Победа держав антигитлеровской коалиции над германским фашизмом принесла Мадриду новые тревоги. Но Франко не терял веры в возможность участия Испании в воссоздающемся мировом сообществе. Для этого он не жалел слов, пожалуй, никогда еще за годы своего правления он не был так щедр на обещания перемен ни своим соотечественникам, ни иностранным слушателям. 16 июля 1945 г., за день до открытия в Сан-Франциско конференции стран-учредительниц ООН, в интервью агентству ЮПИ он заявил: «Испания находится на пути политической свободы» и выразил желание сотрудничать с Англией и США. Он говорил, что никогда не был союзником Гитлера, никогда не хотел вступить в войну и даже отговаривал Муссолини от нападения на Францию[282].

На другой день кортесы одобрили Хартию испанцев: вопреки прокламировавшемуся в недавнем прошлом антиконституционализму в новые времена режим «осчастливил» испанцев некоторым подобием конституции. Им было обещано соблюдение гражданских прав — неприкосновенность личности и жилища, тайна переписки. Отныне никто не мог быть арестован иначе, как в случаях, установленных законом, и вопрос о продлении ареста или освобождении должен был быть решен в течение 72 часов после задержания. Хартия декларировала свободу ассоциаций, если «они преследуют дозволенные цели», и свободу выражения идей, если они «не посягают на основные принципы государства». Механизма гарантии прав гражданина Хартия не предусматривала[283].

Выступая перед национальным советом фаланги, Франко заявил, что у испанцев нет иной альтернативы, кроме выбора между режимом, который он назвал мирной революцией, и коммунизмом. Политическая система западных держав-победительниц, по мнению каудильо, также не подходила для испанцев, ибо испанская история свидетельствует, что всякая попытка импорта любой внешней доктрины обречена на неизменный провал в силу своего несоответствия национальному характеру и традициям[284].

Два дня спустя был реорганизован правительственный кабинет. Впервые генеральный секретарь Национального движения (фаланги) не получил министерского портфеля. Министерство образования возглавил католик X. Ибаньес Мартин. Но самую большую жертву Франко принес, как считали в близких к нему кругах, сменив на посту министра иностранных дел фалангиста Лекерику, к которому испытывал дружеские чувства, на А. Мартина Артахо, лидера Католического действия.

Одним из мотивов такого назначения была надежда на то, что для дипломатического мира Западной Европы, где позиции христианских демократов были весьма значительны, католик Мартин Артахо будет более приемлемым, нежели фалангист Лекерика. Но особые надежды возлагались на благоприятную для режима реакцию американской католической общины.

Честь «открытия» Мартина Артахо как «великого дипломата» принадлежала епископу Мадрида — Алькалй доктору Леопольде Эихо-и-Гараи. Раньше, чем кто-либо из представителей высшего духовенства усвоивший терминологию фалангистской риторики, за что и получил в свое время прозвище «голубого епископа», Л. Эихо после разгрома европейских держав «оси» счел уместным вспомнить о существовании «Католического действия» и входившей в его систему университетской «Национальной католической ассоциации пропагандистов», видная роль в деятельности которой принадлежала Мартину Артахо. Последнего к тому же связывало многие годы сотрудничество с Анхелем Эррерой, начавшееся еще во времена «El Debate» в 30-е годы.

Было также известно о тесных связях Мартина Артахо с Ватиканом и даже о «старой дружбе» с папой Пием XII, начавшейся еще в бытность последнего государственным секретарем. В те дни в журналистских кругах Мадрида имела хождение такая «периодизация» внешней политики франкистской Испании, данная известным острословом Аугустином Фоксй: «Во времена Серрано Суньера, когда ты звонил по телефону в министерство, тебе отвечали: «Арриба Эспанья! Это министерство иностранных дел». В эпоху Хорданы и Лекерики ответ был: «Вива Эспанья! Это министерство иностранных дел». Теперь, когда настали дни Мартина Артахо, ответ стал таков «Аве Мария, Дева Пречистая. Это монастырь иностранных дел»[285]. Но все было тщетно: международное сообщество отказывалось принять в свои ряды Франко, а значит, и Испанию.

Реакция внешнего мира на испанские новшества разочаровала Мадрид: речь идет о решениях Потсдамской конференции. 17 июля, на первом же заседании, глава делегации Советского Союза И. Сталин внес предложение «рассмотреть также вопрос о режиме в Испании».

Вопрос об Испании рассматривался на третьем заседании конференции. Первым взял слово Черчилль. Он сказал: «Британские правительства — настоящее и предыдущее — питают ненависть по отношению к Франко и его правительству. Меня неправильно поняли и говорили, что я отношусь дружелюбно к этому господину. Все, что я сказал, это было то, что в испанской политике заключается больше, чем только карикатуры на Франко. Я считаю, что постоянное истребление людей, брошенных в тюрьмы за то, что они совершили 6 лет тому назад, и разные другие обстоятельства в Испании, по нашим английским понятиям, совершенно недемократичны… Где я вижу затруднения в принятии проекта, предложенного генералиссимусом, так это в первом пункте, где говорится относительно разрыва всяких отношений с правительством Франко, которое является правительством Испании. Мне кажется, что такой шаг по своему характеру, имея в виду, что испанцы горды и довольно чувствительны, мог бы иметь своим последствием объединение испанцев вокруг Франко вместо того, чтобы заставить их отойти от Франко. Поэтому разрыв дипломатических отношений с правительством Испании мне кажется неудовлетворительным способом разрешения вопроса… Я думаю, что такой шаг может только укрепить положение Франко, а если его позиции будут укреплены, то нам придется терпеть от него обиды или употребить против него свои силы… Мне кажется, что власть Франко находится сейчас под угрозой, и я надеюсь, что дипломатическим путем удастся ускорить его падение…»

В отличие от Черчилля Трумэн был краток, но позиция его была аналогична позиции Черчилля: «У меня нет сочувственного отношения к режиму Франко, — заявил он, — но я не хочу участвовать в испанской гражданской войне. Для меня достаточно войны в Европе. Мы были бы очень рады признать другое правительство в Испании вместо Франко, но я думаю, что это такой вопрос, который должна решать сама Испания»[286].

Отвечая Черчиллю и Трумэну, высказывавших предположение, что способ разрешения испанского вопроса, предложенный Советским Союзом, может привести к новой гражданской войне, глава советской делегации сказал: «Я не предлагаю военного вмешательства, я не предлагаю развязывать там гражданскую войну. Я бы только хотел, чтобы испанский народ знал, что мы, руководители демократической Европы, относимся отрицательно к режиму Франко. Если мы об этом в той или иной форме не заявим, испанский народ будет иметь право считать, — что мы не против режима Франко. Он может сказать, что, поскольку мы не трогаем режима Франко, значит, мы его поддерживаем.

Какие имеются средства дипломатического порядка, которые могли бы показать испанскому народу, что мы не на стороне Франко, а на стороне демократии? Допустим, что такое средство, как разрыв дипломатических отношений, является чересчур сильным, а нельзя ли нам подумать насчет других, более эластичных средств дипломатического порядка? Это необходимо сделать для того, чтобы испанский народ знал, что мы симпатизируем ему, а не Франко»[287].

На четвертом заседании 20 июля государственный секретарь США Д. Бирнс представил проект решения глав трех правительств о том, что «они поддержат вступление Италии в Организацию Объединенных Наций, но что они не будут поддерживать вступление Испании в Организацию Объединенных Наций до тех пор, пока Испания будет оставаться под контролем режима, существующего в этой стране в настоящее время»[288].

Специального документа об Испании не было принято, но в решении конференции «О заключении мирных договоров и о допущении в Организацию Объединенных Наций» 20 июля был включен особый пункт о том, что «три правительства считают себя, однако, обязанными разъяснить, что они со своей стороны не будут поддерживать просьбу о принятии в члены, заявленную теперешним испанским правительством, которое, будучи создано при поддержке держав оси, не обладает, ввиду своего происхождения, своего характера, своей деятельности и своей тесной связи с государствами-агрессорами, качествами, необходимыми для такого членства»[289].

Решения Потсдамской конференции вызвали некоторую деморализацию в Мадриде, но не у Франко: он ожидал вооруженного вмешательства держав-освободительниц, ибо такова была воля, как он предполагал, самого Сталина, роль которого в решениях конференции каудильо явно переоценивал. Тем не менее решения Потсдамской конференции побудили Франко ускорить проведение своей «операции» по дистанцированию режима от нацизма. 4 августа он подписал правительственную декларацию, где решительно отвергались «намеки, содержащиеся в решениях трех держав, пристрастные и несправедливые». Страна, говорилось в декларации, оставалась «нейтральной, свободной и независимой в двух наиболее великих и ужасных войнах, какие знала история»[290].

Конец года принес новые тревоги Мадриду — 21 ноября был отозван посол Норман Армюр, и Вашингтон не назначил ему преемника. Однако осталось посольство США, а значит, и сохранились дипломатические отношения между двумя странами. Тем не менее Франко надеялся, что ему удастся «переждать ситуацию». В 1946 г. эти надежды многим в стране и особенно за рубежом представлялись беспочвенными. Но Франко был прав.

Одновременно госдепартамент опубликовал сборник статей, состоящий из пятнадцати документов, подтверждавших связь испанского правительства с европейскими державами «оси».

Мадрид выразил протест Вашингтону также против публикации госдепартамента (в ноте она названа «Белой книгой»): испанское правительство энергично выступило против нападок на испанский нейтралитет[291].

Как-то Николас Франко показал брату две фотографии: на одной — мертвые тела Муссолини и Клары Петаччи, на другой — Альфонс XIII спускается с трапа корабля в порту Марселя в апреле 1931 г. Обе фотографии произвели большое впечатление на Франко: «Если дела пойдут плохо, я закончу свой земной путь, как Муссолини, буду сопротивляться до последней капли крови. Я не сбегу, как это сделал Альфонс XIII». Осуждал он и своего покровителя, сделавшего в свое время так много для его карьеры. «Я никогда не совершу неразумного поступка, который сделал Примо де Ривера, и не выйду в отставку. Отсюда (из Эль Пардо. — С. П.) — прямо на кладбище»[292]. Франко и в эти тревожные для режима дни не терял присутствия духа: в этом были убеждены как его сподвижники, так и немногочисленные визитеры из внешнего мира. Он никогда не сомневался в своей исторической миссии, возложенной на него свыше. Но, будучи прагматиком, не чуждым известного цинизма, он действовал в духе пословицы, соответствующей русскому варианту: «На Бога надейся, но сам не плошай».

В своих интервью британским и американским корреспондентам он не уставал повторять, что фаланга не оказывает того влияния на политическую власть в Испании, как это представляется за рубежом. Он напоминал, что лишил фалангу контроля над прессой, передав его министерству просвещения, которое возглавлял католик Ибаньес Мартин и в котором влияние католической церкви было безгранично, что вместе с назначением А. Мартина Артахо министром иностранных дел и отставкой Арресе вносило существенные коррективы в составляющие внутреннего «баланса сил». Он даже дал указание молодым фалангистам выйти 1 октября 1945 г. на дефиле в честь девятой годовщины его пребывания у власти под государственными, а не фалангистскими знаменами.

Когда 9 февраля 1946 г. Генеральная Ассамблея ООН объявила «моральный бойкот» Испании, Франко с балкона муниципалитета в Сеговии бросил в толпу слова: «Если наша добрая воля не понята и мы не можем жить, глядя на внешний мир, мы будем жить, глядя внутрь». Воистину, еще раз подтвердилось сложившееся мнение, что Франко всегда полон был решимости защищать до самой смерти позиции, им завоеванные.

Какое содержание вкладывал каудильо в свои слова, Испания и весь мир с негодованием узнали несколькими днями позже: 20 февраля Мадрид официально объявил о казни Кристино Гарсиа и его девяти товарищей-коммунистов, осужденных на смерть несколькими неделями до этого. В мрачной атмосфере Испании тех дней казнь десяти коммунистов не была единичным эпизодом — в эти дни готовился процесс над 37 социалистами, в ожидании своей судьбы томились в тюрьмах члены двух групп «Фронта либертарного освобождения», созданных по решению НКТ и разгромленных в конце 1945 — начале 1946 гг. Но казнь Кристино Гарсиа, одного из руководителей маки на юге Франции, носила характер дерзкого вызова всем тем, кто надеялся на кардинальную смену режима в Испании.

Эта акция Франко дорого обошлась Испании. Ответные меры «внешнего мира» не заставили долго ждать.

Но Франко не поколебали ни закрытие границы правительством Франции 1 марта 1946 г., ни декларация правительств Великобритании, Франции и США, в которой говорилось: «Уход Франко должен произойти мирным путем, фаланга должна быть распущена и учреждено переходное или временное правительство, при котором испанский народ мог бы свободно решать, какой образ правления он желает, и выбрать своих лидеров»[293].

9 декабря 1946 г., когда в ООН начиналось обсуждение проекта резолюции, рекомендовавшей странам-членам ООН отозвать послов из Мадрида и впредь не принимать Испанию ни в ООН, ни в специализированные учреждения ООН, пока существует режим, Франко с балкона королевского дворца, обращаясь к тем, кто запрудил площадь Ориенте, осудил сам факт обсуждения резолюции как вмешательство во внутренние дела других наций. И он находил отклик — над толпой реяли плакаты: «Богатый или бедный, не забудь, что ты испанец».

Чувство горечи за унижение национального достоинства было отнюдь не единственной болевой точкой, воздействие на которую давало ожидаемый Франко эффект. Другой — было поддержание в населении страха перед возможностью возобновления гражданской войны.

Сульцбергер в заметке «Последнее фашистское государство» передает содержание беседы, состоявшейся 11 февраля 1946 г. в Мадриде с В. Батерворсом, поверенным в делах посольства Вашингтона, и с П. Бонсалом, первым секретарем. Согласно Бонсалу, «около 70 процентов населения — это те, кто потерпел поражение в гражданской войне и ждет смены правительства»[294]. То было время, когда в стране сохранились партизанские отряды, оставшиеся со времен гражданской войны и пополняемые беглецами, спасавшимися от репрессий. Эти островки сопротивления были повсюду — в Эстремадуре, Каталонии, Андалусии, Астурии-Леон, в Галисии, Леванте и Кастилии. Порой их положение было трагическим. Зачастую только передача подпольного радио «Эспанья Индепенденте» («Независимая Испания») связывала их. По словам ветерана Объединенной социалистической партии Каталонии Мигеля Нуньеса, только за предоставление крова для партизан или за попытку передать им еду людей бросали в тюрьмы на многие годы[295]. Обескровленная бесконечным кровопусканием непрекращавшегося правительственного террора, страна еще не стряхнула оцепенение, порожденное страшными последствиями поражения Республики.

Мартин Артахо в письме послу Испании в Лондоне в декабре 1945 г. признался, что его страшит не столько перспектива оказаться, если применять военную терминологию, «в международном котле», сколько «встреча у ворот Испании с призраком разбитого в 1939 г. врага»[296]. Чтобы этот призрак не приобрел плоть и кровь, перейдя границы Испании, было реорганизовано Главное управление безопасности. В декабре 1946 г. оно информировало, например, что в течение сентября-декабря «силами политико-социальной бригады раскрыты и дезактивированы подпольные группы в Барселоне», разделявшие платформу Коммунистической партии Испании, имевшие военную организацию, прежде всего из тех, кто в прошлом сражался в Республиканской армии. Опасность виделась и в повторении имевших место попыток вторжения через границу в конце 1944 г. в Пиренеях, в окрестностях Вал-д'Оран.

По сведениям службы информации Главного управления безопасности, в окрестностях Марселя в октябре 1946 г. наблюдалась активизация партизанских отрядов. Консул Испании во Франции сообщал из По 9 ноября того же года о Сантьяго Каррильо, основателе террористической организации «Сражающаяся молодежь», о подобных же группах, стоящих на платформе социалистов. И даже в марте 1950 г., когда партизанского движения уже практически не существовало (разрозненные очаги его сохранялись со времен гражданской войны), посланник Мадрида во Франции специально сообщил по телефону в министерство иностранных дел, что в Париже находятся генералы республиканской армии Листер и Модесто. Об этом его персонально поставило в известность министерство внутренних дел Франции. Но граница Испании была закрыта не только для проникновения извне, причем лиц с сугубо мирными намерениями, но и для выезда[297].

Разрешение на въезд и выезд из страны мог дать ни больше ни меньше как министр иностранных дел: об этом свидетельствуют многочисленные прошения на его имя, сохранившиеся доныне в архиве министерства. Эти прошения были подписаны коммерсантами, служащими Института национальной индустрии, священниками, реже — родственниками проживающих за границей испанцев.

20 февраля, в день, когда Мадрид объявил о казни Кристино Гарсиа, корреспондент «The New York Times» Сульцбергер удостоился приема в Эль-Пардо. Корреспондента, как он впоследствии писал, встретил невысокий плотный человек в аккуратной военной форме, с полным бледно-оливковым лицом и принужденной улыбкой. Это был Франко. Во время беседы его маленькие нервные руки все время находились в движении. Переводил барон де ла Торрес.

То, что произошло потом, была не беседа двух лиц, а монолог одного Франко. Франко сообщил Сульцбергеру, что, по его мнению, большинство испанцев предпочитает монархическую систему правления как более устойчивую, нежели республиканская, что он сам — монархист, и традиционная система правления в Испании — монархическая. Современная монархия, как он полагает, может подняться до методов президентского режима. Он пытался внушить зарубежному гостю, что существующее в Испании правительство можно рассматривать как переходное, прибавив при этом, что его «счастливейший день настанет тогда, когда ему не нужно будет тревожиться о будущем его страны». Время окончания этого периода он не определил.

Когда Сульцбергер завел речь о фаланге, Франко ответил, что многие иностранцы неправильно понимают роль фаланги, которая никогда не была политической партией, а просто отражает «дух нашего дела в гражданской войне», и основная идея фаланги — антикоммунизм. Он заверил Сульцбергера, что фалангистской милиции больше не существует, а остались лишь отряды типа бойскаутских. Неверным объявил он и представление, что спустя семь лет после окончания гражданской войны и почти год после мировой в Испании все еще остается полувоенное положение: суды и законы, по его словам, функционировали нормально, и в тюрьмах не было ни одного человека, кто бы содержался там без суда. Созданный Франко образ Испании Сульцбергер переложил на страницы представляемой им газеты[298]. Были и другие визитеры.

За день до опубликования тройственной «Декларации» 3 марта кардинал Спеллман проездом из Рима провел три часа в Мадриде. Это время он употребил на беседу с Мартином Артахо, которая, как подчеркивали ее участники, носила частный характер. Местом для беседы были избраны стены американского посольства. Кардинал сообщил испанскому министру иностранных дел, что Ватикан склоняется в пользу восстановления монархии, т. к. полагает, что это — наилучший выход. В связи с чем ему, Спеллману, папой Пием XII дано поручение оказать соответствующее воздействие на окружение Франко[299].

Находясь в международной изоляции, ведомое Франко правительство Испании тем не менее продолжало проводить институционные изменения, заявленные еще в канун окончания войны. 6 июля 1947 г. в результате «прямой консультации с нацией» главы государства, иначе говоря, плебисцита, был одобрен «Закон о наследовании поста главы государства»: из 17 178 812 голосовавших 14 145 165 высказались за монархию. 20 дней спустя Франко подписал этот закон, в соответствии с которым Испания объявлялась «католическим, социальным и представительным государством, которое в соответствии со своей традицией провозглашает себя конституированным как королевство»[300].

Много лет спустя, уже после смерти Франко, когда свершился мирный переход от диктатуры к демократии, известный испанский историк Л. Суарес Фернандес, рассматривая «Закон о наследовании» в исторической ретроспективе, расценил его как обещание реставрации монархии, которое Франко выполнил много лет спустя, как меру, способствующую первому шагу демократического характера к открытому обществу. По мнению исследователя, начиная с 1947 г., вопреки воле Г. Трумэна, никогда не скрывавшего своего негативного отношения к Франко, правительство США рационально изменило свою политику в отношении к Испании[301].

И действительно, поверенный в делах США в Испании Кальберстон в донесении госсекретарю высказался за «естественную либерализацию режима». Однако для ее успеха, по мнению американского дипломата, была необходима экономическая и финансовая реконструкция, а также политическая эволюция испанского правительства.

Политическая эволюция не входила в планы Франко. А вот к тому, чтобы внешний мир поверил, что идеологический «баланс сил» в стране претерпел изменения, Франко приложил немало усилий.

Помимо чисто внешнего камуфляжа — устранения с фасада режима его наиболее одиозных фашистских аксессуаров — правители страны сочли необходимым пойти на некоторые перемещения в системе блока националистов, поменяв для его компонентов места на своеобразной иерархической лестнице. Этот допускаемый перевес одних компонентов блока «победителей» над другими строго дозировался с тем, чтобы «жертва», понесенная во имя сохранения режима, не была чрезмерно обременительной и не спровоцировала бы центробежных тенденций.

Вызывавшей резко отрицательную реакцию на внешнеполитической арене фаланге пришлось уступить некоторые позиции консервативно-клерикальным компонентам, выдвигаемым режимом в этих сложных для него внешних условиях на первый план в системе государственной власти. И хотя при определении идеологической ориентации режима все еще принимались во внимание клише, пропагандируемые основным органом Института политических исследований «La revista de estudios politicos», в «обоснование своей враждебности к либерализму и восхваления тоталитаризма»[302] власти проявляли все более заметный интерес к аргументации журнала «Arbor», с 1945 г. официального органа Высшего совета научных исследований.

Р. Кальво Серер, один из основателей и руководителей журнала, видел тогда миссию Высшего совета научных исследований в утверждении католицизма как динамичной доктрины, призванной «рехристианизировать» культуру, обязанную христианству своим рождением. И если в предшествующий период, ограничиваясь рамками авторитарной тенденции, идеологи обоих центров прилагали немалые усилия для совмещения «новейших» построений европейского фашизма с католической доктриной государства, конструируемой в первую очередь на основе идей М. Менендеса Пелайо, препарированных применительно к эпохе, то теперь руководители режима, не заботясь о «равновесии», сочли нужным явное предпочтение отдавать последним.

Это было вызвано надеждой не только на благоприятную реакцию за рубежом, но и на благосклонный прием консервативного крыла режима, монархистов в первую очередь. Цель эта казалась тем более легко достижимой, что, как отметил испанский исследователь С. Петшен, «все испанцы, начиная с 1939 г., на протяжении многих лет находились под влиянием идей Менендеса Пелайо». Под «всеми» подразумевались так называемые победители. Побежденная Испания во внимание не принималась. Как гимн в школах и студенческих аудиториях, повторялись слова Менендеса Пелайо, произнесенные в Ретиро в 1881 г.: «Я провозглашаю тост… прежде всего за апостолическую римскую католическую веру, которая на протяжении семи веков борьбы побуждала нас к отвоеванию родной земли и которая на заре Возрождения открыла кастильцам девственные леса Америки… За католическую веру, являющуюся субстратом, сущностью и всем тем, что есть самого величественного в нашей теологии, нашей философии, нашей литературе и нашем искусстве».

Можно согласиться с теми исследователями франкизма, испанскими и зарубежными, которые полагают, что 1945 г. знаменует новую дату в истории режима. Профессор Сарагосского университета М. Рамирес определяет режим на этом этапе (1945–1960 гг.) как «эмпирио-консервативную диктатуру»[303].

«Официальный», интеллектуальный мир Испании, а впоследствии и многие исследователи, определили этот идеологический комплекс как «национал-католицизм». По обоснованному суждению Г. Морана, в сотворении этой идеологии большую роль сыграл сам Франко. Символами национал-католицизма для многих верующих испанцев были: «Каудильо и Святая мать церковь». Католические ценности определяли культуру, социальную жизнь и даже политику. Ибаньес Мартин призвал искоренять нейтральную идеологию, иными словами, нельзя быть нейтральным в вопросах католической веры и ставить под сомнение апостольскую миссию как историческую миссию Испании. Свою же миссию министр образования видел в том, чтобы способствовать искоренению «светского» в образовании и научных исследованиях. Моран даже пришел к выводу, что в Испании, в отличие от Германии и Италии, не было места для светского фашизма[304].

Большое значение в изменении образа Испании в глазах общественного мнения послевоенной Европы консервативное крыло Мадрида придавало привлечению на сторону режима как представителей политической и интеллектуальной элиты либералов в стране, так и противников Республики народного фронта, все еще находившихся за пределами страны. Во время гражданской войны они поддерживали «Белую Испанию», сыновья Г. Мараньона и X. Ортеги-и-Гассета сражались в рядах националистов, но их отцы находились в раздумье: Франко для них был неприемлем. Одним из первых желание вернуться на родину в то время выразил великий испанский мыслитель 72-летний Хосе Ортега-и-Гассет, с 1942 г. проживавший в Португалии. Но надо было еще получить формальное разрешение властей.

Большую роль в том, что это разрешение было получено, сыграл Мануэль Аснар, известный публицист и историк, в то время занимавший высокий пост в посольстве Испании в Вашингтоне[305]. 9 июля, за двенадцать дней до отставки Лекерики, в письме министру иностранных дел он доказывал, что «философ только критиковал неуклюжесть цензуры над прессой, литературой и исследованиями, а в остальном был весьма благосклонен: возвращение Ортеги будет сильным ударом для красных, действующих вне Испании».

Испанская пресса того времени много писала о прошлых публикациях X. Ортеги-и-Гассета, в том числе и о его статье в «El Sol», опубликованной в марте 1925 г. в период диктатуры Примо де Ривера, в которой он критиковал конституционно-олигархический либерализм Романонеса, выступая против его призыва «создать единый конституционный фронт против диктатуры Примо де Ривера». «Arriba» от 12 августа 1945 г. напомнила о том, что Хосе Антонио Примо де Ривера обожал Ортегу и даже опубликовал в журнале «Haz» 25 декабря 1935 г. восторженную статью о нем.

По мнению Г. Морана, «Испания в послевоенной Европе была более близка образу мышления Ортеги, чем Республика Народного фронта». Он напоминает, что переводчик «Восстания масс» Дж. Брауэр эволюционировал от ультраконсерватора до активного антифашиста, участника Сопротивления и был расстрелян нацистами. Иное дело — Ортега-и-Гассет. По мнению Морана, в 1937–1938 гг. он эволюционировал от демократического либерализма к либерализму авторитарному. Другими словами — от либерализма XIX века к авторитаризму, «обусловленному обстоятельствами», который потребует от тоталитаризма фашистского типа восстановления социального порядка без риска социалистической опасности.

Иными словами, Ортега, как и многие испанские либералы, хотел бы видеть во Франко генерала Монка времен Славной английской революции, «почтительно» передавшего власть королю.

Г. Моран ссылается на письмо Ортеги Г. Мараньону по поводу «Пакта в Мюнхене», который философ расценил как первый шаг к тому, что в своем «Эпилоге» он назвал «временным соглашением» между тоталитарными государствами и либералами.

С 1937 г. и до конца нацизма Ортега опубликовал в Германии статьи в «Europuischer Revue», «Der Volkswart» и «Das Reich»[306].

Формально разрешение на въезд в Испанию дал министр внутренних дел Блас Перес, декан факультета права Барселонского университета во времена диктатуры Примо де Риверы. Но за этим разрешением стоял сам Франко в надежде, что этот жест будет положительно воспринят внешним миром.

Но Ортега вскоре разочаровал Франко: ему стало известно, что 22 октября 1945 г. британский посол в Мадриде принял каталонца Хуана Вентозу. Тот сообщил послу, что предполагается создание временного Комитета, который подготовит отставку Франко и установит монархию. В этот Комитет наряду с такими личностями, как Хосе Мария Хиль Роблес, генерал Альфредо Кинделан, Сальвадор Мадарьяга, Грегорио Мараньон, должен войти и Ортега-и-Гассет. И это не должно вызывать удивления: по обоснованному суждению Морана, «Возможно, в узком смысле, Ортега никогда не был демократом, но либералом был всегда. До самой смерти»[307].

Но и Франко разочаровал Ортегу: он вовсе не имел намерения следовать примеру генерала Монка. И миссию свою видел вовсе не в том, чтобы «очистить Испанию» от коммунистов и сходных с ними сил, открыть дорогу «новому либерализму», а в том, чтобы удержать позиции, однажды им завоеванные, до конца. «Из Эль Пардо — только на кладбище».

Но и о «внутреннем» мире Франко не забывал. Чтобы объяснить враждебность «внешнего» мира к Испании, Франко вновь, как и в годы гражданской войны, попытался внушить испанцам, что все их беды — следствие заговора всемирного масонства.

Пятьдесят статей, посвященных масонству, опубликованные в «Arriba» в 1946–1951 гг. под псевдонимами Хуан де ла Коста и Хаким Бур, были затем собраны в книгу «Масонство», увидевшую свет в 1952 г. Автор — X. Бур. Двадцать девять лет спустя Национальный фонд Франсиско Франко раскрыл псевдоним X. Бура: им был сам диктатор[308].

Как следует из текста книги, Франсиско почитал благом решения Трентского вселенского собора 1545–1563 гг., которые «развели» католическую Испанию того времени с протестантской и светской Европой. «Нашествие» идей Просвещения автор определил как «просачивание зла». Он был убежден, что масонство всегда было орудием Англии, выкованным для подкопа под мощь Испанской империи, дабы низвести ее до уровня страны слабой и бедной.

По мнению X. Бура-Франко, начиная с Фелипе Уортона, основателя первой масонской ложи в Испании в 1728 г., и до конца наших дней, «масонство приложило руку ко всем несчастьям родины. Оно было тем, кто спровоцировал падение Энсенады. Тем, кто добился изгнания иезуитов, кто сплотил «офранцуженных», кто подорвал нашу империю, кто разжигал страсти в наших гражданских войнах и кто содействовал тому, чтобы противоречия углублялись. И в наш век масонство было тем, кто сокрушил Мауру и кто поносил монархию и, наконец, кто яростно сопротивлялся нашим усилиям, направленным на достижение прочной независимости. Масоны в Испании означают следующее: предательство родины и угроза религии»[309].

Известный, возможно, самый известный исследователь истории масонства в Испании Хосе Феррер Бенамели отмечает своеобразную аберрацию исторического видения Бура-Франко. Ограничимся лишь упоминанием, что отставка Зенона Энсенады, крупнейшего государственного деятеля Испании XVIII века, реформатора армии, при котором флот Испании вышел на второе место в мире, никак не связана с интригами масонов. Карл III, сменивший на престоле Филиппа VI, сменил и всю «команду» своего предшественника. В этом он следовал примеру всех властителей всех времен. О причинах падения Антонио Мауры речь уже шла в первой главе. Приказ об изгнании иезуитов пришел из Рима.

Многие исследователи отмечали, что у X. Бура-Франко было немало соавторов и предшественников. И среди них — Карреро Бланко, который в беседе с Ромеро, известным испанским историком, сказал: «Для меня наиболее величественные страницы нашей истории — это те, которые охватывают период с конца пятнадцатого и до середины XVIII века, наиболее печальные — те, когда мы утратили наше лицо, дабы приспособиться к иностранной моде: от середины XVIII века и до нашей войны за независимость»[310].

Феррер Бенамели, в свою очередь, замечает, что в книге «Масонство» Франко лишь повторил с незначительными вариантами то, что содержалось в преамбуле закона от 1 марта 1940 г.: «В утрате колониальной империи, в жестокой войне за независимость, в гражданских войнах прошлого века, иссушивших Испанию, ускоривших падение конституционной монархии и взорвавших диктатуру (имеется в виду диктатура Примо де Риверы. — С. П.), в многочисленных преступлениях государства всегда можно обнаружить совместные действия масонов и анархиствующих сил»[311]. Но были у Франко и другие предшественники.

По мнению Абеля Молинса, автора статьи «Проникновение масонов в государственные учреждения», многие депутаты кадисских кортесов были масонами, как и многие герои войны за независимость: Р. Риего, Мина, В. Эспартеро, Ласи, Порлье, Эль Эмпесионада. К масонам он причислил не только многих выдающихся деятелей Просвещения, но и государственных и военных лидеров, так или иначе причастных к истории тернистого и сложного пути модернизации, который прошла Испания в XIX веке — П. Кампоманеса и П. Ховельяноса, X. Мендисабла и X. Серрано, X. Прима и П. Сагасту. Эту позицию, как видно, разделял и сам Франко. «Мы выбросим XIX век из нашей истории», — призвал диктатор в одном из своих публичных выступлений в 1950 г.[312] XIX век был веком либерализма.

Феррер Бенамели не без основания полагает, что раскрыть все внутренние мотивы масонофобии Франко нелегко. И хотя не вызывает сомнений, что для диктатора масонство и либерализм были синонимами, порой масонофобия побуждала Франко, обычно предельно сдержанного и, казалось, заранее планировавшего не только каждый шаг, но и каждый жест, к весьма экстравагантным поступкам.

4 июля 1952 г. Франко посетил Поблет. Расположенный там монастырь ордена Систерсиенсе, или Дель Систер, основанного бенедиктинцами, находился в процессе реставрации. Генерал ордена, он же аббат монастыря, подвел Франко к могильной плите герцога Уортена, находившейся в атриуме церкви. Как свидетельствовала надпись на могильной плите, Уортен умер в 1731 г. и, как следует из хроники монастыря, «в лоне Римской католической церкви». Франко потребовал от аббата перенести могильную плиту с именем Уортена за пределы стены, окружавшей монастырь и освященное кладбище, что и было сделано через несколько дней после визита Франко. Под этой плитой праха Уортена давно уже не было: могилы монастыря, оскверненные еще в XIX веке, давно уже были пустыми. Но монахи проявили упрямство — в 1955 г. под предлогом реставрации стены кладбища, могильная плита Уортена была водворена на освященную территорию: ведь Уортен умер в лоне Римской католической церкви и был достоин, по мнению монахов, христианского погребения[313]. Если не его прах, то, по крайней мере, его надгробная плита. Но эпизод в Поблет — скорее исключение, чем правило: Франко, военный до мозга костей, редко терял самообладание. Что же касается XX века, то главную роль в борьбе с масонством Франко отвел себе — «часовому, никогда не покидавшему свой пост»: «защитил Испанию от сатанинских козней» в гражданской войне. Теперь же он занят поисками средств, как защитить Испанию «от сверхмасонского государства», чьим приказам, по его убеждению, «подчиняются Вашингтон и Лондон и которое пытается разрушить Испанию по той простой причине, что она внесла Евангелие в мир, и ее люди — солдаты Бога». X. Туссель в предисловии к книге А. Майора «Франко в изоляции» заметил, что Франко никогда не был фашистом, он был военным, консерватором и традиционалистом. Ни на секунду он не допускал даже возможности изменить нечто важное в своем режиме[314]. Франко, как свидетельствуют многочисленные источники, был убежден, что избран Провидением. Но все же особые надежды Франко возлагал на то, что дверь во внешний мир ему откроет растущее напряжение в блоке победителей. Он был убежден, что его предупреждения рано или поздно будут услышаны. И он не ошибся.

Франко не мог тогда знать, что 3 марта 1946 г. Дж. Кеннан, советник посольства США в Москве в ранге посланника, в докладе государственному секретарю Бирнсу изложил основы «испанской» политики Кремля, как он ее понимал. Эта политика, по его мнению, — наследие опыта Москвы, приобретенного в годы испанской гражданской войны и Второй мировой войны. Советский Союз брал на себя обязательства перед правительством Республики, и его поражение вызвало сильную досаду. Посылка «голубой дивизии» на русский фронт была неприкрытой агрессией против Советского Союза. Кроме того, испанцы несли прямую ответственность за разрушение и ограбление дворца Екатерины в Царском Селе, возможно, самом прекрасном из русских исторических памятников: в нем они разместили своих лошадей[315].

Кремль, по мнению Кеннана, исходя из предсказуемых перспектив «холодной войны» не заинтересован в успехе политического перехода к умеренному правительству, которое упрочит западный характер Испании. Кремль стремится к дестабилизации правительства Франко, создавая ситуацию политического беспорядка, что позволит компартии, общеизвестной своей способностью к организации и дисциплине, взять под контроль ситуацию[316]. По необъяснимому совпадению два дня спустя У. Черчилль произнес в Фултоне речь, весьма схожую по своей тональности и смыслу с декларацией Дж. Кеннана.

12 марта 1946 г. в «Arriba» была опубликована статья, в которой Хуан де ла Коста (один из псевдонимов Франко и его соавтора Карреро Бланко) предупреждал: «Сталин будет доминировать в Старом Свете и это будет равносильно тому, что поставить на колени Соединенные Штаты. С укреплением позиций на Пиренейском полуострове, Россия будет располагать основными стратегическими позициями для нанесения удара в сердце Британской империи».

В начале июня 1946 г. во время дебатов в палате общин по международным проблемам У. Черчилль в своей пространной речи коснулся и испанского вопроса. Вызвав аплодисменты на скамьях оппозиции своим заявлением, что ему так же мало нравится нынешняя британская администрация, как и кое-кому — режим Франко, У. Черчилль заявил: «Между не нравится правительство и стремлением развязать гражданскую войну в стране существует весьма значительная дистанция… Даже коммунисты в Испании не поблагодарят иностранные державы за стремление начать вторую гражданскую войну, и ничего нет более глупого, чем говорить испанцам, что они должны сбросить Франко и в то же время, что не нужно военное вмешательство со стороны части союзников, как это можно себе представить»[317].

29 апреля 1947 г. посол Испании в Риме маркиз де Десло в донесении в генеральную дирекцию по внешней политике МИД сообщал, что 24 периодических издания Италии опубликовали статью У. Черчилля «Какова была позиция Испании». В этой статье, необычайно благоприятной, по мнению посла, для Испании, Черчилль поделился своими размышлениями, во многом повторившими его прежние публичные высказывания: «В Англии есть много лиц, которые убеждены, что можно понять внешнюю политику Испании, основываясь на публикациях комических и исключительно оскорбительных карикатур генерала Франко. Это, по моему мнению, не политика». Черчилль так объяснил отказ Испании от участия в мировом конфликте: «Испанцы были сыты предыдущей войной и не хотели начинать вновь».

Он вспоминал о том, какую тревогу испытывали союзники накануне высадки в северо-восточной Африке: «Перед началом этой операции ситуация оставалась напряженной, не исключалась возможность нападения на нас Испании. Но испанцы, однако, сохраняли свою дружескую позицию и держались рассудительно и спокойно. По этой причине никогда нельзя предавать забвению услугу, оказанную Испанией не только Соединенному королевству и Британской империи и сообществу, но и всему делу Объединенных Наций».

Что касается внутренней политики, то только испанцы должны решать ее проблемы. Черчилль решительно высказался против вмешательства в деятельность иностранных правительств[318].

Возможно, эта статья Черчилля подтолкнула МИД Испании к работе над меморандумом «Деятельность различных нейтральных государств в период Второй мировой войны и их вклад в победу союзников». Этот меморандум состоит из нескольких частей. Авторы меморандума надеялись на особый эффект той его части, где шла речь об услугах, предоставленных Мадридом «без ущерба для своего нейтралитета»: правительство Испании «разрешило продажу союзникам, и прежде всего Англии, жизненно важной для военного производства продукции, например, металлических руд (имеется в виду прежде всего вольфрам); разрешило использовать для гражданских и военных судов флотов союзников воды, находившиеся под испанской юрисдикцией в бухте Алхажирасе, дало согласие на сооружение аэропорта на перешейке Гибралтара для использования воздушных сил союзников; оказало покровительство переходу в Испанию многих тысяч французских граждан и их последующему выезду из страны для вступления в войска союзников; помогало сотням летчиков, вынужденных приземлиться на испанскую территорию или в зоне протектората Марокко; энергично протестовало против действий японских вооруженных сил на Востоке, оказало покровительство тысячам израильтян, способствуя эвакуации многих из них с территорий, оккупированных державами «оси» или же добиваясь их освобождения из всех концентрационных немецких лагерей, что было признано лидерами испанских сефардов, выразивших благодарность в письме в министерство иностранных дел в октябре 1941 г.»[319].

По мнению испанского правительства, «вклад» других нейтральных государств в дело союзников был иным:

«…Швеция. Согласно договору с Германией, давала разрешение на продвижение германских войск, провоз оружия и продовольствия для ведения войны в Норвегии. Торговля между Швецией и Германией была очень интенсивной, Швеция поставляла большое количество военных материалов и железных руд.

Швейцария. Вся промышленность Швейцарии была полностью мобилизована на службу военным потребностям Германии.

Дания. Разрешала продвижение германских войск через свою территорию без какого-либо даже символического сопротивления и на протяжении всей войны поддерживала тесное сотрудничество с захватчиками.

Россия. Из-за своего известного соглашения с Германией и ценой половины Польши и стран Балтии поставляла Третьему рейху большое количество угля и зерновых, помогая решающим образом победе Германии над англо-французскими войсками…

И наоборот!

Испания. Если бы в 1936 г. не было восстания под эгидой национального движения и в 1939 г. в Испании продолжало бы быть правительство Народного фронта, испанская армия была бы разбита вместе с французами и англичанами на полях Фландрии и на линии Мажино и было бы совершено германское наступление на Пролив, что вырвало бы из рук Англии ее базу Гибралтар. Пролив мог бы господствовать над сушей, как Скагеррак, и французская армия в Африке была бы обезоружена так же, как это было в метрополии. Весьма возможно, что французский флот попал бы во власть «оси». Весь стратегический маневр союзников на основе броска в Европу из Африки был бы невозможен. Если немцы остановились перед Пиренеями, то лишь благодаря твердому испанскому нейтралитету»[320].

Особенно авторов меморандума возмущала благодарность союзников: «В то время как газеты и радио союзников захлебываются в нападках на Испанию и ее каудильо, главы других государств нейтральных стран, которые содействовали победе немцев, являются объектами любезности всех видов». И примеры:

«Предательство русских забыто (имеется в виду пакт 1939 г. — С. П.) и Сталин, назвавшийся маршалом, предстал перед народами Запада как великий друг мира.

Маршал Маннергейм, союзник Гитлера, награжденный железным крестом с дубовыми листьями и бриллиантами, пользуется еще большим уважением среди англосаксов.

Король Румынии, союзник Германии против России, сохранил трон и был награжден советским орденом Суворова. (Так в тексте. Король был награжден орденом Победы. — С. П.)

Густав — король Швеции, и Кристиан — король Дании, сохранили свои троны, и никто не проявлял озабоченности о внутренней политике их стран.

Принц Савойского дома Умберто, командующий войсками под началом Муссолини, получил защиту от коммунистов благодаря англосаксам.

Каковы же объяснения всему этому вопреки здравому смыслу? Но это же ясно… Если Испания подвергается атакам, то не из-за своего режима, который мир не знает и не хочет знать, не из-за своего каудильо и не потому что помогала или не помогала державам-победительницам. Она подвергается атакам из-за того, что является католической страной и хочет быть политически независимой, уклоняясь от вмешательства масонства в управление своего государства»[321].

Какая искаженная и пристрастная логика! Если Франко и не был непосредственно причастен к созданию этого документа, то, несомненно, его авторы находились под воздействием статей, посвященных масонству, публикуемых в эти годы в «Arriba». Их автор — Хуан де ла Коста, что, как известно, было одним из псевдонимов Франко.

«Пророчества» Д. Кеннана, Черчилля и самого Франко если и были услышаны в Европе и за океаном, то прошло немало времени, чтобы они воплотились в политическую практику. Но Франко умел выжидать.

Нельзя не согласиться с Васкесом Монталбаном, что путь к открытию Европы был все еще не проторен, к тому же часть «европейских демократий» занимала уклончивую позицию, когда дело касалось Испании[322].

Первыми «проторили» путь к Испании США. Американская дипломатия заговорила вслед за Дж. Кеннаном о планах «экспансии» Кремля, и кто, как не Франко, мог стать барьером на ее пути. Но и Вашингтону на первых порах приходилось соблюдать осторожность: общественное мнение пока не было готово принять Испанию такой, какой она еще продолжала быть, в западное сообщество.

4 февраля 1948 г. адмирал Ф. Шерман, новый командующий VI американским флотом, прибыл в Мадрид. Как и следовало ожидать, посещение столицы Испании столь высоким американским должностным лицом практически впервые после окончания Второй мировой войны, вызвало большие толки в Европе и в Америке.

Последовало разъяснение, что этот визит носил частный характер: любящий отец посетил свою дочь, бывшую замужем за лейтенантом Дж. Фицпатриком, помощником морского атташе при американском посольстве в Мадриде.

30 марта 1948 г. палата представителей 149 голосами против 52 одобрила включение Испании в «план Маршалла», но сенат, столкнувшись с единодушным протестом правительств большинства стран Западной Европы, не поддержал резолюцию палаты представителей. В результате была принята совместная резолюция обеих палат, рекомендовавшая передать вопрос о включении Испании в «Программу восстановления Европы» на усмотрение самих европейских держав[323].

О'Конски объяснил это решение «постыдной политикой умиротворения красных из Москвы и из нашего госдепартамента и министерства торговли»[324]. Однако рассерженный конгрессмен напрасно зачислял всех опасающихся подрыва морального престижа США в глазах общественного мнения своей страны и мира в «красные». Скорее он сам со своими единомышленниками проявил неосмотрительность, добившись обсуждения «Испанского вопроса» в конгрессе. Все, что касалось мер по стабилизации франкистского режима, госдепартамент предпочитал не предавать широкой гласности, а тем более обсуждению в конгрессе, не всегда управляемом. И не случайно, что все соглашения с Испанией вплоть до самой смерти Франко не выходили из рамок статуса «исполнительных», т. е. не подлежащих ратификации в конгрессе.

Не прошел незамеченным и визит М. Тэйлора 30 марта 1948 г., по поводу которого вашингтонский корреспондент газеты «Le Monde», заметив, что смятение в связи с исключением Испании из «плана Маршалла», улеглось, с уверенностью писал, что «в Вашингтоне полагают, что интерес к проблеме Испании не убавился и утверждают, что визит Майрона Тэйлора в Испанию тесно связан с этим интересом». Корреспондент отметил, что особое значение Испании придают в министерстве национальной обороны. Корреспондент «Le Monde» не ошибся.

В начале октября 1948 г. Мадрид посетил председатель комиссии сената по делам вооруженных сил республиканец Ч. Герни. Во время визита к главнокомандующему испанской армией генералу X. Вигону сенатор и сопровождавшие его офицеры пытались выяснить отношение испанского правительства к возможности использования Соединенными Штатами некоторых испанских морских баз, в частности Барселоны, Кадиса и Картахены, а также ряда военных аэродромов, в том числе и на Балеарских островах. Сенатор проявил неожиданную «широту» взглядов, заявив, что «нам не приличествует указывать другим странам, какого рода правительства они должны иметь»[325].

Герни был принят в Эль Пардо. Франко согласился, что пришло время для установления сотрудничества между Испанией и Соединенными Штатами, но вместе с тем настаивал на том, чтобы обязательными предварительными условиями этого сотрудничества должны стать принятие Испании в ООН, распространение на Испанию помощи по «плану Маршалла» и возвращение послов стран Запада в Мадрид[326].

4 апреля 1949 г. в Вашингтоне состоялось формальное подписание договора, учредившего НАТО. Испания не была включена, хотя специально было оговорено, что она, равно как и Западная Германия, могут быть приняты в НАТО «в определенное время». Однако обещание открыть в будущем двери в НАТО для Испании вызвало резко отрицательную реакцию западноевропейской печати. Внешнеполитические обозреватели ведущих газет Запада объясняли это тем, что Испания — такая, какой она продолжала быть, — одним своим участием в НАТО способна скомпрометировать организацию, в преамбуле устава которой записано, что государства, вошедшие в нее, поддерживают принцип «демократии, индивидуальной свободы и законных норм».

Тем временем госдепартамент вновь выступил с предложениями предоставить заем Мадриду в обмен на реформы политического и экономического характера и даже сулил немедленное принятие в ООН и НАТО в том случае, если будут сделаны решительные шаги в направлении восстановления гражданских свобод, или еще лучше, если Франко сам откажется от власти.

Но Франко не только не собирался оставить власть, а, напротив, все больше укреплялся в намерении обратить планы Пентагона в отношении Испании в универсальный ключ, которым надеялся отпереть ворота в стене международной коалиции.

Его уверенность основывалась на многочисленных источниках информации, включая и секретные сведения, иной раз разительно отличавшиеся от официальных заявлений госдепартамента и комментариев зарубежной прессы.

Так, 4 июля 1950 г. Мартин Артахо передал ему запись секретной беседы своего доверенного лица с полковником Дж. Миллером, военным атташе США в Мадриде, состоявшейся накануне.

Дж. Миллер поведал, что, несмотря на продолжающуюся борьбу между Пентагоном и госдепартаментом относительно Испании, скоро наступят перемены. «В не столь отдаленном будущем эта борьба закончится, и отношения, как дипломатические, так и военные, нормализуются на благо обеих стран»[327].

Публично Трумэн поддержал администратора «плана Маршалла», решительно выступившего против предоставления кредитов Мадриду. Однако в те же самые дни, когда в упомянутой сенатской комиссии дебатировался «испанский вопрос», президент дал согласие на то, чтобы адмирал Р. Коннэли, командующий морскими силами США в Средиземном море и восточной Атлантике, прибыл с «визитом вежливости» в Эль Ферроль.

Американская эскадра прибыла в место назначения 3 сентября 1949 г. и, как отмечали газеты того времени, это было первое официальное посещение такого рода с начала гражданской войны. Адмирал Р. Коннэли нанес визит Франко в его летней резиденции близ JIa-Коруньи и в течение часа беседовал в ним. Американская эскадра — два крейсера и два эскадренных миноносца — две недели находилась в испанских водах, а ее экипаж получил разрешение посетить Мадрид.

Мадридцы при чтении газет и при виде моряков-янки на улицах приходили к выводу, что, вероятно, наступает улучшение в отношениях между Франко и Соединенными Штатами и, возможно, со всем внешним миром. И они не ошиблись. Инициативу этому визиту приписывали морскому министру Ф. Мэтьюзу. В этой связи журналисты обращали внимание на то, что Мэтьюз был видным католиком. Гаррига называет его даже тайным рыцарем «плаща и кинжала папского двора»[328]. Можно предположить также его связь с активистами испанской «Национальной католической ассоциации пропагандистов», среди которых был и Мартин Артахо, приложивший немало усилий, чтобы аргументы, обосновывавшие идентификацию устоев испанского режима с католицизмом, были услышаны и за океаном.

Однако Мэтьюз все же руководствовался критериями военными, разделяемыми и иными его коллегами в Пентагоне, согласно которым Испания должна стать важной опорной базой Западной Европы в предполагаемой войне с Россией. Несколькими днями позже Д. Ачесон заявил, что «Испания свободна обращаться к Импортно-Экспортному Банку, как и любая другая страна», а в январе 1950 г. нью-йоркские филиалы Нэшн Бэнк и Сити Бэнк уже предоставили Испании заем в 25 млн долларов для покупки продуктов питания.

Заявление Ачесона было с удовлетворением встречено Франко. 3 февраля 1950 г. Мартин Артахо назвал его запоздалым, но реалистическим признанием допущенной западными странами ошибки — принятия в Потсдаме предложения Советского Союза об исключении Испании из системы международного сотрудничества[329]. Перед Мадридом открывались перспективы возвращения в эту систему, причем на его условиях — сохранении прежнего режима. И если реакция Лондона и Вашингтона на включение Испании в НАТО по-прежнему была отрицательной, предложения об отмене резолюции 1946 г. в кругах ООН не встречали отныне большого сопротивления. А эта отмена в тех конкретных условиях рассматривалась американской дипломатией прежде всего как первое и необходимое условие для будущего включения Испании в НАТО.

26 октября 1950 г. Специальный комитет по политическим вопросам ООН приступил к обсуждению резолюции, внесенной делегациями Доминиканской Республики, Коста-Рики, Перу, Сальвадора, Филиппин, Никарагуа, предлагавшей отменить рекомендации ООН 1946 г. об отзыве послов из Мадрида и о недопущении Испании в специализированные учреждения ООН.

5 ноября резолюция специального комитета была внесена на рассмотрение сессии Генеральной Ассамблеи ООН. За резолюцию, предусматривавшую возвращение послов в Мадрид было подано 38 голосов, 10 — против, 12 делегатов воздержались. За принятие Испании в специализированные учреждения ООН: 39 — «за», «против» — 10, 11 делегатов воздержались[330].

Обычно сдержанный Франко не скрывал своего удовлетворения. Мадрид ликовал. Мартин Артахо по получении известия о результатах голосования сделал заявление, опубликованное в газете «ABC» 7 ноября, что на своего рода политическом процессе в ООН Испания из обвиняемой превратилась в обвинителя, а поэтому может требовать соответствующее возмещение за причиненный в результате резолюции 1946 г. ущерб. Франко был более лаконичен: «Изменились они, а не мы»[331].

То, что вызвало прилив энтузиазма в Мадриде, ввергло в глубокий пессимизм те силы оппозиции, которые все надежды возлагали только на помощь «западных демократий». Индалесио Прието, находившийся в это время в Гаване, передал на пресс-конференции иностранным журналистам текст письма, направленного им Исполнительной комиссии ИСРП. «Мне как демократу с прискорбием приходится отметить, что правительство Вашингтона, лидер мировой демократии, оказало покровительство принятию подобной поправки, но как социалисту мне мучительно стыдно, что среди десяти голосов, поданных против Франко, не фигурировала ни одна европейская страна, управляемая полностью или частично социалистическими партиями, входящими в КОМИСКО, где состоим и мы. Провал полный… По моей вине партия стала жертвой иллюзий, которые ослепили меня»[332]. На той же пресс-конференции Прието заявил о своей отставке с поста председателя ИСРП и вице-председателя ВСТ.

Одним из символов нового внешнеполитического курса США было согласие Госдепартамента на назначение послом Испании в Вашингтоне 27 декабря 1950 г. Хосе Феликса Лекерики. Посол Мадрида при «правительстве» Петэна и министр иностранных дел в канун военного краха европейских держав «оси», после своей отставки с поста министра в июле 1945 г. он был назначен Франко послом в Вашингтон. Однако тогда правительство США отказалось признать это назначение из-за прошлого Лекерики. Так он и жил в Вашингтоне, выполняя функции нечто вроде полуофициального инспектора над послами и посланниками, щедро расточая, как заметил С. Мадариага, деньги испанских налогоплательщиков на торжественные приемы всех жаждущих до них в американской столице. 17 января Лекерика вручил свои верительные грамоты Трумэну. После аудиенции, продолжавшейся менее трех минут, — столь демонстративно короткий прием, по замыслу его устроителей, должен был внушить все еще многочисленным противникам франкизма в США, что правительство «морально» с ними — Лекерика заявил корреспондентам, что его страна «безусловно готова дать отпор любой агрессии и защитить Европу»[333].

Посол США в Испании С. Гриффитс, прибывший в Кадис двумя месяцами позже, вступив на испанскую землю, обещал «приложить все усилия и использовать все имеющиеся у него возможности для того, чтобы узы взаимопонимания, культуры и торговли между великой Матерью-Родиной обеих Америк и ее дочерью стали еще более крепкими». Для своей речи при вручении верительных грамот новый глава американской миссии избрал ту тональность, которая, как он полагал, как нельзя лучше соответствовала взглядам главы испанского государства: «Испания является великой католической страной и у нее много братьев-католиков в США. США и Испания снова вместе… будут укреплять основу христианской цивилизации, одинаково нами ценимой»[334].

Выдержанные в традиционалистских тонах мирные речи Гриффитса не могли, однако, скрыть того факта, что именно Соединенные Штаты были заинтересованы в военном соглашении с Испанией, в то время как для Испании союз с США был желателен прежде всего как выход из состояния изоляции.

Сама мысль о союзе с Франко, казавшаяся невозможной пять лет назад, находила теперь поддержку у многих американских конгрессменов. В этой связи уместно вспомнить, что в те же самые дни, когда принималась резолюция с упомянутой выше оговоркой, Франко принимал в Эль Пардо одного из руководителей Американского Легиона Германа Люрса, которому была пожалована «медаль достоинства». Как известно, эта организация насчитывала тогда в своих рядах около четырех миллионов членов, и среди них — 256 депутатов и 58 сенаторов[335].

Через несколько дней после прибытия Гриффитса Мадрид принимал британского посла Бальфура. Его так же, как и Гриффитса, провезли по улицам испанской столицы в карете XVIII века, запряженной шестью лошадьми, украшенными плюмажами, в сопровождении всадников в мавританских одеждах. Но прием удивил его своей холодностью, несмотря на все атрибуты положенного церемониала. Ведь в свое время в прессе было опубликовано его интервью, в котором он высказал свое суждение о диктатуре Франко: по его мнению, она была более мягкая и эластичная по сравнению с диктатурой Сталина и Гитлера.

Бальфур был карьерным дипломатом, блестящим лингвистом, связанным с испанским миром, в начале карьеры он уже служил в посольстве Англии в Мадриде, а теперь прибыл из Аргентины в ранге посла.

Злопамятный Франко не мог простить Лондону, что он отказал в агремане Кастиэлье, в то время послу Испании в Перу, так как тот был добровольцем «голубой дивизии», принимал присягу верности гитлеровской Германии, был удостоен ордена «Железный крест». Припомнили на Британских островах и его соавторство с X. Ареильсой: в разгар войны они издали книгу «Испания — восстановление своего места», где обосновали империалистические притязания Мадрида[336].

Получив отказ принять Кастиэлью, Франко предложил Лондону в качестве посла плейбоя Мигеля Примо де Риверу, брата основателя фаланги, в прошлом министра сельского хозяйства, а в рассматриваемое время — алькальда Хереса.

Коварный диктатор, заметил П. Престон, предположил, что Лондон не откажет дважды дать агреман, и тем самым обяжет Великобританию принять в качестве посла живого символа фаланги, из-за которой Испания была приговорена к изоляции на протяжении пяти лет[337].

Не забыл Франко и выступление парламентского субсекретаря Э. Дэвиса, который заявил на сессии британского парламента, когда консерваторы добивались восстановления дипломатических отношений с Испанией, что режим Франко остался таким же отталкивающим сейчас, как и раньше.

Франко отплатил той же монетой в интервью корреспонденту итальянской газеты «Roma»: по мнению испанского диктатора, «нет никакой разницы между социалистическим империализмом Лондона и коммунистическим империализмом Москвы»[338]. Он был убежден, что враждебность Великобритании и США — это все еще продолжающийся заговор масонства. В демократические устремления Вашингтона и Лондона он не верил.

Несмотря на продолжающуюся изоляцию Испании, Франко не смягчил своего нрава. Сульцбергер, удостоившийся чести присутствовать 6 марта 1951 г. на завтраке в Париже у Эйзенхауэра, записал в своем дневнике, опубликованном много лет спустя, что генерал, ссылаясь на одного европейского деятеля, сказал, что ему известно о желании Франко получить приглашение вступить в НАТО с тем, чтобы иметь удовольствие с презрением его отвергнуть[339].

Франко было известно, что Трумэн в конце марта 1950 г. заявил, что не видит никакого различия между СССР, Германией Гитлера и Испанией Франко, т. к. все они — полицейские государства. Но Трумэн не всегда следовал своим симпатиям и антипатиям.

Направляя Ф. Шермана в Испанию, он напутствовал адмирала: «Франко мне не нравится и никогда не понравится, но я не позволю, чтобы мои личные пристрастия взяли верх над вашими, военных»[340].

16 июля адмирал Шерман прибыл в Мадрид и был принят Франко. Во время переговоров в Эль Пардо, длившихся почти два часа, речь шла, по словам Фицпатрика, адъютанта и зятя адмирала, «о необходимости улучшения отношений между Соединенными Штатами и Испанией в свете международного положения». Собеседники пришли к взаимопониманию, но отложили вопросы о базах и о военной и экономической помощи до последующих переговоров[341].

18 июля Шерман и сопровождавшие его лица присутствовали на традиционном приеме в честь очередной годовщины мятежа, который Франко давал в королевской резиденции Ла Гранха. На другой день адмирал вылетел в Париж для встречи с Эйзенхауэром. Покидая столицу Испании, Шерман заявил, что вернется в Мадрид перед возвращением в Вашингтон. Однако 22-го, в Неаполе, адмирал умер от сердечного приступа.

Многие авторы, как испанские, так и американские, обнаружили явную склонность к переоценке последствий этой смерти для развития отношений между Вашингтоном и Мадридом.

Но переговоры продолжались, хотя для достижения соглашения понадобилось еще два года: не сразу удалось преодолеть несовпадение, вернее неполное совпадение побудительных мотивов договаривающихся сторон. Для Франко, как заметил Р. Гаррига, предстоящее соглашение было чем-то большим, «нежели операция обмена кое-каких баз на вооружение и экономическую помощь, он жаждал союза с американцами, т. е. того, на что Трумэн и Ачесон не могли взирать благосклонно, несмотря на давление Пентагона, поскольку роль борцов за мировую демократию нельзя было примирить с ролью союзника последнего фашистского режима, пережившего разгром Гитлера и Муссолини»[342]. Но были и весьма влиятельные в Европе и мире сторонники предстоящего соглашения. Черчилль, которого Сульцбергер посетил в его доме 19 июля, заметил, что Соединенные Штаты вправе вести переговоры о заключении негласного двухстороннего соглашения с Испанией[343]. Именно негласного, если доверять записи Сульцбергера. Даже Черчилль тогда не допускал гласного соглашения.

Были и противники соглашения с США не только в Европе и за океаном, но и в Испании. Уайтекер справедливо замечает, что в полной мере нельзя судить о сопротивлении в стране заключению испано-американского соглашения из-за отсутствия свободы прессы и публичных выступлений, однако, такое сопротивление вне всякого сомнения было, и к тому же, по его мнению, достаточно внушительное и широко распространенное. Сопротивление оказывали не только враги режима, но даже кое-кто из его сторонников.

О позиции первых известно широко: весь спектр эмигрантской оппозиции — от коммунистической партии Испании до либералов, особенно тех, кто считал своим идейным лидером С. Мадариагу, — неоднократно публично высказывал-свое резко негативное отношение к предстоящему военному союзу с США. О сопротивлении этому союзу со стороны тех, кто поддерживал режим, известно меньше.

Возможности для выражения своей точки зрения, отличной от Франко, у последних были относительно невелики, но все же имелись, поэтому и об их аргументах можно составить некоторое представление. Политологи обычно делят такого рода противников соглашения с США на три группы: националистов, традиционалистов и католиков. Националисты были против предоставления баз любой иностранной державе и присутствия иностранных войск на испанской земле; традиционалисты ссылались «на исконный испанский нейтралитет» и изоляцию; католики опасались контактов с протестантским миром, неизбежных при союзе с Соединенными Штатами[344].

Эти группы с явным недоверием взирали на намерение Франко «заманить на католическую землю Испании англосаксонские протестантские орды с их сомнительными манерами и с еще более сомнительной моралью». Деление на эти группы было весьма условным. Особенно слабо различима была грань между националистами и традиционалистами, т. к. и традиционалисты все еще руководствовались заветами Менендеса-и-Пелайо, согласно которым «единственным путем спасения Испании является искоренение в стране всех остатков иностранной скверны; страна должна черпать силы из своих собственных источников; лишь при выполнении этого условия в Испании может возродиться католическая культура, призванная в конце концов освободить мир»[345]. К тому же далеко не все католики боялись контактов с США.

Напротив, члены группы «Католическое действие», и особенно те из них, кто входил в «Национальную католическую ассоциацию пропагандистов», всеми доступными им способами оказывали воздействие на своих единоверцев в Соединенных Штатах, побуждая их к решительным шагам, направленным на вывод Испании из международной изоляции любым способом, в том числе и на путях заключения военного соглашения.

Сопротивление установлению более тесных связей с США проявляли преимущественно сторонники кардинала Педро Сегуры — архиепископа Севильи, духовного пастыря консервативной оппозиции Франко, который открыто протестовал против обмена «католической совести» Испании на «еретический доллар». Воинственный престарелый прелат неоднократно выражал свое неудовольствие Франко за его отказ уступить трон «законным» владельцам. Когда Франко посетил Севилью в 1953 г. во время весенней ярмарки, Сегура отказался предоставить ему духовника, и диктатору пришлось вызвать своего из Мадрида. А несколькими месяцами позже архиепископ демонстративно отказался присутствовать на церковном собрании, т. к. там находился Франко[346].

Однако Франко не страшился фронды своего разрешенного режимом усеченного «гражданского общества». К тому же он надеялся, что предстоящий конкордат с Ватиканом, к необходимости заключения которого он, наконец, склонился, поможет дисциплинировать несговорчивых «ультракатоликов», сторонников Сегуры.

Ватикан в свое время неоднократно предлагал Испании возобновить конкордат 1851 г., расторгнутый Республикой в 1931 г. Франко не желал поступиться установленным им самим правом назначать высших иерархов испанской церкви. В свое время Франко считал уместным ссылаться на негативное отношение руководителей рейха к соглашениям с Ватиканом. Об их аргументации дает некоторое представление высказывание Гитлера: по его мнению, конкордат невыгоден потому, что «если однажды государственная политика перестанет устраивать Рим или клир, священнослужители выступят против государства»[347].

После разгрома европейских держав «оси» диктатор сменил аргументацию, но по-прежнему откладывал заключение конкордата, полагая, что он укрепит позицию тех католических деятелей, которые противились попыткам идентификации церкви и режима, предпринимаемым на исходе войны и в первые послевоенные годы. Поиски выхода из международной изоляции заставили испанское правительство внять доводам тех, кто полагал, что конкордат смягчит сопротивление консервативных католических кругов подписанию соглашений с Соединенными Штатами, которого они страшились из-за неизбежных контактов с протестантским миром. А значит, создаст благоприятные условия для выхода из изоляции. Особо активен был министр иностранных дел Мартин Артахо. Однако после принятия резолюции ООН от декабря 1946 г., Ватикан, по-видимому, не считал возможным проявлять большую настойчивость касательно конкордата со страной, которой большинство членов ООН объявило фактический бойкот. Эта сдержанность Ватикана была весьма относительной, т. к. дипломатические отношения с Испанией никогда не прерывались, нунций не покидал Мадрид на более или менее длительный срок и в течение 1945–1950 гг. были подписаны частичные соглашения, детализировавшие соглашение от 7 июля 1941 г., давшее папе право назначать в церковную иерархию Испании своих чиновников[348]. Мартин Артахо, выступая в кортесах 14 декабря 1950 г., особо подчеркнул, что «Святой престол никогда не колебался относительно сохранения своего дипломатического представительства в Испании»[349]. Поиски выхода из международной изоляции побудили испанское правительство самому выступить с инициативой возобновления переговоров о конкордате.

В 1948 г. послом Испании при папском престоле был назначен X. Руис Хименес, до этого директор Института испанской культуры. Инициатором этого назначения был Мартин Артахо, выпускник, как и Руис Хименес, иезуитского университета Деусто. Новый посол с 1940 по 1946 гг. являлся президентом международной католической организации «Рах Romana» и был известен как активист «Национальной католической ассоциации пропагандистов». Широкие связи Руиса Хименеса с влиятельными католиками многих стран мира сыграли, по-видимому, известную роль в том, что именно на него была возложена нелегкая задача ведения переговоров о конкордате.

По словам самого Руиса Хименеса, он вполне отдавал себе отчет в тяжести своей миссии: еще накануне его отъезда в Рим один видный деятель церкви (имя его Руис Хименес не называет. — С. П.), отражая весьма распространенное в своем кругу мнение, с уверенностью говорил новому послу: «Вам не удастся добиться того, чтобы начались переговоры о конкордате до тех пор, пока в Испании не изменится политическая ситуация»[350].

Но весь замысел Франко и состоял именно в том, чтобы добиться выхода из международной изоляции, минуя изменение политической ситуации. А конкордат и должен был сыграть роль «веского аргумента», который, как надеялся диктатор, убедит влиятельные католические круги в мире, и в первую очередь в Соединенных Штатах, в приемлемости для Запада той Испании, какой она и продолжала быть.

В течение 1949 — первой половины 1951 гг. Руису Хименесу удалось установить контакт с влиятельными в Ватикане лицами, и прежде всего с Тардини и Монтини, удостоиться приема у папы и подготовить проект конкордата. Однако в июле 1951 г., когда Руис Хименес был отозван из Рима в связи с включением его в обновленный состав правительства в качестве министра национального образования, до подписания конкордата было еще далеко. Как видно, с пути подписания соглашений с Соединенными Штатами еще не все препятствия были устранены. Тем не менее 1951 г. знаменует для Испании завершение целого этапа: начало конца международной изоляции.

Официальные переговоры о заключении двухсторонних соглашений начались в Мадриде 14 апреля 1952 г. Уровень представительства Испании на переговорах был достаточно высок: делегацию возглавлял министр иностранных дел Мартин Артахо, его коллегами были генерал-лейтенант X. Вигон и министр торговли М. Арбуруа, оба — сторонники более тесных контактов с внешним миром. Американская сторона была представлена новым послом Вашингтона в Мадриде Линкольном Майвигом, незадолго до начала переговоров переведенным из Лисабона, генерал-майором А. Кисснером, представлявшим военно-воздушные силы, и Дж. Туреном, экономическим экспертом, переведенным по просьбе посла из Лиссабона.

С приходом к власти администрации Эйзенхауэра темп ведения переговоров ускорился. У Пентагона исчезла необходимость оказывать давление на Госдепартамент, так как в штабном мышлении генерала-президента стратегическая роль Пиренейского полуострова была решающим аргументом в споре с противниками союза с франкистской Испанией.

Вскоре после прихода к власти администрации Эйзенхауэра Мадрид получил нового посла — Дж. Дана, до того представлявшего Соединенные Штаты в Париже.

В Мадриде не скрывали чувства удовлетворения назначением нового посла — влиятельный в католических кругах Соединенных Штатов заместитель госсекретаря в годы гражданской войны Данн имел репутацию друга националистической Испании. Сам Эйзенхауэр, по-видимому, сыграл исключительную роль в заключении испано-американского соглашения. В американской администрации все еще было много противников Испании и, возможно, переговоры закончились бы провалом, если бы каудильо не обратился прямо к генералу Эйзенхауэру, настойчиво умоляя его принять окончательное решение, которое покончит с тем постыдным торгом, который вел к унижению нашего достоинства. К этому письму «североамериканский президент, — как отметил Карреро Бланко, — отнесся как настоящий кабальеро и, убежденный нашими доводами и собственным опытом, дал указание своему послу немедленно подписать соглашения, что и было сделано 26 сентября 1953 г.»[351].

Заявление МИД Испании о грядущем соглашении Испании и США было благожелательно воспринято европейским обществом. В обзоре прессы за 1952 г., подготовленном для Мартина Артахо, внимание было привлечено к позиции министерства иностранных дел Голландии: «О роли Испании в деле общей защиты Европы»[352]. Ту же самую тональность МИД Испании усмотрел и на страницах «Le Monde» от 20 февраля 1952 г.: «Испания готова сыграть свою роль в защите Запада, как об этом говорится в заявлении ее министерства иностранных дел. Испания должна стать базой для обороны и защиты континента. Что касается вступления в НАТО, то это вопрос не сегодняшнего дня, так как те, кто подписали Атлантический пакт, все еще не понимают истинной позиции Испании».

Но с особым удовлетворением в МИД Испании было встречено суждение комментатора «News Cronicle» от 24 апреля 1953 г.: «Испания, которая в последние 13 лет осуществила титанические усилия в области экономики, нуждается в иностранной помощи для продолжения своего движения по пути прогресса… Испания, лишенная благодеяний «плана Маршалла» и тех огромных дотаций, которые были предоставлены народам Европы — друзьям и недругам, законным и незаконным. Уже настало время, чтобы помощь была предоставлена также и Испании… Но не в форме милости, а достойная помощь, единственная, которую Испания может принять».

Франко был удовлетворен: то, что он пытался внушить Сульцбергеру, а вслед за ним и другим визитерам-дипломатам и журналистам, наконец-то встретило понимание влиятельных групп общественного мнения Западной Европы.

Заключенный 26 сентября 1953 г. пакт представлял собой не одно, а три соглашения: об обороне между правительствами США и Испании; об экономической помощи; об обеспечении взаимной безопасности. Все три соглашения имели исполнительный статус, т. е. не подлежали ратификации конгрессом США.

По соглашению об обороне США обязывались оказывать Испании «помощь военным снаряжением», а правительство Испании разрешало США содержать и использовать для военных целей совместно с правительством Испании «участки и сооружения, какие могут быть определены компетентными органами обоих правительств» (ст. 1).

Соглашение об экономической помощи накладывало на правительство США обязательство предоставить Испании «такую экономическую или техническую помощь, которая может потребоваться испанскому правительству и может быть одобрена правительством Соединенных Штатов в соответствии с условиями действующих законов Соединенных Штатов, а также в соответствии с условиями действующего соглашения» (ст. 1). Правительство Испании обязывалось стимулировать развитие внешней торговли путем снижения таможенных барьеров, заключить соглашение, предусматривающее установление для американцев особой системы платежей и международных расчетов, понижение стоимости песеты по отношению к доллару, предоставление американским компаниям и предпринимателям права на «прогрессирующую конверсию» получаемой в Испании прибыли в долларах (ст. 2).

Соглашение об обеспечении взаимной безопасности накладывало на США обязательство по принятию мер, необходимых для приобретения материалов, в которых могут нуждаться США. Обе страны обещали предоставить друг другу в целях взаимного обеспечения безопасности «оборудование, материалы, услуги и другие виды помощи».

Срок действия соглашений устанавливался в 10 лет при автоматическом продлении на два последующих пятилетних периода, если ни у одного из правительств не будет возникать каких-либо возражений[353].

«Совместно используемые» военно-воздушные базы создавались в Торрехон-де-Ардосе, близ Мадрида, занимая 1320 га, в Мороне, близ Севильи, — 1000 га, в Сарагосе — 1800 га. Об этом было объявлено официально. Но имелись и секретные приложения. Директор мадридского бюро газеты «The New York Times» Тэд Шульц, касаясь этих положений, отмечал, что они предоставляли Вашингтону «право на полет над Испанией бомбардировщиков с ядерным оружием, на размещение самолетов стратегической авиации и заправщиков на новых базах и на заправку бомбардировщиков над испанской территорией»[354]. Эта часть соглашения в свое время не была оглашена, так как касалась совершенно секретных операций стратегической авиации США. Создание в последующем базы в Роте, близ Кадиса, для подводных лодок с ракетами «Поларис» оказалось первым открытым признанием, что Соединенные Штаты и Испания вступили в ядерное сотрудничество.

За месяц до подписания соглашений с Вашингтоном 26 августа был подписан конкордат с Ватиканом, предоставивший католической церкви в Испании большие привилегии в таких сферах, как гражданское право, образование, право собственности. Освобождалось от налогов принадлежавшее церкви имущество, государство взяло на себя обязательство оказывать церкви субсидии (статья XIX), подтвердилась обязательность «введения религиозного образования во всех центрах обучения, государственных и частных» (статья XXVII), подтверждался контроль церкви над содержанием программ радио и телевидения; все книги и иные публикации, в первую очередь те, которые имели отношение к образованию, должны были соответствовать историческим догмам и морали — в противном случае церковь могла их изъять из обращения (статья XXIX)[355].

Конкордат был заключен без изменения политической ситуации в Испании. Ватикан как бы предлагал католическим общинам Европы и США примириться с той Испанией, какой она продолжала оставаться. За первой брешью в стене изоляции вскоре последовала и вторая — месяц спустя было заключено соглашение с США.

Связь между двумя этими актами была настолько очевидна, что она не ускользнула от внимания современников. Примас испанской церкви кардинал Пла-и-Даниэль 31 октября 1953 г. в журнале «Ecclesia» весьма своеобразно разъяснил причину этой взаимосвязи: «Божественному провидению было угодно, чтобы месяц спустя после подписания конкордата со Святым престолом, в котором устанавливалось единство католиков, наша страна смогла подписать соглашение экономического и военного характера с Соединенными Штатами».

Не ускользнуло от внимания современников и то обстоятельство, что все три дипломата высокого ранга — Мартин Артахо, Кастиэлья и Руис Хименес, — сумевшие добиться заключения конкордата и подписания соглашений, положивших начало размыванию изоляции Испании при сохранении устоев режима, были видными католическими деятелями.

Заключение 26 сентября 1953 г. испано-американского соглашения об обороне, экономической помощи и обеспечении взаимной безопасности помогло «приоткрыть дверь» в западное сообщество. Но и отношения с Востоком все же занимали Франко. Как явствует из рукописной пометки, 17 февраля 1947 г. Франко начертал: «Ни Восток, ни Запад». Он любил повторять свои критические замечания относительно Запада: «одряхлевший мир… экономические мифы… материализм… терроризм». Менее известны его суждения о Востоке, а точнее о русских: «Простодушие русского народа, различие между русским народом и коммунизмом, реализм русских, величайшие ошибки в строительстве государства и общества. Будущее русских — демократия против тоталитаризма, анархия и рационализация»[356]. СССР он всегда предпочитал называть Россией.

Интересовали его и условия, на которых могли бы вернуться пленные «голубой дивизии», а также те испанцы, «которые удерживались в России против их воли».

В 1948 г. испанский представитель в международном Красном Кресте маркиз Вильялобара передал советским представителям меморандум, в котором правительство Испании просило информировать о возможных условиях, на которых правительство СССР могло бы освободить военнопленных «голубой дивизии».

27 мая 1949 г. испанский поверенный в делах в Лондоне известил Мартина Артахо, что он выполнил его поручение: направил ноту новому послу Великобритании в СССР Келли накануне его отъезда в Москву. Келли был католиком, и в Мадриде ожидали благоприятный отклик на его просьбу разыскать и способствовать возвращению военнопленных, входивших в «голубую дивизию» и соединения СС; детей, отправленных в Россию в годы гражданской войны; летчиков-республиканцев, проходивших обучение в 1939 г., многие из которых воевали в годы Второй мировой войны в рядах Красной армии, но хотели бы вернуться в Испанию; экипажи судов, оставшихся в СССР в конце испанской гражданской войны. Достоверными сведениями ни о количестве, ни об именах испанцев, желающих вернуться на родину, испанское министерство иностранных дел не располагало[357].

Некоторое уточнение внес посол Испании в Берне в своем донесении в июне 1949 г. По сведениям, полученным от австрийских военнопленных, возвратившихся на родину, 200 военнопленных из «голубой дивизии» находились в лагере № 7038/59 близ Череповца и еще 30 — около Харькова. Были и другие лагеря: близ Суздаля, Тулы, в Боровичах[358].

Министерство иностранных дел Испании отслеживало любые сведения и даже слухи об испанцах, удерживаемых помимо их воли в СССР. Так, Мартину Артахо 17 января 1951 г. была направлена нота с грифом «секретно», в которой сообщалось о контакте с журналистом, бывшим офицером польской армии, прибывшим в Мадрид в качестве представителя синдиката консервативной прессы. Согласно его сведениям, полученным от польского инженера Долины, недавно освобожденного из лагеря в Безинянске, что в сибирской зоне, в этом лагере находятся 1,5 тыс. испанцев. В большинстве своем — это пленные «голубой дивизии», остальные — интернированные «красные». При этом он ссылается на книгу Валентина Гонсалеса (он же — Кампесино)[359]. Коммунист, в прошлом шахтер, в годы гражданской войны он стал одним из наиболее выдающихся командиров республиканской армии, участвуя во всех наиболее важных битвах — под Гуадалахарой, Брунете, Теруелем, Леридой. В СССР он поступил в академию им. Фрунзе, но не «ужился» с советским строем и был заключен в лагерь в Воркуте, откуда бежал! Уже во Франции он опубликовал в 1950 г. книгу «Жизнь и смерть в СССР, 1939–1949 гг.». В этой книге он писал об испанцах, которые, несмотря на благоприятный прием, почет и награждение орденами, полученными после своего прибытия в СССР после поражения Республики, «не ассимилировались» с советским режимом.

У Долины создалось впечатление, что пленные «голубой дивизии» живут мирно, они создали, как это только возможно в условиях лагеря, возвышенную атмосферу испанизма, в которой патриотизм преодолевает все различия и все политические споры[360]. К сожалению, Долина не сообщил иных деталей, кроме почерпнутых из книги Кампесино. Что же касается численности военнопленных «голубой дивизии», некоторые сведения можно почерпнуть из документов Главного управления по делам военнопленных и интернированных, включенных в сборник «Военнопленные в СССР 1939–1956. Документы и материалы».

На 1 января 1949 г. в системе ГУПВИ МВД СССР содержались 542 576 военнопленных из бывших европейских армий, из них — 430 640 немцев, 111 936 — граждан европейских государств[361].

5 марта 1950 г. министр иностранных дел СССР А. Я. Вышинский и министр внутренних дел С. Н. Круг-лов представили Сталину проекты постановлений Совмина СССР и сообщений ТАСС об окончании репатриации военнопленных. Репатриация не касалась осужденных военнопленных. Но, согласно документам Российского Государственного военного архива (РГВА), по состоянию на 1 марта 1952 г. из общего числа 18 703 военнопленных и 2237 интернированных, 1236 военнопленных и 636 интернированных не были осуждены. Из них 445 человек были гражданами Югославии, Испании, Финляндии. Что же касается военнопленных Испании, то их было, согласно документам, — 305; из них осужденных — 46, 5 офицеров, остальные — солдаты и сержанты. Интернированных (все не осужденные) — 34[362].

Смерть Сталина и падение Берии не изменили отношения Франко к Советскому Союзу. «Коммунизм никогда не изменит цели, но лишь свою тактику», — заявил Франко в 1955 г. Он остался верен своей точке зрения и после того, как в его руки попал экстраординарный номер «Mundo obrero» от 30 июня 1956 г., изданный в Париже, где было опубликовано решение ЦК КПСС и комментарии испанской компартии в связи с разоблачениями «культа личности»[363]. Но в то же время большая «открытость» СССР к внешнему миру во времена, названные И. Эренбургом «оттепелью», создавала и более благоприятные условия для установления и поддержания торговых отношений — прямых с Польшей и непрямых с Россией (и не только торговых). Благодаря этим контактам, хотя и тщательно скрываемым, а также усилиям международного Красного Креста и была достигнута договоренность о возвращении 286 пленных «голубой дивизии», прибывших на корабле «Семирамида» в Барселону 2 апреля 1954 г.[364]

«Репатриация продолжалась и после 1954 г., но сведений об этом крайне мало; многие документы еще не прошли процедуры рассекречивания», — отмечает российский исследователь А. В. Елпатьевский. Он ссылается на справку ГУПВИ СССР от 24 января 1949 г., согласно которой было пленено всего 464 человека, из этого состава убыло 160 человек, в том числе репатриировано 78 человек, передано на учет интернированных — 1 человек, убыло в тюрьмы — 13 человек, сбежал — 1 человек (В. Гонсалес — «Кампесино». — С. П.), умерло — 67 человек, состоят на учете на 1 января 1949 г. — 304 человека.

В доказательство, что не все бывшие военнопленные вернулись на корабле «Семирамида», Елпатьевский ссылается на заявление на имя министра иностранных дел В. М. Молотова от испанского гражданина Каверо Антонио, амнистированного Указом Президиума Верховного Совета СССР 7 октября 1955 г. (подлежали освобождению трое испанцев. — С. П.), но до сих пор находящегося в пункте репатриации. Мануэль Гомес Санотеро только в январе 1957 г. получил возможность вернуться в Испанию на теплоходе «Крым»[365]. Но это все же были единицы: в 1954 г. Франко полагал, что вопрос о возвращении испанских военнопленных практически был разрешен.

Интересовался Франко и процессами, происходившими в Советском Союзе. Он был убежден, что «марксизм случаен» и надеялся на «реализм русских». Готов был признать, что «Россия хочет мира», что «она далеко ушла вперед, что ею уже нельзя управлять, как в эпоху царизма или годы, предшествующие Второй мировой войне», что «власти Хрущева оказывается сопротивление, как раньше оно оказывалось Сталину, Берия и Ленину»[366]. Судя по переписке с Карреро Бланко в 1946 г., Франко весьма положительно относился к попыткам наладить контакты с СССР, предпринимаемым Испанией. Но, как замечает Луис Суарес Фернандес в книге «Франко и СССР», «все контакты между правительством Франко, по крайней мере до 1960 г., надо было реализовать в столь же секретной форме, избегая оставлять письменные документы; мы можем составить представление об этом только на основании свидетельств фрагментарных и косвенных»[367]. Он ссылается на статью в журнале «Europe — Amerique» от 2 января 1947 г., выходившего в Брюсселе, в которой утверждалось, что «СССР ведет двойную игру в отношениях с Испанией: с одной стороны, подвергает большим нападкам испанский режим, в то время как, с другой стороны, намерен установить контакты с режимом Франко, во имя сохранения его у власти». Причина — заинтересованность СССР в сохранении нейтралитета Испании, в ее отказе от участия в блоках и союзах со странами Запада[368].

Косвенным свидетельством того, что между Испанией Франко и СССР существовали контакты даже в годы жесткой изоляции, Суарес Фернандес рассматривает и корреспонденцию из Цюриха Мануэля Пенельи де Сильвы, некоторые фрагменты которой были опубликованы в «Arriba» 1 февраля 1947 г. Основной тезис де Сильвы: «Лучшая профилактика против заразы коммунизма — вступить в торговые отношения с Россией». И называет тех, кто был, по его сведениям, посредником по переговорам — военный советник в Румынии капитан Шеррер, который мог установить контакт с Деканозовым, заместителем Молотова. Сам Фернандес ссылается на документы министерства иностранных дел Испании, согласно которым 10 февраля 1947 г. в Женеве состоялась встреча между капитаном Шеррером и дипломатом, состоявшим на службе в посольстве в Париже, — господином Терраса.

Следуя полученным инструкциям, Терраса дал понять, что торговые отношения не могут быть установлены без того, чтобы стороны не обменялись жестами, носившими политический характер. «Испания заинтересована в возвращении тех испанцев, которые задерживаются «против их воли в СССР»». Шеррер перечислил шаги, на которые Советский Союз мог бы пойти: прекратить атаки в ООН, умиротворить партизан внутри Испании, вернуть пленных «голубой дивизии» и, кроме того, улучшить дипломатические позиции перед «англосаксонским миром». Терраса добавил, что жестом доброй воли могло бы стать освобождение офицеров и сержантов «голубой дивизии». Но это предложение было затем отвергнуто Франко: в освобождении пленных нельзя следовать иерархическому преимуществу.

Получив известие о результатах встречи Шеррера и Террасы, Карреро Бланко собственноручно отредактировал ноту, которую направил Франко («Мой уважаемый и любимый каудильо…»), а затем и Мартину Артахо. В ней говорилось: «Испания готова делать различие между русским народом, которому желает благополучия, и советским правительством… Испания также далека от коммунизма, как и от либерального капитализма… Испания придерживается твердой пацифистской позиции, как это она продемонстрировала в последних событиях» — имелись в виду годы Второй мировой войны. По мнению Карреро Бланко, разделяемому и Франко, СССР как свидетельство доброй воли мог бы выполнить следующие условия:

— отказаться от поддержки, которая сейчас оказывается испанским изгнанникам;

— отказаться от антииспанской деятельности в ООН и ее пропаганде;

— оказывать благожелательность и создать благоприятные условия для католической церкви во всех странах, где она пользуется влиянием, и проявить внимание и уважение Ватикану;

— предоставить гарантии территориальной целостности Испании и невмешательства в ее внутренние дела;

— репатриировать всех испанцев, которые помимо их воли находятся на территории России.

При выполнении этих условий Испания обещала соблюдать дистанцию между коммунистической доктриной и русской нацией и придерживаться нейтралитета в любой войне[369].

Шеррер и Терраса еще неоднократно встречались — по крайней мере известно об их переговорах 8 и 16 марта 1947 г. Известно также, что Терраса предложил, чтобы страной-посредником для переговоров по осуществлению торговых отношений между СССР и Испанией была Швейцария, Шеррер предпочел Танжер.

Однако этот первый раунд в установлении торговых отношений завершился провалом. 5 апреля 1947 г. ТАСС официально и категорически опроверг сведения, опубликованные в газете «Svenska Morgenbladet», издававшейся в Стокгольме, о контактах между Испанией и СССР в Буэнос-Айресе и Танжере. Иное решение откладывалось на многие годы, во всяком случае, на официальном уровне.

В октябре 1954 г. фалангиста Лекерику на посту посла Испании в США сменил граф Монтрико Хосе Мария Ареильса. Тон его первого послания Мартину Артахо 3 ноября был ликующим: накануне его принял госсекретарь Д. Фостер Даллес, хотя в этот день у него было много визитеров — королева-мать Великобритании, главы правительств Германии и Японии, президент Либерии. К тому же в этот день проходили выборы в конгресс. Принял с большой сердечностью в своем кабинете. Симмонс, шеф протокола, заметил, что для сухого и строгого Даллеса такой тон не был характерен[370].

Описание приема, оказанного новому послу Испании в Нью-Йорке, окончательно убедило Мартина Артахо, а после его доклада в Эль Пардо и Франко, что для североамериканского истеблишмента Испания наконец-то перестала быть парией.

Ареильса был приглашен на обед, данный Советом по международным отношениям. Эта организация была создана Алленом Даллесом, среди ее членов — послы, профессора университетов, журналисты. На Ареильсу обрушился водопад вопросов — ведь он был первым испанцем после Хуана Негрина, посетившего собрание этого Совета в 1940 г. Слушателей больше всего интересовало положение протестантского меньшинства и иудеев, свобода прессы, проблема Гибралтара и возможность вступления в НАТО.

Не менее впечатляющий прием Ареильсе был оказан в Пресс-клубе, основанном североамериканскими журналистами, работающими за границей после Второй мировой войны. Журналисты были встревожены последними распоряжениями Ариаса Салгадо, ущемляющими свободу иностранных корреспондентов. Посол заверил, что грядет постепенное смягчение цензуры, хотя оно и не коснется врагов режима.

Особенно теплый прием был оказан Ареильсе в обществе «Друзей Испании», возглавляемом Стентоном Гриффитом. Среди 350 приглашенных на обед в отеле «Уолдорф Асториа» присутствовали мэр Нью-Йорка, крупнейшие финансисты и герцог Виндзорский, который когда-то был Эдуардом VHI. Герцог, чью шею украшал орден «Золотого руна», которым его удостоил Альфонсо XIII в 1924 г. и на похоронах отца которого в далеком 1936 г. присутствовал начальник генштаба республики, поднял тост за «генерала Франко», одного из наиболее выдающихся государственных деятелей Европы. Но главный триумф был еще впереди[371].

5 ноября 1954 г. Хосе Мария Ареильса вручил верительные грамоты президенту Эйзенхауэру. На другой день в послании Франко, главе государства, он описал все подробности прошедшей церемонии. Он сообщил, что Эйзенхауэр поведал ему, что всегда интересовался Испанией, но ближе познакомиться с ней препятствовала, во-первых, его миссия главнокомандующего силами союзников в последней войне, а затем — его назначение верховным шефом SHAPE. «Его живой интерес к Испании и теперь не прошел, и он хотел бы лично познакомиться с этой страной. Он надеется, что ему представится возможность обсудить с Вашим превосходительством некоторые политические проблемы, поставленные перед западным миром». Этот визит, прибавил президент, непременно состоится, когда завершится его президентский мандат.

Эйзенхауэр, по словам Ареильсы, много раз обдумывал возможность личного контакта с Франко накануне высадки в Северной Африке, но имея в виду нейтралитет Испании, отказался от этой мысли. Ареильса был рад услышать, что «hobbies» президента — коллекционирование картин с морскими сюжетами — совпадает с «hobbies» Франко.

Переговоры прошли в благожелательной и сердечной обстановке, как двух старых знакомых. В заключение Эйзенхауэр заверил Ареильсу в «глубоком почтении и уважении к Его превосходительству генералиссимусу Франко»[372].

В ноябре 1955 г. А. Гарриман, в то время губернатор Нью-Йорка, пригласил Ареильсу, чтобы «обменяться впечатлениями и выпить бокал вина». Как сообщил посол Испании Мартину Артахо 17 ноября 1955 г.: «Гарриман выразил свое глубокое уважение и восхищение генералиссимусом, отметив, что он как либерал не разделяет некоторые постулаты нашего режима. Но в то же время он понимает, что особенности каждой страны в каждый конкретный момент диктуют линию поведения хорошего правителя». Гарриман иронически отозвался о тех, кто «претендует экспортировать джефферсоновскую модель демократии»[373].

Успешны были и результаты усилий по вступлению Испании в ООН. В послании Мартину Артахо 21 декабря 1954 г. он известил своего патрона, что к Испании весьма благожелательны генсек ООН Хаммар-шельд, послы стран Испанской Америки, Бразилии, США, Великобритании. Нет еще ответа от Франции, но это объясняется бюрократическими сложностями. Негативно относятся лишь представители СССР и Индии. Хаммаршельд рекомендовал Ареильсе встретиться с А. Соболевым, главой советской делегации в ООН. Эта встреча состоялась в первые дни 1955 г., Соболев пригласил Ареильсу посетить советское посольство.

Соболев поведал, что его правительство изменило критерии принятия в ООН: внутренние условия стран — новых претендентов на членство в ООН — отныне не будут учитываться. В связи с этим Советский Союз будет поддерживать ревизию решения 1946 г., когда Испании было отказано в приеме в ООН[374].

14 декабря 1955 г. Испания были принята в ООН. Представитель СССР был среди тех, кто голосовал «за»[375]. Это породило надежду на либерализацию режима в кругах либеральной и демократической интеллигенции, тяготившихся жестким контролем над всеми сферами общественной жизни. Выход из состояния изоляции вызвал шквал сомнений, развеявший в конце концов миф о достижениях национал-синдикалистской революции даже в глазах тех интеллектуалов, кто еще недавно свято верил в него. И прежде всего молодежи.

Много лет спустя, в феврале 1975 г., известный испанский историк М. Туньон де Лара в интервью журналу «Cambio-16» назвал «выход на авансцену тех, кто не участвовал в войне, наиболее примечательной чертой 1956–1957 гг., переломных в истории Испании[376]».

В декабре 1955 г. ректор Мадридского университета Педро Лаин Энтральго, более других осведомленный о том брожении, которое охватило студенчество, добился аудиенции у Франко, чтобы передать ему доклад, основным тезисом которого было: «То, что студенты выражают сегодня, остальное общество будет ощущать завтра». Франко, по-видимому, прочитал доклад, так как в своей речи 31 декабря 1955 г., транслировавшейся по радио, он призвал интеллигенцию по крайней мере быть лояльной[377].

Хуан Лопес, в свое время секретарь Национального комитета НКТ, и член правительства Ларго Кабальеро образно определили положение, сложившееся после голосования в ООН как вторичную утрату победы в гражданской войне.

Всякое иное решение «испанского вопроса» было все еще впереди.

Франко полностью контролировал ситуацию, и всякая динамика в политике и экономике Испании была невозможна без его личного соучастия.

В апреле 1956 г. Мартин Артахо посетил Вашингтон. Это был первый визит в США испанского министра иностранных дел после принятия Испании в ООН. 10 апреля его принял госсекретарь Джон Фостер Даллес.

Артахо беспокоили обстоятельства, изменившиеся после подписания Пакта 1953 г., — возросшая опасность использования ядерного оружия в случае войны необычайно увеличивала риск для Испании, к тому же авиационные базы были расположены вблизи больших городов.

Министр напомнил, что в Испании во время гражданской войны было призвано обеими враждующими сторонами — националистами и республиканцами — 1200 тыс. солдат. У современной Испании имелась потенциальная возможность мобилизации такой же армии. Но этот человеческий потенциал нуждается в лучшем военном оснащении.

В настоящее время 37 % национального дохода Испании используется на военные нужды. Увеличение этого процента негативно скажется на уровне жизни испанского народа, который нуждается в школах, улучшении агрикультуры, социальных выплатах. «Поэтому мы желали бы, чтобы увеличение военной помощи проходило без тяжелых последствий для нашей экономики».

Даллес согласился: увеличение экономической помощи Испании необходимо. Не менее продуктивны были результаты и по другим затронутым Артахо проблемам. Артахо убеждал Даллеса, что «Испания принадлежит к трем семьям: латинской, арабской и испано-американской».

Арабские страны с их огромной нищетой и отсталостью открывают двери коммунизму, страны которого предоставляют экономическую помощь без всяких условий.

Непосредственно Испании проникновение коммунизма не грозит. Но надо иметь в виду, что арабы не доверяют Англии и Франции. В мае Мадрид посетит король Ирака, а в октябре — президент Египта Насер: будет начата новая глава в борьбе против проникновения коммунизма на Ближний Восток. Для успеха этой борьбы нужна экономическая помощь: «Генерал Франко одобрил бы это».

На это Даллес ответил, что «деятельность Франко в Марокко делает честь его способности как государственного деятеля». Он соглашался, что «исламская религия не является достаточно эффективной защитой против проникновения коммунизма, хотя и обладает известным иммунитетом… меня радует, что Испания пользуется такими симпатиями в арабском мире».

Собеседники пришли к взаимопониманию и в отношении стран Латинской Америки. Испания усиливает свои связи с испано-американскими странами, это вызывало тревогу США, но Артахо успокоил Даллеса: испанизм не претендует быть соперником панамериканизма, так как они представляются ему совместимыми. По мнению министра, помощь США в этой части американского континента недостаточна, а ведь коммунизм избрал для своего проникновения в этот регион дорогу бедности.

Даллес признал, что по официальной линии странам Латинской Америки предоставляется мало денег, но вполне достаточно вложений частного капитала, что больше соответствует концепции США. На что Артахо высказал пожелание, чтобы Испания также заинтересовала частный американский капитал.

В заключение беседы Даллес поблагодарил Артахо за открытие протестантских семинарий: «Это произведет хорошее впечатление на некатолическое общественное мнение Северной Америки»[378].

Вершиной испанской дипломатии в конце 50-х годов стал визит президента Эйзенхауэра 21 декабря 1959 г., который необычайно приободрил Франко.

5 ноября 1954 г., когда посол Испании в США вручал верительные грамоты Эйзенхауэру, тот, выразив живой интерес к Испании, выразил надежду, что визит в эту страну состоится, когда завершится его президентский мандат. Но за прошедшие пять лет так изменились Испания и отношение к ней западного мира, что он счел возможным посетить Мадрид, обладая президентским мандатом.

14 августа 1959 г. посол Испании в Норвегии Эдуардо де Кальехон в донесении министру иностранных дел изложил содержание публикаций, появившихся накануне в «Dagbladet» — либеральном, как он полагал, органе. В публикации шла речь о предполагаемой в конце августа конференции в Лондоне испанского министра иностранных дел и президента Эйзенхауэра. По сведениям, которыми располагала газета, тема предполагаемой конференции — поездка Хрущева в ближайшем будущем в США. Как стало известно в Вашингтоне, «Франко выразил удивление и недовольство причинами, побудившими пригласить Хрущева в США», и правительство взяло на себя инициативу организовать встречу Эйзенхауэра и Кастиэльи, дабы разъяснить ему мотивы приглашения московского лидера[379]. Но за две недели, прошедшие до встречи министра иностранных дел Испании и президента Эйзенхауэра, Франко изменил свою позицию и даже одобрил приглашение Хрущева посетить США. Мотивы он изложил в личном послании.

Как и планировалось, встреча Эйзенхауэра с Кастиэльей состоялась в Лондоне 31 августа 1959 г. в резиденции испанского посла. В послании Франко прежде всего засвидетельствовал свою высокую оценку усилий Эйзенхауэра «по руководству западным миром» и выразил благодарность за помощь, которую Испания получает от США по договору 1953 г.

Далее Франко писал: «Вашему превосходительству хорошо известно о превосходстве Запада, основанном на индустриальной мощи Соединенных Штатов и их способности адаптироваться к нуждам войны, но которые могут ослабеть, если Советский Союз полностью разовьет весь свой промышленный потенциал, а Западной Европе не удастся укрепить свое единство и свою подготовленность. Нации нашего континента, как Вы знаете, с легкостью склоняются к разъединению». Франко выразил уверенность, что пребывание Эйзенхауэра в Европе будет способствовать укреплению ее единства. Что касается визита Никиты Хрущева в США, то Франко, в отличие от прежней своей позиции, одобрил эту инициативу Вашингтона: «Все контакты полезны для уяснения непосредственных целей наших врагов. А посему я отвергаю точку зрения тех, кто, забыв свою личную историю, боится последствий Вашей встречи с Хрущевым. Я знаю, что такой великий стратег и солдат, как Вы, никогда не упустите из виду, что Советы всегда сохраняют свою постоянную главную цель — всемирное господство»[380].

Эйзенхауэр согласился с доводами Франко и в ответном послании приветствовал «новую экономическую программу» Испании, с одобрением отнесся к вступлению Испании в ОЭСР. Тогда же была достигнута в принципе договоренность о посещении Эйзенхауэром Испании в удобное для него время.

Полный текст посланий был опубликован 2 сентября, но уже 1 сентября «The New York Times» сообщала своим читателям: «Франко поддерживает переговоры с Советами».

5 сентября в Париже Кастиэлья удостоился беседы с де Голлем. Президент Франции выразил пожелание, «чтобы было покончено с изоляцией Испании, и она вступила в семью экономического и политического сообщества атлантических стран»[381]. Но это еще не была вершина его триумфа.

21 декабря 1959 г. в Мадрид прибыл Эйзенхауэр. И хотя посещение Испании было всего лишь эпизодом в кругосветном турне американского президента — он посетил Италию, Турцию, Пакистан, Афганистан, Индию, Грецию, Тунис, Францию и Марокко, — этот визит привлек особое внимание. Это был первый в истории визит американского президента в Испанию и первая личная встреча руководителя западной державы с генералом Франко за все годы, прошедшие после окончания гражданской войны. В Мадриде придали особое значение этому визиту еще и потому, что, как отмечает X. Армеро, этот человек возглавлял вооруженные силы союзников в борьбе против «оси». Американского президента встречал мэр Мадрида граф Майялде, вручивший Эйзенхауэру символические ключи от столицы, так же, как 20 лет назад он их вручил Гиммлеру.

На следующее утро президента принял Франко в его резиденции в Эль Пардо. Как отмечал сам Эйзенхауэр, встреча прошла в атмосфере сердечности. В тот же день президент США посетил расположенную рядом с Мадридом военно-воздушную базу Торрехон де Ардос. Там перед слушателями, преимущественно американскими, Эйзенхауэр, отдав дань сентиментальным воспоминаниям, из которых следовало, что его жизнь частично прошла в среде, созданной испанцами — он родился в Техасе, — заявил, что прибыл, чтобы передать послание американского народа испанскому, движимый наиболее достойным из всех человеческих побуждений — стремлением к «миру, дружбе и свободе»[382].

Франко был удовлетворен. Его убеждение, что Испания будет принята, рано или поздно, в западный мир без каких-либо предварительных условий, оправдалось.

Примечания:

2

Ibid. Р. 36–38.

3

Подробнее см.: Conelly Ullman J. La Semana Tragica. Barcelona (далее В.), 1972.

28

Сориа Ж. Война и революция в Испании 1936–1939. В 2 т. М., 1987. Т. I. С. 35.

29

Caballero Audas. El general Sanjurcho. M., 1940. P. 83.

30

Gonzales Duro E. Op. cit. P. 154.

31

Payne S. Falanga: A History of Spanish Fascism. Oxford, 1962. P. 11–16, 45.

32

El Socialista. 11.XI; 21.XL 1933.

33

Galindo Herrero S. Historia de los partidos monanrquicos bajo la Segundo republica. M., 1954. P. 84.

34

Цит. по: Hills G. Franco: The Man and His Nation. New York (далее — N.Y.), 1976. P. 173.

35

Цит. no: Gonzales Duro E. Op. cit. P. 160.

36

Президент Алькалй Самора был против назначения Франко: «Молодые генералы стремятся стать фашистскими каудильо». См.: Preston P. Op. cit. Р. 143.

37

El Sol.2LX.1935.

38

Цит. по: Hills G. Op. cit. P. 210.

282

The New York Times. 17.VI.1945.

283

Конституции буржуазных государств Европы. М., 1957. С. 509.

284

Arriba. 19.VI.1945.

285

Garriga R. La Espana de Franco. De la division azul al pacto con los Estados Unidos (1943 a 1951). Mexico, 1971. P. 337–338.

286

Тегеран. Ялта. Потсдам. Сб. документов. М., 1967. С. 188–189.

287

Там же. С. 190.

288

Там же. С. 198.

289

Там же. С. 356.

290

См.: Diaz-Plajo F. Historia documental de Espana. В., 1973. P. 560.

291

AMAE. Leg. R-2421. Exp. 4.

292

Kindelan A. La verdad de mis relaciones con Franco. В., 1981. Цит. по: Gonzales Duro E. Op. cit. P. 279.

293

ООН. Совет Безопасности. Подкомитет по испанскому вопросу. N.Y. 1946. С. 8–9.

294

Sulzbeiger С. A Long Row of Candles: Memoirs and Diaries 1934–1954. Toronto, 1969. P. 299.

295

Vilar S. Protagonistas de la Espana democratica. P., 1969. P. 232–233.

296

Revista de politica internacional. 1968. XI–XII.

297

AMAE. Leg. R-2299. Exp. 11.

298

Sulzbeiger С. Op. cit. P. 303–306.

299

Garriga R. Op. cit. P. 428.

300

Конституции буржуазных государств. М., 1957. С. 521.

301

Suares Fernandes L. Francisco Franco y su tiempo. \bl. ГУ. M., 1984. P. 56.

302

Mainer J. Historia Literaria de la vocacion politica (1930–1950). En: Falange y literatura. В., 1971. P. 59.

303

Ramires M. Expression d'interets et leur adaptation du regime de Franco. Association Internationale de Science Politique. XIeme Congres. Moscou, 1970.

304

Moran G. El Maestro en el erial: Ortega-y-Gasset y la cultura del franquismo. В., 1998.

305

М. Аснар был дедом Хосе Марии Аснара, возглавлявшего правительство Испании в 1996–2004 гг.

306

Moran G. Op. cit. P. 71–75.

307

Ibid. P. 68.

308

Ferrer Benimeli J. Franco y masoneria. En: Fontana J., ed. В., 1986.

309

Franco Bahamonde F. (J.Boor). M., 1981. P. 10.

310

Romero E. Un desnudo de la Historia. В., 1992. P. 56.

311

Ferrer Benimeli J. Op. cit. P. 251.

312

Fontana J. Reflexiones sobre la naturaleza y las consecuencias del franquismo. En: Fontana J. Op. cit. P. 15.

313

Ferrer Benimeli J. Op. cit. P. 251.

314

Maior A. Franco aislado. M., 1989. P. 63.

315

Кеннан допустил неточность: конюшня для лошадей была размещена во флигеле Циркумконференции.

316

F.R. Vol. V. Р. 1033–1036. См. также: Kennan G. Memoirs. 1925–1950. Boston-Toronto, 1967. P. 552–559.

317

The Times. 6.VI.1946.

318

AMAE. Leg. R-5162. Exp. 5.

319

AMAE. Leg. R-5162. Exp. 6.

320

Ibid.

321

Ibid.

322

Vasquez Montalban M. La penatracion americana en Espana. M., 1974. Р. 73–74.

323

Congressional Record. 1936–1976. Wash. Vol. 94. P. 3766.

324

Ibid. P. 3768.

325

The New York Times. 7.X. 1948.

326

Daily Mail. 4.X.1948.

327

AMAE. Leg. R-5162. Exp. 4; Leg. R-3599. Exp. 3.

328

Garriga R. Op. cit. P. 564.

329

Это заявление передало итальянское агенство печати Мондар. См.: Dzelepy E.-N. Franco, Hitler et les Allies. Bruxelles, 1961. P. 179.

330

ООН. Генеральная Ассамблея. Официальные отчеты. 5-я сессия. Пленарные заседания. N.Y., 1950. С. 382–392.

331

Цит. по: Garriga R. Op. cit. Р. 580.

332

Le Socialiste. 9.XI.1950.

333

New York Herald Tribune. 18.1.1951.

334

New York Herald Tribune. 20.III.1951.

335

Garriga R. Op. cit. P. 615–626.

336

Preston P. Op. cit. P. 753.

337

Preston P. Op. cit. P. 752, 753.

338

Roma. 4.III.1951.

339

Sulzberger C. Op. cit. P. 614–615.

340

Цит. по: Preston P. Op. cit. P. 761.

341

Garriga R. Los pactos secretos de Franco con los Estados Unidos. В., 1962. P. 629.

342

Garriga R. Op. cit. P. 630.

343

Sulzberger С. Op. cit. P. 660.

344

Whitaker A. Spain and the Defense of the West. N.Y., 1962. P. 41.

345

Цит. no: Mackenzie L. The Political Ideas of the Opus Dei in Spain. Government and Oposition. Boston, 1973. Vol. VIII, № 1. P. 77.

346

Whitaker A. Op. cit. P. 41.

347

Hitler's Secret Conversations. 1941–1945. Ed. by Trevor-Roper. P. 82–83.

348

Бунина З.Б. Католическая церковь современной Испании // Проблемы испанской истории. М., 1979. С. 52.

349

Martin Artajo A. La politica de aislamiento de Espana seguida por las naciones aliadas durante el quinquiluto. 1945–1950. M., 1950. P. 12–13.

350

Vilar S. Protagonistas de la Espana democratica. La oposicion a la dictadura 1939–1969. P., 1970. P. 451.

351

Carrero Blanco A. Discursos y escritos. 1943–1973. M., 1974. P. 632–633.

352

AMAE. Leg. R-3507. Exp. 23.

353

Department of State Bulletin, 1953, oct. Vol. XXIX. N 745.

354

Шульц Т. Бомбы Паламареса. М., 1971. С. 35.

355

Цит. по: Tamames R. La Republica: La Era de Franco. M., 1976. P. 554–558.

356

Suares Fernandez L. Franco y la URSS. La diplomacia secreta (1946–1970). M., 1987. P. 67–68.

357

Ibid. P. 118.

358

Ibid. P. 119.

359

AMAE. Leg. R-3599. Exp. 47.

360

Ibid.

361

Военнопленные в СССР. 1939–1956. Документы и материалы. М., 2000. С. 332.

362

Там же. С. 790–791.

363

Suares Fernandez L. Franco y la URSS. P. 147.

364

ABC. 3.IV. 1954.

365

Елпатьевский A.B. Военнопленные и интернированные испанцы в СССР // Международный исторический журнал. 2002. № 17.

366

Franco Salgado Araujo F. Op. cit. P. 47.

367

Suares Fernandez L. Op. cit. P. 47.

368

Ibid. P. 47–48.

369

Ibid. P. 68–71.

370

AMAE. Leg. R-3507. Exp. 23.

371

Ibid.

372

AMAE. Leg. R-3599. Exp. 43.

373

Ibid.

374

AMAE. Leg. R-3507. Exp. 23.

375

Подробнее см.: Пожарская С.П. Испания и США: Внешняя политика и общество. М., 1982. С. 226–227.

376

Cambio-16. 24.11.1975.

377

Pensamiento politico de Franco. M., 1975. Vol. II. P. 777–778.

378

AMAE. Leg. R-3599. Exp. 41.

379

AMAE. Leg. R-3599. Exp. 12.

380

Ibid.

381

Ibid.

382

La prensa. 22.XII. 1959.