XXXIIНовый раскол

Новый раскол в Политбюро и ЦК уже явно обозначился в октябре 1925 года, когда Зиновьев, Каменев, Сокольников и Крупская представили в ЦК документ, отражавший серьёзные противоречия во взглядах новой формирующейся оппозиционной группировки. В этом документе, который в дальнейшем именовался «Платформой 4-х», критиковалось стремление большинства ЦК затушевать классовую борьбу в деревне, говорилось о необходимости расширения внутрипартийной демократии и усиления коллегиальности в руководстве партией, о «национальной ограниченности» в постановке XIV конференцией вопроса о победе социализма в одной стране. (Этому вопросу мы посвятим отдельную главу.) Все эти идеи объективно представляли приближение к взглядам Троцкого. Однако, находясь во власти прежних фракционных настроений, авторы «Платформы 4-х» одновременно протестовали против активизации теоретико-идеологической деятельности Троцкого и предлагали применить к нему самые жёсткие меры партийных санкций, вплоть до исключения из партии.

Сталин, как всегда концентрировавший своё внимание не на идеях, а на маневрах, в данном случае необходимых ему для ослабления роли двух своих недавних союзников по триумвирату, добился запрещения как публикации этого документа, так и открытия дискуссии вокруг содержавшихся в нём идей. «Платформа 4-х» стала известна делегатам XIV съезда лишь на самом съезде, где ленинградская делегация стала её распространять.

Впоследствии Зиновьев признал за собой часть ответственности за то, что разногласия, долгое время существовавшие внутри ЦК, свалились на партию внезапно, что в течение долгого времени о них не было известно не только широким слоям партии, но и некоторым членам ЦК. Это произошло, по словам Зиновьева, потому, что он и его единомышленники, будучи связаны фракционной дисциплиной и подчиняясь решениям «семёрки», не выносили разногласия на широкое обсуждение.

Обострение разногласий между большинством ЦК и «новой оппозицией» (так её вскоре стали называть) выявилось на октябрьском (1925 года) пленуме ЦК, где доклады Зиновьева и Каменева были не одобрены, как обычно это происходило на пленумах, а лишь приняты к сведению.

Несмотря на запрещение октябрьским пленумом предсъездовской дискуссии, мотивировавшееся отсутствием серьёзных разногласий в партии, за несколько недель до съезда началась острая полемика между Московской и Ленинградской партийными организациями. Тон этой полемике был задан из Москвы, где на партийных собраниях всё чаще стали раздаваться прямые и косвенные обвинения в адрес Ленинградской организации во главе с Зиновьевым в «капитулянтстве» и «пораженчестве» (за отрицание возможности победы социализма в одной стране и преувеличение силы сопротивления капиталистических элементов социалистическому строительству). Поскольку эти обвинения почти не проникали в печать, партия впервые узнала о существовании течения «пораженцев и ликвидаторов» только на съезде.

В то время как Сталин завершил создание нового верхушечного блока, направленного на этот раз против Каменева и Зиновьева, последние не нашли ничего лучшего, как пустить в ход обвинение в том, что большинство ЦК во главе со Сталиным состоит из «полутроцкистов». Всерьёз поверив в безошибочность этого приёма, Зиновьев уже после январского пленума стал готовить Ленинградскую организацию к тому, чтобы дать отпор этим «полутроцкистам», которые якобы не только не ведут должной борьбы с Троцким, но даже смыкаются с ним.

О поразительной слепоте Зиновьева и его ближайших союзников свидетельствует обнародованное на XIV съезде заявление секретаря одного из райкомов Ленинграда: «О Троцком разногласия идут в такой плоскости: т. т. Зиновьев, Каменев, Крупская и вся ленинградская организация стремятся к тому, чтобы окончательно добить троцкизм. Т. т. Сталин, Молотов, Бухарин, Калинин и прочие хотят ввести (на XIV съезде. — В. Р.) Троцкого не только членом ЦК партии, но даже намечают его вновь в Политбюро ЦК. Печатаются все его речи и статьи, без всяких примечаний, помещаются различные его доклады, вовсю распространяются его книги и брошюры, одним словом, вновь при таком послаблении дают жить троцкизму»[502]. На Ленинградской губернской партконференции, непосредственно предшествовавшей XIV съезду, Зиновьев, зачитывая положения резолюции Московской губпартконференции о возникших в партии «капитулянтских» и «пораженческих» настроениях, несколько раз говорил: «В кого, вы думаете, здесь стреляют? В Троцкого? Ничего подобного»[503].

В духе этих заявлений была выдержана и принятая на Ленинградской конференции декларация, в которой говорилось: «На Московской Губпартконференции раздавались речи о том, что Ленинградская организация и её руководство страдают неверием в силы рабочего класса, заражены хныканьем и т. д. и т. п. …До сих пор мы наблюдали враждебное отношение к нашей организации лишь со стороны врагов ленинизма, особенно в период двух последних дискуссий с троцкистской оппозицией»[504]. Такого рода настроения, активно выражавшиеся в Ленинградской организации в ходе подготовки к съезду, дали повод Сталину вновь проявить себя «миролюбцем» и в «качестве члена президиума конференции», направить в её адрес письмо, в котором выражалась забота о «единстве ленинцев». «…Особенно тревожными, — заявлял он в этом «миротворческом» письме, — кажутся мне выступления некоторых товарищей в последние дни на вашей конференции с речами, призывающими к открытой борьбе на партийном съезде»[505].

По-прежнему находясь в изоляции внутри Политбюро, лишённый каких-либо личных контактов с лидерами обеих формирующихся фракций, Троцкий перед XIV съездом в своих дневниковых записях отмечал ненормальный характер предсъездовской дискуссии, обусловленный сложившимся аппаратным режимом в партии. «Чрезвычайная трудность, по крайней мере на данной стадии, определить реальное классовое существо разногласий, порождается совершенно небывалой ролью партийного аппарата, далеко оставляющего в этом отношении позади даже то, что было год тому назад, — писал он за неделю до открытия съезда. — Достаточно только продумать значение того факта, что в Ленинграде была принята единогласно или почти единогласно резолюция, направленная против ЦК, в то время, как московской организацией единогласно, без единого воздержавшегося, принята резолюция, направленная против Ленинграда[506]. Совершенно очевидно, что решающую роль в этом поразительном факте играли местные обстоятельства, коренящиеся в составе и в работе партийно-секретарского аппарата, а не в жизни самих масс. Известные массовые настроения, лишённые возможности сколько-нибудь правильно преломляться через массовые организации, профессиональные союзы, партию, доходят глухими и обходными путями или путями потрясений (стачки) до партийных верхов, дают те или иные толчки мысли и закрепляются затем уже по воле правящего в данной области аппарата»[507].

В своих заметках Троцкий различал две стороны в деятельности «ленинградской верхушки». С одной стороны, он считал справедливым накопившееся в партии чрезвычайное недовольство этой верхушкой за её агитаторскую крикливость, комиссарский тон по отношению ко всей партии, установленный в Ленинграде бюрократически-нажимный режим, вышвырнувший из города и рассеявший по всей стране многие сотни работников. С другой стороны, за демагогией, поисками популярных лозунгов, приёмами аппаратной обороны «ленинградских верхов» он видел извращённое выражение «политической тревоги наиболее передовой части пролетариата за судьбу нашего хозяйственного развития в целом и за диктатуру пролетариата»[508].

Между тем, аппаратная подготовка съезда продолжалась. Характерно, что Сталин отверг предложение своих союзников послать на Ленинградскую губпартконференцию несколько членов ЦК, чтобы сообщить коммунистам точку зрения большинства ЦК. Будучи уверенным, что ленинградская делегация окажется на съезде в полной изоляции, Сталин был заинтересован в её единодушном выступлении и последующей столь же единодушной негативной реакции большинства съезда на это выступление.

Недальновидность Зиновьева и его сторонников проявилась и в том, что они посчитали, будто для их победы на съезде будет достаточно «монолитного единства» делегации коммунистов Ленинграда, поскольку по традиции Ленинградская организация считалась в партии самой пролетарской, самой передовой, наименее подверженной мелкобуржуазным влияниям. Используя привычные аппаратные методы подготовки съезда, они оставили на этот счёт некоторые компрометирующие документы, которые в столь же привычном аппаратном порядке дошли до Секретариата ЦК, в результате чего Молотов с торжеством зачитал их съезду в качестве доказательства антидемократизма ленинградских руководителей. При этом Молотов, разумеется, умолчал о том, что при подготовке съезда ещё более грубые махинации использовались Секретариатом ЦК в других организациях.

О закулисной стороне съезда содержатся крайне интересные свидетельства в воспоминаниях Хрущёва (хотя Хрущёв, не пользовавшийся при диктовке воспоминаний документами, а полагавшийся исключительно на свою память, ошибочно назвал этот съезд «пятнадцатым»).

Готовясь обвинить «новую оппозицию» в столь привычной уже «фракционности», новая правящая группа за кулисами съезда сама развернула усиленную фракционную деятельность. От её имени на собрание украинской делегации, возглавлявшейся Кагановичем, пришёл Яковлев. «Это было собрание, на которое мы никого не допускали, кроме членов украинской делегации… — вспоминал Хрущёв. — Яковлев рассказал, по каким вопросам имеются разногласия с зиновьевцами и что проблема стоит очень остро. Таким образом, нас уже как бы подготовили. В этом смысле то было фракционное собрание, но оно велось с согласия Сталина и, я думаю, по его поручению. Мне неизвестно, кто знал об этом из других членов Политбюро ЦК ВКП(б)»[509].

В результате «однородность» и «монолитность» ленинградской делегации столкнулись с такой же «однородностью» и «монолитностью» всех остальных делегаций съезда. В искусстве аппаратной механики Зиновьев и Каменев не могли тягаться со Сталиным.

Единственная неудача, которая постигла Сталина в период подготовки XIV съезда, была связана с поведением Крупской. Понимая, насколько велик моральный авторитет Крупской в партии, и зная, что она разделяет взгляды «ленинградской оппозиции», Сталин переборол своё недоброжелательное отношение к ней и долго уговаривал перейти на свою сторону, обещая в этом случае сделать её членом Политбюро. Однако Крупская на это заявила, что не может менять свои убеждения. После этого случая Сталин ни разу не принял Крупскую и не разговаривал с ней.

Примечания:

5

*Более подробно о многочисленных примерах поисков большевиками нелёгкого компромисса, основанного на принципе терпимости к «лояльным» меньшевикам и эсерам, можно прочитать в книге Э. Карра «История Советской России. Книга 1: Большевистская революция. 1917 — 1923» (М., 1990. С. 146—152).

50

Ленин В. И. Полн. собр. соч. т. 45. С. 15—18.

502

Ярославский Е. Против оппозиции. М., 1928. С. 190. 191.

503

Ярославский Е. Против оппозиции. М., 1928. С. 190. 191.

504

Резолюция XXII конференции Ленинградской губернской организации РКП(б). Л., 1925. С. 47.

505

Сталин И. В. Соч. Т. 7. С. 257, 258.

506

*Московская партийная организация, бывшая главным оплотом оппозиции 1923 года, после её частичной чистки в начале 1924 года стала послушным орудием в руках большинства Центрального Комитета.

507

Коммунистическая оппозиция в СССР. Т. 1. С. 153, 154.

508

Коммунистическая оппозиция в СССР. Т. 1. С. 153, 154.

509

Вопросы истории. 1990. № 2. С. 88.