Глава 3

РОЖДЕНИЕ АБСТРАКЦИИ

Развитие Греции, и особенно Афин, в V веке до н. э. представляло собой ряд сложных пересекающихся процессов. И короткая жизнь трагического театра, и замещение мифологии историей явились следствием освоения греками алфавитного письма, однако связь этих явлений была отнюдь не прямолинейной. Если апофеозом трагического театра было отчаянное и пугающее предостережение человеку возвысившемуся над складывавшейся веками системой отношений с естественным и сверхъестественным мирами, то история, в лице Фукидида. оказывалась одним из инструментов этого возвышения. Помимо письменной истории, авторы которой считали необходимым дать рациональное объяснение человеческим поступкам, схожий образ мысли находил свое применение и в других областях.

Уже начиная с VI века до н. э. греки начали задаваться вопросами о том. из чего состоит мир, как он устроен и почему изменяется. Свидетельствующие о происходящей ломке традиции, эти вопросы рождались из того же побуждения найти естественный порядок вещей, которое было источником реформ Солона и Клисфена. Некоторые протофилософы пытались напрямую связать порядок, лежащий в основании природы, с тем, как живут или должны жить люди. Мысль этих первопроходцев, часто принимавшая форму парадоксов и загадок, как правило, выражавшаяся в стихах, дошла до нас лишь во фрагментах. Напротив, от Платона и Аристотеля, учивших в Афинах в первых десятилетиях III векадон. э., осталось довольно многое. Распространение и сохранение в последующие столетия произведений мыслителей классической эпохи, идей и концепций, родившихся в ту пору, обязано созданию новой греческой империи — это историческое событие произошло, когда Средиземноморье скопило достаточно сил. чтобы включить в орбиту своего влияния древние земли Месопотамии, Анатолии и Востока.

Вскользь сделанное Геродотом в «Истории» упоминание впервые сообщает нам о том, что позже было названо греческой натурфилософией. Между Лидией и Мидией шла затяжная война. «Но на шестой год во время одной битвы внезапно день превратился в ночь. Это солнечное затмение предсказал ионянам Фалес Милетский и даже точно определил заранее год, в котором оно и наступило». Предсказание точной даты затмения — по подсчетам, сделанным столетия спустя, это было 28 мая 585 года до н. э. — свидетельствует о высоком уровне астрономических знаний древних. И хотя историки науки полагают, что у Фалеса еще не было возможности предсказывать затмения, рассказ Геродота показывает, что подобное вычисление как минимум не противоречило греческому миропониманию.

Большинство греческих натурфилософов VI века до н. э. жили в Ионии — Фалес, Анаксимандр, Анаксимен были гражданами Милета, Гераклит — Эфеса, а Пифагор родился и вырос на острове Самос. Всех этих ученых мужей интересовала подлинная сущность мира — его происхождение, составные части, основание их связи—концепции, в которых осмыслялись эти темы, вполне вероятно, активно циркулировали на территории Персидской империи. В начале V века до н. э. новые объяснения Вселенной появляются уже в греческих городах южной Италии, у таких мыслителей, как Парменид и Зенон (Пифагор обосновался в Италии еще в VI веке). Среди других знаменитых фигур ранней греческой философии: Эмпедокл, живший в первой половине V века и происходивший из сицилийского Акраганта, уроженец Малой Азии Анаксагор и Демокрит из Абдер на севере Греции. Складывается впечатление, что по всему греческому миру отдельные люди перестали рассматривать природу как творение богов — вместо этого они представляли ее как выражение некоего естественного порядка, как результат сочетания вечных элементов или как эфемерную тень совершенного мира, недосягаемого для наших чувств.

Мысль о том, что Вселенная существует как физический порядок, открытый для исследования рационально мыслящему человеку, была подлинно новаторским шагом. Письменные фрагменты из трудов Фалеса и Анаксимандра дают нам первое свидетельство об этом шаге, однако не ясно, можно ли считать их новаторами — во–первых, мы мало знаем о том, как и о чем мыслили люди, прежде чем алфавитное письмо сберегло эти мысли, а во–вторых, само мышление испытывает на себе влияние письма. С другой стороны, есть все основания утверждать, что для размышлений о природе письменность имела те же последствия, что и для изучения прошлого.

Многие из первых натурфилософов активно участвовали в политическом управлении. Развитие и строй греческих городов той поры демонстрируют ту же веру в «благозаконие», или эвномию, в человеческих делах, что и афинская конституция Солона, и ранние философы совершили шаг вперед, обратив это стремление к обнаружению законов на мир природы. Это началось всего через несколько десятилетий после адаптации финикийского алфавита, и сложившийся письменный язык эллинов дает нам хорошее представление о том, каким образом складывалось их мышление. Греческое слово, обозначающее порядок, — «космос», и оно же служит для обозначения мира, Вселенной; реальный мир есть порядок, который лежит в основании мира, и этот порядок может быть открыт силой размышления.

Из дошедших до нас фрагментов мы знаем, что вопрос о составе мира был одним из главных предметов разногласий.

Фалес полагал, что суша покоится в воде и что все сущее в конечном счете происходит из воды. Он также учил, что душа «размешана во Вселенной», — это представление увязывает раннюю греческую мысль с восточной традицией. Фалесу приписывают и важные открытия в геометрии, включая метод триангуляции для вычисления расстояний. Среди постулатов Анаксимандра один гласил, что суша имеет цилиндрообразную форму, а другой, что первые животные зародились из влаги и что от животных — возможно, рыб — произошли первые люди. Гераклитучил, что все находится в постоянном течении (по его изречению, нельзя войти в одну реку дважды), Парменид — что нет ни времени, ни движения, а Пифагор — что все возвращается. Пифагор также полагал, что числа являются основой для понимания Вселенной. Мнения этих людей касались происхождения материи, ископаемых, радуги и множества других природных явлений.

Стремление найти порядок, лежащий в основе человеческого общества, сделалось еще более насущным благодаря изменениям, происходившим в конце V века до н. э. Вместе с утратой веры во всемогущих богов и упадком законов обычая перед человеком обнажились новые проблемы: видимое противоречие между благозаконием и свободой, несоответствие между принципами правосудия и переменчивостью народных судов, использование большинством своей возможности обмануть меньшинство и т. д. Эта перемена нравов острее всего чувствовалась в Афинах, которые в последнем десятилетии V века до н. э. вступили в самый неспокойный период своей истории.

В конце долгой войны, которая завершилась в 404 году до н. э., коринфяне и фиванцы намеревались сравнять Афины с землей. Вопреки ожиданиям поверженных афинян — они готовились к изгнанию и уже видели свой город в руинах, — глава спартанцев Лисандр решил, что прошлые заслуги Афин в деле защиты Греции дают им право на снисхождение. Условия капитуляции, если учесть, как обращались афиняне с городами противников, были на удивление мягкими: городские стены приказали срыть вместе с оборонительными укреплениями вокруг гавани Пирей, афинский флот — сократить до двенадцати судов, а сам город лишили права на самостоятельную внешнюю политику Вдобавок всем изгнанникам было позволено вернуться на родину. Рассказывали, что афиняне почувствовали величайшее облегчение с окончанием войны и что люди, разрушавшие стены собственного города, пели от радости. Утратившие политическое господство, они вдохновлялись верой в то, что для греческих городов наступило время мира и гармонии.

Но как должны были управляться новые Афины? Поддержанный Лисандром олигархический режим, известный как тирания Тридцати, вскоре установил в городе террор—от него погибли 1500 членов противоборствующей партии. Вспыхнула гражданская война, в ходе которой войско, собранное человеком по имени Фрасибул, разгромило силы Тридцати. Тем не менее, олигархия сохранила контроль над городом и только усилила террор, составив список из 3000 привилегированных граждан — те, кто не попал в него, знали, что против них в любой момент могут начаться преследования и что, возможно, их ждет казнь. Спарта вновь была вынуждена вмешаться, и на этот раз Павсанию, спартанскому царю, пришлось самому восстанавливать в Афинах демократическое правление. Ткким образом, в 400 году до н. э. Афины снова стали демократией — впервые за 30 лет не воюющей со своими соседями.

Среди известных нам философов того времени — Диоген из Аполлонии, Левкипп, Демокрит из Абдер и афинянин Сократ. Последние две фигуры принципиально важны для нашего представления о развитии западного мышления, однако если о жизни Демокрита мы знаем довольно мало, подробности жизни и учения Сократа сохранились. Поэтому мы начнем с него.

О Сократе известно, что он родился около 469 года до н. э. и доблестно служил на войне со Спартой. На улицах Афин и в народном собрании он заслужил репутацию человека, задающего неудобные и острые вопросы, неукоснительно соблюдающего законы и не особенно жалующего самопровозглашенные авторитеты. Хотя у нас нет ничего, что было бы написано самим Сократом, его речь, судя по всему оказывала завораживающий эффект на слушателей и обращала некоторых в глубоко преданных последователей. Одевавшийся просто, Сократ не чуждался хорошего угощения с обилием вина и приятной застольной беседой. Тем, кто с готовностью внимал его словам, он пытался привить особый подход к жизни и к вопросам, которые она ставит перед человеком; двумя главными чертами подхода Сократа были глубокий, но при этом заинтересованный скептицизм и приверженность умозрению и интеллектуальной дискуссии как единственно верному источнику человеческого познания. Желание, чтобы люди преумножали знание, было очень близко Сократу, так как, по его убеждению, знание несло с собой добродетель и только невежество заставляло людей совершать дурные поступки. И наоборот, утверждал Сократ, поступая во благо, ты не навлечешь на себя никакого вреда, ибо единственный настоящий вред для человека есть вред для его души. Жизнь по справедливости не может навредить душе.

Сократ вовсе не был одиноким искателем истины, он был человеком своего места и времени. В последние десятилетия V века до н. э. стремящиеся к знанию жители Афин и других греческих городов начинали чувствовать себя неуютно в мировоззренческих рамках, которые предлагала освященная веками традиционная мифология. Трагический театр, по–видимому, исчерпал все возможные ответы, которые обычай и предание были способны дать человеку, — чтобы осмыслить вопросы, вызванные изменениями в обществе, должна была возникнуть новая сфера интеллектуальной деятельности.

Среди тех, кто задавался этими вопросами, видную роль играли софисты. Это были образованные люди, понимавшие, что успех в афинском обществе того времени требует развития навыков спора и устного выступления, и поэтому взявшиеся преподавать риторику и искусство спора для молодежи из аристократических слоев. Софистика подразумевала гораздо большее, чем может показаться, если исходить из нынешнего, негативного значения этого слова. Успешное участие в дебатах было не просто вопросом произведения нужного эффекта — чтобы выиграть спор, оратор должен уметь выявлять логические противоречия в позиции оппонента, тщательно взвешивать и прояснять собственные аргументы во избежание возможных ловушек противоположной стороны, оценивать правильность и ошибочность отдельных утверждений и находить внешние подтверждения для всего, что требуется сказать. Этими инструментами профессии софиста активно пользовался и сам Сократ. Отличие Сократа от софистов, согласно общепринятому мнению, заключалось в его нравственной позиции. Если софисты обучали риторическим приемам за деньги, он вступал в дискуссию из любви к самой дискуссии и потому ходил босым; если они, в расчете на заработок, похвалялись познаниями, Сократ подчеркивал свое исключительное невежество.

Сократ был скептиком, но не циником. Он верил в справедливость и моральную правоту законов, к учреждению которых афиняне пришли путем открытого состязания мнений, потому что верил в тождество между знанием и нравственной добродетелью. Если законы порождались заинтересованным и серьезным обсуждением, они имели нравственный авторитет в силу самого своего происхождения. Однако в действительности дела обстояли не так просто. Приговоры в афинских судах выносились на основании голосования присяжных. Ни полиции как рабочей руки закона, ни института предварительного расследования не существовало —имелись только суды, в которых каждая сторона была обязана представить свое дело. В некоторых случаях и народное собрание функционировало как суд — оно обладало полномочиями приговаривать или оправдывать избранных и назначенных должностных лиц. Хотя такой порядок может показаться предпочтительным по сравнению с тиранией, узкие места были и у него. Присяжные и члены собрания, будучи просто ответственными гражданами, не являлись экспертами в вопросах права. Они заслушивали выступления сторон, формировали решение о том, на чьей стороне правда, а затем подтверждали свое решение голосованием. Их можно было склонить в ту или иную сторону (отсюда необходимость владеть риторическим искусством), их суждения не обязательно избегали противоречивости. Особенно непостоянство народного собрания сказывалось в периоды войны, в атмосфере напряжения и ожесточенности. Если дела складывались благополучно, афиняне держались друг друга; если успех сопутствовал Спарте, они не замедливали взвалить всю вину на вождей и военачальников.

Человеку, мыслящему рационально, такая система представлялась негодной и внутренне противоречивой, а по Сократу, и общество, и каждый его член могли выполнять свою функцию лишь при условии, что они осознают руководящий принцип своих решений. Идеи «истины», «справедливости» и им подобные употреблялись и Солоном, и Эсхилом, к ним, выступая в судах и народном собрании, часто прибегали софисты. Однако рациональный анализ, которому подверг эти понятия Сократ, выводил их за пределы беспроблемной данности, на которую опирались прежние мыслители. Вместо того чтобы использовать их просто как оружие в споре, он видел в истине, справедливости, благе высшую цель человеческой деятельности. Благо, по мысли Сократа, было чем–то больше и выше удовольствия, товарищества, красоты и даже самой жизни.

Это событие—возникновение мысли о том, что существует некое благо само по себе, к которому мы все стремимся, — ознаменовало рождение такого феномена, как человеческая мораль. Сократ полагал, что мы способны достичь блага путем разумной дискуссии и обретения знания, —другие после него считали таким путем духовное созерцание, политическую активность, действие сил истории, научный прогресс. Однако какие бы средства достижения блага ни предлагались потом, само понятие и измерение морали появилось в мире благодаря Сократу. Оно не «естественный» феномен, оно было изобретено в конкретном месте и в конкретное время. Кроме того есть все основания утверждать, что именно в морали западное общество обрело признак, отличающий его от всех когда?либо существовавших.

Спрашивая «Что есть справедливость?», «Что есть истина?», «Что есть благо?», сам Сократ оставлял свои вопросы без ответа, взамен пытаясь показать, что подлинный смысл искомых понятий выясняется путем размышления и обсуждения. Но такая позиция имела одно непредвиденное последствие — она заставляла многих верить, что существование этих понятий по сути независимо от времени, места и обстоятельств и что доступ к ним открыт лишь людям, способным заниматься рациональным анализом и участвовать в интеллектуальной дискуссии. Сократу, вероятно, не хотелось допускать, чтобы эти понятия затерялись в риторических ухищрениях софистов, — однако в конечном счете ему пришлось выгородить для них особую сферу морали и сделать доступ к ним уделом образованных.

Демократия восстановилась в Афинах в 403 году до н. э., а четыре года спустя Сократ, которому тогда исполнилось 70 лет, был призван к ответу перед народным собранием по обвинению в непочтительном отношении к богам и развращении молодежи. Первое обвинение использовалось для возбуждения против него мнения большинства, второе опиралось на дружеские и учительские отношения, которые связывали философа с обесчестившими себя в глазах афинян молодыми аристократами, входившими в состав Тридцати. Поскольку самим им было даровано прощение, Сократ в определенном смысле оказался в положении козла отпущения за чужие грехи. Он был приведен в народное собрание, состоявшее из 501 человека, которые, заслушав сперва речь обвинителя, а затем защитника, проголосовали — 280 голосов к 22 — за его осуждение. В качестве наказания обвинители требовали смертной казни. Хотя после этого у Сократа имелась возможность предложить меньшее наказание и отстоять свое право на него, он ответил отказом. Его сторонники подали прошение заменить казнь выплатой штрафа, однако прошение было отклонено и собрание вынесло окончательный приговор. В заключительной речи Сократа перед членами собрания, решившими осудить его на смерть, не было и следа раскаяния: «От смерти уйти нетрудно, о мужи, а вот что гораздо труднее —уйти от нравственной порчи, потому что она идет скорее, чем смерть». Его последние слова для суда звучали так:

«Но вот уже время идти отсюда, мне — чтобы умереть, вам — чтобы жить, а кто из нас идет на лучшее, это ни для кого не ясно, кроме бога». Чтобы не дожидаться казни, Сократ сам принял яд.

Благодаря тому, что наследие Сократа было столь успешно сохранено и разработано его учеником Платоном, идеи осужденного на смерть афинского мудреца представляются нам интеллектуальной вершиной греческой классической эпохи. Неукоснительное применение разума и опора на знание, как они практиковались Сократом, казалось, несли с собой великие свершения. Нравственная несостоятельность, дурное поведение, неверный суд, зло как таковое— все это теоретически могло быть исправлено или вовсе исключено трудом ума. Но сколь бы подобное чарующее видение ни отвечало современному представлению о классическом мире, как слепки с беломраморных статуй и живописные развалины являются лишь бледной и к тому же искаженной тенью греческой культуры, так же и сократовская вера в исключительное преимущество рационального пути к истине и благу —ненадежное основание для нашего суждения о ней. Младший современник Сократа Демокрит (около 460–385 годов до н. э.), проживший почти всю жизнь в северогреческом городе Абдеры, написал большое количество трудов по физике, космологии, геологии, медицине, этике и политике, но из них до нас не дошло ни одного — сохранилось лишь порядка 300 фрагментов из его сочинений, причем некоторые представляют собой пересказ слов Демокрита позднейшими составителями. И тем не менее, мы знаем, что Демокрит являлся важной фигурой в интеллектуальной жизни греков, и оставшееся от его работ демонстрирует совершенно иной способ мышления о мире, нежели тот, который мы связываем с Сократом.

Если Сократ полагал, что всякое подлинное знание есть знание истины, Демокрит писал: «Человек должен узнать, что он далек от [подлинной] действительности». Скептическое отношение к абсолютной истине, к любому абсолюту вообще, лежало в основании всего его мышления. В отличие от Сократа, он не думал, что люди поступали бы в согласии с благом, обладай они знанием, и не верил, что можно построить общество, гарантирующее добродетель: «При ныне существующем порядке управления нет никакого средства [воспрепятствовать], чтобы правители, если даже они и весьма хороши, не испытали несправедливости». Иначе говоря, для него люди могли быть одновременно добродетельными и способными на дурные поступки. Демокрит также писал: «Бедность в демократии настолько же предпочтительнее так называемого благополучия граждан при царях, насколько свобода лучше рабства». Для него «хорошо управляемое государство есть величайший оплот: в нем все заключается». Такое управление подразумевало упорный труд со стороны должностных лиц и великодушие со стороны вождей: «Если люди состоятельные решаются давать неимущим деньги взаймы, помогать им и оказьюать благодеяние, то это значит, что в данном обществе имеется взаимное сочувствие, единение между гражданами, братство, взаимная защита, единомыслие граждан…»

Демокрит рассматривал политический процесс как практическое предприятие, требующее непрерывной работы, исправления ошибок, взаимопомощи и самоотдачи, а не теоретических построений. Никакая из существовавших систем не могла этого гарантировать, хотя в греческом полисе демократия определенно была предпочтительнее самовластия.

В своих воззрениях на природу и человеческие поступки Демокрит также полагал, что поиск абсолютов есть погоня за иллюзией: «Мы ничего ни о чем не знаем, но для каждого из нас в отдельности его мнение есть [результат] притекающих [к нему образов]». Такая мыслительная тенденция вырастала из опыта греческих обществ, вынужденных находить практическое решение проблем, связанных с тиранией, междоусобными войнами и иноземными вторжениями, однако вскоре этой релятивистской, прагматической составляющей греческой мысли было суждено навсегда оказаться в величественной тени платоновского учения.

Суд над Сократом, обвинение и навязанное самоубийство были письменно засвидетельствованы его самым способным учеником: фигурой универсального, а не локального значения Сократ сделался именно благодаря сочинениям Платона. Платон родился в Афинах около 427 года до н. э. и при надлежал к аристократическому роду. На первые 30 лет его жизни выпал один из самых бурных и тяжелых периодов афинской истории. Пока город враждовал со Спартой, военный конфликт был основным фоном постоянно меняющейся политической жизни. Платон служил в афинском войске в 408 году до н. э., и его семья оказалась тесно связана с олигархической группой, которая пришла к власти после разгрома в 404 году до н. э., — в число Тридцати входили брат его деда Критий и дядя Хармид.

Для тридцатилетнего Платона смерть Сократа стала горьким испытанием. Как и многих афинских аристократов, его угнетали метания народного собрания в военное время, и ответственными за поражение Афин он считал разложение и некомпетентность народных вождей, особенно в сравнении с самодисциплиной и воинским профессионализмом спартанцев. Осуждение его учителя судом граждан наверняка лишь усилило отрицательное отношение Платона к народовластию. После смерти Сократа он сразу же покинул Афины и вернулся лишь в 388 году до н. э., чтобы основать Академию — подобие высшей школы, которое стало прообразом современных университетов. Именно преподавая в Академии, он написал основной корпус своих сочинений, большинство из которых дошло до наших дней.

Для своих произведений Платон выбрал форму бесед, ведущихся двумя или большим числом участников. Почти во всех случаях одним из протагонистов служит Сократ, которому оппонирует кто?нибудь из известных софистов. Первые сочинения Платона были посвящены суду над Сократом и его смерти, и по общепринятому мнению эти диалоги довольно верно отражают сократовские взгляды. Со временем и, возможно, с обретенной уверенностью в своих силах Платон начал выдвигать собственные идеи и доводы, продолжая пользоваться персонажем по имени Сократ для их выражения в диалогах.

В ходе каждого диалога Сократ задает простые, но исполненные глубокого смысла вопросы: «Что есть истина?», «Что есть ораторское искусство?», «Даются ли законы богами или создаются человеком?» — после чего постепенно вынуждает незадачливого оппонента запутаться в собственных противоречиях. При этом важно, что диалоги позволяют Платону высказать, под видом аргументов в равноправном споре, свои взгляды на множество разных предметов. Платоновский метод разбирательства, унаследованный от софистов и Сократа, заключался в том, чтобы исчерпать предмет непрерывным вопрошанием, нацеленным на выявление противоречивости и нелогичности в позициях остальных участников, которые они легкомысленно принимают за нечто само собой разумеющееся. Интеллектуальная скрупулезность Платона, блестящий и предельно ясный стиль вместе с тем фактом, что диалоги сохранились для последующих поколений, сделали его не только наиболее влиятельным мыслителем своего времени, но и первым отцом–основателем западной философии.

О платоновских методах сказано достаточно, настала пора описать высказанные им идеи. В отличие от натурфилософов, таких как Анаксимандр и Гераклит, которые задавались вопросом «Из чего состоят все окружающие нас вещи?», Платон полагал, что с нашим действительным опытом согласуется попытка ответить на другой, более фундаментальный вопрос: «Что суть все окружающие нас вещи?» Говоря иначе, по Платону, в основе нашего восприятия мира лежит не просто выяснение его физических атрибутов, а осмысление его в понятиях. Но что представляет собой такое осмысление? Благодаря чему окружающий мир вообще имеет для нас какой?то смысл? Платоновским ответом на этот вопрос стала теория форм, которой было суждено остаться в истории самой долгоживущей и влиятельной из его идей. Когда мы называем определенных животных «кошками» или «собаками», определенные растения — «деревьями» или «папоротниками», а определенные предметы — «столами» или «стульями», мы их ка–тегоризируем. Мы делаем это мгновенно и инстинктивно, потому что чувствуем, что вещи, подпадающие под наши категории, обладают определенными общими свойствами. Если мы проанализируем некую категорию, скажем, категорию собак, то выявим набор свойств, который скажет нам, в чем заключается «собаковость». Пока мы не сказали ничего необычного. Но почему наши категории именно таковы, каковы они есть? Почему, к примеру, мы не объединяем белых собак и белых кошек в группу под условным названием «беляки», а коричневых собак и коричневых кошек — в другую под названием «коричневики»? И каким образом, даже в раннем детстве, мы способны опознать собаку, не сверяясь с чем–то вроде списка черт, устанавливающего, отвечает ли конкретный зверь минимальным требованиям? Платон полагал, что такое происходит, потому что мы носим в своем уме идеальную форму собаки (кошки, дерева, стола), придающую определенность нашим чувствам.

Но дело даже не в существовании идеальных форм в нашем уме — на самом деле они существуют в другом, своем собственном мире. Этот идеальный мир недосягаем для обычных чувств, он доступен только сознанию и только посредством рационального мышления. Отсюда следует, что реальный мир, который доступен нашим чувствам, есть искаженная тень идеального. В знаменитом отрывке из «Государства» Платон сравнил жизнь чувств с пребыванием в пещере. Отгороженные от света, все, что видят пещерные жители. — это тени, проецируемые на одну из стен, тени происходящего снаружи, в великолепном сиянии идеального мира. В этом впечатляющем образе заключено все недоверие Платона к способностям чувств, вся его приверженность разуму как единственному инструменту постижения истинного, идеального мира.

Платон полагал, что естественный порядок внутренне присущ всем вещам, равно физическим и нравственным. Греческие натурфилософы искали всеобщих ответов на вопросы о физическом мире, и революционность их мышления заключалась в том, что они пытались открыть правила (причины, элементы), которые были бы верны для всякого места и всякого времени. Платон воспринял этот «универсалистский» подход и применил его к понятийному постижению, а также к вопросам справедливости, блага, политики и управления. Его работа состояла в выявлении идеалов, не скованных в своем существовании этим миром, но обнаруживаемых и применимых повсюду, независимо от места, времени, обычая или опыта. Наиболее важное произведение Платона, «Государство» начинается с вопроса «Что такое справедливость?» и через теорию форм приходит к изображению идеального общества, устройство которого продумано до деталей, причем конкретный характер всех элементов — государственного управления, правосудия, брака, семейной жизни, образования, воинского обучения — выясняется в результате рационального обсуждения.

Читатель, впервые взявший Платона в руки, знакомый с репутацией древней Греции и ее величайшего философа лишь понаслышке, будет готов обнаружить в платоновском идеальном обществе образец открытости, демократии и свободного обмена мнениями, место, где процветают искусство и поэзия. На самом деле он встретит нечто противоположное. Платоновским государством управляет группа олигархов–филосо- фов из особого класса правителей, семейная жизнь у двух высших классов (правителей и стражей) упразднена, поскольку порядок рождения и воспитания детей определяется набором евгенических процедур, а поэзия, театр и изобразительное искусство запрещены. Истина достигается через познание, поэтому изображения и повествования, с их претензией на истинное отражение событий, недопустимы. «Государство» показывает, как собственный метод рационального абстрактного обсуждения приводит Платона к провозглашению статичного идеала, являющего противоположность демокритовскому прагматическому и изменчивому полису и тому свободному и открытому обществу, которое за 50 лет до этого восславил Перикл.

В 1945 году в книге «Открытое общество и его враги» с сокрушительной критикой платоновских политических идей выступил Карл Поппер, философ и беженец из оккупированной нацистами Австрии. Поппер утверждал, что применение Платоном идеализма в политике и вообще его стремление к идеальному обществу — это прямой путь к тоталитаризму.

Любое застывшее общество по определению будет враждебно критике и переменам, а сохранение общества в таком состоянии всегда будет важнее, чем благополучие его членов. Поппер увидел в платоновском сочинении выпад против афинского открытого общества и предательство тех, кто его создавал. Хотя в книге упоминаются имена Демокрита и Перикла, открытостью Афины на самом деле больше обязаны своим гражданам — тем людям, кто сделал реформы Солона и Клисфена необходимостью.

Несмотря на то, что по видимости в построении идеального общества Платон руководствовался абстрактным, отвлеченным рационализмом, мы можем и должны усомниться в объективности его воззрений. Платон происходил из аристократической семьи, напрямую замешанной в расправах 404 года до н. э., а Сократ, воспринимавшийся им как духовный отец, был осужден на смерть властью народа. Если Демокрит утверждал, что порядок и свобода способны существовать бок о бок, то Платон решительно отказался от свободы во имя тотального контроля и в результате, пользуясь методом, унаследованным от Сократа, создал образ общества, в котором поэты не смеют творить из страха оскорбить власть, где только у философов есть право управлять и где будущие члены правящего класса производятся по необходимости и воспитываются исключительно для своего возвышенного предназначения.

Платон показал, что путь к истине состоит в абстрагировании ключевых понятий, таких как знание или справедливость, достигаемом через очищение от локальных, присутствующих в каждодневном опыте вариаций и искажений, и последующее вычленение внутренней, «идеальной)* сущности. Этот процесс не нуждался в изучении различных практических методов правосудия, он не требовал внимания к внешнему миру, в котором люди приобретают и используют знания каждый по–своему. Весь его смысл заключался как раз в том, чтобы сквозь испорченность и беспорядочность нашего мира суметь разглядеть мир идеальный. Достигнуть этой цели, по Платону, могли лишь высокоразумные люди, рассматривающие и обсуждающие подобные величественные вопросы в удалении от мира. С тех самых пор западная философия неизменно становилась на этот путь — путь вычленения из сутолоки и неразберихи реального мира всевозможных универсалий, констант и инвариантов, — оставаясь в твердом убеждении, что отвлеченное умозрение есть единственная гарантия ясности мысли и, следовательно, единственный способ понять человека и его место в мире.

Платоновское представление об исключительности пути к истине было усвоено и трансформировано его учеником Аристотелем. Родившийся в городе Стагира на севере Греции в 384 году до н. э., Аристотель был сыном врача при дворе царя Македонии. Отправившись в Афины за образованием, он поступил в Академию Платона 17 лет от роду и оставался в ней еще 20 лет, до смерти учителя в 347 году до н. э. Следующие 12 лет жизни он провел в странствиях, на какое?то время оказавшись при дворе Филиппа Македонского, в качестве воспитателя царского сына Александра. Вернувшись в Афины в 335 году до н. э., Аристотель основал собственную школу, Ликей, где преподавал 12 лет, пока не был вынужден покинуть город, всего за год до собственной смерти.

В отличие от предыдущего столетия, временной отрезок, на который пришлась жизнь Аристотеля, на удивление плохо задокументирован. Годы, отделяющие конец Пелопоннесской войны от строительства грандиозной империи Филиппа и Александра, освещены только в одном полном труде — «Греческой истории» Ксенофонта, — да и та известна своей ненадежностью. Историки полагают, что в течение IV века до н. э. города–государства центральной и южной Греции постоянными войнами друг с другом довели себя до того, что ни один не был в состоянии должным образом оборонять свои границы. К этому периоду относится возвышение Фив, сумевших завоевать территорию Спарты, а также крупные конфликты, в которых участвовали Коринф и Афины. Результатом этих междоусобиц стала неспособность предотвратить вторжение новой силы, окрепшей на севере. Филипп Македонский, разгромивший афинян при Херонее в 338 году до н. э., сумел сделаться властителем всей материковой Греции, а в 336 году до н. э. его трон унаследовал сын Александр.

Хотя Аристотель, македонец по происхождению, был учеником Платона, разница в их взглядах стала корнем философских споров всех последующих столетий. Оспаривавший некоторые центральные идеи учителя, Аристотель тем не менее вполне по–платоновски считал рассуждение единственным путем к открытию истины о мире и о человеке. Он соглашался, что в каждой вещи заключена некая сущность, однако не верил, что такие сущности существуют самостоятельно — для него не было никаких «кошковостей» или «собаковостей», существовавших вне кошек или собак как объектов этого мира. Также, на взгляд Аристотеля, если подобная идея сущности и применима к статическим объектам, то сам мир, как утверждали еще ранние философы, преисполнен роста и движения. Он утверждал, что каждая вещь содержит не только статичную сущность, но и сущность как то, чем она может стать, — названную Аристотелем естественным предназначением, или «телосом» (целью). Отсюда следует, что, например, желудь содержит сущность дуба, а ребенок содержит сущность взрослого. Желудь и младенец растут, потому что на то есть естественная причина — они должны перейти от заложенного в них потенциала к реализации, состояться, соответственно, как дубовое дерево и как взрослый человек. Движение также подразумевает осуществление, или актуализацию, потенциала, имеющегося в телах.

Исполнение естественного предназначения, или телоса, выступает объединяющим принципом аристотелевских воззрений по целому ряду вопросов. Он видел цель благой жизни в исполнении телоса, который заключается в занятии наилучшей деятельностью, например интеллектуальным созерцанием или совершением добродетельных поступков. В политике город–государство, или полис, есть осуществление потенциала, заключенного в объединении добродетельных людей, ау полиса в свою очередь есть потенциал для исполнения своего предназначения — обустроить общество, в котором каждый гражданин обретет благоденствие.

Другой ведущий принцип Аристотеля, непосредственно относящийся к исполнению телоса, — это причины. Вещи, содержащие потенциал движения, приводятся в действительное движение некоей внешней силой. Эта сила является причиной их движения. Аристотель полагал, что даже тогда, когда подобные причины движения и роста невидимы, как, например, при росте растений и животных, они тем не менее существуют. Всякое движение, всякий рост должны иметь причину, а всякая причина в свою очередь производится другим движением, которое имеет собственную причину. С помощью долгого ряда подобных переходов Аристотель показывал, что всякая причина через цепь следствий производна от Первой причины, или Перводвигателя. Эта?то Первая причина и оказывается прародителем и творцом Вселенной.

К моменту смерти Аристотеля в 322 году до н. э. греческий мир переживал масштабную трансформацию, спровоцированную грандиозными свершениями бывшего аристотелевского воспитанника. Внутренние территории Евразии, когда?то находившиеся под властью шумеров, хеттов, вавилонян, ассирийцев, египтян и персов, за каких?то 15 лет были целиком завоеваны Александром и включены в состав вновь создаваемой огромной греческой империи. Эллинистический мир, возникший благодаря Александру и его наследникам, сохранил культуру классической Греции, однако применять ее исторические уроки приходилось уже в ситуации, имевшей совершенно иное физическое, социальное и политическое измерение. Частное сделалось универсальным, и горизонт греческого интеллектуального поиска вырос от размеров города–государства до всемирной империи. Практические и теоретические вопросы, нацеленные на должное, как оно понималось гражданами полиса, уступили место исследованиям всеобщей природы морального и справедливого. По этой причине именно произведения Платона и Аристотеля, с их акцентом на универсальное, стали пользоваться особым почтением. Щедрое обещание Платона достичь истины и преобразовать человеческое существование силой разума возобладало над демокритовским признанием неискоренимой субъективности и случайности этого существования.

В 356 году до н. э., когда Филипп взошел на трон Македонии, последняя представляла собой небольшое, сравнительно бедное государство на севере Греции, на самом краю эллинского мира. Тридцатью годами позже его сын Александр правит империей, простирающейся от Италии до Индии и от Египта до Каспийского моря. При этом столь масштабное завоевание было осуществлено силами всего лишь тридцати тысячного войска. Из учебников мы знаем, что величайшей мечтой Филиппа было повергнуть Персидскую империю — Александр не только исполнил эту мечту, но и достиг гораздо большего. Откуда же происходил этот мощный завоевательный импульс?

Приграничные области Македонии на севере были районом богатых пастбищных угодий, куда периодически вторгались племена кочевников, мигрирующих между степями Северного Кавказа и Среднедунайской равниной. Специально чтобы защитить свою землю, Филипп набрал армию, и это дало ему доступ к постоянному конному и кормовому резерву. Обзаведясь войском и кавалерией, Филипп сделался желанным союзником для других городов и вскоре был втянут в конфликт между Фивами и Фокидой, по окончании которого под его контролем оказалась еще большая теорритория. Через короткое время, в качестве предводителя союза северо- восточных греческих государств, Филипп стал представлять угрозу для Афин и Фив, которые не замедлили объявить ему войну Разгромив новых врагов, он обнаружил, что повелевает практически всей Грецией.

Веками Греция оставалась скоплением самостоятельных городов–государств, попеременно ссорившихся и друживших между собой, воевавших и заключавших союзы. Под властью Филиппа большинство из них внезапно осознало себя частью единого политического образования, и с политической точки зрения это образование было монархией — строем, от которого греки уже успели отвыкнуть. Век полиса подошел к концу, ему на смену пришел век царств, или империи. Почему же Филиппу понадобилось захватывать Персидскую империю? Возможно, он стремился освободить греческие города, которые по–прежнему платили дань Персии; возможно, он хотел раз и навсегда устранить для Греции угрозу персидского вторжения. Так или иначе, очевидно, что Филипп был царем–воином и вся его власть была добыта с помощью войск. Когда он подчинил себе Грецию, ему и его преисполненным боевого духа, опытным, закаленным в сражениях солдатам было больше некуда наступать. Возможность же остановиться и возвратиться в Македонию, распустить войско по домам, к полю и хозяйству, Филиппу, судя по всему, просто не приходила в голову. Дополнительной причиной могло быть то, что новая держава оказалась вероятной мишенью для нападения со стороны персов. В любом случае, для Филиппа и его сына Александра пределом стремлений не являлось ни благоустроенное общество, ни хорошо управляемый полис, ни установление прочного союза между неуживчивыми греческими государствами — целью было повелевать всем миром. Достичь этой цели можно было только одним путем — повергнуть Персидскую державу и установить взамен собственную.

Когда Филипп умер в 336 году до н. э., царем Македонии и главой греческой федерации стал его девятнадцатилетний сын Александр. Дорога царствия была уже проложена — греческие армии находились в этот момент в Малой Азии, маршируя к Иссу, навстречу Дарию III. Последующие 12 лет Александр провел во главе войска, которое исходило Персидскую империю вдоль и поперек, захватив и подчинив по пути Сирию, Финикию, Египет, Вавилон, Сузы и Персеполь. Он разгромил Дария в трех сражениях и насадил свою власть во всех областях, куда только могли дойти его воины.

Нам сегодняшним Александр представляется блистательной и даже романтической фигурой, возможно, величайшим полководцем всех времен и народов. В то же время есть основания утверждать, что его походы были одним из первых примеров характерно западной культуры ведения войн. Традиционный всадник–воин азиатских степей использовал нелобовые нападения и отступления, полагаясь на метательные снаряды, тактический отвод сил и сохранение резервов как на средство изматывания противника, вместо того чтобы пытаться уничтожить его в генеральном сражении. Народы, пользовавшиеся такими методами, оседая в низменностях и основывая сельскохозяйственные и городские общества, продолжали воевать по–прежнему, сочетая тактику внезапных набегов с дипломатией и культурным поглощением соперников. Философию войны как орудия сдерживания исповедовали многие азиатские общества — от китайцев до арабов–му- сульман, — и персы ничем не выбивались из этого ряда.

Для отрядов Александара, напротив, символом веры было понятие воинской чести: они сражались не за ту или иную территорию, а за общее дело. Такая вера греческих воинов во многом питалась их чувством превосходства над противником, которое в свою очередь происходило из осознания того, что они обладают уникальной степенью свободы. В сражении греческая пехота стояла и билась на смерть и была готова умереть с честью, поскольку исход сражения значил больше, чем просто выживание, а от хорошей смерти следовало не спасаться, а стремиться к ней. Дарий и его армия попросту не могли понять страсть Александра к сражениям: в последнем столкновении свита Дария убила собственного царя и оставила его тело в надежде на то, что. увидев труп главного врага, Александр успокоится. Разумеется, их надежда была напрасной. Если персы вступали в войну осмотрительно, рассчитывая на завладение преимуществом, греки шли воевать с радостью, ожидая заслужить честь, — и не знали, как остановиться.

Покорив все персидские земли, Александр двинулся на се- веро–восток, к Самарканду и Бухаре, затем повернул на юго- восток, через Гиндукуш и Афганское плоскогорье добравшись до Инда, пересек его и прошел через весь Пенджаб. И хотя он ставил себе целью отодвинуть линию обороны как можно восточнее, исключив любую угрозу со стороны племен Центральной и Южной Азии, Александр гонялся за иллюзией. Следуя тысячелетнему обычаю, народы степей и плоскогорий Центральной Азии просто отступали перед надвигавшейся угрозой и вновь возвращались на то же место, когда греческие отряды проходили мимо. Александру было просто не под силу обнести стеной половину мира и удержать другую половину за ее пределами.

В 325 году до н. э. Александр вместе с войском двинулся из Индии обратно в Персию и двумя годами позже умер в Вавилоне, по всей видимости, от тифа. Ему было всего 33 года. Хотя бесплодный натиск греков на Восток имел определенную стратегическую цель, ни Александр, ни его солдаты не видели ничего кроме боевых будней. Они продолжали сражаться, потому что не знали другой жизни. Когда в конце похода солдаты взбунтовались, они просили отпустить их домой — но только после того, как достигли земного предела.

После смерти Александра его семья, двор, военачальники, правители областей начали спор о том, кому из них отойдут захваченные земли. Приблизительно к 280 году до н. э. размер подконтрольных им территорий относительно стабилизировался, положив начало трем великим эллинистическим династиям. [6] Селевкиды подчинили огромный регион от Сирии до самого Инда; Птолемеи правили Египтом; Антигониды остались во главе Македонии, которая на тот момент включала, за незначительными исключениями, большую часть материковой Греции. Внутри этой обширной области несколько мелких территорий сохранились в качестве независимых царств. Поскольку македоняне не сумели захватить Элладу целиком, свою автономию удержали и несколько «старых» греческих государств. Хотя многие из них сохраняли верность демократическим институтам и выборному управлению, мир вокруг них изменился и ни один город уже не мог проводить внешнюю политику, игнорируя присутствие крупных и могущественных соседей.

Старые греческие города изменились и внутренне. Одной из важнейших мер Александра стало введение по всей империи единой валюты. Это серьезно подхлестнуло развитие торговли на огромной территории, города Средиземноморья получили прямой доступ к пшеничным житницам Египта и Леванта. Перевозка зерна по Средиземному морю сделалась одним из важнейших источников греческого экономического процветания, однако этот новый вид торговли, основанный на общей денежной единице, спровоцировал и серьезную поляризацию общества. Богатые получили еще больше возможностей накапливать богатство, для бедняков же доступ в этот денежный мир чаще всего оказывался закрытым. Богатство и бедность существовали и прежде, однако когда разница между ними стала столь велика, система круговой поруки, подразумевавшая участие людей в политическом управлении, коллективную военную службу, широкое распространение образования, развитое гражданское самосознание, — система, которая поддерживала жизнедеятельность демократий V века до н. э., — оказалась разрушенной.

Несмотря на все сказанное, малые греческие города–госу- дарства продолжали существовать и даже процветать в III и II веках до н. э. — но только объединяясь друг с другом в конфедерации. В южной Греции ведущими силами регионального значения стали Этолийский и Ахейский союзы. В союзных городах все свободные мужчины призывного возраста собирались на главном собрании раз в полгода, чтобы избрать на годичный срок первое должностное лицо, выполнявшее функции командующего объединенными войсками, и назначить делегатов в общий совет и комитет «апоклетов», ведавший повседневными делами союза. Историк Полибий примерно в 150 году до н. э. писал: «Нигде в такой степени и с такою строгою последовательностью, как в государственном устройстве ахеян, не были осуществлены равенство, свобода и вообще истинное народоправство… Устройство это быстро достигло поставленной заранее цели, ибо имело двоякую надежнейшую опору в равенстве и милосердии». Если бы не рост римского могущества, это открытое сотрудничество между греческими союзами могло бы процветать и дальше, а федерализм имел все шансы распространиться в качестве модели управления, вобравшей лучшие элементы полиса и империи.

Внутреннее устройство восточных царств эллинистического мира было совсем иным. Если в свое время Александр желал объединить греков и верхушку прежней Персидской империи в новую политическую и культурную элиту его потомки образовали правящие группы, оставшиеся исключительно греческими по составу Македоняне и другие участники завоевательных походов пустили корни в этом прекрасном новом мире, а волны переселенцев, прибывавших из Греции в его древние города, обнаруживали, что вне зависимости от статуса у себя на родине они оказывались в привилегированном положении по сравнению с новыми соседями — персами, месопотамцами, египтянами или финикийцами. Для огромной части мира греческая культура сделалась общественным эталоном, а греческий — общеобязательным языком.

(Большинство современных европейцев очень плохо представляют себе географию этой части мира. Самые западные греческие города на испанском побережье были отделены от Афин 1500 милями, и еще 3000 миль — от восточных поселений на реке Оке. Таким образом, общая протяженность эллинистического мира составляла около 4500 миль, что равно расстоянию от Эдинбурга до Катманду.)

Эллинистический мир стал моделью многих будущих культурно–государственных образований, в особенности европейских. Греческая культура приходила в новые области в войсковых обозах победителей и делалась определяющим мотивом местного цивилизационного процесса. Чтобы приобщиться к цивилизации, жителю эллинистического мира было необходимо приобщиться к чужеземной культуре — культуре завоевателей, которые, оседая на новом месте, платили за то, чтобы их сыновья обучались поэзии Гомера и Еврипида, музыке и арифметике, а также получали физическое воспитание. В эллинистическом мире гимнасий в конечном счете превратился в институт образования второй ступени, дающий дополнительные навыки мальчикам постарше — тем, кто уже прошел начальную, или элементарную, ступень. Ученые путешествовали между городами, что-бы набраться опыта друг у друга и найти новых учеников. Циркуляция знаний разносила греческие идеи, тексты и умонастроения по тысячам городов и поселений всей ойкумены. Афины, практически утратившие к тому времени политическое влияние, почитались как родина философии и ее знаменитого триумвирата: Сократа, Платона и Аристотеля. Важными оплотами учености становились и восточные города: главными центрами притяжения для образованных людей были малоазийский Пергам и приютившая знаменитую библиотеку и музей столица Птолемеев Александрия, однако выдающиеся философы эллинистического мира происходили из самых разных уголков: Самоса, Кипра, Афин, Родоса, Сирии, Малой Азии, Сицилии, Фессалии.

Эллинистический мир сохранил и распространил культуру классической Греции, но, как мы уже видели, сама эта культура была не лишена внутренних противоречий. Вдобавок новые поколения греческих мыслителей обнаруживали себя в ситуации, отличавшейся от ситуации их прославленных предшественников. Если Сократ и Платон спрашивали о том, как добродетельному человеку выстроить свою жизнь, как должен управляться город и как человеку быть хорошим гражданином, то в эллинистическую эпоху люди жили в городах, которые самоуправлялись лишь на словах — мысль о том, что полис и человеческая личность оба могут рассматриваться как целостные, автономные существа, перестала быть убедительной. Личность теперь существовала в мире, чьи пределы простирались далеко за ее физический и мысленный горизонт.

Следствием этой политической и географической трансформации стало сосредоточение мысли на новом предмете — жизни частного человека внутри универсальной культуры. Платоновская и аристотелевская концепция отвлеченного рассуждения как единственного пути к подлинному знанию продолжала оставаться отправной точкой для всех серьезных мыслителей, однако обстоятельства ее применения изменились. Философия разделилась на тех, кто, вслед за Эпикуром, рассматривал человека как отдельную единицу; и тех, кого вместе со стоиками прежде всего интересовало место человека в обществе и природа человека как универсальный феномен. Еще одна школа, которой дал рождение эллинистический мир, — школа неоплатонизма— интерпретировала платоновскую теорию идеальных форм как особый тип религиозной, или мистической, философии. Идеалом блага, справедливости и истины для неоплатоников выступало Единое—говоря иначе, божественный источник всего сущего, — а истина была доступна не только через разум, но и через откровение.

Через триста лет этим трем философским направлениям было суждено лечь в основу трех разных ответвлений христианской теологии (см. главу 5).

Эллинистическая ученость не ограничивалась философией. Люди, занимавшиеся инженерным делом, зодчеством, врачеванием, пытались взглянуть на свой труд с теоретической точки зрения, и наука стала крепнуть как занятие, довольно серьезно отличавшееся от философии. Евклидовы «Начала», появившиеся на свет около 300 года до н. э., были сводом накопленных к тому моменту математических знаний, в котором показывалось, как математические доказательства могут выводиться из определенного набора изначальных допущений, или аксиом. Архимед, живший в III веке до н. э. В греческом городе Сиракузы на Сицилии, прославился своими трудами по геометрии, оптике, астрономии, инженерному делу и гидростатике. В чем?то предвосхищая современного труженника прикладной науки, он использовал теоретические познания в разработке специальных рычажных и шкивных механизмов, поливальных машин и устройств для обороны города от осады. Аполлоний. Эратосфен, Гкппарх и множество других прославили себя новыми идеями в области математики, геометрии и астрономии.

Несмотря на этот теоретический интерес к природе, эллинистическое отношение к делам практическим довольно сильно отличалось от современного. Греческие благородные мужи избегали физических занятий, а общественный статус зарабатывали не практическими, а письменными произведениями, как, впрочем, и обучением детей богатых и влиятельных родителей. Вследствие этого почти все греческие ученые того времени были скорее наблюдателями, чем экспериментаторами. До практического вмешательства в мир природы, вынуждающего последний выдать свои секреты, оставалось еще 17 столетий.

Хотя греческая культура растеклась по огромной территории Евразии, на западе набирали силу две новых державы. Финикийский город Карфаген к III веку до н. э. обладал достаточным могуществом, чтобы поставить под свой контроль западную часть Средиземноморья, а Рим в 281 году до н. э. впервые вмешался в греческие дела, начав войну с эпирским царем Пирром. В 229 году до н. э. римские отряды пересекли Адриатическое море, чтобы высадиться в материковой Греции, а в 217, как свидетельствует Полибий, Агелай уже предостерегал делегатов, съехавшихся из разных греческих городов: «Если царь допустит только, чтобы поднимающиеся теперь с запада тучи надвинулись на Элладу, то следует сильно опасаться, как бы у всех нас не была отнята свобода мириться и воевать и вообще устраивать для себя взаимные развлечения…» Слова Агелая оставили без внимания, и римлян никто не остановил. Они ушли из Греции в 194 году до н. э., однако в 148 году после внутреннего переворота и последующей военной экспедиции римлян Македония потеряла остатки самостоятельности и превратилась в римскую провинцшо. В 146 году до н. э. власть Рима над Средиземноморьем, как восточным, так и западным, была укреплена уже не дипломатическими, а насильственными мерами — в тот год были разрушены города Карфаген и Коринф. Все следующее столетие римляне продвигались на восток, постепенно захватив весь эллинистический мир, кроме Египта. Клеопатра, последняя египетская царица, попыталась отстоять независимость своего государства, соблазнив сначала Юлия Цезаря, а затем Марка Антония, правителя Восточной Римской империи. Все ее усилия пошли крахом в 31 году до н. э. у мыса Акций, где Октавиан разгромил Антония и египетский флот Смерть Клеопатры в 30 году до н. э. стала формальным концом эпохи эллинизма.

Эллинистический мир

К 250 году до н. э. греческий мир охватывал эллинистические царства на востоке и старые греческие города и колонии на западе, простираясь от атлантического побережья до Гиндукуша

Эллинистическая культура не исчезла с приходом римлян. Наоборот, Римская империя превратилась в носителя и продолжателя греческих — или теперь уже греко–римских — культурных традиций, а также в источник их распространения в Центральной и Западной Европе. Восточная часть Римской империи не переставала быть греческой культурной зоной, по крайней мере на уровне правящей элиты, еще на протяжении семи веков. И даже когда в VIII веке арабские воины молниеносно покорили Ближний Восток, греческие тексты V?IV веков до н. э., прекрасно сохранившиеся и к тому же имеющие переводы на арамейский и персидский, обрели новую жизнь в руках мусульманских ценителей мудрости. Произведения Платона и Аристотеля стали частью канона арабского мира и именно арабским ученым предстояло в XII веке во второй раз познакомить Западную Европу с культурой классической Греции. Ее наследие никогда не исчезало и до нового открытия в эпоху европейского Ренессанса продолжало жить своей жизнью в эллинистической, римской, византийской и арабской культурах. От Александрии и Византии и от Кордовы и Гранады культурные новации, рожденные когда?то в Афинах, со временем были переняты народами Западной и Северной Европы.

В нашей исторической памяти классическая Греция живет как эпоха исключительного творческого взлета человеческого духа. Наука, философия, демократия, театр, мифология, эпическая поэзия, архитектура и скульптура впервые родились на свет или как минимум обрели новую жизнь на протяжении нескольких поколений. Все эти достижения кажутся как?то связанными с еще одним греческим новшеством — верой в человеческий разум и в людей как авторов собственной судьбы. Но когда мы смотрим пристальнее, то замечаем, что эта связь не всегда является такой однозначной, как мы хотели бы видеть. Произведения Платона и Аристотеля обычно представляются кульминацией, высшим выражением классической греческой мысли, однако платоновский акцент на абстрактной рациональности как единственном пути к истине и справедливости был для своего времени позицией спорной и во многом даже радикальной. Платон, следует помнить, не был первым. Греческое народовластие, драматургия, художество — все это создавалось не философами, рассуждающими абстрактно и рационально, а практиками и прагматиками, которые, отвечая на вызов, брошенный им меняющимся обществом, сумели проявить одновременно редкую решимость и редкое воображение. Как бы то ни было, именно произведения Платона сохранили для нас первейшую значимость и именно его видение оказалось доминирующим в культуре западной цивилизации.

Примечания:

6

Империю, созданную Александром, мы называем эллинисти ческим миром, чтобы отличить ее от предшествующего эллинского (греческого) мира, сердцем которого был регион Эгейского моря.