|
||||
|
Глава 16. Степанакерт. Обособленное государство Небольшая комната с голыми стенами и деревянными скамейками была освещена лампами дневного света. Если бы в углу не было металлической клетки от пола до потолка, ее можно было бы принять за классную комнату. В клетке в два ряда сидели под охраной молодые люди, а поодаль – Самвел Бабаян, невысокий мужчина с тонкими усиками и непроницаемым лицом. Бывшего командира вооруженных формирований карабахских армян судили за попытку убийства и государственную измену. Падение Бабаяна с высот власти было стремительным. Когда через пять лет после подписания соглашения 1994 года о перемирии с Азербайджаном его провозгласили армянским национальным героем, ему не было и тридцати. Занимая одновременно посты министра обороны и главнокомандующего в непризнанной Нагорно-карабахской республике, Бабаян был фактически господином и хозяином территории. Позднее, в конце 1999 года между ним и другими членами руководства развернулась острая борьба за власть, и его сместили со всех постов. Три месяца спустя, в марте 2000 года, когда избранный руководитель области Аркадий Гукасян возвращался ночью домой, его "мерседес" в центре Степанакерта был обстрелян двумя неизвестными. Гукасян был ранен в ноги, его водитель и охранник также получили ранения. Бабаяна и его людей арестовали и предъявили им обвинение в заговоре с целью убийства Гукасяна и захвата власти. И теперь, в октябре 2000 года, зал городского суда в Степанакерте каждый день заполнялся до отказа желающими присутствовать на процессе. Трое товарищей бывшего командующего, которым было предъявлено обвинение, отреклись от своего бывшего начальника и признали свою вину, но сам он отвергал все выдвинутые против него обвинения. Адвокат Бабаяна Жудекс Шакарян заявил, что признания его подзащитного были выбиты на допросах. Судебный процесс над Бабаяном стал событием, взорвавшим это маленькое замкнутое и скрытное общество,. Адвокаты, прокуроры, обвиняемые и свидетели – все были хорошо знакомы друг с другом. Обвинитель попросил одну из свидетельниц, врача, охарактеризовать свои отношения с главным обвиняемым. "Да, я троюродная сестра Бабаяна", – призналась та. После этого ее попросили назвать свой адрес. "Как вы получили эту квартиру?" – спросил обвинитель, пытаясь выяснить, не была ли она подарком Бабаяна. Раздача квартир была одним из способов, которыми он обеспечивал лояльность своих сторонников. А за стенами зала суда выяснялись все новые факты о Бабаяне. Перечень имущества, принадлежавшего ему и его семье и конфискованного во время ареста, включал восемь иностранных автомашин, в том числе "мерседес", БМВ и "лендровер"; две фермы: два дома: пять квартир; ювелирные украшения на сумму около сорока тысяч долларов США и шестьдесят тысяч долларов наличными (1). По мировым стандартам, это, может, и нельзя назвать несметными богатствами, но по меркам Нагорного Карабаха Бабаян был невообразимо богат. Бабаян и его семья сделали хорошие деньги и во время, и после войны. Во время войны богатство текло с "оккупированных территорий", откуда вывозилось и продавалось все, что там было, – главным образом в Иран. Мародеры не упускали ничего, будь то металлолом, заводское оборудование, медная проволока или потолочные перекрытия. Один мой приятель-армянин рассказывал, как однажды в июне, уже после войны, он ездил в разоренный Агдам и увидел там сцену, достойную фильмов Феллини: люди загружали несколько иранских грузовиков лепестками роз. Эти лепестки были собраны с тысяч розовых кустов, растущих на руинах опустошенного города, и иранцы покупали их на варенье. В мирное время Бабаян и его семья использовали экономическую изоляцию Нагорного Карабаха в своих интересах. Он основал компанию "Юпитер", которую зарегистрировал на имя жены, и, получив монополию на импорт сигарет и горючего, зарабатывал огромные деньги. Но дело не ограничивалось экономикой: "Нельзя было открыть киоск или работать школьным учителем без разрешения Бабаяна", – возмущался один из местных жителей. Все политические соперники были нейтрализованы. Вражда между Бабаяном и полевым командиром по кличке Вачо закончилась перестрелкой, после чего Вачо покинул Карабах. Всякий, кто оказывался на пути Бабаяна, рисковал оказаться в шушинской тюрьме и потом выкупать самого себя за огромную взятку. От одного отца семейства потребовали привести к Бабаяну любую из его дочерей-подростков. Он запретил дочкам выходить из дома, а сам бросился собирать выкуп в пять тысяч долларов. Эта часть биографии Бабаяна была самой отвратительной, но также и наиболее трудно доказуемой, потому что ни одна девушка в Степанакерте не стала бы открыто рассказывать о пристрастии Бабаяна к изнасилованию. Но мне рассказывали, что молодые женщины боялись выходить на улицу по вечерам, потому что Бабаян со своими друзьями, на манер Лаврентия Берии, медленно разъезжали по улицам на "мерседесе" в поисках "добычи". Некоторые родители отсылали своих дочерей в Ереван, чтобы избавить их от жадного взгляда Бабаяна; а некоторых детей прозывали "маленький Сямо". Отвратительный человек, но готовил ли он захват власти в марте 2000 года? Говорили, что если бы покушение на Гукасяна организовал Бабаян, признанный профессионал в военном деле, то уж оно бы не сорвалось. Болгарская журналистка Цветана Паскалева, большая сторонница Бабаяна, говорила, что когда она встречалась с ним перед самим арестом, все его мысли были заняты планами мирного восстановления политической карьеры.. Но большинство жителей Степанакерта, видимо, считали его виновным. "Если не он, то кто же?" – говорили люди. Ветеран карабахского движения Жанна Галстян заявила, что суд был логическим итогом его амбиций: "Самвел Бабаян перехватил у нас инициативу, он сделал людей рабами. Если бы не этот суд, все было бы напрасно". Бабаян явился наиболее ярким примером общего послевоенного феномена. Как и в Азербайджане, многие простые карабахские армяне считали себя преданными своими лидерами. Те, кто воевал по идейным убеждениям или потерял на войне сыновей и мужей, были жестоко разочарованы. Сета Мелконян, вдова армянского добровольца Монте Мелконяна, призналась мне, что ей тяжело возвращаться в Мартунинский район, где он командовал отрядом: "Я знаю семью, которая потеряла всех троих сыновей, троих молодых мужчин. Это была семья беженцев из Баку. Они приехали в Мартуни и потеряли троих сыновей. Один был женат, у него было двое детей, один из которых диабетик. У второго была невеста. Третий не был женат. И каждый раз, когда я вижу их мать, мне становится плохо. Что можно сказать матери? Это те, с кем я общаюсь, а ведь есть много других, кого я не знаю. Они думают: а стоила ли их жертва того, во имя чего они ее принесли?… Я знаю одну женщину, она работает уборщицей в [военном] штабе. По ее лицу видно, что она чувствует. Она потеряла дом; в ее дом попала ракета "Град". У нее погибли оба сына. Погиб ее зять. Что вы скажете этой женщине? У нее на руках шестеро внуков – а мимо проезжает человек на машине, которая стоит сто тысяч долларов!" (2) В армяно-азербайджанской войне стороны заплатили разную цену. Для Азербайджана этой ценой стала глубокая травма, вызванная потерей территорий и огромным наплывом беженцев; однако военное поражение имело один положительный побочный эффект: благодаря ему полевые командиры лишились амбиций. Несостоявшиеся бонапарты вроде Сурета Гусейнова и Рагима Газиева похоронили в Карабахе свою политическую и военную карьеру. Карабахские армяне торжествовали победу после подписания договора о прекращении огня в мае 1994 года, однако победа позволила военачальникам Армении контролировать мирную жизнь. В Армении самой влиятельной стала организация ветеранов войны "Еркрапа" – ее лидером был Вазген Саркисян. А в Карабахе люди продолжали зависеть от прихотей военных лидеров. Послевоенный армянский Карабах столкнулся с фундаментальной проблемой: какое будущее ожидает экономически изолированное и не признанное мировым сообществом маленькое государство в состоянии нерешенного спора с Азербайджаном? Какова будет цена длительного мира? Когда я встретился с Бабаяном в первый и единственный раз, спустя несколько недель, после того, как его сместили с должности командующего армией и за несколько недель до ареста, он показал, что начинает задумываться над этими вопросами. Внешне командующий скорее был похож на Марселя Пруста, чем на грозного военачальника: невысокий, подвижный, опрятно одетый, с блестящими черными усами. Вместе с тем меня удивило его разительное сходство (такой же рост, такой же тихий голос и возраст, и даже имя почти такое же) с другим знаменитым кавказским боевиком – чеченским полевым командиром Шамилем Басаевым. Как и у Басаева, тяжелый взгляд черных глаз выдавал в Бабаяне разрушителя человеческих судеб. Он на одном дыхании говорил о войне и мире. Он уверял, что, по его выражению, "четвертый раунд" войны может окончательно поставить Азербайджан на колени. "Если состоится четвертый раунд, он и станет решающим, и тогда нам не будет необходимости останавливать военные действия и садиться за стол переговоров. Если же мы снова остановимся, как это сделали в 1994 году, тогда мы снова забудем о существовании этой проблеме" (3). Однако он также хотел заключить договор с Азербайджаном. Возможно именно потому, что в течение нескольких лет он отвечал за слабую и изолированную экономику Нагорного Карабаха, Бабаян понимал, что экономическое развитие региона возможно только на пути торговли с восточным соседом: "Мы очень заинтересованы в азербайджанском рынке". Он добавил, что как человек, который отвоевал у противника территорию на полях сражений, мог бы первым отказаться от этих завоеваний за столом переговоров. Потом Бабаян неожиданно, но явно с желанием увидеть мою реакцию, бросил сенсационную фразу: "Ильхам Алиев хочет встретиться со мной в Париже", имея в виду сына и наследника президента Азербайджана. "Я пока еще не сказал "да". Бабаян так и не смог встретиться с Ильхамом Алиевым – если, конечно, предложение о такой встрече было реальностью, а не фантазией. Три недели спустя Бабаяна арестовали, а в феврале 2001 года он был приговорен к 14 годам тюрьмы за организацию покушения на Гукасяна. "Этот миф [о Бабаяне] мы поддерживали для внешнего мира. К сожалению, он не сработал". Аркадий Гукасян, избранный "президент" Нагорного Карабаха, полулежал на диване в своей резиденции. Спустя более полугода после покушения он все еще хромал, и нога у него все еще была забинтована. Гукасян – бывший журналист, но внешне – круглая лысеющая голова, аккуратные усики и веселое лицо – больше похож на управляющего банком. Он пришел к власти в Нагорном Карабахе в результате выборов в 1997 года, после того, как Роберт Кочарян был назначен премьер-министром Армении и переехал в Ереван. Мне было интересно услышать от него, для чего он поощрял культ героя войны Самвела Бабаяна, впоследствии ставшего его личным врагом. "Многие люди повинны в том, что он превратился в того, кем стал", – признал Гукасян (4). Быть руководителем непризнанного государства – незавидная работа. Ни одна страна – даже Армения – не признала независимость Нагорного Карабаха. Это означает, что никто не приглашает тебя на международные встречи. Организация Объединенных Наций не отвечает на твои письма. Когда ты посещаешь иностранное посольство, тебя принимает не посол, а первый секретарь. Руководители Карабаха настаивают, что государственность определяется историей, а не международными резолюциями. Холеный премьер-министр непризнанного государства Анушаван Даниэлян, приехавший в Карабах из Крыма, – другой полунезависимой постсоветской области – задавался вопросом, когда начинается и кончается история. "Разве есть что-либо в международном праве, говорящее, что события семидесятилетней давности – это не история, а десятилетней давности – история?" – риторически спрашивал он (5). Иными словами, почему статус Нагорного Карабаха в составе Азербайджана до 1988 года более юридически состоятелен, чем его статус в последние 10 лет? Гукасян утверждал, что судебный процесс по делу Бабаяна стал своего рода "экзаменом", который должен был показать, как "в Карабахе развивается новое общество". Он настаивал на том, что Нагорный Карабах превращается в государство, независимо от того, что думает внешний мир. Не признанная внешним миром Нагорно-Карабахская Республика наслаждается если не содержанием, то, по крайней мере, формой государственности. На фасаде президентской резиденции на бывшей площади Ленина вычеканен огромный герб, а на флагштоке реет флаг Нагорного Карабаха – армянский красно-сине-оранжевый триколор, где с правой стороны изображено подобие лестницы с зигзагообразными ступеньками. На столах у членов правительства теперь стоят чернильницы с символикой Нагорного Карабаха. В блокнотах на каждом листе вытиснена надпись "Нагорно-Карабахская Республика". И каждый год 2 сентября с помпой отмечается "День независимости". Эта риторика самопровозглашения ставит Нагорный Карабах в ряд с другими четырьмя непризнанными мини-государствами на территории бывшего Советского Союза. Это странный клуб из пяти претендующих на государственность образований, возникших из бывших автономных областей Советского Союза, которые в 1991 году отказались принять условия, предложенные им при разъединении страны на пятнадцать государств – бывших республик СССР. Все пять несостоявшихся государств фактически отделились от своих "родителей" и потом скатились в хаос анархии или войны. В 2000 году ни одно из них не было удовлетворено своим положением. В Чечне вспыхнула вторая война с Москвой. Абхазия и Южная Осетия политически отделились от Грузии, но были крайне бедны и находились в изоляции, как и Приднестровье – область, отколовшаяся от Молдовы. Среди пяти отколовшихся областей Нагорный Карабах находился в наименее бедственном положении, в основном потому, что объявленная им независимость была, собственно, дымовой завесой. На бытовом уровне Карабах стал провинцией Армении. Карабахские армяне получили право использовать армянские паспорта, местной валютой стал армянский драм. Бюджет Карабаха поддерживается безвозмездными кредитами, предоставляемыми министерством финансов Армении. На международном уровне Нагорный Карабах, как и Чечня, оставался изгоем,. Ни один из принятых им законов и ни одна организация не признавались за пределами его границ, и на его территорию не ступала нога иностранного дипломата, за исключением тех случаев, когда официальные лица прибывали сюда с миротворческой миссией. Фактически подобное положение вещей стало стимулом для превращения Карабаха в неконтролируемую страну. Ходили слухи – в них легко поверить, но трудно проверить, – что Карабах активно пользовался своей репутацией международной "черной дыры".. Военные атташе допускали, что, возможно, именно там складировались излишки российского вооружения, превышавшие квоты, предусмотренные соглашением об обычных вооружениях в Европе. Азербайджанцы утверждали, что Карабах стал перевалочным пунктом для контрабанды наркотиков. Когда лидер курдских сепаратистов Абдулла Оджалан пустился в бега, ходили слухи, что он направился в Карабах. Слухи не подтвердились, но логично предположить, что Нагорный Карабах был единственным местом на земле, где он мог найти убежище от международного правосудия. Чья в этом вина? Конечно, карабахцев. Но возможно, и наша тоже. Международная изоляция лишь способствует формированию осадного менталитета и оставляет поле для деятельности тех (особенно в армянской диаспоре), кто хотел бы вложить деньги скорее в миф о Нагорном Карабахе, чем в его реальность. "Извини, что я это говорю, Том, – сказал Валерий. – Но мне кажется, что мы дураки и азербайджанцы тоже дураки". Валерий возил меня по Карабаху на своем такси – кофейного цвета "Жигулях". Он был весел и невозмутим и ехал так медленно, убаюкивая, что у нас было достаточно времени, чтобы насладиться красотой окрестных лесов и поговорить на многие темы. Валерий когда-то работал в Баку, у него были друзья-азербайджанцы, и у него остались самые теплые воспоминания о жизни в советские времена. Мы часто в шутку повторяли, что вот если бы сейчас поехать прямиком через линию фронта, то уже через четыре часа можно было бы оказаться в Баку и провести приятный вечер на берегу Каспийского моря. Он держал в машине любимую кассету с азербайджанской музыкой, но пленка оказалась такой старой и заезженной, что вместо пения слышался сдавленный стон. Валерий не хотел, чтобы Нагорный Карабах снова стал частью Азербайджана, однако он с удовольствием повернул бы стрелки часов назад и вернулся во времена Советского Союза, когда все жили в одном большом государстве и прекрасно ладили друг с другом. Лично он считал, что сложившаяся сейчас ситуация крайне запутана и найти выход из нее – задача не по силам маленьким людям вроде него. Мы направлялись в город Мардакерт вместе с двумя моими друзьями-армянами и должны были там встретиться с человеком, который был на тридцать лет моложе Валерия, но, как и он,, не испытывал к азербайджанцам вражды. На посту у военной базы в Мардакерте к нам подошел Рубен, высокий худой новобранец лет девятнадцати. Он приехал из Еревана и проходил военную службу здесь, в Карабахе, на линии фронта. Тот факт, что призывники из Армении служат в Нагорном Карабахе, подчеркивает, насколько полно объединены обе территории. Мы угостили Рубена в кафе недалеко от базы. Мы привезли ему деньги и несколько писем от родных в Армении, а также блок сигарет, чтобы ему было чем скрасить смертную скуку будней патрульной службы. Солдатам в то время платили одну-две тысячи драмов (примерно два-четыре доллара) в месяц; увольнительных у них не было и есть им тоже было почти нечего. Они использовали свое боевое оружие в основном для того, чтобы подстрелить змею или бродячую собаку, которых они потом жарили и ели. Рубен рассказал нам, что на линии фронта есть участок, где расстояние между окопами с обеих сторон границы всего тридцать-сорок метров. Когда поблизости нет офицеров, армянские призывники общаются с азербайджанскими. Они стреляют в воздух или кричат: "Мулла!", или азербайджанцы кричат: "Вазген!". Потом, в точности как на Западном фронте под Рождество 1914 года, они встречаются посередине, на ничейной полосе. О чем они говорят? "Мы просто встречаемся, обмениваемся сигаретами и говорим друг другу: "Мы не враги, мы все одинаковые, мы друзья". Валерий одобряет это. Пока мы ждали Рубена, коренастая женщина в камуфляже с короткой стрижкой внимательно оглядела нас с ног до головы и сказала с акцентом жительницы тихоокеанского побережья США: "Хелло!". Позднее мы зашли к Ани, единственной американке, живущей в Мардакерте. Ани тараторила без перерыва: было понятно, что она рада пообщаться с людьми, говорящими на английском. Она жила в одноэтажном домике с некрашеным деревянным полом и металлической кроватью в углу. Дом отапливался дровяной печкой, а воду надо было брать из колодца, Она сказала, что даже и не помнит, сколько раз ее обворовывали. Армянская диаспора проявляет огромный интерес к Нагорному Карабаху. Чем чаще живущие за границей армяне слышали о коррупции и плохом руководстве в Армении, тем больше надежд они возлагали на Карабах. Они добились того, что конгресс США выделил Карабаху помощь в размере 20 миллионов долларов. В области есть школы, больницы и водяные насосы, которые финансируют армяне из Уотертауна или Бейрута. Асфальтовое шоссе из Армении в Карабах с дорожными знаками, ограждениями и разметкой – лучшая трасса на Кавказе; она обошлась в десять миллионов долларов, выделенных фондом "Айастан", который финансируется армянской диаспорой. Гуманитарную помощь и пропагандистскую поддержку Карабаху оказывает также организация "Christian Solidarity Worldwide" и ее президент, английская баронесса Кэролайн Кокс. Все эти друзья Карабаха работают, стараясь вытащить людей из нищеты, помогая детям и ухаживая за больными. Но их представление о Нагорном Карабахе как об осажденном врагами оплоте христиан трудно принять. Ведь в конце концов, они поддерживали карабахцев, занимавших жесткую позицию в споре с Азербайджаном, не задумываясь о возможных последствиях. Возможно, они увидели в Карабахе место, где можно начать историю заново, с нулевого года, в "свободной от турок зоне". Валерий со своими записями азербайджанской музыки и бакинскими друзьями не вписывались в такую картину мира. Как и Рубен, обменивающийся сигаретами с азербайджанскими солдатами на линии фронта. А также, как оказалось, многие соседи Ани в Мардакерте. К чести Ани, надо сказать, что она была одной из, наверное, полудюжины американских армян, которым хватило смелости, следуя своим убеждениям, приехать жить в Карабах. Реальная жизнь превратила ее в армянского Дон-Кихота. Она пытается перенести на идеализированную почву свои представления об армянской солидарности – лишь для того, чтобы они разбились вдребезги, столкнувшись с реальностью постсоветской армянской провинции. Мы спросили у Ани, зачем она приехала в Карабах. "Я увидела во всем этом продолжение геноцида", – ответила она. Ани добровольцем приехала в Мардакерт восемь лет назад по приглашению Монте Мелконяна, с которым она училась вместе в университете Беркли. "Никогда не видела войны, никогда не видела похорон, никогда не видела покойников", – тараторила Ани. Она гордо показала нам свой крестик, выплавленный из двух пуль, – подарок семьи ее погибшего товарища. "Одна моя подруга, увидев этот крестик, очень рассердилась и велела снять, но я ей сказала: "Бог тоже сражается за свободу". Домик Ани оказался своеобразной выставкой фотографий, на которых была запечатлена ее борьба за решение "армянского вопроса". Вот демонстрации – она участвовала в их проведении, чтобы добиться признания геноцида армян. А вот она объезжает деревушки в Кении со своей передвижной выставкой, посвященной геноциду. Она даже пыталась – безуспешно – убедить армян наладить контакты с американскими индейцами и другими угнетенными народами. "Я выступала в Нью-Йорке 24 апреля [в день Геноцида] и сказала, что нам нужно пригласить на нашу церемонию американских индейцев. Ведь они, как и армяне, потеряли земли своих предков". Ани была феминисткой и единственной женщиной в Мардакерте, водившей машину. Она пыталась обучать девочек рисованию и фотографии, но многие родители запрещали своим дочерям посещать ее занятия. Она испортила отношения со всеми – полицией, священником, местными властями. Она ввязалась в долгую тяжбу с командованием военной базы. После того, как ее уволили из армии, она осталась работать в гарнизоне как частное лицо и подала в суд на одного из командиров за сексуальные домогательства. По словам Ани, есть множество проблем с изнасилованиями и попытками изнасилования. Другой ее заботой стала борьба с расхищением гуманитарной помощи. Большая ее часть, поступающая от армянской диаспоры, разворовывалась или доставалась семьям тех, кто занимался распределением. "Я помогаю раздавать гуманитарную помощь из рук в руки, – говорит Ани, – американцы присылают вещи и обувь прямо мне – ведь они знают, что здесь у меня нет родственников". Я думал: как долго сумеет Ани продержаться в Мардакерте, пытаясь воплотить свою мечту о Нагорном Карабаха, который упрямо не желает следовать ее правилам и продолжает жить по своим? Мне показалось, что она, пожалуй, рано или поздно сдастся и вернется домой в Америку. "Если ты им не нравишься, то считай ты не на их стороне, они закрывают перед тобой двери и хотят от тебя избавиться, – устало сказала она. – Я могу прожить здесь всю свою жизнь и все равно быть для них чужой". Этот странный край, одновременно привлекательный и неприветливый, сам творит свое странное будущее. Примечания 1. Radio Free Europe/Radio Liberty, Armenian Service, 25 September 2000. 2. Интервью с Мелконяном 7 мая 2000 г. 3. Интервью с Бабаяном 27 февраля 2000 г. 4. Интервью с Гукасяном 10 октября 2000 г. 5. Интервью с Даниэляном 16 мая 2000 г. |
|
||