Глава 6. Тайная война накаляется. 1933–1938 гг.

Для деятельности Особой группы и для развития линии «Д» в РККА и Коминтерне 1933 год был достаточно успешным. Но в целом военно-политическая ситуация в мире ухудшалась. В Азии это было связано массированной экспансией Японии в Китае, а в Европе – с геополитическим изменением обстановки в Германии, где к власти пришли национал-социалисты. Это подтолкнуло руководство СССР к принятию военно-политического решения о создании на базе ряда нелегальных резидентур, действовавших в Австрии, Германии, Италии, Франции, Китае и некоторых других странах, особого нелегального аппарата для организации диверсионных актов в случае войны и проведения специальных акций против лидеров антисоветских организаций.

В том же, 1933 году Я.И. Серебрянский становится заместителем директора Международной Ленинской школы.

Мы уже отмечали, что к началу 1930-х гг. Коминтерн представлял собой своеобразную научно-практическую лабораторию, проводившую эксперименты по построению тайных обществ, и одновременно военным профсоюзом коммунистических партий. Члены «военпрофа» в процессе обучения и дальнейшей практической деятельности получали единое представление о технике, тактике и стратегии нелегальной работы. Исполком Коминтерна был базовым центром подготовки военно-политических кадров иностранных компартий.

Ряд военно-политических, военных, специальных и иных «особых» дисциплин изучались в рамках спецкурсов МЛШ, КУНМЗ, КУТВ и КУТК. Военные дисциплины изучались и в рамках спецшкол ИККИ. Наиболее способные курсанты направлялись для дальнейшего обучения в военные учебные заведения Советского Союза. Спецшколы и спецкурсы Коминтерна курировались Орготделом ИККИ.

21 июля 1933 года в кабинете Иосифа Ароновича Пятницкого состоялось закрытое заседание Политсекретариата ИККИ, на котором были рассмотрены предложения Серебрянского об изменении системы учебы в МЛШ. Суть предложений заключалась в следующем:

«1. Существующий в МЛШ основной двухгодичный курс упразднить.

2. Оставить в МЛШ только один курс. Срок обучения на нем установить в 14 месяцев.

3. Кроме указанного курса установить аспирантуру от важнейших компартий, работающую по двухгодичной программе. Контингенты аспирантуры устанавливаются каждый учебный год ПК. Аспирантура в основном должна составляться из б[олее] лучших студентов МЛШ, имевших по окончании МЛШ не менее одного года практической работы в своей стране. Кроме того, аспирантура подбирается из числа центральных и окружных работников, имеющих достаточную политическую и теоретическую подготовку. Аспиранты привлекаются к преподавательской работе и в особенности как бригадиры, организующие групповую учебу студентов годичного курса.

Зам. директора МЛШ Серебрянский»[182].

К этим предложениям прилагалась пояснительная записка:

«Дирекция МЛШ, внося на заседание П[олиткомиссии] от 3/VII предложение о реорганизации порядка комплектования на основном двухгодичном курсе, имела в виду сохранение и некоторое усовершенствование системы преподавания в МЛШ, установленной решением Политсекретариата от 11/IV-1932 года. Однако нынешняя обстановка и нежелательность длительного (двухгодичного) отрыва студентов от партий диктует нам необходимость изменений в самой системе МЛШ. Отсюда – предложение об упразднении двухгодичного курса.

В то же время Дирекция МЛШ просит удлинить на 2 месяца срок учебы основного контингента МЛШ. Необходимость и целесообразность такого удлинения вызывается следующим:

1. Время отъезда студентов, как показала практика, обычно растягивается, в силу нелегальных условий, на 1–2 и больше месяцев.

2. Подавляющая часть студентов – пролетарии, впервые работающие систематически над революционной теорией.

3. Физическое состояние студентов очень плохое. Они быстро переутомляются и многие заболевают от сверхинтенсивной умственной работы, обусловленной объемом и краткостью срока учебы. Необходимо поэтому произвести переход на 7-часовой рабочий день (вместо существующего 8-часового) и обеспечить студентам 1 1/2 месячный отдых.

4. При существующих, таким образом, реальных сроках учебы и наличии 1/ месячной практики учебный план крайне напряжен. Ряд важнейших тем прорабатываются в связи с этим недостаточно основательно.

Вот почему дирекция МЛШ просит одновременно с упразднением двухгодичного курса – установить 14-месячный срок обучения вместо существующего 12-месячного.

Зам. директора МЛШ Серебрянский»[183].

По окончании Первой мировой войны большинство политических и военных деятелей ведущих стран мира не оценили по достоинству боевой опыт небольших разведывательно-диверсионных воинских формирований. До конца 1930-х гг. вопросам подготовки спецподразделений не уделялось достаточного внимания, более того, под сомнение ставилась сама их необходимость. Кроме СССР, только в Германии адекватно оценили возможности спецназа и вели целенаправленную подготовку специалистов «малой войны». Начиная с 1933 года именно с этим противником вели смертельную борьбу боевые товарищи Я.И. Серебрянского, в том числе и курсанты МЛШ ИККИ.

Как и в СССР, спецслужбы Германии развивались параллельно по линии государственных и партийных структур. Особенно следует отметить великолепно развитую сеть армейских и полицейских спецслужб, обладавших богатейшим опытом оперативной работы в военной и политической сфере. После поражения в войне немецкие специалисты сохранили широчайшие оперативные связи, многочисленную агентурную сеть, но главное – имели сильнейшую мотивацию для личного и профессионального реванша.

Практически все ведущие политические организации Веймарской республики имели свои военизированные структуры. Этому способствовали следующие факторы: массовый рост патриотических настроений в обществе, обусловленный поражением в войне и ограничениями Версальского мира; наличие большого числа ветеранов Первой мировой, имеющих опыт нетрадиционных боевых действий; образование большого количества организаций, члены которых стремились к возрождению могущества Германии.

Поскольку иметь оружие в Веймарской республике официально могли только армия и полиция, создание силовых партийных подразделений осуществлялось под прикрытием землячеств, союзов ветеранов, спортивных, охотничьих и стрелковых обществ и т.п.

На создание военизированных организаций оказывал влияние как внутренний, так и международный аспект. Боевые подразделения правых и левых партий регулярно проверяли на прочность государственную власть Веймарской республики. В 1919–1923 гг. наиболее масштабные попытки силового захвата власти произошли в Берлине, Баварии, Гамбурге, Руре, Саксонии и Тюрингии.

Отдельные добровольческие части, состоявшие из офицеров и солдат штурмовых подразделений, сражались вне Германии. В Восточной Пруссии, Литве и Латвии, а также в Советской России до 1920 года действовала «Железная дивизия». В западных областях Польши вплоть до 1920 года проявляла активность Восточная пограничная охрана (Grenzschutz Ost). Военное формирование «Союз Оберланд», созданное в Баварии из офицеров-добровольцев, в 1921 году принимало участие в военном решении территориального спора Германии и Польши о части Верхней Силезии.

Еще в 1918 году для борьбы с коммунистическим движением использовались добровольческий Корпус стрелков и Кильская морская бригада. В дальнейшем политическая ситуация менялась настолько стремительно, что вчерашние противники нередко становились союзниками, выступавшими против правительства либо на его стороне. Но основными правительственными силовыми инструментами в политической борьбе оставались полиция и армия.

Формально политической полиции в Веймарской республике не существовало, однако в полициях всех германских земель имелись секретные политические подразделения. В полиции Пруссии, которая контролировала до двух третей германской территории, такой структурой был отдел IA. Аналогичные подразделения имелись и в большинстве других земель.

Структурно полиция подразделялась на:

1) полицию безопасности (Sicherheitspolizei, SIPO);

2) охранительную полицию отдельных земель (Schutzpolizei, SCHUPO);

3) сельскую жандармерию или жандармерию земских егерей (Landjager);

4) полицию особого назначения (Notzpolizei), призываемую на основании секретного общегерманского закона.

Задачи полиции и армии в единой «оборонительной системе» Веймарской республики распределялись следующим образом.

На полицейские подразделения, действующие в тесной связи с государственными учреждениями и предпринимательскими союзами, возлагалось подавление экономических проявлений классовой борьбы, а в военно-техническом отношении – подавление местных восстаний. При этом в своих действиях полицейские руководствовались специально разработанной Боевой доктриной полиции (Polizeikampflehre).

Общегерманским силовым институтом, на который опиралось федеральное правительство, являлись вооруженные силы (Reichswer).

Согласно условиям Версальского договора, вооруженные силы Германии ограничивались 100-тысячной сухопутной армией без танков и тяжелой артиллерии (плюс 15 тысяч на флоте), ей запрещалось иметь Военно-воздушные силы, подводные лодки и Генеральный штаб.

Руководство небольшого по численности рейхсвера могло позволить себе тщательный отбор офицерского и унтер-офицерского состава, который представлял собой достаточно самостоятельную политическую силу. В 1923 году на вопрос президента Фридриха Эберта «Кому подчиняется армия – правительству или мятежникам?» командующий рейхсвером генерал Ганс фон Сект ответил по-военному лаконично: «Армия подчиняется мне».

Предполагалось, что вооруженные силы должны были воздействовать на «особые» ситуации одним фактом своего присутствия, а при получении приказа – ликвидировать массовые восстания по всем правилам военной стратегии и тактики.

По условиям Версальского договора Германии запрещалось вести и разведывательную работу. Однако уже в сентябре 1919 года в составе Войскового управления (Truppeamt), под которое замаскировали «ликвидированный» Генштаб, был образован орган военной разведки и контрразведки – Абвер (Abwehr)[184]. Чтобы обойти ограничения Версальского мира, в качестве официальной сферы деятельности на Абвер возлагались задачи по контрразведывательному обеспечению в германских вооруженных силах. Но на практике разведка против стран-победительниц, в первую очередь Франции и Великобритании, началась сразу после негласного воссоздания военной разведки.

Из воспоминаний Анатолия Яковлевича Серебрянского:

«Один из перерывов в совместных служебных поездках папы и мамы был связан с тем, что меня укусила наша собака. Я, как мне сказали, решил поправить кость, которую она в этот момент грызла. Мне стали делать уколы, и в результате мама не смогла сопровождать отца в его поездке в Китай и Японию. Уже в моем зрелом возрасте мама об этом часто вспоминала».

Начальник военной разведки кайзеровской Германии Вальтер Николаи полагал, что прекращение военных действий в Европе в 1918 году не привело к окончанию тайной войны, которая продолжалась и в мирное время.

В начале 1920-х гг. он писал:

«К разведке идея разоружения определенно не относится, так как положительная часть ее, то есть пропаганда, стала бы вместо орудия военной борьбы оружием борьбы политической еще в большей степени, нежели в настоящее время. Разведка стоит, таким образом… на пороге новых заданий. <…>

„Война и в мирное время“ – таково лучшее определение теперешней роли разведки в конкуренции народов. <…> Общность интересов стран-победительниц исчезла. <…> Начнется невиданное доселе по интенсивности соревнование во всех областях разведки»[185].

Николаи профессионально и умело сумел сохранить архивы кайзеровской разведки, чем способствовал созданию новой германской секретной службы, тщательно скрываемой от глаз стран-победительниц.

В первые годы после создания Абвер представлял собой относительно небольшую организацию из трех кадровых офицеров, семи офицеров запаса и нескольких технических сотрудников; внутри Абвера существовали две группы: «Восток» и «Запад». Но и при таком микроскопическом штате механизм Абвера был великолепно отлажен. Сохранились не только архивы и единый центр разведки – сохранились традиции! В Абвере велся тщательный учет всех вышедших в отставку кадровых офицеров разведки и контрразведки, а также легендированных и доверенных лиц.

В целях дезинформации вероятного противника и общественного мнения в Германии никаких постов в разведке Николаи не занимал. Однако тень «молчаливого полковника» незримо витала в коридорах Цоссена до конца Второй мировой войны.

Украинские националисты находились под плотной опекой Абвера. С 1923 по 1928 год Украинская военная организация в обмен на свои услуги получила от спецслужб Веймарской республики свыше двух миллионов марок, оружие и взрывчатку. Евгений Коновалец в одном из своих писем к митрополиту Андрею Шептицкому писал:

«Пусть сегодня мы пребываем на служении немецким деятелям. Но завтра будет надежда, что с их помощью и под их руководством мы обретем собственную государственность»[186].

В 1929 году Коновалец возглавил Организацию украинских националистов (ОУН).

Идеология оуновцев базировалась на учении об интегральном национализме Д. Донцова. В его брошюре, вышедшей в 1929 году, говорилось:

«Нужна кровь – будет море крови! Нужен террор – сделаем его жесточайшим! Необходимо будет отдать материальные блага – не оставим себе ничего. Не постесняемся убийств, грабежей и поджогов. В борьбе нет этики!.. Каждая дорога, что ведет к нашей наивысшей цели, несмотря на то что зовется она некоторыми геройством или подлостью, – это наша дорога»[187].

Как видите, в плане человеконенавистничества эта идеология ничем не уступала людоедской идеологии гитлеровского национал-социализма.

Оуновцы установили с германскими нацистами самые тесные контакты. При штаб-квартире Национал-социалистической рабочей партии Германии (НСДАП) было открыто представительство ОУН – УВО, которое возглавляли Н. Свиборский и Р. Ярый. Глава штурмовиков Эрнст Рем благосклонно отнесся к просьбе оуновских боевиков о помощи в военной подготовке и предоставил им возможность проходить обучение вместе с его штурмовиками.

После прихода к власти Гитлера в Германии наметились контакты специальных структур ОУН – УВО с СД (Sicherheitsdienst SS) и гестапо. Естественно, руководство немецких спецслужб планировало использовать украинских националистов исключительно в собственных интересах, в первую очередь в качестве разведчиков и боевиков на территории Польши, Чехословакии и СССР.

С 1933 года в ОУН–УВО действовали специальные курсы и школы подготовки боевиков к ведению тайной войны. Для руководства деятельностью националистов на территории Западной Украины был создан специальный орган ОУН – Краевая экзекутива (КЭ). Постепенно этот орган под руководством С.А. Бандеры стал фактически неподотчетным ОУН и превратился в самостоятельную организацию.

Оуновцы активно действовали не только против Польши, но и против Советского Союза (с польской и чехословацкой территории). Более того, они пытались проводить террористические акты против официальных советских представителей и на территории третьих стран.

Органы государственной безопасности СССР вели против оуновцев нелегкую и жестокую борьбу. Чекисты неоднократно пресекали террористические акты. Например, осенью 1933 года была сорвана попытка покушения оуновцев на наркома иностранных дел СССР М.М. Литвинова, которое должно было состояться во время его прибытия в США. Благодаря действиям нелегального резидента ИНО ОГПУ И.Н. Каминского и легального резидента ИНО в США Б.Ш. Эльмана преступный план был своевременно раскрыт. Переговоры Литвинова с президентом США Ф.Д. Рузвельтом прошли успешно, и 18 ноября 1933 года между СССР и США были установлены дипломатические отношения.

Однако действовать на опережение советской разведке удавалось не всегда. 21 октября 1933 года в консульстве СССР во Львове оуновский боевик Н. Лемек совершил террористический акт против сотрудника внешней разведки А. Майлова, работавшего в Польше под дипломатическим прикрытием. На одном из приемов террорист подошел к дипломату и в упор расстрелял его из пистолета.

После этого и ряда других случаев по распоряжению военно-политического руководства СССР (как тогда говорили – руководящей инстанции) в органах госбезопасности началась разработка активных мер по нейтрализации террористических акций украинских националистов. Именно в это время сотрудником Иностранного отдела ОГПУ становится П.А. Судоплатов, в будущем коллега, а затем и начальник Я.И. Серебрянского.

Еще одним важным неофициальным направлением работы Абвера было поддержание контактов с полувоенными организациями проимперской направленности. В составе Абвера было учреждено Розыскное бюро для сбора материалов о политических силах, оппозиционных руководству Веймарской республики (это касалось как коммунистов, так и национал-социалистов). Анализом информации о политической ситуации в стране занимались специальные люди. К работе по сбору информации привлекались наиболее надежные офицеры и солдаты из ветеранов Первой мировой войны.

После того как 30 января 1933 года президент Веймарской республики Пауль фон Гинденбург назначил Адольфа Гитлера рейхсканцлером[188], в Германии начался рост численности НСДАП, а также ее штурмовых (Sturmabteilung, SA) и охранных (Schutzstaffel, SS) отрядов. Несмотря на меньшую, чем у оппонентов, численность[189], боевые отряды нацистов были более агрессивны, идеологизированы, лучше организованы и вооружены наступательной тактикой. Сотрудники Абвера, нравилось им это или нет, были вынуждены перейти к более тесному сотрудничеству с правящей партией и вскоре стали работать под ее четким руководством, хотя до конца Второй мировой войны большинство абверовцев не состояли в НСДАП.

В 1933–1934 гг. в ряды штурмовиков вступили многие бывшие бойцы КПГ и СДПГ, что привело к созданию «красных» полков SA и появлению афоризма: «Штурмовики похожи на бифштексы – коричневые снаружи и красные внутри». Вероятно, одной из причин перехода на сторону национал-социалистов стало разочарование в деятельности коммунистических и социал-демократических лидеров. Сыграли свою роль и непрекращающиеся межличностные конфликты между руководителями левых партий. Причиной могло быть и то, что Гитлер назвал свою партию национал-социалистической, с учетом традиций социал-демократии в Европе (и Германии, в частности). Ориентируясь на слова «рабочая» и «социалистическая», многие сторонники КПГ и СДПГ предпочли национальный социализм интернациональному.

В начале 1930-х годов в вольном городе Данциг[190] состоялась секретная встреча президента данцигского сената Г. Раушнинга, начальника городской тайной полиции А. Ферстера и А. Гитлера. Последний, по воспоминаниям Раушнинга, заявил о будущей войне следующее:

«Нужен новый способ ее ведения… совершенно новый. Стратегия должна быть такой, чтобы она позволила победить врага его же собственными руками… А для этого нужны надежные люди, которые, не надевая военной формы, сумеют проникнуть всюду и в нужный момент забрать в свои руки все ключевые пункты во вражеских столицах, во всех органах, куда мы будем готовы вступить с оружием в руках. <… >

Когда я поведу войну… я сделаю так, что мои войска однажды появятся средь бела дня прямо на улицах Праги или Варшавы, Парижа или Лондона. На них будет чешская, польская, французская или английская форма. И никто их не остановит. Они войдут в здания генштаба, министерств, парламента. В течение немногих минут Франция ли, Польша ли, Австрия или Чехословакия окажутся лишенными своих руководителей. Все политические лидеры будут обезврежены. Смятение будет беспрецедентным. <… >

У меня найдутся такие люди, которые сформируют новые правительства, угодные мне. Мы сумеем заключить мир, даже не начав войны. <… > Невероятное всегда удается легче. Самое необычное оказывается самым надежным. Я знаю людей. Это просто смешно, когда думают, что не найдется добровольцев. У нас их будет достаточно – молчаливых, упорных, готовых на все. <…>

Мы перебросим их через границы еще в мирное время… Туристы, коммивояжеры, технические специалисты и мало ли еще кто! Нас не сдержат никакие линии обороны. Наша стратегия будет заключаться в том, чтобы уничтожить врага изнутри…»[191].

События Второй мировой войны полностью подтвердили все вышесказанное. В советской литературе к Гитлеру намертво приклеился штамп «бесноватый». К сожалению, идеологические штампы нередко укореняются в сознании не только среднестатистических обывателей, но и профессионалов. На практике это приводит к тому, что мы, в очередной раз недооценив противника, «умываемся» кровью, а потом начинаем ломать ему хребет всем миром. Надо знать – наш враг (в данном случае Гитлер) был храбр, умен, опытен, хитер и коварен. Применительно к спецслужбам хитрость и коварство – это скорее достоинство, чем недостаток. А теперь по порядку…

После прихода к власти НСДАП приступила к налаживанию связей с партиями, близкими по взглядам к национал-социализму. По сути, это был первый шаг к созданию Нацинтерна. Практическая деятельность велась партийными и государственными спецслужбами Третьего рейха по ряду направлений.

Часть работы проводилась по линии Абвера, ибо на орган военной разведки и контрразведки Германии возлагалось осуществление специальных операций военного, политического, экономического, диверсионного и иного характера.

По итогам Первой мировой войны немецкие военные стратеги сделали вывод, что пропаганда – первостепенный инструмент в психологической обработке населения вероятного противника. Следующей фазой тайной войны является работа агентуры, которая своими действиями создает благоприятные для оккупации политические, экономические и военные условия. После успешной реализации двух первых этапов скрытой агрессии наступает время для операций специальных диверсионных подразделений с целью парализовать вражескую военно-промышленную инфраструктуру. Заключительная стадия – открытое вторжение основных сил оккупационной армии для завершения разгрома неприятеля. По мнению немецких аналитиков, открытые военные действия следует начинать, когда тайная война проиграна противником.

Важным направлением распространения идей национал-социализма явилась работа с этническими немцами (Volksdeutsche), проживавшими за границей. Координировал эту работу созданный в 1933 году Иностранный отдел НСДАП (Aussenpolitisches Amt) под руководством рейхсляйтера Альфреда Розенберга. Организация заграничных немцев (Auslandsorganisation) была приравнена по статусу к административно-территориальной единице – гау (так назывались партийные округа нацистской Германии), возглавил ее гауляйтер Э.В. Боле. В число задач Организации заграничных немцев, наряду с политической работой среди фольксдойче, входило ведение разведки в странах пребывания и сбор информации о деятельности немецких политэмигрантов. Аналогичные задачи решались в рамках Имперского управления колониальной политики под руководством рейхсляйтера Франца фон Эппа.

«Возможно, что рост национал-социалистских групп, состоящих только из немцев, прошел бы почти незамеченным, если бы одновременно не развертывали свою деятельность национал-социалистские и фашистские группы из коренного населения. Многие из таких групп были организованы еще в 1920-х годах, но в то время их появление не привлекло почти никакого внимания. Положение изменилось после победы, одержанной немецкой национал-социалистской партией на выборах 1930 года, когда стены германского рейхстага услышали гулкий шаг более чем сотни вновь избранных депутатов-нацистов»[192].

Ассоциация немцев за границей (Verein fur das Deutschtum in Ausland) имела связи более чем с 8000 заграничных немецких школ и насчитывала в своем составе более 24 000 местных отделений. Параллельно с идеологической подготовкой осуществлялась и специальная подготовка проживающих за рубежом. В европейских странах партийные боевые подразделения местных ячеек НСДАП были замаскированы под спортивные объединения (Sportabteilung), пролетарские сотни (Hundertchaften), отряды самообороны (Heimwehr).

Первой страной, испытавшей на себе агрессивное действие военизированных структур Нацинтерна, стала Австрия.

К январю 1933 года в рядах австрийской НСДАП насчитывалось более сорока тысяч человек. Эта ситуация крайне обеспокоила правящую верхушку, и в марте 1933 года парламент был распущен. Правительство Энгельберта Дольфуса провозгласило установление в стране «авторитарной системы правления» и приняло закон «Об особых военно-хозяйственных полномочиях». Запрещались собрания, была введена цензура печати. 30 марта был издан правительственный декрет о роспуске Шуц-бунда (боевых отрядов левых) и включении Хеймвера (боевых отрядов правых) в состав австрийской полиции.

В мае 1933 года Компартия Австрии была вынуждена уйти в подполье. 19 июня правительство Дольфуса запретило деятельность австрийской НСДАП и связанных с ней отрядов Хеймвера. 21 сентября правительство учредило «лагеря интернирования», где без судебного приговора содержались политические противники правительства, в первую очередь коммунисты и национал-социалисты.

1 февраля 1934 года Э. Дольфус объявил о роспуске всех политических партий, кроме правящего Отечественного фронта. Отряды Шуцбунда подлежали разоружению. Руководство Социал-демократической рабочей партии (СДРП), как всегда, выступило с соглашательских позиций, предложив рабочим не оказывать сопротивления, но массы уже не доверяли партийным агитаторам. 10 февраля КПА призвала рабочих к вооруженной борьбе против фашизма и реакции. 12 февраля, после нападения отрядов Хеймвера на Рабочий дом в Линце, начались бои отрядов Шуцбунда с правительственными войсками. Повстанцы установили контроль в рабочих жилкоммунах им. К. Маркса, им. Гёте и столичном предместье Флорисдорф.

Австрийские нацисты, насчитывавшие в своих рядах до пятидесяти тысяч человек, в те дни публично заявили, что не желают участвовать в схватке «капиталистов с марксистами». Руководство СДРП пыталось предотвратить сопротивление снизу, но рабочие в других городах Австрии пришли на помощь своим товарищам. Коммунисты вместе с шуц-бундовцами и беспартийными пролетариями выступили в феврале 1934 года с оружием в руках и в течение нескольких дней сражались в Вене, Линце, Штейре, Граце и других городах с правительственными войсками, жандармерией и полицией.

Однако выступления рабочих были спонтанными, отдельные очаги сопротивления не были связаны друг с другом, и большая часть оружия была потеряна. Последние очаги сопротивления были подавлены правительственными войсками и отрядами Хеймвера к 18 февраля. За время боев погибли 12 тысяч человек, ранения получили четыре тысячи, аресту подверглись около 10 тысяч человек.

О том, как проходили бои в Флорисдорфе, рассказали оставшиеся в живых участники, прорвавшиеся в Чехословакию.

«Подобно тому, как Прага стала центром социал-демократической эмиграции, так город Брно, находящийся на расстоянии трех часов езды от Вены, стал центром эмиграции австрийской социал-демократии.

Здесь начало функционировать организованное Бауэром и Дейчем „заграничное бюро австрийской с.-д. партии“, начала выходить в виде еженедельного органа „Арбайтер цейтунг“. Бауэром и Дейчем утвержден здесь же с.-д. эмигрантский центр, который производит тщательную сортировку приезжающих из Австрии участников героических боев австрийского пролетариата. Проверяется главным образом социал-демократическая „благонадежность“ прибывающих эмигрантов под углом зрения их нынешнего отношения к партийному руководству.

Ваш корреспондент был свидетелем следующей сцены, разыгравшейся в кафе, прилегающем к рабочему клубу.

В зал входят трое молодых возбужденных дружинников.

– Вы послушайте, ребята, – обращается один из дружинников к остальным, – что сделали со мной наши бонзы. Вчера вечером меня вызывают в секретариат и заявляют: „Фриц, возьми свои вещи и сматывайся из Рабочего дома. Эмигрантский центр сказал, что наказание, которое тебя ожидает в Австрии, не столь велико, чтобы ты имел право рассчитывать на эмигрантскую помощь. Мы тебе даем 19 чешских крон (около 80 копеек) на билет до австрийской границы. А там пойдешь пешком. Впрочем, жандармы довезут тебя даром“.

– За что же они ополчились на тебя, Фриц? Ведь сначала они тебя так хорошо приняли! Не ругал ли ты вождей?

– Конечно, я их ругал, и все их ругают. Да и как их не ругать, когда они виноваты в нашем поражении и в том, что мы вынуждены были бежать из Австрии, бросив семьи на произвол судьбы. Я говорил все, что о них думаю. А вчера в секретариате я швырнул им в лицо их подлые деньги и сказал, что считаю для себя позором иметь с ними дело. „Вы, бонзы, – сказал я им, – вы сами удрали сюда, когда бои не только еще не кончились, но когда они еще не начинались. И вы теперь будете решать нашу судьбу и сдавать нас полиции? Не бывать этому!“ Я, – продолжал Фриц, – ушел из дома и бродил по улицам, пока не натолкнулся на одного подходящего парня. Он мне устроил ночевку, а сегодня сведет с коммунистами.

Особо тщательной изоляции от „коммунистической заразы“ подвергаются переведенные сюда из Братиславы героические защитники Флоридсдорфа. Их 70 человек. Они размещены в Рабочем доме, причем австрийское с.-д. руководство ввело для них казарменный режим. В то время как чехословацкие власти предоставили всем эмигрантам свободу передвижения, флоридсдорфцам запрещено выходить куда бы то ни было.

Подробности, сообщенные мне активными участниками флоридсдорфских боев, имена которых по понятным причинам пока не могут быть названы, еще раз подтверждают, что, если бы не предательский саботаж всеобщей стачки с.-д. лидерами и не пораженческая оборонительная тактика руководства шуцбунда, вооруженная борьба австрийских рабочих имела бы совершенно другой исход.

– Мы в Флоридсдорфе, – заявили мои собеседники, – в отличие от других районов Вены придерживались с самого начала не оборонительной, а наступательной тактики, вопреки официальной директиве руководства. Мы потому так упорно дрались все четыре дня – даже тогда, когда уже было ясно, что дело в военном отношении проиграно, – что до последней минуты надеялись на то, что наш пример увлечет остальные районы, что и они перейдут от обороны к наступлению. А переход к наступлению неизбежно вызвал бы огромный подъем масс. Весь пролетариат слился бы воедино в общем порыве – победить во что бы то ни стало. Дралась бы вся масса, а не только шуцбунд.

– Когда мы в Флоридсдорфе получили 11 февраля телеграмму от линцских дружинников о том, что они начали борьбу против хеймверов и требуют нашего немедленного выступления и объявления всеобщей стачки, мы сказали себе: „Час пробил. Все к оружию! К черту переговоры с правительством! Они позволяют ему выиграть время и стянуть против нас войска. Австрийская пролетарская революция началась, ее исход может быть решен только оружием!“

В своем районе мы постарались вооружить возможно больше рабочих. 12 февраля, когда была объявлена всеобщая стачка, мы вышли на улицу, захватили все полицейские участки и разоружили полицию. Наши отряды заняли все стратегически важные здания и участки. Согласно официальной директиве, мы во Флоридсдорфе, как и всюду, должны были ограничиться лишь защитой жилищного комбината. Мы сами расширили свои стратегические задачи. Мы создали не одну, а три линии обороны.

Не дожидаясь подхода правительственных войск, мы старались выдвинуться далеко вперед на подступы к Флоридсдорфу, чтобы вести бой на возможно более широком фронте и сжать противника в кольце, если он начнет сосредотачиваться.

Как вы знаете, в первый же день нам на помощь выступила пожарная дружина во главе с тов. Вейсселем. Их было немного – всего 60 человек. Но они прекрасно дрались. Эта дружина была нашим заслоном и приняла первый бой с правительственными войсками. Дружина в течение целого дня выдержала бой с превосходящими ее в десять раз силами противника. Мы поддерживали ее, открыв огонь по противнику из наших пулеметных гнезд, и, несомненно, она не сдалась бы, если бы правительственные войска не пустили в ход удушливые газы – факт, который Дольфус и Штаремберг пытаются скрыть. Дружина Вейсселя дрогнула. Преследовавший ее по пятам противник не пощадил никого. Войска и жандармы зверским образом закалывали отравленных газом дружинников.

Несмотря на газовую атаку, правительственные войска продвинулись в этот день всего лишь на 120 шагов.

За ночь правительственные войска подвезли артиллерию, и начался обстрел домов. Бомбардировка продолжалась целый день без желательного для правительства эффекта.

Особую роль в этом сыграли наши снайперы. Когда под прикрытием артиллерийского огня правительственные войска пытались приблизиться к нашим позициям, снайперы задержали их продвижение. Это позволило нам сделать обходной маневр.

В ночь на 14-е мы имели перевес над противником. Наше упорное сопротивление деморализовало правительственные войска, и находившиеся на флоридсдорфском фронте воинские части были отозваны и заменены к утру свежими.

Но и подошедшие части не решались вступить в бой с нами. Не захватив нас в открытом бою, командование правительственных войск прибегло к следующему чудовищному приему: оно выставило на передовую линию нашего огня пролетарских женщин и детей, пригнанных из других районов, прекративших борьбу, а за ними выстроило свои войска. Таким образом, если бы мы продолжали стрельбу, то в первую очередь бы пали женщины и дети рабочих. Одновременно было подвезено еще несколько артиллерийских орудий, и начался новый обстрел домов. Мы не могли стрелять по женщинам и детям и решили рассыпаться по флангам и начать фланговую атаку.

Учтите, что к этому времени мы находились в бою уже 60 часов, не имея во рту маковой росинки. Мы сконцентрировались в Едлерсдорфе и там начали новую атаку правительственных войск. Против нас были двинуты два броневика. После упорного боя мы вывели оба броневика из строя и овладели ими, использовав их для баррикад.

Так прошло 14 февраля. 15-го начался ураганный артиллерийский обстрел наших домов. Начались пожары. Женщин и детей мы направили через подземные каналы в другие районы, а сами отошли на последнюю линию обороны – на газовый завод.

В течение дня мы получили несколько ультиматумов от командования правительственных войск – очистить газовый завод. Мы неизменно их отвергали.

Утром 16-го командование прибегло к следующему приему: оно вывело на линию нашего огня закованных в цепи дружинников, взятых в плен в других районах Вены. Они несли плакат: „Бои в районах Вены закончились. Прекратите бесцельную борьбу. Если вы не очистите газовый завод, начнется артиллерийский обстрел. Не стреляйте, пощадите нас!“

Мы собрали совещание и решили прекратить борьбу. Но мы тут же решили ни в каком случае не сдаваться войскам и хеймверам, а отступить в боевом порядке к чехословацкой границе.

Небольшой группой, имея три пулемета, ручные гранаты и карабины, мы с боем двинулись к границе. Вдогонку нам правительство распространило сообщение: „Вооруженная банда грабителей и убийц двинулась из Вены. Долг каждого честного австрийца – убивать на месте этих грабителей“.

Мы шли лесами. За нами были посланы полицейские самолеты и броневики. Мы прошли 70 километров до границы в непрерывном бою и, лишь прибыв на территорию Чехо-Словакии, бросили в пограничную речку оружие.

Всего нас, защитников Флоридсдорфа, было 800 человек. Часть пала в боях, часть ранены, часть не успела выбраться из домов. Силы противника, действовавшие против нас, составляли не менее 5 тыс. человек. Но если бы у нас было хоть только два орудия, Флоридсдорф был бы тогда в полном смысле неприступной крепостью.

Особо мы хотим отметить, заявили в заключение мои собеседники, поведение коммунистов, которые дрались геройски до конца.

О нынешнем умонастроении флоридсдорфцев можно судить по нескольку раз высказанному ими в беседе желании поехать в Москву. При слове Москва глаза у моих собеседников особенно заблестели.

„Пройти 1 мая с парадом по Красной площади вместе с победоносными русскими рабочими, пример которых нас вдохновлял в борьбе, – вот о чем мы мечтаем!“»[193].

Мы привели столь пространную цитату по нескольким причинам. Во-первых, чтобы наши читатели смогли оценить: горстка мотивированных, имеющих хорошую огневую и тактическую подготовку «пролетарских спецназовцев» уже в первой половине 1930-х гг. смогла противостоять многократно превосходящим по численности войскам. Во-вторых, в течение весны – лета 1934 года в СССР из Чехословакии прибыло более четырехсот участников австрийского восстания, и многие из них стали «золотым фондом» советской разведки и Коминтерна в период Гражданской войны в Испании.

В-третьих, лучшие боевики, подходящие для нелегальной работы в Европе, впоследствии усилили резидентуры Особой группы.

В 1934 году при РОВС была создана военизированная молодежная организация «Белая идея» (ОБИ) под руководством капитана В.А. Ларионова. Подготовка членов ОБИ сочетала военно-спортивный и политический элементы. Программа занятий включала в себя стрельбу, бокс, другие виды спорта и начала военной теории.

Тем временем в органах государственной безопасности СССР произошла очередная глобальная перестройка. 10 мая 1934 года скончался В.Р. Менжинский, а ровно через два месяца, 10 июля, Постановлением ЦИК СССР был образован Народный комиссариат внутренних дел СССР (НКВД СССР), включивший аппараты ОГПУ и НКВД РСФСР. Наркомом был назначен Г.Г. Ягода. На базе ОГПУ было создано Главное управление государственной безопасности (ГУГБ) НКВД СССР. Его куратором стал Я.С. Агранов.

Внешнюю разведку в ГУГБ, как и ранее, осуществлял Иностранный отдел под руководством А.Х. Артузова. С мая 1934 года Артузов по совместительству был назначен на должность заместителя начальника IV (Разведывательного) Управления Штаба РККА, и до мая 1935 года он фактически сидел на двух стульях. Основную часть работы в ИНО вел заместитель начальника отдела А.А. Слуцкий.

Через три дня после образования НКВД СССР, 13 июля 1934 года, «Группа Яши» была напрямую подчинена наркому внутренних дел и получила официальное название Специальная группа особого назначения (СГОН). Группа была сверхзасекречена и опиралась исключительно на собственную (в основном коминтерновскую) агентуру. Сам Серебрянский в 1934 году нелегально выезжал во Францию. Возможно, это было связано с нацистским путчем, произошедшем в Вене 25 июля 1934 года.

В этот день нацисты из 89-го штандарта (полка) СС под командованием Отто Планетта, переодетые в австрийскую военную и полицейскую форму, захватили радиостанцию и резиденцию канцлера. Среди путчистов был и Отто Скорцени, будущий организатор ряда специальных операций Второй мировой войны. Во время захвата канцелярии был тяжело ранен глава австрийского правительства Энгельберт Дольфус. В обмен на подпись под указом о воссоединении Австрии с Германией ему пообещали лечение, но он отказался и умер от большой кровопотери. К вечеру того же дня мятеж был подавлен правительственными войсками.

«Причастность германского рейха к мятежу была совершенно очевидной. Иностранные корреспонденты, находившиеся в немецкой столице накануне венского мятежа, слышали о том, что в Австрии что-то готовится. Через несколько дней после путча они показывали друг другу экземпляры немецкого пресс-бюллетеня (Deutsche Presseklischeedienst), выпущенного 22 июля 1934 года, то есть за три дня до событий в Вене. В нем уже имелись снимки, изображавшие „народное восстание в Австрии“. Там же сообщалось: „В ходе боев за дворец правительства канцлер Дольфус получил серьезные ранения, приведшие к смертельному исходу“.

Скрупулезная немецкая организованность! Еще не успели зарядить револьверы, а текст к портрету жертвы был уже отпечатан»[194].

Наш «основной противник» усиленно работал. В 1934 году для ведения подрывной работы против государств, признанных руководством Третьего рейха враждебными, на территории нейтральных и союзных стран были созданы военные организации Абвера (Krigsorganisation). Для координации действий военных атташе, изучения иностранной прессы, радиопередач и литературы в центральном аппарате Абвера был создан отдел Ausland, взаимодействующий с Министерством иностранных дел.

В Гросс-Лихтерфельде появилась лаборатория по изучению научных методов диверсий на военных и промышленных объектах. Ее задачей являлось снижение риска и удешевление стоимости диверсий, а также изобретение технологий и оборудования, неизвестных противнику. Скорее всего, при создании этого центра учитывалась информация о деятельности в СССР Остехбюро.

В середине 1930-х гг. для внедрения новых методов подбора и подготовки разведывательных кадров была создана Психологическая лаборатория имперского Военного министерства. Там впервые в мире была разработана система тестов для определения профессиональной пригодности кандидатов в разведчики.

1 января 1935 года руководителем Абвера был назначен кадровый разведчик, капитан 1-го ранга Фридрих Вильгельм Канарис. Одним из его первых шагов стало назначение на пост советника по партизанским операциям капитана Теодора фон Хиппеля, ветерана специальных подразделений, воевавшего в Африке под руководством Пауля Леттов-Форбека.

Хиппель не без оснований полагал, что тактика ведения боевых операций малыми группами, опробованная немцами в Африке во время Первой мировой войны, может найти применение в Европе и позволит наносить неожиданные удары по стратегическим объектам противника. Отсюда он делал вывод: в рамках концепции тайной войны существует необходимость в создании элитных частей, бойцы которых, прошедшие специальную подготовку, будут в состоянии проникать через вражеские границы до начала наступления своих войск или даже до объявления войны. Канарис с пониманием воспринял идеи своего подчиненного, учитывая, что операции немецких подразделений в Кении и Танганьике были высокоэффективны как с военной, так и с политической точки зрения, при малых потерях собственных войск.

По линии СС в феврале 1937 года было создано Главное управление по работе с этническими немцами в соседних с Германией странах (Volksdeutsche Mittelstelle), которое возглавил обергруппенфюрер Вернер Лоренц. Управление занималось проникновением в зарубежную прессу с целью формирования позитивного мнения о национал-социализме и идеологической работы с населением. В сопредельных государствах создавалась агентурная сеть, осуществлялась нелегальная боевая подготовка партийных функционеров, проводились активная подрывная деятельность против правительств тех стран, территории которых подлежали включению в состав Третьего рейха.

Летом 1934 года, во исполнение соответствующего распоряжения ЦК ВКП(б), руководство ИНО ГУГБ приняло решение о внедрении в среду украинских националистов П.А. Судоплатова.

«Слуцкий, к тому времени начальник Иностранного отдела, – вспоминал Судоплатов, – предложил мне стать сотрудником-нелегалом, работающим за рубежом. Сначала это показалось мне нереальным, поскольку опыта работы за границей у меня не было и я ничего не знал об условиях жизни на Западе. К тому же мои знания немецкого, который должен был мне понадобиться в Германии и Польше, где предстояло работать, равнялись нулю.

Однако, чем больше я думал об этом предложении, тем более заманчивым оно мне представлялось. И я согласился. После чего сразу приступил к интенсивному изучению немецкого языка – занятия проходили на явочной квартире пять раз в неделю. Опытные инструкторы обучали меня также приемам рукопашного боя и владению оружием. Исключительно полезными для меня были встречи с заместителем начальника Иностранного отдела ОГПУ – НКВД Шпигельглазом. У него был большой опыт работы за границей в качестве нелегала – в Китае и Западной Европе. В начале 1930-х годов в Париже „крышей“ ему служил рыбный магазин, специализировавшийся на продаже омаров, расположенный возле Монмартра»[195].

Куратором и одним из основных наставников П.А. Судоплатова в период его подготовки к нелегальной заграничной работе стал опытный разведчик Петр Яковлевич Зубов – вероятно, еще один из оперативников СГОН. Он родился в 1898 году в Тифлисе в рабочей семье. В 1917-м окончил железнодорожное училище и поступил техником на Закавказскую железную дорогу. В 1918 году Петр Зубов вступил в партию большевиков, а в 1919-м стал членом большевистской боевой дружины в Грузии. С 1920 года работал в органах ЧК – ГПУ в Закавказье. В 1928–1930 гг. – сотрудник легальной резидентуры ИНО ОГПУ в Стамбуле, работал под прикрытием должности сотрудника консульского отдела полпредства СССР (Петр Иванович Гришин). В 1930–1931 гг. участвовал в ликвидации бандформирований в Абхазии и Грузии. В 1931–1933 гг. – оперативник легальной резидентуры ИНО ОГПУ в Париже. В 1933 году вернулся в Москву, служил оперативным уполномоченным в Иностранном отделе ОГПУ.

Параллельно с ИНО ОГПУ–ГУГБ Центральная диверсионная школа ИККИ Кароля Сверчевского осуществляла совместные программы с IV (Разведывательным) Управлением РККА. В структуре управления существовал спецотдел (особо засекреченный даже от сотрудников РУ) под руководством М.Ф. Сахновской[196].

«В этот период [1933–1934 гг.], – вспоминал И. Старинов, – я работал в Москве, в отделе Мирры Сахновской. Это была опытная, энергичная, мужественная женщина, награжденная в числе первых орденом Красного Знамени. За сравнительно небольшой промежуток времени мне удалось подготовить две группы китайцев и ознакомить партийное руководство некоторых зарубежных стран – Пальмиро Тольятти, Вильгельма Пика, Александра Завадского и других – с применением минной техники»[197].

Из воспоминаний Анатолия Яковлевича Серебрянского:

«Мама не просто сопровождала отца. Будучи с ним рядом, она выполняла его оперативные поручения. Более того, читаю в ее деле, что, хотя мама в то время официально не числилась работником группы отца, она по его поручению самостоятельно, как нелегал, выезжала во Францию».

В январе 1934 года начальник Штаба РККА А.И. Егоров издал директиву, предписывавшую создание штатных диверсионных подразделений в Красной армии. В целях секретности такие подразделения формировались при дивизионных саперных батальонах и назывались саперно-маскировочные взводы. Формирование и обучение было настолько секретным, что о существовании диверсионных подразделений даже в IV Управлении РККА (а впоследствии в Главном разведывательном управлении) было известно лишь ограниченному кругу лиц. Так, после Великой Отечественной войны полковнику Н.К. Патрахальцеву[198] с огромными сложностями пришлось доказывать своему руководству, что он командовал диверсионным подразделением.

«В 1935 году, – вспоминал Патрахальцев, – меня пригласил к себе начальник штаба дивизии и приказал срочно передать взвод другому командиру. Мне была поставлена задача из лучших старослужащих солдат дивизии сформировать команду в составе 44 человек.

Начштаб объяснил, что я выхожу из подчинения не только полкового, но и дивизионного командования и буду действовать по распоряжениям из Москвы. Мне предстоит готовить свою команду самостоятельно, по специальной программе, присланной из РУ.

Через несколько дней в Одессу, в наш полк, приехал офицер по фамилии Досик и объявил мне, что моя команда будет легендироваться под названием «саперно-маскировочный взвод». На самом же деле я обязан готовить разведывательно-диверсионное подразделение для действий в тылу противника.

Вскоре из Москвы на мое имя пришла программа подготовки подразделения. На ней стоял гриф „Секретно“»[199].

Личный состав армейского спецназа отбирался из бойцов, прослуживших не менее двух лет и имевших соответствующие данные, после тщательной проверки органами госбезопасности. Обучение велось по самым высоким стандартам физической и специальной подготовки того времени. После прохождения службы в составе взвода диверсанты увольнялись и компактно расселялись вдоль границы.

Указанные подразделения имели двойное назначение: могли действовать в наступлении и в обороне, в составе взвода и малыми группами. В 1935 году они появились практически во всех дивизиях на границе с Прибалтикой, Польшей и Румынией, а также на Дальнем Востоке. Оружие и снаряжение для них хранились в ближайших воинских частях, а на территории сопредельных государств сотрудники нелегальных резидентур (в основном коминтерновцы) создавали опорные базы для диверсантов. В создании таких баз в Европе участвовали и оперативники «Группы Яши».

В некоторых публикациях указывается, что в 1935 году по поручению наркома Ягоды Серебрянский содействовал организации токсикологической лаборатории НКВД. Считается, что создание лаборатории было вызвано неудачной попыткой отравления Л.Д. Троцкого при помощи приобретенного за границей яда.

29 ноября 1935 года Я.И. Серебрянскому было присвоено специальное звание старшего майора госбезопасности, что соответствовало армейскому званию «комдив» (первоначально две золотые звездочки, а с июля 1937 года – два ромба в петлицах).

В 1934–1936 гг. Серебрянский, побывавший в спецкомандировках во Франции, Китае и Японии, значительно расширил нелегальную сеть резидентур. Резидентуры СГОН были на Балканах, в Германии, Палестине, Прибалтике, Румынии, Скандинавии, США, Франции и на оккупированной японцами территории Китая. Обаяние Якова Исааковича привлекало к нему многих противников итальянского фашизма и германского национал-социализма. И это были не только коммунисты – в работе Серебрянскому помогали люди разного вероисповедания, разных национальностей и часто совершенно противоположных социальных и политических взглядов, в том числе просоветски настроенные русские эмигранты. В составе шестнадцати разведывательно-диверсионных резидентур Специальной группы особого назначения насчитывалось не менее 212 человек.

Также Серебрянский продолжал активную работу по обучению «спецконтингента» ИККИ. В октябре 1934 года Яков Исаакович непосредственно руководил «производственной практикой» группы курсантов спецшкол ИККИ в Подмосковье. В целях конспирации группа была замаскирована под группу интернациональной пропаганды.

В удостоверении № 746/СС от 22 октября 1934 года (фамилия Серебрянского вписана от руки) за подписью заведующего Отделом кадров ИККИ А. Краевского указывалось:

«Дано сие в том, что тов. Серебрянский действительно является руководителем группы интернациональной пропаганды при Коминтерне.

По специальной договоренности с МК ВКП(б) группа тов. Серебрянского будет работать в пределах г. Москвы и Московской области (как на предприятиях, так и в МТС и совхозах).

Просьба ко всем партийным и общественным организациям оказывать тов. Серебрянскому и его группе всемерное содействие в их работе, а равно во время передвижения по Московской области»[200].

^{Удостоверение Исполкома Комитерна за подписью Антона Краевского (Владислава Штейна), выданное Я.И. Серебрянскому}

Осенью 1936 года состоялась первая встреча Якова Серебрянского и Павла Судоплатова.

«В кабинете Слуцкого, – вспоминал П.А. Судоплатов, – где я [в сентябре 1936 г.] докладывал в деталях о своей поездке, меня представили двум людям: один из них был Серебрянский, начальник Особой группы при наркоме внутренних дел – самостоятельного и в то время мне неизвестного Центра закордонной разведки органов безопасности, – а другой, по-моему, Васильев, сотрудник секретариата Сталина. Ни того, ни другого я прежде не знал»[201].

Возможно, Павел Анатольевич имел в виду Б.А. Васильева[202], одного из помощников И.А. Пятницкого в Коминтерне. До 1934 года в ИККИ, а затем в ЦК ВКП(б) Васильев курировал разработку и осуществление ряда военно-конспиративных программ и тесно сотрудничал в этой области с руководством Иностранного отдела ОГПУ–ГУГБ НКВД и Разведывательного управления Штаба РККА.

В 1934–1936 гг. в составе СГОН появились новые яркие личности, в частности Э.Ф. Волльвебер, А.И. Сыркин (Бернарди), В.Я. Сыркина, Г.Н. Косенко.

Эрнст Фридрих Волльвебер родился 29 октября 1898 года в Ганновере. Во время Первой мировой войны служил в военно-морском флоте Германии, к осени 1918 года стал одним из признанных лидеров в матросской среде. Вступил в «Союз Спартака», во главе которого стояли известные лидеры немецкого левого движения Карл Либкнехт и Роза Люксембург. В ноябре 1918 года был активным участником Кильского восстания на флоте и первым поднял красный флаг на линкоре «Гельголанд».

В 1919 году Фридрих Волльвебер вступил в Коммунистическую партию Германии, а через два года стал членом ЦК КПГ. В 1921–1924 гг. руководил Военной организацией КПГ (аппарат «М») в Гессене, Тюрингии и Силезии. В 1922 году представлял «военку» КПГ на IV конгрессе Коминтерна. В 1924 году подвергся аресту в Германии, два года провел в тюрьме.

В 1928–1932 гг. был депутатом ландтага Пруссии, а параллельно – координатором службы безопасности КПГ (аппарат «С»).

В 1930 году Волльвебер становится одним из руководителей Интернационала моряков и портовых рабочих (ИМПР), дочерней структуры коминтерновского Профинтерна.

Отделения ИМПР находились в 22 странах и в 15 английских и французских колониях. Клубы ИМПР в Амстердаме, Гамбурге, Бремене, Данциге, Копенгагене, Осло, Риге, Роттердаме, Таллине служили отличным прикрытием для нелегальных резидентур Коминтерна, созданных по линии «Д».

В 1932 году Эрнст Фридрих был избран депутатом германского рейхстага. В 1933 году, после прихода к власти нацистов, ему пришлось перейти на нелегальное положение, затем эмигрировать в Данию, а спустя год – в СССР.

В Ленинграде Волльвебер возглавил Международный клуб моряков и прошел дополнительный курс специальной подготовки, после чего был включен в состав группы Серебрянского.

В 1936 году вернулся в Данию, где у него в качестве «крыши» была коммерческая фирма.

Альберт Иоахимович Сыркин родился в Вильно в октябре 1895 года, в семье владельца крупного книжного издательства. По линии матери – двоюродный брат писателя-пушкиниста Ю.Н. Тынянова.

Окончив гимназию, Альберт Сыркин поступил на юридический факультет Петроградского университета, где проучился два курса. В 1917 году вступил в Партию социал-демократов (интернационалистов) и был избран секретарем Совета фабрично-заводских комитетов Петроградской стороны.

С 1918 года – член РКП(б), в июне того же года назначен секретарем Иностранного отдела Комиссариата внутренних дел Союза коммун Северной области (СКСО); председателем ЦИК и Совета комиссаров СКСО являлся Г.Е. Зиновьев. Под началом Зиновьева Сыркин проработал до февраля 1919 года (по решению 3-го областного съезда Советов СКСО был упразднен).

В марте 1919 года по линии партии Сыркин командируется в Вильно, где становится членом коллегии и секретарем Наркомата просвещения Литовско-Белорусской Советской Социалистической Республики. Одновременно он занимает должности главного редактора газеты «Звезда», и.о. начальника политотдела Наркомпроса и начальника отдела печати. После оккупации Вильно поляками несколько месяцев был в польском плену. Освободившись, заведовал секцией политотдела Балтийского флота в Петрограде.

С установлением дипломатических отношений между РСФСР и Турцией в июне 1920 года Сыркин недолгое время служил секретарем Военной миссии РККА в Анатолии. С 1921 года – заместитель заведующего личным архивом наркома иностранных дел Г.В. Чичерина, затем – дипкурьер НКИД.

В 1921–1922 гг. – заместитель начальника политотдела 5-й дивизии в Витебске, секретарь чрезвычайной миссии в Хиве.

В 1923 году Альберта Сыркина назначают заместителем заведующего Иностранным отделом Главного управления по делам литературы и издательств Наркомпроса СССР. (Главлит ведал вопросами идеологии и цензуры.) В этом же году умирает его отец, и Сыркин, получив крупное наследство, передает его в ЦК ВКП(б).

В 1924–1926 гг. Сыркин работал в Италии – заместителем заведующего отделом печати полпредства СССР.

В мае 1926 года его принимают на работу в органы ОГПУ и в июне зачисляют на должность уполномоченного Иностранного отдела. В июле Альберт Сыркин принимает фамилию Бернарди, а в ноябре едет в первую заграничную командировку по линии ИНО.

В 1927–1936 гг. Альберт Сыркин (Бернарди) служит уполномоченным, затем старшим уполномоченным Закордонной части ИНО ОГПУ–НКВД. В течение десяти лет работал как нелегал в специальных командировках в Германии, Италии, Китае и Франции.

С 1936 года Альберт – секретный сотрудник СГОН, а с 11 сентября 1937-го – помощник Я.И. Серебрянского.

Вера Яковлевна Сыркина родилась в 1900 году в городе Друя, Дисненского уезда, Виленской губернии, в купеческой семье. В 1921 году вышла замуж за А.И. Сыркина. В 1925–1933 гг. совместно с мужем проживала за границей: в Италии, Франции и Германии, участвовала в нелегальной работе мужа. Секретный сотрудник СГОН.

Георгий Николаевич Косенко родился 12 мая 1901 года в Ставрополе, в семье служащего. В 1918 году окончил Ставропольское реальное училище и поступил на первый курс Ставропольского сельскохозяйственного института. Осенью 1918 года его отец и старшая сестра были убиты белогвардейцами. В 1918–1920 гг. Георгий работал на различных должностях в родном городе.

В 1920 году Г.Н. Косенко – ответственный секретарь Ставропольского укома РКСМ, затем начальник отделения военной цензуры при управлении полевого штаба РВСР в Ставрополе. В 1921 году его призывают на службу в Ставропольский дивизион войск ВЧК, красноармеец.

В 1922–1924 гг. Косенко – начальник Особого отделения, уполномоченный Контрразведывательного отделения, начальник Секретного отделения Ставропольского отдела ГПУ. Принимал личное участие в уничтожении белогвардейских банд на Северном Кавказе.

В 1924–1927 гг. Георгий Косенко возглавлял контрразведывательное отделение Черноморского (Новороссийского) окружного отдела ОГПУ, по совместительству – начальник Сочинского пограничного пункта. В 1927 году по линии КРО находился в Лондоне. С декабря 1927 года – начальник Контрразведывательного отделения Владикавказского объединенного отдела ОГПУ.

В апреле 1929 года Косенко назначают начальником 1-го отделения Контрразведывательного отдела Полномочного представительства ОГПУ на Северном Кавказе (Ростов). С декабря 1929 года возглавлял Контрразведывательный отдел Полномочного представительства ОГПУ на Урале (Свердловск). С октября 1930 года – начальник Особого отдела Полномочного представительства ОГПУ на Урале.

В октябре 1931 года Косенко переводят в Москву и назначают старшим инструктором Отдела кадров ОГПУ. В октябре 1932 года его зачисляют в особый резерв ОГПУ с прикомандированием к Иностранному отделу. С 1933 года – сотрудник разведки.

В апреле 1933-го Георгий Косенко – заместитель резидента в Харбине. В столице оккупированной японцами Маньчжурии работал под именем Георгия Кислова (легальное прикрытие – секретарь советского генконсульства). С июня 1935 года – легальный резидент ИНО в Харбине. Принимал активное участие в борьбе с эмиграцией, выявил десять белогвардейских групп, сформированных японцами для заброски на советскую территорию, раскрыл их связи с антисоветским подпольем.

В январе 1936 года по болезни вернулся в Москву, но уже в мае выехал легальным резидентом ИНО в Париж. Скорее всего, именно в этого время Георгий Косенко стал секретным сотрудником СГОН.

Деятельность «Группы Яши» постепенно набирала обороты, а вот многие программы по подготовке спецкадров с 1934 года стали постепенно сворачиваться либо консервироваться.

Предоставим слово очевидцам, которые в то время даже не догадывались, какие нравственные испытания ждут их впереди.

«Именно в столице, – вспоминает И.Г. Старинов, – я вдруг обнаружил, что подготовка к будущей партизанской борьбе не расширяется, а постепенно консервируется.

Попытки говорить на эту тему с Сахновской ни к чему не приводили. Она осаживала меня, заявляя, что суть дела теперь не в подготовке партизанских кадров, что их уже достаточно, а в организационном закреплении проделанной работы. Позже я узнал, что она острее меня переживала недостатки в нашей работе. Все ее предложения отвергались где-то наверху.

Нерешенных организационных вопросов действительно накопилось множество. Но решали их не в нашем управлении.

Будущий легендарный герой республиканской Испании Кароль Сверчевский успокаивал: сверху, мол, виднее.

Я тоже верил в это. Но все труднее становилось примирять с этой верой растущий внутренний протест. Состояние было подавленное»[203].

Коллега И.Г. Старинова Артур Спрогис так писал об этом периоде:

«В БССР всякими правдами и неправдами [в 1934–1935 гг.] ушли такие работники, как Гринвальд (Муха), Орлов (Аршинов), Ваупшасов (Смольский), – люди, которые имели богатый партизанский опыт в прошлом. Именно они руководили такой идеально проведенной операцией, как налет на город и станцию Столбцы (Западная Белоруссия). Тогда 60 человек за ночь разгромили полицию, жандармерию, казармы пехотного полка, тюрьму, освободили арестованных, на рассвете за городом приняли бой с кавалерийским полком и прорвались через границу к своим.

Эти люди ушли не потому, что они выдохлись или переродились. О противном говорит тот факт, что, как только в 1936 г. стало известно, что для работы „Д“ есть возможность уехать в страну „X“, они стали рваться туда добровольцами. О том, как они себя там проявили, можно судить по тем наградам, которыми их награждали партия и правительство.

Я на этой работе остался до последнего момента, ибо верил в ее целесообразность, но в конце концов ушел, обещая себе вернуться к ней тогда, когда начнутся активные действия. Так и получилось. Через три месяца я опять вернулся на эту работу и уехал в страну „X“, а по возвращении пишу эту докладную записку. Ответить на вопрос, почему так происходит, в высшей степени трудно. Причина кроется в существующей обстановке, а также в отношении высшего руководящего состава к работникам этой отрасли. Отношение, которое трудно поддается критике, но в то же время имеет огромное значение. Пояснить свою мысль я постараюсь на личном примере.

Мы привыкли, что наш труд ценим. Я не ошибусь, если скажу, что этого не было не только в БССР, но и на Украине и в Ленинграде. Наша работа стала считаться второстепенной. Наши работники использовались не по прямому назначению: производство обысков, арест, конвоирование арестованных, нагрузка дежурствами и т.д. и т.п. Это была система, продолжавшаяся из года в год. Не трудно понять, что это отражалось в аттестации по присвоению званий.

В 1936 г., во время моего разговора с бывшим начальником Особого отдела Карелиным, последний заявил, что моя работа с 1930 по 1936 г. в качестве помощника, а потом уполномоченного Особого отдела по работе „Д“ – это не оперативная работа. И вот результат. Хотя я в рядах РККА и ВЧК–ОГПУ–НКВД беспрерывно с начала 1919 г. и имею соответствующую подготовку: военную школу ВЦИК и ВПШ ОГПУ, я был аттестован с присвоением звания младший лейтенант госбезопасности.

Мои рапорты о пересмотре остались без каких-либо последствий. Кроме того, имелся и другой момент, который отразился на нашей работе. До 1937 г. систематически из года в год уменьшались средства, отпускаемые на работу „Д“. Она свертывалась…»[204].

Страна «Х», о которой писал Спрогис, – это Испания, где 17 июля 1936 года разразилась гражданская война. Первые дни вооруженных столкновений не принесли решающего успеха ни одной из сторон. Как оказалось впоследствии, и мятежники, и республиканцы недооценили потенциальные возможности друг друга. Силовые структуры Испании изначально оказались расколоты на два лагеря в пропорции 60 на 40 в пользу республиканцев. Не имея реального материального и численного преимущества, противоборствующие стороны предприняли попытки к привлечению на свою сторону иностранной помощи. Началась интернационализация внутреннего конфликта.

^{Полина Серебрянская и ее сестры – Инна и Роза Беленькие. Москва, Серебряный Бор, 1936 г.}

22 июля 1936 года генерал Франсиско Франко, возглавивший мятеж после случайной (?) гибели в авиакатастрофе генерала Хосе Санхурхо-и-Саканеля, обратился к правительствам Германии и Италии с просьбой оказать военную помощь. В свою очередь премьер-министр Испании Хосе Хираль обратился с просьбой о помощи к правительству Франции. Через три дня правительство Леона Блюма заявило о нейтралитете Франции и запретило ввоз в Испанию вооружения и иной военной продукции.

25 июля руководитель организации заграничных немцев гауляйтер Э.В. Боле передал Гитлеру письмо Франко. К письму прилагались рекомендации марокканской организации НСДАП. Гитлер и Муссолини немедленно направили в Марокко (резиденция Франко) 20 транспортных самолетов «Юнкерс-52» и 12 бомбардировщиков «Савойя-81». 28 июля началась переброска на Пиренейский полуостров Иностранного легиона и Африканского корпуса мятежников. 30 июля один из итальянских бомбардировщиков совершил вынужденную посадку в Алжире, после чего тайна военной помощи Германии и Италии испанским мятежникам превратилась в секрет полишинеля.

Вмешательство Москвы в испанские события сначала ограничивалось указаниями руководства ИККИ для КПИ. Руководство СССР не имело достоверной информации об истинном положении дел в южной стране. Вероятно, именно этот фактор послужил причиной того, что 20 июля 1936 года Политбюро ЦК ВКП(б) приняло решение направить руководителем аппарата НКВД в Испании А.М. Орлова.

26 июля в Праге состоялось заседание Бюро Профинтерна, на котором было принято решение о формировании для помощи республиканцам одной или нескольких бригад из иностранных добровольцев. Планировалось набрать пять тысяч бойцов и оснастить их необходимым снаряжением и оружием. Практическая (в первую очередь агитационная) работа по созданию интернациональных бригад началась несколько позже.

В конце августа в Испанию прибыли сотрудники советского посольства во главе с послом М.И. Розенбергом, генеральным консулом в Барселоне В.А. Антоновым-Овсеенко и торгпредом А.К. Сташевским. (В.А. Антонов-Овсеенко и А.К. Сташевский ранее имели самое непосредственное отношение к деятельности Коминтерна по организации мировых революций.) Вместе с ними приехали и первые военные советники. Главным военным советником был начальник РУ РККА Я.К. Берзин, военным советником КПИ по линии Коминтерна – Манфред Штерн[205], работавший в Испании под псевдонимом Эмиль Клебер.

В сентябре премьер-министром Испании и одновременно военным министром правительства Народного фронта стал социалист Франсиско Ларго Кабальеро. Он обратился к руководству СССР с просьбой об оказании военной помощи и дополнительном направлении военных советников.

Решение об оказании военной помощи Испании («Операция Х») было принято Политбюро ЦК ВКП(б) в сентябре 1936 года. Первые пароходы с военной техникой (танки Т-26, самолеты СБ, И-15), оружием и советскими специалистами прибыли в порт Картахена в октябре 1936 года. Основным ведомством, ответственным за поставки вооружений в Испанию, было Разведуправление Красной армии, возглавляемое С.П. Урицким. Однако еще до этого Политбюро приняло решение о нелегальных закупках оружия для республиканского правительства в Европе, США и Канаде через резидентуры ИНО НКВД и РУ РККА.

Члены группы Якова Исааковича Серебрянского также участвовали в поставках оружия в Испанию. Еще в сентябре 1936 года сотрудники СГОН с помощью агента под оперативным псевдонимом Бернадет «по заказу» некоей нейтральной страны Хиджас[206] закупили у французской авиационной фирмы «Dewoitine» 20 новых истребителей D.500/D.510[207]. Под предлогом летных испытаний самолеты доставили на один из аэродромов на юге Франции, откуда испанские пилоты перегнали их в Барселону. Этот случай спровоцировал международный скандал. Президента Франции Блюма и военного министра Пернэ обвинили в покровительстве республиканской Испании.

В начале октября 1936 года генерал Эмилио Мола заявил, что франкистские войска, наступающие на Мадрид четырьмя колоннами, будут поддержаны ударом пятой колонны сторонников генерала Франко, находящихся в самом городе. С этого времени термином «пятая колонна» стали обозначать скрытую до поры военную и оперативную агентуру, враждебную существующему политическому строю.

В ноябре 1936 года по плану, разработанному Серебрянским, группе секретных сотрудников под руководством оперативника СГОН Б.М. Афанасьева удалось похитить часть архива Международного секретариата троцкистов в Париже. Эта операция была проведена с помощью агента М. Зборовского[208], внедренного в окружение сына Л.Д. Троцкого Льва Седова. После удачного завершения операции ящики с бумагами были переданы легальному резиденту ИНО в Париже Г.Н. Косенко (Кислову), а затем дипломатической почтой отправлены в Москву. Документы из архива Международного секретариата позволили советской разведке развернуть в западной прессе пропагандистскую компанию, значительно подорвавшую авторитет Троцкого.

31 декабря 1936 года Я.И. Серебрянский был удостоен ордена Ленина «за особые заслуги в деле борьбы с контрреволюцией». Но в этой истории было еще одно действующее лицо, о котором рассказал П.А. Судоплатов.

^{Постановление ЦИК СССР о награждении Серебрянского Я.И. орденом Ленина. 31 декабря 1936 г.}

«Был у нас и еще один важный агент под кодовой кличкой Гарри – англичанин Моррисон, не известный ни Орлову, ни Шпигельглазу. Гарри работал по линии Особой группы Серебрянского и сыграл ключевую роль в похищении в декабре 1936 года архивов Троцкого в Европе. (По моей подсказке этот архив был затребован Дмитрием Волкогоновым и использован им в его книге „Троцкий“, 1992.) Гарри… имел прочные связи в седьмом округе управления полиции Парижа. Это помогло ему раздобыть для нас подлинные печати и бланки французской полиции и жандармерии для подделки паспортов и видов на жительство, позволявших нашим агентам оседать во Франции»[209].

Павел Анатольевич либо ошибался, либо сознательно исказил информацию об этом человеке. Под псевдонимом Гарри скрывался Генри (Анри) Робинсон, более известный в Коминтерне и Разведупре РККА как Арнольд Шнеэ.

Генри Робинсон родился 8 мая 1897 года в Брюсселе, в семье евреев, эмигрировавших из Российской империи. Отец – Давид Робинсон, мать – Анна Черханновская. В начале XX века семья переехала в Германию. Генри поступил в Гейдельбергский университет, где изучал филологию. Во время Первой мировой войны Давид Робинсон и два его сына были интернированы. Генри, заболевший туберкулезом, был отправлен в Швейцарию, где прошел курс лечения и окончил юридический факультет Цюрихского университета. Свободно владел английским, немецким, итальянским, французским и русским языками.

После окончания войны молодой человек переехал во Францию и получил французское гражданство. Вероятно, там он и приобрел документы на имя Арнольда Шнеэ. В 1920 году Генри Робинсон (Арнольд Шнеэ) вступил в Компартию Франции. С 1921 года работал в аппарате Коммунистического интернационала молодежи (КИМ) в Москве. По линии Коминтерна был направлен в оккупированную Францией Рурскую область, где вел подпольную антивоенную работу, за что заочно был приговорен к десяти годам тюрьмы.

В 1923–1925 гг. Шнеэ – сотрудник Военной организации Компартии Германии, его имя становится известно спецслужбам Веймарской республики и впоследствии попадает в «Бюллетень розысков» немецкой полиции.

В 1925–1928 гг. Шнеэ работал референтом (инструктором) Орготдела ИККИ под псевдонимом Гарри. С 1923 года он начал оказывать помощь Разведупру РККА.

В 1933 году по рекомендации ИККИ Арнольд Шнеэ переходит на службу в военную разведку и, вероятно, с этого времени становится секретным сотрудником Особой группы Якова Серебрянского. В 1935 году его назначают помощником нелегального резидента РУ РККА в Париже, где он работал под видом журналиста Анри Робинсона. Параллельно Шнеэ вел работу по линии СГОН.

В 1937-м Арнольд Шнеэ стал шефом нелегальной резидентуры Разведупра во Франции.

Женой Шнеэ в 1921 году стала немка Клара Шабель, родившаяся в Берлине в 1894 году. Она была членом Коммунистической партии Германии, сотрудником журнала «Югенд интернационал». В 1922 году у них родился сын Лео. В 1924-м Клара по линии ИККИ прибыла в Москву. В 1924–1925 гг. работала стенографисткой в Разведупре Штаба РККА, в 1925–1926 гг. – стенографисткой в Коминтерне, затем в советском торгпредстве в Германии. Многие годы была хозяйкой явочной квартиры и верной помощницей своего мужа.

Тем временем гражданская война в Испании набирала обороты. Наиболее вероятно, что, направляя ограниченный военный (национальный и международный) контингент в эту страну, военно-политическое руководство Германии, Италии и СССР преследовало следующие военно-политические и специальные задачи:

1) приобретение стратегического союзника в случае победы;

2) «обкатка» новых направлений в тактике боевых действий;

3) проверка авиационной, танковой, зенитной и другой техники в боевых условиях;

4) приобретение боевого опыта личным составом, в том числе по организации взаимодействия с иностранными союзниками;

5) отработка механизма планирования и организации материально-технического обеспечения боевых подразделений вдали от собственной территории;

6) организация и проведение разноплановых специальных операций в тылу противника в период ведения боевых действий;

7) организация и развитие параллельных нелегальных резидентур, разнообразных специальных и политических ведомств, решающих как сиюминутные тактические, так и глобальные стратегические задачи в условиях смешанной гражданской и интернациональной войны.

Каждая сторона стремилась вынести как можно больше из сложившейся ситуации, чтобы сполна реализовать свои политические и военные интересы.

Для Франко и его сторонников война с республиканцами являлась средством восстановления традиционных для испанцев консервативно-католических ценностей. Для большинства республиканцев победа над франкистами означала необратимость процессов политической и экономической модернизации общества. Для Германии, Италии и СССР Пиренеи были прекрасным полигоном для испытания политических, тактических, оперативных и технических наработок в реальных военных условиях. Для большинства коминтерновцев гражданская война в Испании была ареной идеологической и военной борьбы с итальянским фашизмом и немецким национал-социализмом.

Первый доклад А.М. Орлова, легальным прикрытием которого была должность советского атташе, от 15 октября 1936 года был неутешителен. Он писал в Москву:

«Общая оценка: единой службы безопасности нет. Каждая партия создала свою службу безопасности. В том учреждении, что есть у правительства, много бывших полицейских, настроенных профашистски. Нашу помощь принимают любезно, но саботируют работу, столь необходимую потребителям страны»[210].

Полномочия Орлова как представителя НКВД в Испании были весьма широкими. Распространялись они и на разведку, и на контрразведку, и на партизанские операции. Но одной из главных его задач было создание тайной полиции по советскому образцу для борьбы с политическими противниками республиканского правительства. Именно эта деятельность А.М. Орлова вызывала недовольство и ненависть в рядах тех, кто при более умелой и тонкой игре мог бы стать союзником в борьбе с франкистами.

«В своих мемуарах министр образования коммунист Хосе Эрнандес задним числом резко и со знанием дела критиковал представителя НКВД за его зловещую роль в создании и руководстве СИМ (сокращение от Servicio de Investigation Militar) – внушающей страх Службы военных расследований. По его мнению, она предназначалась для того, чтобы стать механизмом… насильственного создания в Испании тоталитарного государства. Согласно утверждениям Вальтера Кривицкого, в марте 1937 года генерал Берзин направил конфиденциальный доклад военному комиссару Ворошилову, в котором сообщал о возмущении и протестах по поводу репрессивных операций НКВД, высказываемых высокопоставленными республиканскими официальными лицами. В нем утверждалось, что агенты НКВД компрометируют советскую власть непомерным вмешательством в дела и шпионажем в правительственных кругах и что они относятся к Испании как к колонии. Занимающий высокую должность генерал Красной армии заключал свой доклад требованием немедленного отзыва Орлова из Испании»[211].

Возможно, именно этот доклад Берзина стал впоследствии одним их факторов для его репрессирования органами НКВД.

На территории Испании диверсии на коммуникациях противника организовывались с помощью советских специалистов, значительная часть которых являлись высококлассными мастерами «малой войны». Заместителем резидента по линии советской внешней разведки, отвечавшим за партизанские операции, включая диверсии на железных дорогах и аэродромах, являлся Л.А. Котов (Н. Эйтингон). Значительный вклад в организацию работы по линии «Д» внесли Л.П. Василевский, Г.С. Сыроежкин, С.А. Ваупшасов, В.З. Корж, К.П. Орловский, Н.А. Прокопюк, А.М. Рабцевич, Х.И. Салнынь, А.К. Спрогис и И.Г. Старинов.

^{Приказ о присвоении звания лейтенанта государственной безопасности Серебрянской П.Н. 21 марта 1937 г.}

Закупку оружия и военного снаряжения на Западе обеспечивали коминтерновские кадры. Под эгидой Коминтерна для перевозок оружия во Франции 15 апреля 1937 года специально была создана пароходная компания «Франс-Навигасьон». Коминтерновцы не только входили в состав республиканской регулярной армии, но и участвовали в партизанских и диверсионных операциях. С Коминтерном и Профинтерном так или иначе была связана большая часть советских военных советников, специалистов «малой войны».

«Уже в конце 1936 года при республиканских органах безопасности была организована школа по подготовке командного состава разведывательно-диверсионных групп и отрядов для действий в тылу противника. Позднее были созданы еще три таких закрытых учебных заведения. Отбор испанцев и добровольцев других национальностей для обучения проводился довольно тщательно. Наибольший вклад в организацию работы по линии „Д“ внесли сотрудник резидентуры [НКВД] Лев Петрович Василевский и военный инженер Илья Григорьевич Старинов. <…>

Помимо НКВД работу по линии „Д“ проводили также представители Разведывательного управления Генерального штаба Красной армии. Они приступили к диверсионной деятельности несколько позже, и ее масштабы были меньшими»[212].

И.Г. Старинов впоследствии писал:

«У испанцев, в последний раз партизанивших во время наполеоновских войн, не было ни навыков, ни специалистов-диверсантов, способных решать специфические задачи партизанской борьбы в тылу современной регулярной армии. Увидев это, старший военный советник Яков Берзин добился направления в Испанию хорошо подготовленных, опытных командиров и специалистов – выпускников спецшкол в СССР. Они начали свою деятельность в роли советников и инструкторов небольших разведгрупп, которые затем превратились в диверсионные группы. <…>

Мне довелось быть советником в одном из таких формирований, которым командовал капитан Доминго Унгрия»[213].

Резидент НКВД А.М. Орлов, в свою очередь, отмечал:

«Партизанские операции в Испании начались весьма скромно, с организации двух школ диверсантов, в каждой из которых обучалось примерно 200 человек; одна была расположена в Мадриде, а другая – в Бенимамете, неподалеку от Валенсии. Впоследствии к ним добавились еще четыре школы, в одной из которых, в Барселоне, обучалось 500 человек. <… >

Республиканские партизанские силы быстро росли, и к лету 1937 года их операции стали более сложными. Партизанские „коммандос“ получали задание не только выводить из строя линии связи, но и изматывать противника в глубине его территории, нападая на оружейные склады и устраивая засады на движущиеся колонны войск и автоконвои с военным снаряжением»[214].

Весной 1937 года учебные центры диверсантов имелись в Архене, Валенсии, Барселоне и Бильбао. В спецшколах проходили подготовку добровольцы-испанцы, коммунисты из интернациональных бригад и несколько офицеров Российской императорской армии. В процессе подготовки курсанты изучали подрывное дело, теорию и практику стрельбы, тактику налетов и засад, совершали марш-броски. По отдельным программам готовились две группы: танкистов (на трофейной технике) и парашютистов.

В 1937 году Лев Седов, полностью разделявший политические взгляды своего отца (в материалах ОГПУ–НКВД он проходил под псевдонимом Сынок), приступил к работе по организации 1-го съезда IV Интернационала, который должен был открыться летом 1938 года в Париже. Немедленно после получения этой информации в Москве было принято политическое решение о похищении Седова и доставке его в СССР. Возможно, Сталин планировал использовать Седова как заложника при «торге» с Троцким. Подготовка и проведение этой операции были поручены Я.И. Серебрянскому, находившемуся в начале 1937 года во Франции.

Связь с легальной парижской резидентурой НКВД не поддерживал. В подготовке операции участвовали семь сотрудников СГОН, в том числе и Полина Натановна Серебрянская. План похищения Седова предусматривал захват на одной из парижских улиц. Путем наружного наблюдения были установлены время и постоянные маршруты передвижения Сынка в городе. На месте была проведена репетиция захвата.

Предусматривались два варианта доставки Седова в Москву.

Для осуществления первого в середине 1937 года во Франции было приобретено небольшое рыболовецкое судно, приписанное к одному из северных портов страны, нанят экипаж. Вблизи порта был снят домик, в котором поселилась супружеская пара (возможно, Сыркины). Капитану суденышка сообщили, что ему с группой пассажиров предстоит совершить переход в Ленинград, чтобы взять там снаряжение для республиканской Испании. В ожидании рейса судно совершало регулярные тренировочные выходы в море.

Второй вариант предусматривал вывоз Седова по воздуху. Группа располагала собственным самолетом, базировавшемся на одном из аэродромов под Парижем. Летчиком был агент Серебрянского. В целях маскировки в авиационных кругах распространили слух, что готовится спортивный перелет по маршруту Париж – Токио. Пилот начал тренировки, доведя время пребывания в воздухе до двенадцати часов, что в то время превышало время беспосадочного перелета из Парижа в Киев на четыре часа.

Однако похищение Седова так и не состоялось – в феврале 1938 года он умер после операции по удалению аппендицита. Споры о причинах его смерти не прекращаются и сейчас. Некоторые историки считают, что Седов был отравлен сотрудниками или агентами группы Серебрянского.

С учетом испанского опыта летом 1937 года при СГОН начала работу спецшкола разведчиков-нелегалов диверсионного профиля. Руководил школой непосредственно Я.И. Серебрянский, секретарем была В.Я. Сыркина. Многие из выпускников школы в годы Великой Отечественной войны стали крупными специалистами по диверсиям в тылу врага. Один из них – К.К. Квашнин[215].

^{Здание одной из школ специального назначения, работавшей в Москве под началом Я.И. Серебрянского}

«В середине 1937 года, – рассказывает он, – мне через партком института передали, что меня вызывают в НКВД, в дом 2 на Дзержинку (теперь Лубянку), что было неожиданностью. В то время аббревиатура НКВД звучала достаточно серьезно. Я воспринял сообщение с некоторым беспокойством, но и с интересом.

В назначенное время я явился в указанный мне кабинет. Меня встретил высокий, стройный, почти спортивной выправки человек в военной форме с двумя ромбами в петлицах. Помнится его крупное, умное, волевое лицо, серьезный взгляд, а особенно „ромбы“, означавшие очень высокий военный ранг. Он поздоровался со мной и неожиданно спокойно, негромким, почти добрым голосом представился – Серебрянский. Кратко поговорив со мной о моих делах в институте, самочувствии, жизненных планах, он без особых переходов сказал, что есть решение партии об укреплении органов безопасности и усилении борьбы с происками империалистов и что-то еще в этом же роде, и [спросил], готов ли я выполнять такое решение.

Для меня, коммуниста, ответ был однозначен: конечно да. Так началось новое время в моей жизни.

Так состоялось знакомство с Яковом Исааковичем Серебрянским, встреченным мною первым среди замечательной плеяды советских разведчиков, о которых говорят, что это люди „широко известные в узком кругу“. И это действительно так. Чем меньше известно об их реальных делах – тем они талантливее.

Я.И. Серебрянский, в прошлом член ЦК партии эсеров, пришел в ВЧК в первые годы Советской власти. Личность в разведке легендарная. Теперь известны некоторые его блестяще проведенные разведывательные операции, но очень скупо описан их характер и масштаб. Известно, например, что ему принадлежит операция по краже в Париже руководителя белогвардейской организации генерала Кутепова; нелегальное приобретение во Франции и контрабандная перевозка республиканцам крупной партии, что-то около сорока единиц, боевых самолетов. Сам он, насколько мне известно, мемуаров не писал и о своей работе особенно не распространялся. Многое еще находится под семью замками.

Ко времени вызова меня к нему Серебрянский – это уже имя, это уважение, это авторитет и, по-моему, большое влияние. Его лично знал Сталин. <…>

С тех пор прошло много времени. До сегодняшнего дня в моем представлении он относится к той группе честнейших людей, талантливых чекистов первых лет Советской власти, которые фанатично были преданы своей стране и любили свою профессию. Прекрасный был человек. Красивый, большой.

Лучшую характеристику как человеку, мне кажется, он дал себе сам. Однажды его, после первого освобождения из заключения, в коридоре дома 2 на Лубянке встретил молодой сотрудник, бывший его воспитанник Павел, и, вероятно от неожиданности, поздоровавшись, сказал: „А вы – умный человек, Яков Исаакович“, на что Серебрянский ответил: „Паша, мало быть умным, надо быть честным“.

Серебрянский, вероятно, был одним из тех руководителей разведки НКВД, которые уже в 1937–1938 годах начали готовить кадры на случай войны. В Особой группе при наркоме, которую возглавлял Серебрянский, была создана школа по подготовке специалистов по диверсионным операциям в народном хозяйстве страны возможного противника. Он же являлся и начальником школы. В этой школе и началось приобщение небольшой группы молодых людей и меня к новой профессии. Серебрянский, одновременно со школой, организовал разработку технологических методов разрушения производственных объектов. Для этого он привлек крупных специалистов, руководителей технических служб некоторых наркоматов – химиков, транспортников, машиностроителей, горняков и др. На основании анализа и изучения аварий и катастроф, происходящих в нашем народном хозяйстве, специалисты выявляли слабые места в технологиях и определяли возможности искусственного создания таких слабых мест. Их выводы служили учебным материалом в нашем обучении. Многие из этих же специалистов вели занятия и в школе по так называемой „спецдисциплине“.

Нельзя не вспомнить также почти дотошного, но доброго внимания самого Якова Исааковича к слушателям. Один или два раза в неделю, в послеобеденные часы, он приезжал в школу, приглашал в кабинет двух-трех слушателей и беседовал по разным вопросам – изучал, оценивал и воспитывал нас.

Вспоминая сейчас об этой школе, можно предположить: мы – школа – были небольшим звеном в большой государственной работе по укреплению обороноспособности страны, которую выполнял Серебрянский. Небольшим, но важным. Косвенным признаком важности можно посчитать тот факт, что для школы был предоставлен особняк бывшего Генерального прокурора Акулова, а под общежитие 6–8 человек – особняк бывшего секретаря ВЦИК Енукидзе. Изучали языки, автовождение, подрывное дело, занимались стрелковой подготовкой и серией специальных дисциплин. Ознакомительную практику с промышленными объектами проходили на машиностроительном и химическом заводе в Макеевке и на шахтах Горловки в Донбассе.

Время пребывания в школе казалось мне самым приятным временем – относительно беззаботным и по жизненным условиям, по тем временам даже роскошным.

^{Я.И. Серебрянский. Вторая половина 1930-х гг.}

У нас был распорядок: с утра для всех специальные и гуманитарные дисциплины – обед – отдых – язык четыре часа ежедневно в группах по 3–4 человека – свободное время до утра. Нас приодели – сшили гражданскую одежду. Кормили завтраком, обедом и ужином по рецептам французской кухни. За нами надзирала и учила нас „хорошему тону“ строгая дама-иностранка – жена одного из разведчиков-нелегалов. Не дай бог во время трапезы почесаться или вытереть рот рукой – получишь нотацию. При выездах на загородный полигон нас сопровождало питание в виде пирожков, пирогов и других съедобных и вкусных вещей»[216].

В личной беседе с авторами этой книги Константин Константинович рассказывал:

«Мы были на практике в Донбассе: бродили по химзаводу, по шахтам лазали. И когда мы практику закончили, на каком-то полустанке по команде из Москвы для нас была остановлена „скорая помощь“ – для того, чтобы посадить на поезд нас, 10–12 человек, чтобы доставить в Москву. Была дана команда забрать такую-то группу. И скорый поезд был остановлен. Я хочу сказать о реальном влиянии этого человека.

Ведь это же надо было – человек с двумя ромбами каждого из нас, из двенадцати человек, лично принимал для того, чтобы зачислить себе в команду, потом лично, в течение всего срока нашего обучения, все время за каждым следил, по существу. Не следил, а наблюдал, потому что в школе был его заместитель Ваксман, который непосредственно командовал школой. Вот в течение всего нашего обучения интересовался каждым, успехами каждого по существу… Он старался с каждым в какой-то степени побеседовать, но беседы эти были не выяснение, кто я такой и что я из себя представляю, а своеобразный рассказ о разведывательной работе. Посвящение, такое погружение в работу – в результате этого появлялись какие-то взаимные вопросы, он отвечал на них. Собеседование шло одновременно, мы отвечали ему, он делал свои заключения, что кто соображает или ничего не соображает, мыслит или не мыслит. И когда он к нам приходил, то вызывал нас не поодиночке, а по два-три человека в кабинет своего заместителя.

К нам приходили контрразведчики, которые нас стращали, что не надо за границей попадаться, потому что там если шпиона поймают, то повесят. Вот на таком уровне нас воспитывали. На уровне начальников отделов приходили не рядовые, а какие-то руководящие товарищи.

Кроме того, нам преподавали спецтехнику, это значит технология на химических заводах, технология на металлургических заводах, технология производства на угольных шахтах. <…> Практику проходили на полигоне пожарного института, он был рядом с нашей школой.

В качестве взрывных веществ использовали тол. Нам рассказывали, что могут быть искусственные смеси, которые могут быть приготовлены и использоваться как взрывчатые вещества.

Дальше к нам приходили специалисты отдельных отраслей, по технологии отдельных производств, также приходили на уровне главных инженеров из министерств и прочих – те, кто знал это дело, отчего наши заводы рушатся. Все сводилось к тому, чтобы влиять на все не путем подрыва, а путем нарушений технологий. И вот в этом направлении нас учили, что нужно подкрутить, что нужно отвернуть, где перегреть, где недогреть можно. Вот в таком духе.

Занимались достаточно интенсивно, мы начинали в девять утра, сначала были спецдисциплины, до обеда. Часа в два нас кормили французской кухней, как я отметил. Строгая дама за нами смотрела, чтобы мы как надо сидели, как надо вилки брали, чтоб не сморкались во время принятия пищи и прочее, и прочее. Вот такой этикет, и она за этим следила во время принятия пищи, потом мы часов до пяти отдыхали, у нас был перерыв, а потом начинались языковые занятия в группах по три-четыре человека.

У нас были английский, немецкий, французский, испанский»[217].

Испанский опыт также анализировался. О некоторых итогах диверсионной работы в Испании говорится в докладе резидента НКВД в Центр от 9 декабря 1937 года:

«Проводимая в тылу „Д“-работа привела к серьезному расстройству отдельных участков тыла франкистов и значительным материальным убыткам и людским потерям. Беспрерывные и последовательные действия наших „Д“-групп, применение самых разнообразных, быстро меняющихся и постоянно совершенствующихся методов, охват нами почти всех решающих участков фронта, продвижение „Д“-действий в глубокий тыл вызвали большую панику в фашистских рядах. Об этом говорят все донесения разведки и нашей агентуры, это подтверждается также и рядом известных нам официальных материалов (газетные статьи, приказы фашистов, радиопередачи).

Это состояние фашистского тыла, пребывание франкистов в постоянном напряжении, беспрерывно преследующий их страх перед „проделками красных динамитчиков, подчас преувеличенный и раздуваемый всевозможными слухами, мы считаем основным достижением в „Д“-работе.

Нам точно известно, что для борьбы с диверсиями фашисты вынуждены держать в тылу значительные воинские силы и вооруженные группы фалангистов. Все, даже незначительные, объекты усиленно охраняются. В августе 1937 года командующий Южным фронтом фашистов генерал Кьяппо де Льяно издал приказ, объявляющий на военном положении провинции Севилья, Уэльва и Бадахос. Мероприятия фашистского командования, связанные с реализацией этого приказа, предусматривают отвлечение с фронта значительных воинских сил»[218].

И.Г. Старинов так оценил итоги деятельности группы Д. Унгрия:

«За десять месяцев эта диверсионная группа, численностью в 12 бойцов, превратилась в XIV партизанский корпус, в котором сражалось около трех тысяч человек. Мы совершили около двухсот диверсий и засад, и ориентировочные потери противника составили более двух тысяч человек. Безвозвратные потери XIV корпуса за все время боевых действий составили всего 14 человек – причем одного убили в Валенсии анархисты, одного нечаянно подстрелили свои при возвращении из тыла противника, один погиб при установке мины, один погиб при переходе линии фронта (шальная пуля попала в рюкзак с динамитом), а 10 сложили голову в боях»[219].

В штабе Франко, несомненно, оценили угрозу, исходящую от диверсионных подразделений республиканцев. Действуя через агентуру влияния в правительстве и вооруженных силах республики, франкисты сумели «притормозить партизанщину». Вместо эффективных действий на коммуникациях республиканские «силы специальных операций» были направлены на действия в прифронтовой зоне. Это снижало эффективность диверсионных операций и увеличивало потери. А крупные отряды, постоянно базирующиеся в тылу франкистов, вообще не были созданы.

«Надо отметить, что и „пятиколонники“, действовавшие в тылу республиканцев, были неплохо организованы, их операции отличались дерзостью и беспощадностью. Например, летом 1937 года в Картахене был подорван и затонул линейный корабль „Хайме I“ республиканских ВМС. 10 января 1938 г. уничтожен склад артиллерийских боеприпасов, размещавшийся в подземном тоннеле Мадридского метрополитена. Взрыв огромной силы полностью разрушил объект, погибли 173 человека, в том числе все служащие и рабочие склада. <…>

Обыденным явлением стали снайперская стрельба „пятиколонников“ с крыш домов по военнослужащим, сигнализация ракетами в ночное время при бомбежке франкистской авиацией советских судов, стоящих под разгрузкой в Картахене и Аликанте»[220].

В 1937 году Александр Орлов начал подготовку коминтерновцев по плану «Новый набор». Этот план предусматривал отбор и обучение диверсантов (50–100 человек, немцы, итальянцы и др.) из числа интербригадовцев. Предполагалось, что после обучения они будут нелегально переброшены в Германию, Италию и другие европейские страны, где станут частью глубоко законспирированного агентурного резерва. Их активное использование предусматривалось в случае войны СССР со странами, являвшимися членами Антикоминтерновского пакта (Германия, Япония, Италия). Однако в ноябре 1938 года этот план был свернут, поскольку многие из его организаторов и участников к тому времени числились «врагами народа».

А вот другой секретный проект Орлова по использованию членов интернациональных бригад в советской разведывательной деятельности был успешно реализован. Тщательно отобранные кандидаты проходили обучение на территории Испании в нелегальной разведывательной школе под условным названием «Строительство». Существование этой разведшколы 7-го отдела ГУГБ (или школы СГОН Я.И. Серебрянского?) тщательно скрывалось от испанских властей – в отличие от лагерей, где велось обучение партизан и диверсантов.

Правила конспирации были настолько строгими, что курсанты, дабы исключить установление их личности, были зарегистрированы в разведшколе только под номерами. Их настоящие имена были известны крайне ограниченному кругу людей. Все курсанты обеспечивались документами прикрытия, получаемыми из Москвы. После обучения лучшие из выпускников «Строительства» были признаны слишком ценными кадрами, чтобы продолжать воевать в Испании. Вместо этого их вывели через Францию в Западную Европу, а затем они, получив разведывательные задания, разъехались по всему миру.

Учебный план «Строительства» контролировался лично Орловым, который стал «крестным отцом» для многих агентов. Существование нелегальной разведывательной школы, организованной им в Испании, как и имена завербованных ранее в Европе и Америке агентов, были секретом, который Орлов тщательно скрывал от американцев после своего ухода на Запад.

Скажем, что в школе проходили подготовку Вильгельм Феллендорф и Альберт Хесслер – впоследствии они стали радистами берлинского отделения знаменитой «Красной капеллы». Выпускник школы американец Морис Коэн входил в агентурную сеть, которая помогла советской разведке получить в США секреты производства ядерного оружия.

Наум Эйтингон (Л.А. Наумов) также уделял большое внимание агентурной разведке в интересах республиканской армии. В частности, его людьми была проведена глубокая разведка тылов фашистских войск на арагонском фронте. Однако полученные данные не были использованы должным образом. Неожиданный контрудар республиканцев в сражении на реке Эбро в 1938 году задержал наступление войск Франко, но военное командование не сумело перевести тактический успех своих войск в успех оперативный.

Специалисты по диверсионным операциям из группы Серебрянского работали не только в Испании. Под руководством Волльвебера в Германии, Дании, Норвегии, Франции и Швеции действовало сетевое диверсионное подразделение СГОН («Лига Волльвебера»), срывавшее поставки вооружения и военной техники для франкистов. Костяк «Лиги…» составляли немцы, бельгийцы, датчане, поляки, французы и шведы, входившие в клубы Интернационала моряков. Сам Волльвебер постоянно перемещался между Антверпеном, Гамбургом, Копенгагеном и Марселем, руководя проведением операций.

Клубы Интернационала моряков были прекрасной базой и одновременно прикрытием для диверсантов. В специально оборудованных помещениях клубов были устроены тайные штаб-квартиры, в которых планировались диверсии, инструктировались боевики и связные, а в мастерских изготавливались фальшивые документы и самодельные взрывные устройства. Кроме того, клубы служили «почтовыми ящиками», через которые в различных направлениях передавалась разведывательная информация.

Конспирация в «Лиге Волльвебера» (как и в других резидентурах «Группы Яши») соблюдалась строжайшая. У каждого члена «Лиги…» было несколько псевдонимов, боевики действовали через связников, которые ничего не знали ни о Волльвебере, ни о его подчиненных. По всей Европе были разбросаны тщательно скрытые тайники со взрывчаткой и другими материалами, которые могли бы понадобиться в нужный момент. В переписке члены «Лиги…» пользовались специальным кодом, в котором слово «мясо» означало динамит, а слово «нож» – бомбу с часовым механизмом. О планируемой операции знал лишь один из помощников Волльвебера, который и отвечал за ее проведение. Легенды агентов и курьеров тщательно продумывались, чтобы при задержании достоверность сведений ни у кого не вызывала сомнений.

В «Лигу…» входили примерно двадцать хорошо подготовленных специалистов, изготовлявших и устанавливающих мины на транспортных судах, следовавших с военными грузами в Испанию. Только во Франции было заминировано семь кораблей, впоследствии затонувших открытом море. Каждое пятое судно, плывшее из Германии в Испанию, было потоплено.

К середине 1937 года Волльвебер стал лакомым кусочком немецких спецслужб. После обнаружения немецкими спецслужбами минной лаборатории в Гамбурге ему с большинством членов немецкой группы удалось уйти в Норвегию.

«По пути [весной 1938 г.]… я проверил работу сети наших нелегалов в Норвегии, в задачу которых входила подготовка диверсий на морских судах Германии и Японии, базировавшихся в Европе и используемых для поставок оружия и сырья режиму Франко в Испании. Возглавлял эту сеть Эрнст Волльвебер, известный мне в то время под кодовым именем Антон. Под его началом находилась, в частности, группа поляков, которые обладали опытом работы на шахтах со взрывчаткой. Эти люди ранее эмигрировали во Францию и Бельгию из-за безработицы в Польше, где мы и привлекли их к сотрудничеству для участия в диверсиях на случай войны. Мне было приказано провести проверку польских подрывников. Волльвебер почти не говорил по-польски, однако мой западноукраинский диалект был вполне достаточен для общения с нашими людьми. С группой из пяти польских агентов мы встретились в норвежском порту Берген. Я заслушал отчет об операции на польском грузовом судне „Стефан Баторий“, следовавшем в Испанию с партией стратегических материалов для Франко. До места своего назначения оно так и не дошло, затонув в Северном море после возникшего в его трюме пожара в результате взрыва подложенной нашими людьми бомбы.

Волльвебер произвел на меня сильное впечатление»[221].

Подчеркнем еще раз, что разведывательно-диверсионная деятельность была не единственным направлением работы «Группы Яши». В числе личных врагов Сталина числились не только лидеры антисоветских эмигрантских организаций, но и перебежчики из числа служащих советских учреждений за рубежом, такие как Г.З. Беседовский, оставшийся во Франции, или нелегальный резидент Иностранного отдела ОГПУ в Турции Г.С. Агабеков, бежавший в 1930 г. из Стамбула в Марсель.

Агабеков был первым невозвращенцем, который не только предал свою страну, но и опубликовал в 1931 году в Нью-Йорке книгу под названием «ОГПУ: русский секретный террор». В ней он подробно описал известные ему сведения о деятельности советской разведки в ряде стран Ближнего и Среднего Востока. Эта книга стала смертным приговором для многих друзей Советского Союза. Только в Персии (Иране) в июле – августе 1932 года были арестованы более четырехсот человек; четверо из них были казнены. Власти полностью разгромили коммунистическое и национально-освободительное движения в Иране. Кроме того, Агабеков сдал всю известную ему агентурную сеть на Ближнем Востоке, в Центральной Азии и на Балканах.

Руководству ИНО ОГПУ пришлось незамедлительно принимать меры, чтобы минимизировать ущерб от предательства. Во все резидентуры были направлены шифровки с перечнем оперативников и секретных сотрудников, которым следовало отбыть в Москву или перейти на нелегальное положение. Тогда же было принято политическое решение о ликвидации предателя. Для этого в Париж выехали сотрудники Особой группы во главе с Серебрянским, но Агабеков, имевший большой нелегальный опыт и знавший методы своих коллег, сумел от них ускользнуть.

Возмездие настигло его в конце августа 1937 года. По версии, распространенной среди западных историков, Агабеков был убит при переходе испано-французской границы; тело предателя сбросили в пропасть. (Якобы его заманили участием в выгодной сделке по перепродаже вывозимых из Испании произведений искусства.) Однако, по мнению П.А. Судоплатова, Агабеков был убит в Париже.

«Сообщалось, – писал Судоплатов, – что Агабеков исчез в Пиренеях на границе с Испанией. Но это не так. На самом деле его ликвидировали в Париже, заманив на явочную квартиру, где он должен был договориться о тайной сделке по вывозу бриллиантов, жемчуга и драгоценных металлов, принадлежащих богатой армянской семье. Армянин, которого он встретил в Антверпене, был подставкой. Он-то и заманил Агабекова на явочную квартиру, сыграв на национальных чувствах. Там, на квартире, его уже ждал бывший офицер турецкой армии. Это был боевик, вместе с которым находился молодой нелегал Александр Коротков, позднее (уже в 1950-е годы) ставший начальником нелегальной разведки КГБ СССР. Турок убил его [Агабекова] ножом, после чего тело запихнули в чемодан, который вывезли и выкинули в море. Труп так никогда и не был обнаружен»[222].

По другой, третьей, версии, сотрудники специальной группы выследили и ликвидировали Агабекова в Берлине, где он внезапно исчез, не оставив никаких следов. Просачивались отрывочные сведения, что могилой Агабекова стали мутные воды Шпрее или бетонный фундамент строящегося здания в самом центре тогдашнего Берлина.

Как бы то ни было, возмездие нашло предателя, и совершенно не важно, каким был его конец, ведь истинная информация об операции по его ликвидации была строжайше засекречена. Важно, что возмездие было неотвратимым!

В июле 1937 года во Франции остался нелегал И.Г. Порецкий (Рейс, Рейсс), который направил в Москву письмо с критикой Сталина и проводимой им в Испании политики. Порецкий был крайне опасен в силу его информированности о нелегальных сетях Иностранного отдела в странах Западной Европы. Во Францию с заданием ликвидировать предателя прибыл С.М. Шпигельглаз, а также сотрудники СГОН Б.М. Афанасьев и В. С. Правдин. 4 сентября приговор, вынесенный предателю, был приведен в исполнение.

«Рейсс, – писал Судоплатов, – вел довольно беспорядочный образ жизни, и агентурная сеть Шпигельглаза в Париже весьма скоро его засекла. Ликвидация была выполнена двумя агентами: болгарином (нашим нелегалом) Борисом Афанасьевым и его зятем Виктором Правдиным. Они обнаружили его в Швейцарии и подсели к нему за столик в маленьком ресторанчике в пригороде Лозанны. Рейсс с удовольствием выпивал с двумя болгарами, прикинувшимися бизнесменами. Афанасьев (Шарль Мартиньи. – Авт.) и Правдин (Франсуа Росси. – Авт.) имитировали ссору с Рейссом, вытолкнули его из ресторана и, запихнув в машину, увезли. В трех милях от этого места они расстреляли Рейсса, оставив труп лежать на обочине дороги»[223].

Еще одной известной операций, осуществленной под руководством Шпигельглаза, является похищение в 1937 году руководителя Русского общевоинского союза Е.К. Миллера, сменившего на этом посту Кутепова. Миллер считал бессистемные покушения, нападения на советские учреждения, поджоги складов и т.п. мелкими булавочными уколами, хотя и не отрицал их. В начале 1930-х гг. он приступил к реализации «стратегической задачи» – подготовке кадров для развертывания партизанских действий в тылу Красной армии в случае войны с СССР. Для этого в Париже и Белграде под руководством генерала Н.Н. Головина были созданы курсы по переподготовке офицеров РОВС и обучению военно-диверсионному делу новых членов Общевоинского союза из числа эмигрантской молодежи.

Однако планы руководства РОВС, как и практические шаги по их реализации, вскоре стали достоянием советской разведки. С помощью агента ИНО ОГПУ С.Н. Третьякова[224] в штаб-квартире РОВС в Париже была установлена техника слухового контроля (микрофоны). Аренда помещение под канцелярию РОВС на рю Казимир Перье стоила дорого, и, желая сократить расходы, в 1933 году Миллер стал подыскивать что-нибудь другое. Узнав об этом, Третьяков предложил генералу квартиру, расположенную под его квартирой в доме № 29 на рю дю Колизе.

Благодаря этому удалось захватить и обезвредить не менее семнадцати боевиков РОВС и Народно-трудового союза (НТС), а также вскрыть в СССР одиннадцать явок. Советская разведка предотвратила готовившиеся РОВС террористические акты против наркома иностранных дел СССР М.М. Литвинова в Европе и его заместителя Л.М. Карахана в Иране.

Во второй половине 1930-х гг. Миллер через своего представителя в Берлине генерала Лампе установил тесные контакты со спецслужбами гитлеровской Германии. После этого в Москве было принято решение о проведении операции по его похищению и вывозу в СССР. Главным исполнителем операции стал бывший начальник Корниловской дивизии, помощник Миллера по разведке генерал Н.В. Скоблин[225], который вместе с женой, известной певицей Н.В. Плевицкой, сотрудничал с советской разведкой. С помощью Скоблина была ликвидирована значительная часть боевиков РОВС. (Одно время в Москве считали, что РОВС следует взять под полный контроль, заменив Миллера на Скоблина.)

За председателем РОВС было установлено постоянное наружное наблюдение, вести которое поручили нелегальным парижским агентам Якова Серебрянского. В частности, за Миллером следила Мирей Аббиа (псевдоним Авиаторша). Для аудио-контроля использовались микрофоны, установленные в штаб-квартире РОВС.

Однако, поскольку сам Серебрянский и большая часть его парижской резидентуры в это время готовили похищение Л. Седова, руководство операцией поручили С.М. Шпигельглазу (Дед). В начале сентября 1937 года Шпигельглаз прибыл в Париж. На месте ему помогал легальный резидент 7-го отдела ГУГБ НКВД в Париже С.М. Глинский (Петр)[226], работавший под прикрытием должности атташе посольства. В похищении Миллера также участвовали Г.Н. Косенко (Финн), М.В. Григорьев (Александр)[227] и В.С. Гражуль (Белецкий)[228]. План операции предусматривал похищение Миллера на конспиративной квартире РОВС.

22 сентября 1937 года в 11 часов утра Миллер вышел из штаб-квартиры, оставив у начальника канцелярии генерала П. Кусонского конверт, попросив вскрыть его в том случае, если он не вернется. В сопровождении Скоблина он направился на виллу под Парижем, где якобы должна была состояться встреча с представителями спецслужб Третьего рейха. На самом деле на вилле Миллера подожидала оперативная группа внешней разведки.

Косенко и Гражуль вкололи Миллеру наркотик, после чего генерала поместили в деревянный ящик и на грузовике «форд» советского полпредства перевезли в порт Гавра. Там ящик, опечатанный дипломатическими печатями, погрузили на пароход «Мария Ульянова», стоявший под разгрузкой партии бараньих шкур. Не дожидаясь окончания разгрузки, пароход немедленно отплыл из Гавра, взяв курс на Ленинград.

29 сентября 1939 года Миллер был доставлен в Москву и помещен во внутреннюю тюрьму НКВД как заключенный № 110. После проведенного в Москве следствия он был предан суду и 11 мая 1939 года расстрелян.

^{Анатолий Серебрянский. Москва, пора счастливого детства}

Но операция не прошла чисто. Как вы помните, уходя на встречу со Скоблиным, Миллер оставил конверт с запиской, в которой подробно описал, куда и по чьей инициативе идет. Скоблину пришлось бежать, и помог ему в этом Третьяков, укрывший генерала в своей квартире. Скоблин нелегально был переправлен на самолете в Испанию, где, по одной версии, в октябре 1937 года погиб во время бомбежки Барселоны. Согласно другой версии, самолет приземлился в Испании без пассажира.

Устранение Миллера позволило дезорганизовать работу РОВС и подорвать авторитет Общевоинского союза в среде белой эмиграции. Советская разведка лишила гитлеровскую Германию и ее союзников возможности активно использовать в разведывательно-диверсионных целях против нашей страны около двадцати тысяч членов РОВСа, а это почти две дивизии!

Из воспоминаний Анатолия Яковлевича Серебрянского:

«До ареста 1938 года мы жили на Гоголевском бульваре. Отца я практически не видел, но каждое утро первым делом лез под подушку и находил там то книжку-малышку, то кусочек сахара, из которого, если растворить его в воде, выплывает маленькая игрушечная рыбка. Счастливые мгновения безмятежного детства!»