Глава вторая

Упоительное лето

Расправа

Жил-был в Риге один человек. Звали его Максом Кауфманом. Родился он, к своему несчастью, евреем и попал под немецкую оккупацию, а потому и должен был, пройдя положенные круги ада, сгинуть, как и тысячи его соплеменников. Но он не умер. Он выжил, несмотря на рижское гетто, Саласпилс и другие концлагеря рейха. В 1942 году на его глазах в лагере у Слокского торфозавода расстреляли родного сына. А он выжил. Его освободили из одного из шталагов в Германии. И в 1947 году в Мюнхене вышла написанная Максом Кауфманом книга с весьма немудреным названием «Уничтожение евреев в Латвии».

Полистаем ее…

«Большое здание префектуры было заполнено евреями. Со всех сторон были слышны крики — там латыши рассчитывались со своими жертвами. Их садизму не было границ. Старых и больных людей голыми выводили во двор. Мужчины, занимавшие в обществе видное положение, стояли окровавленные и избитые. Их рвали за бороды. Какую-то молодую женщину во дворе раздели догола, а потом отвели в подвал префектуры, где изнасиловали. Старых почтенных рижских евреев в подвале обливали водой и били, там же над ними цинично издевались. Из них выбирали тех, у кого были самые большие бороды, и заставляли этими бородами чистить латышам туфли… В эти дни в префектуре не было видно ни одного немца в военной форме».

А вот еще…

«Немцы были все еще заняты своими военными делами, власть находилась в руках латышей. Об обеспечении евреев продовольствием никто не заботился. У продуктовых магазинов стояли очереди. Как только в них замечали какого-нибудь еврея, его оттуда немедленно выбрасывали. Ужасным делам не было ни конца ни края. Например, у дома по улице Кална 9 (Московское предместье) однажды появилась автомашина с латышскими добровольцами. Всем евреям следовало его немедленно покинуть. Их отвезли на старое еврейское кладбище, где заперли в синагоге и сожгли. То же самое произошло и на новом кладбище…»

А это — из газеты «Тевия» («Отечество» — главная газета, выходившая при нацистском режиме в Риге на латышском языке, тираж — аж 180 000 экземпляров. — Примеч. авт.) от 11 июля 1941 года:

«…Нет, с этим народом у нас нет и не может быть никакой совместной жизни…

Если же мы не сможем экспортировать жидов, то они на нашей земле не могут быть более паразитами. Жид не смеет заниматься ничем иным, как трудом простого рабочего. Всю жидовскую интеллигенцию надо вывезти, а если она останется здесь, то пусть работают грузчиками, каменотесами. Они будут зарабатывать на хлеб так, как наши рабочие».

Ах, как сильно ненавидели евреев истинные латышские патриоты! Задыхаясь от бессильной зависти, ненавидели за все — за богатые магазины, преуспевающие адвокатские конторы, уютные дачи в ласковой Юрмале, ненавидели за то, что евреи смели говорить на своем языке, молиться своему Богу, за то, что знаменитый латышский поэт Янис Райнис умер на руках еврея Берка Лифшица, своего врача и друга, за волшебную скрипку тоненькой еврейской девочки Сары Рашиной, которая имела наглость жить в Латвии и пленять своей игрой Европу. Они копили в себе эту ненависть годами и лелеяли ее. И вот пришел час. Сладостный, долгожданный, выстраданный…

Все эти «борцы за латышскую Латвию», сознавая в глубине души свое убожество, ясно отдавали себе отчет в том, что победить предприимчивых еврейских коммерсантов, адвокатов, врачей, мастеровых в очном соревновании, в честной конкурентной борьбе они просто не способны. И потому сейчас вдвойне сладко было ударить первого же подвернувшегося еврея (лучше, конечно, пофасонистей, побогаче на вид) палкой по голове и наблюдать, как он истекает кровью, а еще слаще заставить его ползать на четвереньках и вытирать своей бородой твои башмаки, а потом смачно, с выхарком, плюнуть ему в лицо. Хорошо!

11 июля 1941 года в здании Министерства просвещения происходило «полномочное собрание представителей латышской общественности», чья благонадежность и преданность рейху была подтверждена людьми из ведомства шефа СД и гестапо доктора Рудольфа Ланге. Там были и полковник-лейтенант Волдемар Вейсс, и главный редактор «Тевии» Артурс Кродерс, полковники Волдемар Скайстлаукс, Эрнестс Крейшманис, представители ультранационалистической организации «Перконкрустс», старые агенты абвера Густав Целминьш и Адольф Шилде.

Всего собралось около сорока человек. Главной целью столь благородного собрания было составить общими усилиями текст телеграммы фюреру. Наконец, составили и утвердили следующее послание:

«Фюреру и рейхсканцлеру Адольфу Гитлеру

Главная Ставка

11 июля 1941 года во вновь освобождённой Латвии впервые собрались представители латышского народа разных мест жительства и разных профессий, чтобы выразить благодарность всего латышского народа покрытой славой немецкой армии и каждому немецкому воину, который участвовал в освобождении Латвии, но особенно великому, увенчанному победами первому борцу немецкого народа и всей индогерманской нации Адольфу Гитлеру.

Мы отдаем на решение Адольфа Гитлера надежды всего латышского народа на соучастие в борьбе за освобождение Европы.

Латышский народ желает принять участие в строительстве новой Европы и с доверием полагается на соответствующее решение Адольфа Гитлера».

Интересно, что подобного рода телеграмму, отправленную «спасителю европейской культуры рейхсканцлеру Великой Германии Адольфу Гитлеру и его отважной армии, освободившей литовскую территорию», 25 июня 1941 года подписал литовский архитектор Витаутас Ландсбергис-Жемкалышс, отец бывшего председателя Верховного Совета Литвы (1990–1992), вождя Саюдиса — тамошнего Народного фронта (помните, читатель, были такие прибалтийские организации, боровшиеся против «советской оккупации», к ним еще очень благоволила московская «демобщественность»), а ныне депутата Европарламента, тоже Витаутаса Ландсбергиса.

А вот еще одно письмецо. Написанное, правда, по-польски и выброшенное авторами на обочину улицы по дороге на расстрел в Понары в пригороде Вильнюса. Его подобрали и в августе 1944 года передали в создаваемый тогда вильнюсский еврейский музей.

«Просьба к братьям и сестрам-евреям!

Любезные мои сестры и братья! Обращаемся к вам с большой просьбой. Прежде всего простите нас за все злое, что мы вам в жизни сделали; быть может, сделали и злословили, не знаем, за что обрушилось на нас такое тяжелое наказание: нас лишают жизни. Но лишение жизни — это ничего, главное, это наши дети, которых мучают таким зверским образом, например, 8-летние девочки были взяты для половых сношений. Этим малюткам приказывали брать половой орган в уста и сосать как бы материнскую грудь, а выделения, что мужчины изливают, приказывали глотать, говоря при этом, вообразите, что это мед или молоко. Или девочку 12 лет привязали к скамейке и покуда 6 немцев и 5 литовцев не совершили полового акта по два раза каждый, несчастную не отпустили. А мать принуждали стоять при этом и смотреть, чтобы дитя не кричало. Затем матерей раздевают голыми, ставят к стене с завязанными кверху руками и выщипывают все волосы на обнаженных местах, а язык приказывают высунуть и натыкают шпильками. Потом каждый подходит и спускает свою мочу, а испражнениями глаза вымажет.

О! А мужчинам приказали выбрить свои половые органы и вводили им туда раскаленные прутья, держа так долго, пока прут не почернел. При этом говорили им: довольно жить, иудей, жид, всех истребим, убить, это не фокус, надо вас вымучить, чтобы и жить больше не хотелось и Сталина увидеть. Отрезывали нам пальцы на руках и ногах, запрещая перевязывать раны, таким образом кровь текла в течение 4 дней. Нас мучили, истязали таким образом каждый день, а потом бросили в машину для отправки в Понары.

Партией численностью в 45 человек мы прятались в одном убежище, но мы поддерживали сношения с другой группой через туннель. Там было 67 человек взрослых и детей. С внешним миром мы связывались через посредство одной польки, она звалась „вдова Марыся“. Марыся имела 3 детей. Женщина эта брала у нас мужскую одежду, дамские меха, мужские шубы, шелковое белье, все, что мы имели, она брала и доставляла нам продукты, а потом, когда она на наш счет разбогатела, сколотив себе капитал в 40–50–60 тысяч марок, она наняла ехать в Ширвинты и привозила оттуда 3–4 кабана, два пуда сала, 5 центнеров пшеничной муки, масла 20 кило, яички, все это за наше добро. За наши деньги она спаивала немцев и привозила из Ширвинт, а нам велела дать 5 кг золота, иначе я вас выдам в руки немецкого гестапо и назначила срок. Не имея возможности ей дать, мы выслали к этой Марысе еврейку 8-летнюю с просьбой продлить нам срок и обождать. Так вот, это дитя обратно не вернулось.

Она забрала все, что мы послали: золото, часы, кольца, брошки и др., а девочку убили и сожгли. И так нас мучали и истязали, как написано выше, в течение 5 дней, а потом отправили на Понары. Это письмо я выбрасываю по дороге на Понары — к добрым людям для передачи евреям, когда восстановится правда, чтобы они за нас, 112 человек, хотя бы одного убили, то совершат благое дело для своего народа.

Со слезами на глазах просим: мести! Мести! А по-польски пишу потому, что если кто-нибудь найдет письмо на еврейском, языке, то сожжет, а на польском добрый и благородный человек прочтет и передаст в руки еврейской полиции, чтобы что-либо сделать с этой жестокой женщиной, которая столько крови взяла на себя и своих детей.

Просим: погибло 30 наших детей, пусть ее хоть трое погибнут — два мальчика и одна девочка с нею вместе.

Любезные братья, слезно просим вас, не милуйте эту бабу. Фамилии не знаем. Она называется „вдова Марыся“, имеет 3 детей: 2 мальчиков и одну девочку, проживает ул. Б. Погулянка 34, во дворе налево. Всякий знает спекулянтку около костела Сердца Иисуса, дворник Рынкевич.

Прощайте, прощайте. Весь мир призываем к мести.

Это пишут Гурвич и Асс» (орфография и пунктуация сохранены. — Примеч. авт.).

Господин Ландсбергис давно уже носит образ законченного русофоба. Он все разоблачает Советский Союз, клеймит Россию, его лицо с мелкими чертами грызуна, украшенное куцей бороденкой, кривится праведным гневом, когда он, вкупе с некоторыми другими литовскими государственными деятелями, выступает с требованиями компенсации за «советскую оккупацию» Литвы. Борец, одним словом. А кто ответит на письмо, которое написали Гурвич и Асс? А, господа? Потомки бабы Марыси? И только?

Всеми авторами верноподданнических писем «великому вождю и фюреру индогерманской нации» владела немеркнущая надежда: вот-вот немцы дадут добро на восстановление государственности Латвии (и Литвы с Эстонией заодно), поэтому и старались патриоты вовсю — убийства евреев и всевозможные надругательства над ними приобретали всё более широкий характер. Уже начались первые массовые расстрелы в печально известном Бикерниекском лесу на окраине Риги, а выражения лояльности рейху стали носить еще более верноподданнический характер.

Как «красиво» писал журналист Август Броцис в елгавской газете «Национала Земгале», еще одном рупоре нацистской и антисемитской пропаганды:

«…Поднялся человек со знаком победы на челе, чтобы вести крестовый поход справедливости и правды против банд подонков и угнетателей. Как сияющий и вечный солнечный луч, имя этого человека пылает в небе Земли. Как дерево жизни, оно цветет в душах и сердцах народов. Все народы вспоминают и превозносят этого человека — на зелёных полях Латвии, в степях России, в угольных шахтах Англии, на стоянках сынов африканских пустынь. Везде и всюду чувствуется наступление нового времени, воскресение справедливости и человечности. Имя этого человека — Адольф Гитлер».

Уже начали возникать какие-то «ответственные комиссии», все громче стала заявлять о себе взалкавшая власти ультрапатриотическая гвардия былой ульманисовской бюрократии, но тут как снег на голову посыпались указы военного коменданта Риги полковника вермахта Петерсена.

«В последнее время отдельные личности самовольно занимают различные должности, восстанавливаются центральные организации, существовавшие до большевистского времени. Такая деятельность недопустима и подлежит наказанию. Персоны, которые незаконно распоряжаются общественными деньгами, будут призваны к ответственности по закону».

Другим своим указом рижский военно-полевой комендант потребовал немедленной сдачи оружия от всех вооруженных гражданских лиц (имелись в виду национальные партизаны) и запрещал ношение любой военной формы бывшей латвийской армии.

Конечно, эти распоряжения не были вовсе плодом мыслительной деятельности бравого полковника Петерсена. Краткими, не терпящими возражений строчками приказов заговорила со своими шибко о себе возомнившими помощничками настоящая власть. Беспощадная власть — Германский рейх, подчинивший себе пол-Европы. Время объятий, улыбок и братаний закончилось.

Спустя пару дней в подъезде дома на углу улиц Антонияс и Дзирнаву, где в квартире, принадлежавшей вдове первого министра иностранных дел Латвии З. Мейеровица, разместился прибывший с немецкой армией полковник Пленснерс, раздался приглушённый выстрел. Это агенты гестапо убили полковника-лейтенанта Виктора Деглавса, направлявшегося к своему верному другу. Портфель покойного, содержавший в себе, по слухам, списочки нового правительства независимой Латвии и другие интересные документы, немедленно забрали в архив гестапо. Игры кончились. Настало время служения рейху и только рейху. Отныне лишь интересы немецкой нации имели значение. Интересы же мелких народцев, как и сам факт их существования на принадлежащих отныне Германской империи землях, принимались во внимание, лишь если шли ей на пользу.

А тем временем в Риге продолжали убивать евреев. Одним из центров смерти была рижская префектура, другим — здание на улице Валдемара, 19, где размещалась когда-то штаб-квартира организации «Перконкрустс» (о ней наш рассказ впереди), а теперь расположился Виктор Арайс со своими молодцами.

«…Узнав, что Арайс организовал какую-то боевую группу — был об этом наслышан — отправился туда, чтобы в неё записаться. Там в коридоре встретил старого знакомого, студента теологического факультета из студенческой корпорации „Талавия“ и спросил у него, что надо делать? Какие обязанности? В ответ тот, прижав кончик носа, чтобы он приобрёл характерный горбатый профиль, разъяснил: „Триста за ночь“. После такого объяснения я развернулся и немедленно ушел прочь, чтобы никогда туда не возвращаться!» — рассказывал в конце восьмидесятых годов американскому историку латышского происхождения А. Эзергайлису некий Я. Гулбитис, один из «национально думающих латышей», откликнувшийся в то время на известный призыв газеты «Тевия». Ему, однако, не хватило «национального мышления», видимо, перевесили «общечеловеческие ценности». Но таким образом думали далеко не все, и к концу июля 1941 года в отряде Арайса насчитывалось уже около сотни карателей. Самое удивительное и невероятное заключается в том, что в основном это были студенты университета и ученики старших классов рижских школ, некоторым из них едва исполнилось пятнадцать лет… Пришли, конечно, и офицеры бывшей латвийской армии, полицейские и айзсарги.

Деятельность команды Арайса, как уже отмечалось, началась с поджога хоральной синагоги, вместе с которой сгорело около пятисот евреев. Следующим делом гвардии «национально думающих латышей» стали так называемые «ночные акции».

На совещании с руководителями эйнзацгрупп шеф СД Гейдрих приказал им, в числе других обязанностей, организовывать еврейские погромы с широким привлечением местного населения. В Риге у бригадефюрера Шталеккера с этим ничего не вышло. Тогда он предложил другую штуку. С наступлением очередной душной летней ночи вооруженные молодцы из отряда Арайса небольшими группками — втроем или вчетвером — отправлялись в путь по омертвевшему, медленно приходящему в себя после изнурительного дневного зноя городу. Они искали еврейские квартиры. И могли вытворять там все, что им заблагорассудится. А как, спросит непонятливый читатель, они могли вычислить именно еврейские квартиры? А просто, ответим. Они ходили или к своим знакомым, или к очень богатым, известным в городе людям. Да и просто спросить у любого дворника — он с готовностью укажет на всех евреев в его доме. Какое это, позвольте сказать, было блаженство! Еще вчера этот поганый жид, пользуясь своим профессорским званием, упрекал тебя в невежестве и прогонял с занятий, а сегодня… Сегодня он стоит в своей прихожей, придерживая халат дрожащей рукой. А ты ему прямо с порога с размаху кулаком в лицо, а потом ногой в пах… Где-то за ним, упавшим, истерически голосит его полураздетая, морщинистая, как старая курица, жена. А ты ей громко кричишь, чувствуя, как тебя всего наполняет пьянящая острая радость освобождения от всего человеческого: «Заткнись, сука!» И вы всей вашей компанией вваливаетесь в дом…

А вот здесь живет она, эта гордячка. Как у тебя спирало дыхание, когда ты слышал ее шаги по лестнице! Казалось, что её бойкие, легкие каблучки бьют прямо по твоему сердцу. Какая она красивая — тоненькая, чистенькая, со сверкающими глазами! Бабка твоя тебе как-то рассказывала, что есть алмазы черного цвета, и будто бы у их барона был один такой. Наверное, эти алмазы точь-в-точь как ее глаза. Густые черные волосы уложены в аккуратненькую прическу, а в розовых тонких пальчиках вечная папка с надписью «Музик». Музик, музик, музи-и-и-к… С каким искренним презрением отвергала она все твои жалкие попытки обратить на себя внимание. Как ты ее ненавидел и шептал, задыхаясь: «Сука, сука, вот же сука…» А потом долго смотрел на себя в зеркало и видел все то же унылое и прыщавое лицо.

И вот пришло твое время. Ты громко, уверенно, одним словом, по-хозяйски, стучишь кулаком в их дверь. Стук разносится по всему дому. Вот и соседи проснулись, зашебуршились, дерьмо, в своей прихожей, пялятся, наверное, в глазок. Ну-ка попробуйте, высуньтесь, вякните что-нибудь! Ну, давайте же! И не высунутся, и не закричат. Потому что знают, что пришел твой час, что у тебя сила. А эти всё не открывают, хотя наверняка проснулись. Видать, барахло прячут. А тебе пока не барахло их нужно, тебе ее, голубочку, подавай. А уж ее не спрячешь. Некуда. Некуда ей от тебя прятаться, настало твое время. «Открывайте, жидовские морды, или будем стрелять в дверь! Ну!»

Вот и открыли. Ты сразу же туда — в недра квартиры, в комнаты. Звериным нюхом прямо чуешь — там она, там. А за твоей спиной товарищи твои с папашей ее разбираться начали. И вот… она. Бледная вся, страшно ей, но тщится виду не показать, гордость свою жидовскую уронить боится, хотя прекрасно слышит, как ребята ее папашу, культурного инженера Гуревича, в прихожей ногами обрабатывают, и как мамаша ее визжит истерически. А она, красоточка, стоит не шелохнувшись, и на тебя смотрит, как на грязь под ногами, в точности, как тогда, когда ты к ней клинья подбивать пытался. Ну, ничего, ничего, сегодня ты здесь хозяин, и потому изо всех своих сил ты бьешь ее по лицу. Но она, пошатнувшись, все же остаётся стоять на ногах. Лишь из носа течет ко рту узенькая струйка темной, почти черной, лаковой какой-то крови. А ты бьешь ее еще и еще, голова ее мотается под твоими руками, как мяч. Потом ты наискось, одним движением, рвешь на ней кофточку, и когда глазам твоим открывается нежное девичье тело, ты ощущаешь, как внизу твоего живота нарастает теплая сладкая тяжесть. И тогда ты хватаешь ее за волосы, роскошные, тяжелые, густые еврейские волосы и валишь на пол, не сняв с себя даже карабина… Потом ее долго насилуют твои друзья, притомившиеся избивать ее родителей.

А в этой роскошной квартире живет хозяин соседнего бакалейного магазина. Ты помнишь, как мать с привычной завистью шепталась с соседкой, что у этого Бирмана «денег куры не клюют» и каждый день на столах пирожные и еще какие-то заморские фрукты, а мы вот, латыши, на своей земле прозябаем, хуже всякой голытьбы, через их жидовские каверзы…

Сегодняшней ночью, второй час подряд, изрядно устав, ты бьешь и бьешь старого Бирмана головой о стену. Уже весь угол возле шкафа его кровью залит и сам ты бирмановской кровью перемазан, а он, старая гнида, молчит и не говорит, где деньги спрятал. А тебе нужны его деньги да ценности. Каким был ты бедным и завистливым, таким и остался, да еще новая русская власть брата старшего в Сибирь увезла, а за что? Ну, служил он в политуправлении надзирателем, да ведь кабы знать, что русские придут и его подопечные арестанты наверх поднимутся, так, может, он бы к ним и пристроился. А вот Бирмана, морду жидовскую, в Сибирь страшную не вывезли.

Он уже и говорить не может, хрипит только, но где деньги, не показывает. Лицо все в кровище, черное, и вроде один глаз ты ему сапогом еще в самом начале высадил. Но глаза ему уже не понадобятся при таком-то раскладе. А из другой комнаты паленым тянет, там ребята в старуху бирмановскую зажигалкой и сигаретками тычут. Но та тоже молчит, лишь бормочет что-то себе под нос, только больше еще парней злит. А ночь теплая, нежная, у открытого окна липа ветками шуршит и снизу из палисадника цветами пахнет одуряюще…

«Выписка из протокола допроса Лавиньша Миервалда Андреевича.

Действующая армия.18.01.1945.

— Что вы делали после распределения по группам?

— Вскоре Краузе сказал всем построиться в шеренгу. К этому времени во двор уже собралось человек сто. После построения Краузе сказал, чтобы желающие войти в группу расстреливающих подняли руку. Таких нашлось 3 или 4 человека. Тогда Краузе сам назначил 20 человек. Остальных распределили ещё на две группы — группу сопровождающих и группу охраняющих на месте расстрела. Я попал в группу сопровождающих, которая состояла примерно из 20 человек. Мы были распределены по машинам, причем на каждую машину по 6 человек. Тут же мы получили оружие различных марок, в частности, я получил винтовку русского образца.

Сюда же подошли 2 или 3 автомашины-автобуса, на которых уехали группы расстреливающих и охраняющих. Через некоторое время машины возвратились и мы сели в них по 6 человек, причем в группе, в которую вошел я, старшим был Тобиас. На этих автобусах, которых было, кажется, три, мы поехали в Рижскую центральную тюрьму. В эти автобусы погрузили по 30–40 человек — евреев-мужчин, мы сели, как их охрана, по 6 человек на машину, причем три сидело спереди, три — сзади. Арестованным объяснили, что везём их на работу. После погрузки мы везли их в Бикерниекский лес, что в 3–4 километрах от воздушного моста. Там в лесу, по левую сторону от шоссе, когда ехать от Риги, около тригонометрической вышки мы выгружали заключенных евреев и передавали их группе охраняющих, а сами возвращались в тюрьму за новой партией. Так, в первую ночь мы сделали 3–4 рейса и перевезли примерно 400–500 человек. Привезенных нами заключённых группа охраняющих партиями по 10 человек водили к ранее заготовленным ямам и расстреливали. После последнего рейса я подошел к месту расстрела и наблюдал за этим зрелищем. Ямы были примерно 8–10 метров длины, 3–4 метра ширины; количества их не помню. Расстреливаемых евреев партиями по 10 человек ставили спиной к яме по одну сторону и группа расстреливающих в 20 человек стояла в 8–10 метрах от них по другую сторону ямы. Расстрел производился по командам: „заряжай!“, „внимание!“ и „огонь!“. При расстрелах, которые происходили обычно, когда начинало светать, присутствовал всегда кто-либо из немецких высших чинов, фамилии их никого не знаю.

После расстрелов в первую ночь мы разъехались по домам, причем на улице Валдемара 19 мы оставили оружие и Краузе предупредил, чтобы на следующую ночь все явились снова. Вторую и третью ночь я снова был в группе сопровождающих и происходили также расстрелы евреев на том же месте. На 4, 5, 6 ночь я был назначен в группу расстреливающих, возглавлял которую первые две ночи Арайс, а последнюю лейтенант Дибиетис. В этой группе были — Чакс Валдис, одну ночь Ванагс Александр, Эшитс Альфред, других не помню.

В первую ночь я участвовал в расстреле 3 или 4 групп заключенных, то есть, 40 человек, а затем я не мог выдержать и попросил Арайса, чтобы меня сменили. После смены я стоял на охране. Всего было расстреляно в эту ночь человек 400–500. На вторую ночь и третью я снова расстреливал по 30–40 человек, а потом меня сменили. Так на протяжении 10 дней мы производили систематически расстрелы, иногда были промежутки на один день. После этого около 10–12 раз расстреливали меньшими группами за ночь по 200–300 человек. Всего в Бикерниекском лесу вокруг тригонометрической вышки примерно в радиусе 50 метров с 10.07.1941 по октябрь 1941 года расстреляли до 10 тысяч евреев.

— Чем вы занимались кроме расстрелов?

— Две ночи примерно в августе сорок первого года я в группе сотрудников полиции в 50–60 человек участвовал в облаве и аресте еврейского населения. В первую ночь я арестовал с группой 65 человек евреев в доме на углу улиц Мариинской и Ключевой. В этом доме всего было арестовано около 10 человек. Аресты производились так: мы приходили к дворнику, спрашивали, в каких квартирах проживают евреи, шли туда, арестовывали всех мужчин-евреев от 16 до 60 лет и отправляли в Центральную тюрьму. Вторую ночь я участвовал в арестах евреев в домах по ул. Матвеевской, номера домов я не помню, но в промежутке между улицами К. Барона и Мариинской. Тут было арестовано 20–30 человек. После облав этих евреев опять расстреливали в Бикерниекском лесу.

Примерно в сентябре 1941 года нас человек сорок-пятьдесят во главе с Арайсом выезжали в город Либава для проведения облавы по изъятию евреев. Там мы вместе с полицией города Либава в течение 5 дней производили аресты евреев-мужчин от 16 до 60 лет, заключали их в тюрьму по ул. Тому. В течение последующих 3 ночей производились расстрелы евреев по 150–200 человек за ночь в лесу за так называемым военным портом, где ранее были казармы латвийской армии. Через три дня расстрелы были почему-то приостановлены и мы возвратились в Ригу.

В конце сентября или начале октября 1941 года я в составе группы около 40 человек во главе с лейтенантом Кюрбе выезжал в местечко Талси, км в сорока от Тукумса на восток. Там километрах в 10 восточнее Талси в сарае находилось около 150 заключенных евреев-мужчин, женщин и детей. Охраняли их местные шуцманы. После приезда мы водили их поблизости в лес, где уже были вырыты ямы, и всех расстреляли, в том числе женщин и детей. На 2 день мы поехали несколько километров южнее Талси, где на хуторе в сарае было около 100–150 евреев, охраняемых полицейскими. Там в лесу мы сами вырыли ямы, а затем после расстрела заключенных мы вернулись в Ригу. В последнее время перед уходом из полиции я был во взводе охраны и был на посту по охране евреев, привезенных из Германии и размещенных в имении Юмправа (по двинскому шоссе в полукилометре за фабрикой „Квадрат“).

— Какое вознаграждение вы получали за службу в полиции и карательную деятельность?

— Я получал ежемесячно 60 марок зарплаты, вначале ежедневно спиртные напитки и продукты питания. Иного вознаграждения я не получал. В последнее время примерно с сентября мы начали носить военную одежду бывшей латвийской армии.

— Какие вещи изымались у расстреливаемых?

— При расстрелах вещи у евреев не изымались, так как они до этого были изъяты в тюрьме.

— При производстве арестов что вы изымали?

— Перед уходом на арест мы получили установку говорить арестованным, что они мобилизуются на работу, и предложить им брать с собой ценности и вещи для того, чтобы они могли себя содержать. С этими вещами и ценностями их направляли в тюрьму, где все изымалось. Если квартира на вид была богатая, то мы об этом ставили в известность командиров группы, а они уже после ареста производили обыск. Сами мы не изымали. Однако нам было сказано, что если нужны будут какие-то вещи, то должны подать прошение начальнику команды и он разрешал получить. Таких вещей, награбленных у евреев, был целый склад по ул. Валдемара 19. Заведующим этим складом был Загарс, имя не знаю, проживал по улице Мирная 2, дом справа от угла улицы Таллинской. Он являлся сотрудником отряда Арайса. Лично я в сентябре-октябре 1941 года получил с этого склада демисезонное поношенное пальто темно-серого цвета, которое сейчас находится со мной. Его я отдавал перешить портным и родным сказал, что купил его. Протокол записан с моих слов правильно, мне прочитан на понятном мне латышском языке, в чем и расписываюсь.

Ст. следователь спецотдела УКР „СМЕРШ“ 3 Прибалтийского фронта капитан Приходкин».

Тут недавно по частному латышскому телеканалу был показан сериал «Смерш», о деятельности советской фронтовой контрразведки. Боже, какой поднялся крик в латышских СМИ после этого! Да вы что? Да как можно! Сталинско-бериевские палачи — положительные герои! Да ни в какие ворота не лезет, они же боролись с нашими патриотами и национальными партизанами с легионерами заодно! Пфуй!.. Интересно, что чувствовал тогда капитан Приходкин и сотни других таких капитанов, лейтенантов и майоров во время таких вот допросов?..

И еще. В Бикерниекском лесу построен мемориал в память убитых здесь евреев — из Германии и других стран оккупированной гитлеровцами Европы. Место это использовалось для расстрелов до 1944 года — именно сюда свозили депортированных европейских евреев для казни. Скромный и трогательный мемориал расположен СПРАВА от шоссе, а СЛЕВА от дороги — шумит в сезон авто- и мотогонок знаменитая рижская гоночная трасса, выстроенная еще при советской власти прямо на еврейских костях. А неподалеку энтузиасты построили уютную собачью площадку для выгула и тренинга своих четвероногих питомцев. Зимой Бикерниекский лес и трасса — излюбленное место для катания на лыжах и санках, а летом — на роликовых коньках и велосипедах. Идея здорового образа жизни со входом Латвии в семью европейских народов все сильнее овладевает массами. Это ведь хорошо?

В августе 1941 года указом фюрера из бывших Латвии, Литвы и части Белоруссии (Эстония, к тому времени не полностью оккупированная нацистами, вошла туда позднее) была создана новая область рейха, названная Остландом — Восточной территорией. Генеральным комиссаром Остланда назначили Хейнриха Лозе — крупного партийного и административного работника рейха. Это был мужчина средних лет, толстый, с лицом, похожим на непропеченный хлеб, усиками под фюрера и нелепой челочкой в авангарде редкой шевелюры. Генкомиссаром Латвии стал советник Дрекслер, Литвы — фон Ретельн, а Эстонии — фон Медем.

Однако уцелевшие в лихолетье бывшие ульманисовские госчиновники, сделав ставку на нацистов в расчете на то, что те вернут им посты и оклады, не очень-то унывали. Ладно, раз уж не стали они министрами в «новой свободной Латвии», то надобно хорошо устроиться и при оккупационных властях. А властям следует служить верно, преданно глядя снизу вверх. Министр финансов при Ульманисе Альфред Валдманис, ставший при нацистах генеральным директором департамента юстиции, писал в газете «Тевия» решительно и строго: «…латыши хотят вместе с немецким народом жить и найти свое место в Новой Европе или погибнуть вместе с этим героическим народом. Другого пути у нас нет… Другого пути мы не хотим и не захотим никогда!»

Как, право, всегда легко решают за народ и говорят от его имени! Генералы, полковники, чиновники, продажные журналисты мучительно гадали, на кого ставить, кому и что сказать, что бы такое ещё написать, чтобы особенно понравиться немцам, а евреев все свозили и свозили в префектуру и городскую тюрьму, откуда ночами забирали на расстрелы в Бикерниекский лес. Команда Арайса росла и набиралась опыта. Между тем стараниями Шталеккера и Ланге в Риге приступили к созданию еврейского гетто, для чего выбрали Московское (теперь Латгальское) предместье, потому что это был самый бедный и достаточно отдаленный район города, к тому же исторически так сложилось, что здесь всегда жило довольно много евреев. Гетто ограничивалось улицами Лачплеша, Екабпилс, Католю, Лаздонас, Калну, Лаувас, Жиду, Ерсикас и Латгалес. С высоты птичьего полёта территория гетто представляла собой громадный неправильной формы прямоугольник, вытянутый вдоль реки Даугавы. Еще в начале июля, как бы предвосхищая идею организации гетто, газета «Тевия» писала: «Настал момент выбросить жидов из лучших квартир, а квартиры со всей мебелью отдать в распоряжение латышей, оставшихся без крова. Так был бы решён один из самых больных вопросов, и Рига освобождена от элемента, которому здесь не место». Вот, собственно, концентрированное изложение нехитрой идеологии и нынешнего национального государства, существующего после 1991 года. У них отнять — нам отдать. Гражданства русским не давать — на выборы им идти нельзя! Землю купить негражданам — нельзя! На работы определённые — нельзя! Где платят получше и соцгарантии побольше — нельзя! Заводы — закрыть, там русские в основном работают, отнимешь у них работу — они и уедут в свою Россию или к черту, к дьяволу, куда угодно! Конечно, жаль, что депортировать их нельзя, или, паче чаяния, пострелять, не поймут новые европейские и американские друзья, но перевести во второй сорт — всех, массово — это можно! Родной язык в школах отнять — еще как можно!

Но не будем отвлекаться!

С организацией рижского гетто у команды Арайса прибавилось работы. Расстрелы евреев стали регулярными, техника их рационализировалась. Место казни заранее предусмотрительно оцеплялось латышскими карателями вместе с товарищами по оружию — немцами. Обреченных, которых набиралось от нескольких сот до тысячи, усаживали рядами по десять-двадцать человек прямо на землю. Перед расстрелом жертвы раздевались донага или до белья, одежду складывали в кучу, из которой потом ещё возбужденные казнями и шнапсом убийцы отбирали себе вещи получше; одежда, пропитанная предсмертным потом только что убитых людей, иногда даже не успевала остыть. То, что оставалось, отдавали в организацию «Народная помощь», которой руководил господин Адольф Шилде. Она была призвана помогать латышским семьям, пострадавшим от сталинских репрессий.

Раздетых евреев методично, ряд за рядом, поднимали с земли и выстраивали на краю большой ямы, которую обыкновенно рыли накануне русские пленные. Стрелки стояли напротив, у другого края ямы. Они стояли в два ряда, первый — на колене, эти метились в левую половину груди, а второй — стоя, они целились в головы. Залп — и десяток жертв валится на раскисшую от крови землю. Кто-то сразу летит на дно ямы, кто-то остается лежать на краю, и карателям приходится сбрасывать трупы вниз. Иной раз не удавалось убить сразу, тогда добивали в упор из пистолетов, для чего приходилось спрыгивать на дно ямы и, оскальзываясь и шатаясь на телах только что убитых людей, добивать раненых. Это называлось — «выстрел милосердия». Если каратель сразу не мог обнаружить раненого, то нередко тот сам поднимал руку или голову и просил: «Сюда стреляй, я здесь, сюда».