Глава 12. Шуша. Последняя цитадель

На скале, над дорогой, серпантином поднимающейся от Степанакерта до Шуши, установлен монумент победы. Это тот самый танк Т-72, из которого в полдень 8 мая 1992 года, в самый разгар боя, выбросило Гагика Авшаряна. После того, как армяне одержали победу в войне за Карабах, они восстановили сгоревший танк, выкрасили его в защитный цвет и поместили на горе, выведя белой краской номер на броне: 442. Танковая пушка нацелена на Шушу.

Спустя восемь лет и один день, 9 мая 2000 года, армянский Нагорный Карабах праздновал свой День Победы. Праздничные мероприятия на пути к высокогорной цитадели состоялись в трех пунктах, которые стали как бы остановками своеобразного крестового хода, начавшегося у танка-памятника и закончившегося в церкви Казанчецоц, где отслужили благодарственный молебен.

Башня танка была усыпана красными и белыми гвоздиками. Члены семей героев стояли рядом. Из трех членов экипажа танка номер 442 выжил только Гагик, командир. Рядом с ним стояли Стелла, вдова механика-водителя Ашота, и Ованес, его десятилетний сын. Стелла выглядела бледной, потерянной и неправдоподобно юной. Бабушка наводчика Шагена, с черным покрывалом на голове, комкала в руке платочек. Оплакивая своего погибшего внука, она начала горестно причитать, а потом завыла в голос, стуча кулаками по корпусу танка.

Вдруг скорбящие родственники оказались в центре официальной церемонии. Построившийся у подножия мемориала духовой оркестр грянул военный марш, череда высокопоставленных гостей потянулась вверх по лестнице. Облаченный в высокий черный клобук архиепископ Карабахский Паркев, военные чины в парадной форме и премьер-министр в щеголеватом сером костюме по очереди возложили к монументу цветы. Уже через несколько минут оркестранты спешили к своему автобусу. Колонна машин с ревом унеслась по направлению к Шуше, где состоялась очередная церемония: в нижней части города был открыт памятник герою Великой Отечественной войны летчику-истребителю Нельсону Степаняну.

Конечным пунктом нашего похода стала возведенная в 1887 году церковь Казанчецоц, которая была одной из крупнейших армянских церквей в мире и символом процветания армянской буржуазии в Шуше. Закрытая при коммунистическом режиме, она была восстановлена после 1992 года. Сейчас она, облицованная белым известняком, как и прежде сверкает девственной белизной, гордо возвышаясь над городскими руинами. Внутри храма было гулко и безлико. Архиепископ Паркев, импозантный в своем высоком черном клобуке, пророкотал армянскую литургию, которую сопровождало пение хора, эхом отскакивавшее от стен. Отдав дань памяти павшим в недавней войне с Азербайджаном и в Великой Отечественной войне и получив благословение, присутствующие могли спуститься в Степанакерт, где на футбольном стадионе готовился поп-концерт.

Шушу называли "Карабахским Иерусалимом". Владеюший городом контролирует не только стратегически важную цитадель в самом сердце анклава, но и место, имеющее историческое значение. О Шуше говорят как о колыбели азербайджанской музыкальной культуры и поэзии, из которой вышли такие поэты, как Вагиф и Натеван. Потеря Шуши в 1992 году для культурной жизни Азербайджана стала жесточайшим ударом. Один бакинский интеллигент сказал мне: "Когда до нас дошла эта весть, я и многие мои друзья просто рыдали".

А вот для армян Шуша стала скорее неутихающей болью. Когда смотришь на одинокую колокольню храма Казанчецоц, которая высится над развалинами, в голову невольно приходит мысль, что Шуша теперь скорее символ, чем живой город, который люди хотели бы назвать своим домом. Задолго до описанных событий, в 1920 году, Шуша была крупным армянским торговым городом. В недавнем прошлом армяне, выступая в роли современных крестоносцев, приходили сюда либо поживиться чужим добром, либо помолиться святым местам, но никто не хотел здесь жить. Думаю, что армяне, с которыми мы стояли плечом к плечу во время празднования Дня Победы, не столько ликовали по поводу того, что Шуша снова стала армянской цитаделью, сколько радовались уничтожению Шуши, важного стратегического оплота азербайджанской армии. Ведь сохранение контроля над горной цитаделью является гарантией их безопасности, и едва ли кто-нибудь из армян смирится с возвращением в Шушу азербайджанского населения после окончательного заключения мира (1).

Вечером шушинского Дня Победы меня пригласили на обед в Степанакерт. В старом двухэтажном доме в центре города собрались представители всех слоев карабахского армянского общества. Женщины заняли одну половину длинного стола – поближе к кухне, мужчины – другую. На столе лежали пучки тархуна и реган, на горячее подавали горную дичь – оленину и зайчатину.

Эти армяне сильно отличались от армян из Армении. Карабахские армяне – это горцы, славящиеся своим гостеприимством и любовью к выпивке. К армянам, населяющим равнины, они относятся настороженно, а те, в свою очередь, зачастую называют их ишаками за упрямство. Равнинные армяне с трудом понимают сочный карабахский диалект, где ударение падает иначе, ближе к концу слова, и который пестрит персидскими, турецкими и русскими словами. За ужином многие гости общались по-русски – привычка, приобретенная за годы жизни в советском Азербайджане, и результат традиционных связей с Россией. В Степанакерте мне кто-то сказал: "Мы, карабахцы, ненавидим армян. Мы любим русских и персов, а армян ненавидим". Шутка, конечно. Но с долей истины.

Среди армян распространено мнение, что Карабах – последний оплот христианства перед лицом исламского Востока. Это и привело к тому, что держать в руках оружие стало для жителей Карабаха делом таким же привычным, как для шотландцев в Великобритании. В числе родившихся здесь советских военачальников-армян два маршала Советского Союза, несколько Героев Советского Союза, среди которых Нельсон Степанян, и даже – хотя до моря и далеко – советский адмирал Иван (Ованес) Исаков. А еще раньше Карабах подарил миру генерала российской царской армии Валериана Мадатова, сражавшегося против Наполеона, и Рустама, воевавшего на стороне французов и служившего у Наполеона денщиком.

Карабахцы настолько увлеклись почитанием своих славных военных традиций, что записали себе в земляки великого маршала наполеоновской армии и короля Неаполитанского Иоахима Мюрата. Мне все уши прожужжали о том, будто Мюрат – армянин по происхождению и родился в карабахской деревне Кяркиджахан. Но это миф. Биографы Мюрата утверждают, что тот в действительности сын хозяина постоялого двора из центральной французской провинции Гиень. Курбан Саид, автор великого кавказского романа "Али и Нино", вообще-то побывал здесь раньше меня. Его герой, посетив Шушу еще в 1914 году, делится своими наблюдениями: "[местная знать] дни напролет сидит на ступеньках крылечек, покуривая трубки и обсуждая, сколько раз Российская Империя, да и сам царь были спасены карабахскими генералами, и какая ужасная участь постигнет россиян, если карабахцы бросят их на произвол судьбы" (2).

Большой неожиданностью для армян должен стать тот факт, что карабахские азербайджанцы, оказывается, тоже отличные воины. После того, как провинция в 1805 году вошла в состав Российской империи, знаменитые карабахские скакуны носили азербайджанских всадников Карабахского полка, одного из четырех мусульманских полков русской армии. На первый взгляд кажется удивительным, что азербайджанцы сражались в рядах русской армии против Оттоманской империи. Но они были шиитами, выступавшими против суннитов – таков результат великого раскола в исламе (3). В 1829 году Александр Пушкин воочию увидел "Карабахский полк" в деле под Карсом, когда тот вернулся в лагерь с восемью турецкими знаменами. Он даже посвятил стихотворение юному воину Фархад-Беку, адъютанту командира полка:

Не пленяйся бранной славой,

О, красавец молодой!

Не бросайся в бой кровавый

С карабахскою толпой! (4)

О широте и щедрости натуры карабахцев гораздо лучше свидетельствует разнообразие блюд, которыми меня угощали за ужином в Степанакерте, чем начищенная броня отремонтированного танка или восстановленная церковь Казанчецоц. Карабах был точкой соприкосновения христианского и мусульманского миров, местом встречи армян, азербайджанцев, персов и русских. Нет нужды напоминать об этом старшему поколению. В 1924 году армянский ученый Степан Лисициан провел детальное этнографическое исследование только что образованной Нагорно-Карабахской автономной области. Этот труд, который он предложил напечатать в Баку, так и не был опубликован при его жизни, скорее всего потому, что высказанные в нем идеи расходились с советской концепцией о том, что такое Нагорный Карабах.

Но работа Лисициана вовсе не является националистической. Напротив, его приводит в восхищение гибридная культура Карабаха:

"Продолжительное соседство равнинных районов (Карабах и Мугань) и горных плато (горный Курдистан) с тюркско-татарскими племенами, вековая политическая зависимость от верховной власти персидских шахов, постоянное общение с тюркскими родовыми старейшинами (нередко имели место случаи заключения брачных союзов между ними и семьями меликов, местных князей) – все это привело к усилению турецко-иранского влияния не только на местную феодальную знать, но и на прочие слои армянского населения Карабаха. Это проявлялось и во всеобщей образованности (особенно среди мужского населения), и в распространении тюркского языка, и в обычае давать детям мусульманские имена и обучаться музыке в тюркско-иранских традициях, и в том, что положение женщины становилось все более бесправным и униженным, и в отдельных случаях полигамии (как в семье меликов Шахназарянов), и в том, что вполне допускалось взять в дом вторую жену, если первый брак оказался бесплодным, и тому подобные вещи. К великому сожалению, важнейшие вехи взаимодействия армянской и тюркско-азербайджанской культур так и остались до конца не исследованными" (5).

За столом, накрытым по случаю Дня Победы, по правую руку от меня сидел старик с орлиным профилем, чьи щеки обрамляли седые бакенбарды. Он рассказал мне, что вот уже семьдесят лет живет в этом городе, еще с тех пор, когда это была небольшая деревушка. Наверное, трудно себе даже представить, как все тут изменилось за это время, заметил я. "Изменилось, прежде всего, то, – лаконично сказал старик, – что раньше здесь жило много азербайджанцев, а теперь их нет".

В разгар трапезы мой сосед поднялся с места и произнес тост, держа в руках рюмку тутовки – местной жгучей, но сладкой тутовой водки. Начал он, к моему удовольствию, по-русски, потом плавно перешел на сочный карабахский диалект, а затем на певучий язык, в котором я, к своему изумлению, узнал азербайджанский. Я уловил несколько раз повторенное слово "Агдам", и пришел к заключению, что он рассказывает забавную историю про свою поездку, еще в советские времена, в горком партии Агдама. Во время рассказа сидевшие за столом старики, прекрасно знавшие азербайджанский язык, хохотали до слез. А молодежь, не понимавшая ни слова, только переглядывалась и сконфуженно улыбалась.

Все лучшее и все худшее, что сплелось в истории Нагорного Карабаха, особенно ярко проявилось в истории Шуши. Взаимному процветанию и прогрессу положил конец разрушительный ген нигилизма, проявившийся в обеих общинах, уничтожавших все самое ценное и у противников, и у себя самих. В некотором смысле, развалины Шуши – это свидетельство непримиримого отношения обоих сообществ к наследию друг друга.

История города берет свое начало в 1740-х годах, когда Панах-хан, глава азербайджанского рода Джаванширов, сделал попытку стать правителем Карабаха. Персы и турки в то время уже сдали свои позиции, а русские еще не посягнули на Кавказ. Панах-хан возвел ряд крепостей, чтобы утвердиться в звании хана Карабахского. Он еще больше укрепил свое положение, женив сына на дочери Шахназара из Варанды, одного из пяти армянских меликов, или князей. В 1750 году Панах-хан построил крепость Шуша. Отвесные скалы с южной стороны обеспечивали естественную защиту, и в новых крепостных стенах достаточно было всего двух ворот.

В годы правления преемника Панах-хана, Ибрагим-хана, начался бурный расцвет города. Здесь в 1750 году обосновался азербайджанский поэт и политический деятель Вагиф, который стал придворным поэтом и великим везирем Ибрагима. Вагиф был убит в конце продолжительной войны с Персией 1795-1797 годов, в ходе которой персидский шах Ага Мухаммед-хан был также убит в Шуше. В мае 1805 года Ибрагим-хан начал переговоры с Россией об условиях капитуляции. Он сохранил в основном свою власть, но обязался прекратить любые отношения с другими державами и ежегодно выплачивать России дань в размере восьми тысяч золотых монет.

Последовавшие Гулистанское и Туркманчайское мирные соглашения, заключенные, соответственно, в 1813 и 1828 годах, усилили контроль России над Карабахским ханством. Последний хан, Мехти Кулу-хан, в 1822 году был вынужден бежать в Иран.

В девятнадцатом веке Шуша была одним из крупнейших городов на Кавказе, превосходящим размерами и богатством Баку и Ереван. Здесь, на пересечении множества караванных путей, находилось десять караван-сараев. Славилась Шуша своими шелками, мощеными улицами, большими каменными особняками, яркими узорчатыми коврами и чистокровными скакунами. В 1824 году сюда заехал по пути из Ирана Джордж Кеппел, граф Албемарль, который возвращался из Индии в Англию и пересек "черные и неприступные горы плодородной провинции Карабах". "Шиша" произвела на него большое впечатление. "Город построен на склоне высокой скалистой горы. Склон настолько крут, что кажется, будто дома подвешены к нему наподобие птичьих клеток. Я два часа карабкался наверх, пока достиг вершины" (6).

Кеппел насчитал в городе две тысячи домов. Три четверти их обитателей были азербайджанцы и одна четверть – армяне. "Язык представляет собой диалект турецкого, но местные жители, за исключением армян, прекрасно говорят и пишут на персидском. Торговлей занимаются преимущественно армяне, которые ведут дела с городами Шеки, Нахичевань, Хой и Тебриз" (7).

Этот город был настоящей кузницей талантов. Среди армян преобладали строители и архитекторы. Два армянских скульптора, выходцы из Шуши Степан Агаджанян и Акоп Гурджян снискали себе славу в Париже. Для азербайджанцев Шуша была "консерваторией Кавказа" и средоточием их музыкальных традиций. Самая известная азербайджанская поэтесса Натеван была дочерью последнего хана Мехти Кулу. Здесь родились Узеир Хаджибеков и один из первых азербайджанских писателей двадцатого века Юсиф Везир Чеменземинли. Тем не менее, благополучие Шуши зависело от покровительства России. В 1905 году город пал жертвой ожесточенной армяно-татарской войны. Британский журналист и писатель Луиджи Виллари описывает, как она закончилась:

"2-го числа [сентября] мусульманские военачальники послали к армянам гонца, и в русской православной церкви наконец-то состоялись мирные переговоры. Татары и армяне прилюдно заключили друг друга в объятия и поклялись в вечной дружбе – до поры до времени. Состоялся обмен пленными, – как и подобает цивилизованным противникам. Число убитых и раненых достигало 300 человек, из которых две трети составляли татары, поскольку армяне были лучше вооружены и находились в более выгодном стратегическом положении. Ущерб оценивался в сумму от 4 до 5 миллионов рублей. [Русские] воинские части численностью в 350 человек, казалось, ничего не предпринимали в разгар военных действий, зато любезно предоставили военный оркестр для торжеств по случаю примирения" (8).

Еще дважды Шуша подвергалась разграблению, и ее былому величию пришел конец. В марте 1920 года, когда город был взят азербайджанской армией, армянский квартал был сожжен и около пятисот армян убито. В советскую эпоху численность населения в городе, где ранее проживало сорок тысяч человек, сократилась вдвое. А затем, в мае 1992 года, уже сами армяне разрушили Шушу до основания.

И армяне, и азербайджанцы сделали все возможное, чтобы уничтожить культурное наследие противной стороны. В 1992 году азербайджанцы устроили в церкви Казанчецоц склад ракет для установок "Град". Они выбросили из храма все каменные скульптуры и продали большой бронзовый колокол. В декабре 1992 года некий армянский чиновник сообщил, что обнаружил этот колокол на рынке в украинском городе Донецк. Он выкупил святыню за три миллиона рублей и отправил ее назад в Армению (9).

Захватив город, армяне в отместку демонтировали и продали бронзовые бюсты трех азербайджанских музыкантов и поэтов, уроженцев Шуши, причем и эти реликвии были чудом спасены, на сей раз благодаря скупщику металлолома в Тбилиси. Я видел эти три бронзовых бюста – в плачевном состоянии, со следами от пуль, они валялись во дворе штаб-квартиры Красного Креста в Баку: поэтесса Натеван с покрытой платком головой, держащая книгу в руке с отбитым большим пальцем; композитор Гаджибеков, испещренный пулями, в двубортном пиджаке и сломанных очках, и знаменитый певец Бюль-Бюль, похожий на мыслителя..с выпуклым бронзовым лбом.

Но если бы не усилия горстки храбрых армян, потери могли быть значительно больше. Армянский художник Мгер Габриелян рассказывал мне, как он вернулся в свой родной город после его взятия утром 9 мая 1992 года и с ужасом увидел, что вандалы и мародеры сравнивают его с землей. Мгер и несколько его друзей встали перед одной из двух городских мечетей девятнадцатого века, чтобы остановить ватагу юнцов, собравшихся стрелять по фасаду здания из пушки бронетранспортера.

Храбрецы забаррикадировались в городском музее и в течение нескольких дней держали там осаду, чтобы предотвратить разграбление коллекции ковров, утвари и картин. У Мгера, как представителя армянского меньшинства большого азербайджанского города, было много друзей-азербайджанцев. Он убеждал меня, что уничтожение Шуши для него стало такой же личной утратой, как и для них. "Я знаю, для них это большое горе, но и для нас тоже. Лично я не ощущаю себя в этом городе победителем. Потому что город как таковой мертв" (10).

Мне не верится, что Шуша когда-нибудь вернется к былому величию. В 2000 году она была фактически городом-призраком. Большинство ее двухтысячного населения составляли беженцы, которые приехали сюда только потому, что им негде было больше жить. Я видел нищету в их глазах. Возле верхней мечети, хотя и уцелевшей, но запустелой, я впервые за все время пребывания в Нагорном Карабахе встретил попрошаек: ко мне пристали двое ребятишек, прося милостыню. Единственным знаменитым армянином, выполнившим свои обещания в отношении Шуши, стал местный архиепископ Паркев. Он поселился здесь в 1992 году, спустя всего несколько дней после взятия города, и сразу начал сбор средств на восстановление городских храмов. Но, похоже, немногие разделяют его энтузиазм по поводу восстановления Шуши.

"Многие вернулись бы сюда, если бы мы нашли для них работу, – говорил мне Паркев. – Мы уже открыли торговлю чаем и ювелирное дело. Есть предложение по созданию производства варенья, которое даст нам тридцать-сорок рабочих мест. Но нам нужны деньги на восстановление зданий". Этот разговор состоялся через три дня после Дня Победы. Мы сидели в его рабочем кабинете в Шуше. У архиепископа пронзительные умные глаза, темпераментная речь и такая окладистая черная борода, что в ней, верно, птички могли бы вить гнезда. О нем ходит молва как о человеке, пользующемся в Карабахе непререкаемым авторитетом. Он часто вступал в дискуссии с политиками как выразитель чаяний простых людей. Похоже, он не только духовный лидер области, но и инициатор развития малого бизнеса в Шуше (11).

Архиепископ рассказал, что впервые приехал в Карабах весной 1989 года, когда администрация Аркадия Вольского дала разрешение на возобновление церковной деятельности. В начале двадцатого века на территории Карабаха было 118 церквей и 12 монастырей, но после 1930 года их закрыли, а всех священнослужителей либо сослали, либо посадили, либо расстреляли. Он поставил перед собой задачу начать возрождение Армянской Апостольской Церкви в Карабахе. Я поинтересовался, можно ли быть армянином, но не христианином. "Нет, невозможно, – ответил Паркев, – быть армянином и быть христианином – это одно и то же".

Судя по рассказам архиепископа, христианство в Армении было скорее коллективным символом национальной идентичности и непокорности, чем духовным кредо. Паркев всегда находился в гуще событий. Он рассказал, как однажды ноябрьской ночью 1991 года в Степанакерте он вошел к себе в спальню. А через несколько минут ракета, выпущенная из Шуши, попала в комнату, из которой он только что вышел, и все было уничтожено пожаром.

Паркев говорил, что когда вечером 8 мая 1992 года захлебнулась первая атака армян на крепость Шуша, именно он разгадал суть проблемы и предложил ее решение. Дело, по его мнению, было в том, что на центральной площади Степанакерта стоял памятник Антихристу – Ленину. "Я сказал: "Сбросьте Ленина!", – и вскоре мы заняли Шушу. Вот как это было. Через пару часов наши уже вошли в центр города".

Архиепископ Паркев сказал, что он поддерживал штурм Шуши молитвой и в самих военных действиях участия не принимал. Однако я знал как минимум одного священнослужителя, не отличавшегося такой щепетильностью. Четырьмя годами раньше, в 1996 году, когда я впервые посетил Шушу, недалеко от того места, где мы сейчас сидели с Паркевом, я встретил настоящего отца-воителя, как будто уцелевшего со времен средневекового христианства. Было воскресное утро, и я с коллегой пришел на службу в маленькую церквушку Канач Жам. В ее каменных стенах звонко звучали слова армянской литургии. Службу проводил отец Корюн, высокий, молодой священник с густой черной бородой и ясными восторженными глазами.

По окончании службы отец Корьюн пригласил нас к себе домой, в полуразрушенное многоквартирное здание. Он выставил коньяк и познакомил нас с женой и сыном. Большая часть беседы представляла собой страстный монолог энтузиаста национальной истории, у которого современная война перемешалась с событиями более чем тысячелетней давности. Корюн сказал, что не мог не приехать в Карабах, поскольку его "призвала сюда кровь предков". И его долг состоял не только в том, чтобы править церковную службу, но и воевать. "Я, целовал крест, потом откладывал крест и евангелие в сторону, – рассказывал он, помогая себе жестами, – снимал сутану, надевал военную форму, брал в руки оружие и шел сражаться".

Должно быть, мы выглядели удивленными. Но святой отец, нимало не смущаясь, пояснил, что он не просто служитель церкви, но и "сын армянского народа". "Все наши территории будут освобождены, – заявил он. Взгляните на карту! – он ткнул пальцем в висевшую на стене карту Великой Армении, на которой границы современной сухопутной Армении раздвигались, тянулись через Турцию, Грузию и Азербайджан к двум морям. – Не знаю, суждено ли мне увидеть это, не знаю, увидит ли это мой сын. Но наше дело завершит мой внук". Когда четыре года спустя я спросил архиепископа Паркева об этом воинственном священнике, он уклонился от ответа и заявил, что тут, должно быть, произошла какая-то ошибка. Существует практика, когда священники проводят обряд крещения солдат в зоне боевых действий и используют каски как потиры для святой воды, но не более того. "Оружие священника – его крест", – заявил он, рассчитывая, что эту метафору я приму за чистую монету. Я не стал его больше расспрашивать.

Архиепископ оказался гораздо большим реалистом, чем его воинственный собрат, но выражался он столь же жестко. Паркев заявил, что Шуша, или Шуши, – исконно армянский город. Когда же я упомянул о заброшенных городских мечетях, он возразил, что азербайджанскими их называть нельзя, поскольку построены они в девятнадцатом веке, когда – армяне не устают вас в этом убеждать – азербайджанцев в Карабахе не было. "Так почему же их не восстанавливают?" "Мы переговорили с иранцами и дали им разрешение на восстановительные работы, – ответил Паркев. – Но они пока не торопятся".

Когда же я затронул тему возвращения азербайджанцев в Шушу, архиепископ стал мрачнее тучи. Он сказал, что родился в деревне в Нижнем Карабахе, к северу отсюда, откуда в настоящее время изгнано все коренное армянское население. "Моя деревня, Чардахлу, сейчас в руках азербайджанцев. Испокон веков это была армянская деревня. Как по-вашему, когда я смогу туда вернуться?". Затем, немного подумав, он добавил: "Слишком все запутано. Нет такой проблемы, которую нельзя было бы решить, но нужно время, чтобы мы смогли ответить на больные вопросы".

"Хотел бы я, чтобы Шуши вновь стала столицей", – сказал Паркев. Мы стояли на пороге его дома, прощались и смотрели на шпиль церкви Казанчецоц и окружающие ее руины. Но каким образом? И столицей чего? В начале двадцать первого века, когда от города осталась груда развалин и там живет от силы две тысячи горожан, надежды на это практически нет. А ведь еще сто лет назад здесь проживало сорок тысяч человек, действовало шесть церквей и две мечети, издавалось двадцать газет…

Архиепископ поинтересовался, где я изучал русский. Я сказал, что защитил диплом по русской литературе, и бородатое лицо Паркева просветлело. "И я изучал русскую литературу. Тема моего диплома – "Мастер и Маргарита" Булгакова". Он продолжил по-английски, тщательно подбирая слова: "Я и английский изучал". Оказалось, что английский он учил дома с помощью проигрывателя. "Я очень любил "Битлз", – признался Паркев и скороговоркой выпалил длинный список своих любимых песен: "Yesterday", "A Hard Day's Night", "Eleanor Rigby", "Paperback Writer"… И я покинул разрушенный город с неожиданной симпатией к архиепископу-любителю "Битлз".

Примечания:

1. Лидер карабахских армян Аркадий Гукасян говорит, что при заключении справедливого мирного соглашения он не стал бы возражать против возвращения азербайджанцев в Шушу, но тут же добавляет, что на практике такое вряд ли возможно. В интервью 30 марта 2001 г. он сказал: "Мы верим, что беженцы, вне зависимости от их национальности, имеют право вернуться в свои дома. Это относится как к армянским, так и к азербайджанским беженцам. Другое дело, захотят ли этого беженцы, когда нет прочного мира, а есть риск возобновления войны?"

2. Kurban Said, Ali and Nino, p. 44

3. Шушинский. Шуша, стр. 134-135; Swietochowski, Russia and Azerbaijan, p. 10. Святоховский отмечает, что шиитские добровольцы также сражались на стороне русских против суннитов в русско-турецкой войне 1853-1855 гг.

4. Шушинский. Шуша, стр. 135. Пушкин описывает шушинский полк в своем "Путешествии в Арзрум".

5. Лисициан. Армяне Нагорного Карабаха, стр. 44

6. Keppel, Personal Narrative of a Journey, p. 188.

7. Ibid., p. 194

8. Villari, Fire and Sword in the Caucasus, p. 199.

9. Сообщение информационного агентства "Снарк" 25 декабря 1992 г., приводится в кн. Арутюнян. События, том IV, стр. 301.

10. Интервью с Габриэляном 15 декабря 2000 г.

11. Интервью с архиепископом Паркевом Мартиросяном 12 мая 2000 г.