XXXVIЧто осталось от «атмосферы горных высот»

С точки зрения зажиточного сельского жителя и городского обывателя 1926 и 1927 — последние годы нэпа — были годами наибольшего спокойствия и гражданского мира в стране. Но отнюдь не такими они были для партии, в которой шла ожесточённая внутренняя война при применении верхушечным блоком самых отравленных идеологических и политических средств, а затем — прямых полицейских репрессий против инакомыслящих.

Обострение внутрипартийной борьбы объективно снижало авторитет партии в глазах беспартийных масс. Более того — становящаяся всё более односторонней гласность, сопровождавшая эту борьбу, публичное «обливание грязью» правящей фракцией своих противников оживляли надежды мелкобуржуазных и промежуточных слоёв (начиная от нэпмановских и кулацких элементов и кончая . той частью интеллигенции, которая с самого начала не приняла Октябрьскую революцию) на ослабление партии и падение Советской власти.

Вместе с тем «правая», «либеральная» политика Сталина в социально-экономической области позволила ему обеспечить прочный тыл в стране для осуществления его главной цели на этом этапе — организационного разгрома левой оппозиции и как следствие этого — окончательного подавления свободы партийного мнения. Выступая сторонником «гражданского мира» в стране, Сталин проявлял всё большую жёсткость в гонениях на оппозицию и в дальнейшем подавлении внутрипартийной демократии. Поставив под свой полный контроль все участки и сферы партийной жизни, он шёл всё дальше и дальше в нарушении уставных требований выборности, подотчётности аппарата выборным органам и партийным организациям, гласности, информации сверху вниз, в замене демократического централизма бюрократическим централизмом. Всё более растягивались сроки созыва партийных съездов и пленумов ЦК, а сами эти форумы превращались в беспощадную и циничную травлю оппозиции, за которой следовали всё более жестокие организационные выводы. Грубость и нелояльность переставали быть только личными качествами Сталина, а становились определяющими чертами партийного руководства.

Сравнительная лёгкость «идейного разгрома» последней из оппозиций объяснялась и тем, что Сталин на всём протяжении периода внутрипартийной борьбы проводил форсированные массовые кампании по приёму в партию, вопреки предостережениям Ленина об опасности чрезмерного возрастания её численности.

Если к XII съезду партии в её рядах состояло 386 тыс. человек, то к XIII съезду — 736 тыс., к XIV съезду 1089 тыс., а к XV съезду — 1,2 млн. человек. При этом происходило изменение социального состава партии. Между XIV и XV съездами доля рабочих по социальному происхождению сократилась с 58,1 до 56,3 процентов, доля рабочих от станка — с 40,8 до 37,5 процентов. Десятая часть рабочих с производства, принятых в партию в 1924—1926 годах, к XV съезду выбыла из партии, в том числе по причине исключения.

Понятно, что в среде новых членов партии, вступивших в неё в разгар ожесточённых партийных дискуссий и бешеной травли оппозиции, происходило размывание старых партийных традиций. Резко изменился и состав низового партийного актива. К XV съезду 90 процентов секретарей и членов бюро первичных партийных ячеек на производстве составляли те, кто вступил в партию после 1924 года. Прилив в партию множества новых людей, имевших минимальный политический опыт и слабо разбиравшихся в её теории и истории, приводил к тому, что несколько тысяч коммунистов, отважившихся выступать на стороне оппозиции, подписывать её документы и голосовать за них, выглядели незначительной величиной. В то время, когда раскол старой партийной гвардии достиг своей кульминации, Сталин продолжал упорно твердить, что никакой речи о расколе партии быть не может, поскольку подавляющее большинство её членов голосует за «линию ЦК».

Всю полноту ответственности за использование в те годы бесчестных, провокационных приёмов в борьбе с оппозицией разделяло со Сталиным большинство Политбюро, двигавшееся всё дальше по пути политического и нравственного перерождения. Вспоминая о том, что при Ленине в партии и её руководстве царила «атмосфера горных высот», Троцкий писал: «Ленин выбыл из ЦК, и в Политбюро все сплотились против одного. Люди перестраивались. Известные лучшие черты уходили куда-то назад. На первый план выдвигались те черты, которые тщательно скрывались или не получили развития. Всё же пока личный состав Политбюро оставался прежний, воспоминания вчерашнего дня связывали людей и ограничивали их действия друг против друга.

Блок с Зиновьевым и Каменевым сдерживал Сталина. Как-никак они прошли длительную школу Ленина, они ценили идею, программу и хотя позволяли себе под видом военных хитростей чудовищные отступления от программы, нарушения идейной линии, всё это всё же в известных пределах. Раскол тройки снял со Сталина идейные ограничения. В Политбюро члены совершенно перестали стесняться невежества. Аргумент потерял силу…

После раскола тройки Политбюро пополнилось людьми случайными, отмеченными только готовностью поддерживать Сталина против других. В Политбюро ворвались совсем чуждые настроения, новые пришельцы соперничали друг с другом в обнаружении своей враждебности к оппозиции, в готовности поддержать каждый шаг «вождя», стремлении превзойти друг друга в грубости. Людям как Ворошилов, Рудзутак, Микоян, которые ранее с благоговением относились к ЦК и Политбюро, теперь показалось, что всё это был миф, раз они сами могут чувствовать себя господами Политбюро. От атмосферы горных высот не осталось ничего»[587].

Сталинские методы борьбы с оппозицией взяли на вооружение и члены ленинского Политбюро — Рыков, Томский и Бухарин. Их речи и статьи 1926—1927 годов демонстрировали всё большую утрату ими всяких моральных сдержек. В этом отношении характерна речь Бухарина на XV конференции ВКП(б) в ноябре 1926 года, которую Сталин многократно прерывал поощрительными репликами. Особое одобрение Сталина и его приверженцев вызвал следующий пассаж этой речи: «Тов. Зиновьев говорил… как хорошо Ильич поступил с оппозицией, не выключая всех тогда, когда он имел только два голоса из всех на профессиональном собрании. Ильич дело понимал: ну-ка, исключи всех, когда имеешь два голоса (Смех). А вот тогда, когда имеешь всех, и против себя имеешь два голоса, а эти два голоса кричат о термидоре, — тогда можно и подумать. (Возгласы «Правильно». Аплодисменты, смех. Сталин с места: «Здорово, Бухарин, здорово. Не говорит, а режет»)»[588].

Томский и Рыков даже с большей определённостью, чем Сталин, высказывались за прямые политические репрессии по отношению к оппозиции. В ноябре 1927 года Томский говорил: «Оппозиция очень широко распространяет слухи о репрессиях, об ожидаемых тюрьмах, о Соловках (в то время — единственный концентрационный лагерь в стране для политических заключенных. — В. Р.) и т. д. Мы на это скажем нервным людям: «Если вы и теперь не успокоитесь, когда мы вас вывели из партии, то теперь мы говорим: нишкните, мы просто вежливо попросим вас присесть, ибо вам стоять неудобно. Если вы попытаетесь выйти теперь на фабрики и заводы, то мы скажем «присядьте, пожалуйста» (Бурные аплодисменты), ибо, товарищи, в обстановке диктатуры пролетариата может быть и две и четыре партии, но только при одном условии: одна партия будет у власти, а все остальные в тюрьме. (Аплодисменты)»[589].

Своего рода кульминацией травли оппозиции стало заявление Рыкова на XV съезде ВКП(б): «Я не отделяю себя от тех революционеров, которые некоторых сторонников оппозиции за их антипартийные и антисоветские действия посадили в тюрьму. (Бурные, продолжительные аплодисменты. Крики «Ура». Делегаты встают). Тов. Каменев… должен был бы не жаловаться, что несколько человек при острейшей открытой борьбе оппозиции против партии посажены в тюрьму, а признать, что по «обстановке», которую оппозиция пыталась создать, сидят очень мало. Я думаю, что нельзя ручаться за то, что население тюрем не придётся в ближайшее время несколько увеличить»[590].

Для того, чтобы такое толкование «идейной борьбы» в партии встретило на партийных форумах столь восторженное одобрение, нужна была, разумеется, тщательная идеологическая подготовка. В речи на заседании ЦКК в июне 1927 года Троцкий говорил: «…По всем ячейкам идёт в настоящее время подготовка дальнейших и дальнейших выводов, подготовка по той именно линии, которую, вы, т. Орджоникидзе (в то время — председатель ЦКК. — В. Р.), так легко и бюрократически отводите: т. е. по линии отсечений и репрессий… На всех ячейках докладчики, специально дрессированные, ставят вопрос об оппозиции так, что поднимается рабочий, чаще всего по наряду, и говорит: «чего же вы возитесь с ними, не пора ли их расстрелять?» Тогда докладчик со скромно-лицемерной миной возражает: «товарищи, не нужно спешить». Это уже вошло в обиход партии. Вопрос ставится всегда за спиной оппозиционеров, с инсинуациями, с грязными намёками, с грубыми, бесчестными, чисто сталинскими искажениями оппозиционной платформы и революционной биографии оппозиционеров, с изображением их, как врагов революции, как врагов партии, — всё это для того, чтобы вызвать у обманутых слушателей, у сырых молодых партийцев, которыми вы искусственно заполняете партийные ряды, бешеную реакцию, и чтобы потом иметь возможность сказать: «смотрите, мы готовы бы терпеть, но массы требуют». Это определённая сталинская стратегия, вы сами являетесь в большей или меньшей мере организаторами этой кампании, а потом получаете волну её на себя и говорите: «партия требует, ничего не могу сделать…»[591].

Троцкий предупреждал лидеров сталинской фракции, что инспирируемые Сталиным и поддерживаемые ими провокационные методы «идейной борьбы» завтра неизбежно обратятся против многих из них: «Через что проверяется ваше многоверие? Через голосование на 100 %. Кто в таком подневольном голосовании не хочет участвовать, тот старается иной раз ускользнуть через дверь. Секретарь не пускает, — ты должен голосовать, и именно так, как приказывают, — а уклоняющихся от голосования берет на учёт… Я спрашиваю вас: с кем шутки шутите? Вы шутите плохие шутки с собой, с революцией и с партией! Кто голосует всегда на 100 % с вами, кто вчера по приказу «крыл» Троцкого, сегодня Зиновьева, завтра будет крыть Бухарина и Рыкова, тот никогда не будет стойким солдатом в трудный час революции»[592].

В этих словах содержалось объяснение будущего поведения определённой части партии в «трудный час революции». Этим «трудным часом» (растянувшимся на долгие годы) оказались не только Отечественная война 1941 — 1945 годов, первые месяцы которой показали действительную степень «стойкости» Сталина и его ближайших приспешников, но в не меньшей мере — насильственная коллективизация и сталинский террор, которым очищенная от «левой» оппозиции партия оказалась неспособной противостоять.


Примечания:



5

*Более подробно о многочисленных примерах поисков большевиками нелёгкого компромисса, основанного на принципе терпимости к «лояльным» меньшевикам и эсерам, можно прочитать в книге Э. Карра «История Советской России. Книга 1: Большевистская революция. 1917 — 1923» (М., 1990. С. 146—152).



58

Ленин В. И. Полн. собр. соч. т. 37. С. 478.



59

Комсомольская правда. 1990. 21 января.



587

Троцкий Л. Д. Сталин. Т. 2. С. 248—250.



588

XV конференция Всесоюзной Коммунистической партии (большевиков). Стенографический отчет. М., 1927. С. 601.



589

Первая Ленинградская областная конференция ВКП(б). 15- 19 ноября 1927 года. Стенографический отчет. Л., 1927. С. 27, 28.



590

XV съезд Всесоюзной Коммунистической партии (большевиков). Т. 1. С. 285, 286, 290, 291.



591

Троцкий Л. Д. Сталинская школа фальсификаций. С. 159.



592

Троцкий Л. Д. Сталинская школа фальсификаций. С. 143.