Глава 8. Суровые годы Великой Отечественной

Деятельность Я.И. Серебрянского во время Великой Отечественной войны практически не изучена, и этому есть несколько причин. Во-первых, Яков Исаакович ушел из жизни, находясь под следствием, и оставить воспоминаний не мог. Во-вторых, большинство документов о разведывательно-боевой деятельности специальных структур НКВД – НКГБ СССР и Коминтерна в 1941–1945 гг. вплоть до недавнего времени хранились под грифом «Особой важности» или «Совершенно секретно». Даже сейчас значительная часть архивных материалов засекречена. В-третьих, о некоторых аспектах деятельности советских и коминтерновских спецслужб по организации партизанского движения на оккупированных фашистами территориях СССР и проведении оперативно-боевой работы в странах Восточной Европы до августа 1991 года писать не разрешалось по идеологическим соображениям. Интерес к этой теме, однако, не иссякал, и поэтому реальные факты тайной войны зачастую заменялись мифами и легендами, художественным вымыслом. Лишь в последние годы она стала находить объективное освещение в отечественной и зарубежной историко-публицистической литературе. К сожалению, подавляющее число специалистов, занимающихся историей спецслужб, об участии нашего главного героя в операциях 2-го отдела и IV Управления НКВД – НКГБ в годы войны почти ничего не знают. Самого Серебрянского давно нет, поэтому на страницах этой книги о нем говорят его боевые товарищи. И разумеется, документы из архивов Коминтерна и компетентных ведомств нашей страны.

Давайте вернемся к тому дню, когда П.А. Судоплатов получил распоряжение Берии об организации Особой группы. При выполнении этого распоряжения ему пришлось столкнуться с некоторыми трудностями. Основной проблемой являлось отсутствие координации деятельности различных советских спецслужб, поскольку, как мы уже говорили, 3 февраля 1941 года во время очередной реорганизации органов госбезопасности НКВД был разделен на два наркомата: Внутренних дел и Государственной безопасности. Особые отделы были переданы из Наркомата внутренних дел в подчинение Наркомата обороны и Наркомата ВМФ.

«Получив указания Берии (17 или 18 июня 1941 г.) об организации разведывательно-диверсионного аппарата на случай начала войны, – писал П.А. Судоплатов, – я столкнулся с исключительно сложным вопросом: каким образом самостоятельная служба диверсий и разведки будет действовать в прифронтовой полосе и ближайших тылах противника во взаимодействии с военной контрразведкой? Ведь в прифронтовой полосе именно она олицетворяла действия органов госбезопасности. <… >

Сразу же возник вопрос: как создаваемый аппарат должен взаимодействовать с остальными оперативными подразделениями? Ведь Берия, возглавляя НКВД, не являлся наркомом государственной безопасности, а указание о создании аппарата он давал как заместитель председателя Совета Народных Комиссаров, то есть заместитель руководителя правительства. Имелось в виду, что опираться этот специальный аппарат должен как на НКГБ, так и на НКВД, поскольку именно в его прямом подчинении находились пограничные и внутренние войска, то есть основные воинские части, которые предполагалось задействовать в диверсионных операциях»[262].

На плечи Судоплатова и его заместителя Эйтингона легли нелегкие задачи, связанные с передачей в распоряжение Особой группы (ОГ) агентуры различных спецслужб НКВД, НКГБ и РККА. Необходимо было в крайне сжатые сроки свести воедино информацию из III (Особые отделы) Управления Наркомата обороны, II (Контрразведывательного) и III (Секретно-политического) управлений НКГБ, Главного управления погранвойск НКВД и т.п. Административно-оперативному аппарату ОГ следовало наладить прямую связь как с центральными аппаратами этих ведомств, так и с их территориальными органами. Агентуру, предназначенную для дальнейшего использования против немецких спецслужб, надо было срочно изучить и проверить на предмет ее пригодности к действиям в условиях военного времени.

«Речь шла не только о предотвращении широкомасштабных провокаций на всей границе от Белоруссии до Черного моря, – вспоминал Судоплатов, – но и развертывании разведывательно-диверсионной работы в ближайших тылах немецких соединений, если они перейдут границу. Сразу же стало очевидным, что агентуры, которой мы располагали, было недостаточно.

Кроме того, специальных воинских подразделений, к которым можно было бы подключить агентурно-оперативные боевые группы для партизанской войны в тылу противника, не существовало. Правда, мы могли рассчитывать на особый резерв Коминтерна, имевший боевой опыт партизанской войны в Испании.

Эйтингон занялся координацией будущих действий с Генштабом и с командованием Красной армии в приграничных округах. Контакта с командующим войсками Западного Особого военного округа Д. Павловым у него не получилось. Но наладились хорошие рабочие отношения с организатором спецназа и партизанских отрядов в период финской войны полковником Разведупра Красной армии Х.-У.Д. Мамсуровым.

Сразу же возник главный, имеющий политическое значение вопрос: кто будет отдавать приказ о конкретных, неотложных боевых действиях в тылу противника по линии НКВД в случае начала войны? Не менее важно было и то, кто должен давать санкцию на развертывание диверсионной работы в Польше, Германии и Скандинавии. К сожалению, из опыта испанской и финской войн выводов было сделано маловато. Успех диверсий в тылу противника во многом зависел от ограничения маневренных возможностей танковых группировок немцев путем уничтожения складов с горючим и срывом их снабжения. Это чисто теоретически прорабатывалось Мамсуровым и Эйтингоном на встрече с Голиковым в здании Разведупра на Гоголевском бульваре.

Утром в субботу 21 июня Берия согласился с предложениями Эйтингона, которые я активно поддержал, о том, что мы должны располагать специальным боевым резервом в 1200 человек из состава пограничников и внутренних войск. У Эйтингона была идея создать четыре батальона диверсионного назначения. Три предполагалось развернуть на Украине, в Белоруссии и Прибалтике, а четвертый оставить в резерве в Подмосковье»[263].

Накануне вторжения в СССР Абвер объявил готовность номер один штабам «Валли-1», «Валли-2» и «Валли-3». Командиры спецподразделений фронтовой разведки групп армий «Север», «Центр» и «Юг» доложили руководству Абвера о выдвижении на исходные позиции у германо-советской границы. В каждую из трех абвергрупп входили от 25 до 30 диверсантов из числа местного населения (русских, поляков, украинцев, финнов, эстонцев) под командованием офицера-немца. После заброски в глубокий тыл (от пятидесяти до трехсот (!) километров от линии фронта) диверсанты подразделений «фронтовой разведки», переодетые в военную форму бойцов Красной армии, в ночь с 21 на 22 июня приступили к акциям диверсий и террора.

22 июня 1941 года «бранденбуржцы» под командованием лейтенанта Катвица, проникнув на двадцать километров в глубь территории СССР, захватили стратегический мост через реку Бобр (левый приток Березины) под Липском и удерживали его до подхода подразделений вермахта.

Рота батальона «Нахтигаль» просочилась в район Радимно. Около полуночи на участке фронта 123-й пехотной дивизии вермахта «бранденбуржцы» расстреляли советский пограничный наряд, обеспечивая немцам прорыв пограничных укреплений.

На рассвете диверсионные группы Абвера нанесли удар в районе Августов – Гродно – Голынка – Рудавка – Сувалки и захватили 10 стратегических мостов (Вейсеяй – Поречье – Сопоцкин – Гродно – Лунно – Мосты).

Сводная рота 1-го батальона «Бранденбург 800», усиленная ротой батальона «Нахтигаль», форсировала реку Сан и захватила плацдарм под Валавой.

После этого мобильные, прекрасно обученные, связанные единой системой связи и управления гитлеровские войска в считаные часы смяли оборону потерявших боевое управление бригад, дивизий и целых корпусов Красной армии.

Нападение Германии на Советский Союз 22 июня 1941 года застало руководство СССР врасплох, принудив действовать в условиях цейтнота и управленческой неразберихи. В первые дни войны части Красной армии получили совершенно абсурдный, не соответствующий реальной обстановке приказ выбить немецкие войска за пределы Советского Союза. В самых неблагоприятных условиях пришлось действовать и органам государственной безопасности.

«В первый же день войны, – вспоминает Судоплатов, – в нашей работе стало чувствоваться большое напряжение. Нас особенно тревожило развитие событий на границе. Сведения поступали самые противоречивые. Днем 22 июня Берия вызвал меня, Масленникова, командующего пограничными войсками, и предложил, чтобы Эйтингон срочно вылетел в Минск. А потом, подумав, сказал, что, пожалуй, имеет смысл вылететь в Проскуров, где будут разворачиваться события на Юго-Западном направлении, и решить, что можно сделать по линии диверсионной службы для всемерной поддержки Красной армии.

Однако Эйтингон никуда не уехал. Вызванный к Берии, он вместе со мной спорил, доказывая, что есть смысл выехать на место только для того, чтобы разобраться в обстановке. Потому что реально нами не были подготовлены ни силы, ни средства для развертывания диверсионных подразделений и партизанской войны. Надо было сначала получить информацию о том, что там происходит. Нехотя Берия согласился»[264].

24 июня диверсанты из «Бранденбурга 800» совершили ночное десантирование со сверхмалой высоты (50 метров) между Лидой и Первомайским. Им удалось захватить и, несмотря на жестокие потери, удерживать в течение двух суток, до подхода немецких танков, железнодорожный мост на линии Лида – Молодечно.

26 июня, после бомбардировки советскими самолетами территории Финляндии, правительство последней объявило СССР войну. Подразделения финского спецназа стали проникать в советский тыл через разрывы между частями Красной армии. Для систематизации и экспертизы финские спецслужбы передавали донесения, полученные от групп «дальней разведки», в Берлин.

28 июня диверсанты 8-й роты полка «Бранденбург 800» в красноармейской форме захватили и разминировали подготовленный советскими войсками к взрыву мост через реку Даугава под Даугавпилсом. В ходе ожесточенных боев был убит командир роты обер-лейтенант Кнак, но рота удержала мост до подхода рвущихся в Латвию «роликов» 4-й танковой группы генерала Э. Гепнера.

Как известно, усилия Красной армии остановить наступление немцев контрударами успехом не увенчались, и советские войска понесли колоссальные потери. Удар фашистов оказался настолько сильным, а наступление настолько стремительным, что уже в первую неделю войны подразделения 2-й танковой группы генерала Гудериана захватили столицу советской Белоруссии – город Минск. Между тем ситуация в Белоруссии могла сложиться совсем по-другому!

«В первой половине 1930-х годов, – вспоминал С.А. Ваупшасов, – мы участвовали в подготовке партизанских отрядов на территории Белоруссии. Тогда высшее военное руководство не исключало возможности вторжения империалистических захватчиков на советскую землю и в мудром предвидении такого оборота дел заранее готовило во многих пограничных республиках и областях базу для развития партизанской борьбы. В Белорусской ССР было сформировано шесть отрядов: Минский, Борисовский, Слуцкий, Бобруйский, Мозырский и Полоцкий. Численность их устанавливалась в 300–500 человек, у каждого имелся свой штаб в составе начальника отряда, его заместителя, заместителя по политчасти, начальника штаба, начальника разведки и помощника начальника отряда по снабжению.

Бойцы и командиры отрядов были членами и кандидатами партии, комсомольцами, участниками Гражданской войны. Весь личный состав был обучен методам партизанских действий в специальных закрытых школах. В них готовились подрывники-минеры, пулеметчики и снайперы, парашютисты и радисты.

Кроме основных формирований для борьбы в тылу врага, в городах и на крупных железнодорожных узлах были созданы и обучены подпольные диверсионные группы.

В белорусских лесах для каждого партизанского отряда были сделаны закладки оружия и боеприпасов. Глубоко в землю зарыли надежно упакованные толовые шашки, взрыватели и бикфордов шнур для них, патроны, гранаты, 50 тысяч винтовок и 150 ручных пулеметов. Разумеется, эти склады рассчитывались не на первоначальную численность партизанских подразделений, а на их бурный рост в случае войны и вражеской оккупации.

Орловский, Корж, Рабцевич и я были назначены командирами четырех белорусских отрядов и вместе с их личным составом деятельно готовились к возможным военным авантюрам наших потенциальных противников. <…>

В конце 1930-х годов, буквально накануне Второй мировой войны, партизанские отряды были расформированы, закладки оружия и боеприпасов изъяты. <…>

В те грозные предвоенные годы возобладала доктрина о войне на чужой территории, о войне малой кровью… Однако проверку реальной действительностью эта доктрина не выдержала и провалилась уже в первые дни Великой Отечественной войны. <…>

Нет слов, шесть белорусских отрядов не смогли бы своими действиями в тылу врага остановить продвижение мощной немецкой армейской группировки, наступающей на Москву. Но значительно замедлить его сумели бы! Уже в первые недели гитлеровского вторжения партизаны и подпольщики парализовали бы коммуникации противника, внесли дезорганизацию в работу его тылов, создали бы второй фронт неприятелю. Партизанское движение Белоруссии смогло бы быстрей пройти стадию организации, оснащения, накопления опыта и уже в первый год войны приобрести тот могучий размах, который оно имело в 1943–1944 годах»[265].

Действительно, в тех областях, где активное местное руководство не было деморализовано успехами наступающего противника, эфективная работа по организации партизанских отрядов началась уже 22–23 июня. Одним из организаторов был бывший командир Слуцкого партизанского отряда В.З. Корж, работавший перед войной заведующим сектором Пинского обкома компартии Белоруссии.

«С мая 1926 года по ноябрь 1929-го, – писал в автобиографии Василий Захарович, – будучи на должности председателя колхоза, я одновременно состоял на спецучете и вел большую специальную подготовительную работу, каждый год проходил военную спецподготовку… С 15 мая 1931 года меня отозвали на постоянную работу в НКВД по специальной работе, я секретно числился командиром партизанского отряда с постоянным жительством в Слуцке…»[266].

Именно опыт нелегальной боевой работы в 1921–1925 гг. по линии активной разведки в Западной Белоруссии и специальная подготовка помогли товарищу Комарову (партизанский псевдоним Коржа) развернуть свой отряд в Пинское партизанское соединение и в 1943 году стать генерал-майором Красной армии.

В 1946 году, во время учебы в Академии Генерального штаба, В.З. Корж изложил свои соображения по организации партизанского движения в рапорте И.В. Сталину. В те годы этот рапорт мог привести его автора на плаху. В частности, он писал:

«В это тяжелое для партизан время, особенно 1941 года, когда нужны были люди, организаторы, руководители, командиры, специалисты, знающие свое партизанское дело, то, к большому сожалению, этих людей не было. Если и были кое-где партийные товарищи, которые были посланы после Ваших указаний для организации партизанского движения, то эти люди не были подготовлены к партизанской борьбе, они боялись своей тени, они не знали, куда им притулиться, откуда что начать, и зачастую в большинстве своем погибали, а то и совсем попрятались, никакой деятельности среди народа не ведя…

<…> Я глубоко убежден, что если бы та работа, которая проводилась нами до 1937 г. в Спецбюро НКВД по подготовке партизанских кадров, продолжалась до самой войны, то эти кадры и их вооружение сыграли бы решающую роль в развертывании всенародного партизанского движения…»[267].

А ведь гитлеровские стратеги небезосновательно опасались ситуации, при которой использование заранее подготовленных для отражения вражеского вторжения советских диверсантов было бы наиболее эффективным. Еще 15 сентября 1940 года Верховным командованием вермахта был утвержден малоизвестный широким кругам читателей 30-страничный проект военной кампании против СССР (план «Фриц», или «Этюд Лоссберга»[268]). В нем говорилось, что в войне против Германии у СССР есть три возможности:

«I. Русские захотят нас упредить и с этой целью нанесут превентивный удар по начинающим сосредоточиваться у границы немецким войскам.

II. Русские армии примут на себя удар немецких вооруженных сил, развернувшись вблизи границы, чтобы удержать в своих руках новые позиции, захваченные ими на обоих флангах (Балтийское и Черное моря).

III. Русские используют метод, уже оправдавший себя в 1812 г., т.е. отступят в глубину своего пространства, чтобы навязать наступающим армиям трудности растянутых коммуникаций и связанные с ними трудности снабжения, а затем, лишь в дальнейшем ходе кампании, нанесут контрудар.

Относительно этих трех вариантов можно сказать следующее.

Вариант I.

Представляется невероятным, что русские решатся на наступление крупных масштабов. <…>

Вариант II.

Это решение представляется наиболее вероятным, поскольку нельзя предположить, что столь сильная военная держава, как Россия, без боя уступит свои богатейшие, в том числе и недавно завоеванные, области. <…>

Вариант III.

Если русские будут заранее строить свой план ведения войны на том, чтобы сначала принять удар немецких войск малыми силами, а главную свою группировку сконцентрировать в глубоком тылу, то рубежом расположения последней севернее Припятских болот может быть, скорее всего, мощный водный барьер, образуемый реками Двина (Даугава) и Днепр. Этот барьер имеет разрыв шириною всего приблизительно в 70 метров – в районе южнее Витебска.

Такое неблагоприятное для нас решение следует также учитывать как возможное. С другой стороны, совершенно невероятно, что южнее Припятских болот русские без боя оставят почти незаменимые для них области Украины…»[269].

Действительно, трудно отказать прагматичным германским аналитикам и стратегам в адекватности восприятия действительности, в умении точно прогнозировать возможное развитие готовящихся военных действий… А профессиональные партизаны из полка «Брандербург 800», абверкоманды и абвергруппы фронтовой разведки, состоявшие при «Валли-2», имели за плечами богатейший опыт проведения разведывательных, диверсионных и психологических операций в Польше, Бельгии, Голландии, Дании, Норвегии, Франции, Югославии, Греции на Ближнем Востоке и на Крите. Из анализа разведывательно-диверсионных операций противника в начале войны видно, что немецкий спецназ был великолепно подготовлен для действий в тылах Красной армии с учетом тогдашней специфики военного строительства в СССР.

Успехи немецких войск в западных областях Украины объяснялись еще и тем, что незадолго до начала боевых действий украинская «пятая колонна» поступила в распоряжение армейской разведки. В преддверии крупномасштабных военных действий Абвер начал вооружение групп оуновцев и завербованных фольксдойче на советской территории, переправляя им оружие через границу.

Согласно архивам Службы безопасности Украины, весной 1941 года в составе националистического подполья в Западной Украине было около двадцати тысяч человек. Каждый оуновский подпольщик заранее знал, к какому отряду он принадлежит, кто его командир, где следует получать оружие, где находится место сбора, но главное – он имел представление о характере и направлении предстоящих действий. Оуновцы скрывались небольшими группами в труднодоступных местах (в горах и лесах). Лица, официально служившие в органах власти и управления, имели индивидуальные задания по организации саботажа, диверсий и антисоветской агитации.

Боевые действия оуновцев против советских войск развивались с опережением линии фронта с запада на восток. Первыми выступили националисты Львовской, Дрогобычской, Волынской и Ровенской областей. Они перерезали линии связи, нападали на пограничников, вели бои с отдельными частями Красной армии и войск НКВД. Оуновцы совершали налеты на мелкие гарнизоны и проводили удары из засад по армейским колоннам. После короткого внезапного обстрела войск, используя все тот же метод пластичного контакта, боевики отходили в леса, где занимали заранее подготовленные позиции. В таких городах, как Львов, боевики (как и франкисты в Испании) обстреливали красноармейцев из винтовок и пулеметов с чердаков и крыш домов. Также они помогали немецким войскам ликвидировать остаточные группы красноармейцев, пограничников и сотрудников НКВД – НКГБ.

Одновременно велась разведка укрепленных районов, сведения о передвижениях войск немедленно передавались немецкому командованию. Неоднократно при перевесе сил националисты занимались разоружением деморализованных красноармейцев и даже небольших воинских подразделений. В некоторых районах, например в Луцке, Сарнах, Олевске, боевики сумели захватить мосты и транспортные узлы и удерживали их до подхода механизированных немецких частей. К приходу немцев многие районы уже полностью находились под полным контролем ОУН.

В конце июня 1941 года выступили оуновцы Тернопольской области. Захваченные ими райцентры Козовое и Теребовля удерживались до подхода немцев. Они же прервали сообщение между Тернополем и Теребовлей. Отсутствие связи и слухи, распускавшиеся оуновцами, посеяли панику в райцентрах, и утром 5 июля города были взяты. В боях были захвачены сотни единиц стрелкового оружия, грузовики, снаряжение.

Когда имелась возможность, оуновцы координировали свои действия с наступающими немецкими частями. Так, 2 июля боевики заняли Коломыю, захватили склады РККА, довооружились и затем захватили переправы через реку Прут. Среди отходящих, часто деморализованных красноармейцев легко было сеять панику и срывать планы организованного отхода частей.

В это же время в Полесье выступили боевики Т. Бульбы-Боровца, проводившие акции с августа 1940 года. Отряды «Полесского лозового казачества», созданные во второй половине 1930-х гг., уже имели опыт боевых действий. Во время германо-польской войны они орудовали в тылах польских войск и смогли захватить значительное количество оружия. После установления в западных Украине и Белоруссии советской власти часть «лозовиков» эмигрировала, другие ушли в подполье. Нельзя исключить, что в отрядах Бульбы-Боровца находились бывшие боевики активной разведки РУ РККА, распущенной на территории Полесья еще в 1925 году. В июле 1941 года «лозовики» захватили значительную часть Полесья и создали там свою Олевскую республику.

Ущерб от совместных действий немецких диверсантов, а также украинских, белорусских и прибалтийских националистов в июне – июле 1941 года был значительным. Боевые группы противника разрушали коммуникации и линии проводной связи[270], захватывали переправы, наводили авиацию и танки на маршевые колонны, уничтожали командный состав Красной армии, передавали ложные приказы и сообщения, сеяли панику среди отступающих бойцов. О значительных затруднениях в управлении войсками писали впоследствии многие советские полководцы. Такое признание с их стороны показывает не локальный, а действительно стратегический характер действий германских диверсионных подразделений летом 1941 года.

Удары немецких диверсантов в начальный период войны были весьма эффективными, и это нельзя замолчать. Против Советского Союза действовали профессионалы, которых поддерживало государство, у которых была мотивация, основанная на четкой идеологической и политической доктрине. Мощный интеллектуальный, технический и великолепно подобранный людской потенциал сыграл свою роль. Что же касается попытки некоторых авторов представить действия германских диверсионных и диверсионно-разведывательных структур на начальном этапе войны как малоэффективные, то она, на наш взгляд, является ошибочной. Как ни печально писать об этом, но в первые недели войны германские спецслужбы имели значительное преимущество перед практически обезглавленными, политически загнанными в угол спецслужбами нашей страны.

В первые две-три недели войны «тевтонский меч» эффективно разрезал советские тылы. А большинство специальных разведывательно-диверсионных групп НКВД, РУ РККА и Коминтерна по воле партийных вождей были по большей части ликвидированы в 1936–1939 гг. Нервические попытки мгновенной реанимации разрушенной системы, предпринятые буквально накануне войны и в ее первые дни, не могли дать никакого серьезного результата. Приходилось пожинать плоды деятельности самодовольно-подобострастной конъюнктуры, взращенной обстановкой всеобщей подозрительности, нетерпимости и шпиономании, в которой страна по воле своего тогдашнего лидера пребывала достаточно долгое время.

Созданные Я.И. Серебрянским в крупных морских портах и на железнодорожных узлах ряда стран Западной Европы нелегальные диверсионные группы из числа коминтерновцев и бойцов интербригад («Лига Волльвебера») в результате репрессий против руководства СГОН утратили связь с Центром или «залегли на дно», чтобы не быть ликвидированными своими. Сам Волльвебер в мае 1940 года бежал из Дании в Швецию, но был арестован с фальшивым паспортом и вскоре приговорен к шести месяцам тюремного заключения.

Однако, несмотря на временное отсутствие Волльвебера, его сеть продолжала функционировать. Начальник Главного имперского управления безопасности (РСХА) Рейнхард Гейдрих в июне 1941 года докладывал рейхсфюреру СС Генриху Гиммлеру:

«Наряду с созданными английской секретной службой группами саботажников, целью которых еще в мирное время было уничтожение немецких судов, существовала еще более разветвленная, созданная Коминтерном террористическая организация, главной задачей которой было уничтожение судов тех государств, которые в свое время примкнули к Антикоминтерновскому блоку.

Доказано, что члены этой организации до конца 1940 года действовали в Дании и оттуда пытались снова перенести свою деятельность на территорию рейха. Руководителем этой организации был немецкий эмигрант Эрнст Волльвебер. <…> Он в значительной степени несет ответственность за организацию и активную деятельность созданных по указанию из Москвы групп саботажников в Германии, Норвегии, Швеции, Дании, Голландии, Бельгии, Франции и бывших Прибалтийских государствах-лимитрофах. Он осуществлял в широких масштабах закупку и транспортировку взрывчатых веществ и других материалов для саботажа и располагал большими денежными средствами, ассигнованными Коминтерном для финансирования этой организации и для оплаты агентов. После вступления немецких войск в Осло в мае 1940 года Волльвебер бежал в Швецию. <… >

Главные опорные пункты организации находятся в портах Гамбург, Бремен, Данциг, Роттердам, Амстердам, Копенгаген, Осло, Ревель и Рига.

Созданными в Голландии, Бельгии и Франции группами коммунистических саботажников руководил голландский коммунист Иозеф Римбертус Схаап, который был также руководителем Интерклуба в Роттердаме и имел самые тесные связи с главными активистами организации в Скандинавских странах. Ему непосредственно подчинялся бывший руководитель гамбургского „Рот-фронта“ Карл Баргштедт, который ведал во всей организации техникой устройства взрывов. Необходимые для актов саботажа взрывчатые вещества поставлялись из рудников на севере Скандинавского полуострова группам коммунистических саботажников в Голландии, Бельгии и Франции голландскими моряками через норвежский порт Нарвик и шведский форт Лулео»[271].

Отметим, что в тот период между немецкими и шведскими спецслужбами осуществлялись самые тесные контакты. Уже в январе 1941 года двое норвежцев – членов «Лиги Волльвебера», М. Расмуссен-Хьельмен и Ф.Б. Петтерссон, были выданы шведами в Норвегию. Там они немедленно попали в руки фашистов и после пыток были казнены в мае 1944 года. 4 июня 1941 года (перед самым нападением Германии на СССР) шведская полиция произвела массовые аресты членов «Лиги…». В Лулео были арестованы восемь человек, в том числе Г. Эгрен и Р. Самуэльссон; в Кируне – девять человек, в том числе Ю.Э. Нюберг; в Гётеборге – Г.В. Петтерссон и Ю.Х. Острем. Позже в Лулео арестовали К.Э. Ристо и Е. Андерссона. Все они были выявлены в результате тщательной слежки, которую стали вести после добровольной явки в полицию и предательства в 1939 году члена «Лиги…» Г.А. Седера. К тому времени гестапо, СД и Абвер-3 разгромили сеть Волльвебера в Германии, Дании, Голландии и Норвегии и Франции.

По нашему мнению, одна из важнейших первопричин краха «Лиги Волльвебера» – репрессии против руководства СГОН, предпринятые в 1938 году. Мы более чем уверены, что Яков Серебрянский, Сергей Шпигельглаз, Александр Орлов и их помощники сумели бы предотвратить или по крайней мере локализовать потери. Ведь аналогичная разведывательно-диверсионная сеть одного из немногих уцелевших оперативников СГОН И.Р. Григулевича успешно действовала в Аргентине в 1940–1944 гг. (конечно, в более благоприятных для диверсантов условиях). Значительная часть грузов, предназначенных для отправки из Буэнос-Айреса в Германию, в результате пожаров на судах и в складских помещениях была либо повреждена, либо уничтожена.

В этом месте авторы считают нужным сделать небольшое отступление. В последнее время появились критические статьи по поводу организации подготовки к партизанской войне в СССР в 1920–1930-х гг. Например, полковник-сапер в отставке Ю.Г. Веремеев в статье «„Линия Сталина“ и подготовка партизанской войны» от 24 января 2010 года, цитируя Судоплатова, пишет следующее:

«„Необходимо внести ясность и в еще один принципиальный вопрос. Речь идет о якобы широкой подготовке к партизанской войне… в конце 1920-х – начале 1930-х годов. Действительно, подготовительные меры для организации партизанской войны на западе страны осуществлялись в этот период. Однако тогда просчитывались варианты ведения диверсионной работы в связи с возможным осложнением социально-политической обстановки в Польше, Румынии, Прибалтийских государствах, но никак не ведение ее на нашей территории“.

Т.е. Судоплатов фактически дезавуирует совершенно все тезисы Старинова и Боярского относительно того, что в двадцатые годы на основании доктрины Фрунзе оборона государства якобы основывалась на сочетании борьбы на фронте и борьбы в тылах противника, оккупировавшего часть нашей территории.

Вообще, опора энтузиастов партизанства на идеи Фрунзе смотрится притянутой за волосы. Фрунзе высказывал идеи использования партизанства в обороне страны в 1924-м, когда ни о каких укрепрайонах в системе обороны страны речи не шло, умер он в 1925-м.

Военное руководство страны задумало строительство укрепрайонов в 1928-м: планировать в 1929-м, строить в 1929–1931-м.

Вероятнее всего, использование партизан Фрунзе задумывал как паллиативную меру в условиях, когда явно РККА не могла противостоять агрессорам и в этих условиях, как говорится, „хваталась за соломинку“. Разворачивание же строительства укрепрайонов указывает на то, что экономика страны была уже в состоянии справиться с этими расходами, а численность личного состава армии уже позволяла выделять некоторые формирования для гарнизонов УРов. Думается, что идея привлечения партизан к обороне страны утрачивала свою актуальность, и по мере того, как цепочка укрепрайонов становилась реальностью, партизанская подготовка сворачивалась. Руководство все меньше хотело тратить ресурсы и средства на сомнительные мероприятия.

От автора [Ю.Г. Веремеева]. Если говорить об обороне страны с разворачиванием боевых действий не на своей территории, а на территории сопредельных государств, то эта доктрина применялась нашим военным руководством после окончания Второй мировой войны и до гибели СССР в 1991 году. Правда, в несколько ином варианте. Тогда в Польше, Чехословакии, Венгрии, ГДР, где правили режимы, лояльные СССР, размещались советские войска (Северная группа войск, Группа Советских войск в Германии, Центральная группа войск, Южная группа войск). Официально эти группы войск решали задачи по защите братских стран социализма от агрессии блока НАТО, но фактически, в случае военного конфликта, бои бы развернулись в этих странах, тогда как территория СССР оставалась в неприкосновенности. Стратегия очень верная, умная и эффективная. И с использованием эффективного инструмента – полевых войск.

И еще у Судоплатова:

„Когда в 1941 году мы с участием ветеранов этих партизанских действий, будущих Героев Советского Союза С. Ваупшасова, Н. Прокопюка, К. Орловского проанализировали эти планы, то оказалось, что они были совершенно неадекватными обстановке, которая сложилась к тому времени. Изменилась конфигурация границ. И самое, пожалуй, главное – в районах Западной Белоруссии, Прибалтики и на бывших территориях Польши, отошедших к нам, сложилась неблагоприятная социально-политическая обстановка. Здесь сильны были антисоветские настроения и оппозиция“»[272].

Предположения Ю.Г. Веремеева оригинальны и как версия конечно же имеют право на существование. Однако в его рассуждениях, на наш взгляд, есть некоторые серьезные натяжки. Для начала приведем первую цитату из книги П.А. Судоплатова полностью (пропущенный Веремеевым текст выделен курсивом; вторая цитата, а в оригинале это неразрывный текст, приведена полностью и не повторяется):

«Необходимо внести ясность и в еще один принципиальный вопрос. Речь идет о якобы широкой подготовке к партизанской войне по линии партийных органов в пограничных районах Советского Союза в конце 1920-х – начале 1930-х годов. Действительно, подготовительные меры для организации партизанской войны на западе страны осуществлялись в этот период. Однако тогда просчитывались варианты ведения диверсионной работы в связи с возможным осложнением социально-политической обстановки в Польше, Румынии, Прибалтийских государствах, но никак не ведение ее на нашей территории. Генштаб и командование Красной армии (об этом, кстати, говорится в записках на имя М. Тухачевского) отдавали распоряжения закладывать в тайники оружие и боеприпасы для успешного ведения партизанских действий, имея в виду, что главным противником на Западном фронте будет Польша, к которой, возможно, присоединится Германия. Для складирования запасов в расчет брался опыт партизанского движения и диверсионных операций, проводимых в 1920-е годы на территории Восточной Польши»[273].

Нам представляется, что ключевыми в первом предложении П.А. Судоплатова являются слова «по линии партийных органов», пропущенные Ю.Г. Веремеевым. И в этом мы полностью согласны с П.А. Судоплатовым. Действительно, никакой широкой подготовки к возможной партизанской войне по линии партийных органов в 1920–1930 гг. не велось. Из партийных функционеров о данной программе знали только первые секретари республиканских ЦК и первые секретари приграничных обкомов, и то «в части, касающейся». Вся практическая работа велась по линии особо закрытых секторов ЦК ВКП(б) и специальных структур внутри ОГПУ–НКВД, РУ РККА и спецслужб ИККИ. Более того, последним предложением первого абзаца П.А. Судоплатов, на наш взгляд, не дезавуирует, а подтверждает воспоминания И.Г. Старинова, С.А. Ваупшасова, В.З. Коржа, А.К. Спрогиса и других ветеранов.

Что же касается второго приведенного отрывка из книги Павла Анатольевича, то тут, по нашему мнению, нет никаких противоречий. Анализ предвоенных планов партизанской войны с участием С.А. Ваупшасова и Н.А. Прокопюка мог состояться не ранее сентября 1941 года, когда они стали подчиненными П.А. Судоплатова. Ну а Кирилл Прокофьевич Орловский вообще пришел в IV Управление НКВД только в июне 1942 года. Вполне естественно, что военно-политическая ситуация и осенью 1941 года, и тем более летом 1942 года существенно отличалась от ситуации в 1925-м или в 1935 году.

При всем уважении авторов данной книги к личности и деятельности П.А. Судоплатова никакого отношения к системе подготовки органов госбезопасности к партизанской войне в период 1920–1930-х гг. как внутри СССР, так и за его пределами он не имел. Но его утверждение, что диверсионная работа в случае осложнения обстановки планировалась не на нашей территории, а в Польше, Румынии и Прибалтике, абсолютно правильно. Подчеркнем, именно диверсионная работа. Но кроме нее при нападении на Советский Союз планировалось развернуть и партизанскую войну, которая по своим задачам значительно шире чисто диверсионных операций. И вот эту партизанскую войну предполагалось вести на территории СССР, в том числе с участием армейский частей, оставшихся на оккупированных землях. Кстати, вести ее предполагалось вне зависимости от наличия или отсутствия укрепленных районов.

А теперь о главном. Авторы внимательно изучили карту 1930-х гг. всей западной границы СССР и приграничных районов Финляндии, Прибалтики, Польши и Румынии, на которой были обозначены основные стратегические объекты, подлежавшие ударам диверсантов. В подавляющем большинстве диверсанты были не граждане СССР, а коминтерновцы из европейских стран. И если в 100–150-километровой приграничной зоне иностранных государств (т.е. в оперативном тылу вероятного противника) эти боевые группы находились в подчинении диверсионного спецотдела РУ РККА, то в более глубоком тылу диверсии должны были осуществляться боевиками СГОН ГУГБ под руководством Я.И. Серебрянского и аналогичных (еще более засекреченных) боевых групп компартий европейских стран. Но, к великому сожалению, на 22 июня 1941 года Яков Серебрянский числился в списке арестованных «врагов народа, пробравшихся в советскую разведку». Судьба членов большинства партийных спецгрупп была не менее трагичной.

Исходя из вышесказанного, мы считаем версию Ю.Г. Веремеева ошибочной. Наша точка зрения на причины ликвидации партизанско-диверсионной системы обороны СССР изложена в предыдущей главе. Вернемся, однако, в 1941 год …

26–27 июня был отдан приказ НКВД о формировании войск Особой группы при наркоме внутренних дел СССР для выполнения специальных заданий в борьбе с немецко-фашистскими захватчиками. К этому времени гитлеровские войска уже взяли столицу советской Белоруссии, а вожди советского государства, потрясенные вероломством Гитлера и мощью удара подвижных соединений Германии, находились в растерянности. Они не могли объяснить своему народу, что произошло «с непобедимой и легендарной Красной армией».

П.А. Судоплатов и его коллеги были вынуждены, что говорится, «с колес» предпринимать быстрые и энергичные меры в борьбе с захватчиками.

«В формировании войск и оперсостава этой группы, – вспоминает П.А. Судоплатов, – мы опирались на кадры внутренних войск и соответствующих оперативных подразделений НКВД. Первоначально, наряду с Эйтингоном, мне без официального приказа в качестве заместителя был придан Ш. Церетели[274], занимавшийся отбором добровольцев-спортсменов на стадионе „Динамо“. Он был организатором успешно закончившейся борьбы с бандитизмом на Кавказе в 1920-е годы. <…>

При наборе людей мы пошли по пути, подсказанному опытом финской войны, – задействовали спортивно-комсомольский актив страны. ЦК ВЛКСМ принял постановление о мобилизации комсомольцев для службы в войсках Особой группы при НКВД. Мы мобилизовали выпуски Высшей школы НКВД и разведчиков Школы особого назначения, а также молодежь из органов милиции, пожарной охраны. <…> В наше распоряжение по решению ЦК ВКП(б) перешел весь резерв боеспособных политэмигрантов, находящихся на учете в Коминтерне»[275].

Первым начальником войск Особой группы при наркоме НКВД стал комбриг П.М. Богданов[276], один из руководителей Управления пожарной охраны НКВД. Заместителем П.М. Богданова был назначен полковник М.Ф. Орлов[277], до мая 1941 года занимавший должность начальника Себежского (Псковская обл.) военного училища НКВД[278]. На должности комиссара находился инженер, впоследствии офицер-чекист А.А. Максимов[279]. Начальником штаба войск Особой группы стал подполковник В.В. Гриднёв[280]. Формирование войск, повторим, велось в Москве, на стадионе «Динамо».

Комплектование спецназа происходило из состава наркоматов внутренних дел и государственной безопасности, из курсантов Высшей школы НКВД СССР и курсов усовершенствования НКГБ СССР, из НКВД–НКГБ республик и УНКВД–УНКГБ краев и областей, из представителей саперных подразделений Дивизии особого назначения НКВД СССР им. Ф.Э. Дзержинского и 3-го полка МПВО НКВД СССР, из служащих милиции и пожарной охраны НКВД СССР, из спортсменов Центрального института физической культуры и добровольных спортивных обществ, из комсомольцев по разверстке ЦК ВЛКСМ и, наконец, из спецконтингента Коминтерна.

В специальный отряд при Особой группе уже на пятый день после нападения на СССР были откомандированы 140 слушателей основного отделения Высшей школы НКВД. 27 июня 1941 года его пополнили 156 слушателей курсов усовершенствования руководящего состава Высшей школы, 17 июля – 148 слушателей литовского, латвийского, польского, чехословацкого и румынского курсов.

На момент формирования подразделение спецназа организационно состояло из пяти отрядов по сто человек в каждом, а также саперно-подрывной роты (90 человек). Через несколько дней войска Особой группы были переформированы в две бригады: 1-ю (командир – полковник М.Ф. Орлов) и 2-ю (командир – подполковник Н.Е. Рохлин).

1-я бригада была сформирована 6 июля в составе четырех батальонов:

1-го – из личного состава слушателей учебных заведений НКВД и НКГБ;

2-го – из спецрезерва Коминтерна, костяк которого составляли бывшие бойцы и командиры испанских интернациональных бригад;

3-го и 4-го – из спортсменов Центрального института физкультуры и спортивных обществ Москвы, а также добровольцев из числа рабочей молодежи.

2-я бригада была сформирована 16 июля 1941 года. Ее костяк составили сотрудники органов госбезопасности и внутренних дел, в том числе милиции и пожарной охраны, и добровольцы из числа студентов московских вузов.

Батальоны 2-й бригады делились на отряды, отряды – на спецгруппы.

В штатах войск Особой группы числились также три отдельные роты: саперно-подрывная, связи и автомобильная. Напрямую группе подчинялась школа специалистов (разведчиков и диверсантов).

К концу июня советским вождям стало ясно, что на фронтах складывается крайне неблагоприятная для Красной армии ситуация. Через неделю после начала войны, 29 июня 1941 года, вышла совместная директива ЦК ВКП(б) и СНК СССР «О мобилизации всех сил и средств на разгром фашистских захватчиков». В ней, в частности указывалось:

«В занятых врагом районах создавать партизанские отряды и диверсионные группы для борьбы с частями вражеской армии, для разжигания партизанской войны всюду и везде, для взрыва мостов, дорог, порчи телефонной и телеграфной связи, поджога складов и т.д. В захваченных районах создавать невыносимые условия для врага и всех его пособников, преследовать и уничтожать их на каждом шагу, срывать все их мероприятия»[281].

Из текста директивы можно сделать вывод, что организация партизанских и диверсионных действий в тылу немецких войск высшим военно-политическим руководством СССР рассматривалась не только как задача вооруженных сил, но и как одна из важнейших задач партийных и советских органов. Несомненно, что с чисто военной точки зрения данный документ был пропагандистским лозунгом, поскольку никакой руководящей партийной или государственной структуры, предназначенной «для разжигания партизанской войны», летом 1941 года не существовало. Но с другой стороны, директива имела колоссальное политическое значение. В тяжелейших условиях, когда многие местные органы власти в прифронтовых районах были деморализованы, она мобилизовала всех, чей дух не сломился перед лицом наступающего врага, кто, даже оказавшись за линией фронта, мог собрать силы для ведения борьбы с противником.

После выхода указанной директивы в различных военных и политических структурах началась (а кое-где и продолжилась) работа по организации партизанских отрядов. Несмотря на многочисленные конъюнктурные искажения в 1980–1990-е гг. роли органов государственной безопасности СССР в Великой Отечественной войне, следует признать, что ведущую роль в начальный период войны играли структуры НКГБ – НКВД.

«Именно на первом трагическом этапе войны, – вспоминает П.А. Судоплатов, – органы госбезопасности и внутренних дел сыграли одну из ведущих, а в ряде районов главную роль в развертывании партизанского движения. И это было естественно, поскольку в отличие от партийно-хозяйственного актива органы НКВД и их агентурный аппарат уже более двух лет действовали в сложной оперативной обстановке на приграничных территориях, широко используя методы конспиративной работы. Их можно было гораздо быстрее переориентировать на борьбу с противником, сбор разведданных, действия на его коммуникациях, базах и т.п.

Это утверждение ни в коей мере не противоречит и не опровергает укоренившегося тезиса о руководящей роли Коммунистической партии в развертывании партизанской войны. В реалиях советских условий 1941–1945 гг. иначе и быть не могло. ВКП(б) была не только политической партией, но и главной управляющей структурой в механизме политической и военной власти в стране, осуществляющей руководство и координацию действий частей Красной армии, органов НКВД и партийно-хозяйственного актива, оказавшихся в тылу германских войск»[282].

В тех областях, где местное руководство не было деморализовано успехами наступающего противника, работа по организации партизанских отрядов началась еще до указанной директивы. Так, на территории Белоруссии, в районах, частично занятых противником и прилегающих к фронтовой полосе, формирование отрядов из числа работников центральных аппаратов НКГБ – НКВД БССР и курсантов спецшкол началось 26 июня 1941 года. Перед ними стояла задача еще до прихода противника в контакте с местными органами власти создать базы партизанского движения. В условиях оккупации партизанские отряды должны были уничтожать технику и людской состав немецкой армии, проводить диверсионные акты против объектов инфраструктуры.

За несколько дней удалось собрать 14 партизанских отрядов общей численностью 1162 человека (539 сотрудников НКГБ, 623 сотрудника НКВД). Личный состав был вооружен винтовками, пистолетами, двумя-тремя ручными пулеметами и гранатами.

Одновременно из числа руководящего оперативного состава НКГБ и партийных работников создавались организаторские группы (10 групп по 8–9 человек). Они направлялись в сельские районы Полесской, Витебской, Минской и Гомельской областей для формирования на их базе новых партизанских отрядов.

Но в целом это была импровизация партизанской борьбы.

Как отмечалось впоследствии в докладной записке НКВД БССР, при организации партизанских отрядов в июне – августе 1941 года были допущены серьезные ошибки. Большинство отрядов формировались исключительно из сотрудников НКГБ – НКВД, без привлечения местных жителей, хорошо знавших местность. Бойцы не имели гражданской одежды, что затрудняло разведывательную и агентурную работу в районах, занятых противником. Отсутствовала связь с партийно-советским активом, оставленным для подпольной работы в населенных пунктах, а также с вышестоящим командованием. Запас автономности по боеприпасам и продовольствию составлял всего две-три недели, резервных складов оружия, боеприпасов, одежды и продовольствия не имелось.

На встрече Георгия Димитрова, генерального секретаря ИККИ (эту должность он занимал с 1935 г. до самороспуска Коминтерна в 1943 г.) и В.М. Молотова 30 июня 1941 года последний сказал:

«Каждый час дорог. Коммунисты должны предпринять везде самые решительные действия в помощь советскому народу. Главное – дезорганизовать тыл врага и разлагать его армию»[283].

Перед руководством Коминтерна ставились три основные задачи:

– организация саботажа, диверсий и партизанского движения в тылу противника;

– разложение его войск, особенно войск союзников Германии;

– организация разведывательной работы в странах Европы.

К началу войны с Советским Союзом гитлеровские спецслужбы и их коллеги из стран – сателлитов фашистской Германии почти полностью уничтожили коммунистическое подполье и ликвидировали агентурную сеть III Интернационала в Болгарии, Румынии, Венгрии, Словакии и Польше. Те немногие, кто смог уцелеть после репрессий, ушли в глубокое подполье и потеряли связь с советской разведкой и Коминтерном. Скрыться от преследований немецких спецслужб и полиции своих государств, а затем через третьи страны добраться до СССР удалось единицам. Между тем связь с коммунистическим подпольем была нужна как воздух. Поэтому П.А. Судоплатову и его подчиненным ничего другого не оставалось, как осуществлять комплектование первых резидентур из числа бывших бойцов интербригад, воевавших с фашистами в Испании, и коминтерновцев, проживавших в СССР и чудом избежавших массовых чисток и репрессий.

К сожалению, основная работа специальных структур Коминтерна по организации партизанского движения в странах Европы после 22 июня 1941 года строилась на сиюминутной импровизации. Так, заброшенная в Болгарию первая разведывательно-диверсионная резидентура Особой группы «Братушки»[284] и аналогичная резидентура, создававшаяся по линии Разведупра Генштаба РККА, формировались в условиях цейтнота. Их подготовка сопровождалась рядом ошибок, и уже во время высадки в Болгарии в августе – сентябре 1941 года погибли или были схвачены полицией 37 человек из 53-х (70 процентов личного состава).

Подчеркнем еще раз: создававшаяся с 1926 года и существовавшая на случай войны западных стран с СССР партизанская и диверсионная сеть после 1936 года была разрушена. Перебросить разведывательно-диверсионные группы (а также оружие, снаряжение, медикаменты, продовольствие, питание для раций и т.п.) в тыл противника гораздо сложнее, чем активизировать заранее подготовленных, обученных, идеологически мотивированных агентов, имеющие на секретных базах необходимые запасы, но этим пришлось заниматься. (К слову, на начальном этапе войны тактику активизации подпольных групп успешно использовали специалисты Абвера, фактически перехватив наработки ИККИ и успешно применив их против создателей.)

Военно-политическая и морально-психологическая обстановка изменилась не только в странах – сателлитах Германии, но и в западных областях СССР. Во многом необоснованные репрессии против крестьянства (раскулачивание и коллективизация), гонения на духовенство и интеллигенцию, политические репрессии 1934–1940 гг. подтолкнули значительную населения Западной Белоруссии, Западной Украины и Прибалтики к националистам и более того – к сотрудничеству с гитлеровцами. Жители указанных регионов не понимали (а многие не хотят признавать этого и сегодня), что вся их «свобода» закончится после капитуляции Советского Союза. На деле большинство коренного населения, по замыслам врага, подлежало уничтожению, меньшинство ждала участь рабов (впрочем, был еще вариант стать карателем). И только те, кого признавали фольксдойче – этническими немцами, – могли претендовать на лучшую участь.

5 июля 1941 года конспиративное существование Особой группы было легализовано приказом наркома внутренних дел СССР. Новый (старый) руководитель группы – майор государственной безопасности П.А. Судоплатов и его заместители Н.И. Эйтингон и Ш.О. Церетели продолжили работу в условиях жесточайшего лимита времени и кадров.

П.А. Судоплатов отмечал, что в деле подбора, изучения и проверки будущих партизанско-диверсионных кадров летом 1941 года ему активно помогали Н.Д. Мельников[285], В.А. Дроздов[286], А.Ф. Камаева-Филоненко[287] и А. Кочергина[288]. Здесь мы также видим негативные результаты «партийных войн». Все указанные лица, кроме Кочергиной, пришли в разведку в 1938–1941 гг. и – при всем уважении к ним! – не успели накопить личный опыт работы в разведывательно-диверсионных подразделениях.

В условиях жесточайшего дефицита кадров 7 июля 1941 года состоялись закрытые судебные заседания Военной коллегии Верховного Суда СССР над Я.И. и П.Н. Серебрянскими.

В протоколе судебного заседания по делу Я. И Серебрянского значится:

«Председательствующий объявляет судебное заседание открытым, а также о том, что подлежит рассмотрению дело по обвинению СЕРЕБРЯНСКОГО Якова Исааковича в преступлениях, предусмотренных ст. 58-Iа и 58-II УК РСФСР.

Удостоверившись в самоличности подсудимого, председательствующий спрашивает его, вручена ли ему копия обвинительного заключения. Подсудимый отвечает утвердительно.

Подсудимому разъяснены его права и объявлен состав суда. Ходатайств и отвода составу суда подсудимым не заявлено.

Председательствующий зачитывает резолютивную часть обвинительного заключения и спрашивает подсудимого, понятно ли предъявленное ему обвинение и признает ли он себя виновным.

Виновным себя не признал. На предварительном следствии признал себя виновным после того, как к нему были применены физические методы воздействия. Изобличают его ВОЛКОВ, СЫРКИН, АЛЕХИН, УСПЕНСКИЙ, БУЛАНОВ, ПЕРЕВОЗНИКОВ и др. В 1924 г. он действительно был в Палестине, но его никто для шпионской работы там не вербовал. О его политических настроениях можно судить по конкретной работе, которую, если бы следствие пожелало, могло бы проверить.

Судебное следствие по делу объявлено законченным.

В последнем слове подсудимый СЕРЕБРЯНСКИЙ заявил, что суду он доверяет и просит объективно разобраться в его деле.

Суд удалился на совещание.

По возвращении суда из совещательной комнаты председательствующий оглашает приговор и разъясняет осужденному о порядке подачи им ходатайства о помиловании.

Судебное заседание объявлено закрытым»[289].

На бланке текст протокола занимает 31 строку. Сравнивая его с аналогичными документами, в которых иногда указывалось время начала и окончания заседания, мы можем утверждать, что суд продолжался не более тридцати минут. Приговор был предопределен заранее, и решение принималось совсем не в совещательной комнате. Но в тот день, 7 июля, Военная коллегия Верховного Суда, в составе председательствующего, диввоенюриста Дмитриева, бригвоенюристов Климина и Наумова и секретаря, военного юриста 1-го ранга Чумало, подписалась под следующим вердиктом:

«В закрытом судебном заседании в гор. Москве 7 июля 1941 г. рассмотрела дело по обвинению:

СЕРЕБРЯНСКОГО Якова Исааковича, 1892 г. р., быв. начальника специальной группы ГУГБ НКВД СССР, – в преступлениях, предусмотрен. ст. ст. 58-Iа, 58-II УК РСФСР.

Предварительным и судебным следствием установлено, что СЕРЕБРЯНСКИЙ с 1933 года [был] участником антисов. заговорщической организации, существовавшей в органах НКВД, куда был завербован врагом народа ЯГОД[ОЙ].

Одновременно СЕРЕБРЯНСКИЙ являлся агентом английской и французской разведок, которые снабжал секретными материалами, составляющими государственную тайну, чем он и совершил преступление, предусмотренное ст. ст. 58-Iа, 58-II УК РСФСР.

На основании изложенного и руководствуясь ст. ст. 319 и 320 УПК РСФСР, Военная коллегия Верховного Суда Союза ССР

ПРИГОВОРИЛА

СЕРЕБРЯНСКОГО Якова Исааковича подвергнуть высшей мере уголовного наказания – с конфискацией лично ему принадлежавшего имущества.

Приговор окончательный и обжалованию не подлежит»[290].

Примечательно, что текст протокола по делу П.Н. Серебрянской занимает 42 строки, значит, по времени заседание длилось несколько дольше.

«Председательствующий объявляет судебное заседание открытым, а также о том, что подлежит рассмотрению дело по обвинению СЕРЕБРЯНСКОЙ Полины Натановны в преступлениях, предусмотренных ст. ст. 17–58-Iа, 58-II УК РСФСР.

Председательствующий удостоверяется в самоличности подсудимой, которая сообщила о себе нижеследующие биографические данные: СЕРЕБРЯНСКАЯ Полина Натановна, 1899 года рождения, урож. гор. Баку, состояла чл. ВКП(б) с 1924 г., до ареста являлась сотрудницей спецгруппы ГУГБ НКВД. Арестована 10 ноября 1938 г.

^{Приговор Военной коллегии Верховного Суда СССР в отношении Серебрянского Я.И. от 7 июля 1941 г.}

^{Приговор Военной коллегии Верховного Суда СССР в отношении Серебрянского Я.И. от 7 июля 1941 г. (Продолжение.)}

Председательствующий опрашивает подсудимую, вручена ли ей копия обвинительного заключения. Подсудимая отвечает утвердительно.

Подсудимой разъяснены ее права и объявлен состав суда. Ходатайств и отвода составу суда подсудимой не заявлено.

Председательствующий зачитывает обвинительное заключение и спрашивает подсудимую, понятно ли предъявленное ей обвинение и признает ли она себя виновной.

Подсудимая СЕРЕБРЯНСКАЯ показала: Я виновной себя не признаю. Я следователю и пом. нач. след-части заявляла, что о шпионской деятельности моего мука СЕРЕБРЯНСКОГО я узнала только в 1940 году на следствии, когда мне зачитывали его показания.

Председательствующий: Но вы ведь на предварительном следствии давали иного рода показания.

Подсудимая: Да, на предварительном следствии я оклеветала себя, так как устала от допросов.

Председательствующий: Вы где работали с мужем – СЕРЕБРЯНСКИМ Я.И.?

Подсудимая: Я работала вместе с мужем во Франции по линии ИНО ОГПУ НКВД.

Председательствующий: Значит, вы свои показания, которые давали на предварительном следствии, не подтверждаете?

Подсудимая: Нет, не подтверждаю.

Председательствующий объявляет судебное следствие оконченным и предоставляет последнее слово подсудимой.

Последнее слово подсудимой: Я прошу суд учесть все то, что я показала на суде.

Суд удаляется на совещание.

По возвращении суда из совещательной комнаты председательствующий оглашает приговор и разъясняет приговор, после чего судебное заседание объявляется закрытым.

Мера пресечения осужденной СЕРЕБРЯНСКОЙ оставлена прежней: содержание под стражей»[291].

Военная коллегия Верховного Суда, в составе председательствующего, военюриста 1-го ранга Буканова, двух членов коллегии и секретаря, военного юриста 3-го ранга Шур, зачитала приговор:

«В закрытом судебном заседании в гор. Москве 7 июля 1941 года рассмотрела дело по обвинению:

СЕРЕБРЯНСКОЙ Полины Натановны, 1899 года рождения, быв. сотрудницы спецгруппы ГУГБ НКВД, – в преступлениях, предусмотренных ст. ст. 17-58-Iа, 58-II УК РСФСР.

Предварительным и судебным следствием установлено, что СЕРЕБРЯНСКАЯ, будучи сотрудницей спецгруппы ГУГБ НКВД, являлась соучастницей по к/р. деятельности своего мужа, быв. начальника спецгруппы ГУГБ НКВД СЕРЕБРЯНСКОГО Я.И. – шпиона английской и французской разведок, т.е. совершила преступление по ст. ст. 17-58-Iа, 58-II УК РСФСР.

На основании изложенного и руководствуясь ст. ст. 319 и 320 УПК, Военная коллегия Верховного Суда Союза ССР

ПРИГОВОРИЛА

СЕРЕБРЯНСКУЮ Полину Натановну подвергнуть лишению свободы на 10 лет, с поражением в избирательных правах на 5 лет, с конфискацией имущества.

Приговор окончательный и обжалованию не подлежит»[292].

В тот же день были приговорены к расстрелу ближайшие сотрудники Серебрянского: С.М. Перевозников и В.Я. Сыркина. Еще раньше, 20 сентября 1938 года, расстреляли Т.С. Малли, 20 февраля 1939 года – Г.Н. Косенко, 3 марта 1939 года – А.Н. Турыжникова, 29 января 1940 года С.М. Шпигельглаза, 9 марта 1940 года – А.И. Сыркина (Бернарди).

Однако приговор, вынесенный Серебрянскому, не был приведен в исполнение.

18 июля 1941 года, когда немецкими войсками уже были оккупированы почти вся Белоруссия, Западная Украина, Прибалтика, вышло Постановление ЦК ВКП(б) «Об организации борьбы в тылу германских войск». В подготовке Постановления участвовали Г.М. Маленков (председатель), Л.П. Берия, В.Н. Меркулов, первый секретарь ЦК Компартии Белоруссии П.К. Пономаренко, представители ЦК компартий Латвии, Литвы и Эстонии и П.А. Судоплатов. В нем, в частности, указывалось:

«Задача заключается в том, чтобы создать невыносимые условия для германских интервентов, дезорганизовать их связь, транспорт и сами воинские части, срывать все их мероприятия, уничтожать захватчиков и их пособников, всемерно помогать созданию конных и пеших партизанских отрядов, диверсионных и истребительных групп, развернуть сеть наших большевистских подпольных организаций на захваченной территории для руководства всеми действиями против фашистских оккупантов…»[293].

Конечно, это политическое, подчеркиваем – политическое, постановление можно критиковать с военно-прикладной точки зрения. Что, собственно, и делают многие современные историки и военные. Грешат этим в своих мемуарах, вышедших после 1991 года, иногда и те, кто в годы Великой Отечественной войны неукоснительно его исполнял.

На наш взгляд, основная задача данного документа заключалась в мобилизации партийного актива на местах, и в этом смысле оно свою задачу выполнило. Кроме того, в постановлении совершенно четко указывались основные направления кадровой работы, кроме того, жестко звучало требование о личном примере партийных руководителей. А решение практических вопросов осуществлялось через совершенно секретные приказы наркомов обороны, внутренних дел и подчиненных им структур.

Через два дня после принятия «партизанского» постановления органы государственной безопасности вновь подверглись реорганизации. 20 июля 1941 года указом Президиума Верховного Совета СССР НКВД и НКГБ объединили в единый Народный комиссариат внутренних дел. Народным комиссаром внутренних дел СССР остался Л.П. Берия, нарком госбезопасности В.Н. Меркулов стал его 1-м заместителем. Ведущие управления возглавили: I (Разведывательное) – П.М. Фитин, II (Контрразведывательное) – П.В. Федотов, III (Секретно-политическое) – Н.Д. Горлинский, Управление особых отделов – В.С. Абакумов. Особая группа (П.А. Судоплатов) находилась в непосредственном подчинении Берии.

Во исполнение постановления по приказу РУ Генштаба РККА в конце июля – начале августа 1941 года при разведотделах штабов фронтов создаются оперативные спецгруппы (ОС) для формирования армейских разведывательно-диверсионных групп (РДГ). По сути, это было возвращение к хрестоматийным, хотя уже почти забытым идеям Д. Давыдова, Ф. Гершельмана и В. Клембовского. Однако подготовка и заброска разведывательно-диверсионных групп в основном строились на личном опыте, а часто и просто на импровизации их руководства. Особенно плохо дело обстояло с качеством профессиональной подготовки личного состава.

Командиры разведывательно-диверсионных групп в 95 процентах случаев не имели предварительной специальной подготовки. Отбор личного состава осуществлялся без учета моральных и профессиональных качеств бойцов, их психологической совместимости, степени физической тренированности. Многие группы формировались по принципу «как можно быстрее», чтобы просто выполнить приказ и отрапортовать об исполнении. Часто просто не было времени и возможности более детально проработать кандидатуры. Военная горячка и отсутствие должных кадровых резервов сказывались на каждом шагу. На обучение (минно-взрывное дело, методы маскировки, стрелковая подготовка, боевое взаимодействие) затрачивалось всего от трех до десяти суток. Оперативную обстановку во вражеском тылу армейские диверсанты совершенно не знали, а противодействовать немецким спецслужбам не умели. И хотя за полтора месяца Оперативная спецгруппа Западного фронта сформировала и отправила в тыл противника 52 РДГ, их боевые возможности были невелики, а потери – огромны.

Жестокая практика войны показала явную слабость партийных и военных органов по подготовке и переброске партизанских отрядов в тыл противника. Руководить боевыми действиями партизан из городов, находящихся под контролем германских спецслужб, партийное подполье при отсутствии надежных каналов связи не могло. Также невозможно было организовать снабжение партизанских отрядов оружием, боеприпасами, минно-взрывными средствами и т.п.

Некоторые конкретные действия, осуществляемые партийными дилетантами в области разведки, диверсий и оперативной работы, не только не оказывали существенного влияния на организацию партизанских и диверсионных действий в тылу немецких войск, но и вели к чудовищным провалам и, как следствие, – к неоправданным массовым потерям. Так, один из секретарей Николаевского обкома КП(б)У Яров, имевший при себе списки некоторых подпольных организаций юга Украины, был захвачен абверовцами. В результате значительная часть партийного актива и подпольщиков еще до начала работы оказались в руках врага.

Не было и адекватного понимания роли подразделений специального назначения. В начале войны даже П.А. Судоплатов полагал, что наиболее подготовленных бойцов пограничных и внутренних войск можно в течение короткого времени перенацелить на решение разведывательно-диверсионных задач в тылу противника. Но у этих бойцов не было специальной подготовки для действий на территории, занятой врагом, тем более в конспиративных условиях.

Примерно такая же тяжелая ситуация складывалась и при организации партизанского движения в странах Восточной Европы. Руководители Советского Союза и Коминтерна были вынуждены вновь пользоваться методом проб и ошибок, расплачиваясь за «разрушенное до основания» сотнями тысяч человеческих жизней. Подготовленных организаторов в военно-конспиративной области катастрофически не хватало. Чтобы решить этот вопрос, в июле 1941 года с участием уцелевших инструкторов началось восстановление специальных школ ИККИ по подготовке военных кадров: разведчиков, подрывников, снайперов, радистов и др. Такие школы заработали в дачных поселках под Москвой (в том числе и на старых «точках» Орготдела ИККИ), в Иваново, Уфе, Горьком (Нижний Новгород), Свердловске (Екатеринбург), Самаре и многих других городах. Перед заброской в тыл противника в них проходили подготовку одиночки и небольшие группы болгар, немцев, поляков, словаков, чехов, итальянцев, испанцев, представителей других национальностей.

Партизанская война в Югославии – убедительный пример того, что даже после оккупации страны захватчикам не удалось установить полный контроль. Наличие подготовленных и решительных кадров, владевших тактикой партизанских действий, позволило руководству компартии Югославии в течение 1941–1942 гг. сковать на территории Югославии 32 итальянские, болгарские и немецкие дивизии, не считая войск правительства Анте Павелича. А ведь в этих дивизиях так остро нуждалось германское командование на Восточном фронте!

Еще раз подчеркнем: наиболее слабым звеном в цепи подготовки разведывательно-диверсионных групп и партизанских отрядов, создававшихся местными партийными органами, территориальными управлениями НКГБ – НКВД и разведотделами штабов РККА, был острейший недостаток квалифицированных кадров – организаторов, разведчиков, контрразведчиков и боевиков-диверсантов.

Особая группа, формировавшаяся на базе I (Разведывательного) Управления НКГБ – НКВД находилась в этом отношении в несколько лучшем положении. Ее костяк составили оперативники, имевшие большой опыт разведывательной и контрразведывательной работы, а также партизанских действий во время гражданской войны в Испании. Но опытных людей все равно катастрофически не хватало. В этих условиях П.А. Судоплатов и Н. И. Эйтингон пошли на беспрецедентный шаг, который еще три месяца назад мог стоить им жизни.

«В начале войны, – вспоминает П.А. Судоплатов, – мы испытывали острую нехватку в квалифицированных кадрах. Я и Эйтингон предложили, чтобы из тюрем были освобождены бывшие сотрудники разведки и госбезопасности. Циничность Берии и простота в решении людских судеб ясно проявились в его реакции на наше предложение. Берию совершенно не интересовало, виновны или невиновны те, кого мы рекомендовали для работы. Он задал один-единственный вопрос:

– Вы уверены, что они нам нужны?

– Совершенно уверен, – ответил я.

– Тогда свяжитесь с Кобуловым, пусть освободит. И немедленно их используйте.

Я получил для просмотра дела запрошенных мною людей. Из них следовало, что все были арестованы по инициативе и прямому приказу высшего руководства – Сталина и Молотова. К несчастью, [С.М.] Шпигельглаз, [Ф.Я.] Карин, [Т.С.] Малли и другие разведчики к этому времени были уже расстреляны»[294].

Берия отдал распоряжение освободить из заключения более двадцати человек из числа осужденных сотрудников советской разведки. В воспоминаниях К.К. Квашнина, который в 1941–1943 гг. работал бок о бок с Судоплатовым и неоднократно общался с ним после 1968 года, отмечено:

«По свидетельству другого замечательного разведчика и человека, Судоплатова П.А., бывшего в начале войны одним из руководителей внешней разведки, события развивались так: на срочном совещании в Кремле у Сталина по вопросам мероприятий разведки в сложившейся обстановке, в котором принимал участие и Берия, Сталин вспомнил о Серебрянском и задал вопрос: „А где у вас Серебрянский?“ Берия отрапортовал, что он осужден к расстрелу и сидит в Лефортово. На что якобы Сталин бросил реплику: „Что это у тебя, Лаврентий, творится, идет война, а у тебя разведчики сидят по тюрьмам?“ В течение часа Серебрянский был освобожден и доставлен в наркомат на работу. Талантливо, в его стиле он проработал всю войну, очень много сделал в организации активной разведки на оккупированной немцами территории, руководстве партизанским движением»[295].

Согласно постановлению Президиума Верховного Совета СССР от 9 августа 1941 года супруги Серебрянские были амнистированы и освобождены из заключения. 22 августа 1941 года, рассмотрев ходатайство НКВД, Секретариат Президиума Верховного Совета СССР (протокол № 97) постановил:

«1. Возвратить Серебрянскому Якову Исааковичу ордена Ленина и Красного Знамени с орденскими документами;

2. Ввиду того, что принадлежащие Серебрянскому орден Ленина № 3363 и орден Красного Знамени за № 20171 сданы в переплавку на Монетный двор, разрешить отделу по учету и регистрации награжденных взамен их выдать Серебрянскому ордена из фонда очередного вручения;

3. Выдать Серебрянскому Я.И. орденские документы, книжку денежных купонов – с VIII. 1941»[296].

Из воспоминаний Анатолия Яковлевича Серебрянского:

«Эвакуация. Вместе с тетей, бухгалтером Наркомзема, уже несколько месяцев мы живем на окраине Омска. Внезапно, в декабре 1941 года, приходит машина, и тетю отвозят в НКВД. Попрощавшись на всякий случай со всеми, она уезжает. Возвращается взволнованная. Оказывается, вышедший из тюрьмы (а для меня – вернувшийся из командировки) отец меня разыскивает. Вскоре приезжает мама, и зимой, в начале 1942 года, мы возвращаемся в Москву. Нам навстречу быстрым шагом идет – да нет, скорее почти бежит – высокий человек в длинном кожаном пальто и в кепке. Отец! Сильные руки подхватывают меня и поднимают высоко-высоко… Счастье!»

Так Я.И. Серебрянский был возвращен в органы НКВД и восстановлен в специальном звании старшего майора госбезопасности. 3 октября 1941 года, после почти двухмесячного лечения и отдыха, он был назначен начальником группы во 2-й отдел НКВД СССР, в который к тому времени была преобразована Особая группа. В судьбе нашего героя циничность политики сыграла позитивную роль. Будучи арестованными по беспринципному обвинению, он и его супруга также беспринципно были освобождены системой.

Кроме Серебрянского в НКВД вернулись еще двое его бывших сослуживцев по Спецгруппе ГУГБ: один из организаторов партизанского движения И.Н. Каминский и специалист по белой эмиграции П.Я. Зубов.

^{Ходатайство о возвращении Серебрянскому Я.И. орденов Ленина и Красного Знамени. 22 августа 1941 г.}

Иван Николаевич Каминский был зачислен в штат 2-го отдела, а затем направлен резидентом в Житомир. Там в 1942 году он погиб в момент прихода на явку, выданную гитлеровцам его связным.

Петр Яковлевич Зубов получил назначение на должность начальника отделения 2-го отдела, а затем IV Управления. Руководил заброской в тыл противника разведывательно-диверсионных групп. В 1943 году получил звание полковника. С 1946 года в отставке. В 1948 году в составе спецгруппы выезжал в Прагу, чтобы убедить Эдуарда Бенеша, президента Чехословакии, бескровно передать власть Клементу Готвальду. Скончался в 1952 году.

В сентябре 1941 года завершили свое формирование войска Особой группы – будущий элитный спецназ НКВД – НКГБ. Уточним, что до этого времени диверсионного спецназа как войскового подразделения в органах госбезопасности не было. Планы Я.И. Серебрянского по созданию в 1938 году такого соединения на базе школы по подготовке диверсантов при Спецгруппе ГУГБ остались нереализованными. Курсанты спецшколы были либо отстранены от этой работы, либо репрессированы.

К счастью, в Отделе оперативной техники чудом уцелела существовавшая до войны спецгруппа по подготовке диверсионных приборов во главе со старшим лейтенантом госбезопасности А.Э. Тимашковым[297]. В числе тех, кто сыграл большую роль в обеспечении отечественного спецназа совершенными диверсионными приборами и техникой, был курсант спецшколы Серебрянского К.К. Квашнин.

Для работы с агентурой в тылу противника привлекались лучшие из оставшихся в живых после репрессий разведчики и контрразведчики. Среди них следует отметить Д.Н. Медведева, Е.П. Мицкевича, П.М. Журавлева, З.И. Рыбкину, Г.И. Мордвинова, П.И. Гудимовича, Е.Д. Морджинскую, А.Ф. Камаеву, В.Н. Ильина, М.С. Ярикова, М.Б. Маклярского, П.Я. Зубова, Л.И. Сташко, В.А. Дроздова, С.И. Волокитина, Н.С. Киселева, С.Л. Окуня, Ф.К. Парпарова.

По инициативе Я.И. Серебрянского на должность начальника отделения связи во 2-м отделе был назначен еще один его соратник, уволенный в 1938 году член СГОН коминтерновец В.-А.Г. Фишер.

Из воспоминаний Анатолия Яковлевича Серебрянского:

«1943 год. Мы едем в служебной машине. Впереди с шофером сидит отец. На заднем сиденье – Вилли Фишер, у которого я сижу на коленях, и Рудольф Абель».

А.В. Абель, племянник Р.И. Абеля, говорит: «В 1939-м арестовали самого Якова Серебрянского, руководителя особой разведывательной группы при наркоме внутренних дел. Его содержали в камере смертников. Схемы вербовки различных агентов Яков держал в голове, и потому его из этой камеры вызывали для консультаций по особо важным вопросам. В том же году без объяснений освободили от работы в органах Фишера. И какое-то время он вкалывал инженером на авиазаводе.

Когда началась война, Серебрянского вдруг освободили, дали кабинет на Лубянке и велели составить группу. Из резерва он вытянул Абеля и Фишера»[298].

Чтобы не запутывать читателей, внесем ясность в этот вопрос.

Вильям-Август Генрихович Фишер в 1942–1944 гг. руководил радиотехническим обеспечением оперативных радиоигр, в том числе «Монастырь» и «Березино». В 1945 году он стал сотрудником нелегальной разведки НКГБ – МГБ. С 1948 года работал в США (атомные секреты). Получил широкую известность после выхода на экраны в 1968 году фильма Саввы Кулиша «Мертвый сезон». Именно тогда о нем заговорили как о советском разведчике-нелегале, полковнике Рудольфе Абеле (в своеобразном комментарии к фильму он давал краткий комментарий; прототипом главного героя, разведчика Константина Ладейникова, прекрасно сыгранного Донатисом Банионисом, стал полковник Конон Молодый, в 1964 г. обмененный на британского разведчика Вина). Скончался Вильям Фишер в 1971 году.

Настоящий Рудольф Иванович Абель, уволенный в 1938 году из НКВД в связи с арестом брата, В. И Абеля, также был возвращен в разведку и воевал в составе РДГ ОМСБОН. Участник обороны Кавказа. Скончался в 1955 году.

3 октября 1941 года Особая группа при наркоме внутренних дел была преобразована во 2-й Отдел (зафронтовой работы) НКВД СССР: разведка, диверсии и террор в тылу противника. Начальником 2-го Отдела утвердили старшего майора госбезопасности П.А. Судоплатова, его заместителями стали Н.И. Эйтингон, Н.Д. Мельников и В.А. Какучая. Начальниками ведущих направлений и групп были назначены Я.И. Серебрянский, М.Б. Маклярский, В.А. Дроздов, П.И. Гудимович, М.Ф. Орлов, Н.С. Киселев, П.И. Масся, В.Е. Лебедев, А.Э. Тимашков, Г.И. Мордвинов.

В тот же день, 3 октября, Я.И. Серебрянский интенсивно включился в работу, возглавив 3-е отделение 2-го отдела НКВД и одновременно особо засекреченную Группу «<Я». Он лично курировал вербовку агентуры для глубинного оседания в странах Западной Европы, а также отвечал за перепроверку разведывательной информации и за дополнительный контрразведывательный контроль в подразделениях НКВД в тылу противника. Таким образом, Группа «Я» внутри 2-го отдела IV Управления выполняла задачи, аналогичные тем, что когда-то решал СГОН НКВД. Все вернулось на круги своя…

Яков Исаакович работал в тесном контакте с М.Б. Маклярским, который возглавил специальное отделение по негласному штату. Отделение курировало спецагентов, проходивших строго индивидуальную подготовку и затем переходивших из разряда секретных сотрудников в оперативники. Одним из них был Н.И. Кузнецов.

В составе спецгруппы Серебрянского был Ю.А. Колесников[299]. Предоставим ему слово.

«Что это за спецподразделение – Группа „Я“?

– Многого даже до сих пор сказать не могу. В кодексе Группы, который, кстати, никто не отменял, было записано, что нигде, никогда, ни при каких условиях и обстоятельствах я не буду ни писать, ни говорить, ни… Если же я нарушу данную клятву, пусть меня постигнет суровая кара… Для членов Группы не существовало понятий „не могу“ или „невозможно“. Любое задание командования должно быть выполнено, и выполнено в срок, чего бы это ни стоило…»[300].

«Наркомат госбезопасности в то время (осенью 1941 г. – Авт.) был уже эвакуирован в Куйбышев. Пришлось ехать туда. Вот там-то я впервые познакомился с Яковом Исааковичем Серебрянским, начальником особой Группы „Я“, которая подчинялась лично Сталину. Позже я узнал, что до этой встречи Яков Исаакович провел несколько лет в тюрьме. Его и освободили с началом войны, потому что в таких людях нуждалась армия. Он был одним из немногих, кого Сталин в беседах с руководством НКВД называл просто Яша. Железный был человек.

Беседа с ним, конечно, меня потрясла. Оказывается, за мной давно уже наблюдали, знали обо мне буквально все. Перечислил Яков Исаакович даже некоторые мои недостатки. Но все же я, видимо, подходил по своим данным для работы в его особой группе.

– Даже с недостатками?

– С ними пришлось бороться. Сначала меня отправили в спецшколу в Уфу. Там тогда находился и эвакуированный Коминтерн. Многие из его членов стали курсантами этой же школы. Подготовку здесь проходили люди самых разных национальностей»[301].

Условия обучения в спецшколе были напряженные. Подъем в пять утра. Рабочий день начинался в шесть и продолжался до полуночи. Юрий Колесников обучение проходил в составе немецкой группы курсантов. Все его сокурсники, офицеры вермахта, принимали участие в гражданской войне в Испании. Там они, убежденные коммунисты, перешли на сторону республиканцев и после поражения эмигрировали в СССР. Опытные коминтерновские кадры учили молодого разведчика конспирации, а также чисто немецким качествам: организованности и пунктуальности, что и сослужило ему в дальнейшем добрую службу.

Из воспоминаний Анатолия Яковлевича Серебрянского:

«Военные годы. Отец вместе с П.А. Судоплатовым и Н.А. Эйтингоном занимается организацией партизанского движения. Уже много позже от Юрия Антоновича Колесникова, работавшего с отцом в военные годы, я услышал некоторые рассказы об этой работе».

К зиме 1942 года семья Серебрянских собралась вместе, но, к сожалению, не вся.

«Моя мама – маленькая хрупкая женщина, – вспоминает А.Я. Серебрянский. – Ну, наверное, метра шестидесяти у нее не было, ниже, чем метр шестьдесят. В результате репрессий тридцать восьмого года она оказалась в Карелии на лесоповале. Можно представить, что она могла сделать с деревом, даже с сучком, на этом лесоповале. Меня взяла к себе мамина сестра, которой я тоже бесконечно благодарен. Она воспитывала меня, кормила, поила, я для нее был сыном все то время, когда мои родители были в заключении. <…> Во время войны мы оказались в эвакуации в Омске. Жили там, и вдруг тетушку вызывают в НКВД, а что такое для того времени вызов в НКВД, можно себе представить. Она на всякий случай собрала вещи, мы на всякий случай попрощались с ней, и она пошла. И когда пришла туда, выяснилось, что отца освободили – это сорок первый год – и он меня разыскивает. Это было для нее неожиданно, слава богу, что ничего страшного этот визит не повлек за собой. Потом приехала мама за мной, и я уехал в Москву, это было начало 1942 года, мы жили в гостинице „Москва“. Я помню, у мамы тяжелейший ревматизм, все суставы болят, заплывшие глаза, запах мази Вишневского в номере… Это была маленькая мужественная женщина. Как она боролась тогда за реабилитацию отца, царство ей небесное…

Вы знаете, когда первый раз арестовали родителей, я не ощущал это совершенно, тетушка, с которой я жил, говорила, что они в командировке, и мне в голову не приходило, что они арестованы. Когда в 1941 году я увидел отца, который пришел на вокзал встречать меня в кожанке, я так и понял, что он просто вернулся из командировки. <…>

Я помню, 646-й номер гостиницы «Москва» выходил как раз на Госплан, нынешнюю Думу. Через три комнаты от нас, где-то в 650-м, жили Дмитрий Медведев с Кулаковым, Кулагиным. Я у них бывал время от времени. <… >

Дедушку, отца моего отца, я помню очень смутно. Он жил на даче у нас в Серебряном Бору. Называли его тогда „кабинетный дедушка“. Перед самой войной он отправился в Минск и там погиб во время очередной немецкой облавы. Брат мне рассказывал историю о том, как это было… Он жил у двоюродной сестры отца, у родственницы, в доме. На территории гетто. И когда начиналась облава, а это так или иначе становилось известным, вся семья пряталась в туалете, а туалет был расположен так, что входная дверь, будучи открытой, перекрывала вход, и поэтому врывались – а там никого нет. После окончания они, естественно, выходили. И в какой-то момент дед сказал, что он не может так жить и остался. Его забрали, и, естественно, он погиб»[302].

^{Анатолий Серебрянский с двоюродной сестрой Валей. 1946 г.}

Битва под Москвой стала хорошей школой для руководителей и оперативников 2-го отдела НКВД СССР, командиров и бойцов ОМСБОН. Эффективность разведывательно-диверсионных операций постепенно нарастала. Масштаб решаемых отделом задач перерос те рамки, что были очерчены приказом наркома внутренних дел СССР в октябре 1941 года.

18 января 1942 года Л.П. Берия подписал приказ № 00145, гласивший:

«Для проведения специальной работы в тылу противника, а также организации и осуществления мероприятий по выводу из строя и уничтожения промышленных предприятий и других важнейших сооружений на территории, угрожаемой противником, приказываю:

1. Организовать IV Управление НКВД СССР.

2. Расформировать 2-й отдел НКВД СССР, обратив его штабы и личный состав на укомплектование IV Управления НКВД СССР.

3. Передать в IV Управление НКВД СССР 9-е отделение 4-го спецотдела со всем личным составом и техническим оборудованием».

Перед IV Управлением стояли следующие задачи.

1. Организация и проведение диверсий на коммуникациях, промышленных предприятиях, сооружениях и аэродромах противника.

2. Сбор военной, экономической и политической информации в интересах руководства страны и Красной армии.

3. Организация партизанских отрядов, помощь партийным и советским органам в развитии партизанского движения.

4. Учет, выявление и уничтожение представителей оккупационных властей, германской агентуры, предателей, пособников оккупантов.

5. Борьба против антисоветских националистических формирований.

6. Инженерно-саперные и иные работы на «угрожаемых территориях».

Начальником Управления стал старший майор госбезопасности П.А. Судоплатов, его заместителями – старший майор госбезопасности Н.Д. Мельников и майор госбезопасности В.А. Какучая. Впоследствии, 20 августа 1942 года, после возвращения из Турции, заместителем Судоплатова был также назначен старший майор госбезопасности Н.И. Эйтингон.

Структура IV Управления состояла из руководства, секретариата, финансовой группы, информационно-учетного отделения, четырех отделов, отдельных подразделений. Штат был определен в 113 человек.

1-й (Зарубежный) отдел состоял из четырех отделений:

1-е – европейское;

2-е – Африка, Дальний Восток;

3-е – Афганистан, Иран, Турция, Иран, Ближний Восток;

4-е – работа по военнопленным и интернированным.

2-й отдел (Оккупированные и угрожаемые территории СССР) состоял из девяти отделений:

1-е – г. Москва и Московская область;

2-е – Украина, Молдавия, Крым;

3-е – Белоруссия;

4-е – области РСФСР, Карело-Финская ССР;

5-е – Литва;

6-е – Латвия;

7-е – Эстония;

8-е – вербовка спецагентуры из числа заключенных лагерей;

9-е – учетное.

3-й отдел состоял из трех отделений:

1-е – технической подготовки;

2-е – оперативное;

3-е – материально-технического снабжения – и двух отрядов взрывников.

4-й отдел состоял из четырех отделений:

1-е – «Д»;

2-е – «ТН»;

3-е – подготовки;

4-е – материально-техническое.

В составе Штаба истребительных батальонов и партизанских отрядов было два отделения:

1-е – истребительные батальоны;

2-е – партизанские отряды.

Войсковые подразделения IV Управления:

Отдельная рота саперов;

Отдельная мотострелковая бригада особого назначения (ОМСБОН).

Организационно ОМСБОН состоял из управления; политотдела; двух мотострелковых полков: 1-го, четырехбатальонного состава, и 2-го, трехбатальонного состава (организационно батальоны состояли из трех мотострелковых рот, а те, в свою очередь, – из трех мотострелковых и одного пулеметного взводов); двух батарей: минометной и противотанковой; инженерно-саперной роты (в ряде случаев именуется саперно-подрывная рота); роты парашютно-десантной службы; роты связи; автомобильной роты; школы младшего начальствующего состава; подразделений материально-технического обеспечения.

Этими подразделениями руководили настоящие профессионалы своего дела, смелые, яркие и неординарные личности: Я. Серебрянский, М. Маклярский, В. Дроздов, П. Гудимович, М. Орлов, Г. Мордвинов и др.

Яков Серебрянский оставался на прежней должности, а затем возглавил отделение в негласном штате IV Управления. Вот один из эпизодов его работы.

«В конце марта 42-го, – вспоминает Ю.А. Колесников, – меня снабдили портативной радиостанцией и вместе с двумя помощниками заслали в составе группы в расположение одного из белорусских партизанских округов в глубоком тылу противника.

Накануне, когда Серебрянский и начальник IV Управления НКВД старший майор ГБ Павел Анатольевич Судоплатов давали мне последние наставления, в кабинет вошел стройный военный с ромбом в петлицах – начальник разведки группы, в которой мне предстояло действовать. Знакомство было мимолетным. Едва он ушел, Серебрянский почему-то спросил мое мнение о нем.

Что мог я ответить? Сказал, что по всему видно – человек серьезный и, надо полагать, приятный.

– Да, это так, – подтвердил Серебрянский. – К тому же сильный агентурщик! Однако есть „нюансик“…

Судоплатов перебил:

– Человек он действительно серьезный. Но и „нюансик“ у него не менее серьезный.

И Серебрянский рассказал, что начальник разведки, в недавнем прошлом возглавлявший отдел контрразведки в одном из крупных городов на севере страны, благодаря своему „усердству“ предстал перед судом и был осужден к высшей мере…

Однако недавно он обратился к товарищу Берии с покаянной просьбой отправить его на самый тяжелый участок военных действий, чтобы искупить свою вину. Ему пошли навстречу. Но, учитывая его прошлое, обязаны постоянно держать в уме тот самый „нюансик“. Всякого можно от него ожидать…

Честно признаться, все услышанное плохо укладывалось в моей башке.

Серебрянский, видимо угадав мое состояние, вдруг добавил:

– Вплоть до того, что он может перейти к немцам.

– Да, да! – подтвердил Судоплатов.

– В таком случае, – обращаясь ко мне, добавил Серебрянский, – придется идти с ним.

– Мне?! – с трудом произнес я, ошеломленный. – К фашистам? Да я…

Серебрянский не дал мне договорить:

– Но если, скажем, возникнет реальная опасность и ты сумеешь предотвратить ее, будешь героем…

И все же на случай, если вдруг я окажусь у гитлеровцев и они заставят меня выходить в эфир на связь с Москвой, мы оговорили едва заметный, вполне естественный для радиста, работающего на ключе „Морзе“, сигнал, дающий понять, что работаю я под диктовку врага. Прекрасная, прямо скажем, перспектива!

18 месяцев мы проработали вместе с… назовем начальника разведки Семиным. Помимо его некоторых чисто человеческих качеств, которые мне претили, ничего особенного, что могло бы свидетельствовать о его намерении изменить своему долгу, не замечал. Однако „нюансик“ – тот, о котором предупреждали Судоплатов и Серебрянский, – постоянно заставлял меня быть начеку»[303].

Из воспоминаний Анатолия Яковлевича Серебрянского:

«1942 год. Отец лежит с инфарктом в стационаре на Варсонофьевском. Мы с мамой его навещаем. По радио на столике у кровати передают сообщение об освобождении нашими войсками Наро-Фоминска».

Яков Исаакович Серебрянский прошел всю Великую Отечественную войну, участвовал в организации многих разведывательных операций за линией фронта, в радиоиграх «Монастырь», «Березино» и других. О некоторых эпизодах работы Я.И. Серебрянского во время войны рассказывает П.А. Судоплатов:

«К августу 1942 года „Красная капелла“ в Берлине, включавшая агентов военной разведки и НКВД, была уничтожена. Но в Германии уцелел ряд важных источников информации и агентов влияния. Некоторые агенты гамбургской группы, созданной Серебрянским и Эйтингоном, не связанные с группой Харнака – Шульце-Бойзена и осевшие в концернах „Фарбен индустри“ и „Тиссен“ в гамбургском порту, уцелели и ушли в подполье. <… >

Операцию „Березино“ [в 1944 г.] разработал начальник 3-го отдела IV Управления полковник Маклярский, я поддержал идею операции. Планировалась заманчивая радиоигра с немецким Верховным командованием. О ее замысле во исполнение указания Ставки было доложено лично Сталину, Молотову, Берии. Санкция на проведение операции была получена.

Для непосредственного руководства этой операцией в Белоруссию на место событий выехали мой заместитель Эйтингон, Маклярский, Фишер, Серебрянский и Мордвинов»[304].

Как свидетельствует А.Я. Серебрянский, его отец в те годы был очень близок с полковником Л.И. Сташко[305].

Из воспоминаний Анатолия Яковлевича Серебрянского:

«Лето 1942-го. Я живу в Малаховке на даче, где размещается отряд, который готовят для заброски в тыл фашистам. Венгры, австрийцы. Среди венгров выделяется Андрей Залка – сын легендарного Матэ Залки».

Весной 1943 года, после отмены 9 февраля прежних специальных званий, в органах госбезопасности была проведена переаттестация сотрудников. Я.И. Серебрянский имел звание старшего майора госбезопасности, такое же, как у П.А. Судоплатова и Н.И. Эйтингона. Он должен был получить звание комиссара госбезопасности, но до июня 1943 года числился в старом звании и ходил без погон. Вероятно, это было связано с тем, что Серебрянский, как приговоренный к расстрелу, вызывал сомнения у ряда руководителей НКВД, а с апреля 1943 года НКГБ и СМЕРШ. Отметим, что его «заклятый друг» В.С. Абакумов в 1941–1942 гг. был начальником Управления особых отделов НКГБ – НКВД, а с 1943 года – Главного управления контрразведки НКО СМЕРШ. И только через четыре месяца Серебрянскому было присвоено звание полковника.

6 ноября 1943 года Я.И. Серебрянский был переведен в особый резерв IV Управления по должности руководителя группы на правах начальника отделения. Он лично подготовил и перебросил в тыл противника несколько оперативных групп и агентов-одиночек, которые успешно справились с возложенными на них задачами. Яков Исаакович щедро делился опытом разведывательной работы со своими более молодыми коллегами, в том числе с Н.И. Кузнецовым. А некоторые начатые им тогда операции еще долгое время будут храниться под грифом «Особой важности».

За заслуги в борьбе с фашистскими захватчиками, кроме уже имевшихся наград, Я.И. Серебрянский был удостоен орденов Ленина и Красного Знамени, а также медалей «За оборону Москвы», «Партизану Отечественной войны» 1-й степени и «За победу над Германией».

После окончания войны всем казалось, что теперь наступят новые, более светлые времена! Но нашего главного героя ждали суровые испытания…