В начале 1952 года личный врач Сталина профессор В. Н. Виноградов отметил очевидное ухудшение состояния здоровья вождя[537]. Сталин, хотя и впал в ярость и отказался от услуг Виноградова, в конечном счете, был вынужден учесть совет своего врача. В последовавшие за этим месяцы вождь бросил курить и еще более отдалился от дел. Его физическое состояние стало источником беспокойства его окружения, поскольку он страдал провалами в памяти, утомляемостью и резкими перепадами настроения[538]. Соратники были склонны приписывать ряд непредсказуемых действий, которыми был отмечен последний год жизни Сталина, его физической и даже умственной деградации. Публичные обвинения в адрес своих самых давних и уважаемых коллег, увольнение и арест ближайших и старейших помощников, внезапное впадение вождя в самые тяжелые, даже по его меркам, приступы паранойи, казалось, свидетельствовали о начале погружения в глубоко иррациональное душевное состояние[539]. И все же, несмотря на приступы физической слабости и припадки гнева, в целом в последние месяцы жизни Сталин следовал той модели руководства, над созданием которой он упорно трудился в предыдущий период.

Важную роль играла подготовка к новому партийному съезду, решение о котором было принято Сталиным в декабре 1951 года Съезд, собранный в итоге в октябре 1952 года, был хорошим поводом для перетряски руководства. Уже выбор основных докладчиков таил в себе важную для советской политической традиции интригу. Он сигнализировал о выдвижении на первые роли двух относительно молодых деятелей, Маленкова и Хрущева. Критика Сталиным своих давних товарищей по оружию, Молотова и Микояна, на пленуме после съезда была не только актом личной неприязни, но и намерением разрушить репутацию тех соратников, кого Сталин считал самыми серьезными претендентами на власть. Чтобы усилить давление на уже сложившиеся в его ближнем окружении группы, Сталин расширил состав высших руководящих органов за счет включения в них относительно малоизвестных лиц. На склоне жизни и политической карьеры Сталин обратился к тем методам контроля над верхами, которые ранее исповедовал стареющий и больной Ленин — резкая критика ведущих деятелей партии в «Завещании», предложения расширить руководящие партийные органы за счет выдвиженцев.

Съезд предложил Сталину и другие возможности аппаратных реорганизаций. С 1950 года Бюро Президиума Совета министров, работавшее без Сталина, но с участием всех остальных членов Политбюро, приобретало все более четкую институциональную оформленность, собираясь почти еженедельно. После съезда Сталин очередной раз изменил сложившееся разделение полномочий между партийными и правительственными структурами. Переведя значительную часть высших руководителей из государственных в партийные органы, он фактически понизил статус Бюро Совмина.

Это сочетание организационных и кадровых мер Сталин подкреплял традиционным манипулированием органами госбезопасности и репрессивными кампаниями. В середине 1951 года он затеял чистку Министерства государственной безопасности и продолжал ее до своих последних дней. Чтобы держать в узде своих соратников и страну Сталин инициировал ряд новых чисток и акций против «врагов» и «вредителей». Обрушиваясь в каждом случае на конкретные жертвы, эти кампании проводились в контексте усиления международной напряженности и являлись звеньями сталинской политики «закручивания гаек» и насаждения единомыслия в стране. Попытки вовлечь в политические кампании «широкую общественность», спровоцировать низменные инстинкты толпы были важным симптомом последних судорог диктатуры.

Несмотря на то, что новый съезд партии позволил провести важные кадровые и структурные перетасовки, он же создавал Сталину немалые трудности. На предыдущих партийных съездах с традиционным отчетным докладом ЦК выступал лидер партии, в течении нескольких десятилетий Сталин. Однако на этот раз ввиду ухудшения состояния здоровья Сталин не чувствовал себя готовым к произнесению длинной речи на столь важном мероприятии. Выход из положения был найден. Для доминирования на съезде сталинского слова и мысли основным съездовским документом на этот раз был объявлен не отчетный доклад, а теоретическая работа вождя «Экономические проблемы социализма в СССР», опубликованная накануне съезда. У съезда появился теоретической ориентир, на который должны были держать курс все остальные, включая основных докладчиков: по отчету ЦК (Г. М. Маленков) и изменениям в уставе партии (Н. С. Хрущев).

Непосредственным поводом для появления «Экономических проблем социализма» была дискуссия по поводу учебника политэкономии, проходившая в зале заседаний ЦК в ноябре-декабре 1951 года. Макет накануне летом был разослан 250 научным работникам, преподавателям и хозяйственным работникам. Сталин, который на протяжении многих лет проявлял глубокий личный интерес к учебнику и лично отверг несколько предыдущих вариантов, упрекал комиссию, занимавшуюся подготовкой макета книги: «Плохо, что в комиссии нет споров, нет драк по теоретическим вопросам». «Когда учебник будет готов, — заключил Сталин, — мы поставим его на суд общественного мнения»[540]. О значении, которое Сталин придавал дискуссии, говорит то, что он поручил вести ее своему ближайшему соратнику Маленкову[541]. Дискуссия продолжалась не две недели, как предусматривалось изначально, а месяц[542]. Сталин, находившийся во время дискуссии в отпуске в Боржоми, требовал, чтобы ему регулярно присылали стенограммы заседаний.

Параллельно с дискуссией по экономическим вопросам шла подготовка к очередному съезду партии. 4 декабря 1951 года члены руководящей группы Политбюро, находившиеся в Москве (Маленков, Микоян, Молотов и Хрущев) приняли проект постановления о созыве съезда в феврале 1952 года. Была определена и повестка дня — вступительная и заключительные речи Сталина, отчетный доклад ЦК (Маленков), доклад о плане пятой пятилетки (Сабуров), доклад об изменениях в Уставе партии (Хрущев). Решение, несомненно заранее согласованное со Сталиным, послали в тот же день телефонограммой на окончательное утверждение Сталину на юг[543]. Однако Сталин отклонил предложенный план. 6 декабря по его указанию было принято новое постановление: собрать съезд 20 октября 1952 года. Из повестки была вычеркнуты вступительная и заключительная речи Сталина[544]. Изменения намерений Сталина, скорее всего, были связаны с ходом обсуждения учебника по политэкономии. Когда в начале декабря дискуссия близилась к завершению, Сталин решил, что у него достаточно материала, на основе которого он мог бы составить собственный доклад партийному съезду, а не выступать с формальными речами при его открытии и завершении. Возможно, именно тогда Сталин решил ограничить свой доклад исключительно печатным вариантом.

С этого момента подготовка к съезду следовала двумя параллельными курсами. Сталин почти целиком посвятил себя написанию своих комментариев к материалам экономической дискуссии. 1 февраля 1952 года он представил документ под названием «Замечания по экономическим вопросам, связанным с ноябрьской дискуссией 1951 года». После одобрения Политбюро, «Замечания» были разосланы членам ЦК и участникам ноябрьской дискуссии[545]. 15 февраля состоялось заседание, на котором присутствовали члены руководящей группы Политбюро и большая группа авторов учебника политэкономии[546]. Сталин дал руководящие указания по содержанию своих «Замечаний». Если ноябрьская дискуссия включала в себя немало новых и достаточно острых тем (прежде всего, посвященных стимулированию, хозрасчету, проблемам пропорций развития тяжелой и легкой промышленности), то и «Замечания» Сталина, и его заявления на заседании 15 февраля закрыли дальнейшее обсуждение этих тем. Хотя рассылка «Замечаний» Сталина предполагала некоторую дискуссию, на самом деле, как обычно, подразумевалось, что участники «дискуссии» должны ограничиться горячим одобрением и просьбами к Сталину о «разъяснениях». Более того, один из участников обсуждения, Л. Д. Ярошенко был арестован[547].

Сталин организовал распространение своей работы таким образом, чтобы она задала тон предстоящему съезду. На встрече с экономистами 15 февраля он отклонил их просьбу о публикации своих замечаний, аргументируя это тем, что учебник и материалы дискуссии сами еще не были опубликованы[548]. Сталин отклонил также предложения о публикации «Замечаний» или информации о них в начале 1952 года в журнале «Большевик»[549]. Сталинские замечания легли в основу его работы «Экономические проблемы социализма в СССР», куда вошли также три письма, подготовленные Сталиным в ответ на обращения ряда участников дискуссии[550]. С целью достижения максимального эффекта «Экономические проблемы социализма» опубликовали в «Правде» перед самым началом съезда, 3–4 октября 1952 года. Они должны были обеспечить сталинский приоритет в работе XIX съезда, так же, как отчетные доклады Сталина на предыдущих съездах.

Наряду с «Экономическими проблемами социализма» исходными документами подготовки к съезду были также собственно съездовские доклады: отчет ЦК, о директивах по пятой пятилетке и об изменениях в уставе партии. Как обычно, первоначально подготовкой докладов занимались сами докладчики. Затем документы поступали на обсуждение. 9 июня 1952 года для рассмотрения проекта доклада Хрущева по уставу была создана комиссия под председательством Маленкова, а две недели спустя, 23 июня, была учреждена вторая комиссия под руководством Молотова для оценки доклада Сабурова о новой пятилетке[551]. После редактуры оба доклада 15 августа были вынесены на формальное одобрение пленума ЦК, собравшегося впервые более чем за пять лет. Утвердив проекты директив по пятилетке, нового устава и другие вопросы съезда, пленум также принял решение, формально позволявшее Сталину не выступать с отчетным докладом ЦК, хотя как генеральный секретарь он должен был это сделать. «Принять предложение Политбюро ЦК о том, чтобы отчетные доклады ЦК ВКП(б) на партийных съездах делал не обязательно первый секретарь ЦК ВКП(б), а все секретари ЦК поочередно. Отчетный доклад ЦК ВКП(б) на XIX партийном съезде поручить т. Маленкову Г. М.», — говорилось в решении пленума[552]. Пять дней спустя, 20 августа, «Правда» опубликовала проекты директив по пятилетнему плану и партийного устава, наконец, обнародовав информацию о том, что идет подготовка к съезду, который должен открыться 5 октября.

Интересно отметить, что вопреки правилам, пленум не утвердил проект основного доклада съезда — по отчету ЦК. Возможно, это было связано с тем, что в подготовке доклада более активное участие принимал Сталин, который затягивал окончание работы. Маленков представил проект доклада Сталину еще 17 июля 1952 года. Сталин работал над текстом и, в частности, вписал в него известный ложный тезис о том, что «зерновая проблема, считавшаяся ранее наиболее острой и серьезной проблемой, с успехом решена окончательно и бесповоротно»[553]. Как показали последующие события, этот победный лозунг со скепсисом и даже раздражением воспринимался в стране, в которой значительная часть населения выстаивала огромные очереди за хлебом.

Важной темой доклада Маленкова было усиление бдительности, борьба с разглашением государственных тайн и идеологическими диверсиями, укрепление экономической дисциплины и т. д. «В партийные организации проникли настроения беспечности», — объявил Маленков:

«Среди партийных, хозяйственных, советских и других работников имеет место притупление бдительности, ротозейство, факты разглашения партийной и государственной тайны. Некоторые работники, будучи увлечены хозяйственными делами и успехами, начинают забывать о том, что всё ещё существует капиталистическое окружение и что враги Советского государства настойчиво стремятся засылать к нам свою агентуру, использовать в своих грязных целях неустойчивые элементы советского общества»[554].

В соответствии с акцентом на усиление бдительности партийный устав пополнился новыми положениями об обязанности члена партии «соблюдать партийную и государственную тайну, проявлять политическую бдительность» и т. п.[555]

Однако центральной темой всех выступлений на съезде было прославление сталинских «Экономических проблем социализма». Восторги в адрес работы льстили вождю, в то время как атаки на «врагов советского государства» готовили почву для чисток после съезда. Отсутствовавший несколько дней Сталин появился на съезде в самый последний день, 14 октября. Положив конец пересудам делегатов по поводу того, обратится ли он к съезду, он произнес краткую речь, каждое положение которой встречалось бурными продолжительными аплодисментами. «И мы все сделали вывод, — вспоминал Хрущев, — насколько же он слаб физически, если для него оказалось невероятной трудностью произнести речь на семь минут»[556]. Впрочем, было бы неверно придавать слишком большое значение неуверенному выступлению Сталину на съезде. Пусть даже вождь страдал от усталости и болезней, он все еще был достаточно силен, чтобы реализовать те решения, которые казались ему оптимальными для сохранения собственной власти.

XIX съезд переименовал партию в Коммунистическую партию Советского Союза (КПСС) и избрал новый состав руководящих органов, прежде всего ЦК. Через два дня после речи на съезде, 16 октября, на пленуме нового ЦК Сталин более полутора часов выступал без бумажки[557]. Присутствующему на пленуме писателю К. М. Симонову запомнилось, что Сталин говорил от начала до конца «все время сурово […] жестко, а местами более чем жестко, почти свирепо». Однако «при всем гневе Сталина, иногда отдававшем даже невоздержанностью, в том, что он говорил, была свойственная ему железная конструкция»[558]. Запомнил Симонов и то, что Сталин «о себе […] не говорил, вместо себя говорил о Ленине, о его бесстрашии перед лицом любых обстоятельств»[559]. Ссылка на Ленина на этот раз вряд ли была просто ритуалом. По мере того, как ослабевали его физические силы, у Сталина было все больше причин вспоминать Ленина, уход которого, сопровождавшийся острой политической борьбой, Сталин наблюдал не просто со стороны. Ленин оставил своим наследникам важные уроки борьбы за власть до последнего вздоха. Сталин вполне усвоил эти уроки.

Во многом следуя методу, который Ленин рекомендовал в своих последних письмах в декабре 1922 года, Сталин увеличил количество членов ЦК более чем на две трети[560]. Еще большее значение имело расширение Политбюро, которое под предлогом слияния с ликвидированным Оргбюро получило новое наименование Президиум. По сравнению с девятью полноправными членами и двумя кандидатами, избранными на XVIII съезде, новый Президиум насчитывал двадцать пять членов и одиннадцать кандидатов. Придав высокий формальный статус когорте более молодых и относительно неизвестных руководителей, Сталин в очередной раз поощрял соперничество среди своих соратников, противопоставляя выдвиженцев старой гвардии. За год до съезда Сталин угрожал своим коллегам: «Вы состарились, я вас всех заменю!» Раздувая размеры Президиума, Сталин давал понять им это еще более наглядно. И они вполне понимали намерения вождя. «При таком широком составе Президиума, — вспоминал Микоян, — в случае необходимости, исчезновение неугодных Сталину членов Президиума было бы не так заметно. Если, скажем, из 25 человек от съезда до съезда исчезнут 5–6 человек, то это будет выглядеть как незначительное изменение. Если же эти 5–6 человек исчезли бы из числа девяти членов Политбюро, то это было бы более заметно»[561]. Сам по себе метод создания Президиума и его руководящей структуры, Бюро Президиума, дополнительно подкреплял такие подозрения. Перед пленумом Сталин постарался свести до минимума обычную процедуру согласования нового состава руководящих органов со старым Политбюро. На пленуме он достал лист бумаги, на котором были перечислены имена тридцати шести членов и кандидатов Президиума, а также девяти членов Бюро Президиума, которых он выбрал по своему усмотрению. Старые соратники были поставлены перед свершившимся фактом. Впервые, как и члены ЦК, они услышали о столь существенной реорганизации на самом пленуме[562].

Во многом следуя Ленину, Сталин обрушился с критикой на соратников, которые были его наиболее вероятными преемниками. В своем завещании 1922 года Ленин оставил знаменитые замечания о лидерах большевиков, особенно сильно обличая Сталина за грубость. Сталин, регулярно унижавший соратников, на закате своей жизни, предпринял решающую атаку на двух старейших членов Политбюро. В расширенном новом Президиуме Сталин создал Бюро Президиума в составе девяти членов, но не ввел в него Молотова и Микояна. Именно эти двое, особенно Молотов, могли рассматриваться и действительно считались в партии и народе естественными наследниками вождя. Конечно в предыдущие годы и Молотов, и Микоян подвергались многочисленным унижениям и опалам. Однако слухи об этом не выходили за сравнительно узкий круг высшей номенклатуры. «[…] Многими и многими людьми — и чем шире круг брать, тем их будет больше и больше, — имя Молотова называлось или припоминалось непосредственно вслед за именем Сталина», — свидетельствовал К. Симонов[563]. Поэтому многие участники пленума ЦК, собравшегося после съезда для выборов Президиума и Секретариата, были ошарашены теми обвинениями, которые Сталин открыто и во гневе обрушил на Молотова, а затем и Микояна, объясняя, почему их не ввели в Бюро Президиума. По утверждению Симонова, аудитория была ошеломлена:

«Это было настолько неожиданно, что я сначала не поверил своим ушам, подумал, что ослышался или не понял […] В зале стояла страшная тишина. На соседей я не оглядывался, но четырех членов Политбюро, сидевших сзади Сталина за трибуной, с которой он говорил, я видел: у них у всех были окаменевшие, напряженные, неподвижные лица, Они не знали так же, как и мы, где и когда и на чем остановится Сталин, не шагнет ли он после Молотова, Микояна еще на кого-то»[564].

Если не осведомленный в интригах в верхах Симонов так и не смог понять, какие конкретно обвинения выдвигал Сталин против своих соратников (он запомнил только общие формулировки о трусости и капитулянтстве), то Микоян хорошо знал, о чем шла речь[565]. Как обычно Сталин использовал какие-то реальные факты и придал им свою политическую обвинительную интерпретацию. Главной была старая история об уступках Молотова иностранным корреспондентам и ошибках на конференции министров иностранных дел в 1945 году[566]. Казалось бы, эта история должна была давно забыться, но Сталин каждый раз доставал ее из кармана, как только нужно было ударить по Молотову. Так сделал он в 1949 году, когда снимал Молотова с поста министра иностранных дел и арестовывал его жену, так он поступил и теперь. Правда, на этот раз Сталин дополнил эти традиционные обвинения новыми. Он вспомнил, как Молотов в присутствии Микояна предлагал повысить заготовительные цены на хлеб, чтобы стимулировать крестьян[567]. Микояну Сталин дополнительно припомнил инцидент с отправкой несанкционированной Политбюро директивы во время переговоров с американцами о кредитах. Эта, в общем, не слишком значительная бюрократическая накладка произошла еще в 1946 году по вине заместителя министра иностранных дел С. А. Лозовского. В 1946 году объяснения Микояна и Лозовского вполне удовлетворили Сталина. Однако теперь он вспомнил этот случай[568]. Публичное обвинение Микояна в «сговоре» с Лозовским выглядело особенно зловещим и потому, что Лозовский был расстрелян по «делу антифашистского еврейского комитета» в августе 1952 года. В манере, напомнившей 1930-е годы, Сталин обвинил Молотова и Микояна в «правом уклоне» и, если верить одному источнику, даже заговорил о «расколе» в руководстве, где Молотов якобы занимал антиленинскую позицию, а Микоян — троцкистскую[569].

И Молотов, и Микоян были преданы анафеме, и в течение последовавших за этим месяцев оба действительно были исключены из правящей верхушки. Хотя они присутствовали на первом заседании Бюро Президиума ЦК КПСС 27 октября 1952 года, последующие шесть заседаний до смерти Сталина проходили без них[570]. Однако добившись своей цели, дискредитировав старых соратников в той степени, которая была необходима для их выведения из числа «наследников первой очереди», Сталин не стал доводить конфликт до предела. Не желая будоражить страну и мир, Сталин не только оставил Молотова и Микояна на свободе, но даже запретил публиковать информацию об избрании Бюро Президиума ЦК[571]. Для непосвященного наблюдателя старые члены Политбюро так и остались в руководстве страны, в Президиуме ЦК КПСС.

Атаки против старых соратников сопровождались организационными преобразованиями, существенно менявшими конфигурацию высшей власти. На XIX съезде были проведены три структурные реформы. Первая касалась партийного аппарата. Удвоение количества секретарей (с пяти до десяти) и новое распределение обязанностей в Секретариате преследовали ту же цель, что и создание большого Президиума ЦК — растворение старых соратников в массе молодых выдвиженцев, создание конкуренции в окружении вождя. На заседании Президиума 18 октября, на встрече секретарей со Сталиным 20 октября и заседании Бюро Президиума 27 октября была подчеркнута традиционная роль партии в кадровой политике и идеологии. С этой целью создали новый отдел ЦК по руководству делом подбора и распределения кадров с широкой сферой ответственности. Двух секретарей ЦК обязали наблюдать за идеологией — М. А. Суслова, который должен был отвечать за эту область в целом, и Н. А. Михайлова, которому поручалось возглавить реанимированный отдел пропаганды и агитации[572].

Вторым важным организационным новшеством было образование трех постоянных комиссий при Президиуме ЦК[573]. Крупнейшей из них, насчитывавшей пятнадцать членов, была постоянная комиссия по внешним делам под председательством Г. М. Маленкова, которая должна была наблюдать за работой Министерства иностранных дел, Министерства внешней торговли и других ведомств, имевших дело с международными организациями. Постоянной комиссии по вопросам обороны во главе с Н. А. Булганиным, насчитывавшей одиннадцать человек, поручили наблюдение за военным и военно-морским министерствами и сферой военно-промышленного комплекса. Третьей, самой маленькой из постоянных комиссий Президиума, в которую входили пятеро членов, была комиссия по идеологическим вопросам. От этой комиссии, которой руководил сначала Шепилов, а затем А. М. Румянцев, требовалось улучшить работу партийных изданий (прежде всего, журнала «Коммунист») и поднять теоретический уровень литературно-художественных журналов, таких как «Новый мир» и «Знамя». Все комиссии действовали до смерти Сталина, причем комиссия по внешним делам собиралась восемнадцать раз, комиссия по вопросам обороны — одиннадцать раз и комиссия по идеологическим вопросам — десять раз[574].

Третьей и самой значительной организационной реформой было создание Президиума и Бюро Президиума ЦК, которое должно было выступать в роли исполнительного комитета нового Президиума. Бюро Президиума как руководящая структура не упоминалось в новом уставе партии, и с этой точки зрения было формально нелегитимным, а поэтому никогда не упоминалось в печати. Идя на эти нарушения устава и неудобства, Сталин преследовал две цели. Во-первых, создание Бюро было способом изоляции Молотова и Микояна при внешнем соблюдении единства и преемственности старого Политбюро и нового Президиума ЦК. Во-вторых, создавая Президиум из 36 человек (25 членов и 11 кандидатов), Сталин осознавал, что столь многочисленный орган не может обладать необходимой оперативностью. Фактически создавая Бюро Президиума, Сталин формально на пленуме утвердил руководящую группу Президиума, игравшую ту же роль, что и прежняя руководящая группа Политбюро. Девятка членов Бюро Президиума по численности соответствовала «девятке», действовавшей в Политбюро до «ленинградского дела» и «восьмерке», действовавшей до XIX съезда[575]. Другое дело, что персональный состав руководящей группы Политбюро и Бюро Президиума различался. Подвергнув опале Молотова и Микояна, Сталин ввел в Бюро Президиума (можно сказать, на их места) М. Г. Первухина и М. 3. Сабурова. По какой-то причине (видимо для демонстрации лояльности Сталина по отношению к самым старым соратникам) в Бюро Президиума был избран также К. Е. Ворошилов, уже долгие годы отсеченный от руководящей группы.

Вслед за реорганизацией высшей партийной власти последовали изменения в правительственных структурах. 27 октября 1952 года был утвержден новый состав Бюро Президиума Совета министров СССР: Сталин, Берия, Булганин, Каганович, Маленков, Малышев, Молотов, Первухин, Сабуров, Хрущев[576]. Таким образом, наблюдалось дублирование персонального состава высших партийных и правительственных инстанций. В Бюро Президиума Совмина вошли восемь из девяти (кроме Ворошилова) членов Бюро Президиума ЦК КПСС. Это соотношение было традиционным и практически повторяло досъездовскую ситуацию[577]. Прежней была также практика участия Сталина в заседаниях руководящих инстанций. Он вновь игнорировал все заседания Бюро Президиума Совмина, но руководил собраниями нового Бюро Президиума ЦК, так же как ранее руководящей группы Политбюро.

Вместе с тем после XIX съезда наметилась тенденция перемещения высших руководителей из правительственных в партийные структуры. В значительной мере это было связано с созданием и расширением полномочий постоянных комиссий Президиума ЦК КПСС. 10 ноября Бюро Президиума ЦК освободило Маленкова от обязанностей заместителя председателя Совета министров и члена Президиума и Бюро Президиума Совета министров, поручив ему «сосредоточиться на работе в ЦК КПСС и в Постоянной комиссии по внешним делам при Президиуме ЦК КПСС». Аналогичное решение было принято в отношении Булганина, руководившего Постоянной комиссией по вопросам обороны. Хрущева освободили от членства в Бюро Президиума Совмина, обязав «сосредоточиться на работе в Московской партийной организации и в Бюро Президиума ЦК КПСС»[578]. В результате этих перестановок в высших властных структурах сложился новый баланс сил. Если не учитывать Сталина и Ворошилова (игравшего формальную роль в высшем руководстве), то из семи членов Бюро Президиума ЦК КПСС трое (Маленков, Булганин и Хрущев) полностью сосредоточились на работе в партийном аппарате и четверо (Берия, Каганович, Первухин и Сабуров) работали в правительстве. В целом это был отход от той модели организации правительства, которая сложилась в предыдущий период. Пользуясь своей властью, Сталин перераспределял полномочия и кадры из правительственных структур в партийные. В определенной мере это ослабляло потенциал Президиума и Бюро Президиума Совета министров как коллективного органа руководства, заседавшего без Сталина.

Сам Сталин в последние месяцы своей жизни принимал активное участие в заседаниях Президиума и Бюро Президиума ЦК, которые, в отличие от заседаний Политбюро в предшествующие годы, проводились на регулярной основе. С 18 октября 1952 года по 26 января 1953 года состоялось 4 заседания Президиума и 7 заседаний Бюро Президиума ЦК, т. е. в среднем одно в неделю. Сталин присутствовал на всех[579]. Именно через эти органы он проводил многие свои последние решения.

В последний год жизни Сталина проводилась серия накладывающихся друг на друга чисток. Их основным стимулом была потребность Сталина сохранять абсолютный контроль над органами госбезопасности. До конца своей жизни Сталин особенно тщательно следил за тем, чтобы основное орудие политических репрессий — Министерство государственной безопасности и его следственная часть по особо важным делам — было напрямую подчинено ему. Даже когда жизненные силы вождя начали угасать, он регулярно направлял фабрикацию интересовавших его дел, читал многочисленные протоколы допросов и обвинительные заключения[580].

Конвульсии, сотрясавшие органы госбезопасности на последнем этапе жизни Сталина, уходили своими корнями в дело МГБ июля 1951 года. Одной из причин ареста министра Абакумова стала его неспособность воспользоваться арестом «еврейского националиста», врача Я. Г. Этингера и сфабриковать дело о «врачах-убийцах»[581]. После смещения Абакумова Сталин с настойчивостью принялся разрабатывать именно «медицинскую линию». Специальная следственная группа МГБ начала изучение историй болезни пациентов кремлевской больницы, а также разработку материалов о врачах, которые когда-либо служили в Лечебно-санитарном управлении Кремля[582]. Для выполнения этих задач Сталин должен был положиться на свежие силы в органах госбезопасности — нового министра С. Д. Игнатьева, а самое главное, заклятого врага Абакумова, нового начальника следственной части по особо важным делам М. Д. Рюмина.

Отношения Сталина с органами госбезопасности с лета 1951 года демонстрировали, с одной стороны, склонность диктатора к конструированию невероятных схем заговоров, но с другой прагматический расчет. С лета 1951 года Сталин на протяжении нескольких месяцев питался потоком фантастических версий Рюмина о заговоре еврейских тайных организаций, пронизывающих мир культуры, медицины и, главное, органы госбезопасности. Это, очевидно, соответствовало собственным взглядам Сталина, ибо 19 октября Рюмин был вознагражден за свое усердие выдвижением на пост заместителя министра госбезопасности[583]. Одновременно Сталин дал санкцию на арест многих руководящих работников МГБ. В октябре 1951 года он вызвал к себе на юг Игнатьева и дал ему указание «убрать всех евреев» из МГБ. На вырвавшийся у Игнатьева вопрос: «Куда?», Сталин растолковал ему суть своей кадровой политики в МГБ: «Я не говорю, чтобы вы их выгоняли на улицу. Посадите и пусть сидят […] У чекиста есть только два пути — на выдвижение или в тюрьму»[584]. Как показали последующие события, Игнатьев хорошо усвоил этот урок. Несомненно, проклиная тот день, когда его направили со сравнительно спокойной партийной работы в пекло МГБ, он старательно, в меру своих сил, активизировал аресты и фабрикацию дел о заговоре в своем ведомстве. 12 февраля 1952 года дело Абакумова было передано из прокуратуры в ведение МГБ, лично Рюмина[585].

Одновременно с лета Рюмин вел вторую линию расследования: о заговорщической деятельности врачей-евреев. Как и в случае с арестами руководителей МГБ, это также происходило с благословения Сталина, в голове которого зрели схемы преступного сговора «врачей-убийц» и их покровителей в МГБ. Дальнейший импульс следствию был придан 13 марта 1952 года, накануне завершения предварительного следствия по делу Еврейского антифашистского комитета, когда было принято решение начать следствие по делам 230 человек, имена которых назывались в ходе допросов по делу ЕАК[586]. Процесс над членами ЕАК в мае-июле 1952 года завершился расстрелом всех подсудимых, за исключением одного. Одновременно набирала обороты фабрикация дел о заговоре в МГБ и «врачах-убийцах». Происходило это под постоянным давлением со стороны Сталина. Он грубо угрожал Игнатьеву, используя даже матерную брань, обещал «разогнать» сотрудников МГБ как «баранов» и т. д.[587] Сталина не удовлетворяла работа даже старательного Рюмина, которому никак не удавалось сфабриковать требуемые Сталиным дела о заговоре МГБ и врачей с целью физической ликвидации советских вождей и их связей с иностранными разведками. Позже на допросе Рюмин свидетельствовал:

«В сентябре 1952 года Игнатьев упрекнул меня в том, что наша информация по следственным делам по сравнению с тем, что посылал в Инстанцию (Сталину. — Авт.) Абакумов, выглядит очень бледно и нам следует подавать материалы гораздо острее. Игнатьев неоднократно подчеркивал, что если мы не добьемся по делам арестованных евреев-врачей нужных показаний, нас обоих выгонят и могут арестовать»[588].

Когда примерно в это же время свидетельства о заговоре Абакумова, собранные под руководством Рюмина, были предъявлены заместителю начальника следственной части по особо важным делам, тот «пожал плечами и сказал, что в справке речь идет о группе, а фактически, насколько он знает, никаких данных или показаний о существовании антисоветской группы пока не имеется»[589]. «Мерещившиеся Сталину заговоры отнюдь не лишили его проницательности, все обвинения нужно было подкреплять более или менее убедительными доказательствами», — считает К. А. Столяров, внимательно изучавший материалы МГБ последнего сталинского периода[590]. В отчаянии Рюмин бросил все свои силы на фабрикацию требуемых Сталиным доказательств, но не преуспел и 14 ноября он был уволен[591].

В конце 1952 года Сталин действительно мог обойтись без «талантов» Рюмина. Специальная следственная группа, созданная годом ранее для изучения личных дел и деятельности врачей, служивших в Кремлевской больнице, к тому времени вышла на многообещающий след. Пользуясь различными способами и каналами сбора информации чекисты собрали множество компрометирующих материалов в отношении ведущих врачей, включая обвинения в декадентском образе жизни, антисоветских контактах, сокрытии чуждого происхождения, связи с эсерами и еврейскими националистами или симпатиях к ним. Самым серьезным было обвинение в том, что медицинские светила неверно диагностировали, а соответственно, лечили сердечные заболевания членов Политбюро А. А. Жданова и А. С. Щербакова[592]. Обвинения в значительной степени строились вокруг заявления врача Л. Ф. Тимашук, о том, что врачи П. И. Егоров, В. Н. Виноградов, и Г. И. Майоров заставили изменить расшифровку кардиограммы Жданова, что привело к фатальным последствиям[593].

После этого П. И. Егоров был смещен с должности начальника Лечсанупра Кремля. С санкции Сталина в октябре-ноябре 1952 года последовали многочисленные аресты врачей, включая Егорова, личного консультанта Сталина В. Н. Виноградова и профессоров М. С. Вовси, В. X. Василенко. Контролируя следствие, Сталин в ноябре собирал и инструктировал руководителей МГБ, требуя применять к арестованным пытки[594]. О выполнении этих указаний Игнатьев 15 ноября 1952 года докладывал Сталину:

«К Егорову, Виноградову и Василенко применены меры физического воздействия, усилены допросы их, особенно о связях с иностранными разведками […] Подобраны и уже использованы в деле два работника, могущие выполнять специальные задания (применять физические наказания) в отношении особо важных и особо опасных преступников»[595].

Добытые в результате жестоких пыток «признания» Сталин вскоре пустил в ход. 1 декабря 1952 года на заседание Президиума ЦК КПСС были вынесены вопросы «о вредительстве в лечебном деле» и «информация о положении в МГБ СССР». Некоторые подробности о нем известны благодаря записям в дневнике В. А. Малышева, присутствовавшего на этом заседании. Основными объектами атак Сталина были «евреи-националисты» и МГБ, что полностью соответствовало изначальной сталинской идее о взаимосвязи между «врачами-вредителями» и «заговорщиками» в органах госбезопасности. В сталинском выступлении получил отражение и еще один элемент его схемы о заговоре — связь врачей и арестованных чекистов с иностранными разведками. Наконец, в качестве средства исправления положения Сталин выдвинул традиционный рецепт: усиление партийного контроля над органами госбезопасности. Сталин говорил:

«Любой еврей-националист, это агент американской] разведки. Евреи-наци[онали]сты считают, что их нацию спасли США (там можно стать богачом, буржуа и т. д.). Они считают себя обязанными американцам.

Среди врачей много евреев-националистов. Неблагополучно в ГПУ (Главное политическое управление, так Сталин называл МГБ. — Авт.). Притупилась бдительность. Они сами признались, что сидят в навозе, в провале. Надо лечить ГПУ […] Надо создать некие формы контроля и проверки. Оживить первичн[ные] партийные организации (ячейки). Ячейки поют дифирамбы руководству МГБ […] Отчет областного руководства (областных управлений МГБ. — Авт.) перед обкомами. Контроль со стороны ЦК за работой МГБ. Лень, разложение глубоко коснулись МГБ»[596].

По результатам обсуждения на заседании 1 декабря было решено уже к 4 декабря подготовить проект резолюции[597]. Сталин явно спешил, и поэтому сроки на этот раз были точно выдержаны. Уже 4 декабря на новом заседании Президиума ЦК постановление «О положении в МГБ» было принято. Оно предусматривало переход к «активным наступательным действиям» в разведывательной работе и усиление контроля партийных органов над МГБ. Теоретическим обоснованием позволительности любых средств в деятельности МГБ был следующий, несомненно, сталинский тезис: «Многие чекисты прикрываются […] гнилыми и вредными рассуждениями о якобы несовместимости с марксизмом-ленинизмом диверсий и террора против классовых врагов. Эти горе-чекисты скатились с позиций революционного марксизма-ленинизма на позиции буржуазного либерализма и пацифизма»[598]. Общие констатации об активизации деятельности МГБ сопровождались реорганизацией этого ведомства, в частности, созданием Главного разведывательного управления[599]. Выступая на заседании комиссии по организации ГРУ МГБ Сталин вновь повторил свои мысли о беспощадности борьбы с врагом: «Коммунистов, косо смотрящих на разведку, на работу ЧК, боящихся запачкаться, надо бросать головой в колодец»[600].

Одним из пунктов постановления «О положении в МГБ» от 4 декабря было поручение «распутать до конца преступления участников террористической группы врачей Лечсанупра, найти главных виновников и организаторов проводившихся ими злодеяний», а также в короткий срок завершить «дело о вредительской работе Абакумова». Это означало, что Сталин не удовлетворен полученными «показаниями» и требует продолжения репрессий. Такие директивы придали новый импульс арестам, продолжавшимся практически до смерти вождя.

Как и на октябрьском пленуме 1952 года, когда Сталин публично заклеймил Молотова и Микояна, на декабрьском заседании Президиума ЦК он вывел информацию о «деле врачей» за рамки ближнего круга[601]. Следующим шагом было расширение кампании до уровня массовой. Ее организация была поручена четырем руководящим работникам. Первые двое, М. А. Суслов и Н. А. Михайлов, были секретарями ЦК, другие, Д. И. Чесноков и Д. Т. Шепилов, осенью 1952 года заняли особое положение в советских средствах массовой информации, причем последний в качестве главного редактора партийной газеты «Правда»[602]. О степени важности этих лиц говорит то, что первые трое в октябре 1952 года стали полноправными членами Президиума ЦК КПСС.

Манипулируя идеологическим аппаратом, Сталин, что было типично для него, действовал методами нажима и стравливания чиновников между собой. 24 декабря 1952 года в «Правде» вышла статья об ошибках бывшего заместителя Агитпропа П. Н. Федосеева, подписанная Сусловым, но подготовленная по заказу Сталина и им же отредактированная[603]. Обвинения против Федосеева были крайне расплывчатыми. Однако они послужили предлогом для того, чтобы впервые целиком опубликовать постановление Политбюро «О журнале “Большевик”» от 13 июля 1949 года, восходящее ко времени разгрома «ленинградцев»[604]. Один из пунктов этого постановления содержал взыскание Шепилову, занимавшему в 1949 году пост заведующего отделом пропаганды и агитации ЦК. Ему было указано на плохой контроль за деятельностью журнала «Большевик», который допустил многие ошибки, и главную — «угодническое восхваление книжки Н. Вознесенского “Военная экономика СССР в период Отечественной войны”». Кроме того «грубой ошибкой» Шепилова была названа рекомендация книги Вознесенского в качестве учебника для работы с секретарями райкомов и пропагандистами. Атака на Федосеева и Шепилова, несомненно, повысили напряжение в идеологическом аппарате до уровня, необходимого для активного проведения последней идеологической кампании Сталина.

9 января 1953 года Бюро Президиума ЦК утвердило продиктованный Сталиным проект сообщения ТАСС об аресте группы «врачей вредителей»[605]. В документе говорилось, что органами государственной безопасности была раскрыта «террористическая группа врачей, ставивших своей целью, путем вредительского лечения, сократить жизнь активным деятелям Советского Союза». В нем яркими красками описывались «преступления» «врачей-убийц», «извергов человеческого рода», служивших «международной еврейской буржуазно-националистической организации “Джойнт”», американской и английской разведке. Их обвиняли в умерщвлении Жданова и Щербакова, попытках подрыва здоровья ряда советских военачальников, не удавшихся только из-за ареста[606]. Решив не ограничиваться только публикацией хроники ТАСС, Сталин дал указание Шепилову написать передовую для «Правды». Получив текст от Шепилова 10 января, Сталин серьезно отредактировал его[607]. Поправки Сталина, а также сам текст статьи, в который попали ряд положений из хроники ТАСС, показывали, что у вождя сохранилась приверженность к формулировкам периода террора 1930-х годов. Такие ярлыки, как «враги народа», «шайка врачей-отравителей», «террористы», «лазутчики» переполняли материал. В статье делались прямые отсылки к процессам 1930-х годов, на которых судили врачей, также якобы отравивших несколько советских вождей.

Во главу угла вновь была поставлена теория обострения борьбы по мере успехов социализма. Статья призывала к бдительности и напоминала, что в стране существует большое количество «скрытых врагов», поддерживаемых империалистическим миром.

Публикация передовой и сообщения ТАСС на страницах газет 13 января 1953 года была сигналом для значительной идеологической кампании. В стране росли антисемитские настроения и истерия борьбы с «врагами». Широко распространялись слухи о возможных погромах и депортациях еврейского населения. В последующие десятилетия эти слухи трансформировались в теорию о подготовке Сталиным показательного процесса против врачей и депортаций евреев из западных промышленных городов в особые поселения в Биробиджане по образцу выселения во время войны кавказских народов[608]. Открытие архивов не подтвердило эти гипотезы. Несмотря на активные поиски, подогреваемые общественным интересом, не удалось обнаружить никаких, даже косвенных документальных свидетельств, о подготовке таких акций. Учитывая, что речь идет о сложных и масштабных операциях, предполагающих привлечение огромных сил и средств, отсутствие каких-либо следов их подготовки в огромных документальных комплексах различных ведомств можно считать доказательством отсутствия самой подготовки[609]. Более того, ряд обнаруженных фактов доказывает, что Сталин не был готов заходить слишком далеко в кампании, поднятой «делом врачей». Сначала, в конце января 1953 года он приказал подготовить письмо известных советских граждан-евреев с осуждением «врачей-убийц», чтобы смягчить политическое последствия кампании и продемонстрировать разницу между «еврейскими буржуазными националистами» и большинством «честных еврейских тружеников». Некоторое время спустя это письмо было отвергнуто Сталиным как слишком резкое. Новый вариант, подготовленный 20 февраля, отличался сравнительной умеренностью, изъятием откровенно погромных формулировок и «сочувствием» к «жизненным интересам евреев»[610]. В «деле врачей», как отмечает один из наиболее компетентных исследователей этой проблемы, «у полностью изжившей себя сталинской диктатуры хватило пороху только на устрашающую увертюру»[611].

Уже будучи больным, с лета 1952 года Сталин все чаще позволял себе вспышки раздражительности и гнева и все меньше следовал каким-либо самоограничениям. Публично унижая Молотова и Микояна, произнося откровенные речи против «евреев-националистов» на официальном заседании Президиума ЦК, требуя крови и жестокого искоренения врагов, Сталин пугал своих соратников. Не сдерживая себя и не соблюдая обычной осторожности и скрытности в грязных делах, Сталин в присутствии членов высшего руководства делал накачки министру госбезопасности Игнатьеву. Как вспоминал Хрущев, «разговаривает по телефону в нашем присутствии, выходит из себя, орет, угрожает, что он его сотрет в порошок. Он требовал от Игнатьева: несчастных врачей надо бить и бить, лупить нещадно, заковать их в кандалы»[612].

Отношения Сталина с соратниками были такими, что не допускали и намека на малейшую оппозицию воле вождя. Залогом этого был, прежде всего, контроль Сталина над органами госбезопасности. Тем не менее Сталин все больше ощущал тяготы возраста и упадок сил. Все большее количество обязанностей и функций Сталин вынужденно перекладывал на соратников. 10 ноября 1952 года Бюро Президиума ЦК постановило: «председательствование на заседаниях Бюро Президиума и Президиума ЦК КПСС в случае отсутствия тов. Сталина возложить поочередно на тт. Маленкова, Хрущева, Булганина», и поручить этим троим «рассмотрение и решение текущих вопросов»[613]. Таким образом «тройка» получила права оперативного руководства партийным аппаратом, где она вряд ли встречала какую-либо конкуренцию со стороны новых выдвиженцев.

Так, новый отдел ЦК по руководству делом подбора и распределения кадров, созданный после XIX съезда, возглавил Н. М. Пегов, в течение нескольких лет до того работавший с Маленковым[614]. Более того, именно Пегов, Суслов (отвечавший за идеологию) и Маленков (осуществлявший общее руководство аппаратом ЦК) были секретарями, попеременно председательствовавшими на заседаниях Секретариата ЦК[615]. Все это противоречит прежним предположениям о том, что Сталин в последний период своей жизни назначал на руководящие должности в кадровый аппарат малоизвестных людей, не имевших связей с другими лидерами, с целью последующего проведения чистки[616]. Ближайшие соратники Сталина могли опираться на «своих людей», с которыми сработались в предыдущие годы. Сам же Сталин, став жертвой собственной подозрительности, в последние недели жизни снял с должности своего помощника А. Н. Поскребышева, служившего ему верой и правдой в течение двух десятилетий[617].

Если Маленков, Булганин и Хрущев составляли «тройку», руководившую аппаратом ЦК, то Берия преобладал в Совете министров. Согласно решению от 10 ноября 1952 года, в Президиуме и в Бюро Президиума Совмина должны были, поочередно председательствовать Берия, Сабуров и Первухин[618]. Таким образом, Сталин фактически создавал в руководстве правительства тот же порядок, что и в ЦК. Руководящая «тройка» в Бюро Президиума Совмина должна была поддерживать определенный баланс сил и создавать конкуренцию. Однако в отличие от «тройки» в Бюро Президиума ЦК, члены которой представляли собой примерно равнозначные фигуры, ситуация в правительственной «тройке» отличалась неустойчивостью. Берия, будучи самым заслуженным и влиятельным в этой группе, а также обладая огромными амбициями, претендовал на первые роли. Бывший управляющий делами Совета министров М. Т. Помазнев в записках на имя Г. М. Маленкова и Н. С. Хрущева от 2 и 6 июля 1953 года, после ареста Берии, утверждал, что Берия игнорировал своих сопредседателей, самостоятельно определял повестку дня, активно влиял на принятие решений и т. д.[619] Несмотря на очевидное стремление Помазнева выслужиться, его информация, скорее всего, отражала реальное положение дел. В высших эшелонах власти существовала своя иерархия руководителей, основанная на стаже, прошлых заслугах, близости к вождю.

В целом, Маленков, Булганин, Хрущев и Берия составили ту группу лидеров, которые имели монопольный регулярный доступ к Сталину на закате его жизни. Фактически это была последняя руководящая группа, последняя сталинская «пятерка».

Члены «пятерки», хотя открыто не демонстрировали неповиновение Сталину, несомненно, имели свои личные скрытые стремления, а также общие интересы, диктуемые необходимостью политического и физического выживания при деградирующем вожде. С начала лета 1952 года, по словам помощника Маленкова Н. Д. Суханова, в Центральном комитете появилось ощущение, что Сталин уже не тот, и чувство растущего скептицизма по отношению к некоторым из его заявлений[620]. Н. А. Булганин, обращаясь к участникам пленума ЦК в июне 1953 года, утверждал: «[…] Еще при жизни товарища Сталина мы, члены Президиума ЦК, между собой, нечего греха таить, скажу прямо, говорили, что дело врачей — это липа […] Верно товарищи? […] Голоса из Президиума: Правильно»[621].

Хотя не исключено, что Булганин и поддержавшие его другие члены руководства на самом деле были менее откровенны при жизни Сталина, чем хотели представить после его смерти, очевидно, что их не могли не беспокоить многие действия вождя. Дело врачей, которое объективно подводило к сталинским соратникам и их семьям, лечившихся у «вредителей», немотивированные атаки против Молотова и Микояна не могли не пугать сталинское окружение. Каждый неизбежно задавался вопросом: кто следующий? Рассуждая двадцать лет спустя о роли коллег в своей опале 1952 года, Молотов обосновано считал их непричастными к делу. «Я считаю, Берия тут меньше других мне вредил. Я думаю, меньше. Едва ли и Маленков […] Берия? Я думаю, что он меня даже защищал в этом деле. А потом, когда увидел, что даже Молотова отстранили, теперь берегись, Берия! Если уж Сталин Молотову не доверяет, то нас расшибет в минуту!»[622]. Не удивительно, что попытки Сталина отстранить Молотова и Микояна от власти, в конечном счете, не оказали серьезного влияния на отношения к ним старых коллег по Политбюро, оставшихся в руководящей группе. Равным образом Маленков, Берия, Булганин и Хрущев не собирались делить влияние и власть с новыми сталинскими выдвиженцами, включенными в расширенный Президиум ЦК КПСС. Не дожидаясь смерти Сталина, а лишь убедившись, что он уже не сможет подняться, сталинские соратники моментально нарушили последнюю волю вождя, разрушив созданное им здание власти.

Вечером 28 февраля 1953 года Сталин пригласил «четверку», Маленкова, Берию, Булганина и Хрущева на свою дачу, где они и оставались до утра[623]. На следующий день, 1 марта, вождь в обычный час не вызвал обслугу. Охранники беспокоились, но боялись идти к Сталину, опасаясь его гнева. Только ближе к ночи охрана решилась побеспокоить Сталина. Благо нашелся предлог — привезли почту. Сталина нашли лежащим на полу в беспомощном состоянии. Охранники перенесли его на диван, а сами бросились звонить непосредственному начальству — министру госбезопасности Игнатьеву. Тот переадресовал их к высшим руководителям. Маленков, которого разыскали первым, обзвонил Берию, Хрущева и Булганина. Четверка решила собраться на даче Сталина, чтобы оценить ситуацию. В общем, все происходившее было вполне логичным. Речь шла о деле государственной важности, а поэтому Игнатьев не собирался брать ответственность на себя. Логичными были и действия Маленкова. Не обладая информацией о реальном состоянии Сталина, он также не хотел в одиночку отвечать за несанкционированный приезд. Маленков собрал ту группу руководителей, которую Сталин чаще всего приглашал к себе и которые менее суток назад были у него в последний раз.

Прибыв ночью на дачу, четверка вела себя крайне осторожно, опасаясь вызвать недовольство Сталина в случае, если его недомогание окажется незначительным. Вначале они решили не ходить к Сталину, а расспросить охрану, находившуюся в отдельном помещении. Рассказ охранников еще более укрепил соратников Сталина в намерении действовать осторожно. Ситуация и на самом деле была деликатной. Сталин находился в крайне неприятном положении. Быть свидетелем этой, возможно, временной слабости Сталина не хотелось никому. Хорошо зная Сталина, его соратники понимали, что он вряд ли сохранит доброе расположение к тому, кто наблюдал его в унизительной беспомощности. В общем, как писал Хрущев, узнав от охраны, что Сталин, перенесенный на диван, «как будто спит, мы посчитали, что неудобно нам появляться у него и фиксировать свое присутствие, раз он находится в столь неблаговидном положении. Мы разъехались по домам»[624]. Объяснения Хрущева выглядят убедительно. Сторонники версии заговора против Сталина трактуют этот эпизод, как минимум, как свидетельство намеренного неоказания помощи. Наличие такого мотива, конечно, нельзя исключить полностью. Однако рассмотрим ситуацию непредвзято. Прибыв на дачу, сталинские соратники могли узнать лишь то, что видели своими глазами. Охранники говорили о каком-то приступе, но теперь Сталин вполне мирно спал. Почему в такой ситуации нужно было вызывать врачей к Сталину? Не забудем, что в последний период своей жизни Сталин вообще не доверял медицине и не допускал к себе врачей. Напомним, что собственных врачей Сталин объявил «убийцами». Кто рискнул бы без исключительно веских оснований призвать к Сталину врачей, «убийц» в сталинском понимании?

После отъезда высших руководителей охранники провели остаток ночи в тревоге, опасаясь обвинений в бездействии. Охрана вновь позвонила наверх, докладывая, что со Сталиным все-таки что-то не так. Повторный вызов возымел действие. Соратники Сталина решили вызвать на дачу всех членов бюро Президиума ЦК (помимо уже побывавшей на даче четверки Кагановича и Ворошилова), а также врачей[625]. Это решение также очень красноречиво. Вызов врачей теперь являлся коллективным решением всего Бюро Президиума ЦК.

Мог ли более быстрый вызов врачей повлиять на положение Сталина, перенесшего тяжелый инсульт. Был ли он отравлен, как полагают некоторые? Однозначные ответы на такие вопросы невозможны, хотя ставить их и пытаться оценить (например, экстраполируя современные медицинские знания в прошлое) небесполезно[626]. Пока же совершенно определенно можно утверждать, что, во-первых, Сталин был действительно немолод и болен. Во-вторых, он сам изолировал себя от медицинской помощи, а созданная им обстановка страха и недоверия усугубили ситуацию. Простой своевременный вызов врача в любом случае, независимо от личных намерений сталинского окружения, превращался в сложную многоходовую задачу, связанную с огромным риском для сталинского окружения. Смерть Сталина ускорила созданная им система.

Вскоре после получения от врачей диагноза в кабинете Сталина, 2 марта в 10 часов 40 минут утра собралось официальное заседание бюро Президиума ЦК КПСС. Помимо всех членов бюро (кроме Сталина), в кабинете присутствовали Молотов, Микоян, председатель Верховного Совета СССР Н. М. Шверник, председатель Комиссии партийного контроля М. Ф. Шкирятов, начальник Лечебно-санитарного управления Кремля И. И. Куперин и врач-неврапатолог Р. А. Ткачев[627]. На встрече в течение 20 минут рассматривался один вопрос: «Заключение врачебного консилиума об имевшем место 2 марта у товарища Сталина И. В. кровоизлиянии в мозг и тяжелом состоянии в связи с этим его здоровья»[628]. В целом, это было формальное мероприятие, утверждавшее диагноз врачей и устанавливающее общий порядок дежурств при Сталине. Однако приглашение на заседание Бюро Президиума ЦК опальных Молотова и Микояна, формально изгнанных Сталиным из этого органа, сигнализировало о важных переменах.

4 марта все было решено окончательно. С утра в этот день в газетах было опубликовано первое официальное сообщение о болезни Сталина. Это означало, что ничего скрывать не нужно, что надежд на выздоровление нет, и остается только постепенно приучать страну и мир к новой ситуации. 4 марта Берия и Маленков подготовили предложения о новом составе высшего руководства страны. Рукопись этих предложений, датированная именно 4 марта, была изъята из сейфа помощника Маленкова Суханова при его аресте в 1956 году[629]. Пока мы не знаем, что именно содержалось в этом первоначальном проекте. Однако можно утверждать, что он намечал все те основные решения, которые были приняты официально на следующий день, 5 марта. Суть этих решений состояла в возвращении к старому Политбюро (хотя уже без Сталина) и ликвидации расширенного Президиума ЦК, созданного в октябре 1952 года по требованию Сталина.

Сталинский пост председателя Совета министров СССР было решено отдать Маленкову. Это, однако, не означало, что Маленков становился наследником Сталина и обладал его правами. Новая система власти была выстроена по принципу многочисленных противовесов, призванных обезопасить сталинских наследников от появления нового тирана. Руководство аппаратом ЦК было поручено Хрущеву, который в связи с этим освобождался от должности первого секретаря московского комитета партии. Маленков же, который первоначально совмещал посты председателя Совмина и секретаря ЦК, через несколько дней оставил последнюю должность. Первыми заместителями Маленкова как председателя правительства были назначены фигуры, равновеликие ему по номенклатурному авторитету, — Берия, Молотов, Булганин, Каганович. Изгнанные Сталиным из высшего руководства Молотов и Микоян были возвращены в него. Это также усиливало устойчивость «коллективного руководства». Одновременно новые сталинские протеже, введенные в октябре 1952 года в состав широкого Президиума ЦК, были задвинуты на те позиции, на которых находились ранее. Такая перекройка была осуществлена при помощи простого бюрократического приема. Широкий Президиум ЦК был просто ликвидирован, а наименование Президиума получило Бюро Президиума. Формально это не нарушало новый устав партии, принятый на XIX съезде. В уставе предусматривалось создание вместо Политбюро Президиума ЦК, но ничего не говорилось о Бюро Президиума. В новый Президиум были включены Молотов и Микоян.

Высшие советские сановники заранее собирались на заседание 5 марта в одном из залов Большого Кремлевского дворца. «Я пришел задолго до назначенного времени, минут за сорок, но в зале собралось уже больше половины участников, а спустя десять минут пришли все, — записал по горячим следам ход этого заседания кандидат в члены ЦК писатель К. М. Симонов. — Может быть, только два или три человека появились меньше чем за полчаса до начала. И вот несколько сот людей, среди которых почти все были знакомы друг с другом […] сидели совершенно молча, ожидая начала. Сидели рядом, касаясь друг друга плечами, видели друг друга, но никто никому не говорил ни одного слова […] До самого начала в зале стояла такая тишина, что, не пробыв сорок минут сам в этой тишине, я бы никогда не поверил, что могут так молчать триста тесно сидящих рядом друг с другом людей»[630].

Потом появились члены уже образованного руководства — старого Бюро Президиума ЦК плюс Молотов и Микоян. Все мероприятие заняло только 40 минут — с 20 часов до 20 часов 40 минут. Заранее согласованные верхушкой решения, как обычно, были послушно утверждены. Фактор умирающего Сталина нейтрализовали просто и даже изящно. Лишив Сталина руководящих постов председателя правительства и секретаря ЦК, его формально включили в состав нового Президиума ЦК. Отныне политическая судьба Сталина и полное освобождение его соратников из-под власти тирана были предрешены окончательно, чтобы не случилось с его физическим существованием. Эту атмосферу также запомнил Симонов: «Было такое ощущение, что вот там, в президиуме, люди освободились от чего-то давившего на них, связывавшего их. Они были какие-то распеленатые, что ли»[631].

Сталин лишь на час пережил формальное лишение власти. В 21 час 50 минут он скончался после мучительной агонии. Получив известие о смерти, новые советские лидеры выехали на сталинскую дачу. При умершем они пробыли недолго, всего несколько минут. Уже в 22 часа 25 минут, т. е. через полчаса после смерти Сталина, успев проехать несколько километров, соратники собрались в сталинском кабинете в Кремле[632]. Все принципиальные вопросы власти были уже решены. Теперь требовалось просто организовать похороны. Новые руководители создали комиссию по организации похорон во главе с Хрущевым, приняли решение поместить саркофаг с забальзамированным телом Сталина в мавзолей Ленина. Были отданы соответствующие распоряжения органам госбезопасности и пропагандистскому аппарату. Десять минут провел на этом заседании и главный редактор «Правды» Шепилов. На долгие годы в его память врезалась показательная деталь: «Председательское кресло Сталина […] осталось пустым, на него никто не сел»[633].

Потом очень быстро последовали решения, фактически разрушавшие здание диктатуры[634]. Одним из первых была отмена «дела врачей». 3 апреля 1953 года, после соответствующей подготовки, Президиум ЦК КПСС принял решение:

«а) о полной реабилитации и освобождении из-под стражи врачей и членов их семей, арестованных по так называемому “делу о врачах-вредителях”, в количестве 37 человек;

б) о привлечении к уголовной ответственности работников бывшего МГБ СССР, особо изощрявшихся в фабрикации этого провокационного дела и в грубейших извращениях советских законов»[635].

На следующий день сообщение об этом было опубликовано в газетах.

На закате жизни усилия Сталина были направлены на устранение тех угроз диктатуре, которые возникали (или могли возникнуть) в результате его физического ослабления и соответствующего обострения проблемы преемственности власти. Теряя из виду многие аспекты руководства страной, Сталин прочно удерживал в своих руках контроль над соратниками и ключевыми структурами аппарата, прежде всего госбезопасностью и идеологическим аппаратом. Для достижения этой цели Сталин в основном использовал традиционные методы и решения, прошедшие проверку на действенность в предыдущие годы. Для утверждения своего приоритета как идеолога партии и социалистической системы в целом Сталин организовал кампанию проработки политэкономии социализма. Завершив ее подготовкой своей работы «Экономические проблемы социализма в СССР», Сталин определил идеологическое содержание XIX партийного съезда и свое безусловное первенство на нем, несмотря на чрезвычайно скромное личное участие в заседаниях. Сразу же после съезда под диктовку Сталина были созданы новые институты власти. Эта структурная реорганизация сопровождалась кадровыми перемещениями — перераспределением высших советских лидеров между аппаратом ЦК и Совмина, выдвижением новых функционеров на высшие посты в партии. Символом этой политики была опала Молотова и Микояна, двух лидеров, которые потенциально, в силу старшинства, могли сыграть ключевую роль в период отхода Сталина от дел или его смерти. Главной целью Сталина было затруднить возможный переход власти в руки ближайших соратников. Фактически он разрушал механизм преемственности власти, усиливая неопределенность в этом важнейшем вопросе.

Обвинения в «правом уклоне», выдвинутые против Молотова и Микояна, являлись отражением политического консерватизма Сталина. Насущные реформы, даже в тех случаях, когда их необходимость была очевидной (как это было в сельском хозяйстве), Сталиным отвергались. В качестве громоотвода для растущей социальной напряженности Сталин использовал традиционный метод — нагнетание истерии поиска «врагов» и «бдительности». Центральным звеном этой кампании в последние месяцы жизни вождя было «дело врачей». По форме и методам организации кампания против «врачей-убийц» и их западных «хозяев» была аналогична политическим инсценировкам вокруг больших московских процессов в 1936–1938 годах. Однако, в отличие от 1930-х годов, за верхушечной кампанией не последовали массовые репрессивные акции, затрагивающие значительную часть населения страны. «Дело врачей» и аресты в МГБ были прежде всего методом запугивания аппарата, в том числе соратников вождя.

Какими бы не были дальнейшие планы Сталина, их реализации помешала его смерть. Соратники вождя уже в последние часы его физического существования отвергли созданные им институты власти. Произошло самое естественное в тех условиях возвращение к системе «коллективного руководства» старых вождей, системе, сломанной диктатурой, но постоянно воспроизводившейся в ее недрах.

Примечания:

5

РАНИ. Ф. 5. Оп. 29. Д. 3. Л. 2; Д. 16. Л. 94,108.

6

См.: ЦК ВКП(б) и региональные партийные комитеты. 1945–1953 / Сост. В. В. Денисов и др. М., 2004. С. 7–10.

53

РГАСПИ. Ф. 558. Он. 11. Д. 98. Л. 100; Большая цензура. С. 557.

54

Иосиф Сталин в объятиях семьи. Из личного архива / Сост. Ю. Г. Мурин. М., 1993. С. 95.

55

РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 771. Л. 9-10; Печатнов В. «Союзники нажимают на тебя». С. 82.

56

РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 99. Л. 86; Политбюро ЦК ВКП(б) и Совет министров СССР. 1945–1953 гг. С. 195.

57

РГАСПИ. Ф. 558. Оп. И. Д. 771. Л. И.

58

Там же. Л. 7–8.

59

Там же. Д. 99. Л. 86; Политбюро ЦК ВКП(б) и Совет министров СССР. 1945–1953 гг. С. 195.

60

РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 99. Л. 92–93; Политбюро ЦК ВКП(б) и Совет министров СССР. 1945–1953 гг. С. 196–197.

61

РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 99. Л. 95; Политбюро ЦК ВКП(б) и Совет министром СССР. 1945–1953 гг. С. 197–198.

62

РГАСПИ. Ф. 558. Оп. И. Д. 99. Л. 103–105; Политбюро ЦК ВКП(б) и Совет министров СССР. 1945–1953 гг. С. 198–199.

63

РГАСПИ. Ф. 558. Оп. И. Д. 99. Л. 120; Политбюро ЦК ВКП(б) и Совет министров СССР. 1945–1953 гг. С. 200.

537

Сталин в последний раз встречался с Виноградовым 19 января 1952 г. (Костырченко Г. В. Тайная политика Сталина. Власть и антисемитизм. М., 2001. С. 636).

538

Хрущев Н. С. Воспоминания. Время, люди, власть. Т. 2. М., 1999. С. 75, 98.

539

Наиболее известным приверженцем точки зрения о болезненном состоянии Сталина был Хрущев (см.: Там же. С. 89, 125). Однако даже такой верный сторонник Сталина, как Молотов, десятилетия спустя соглашался: «Все-таки у него была в конце жизни мания преследования. Да и не могла не быть. Это удел всех тех, кто там сидит подолгу» (Чуев В. Сто сорок бесед с Молотовым. М., 1991. С. 474).

540

Опенкин Л. А. И. В. Сталин. Последний прогноз будущего (Из истории написания работы «Экономические проблемы социализма в СССР») // Вопросы истории КПСС. 1991. № 7. С. 116.

541

Первоначально предусматривалось, что руководить дискуссией будет секретарь ЦК М. А. Суслов. Сталин при рассмотрении проекта соответствующего решения заменил его Маленковым (РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 1602. Л. 168). В дальнейшем Суслов периодически заменял Маленкова в качестве председательствующего на дискуссии.

542

См.: Polock Е. Stalin and the Soviet Science Wars. Princeton, 2006. P. 186–207.

543

РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 1608. Л. 105–106.

544

Там же. Л. 103–104. Решение было проголосовано все той же четверкой членов Политбюро 6 декабря, однако оформлено в протоколе 7 декабря.

545

Там же. Ф. 558. On. 11. Д. 1270. Л. 35–38, 89.

546

Там же. Д. 1267. Л. 1-17; Политбюро ЦК ВКП(б) и Совет министров СССР. 1945–1953 гг. / Сост. О. В. Хлевнюк и др. М., 2002. С. 359–366.

547

О подготовке постановления Бюро Президиума ЦК КПСС об аресте Ярошенко в начале 1953 г. см.: РГАСПИ. Ф. 83. On. 1. Д. 7. Л. 80–84. См. также: Pollock Е. Stalin and the Soviet Science Wars. P. 207–209.

548

Политбюро ЦК ВКП(б) и Совет министров СССР. 1945–1953 гг. С. 359.

549

РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 1270. Л. 107–109,148-158.

550

Это были письма Ноткину от 21 апреля, Ярошенко от 22 мая и Саниной и Венжеру от 28 сентября 1952 г.

551

РГАСПИ. Ф. 17. Он. 163. Д. 1622. Л. 147; Д. 1623. Л. 138.

552

РГАНИ. Ф. 2. On. 1. Д. 19. Л. 1–3.

553

РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 21. Л. 37.

554

Правда. 1952. 6 октября.

555

КПСС в резолюциях и решениях съездов, конференций и пленумов ЦК. Т. 8. М., 1985. С. 286–287.

556

Хрущев Н. С. Воспоминания. Т. 2. С. 98.

557

Стенограмма пленума не велась, поэтому историки, и данная книга не исключение, реконструируют это важное событие на основе воспоминаний очевидцев.

558

Симонов К. Глазами человека моего поколения. Размышления о И. В. Сталине. М., 1989. С. 240–242.

559

Там же. С. 241. В своих первоначальных записках, сделанных непосредственно после пленума, Симонов зафиксировал такой эпизод: «Один из членов ЦК, выступая на пленуме, стоя на трибуне, сказал в заключение своей речи, что он преданный ученик товарища Сталина. Сталин, очень внимательно слушавший эту речь, сидя сзади ораторов в президиуме, коротко подал реплику: “Мы все ученики Ленина”» (Там же. С. 239).

560

Количество членов ЦК выросло с 71 до 125, а кандидатов в члены ЦК с 68 до 111 См.: Mawdsley Е., White S. The Soviet Elite from Lenin to Gorbachev: The Central Committee and Its Members, 1917–1991. Oxford, 2000. P. 36, 103.

561

Микоян А. И. Так было. Размышления о минувшем. М., 1999. С. 573.

562

Н. С. Хрущев утверждал, что Сталин не согласовывал с Политбюро ни состав Президиума, ни состав Бюро Президиума (Хрущев Н. С. Воспоминания. Т. 2. С. 99).

А. И. Микоян вспоминал, что о составе Президиума Сталин проинформировал старых соратников накануне пленума, после завершения съезда, но не обсуждал с ними вопросы создания Бюро Президиума (Микоян А. И. Так было. С. 572–574). Рукописный список предлагавшихся кандидатур в состав Президиума и Бюро Президиума ЦК, составленный Поскребышевым, см.: РГАНИ. Ф. 2. On. 1. Д. 22. Л. 1.

563

Симонов К. Глазами человека моего поколения. С. 243.

564

Там же. С. 241–242.

565

См.: Микоян А. И. Так было. С. 574–576.

566

См. подробнее главу 1.

567

Микоян утверждал, что это было на даче у Сталина в конце 1946 или в начале 1947 г. (Микоян А. И. Так было. С. 576). Молотов относил этот разговор к 1940 г. (Чуев Ф. Сто сорок бесед с Молотовым. С. 469).

568

Микоян А. И. Так было. С. 496–498, 574.

569

Свидетельства А. М. Румянцева, присутствовавшего на пленуме, в записи В. Шубкина (Общая газета. 1999. № 41.14–20 октября 1999 г.).

570

Политбюро ЦК ВКП(б) и Совет министров СССР. 1945–1953 гг. С. 432–435.

571

Сделать это было тем легче, что согласно новому уставу партии, утвержденному на XIX съезде, создание Бюро Президиума вообще не предусматривалось.

572

Политбюро ЦК ВКП(б) и Совет министров СССР. 1945–1953 гг. С. 90–97.

573

О составе, функциях и аппарате комиссий см.: РГАСПИ. Ф. 17. предисловие к описи 164. Л. 14–15; АП РФ. Ф. 3. Оп. 22. Д. 12. Л. 2; Д. 13. Л. 4,7,14,26–27; Политбюро ЦК ВКП(б) и Совет министров СССР. 1945–1953 гг. С. 89–90,124–128.

574

Политбюро ЦК ВКП(б) и Совет министров СССР. 1945–1953 гг. С. 124–126.

575

Судя по имеющимся данным, в нее, кроме Сталина, входили Молотов, Микоян, Берия, Маленков, Булганин, Хрущев, Каганович. См. подробнее главу 4.

576

Политбюро ЦК ВКП(б) и Совет министров СССР. 1945–1953 гг. С. 97.

577

В Бюро Президиума Совмина, созданное в апреле 1950 г., входили: Сталин, Булганин, Берия, Каганович, Микоян, Молотов, Маленков. Таким образом, в руководящий правительственный орган вошли семь членов «восьмерки» Политбюро. См. подробнее главу 4.

578

Политбюро ЦК ВКП(б) и Совет министров СССР. 1945–1953 гг. С. 99–100. 204

579

Политбюро ЦК ВКП(б) и Совет министров СССР. 1945–1953 гг. С. 432–435.

580

Подборку таких материалов, поступавших Сталину из МГБ, см.: Лубянка. Сталин и МГБ СССР. Март 1946 — март 1953 / Сост. В. Н. Хаустов и др. М., 2007.

581

См. главу 4.

582

Пихоя Р. Г. Советский Союз: история власти. 1945–1991. М., 1998. С. 88–89.

583

Столяров К. А. Палачи и жертвы. М., 1998. С. 178–179; РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 3. Д. 1091. Л. 22.

584

Петров Н. Первый председатель КГБ Иван Серов. М., 2005. С. 106.

585

Лубянка. Сталин и МГБ СССР. С. 398.

586

Неправедный суд. Последний сталинский расстрел (стенограмма судебного процесса над членами Еврейского антифашистского комитета) / Сост. В. П. Наумов и др. М., 1994. С. 11.

587

Петров Н. Первый председатель КГБ Иван Серов. С. 116–117.

588

Столяров К. А. Палачи и жертвы. С. 200–201.

589

Там же. С. 239.

590

Там же. С. 117.

591

Костырченко Г. В. Сталин против «космополитов». Власть и еврейская интеллигенция в СССР. М., 2009. С. 256.

592

Пихоя Р. Г. Советский Союз: история власти. С. 88–89.

593

Костырченко. Сталин против «космополитов». С. 247–253; Малкин В. Семь писем Лидии Тимашук // Новое время. 1993. № 23. С. 38–41.

594

Петров Н. Первый председатель КГБ Иван Серов. С. 121.

595

Лубянка. Сталин и МГБ. С. 522–523.

596

Источник. 1997. № 5. С. 140–141.

597

Петров Н. Первый председатель КГБ Иван Серов. С. 124.

598

Там же.

599

Там же. С. 115–116, 120–125; Лубянка. Сталин и МГБ. С. 465–471.

600

Источник. 2001. № 5. С. 132.

601

На заседании Президиума 1–4 декабря присутствовали 32 члена Президиума ЦК (Политбюро ЦК ВКП(б) и Совет министров СССР. 1945–1953 гг. С. 433–434).

602

М. А. Суслов был секретарем ЦК, ответственным за идеологию с 1947 г. Н. А. Михайлов, 14 лет работавший первым секретарем ЦК ВЛКСМ, в октябре 1952 г. был назначен заведующим отделом агитации и пропаганды ЦК КПСС. Д. И. Чесноков, главный редактор журнала «Вопросы философии» в 1952 г. получил должности главного редактора журнала «Коммунист» и заведующего отделом философии и правовых наук и высших учебных заведений ЦК. О назначении Д. И. Шепилова главным редактором «Правды» см.: Шепилов Д. И. Воспоминания // Вопросы истории. 1998. № 7. С. 33–34.

603

Федосеев критиковался за свои статьи в газете «Известия», вышедшие в начале этого месяца. Версия письма, подписанного Сусловым, от 23 декабря со сталинской правкой сохранилась в фонде Сталина (РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 205. Л. 173–180).

О вовлеченности Сталина в это дело свидетельствует также наличие в его фонде варианта покаянного ответа Федосеева от 31 декабря (Там же. Л. 171–172). Измененная версия этого письма была опубликована в «Правде» 2 января 1953 г.

604

Федосеев, писал Суслов, критикует других за «антимарксистские позиции», не упоминая о том, что как главный редактор «Большевика» сам допускал подобные ошибки.

605

Пихоя Р. Г. Советский Союз: история власти. С. 94.

606

РГАСПИ. Ф 558. Оп. И. Д. 157. Л. 29–33; Политбюро ЦК ВКП(б) и Совет министров СССР. 1945–1953 гг. С. 396–397. Документ был написан Маленковым и отредактирован Сталиным.

607

РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 157. Л. 9-14; Политбюро ЦК ВКП(б) и Совет министров СССР. 1945–1953 гг. С. 392–396.

608

Сторонники этой версии утверждают, что Сталиным была создана комиссия по депортации евреев под руководством Суслова, что Чесноков написал специальную брошюру о необходимости депортации, которая была напечатан миллионным тиражом и ждала своего часа для распространения, что в Биробиджане уже строились бараки, что уже были подготовлены списки на выселение. Ни одно из этих утверждений не находит каких-либо подтверждений.

609

Подробный разбор эволюции теории депортации евреев и ее современного состояния см.: Костырченко Г. В. Сталин против «космополитов». С. 329–380.

610

Там же. С. 273–275,364-374.

611

Костырченко Г. В. Сталин против «космополитов». С. 282.

612

Хрущев Н. С. Воспоминания. Т. 2. С. 93.

613

АП РФ. Ф. 3. Оп. 22. Д. 12. Л. 68; Политбюро ЦК ВКП(б) и Совет министров СССР. 1945–1953 гг. С. 100.

614

Интервью Й. Горлицкого с помощником Г. М. Маленкова Д. Н. Сухановым в апреле 1994 г.

615

АП РФ. Ф. 3. Оп. 22. Д. 15. Л. 7; Политбюро ЦК ВКП(б) и Совет министров СССР. 1945–1953 гг. С. 100.

616

Р. Конквест трактует в этом ключе факт назначения А. Б. Аристова заведующим отделом партийных, профсоюзных и комсомольских органов, видимо, несколько преувеличивая его роль (Conquest R. Power and Policy in the USSR: The Study of Soviet Dynasties. London, 1961. P. 181).

617

Одной из причин смещения Поскребышева были показания бывшего начальника охраны Сталина Н. С. Власика, арестованного в конце 1952 г. См.: письмо Поскребышева в Президиум ЦК КПСС от 19 июля 1954 г. (РГАНИ. Ф. 2. On. 1. Д. 65. Л. 26, 28–29).

618

Политбюро ЦК ВКП(б) и Совет министров СССР. 1945–1953. С. 100.

619

Лаврентий Берия. 1953. Стенограмма июльского пленума ЦК КПСС и другие документы / Сост. В. Наумов, Ю. Сигачев. М., 1999. С. 80–82, 362–364.

620

Интервью Й. Горлицкого с Н. Д. Сухановым 1 апреля 1994 г.

621

Лаврентий Берия. 1953. С. 113.

622

Чуев Ф. Сто сорок бесед с Молотовым. С. 471.

623

События последних дней жизни Сталина можно реконструировать, сопоставляя ряд источников, появившихся с момента «перестройки», и ранее известных свидетельств. К числу первых принадлежат воспоминания А. Л. Мясникова, одного из врачей, приглашенных к Сталину (Литературная газета. 1989. 1 марта. С. 13), а также охранников Сталина, записанные Волкогоновым и Радзинским (Волкогонов Д. Триумф и трагедия. Политический портрет И. В. Сталина. Кн. 2. Ч. 2. М., 1989. С. 193–194; Радзинский Э. Сталин. М., 1997. С. 613–618). Наиболее важным из последних остаются мемуары Хрущева, активного члена руководящей группы, дежурившей у умирающего Сталина (Вопросы истории. 1992. № 2–3. С. 90–91).

624

Вопросы истории. 1991. № 2–3. С. 91.

625

Там же.

626

Одну из последних попыток использовать медицинские показания с целью обоснования версии об отравлении Сталина см.: Брент Дж., Наумов В. П. Последнее дело Сталина. М., 2004.

627

На приеме у Сталина. Тетради (журналы) записей лиц, принятых И. В. Сталиным (1924–1953 гг.) / Под ред. А. А. Чернобаева. М., 2008. С. 553. В журнале посещений кабинета Сталина Ткачев ошибочно назван Толкачевым.

628

Политбюро и Совет министров СССР. 1945–1953 гг. С. 436.

629

Молотов, Маленков, Каганович. 1957: Стенограмма июньского пленума ЦК КПСС и другие документы / Сост. Н. Ковалева и др. М., 1998. С. 42, 45.

630

Симонов К. Глазами человека моего поколения. С. 257–258.

631

Симонов К. Глазами человека моего поколения. С. 260.

632

На приеме у Сталина. С. 553.

633

Вопросы истории. 1998. № 3. С. 15

634

См. подробнее главу 5.

635

Реабилитация: Как это было: Документы Президиума ЦК КПСС и другие материалы. Т. 1 / Сост. А. Н. Артизов и др. М., 2000. С. 19.