Введение

«Он всегда отправлял правосудие мирно и милосердно. На его балдахине можно было бы написать: „Здесь сливаются воедино мир и справедливость“».

Мехико, 1649 г.

В понедельник 11 марта 1649 г. из помещения Святой палаты инквизиции в Мехико появилась процессия. Торжественная колонна направилась по дороге между белыми домами, сопровождаемая музыкантами в разноцветных шелковых одеждах, вооруженных трубами, литаврами и деревянными духовыми инструментами. За лошадьми музыкантов следовали служители Святой палаты и горожане самого благородного происхождения. В руках служителей находились штандарты инквизиции, четко отражающие борьбу между миром и насилием, заложенную в самое сердце этой необычной организации: в середине — крест, справа — оливковая ветвь, слева — меч[1].

Процессия следовала по извилистым улицам одного из двух самых важных городов Америки за доном Хуаном Агирре де Соснавой, главным представителем инквизиции в Мексике. Люди двигались под грохот литавр и гудение труб. Было объявлено, что чрезвычайный акт веры (аутодафе) состоится через месяц. Объявления разместили на зданиях Святой палаты, резиденции архиепископа, перед дворцом вице-короля, в ратуше и на различных улицах города[2].

И в самом деле, месяц — это абсолютный минимум, необходимый для подготовки огромного театра для аутодафе. Построили подмостки длиной приблизительно 37 метров, а шириной — 24 метра. Вокруг них возвели восемь крапчатых колонн, сгруппированных парами. На каменной арке над подмостками изображался королевский гербовый щит. Но сооруженную пирамиду украшал и щит веры: над дверями для входа и выхода с подмостков были сделаны изображения ангелов с трубами.

Заключенных предполагалось разместить в строении, увенчанном куполом. Паруса, прибитые к верхушкам стволов сорока деревьев (их высота составляла приблизительно 18 метров), затеняли всю арену. Пришлось соорудить тридцать лестниц, соединяющих арену с жилыми домами и другими зданиями, чтобы зрители могли отдыхать, присутствуя на аутодафе. Все пространство до чрезмерности украсили бархатными вымпелами, коврами и ярко-красными занавесями.

Работы велись с таким размахом, что «каждый день привлекали огромное множество людей. Они оставались здесь с рассвета до заката солнца… Строители восхищались всем этим и чувствовали: они видят то, что сохранится в веках»[3].

10 апреля, спустя месяц после начала титанической строительной работы, Мехико заполнили более 20 000 человек, чтобы наблюдать за «процессией зеленого креста» (который считался символом аутодафе). Все действо намечалось на следующий день. На улицах между палатой инквизиции и большой ареной возвели дополнительные подмостки. Народ наблюдал со скамеек, из повозок, с балконов и из окон, как днем в половине четвертого появился дон Хуан Агирре де Соснава, сопровождаемый охраной из двенадцати стражников, а также пажами и лакеями.

Когда процессия проходила мимо церквей и монастырей города, звонили во все колокола. Охранники оделись в цвета империи, зеленый и черный. Их костюмы были украшены золотой и серебряной вышивкой. Пажи облачались в великолепные зеленые одежды и плащи, лакеи шли группами по восемь человек, держа мечи в посеребренных и позолоченных ножнах.

Когда процессия подошла к площади Воладор, прозвучал праздничный салют выстроившихся солдат. Вперед вышли двадцать монахов-доминиканцев с белыми свечами, чтобы проводить крест к подмосткам[4].

Уже наступило семь часов вечера. На город опустилась ночь, но горело столько свечей, что «вся арена оказалась освещенной, словно ясным днем»[5].

Сами свечи оказались настолько толстыми, что могли бы гореть и две ночи. Когда с подмостков проводили молящихся, огромная толпа заполнила площадь Воладор. Заняли все места. Некоторые уснули, представляя, как будут зачитывать приговор осужденным. «Но, пока город наполнялся разнообразными слухами, Святая палата продолжала трудиться в полном молчании»[6].

Из дворца инквизиции двух исповедников направили к пятнадцати осужденным, приговоренным к смерти за тайное исповедование иудаизма, хотя в свое время они и были окрещены. Внешне эти люди исповедовали католическую веру. Их приговорили к так называемому «освобождению». Таков термин, употребляемый инквизицией по отношению к тем, кого передавали светским властям и приговаривали к смерти.

Кроме одного «освобожденного», все они заявляли о своей невиновности и утверждали, что являются хорошими христианами. Исключением оказался лишь Томас Тревино де Собремонте, странствующий купец, который заявил, что он иудей[7]. В силу отказа Собремонте принять христианскую веру его должны были сжечь на костре на следующий день. Остальным четырнадцати «освобожденным» пожаловали относительное смягчение приговора: их следовало казнить с помощью гарроты (задушить), а только затем сжечь.

В четыре часа утра прибыл главный инквизитор Мексики Хуан де Маньоска. Начали звонить в колокола собора, напоминая населению: аутодафе является земным воплощением Страшного Суда. В дополнение к пятнадцати «освобожденным» создали изображения шестидесяти семи скончавшихся человек, которые сожгут за ересь — преступление, которое они не могли искупить при жизни.

Изображения еретиков занимали в процессии первое место. За ними несли двадцать три ящика с их костями, которые тоже подлежали сожжению. Далее следовали осужденные, приговоренные к таким наказаниям, как бичевание, тюремное заключение, галеры и конфискация имущества — возвращенные в лоно церкви.

Самыми последними шли «освобожденные». Им вручали символы приговора, «представлявшие собой санбенито (покаянное одеяние всех заключенных), украшенные языками пламени и фигурами демонов». Такие же устрашающие изображения наносились на корозы — остроконечные головные уборы, которые приговоренные надевали, поднимаясь на подмостки[8].

Процессия вышла из Святой палаты на рассвете. «Освобожденным» вручили зеленые кресты. У некоторых во рту был кляп. Среди таковых оказался и Собремонте, который «шел по улицам, похожий на вулкан отчаяния… Все кричали, стараясь его убедить, наставляли узника. Но тот никого не желал слышать, негодуя даже на самого себя. Собственное упрямство стало для него вопросом чести»[9].

Каждого «освобожденного» сопровождали два исповедника, не прекращающих проповедовать осужденным, призывая их к раскаянию. Многие исповедники плакали на ходу, а «на глазах зрителей выступали обильные слезы, когда они увидели, какое милосердие проявляли служители. Но приговоренные не проявляли почти никакого интереса»[10].

За заключенными верхом на лошадях следовали служители инквизиции, а за ними шел мул, который вез сундук с судебными делами и вынесенными приговорами. Голову мула украшали серебряные пластинки с золотыми гравюрами, к шее крепились серебряные и золотые колокольчики. Сундук, в котором находились судебные дела, был розовато-лилового цвета, японская мозаика и искусно выполненные инкрустации украшали его[11].

От вида этого немыслимого действа вся колония замерла на месте. Собравшийся народ прибыл из различных мест, чтобы посмотреть на зрелище. Люди преодолевали огромные расстояния, порой равные почти 1 000 миль. Поэтому «создавалось впечатление, что обезлюдела вся Новая Испания, что все собрались в Мехико». (Новой Испанией называлась в то время Мексика, в дальнейшем, чтобы избежать разночтений, будет употребляться современное название)[12]. Зрители висели на заборах, на трибунах, на экипажах, собирались на балконах. Народ занял все 16 000 мест перед эшафотом, громко крича и аплодируя, охваченный скорбью и завороженный видом заключенных.

Когда осужденные поднимались по одному на подмостки, чтобы выслушать свой приговор, монах-иезуит Матиас де Боканегра восторгался деяниями главного инквизитора Маньоски: «Великолепная торжественность, исчерпывающая компетентность, глубокий ум, зрелый возраст, богатый опыт, неподкупная честность… Все оправдывало его работу»[13].

Превыше всего, как сформулировал Боканегра, для него были милосердые процедуры. «Он всегда отправлял правосудие мирно и милосердно. На его балдахине можно было бы написать: „Здесь сливаются воедино мир и справедливость“»[14].

Словами «справедливость и мир» нельзя описать обычный стиль поведения Маньоски. Послужной список этого человека свидетельствует о более глубоком подходе к искусству проведения инквизиторских расследований. На деле истинный характер этого человека проявлялся уже сорок лет — с момента его назначения в качестве одного из первых инквизиторов Картахены в Колумбии в 1609 г. (Колумбия в колониальные времена называлась Новое Королевство Гранада. Для ясности здесь приведено современное название).

Как правило, в Картахене Маньоска и его коллега Матео де Салседо ставили в ряд перед собой всех рыночных торговцев и хватали любых, а затем бросали в инквизиторскую тюрьму, если те отказывались сотрудничать с ними.

В январе 1624 г. инквизитора Маньоску обвинили в обыкновенной контрабанде товаров в Картахену и из нее, а также в освобождении своих подельников, арестованных по обвинению в контрабанде[15]. Он уничтожил конкурентов своих друзей[16], назначил на службу приятеля по доминиканскому монастырю, хотя тот даже не умел читать на латыни[17]. Когда мясник, который жил в соседнем доме, поднял шум, закалывая свинью, Маньоска арестовал слуг мясника и бросил их в тюрьму инквизиции[18]. Достоянием общественности стало и то, что у инквизитора в Картахене случился роман с замужней женщиной[19].

Возможно, надеясь улучшить положение дел, высший совет инквизиции Испании (Супрема) перевел инквизитора Маньоску из Картахены в Лиму (Перу)[20]. В 1625 г. его отправили в Кито (Эквадор), поручив проведение расследования. Там он немедленно заменил всех судей, исключая лишь самого молодого, которым мог абсолютно манипулировать[21].

Сообщник Маньоски взял за правило патрулировать улицы Кито с вооруженной бандой, иногда нападая на королевских чиновников. Однажды он убил мечом африканского раба, чтобы посмотреть, какую это вызовет реакцию[22].

Маньоска пригнал заключенных, закованных в цепи, из Кали, расположенного на юге Колумбии, в сотнях миль от Кито. Восемь месяцев он держал их в тюрьме. Всего инквизитор и его подельники в течение двух лет выставили счета на огромную сумму, доведя до банкротства колониальные власти провинции[23].

Коррупция этого вида позволила таким людям, как Хуан Перес де Сегура, купец Перу в 1580-е гг., заявить, что «инквизиторов нужно привязывать к хвосту лошади»[24]. Каким счастьем была бы возможность увидеть, как гонителей волокут по самой грязи, которая была уделом, завещанным ими такому огромному количеству людей!

Но широко бытовало мнение, что инквизиторы выше закона. Разве не типично, что ни одна из жалоб не смогла предотвратить назначение Маньоски в качестве главного инквизитора в Мексику в 1643 г. А это привело к подготовке им процессов, увенчавшихся грандиозным аутодафе 1649 г.?

Но гонители существовали не в вакууме. Гений тирании Маньоска полностью воспользовался временем в период расцвета гонений на то, что называли тайным иудаизмом.

К 1649 г. иудаизм осуждался в испанских владениях уже более 150 лет. Религия двадцати пяти конгрегаций тайных иудеев в Мексике представляла собой странный гибрид католичества, иудаизма и запрещенных ритуалов, которые ассоциировались с недозволенными занятиями любовью[25].

Хотя инквизиция занималась искоренением этой ереси на испанских территориях, она добилась незначительного прогресса с момента своего возникновения в 1478 г. Постоянно открывали новые ячейки религиозных повстанцев. Появились даже специалисты в этой области — например, тот же Маньоска, который до событий в Мексике в 1649 г. был одним из инквизиторов, раскрывших «великий заговор» тайных иудеев в Лиме в конце 1630-х гг[26].

Оказалось невозможным полностью отделить преследователей ереси от самих еретиков. На каком-то глубоком подсознательном уровне они, похоже, нуждались друг в друге.

Аутодафе 1649 г. в Мексике во всех отношениях стало грандиозным спектаклем. Но оно — лишь один незначительный эпизод в истории иберийской инквизиции.

Страдания жертв инквизиторов (например, тайных иудеев в Мексике) усугублялись их упорным сопротивлением. Иногда музыка могла облегчить их муки. Один из тех, кто посвящал субботу молитвам, сказал об этом так:

Поющий уменьшают свою боль,
Кто плачет, тот накопит больше сил.
Пусть непосильна мученика роль,
Я песнею страданья облегчил…[27]

Нам следует начать с признания того, что размеры этой темы огромны. С 1478 г. до середины XVIII века инквизиция была самым могущественным учреждением в Испании и ее колониях на Канарских островах, в Латинской Америке и на Филиппинах. В соседней Португалии и колониях этой страны в Африке, Азии и Бразилии она занимала исключительно высокое положение в течение 250 лет, с 1536 г. и далее.

Это означает, что инквизиция представляла собой значительную силу на четырех континентах в течение более чем трех столетий. Мы рассматриваем период от объединения Испании во время правления Фердинанда и Изабеллы в XV веке до наполеоновских войн.

Эти огромные эпохи и пространства согласуются с размерами появившихся «преступных» сословий. Проводились суды над ведьмами в Мексике, над двоеженцами в Бразилии, над мятежными франкмасонами, индуистами, евреями, мусульманами и протестантами, над блудливыми священниками и матросами-гомосексуалистами. В Мексике инквизиция в 1620 г. запретила пейотль — галлюциногенный кактус, о котором писал Карлос Кастанеда в 1960-70-е гг. Ведь пейотль использовался в этой провинции «для обнаружения воров, прорицания будущих событий и предсказания судьбы»[28].

Самобытные культурные традиции, колдовство, предрассудки и суеверия не избежали притеснений, хотя многие из предсказателей судьбы и чародеев, судя по всему, были не первого разряда. Разве у инквизиции вызывали реальную озабоченность чародеи — например, Изабелла Хименес, разоблаченная в Гватемале в 1609 г. за предсказание судьбы по листьям пальмы? «Всегда существовало условие, чтобы прорицание происходило в пятницу»[29].

Одна из главных структурных особенностей, объединяющих инквизицию в Испании и Португалии — одинаковый интерес к таким далеким местам, как Ангола, Бразилия, острова Кабо-Верде, Гоа и Мексика. Только иберийская инквизиция имела средства для преследования столь незначительных проявлений богохульства и суеверий во всем мире. Подобные «преступления» просто подняли бы на смех повсюду в остальном мире. В Салвадоре (Баие, как город обычно назывался в колониальный период) в Бразилии в 1591 г. рабочий Мануэл де Паредеш был разоблачен своим шурином Жиронимо де Байррошем. Родственник расстроился, когда Паредеш заявил: сестра Байрроша Паулоа, когда выходила замуж, оказалась «такой же девственницей, как Мария, когда родила Иисуса». Именно сомнения по поводу девственности Марии сделали этот случай достойным расследования инквизицией[30].

Схожую идею выразил и Доминго Эрнандес из Вальдивии на юге Чили. Приблизительно в 1580 г. в разговоре на тему, как женщины Вальдивии спят с мужчинами, Эрнандес заявил, что Иосиф тоже спал с Марией[31].

Бдительная слежка за проявлениями подобной непочтительности стала способом захвата власти над гигантскими империями. Власть составляла самое сердце инквизиции. Следовательно, религия неизбежно вторгалась в область политики. Далеко не случайно то, что в 1587 г., ровно за год до выхода испанской армады против Англии, в Лиме инквизиция пытала кузена Френсиса Дрейка Джона.

Джон Дрейк потерял свой корабль при Ла-Плате и провел пятнадцать месяцев в плену у индейского племени гуарани. Но ему удалось бежать на каноэ и добраться до города Асунсьон в Парагвае[32]. Оттуда его доставили в Буэнос-Айрес, затем арестовали и перевезли за тысячи миль в ближайшее управление инквизиции в Лиме. Там его отправили на аутодафе в 1587 г., после чего заключили во францисканский монастырь города. Джону Дрейку было в то время всего двадцать три года[33].

Можно только строить догадки относительно того, что знал Френсис Дрейк о судьбе своего кузена. Возможно, он размышлял об этом перед прибытием испанской армады…

В длинной и печальной истории инквизиции можно найти бесчисленное количество подобных примеров. Оказывается, существовали и другие люди, которых можно было начать преследовать. Но их иногда оставляли в покое на десятилетия.

Ересь не была очевидной, пока какой-нибудь политический толчок не проявлял ее.

Вызовом для историка становится обширность проблемы. В последние годы это побуждало академических исследователей сосредоточиться лишь на одном каком-нибудь небольшом аспекте или вопросе, но не на проблеме в целом.

Цель этой книги — как раз рассмотрение вопроса в целом. Это попытка понять, каким было истинное значение всего ужасного периода. Ведь инквизиция посеяла семена тоталитарного правления, установила расистские и сексуальные злоупотребления.

Рано или поздно приходится переходить к цифрам. В XVI и XVII вв. численность населения была значительно ниже установившейся в наши дни. Возможно, она составляла одну пятую или даже шестую часть от показателей нынешнего времени. Поэтому следует помнить: любая человеческая статистика отражает значительное более высокий процент от общего количества людей, чем это было бы сейчас. Более того, инквизиция действовала с помощью многочисленных внесудебных способов. Она прибегала к расследованию чистоты генеалогии, чтобы запретить потомкам осужденных еретиков некоторые профессии или ношение одежды определенного типа. Исподволь насаждалась традиция секретности…

Инквизиция свирепствовала в Испании в течение первых пятидесяти лет после ее учреждения в 1478 г. Согласно оценкам, за это время подверглись пыткам более 50 000 человек. Значительная часть заключенных была сожжена на кострах после «освобождения»[34]. В течение некоторых лет (например, в 1492 г.) могли «освободить» до 2 000 человек, а еще 2 000 сжечь символически (в изображении)[35]. В период с 1481 по 1488 гг. только в Севилье приговорили к смерти приблизительно 700 человек. В 1483-84 гг. в Сьюдад-Реале казнили еще пятьдесят человек[36]. Около 10 процентов от общей численности населения Толедо инквизиция пытала в период между 1486 и 1499 гг.; 3 процента были «освобождены» (лично или в изображении)[37]. В период с 1485 по 1530 гг. в королевстве Арагон «освободили» около 1 000 человек[38].

После проявления такой первоначальной ярости испанская инквизиция стала менее кровожадной. В период с 1540 по 1700 гг. пытали 84 000 человек[39].

Во времена правления Филиппа V (1700–46), после окончания в 1714 г. Войны за испанское наследство, наблюдалась вспышка насилия (1 463 суда и 111 казненных). Затем организация пришла в упадок[40].

В Португалии, где численность населения была меньше, чем в Испании, в период между 1536 по 1767 гг. состоялось приблизительно 45 000 процессов (включая 13 667 судов в Гоа)[41]. По наименьшими оценкам, 1 543 человека «освободили».

Не вызывает сомнений, что приведенные цифры ниже, чем полагали многие[42]. Если не учитывать в наших вычислениях первые пятьдесят лет истории инквизиции в Португалии и Испании, количество смертей окажется значительно меньше, чем число убитых во время охоты на ведьм в Северной Европе в период с 1560 по 1680 гг. Там минимальные цифры составляют 40 000 казненных[43].

Кровавая охота на ведьм охватывала Австрию, Англию, Францию, Германию, Голландию, Шотландию, Швецию, Швейцарию и Трансильванию. Но инквизиция в Португалии и Испании, хотя и преследовала ведьм, казнила очень немногих из них. Эти сравнения заставили историков (и прошлых, и нынешних) утверждать: Испания пала жертвой «черной легенды», которая изображает жестокость ее инквизиции и завоевание Америки в самом дурном свете. Но подобные и еще более страшные эксцессы происходили и в других местах.

«Черная легенда» появилась в середине XVI века после освобождения папой Альфонсо Диаса, юриста папского двора. Диас подстрекал к убийству собственного брата Хуана, который стал протестантом в Париже, где учился[44]. Это дело стало знаменитым и привело к появлению многочисленных антикатолических памфлетов по всей Северной Европе. Они дополнились выходом в свет в 1560-е гг. книги, написанной анонимным испанским беженцем от инквизиции под псевдонимом Рейнальдо Гонсалес Монтес. Возможно, Монтес был монахом, которого обвинили в исповедании протестантизма в 1560-х гг. в Севилье. После своего бегства в Северную Европу он опубликовал графический и малосимпатичный рассказ об инквизиции[45].

Эти опубликованные работы подхватили страны, которые завидовали испанскому могуществу и боялись его. Вскоре памфлеты превратились в инструменты пропагандистской кампании. И она (в том не может быть никаких сомнений) несправедливо очернила деятельность инквизиции, представив ее в куда более страшном свете по сравнению с другими преследованиями, проводившимися в то время в Европе и других местах[46].

Но существует различие между рассмотрением инквизиции в этом контексте и оправданием ее крайностей.

Инквизиция Испании не преследовала ведьм чрезмерно. Но это происходило в основном оттого, что уникальная смесь культур Португалии и Испании обеспечивала для преследования других козлов отпущения. (Это мы и увидим позднее). Не имелось необходимости выдумывать ведьм[47].

Еще серьезнее то, что при стремлении избавиться от «черной легенды», некоторые историки допустили тревожные фактические ошибки. Это, например, голословное утверждение, что пытки «применяли очень редко — почти исключительно в период первых двух десятилетий» (см. главу 3)[48].

В Испании многие из таких историков-ревизионистов проходили первоначальное обучение в условиях режима Франко. А для него католическая церковь была грозным оружием идеологической пропаганды. Интеллектуальная атмосфера той эпохи прекрасно выражена во взглядах Антонио Сьерры Корельи, автора книги, посвященной цензуре под эгидой инквизиции. В 1947 г. он заявил: «Только какой-нибудь жалкий писака, зараженный анахроническим пониманием либерализма, может убежденно возражать против легальной цензуры науки и литературы. Он сочтет, будто это важная общественная функция является несправедливым и раздражающим вмешательством власти»[49].

Эра Франко была таким периодом, когда люди писали о современных им событиях косвенно, сосредоточив внимание на прошлом[50]. Увеличение числа ревизионистских взглядов на инквизицию в период режима Франко фактически отражает попытку сделать более приемлемыми взгляды генералиссимуса и их воздействие на Испанию[51]. Поэтому наследие этой эпохи в наше время нельзя рассматривать с уважением, что порой делается в некоторых кругах, где еще не понимают в полной мере опасность создания сыскного государственного аппарата. Иначе мы однажды обнаружим, что «черную легенду» вытеснила «белая»…

Нам следует изучать португальскую и испанскую инквизицию одновременно[52]. Процедуры в этих учреждениях были почти идентичными[53].

Инквизиция через Испанию распространилась в Португалию. Первая папская булла, учреждающая инквизицию в Португалии, была получена под давлением со стороны Карлоса V, правителя Испании из династии Габсбургов[54]. Более того, инквизиция возникла в двух странах в результате преследования тайных иудеев. И в Испании, и в Португалии она оказалась подчинена монархии[55].

Возможно, важнее всего (по контрасту с папской более ранней средневековой инквизицией) распространение этого учреждения на колонии.

Эта книга не сосредоточена на средневековой или итальянской инквизиции. Хотя множество процедур испанского корпуса (например, секретность заседаний суда) унаследовано от нее[56], главное различие — в том, что средневековая инквизиция контролировалась папским престолом или его представителями (епископами). (Прежняя инквизиция учреждена в начале XIII века на юге Франции и в 1237 г. распространилась на Арагон, но не на Кастилию).

Испанская инквизиция, сформированная в 1478 г., находилась под прямым контролем испанской короны[57].

Именно это определило новый курс инквизиции в Испании, а затем и в Португалии. Первых инквизиторов разместили в государственных зданиях, первый великий инквизитор Испании Томас де Торквемада уволил прежних инквизиторов Арагона, назначив своих представителей[58]. На первом испанском аутодафе в Севилье 6 февраля 1482 г. сожгли шесть человек, хотя этот приговор не был подтвержден в соответствии с предшествующей процедурой ведения дел. Все эти сигналы предупреждали: новый суд веры окажется совершенно другим[59].

Поэтому одна из главных причин сосредоточенности на португальской и испанской инквизициях — это исследование истории власти и злоупотреблений властью. Это не связано с повторением антикатолической пропаганды прошлого. Папство всегда отличалось большим милосердием по сравнению с португальской короной во время правления Жуана III в период формирования инквизиции в стране. Когда в 1533 г. Жуан запретил обращенным в христианство евреям покидать Португалию, папа Климент VII в 1533 г. выпустил буллу о всеобщем помиловании. Когда, уже после учреждения инквизиции в 1536 г., Жуан хотел сделать епископа Ламего португальским великим инквизитором, папский престол отказал ему в этом, опасаясь, что епископ окажется слишком жестоким. Папа Павел III выпустил буллу «Медитатио Корбис» 16 июля 1547 г., предоставив португальской инквизиции те же полномочия, что испанской. Но он же поставил условие: в течение целого года каждый, кто хотел уехать из Португалии, должен свободно покинуть ее, избежав преследования[60].

Когда испанская инквизиция дошла до крайней жестокости, папа Сикст IV в 1482 г. постарался лишить новый орган части полномочий. Он направлял жалобы монархам Фердинанду и Изабелле[61].

Фактическая роль папства в деятельности инквизиции в Португалии и Испании почти всегда была умеренной. Папский престол неохотно санкционировал крайние меры инквизиции в Иберии. Это мнение, как правило, старались обходить.

Леонардо Донато, итальянский путешественник, в 1573 г. в своих заметках писал: папа не был «вовлечен» в дела испанской инквизиции, хотя Пий V не смог отвергнуть ее. Ведь он старался добиться того, чтобы инквизиция служила ему[62].

Даже жертвы инквизиции признавали разницу между справедливостью в Риме и справедливостью в Иберии. Хуана Роба, происходившая из морисков, была казнена в Валенсии в 1587 г. за то, что среди прочего сказала: «Если в Риме папа позволяет каждому жить согласно своей вере, то почему в Испании все иначе?»[63]

Поэтому злоупотребления властью инквизицией в Иберии — это злоупотребления политической, а не религиозной властью.

Историю иберийской инквизиции не следует использовать для антикатолических обличений[64]. Но гонения никогда не были монополией испанцев, португальцев или католиков. Это то, на что способны все народы[65].

В 1595 г. шесть жителей небольшого городка Эльин в Мурсии (юго-восточном районе Испании), предстали перед инквизитором для допроса. В течение этого периода предполагалось, что инквизиторы должны совершать визиты на регулярной основе для расследования ортодоксальности жизни даже в самых небольших деревнях. В Эйлине работник Франсиско Маэстре стал причиной значительного скандала.

Маэстре выбрали мажордомом братства Девы Розарио. К сожалению, эти выборы проводились в то время, пока он отсутствовал. Когда к нему в дом принесли символы этого поста (скипетр и штандарт), он остался более чем недовольным, заявив: «Что за гадость, что за дерьмо! Какую грязь, какие отбросы вы принесли мне сюда?!»

А после того, как ему сообщили, что это символы Девы Розарио, он ответил: «Это просто дерьмо и даже больше чем дерьмо!»[66]

Такой ответ не прошел для него даром. Маэстро предстал перед инквизитором. Он извинился, объяснив, что очень устал и не смог правильно воспринять эти знаки, когда их принесли ему домой.

Как показывает эта история, для понимания инквизиции не нужны легенды, черные или светлые. На самом деле существует обширный архив[67]. Изучая его, неоднократно сталкиваешься (как в деле Маэстро) со случаями, когда смех является столь же уместной реакцией, как печаль. Иногда отнюдь не скорбными оказываются множество ответов людей, которые наотрез отказывались быть запуганными. В других случаях вызывает восхищение остроумие заключенных перед лицом несчастья.

Далее я вспоминаю об англичанине Уильяме Литгоу, арестованном инквизицией в Малаге в 1620 г. по обвинению в том, что он протестант. Арест оказался незаконным: в то время между испанской и английской коронами действовал договор, по которому инквизиция не могла арестовывать англичан. Но исповедник-иезуит, проведя с ним восемь дней, стремясь обратить в истинную веру (а в противном случае угрожая последствиями), вынужден был покинуть камеру Литгоу со словами: «Сын мой, берегись, ты заслужил быстрое сожжения на костре. Но благодаря милосердию Девы Лореттской, над которой ты богохульствовал, мы спасем твое тело и душу».

На следующий день во время слушания дела инквизицией Литгоу выслушал целую тираду обвинений. Но вместо испуганных слов прозвучал ответ: «Ваше преподобие! Природа милосердия и веры состоит не из оскорбительных речей, сэр».

За это инквизитор ударил его по лицу. Довольно быстро начались пытки…[68]

Но Уильям Литгоу оказался счастливым человеком. Английский консул в Малаге услышал о его деле. Ему удалось связаться с послом в Мадриде и добиться освобождения Литгоу, который через двадцать лет написал свои мемуары. Конечно, очень немногим повезло так, как ему.

В постоянной борьбе между страхом и способностью не терять жизнерадостности развивается настоящая драма инквизиции. Всего через тридцать два года после первого аутодафе в Севилье в 1513 г. флорентийский посол Джуичардини писал: «Инквизиторы конфисковали имущество виновных и временами сжигали людей, заставляя бояться всех и каждого»[69].

Страх проник во все слои общества. В 1559 г. заведено дело за «ересь» на архиепископа Толедо Бартоломе Карранцу, примаса всей Испании. Это показывает, что никто не был свободен от подозрений (см. главу 5). К концу XVI века мориски Куэнки не хранили своего имущества дома, а прятали его, так как в случае ареста инквизицией все было бы конфисковано[70]. К 1602 г. мориски так страшились инквизиции, что некоторые теряли сознание при виде ее служителей[71].

Власти старательно насаждали это ощущение и атмосферу страха. В 1564 г. юрист из Галисии писал в Супрему, заявляя: «Необходимо, чтобы народ испытывал страх, уважая инквизицию»[72].

И в 1578 г., когда Франсиско Пенья повторно опубликовал «Директориум Инквизиториум» (руководство для инквизиторских процедур, написанное Никола Эймерихом, инквизитором Арагона), он говорил: «Мы должны помнить, что главная цель суда и смертного приговора — не в том, чтобы спасти душу подсудимого, а том, чтобы содействовать общему благу и устрашить народ»[73].

Инквизиция искренне полагала: страх — наилучший способ достижения политических целей. Это, как сформулировал французский историк Бартоломе Беннасар, было «педагогикой страха»[74]. Имелся целый учрежденческий и политический арсенал, предназначенный для распространения ужаса среди населения. Предположительно, террор быстро находил легкий путь к сердцам.

Страх превратили в миф, применяя пытки и сожжение на кострах. Ужас начинал распространяться с первого момента прибытия инквизиторов в город и зачтения народу эдикта веры. Эдикт предписывал каждому, кто впал в ересь или знал о ком-то, кто это допустил, предстать перед инквизиторами в течение тридцати дней и исповедоваться, а также разоблачить виновного[75].

Страх распространяется в обществе, обеспечив для инквизиции возможность привести страну к социальному или финансовому краху, доводя до нищеты свои жертвы, конфискуя имущество, изгоняя людей из родных городов, лишая их потомков права занимать какие-либо официальные посты или носить шелка, ювелирные украшения, любые иные символы престижа[76]. Принцип секретности означал, что обвиняемый не может знать имена своих обвинителей. Это тоже гарантировало насаждение страха.

Сам аппарат страха разрушил всю систему. Как следует из историй Литгоу в Малаге и Маэстре в Эйлине, сопротивление всегда оказывалось рядом. Попытки инквизиторов насильно навязать свою волю приводили к восстаниям. А восстания и противодействие создавали все большее количество мишеней и объектов. И порочный круг замыкается: очистить общество от врагов невозможно, потому что общество и инквизиция сами создавали их.

Точка зрения иберийской инквизиции на весь мир заключалась в том, что все отличное от нее является мятежом того или иного рода. Разнообразие и огромный период существования инквизиции вместе с ее гигантской бюрократической машиной не имеют примеров среди аналогичных учреждений по организации преследований и гонений. В конце концов, это история о причинах возникновения преследования, о том, как можно его избежать. Она уместна и полезна во все времена, как предупреждение из прошлого[77].

Моя надежда опирается на то, что насилие сторонников таких методов будет сдержано и преодолено благодаря решительному отказу народов иберийских стран подчиниться власти страха. Тот факт, что эксцессы власти всегда уничтожали под конец самих преступников, допустивших их, является источником утешения.

Это завет всем людям, находящимся в обстоятельствах сложного и парадоксального характера, подобных тем, изложением которых заполнены архивы инквизиции Португалии и Испании. Поэтому, взявшись за свою работу, я надеюсь выполнить то, что великий американский историк Генри Чарльз Ли называл своей философией истории.

Ли, чья трехтомная история инквизиции остается образцовой работой на данную тему, завершил публикацию своей книги в издательстве «Макмиллан» ровно сто лет назад. Он возлагал надежду на то, что «изучение прошлого заставит нас быть более требовательными к настоящему и возлагать более радужные надежды на будущее»[78].

Примечания:

Бетанкур (Bethencourt, 1994, 79) говорил о филиалах инквизиции в испанских владениях. Наше описание аутодафе заимствовано из описания события свидетелем Боканегрой в переводе Либмана (Liebman, 1974 г.)

Liebman (1974), 38.

Там же, 41–45. Дано описание подмостков длиной 44 вары и шириной 28 вар. Одна вара равна 85 сантиметрам.

Там же, 50–54.

Там же, 54.

Там же, 57.

Wiznitzer, 1971 (b); Wachtel, 2001 (а), 116-20. Во время суда над Собремонте его сын читал иудейскую молитву, которой научил его этот торговец. Случилось, что он появился в Мексике в качестве раввина и отпраздновал свой брак с Марией Гомес по еврейским традициям. В 1625 г. инквизиция вынесла приговор Собремонте, назначив ему малое наказание. Его второе «преступление» позволило вынести приговор к «освобождению» (смертной казни). Судебная процедура описана в BAGN (1935-37), т. VI–VIII.

Liebman (1974), 62–63.

Там же, 65.

Там же, 63.

Там же, 64.

Там же, 39.

Там же, 24.

Там же, 24–25.

AGI, Santa Fe, 228, Expediente 81 A, №№ 6–7, 9.

Там же, №№ 12, 18. Маньоска угрожал этим несчастным людям галерами и потерей работы, если они не повинуются.

Там же, № 19.

Там же, № 30.

Там же, № 33.

Назначение произошло в 1623 г., см. работу Ли (Lea, 1908, 476).

AGI, Quito, Expediente 20A, № 5.

Там же.

Там же, № 8.

Toribio Medina (1887), т. I, 191.

Liebman (1970), 57. См. Wachtel, 2001 (a), 134-39. Анализ процесса пропуска гласной или слога в названиях ряда еврейских ритуалов и занятия любовью на языке мексиканских тайных иудеев.

Perez Canto (1984), 1134.

Liebman (1970), 64: «Quern canta, seu mal espanta;/ Quern chora, seu mal aumenta:/ Eu canto para espalhar/ a paixao que me attormenta» (перевод автора). Здесь и далее перевод стихов на русский переведены Э. Дейноровым (прим. ред.)

Palmer (1976), 63.

Chinchilla Aguila (1952), 227.

PV, 272.

Toribio de Medina (1890), т. I, 283.

Hakluyt(1600), 727.

AHN, Inquisicion, Libro 1028, 160r-164r. Во время суда над Дрейком он постоянно протестовал, заявляя, что после прибытия в Асунсион (и попадания в руки испанцев) хотел быть католиком. В документах не отражено, что произошло после освобождения из монастыря. Но вполне вероятно, что он остался в Перу. Инквизиция в Америке часто налагала запреты на путешествия бывших осужденных на малое наказание, происходивших из протестантских стран. Ведь они могли впасть в искушение и повторить свои прошлые ошибки.

Blazquez Miguel, 1986 (b), 83.

Там же.

Blazquez Miguel (1990), 28.

Blazquez Miguel, 1986 (b), 64.

Blazquez Miguel (1990), 29–30.

Contreras and Henningsen (1986), 113-14; Bethencourt (1994), 365.

Garcia Carcel, Moreno Martinez (2000), 87.

Bethencourt (1994), 365.

Mario Cohen (2000), 56.

Paiva (1997), 189.

Kinder (1997), 61–66.

Ruiz de Pablos (ред.), 1997.

Великолепная формулировка этой точки зрения принадлежит Пинте Льоренте (Pinta Llorente, 1953-58, т. II, 61).

Trevor-Roper (1984), 113; Paiva (1997), 347-49.

Rawlings (2006), 2.

Sierra Corella (1947), 17.

См. работу Томаса-и-Валиенте (Tomas у Valiente, 1990). Предисловие ко второму изданию его книги на тему пыток, первоначально опубликована в 1973 г. во время эры Франко.

Так следует интерпретировать обвинения, выдвигаемые Пинтой Льоренте (Pinta Llorente) относительно упадка Испании в XVIII веке, в лекциях, прочитанных в университете (1961, 12324). Ему принадлежит утверждение, что «в настоящее время нам абсолютно известен отеческий и милосердный дух, почти всегда сопровождавший действия и судебные процедур испанской инквизиции. Те, кто выше всего ценят честь, славу Господа и сохранение морального порядка, должны признать совершенство этого национального учреждения» (81).

Это любопытный пробел в историографии инквизиции. Хотя вполне понятно, что португальские и испанские авторы сосредотачивали внимание на истории собственных наций, авторы, писавшие на английском языке, уделяли внимание Испании. Ли (Lea, 1906-07) посвятил главу в своей работе, посвященной Испании, португальцам. Но он рассматривая ее таким образом, словно она была своеобразной провинцией Испании. Камен (Kamen, 1965, 1997) и Монтер (Monter, 1990) говорили только об Испании. Труд Бетанкура (Bethencourt, 1994) является лучшей сравнительной работой, посвященной испанскому, португальскому и римскому трибуналам.

Протокол аутодафе в Мексике, рассмотренного в данной главе, можно сравнить с протоколом аутодафе в Эворе, состоявшегося в 1623 г. (Mendonca, Moreira, 1980, 135-40). Они могут показаться очень схожими, хотя стандарты инквизиции в Испании и в Португалии были различными (там же, 134).

Almeida (1968), т. 11, 401.

Подобные детали определил Вайнфас (Vainfas, 1989,190).

Lea (1963) 128.

Kagan, Dyer (2004), 11.

Эти акты отказа от прошлого приводятся Бетанкуром (Bethencourt, 1994, 22).

Lea (1906), t. I, 163.

Almeida (1968), т. II, 387-89, 403, 414.

Llorca (1949) 61, 68; Garcia Carcel, Moreno Martinez (2000), 33–34. Преследования во времена более поздней итальянской инквизиции оказались менее суровыми, чем в Испании и в Португалии. В XVI веке в Венеции пытали только 2–3 процента заключенных. Это значительно меньше, чем в португальских или испанских трибуналах в тот же период. В XVI веке инквизиция в Италии казнила меньше людей, чем в Англии в период правления Генриха VIII и Марии Тюдор в ходе конфликтов между католиками и протестантами (Grendler, 1977, 52–58).

Garcia Mercadal (ред.), 1999, т. II, 354, 371.

AHN, Inquisicion, Libro 937, folio 14r.

Эта точка зрения противоречит выводам ряда ученых, например, Дедье (Dedieu, 1989, 57) и Доминикеса Ортиза, которые подчеркивали, что трибунал был духовным. Безусловно, интересы большинства чиновников проситрались в область теологии. Но не возникает никаких сомнений в том, что в более широком политическом контексте отделение иберийских трибуналов от Рима привело к тому, что они превратились в фундаментальные политические учреждения.

F.Ruiz (1987), 40–41.

AHN, Inquisicion, Legajo 2022, Expediente 24, folio 4r: «No es sino mierda у mas mierda».

Документы сохранились, несмотря на уничтожение в Испании огромного количества документов во время наполеоновских войн и в начале либеральной революции. Эти события означали, что архивы трибуналов Кордовы, Гранады и Севильи были почти полностью уничтожены. Garcia Fuentes (1981), xi.

Lithgow (1640), 479-80.

Garcia Mercadal (ред.), 1999, т. I, 582.

Garcia-Arenal (1978), 42–43.

AHN, Inquisicion, Libro 938, folio 168r: дело Педро Муффери из Челвы в районе Валенсии, датированное 1602 г.

Benassar (1987), 178.

Там же.

Contreras and Henningsen (1986), 120. Более полное обсуждение распространения власти страха см. в работе Контрераса (Contreras (1987), 53–54).

Benassar (1987), 183.

Как мы увидим далее, ряд историков не без оснований видит в инквизиции базовые элементы современных тоталитарных режимов. См. Lewin (1967), 9; Gilman (1972), 168.

Bradley (1931), 319-22.

Оглавление