Коротко: а что же было до Романовых?

Коротко, еще короче, совсем-совсем коротко… До Романовых русскими землями правила династия Рюриковичей. Мы сейчас не будем эту династию рассматривать в подробностях. Отметим только один любопытный факт: российская историческая наука отстаивала версию норманнского, скандинавского происхождения Рюриковичей; советские историки легко этой версией пожертвовали, как бы в интересах патриотизма. Интересно: неужели российским имперским историкам этого самого патриотизма не хватало?.. Вот мы сейчас поставили вопрос, и ответим на него в следующей главе. А пока отметим вторую половину XII века, движение Рюриковичей с южной (Киевской) Руси на северо-восток, формирование Золотого кольца как центра развития русской народности. Андрей Боголюбский делает стольным городом Владимир. А менее нежели век спустя происходит экспансия азиатских мигрантов, известных под именем «тартаров», «татаро-монголов». Их «народ-войско» движется на русскую городскую цивилизацию, отгороженную, отделенную от западноевропейских культурных центров прежде всего специфическим, усложненным, «изолятным» алфавитом. Соединение «народа-войска» с «изолятным регионом» породит особую, расширяющуюся посредством приращения территорий государственную модель, будущую Российскую империю. В XIV веке сельджуки и цивилизация изолятного греческого алфавита породят вторую выдающуюся империю – Османскую. Это крайне трагический период. Оформляется противостояние Восточной (Русские земли, Балканы) и Западной Европы. Прежде всего, это противостояние двух алфавитных систем: универсальной латиницы и более сложных греческого алфавита и кириллицы. Оформляется и религиозное противостояние – православия и католицизма. Западная Европа становится сердцем, центром развития мировой культуры. И если Балканы просто примирятся с этим, то для молодой и несмотря ни на что крепнущей русской культуры Запад очень скоро преображается в необыкновенно живой и трагический источник притяжения-отталкивания. Это постоянное «люблю и ненавижу» породит своеобразие русской культуры, ее трагическую мощь и величие. Но покамест еще невозможно угадать наступление времени, когда универсальная латиница преклонится перед изолятной кириллицей, представленной Толстым, Достоевским, Чеховым. Пока русские князья только оказываются очень одаренными учениками Орды, и потому ее рушителями и преемниками одновременно. «Русским центром» все более делается великое княжество Московское. В Москве княжат потомки Александра Невского. (Вот они, предшественники Романовых! Советская историческая наука сохранит пиететное отношение к Даниилу Александровичу, Ивану Калите, Ивану III, который первым был прозван «Грозным».) Карамзин первым оформляет образ князя, «собирателя», «устроителя» земель, «дипломата», умело и ловко обходящегося с Ордой. Этот образ будет воспринят советской исторической наукой с некоторыми, достаточно вялыми поправками, то есть указаниями на то, что все князья – «все равно угнетатели». Подлинный критический анализ, внимательное изучение письменных источников – еще впереди.

Следует отметить важный для будущей истории Романовых брак Ивана III (первого «Грозного») с воспитанной в Риме племянницей византийского императора Зоей Палеолог (в Москве она принимает имя «София»). Византийский двуглавый орел на русском гербе, представление о Москве как о «Третьем Риме» (после падения Константинополя) – отсюда. Любопытна сохранившаяся ватиканская мозаика, изображающая Зою и Ивана (последнего, разумеется, заочно). Однако принятие универсальной латиницы, непосредственное приобщение, приращение к европейской культуре уже не были возможны, специфический русский путь уже был проложен.

Показательны в этом смысле несколько, казалось бы, разнородных моментов. Первое (и очень важное в дальнейшем в истории Романовых): Зоя-Софья ввела на Руси византийский обычай аристократического брака по смотринам. До этого Рюриковичи вступали в династические браки, являвшиеся символами соответственных военных и дипломатических союзов. Брак по смотринам предусматривал выбор невесты для правителя из собственных подданных и – соответственно – борьбу кланов внутри государственного организма. Брак по смотринам достаточно основательно отрезал Россию от Европы, все попытки возобновить институт династических браков оставались довольно долгое время безрезультатными. Но об этом нам еще придется говорить.

Второй момент – к вопросу о противостоянии-притяжении «Россия—Европа». Показательна судьба строителя каменного кремля, итальянского архитектора Аристотеля Фиораванти. Приглашенный в Москву (конечно, по инициативе Зои-Софьи), он уже не был отпущен на родину, умер, по всей вероятности, в заточении.

И, наконец, – третий момент, который хочется отметить и который показателен все для той же трагической темы (Россия—Европа). Речь идет о мифической библиотеке Ивана IV (Грозного), якобы привезенной еще его бабкой, все той же Зоей-Софьей. Кажется, и поныне существуют энтузиасты, пытающиеся разыскать таинственную «либерею», предполагают ее закопанной в каких-то неведомых кремлевских подземельях. Увы! Кажется, это единственная в мире библиотека, которую приходится искать. И, в сущности, не в библиотеке дело, а в грустной попытке обнаруживать западноевропейские институции там, где их не может быть. Увы и еще раз увы, сундук с несколькими фолиантами – не библиотека, и самый просвещенный православный монастырь не есть аналог понятию «университет». Но с этим нам еще придется столкнуться, и даже очень скоро.

А пока… незаметно мы уже перешли к важному для нас внуку Ивана III, к Ивану IV Грозному. При нем еще более укрепляется русский абсолютизм, он первым торжественно «венчается на царство».

О характере, действиях и многочисленных браках Грозного ведутся нескончаемые споры и дебаты. Мы же не будем спорить, а просто (для интереса) заглянем в «соседнюю Англию». Ах, а там, оказывается, все то же самое. Генрих VIII – мрачный, жестокий, подозрительный, шесть его жен, трагически сменяющих одна другую, и – после его смерти – кровавая смута наследников. Может быть, все «становления абсолютизмов» похожи и «несчастливы одинаково»? Вот только Шекспира у нас нет. Алфавит изолятный, мирская культура развивается медленно. Странно, однако и на родине европейских литературных жанров, на греческих землях, «светская культура» все замедляет и замедляет развитие свое, изолятный греческий алфавит пасует перед универсальной латиницей, «родина жанров» обращается в «европейское захолустье»…

Очень важен для династии Романовых первый брак юного Ивана с Анастасией Захарьиной (первая Романова на престоле!). Позднее именно на этом браке Романовы будут основывать свои претензии на российский трон. Казалось бы, дело частное – брак. Но только не царский брак. Поэтому остановимся и посмотрим.

Иван Грозный был женат неоднократно. Точное число жен его нам неизвестно. По меньшей мере одна из них, некая Василиса Мелентьева, придумана известным мистификатором и поддельщиком древнерусских письменных материалов Сулакадзевым. Вероятно, было бы неверно искать причины подобной бурной семейной жизни в характеристических свойствах царя. Так же, как и его английский современник Генрих VIII, Иван Грозный находился в отношении личной своей жизни в ситуации достаточно сложной. Оба они были окружены сильными феодальными личностями, потенциальными или реальными претендентами на престол. В подобной ситуации первейшими врагами правителя оказывались именно члены его семьи и окружившие трон родичи его супруги. Эти же родичи царицы находились в конфликте с остальным царским окружением, борясь за место у трона. Конечно, в такой ситуации брак непрочен и постоянно чреват трагедией. Вспомним казнь Анны Болейн, удаление Екатерины Арагонской; вспомним жестокое вмешательство Грозного в семейную жизнь старшего сына, царевича Ивана Ивановича; одну его жену, Евдокию Сабурову, недоверчивый свекр удаляет, другую, Елену Шереметеву, избивает, также не доверяет ей, опасаясь усиления у трона ее родичей – знатного рода Шереметевых; именно вступаясь за жену, Иван Иванович был смертельно ранен отцом…

Однако зададимся вопросом, почему и российские и советские историки и романисты среди прочих жен Грозного выделяют именно Анастасию Захарьину из семейства Кошкиных, в дальнейшем писавшихся Романовыми? Почему, если даже Иван Грозный рисуется в качестве тирана, то его первая жена – непременно в виде особы кроткой и положительно на царя влияющей? Конечно, советские историки и авторы исторических романов здесь всего лишь следуют в русле Романовской концепции, и притом, в сущности, неосознанно. Кстати, поставим уж все точки над «i»: скудные документальные свидетельства о первой супруге Грозного ни в коей мере не дают нам возможности представить себе ее личность; что же касается достаточно поздних, отчасти поддельных апологетических писаний о ней, то едва ли возможно принимать их в расчет. Но причина внимания Романовской концепции к Анастасии не только в том, что она (первая из Романовых) приблизилась, что называется, «вплотную» к русскому престолу; не менее важно и то, что один из ее сыновей, Федор, царствовал и являлся законным сыном царя (от первого брака, самого законного в глазах церкви). И наконец, едва ли не самое важное: брак Анастасии и Ивана как бы соединил Романовых с династией Рюриковичей. Почему это было так важно? Скажем в свое время…

Покамест же, после смерти Ивана Грозного, династия Рюриковичей на русском престоле быстро клонилась к закату. Иван Грозный так и не устанавливает строгий абсолютистский порядок престолонаследия. Его сын Федор, отстаивая права на престол, снова вынужден опереться на феодальную знать и высшее духовенство. Именно из этой среды выдвинулся будущий правитель Руси, Борис Годунов. В этом обновившемся засилье феодальных элементов следует, вероятно, искать и корни русских свидетельств о Федоре как о болезненном, слабовольном, неспособном к самодержавному правлению. Подобные свидетельства всегда подозрительны и едва ли стоит искать в них информацию о состоянии здоровья того или иного правителя, они просто направлены на подрыв его репутации и, как правило, показывают именно силу феодальной знати. Любопытно, что «болезненный» Федор правил четырнадцать лет (с 1584 по 1598), при нем Россия активно и довольно успешно вела войны с Польшей и Швецией.

Отсутствие должного законодательства о престолонаследии приводит к власти после смерти Федора его шурина, известного Бориса Годунова. И он опирается на знать и высшее духовенство, которые всячески стремятся подорвать его репутацию, когда он пытается проводить самостоятельную политику. Интересно, что в этот период еще неокрепшего абсолютизма русская феодальная знать как бы избирает Бориса царем, но тот же Борис все же основывает свои претензии на родстве с предыдущим правителем; совершенно так же в дальнейшем поступят и Романовы.

Противники Бориса обвиняли его в убийстве мальчика Дмитрия, последнего сына Грозного от последнего брака. Казалось бы, в подобном устранении не было никакого смысла, брак Грозного с Марией Нагой не был признан церковью, Дмитрий, в сущности, являлся незаконнорожденным и на престол претендовать не мог, как, впрочем, не мог претендовать на какое бы то ни было отцовское наследство; по отношению к незаконнорожденным закон был весьма суров. Мы не будем сейчас углубляться в путаную проблему гибели юного Дмитрия; обратим внимание лишь на любопытную ситуацию, которую продуцирует неокрепший, «незрелый» абсолютизм. В дальнейшем ведь и Романовы будут попадать в аналогичные ситуации. Итак: с одной стороны, правитель остается лицом «выборным», как бы избираемым феодальной знатью и высшим духовенством; с другой стороны, подобная «выборность» правителя, который все еще как бы «первый среди равных» – «primus inter pares» – уже должна подкрепляться таким фактором, как родство с правителем предыдущим. При этом приобретает огромное значение некая «физиологичность», «семейность» родства, даже и в обход законодательных актов, не признающих это родство, отменяющих его. Так, в Англии Генрих VIII объявил недействительным свой брак с Анной Болейн и, соответственно, дочь свою Елизавету – незаконнорожденной. Это, однако же, не помешало будущей знаменитой королеве претендовать на престол, заручившись поддержкой определенной части знати, и претендовать именно в качестве дочери Генриха VIII. И, конечно, подобные претензии мог заявить и Дмитрий в отношении русского престола. Впрочем, есть свидетельства о том, что подобные попытки были от имени Дмитрия предприняты тотчас после смерти Ивана Грозного, чем и была вызвана ссылка Дмитрия и родичей его матери Нагих в Углич. Как бы там ни было, но обвинение в убийстве мальчика прекрасно подрывало репутацию Бориса.

Годунову не удалось сделаться основателем новой династии, сын его трагически погиб (покончил с собою или был убит). То самое «подчеркнутое родство», что привело на престол Годунова, шурина царя Федора, вело теперь в Россию таинственного самозванца, Дмитрия I, объявившего себя сыном Грозного.

В сущности, на самом деле, в случае Бориса Годунова или Джоанны Грэй мы имеем узурпацию, захват власти представителями или ставленниками феодальных кланов. Сейчас предметом нашего рассмотрения не является сложный и своеобразный период русской истории, известный под наименованием «смуты», или «смутного времени». Но некоторых моментов этого периода мы все же коснемся.

Русская «смута» очень напоминает свою «предшественницу» – «смуту» английскую, последовавшую после смерти Генриха VIII. Это позволяет нам сделать некоторые выводы. И Генрих VIII, и Иван Грозный видятся нам личностями очень яркими, сильными, даже блестящими, несмотря на все свои страшноватые свойства (или благодаря им?). В свидетельствах современников эти личности предстают перед нами во всем страшном блеске борьбы со своими противниками. Можно достаточно смело предположить, что именно подобные личности порождаются абсолютизмом «зреющим», они его творцы. Такими увидим мы в дальнейшем Елизавету и Викторию в Англии, Петра I и Екатерину II в России. Напротив, абсолютизм «стабилизировавшийся», абсолютизм с установившимся институтом престолонаследия выводит на сцену истории череду аккуратных мундироносителей, Георгов и Александров; к ним надобно еще приглядеться, чтобы увидеть их личностные, индивидуальные черты.

Что же мы имели в Англии? Очень краткое царствование Эдуарда, сына Генриха VIII. Далее – ставленники сильного феодального клана, юные супруги Джоанна Грэй и Гилфорд Дадли, страшная казнь мальчика и девочки по приказу захватившей власть Марии, дочери Генриха от Екатерины Арагонской (ну чем не история смерти мальчика Дмитрия!). Нарастающий конфессиональный конфликт католиков и протестантов. Брак Марии с Филиппом Испанским, который позднейшие английские «историки-патриоты» рассматривают как «иноземное засилье», «католическую экспансию» и т. д. И, наконец, захват власти Елизаветой, ее первоначальная сильная зависимость от феодальных кланов и постоянный ее страх новой возможной узурпации (особенно известна ее борьба с претендовавшей на английский престол Марией Стюарт).

В России приблизительно то же самое. Цепочка трагических смертей, брак Самозванца и Марины Мнишек, рассматриваемый позднейшими историками уже как проявление «польской интервенции» и «католической экспансии». Трудно было предположить, что Дмитрий I (Самозванец) задержится на престоле. Сохранившиеся о нем свидетельства рисуют его личностью достаточно энергической и (в частности, в отношении действий по сближению России с Европой) в чем-то как бы предшественником Петра I. Интересно, что и над Дмитрием и над его супругой Марией (Мариной) был торжественно совершен обряд «помазания на царство», этот обряд невозможно было объявить недействительным. Именно то, что Марина Мнишек являлась «помазанной на царство» правительницей, дало ей законные основания для борьбы за престол. Каковы же были причины скорого убийства Дмитрия I? Забежим вперед и вспомним, как царевна Софья Алексеевна в борьбе за престол, в первую очередь, стремилась к уничтожению клана Нарышкиных, родичей матери Петра. Для того чтобы держаться на престоле в период «зреющего абсолютизма», конечно, необходима была поддержка «своих», клановая поддержка сильного рода. Попытку заменить «клановую поддержку» поддержкой лиц, возвышенных самим царем «за службу», предпринял уже Иван Грозный, однако признать эту попытку удачной, конечно, нельзя; «первые головы», «государственные умы» Грозного, дьяки Щелкаловы и Андрей Шерефединов, люди происхождения незнатного, известны даже не всем историкам; пожалуй, один лишь Платонов уделяет им определенное внимание; остальные же попросту не замечают, Остерманов и Меншиковых из них не получилось… Институт «клана» остался в полной силе. Жертвой отсутствия «клана» стал Годунов. Не было «клана» и у Дмитрия I. Линию Рюриковичей, происходящих от сына Александра Невского, Даниила, начал «сводить» уже дед Грозного, Иван III (вспомним хотя бы его расправу с братом Андреем Горяем и сыновьями последнего). Сурово обходился со своими братьями и отец Грозного, Василий; вдова же Василия, мать Грозного Елена, просто физически расправилась со своими деверями Андреем и Юрием. Но это не была жестокость, а, что называется, жизнь! Самые близкие родичи правителя – «начинающего абсолютиста» – конечно же, самые заклятые его враги и самые реальные претенденты на престол. Это побудило и самого Грозного к расправе над своим двоюродным братом Владимиром Андреевичем и семейством последнего. Таким образом, у Дмитрия I не было своего клана. Шуйские, происходившие от другого сына Невского, от Андрея Александровича (или, что менее вероятно, от младшего брата Невского, Андрея Ярославича), не намеревались поддерживать Дмитрия, они ведь сами имели основания претендовать на престол. И если даже Ивану Грозному не удалось, хотя он действовал достаточно длительный период, однако не удалось заменить «клановость» «служилостью», то было совсем уж невероятно ждать, что это удастся Дмитрию, имевшему дело, например, с тем же сильным кланом Шуйских.

Дальнейшие события смуты достаточно известны, и мы рассмотрим только некоторые моменты – в том плане, как их интерпретирует Романовская концепция. Престол занял после убийства Дмитрия I Василий Шуйский, кстати, последний Рюрикович на русском троне. Восшествие его на престол осуществилось по уже известной нам модели: «родство» плюс феодальная поддержка (имитация «избрания»). Шуйский характеризуется в рамках Романовской концепции как правитель весьма «неспособный». Впрочем, оно и понятно. Подходя все ближе к воцарению Романовых, историкам необходимо подчеркнуть их роль «спасителей» России от всевозможных бедствий: от «беспорядков» смуты, от «дурного правления» Шуйского, от «польской интервенции» и т. д. Между тем Василий Шуйский теряет престол (ему пришлось постричься в монахи) вследствие победоносного продвижения польских войск. Однако действовали прежде всего не «право», а «сила». Сигизмунд III уже не намеревался поддерживать «законную царицу» Марию Мнишек, ему «интереснее» было действовать в своих интересах. На русский престол заявил претензии его сын, королевич Владислав, и был поддержан частью русской знати. Здесь Романовская концепция резко осуждает «антинациональный акт». Остановимся подробнее на этом осуждении. Для русского престола оставались два варианта: либо представитель одного из правящих родов Европы, либо захват власти кем-нибудь из местной знати. Любопытно и стремление английских историков противопоставить «чужую» Марию Стюарт «англичанке» Елизавете. Интересно также, что в дальнейшей истории Европы при определении «права на престол» доминирует именно примат «родовитости», «королевского рода». В результате, что также занятно, к XX веку фактически все престолы Европы были заняты особами, представлявшими немецкие княжеские дома. Виктория Английская – представительница Ганноверской династии, ее супруг Альберт – Саксен-Кобург; фактически чистокровные немцы правят на протяжении XIX столетия и Российской империей. Впрочем, когда Елизавета I оставила престол Иакову, сыну «чужой» Марии Стюарт, он уже также не считается «чужаком». Вспомним, однако, и то, как упорно подчеркивали австрийское происхождение Марии-Антуанетты – «австриячка» – французские революционеры. Понятие «нации» только нарождалось, и они спешили эксплуатировать его. Любопытно, что Марию Лещинскую, супругу Людовика XV, «полячкой» не называли. И вот еще пример из современного искусства, из немецкого фильма о юности королевы Виктории: узнав, кто предназначен в мужья молодой английской королеве, гувернантка-немка радостно восклицает: «Немец!»… Что же все это? Смешно? Забавно? О нет! Рожденное в первых пылких порывах первой французской революции понятие «нация» сделается чудовищем дальнейшей истории человечества, будет унижать и угнетать людей, калечить и ломать их разум и чувства куда более, нежели даже сословно-монархическое деление. Это углубляющееся противоречие между понятием «национального единения» и своеобразным «монархическим интернационализмом» в конце концов погубит и династию Романовых…

Между тем на арену русской истории в «смутное время» выступили загадочные «народные массы» – это казаки и объединенные Иваном Болотниковым крестьяне. И снова: не входит в наши задачи сейчас подробный анализ этого явления, но, поскольку представители династии Романовых будут с этим явлением сталкиваться и в дальнейшем, попытаемся дать ему краткую, по возможности, характеристику.

Тогда Россия впервые столкнулась с этим самым «выступлением народных масс». (Обратим внимание на то, что Франция пережила «Жакерию» в начале второй половины XIV века, и в том же XIV веке, в конце его, Англия переживает «восстание Уота Тайлера».) В дальнейшем России, уже при Романовых, предстоит пережить выступления Степана Разина и Емельяна Пугачева. Что же они такое, эти загадочные выступления «народных масс»? Вероятно, ответить на этот вопрос более или менее логично, попытаться оценить действия личностей, подобных Уоту Тайлеру и Ивану Болотникову, вовсе не так просто. Что прежде всего бросается в глаза? «Народные массы», объединенные сильными и своеобразными личностями, все же пасуют перед силой государства, даже ослабленного, как Россия в период смуты (это хорошо сумел показать Василий Шукшин в романе о Разине «Я пришел дать вам волю»). Далее – от Тайлера до Пугачева – «массы», в сущности, не выдвигают «программу протеста против угнетателей», напротив, поддерживают то или иное лицо, претендующее на престол («самозванно» или «законно»); так, например, поддерживали казаки Марину Мнишек, а в дальнейшем Романовых, так Пугачев объявил себя чудесно спасшимся Петром III. И, наконец, «выступления масс» не могут опираться на «стабильную систему обеспечения, снабжения», действующую в отношении государственной армии, поэтому «выступления» естественным образом переходят в простой «разбой», от которого страдают «свои же», то есть крестьяне и небогатые горожане, не могущие защитить себя.

Интересно также, что «выступления народных масс» начинаются не на территориях с интенсивным использованием труда крепостных крестьян, но как раз там, где население более свободно и более способно к военным действиям, – на казацком Дону, например. Пугачев и вовсе свободный землевладелец и бывший (сейчас это назвали бы «демобилизованный»), один из отпущенных по указу Петра III, солдат…

Но что же советские историки? Казалось бы, здесь, в оценке «народных движений», они совершенно расходятся с Романовской концепцией. Она-то расценивает народные движения как проявления жестокости и «беспорядка»… Советская же историческая наука, оказывается, также видит в этих «выступлениях» жестокость (но уже «справедливую», и даже порою и «недостаточную»), «жестокость к угнетателям»; «беспорядок» же видится уже не в попытке «нарушить» ход государственной «машины», но, напротив, в недостаточно резком «нарушении»… Вот она, Романовская концепция, парадоксальным образом сближающая противоположности! Но в таком случае, говорить о каких бы то ни было серьезных попытках анализа «народных выступлений и движений» пока еще рано. Ясно только, что в рамках Романовской концепции, «лицевой» или «изнаночной», осуществить подобные попытки едва ли возможно…

А между тем, а между тем… На русский трон уже несколько претендентов. Карл-Филипп шведский, Владислав польский, Мария Мнишек и ее маленький сын (сын одного из ее «самозванцев»). И за каждым из претендентов стоит возможная (или уже и реальная) военная поддержка.

Едва ли могли быть направлены в пользу Романовых и выступления Прокопия Ляпунова и Дмитрия Пожарского. Обходя относительным молчанием фигуру Ляпунова, не вполне пригодную для роли «предводителя народной борьбы» (первоначальная поддержка им Дмитрия, затем Сигизмунда, конфликт с Заруцким), Романовская концепция пластично выдвигает мифологизированные фигуры посадника Минина и князя Пожарского. В этом качестве предводителей и вдохновителей «народного ополчения» они благополучно пригодились и в истории СССР. Естественно, что дальнейшая судьба того же Пожарского, постигшая его опала уже не рассматриваются.

На первый взгляд (в рамках все той же Романовской концепции), избрание при всех этих условиях «на царство» юного Михаила Романова выглядит истинным чудом, ниспосланным этой семье свыше в награду за добропорядочность и благочестие. Это, что называется, «лицевая» сторона «мифа об избрании Романовых на царство»; при попытке же «вывернуть наизнанку» этот миф первые Романовы преображаются из почти святых «тишайших» благочестивцев опять-таки в «тихих консерваторов». Но возможно ли понять, что же произошло в действительности?