костобар совершил опасную ошибку, поссорившись с женой Саломеей. Она развелась с ним, хотя по иудейскому закону женщина не имела права на такой шаг, и теперь рассказала Ироду об оставшихся в живых хасмонейских юношах, добавив, что Костобар вместе с рядом других видных лиц готовит мятеж. У царя уже некоторое время были основания подозревать, что сыновья Бабы живы, и, когда Саломея раскрыла, где они находятся, их по его приказанию немедленно выследили и убили. Костобара, а также более значительных из его сообщников тоже казнили.

Неверность Костобара была чрезвычайно серьезным делом не только из-за вновь и вновь возникающего хасмонейского элемента — сыновья Бабы были последними, в роду не осталось ни одного мужчины, — но и из-за особого значения его вотчины — Идумеи. Это была родина Ирода, где он владел обширными землями и откуда черпал военные силы; и она протянулась вдоль самой чувствительной южной границы с ненадежными арабами.

Главный город Идумеи Хеврон, расположенный почти на краю горного хребта, проходившего посередине царства, господствовал над местностью, где плоскогорье переходит в пустыню. Место в высшей степени святейшее; его святость восходит к временам, задолго предшествовавшим появлению здесь пришедших с юга эдомитян, от которых ведут происхождение идумеяне. Теперь, когда неприятности, угрожавшие этой стороне, закончились, Ирод решил придать особое значение сему святому месту и в то же время подчеркнуть собственные узы этими святынями, задумав обширную программу строительства и пропаганды. Именно в Хеврон, согласно древним преданиям, пришел Авраам перед своим странствием в Египет; а еще говорили, что в пещерах Макпела в Хевроне похоронены Авраам, Сара, Исаак, Ребекка, Иаков и Лия. Здесь же Давид устроил свою столицу, до того как захватил Иерусалим. Вот здесь Ирод и воздвиг самый внушительный монумент. Древние гробницы к северо-западу от нынешнего города окружала высокая стена, большая часть которой все еще сохранилась как часть внешнего ограждения мусульманской мечети. Идеально подогнанные огромные каменные глыбы с чередующимися пилястрами, нишами и другими архитектурными тонкостями служат уникальным образцом удивительного сочетания массивности и утонченности, характерного для многочисленных сооружений, построенных Иродом по всему царству.

Вернувшись из Египта, Авраам разбил палатку в дубраве Мамре в двух милях от Хеврона, где поставил алтарь Всевышнему. Здесь тоже находился древний памятник Аврааму, и Ирод также с размахом перестроил его, окружив массивной оградой. Из всех героев иудейской истории Авраам, должно быть, занимал особое место в душе Ирода, потому что патриарх являлся отцом многих народов, предком иудеев, арабов и идумеев, практически всех народов, которые имели отношение к происхождению Ирода и чьи распри так часто терзали его и препятствовали единству, которого он добивался.

И все же было ясно, что успех в этом деле и, в сущности, во всех других делах для Ирода и его Иудеи зависел исключительно от римлян. В Риме битва при Акции, хотя Ирод поддерживал не ту сторону, фактически спасла репутацию восточных правителей вроде него самого, потому что устранила стимулы и лишила смысла злобную антивосточную шумиху, которая в предыдущие напряженные годы порождалась в имперской столице. А если конкретнее, то битва вопреки первым ожиданиям укрепила личное положение Ирода. Поэтому он не замедлил присоединиться к всеобщим торжествам. Послал по-царски щедрый взнос на строительство Никополя, возводимого возле Акции в ознаменование победы. Но ее надо было отпраздновать и в Иерусалиме, и для этого в 28-м или 27 году Ирод учредил Акцийские игры, впоследствии проводившиеся каждые четыре года.

Игры включали скачки, театральные, музыкальные и атлетические состязания и борьбу диких зверей. Для этих представлений были быстро воздвигнуты три отдельных здания. Иродов ипподром находился в черте города, южнее храма, два других сооружения — за городскими стенами. Его театр располагался на гребне горы Ер-Рас в полумиле от Иерусалима, где на склоне сохранились его следы. Амфитеатр планировался где-то на равнине Рафаим, к западу от нынешней железнодорожной линии.

Эти нововведения были значительным и, по мнению многих иудеев, очень опасным шагом к эллинизации страны.

Правда, исповедующим их религию не обязательно запрещалось посещение театра. Иудейский автор Филон писал, что не видит возражений против того, чтобы смотреть представления. Что касается выступлений гладиаторов, впервые появившиеся в Иерусалиме, они были кошмарным италийским обычаем, постепенно проникавшим в это время на эллинизированный Восток. Что думали иудеи о таких зрелищах, история умалчивает, хотя до нас дошло, что отдельные слои населения протестовали против звериных драк.

Но больше всего неприятностей приносили гимнастика и спортивная борьба. Занятия такого рода уже были предметом крупных политических споров во время войны Маккавеев (Хасмонеев) за национальную независимость. Ибо в их глазах они символизировали языческий эллинизм, искоренить который как раз и было целью восстания. Устройство насаждавшими эллинизм Селевкидами спортивной площадки у самого подножия иерусалимской цитадели восприняли с явным неодобрением.

В отличие от греков у иудеев совершенно отсутствовал вкус к занятиям спортом, и они с сожалением наблюдали, как, общаясь с греками в гимнасиях, их юноши в известной мере эллинизировались. Молодых иудеев видели расхаживающими в «срамных покрышках» (атлетических шапочках) и, возможно, больше ни в чем — еще одна серьезная причина для неодобрения, поскольку иудаизм далеко не разделял склонность эллинов к обнажению. Что хуже всего, атлеты невзлюбили обрезание, обычай (неизвестного происхождения), который, как Господь объявил Аврааму, является непременным требованием Завета, знамением приобщения народа к богоданной цели. После вавилонского пленения приверженность иудеев к обрезанию усилилась и обычай стал национальной чертой. Но к сожалению, обрезанные ученики гимнасиев, вероятно, смущались. Как нам известно из литературы, греки и римляне посмеивались над этим обычаем. В результате бывали случаи, когда молодые иудеи даже прибегали к операции, чтобы выглядеть необрезанными, и тем самым «отступали от святого завета» (1 Мак. 1, 15). Таковы были проблемы, которые Иродовы игры неизбежно снова выдвинули на передний план. Твердо решив включить атлетические состязания на греческий манер, все, что он мог сделать, чтобы избежать неприятностей, так это расположить театр и амфитеатр за городскими стенами в надежде хотя бы в малой степени смягчить ущемленные чувства иудеев. Однако другая серьезная проблема возникла в связи с самим строительством этих сооружений. Ирод хотел, чтобы они ни в чем не уступали всему построенному в средиземноморском мире. Но это, по греко-римским понятиям, означало щедрое использование скульптуры и рельефных украшений, что в нормальных условиях потребовало бы изображения людей и животных. Но вторая заповедь толковалась как полностью запрещающая что-либо подобное. «Не делай себе, — предписывала она, — кумира и никакого изображения того, что на небе вверху, и что на земле внизу, и что в воде ниже земли» (Исх. 20, 4). Однако дальше следует: «Не поклоняйся им и не служи им, ибо Я Господь Бог твой, Бог ревнитель». В соответствии с широким толкованием первое поучение вводит второе, которое его уточняет и поясняет; согласно этому толкованию данная заповедь имела в виду запретить возведение изображений для поклонения, а не вообще предметно-изобразительное искусство. Такого мнения, очевидно, придерживался Соломон, украсивший свой храм быками и львами. Но более строгое толкование диктовало недопустимость никаких подобных изображений, ни людей, ни животных. Уничтожение идолов — важный побудительный мотив агрессивных войн Хасмонеев — и полное отсутствие на их монетах изображений зверей или людей, свидетельствуют, что они придерживались этого строгого толкования. Монеты Ирода также выдержаны в том же духе (за единственным исключением, о котором речь пойдет дальше). Поэтому ясно, что он не мог украшать свои сооружения распространенными повсюду скульптурами. Что в этом случае ему было делать?

Ему пришла простая мысль: украсить свои сооружения вместо скульптур трофеями. Религиозные авторитеты, которым они попались на глаза в новом театре, бурно выражали недовольство, утверждая, что это человеческие фигуры; возможно, ученые — низвергатели кумиров были близоруки. Ирод приказал снять и разобрать один из трофеев, чтобы убедились: это вовсе не статуя, а простой кусок дерева, увешанный щитами и оружием; над святыми отцами вдоволь посмеялись. Но они и тогда не были удовлетворены, ибо считали почитание оружия таким же предосудительным, как сооружение статуй. Им было бесполезно объяснять, что эти конкретные вооружения не предназначены для поклонения, потому что, как сообщается в одном из кумранских свитков, иудеи верили, что оружие и трофеи — действительно предметы поклонения язычников римлян. В том же отрывке упоминается о преклонении римлян перед военными знаменами, а позднее возникли серьезные беспорядки, когда Понтий Пилат ввел легионерские знамена в Иерусалиме.

Таковы были тревоги и недовольства, порожденные новыми сооружениями и играми. В результате накала чувств и страстей пытались даже убить царя прямо в помещении построенного им нечестивого театра. Но служба осведомителей раскрыла заговор как раз к тому моменту, когда он должен был входить в театр, и арестовала заговорщиков. Они встретили смерть с поднятой головой, заявив, что выступали во имя своей веры. Доносчика же схватила и растерзала толпа. Это обеспокоило Ирода, которому стоило больших трудов выявить, кто стоял за этими насилиями; в конечном счете преступников нашли и казнили. После этого случая иудейское сопротивление на протяжении 20 лет в основном носило подпольный характер — вплоть до самого последнего периода царствования Ирода.

Раскрытый Иродом опасный заговор показал, что на жителей Иерусалима нельзя положиться. Ирод не мог обойтись без города, являвшегося национальным и религиозным центром. Но он мог постараться компенсировать эти нежелательные явления в другом месте, что он и сделал. С этой целью он ухватился за область, расположенную к северу от собственно Иудеи, а именно Самарию (Шомерон). Вспомним, что в 63 году до н.э. Помпей отделил эту территорию от иудейского княжества и включил ее в римскую провинцию Сирию. Правда, позднее римляне поставили молодого Ирода во главе Самарии, а впоследствии ее воссоединили с его царством.

Главным городом области стала древняя Самария, заметный город-крепость, красиво расположенный в горах Центральной Палестины, а именно на холме в окружении других гор, откуда открывается вид на равнины Шарона и Изреэля. По своему характеру более доступная Самария по сравнению с Иерусалимом, казалось бы, больше подходила для того, чтобы быть столицей. И действительно, почти за тысячелетие до этого, когда царство Соломона раскололось на два — Израильское и Иудейское, Самария, после смены двух городов, стала столицей северного Израильского царства, сохраняя главенство 200 лет, на протяжении которых цари Омри и Ахав строили свои «дворцы из слоновой кости». Потом в 721 году до н.э. город пал перед ассирийским царем Саргоном, уничтожившим Израильское Царство. 400 лет спустя, после смерти Александра Великого, в Самарии основали военную колонию македонцев, полностью уничтоженную Иоанном Гирканом I (ок. 108 г. до н.э.). Затем в 50-х годах римский правитель Габиний перестроил город, окружив стеной и дав ему свое имя.

Теперь же, в 27 году до н.э.

Ирод принялся за масштабную реконструкцию, наделив город не своим именем, а именем своего римского патрона. Как раз в это время Октавиан стал называть себя Августом — внушающим благоговение именем, символизирующим связь с новым порядком, известным нам как Римская империя или главенствующая власть. Август по-гречески — Себастос, и в результате Самария отныне должна была именоваться Себастией; эта местность, ныне на иорданской территории, оккупированной Израилем, по-прежнему называется Себастией. Она служила коридором между греческими городами, расположенными к западу и к востоку от собственно иудейской территории. Но главные ворота были обращены на запад, откуда шло основное торговое движение.

К воротам с обеих сторон примыкали две башни, все еще существующие, а дальше круглые башни во множестве украшали стены окружностью в две с половиной мили, видимые от самого побережья. За стенами тянулись украшенные рядами колонн улицы, форум и базилика, а на восточном склоне среди оливковых деревьев можно разглядеть очертания стадиона. Но поскольку город закладывался в честь Августа, почетное место отводилось храму его и Рима имени. К храму, воздвигнутому на западном краю вершины на развалинах дворца Омри и Ахава и эллинского акрополя, по примеру других левантийских священных сооружений примыкал покоящийся на насыпной платформе передний двор. На платформе у подножия ведущих к храму ступеней стоял алтарь имперских божеств, статуи которых виднелись поблизости.

Такое святилище было немыслимо на иудейских землях, но Себастия — эллинизированное образование. Правда, значительную часть жителей, возможно половину, составляли самаритяне — неортодоксальные евреи, являвшиеся коренным населением, — но правящие круги, как и государственное устройство, были греческими (и как показали последующие события, никоим образом не просемитскими). Так что в этом греческом анклаве Ирод не встретил возражений против возведения храма, посвященного неиудейским божествам, Риму и Августу, почитавшимся совместно во всем греко-римском мире. Более строгие иудеи были шокированы, но Ирод настойчиво продолжал возводить храмы Риму и Августу в целом ряде неиудейских центров в различных частях царства и римских провинциях. Но самой блестящей демонстрацией этого имперского культа был храм в Себастии.

Плодородная земля славилась своими превосходными фруктами. Ирод провел из соседней долины обильное орошение и основал поблизости образцовое поселение, названное Пять Деревень (Пенте-Комаи, ныне Фондакумия). Кроме того, он наделил 6000 поселенцев, призывавшихся на военную службу, хорошими земельными участками. Новобранцы были приданы особой части, в которой половина личного состава, 1250 пеших и 250 конных воинов, были выходцами из этого поселения. Неудивительно, что иудеи называли Себастию «крепостью для владычества в Иудее».

Ирод действительно считал, что может положиться на Самарию-Себастию, превратившуюся в базу для борьбы с Хасмонеями, снабжавшую его военным снаряжением и дававшую убежище его семье. А вскоре он связал себя с городом особыми узами, женившись на самаритянке. Он развелся с первой женой Дорис, казнил вторую — Мариамну и теперь женился на самаритянке Малфаке. Впоследствии этот брак стал самым значительным из всех его браков, потому что вновь родившиеся сыновья выжили и стали его наследниками. А в то время он послужил еще одним оскорблением чувств правоверных иудеев, поскольку самаритяне не относились к числу правоверных — как это наблюдается в отношении их немногих оставшихся в живых наследников и ныне. Но если смотреть под другим углом, этот брак Ирода был еще одним шагом к утверждению Самарии-Себастии как противовеса сомнительно благонадежному Иерусалиму.

Однако она была лишь одним из многочисленных оплотов Ирода. Пережитые им частые мятежи побудили его покрыть крепостями всю страну. Уже ранее упоминалось о его крепостях в Иерусалиме (Антония), Гиркании, Александриуме близ границы собственно Иудеи и Самарии, в Масаде у западного берега Мертвого моря. Кроме них существовали по меньшей мере четыре крепости. Одна из них господствовала над зимней столицей Иерихоном, в 15 милях к северо-востоку от Иерусалима. Возвышавшаяся над Иерихоном крепость, названная Кипрой, по имени матери Ирода, вероятно, была ей посмертным памятником. Ранее Иерихон охраняли две такие крепости, по обе стороны долины Вади-Килт, но Помпеи их разрушил. Теперь же на одной из них, расположенной на краю горы в местечке, ныне известном как Тель-эль-Акабе, проводились гигантские восстановительные работы. Ее гарнизон следил за дорогой Иерихон — Иерусалим; оттуда же далеко просматривались Мертвое море и голые безлюдные горы Моаб на другом берегу.

Эти горы теперь входили в Перею, провинцию, служившую Ироду восточной границей с арабами. И так же как Масада, Ореса и другие замки охраняли его южную границу с этим же государством — с целой системой фортификаций, ныне найденных в пустыне Негев, — две крепости, восстановленные в Перее, были предназначены защищать восточную границу. Одна, Махер (Мкаур), стояла в пустынной области к востоку от Мертвого моря, расположенная прямо к северу от непроходимого ущелья реки Арнон на открытой ветрам остроконечной вершине, высившейся над окружавшей ее со всех сторон суровой гористой местностью. Махер — одна из крепостей Александра Янная, но Ирод значительно расширил ее и превратил в самую укрепленную свою крепость после Иерусалима. Здесь, уже после смерти Ирода, находился в заточении Иоанн Креститель, пока, пленив своими танцами другого Ирода (Антипу), Саломея III не получила для своей мстительной матери голову узника. Ниже оставшихся на вершине руин, известных как висячий дворец (Эль-Машнака), в скале выдолблена большая сводчатая камера, которая, вероятно, и была темницей Иоанна.

В той же провинции за Иорданом на северо-запад от Мертвого моря поднималась гора, на которой стояла вторая перейская крепость. Ныне это Эль-Хуббейса, а тогда крепость называлась Геродиум. Но название вносило путаницу, так как на другом берегу Мертвого моря в Джебель-Фуреидис в районе Текоа в семи милях к югу от Иерусалима находился большой, более известный Геродиум. Крепостью отмечено место, где Ирод, спасавшийся с семьей от парфян в 40 году до н.э. выиграл самую важную битву в своей жизни, отражая ожесточенную атаку враждебно настроенных иудеев. Но место было выбрано и по соображениям безопасности. Как и находившаяся в нескольких милях Гиркания и Антония в самой столице, этот западный Геродиум вряд ли мог отразить нападение внешнего врага: крепость эта была предназначена держать в покорности жителей Иерусалима и служила местом заточения непокорных. Впоследствии она стала местом захоронения самого Ирода, отдавшего ей предпочтение перед построенным в столице семейным мавзолеем.

Путешественник, направляющийся из Иерусалима в Вифлеем, если глядеть на юг, видит возвышающийся над окружающей территорией огромный темный конус этого Геродиума. Первоначально здесь бок о бок, как женская грудь, высились два конуса-близнеца, но Ирод отсек верхушку восточного и сделал выше, а также укрепил западный, где и воздвиг Геродиум. На вершине встала круглая крепость с четырьмя круглыми башнями, одна выше трех других — закругленный вариант крепости Антония. По окружности укрепления проходил коридор, внутри находились царские покои и купальни. С северной стороны все еще можно видеть большую каменную лестницу, а у подножия горы следы поселений и купальню с беседкой посередине; естественно, вокруг разросся парк. Вода подводилась от источника близ Вифлеема по сохранившемуся до сих пор акведуку, орошавшему окружающую местность и пополнявшему находящиеся под цитаделью резервуары с дождевой водой. Такие облицованные гидравлическим цементом резервуары были характерны для горных крепостей Ирода. Равным образом характерными были массивные каменные откосы или гласисы («скользкие скаты»), круто спускавшиеся от главной башни. И все крепости вне столицы располагались таким образом, чтобы можно принимать сигналы по крайней мере от одной из них, а в некоторых случаях между ними ставились сигнальные посты.

Еще одним средством укрепления безопасности были военные колонии. Одно из поселений конных воинов, основанное в Габе, в Западной Галилее, предположительно в современном Аль-Харитийе, находилось неподалеку от Бет-Шеарим в богатой Изреэльской долине. Другая военная колония располагалась на двух холмах поблизости от восточной границы, в Есевоне, раньше принадлежавшем арабам и, должно быть, отторгнутом от них Иродом. Впоследствии такой подход практиковался и дальше к северу. Самария-Себастия выставляла особую войсковую часть; другая ее половина поступала из нового прибрежного города Ирода — Кесарии, о котором речь пойдет дальше; со временем этот корпус стал располагаться там.

Войска Ирода были не очень велики из-за небольших размеров самой страны. Среди солдат было довольно много евреев из Иудеи, поскольку Ирод унаследовал от хасмонеев право набирать рекрутов и, вероятно, также перенял порядок, согласно которому земля раздавалась иудейским крестьянам за службу в армии. Военная помощь ожидалась особенно от жителей приграничных районов, которым также жаловали землю и различную степень местной автономии. Поскольку, однако, Ироду с большим трудом удавалось завоевать лояльность палестинских евреев, он набирал как можно больше рекрутов из осевших в Иудее евреев из других стран; они ему лучше подходили, благодаря отсутствию местных связей, которые могли заразить их бунтарскими настроениями. Особенно полезными были вавилонские евреи, и к концу царствия 500 конным лучникам из Вавилона на северо-востоке Ирод выделил постоянные поселения. Но царь также в значительной мере полагался на своих соотечественников из Идумеи: такая зависимость, должно быть, вызвала у него особое беспокойство, когда правителя этой территории Костобара заподозрили в предательстве. Идумеи уже в III веке до н.э. служили наемниками у Птолемеев в Египте, и их массовое обращение в дальнейшем в иудаизм дало в руки Хасмонеям военную силу, тем более ценную, что они были свободны от сектантских распрей. Неутолимая страсть к завоеваниям Александра Янная (умер в 76 г. до н.э.) требовала вербовки наемников по всей Малой Азии, но и он также считал, что идумеи как нельзя лучше подходят для такой службы. При Ироде они приобретали еще более важное значение, потому что его род был идумейским и он мог, как правило, быть уверенным в поддержке своего народа. И действительно, в начале его карьеры и царствования именно идумеи служили ему главной опорой. Впоследствии их укрепленные поселения вдоль границы постоянно оставались в состоянии полумобилизации и составляли ядро основной наемной армии Ирода. Наряду с ними воевали греки, фракийцы, германцы и галаты, которых перевели к Ироду из гвардии Клеопатры.

После того как Ирод успешно разделался со своими основными внутренними врагами, римский легион в Иерусалиме, в казармах которого одно время, когда царь был в отъезде, думали укрыться его жена и мать, вывели из страны. Но вполне вероятно, что Ирод сохранил определенное число римских офицеров в качестве инструкторов. Более того, имена офицеров в его пеших и конных войсках в последние годы его царствования наводят на мысль, что они, возможно, были римлянами. Его главнокомандующий, кажется, тоже имел, римское имя — Волумний, и весьма вероятно, что он как римлянин был откомандирован на эту должность и, вероятно, дополнительно исполнял какие-то обязанности в Сирии. Однако трудно сказать, по какому образцу — римскому или греческому — формировалась армия Ирода.

Известно, однако, что гражданская жизнь была организована в значительной мере на греческий лад. Тон задали монеты, на которых прекратили выбивать надписи на двух языках, иврите и греческом, как это делали его предшественники-хасмонеи, и писали только на греческом: «Царь Ирод». Его имя, оказывается, тоже греческое, означает «геройский»; и в отличие от хасмонеев у него не было иудейского имени, либо он им не пользовался. Его братьям и сестрам дали иудейские имена, хотя имя Фасаила (Фазиль) среди арабов было более распространенным. Но его детей, за исключением названных в честь дядюшек и тетушек, также называли на греческий лад. Еще в 44 году до н.э. трое послов Гиркана носили греческие имена и лишь один иудейское; а в последние десять лет царствования Ирода единственным лицом из всего его окружения, носившим иудейское имя, был его двоюродный брат Ахиав.

Первые пять книг (Пятикнижие) из Септуагинты, ранней греческой версии Торы, появились у египетских евреев, живших там в III веке до н.э. Уже к 200 году до н.э. наблюдалось основательное смешение иудейских и греческих понятий. Многие иудеи одевались по греческой моде и придерживались соответствующего образа жизни, и не только богачи; даже в отдаленных селениях на скромных могильных камнях имелись греческие надписи. Из греческого языка иврит усваивал многие торговые термины, а сам он больше применялся в литературе, юриспруденции и в литургических целях. Языком менее образованного люда был арамейский, западное или северо-западное наречие, считавшееся официальным языком в персидском мире и ставшее lingua franca всего ближневосточного мира; его и сегодня можно услышать в селениях по соседству с Дамаском. Но и в арамейском каждое пятое слово было греческого происхождения.

Типичным представителем иудеев, насаждавших эллинизм, был род Товиев, местных властителей, прибывших из окрестностей Есевона в Перее и обладавших властью до и после 200 года до н.э. при правлении Птолемеев, а затем Селевкидов. Казалось, что Товии и их приверженцы могут эллинизировать традиционное иудейство до полного исчезновения. Но их замыслы неизменно встречали сопротивление подавляющего большинства еврейского населения, и это сопротивление стало главным лозунгом маккавейской, хасмонейской революции. Народ иудейский — это неверная жена, и любовники-язычники сбивали ее с пути праведного. Но Хасмонеи не были против эллинизма вообще; их главная цель — соблюдать Закон. В том-то и состояла еще одна из иронии истории — и их режим, начав как ярый поборник чистого иудаизма, вскоре стал приобретать характерные черты обычной греческой или эллинистической монархии.

Но они не прошли этот путь до конца, и теперь многое говорило о том, что Ирод намеревался пойти значительно дальше. Правда, он во многих случаях учитывал болезненную чувствительность иудаизма. Но не всегда следовал этому, и именно исключения западали в людскую память. Они выглядели, по словам Арнальдо Момильяно, «цепью грубых надругательств над законом со стороны вероломного новообращенца».

В 1970 году Наум Гольдман говорил, что «огромной опасностью, угрожающей современному еврейству, является его быстрое размывание». Во времена Ирода многие иудеи могли бы сказать то же самое. Чем больше они соприкасались с эллинизмом, тем сильнее нарастали подспудные тенденции к партикуляризму, исключительности, порой прорываясь наружу. Нарастал экстремизм по отношению к неверным. Написанная в III веке до н.э. «Книга пророка Ионы» отличалась либеральным подходом и считалась с различиями между иудеями и неиудеями. И даже в Иродовы времена великий фарисей Гиллель, как и более позднее раввины, следовавшие его традиции, считал, что нет ничего невозможного в том, что и неверные могут быть праведниками. Однако многие писания, особенно найденные близ Мертвого моря свитки из кумранской библиотеки, содержат яростные нападки и отвергают малейшие контакты с этими «кичливыми язычниками». В Судный день их на выстрел не подпустят к Святому престолу. Даже тесно сотрудничавший с греко-римским миром Иосиф считал себя обязанным диктовать своим греческим писцам довольно язвительные замечания в адрес их соотечественников.

Царство Ирода, разумеется, никоим образом не было чисто иудейским. Оно включало чистых иудеев, неортодоксальных иудеев, таких, как самаритяне, новообращенных, как галилеяне и идумеи, и много других народов — греков, сирийцев и арабов, — которые не являлись иудеями ни в каком смысле этого слова. Это, как уже отмечалось, было именно тем, чего добивался Август, надеясь получить нечто вроде образцового эллинистического государства-клиента.

В неиудейских частях своей территории Ирод считал себя совсем свободным от иудейских условностей, позволив, например, воздвигнуть свою статую перед самым настоящим языческим храмом Зевса (Баалшамин) в Сиа на северо-востоке. Но что ему справедливо ставили в вину, так это проявлявшееся во всем предпочтение грекам, а не иудеям. Другая причина для беспокойства — это, должно быть, наводнение иудейской части территории ордами чужеземных переселенцев. Конечно, в отличие от вождей, насаждавших эллинизм в предыдущем столетии, Ирод не пытался силой навязывать эллинизм евреям, проживающим на иудейских землях. Тем не менее, как только смерть избавила иудеев от его тяжелой руки, вся подспудная ненависть к иноземцам выплеснулась конкретно на греков.

Суд Ирода по всем правовым терминам и по своей градации был греческим. Как и во всяком эллинском суде, в нем присутствовали его «родственники», люди, которые воспитывались вместе с его детьми (Syntrophoi), и четыре ранга «друзей», входивших в состав его главных советников. Его главный министр тоже носил греческий титул «управляющего делами царства», в котором сочеталась терминология греков и селевкидов и предполагалось особое касательство к финансам. На протяжении большей части царствования Ирода эту должность занимал некто Птолемей. Достойно сожаления, что древние историки в погоне за драматическими событиями уделяли мало внимания лицам, занимавшимся серьезным делом, поэтому Птолемей остается довольно туманной личностью. Правда, известно, что Ирод даровал ему плантацию в Ароус (Арис), в горах, в 20 милях к югу от Себасты, так как до нас дошли сведения, что после смерти царя она была разграблена арабами. Известно также, что в той критической обстановке Птолемей был одним из тех, кто заявил о своей верности избранному Иродом царю.

По имени Птолемея нельзя судить, был ли он греком или иудеем. Но совершенно ясно, что в суде Ирода находились греки и эллинизированные уроженцы Востока. Упоминаются имена преподавателя риторики Иренея, а также Андромаха и Гемеллы (последний, возможно, римлянин), обучавших царских сыновей. Но самой выдающейся фигурой в его окружении был Николай Дамасский, грек или эллинизированный сириец, одаренный и прославленный литератор, второй сын двух состоятельных и занимавших видное место жителей своего города; отец занимал много важных постов и выполнял многочисленные дипломатические поручения. Так получилось, что мы больше знаем о его внешности, нежели о внешности самого Ирода, ибо, как пишут, Николай был высок ростом, худ и отличался не в меру багровым лицом. До нас дошли лишь отрывки его сочинений. Может быть, он не был литературным гением, но во всяком случае обладал разносторонними знаниями и несомненно талантом, так что, уцелей его труды, они стояли бы выше многих дошедших до нас трудов других авторов. Кроме музыкальных произведений, он писал трагедии и комедии, философские и антропологические очерки, написал автобиографию, биографию Августа и всемирную историю. Последняя представляет особый интерес, потому что была главным источником для работ Иосифа об этом периоде (см, главу 19).

Николай был секретарем Ирода в самом высоком смысле этого слова, его постоянным собеседником, которого царь ставил выше всех остальных друзей (его брат входил в тот же круг друзей). Нет никакого сомнения, что именно в честь Николая Ирод подарил его родному городу — Дамаску — новый гимнасий и театр.

Николай пришел к Ироду с неожиданной стороны — до этого он учил детей Клеопатры и Антония. После смерти его прежних хозяев он в возрасте 34 лет перешел на службу к Ироду, с которым, как видно, уже был знаком в течение десяти лет. Однако влияние Николая достигло вершины лишь примерно к 20 году до н.э. когда Ирод попросил его давать ему уроки греческой философии и риторики. Сам царь практически не получил законченного образования. В детстве он посещал начальную школу, в десять лет его отослали для безопасности к арабскому двору. В детстве ему, должно быть, пришлось стать свидетелем многих ужасных событий, но в то же время он приобрел космополитические культурные пристрастия; несмотря на отрывочное образование, он, хотя и неосознанно, испытывал сильную тягу к эллинизму. Особый смысл приобретает посвящение ему Николаем своего труда об иноземных обычаях, ибо как советник он наверняка поощрял и формировал это увлечение.

В зрелые годы и позднее Николай сопровождал Ирода в его поездках, и тот поручал ему возглавлять трудные переговоры. Его положение в огромной мере упрочилось также благодаря тому, что он не только нравился Ироду, но и пользовался расположением самого Августа. Император познакомился с ним после битвы при Акции, скорее всего на Родосе, и ученый произвел на него впечатление. Он называл Николая своим товарищем — обращение, по существу приравнивавшееся к титулу, — и высоко ставил его в ряду друзей; очень высокая и красивая финиковая пальма, подаренная Николаем Августу в Риме, так и называлась «Николаевой пальмой». Более того, Николай пользовался влиянием и у замещавшего Августа Марка Агриппы, к которому он позднее обратился от имени попавшего в беду маленького городка Илион (Троя), где чуть не утонула жена Агриппы. Николай также успешно защищал перед Агриппой иудеев Малой Азии (см, главу 12), хотя сам и не был иудеем.

Николай придерживался великой традиции мыслящих в мировых масштабах греческих эрудитов и философов. Тем не менее, несмотря на свои связи с сильными римского мира, он мало бывал в столице. Более того, когда ему приходилось там бывать, он навлекал на себя критику из-за общения с простолюдинами, даже с рабами, вместо того чтобы составлять компанию аристократам. Он с удовольствием воспринимал такие обвинения; он был очень добрым, благожелательным человеком, и благодаря взаимодополняющим качествам они с Иродом, должно быть, представляли довольно любопытную пару. Николая также осуждали за то, что он не копил огромных богатств, даримых ему царем, а растрачивал их; говорили также, что его слава при дворе Ирода была незаслуженной. Чтобы утверждать такое, завистников более чем хватало. Однако и у нас есть причины для недовольства. Он был сверх меры верноподданным, и вследствие этого наши сведения о царстве соответственно дошли в искаженном виде. Иосиф местами излишне неблагожелателен к Ироду, а местами слишком благосклонен: в последнем случае его источником почти всегда служат труды Николая.

Как и главный министр Птолемей, он состоял в новом царском совете, который Ирод обычно созывал, когда требовалось услышать мнение его членов. Старый иудейский государственный совет, более половины членов которого были казнены в 37 году до н.э. для таких целей не созывался, а сохранялся только для рассмотрения религиозных обычаев. Вместо него Ирод держал, то ли официально, то ли иначе, этот новый совет из друзей и родственников, тем самым следуя обычаю других эллинистических монархов, да и, по существу, самого Августа. Если Ироду требовалась поддержка судебного приговора, такого, как приговоры о казни Гиркана или Мариамны, это был орган, мнения или одобрения которого Ирод добивался.

Кроме всегда присутствовавших главных советников, остальной состав совета не отличался постоянством. Например, когда провозглашалось что-то очень важное или когда раскрывалась опасная попытка подстрекательства к мятежу, чтобы создать видимость широкого представительства, привлекалось дополнительное количество знатных людей.

Политика, которую с помощью этих советников проводил Ирод, была смесью аристократизма, неукоснительной суровости и великодушной щедрости.

Подобно многим абсолютным властителям, он был убежденным сторонником прямого апеллирования «к народу». По важным случаям, вроде его торжественных возвращений после встреч с римскими вождями, чтобы приветствовать его, часто устраивали бурные народные встречи, которые не имели никакой конституционной значимости или силы, а просто собирались, не без подражания грекам, чтобы выслушать и одобрить волю правителя.

Подобным же образом лиц, виновных в участии в мятеже, включая и членов семьи Ирода, вытаскивали на враждебно настроенные народные судилища, не раз угрожали им расправой, до того как соизволит вмешаться царь. Иногда эти толпы разъяренных людей, как и другие подобные сборища, собирались чисто стихийно, но временами это были заседания официальных царских судов. Ибо Ирод, как до него Хасмонеи, конечно же создавал собственные суды. Иудейское представление, что царь не правомочен выступать в качестве судьи, начисто отвергалось, ибо отправление правосудия, как и законодательная деятельность, полностью находилось в его руках.

Когда в его семье случались неприятности и ее члены представали перед этими органами, Ирод ради популярности ссылался на иудейский Закон, не имевший отношения к тем законам, которые применялись судами. Суды, скорее всего, внешне действовали на основе греческих законов, унаследованных или позаимствованных у эллинистических царств, возможно несколько видоизмененных в соответствии с римской судебной практикой.

Для управления своими владениями Ирод также применил эллинскую систему. Вообще говоря, его администрация увековечила систему, бывшую в силе при Хасмонеях, которую они, в свою очередь, унаследовали от правивших до них Селевкидов и Птолемеев. Находившиеся под началом правителей главных провинций — Галилеи, Идумеи, Самарии и Переи (Иудея не имела правителя) — десять или одиннадцать областных единиц в иудейских частях страны были известны под греческим названием топархии, тогда как неиудейские территории делились на области, называвшиеся другим эллинским именем — мериды. Эти неиудейские области отличались от Иудеи, потому что основывались на городах-государствах греческого типа, которых не существовало на иудейской территории.

Хотя Ирод был вынужден согласиться на предоставление этим городам-государствам известной автономии, само это понятие ему не импонировало. Иудейским городам дозволялось еще меньше самоуправления, а несколько прибрежных общин — Иоппия, Иамния и Азот — потеряли последние остатки независимости и были сведены до статуса всего лишь центров топархии. Структура страны все больше централизовалась и бюрократизировалась наподобие принятой в Птолемеевом Египте; престолонаследие не одобрялось.

Правительство тоже было подозрительным и суровым, безопасности уделялось самое большое внимание. Собрания, кроме созываемых властями, запрещались, и даже к обычным скоплениям нескольких лиц власти относились с опасениями. «Не разрешались никакие собрания граждан, — пишет Иосиф, — нельзя было ни ходить вместе, ни находиться вместе, за всеми передвижениями следили». В городах, да и на открытых дорогах полчища соглядатаев выслеживали любые сборища. Высившиеся повсюду огромные крепости с их страшной репутацией также лишний раз напоминали о том, что надо быть осторожнее. После смерти Ирода в темницах обнаружили множество заключенных на длительные сроки.

Такова была участь инакомыслящего меньшинства; разумеется, это не было временем, когда процветала оппозиция. Но с другой стороны, Ирод неоднократно проявлял необычайную щедрость по отношению к населению, если на него обрушивалась беда. Сокращение налогов в крайних случаях не считалось — то была обычная практика эллинистических и римских правительств. Но когда наступало по-настоящему тяжкое время, он действовал энергично, проявляя при этом безграничную щедрость. Такая необходимость возникла в 25 году до н.э. когда Иудея пострадала от череды жесточайших засух, которые могли вконец подкосить и без того не щедрую на дожди страну. В данном случае засуха, похоже, стояла без перерыва второй год. Всходов практически не было, запасы иссякли, а вскоре начались вспышки чумы.

Ирод справился с положением, выделив за свой счет специальную рабочую силу и раздав огромное количество зерна. Зерно он закупил в Египте — дело трудное, но с правителем страны он дружил. Добрые отношения с римлянами пошли на пользу! Кроме того, он помог городам, находившимся за пределами его границ, послал семена жителям Сирии. Это, подчеркивает Иосиф, «принесло ему немалую прибыль». Семена, как правило, ссужались под 50 процентов! Но собственные подданные Ирода вряд ли были склонны возражать против высокой цены, которую приходилось платить за жизнь чужеземцам, к тому же прибыль шла на такую щедрую благотворительность в самой Иудее.

В заключение Иосиф отмечает, что все эти меры, понятно, добавили Ироду значительную долю популярности и порождали у людей вопрос, что это за человек, в котором уживались жестокая мстительность и невиданная щедрость. В другом месте историк вновь обращается к этой психологической проблеме и приходит к заключению, что Ирод вовсе не испытывал добрых чувств к своим подданным, а проявлял щедрость лишь из тщеславия — и во всяком случае щедрость эта имела неприятное звучание, так как средства на нее выколачивались жестокими методами. Последнее обвинение, увидим дальше, вообще-то не совсем справедливо. Менее ясным представляется вопрос о психологических мотивах его благотворительности. Легко таким путем, ставя под сомнение подлинные побуждения, отмахнуться от любых гуманных мер; благое дело остается неоспоримым фактом, и Ирод в данном случае был вполне милосердным правителем.

Иудеи, разумеется, имели богатые традиции заботы о бедных — между прочим, традиции эти значительно способствовали успешной благотворительной деятельности, позднее позволившей христианам утвердиться в Риме и других местах. Один из авторов Книги пророка Исайи, относящейся к V веку до н.э. возвестил о внимании Господа к угнетенным и притесненным (Исх. 61, 1, 3). 300 лет спустя автор Екклесиаста Бен Сира призывал людей обратить внимание на эту проблему, но был вынужден заключить, что пропасть между богатыми и бедными стала непреодолимой (Екк. 4, 1, 4). И в дальнейшем этот пессимизм, казалось, со временем становился все более оправданным. Отчасти виной тому известная двусмысленность позиции самих пользовавшихся влиянием фарисеев. В известном смысле они симпатизировали простым людям, потому что сами не были богаты и возлагали надежды на просвещение и согласие между людьми различных взглядов; по их инициативе проходили многие общественно важные решения, касавшиеся, например, защиты местных ремесел и сельского хозяйства. Противники даже обвиняли их в потакании бедным. С другой стороны, они были невысокого мнения о всех несведущих в Законе, а сюда включались не только те, кто заблуждался, но и просто малограмотные низы. Как говорил цитируемый в Священном Писании фарисей: «Но этот народ невежда в Законе, проклят он» (Ин. 7, 49). (В английской Библии «народ» переводится как «толпа». — Прим, перев.) Слово, переведенное как «толпа» или «люди от земли», первоначально было оскорбительным и адресовалось лицам «несведущим в Законе», то есть «невеждам», думающим иначе, чем фарисеи, или ведущим себя как иноверцы (или, в более поздние годы, как назначенные Римом чиновники). Но то же слово также весьма охотно и в известной мере не без оснований толковалось как свидетельство бесчеловечности, жестокости.

Благотворительная деятельность Ирода, не обращавшего внимания на знание или незнание Закона, выглядела предпочтительнее вышеупомянутой позиции, и Иосиф свидетельствует, что она принесла ему популярность.

В данный момент он чувствовал себя достаточно уверенно, чтобы взяться за проведение новой политики в религиозных делах. Этому предшествовал новый брак, на этот раз с женщиной, носившей то же имя, что и его любимая жена, казненная им в 29 году, — Мариамна. После того (согласно хронологическим расчетам, которые представляются вполне достоверными) он был по крайней мере еще раз женат, на самаритянке Малфаке. Не имеется свидетельств, что теперь, женившись на второй Мариамне, он развелся с Малфаке. В этом не было необходимости. Правда, отдельные теологи, и фарисеи, и монахи, выступали против многоженства. Но на деле никаких практических препятствий с религиозной стороны не было.

Новая невеста, Мариамна II, как и ее предшественницы и преемницы, несомненно, обладала поразительной внешностью, ибо Ироду нравились красивые женщины. Но за этим браком стояло нечто большее. Потому что вскоре последовало назначение ее отца, Симона II, первосвященником. Вспомним, что, когда Ирод впервые вступил на царство, его недуховное происхождение помешало ему стать первосвященником и он назначил на эту должность вавилонского иудея из старого священнического рода Ананеля. После короткого неудачного периода, когда первосвященником был юный шурин царя Аристобул III, впоследствии убитый Иродом, Ананель вернулся на это место. Потом он умер — или, возможно, его попросили отречься, — и на его место назначили кого-то другого. Теперь этого другого, в свою очередь, сместили и отдали эту должность отцу новой жены Ирода Мариамны П.

Первосвященник, на которого пал выбор царя, был сыном некоего Боэтуса, которого путают со знаменитым теологом, носившим то же имя, — основателем саддукейской секты — боэтусеев. С этого времени Ирод (осуждаемый ортодоксами) время от времени смещал и назначал первосвященников, и так уж вышло, что почти все они долгое время были выходцами из рода Боэтуса или семейств, находившихся с ним в родственных связях. Это по существу монопольное положение, бросавшееся в глаза, и стало отличительной чертой нового порядка. "Горе мне, — восклицал не принимавший их иудей, — от дома Боэтусова! Горе мне от их дубинок! "

Покидавшие один за другим это место первосвященники продолжали пользоваться преимуществами этого высокого звания. Больше того, этот ореол распространялся на их семьи и других родственников. В результате члены этих семей, группировавшихся вокруг сановника, на которого в тот момент падал выбор царя, образовывали избранную, но постепенно растушую группу, обладавшую немалым влиянием. Непременной особенностью группы была преданность царю, который задумал таким путем распространить свою власть на значительные слои иудейской аристократии. Существенная часть фарисеев уже оказала ему по крайней мере пассивную поддержку, да и позицию монашеских групп, например ессеев, можно было характеризовать как повиновение. Но старая иудейская знать, саддукеи, до сих пор вела себя враждебно или уклончиво, поскольку их было очень много среди казненных Иродом после захвата Иерусалима 45 членов государственного совета, да и оставшиеся в живых были потрясены уничтожением великого множества хасмонеев. Теперь же, используя должность первосвященника, Ирод создавал новую, преданную ему саддукейскую аристократию; аристократию отчасти потомственную.

Занятый этими перестановками с целью заручиться поддержкой влиятельных иудейских кругов, Ирод находил время и для приятного занятия — возведения для себя достойного жилища в столице царства.

Расположенный на горном хребте высотой 2500 футов над уровнем Средиземного моря и 3800 футов над Мертвым морем, образующим костяк Иудеи, Иерусалим господствовал над проходившим вдоль страны главным горным путем. Но все же его выдающиеся вперед треугольные отроги с долинами Кидрона к востоку и Хиннома к югу и западу сочетают такую доступность с известной долей рациональной изоляции; это скорее город, в котором предпочтительнее искать укрытие, нежели налаживать отсюда широкие связи. «Когда заезжий турист рассматривает Иерусалим, — замечает Вернер Келлер, — он почти физически ощущает его упорство, стойкость и несгибаемость».

В Иерусалиме уже находилось два царских дворца: хасмонейский (Акра) на возвышенности к западу от ограды храма и собственный замок Ирода, Антония, у северо-западной стены храма. Дворец Хасмонеев едва ли годился для жилья, во всяком случае Ирод не желал жить в их резиденции. Что до Антония, он построил этот дворец-крепость и сделал своей резиденцией, но его близкое соседство с храмом вызывало нежелательные замечания, а у царя, возможно, возникали неприятные ассоциации, связанные с его прискорбным браком с первой Мариамной. Был еще один недостаток практического свойства. С севера и запада дворец закрывали горы, и даже с юга обзор ограничивался возвышенностью позади долины Хиннома. А это означало невозможность прямой передачи сигналов из Антонии в другие крепости страны. Видимо, по этой причине царь решил построить новый дворец в совершенно другой части Иерусалима.

Он выбрал площадку на западной окраине Иерусалима, в Верхнем городе, там, где теперь находятся цитадель и Врата Яффы. Это место господствовало над западным отрогом, точно так же, как храм возвышался над восточным; отсюда можно было посылать сигналы на много миль во все другие крепости. Этот дворец-цитадель, строительство которого началось в 23 году до н.э. должен был дважды превышать размеры Антонии, стать целым городом, застроенным всякого рода зданиями. Его окружала стена высотой 45 футов. Северо-западная и западная стороны этой стены составляли часть городской стены и были в этом месте отмечены тремя примыкающими башнями, носившими имена Гиппия (погибшего в бою друга юности Ирода), Фасаила (покойного брата царя) и Мариамны (вероятно, его нынешней жены — хотя, должно быть, могла легко прийти не ко времени на память ее предшественница). Башня Гиппия, контролировавшая подземный доступ к новому акведуку, снабжавшему водой дворец, стояла поблизости от существующих Врат Яффы. Башня Фасаила выросла там, где теперь высится большая северо-восточная башня цитадели, башня Давида, и в ней до довольно высокого уровня сохранилась каменная кладка башни Ирода. Башня Мариамны находилась в северо-восточном углу. Стюарт Пероун пишет:

"Эти башни стояли на уступе в 30 футов и сами имели высоту 128, 125 и 72 фута. Они были квадратными и стояли на основаниях из массивных кубов, выточенных из огромных камней и подогнанных так искусно, что казались одной монолитной глыбой. Башня Гиппия была 45 квадратных футов в основании, Фасаила — 60, а Мариамны только 35. Вершины были значительно меньше в размерах. Непосредственно над основанием башни Гиппия находился водоем 35 футов глубиной для хранения дождевой воды, а за ним двухэтажное здание, увенчанное парапетом с бойницами. Башня Фасаила была аналогичной конструкции, нижний этаж составлял крытую галерею, а на втором были купальня и прочие изысканные апартаменты. Она была настолько великолепна, утверждает Иосиф, что выглядела как знаменитый Фаросский маяк в Александрии, только больше размером. (О том, что Фарос был квадратной башней в несколько этажей, нам теперь известно по ее изображениям на мозаиках в Герасе (Иераш).) Башня Мариамны, названная женским именем, была меньшего размера, но пышнее и разнообразнее обставлена.

Южнее башен находился главный дворец с двумя большими покоями, названными в честь Августа и Марка Агриппы. Кроме них было множество других помещений, некоторые так велики, что в них можно было одновременно уложить спать сотню гостей. Стены инкрустированы редкими дорогими видами мрамора, потолочные балки необычной ширины и богато украшенные, вероятно, привезены из Ливана. Глаз радовали изысканные картины и скульптуры, а вещи домашнего обихода изготовлены из золота и серебра. Снаружи ряд галерей, украшенных удивительной резьбы колоннами, в окружении зеленых лужаек и рощиц, орошаемых из глубоких каналов и прудов, которые пополнялись освежающими струями бронзовых фонтанов".

Выше водоемов, продолжает он, располагались голубятни с домашними голубями. Размещавшиеся посреди этого огромного парка, вызывавшего в памяти дворцы эллинов, голубятни находились примерно на месте нынешних полицейских казарм или Армянского сада. Голуби играли роль курьеров и представляли часть Иродовой системы связи. Одомашнивание этих птиц восходит ко временам Древнего Египта, но Ирод унаследовал эту практику от идумейского города Мариссы, где до разрушения его парфянами в 90 году до н.э. их во множестве разводили как священных птиц в пещерах в честь Атаргатис-Танит, языческой богини, отождествлявшейся с Афродитой. Если говорить о более прозаичных вещах, то птичий помет использовался в качестве удобрения. Раввины того времени, в других отношениях довольно сдержанно относившиеся к постройкам Ирода, по крайней мере благожелательно относились к разведению этого вида голубей.

В 17 милях к северо-востоку от Иерусалима — 23 мили круто спускавшейся дороги — лежит Иерихон, «самая глубокая дыра в мире». Этот оазис финиковых пальм и бальзамниковых деревьев, по словам Иосифа, «в изобилии обладал самыми редкими и вызывавшими восхищение вещами»; и именно здесь Ирод устроил свою зимнюю столицу и резиденцию — в том месте, где на иерихонскую равнину в двух милях к югу от давшего ей имя ветхозаветного города с шумом вырывается из расщелины Долины Призрака Смерти (названной так из-за царившего там глубокого мрака) поток Вади-Килт.

Охраняемый громадной крепостью Кипры, дворец Ирода, как и дворец в Иерусалиме, включал апартаменты в честь Августа и Агриппы. Рядом с этим местом во время раскопок обнаружили площадку длиной 200 футов с расположенным посередине полукруглым садом с причудливо изрезанным декоративным водоемом (не тот ли это пруд, где, по указанию Ирода, держали под водой юного первосвященника Аристобула III, пока тот не захлебнулся?). Вокруг были другие изящные сооружения. В большинстве случаев при строительстве широко использовался камень, но поскольку поблизости от Иерихона камня не было, то здесь стены выкладывались из ромбовидных кирпичей (opus reticulatum), характерных для построек периода Августа в Италии. Как писал Дж. С. Келсоу: «Все в этом административном центре сразу вызывает в памяти Рим или Помпею. Можно сказать, что этот новозаветный Иерихон — частица Рима времен Августа, чудом перенесенная на волшебном ковре с берегов Тибра на берега Вади-Килт».

Неподалеку был обнаружен второй комплекс зданий площадью 79 на 43 ярда, видимо вмещавший совершенный гимнасий и палестру с причудливыми купальнями. Ромбовидных кирпичей здесь не видно, но нельзя исключить, что этот комплекс, как и другой, относится ко времени Иродова царства, хотя, возможно, к другому его периоду. В Иерихоне также были ипподром, театр или амфитеатр, возможно, и тот и другой; Иосиф утверждает, что были оба, но он мог ошибаться.

Выбор места для Иродова Иерихона, несомненно, в значительной мере определялся тем, что Долина Призрака Смерти исключительно богата источниками. Три из них и еще два неподалеку, направленные в акведуки, обеспечивали в изобилии водой новый город, парк и плантации оазиса. В 12 милях к северу Ирод в память своего брата Фасаила основал сельскохозяйственное поселение и образцовую ферму; именно здесь выращивали финиковые пальмы, названные именем Николая Дамасского. Это местечко до сих пор называется Фасаил — практически единственный сохранившийся словесный след Ирода и его семьи.

Но Ирод отнюдь не довольствовался дворцами в Иерусалиме и Иерихоне. Из провинций оставались еще Галилея, Перея и Идумея; во всех он построил себе резиденции. В Галилее он избрал для этого главный город Сепфорис (Зиппори), захваченный им в снежную вьюгу во время первого завоевания страны. В Перее, за Иорданом, он построил жилые покои в Вифарамфте (Бет-Харам, Ер-Раме) в шести милях к северу от Мертвого моря. На другом, идумейском, краю моря в одном самом унылом и суровом месте, на вершине горы Масада, он воздвиг два дворца. «На всей земле, — пишет об этом заброшенном местечке близ Мертвого моря исследователь Палестины географ Джордж Адам Смит, — наверняка нет другого места, где Природа и История объединились в таком ужасном заговоре, где такая страшная трагедия нашла себе такую ужасную сцену». Для современных израильтян Масада — место паломничества в память сопротивления римлянам во время Первого иудейского восстания или Первой римской войны (см, главу 17). Но более чем за 100 лет до нее эта огромная, похожая на опрокинутую лодку скала в 40 году до н.э. когда парфяне хлынули в страну, стала убежищем семье Ирода, а сам он поспешил в Рим за поддержкой и впоследствии построил здесь две резиденции. Но эти ассоциации не вполне объясняют его выбор: что-то в его собственном характере подсказало это место, так нарочито удаленное от людей, окруженное таким фантастически безжизненным ландшафтом, какой едва ли можно передать на фотографии.

Как и другие избранные Иродом обиталища, Масада служила и крепостью, и дворцом; перестроенная им стена, протянувшаяся на целую милю по обрывистому краю горы, была 20 футов высотой, 12 футов толщиной и перемежалась не менее чем 38 башнями, каждая высотой 70 футов и более. Больший из его двух масадских дворцов площадью 36 000 квадратных футов находился на западной оконечности плато. Многочисленные важные находки, обнаруженные во время недавних раскопок, включали тронный зал, а также вестибюль с мозаичным полом; это, пожалуй, самая ранняя из найденных в стране цветных мозаик. В ее узорах тщательно избегаются фигуры людей и животных, что могло бы считаться нарушением второй заповеди. Другие весьма изящные мозаики обнаружили в купальне и коридоре. Увидела свет и кухня — с громадными плитами и кладовыми, достаточно большими, чтобы обеспечить обитателям дворца автономное существование. «Во времена Ирода, — пишет Игель Ядин, — в этих кладовых хранились более дорогие и изысканные вещи, чем в общественных кладовых Масады. Об этом свидетельствуют найденные нами разбросанные повсюду осколки сотен таких изящных сосудов, как флаконы и кувшинчики для косметических масел».

Однако куда более необычным был второй дворец Ирода в Масаде, стоявший на узкой северной оконечности вершины той же горы и, по существу, выдававшийся за ее пределы, нависая над пропастью на расположенных одна над другой трех террасах, поддерживаемых массивными стенами высотой 80 футов. Нижняя терраса, вмещавшая комнаты, купальни и расписные колоннады с пилястрами, главным образом предназначалась для того, чтобы любоваться угрюмым, пугающим пейзажем. Этой же цели служила и средняя терраса, включавшая декоративное сооружение. Верхняя терраса служила жильем для Ирода и его ближайшего окружения (остальные располагались в других местах на горе). Четыре жилые комнаты украшали росписи и мозаика; на северной оконечности с большой полукруглой галереи на три стороны света открывался потрясающий вид.

Позади этого северного дворца находилась большая крытая купальня — еще один сюрприз в этом безводном районе, — наполнявшаяся из рядов огромных резервуаров для сбора дождевой воды и в редких случаях паводковых вод двух горных ручьев. Резервуары находились неподалеку от северного дворца. Но главные соображения, по которым царь решил удивить своих инженеров и архитекторов такой поразительной задачей, были связаны с климатом. «Северный край скалы Масада, — пишет Ядин, — особенно средняя и нижняя террасы, — единственное место в Масаде, вдвойне защищенное большую часть дневного времени: от солнца — здесь всегда приятная прохлада, и от южного ветра — скалистые стены обеих террас преграждают ветер, здесь всегда тихо. Только у Ирода, необычно способного строителя, мог родиться план создать для себя на этом месте трехъярусный дворец-виллу».

Итак, в дополнение к дворцам в Иудее, Галилее и Перее Ирод построил себе эти удивительные жилища в своей родной Идумее. У него также были дворцы в областях, вообще не принадлежавших его царству. Один находился в Аскалоне — естественном порте Идумеи. Расположенный в плодородном, хорошо орошаемом прибрежном оазисе между двумя грядами окаменелых дюн, огражденный полукругом скал, завершавшимся крепостными стенами, этот небольшой город-государство оставался свободным анклавом внутри царства Ирода. Он мог, если бы захотел, включить город в свои владения, но предпочел не делать этого; благодаря связям с царской семьей город пользовался привилегированным положением. Иродов дворец в Аскалоне еще не обнаружен, но известно, что царь украсил его купальнями, фонтанами и колоннадами. Часть одной такой колоннады, Колонного зала, ведущей к зданию сената, можно видеть сегодня в раскопках Иродова здания на углу муниципального парка.

Позднее один из правителей Сирии подарил ему дворец в столице — Антиохии — несомненно, в благодарность за щедро одариваемые Иродом сирийские и финикийские города (см, главу 14).

Подарки, которыми Ирод обменивался с населенными пунктами Сирии и Финикии, свидетельствуют о том, что ему постоянно приходилось уделять своим северным границам внимание; именно в этом направлении он обратил свой взгляд в 23 году до н.э. Его ближайшими соседями на северо-востоке были итурейцы. Обосновавшийся на хребтах Ливана и Антиливана и в лежащей между ними долине Бекаа, этот народ также владел территорией, простиравшейся до берегов Галилейского озера и еще дальше на восток, по другую сторону верховьев Иордана. Итурейцы — неуправляемое племя арабов, искусные лучники, склонные к разбою. Однако всего за столетие до того эллинизированный основатель их династии организовал нечто, более или менее похожее на государство со столицей в Халкиде (?) ниже Ливана (ранее Герры) и важным религиозным центром в Гелиополе — городе Солнца (Баальбек).

Сына основателя династии утвердили в княжеском звании Помпеем, но позднее он причинил Ироду много неприятностей, поскольку являлся зятем врага Ирода — Антигона и в 42 — 41 годах до н.э. укрывал его на своей территории, давая ему плацдарм для возвращения в Иудею в качестве ставленника врагов римлян — парфян. Следующий «тетрарх и верховный жрец», как назывались эти правители на монетах, тоже считался сторонником парфян и стал одной из жертв Клеопатры. Но его сыну Зенодору, как и Ироду, удалось ценой арендной платы вернуть по крайней мере часть территории предков. Впоследствии, как и Ирода, его утвердил в княжении Август.

Однако теперь неприятности ожидали Зенодора. От разбоя его итурейцев больше всего страдал богатый торговый сосед — Дамаск, и правители города слали многочисленные жалобы наместникам Сирии. Можно предположить, что советник Ирода Николай, сам выходец из Дамаска, поддержал их протесты. В конце концов в 23 году до н.э. Август приказал радикально урезать владения Зенодора. У него отняли всю их южную и юго-восточную часть и передали Ироду.

Эта обширная территория ныне принадлежит Сирии, образуя ее южную оконечность к востоку от Голанских высот. В античные времена она делилась на три области — равнинную Батанею и более отдаленные горные Трахонитиду и Авранитиду. Древние авторы думали, что носившие эти названия географические единицы были очень разными по размеру и находились в удаленных друг от друга местах. Однако Батанея, можно сказать, соответствовала части библейского Башана и представляла собой безлесную, но богатую скотом равнину (Ен-Нукра между Леей и Галаадом). Трахонитида — это современные Лея и Сафа к юго-востоку от Дамаска, беспорядочный лабиринт глубоких ущелий и вулканических кряжей. «Он образует идеальное убежище для тех, кто не в ладах с законом, — отмечает А. Г. М. Джоунс. — Вторгшимся войскам приходится двигаться вслепую: здесь не найдешь господствующих высот, откуда можно сделать обзор местности». Цель передачи этой территории Ироду, утверждает Иосиф, — дать ему возможность очистить ее от банд разбойников, как представляло правительство, хотя придерживавшиеся других политических взглядов, возможно, считали их скорее партизанскими отрядами. Их убежищами были практически недоступные пещеры.

Третью пожалованную Ироду область, Авранитиду, следует отождествлять с горами вулканического происхождения к юго-востоку от Трахонитиды, до сих пор называемыми Джебель-Хауран. Сегодня второе их название (Джебель-Друз) напоминает, что это родина традиционно не признающих власти друзов; это место всегда служило удобным убежищем для находившихся в бегах. Столицу Авранитиды Канафу признал городом Помпеи, и как раз поблизости, в Сиа, Ирод построил или перестроил храм Баалшамин, украсив его двор собственной статуей.

Однако из-за аннексии Авранитиды снова стали весьма напряженными отношения Ирода с его арабскими (набатейскими) соседями. Прошло лишь восемь лет после тяжелой войны Ирода с этими арабами, которую иудеи выиграли с огромным трудом. После битвы при Акции арабы, как и Ирод, поспешили снискать расположение Октавиана. Но вскоре умер их царь, Малх; согласно одной версии, к этому приложила руку Клеопатра — одно из ее последних деяний. Его преемник, Обод (Абуд) III, — старый, тяжелый на подъем человек, полностью находившийся под влиянием умного молодого красавца — главного министра Силлея (Шуллея), который отныне начинает играть важную роль в повествовании об Ироде.

Мы не вполне уверены, что означает титул, дарованный арабами Ироду по окончании войны. Если, однако, он считал, что титул давал право вмешиваться в дела их царства, то, должно быть, Силлей скоро разочаровал его, ибо он не меньше Ирода стремился превратить свое царство в важную государственную единицу. Но и Силлею, в свою очередь, приходилось считаться с неотступным вниманием Августа, страстно желавшего, чтобы арабы более старательно играли отведенную им роль царства-клиента, и, видимо, в противном случае готового включить его в состав империи, Во всяком случае, было неприятно слышать, что он может либо иметь с ними дело как с богатыми друзьями, либо победить их как богатых врагов.

Более того, Август имел виды на южную часть Аравии с богатым царством Арабия Фелих («Счастливая Аравия») с центром в Эвдамоне (Аден, ныне в Южном Йемене), которое, пользуясь весьма выгодным монопольным обладанием Баб-эль-Мандебским проливом, контролировало торговый путь между Египтом и Индией. В 25 году в этот район отправилась экспедиция под командованием Элия Галла, наместника Августа в Египте. Ироду и Силлею приказали выделить войска, и они соответственно послали 500 и 1000 человек, а Силлею также поручили организовать перевозки и консультировать в отношении маршрута. Это ставило его перед серьезной дилеммой. С одной стороны, он был вынужден угождать Риму, в то же время полное овладение Римом Южной Аравии означало бы для Силлея утрату своего положения торгового посредника.

Получилось так, что его репутация у римлян оказалась под угрозой из-за того, что экспедиционные силы надолго пропали в пустынных пространствах, где на протяжении бесконечного похода терпели ужасные лишения. Но всем удалось избежать позора, потому что, в конечном счете, под впечатлением такого доставшегося дорогой ценой результата усилий римлян южноаравийское царство официально приняло дружбу римского народа. Можно сказать, формально оно становилось царством-клиентом — на их монетах появилось изображение лица, напоминавшего Августа. Но оно, можно сказать, относилось к весьма неопределенному разряду самых удаленных государств с минимумом обязательств. Однако, по крайней мере, оно, вероятно, согласилось поступиться монополией на пролив.

Хотя спустя 20 лет Силлея обвиняли в измене в связи с этим делом, в тот момент ему удалось уцелеть и избежать немилости. Общепризнано, что он не уберег армию от ненадежных и, возможно, продажных проводников, которые завели ее не туда, но, быть может, виноват был не он, а римляне: возможно, вопреки советам и разведывательным данным они настояли на том, чтобы большую часть пути проделать не по морю, а по суше. Во всяком случае, Силлей мог утверждать, что главная цель достигнута; в то же время своим сообщникам доверительно говорить, что удалось избежать римского окружения.

Неизвестно, каким было отношение к этим событиям Ирода — кроме естественной озабоченности судьбой принимавших участие в экспедиции собственных войск. Но очень скоро стало ясно, что напряженные отношения между иудеями и арабами, приведшие к войне 32 — 31 годов до н.э. отнюдь не ослабли, более того, снова обострились. Однако это совсем не отвечало намерениям Силлея. Приблизительно в 25 году он нанес дипломатический визит в Иерусалим, несомненно в связи с урегулированием многочисленных общих для обоих царств финансовых вопросов. Пока он там гостил, сестра Ирода влюбилась в блестящего молодого арабского правителя. До этого времени ее супружества заканчивались катастрофически — первых двух мужей казнил ее брат: первого, Иосифа II, за подозрительное поведение, когда тот замещал Ирода в его отсутствие, а второго, Костобара, после того как она развелась с ним, а затем сообщила царю о его государственной измене.

И вот теперь она обратила внимание на Силлея. Нам неизвестно, насколько он был осведомлен о ее любопытной репутации. Во всяком случае, он, кажется, ответил взаимностью или по крайней мере увидел в таком браке открывающиеся перед ним блестящие возможности. Так что через несколько месяцев он снова приехал в Иерусалим просить у Ирода ее руки. Но здесь возникла трудность. Ирод напомнил просителю руки, что он, Ирод, и его идумейский род принадлежат к иудейской вере и что каждый вступающий в их семью тоже должен сделать обрезание и стать иудеем. Силлей ответил, что для него это никак невозможно, так как соотечественники забросают его до смерти камнями. Ирод заявил, что в таком случае предлагаемый брачный союз неосуществим, и дело кончилось ничем. Сильно расстроенная и еще больше взбешенная слухами о ее внебрачных связях с Силлеем Саломея обратилась к супруге императора — Ливии, с которой она находилась в дружеских отношениях, с настоятельной просьбой как-нибудь поправить положение. Но Ливия не помогла. Несомненно следуя совету Августа, она дала понять, что надо отдать предпочтение решению Ирода. Царь попытался помочь Саломее найти решение: предложил выйти замуж за одного иудея — Алекса II. Саломее он не понравился; но все, что могла посоветовать Ливия, так это делать что говорят.

В этом инциденте есть что-то загадочное. Совершенно ясно, что вопрос религии создавал трудно решаемую проблему. Однако если дело обстояло таким образом, странно, зачем Силлею, которого никак не назовешь глупцом и который не позже других понял проблему, нужно было настаивать на браке. Похоже, что поначалу его поощрял к этому шагу Ирод. Царь, сам наполовину араб, возможно, сначала был готов разрешить сестре уехать, отрекшись от иудаизма, но позднее, поняв, какую решительную оппозицию это вызовет у иудеев, передумал. Но видимо, это было не единственной причиной отказа. Похоже также, что против брака прежде всего выступил брат Ирода и Саломеи Ферора. Нетрудно понять, почему Фероре представлялось вполне вероятным, что, женившись на Саломее, Силлей должен будет только ждать смерти Ирода, чтобы захватить всю Иудею и присоединить ее к своему Арабскому государству.

Как бы то ни было, Силлей покинул Иерусалим, и каким-либо видам на дружбу между Арабским и Иудейским государствами был положен конец. Вскоре, как мы видели, трения обострились, после того как Август приказал ливанскому князю Зенодору уступить Ироду обширные территории на севере Трансиордании. Дабы уклониться от выполнения этого приказа, Зенодор спешно договорился о продаже крайней восточной части этих территорий, Авранитиды (Джебель-Друз) Арабскому царству. Силлей ухватился за эту идею, потому что обладание этой местностью открывало ему караванный путь в Дамаск. Но Август отказался утвердить сделку, и Ирод при помощи опытных проводников силой овладел территорией. Кажется, чтобы дать Ироду возможность справиться с этой задачей, император также дал ему особое право, весьма необычное для царя-клиента, высылать беглецов из стран, не находившихся под его юрисдикцией.

Как видим, Ирод пользовался у римлян большим авторитетом, а теперь он возрос еще больше. В 23 году из Рима в восточные провинции прибыл Марк Агриппа — правая рука Августа — с широкими полномочиями наместника императора, по существу его заместителя. Он обосновался на своем любимом острове Митилена (Лесбос). Видимо, зимой 22/21 года Ирод нанес ему визит.

Если время визита, как представляется, отмечено правильно, можно спросить, почему Ирод так долго медлил с ним. Во всяком случае, когда приезжал на восток Октавиан, Ирод проявил куда больше рвения. Возможно, что царь медлил ввиду слухов о несколько натянутых отношениях между Августом и Агриппой. Агриппа, необычайно одаренный человек, оказал неоценимые услуги императору, но, как утверждали, он был, уязвлен тем, что Август, кажется, в качестве своего преемника отдавал предпочтение своему молодому зятю Марцеллу. Даже считали, что именно поэтому Агриппу услали из Рима. Но вскоре после отъезда последнего на восток Марцелл умер, а также становилось очевидным, что другой главный советник Августа, Меценат, определенно шел вторым после Агриппы. Выяснилось, что тянуть дальше с визитом нельзя.

Итак, Ирод отправился на Митилену, и, судя по дальнейшим событиям, есть все основания считать, что и у Агриппы, как ранее у Августа, он добился полного успеха. Агриппа не был тем человеком, которого легко покорить. Но и на этот раз способность Ирода очаровать, произвести впечатление снова оказалась на высоте.

Правда, визит царя был недолгим, потому что в 21 году Агриппу отозвали в Рим; теперь сам Август отправлялся на восток и хотел, чтобы Агриппа замещал его в свое отсутствие. К тому же особое положение Агриппы было лишний раз подчеркнуто его браком с дочерью императора Юлией, недавно овдовевшей после смерти Марцелла.

В ходе бесед Ирода с Агриппой был улажен по крайней мере один вопрос: двое сыновей Ирода поедут в Рим на учебу. К их числу не принадлежал старший сын, Антипатр II, потому что после развода с его матерью, Дорис, ни мать ни сын не были обласканы царской милостью. Не посылали в Италию и сыновей самаритянки Малфаки (Архелая II и Антипу II), а сын его последней жены, дочери нового первосвященника Мариамны II, был еще мал. В Рим завершать образование должны были отправиться сыновья казненной царем в 29 году до н.э. хасмонейки Мариамны I.

По приезде в столицу эти двое юношей, Александр III и Аристобул IV, должны были жить в доме римлянина по фамилии Поллион. Предполагалось, что это Гай Азиний Поллион, видный государственный муж, известный писатель и покровитель литераторов. Но при новом режиме Августа Азиний Поллион держался подчеркнуто отчужденно, следуя устаревшим пристрастиям к libertas, свободе слова и дел аристократа. «Он, — по выражению сэра Рональда Сайма, — был своего рода привилегированным мелким нарушителем общественного покоя». Ирод вряд ли доверил бы своих детей этому в известной мере настроенному против Августа деятелю, и скорее они были вверены заботам Публия Ведия Поллиона, одного из видных сторонников имперских порядков. Всадник, возможно выходец из простой семьи, прославившийся своей показной роскошью и жестокостью, он был ведущим финансовым экспертом режима, которого высоко ценил и которому доверял Август, вскоре после победы при Акции вверивший ему крайне важную провинцию Азия (запад Малой Азии). Так что дом Ведия Поллиона вполне мог служить местом, где Ирод поселил своих сыновей. Хотя они и не были старшими детьми, их хасмонейская кровь, несмотря на трагическую судьбу матери, позволяла считать их вероятными наследниками, и в тот период, похоже, так думал и сам Ирод. Но его заботы о таком их образовании вызвали глубокое недовольство у многих иудеев. Ибо в Риме сыновьям Ирода предстояло жить в, доме неиудеев, и их наставниками тоже были бы неиудеи.

Как обычно, от нападок изнутри можно было отмахнуться, если Ироду удавалось привлечь внимание к своим успехам в отношениях с римлянами. И такая блестящая возможность возникла в 20 году до н.э. когда Август лично появился в Сирии. Ирод отправился в Антиохию встретиться с ним второй раз, сопровождал его друг и министр Николай Дамасский (тот записал, что видел приехавших встретиться с императором послов из Индии).

В это время Август, как и многие римские вожди, посещавшие эту часть света, был главным образом озабочен отношениями с восточной державой Парфией. Как всегда, яблоком раздора была Армения: римская гордость прежде всего требовала отмщения за трагедию Красса 33 годами раньше и возвращения захваченных в то время римских знамен. Умнее, чем большинство римских правителей до и после него, Август решил, что армянский вопрос лучше уладить дипломатическими, чем военными средствами; а в мае 20 года до н.э. парфяне к тому же вернули знамена пасынку императора Тиберию. На них произвело впечатление прибытие внушительной римской армии под командованием Тиберия. Если бы дело дошло до драки, наличие на сирийском фланге сильной и надежно защищенной Иудеи имело бы существенно важное значение и Ироду пришлось бы сыграть свою роль. Но до драки дело не дошло. Тем не менее Ирод смог с выгодой использовать присутствие Августа; за время пребывания в Антиохии император принял несколько важных решений, касавшихся Иудеи.

Первое решение явилось результатом зигзага удачи в пользу Ирода. От прободения кишечника умер ливанский князь Зенодор, которого за три года до того обязали уступить иудеям три большие области к востоку от Галилейского озера. В результате Ироду передали еще две области к северу от озера, что означало весьма значительное расширение его царства. Одной из них была Улафа, расположенная на северной оконечности нынешней израильской территории; ее название сегодня сохранилось в названии пересохшего озера Хула. Другой новоприобретенной областью была Паниада у подножия горы Хермон, включая город под тем же названием, ныне Банияс, в части территории Сирии, оккупированной Израилем в 1967 году. Август постоянно стремился разбавить царство Ирода неиудейскими землями и был весьма доволен тем, что у границ сирийской провинции такой надежный монарх-клиент вместо не заслуживающей доверия династии Зенодоров.

Что до Ирода, тот был доволен приобретением расположенной на склоне горы Хермон важной неиудейской святыни, по имени которой была названа Паниада — Панин, или святилища Пана. Здесь, над пещерой, где находился один из главных истоков Иордана, стоял алтарь Пана. Он изображен на монетах Кесарей Филиппи (так переименует Паниаду сын Ирода), а развалины можно видеть и сегодня. Перед гротом Ирод воздвиг храм, посвященный Риму и Августу, — двойник храма, который он построил в Себастии, — из белого мрамора, однако разбросанные кругом обломки колонн давали основания полагать, что портик воздвигли из египетского гранита. Если это так, то в выборе материала сквозила насмешка — вероятно, задуманная как злой выпад против посмертной славы Клеопатры. Ибо Паниада — место битвы в 200 году до н.э. после которой египтяне навсегда утратили господство над Палестиной. Они проиграли ее Селевкидам, но теперь и Селевкидов давно не было; освободившие от них Иудею Хасмонеи никогда не доходили до Паниады. И вот теперь Ирод ее присоединил, и приобретение этих северных территорий означало, что под ним был весь традиционный исторический Израиль, от Дана до Вирсавии, — Дан находился всего в нескольких милях от Паниады, а Вирсавией являлась его родная Идумея. Ни один иудей со времен Соломона не правил таким огромным царством.

Хасмонеем, чьи владения приближались по размеру к Иродовым, считался Александр Яннай. И самым долговременным из его приобретений было завоевание и обращение в иудаизм расположенной за Иорданом Переи. Ее узкая длинная территория протянулась начиная от 20 миль к югу от Галилейского озера до срединных берегов Мертвого моря — от открытых ветрам благоухающих лесов, садов, виноградников и житниц Гилеада до растрескавшихся каменистых степей Моава. К северу от границ Переи располагались греческие города-государства (Декаполис). Но большая часть ее границ нуждалась в охране от арабов Силлея: этой цели главным образом служили грозные перейские крепости Ирода Махер и Восточный Геродиум.

А теперь, в 20 году до н.э. когда Ирод был в Сирии у Августа, он сказал императору, что хочет облегчить себе жизнь, посадив своего брата Ферору тетрархом (князем) в Перее. Кое-кто из современных исследователей счел, что к этому его принудил Август, имевший в виду, что Ферора будет в значительной степени независим от Ирода. Но конечно же эта идея принадлежала самому Ироду и имела целью укрепить свою власть, а не делить ее. Верно, что Ферора был почти неуправляем, но Ирод считал, что сможет с ним поладить. В Фероре странным образом уживались слабоволие и упрямство. По своей слабости он часто становился орудием более честолюбивых членов семьи, особенно женской половины, которые не раз толкали его на поступки, вызывавшие пагубные затруднения в отношениях с братом. В связи с женщинами выражалась и такая черта, как упрямство — он одну за другой отверг двух невест царских кровей, которых навязывал ему Ирод, — свояченицу и дочь самого Ирода. Ферора отказал им обеим, поскольку любил рабыню, на которой впоследствии женился. В тот век суровых династических браков не по любви такая романтическая неуступчивость была явлением необычным.

И это не остановило Ирода — с согласия Августа он назначил Ферору тетрархом Переи со значительным жалованьем в дополнение к доходу с управляемой им территории. В известном смысле это была всего лишь приукрашенная должность провинциального правителя, подобная постам, занимаемым другими персонами в Идумее, Галилее или Самарии, но в данном случае имелось в виду нечто большее. Как всегда, Ирод предохранял собственную идумейскую семью на случай, если что-либо произойдет с ним самим. Но ближайшие последствия этого назначения были незначительными: Ферора предпочитал держать свой двор в Иерусалиме, поближе к царскому дворцу с его интригами.

Визит Августа в Сирию вызвал для Ирода и небольшое затруднение. Между Переей и приобретениями Ирода дальше к северу находились два города из греческого Декаполиса — Гадара и Гиппос, отданные Иудее десятью годами раньше. Хотя они, как и все подобные греческие общины, жили по основанным на самоуправлении конституциям, Гадара, место со значительными культурными претензиями, некоторое время жаловалась на несправедливое вмешательство и деспотизм Ирода. К этим выступлениям против Ирода гадарских старейшин подстрекал северный сосед царя Зенодар, который из-за обиды по поводу отнятых у него в пользу Иудеи территорий пользовался любым случаем, чтобы причинить Ироду неприятности.

Теперь, когда Зенодар скончался — а возможно, еще до того, — гадаряне, воспользовавшись поездкой Августа по Востоку, решили изложить жалобы лично ему. Они решительно настаивали на том, чтобы город передали из царства Ирода в римскую провинцию Сирия, чью власть они находили менее деспотичной. Император слушал их в присутствии Ирода. Они выдвинули против него дикие обвинения в насилиях, грабеже и разрушении храмов. Все это было явным преувеличением, но мы не можем с уверенностью утверждать, что в их обвинениях Ирода в жестоком обращении не было доли правды. В целом дело вряд ли обстояло таким образом, потому что царь, хотя и не слишком одобряя децентрализацию, как правило, обращался с неиудеями тактично и великодушно. Однако гадаряне, возможно исходя из религиозных и национальных соображений, сочли вмешательство иудейских должностных лиц более неприятным, нежели аналогичные действия, которые они ожидали от римлян. Назначенные Иродом правители, несомненно, в известной мере вмешивались в дела греческих городов и имели на то право; правитель Идумеи, например, называл свою провинцию Идумея и Газа, хотя Газа тоже еще один подобный Гадаре внешне автономный город-государство.

Как бы то ни было, скоро стало ясно, что Август и его советники склонны встать на сторону Ирода, а не делегации Гадары. Вследствие чего делегаты решили, что надежды на доброе обращение в дальнейшем царя, которого они так сурово обвинили, были весьма ничтожными; посему все участники миссии покончили с собой. Император вынес приговор в пользу Ирода, и Гадара, то есть проиродова фракция там, отчеканила монету, по-видимому, чтобы отметить это событие. Одновременно Август назначил Ирода на своего рода должность, имеющую отношение к провинции Сирия. Вероятно, это была должность финансового советника при прокураторе, шедшем вторым после правителя провинции и считавшемся независимым; в его функции входили выгодные обязанности, связанные со сбором налогов.

В том же, 20 году до н.э. Ирод взялся за дело, которое считал вершиной всех своих трудов, подвигом, которым он восстановит нарушенное взаимопонимание среди его подданных — иудеев — и завоюет их вечную благодарность. Этим делом стало строительство Иерусалимского храма.

На северо-восточной стороне города, в месте, называвшемся гора Мория, прямо напротив горы Олив, Соломон воздвиг храм, описанный в древнееврейских текстах с таким обилием живописных и восторженных подробностей и с таким беззаботным отношением к элементарной топографии. Когда земля Иуды подпала под власть вавилонянина Навуходоносора и впоследствии попыталась восстать, тот сровнял святилище с землей (586 г. до н.э.), а тысячи людей отправил в изгнание. Но спустя 70 лет овладевшие Вавилонской империей персы позволили иудеям вернуться в небольшую область вокруг Иерусалима, и в то время, при правлении Зоровавеля, был выстроен другой, значительно более скромный, храм.

В 168 году до н.э. это сооружение разграбил, осквернил и превратил в языческий храм селевкид Антиох IV Эпифан, и венцом победы националистического восстания Хасмонеев стало повторное посвящение храма службе Всевышнему вождем восстания Иудой Маккавеем в декабре 164 года н.э. С тех пор это событие отмечается как праздник Посвящения (Ханука).

И все же построенное Зоровавелем здание, которое уже тогда, почти за пять веков до того, считалось чем-то вроде временной замены, теперь все больше выглядело символом, не соответствовавшим новому величию Израиля. Так что Ирод провозгласил, что намерен его перестроить.

Он объявил о своем решении на специально созванном приблизительно в 22 году до н.э. собрании народа. Не все одобрили его заявление из-за опасения, что он снесет старое здание и никогда не построит нового. Чтобы рассеять эти страхи, Ирод еще до начала работ подготовил все планы и предал их широкой огласке. Для строительства должен был использоваться мягкий белый камень, из которого строился храм Соломона. Его намеревались добывать из находившихся в нескольких сотнях ярдов к северу Соломоновых каменоломен. Чтобы не нарушать тишины святого места, камень предстояло обрабатывать на месте, до того как доставлять на строительную площадку. Предполагалось занять 10 000 рабочих, из них 1000 священников, обученных профессиям каменщиков и плотников, поскольку Закон запрещал мирянам входить в здание святилища.

Перестройка началась примерно через два года после первоначального объявления, но, начавшись, стала продвигаться весьма быстро. Хотя и с большим трудом, сравнивая описание Иосифа со значительно расходящимся описанием в древнееврейских трактатах, мы можем получить некоторое представление о том, как выглядел Иродов храм.

Весь комплекс сооружений находился внутри Двора иноверцев, ныне представленного большой площадкой у мечети Аль-Шериф. Это место иудеи называли «храмовой горой». Окружавшая святыню просторная огороженная территория такого рода в Восточном Средиземноморье была вполне обычным явлением; сегодня ее лучше всего можно оценить, побывав в Пальмире и Герате (Иераш). В Иерусалиме двор, занимавший около 35 акров, был намного (почти в два раза) просторнее двора при старом храме. Если по религиозным соображениям Ирод придерживался предполагаемых размеров Соломонова храма, то ничто не препятствовало ему расширить и украсить этот скорее мирской внешний двор: и он был особенно расположен к этому, поскольку сам мог в него входить, тогда как, не будучи священнослужителем, не мог ступить в святилище.

Посему прежде квадратной формы Двор иноверцев расширили до огромного вытянутого прямоугольника, вымостили и со всех четырех сторон окружили стеной. С северной стороны, где расширение стало возможным благодаря заполнению глубокой впадины между территорией храма и замком Антония, в северо-восточном углу добавили вторую башню, которая частично уравновешивала расположенную в северо-западном углу башню Антония. "Учитель, — воскликнул один из учеников Иисуса, — смотри, какие здесь камни и строения! " И хотя Иисус знал, что сам храм не будет существовать вечно, части западной стены уцелели до наших дней, образуя девять нижних рядов кладки Стены Плача, к которой евреи приходят возносить свои молитвы. На той же стороне сохранились большие участки виадуков, проложенных над раскинувшейся тогда внизу, а теперь большей частью засыпанной долиной Турпосон.

Иисуса, согласно Евангелию от Матфея, дьявол подстрекал совершить чудо: броситься вниз с вершины или с парапета храма (Мф. 4, 5). Это была верхняя часть стены в юго-восточном углу, где она возвышалась над раскинувшейся в 450 футах внизу долиной Кидрона. Под местом, где была вершина, можно видеть подвалы, известные как Соломоновы конюшни. Вся южная сторона внешнего двора покоилась на встроенном в гору массивном фундаменте. Самый большой из каменных блоков, высеченных с величайшей точностью, длиной более 16 футов, легко различим с противоположной стороны долины.

В южную часть внешнего двора попадали, спускаясь вниз по крытым сводчатым галереям через двое Ворот Хулда, иначе Тройные и Двойные. Все, что осталось от Тройных ворот, так это часть дверной коробки западного пролета. А остатки Двойных ворот (ниже мечети Аль-Акса) довольно цельные и представляют единственную существенно сохранившуюся часть Иродова храма. Позади двух одинаковых пролетов, в которые первоначально были встроены двери, находится квадратный передний дворик с мощной монолитной колонной в центре. Капитель колонны имеет форму корзины, из которой выглядывают узоры листьев. Среди других особенностей можно отметить мелкие пилястры, перемычки из цельного камня и украшенные лепниной овальные своды потолка. Эти ворота, к каждым из которых по бокам примыкал ряд небольших помещений, вдавались в глубь двора, как башни.

Во Двор иноверцев входили и через другие ворота, общее число которых по-разному считалось от семи до тринадцати. В отличие от расположенных по оси пропилеи, ведущих в передние дворы языческих храмов, они располагались несимметрично, но были довольно единообразны по конструкции и в общем походили на Двойные ворота. В числе четырех проходов в западной стене были Ворота цепи, или Копониус, от которых сохранилась брусчатка, — конечный пункт одного из виадуков, протянутых через долину. Дальше за ними шли ворота, ведущие в Верхний город или северо-западную часть Иерусалима, но и от них мало что сохранилось (остатки перемычки). В восточной стене находились Шушанские ворота, со времен раннего христианства отождествлявшиеся с Золотыми воротами, через которые в Пальмное (Вербное) воскресенье Иисус въехал в Иерусалим.

Изнутри Двор иноверцев украшала колоннада из греко-римских коринфских колонн, по всей видимости протянувшаяся по всему периметру двора. Вдоль трех сторон из четырех колонны стояли в два ряда. Самая известная из них, протянувшаяся вдоль восточной стены, носила имя Соломоновой галереи, поскольку была сильно увеличенным в размерах видоизмененным вариантом галереи, относившейся еще к временам первого храма. Но в южной стороне двора Ирод воздвиг тройную галерею, великолепное сооружение из 162 колонн, протянувшуюся больше чем на 800 футов. Она называлась Царской галереей, потому что, по преданию, здесь короновался сам Соломон, но напоминала что-то вроде открытой с конца греко-римской базилики. Центральный неф был много шире и в два раза выше примыкающих с обеих сторон боковых приделов. Дополнительная высота достигалась добавлением второго яруса колонн, покоившихся на архитравах нижних колонн приделов и, разумеется, перемежавшихся верхними световыми проемами. Потолок кессонирован кедровой древесиной, покрыт позолотой и богато украшен резными горельефами.

Иосиф утверждает, что резные изображения отличались крайним разнообразием. Его утверждения заставляли думать, что Ирод пренебрегал строгим в то время толкованием второй заповеди, запрещавшей изображение живых существ. Однако это представляется сомнительным; во всяком случае, украшения сводов Двойных ворот строго ограничивались неодушевленными предметами — венки, виноградные грозди, гирлянды и розетки живописно перемежаются с геометрическими узорами.

В целом мотивы носили отпечаток эллинизма. Однако в этих относящихся ко II и I векам до н.э. палестинских сооружениях — имеются параллели и разновидности и в других регионах Леванта — кроме того, просматривается свойственная Востоку тенденция к резко очерченным граням, когда греческий растительный орнамент теряет присущие ему черты и геометрически стилизованные поверхности приобретают плоскостной характер. Классическую пластику исподволь вытесняют оптические эффекты, основанные на контрастах яркого света и тени. Ввиду необходимости следовать Соломоновой традиции Иродов храм в архитектурном отношении был в основном не греческим — подобные любопытные смешения восточного с западным можно увидеть в гробницах в долине Кидрона, — и особая традиционная среда вкупе со своеобразными требованиями второй заповеди способствовала отходу от классицизма также в скульптуре и резьбе. Его утрата означала потерю важного связующего звена между эллинистическим искусством и поздними римскими направлениями, в которых эти восточные черты были еще больше усилены.

Внутри Двора иноверцев находился Двор женщин, названный так потому, что был пределом, за который женщины не могли выходить. Огражденный забором или решеткой, он имел три входа, самый большой на восточной стороне. Это было место, куда вскоре после смерти Ирода Иосиф и Мария принесли младенца для посвящения.

Двор женщин вел во Двор Израиля (или Двор мужчин), куда мог входить любой иудей мужского пола, но, как подтверждают сохранившиеся надписи, любой проникший туда иноверец подлежал смертной казни. К величественным воротам с восточной стороны двора вели пятнадцать полукруглых ступеней. Двор Израиля, в свою очередь, с западной стороны примыкал ко Двору священнослужителей, хотя неясно, каким образом они были отделены друг от друга.

Посередине Двора священнослужителей перед святилищем находился жертвенник, к которому поднимались по пандусу. Ныне это место называется Куббет-ас-Сахра, и здесь внутри мечети Омара, иначе Купола над Скалой, находится голая скала горы Мория, которую древние считали местом, где Авраам намеревался принести в жертву своего сына Исаака. Здесь же, на току Орны Иевусеянина, выходца из народа, жившего еще до прихода иудеев, царю Давиду было велено воздвигнуть алтарь Господу. Итак, на этой священной скале стоял алтарь всесожжения, большое сооружение кубической формы из неотесанного камня. Когда селевкид Антиох IV в 167 году до н.э. воздвиг на этом месте алтарь олимпийцу Зевсу, это явилось величайшим осквернением. Хасмонеи же совершили величайший подвиг — уничтожили это омерзительное сооружение.

Верно, что жертвенник символизировал архаичные представления иудаизма, которые исподволь вытеснялись духовными учениями пророков, а теперь толкованиями Закона в синагогах. Жертвоприношения представляли собой кровавые зрелища, но они помогали храму сохранять роль особо важного хозяйственного достояния. Под колоннадами Двора иноверцев собирались самые разные дельцы — в их числе торговцы голубями. Были там и менялы, и в одном из самых потрясающих преданий об Иисусе, содержащемся во всех четырех Евангелиях, говорится о том, как он силой изгнал их оттуда. Кроме того, там находились склады, пекарня для выпечки тех двенадцати хлебов, которые каждую субботу ставились «пред Господом», сокровищницы и копилки для пожертвований, административно-хозяйственные службы и палата, в которой заседал государственный совет иудеев. И вся эта кишащая на территории храма масса людей снабжалась водой по новому акведуку, который частично действовал до начала XX века.

В нескольких шагах позади алтаря двенадцать ступеней вели в само святилище, здание со сложенными из белого камня массивными стенами. Представление о том, как оно выглядело, можно получить, благодаря различным современным попыткам реконструкции, основанным на различных страшно непонятных древних описаниях. По всей видимости, это было очень высокое здание, в два раза выше второго храма, вместо которого оно было построено. Так решили, поскольку намеревались воспроизвести первый храм, храм Соломона, которому в Книге Паралипоменон (вероятно, передававшейся из поколения в поколение в искаженном виде) приписывались непомерно большие размеры. Иродово сооружение, при строительстве которого придерживались тех же гигантских размеров, представляло фантастическое зрелище, видимое со всех сторон и издалека выглядевшее «как покрытая снегом гора».

К святилищу примыкал обширный фронтон, тоже необыкновенно высокий и, чтобы соблюсти пропорции, раздвинутый вширь, вероятно выходя за ширину здания, так что все сооружение в плане напоминало букву "Т", где фронтон был поперечиной.

За фронтоном находились гигантские врата, инкрустированные драгоценными металлами и задернутые вавилонским декоративным занавесом с вышитой на нем священной картой небес, четыре цвета которой означали четыре стихии. Над вратами была изваяна громадных размеров золотая виноградная лоза, каждая гроздь на ней размером в человеческий рост — повторение более раннего творения, подаренного Помпею одним из неудачных иудейских претендентов на его милость. Лоза символизировала торжествующий Израиль.

Из Египта перенес

Ты виноградную лозу,

Выгнал народы и посадил ее;

Очистил для нее место

И утвердил корни ее, и она наполнила землю.

Горы покрылись тенью ее,

И ветви ее как кедры Божии…

(Пс. 79, 9-11)

Как и в храме Соломона, святилище окружали в три этажа тринадцать хранилищ. Внутри самого святилища находилось два расположенных одно за другим помещения. Первым шло святое место, где помещался стол с хлебами предложения и менора, или «семисвечник», — подставка для семи ламп, работавших на оливковом масле. Оба эти почитаемых сокровища были позднее изображены римлянами на арке Тита, забравшего их с собой после разграбления Иерусалима в 70 году н.э. У иудеев изображение меноры в скульптурах или на картинах, как утверждают, запрещалось. Тем не менее оно не только выцарапано на одном иерусалимском надгробье, но имеется на монетах последнего хасмонейского монарха, Антигона, у которого Ирод в 37 году до н.э. отвоевал город; это единственный иудейский символ, который можно найти на хасмонейской монете. Что касается монет, выпущенных Иродом, на них изображен алтарь, который вполне можно принять за алтарь для воскурения фимиама, еще одну из принадлежностей святого места.

В храме Соломона святое место и второе помещение святилища, святая святых, разделяла стена с дверью, но, кажется, Ирод не воспроизвел эту деталь. Вместо этого во всю ширину здания протянулись два занавеса — завеса храма, которая, как говорят, в момент смерти Иисуса разодралась надвое. В святая святых никто не мог входить, кроме первосвященника, и даже тот мог входить туда единожды в год, на праздник Йом-киппур, День искупления или всепрощения Господня. Помпеи, зашедший в эту внутреннюю святыню, заслужил вечное проклятие иудеев.

В 18 году до н.э. после полутора лет трудов строительство святилища завершилось, что было широко отмечено празднованиями и щедрыми жертвоприношениями. Работа по завершению строительства образующих оставшуюся часть сооружения дворов продолжалась еще десять лет.

По существу, работам по реконструкции не было конца. Во время бунтов после смерти Ирода сооружение сильно повредили. Позднее, когда Иисус загадочно объявил, что снова воздвигнет храм за три дня, иудеи в ответ сказали, что сей храм строился 46 лет (Ин. 2, 19 — 20). Это говорилось, если сказанное соответствует истории, примерно в 28 — 30 годах н.э. Похоже, что последние стадии строительства не возобновлялись до 63 года н.э. когда выстроили восточную поддерживающую стену. Тем временем обвалилась другая часть стены и потребовалось снова обратить внимание на Соломонову галерею. Однако этот ремонт так и не начался; семь лет спустя храм разрушили римляне.

О нем сохранилось только яркое воспоминание. И память о нем была, или должна быть, целиком связана с именем Ирода. Ибо что бы впоследствии ни доделывали, именно он, по существу, совершил реконструкцию между 20-м и 10 годами до н.э. Однако более поздние блюстители иудейского Закона и теологи, восхищаясь храмом, были склонны игнорировать его связь с именем Ирода или же давали понять, что идея предпринятой им реконструкции принадлежала не ему.

Что касается самого Ирода, то он глубоко гордился этим свершением и не уставал подчеркивать, что хасмонейские освободители за все 125 лет своей власти даже не подумали взяться за такое громадное дело. Даже храм Соломона, которому старательно (пусть и неточно) следовали в отношении священных и неприкосновенных размеров, был превзойден во всех отношениях. Секретарь Ирода Николай Дамасский имел основания утверждать, что царь был щедрым человеком и что большая часть его щедрот шла на святое дело.

Но Ирод все же оставался клиентом Рима. Римляне терпимо относились к богам подвластных им народов, и, как мы увидим, Марк Агриппа, будучи в Иерусалиме, счел необходимым воздать должное храму своим посещением. Но сам Август, кажется, имел определенные сомнения. Не слишком ли несоразмерными были масштабы возвеличивания национального божества на фоне сообщества народов, более свободно делившихся своими богами? Во всяком случае, после смерти Ирода Август открыто похвалил одного из внуков, который, проезжая по Иудее, не стал посещать храм.

Какими средствами располагал Ирод, чтобы брать на себя такие колоссальные расходы?

Иудея была скудной землей, каменистым, безводным, заросшим вереском плато почти у черта на куличках, которое перемежалось небольшими плодородными участками, да и те возбуждали зависть алчных соседей, с населением опасно великим для страны таких размеров; по приблизительным подсчетам, в Палестине проживало три миллиона иудеев. Более того, как и всюду в римском мире, число их возрастало высокими темпами. О причинах такого явления говорят по-разному, но среди них называют неприятие греко-римского обычая убийства новорожденных (которого Моисею было сказано избегать), отвращение иудеев к гомосексуализму и патриотическое желание увеличить собственное население.

Очень многие общины в этой части мира — Птолемеи, Селевкиды, Хасмонеи — с надеждой изображали на своих монетах рог изобилия; Ирод тоже. Но в Иудее надежды не всегда сбывались. Начать с того, что дожди здесь были менее всего предсказуемы, чем во всем Средиземноморье. Библия полна ссылками на Господню немилость, задержку дождей, особенно «поздних дождей» весной; и в царствование Ирода случались серьезные засухи.

Однако тяжелым трудом можно было заработать на жизнь. В Евангелиях Палестина описывается как сельская земля, земля крестьян, весьма отличающаяся от расположенных по периферии развитых эллинизированных городов. Правда, имелись и богатые палестинские иудеи, но обычно это были богатые земле— или скотовладельцы. Судя по писаниям авторов Талмуда, скотоводство, похоже, составляло основу сельского хозяйства, а за пределами собственно Иудеи, на вновь приобретенных землях Трансиордании, овцеводство вообще было весьма выгодным занятием. Галилея, Иудея и Гадара годились для выращивания пшеницы и ячменя, но из-за слишком малых размеров они не имели возможности вывозить зерно. Сотни деревень располагались на покрытых лесами обширных нагорьях Галилеи. Ее озера изобиловали рыбой, а берега щедро заросли ореховыми деревьями, пальмами, оливками и инжиром. «В Галилее, — говорится в Талмуде, — легче вырастить легион олив, чем в Палестине вырастить ребенка». Небольшое количество масла вывозилось в соседние страны. В Галилее также производилось больше всего, к тому же лучшего, вина, хотя за ее пределами, в Тире, оно было дешевле. Популярностью также пользовались вина Аскалона и Газы, в первом из них до сих пор производится довольно приятное вино. Среди других продуктов Аскалона были лилии и лук-шалот (Allium ascalionicum), взявший свое название от имени города. У Галилейского озера и вокруг Себастии (Самарии) выращивались отличные фрукты, а Гева к северу от Иерусалима и ряд равнинных районов славились своими гранатами. В качестве естественного символа плодородия и бессмертия иудейского народа гранаты изваяны на колоннах перед храмом Соломона и изображены на мантии первосвященника; их также можно видеть на монетах Ирода в связке из трех видов фруктов, описанной в талмудистской литературе. Гранатовые ветки развешивали в Праздник кущей, а в наши дни снова в Туби-Шебат, Новый год деревьев, гранаты посадили в безлюдной Масаде. За Иоппией выращивали фиги, в Иерусалиме копали трюфеля, а высококачественный палестинский лен вывозился в другие страны. А после того как Ирод получил обратно от Клеопатры финиковые пальмы и плантации бальзамника в иерихонском оазисе, возобновился экспорт финиковой патоки. Пальмовую ветвь, популярный символ иудейского искусства и культа, Ирод изображал на своих монетах.

Палестинские иудеи большей частью довольствовались тем, что отдавали торговлю более урбанизированным иудеям из других стран: сами они не были сильны в торговле. Екклесиаст, по существу, считает коммерческую деятельность синонимичной жульничеству: «Как колышек прочно вбивается в стык между камнями, так обман втискивается между продажей и покупкой». Однако к ремеслу относились с уважением, если не было особых оснований относиться к нему подозрительно с точки зрения нравственности. С неприязнью относились к пачкающим руки ремеслам, как гончарное и красильное дело. Такое предубеждение сохранилось на Ближнем Востоке поныне. Правда, тогда, как и ныне, это предубеждение преодолимо, поскольку в древности гончарным делом занимались целыми деревнями.

Южная, идумейская, область страны, благодаря расположенному поблизости порту Газы в значительной мере была косвенно связана с торговлей с другими странами. Прежде всего, здесь находился важный рынок работорговли. Поставка рабов из южного Леванта не была чем-то новым. Главный министр египетского царя Птолемея II получил от трансиорданского шейха в качестве рабов партию мальчиков и девочек из благородных семейств, а после захвата Иерусалима Помпеем рынки Рима и других центров работорговли наполнились иудеями. Ирод использовал институт работорговли в интересах внутренней безопасности, позволяя продавать воров и разбойников в рабство за пределы царства: ужасное решение в глазах правоверных иудеев, потому что хотя рабство как таковое и признавалось, иудейский закон не позволял продажу рабов иноверцам.

Идумеяне имели еще один вид торговли через Газу, которая была конечным пунктом для приходивших издалека, с юга Аравии, караванов верблюдов с благовониями и пряностями. Несомненно, Ирод, которому принадлежала Газа, получал с этого прибыль, правда, ничтожную в сравнении с его запросами. Ведь перед его глазами было все Средиземноморье, и он обладал значительной частью его побережья. Однако к началу его царствования морская торговля Иудеи развивалась незначительно.

Главной причиной, или одной из главных причин, было полное отсутствие хороших портов. Газа и Аскалон не отвечали возросшим требованиям и к тому же находились далеко на юге. Иоппия была значительно ближе к Иерусалиму (Ирод удовлетворился, получив ее назад), но она имела чрезмерно открытую гавань, опасную для судоходства из-за незащищенных от ветра рифов и мелководий. На протяжении всех 50 миль принадлежавшей Иудее песчаной скалистой полоски побережья не было ни одной надежной гавани. В результате страна, когда дело касалось более или менее крупных судов, находилась в унизительной зависимости от города-порта Птолемаиды (Акра, Акко), находившегося за пределами Иудеи.

Ирод решил коренным образом изменить положение, и созданный им порт стал выдающимся результатом его царствования, еще одним крупным вкладом в процветание страны. Для этой цели он выбрал небольшое местечко, известное как Стратонова башня. Этот малозначительный городок, получивший название от круглой каменной башни, недавно раскопанной, насчитывал по крайней мере лет 400, а то и 1000. Эту площадку и выбрал Ирод. Строительство началось в 22 году до н.э. и закончилось через 12 лет.

Ирод, несомненно, узнал о потенциальных возможностях этого участка побережья от своих инженеров, но для него имело значение еще одно, особое, обстоятельство — географическое положение по отношению к внутренней части страны. Расположенный на крайней северной точке побережья поблизости от римской провинции Сирии, городок скорее был выходом к морю для Самарии, нежели для Иудеи; а Ирод всегда больше полагался на благонадежность первой. Кроме того, Стратонова башня находилась в удобной близости от основанной им в Самарии Себастии. Не случайно некоторые жители нового города-порта, когда он строился, состояли в одном воинском подразделении с жителями Себастии. Эта связь также подчеркивалась названием нового порта — Кесария: имя императора — Цезарь Август, и как Себастия происходила от греческого слова, означавшего Август, так второй основанный Иродом город носил его другое имя, унаследованное от Юлия, определившего судьбу Иродова дома. Фактически официально Кесария, как видно из выпущенной позднее монеты, называлась Кесария у порта Августа. Ирод вряд ли мог яснее выразить свое глубокое убеждение, что процветание Иудеи в конечном счете целиком зависело от проводимой им политики сотрудничества с Римом.

Новая большая гавань глубиной 20 морских саженей должна была равняться пирейской или даже превосходить ее. В порт, как и в современный порт в Хайфе, входили с севера, потому что с этой стороны ветер слабее всего. Гавань защищал каменный мол длиной 200 футов; половину его длины составлял волнолом, а другую половину — окружавшая гавань стена. С приближающегося корабля были видны десять башен, самая большая из них получила название Друзовой в честь пасынка императора Друза, и шесть колоссальных статуй, по три с каждой стороны. Слева статуи стояли на вершине одной из башен, а те, что справа, покоились на двух огромных каменных глыбах. При недавних углубительных работах на входе в гавань обнаружены блоки весом 20 и 30 тонн, они и могли быть основанием для тех колоссов. В защищавшей портовые сооружения дамбе была проделана сложная система сводчатых ниш, да и все это место представляло собой огромный лабиринт подземных переходов.

При раскопках к югу от гавани, близ нынешней деревни Сдот-Ям, игравшей важную роль в нелегальной иммиграции после Второй мировой войны, обнаружили очертания огромного общественного сооружения.

Это вполне мог быть храм в честь Рима и Августа, который Ирод построил здесь, в Кесарии, наподобие святилища, незадолго до того воздвигнутого в Себастии. Аэрофотосъемкой также обнаружена идущая от берега дорога, а в конце нее большой театр, реконструированный в позднеантичный период. Севернее находился амфитеатр — который Иосиф путает с театром, — и, кроме того, Кесария имела свой ипподром. Если при Ироде существовала городская стена, то ее еще предстояло открыть. Фрагменты акведука относят ко времени основания города.

Первоначально население Кесарии, возможно, достигало примерно 50 000 человек, из которых половину, вероятно, составляли иудеи. Позднее, в 60-х годах н.э. они претендовали на права гражданства, поскольку город основал иудей, но их апелляция не увенчалась успехом. Ибо город всегда был эллинистическим по своей природе поселением с местными административными службами в руках «греков» — на самом деле в большинстве своем сирийцев или других жителей Востока с эллинистическим налетом. Через десять лет после смерти Ирода Кесария стала столицей новой римской провинции, и иудеи прозвали ее «дочерью Эдома» не только в насмешку над Иродом, но и потому, что это символизировало название Рима. Недавно в Кесарии нашли надпись, оставленную самым знаменитым, или самым бесславным, правителем провинции, Понтием Пилатом; здесь же святой Петр крестил римского сотника, а святой Павел два года провел в тюрьме. Быстрота, с какой рос город, свидетельствует об удачном выборе места Иродом. Он стал важным таможенным пунктом и в корне изменил позиции Иудеи в области торговли. Однако история обошлась с ним очень плохо, ибо опустошительные набеги начались еще в поздний римский период, а крестоносцы использовали остатки многих сооружений в качестве строительного материала.

Из-за того что Кесария находилась так далеко от Иерусалима, Ирод на полпути, на краю прибрежной равнины, создал поселение. Это местечко близ Петах-Тиква теперь называется Афек или Рас-аль-Айн. В античные времена его называли Кафарсавой, но оно было также известно как Пега, «Родники», из-за близости к истокам одного непересыхающего ручья, бежавшего с иудейских холмов в Средиземное море, Ауйех, или «Извилистого». Но сам Ирод называл это поселение Антипатрисом, в честь отца, так же как назвал другое основанное им поселение в честь брата Фасаилисом. Оба поселения, видимо имевшие одно назначение — сельское хозяйство, были образцовыми фермами. Антипатрис обрел библейскую славу — однажды сюда под охраной 470 солдат приводили святого Павла.

Кесария принесла торговлю, деньги. Но за строительство города-порта сначала надо было платить. Каким образом Ирод добывал средства, необходимые для строек таких масштабов?

Ко времени кончины царя его общий доход составлял 1050 иудейских талантов, или 1 050 000 драхм. Но цифры эти для нас не имеют смысла, поскольку мы не можем определить покупательную способность этих единиц или пересчитать их на современные деньги. Пожалуй, не будет слишком большой ошибкой сравнить этот общий доход с суммой в чуть более миллиона фунтов стерлингов или три миллиона долларов. Не так уж много — намного меньше государственного дохода Египта и меньше того, что получал собственный внук Ирода с Иудейского царства примерно такой же величины.

Ирод должен был платить твердо установленную подать Риму, и лучший способ собрать ее — обложение подушным налогом. Существовал также земельный налог, большей частью собираемый в виде зерна, которое хранилось в общественных амбарах. Как мы видели, собирались и таможенные пошлины; это было общепринятой практикой и в более старых эллинистических монархиях. Ирод также ввел налог на домовладения и налог на куплю-продажу (возможно, не новый) — вероятно, в виде гербового сбора при заключении сделок, особенно применительно к недвижимости. Соль являлась государственной монополией. Следуя восточным, да и римским, обычаям, состоятельные люди обязывались время от времени, возможно, внешне добровольно вносить дары в виде золотых корон, на что они, в свою очередь, несомненно, взыскивали подати с тех, кто зависел от них.

Сбор большинства податей, вероятно, отдавался на откуп частным компаниям, как в отдельных случаях долгое время практиковалось в самом Риме. Сборщик податей (мытарь) — одна из самых знакомых и самых ненавистных фигур Нового Завета. Но правительства античного мира не располагали достаточно развитыми службами, способными непосредственно собирать налоги.

И в античные времена существовали довольно развитые бюрократии, и Иродова была одной из них. В Египте Птолемеев подушный налог собирался на основе ежегодных списков деревенских писарей, включающих все взрослое население в возрасте от 14 до 60 лет, и Ирод, возможно, поступал так же. Крупные эллинистические царства, кроме того, периодически проводили переписи. В Египте они проводились каждые 14 лет, в Риме обычным был пятилетний интервал. Ирод, возможно, проводил что-то вроде переписи каждые шесть лет.

Свидетельства, поскольку они имеются, дополняют картину эффективности, но ни в коей мере притеснения. После смерти Ирода делегации жаловались Риму, что его правление было разорительным. Но как указывает его министр Николай Дамасский, таких жалоб не слышалось при его жизни, и в случае засух, голода, других бедствий или особых обстоятельств его щедрость была впечатляющей (см, главу 8).

Тем не менее, несмотря на свой сравнительно небольшой доход и необременительное правление и на крайне честолюбивые планы строительства, Ирод завещал огромные суммы денег. Только Августу и императорской семье он, например, завещал 1500 талантов. Все это было возможно, потому что те 1050 талантов, которые считались доходом, ни в коей мере не составляли весь капитал. Вероятно, данная сумма означает лишь доход от налогов, тогда как он имел и другие, весьма значительные источники доходов. Большая доля поступала с земель, находившихся в его личном владении. Семья владела множеством земель в Идумее, а отец Ирода Антипатр за свою хитроумную карьеру, несомненно, много чего приобрел в других частях страны. Ирод все это (включая знаменитые плантации Иерихона) унаследовал и немало добавил путем конфискаций. Огромное имущество, не считая золота и серебра, перешло в его руки после захвата владений, принадлежавших хасмонейской семье и тем из ее сторонников, которых казнили или изгнали из страны в результате захвата Иродом царства в 37 году до н.э. Вполне возможно, что половина или даже две трети всего Иудейского государства стало его частным владением. Он также владел землями в других странах, например в Арабском царстве, откуда родом была его мать, да и отец вполне мог иметь там собственность.

Кроме того, — и здесь он опять шел по стопам своего отца — Ирод ссужал значительные суммы арабам. Естественно, он взимал с них высокие проценты. Эти займы отчасти являлись причиной частых трений между двумя странами. Займы также служили напоминанием, что Ирод походил на отца еще в одном отношении: как и Антипатр, он был поразительно предприимчивым дельцом. Тогда как большинство иудеев у себя на родине (хотя и не всюду) предпочитали держаться подальше от торговли, Ирод был весьма далек от таких убеждений. Кроме иерусалимского храма, служившего правительству и его чиновникам национальным банком, он основал царские банки во всех административных центрах. Кроме того, он поддерживал деловые контакты со всем Востоком и конечно же с Римом. В 12 году до н.э. он заключил крайне выгодную сделку с самим Августом, согласно которой он заплатил императору 300 талантов, получив взамен половину дохода от медных рудников Кипра — рудников настолько богатых, что те поставляли медь даже в Индию.

Огромные масштабы этих операций почти не находили отражения в денежной системе Ирода. Монеты с весьма поучительными рисунками имели довольно непривлекательный внешний вид. Ирод, очевидно, не полностью разделял мнение Августа, что монеты должны быть привлекательным пропагандистским средством. Прежде всего, он ограничивался выпуском разменных денег из недрагоценных металлов (бронзы). Большинству царей-клиентов Рим разрешал только выпуск монет из цветных металлов, к тому же из-за ограниченной внутренней экономики Иудеи Ироду не требовалось исключений (хотя для арабов исключение делалось). Изготовленные в бронзе монеты всех четырех достоинств не отличались большими размерами, чем так любили производить впечатление императоры. Самой мелкой монетой был практически не имевший никакой ценности грош или прута, о котором ученики Гиллеля, в поношение женского пола, говорили:

«Женщине нельзя доверить и прута или вещи ценой в 1 прута».

Однако этой царской чеканки вполне хватало, чтобы обеспечить большую часть Юго-Западной Палестины мелкой монетой. К ней добавлялись бронзовые монеты, выпускаемые в таких городах, как Аскалон и Гадара. Кроме того, имели хождение, особенно в Галилее и Кесарии, бронзовые монеты сирийских и финикийских городов. Более того, в отличие от царей-клиентов, этим городам иногда позволялось чеканить серебро, которое также находило путь в Иудею. И наряду с этими греческими денежными единицами теоретически имели законную силу имперские золотые и серебряные монеты, хотя наши сведения о их обращении в Иудее и других частях Востока весьма ограниченны.

А теперь царство Ирода, расширение которого стоило ему стольких трудов, готовилось к визиту имперской особы. С визитом ожидали Марка Агриппу; с ним Ирод уже встречался на Востоке семь лет тому назад; и в тот раз, если не раньше, они подружились.

Агриппа был вторым лицом в греко-римском мире. Правда, он не наследовал императорского трона. Ибо вопроса о наследовании созданного для себя Августом особого положения пока не существовало; его полномочия как принцепса считались имевшими личный характер и ненаследуемыми. Однако он выдал свою дочь Юлию за Агриппу, и она родила еще одного сына. Тогда император немедленно усыновил обоих, поощряя предположения, что оба мальчика или один из них могут в свое время унаследовать его должность. В известном смысле это обрекало Агриппу постоянно находиться в подчинении. Но второй человек в Римской империи по значимости в сто раз превосходил первое лицо в любой другой стране, и с исключительными почестями, которых удостоились его сыновья, влияние его еще более усиливалось. Потому, когда в 17-м или 16 году до н.э. Август снова счел нужным послать своего наместника на Восток, выбор опять пал на Марка Агриппу. Тот поехал вместе с женой, Юлией, игривой женщиной сомнительной нравственности, которую он или его патрон после принятия Августом закона, предусматривавшего наказание за супружескую неверность, считали неблагоразумным оставлять дома.

Тогда, в 15 году до н.э. Агриппа побывал у Ирода в Иудее. Сопровождаемый царем, он посетил множество царских сооружений и крепостей, побывал в Кесарии, Себастии, Александриуме, Геродиуме и Гиркании. В конце поездки он прибыл в Иерусалим, где его разместили в апартаментах нового дворца, носящего его имя. Агриппа давал пиры, а в храме, где еще строился Двор иноверцев, он принес в жертву 100 быков (принятие жертв, принесенных неиудеями, было сложившейся традицией). Его именем назвали один из ворот храма, а иудейский автор Филон пространно распространялся о восторженной реакции людей на его умелое обхождение и тактичные высказывания. «Он совершал благодеяния, какие только мог, не ущемляя ничьих чувств, — рассуждал Филон. — Они с Иродом осыпали друг друга бесчисленными комплиментами, и в результате его провожали до самого порта, и не только всем городом, но всей страной, устилая путь ветвями дерев. Своим почтительным отношением к вере он заслужил всеобщее восхищение».

Сам Август, как отмечалось ранее, был не слишком убежден, что национальные культы заслуживают чрезмерного внимания (см, главу 10). Тем не менее внимание Агриппы очень пришлось по душе иудеям, и Ирод, должно быть, почувствовал, что они действительно начинают понимать выгоды, которые несла его проримская политика. Больше того, его личные отношения с Агриппой складывались, как никогда, удачно. Поклонники Ирода утверждали, что Август после Агриппы больше всего любил Ирода, а у Агриппы тот был на втором месте после Августа. Это было немалым успехом. Этим римлянам, безусловно, льстил буквально каждый, но вряд ли кто завоевал у них такую дружбу и доверие.

Агриппа провел зиму на эгейском побережье Малой Азии. Там вскоре стало известно, что он готовит поход против еще одного восточного царства — клиента Рима, Киммерийского Босфора (Крыма), где власть захватил узурпатор, наместник местной царицы, ложно заявивший, что его действия одобрил император. Босфор имел для Рима чрезвычайно важное значение ввиду огромного экспорта зерна, и Август, понимая, что не может закрывать глаза, стал готовить карательные меры. Ирод решил, что в этих условиях ему выгодно, да и Риму полезно, самому принять участие в этом походе. Строительство Кесарии, хотя еще незавершенное, давало ему возможность приступить к созданию флота. В качестве материала для строительства кораблей использовали деревья, растущие близ порта. Об интересе Ирода к военно-морским делам можно судить по морским мотивам на его монетах. В данном случае он следовал примеру хасмонеев. Кроме украшения памятника герою-освободителю Иуде Маккавею в его родном городке Модин форштевнями кораблей они на своих монетах изображали якоря; Ирод теперь делал то же. Он также воспроизводил на монетах декоративный орнамент кормы с монет финикийских городов, позднее ставший излюбленным символом на монетах Аскалона. А на последующих чеканках Ирод изображал боевую галеру.

С вновь созданным флотом с приходом весны Ирод поспешил на север на подмогу Марку Агриппе. Он надеялся присоединиться к нему на Лесбосе, но из-за задержки на Хиосе из-за противного ветра опоздал. Второй раз он разминулся с Агриппой в Византии, но наконец нагнал его в Синопе, на северном побережье Малой Азии, отсюда было ближе всего до Крыма. Однако в создавшейся обстановке выяснилось, что крымский поход после всего вообще не состоится. Испугавшись приготовлений Агриппы, жители Крыма сами расправились с узурпатором. Покончив с ним, они некоторое время не поддавались намерениям Рима в отношении преемника, но в конечном счете покорились, и у Агриппы отпала необходимость продолжать поход.

В итоге он двинулся через Малую Азию (14 г. до н.э.), пройдя через весь полуосторов до Эфеса (Сельджук) и Самоса. И взял с собой Ирода. Агриппа был признателен ему за готовность помочь и, как подчеркивает Иосиф, находил советы и труды Ирода весьма полезными. Агриппе также нравилось его общество. Видимо, Ирод умел быть интересным собеседником, при этом никогда не забывая, что римлянин символизирует величие имперской власти; или же, говоря словами (довольно нелестными) историка, иудейский монарх демонстрировал не только «преданность в трудные времена, но и почтительность во время передышки».

Долгая поездка вдогонку за Агриппой и длительное возвращение в его компании позволили Ироду осуществить два важных плана. Первый заключался в демонстрации исключительной щедрости многочисленным греческим города м-государствам, через которые он проезжал. Он уже проявлял интерес к такого рода деятельности 26 лет назад, когда ездил к Антонию в Рим; по пути он задержался на Родосе, где облагодетельствовал город щедрыми пожертвованиями. И на этот раз Родос получил дальнейшие пожертвования на строительство храма и кораблей, а Хиосу, где Ирод задержался из-за шторма, пожаловали колоннаду и вдобавок выделили средства на уплату долга островитян Августу. Получил помощь и Самос, а Кос получил средства на бессрочную оплату содержания спортивного наставника. Получили подарки и города вдоль южного побережья Малой Азии, где Ирод останавливался по пути в Черное море. Вероятно, это относилось и к другим городам, которые он посетил на обратном пути вместе с Агриппой; если только он, играя по необходимости роль второй скрипки, не считал более тактичным не так щедро сорить деньгами. Во время этой поездки также произошел случай, когда его секретарю Николаю Дамасскому, сопровождавшему царя и дававшему ему уроки философии, пришлось вступиться перед Агриппой за город Илион (Трою), попавший в беду из-за того, что жена имперского сановника Юлия чуть было не утонула в местной речке.

Николай также воспользовался близостью к Агриппе и поддержал обращение иудеев западной части Малой Азии. Отсюда становится ясно, что одно из соображений, которыми руководствовался Ирод, проявляя щедрость по отношению к греческим городам полуострова, состояло в том, что он надеялся убедить их лучше обращаться с иудейскими колониями. Правда, он любил демонстрировать щедрость просто ради того, чтобы создать впечатление и пустить пыль в глаза, но от нее была и польза, так как это помогало местному иудейскому населению.

Почти в каждом городе греко-римского мира имелись иудейские общины. За многие столетия, еще со времени разрушения Иерусалима Навуходоносором в 586 году до н.э. всевозможные причины: войны, изгнания, рабство, перенаселенность на родине, прозелитизм и возрастающий вкус к торговле — все это способствовало образованию и распространению иудейской диаспоры. Когда во II веке до н.э. Рим поддерживал националистическое движение хасмонеев, безымянный иудейский пророк с гордостью утверждал, что его соотечественники и единоверцы уже рассеялись по всему миру.

Весьма значительная колония существовала в Египте, особенно в столичной Александрии, где она, возможно, достигала трети населения. С нею покончено только в наши дни — последние 90 семей уехали в 1970 году, оставив только четыре семьи. Да и в Риме число иудеев во времена Ирода, возможно, составляло 8000. Многие из них принадлежали семьям, высланным в столицу Помпеем, но впоследствии освобожденным; Цицерон выражал недовольство по поводу их способности заручаться поддержкой влиятельных лиц. Римская община группировалась вокруг тринадцати синагог. Две из них были названы в честь Августа и Агриппы, как бы символизируя признание этих иудейских объединений римским законом. Ибо и в столице, и в провинциях на иудеев не распространялся запрет на объединения. Более того, как с удовлетворением сообщает Иосиф, римское правительство неоднократно принимало меры по защите их от властей и жителей городов-государств, где они проживали.

Такая терпимость отчасти становилась делом принципа, поскольку римляне готовились терпеть и защищать все культы, если только те не были неприемлемы по политическим или моральным соображениям или не злоупотребляли обращением других в свою веру. А другая причина римской терпимости состояла в том, что множество иудеев проживало в Парфянской империи и в приграничных районах; Рим не желал, чтобы они заносили в иудейские общины заразу неверности.

К тому времени эти оградительные эдикты, как свидетельствует сама их повторяемость, были явно необходимы. Ибо иудеи на протяжении нескольких сот лет становились все более непопулярными в тех группах населения, среди которых они проживали. Порой это были просто предрассудки со стороны последних — полное невежество, которое так беспокоило Иосифа. А его коллега Тацит, к примеру, называет некоторые из их обычаев дурными и отталкивающими. Но Тацит намного ближе к истине, когда он в том же отрывке выражает недовольство тем, что все разбросанные по многим странам иудеи взяли за обычай слать пожертвования иерусалимскому храму. Это правда, что каждому иудею мужского пола старше 20 лет, где бы он ни находился, полагалось ежегодно вносить на храм половину шекеля (два серебряных денария или две драхмы). Это кроме разнообразных десятин, уплачиваемых натурой, и дополнительных добровольных пожертвований. Деньги собирали местные иудейские банкиры, взимавшие комиссионные, а собранные деньги пересылали в Иерусалим, где они аккуратно распределялись по назначению — на поддержание сооружений, содержание служителей и жертвоприношения в храме.

Сегодня много говорят о том, что современный Израиль живет за счет мирового еврейства; и, по крайней мере что касалось храма, то же самое было в древности. Но неиудейское население в разных частях мира очень раздражало, что столько денег, которые, по их мнению, должны были идти на общее благо их собственных общин, уходят в Иерусалим, принадлежащий совсем другой области и другому народу.

Все это представлялось неотъемлемой составной частью той обычной отчужденности, символизировавшейся бескомпромиссным монотеизмом иудеев. В том же духе они признавали своим духовным главой первосвященника, а не императора, что, по мнению их соседей-неиудеев, могло легко обратиться в открытое предательство. Более того, терпимость к иудеям со стороны центрального правительства означала, что они освобождались от принятых греко-римских религиозных обрядов. Другими словами, они не были обязаны принимать участие в патриотических мероприятиях, связанных с почитанием правителей. Далее, невозможность работать по субботам была предлогом, чтобы в эти дни не работать и не являться в суд, а в некоторых случаях они по этой причине освобождались от военной службы.

Однако их противники в городах, особенно в Малой Азии, каждый день посягали на эти привилегии, пользуясь тем, что иудеи не обладали правами местных граждан, и, когда Марк Агриппа с Иродом прибыли в Ионию на западном побережье полуострова, проживающее там многочисленное иудейское население выплеснуло обильные жалобы по поводу преследований, которым они подвергались. Агриппа созвал на совет римских чиновников и азиатских князей, чтобы выслушать их сторону. По желанию Ирода сторону иудеев защищал Николай Дамасский, хотя сам он являлся язычником. Иосиф воспроизводит его речь. Большинство изложенных Иосифом, как и другими античными историками, речей более или менее вымышлены: они лишь дают понять, что могло бы сказать то или иное лицо в пользу или вразрез с интересами Ирода. Но поскольку Николай был для Иосифа основным источником и Иосиф особо подчеркивал, что тот подробно описал это событие, данная речь, возможно, является подлинной.

Николай весьма обстоятельно изложил доказательства и аргументы иудеев, по современным понятиям он был определенно многословен. Он обратил внимание Марка Агриппы не только на совершенство древнееврейского Закона, но и на его древность; иудеи при любом удобном случае подчеркивали, что их обычаи и установления старше греческих и римских. Однако, далее подчеркивая политическую поддержку Рима, он говорил, что эта поддержка лежала в основе всей политики Ирода. В заключение Николай указал, что те жители греческих и эллинизированных городов-государств, которые покушаются на привилегии, дарованные римлянами другим (то есть иудеям), подрывают безопасность всего населения, создавая обстановку, в которой впоследствии могут пострадать и их собственные привилегии.

Агриппа решил в пользу иудеев. Согласно первой версии Иосифа, он лишь сказал, что было бы неразумно менять правила — другими словами, что он вынужден придерживаться уже принятых в ряде случаев его правительством проиудейских указов. Но когда Иосиф позже вернулся к этим событиям (см, главу 17), Агриппа у него заговорил более милостиво, хотя и несколько противоречиво: во-первых, он, как утверждалось, сказал, что доводы иудеев справедливы и поэтому нельзя препятствовать им следовать своим обычаям; а во-вторых, он решил в их пользу по причине своей дружбы с Иродом.

Царь подошел к Агриппе и обнял его; Агриппа ответил ему объятием «как равному». Вскоре, в 13 году до н.э. он вернулся из Митилены в Рим. Что касается Ирода, тот отправился морем в свой новый порт Кесарию, а оттуда в Иерусалим, где объявил огромному скоплению горожан и соотечественников об успехе своих усилий в пользу иудеев диаспоры, добавив, что не забыл замолвить перед Агриппой слово и о нуждах самой Иудеи: «Он не упустил ничего, что могло бы пойти им на пользу». Чтобы отметить этот успех, на четверть были снижены подати за истекший год. Ирод приобрел широкую популярность.