XIXОппозиция и система бюрократического централизма

В ходе дискуссии участники оппозиции не раз возвращались к тому, почему вопрос о внутрипартийной демократии встал с такой остротой в конце 1923 года. В этой связи они подчёркивали, что демократическому развитию внутрипартийной жизни противоречило решение X съезда партии о запрещении фракций и группировок. Объясняя причины принятия этого решения, Т. Сапронов напоминал, что Ленин обосновал своё предложение о запрете фракций критическим положением в стране, сложившимся в начале 1921 года. «Можно ручаться, — говорил Сапронов, — что сейчас в партии не найдется такого пессимиста, который оценил бы теперешнее положение так, как оценивал тогдашнее положение т. Ленин. Советская власть сейчас стоит крепче, чем когда бы то ни было, и если ей грозит опасность, то она заключается не в возможности её свержения, а в возможности её перерождения, если партия не сумеет оживить свой организм и укрепить свои связи с рабочим классом»[318].

Участники оппозиции напоминали, что помимо вынужденного экстремальными обстоятельствами решения о запрещении фракций, X съезд принял и другое решение стратегического характера, направленное на расширение рабочей демократии. Однако после X съезда и особенно во время болезни Ленина режим в партии изменился к худшему — стали преследоваться свободное выражение мнений, свобода критики и идейной борьбы. Начали нарастать бюрократически-авторитарные тенденции, выражавшиеся в невнимании к настроениям партии и рабочих масс, в стремлении аппарата думать и решать за партию, в перенесении им всего внимания на вопросы администрирования, в попытках всякую критику аппаратных методов управления клеймить как проявления фракционности. Для борьбы с инакомыслящими стали практиковаться «аттестационные комиссии», «личные дела с секретным пакетом» и т. д. Аппарат всё более выводил себя из-под контроля рядовых членов партии и партийных организаций.

В результате сложилась определённая система партийного управления — система бюрократического централизма. Констатируя этот факт, И. Стуков говорил: «Всякий режим может быть проводим, конечно, только при том условии, если он воплощается в определённом кадре людей. Режим воспитывался на практике системы бюрократического управления, сложился, вырос определённый тип партийного работника, который в силу такой постановки вопроса управления партией на каждом шагу в повседневной жизни привык противопоставлять себя остальной партийной массе, привык себя рассматривать как опекуна, руководителя, а партийная масса, которой он призван управлять, обязана его слушаться»[319].

Как подчёркивали деятели оппозиции, именно люди такого типа (аппаратчики) оказывали сопротивление новому курсу, провозглашённому в резолюции от 5 декабря, стремились использовать решение X съезда о запрещении фракций для того, чтобы свести на нет постановление того же съезда о рабочей демократии, пытались подменить критику существующего положения дел в партии, критику партийного аппарата разговорами об опасности фракционных группировок и разрушения единства партии. «Только до смерти напуганной новым курсом части партийного аппарата, — говорил в этой связи Т. Сапронов, — может чудиться в происходящей дискуссии угроза раскола… фразы о единстве партии идут со стороны той части партии, которая чувствует себя не в силах действовать путём убеждения, которая за последние годы, пользуясь резолюцией X съезда, объявляла фракцией всякого, кто имел своё мнение, и добивалась в партии «заговора молчания»… В этом смысл того похода против фракций, который предпринят сейчас т. т. Зиновьевым и Каменевым и поддерживается редакцией «Правды»[320].

В отличие от Троцкого, допускавшего известную двусмысленность в вопросе о группировках в партии, Сапронов, Преображенский, И. Н. Смирнов и другие представители оппозиции отстаивали необходимость допущения легализации группировок, заявляя, что без этого внутрипартийная демократия превращается в «ничего не стоящую бумажку». Они подчёркивали, что без борьбы идейных группировок, неизбежно возникающих в обстановке демократической внутрипартийной дискуссии, не может формулироваться, обсуждаться и проводиться в жизнь правильная политическая линия партии.

«Если в партии, — говорил Преображенский, — образуются идейные группировки, которые хотят убедить партию, что предлагаемые ими меры по хозяйству, финансам, внутрипартийному строительству и т. д. более правильны, более приемлемы, как те, которые предлагает её официальное большинство… то кто же может сказать, что такие группировки недопустимы? Почему недопустимы группировки, которые готовятся к съезду, которые хотят убедить большинство партии по тому или иному вопросу, что вполне предусмотрено нашим уставом»[321]. Партия в лице своих высших органов отвергала и будет отвергать предложения, которые она считает неприемлемыми, но это не должно вести к применению каких-либо репрессий против людей, вносивших такие предложения.

Преображенский подчёркивал, что партии следует как можно скорее отрешиться от сложившегося положения, когда по отношению к коммунистам, оказавшимся в меньшинстве, практикуется система натравливания и запугивания, когда членов образовавшихся в прошлом идейных группировок снимают с партийной работы. Такие приёмы мешают рассасываться временным объединениям членов партии и являются, по существу, «вгонянием их в группировку».

Наряду с этим Преображенский обращал внимание на фактическое возникновение внеуставных объединений в руководстве партии. В этой связи он ссылался на выступление Сталина на XII съезде, где говорилось, что съезд якобы выразил одобрение «руководящей тройке в Политбюро». «Какая это тройка? — спрашивал по этому поводу Преображенский, — партия знает только ЦК и Политбюро, и партия ничего ни о каких тройках не знает»[322].

Ставя вопрос о том, почему обе стороны в дискуссии заявляют о своём согласии с недавно принятой резолюцией и в то же время вокруг её истолкования идёт ожесточённая борьба, Н. Осинский напоминал сделанное на начальном этапе дискуссии признание Каменева: «Мы уступили формулировкам т. Троцкого после тщательной «внутренней торговли». К этому Осинский добавлял, что «если опубликовать первоначальный, цекистский проект резолюции 5-го декабря и параллельно все поправки т. Троцкого, то оказывается, то все эти поправки как раз и составляют ту изюминку, без которой эта резолюция не дала бы никакой демократии. Благодаря известному нажиму они туда включены»[323].

Оппозиция прямо высказывала опасения, что партаппарат, набравший к тому времени страшную инерцию, не захочет и не сможет провести резолюцию от 5 декабря в жизнь. Действительная реализация этой резолюции, как подчёркивал И. Н. Смирнов, может быть достигнута, если мы будем «всю партию вовлекать в решение основных вопросов хозяйственной и политической жизни, и через партию вовлекать весь рабочий класс в их решение, а не решать эти вопросы только двадцатью тысячами человек, работающими в партаппарате»[324].

Такой поворот дискуссии никак не устраивал большинство ЦК, за которым стоял партийный аппарат, почувствовавший в объявлении нового курса внутрипартийной политики угрозу своей бесконтрольной власти. Партия «впервые, после трёхлетней спячки, вздумала пошевелить мозгами, — говорил Сапронов, — и тут же наши аппаратчики, которые создали или, по крайней мере, покровительствовали этой долговременной спячке партии, от одного только шевеления мозгами пришли в ужас, и им начали чудиться всякие перевороты. В выступлениях против аппарата они видят выступления против партии» Сапронов подчёркивал, что «партия достаточно сильна, чтобы вовремя свой аппарат перестраивать, чтобы вовремя его исправлять, что и надо делать: не партия для аппарата, а аппарат для партии»[325].

Конечно, в тот период перерождение не коснулось всей массы аппаратчиков в той степени, в какой оно охватило триумвират, задолго до дискуссии вставший на путь политических подлогов и провокаций. В большинстве своём аппаратчики того времени представляли собой честных и искренне преданных делу партии и революции людей, однако уже утративших способность воспринимать критические сигналы снизу и одновременно — критически относиться к решениям, идущим сверху.

Характеризуя этот этап перерождения значительной части партийных кадров, Преображенский говорил, что проводившаяся большинством ЦК «политика казённого благополучия» сформировала определённый тип аппаратчика, который «способен умереть за партию…, но не имеет смелости, и никогда не будет иметь её, сказать ЦК, что он ошибается, если он действительно ошибается. Свою главную функцию сигнализаторов ЦК, указывающих на опасности, если ЦК делает ошибки, эту функцию они не выполняют»[326].

Именно на такой тип аппаратчика опирался триумвират, сознательно перенося внутрипартийную дискуссию в плоскость борьбы оппозиции против «ленинского ЦК». «Я утверждаю, — заявлял оппозиционер Рафаил, — что благодаря усилиям так называемого большинства, и в частности аппарата, нас отбрасывают ещё на более далекую позицию, чем старый курс»[327].

Оппозиция обращала внимание также и на то, что консервативное сопротивление аппарата курсу на внутрипартийную демократию является отражением сложившегося партийного режима, разделившего партию на два лагеря: управляющих и управляемых, причём такое деление находит продолжение в значительном материальном неравенстве между коммунистами. Суммируя впечатления от дискуссии в рабочих ячейках, И. Ходоровский отмечал, что протест рядовых коммунистов «направлен против материального неравенства в рядах нашей партии. Поставить в порядок дня действительную борьбу с излишествами и бьющим в глаза резким неравенством — такова наша неотложная задача, к разрешению которой надо приступить немедленно»[328].

«От вопроса о внутрипартийной рабочей демократии, — писал А. Шляпников, — неотделим и вопрос о материальном неравенстве членов партии. В условиях новой экономической политики мечтать о всеобщем равенстве утопично. Однако, есть способ уничтожения тех вопиющих излишеств, которые разлагающе действуют не только на совершающих их, но и на окружающую среду. Для решения этого вопроса нелишне напомнить, что однажды мы решали эту же задачу и решили правильно. После Октябрьских дней мы провели декретом положение о жаловании государственным ответственным работникам, которое определяли по заработной плате высококвалифицированных рабочих. Почему не пойти теперь по этому пути? Почему не запретить платное совместительство и т. п. «подножный» корм? Эта мера внесла бы удовлетворение не только в партийную среду, но — далеко за её пределы. Нужно напомнить, что таким путём шла и Парижская коммуна»[329].

В выступлениях оппозиции фиксировалось внимание и на том, что существующие партийные нравы и отношения отчуждают значительную часть беспартийных рабочих от партии. «Стоит послушать, что говорят в ячейках, — замечал Сапронов, — все выступления прежде всего сосредотачиваются на том, что при современном состоянии в партии беспартийный рабочий, безусловно нам сочувствующий и вполне сознательный, который мог бы резко увеличить в составе партии группу рабочих от станка, не хочет идти в партию, боясь превратиться в партийного чиновника. Партийная масса правильно видит здесь главную опасность, правильно оценивает рабочую демократию, как радикальное средство против начинающегося искусственного разрыва между партией и пролетариатом и боится, как бы дело не испортилось»[330].

Выступление оппозиции 1923 года представляло первый этап борьбы значительной части старой партийной гвардии за ленинские принципы партийной жизни, против узурпации власти партии и рабочего класса аппаратной бюрократией и узкой группой партийных олигархов. Оппозицией была развёрнута широкая программа политической реформы, развивавшая идеи, которые содержались в последних письмах и статьях Ленина. Не удивительно поэтому, что в Москве, где дискуссия проходила наиболее демократическим образом, многие партийные ячейки выносили резолюции, поддерживающие лозунги оппозиции.

В дискуссии 1923 года вопросы партийной жизни оттеснили на задний план вопросы социально-экономической политики. Тем не менее и по ним полемика носила достаточно острый характер. Оппозиция упрекала ЦК в том, что он не придерживался курса XII съезда на усиление плановых начал в руководстве народным хозяйством. В результате бесплановости, бессистемности экономической политики наметилось более быстрое увеличение нэповских накоплений по сравнению с государственными.

Это нашло отражение в психологии рабочего класса. «Он, — говорил Преображенский, — чувствует силу врага, которого мы видим в витринах магазинов, врага, который находится в одном городе с нами. Какой из этого выход? Если будут нарастать эти противоречия, и мы не дадим выхода им в форме государственной и партийной, то это приведёт к стихийной борьбе, к раскалыванию и к прочим эксцессам»[331].

Оппозиция предлагала усилить борьбу с частным капиталом в торговле, обладавшим тогда в этой сфере преобладающими позициями, с нэповским непроизводственным накоплением и роскошью. Эту борьбу предлагалось вести не путём ликвидации рыночных отношений, а через усиление налогового обложения капиталистических элементов города, которое призвано было служить одним из источников развития государственной промышленности.

Оппозиция предлагала также реорганизовать торговую кооперацию, усилив контроль за ней сверху и снизу, и осуществить «товарную интервенцию», т. е. ввоз из-за границы товаров широкого потребления с целью лучшего регулирования обмена на внутреннем рынке и ослабления товарного голода, от которого выигрывают спекулянты, а проигрывает государство.

Примечания:

3

Коэн С. Большевизм и сталинизм. Вопросы философии. 1989. № 7. С. 47.

31

Ленин В. И. Полн. собр. соч. т. 41. С. 394.

32

КПСС в резолюциях и решениях. т. 2. С. 340.

33

Ленин В. И. Полн. собр. соч. т. 42. С. 303.

318

Правда. 1923. 16 декабря.

319

Правда. 1923. 15 декабря.

320

Правда. 1923. 16 декабря.

321

Правда. 1923. 16 декабря.

322

Правда. 1923. 16 декабря.

323

Правда. 1924. 13 января.

324

Правда. 1923. 18 декабря.

325

Правда. 1923. 14 декабря.

326

Правда. 1924. 15 января.

327

Правда. 1924. 15 января.

328

Правда. 1923. 18 декабря.

329

Правда. 1924. 18 января.

330

Правда. 1923. 16 декабря.

331

Правда. 1924. 13 января.