Глава 8

БЕСШУМНАЯ ДИКТАТУРА

Гинденбург и Людендорф. 1916–1918

Во время Первой мировой войны во всех больших городах были установлены деревянные статуи Гинденбурга. Пошлая идея! Сект, имевший потрясающий художественный вкус, спустя какое-то время написал, что невозможно представить статую Гинденбурга, выполненную в бронзе или мраморе. Ей подходит только материал, который использовали великие германские скульпторы Средневековья, изображавшие королей и святых.

Во времена Мольтке люди рассматривали Генеральный штаб как институт, в котором даже невозможное было возможно, и в этих статуях люди видели больше чем просто изображение человека. В годы заката правления Гогенцоллернов лицо, ставшее последним начальником прусского королевского Генерального штаба, воспринималось олицетворением в человеческом образе силы государства, утешением для нерешительных и надеждой для неуверенных.

Все же Гинденбург относился к прошлой эпохе. Он не кривил душой, когда говорил, что его место – в Германии Бисмарка и Вильгельма I. В этом он сильно отличался от Людендорфа, обладавшего почти бешеной работоспособностью и экстраординарными организаторскими способностями, но, по сути, бывшем ограниченной личностью. Людендорф являлся прекрасным специалистом, но для плодотворной деятельности ему была необходима руководящая рука человека, обладающего более широким и сбалансированным кругозором. В целом Гинденбург был не способен играть эту роль. Однако они прекрасно дополняли друг друга, хотя их личные отношения были далеко не так идеальны, как казалось многим. Эти два имени так же неотделимы друг от друга, как имена Блюхера и Гнейзенау, несмотря на то что их партнерство носило совершенно иной вид.

Гинденбург и Людендорф имели мало общего, за исключением частностей. Оба происходили из обедневших семей землевладельцев. Когда-то существовали огромные поместья Бенекендорфов в Восточной и Западной Пруссии, к которым после свадьбы наследников родов добавились поместья Гинденбургов. Практически все было потеряно в период аграрного кризиса, наступившего после освободительных войн. Поэтому, как у большинства офицеров из юнкеров, большая часть жизни Гинденбурга прошла в бедности, и только в старости он смог удовлетворить страстное желание вернуть семейное поместье в Нойдеке.

Его карьера, успешная в профессиональном плане, в общем-то ничем не примечательна. Лейтенант в гвардейской пехоте, два срока в Генеральном штабе, глава военного департамента прусского военного министерства (единственный случай, когда ему пришлось столкнуться с политической сферой деятельности), начальник штаба армейского корпуса, командир дивизии. С 1903-го по 1911 год он командовал 4-м армейским корпусом в Магдебурге. На протяжении всей жизни прусская армия и Генеральный штаб олицетворяли для него весь мир. Ничто иное его не интересовало. Человек не должен забивать голову всякой ерундой, резко заявлял он, когда речь заходила, к примеру, о гуманитарных науках. Он открыто признавался, что, кроме книг по военной тематике, за всю сознательную жизнь не прочел ни одной книги. Он был типичным представителем своего класса, полностью осознающим свое положение, тактичным, обладающим чувством собственного достоинства, рассудительным, лишенным воображения и отличавшимся свойственной крестьянам узостью ума. Он был тем, кого немцы называют «ein amusischer Mensch», человек, у которого отсутствует «чувство прекрасного», хотя настоящий генерал обязательно должен быть творческой личностью и обладать артистическим талантом.

Людендорф тоже был ein amusischer Mensch. Его отец, землевладелец, в 80-х годах обанкротился и стал зарабатывать на жизнь, занимаясь страховым бизнесом. Сын волей-неволей затаил обиду, что свойственно людям подобного склада, на несправедливость судьбы. В воспоминаниях Людендорф пишет, что отец был культурным человеком. Довольно странно, если учесть, что его поместье находилось на голых равнинах Восточной Эльбы, начисто лишенных каких-либо очагов культуры. Старший Людендорф во время кампании 1870 года был офицером запаса. В его комнате, кроме обычной мебели, было несколько военных сувениров в память о войне, а именно меч, патрон и кусок обоев из поместья близ Седана. Единственным украшением комнаты был алебастровый бюст Фридриха Великого.

Людендорф, как и Гинденбург, прошел через суровое испытание кадетской школой и стал пехотным офицером. В Военной академии его преподавателем был генерал Меккель, реорганизатор японской армии, который порекомендовал Людендорфа в Генеральный штаб. Темно-синяя форма с серебряной оторочкой по воротнику и брюки с красными лампасами значили для Людендорфа больше чем просто признак успешной военной карьеры. Это был знак восстановления его в социальных правах.

В 1908 году Людендорф возглавил сектор развертывания. Работа была для него всем. Он рассматривал все мыслимые и немыслимые обстоятельства, которые могут повлиять на изменение боевой ситуации. Причиной того, что он был более отгорожен от мира, чем офицер из любой страны, занимающийся такой же работой, была крайняя замкнутость именно германского офицерского корпуса. Во время штабных поездок Людендорф изучил свою родину и поездил по миру. Он побывал в России, Англии и Норвегии, но смотрел на все исключительно глазами офицера Генерального штаба.

Людендорф отличался невероятным честолюбием и вызывающей самонадеянностью, которая, при определенных обстоятельствах, толкала его на нарушение традиций Генерального штаба. Так, вскоре после сражения при Танненберге он заметил: «Когда я выиграл битву при Танненберге…» – непростительное пренебрежение кодексом Генерального штаба. Согласно его собственному признанию, Гинденбурга он рассматривал как некий полезный символ, считая, что массам необходим символ подобного рода. Подобное высказывание равносильно тому, что Людендорф рассматривал Гинденбурга как «соломенное чучело».

В свою очередь, Гинденбург, обладавший солидной долей здравого смысла и некоторой хитростью, унаследованной от предков, прекрасно понимал, что его советник наделен высочайшей технической эрудицией и, как и большинство генералов, стремится к власти. Гинденбург принимал свое положение с тем смирением, которое зачастую отличает умного человека.

Произошел ряд серьезных изменений. Подполковник Ветцель сменил Таппена на посту начальника оперативного отдела. В этом не было ничего странного. Ветцель, одаренный богатым воображением, был не только человеком с широким кругозором, но и лучше, чем Таппен, разбирался в принципах современной войны. Тогда же значительно возросшие военно-воздушные силы, обнаружившие стремление выделиться в отдельную службу, поступили в распоряжение Генерального штаба. К политическому отделу добавился специальный сектор по взаимодействию с министерством иностранных дел, который возглавил некий капитан фон Шлейхер. Все это соответствовало основной тенденции, проповедуемой Людендорфом, о совместной ответственности командующих войсками и прикрепленных к ним офицеров Генерального штаба за принимаемые решения. В особенности это относилось к начальникам штабов. В результате Генеральный штаб смог больше прежнего навязывать свою волю.

Генеральный штаб стал занимать в жизни нации особое место. Теперь он занимался вопросами прессы, кинематографии, пропаганды, вооружения и продовольствия. Мы уже говорили, что император должен был удерживать равновесие между разными соперничающими структурами. Формально это положение сохранялось, но, как мы помним, чем дальше, тем больше император понимал, что эта задача ему не по плечу. В равной степени это относилось и к канцлеру. Бетман-Гольвег не был настолько сильной личностью, чтобы энергично воспротивиться военному влиянию. Не лучше обстояло дело с рейхстагом. Либеральная оппозиция равнодушно относилась к происходящему. Социалистов лишили возможности как-то повлиять на ход событий. Однако социалисты, несмотря на наличие в своих рядах таких людей, как Эберт, Винниг, Носке и Лиджон, испытывали недостаток выдающихся личностей. Штресеман, представлявший национал-либеральных реформаторов, совершил грубую ошибку, стремясь завязать партнерские отношения с высшим командованием. После Бисмарка никто уже не мог навести ужас на рейхстаг, а император, рассматривая законодательный орган не более как сборище болтунов, даже не пытался найти точки соприкосновения с ведущими парламентариями.

По логике такое положение дел должно было привести к военной диктатуре. На самом деле этого не произошло. Планы Людендорфа потерпели крах. Он пожаловался кронпринцу, что никто не хочет ничего делать, и предложил ряд далеко идущих планов, многие из которых серьезным образом затрагивали частную жизнь рядовых немцев. Среди прочего он предложил программу по увеличению рождаемости, по уменьшению численности уклоняющихся от военной службы, по улучшению жилищных условий, по борьбе с венерическими заболеваниями, по созданию льготных условий возвращающимся солдатам (путем переселения в сельские районы), по предвоенной подготовке молодежи и борьбе с подрывной агитацией (опасно увеличившейся в последнее время). Но самым важным было то, что Людендорф настоял на введении воинской повинности для всех лиц в возрасте от пятнадцати до шестидесяти лет и мобилизации женщин для работы на предприятиях по изготовлению военной амуниции.

Как ни странно, но Людендорф отвергал идею военной диктатуры. И хотя Макензен настаивал на необходимости военного канцлера, а Сект заявил, что имеющиеся проблемы проще всего решить с помощью военной диктатуры, одним словом, несмотря на благоприятные обстоятельства, Людендорф упорно отказывался от этой идеи и продолжал поиски сильного человека, «германского Ллойд Джорджа» в рядах политиков и парламентариев. Поиски оказались безрезультатны. Самое парадоксальное, что парламентарии вроде Штресемана все более склонялись к идее военной диктатуры, видя в ней единственную надежду на спасение, и видели в Людендорфе германского Кромвеля. Политика Людендорфа имела для молодых генштабистов далеко идущие последствия. Во времена Веймарской республики, заняв ведущее положение в рейхстаге, они придерживались принципа, что солдат не должен разбираться в политике и что военные не должны принимать на себя политических обязательств. Они не верили в военную диктатуру, инстинктивно понимая, что любая диктатура базируется на массах.

Но хотя Людендорф отвергал идею о военной диктатуре, военные, по сути, установили экономическую диктатуру. Возрастающий с каждой неделей контроль над производством продовольствия, сырья, военного снаряжения и тому подобного был сосредоточен под началом генерала Гронера. Это и понятно. Учитывая огромное превосходство врага в отношении имеющихся у него ресурсов, сектор производства требовал особого внимания.

Таким образом, первые серьезные шаги, предпринятые режимом Людендорфа – Гинденбурга, были связаны с увеличением роста производства. С благословения Людендорфа Гронер и Бауэр разработали программу, предусматривавшую значительное увеличение выпускаемых аэропланов, пушек, грузовиков и других атрибутов войны. Практически одновременно в декабре 1916 года удалось обеспечить на фабрики значительный приток женских рабочих рук, не говоря уже о военнопленных и «вспомогательных рабочих» из Бельгии и Польши.

Несмотря на негативное отношение к военной диктатуре, Людендорф с огромным энтузиазмом воспринял идею военного социализма (бельгийские рабочие дали бы этому другое название по вполне понятным причинам). Военный социализм обеспечивал безжалостную эксплуатацию человеческих и материальных ресурсов, что полностью соответствовало исповедуемой Людендорфом концепции войны. Тем не менее военный социализм не смог решить самую важную проблему – усилить мобилизационную активность германского народа.

Людендорф, безусловно, отдавал себе отчет, насколько трудно при существующей избирательной системе решить этот вопрос. Он считал, что необходимо назначить министра по пропаганде. Но правящий класс давно уже сбросил со счетов такое понятие, как патриотизм простых немцев, и не обращал никакого внимания на требования Людендорфа.

Лучшая часть офицерского корпуса пала на поле боя, и Людендорф настоял на пополнении офицерских рядов (не принимая во внимание происхождение) из наиболее перспективных людей среди резервистов и рядовых, проявивших себя в пылу сражений. Однако подбор офицерских кадров был последней оставшейся привилегией военного кабинета, а для него определяющим фактором служил социальный статус. Единственная уступка, на которую они согласились, – создание некоего гибрида должности, «человека, занимающего офицерскую должность» (Offizierstellvertreter). Во время войны в некоторых случаях сержантам с хорошим послужным списком было разрешено исполнять офицерские обязанности, но по окончании войны им возвращались прежние звания.

Попытки Людендорфа заняться политикой потерпели фиаско. Призыв к независимости Польши в тот момент, когда царь только что назначил министром Бориса Штюрмера, имевшего репутацию человека, решительно поддерживающего междинастическое взаимопонимание, разрушил последние надежды на возможность заключения сепаратного мира с Россией. Фон Беселер, генерал-губернатор Польши, заставил Людендорфа поверить в то, что независимая Польша предоставит Германии от пятнадцати до двадцати дивизий. Людендорф всегда попадал под гипнотическое воздействие чисел и в данном случае стал жертвой беспочвенных фантазий фон Беселера. Хотя, казалось бы, кому, как не ему, было прекрасно известно, какую ненависть питают поляки к немцам.

Полагаясь на оптимистические сообщения адмиралтейства, Людендорф ошибочно считал, что предпринятые попытки к ведению неограниченной подводной войны помогут вступить в мирные переговоры с врагом. Главное – не дать почувствовать противнику свою слабость. Разговор, по его мнению, должен был идти только с позиции силы. Из-за ограниченных способностей он попросту не мог оценить усилия президента Вильсона по примирению враждующих сторон. Сект был уверен, что вступление в войну Америки, в результате все той же неограниченной подводной дуэли, отстаиваемой Людендорфом, может затянуть войну; он был не в состоянии понять, что может заставить Америку пойти на этот шаг.

В какой-то момент Людендорф осознал, что его политика тотальной войны может не осуществиться, пока на посту канцлера остается Бетман-Гольвег; он был чересчур гуманным. Многие в армии разделяли эту точку зрения. Не только пангерманцы, но даже ряд членов либеральной и левой партий, находившихся в оппозиции к действующему канцлеру, настаивали на решении этого вопроса. Возникающая время от времени борьба за военные ассигнования приучила Людендорфа иметь дело с политическими партиями. Следовательно, он вполне мог рассчитывать на поддержку при назначении «военного канцлера».

Через полковника Бауэра были установлены связи с рядом оппозиционеров в рейхстаге. Многие стремились увидеть на этом посту самого Людендорфа, но он понимал, что не вынесет двойное бремя. Штресеман и Эрзбергер, две наиболее заслуживающие внимания политические фигуры, настаивали на кандидатуре принца фон Бюлова, безусловно обладавшего дипломатическим талантом, который, как они надеялись, способен найти политическое решение их проблем. Людендорф отдавал предпочтение Тирпицу, но его взгляды на подводную войну шли вразрез с мнением императора. Кроме того, Тирпиц был в немилости.

Занявшись политикой, Генеральный штаб продемонстрировал готовность к уважительному общению. В 1917 году впервые в истории члены рейхстага были приглашены на Кенигсплац для детального ознакомления с существующим положением дел. Вскоре императору и кронпринцу представилась возможность послушать, что думают партийные лидеры (в том числе социал-демократы). К сожалению, император и кронпринц не смогли воспользоваться предоставленной возможностью, причем кронпринц так обращался с парламентскими делегатами, словно они были капралами, пришедшими на доклад к командиру.

Потраченные усилия, тем не менее, не прошли даром. В конце концов, угрожая, Гинденбург и Людендорф добились снятия канцлера. Однако император по-прежнему противился назначению Тирпица или Бюлова, и даже начальник Генерального штаба не смог навязать свою волю главнокомандующему. Тогда генерал-полковник фон Плессен предложил кандидатуру доктора Михелиса, министра продовольствия, представив его человеком, способным всерьез взяться за решение проблем. Гинденбург и Людендорф не знали Михелиса, но заявили, что согласны, и Михелис стал канцлером. Наконец-то Генеральный штаб добился решающего голоса при назначении канцлера.

Однако Людендорф не успокаивался, стремясь заручиться поддержкой в проведении жесткой политики. И он нашел ее в организации (Vaterlandspartei), созданной в 1916 году Тирпицем и Вольфгангом Каппом, в партии, воплотившей цели всех аннексионистов и приверженцев политики грубой силы. Дух этой партии был враждебен настрою масс. Людендорф глубоко заблуждался, если считал, что с ее помощью удастся поднять моральный дух и усилить единство народа Германии. Следует отметить, что аппетит Людендорфа в отношении чужих территорий возрастал день ото дня. В меморандуме, датированном сентябрем 1917 года, он не только требует создать стратегический пояс, включающий территории Польши, Литвы, Курляндии и Восточной Франции, но, вдобавок к этому, предлагает включить в империю Бельгию. Присоединение Бельгии, утверждал Людендорф, не оставит Голландию равнодушной, и она рано или поздно начнет добиваться слияния с Германией. Дания должна будет установить тесное экономическое сотрудничество с Германией, а в дальнейшем такие же тесные связи будут установлены с Японией и с Африкой. Ллойд Джордж как-то спросил у Фоша, что он думает о Людендорфе. «Un bon soldat» (бравый солдат), – ответил Фош. Заметьте, он не сказал: «Un bon generai». Фошу не откажешь в здравомыслии. Людендорф был солдатом, но не более того. Политика была для него вражеской территорией, и там он был беспомощен.

Тем временем Англия нашла ответ на подводные атаки в виде системы конвоев. Опять все надежды Людендорфа и Гинденбурга сконцентрировались на войне на суше, и, хотя перспектива была неутешительной, им удалось одержать одну заслуживающую внимания победу. Они создали объединенное германо-австрийское командование под номинальным руководством германского императора. К сожалению, смерть Франца-Иосифа в ноябре 1916 года и замена Гетцендорфа генерал-лейтенантом фон Штраусенбургом свели на нет их усилия. Новый император Карл IV решил спасать империю с помощью собственных методов, и если понадобится, то и отречься от германского союзника.

В последние месяцы 1916 года Генеральный штаб доказал, что ему нет равных в применении традиционной тактики открытой войны. Требовалось выбить Румынию из войны. Фалькенхайн и Макензен блестяще решили эту задачу. 6 декабря Макензен въехал в Бухарест на белом коне. Остатки румынской армии были оттеснены в Бессарабию. Фалькенхайн тут же отправился в Палестину в сопровождении человека, однажды сыгравшего значительную роль в германских делах, Франца фон Папена, майора Генерального штаба и бывшего военного атташе в Вашингтоне. Однако Гинденбург отчетливо понимал, что это всего лишь частичные успехи. В своих воспоминаниях он счел возможным подчеркнуть, что единственное, в чем преуспели центральные державы, так это в устранении противника в лице Монтенегро (Черногория). Вражеское кольцо пока не было полностью разбито, но бельгийскую армию удалось оттеснить за Изер, сербскую – на остров Корфу, а румынскую – в Бессарабию.

В стратегическом отношении 1917 год был посвящен обороне, «оперативному застою», как назвал его Сект, и это несмотря на то, что в начале года в России вспыхнула революция. На западе Людендорф применил новую тактику активной обороны, что привело к значительному снижению потерь.

Теперь, когда в войну вступила Америка, требовалось срочно добиться благоприятного решения до появления американской армии, которая решит исход дела. А для того, чтобы добиться этого, необходимо покончить с позиционной войной. Каким образом? Людендорф не видел никакого другого способа, как только использование тактики прорыва.

Но на самом деле имелось готовое средство. В 1916 году Британия стала использовать на полях сражений бронированные машины на гусеничном ходу, оборудованные пулеметами, которые впоследствии получили название «танки». Они были разработаны для разрушения траншей и заграждений из колючей проволоки и могли медленно двигаться по ландшафту, словно гигантские черепахи, и в определенных пределах, бесспорно, достигали цели.

В прусской армии, которую всегда отличала инертность в отношении внедрения технических новшеств, никто не разглядел потенциальных возможностей этого нового оружия. Гинденбург вообще заявил, что германская пехота может спокойно обойтись без этих нововведений. Единственно, были разработаны противотанковые орудия, способные пробить танковую броню.

Только полковник Бауэр оценил значение нового оружия и отдал распоряжение заняться конструированием германской модели. В мае 1917 года экспериментальный танк был продемонстрирован представителям Верховного командования, которые высказали недовольство представленным образцом. Только осенью прусское военное министерство нерешительно отдало распоряжение о конструировании тяжелых танков типа «A7V», в то время как полковник Бауэр по собственной инициативе дал указание Круппу подготовить производство для выпуска легких, быстроходных моделей. В это время Франция и Британия уже приступили к массовому производству танков. Однако в Германии это оказалось невозможным, поскольку из-за нехватки сырья под угрозой находилось производство аэропланов и грузовиков. Наконец в 1918 году на поле боя появились девять германских танковых соединений, оснащенных главным образом не «A7V», а захваченными британскими танками.

Однако весной 1917 года сложилась ситуация, при которой у одной стороны вообще не было танков, а другая еще не научилась использовать то, что имела, поэтому обе стороны зачарованно смотрели на фортификационные сооружения противной стороны, безуспешно отыскивая места возможного прорыва. В апреле генерал Нивель, преемник Жоффра, пытаясь прорвать германский фронт в районе Реймса, предпринял последнее усилие, сконцентрировав огромное количество артиллерии для нанесения мощного удара. Благодаря операции «Alberich» (Альберих, предводитель нибелунгов. – Примеч. пер.) германская армия спокойно отошла на линию Зигфрида (известную британцам как линия Гинденбурга) и, с учетом удивительной небрежности к сохранению операции в тайне, которую проявил Нивель, удалось частично предупредить французскую атаку; остальное сделала гибкая система защиты Людендорфа. Наступление захлебнулось, приведя к катастрофическим последствиям. Наступательная сила французской пехоты была подавлена. Более чем в шестнадцати армейских корпусах поднялись мятежи. Правда, правительству Клемансо удалось восстановить нарушенное равновесие.

В конце лета британцы, в свою очередь, предприняли нападение en masse[14] на германские базы в Зеебрюгге и Остенде. Эта атака также привела к бессмысленному кровопролитию и парализовала наступательную силу Британии. Германская пехота оставалась хозяйкой на поле боя до тех пор, пока превосходство не подверглось сомнению в Камбре, поскольку там были впервые правильно и в нужном количестве использованы танки.

Тем временем большевистские агенты, которых Людендорф обдуманно внедрил в Россию, захватили власть. Жестокая экономическая блокада заставила правящие круги Германии перейти на строгое нормирование продовольствия. Однако перспектива голода оставалась. Перед Германией маячил призрак революции. Поскольку ситуация с продовольствием ухудшалась день ото дня, Людендорф пришел к убеждению, что спасти империю можно только путем овладения значительными территориями на востоке. Большевистские лидеры, заявившие, что готовы к переговорам, были попросту ошарашены, когда узнали о территориальных притязаниях высшего командования. Литва, Курляндия, Эстония, Польша и Украина должны были теперь относиться к сфере влияния Германии.

Несмотря на жесткие условия, Людендорфу удалось нейтрализовать Россию и благодаря этому перебросить значительные силы на запад. Но тут возникли новые проблемы. Осенью того же года Ветцель завел разговор о выводе из войны Италии, самой слабой из противников. Хотя предпринятая операция привела к разгрому Италии в Капоретто, успех не развили. Людендорфу даже не пришло в голову, что вторичный театр военных действий может иметь решающее значение.

Мирные переговоры с большевиками определенным образом сказались на отношениях между правительством и Генеральным штабом. Михелис, до некоторой степени выдвиженец Генерального штаба на должность канцлера, не справился с поставленной задачей. Высшему командованию был официально представлен граф Гертлинг, его преемник. Памятуя о печальном опыте с Михелисом, Людендорф предпочел не предлагать собственную кандидатуру. Находясь у власти, Гертлинг поднял вопрос о политическом приоритете в решении государственных проблем. В результате Гинденбург и Людендорф на брестских мирных переговорах должны были довольствоваться ролью консультантов.

Их советы заметно отличались от идей Секта, который был наверняка более дальновиден, чем Людендорф. Сект видел в России потенциального союзника на втором этапе большой мировой войны и стремился к установлению политики взаимопонимания на востоке.

Позиция Людендорфа представляла резкий контраст позиции Гронера, который еще в 1916 году возлагал надежды на политику реституции и считал, что она поможет Германии в разрешении наиболее важных вопросов. Однако Гронер поступил довольно опрометчиво, решив высказать свои соображения в присутствии угольного магната Г. Стиннеса, который настоял на снятии Гронера.

Наконец Брест-Литовский договор был подписан. Одновременно были предприняты новые отчаянные попытки на Балтике, в Финляндии и на Украине. Основной упор делался на захват сырьевых территорий юга России. На Украине и в Грузии были сформированы марионеточные правительства, состоящие главным образом из крайне реакционных в отношении старого режима элементов.

На Ближнем Востоке разыгрывалась своего рода прелюдия перед окончательным разгромом Турции. Смешанная британо-индийская армия заняла Багдад. Сирийско-палестинский фронт дрогнул под ударами англичан. В декабре Сект был прикомандирован к высшему командованию Турции – типичный пример игр больших штабных начальников. По крайней мере, в теории ведущий эксперт такого уровня по значимости приравнивался к целой армии.

В Константинополе Сект работал с майором Кестрингом, капитаном Фишером и капитаном Шунке, компетентными офицерами, сыгравшими в будущем важную роль. Один из честолюбивых замыслов, вынашиваемых Сектом, заключался в наступлении через Персию с целью возвращения Месопотамии. Другой был связан с вторжением на Кавказ. Однако эти планы не имели под собой прочной основы; не только вооруженные силы, но вся государственная система была уже не в состоянии справиться с увеличивающимся напряжением.

В 1917 году были зафиксированы первые случаи неповиновения экипажей кораблей, не занятых в военных действиях. Вернувшиеся из России германские военнопленные подняли мятеж, узнав, что их собираются отправить на Западный фронт. Участились случаи дезертирства, в военной промышленности произошел ряд крупномасштабных забастовок. Людендорф требовал принятия жестких мер, хотя отправку забастовщиков на фронт вряд ли можно отнести к удачным идеям. Фронт и так кишел революционными агитаторами. Кроме того, рассматривая отправку на фронт как способ наказания, Людендорф тем самым наносил оскорбление тем, кто находился на фронте. Шарнхорст заявлял, что служение родине является делом чести, но по-прежнему это было только в теории.

Несмотря на все превратности судьбы, Германия продолжала планировать наступление. Франция и Британия осознали, сколь бессмысленно биться головой об стену. Они решили дождаться прихода американцев и только тогда переходить в наступление. Со своей стороны Людендорф с возросшей решимостью обратился к «стратегии Буффало», тогда как лишенный воображения Фош планировал осуществлять серию непрерывных фронтальных атак. Он доказывал, что с появлением американских дивизий против Германии будет играть фактор численности и пропадет последняя надежда на победу. Следует собрать все силы для нанесения одного мощного удара, который разорвет вражеский фронт. Он даже рассматривал идею о концентрации австрийских, болгарских и турецких дивизий во Франции, но из этого ничего не вышло.

До осени 1917 года Генеральный штаб вынашивал идею «большого сражения». Да, замысел Ветцеля обернулся поражением Италии, но, по мнению Людендорфа, только наступление в наиболее укрепленной части фронта придаст необходимый вес военному успеху. «Большое сражение» на западе было последней возможностью Людендорфа. Он заявил императору, что гарантирует успех. Людендорф, Гинденбург и Ветцель были уверены, что военное наступление будет сопровождаться дипломатическим прорывом. Еще со времен кризиса 1916-го и 1917 годов в Париже и Лондоне были круги, готовые к переговорам. Однако из дипломатического наступления ничего не вышло; не существовало ни по-настоящему тесного сотрудничества между высшим командованием и министерством иностранных дел, ни взаимопонимания между Кюльманом и Людендорфом.

Но военное наступление страдало от куда более серьезных факторов, чем отсутствие дипломатической поддержки. Людендорф отказывался осознать, что четыре года страшных испытаний не могли самым серьезным образом не отразиться на армии. Людендорф превратился в типичного кабинетного генерала, который, сидя за столом, руководил операциями. Он уже не мог оценить, что можно сделать, а что нет. Можно все, если отдавать приказы на повышенных тонах и рявкать на подчиненных.

После рассмотрения различных вариантов Людендорф в конечном итоге принял решение начать наступление с двух сторон на Сен-Кантен и нанести удар по Амьену, где сосредоточились французские и британские армии. Если прорыв удастся, станет возможным отбросить британскую армию к Ла-Маншу.

В начале 1918 года началась подготовка армии и артиллерии, предназначенных для наступления. Удалось сконцентрировать около 7 тысяч легких и тяжелых орудий для проведения артиллерийской подготовки. Наконец ранним утром 21 марта с оглушительного грохота орудий началась «операция «Михаэль».

Атакующие прорвали британские укрепления. 5-я британская армия была разбита. К сожалению, немцы не воспользовались танками, которые в данном случае могли оказать существенную помощь. И хотя казалось, что Амьен практически окружен немцами, не удалось добиться выполнения задачи первого дня наступления: осуществить тактический прорыв и захватить артиллерийские позиции британцев. В последующие дни наступление германской армии развивалось медленно и шло не в глубь, а поперек. В результате фронт, по которому теснили противника, увеличился с семидесяти до ста сорока километров, а то и больше. Примерно девяносто дивизий, вброшенных в плавильный тигель этой страшной битвы, не добились решающего исхода. К 4 апреля пехота обогнала артиллерию и вспомогательные службы, но силы ее истощились. Наступление захлебнулось. «Человек всегда все делает по частям», – написал Гинденбург в воспоминаниях.

9 апреля Людендорф приступил ко второму акту драмы, начал наступление на этот раз между Армантьером и Ле-Бассе. Основной удар был нанесен по двум португальским дивизиям, входящим в состав 1-й британской армии и ранее не принимавшим участия в боевых действиях. Превосходящая по численности германская армия хлынула в образовавшуюся брешь, но к 25 апреля наступление вновь захлебнулось. Потери немцев на тридцать процентов превышали потери союзников, и уже появились скептики, вроде генерала фон Лоссберга, начальника штаба 4-й армии, высказавшие сомнения относительно окончательного исхода. Получалось, что бессмысленно проливается кровь, что все действия противоречат истинному духу искусства ведения войны.

Однако Людендорф отчаянно стремился прорвать вражескую линию и обеспечить свободу маневра. Итак, наступил третий акт драмы. Этот акт состоял из отвлекающего наступления на активно сопротивляющийся Шменде-Дам, чтобы затем возобновить операции против британских армий во Фландрии. Третье германское наступление, вместившее усилия огромной армии и артиллерии, увенчалось взятием Суасона, и германские войска опять подошли к роковым водам Марны, оказавшись в семидесяти километрах от Парижа у Шато-Тьерри. Над французской столицей появилась германские аэропланы. Париж подвергся артиллерийским обстрелам. 5 июня, уже в третий раз, германское наступление было остановлено. Примерно в то же время генерал фон Куль заявил, что нехватка танков может оказать решающее значение.

Приблизительно в это же время полковник фон Гефтен, начальник внешнеполитического отдела Верховного командования (офицер связи между Генеральным штабом и министерством иностранных дел), вновь вернулся к идее о политическом наступлении. Он предложил начать пропагандистскую кампанию с помощью людей, занимающих видное положение в общественной жизни страны, которые смогли бы представить Германию как защитника западных государств от большевистского Востока. Он надеялся, что таким образом удастся сохранить завоеванные территории в Восточной Европе. Однако к тому моменту отношения между Верховным командованием и министерством иностранных дел совсем разладились. Людендорф с подозрением относился к пацифистским настроениям Кюльмана, статс-секретаря министерства иностранных дел. Безропотно сидящий в штабе император жаловался, что Верховное командование, рейхстаг и канцлер тянут его в разные стороны. Кюльман ясно видел, что основа любого движения к миру заключается в проявлении готовности восстановить независимость Бельгии. Людендорф утверждает, что в период с мая по июнь он убеждал министерство иностранных дел выступить с примирительным заявлением в отношении Бельгии; его последующие действия явно опровергают это утверждение. 24 июня Кюльман заявил в рейхстаге, что, столкнувшись с существующей вражеской коалицией, «войну нельзя закончить чисто военными средствами, без всяких дипломатических переговоров». Людендорф пришел в ярость. Подобное заявление, по его мнению, был сродни пораженчеству. Вместе с Гинденбургом они потребовали отставки Кюльмана. Новым статс-секретарем стал адмирал фон Гинце, военный представитель в Санкт-Петербурге. Людендорф все еще верил, что Англию стоит выслушать только в том случае, если она по собственной воле обратится к Германии.

В этот период дела на домашнем фронте шли все хуже и хуже. Германия голодала, а партия Тирпица и Каппа (Vaterlandspartei), высказывая неуместные замечания, что война продолжается с целью удовлетворить аппетиты капиталистов, еще сильнее обостряла обстановку. У Людендорфа возникли очередные проблемы. Страшные бои во Франции исчерпали германские резервы. Требования Людендорфа о немедленном призыве в армию двухсот тысяч человек оказались тщетны.

15 июля Людендорф отдал приказ о наступлении на Реймс, на этот раз с двух сторон силами двух тысяч батарей и сорока семи дивизий. Цель: отвести формирования врага от Фландрии, где опять планировалось мощное германское наступление. Информация о германских планах попала к врагам. 18 июля Фош, незадолго до этого назначенный командующим всеми франко-британскими силами, нанес танковый контрудар по германской армии в районе леса Виллер-Коттерэ и отбросил германскую армию на сорок пять километров. Десять германских дивизий были полностью уничтожены. Фактически Людендорф отдал приказ об отступлении еще 17 июня. Французы развивали успех под аккомпанемент тяжелых арьергардных боев, продолжавшихся до августа. Гинденбург уже понимал, что произойдет дальше. Он писал жене, что, если война будет проиграна, в этом нет его вины. Вина ляжет на родину, которая не смогла передать необходимый боевой настрой своим гражданам. Он не считал, что голод может служить достаточным оправданием. Как и Людендорф, Гинденбург полностью потерял связь с реальностью.

8 августа 4-я британская армия перешла в наступление на фронте между Альбером и Морейлем. В состав наступательной группировки были включены шестьсот тяжелых и средних танков. В боевой готовности находилась кавалерия. Порядка шести германских дивизий были попросту смяты. Это было начало конца. Отступающая пехота встречала подходящие резервы криками «Штрейкбрехеры!», это означало протест отчаявшихся людей, потерявших остатки последних сил. Теперь германское командование отказалось от наступательных действий и приняло решение перейти к обороне. Германские дивизии, хотя все еще вели упорное сопротивление, неуклонно отступали к Бельгии. По признанию Людендорфа, 8 августа 1918 года являлось самым черным днем германской армии в истории мировой войны. В этот день пришло осознание, что война проиграна. Армия должна любой ценой получить передышку, добиться перемирия, чтобы восстановить подорванную мощь. 13 августа в Спа состоялось заседание совета под председательством Вильгельма II, на котором присутствовали Гинденбург, Людендорф, Гертлинг и Гинце. Людендорф предложил продолжать оказывать решительное сопротивление и удерживаться у Бельгии. Гинденбург соглашался неофициально позондировать почву о проведении мирных переговоров, но не более того. Пока не улучшится военная ситуация, считал он, не должно идти речи об официальном предложении мира. Однако они оба согласились с предложением императора начать мирные переговоры через нидерландскую королеву или испанского короля.

Поскольку Людендорф относился к той категории людей, которые видят цель войны только в полном уничтожении врага, он легко мог представить, какие мирные условия будут навязаны Германии, а потому хотел заставить армию и народ сделать последнее, колоссальное усилие. Вся беда заключалась в том, что массы больше не желали подчиняться. Народ жаждал мира. Людендорф был готов сотрудничать даже с социал-демократами, только бы они подняли массы на последний бой. Ни Людендорф, ни Гинденбург все еще не понимали, что больше не властны над ситуацией. Теперь ими управляли силы, доселе им неизвестные.

Теперь Людендорф отказался от гибкой защиты в пользу лозунга «Стоять, где стоим», но после августовских событий враг доказал абсурдность этого призыва. Французы перешли в наступление в направлении на Шони, а британцы – в направлении на Бапом. В обоих направлениях использовалось большое количество танков и, несмотря на отсутствие какого-либо плана танковой атаки, наступление увенчалось успехом. В сентябре впервые предприняли атаку американцы, и Людендорф спешно приступил к строительству укрепленных позиций на Маасе и Рейне, одновременно приводя в порядок крепости Эльзаса и Лотарингии. На протяжении всего этого времени широкие масштабы приняли дезертирство и сдача солдат в плен, тем не менее старые, закаленные в боях дивизии не могли не вызывать уважения британских генералов, многие из которых понимали, что до окончательной победы остался год, максимум два.

В то время как Западный фронт продолжал удерживаться, маршал д'Эсперэ прорвал салоникский фронт. 15 сентября взбунтовалась болгарская армия. В тот же день австрийский император выступил с предложением о перемирии. 25 сентября с таким же предложением выступила Болгария. Сект, начальник штаба турецкой армии, все еще верил в возможность заключения «Губертусбургского мира» (завершил Семилетнюю войну 1756–1763 годов. Подписан в замке Губертусбург), благодаря которому мог быть восстановлен status quo[15]. Сект поднял голос за взаимопонимание с существующим правительством России, но, как и Гинденбург, Сект больше был не властен над происходящим.

Пессимистическая волна накрыла Верховное главнокомандование после получения известий с Балкан. Внезапно показалось, что Людендорф, по крайней мере на какой-то момент, потерял самообладание. Он потребовал немедленно заключить перемирие. Гинденбург настаивал на необходимости удержать в своих руках месторождения железной руды в Лонгви, но Людендорф с некоторой горячностью объяснил ему, что время ушло. На этом этапе Людендорф был готов рассматривать программу мирного урегулирования, известную как «Четырнадцать пунктов Вильсона». Программа не только предусматривала независимость малых народов, но и «свободу торговли», «свободу морей». Теперь Людендорф окончательно примкнул к армии политических деятелей. Он все еще верил, что переговоры помогут сохранить завоеванные восточные территории. Однако военные действия были прерваны. Предложение о бомбардировке с воздуха Лондона и Парижа отклонили; слишком уж подавляющим было превосходство союзников в воздухе. Поскольку Людендорф и Гинденбург считали несовместимым с их кодексом чести просить о перемирии, объясняться с рейхстагом был отправлен майор фон дер Иппенбург, который должен был сообщить о возможном крушении планов на западе.

Гертлинг был отослан в отставку, и император заменил его принцем Максом фон Баденом, имевшим репутацию либерала и пацифиста. Теперь Людендорф требовал, не теряя времени, начать переговоры о перемирии, поскольку на западе все может рухнуть в любой момент. Фоном шло огромное сражение. Британцы захватили морские базы на берегу Ла-Манша. В Восточной Франции уверенно развивалось франко-американское наступление. Макензен получил строгий приказ удерживать Румынию и ее богатые нефтяные месторождения, но едва ли это было выполнимо, когда генерал д'Эсперэ вступил в Белград.

Наконец в конце октября после обмена нотами президент Вильсон озвучил свои условия. Фактически, требование полной капитуляции. Это было уж слишком для Людендорфа; в обращении к армии за подписью Гинденбурга эти условия были названы неприемлемыми. Новый канцлер посчитал, что документ дезавуирует его власть. В результате Людендорф написал прошение об отставке. Император принял Людендорфа в Берлине и объяснил, что он должен рассматривать свою отставку как милость, поскольку должен теперь восстановить империю с помощью социал-демократов. Людендорф вновь, теперь уже устно, попросил об отставке, и император кивнул. Глубоко оскорбленный, но с высоко поднятой головой, Людендорф вернулся в Спа, чтобы попрощаться с сослуживцами.

Людендорф ушел, но Гинденбург остался. После отмены обращения к армии Гинденбург пришел к выводу, что с этого момента все переговоры о перемирии должны быть полностью возложены на правительство, и запретил Верховному командованию иметь к ним хоть какое-то отношение. Кто угодно может капитулировать, но только не руководство армии.

История отречения императора под давлением американского президента и в преддверии революции рассказывается так часто и настолько подробно, что нет смысла останавливаться на ней в нашем повествовании. Вообще-то уничтожение монархии привело к уничтожению прусской армии, Генерального штаба, военного кабинета и всех других институтов, напрямую зависевших от власти монарха. Но хотя монархия рухнула, армия, приспособившись к новым условиям, сохранила преемственность.

В этот трудный переходный период особенно выделился один человек. В связи с отставкой Людендорфа Генеральный штаб предложил несколько кандидатур на вакантное место. В список претендентов вошли фон Куль, фон Сект, фон Лоссберг и Гронер. До Секта было трудно добраться, поскольку проливы находились в руках союзников. Из оставшихся трех претендентов Гронера, уроженца Южной Германии, усиленно поддерживали демократические партии. Таким образом, новым генерал-квартирмейстером и советником Гинденбурга стал Гронер. Он был первым убежденным демократом, который когда-либо занимал ведущее положение в Генеральном штабе.

Именно Гронер в тот роковой день 9 ноября произнес фразу, ясно показавшую, что наступила новая эпоха. Накануне, 8 ноября, когда во всех главных городах развевались красные флаги и солдаты выбирали солдатские советы по образу русских Советов, генерал фон Линсинген готовился сразиться с берлинскими рабочими. Гронер, чтобы быть готовым ко всяким случайностям, конфиденциально задал два вопроса командующим Западным фронтом.

Вопрос первый: будут ли армии сражаться за императора против родины? В двадцати трех случаях ответы были отрицательные, в пятнадцати случаях неопределенные. Только генерал фон дер Шуленбург, начальник штаба кронпринца, дал положительный ответ. Второй вопрос: согласятся ли войска, чтобы их использовали для подавления подрывной деятельности большевиков? Двенадцать командующих ответили положительно, девятнадцать не смогли дать ответа и восемь ответили отрицательно. Результаты сообщили императору. Что бы сказал Вальдерзе, узнай он, что встал вопрос о солдатском неповиновении? Но Гронер понимал, что на карту поставлено больше чем просто существование монархии. Он думал о Германии и германской армии. На историческом совете 9 ноября Шуленбург опять настаивал на боевых действиях, но Гинденбург не поддержал его. Когда заговорили о внушающей опасение атмосфере в войсках, император напомнил о солдатской присяге на верность. Вот тогда-то Гронер и заявил императору, что в нынешних обстоятельствах это не более чем фикция.

Этими словами он разрушил Пруссию и растоптал прусскую армию. Однако Генеральный штаб не только выстоял, но продолжил свою деятельность. Когда депутат от социал-демократической партии Шейдеман провозгласил в Берлине республику, Генеральный штаб продолжал, словно скала, стоять под руководством таких исполинов, как начальник штаба и генерал-квартирмейстер. Гинденбург твердо придерживался политики отказа от участия в переговорах. Единственным офицером, входившим в делегацию на мирных переговорах, был бывший военный атташе в Париже генерал фон Винтерфельд. Руководитель делегации Эрцбергер, сообразительный, схватывающий все на лету, утверждал, что союзники предпочтут вести переговоры с гражданскими лицами. Этим он оказал Генеральному штабу большую услугу. Оказал ли он услугу государству – уже другой вопрос.

Совершенно ясно, что для штабных офицеров известие об отречении императора в первый момент стало сродни смертельному удару. Сект, являвшийся средоточием всех надежд, узнал об этом в поезде, который вез его из Константинополя домой. Это известие вызвало у бесстрастного, сдержанного человека, каким являлся Сект, слезы. Армия потеряла «королевский щит». С этого момента люди подобные Секту стали подыскивать новый символ и новые атрибуты, чтобы поддержать государство, опорой которого, по мнению офицеров, должны были быть порядок и власть. Вот почему позже генерал фон Рабенау, один из ближайших сотрудников Секта, назвал ноябрьские события «мерзким ноябрьским восстанием»: оно разрушило эти опоры.

Людендорф, поверженный титан, узнал о новостях, находясь в скромном пансионе в Берлине. Он не испытал удивления и почувствовал не печаль, а ярость. Будучи человеком крайне самонадеянным и неспособным к трезвой самооценке, Людендорф, презрев цивилизованные традиции своего времени, стал размышлять о тайной власти евреев, масонов и иезуитов. Его интерес к мистике и всему связанному с ней стал просто патологическим. Он начал писать мемуары, поскольку истинный немец, по его мнению, извлекает уроки из событий прошлого. С присущей ему наглостью Людендорф заявил, что революционеры очень сглупили, позволив ему остаться в живых. Когда подозрительные личности начали слоняться у его дома в Берлине, он предпочел укрыться у одного из шведских друзей.

Незадолго до отъезда Людендорфа посетил английский генерал сэр Малькольм. Людендорф стал осыпать оскорблениями правительство и народ, которые, как он считал, покинули его в беде. Он заявил, что немцы больше не достойны своих воинственных предков. «Вы стараетесь убедить меня, генерал, что вам нанесли предательский удар?» – поинтересовался Малькольм. Людендорф пришел в восторг от подобной постановки вопроса. «Вот именно! – вскричал он. – Они нанесли мне предательский удар. Вот именно, предательский удар!»