Около трех часов утра 22 мая во всех армиях Юго-Западного фронта началась мощнейшая артиллерийская подготовка, возвестившая разбуженным австрийцам о предстоящем решительном наступлении русских на русско-австрийском фронте. Распределенная по фронту поэшелонно сравнительно многочисленная русская артиллерия била по заранее намеченным целям, стремясь нанести неприятелю максимальный урон уже в период огневого удара. При этом сами армии должны были наступать разновременно, пользуясь результатами артиллерийской подготовки. Так, от начала ударов русской артиллерии до первой пехотной атаки прошло времени: в 8-й армии – двадцать девять часов, в 11-й армии – шесть часов, в 7-й армии – сорок пять часов, в 9-й армии – восемь часов.

Главная роль в предстоящей операции отводилась войскам 8-й армии ген. А. М. Каледина, которая, став, по сути, ударной армией, должна была сыграть в наступлении решающую роль. В 8-ю армию была передана треть пехоты фронта (тринадцать дивизий) и половина тяжелой артиллерии (девятнадцать батарей). Равномерное распределение австрийским командованием своей тяжелой артиллерии по фронту всей армии сослужило плохую службу. Именно здесь русским в наибольшей степени удалось разрешить проблему взлома эшелонированной неприятельской обороны при примерно равном (прежде всего, в огневом отношении) соотношении сил и средств.

Командующий 8-й русской армией ген. А. М. Каледин

Бесспорно, что теория прорыва укрепленной полосы противника в условиях позиционной войны еще не была разработана должным образом. Боевые действия по прорыву мощной обороны неприятеля пока еще строились на опыте войск и их военачальников. Только в кампании 1918 года опыт действий русских армий Юго-Западного фронта будет использован союзниками и противниками в маневренных операциях на Западном фронте. Пока же следовало возлагать надежды на превосходство в силах и средствах на избранном для главного удара направлении. То есть там, где концентрировались для атаки войска наиболее сильной армии – 8-й. Согласно теоретическим выкладкам, разработанным уже после войны, к ударной армии предъявляются следующие основные требования:

«1) Осуществление начального удара, обеспечивающего быстрое преодоление оперативной обороны противника;

2) Проведение в дальнейшем последовательных операций на глубину, обеспечивающую разгром и уничтожение в целом основной неприятельской группировки;

3) Преодоление в ходе этих операций (в условиях меняющейся обстановки) максимального сопротивления противника;

4) Обладание высокой оперативной подвижностью, обеспечивающей беспрепятственное и непрерывное развитие маневра в глубину.

Первое из этих условий, то есть успешное преодоление оперативной обороны противника, в свою очередь, предъявляет к ударной армии два основных требования:

а) безотказный прорыв тактической обороны противника и

б) ликвидацию неприятельских оперативных резервов.

В свете этих двух последних требований и в целях переключения тактических успехов в успех оперативного масштаба ударная армия должна располагать возможностью осуществить оперативное воздействие на всю глубину оборонительного расположения противника. Это требование является важнейшим и решающим; без предъявления такого требования исчезает самый смысл применения ударных группировок оперативного масштаба»[51].

Части 8-й армии ген. А. М. Каледина, состоявшие из тринадцати пехотных и семи кавалерийских дивизий, насчитывали в своих рядах 225 000 бойцов при 716 орудиях (напомним, что противник на всех направлениях против всех русских армий имел значительное превосходство в тяжелой артиллерии). На направлении главного удара на шестнадцатикилометровом фронте Носовичи – Корыто стояли два ударных корпуса, 8-й и 40-й армейские, в составе восьмидесяти батальонов и двухсот пятидесяти семи орудий. Противостоявшие русской 8-й армии австрийские войска 4-й армии эрцгерцога Иосифа-Фердинанда имели 147 000 штыков и сабель при 549 орудиях.

Итак, как можно видеть, война сама производила отбор военачальников. Оба противостоявших друг другу командарма вступили в войну в меньших чинах. При этом, если сорокадвухлетний эрцгерцог Иосиф-Фердинанд в 1914 году командовал усиленным 14-м армейским корпусом (четыре пехотные дивизии) – так называемая «группа Иосифа-Фердинанда», то пятидесятитрехлетний генерал Алексей Максимович Каледин вступил в Первую мировую войну в качестве командира 12-й кавалерийской дивизии. Теперь же, спустя всего лишь два года, этим людям доверили уже командование армиями.

Командующий 4-й австрийской армией эрцгерцог Иосиф-Фердинанд

Подготавливая наступление, командующий армиями фронта, разумеется, должен был с наибольшим тщанием готовить прорыв на главном направлении, который наносила 8-я армия. Именно поэтому генерал А. А. Брусилов лично побывал в расположении 8-й армии, когда готовился участок для главного удара. Понятно, что от успеха войск 8-й армии зависели и дальнейшие действия других армий, и даже в какой-то мере – успех армий Западного фронта, которому передавался главный удар в русской Действующей армии. Тем более что все равно львиная доля артиллерии и резервов Юго-Западного фронта находилась как раз в 8-й армии.

Войска 8-й армии атаковали на день позже своего соседа, 11-й армии, 23-го числа (в этот день, кстати, в Ставку из Успенского собора Московского Кремля по распоряжению царя была доставлена икона Владимирской Божьей Матери), чтобы лучше подготовить производство прорыва шквальным артиллерийским огнем. Поэтому артиллерийская подготовка шла целых двадцать девять часов, вминая все живое в неприятельских окопах в землю. В девять часов утра первые шесть русских дивизий пошли на штурм полуразрушенной оборонительной полосы противника. При этом плотность войск в 8-й армии была наибольшей: на фронт атаки каждой дивизии приходилось всего две с половиной версты. Артиллерийский удар по неприятельской обороне в период Брусиловского прорыва осуществлялся по методу, предложенному В. Ф. Киреем, который непосредственно в ходе операции находился в частях 9-й армии. Исследователь говорит: «Заслуживает внимания впервые разработанный подполковником Киреем способ подготовки огня артиллерии. Он заключался в том, что каждая артиллерийская батарея и отдельные орудия получали координаты заранее выявленных целей и заблаговременно готовили по ним данные. Для введения противника в заблуждение в ходе ведения огня были спланированы переносы его на вторую линию позиций и ложные паузы, обычно предшествующие началу атаки. В результате в течение восьмичасовой артиллерийской подготовки русская артиллерия полностью подавила огневую деятельность противника и разрушила его укрепленные позиции, что позволило атакующим почти без потерь прорвать вражескую оборону»[52].

Как говорилось выше, на острие удара находились 8-й армейский корпус в составе 14-й (ген. В. И. Соколов) и 15-й (ген. П. П. Ломновский) пехотных дивизий, усиленных 4-й Финляндской стрелковой дивизией (без 16-го полка) ген. В. И. Селивачева. Всего в корпусе насчитывалось тридцать восемь тысяч штыков при ста шестидесяти четырех пулеметах и ста тридцати четырех орудиях (в том числе, двадцать гаубиц и шесть 4-орудийных тяжелых батарей). Помимо 8-го корпуса, плечом к плечу с ним атаковал 40-й армейский корпус генерала Кашталинского (вследствие престарелости комкора-40 войсками фактически руководил его начальник штаба ген. М. М. Бутчик). Подразделения 40-го корпуса также не были обижены в артиллерийском отношении. Так, наносившая главный удар 4-я стрелковая дивизия получила 40-й мортирный дивизион, две батареи 18-го тяжелого дивизиона, 8-ю батарею 6-й тяжелой бригады и 10-см гаубичную батарею. Как комментирует это насыщение русских войск техническими средствами ведения боя начальник 4-й стрелковой («Железной») дивизии ген. А. И. Деникин, «…никогда за всю войну Железная дивизия не обладала такой мощной техникой, и нам казалось, что, в условиях Русского фронта, мы достаточно сильны для прорыва и победы». В течение тридцатишестичасовой артиллерийской подготовки батареи 4-й стрелковой дивизии выпустили 27 700 снарядов: «Первый раз наша артиллерия получила возможность выполнить основательно ту задачу, которая до тех пор достигалась ценою лишней крови»[53].

Именно 40-й армейский корпус достиг наибольших успехов. К вечеру этого дня корпус вклинился в оборону врага на глубину до двух километров, буквально раздавив центр 4-й австрийской армии. Стрелки – 2-я (ген. Ю. Ю. Белозор) и 4-я (ген. А. И. Деникин) стрелковые дивизии – атаковали с такой яростью, что противник не мог не дрогнуть. Неудивительно, что именно части 40-го корпуса окажутся впереди прочих. Напор русских частей, бросившихся вперед после соответствующей артиллерийской подготовки, не смогли сдержать никакие фортификационные укрепления. Участник этих боев, служивший во 2-й стрелковой дивизии, так характеризует австрийские укрепления: «Шагах в 500 примерно перед нами простиралась укрепленная линия окопов и перед нею полоса проволочных заграждений в шестнадцать рядов кольев, последние ряды которых были на самом бруствере. Местами окопы были двухъярусные и укреплены железобетонными кубами, почти в метр по сторонам. В общем, австрийцы, будучи на чужой земле, не жалели на оборудование позиций ни русского леса, ни русских сел и использовали все максимально и для укрепления позиций, и для удобного в них пребывания»[54].

В ковельском направлении наступали 30-й армейский корпус (71-я (ген. А. П. фон Будберг) и 80-я (ген. М. Д. Китченко) пехотные дивизии) генерала Зайончковского, которого всегда хвалил сам А. А. Брусилов, и 39-й армейский корпус (102-я и 125-я пехотные дивизии) ген. Стельницкого. За три дня ожесточенных боев эти войска отбросили врага за реку Стырь, после чего 16-й стрелковый полк Железной дивизии ворвался в Луцк на плечах бегущего неприятеля. Полностью Луцк был взят после тяжелого ночного боя частями 15-й пехотной дивизии ген. П. Н. Ломновского (8-й корпус) и 4-й стрелковой дивизии (40-й корпус) ген. А. И. Деникина. Одним из первых в Луцк ворвался командир 15-й автомобильной пулеметной роты георгиевский кавалер штабс-капитан Сыробоярский, тяжело раненный в бою за Луцк.

В состав 4-й австрийской армии входили 2-й (ген. Ю. Кайзер) и 10-й (ген. Г. Мартини фон Матастов) армейские корпуса, корпус генерала Фата, кавалерийский корпус ген. Л. фон Хауера, польский легион генерала Пухальского, германский резервный корпус ген. Г. фон Гронау. На счастье русских, успеху наступления споспешествовали трения между австрийцами и германцами.

Дело в том, что немцы постепенно подбирали к рукам управление австрийскими войсками как более слабым союзником. Разумеется, что военно-политическому руководству Двуединой монархии наметившийся германский диктат не мог нравиться, но отступать было поздно. Недоразумения на личностном уровне сказывались и в оперативном отношении. В частности, немцы не осведомляли австрийцев о своих действиях на Французском фронте, считая, что это только их дело. О начале Верденской операции было сообщено австрийскому командованию буквально накануне удара. Точно так же австрийцы втайне от немцев планировали наступление в Италии, и потому германцы, считая, что русское наступление обречено на неуспех (после Стрыпы и Нарочи), не только ослабили собственные силы на Восточном фронте во имя наращивания удара по Вердену, но вывели и свои войска из австро-венгерских укрепленных линий. Между тем ослабление австрийцев на Востоке в артиллерийском отношении (тяжелые батареи уходили в Италию) делало соотношение сил в артиллерийском огне более благоприятным для русских, хотя и все равно австро-венгры имели преимущество, но теперь уже не столь впечатляющее. Поэтому в составе австро-венгерских линий осталось лишь две германские дивизии, в 4-й армии, чтобы прикрывать ковельское направление, – корпус генерала Гронау. свои войска из австро-в

Прикрываясь мнением о непреодолимости созданных укрепленных полос, австрийцы ввели в заблуждение и себя, и своего союзника. После переброски части сил и средств в Тироль ставка делалась на пехоту. Здесь необходимо отметить, что и в 1916 году австрийские корпуса почти всегда состояли из трех пехотных дивизий (у русских – только ударные корпуса). Конечно, русские дивизии были больше по численности, нежели австрийские (шестнадцать батальонов против двенадцати), но вот артиллерии в австрийском корпусе, безусловно, получалось больше. Вдобавок для усиления численного состава австрийских армейских корпусов в их состав могли вливаться ландштурменные бригады или кавалерийские дивизии (если австрийцы имели кавалерийские корпуса, то они всегда были сводными, составляемыми на период конкретного сражения).

В любом случае австрийцам не помогли ни укрепления, ни превосходство в тяжелой артиллерии. Исход сражения в полосе атаки 8-й армии решился всего за три дня. Именно 25 мая была окончательно разгромлена 4-я австрийская армия. Тогда же 14-я пехотная дивизия ген. В. И. Соколова форсировала реку Стырь, 30-й армейский корпус переправился через реку Иква, а 4-я стрелковая дивизия заняла Луцк. За четыре дня с начала русского наступления 4-я австрийская армия потеряла не менее 82 000 чел., в то время как потери 8-й русской армии составили 33 000 чел. К 29 мая австрийский 10-й армейский корпус имел в своем составе не более трех тысяч штыков (менее одного полка!).

В течение первых нескольких дней после начала атаки в 8-й армии были достигнуты столь грандиозные успехи, что уже давно не выпадали на долю стран Антанты. Австрийские позиции в центре удара были прорваны на фронте в восемьдесят километров и на ряде участков аж на тридцать верст в глубину. Все то, что оказалось под ударом русского молота, было либо уничтожено, либо стало трофеем победителей. Как впоследствии вспоминал начальник штаба Юго-Западного фронта ген. В. Н. Клембовский, «пленные австрийцы показывали, что потери их распределяются так: в первой линии окопов – восемьдесят пять процентов убитых и раненых и пятнадцать процентов пленных; во второй линии – по пятьдесят процентов каждой категории; в третьей линии – все сто процентов пленных»[55].

Начальник австро-венгерского Полевого Генерального штаба ген. Ф. Конрад фон Гётцендорф

Результаты наступательного порыва русских армий южнее Полесья были столь впечатляющи, что позволяли надеяться на решительный перелом в ходе войны уже в ходе кампании 1916 года, буде наступление продолжится с неослабевающей энергией, а почин солдат и офицеров брусиловских армий будет поддержан и другими фронтами. Именно на это, по-видимому, рассчитывали и в Ставке. Уже на следующий день после начала наступления армий Юго-Западного фронта ген. М. В. Алексеев сообщил военному министру Д. С. Шуваеву, что начавшееся сражение «явится, вероятно, решающим в ходе войны… Армия вправе рассчитывать, что ее труды и жертвы встретят поддержку в развитии энергии нашего центра, иначе жертвы будут напрасны»[56].

Как видно, Начальник Штаба Верховного Главнокомандующего отлично сознавал, что даже успешная операция одного из фронтов не создаст решительного перелома в ходе войны, что для этого необходимо совместное наступление всех трех русских фронтов. Выиграть войну силами одного, пусть даже и самого сильного фронта, было невозможно. Поэтому-то оперативно-стратегическое планирование кампании 1916 года и подразумевало стратегическое наступление на Восточном фронте усилиями всей русской Действующей армии, объединенных в группы трех фронтов – Северного, Западного и Юго-Западного. Успешный почин армий Юго-Западного фронта в двадцатых числах мая стал первой удачной ласточкой в ряду предстоящего общего наступления на Востоке.

Прорыв неприятельской укрепленной полосы по сравнению с той рекламой, что давалась австрийцами об ее неприступности, дался русским сравнительно легко. Одной из основных причин такого успеха русского прорыва явилось господство в австрийской армии взглядов ген. К. фон Пфлянцер-Балтина о неприступности первой линии обороны при условии ее максимальной насыщенности войсками. Уже после войны уполномоченный германского верховного командования при австрийской ставке генерал Крамон говорил, что генерал Пфлянцер-Балтин вообще пользовался в армии «довольно печальной репутацией». По словам Крамона, переданным отечественным исследователем, в войсках «составлялись песенки о его стремительном, порывистом и беспокойном командовании, о его вечном движении взад и вперед, при котором безо всякой осмотрительности разрывались военные единицы на мелкие группы, где смешивались все языки монархии. Сосед не понимал соседа, и командование в бою требовало больше лингвистических познаний, чем боевого глазомера»[57].

С другой стороны, сам ген. Ф. Конрад фон Гётцендорф называл генерала Пфлянцер-Балтина «своим лучшим командующим армией». Эта оценка базировалась как раз на действиях командарма-7 в ходе боев за Карпаты зимой 1914–1915 годов и в кампании 1915 года. Наверное, столь крупный и, несомненно, умнейший военачальник, как Конрад, не мог ошибаться радикальным образом. Вся соль заключалась в том, что в период позиционного затишья 1915–1916 годов австрийцы сосредоточили главные усилия по возведению фортификационных сооружений на первой линии обороны. Это-то и стало главной ошибкой: «Все силы ушли на длившиеся месяцами работы по постройке первой позиции. Вторая позиция уже не могла быть оборудована так тщательно, так как на это не хватало рабочих рук. Третья позиция была нанесена на картах штаб-квартир большей частью в виде кое-как устроенных окопов или в виде линии. Вся позиционная система походила на броневой купол с сильной внешней стеной и слабыми внутренними переборками»[58].

Если немцы строили свою оборону на мощных контрударах из глубины обороны по своей же первой линии, захваченной противником, то австрийцы полагали, прежде всего, удержать первую полосу, где и нанести неприятелю поражение. Следовательно, вторая и третья линии укрепленной полосы неприятеля были слишком слабы, и потому, когда русские ворвались в первую линию, австрийцы не смогли удержаться в глубине своего расположения.

Конечно, неприятель имел в первой линии сильные узлы обороны, которые и задержали атаку ряда русских частей, пулеметные точки и замаскированные скрытые артиллерийские батареи наносили русским тяжелые потери. Но, тем не менее удачный прорыв сразу на ряде участков фронта немедленно ставил австрийцев перед фактом поражения: организация же прорыва в войсках Юго-Западного фронта была превосходной. Участник войны пишет: «Несмотря на правильность идеи, положенной в основание укрепления позиций, а именно сильных узлов сопротивления как основания позиций, – существенным промахом, как показал боевой опыт, со стороны австрийцев было перенесение всей обороны в первую линию и пренебрежение маскировкой, то есть были нарушены как раз те требования к укрепленной позиции, кои выдвинулись боями на Французском фронте под Верденом и на р. Сомме»[59].

Причина подобного неверного подхода к тактике обороны укрепленной полосы у генерала Пфлянцер-Балтина крылась в его собственной оценке боев в конце 1915 года. В ходе русского наступления на Стрыпе русских 7-й и 9-й армий русские атаки разбились об оборону 7-й австрийской и Южной германской армий. Ген. К. фон Пфлянцер-Балтин и в конце 1915 года, и теперь, в мае 1916 года, командовал 7-й армией. Переоценив силу сопротивления австрийских войск, мощь их укреплений и недооценив качественную подготовку русских солдат и офицеров, генерал Пфлянцер-Балтин сделал вывод о непреодолимости австрийских оборонительных рубежей. Здесь следует отметить, что практически вся русская оборонительная система также зиждилась на неодолимости первой оборонительной линии. Иными словами, данная система была вообще свойственна для Восточного фронта.

Уже после войны выдающийся отечественный инженер Д. М. Карбышев также отмечал, что в условиях малой насыщенности Русского фронта средствами прорыва (тяжелая артиллерия, не говоря уже о танках, вообще отсутствовавших на Востоке) эшелонирование обороны в глубину было, в принципе, не столь уж и необходимым. Данный вывод опирался на личный военный опыт инженера – подполковник Д. М. Карбышев в кампании 1916 года руководил позиционными работами в 8-й армии Юго-Западного фронта. Другое дело, что раз австро-германцы в кампании 1916 года намеревались наступать на Западе (немцы под Верденом и австрийцы в Италии), то они должны были укрепить свою оборону на Востоке до тех пределов, в которых войска могли бы успешно сопротивляться превосходящему в численности противнику. Немцы это сделали, что подтвердили результаты неудачной Барановичской наступательной операции русского Западного фронта, австрийцы – нет.

Офицеры русского штаба

Впрочем, справедливости ради нельзя не сказать, что сосредоточение австро-венгерских войск по преимуществу в первой оборонительной линии во многом зависело и от качества самих войск. Австрийское командование опасалось, что в случае взятия русскими первой линии вторая линия будет просто-напросто смята бегущими войсками. Что говорить, если даже немцы, чьи войска являлись несравненно более стойкими в оборонительном бою, нежели австрийцы, также полагали, что малочисленность войск в первой линии – есть опасный фактор, ибо артиллерийская поддержка непременно стоящих в глубине обороны батарей (дабы не угодить в руки наступающего неприятеля) для войск первой линии всегда будет минимальной. Ген. Э. фон Фалькенгайн (в описываемое время – начальник германского Полевого Генерального штаба) писал после войны: «…если суммировать опыт войны, то едва ли можно будет сказать, что подобное правило всегда оказывалось целесообразным. В нем слишком мало считались с психикой среднего солдата… Когда наставление применялось отборными войсками, притом же хорошо обученными и с надежным командованием, то обычно нужная цель достигалась. Но очень часто случалось как раз наоборот, последствием чего были не только более тяжкие потери в людях, причем проявлялся самый нежелательный из видов потерь – добровольная сдача в плен, но также и утрата позиций. Опыт показал, что в позиционной войне крайне опасно ставить солдата на такой пост, где он чувствует себя покинутым, зная, что ему нечего надеяться на поддержку… Происходит добровольная сдача в плен или преждевременное откатывание назад, не могущее остановить уже и на главной оборонительной линии». Комментировавший данное замечание генерала Фалькенгайна выдающийся русский военный ученый и участник войны А. Е. Снесарев назвал германского генерала «мудрым военным психологом»[60].

Как известно, с осени 1915 года Восточный фронт, как и Западный, застыл в тупике позиционной борьбы. Ученый говорит: «Позиционный тупик», охвативший военное искусство обеих сторон на всех уровнях – от тактического до стратегического, порожденный возросшей огневой мощью оружия (артиллерии и автоматического стрелкового) и отсутствием адекватных средств для подавления ее, связал руки стратегическому творчеству, ограничил его поисками выхода – преодоления превосходства обороны над наступлением»[61]. Австрийцы полагали, что их оборона именно непреодолима. Опыт операций на реке Стрыпа и на озере Нарочь, где русские так и не смогли прорвать австро-германскую оборону, убеждал в этом неприятельский генералитет.

Тем не менее все-таки к маю 1916 года положение вещей несколько изменилось: русские пополнили запасы снарядов, они целенаправленно готовились к взлому мощных оборонительных рубежей австро-германцев, наконец, русское командование тоже должно было учесть опыт неудач на Стрыпе и Нарочи. Все это не было учтено австрийцами, что и послужило одной из главных причин их тяжелейшего поражения в ходе Брусиловского прорыва. Генерал-квартирмейстер германского Главного Командования на Востоке ген. М. Гофман впоследствии писал: «Чувство уверенности в себе окрепло у австрийцев после событий на русском фронте, а в особенности же от того, что слабой армии Пфлянцер-Балтина удалось без нашей помощи удержаться против русских»[62]. В данном случае уверенность в себе переросла в самоуверенность.

Превосходно зная об австрийской оборонительной тактике, русские стремились нанести врагу максимальные потери еще до начала атаки. Поэтому во время артиллерийской подготовки русские батареи дважды совершали ложный перенос огня в тыл первой линии врага. Обычно такое означало, что готовится атака пехоты. В итоге австрийцы выбирались из укрытий и занимали окопы и пулеметные точки, а русские орудия вновь били по первой линии. На третий раз противник не решился выйти из своих укрытий, чтобы не подставлять зря пехоту под огонь, и пошедшие в атаку русские войска массами брали затаившихся в убежищах врагов в плен, чем и объясняется столь значительное количество пленных, взятых русскими войсками на оборонительных позициях неприятеля[63].

Также, дабы не дать врагу времени опомниться, еще на стадии подготовки операции было установлено правило, согласно которому первая волна атаки, подкрепляемая второй волной, должна была без остановки пройти первую линию неприятельских укреплений (ее «зачищали» специальные команды), взять вторую линию и только там приступить к ее закреплению. И тут же третья и четвертая волны атаки проходят дальше, преследуя отступающего противника до тыловых оборонительных полос. А в голове атакующих колонн шли специальные штурмовые отряды, на долю которых выпала ликвидация узловых точек неприятельской обороны, дабы расчистить свободный путь наступающей линейной пехоте.

Как говорилось выше, существенная доля в боевой работе артиллерии отводилась контрбатарейной борьбе – то есть ударам по артиллерии противника. Между тем качество неприятельских боеприпасов уже теперь оставляло желать лучшего. Так, согласно некоторым источникам, русским батарейным командирам приходилось неоднократно «наблюдать, что у австрийцев иногда из десяти подряд выпущенных гранат ни одна не разрывалась. В таких случаях австрийцы обыкновенно прекращали стрельбу; неразрыв восьми гранат из десяти выпущенных – явление для австрийской артиллерии часто повторяющееся»[64]. Между тем сделанные из сталистого чугуна по французскому образцу снаряды русской легкой полевой артиллерии практически не давали осечек (негатив наблюдался в отношении закупаемых за границей снарядов к орудиями иностранных образцов).

Трофеи русских войск 8-й армии только под Луцком составили сорок пять тысяч пленных, но всего шестьдесят шесть орудий, так как противник все-таки успевал, бросая обозы и прикрываясь сильными арьергардами (в первые три дня прорыва резервы у австрийцев еще были), спасать свою технику. Русская пехота в любом случае не успевала догнать бежавшую в собственный тыл неприятельскую артиллерию, а войсковая конница армейских корпусов была весьма немногочисленной. Почему же бегущего врага не преследовала многочисленная русская кавалерия?

Дело в том, что вся русская конница была рассредоточена по окопам в составе самостоятельных кавалерийских корпусов (4-й и 5-й) и дивизий, подчиненных не командирам армейских корпусов, а армейскому командованию. Нехватка войск на Юго-Западном фронте и сам замысел генерала Брусилова (четыре армейских прорыва) властно потребовали, чтобы практически вся пехота была сосредоточена на ударных участках. Чтобы прикрыть оголявшиеся окопы также требовались войска: а у командармов оставалась только конница. Ведь в случае сосредоточения кавалерийских дивизий за ударными группами (для развития прорыва) оголенные участки пришлось бы прикрывать пехотой, а тогда вполне могло и не удаться прорвать оборону врага в тактической зоне обороны.

Лишь в 8-й армии штабы фронта и армии предприняли «эксперимент», образовав ударную кавалерийскую группу около Сарн – 4-й кавалерийский и 46-й армейский корпуса под общим руководством конкомкора-4 ген. Я. Г. Гилленшмидта. Как можно было ожидать, затея кончилась провалом: конной группе генерала Гилленшмидта не удалось прорвать оборону неприятеля: атаки 46-го армейского корпуса и 4-го кавалерийского корпуса 25–28 мая были отражены противником. В свою очередь, 12-й кавалерийской дивизии ген. К.-Г. Маннергейма, находившейся в армейском резерве, в начале прорыва было запрещено преследовать неприятеля. Между тем главнокомандующий армиями Юго-Западного фронта сильно рассчитывал на успех сарненской группы войск.

Кавалерийский прорыв к Ковелю не удался, и прорыв не получил своего развития из тактико-оперативного в оперативно-стратегический, как могло бы быть, будь конница Юго-Западного фронта сосредоточена за главной ударной группой. Так, генерал Маннергейм получил приказ о вводе своей дивизии в прорыв с большим запозданием, что и обусловило ее непоявление на поле боя в наиболее критический момент. И это – несмотря на постоянные напоминания штабу 8-й армии о необходимости использовать конницу для развития прорыва со стороны штаба фронта. Ведь генерал Брусилов отлично понимал, что ситуацию необходимо использовать сразу же, пока противник не оправился, не подтянул резервы, не дождался немцев, чтобы иметь возможность остановить постепенно выдыхающиеся русские войска, позади которых у штаба фронта не было иных резервов, кроме конницы.

Так, 25-го числа главкоюз ген. А. А. Брусилов телеграфировал командарму-8 ген. А. М. Каледину: «Сожалею, что 12-я кавалерийская дивизия своевременно не была подведена и пущена в дело для преследования противника. 8-й армии энергично гнать противника, не давая ему останавливаться. Надо стараться скорее достичь линии Стыри. Тяжелую артиллерию вести за собой, но для атаки отходящего противника не ждать ее, так как, что можно взять даром сегодня, завтра придется брать с боя»[65]. Но лишь 27-го числа 12-я кавалерийская дивизия получила задачу форсировать Стырь к югу от Луцка, дойти до Владимир-Волынского и отсечь коммуникации противника[66]. Ничего из этого не вышло. Отсутствие у русских в передовых боевых порядках конницы позволило врагу отрываться от преследования, жертвуя арьергардами. Другое дело, что масштабы русского наступления потребовали от австрийцев слишком больших жертв.

Интересно, что генерал Маннергейм все-таки попытался броситься в преследование, не дожидаясь санкции от штаба армии, чья оценка обстановки неизбежно отставала от реалий. Так, уже 25-го числа генерал Маннергейм в частном порядке просил командира 6-го финляндского стрелкового полка полковника А. А. Свечина открыть проход сквозь колючую проволоку неприятеля для своей конницы, чтобы броситься в преследование. Однако А. А. Свечин, первоначально согласившийся с доводами конкомдива-12, но не имевший соответствующего приказа, был вынужден отказать.

Между тем правофланговый корпус – 30-й армейский – упорно, хотя и медленно, пробивался к Ковелю – железнодорожному узлу, цементировавшему вся неприятельскую оборону на данном участке фронта. Уже была форсирована Стырь, русские ворвались в Рожище; 4-я австро-венгерская армия была растерзана на берегах Стыри, а малочисленная германская группировка ген. А. фон Линзингена, защищавшая ковельское направление, откатывалась к городу. На левом фланге русские заняли Дубно. И вот тут-то части 8-й армии были «придержаны» в первый раз, что стало приятным сюрпризом для противника: «Приходится даже удивляться тому, что Брусилов, достигнув перехода через Стырь у Луцка, не развил своего успеха до степени решающего прорыва в направлении на Владимир-Волынский. До достижения Стыри русские не сделали ни одной тактической ошибки и использовали непрерывной цепью все возможности, чтобы нанести ущерб императорской и королевской 4-й армии. Достигнув же Стыри, Брусилов одним глазом смотрел на Ковель, а другим озабоченно косился на север, откуда опасался немецкого контрудара»[67].

Основанием для остановки победоносных войск стала нехватка резервов. Фактически Юго-Западному фронту не хватило тех самых дивизий, которые сосредоточивались на Западном фронте ген. А. Е. Эверта, дабы наступать согласно воле не русского стратега генерала Алексеева, а французских союзников. Разорвав оборону противника и опрокинув его за Стырь, после форсирования реки полки 40-го и 8-го армейских корпусов вместо шестнадцати верст атакуемого 23-го числа фронта оказались на дуге в девяносто верст. Единственный резерв – 12-я кавалерийская дивизия. В то же время масса частей продолжала безуспешно штурмовать австрийские позиции напротив Сарн (группа Я. Г. Гилленшмидта).

Действительно, в 8-й армии, как, впрочем, и в прочих армиях Юго-Западного фронта, не смогли образовать армейских резервов. О коннице сказано выше. Пехотные же корпуса должны были наступать все разом на общем фронте, имея целью сковать противника, даже невзирая на возможную неудачу своей атаки. Это привело к тому, что русские армейские корпуса атаковали все вместе, а в резерве армии не оставалось ничего, дабы развить вероятный успех. Образовать мощную ударную группу в два, а то и три эшелона, максимально ослабив остальной фронт, ген. А. М. Каледин не решился. Не задумался над этим и штаб фронта: «Показателем ограниченной возможности развития прорыва служило не протяжение его фронта – двадцать две версты, вполне отвечавшее установившимся тогда требованиям, а отсутствие достаточных резервов, как у командарма, так и у главкоюза. Приказ главкоюза об участии в атаке фланговых корпусов, не располагавших тяжелой артиллерией, очевидно, с той же целью сковывания противника на своем фронте, облегчал несколько ударным корпусам задачу прорыва, но преждевременно истощал корпуса, столь необходимые для последующего развития успеха. Выгоднее было иметь за внутренними флангами 30-го и 39-го корпусов сильные резервы, которыми расширять прорыв в стороны, ударом в тыл удерживающимся на месте частям противника, а на фронте же этих корпусов вести только артиллерийскую подготовку с демонстративной целью»[68].

Генерал Алексеев в Ставке Верховного Главнокомандования.

Трофейные знамена

Возобновление наступления на оперативном просторе объективно должно было проводиться большей массой войск, нежели те четыре дивизии, что находились в распоряжении 40-го и 8-го корпусов. Это требовало перегруппировки, дабы влить в ударную группу резервы, а до того времени, чтобы не попасть под фланговые контрудары со стороны Ковеля (немцы) и Равы-Русской (австрийцы), корпуса были остановлены. Таким образом, австро-германцы получили первую передышку, вызванную преждевременным истощением наступательной мощи ударной группировки русских: наличная численность не позволяла русским военачальникам и наступать, и одновременно с тем обеспечивать свое наступление с флангов, где уже скапливался противник (немецкие эшелоны были брошены в Ковель через два дня после начала Брусиловского прорыва).

Тем временем Начальник Штаба Верховного Главнокомандующего ген. М. В. Алексеев, видя ошеломительный успех отважных войск 8-й армии и рассчитывая на мощь предстоящего главного удара армий Западного фронта, 26 мая приказал главкоюзу сосредоточить все усилия на флангах фронта. М. В. Алексеев посоветовал А. А. Брусилову основной массой 8-й армии наступать на Демидовку (линия Луцк – Демидовка – Броды), дабы выйти в тыл австрийской группировке, стоявшей перед 11-й армией. То есть, следуя данному замыслу, ударная группировка 8-й армии должна была обрушиться на 1-ю австрийскую армию, дабы разорвать неприятельский фронт надвое, отбрасывая противника к Ковелю на север и к Львову на юг. Этот маневр позволял перенести удар на Рава-Русскую, являвшуюся центром вражеского оборонительного фронта, а заодно и станцией, связывавшей Ковель и Брест-Литовск с Львовом. Одновременно на владимир-волынском направлении следовало создать заслон, чтобы не допустить флангового удара со стороны Ковеля.

Однако на следующий день, опасаясь за фланги 8-й армии и надеясь на предстоящий главный удар армий Западного фронта, который смещался из района виленского направления на барановичское, то есть для взаимодействия с Юго-Западным, а не Северным фронтом, ген. М. В. Алексеев приказал главкоюзу довершить поражение левого крыла противника. Новая директива Начальника Штаба Верховного Главнокомандующего, тем не менее, откладывала развитие наступления на Ковель, приказывая бить в центр австрийского расположения. При этом директивой Ставки существенно корректировалось направление главного удара. Армиям Юго-Западного фронта предписывалось отрезать австрийцев от Сана и операционных линий на запад, наступать в общем направлении Луцк – Рава-Русская, стремясь разрезать фронт неприятеля. Одновременно главкозап ген. А. Е. Эверт получил разрешение отложить наступление до 3 июня. Директива от 27 мая является очень интересным документом, заслуживающим, чтобы ему посвятили несколько строк, о чем будет сказано немного ниже.

Блестящая победа армий Юго-Западного фронта, тем более пьянящая, что совсем недавно казалась невероятной, в самом буквальном смысле всколыхнула страну. Войска и штабы заваливались потоками приветственных поздравительных телеграмм со всех концов империи и союзных держав. Сам А. А. Брусилов впоследствии писал: «Все это время я получал сотни поздравительных и благодарственных телеграмм от самых разнообразных кругов русских людей. Все всколыхнулось. Крестьяне, рабочие, аристократия, духовенство, интеллигенция, учащаяся молодежь – все бесконечной телеграфной лентой хотели мне сказать, что они – русские люди и что сердце их бьется заодно с моей дорогой, окровавленной во имя родины, но победоносной армией». Великий князь Николай Николаевич прислал своему старому соратнику и коллеге (с 1883 по 1906 год Брусилов служил в Офицерской кавалерийской школе, работавшей под патронажем генерал-инспектора кавалерии великого князя Николая Николаевича) лаконичную телеграмму: «Поздравляю, целую, обнимаю, благословляю». Сам император телеграфировал главкоюзу: «Передайте моим горячо любимым войскам вверенного Вам фронта, что я слежу за их молодецкими действиями с чувством гордости и удовлетворения, ценю их порыв и выражаю им самую сердечную благодарность». А 29 мая ген. А. А. Брусилов получил новую телеграмму от императора Николая II, который дал свою оценку начавшейся операции Юго-Западного фронта: «Приветствую Вас, Алексей Алексеевич, с поражением врага и благодарю Вас, командующих армиями и всех начальствующих лиц до младших офицеров включительно за умелое руководство нашими доблестными войсками и за достижение весьма крупного успеха. Николай»[69]. Непосредственной же наградой (20 июля) за успешный прорыв стало Георгиевское оружие с бриллиантами (одно из восьми, пожалованных генералам в период Первой мировой войны)[70].

Страну захлестнул пьянящий вал вновь забрезжившей после поражений 1915 года победы, подкрепляемый восторженными письмами с фронта. Военные цензоры сообщали в эти победные дни, что войска уверены в победе и рвутся вперед, что «настроение армии неописуемое… такого настроения никто не ожидал», что «окончательная полная победа солдатам кажется не только неминуемой, но и близкой»[71]. Блестящие победы имели следствием подъем духа, уверенность в конечной победе, надежду на самое скорое окончание войны. Начальник 4-й стрелковой дивизии, шедшей на острие удара 8-й армии, ген. А. И. Деникин 26 и 31 мая писал К. В. Чиж: «…22-го начался страшный бой, 23-го разбили наголову австрийцев, 24-го преследовали, 25-го опять большой бой, овладели важной стратегической линией и сегодня отдых… Благодаря доблести стрелков мне удалось взять 9500 пленных, 26 орудий и т. д… все больше и больше развертывается картина колоссального разгрома австрийской армии. Больше нет места пессимизму. Подъем необычайный. Никогда не бывалое превосходство материальных сил, перевес числа, а про дух я и не говорю…»[72]

Действительно, артиллерийский огонь сметал все живое в неприятельской обороне, пехотинцам фактически оставалось лишь брать в плен тех немногочисленных австрийцев, что успевали укрыться в заваливаемых орудийными разрывами землей убежищах. Враг бежал… вот именно, что бежал. Такого солдаты не видели с начала войны, с августа – сентября 1914 года.

Впервые, после целого года череды поражений и постоянного отступления, войска знали, что снарядов вдоволь, что патроны и винтовки всегда будут, что первые эшелоны атаки впервые идут в бой в стальных касках, что каждый солдат снабжен противогазом. И что, наконец, вся страна с ними, что страна целых четырнадцать месяцев ждала от них победы, и вот она – ПОБЕДА! Оставалось лишь правильно использовать победу не только как некое материальное явление, но и как фактор несоизмеримо большего порядка – духовного. И это последнее лежало уже в сфере деятельности командования.

К 30 мая противник израсходовал все свои резервы, и требовалось лишь определенное усилие, чтобы опрокинуть австрийцев и довершить их разгром. Но к этому времени резервы армий Юго-Западного фронта также были близки к исчерпанию. Конница как таковая в качестве средства развития прорыва вообще отсутствовала. Вдобавок сам главкоюз ген. А. А. Брусилов не разобрался в обстановке и остановил войска для производства перегруппировки на фланги и подтягивания тылов. Г. С. Иссерсон в работе «Эволюция оперативного искусства» указывал: «В глубине построения боевого порядка наступления нужно иметь наготове такой оперативный эшелон, который был бы способен немедленно же после тактического прорыва обороны врываться в ее глубину и тактические достижения превращать в крупный решающий оперативный результат, доводя его до полного уничтожения и сокрушения противостоящего сопротивления в оперативном масштабе. Если такого эшелона развития прорыва не будет, то и одновременное сковывание всей тактической глубины, и тактические успехи прорыва обороны могут привести не больше как к мешкообразному расширению фронта прорыва, являющемуся более благоприятным для обороняющегося, чем для наступающего»[73]. Но все это будет осознано потом.

Действительно, армии Юго-Западного фронта, согласно оперативно-стратегическому планированию Ставки Верховного Главнокомандования на кампанию 1916 года, должны были лишь сковать противостоящие силы неприятеля, дабы не допустить перебросок войск на направление главного удара, который должен был наноситься армиями Западного фронта. Поэтому дополнительных резервов, потребных для развития большого прорыва, на Юго-Западный фронт не поступило: стратегические резервы Ставки были отданы главкозапу ген. А. Е. Эверту. В качестве фронтовых резервов у генерала Брусилова оказались всего лишь две пехотные дивизии, а распорядиться кавалерией штаб фронта, как показано выше, не сумел.

Между тем «ударная армия, получающая узкий исходный фронт, должна вплоть до сокрушения оперативной обороны противника сохранить тот же фронт наступления, что обеспечит ей глубокое оперативное эшелонирование, а значит, и возможность развивать операцию в глубину». Чтобы обеспечить необходимый фронт, лучше ввести в прорыв две-три ударные армии[74]. Где было их взять, эти две-три ударные армии, или даже хотя бы три корпуса, если все резервы Ставки Верховного Главнокомандования были отданы генералу Эверту на Западный фронт? Проведение крупной стратегической наступательной операции под силу только фронтовым объединениям, оснащенным необходимым количеством сил и средств для подавления обороны противника, последующего прорыва его оборонительных рубежей и развития успеха как минимум на оперативную глубину.

Именно такой подход был предусмотрен для войск Западного фронта, долженствовавшего наносить главный удар на Восточном фронте в кампании 1916 года. В резерве главкозапа ген. А. Е. Эверта находилось три армейских корпуса, кавалерийский корпус, а также переброшенная в тыл Западного фронта Гвардия, насчитывавшая в своем составе к этому времени два пехотных и один кавалерийский корпуса. Следовательно, нельзя сказать, что русский генералитет не понимал значения развития прорыва резервами. Просто та масса резервов, что требовалась бы для ввода в бой после крушения неприятельской обороны на достаточно существенном участке фронта, стояла у ген. А. Е. Эверта – как раз почти две армии развития прорыва: пять пехотных и два кавалерийских корпуса.

Согласно планированию русской Ставки, взаимодействие фронтов предусматривалось севернее Полесья, то есть усилиями армий Северного и Западного фронтов. Фронтовая операция же Юго-Западного фронта, являясь, по своей сути, вспомогательной, развертывалась на нескольких операционных направлениях (четыре, по одному для каждой армии фронта), тем не менее имела главный удар на стыке с Западным фронтом, в 8-й армии. Понятно, что при той тактике, что была принята главкоюзом ген. А. А. Брусиловым (четыре удара, без резервов для развития успеха), Юго-Западный фронт не мог рассчитывать на немедленный выход в оперативные тылы неприятеля. Требовалась поддержка. Причем – не простым вливанием одного-двух корпусов в развитие прорыва (хотя и это, конечно, было бы просто превосходно), но лучше – армейской группировкой.

И ведь такая группировка была – 3-я армия Западного фронта, участие которой в главном ударе не предусматривалось (3-я армия должна была обеспечивать южный фланг наступления ударных армий Западного фронта). И в данный момент 3-я армия ген. Л. В. Леша, стоявшая на стыке Юго-Западного и Западного фронтов, просто-напросто зря простаивала, не принимая участия во фронтовых операциях. Поэтому после первого потрясающего успеха брусиловских армий в тактической зоне обороны австрийцев становилось жизненно необходимо взаимодействие 8-й армии Юго-Западного фронта с 3-й армией Западного фронта. Особенно это стало очевидным после неудачи прорыва к Ковелю кавалерийской группы ген. Я. Г. Гилленшмидта. Но ни Ставка, ни штаб Западного фронта не пошли на немедленную организацию такого взаимодействия, что позволило противнику сцементировать развалившуюся оборону германскими дивизиями на наиболее опасном направлении – ковельском, – напрямую выводившем в тылы немецкой группировке, стоявшей против русского Западного фронта.

Главкоюз начал перегруппировку сил и средств 8-й армии на фланги, но при этом остановил само наступление, дав врагу время на подтягивание резервов. Для прорыва эшелонированной обороны противника и развития тактического успеха требуется не только сосредоточение мощных средств и сил, но и высокие темпы развития наступления; но и смелый и инициативный маневр на поле боя. Этого-то и не было: даже та инициатива отдельных комкоров, что проявилась в первую неделю наступления, была погашена штабами фронта и армий.

Приостановка флангов наступавшей 8-й армии превратила рвущее оборону врага наступление в простое движение войск вперед по оттеснению неприятеля навстречу к его резервам и подкреплениям. Откатываясь перед русскими корпусами, австрийцы только усиливали мощь сопротивления, раз уж русские сами отказывались от маневренных действий. В результате австрийцы получили возможность сохранить за собой свободу действий по подтягиванию оставшихся резервов к месту сражения, на направления наступления русских ударных группировок. Зигзагообразность линии фронта дает преимущество тому, кто может маневрировать своими резервами, дробя фланги неприятеля и разламывая цельность его фронта. Генерал Брусилов, решивший действовать по шаблону, выровнял войска, и потому немногочисленные резервы Юго-Западного фронта не смогли решить судьбу боев.

Итак, и русские, и австро-германцы, выигрывая время, бросали резервы в бой «пакетами», что затрудняло их использование в качестве ударной силы на решающем направлении. Однако противник оборонялся, а русские наступали. Таким образом, имея железнодорожное преимущество, немцы выигрывали в сосредоточении.

В то же время нельзя сказать, что преимущество противника в транспортном отношении позволило ему получить и преимущество в соотношении сил на ключевом участке фронта. За 24–25 мая из резерва фронта в 8-ю армию прибыли 2-я Финляндская стрелковая (ген. Ф. Ф. Кублицкий-Пиотух) и 126-я (ген. Г. А. Левицкий) пехотная дивизии; 30 мая – окончательно собрался 5-й Сибирский корпус (ген. Н. М. Воронов). К 5 июня из резерва Ставки подошли 1-й (ген. В. Т. Гаврилов) и 23-й (ген. А. В. Сычевский) армейские корпуса; к 11 июня – 1-й Туркестанский корпус (ген. С. М. Шейдеман). Все эти войска, по прибытии, немедленно вводились в бой. Невзирая на то что немцы успевали перебрасывать в Ковель свои подкрепления быстрее, нежели русские, главкоюз ген. А. А. Брусилов все равно имел общий численный перевес сил.

И теперь требовались, говоря суворовским языком, «быстрота и натиск», чтобы сломить противника, подорвать его волю к сопротивлению и овладеть ключевыми точками местности, основной из каковых являлся Ковельский укрепленный район. Наличие сильных подвижных группировок (кавалерия, усиленная броневиками и пехотой) на стыках наступающих армий позволила бы ни на минуту не прекращать преследования. В таком случае русские ворвались бы в Ковель на плечах отступающего неприятеля, не позволив германцам перебросить в город те батальоны, что сумели сдержать 8-ю русскую армию после возобновления наступления.

С другой стороны, общая нехватка резервов (еще лучше – целой резервной армии) не позволила генералу Брусилову иметь необходимый перевес сил на всех участках сражения в полосе главного удара. Просто «переход от позиционной войны к маневренной в условиях прорыва фронта требовал заблаговременного создания крупных резервов. Но так как это не было предусмотрено, то для развития неожиданного крупного успеха потребовались перегруппировки, которые снижали темпы наступления и даже приостанавливали его и давали противнику передышку. Кроме того, ввод в состав фронта новых корпусов и армий, передача из одной армии в другую корпусов с изменением разграничительных линий также вели к перегруппировкам в армиях между оставшимися корпусами. Это нарушало все планы и расчеты командующих армиями и связывало активные действия армий. Частые перегруппировки крайне мешали планомерным действиям»[75].

В свою очередь, немцы, как могли, латали прорехи в разваливающемся австрийском фронте, и делали это, надо признать, весьма оперативно. Уже 27 мая в бою у Рожище (район: железная дорога Ковель – Ровно) русские в первый раз с 22 мая взяли германских пленных. Германские части, прибывавшие по железной дороге в Ковель, немедленно бросались в контратаки, развертываясь посреди отступавших австрийских дивизий.

При этом, прежде всего, дабы сохранить в своих руках основные коммуникации, немцы заняли оборонительные позиции по обе стороны железной дороги Ковель – Луцк. Одновременно на юго-западном крыле откатившейся 4-й австрийской армии была образована ударная группа. Немцы должны были действовать быстро и эффективно, немедленно по сосредоточении бросаясь в контратаки, дабы любой ценой удержать разваливающийся австрийский фронт. Ген. Э. фон Фалькенгайн впоследствии писал об этих кризисных днях: «Все имевшиеся в распоряжении резервы сохранившихся участков, а особенно немецкие из Южной армии и фронта Линзингена, были немедленно брошены на угрожаемые пункты. И, однако, когда 7 июня стали известны потери союзников людьми и материалом, а также ближайшие данные о поведении частей в боях, нельзя было уже сомневаться в том, что без сильной немецкой поддержки в близком будущем всему фронту в Галиции грозит полный разгром»[76].

Основным качеством маневра является внезапность, которая дает выигрыш времени и темпа продвижения наступающей группировки. Главкоюз ген. А. А. Брусилов сознавал преимущества внезапности, но не сумел выиграть темпы развития операции, так как оперативное планирование штаба Юго-Западного фронта не имело оперативных целей, но только тактические. И это – следствие как недостатков в общем стратегическом планировании в Ставке, так и нерешительной постановки целей на самом Юго-Западном фронте, чье командование, к сожалению, слишком узко понимало свои задачи.

Недостатки планирования могли быть отчасти выправлены инициативой командиров и подвижными соединениями. Но ни кавалерии, ни подвижных резервов в решительный момент у генерала Брусилова не оказалось. Конница была разбросана на пассивных участках фронта, чтобы прикрыть их, хотя никакого контрудара по русскому расположению от разгромленных австрийцев и нельзя было ожидать. Немногочисленные соединения броневиков, подобно коннице, прикрывали пассивные участки.

Главкоюз отчетливо понимал, что необходимо наступать против тех пунктов, которые неприятель обречен защищать, чтобы не дать ему возможности оторваться в поле и прикрыться сильными арьергардами, которыми можно пожертвовать для спасения главных сил. Поэтому самая сильная 8-я армия и шла на Ковель, который не мог быть оставлен врагом без боя, так как в этом случае рушилась вся система обороны Восточного фронта противника. Но, помимо правильного выбора места удара, также необходимо действовать быстро и умело.

В итоге генерал А. А. Брусилов, ожидая удара Западного фронта и своих совместных с ним действий, словно пустил дело по инерции. И 25 мая, когда сопротивление австрийцев в полосе наступления 8-й армии практически развалилось, командующий армиями Юго-Западного фронта приостановил продвинувшийся дальше всех прочих 8-й армейский корпус ген. В. М. Драгомирова, чтобы подравнять по нему прочие корпуса, а затем, 29-го числа по 8-й армии – все армии фронта.

И даже хуже того: когда штаб фронта сдерживал наступление армий, то те, в свою очередь, приостанавливали вырвавшиеся вперед корпуса, командиры которых горели жаждой победы и вполне могли решить исход сражения самостоятельно. И это стало роковой ошибкой. В этот момент один русский корпус равнялся целой австрийской армии, если не техникой и числом штыков, то беззаветным порывом и безрассудной отвагой. Но где было взять этот хотя бы единственный корпус в качестве общефронтового резерва?

Ведь потрясенный первой неделей русского наступления противник не мог оказать ровно никакого сопротивления: немцы заняли лишь Ковель и долину Стохода, чье падение вело в тыл всей германской группировке, стоявшей против русского Западного фронта, а австрийцы беспорядочно катились к Карпатам и Львову. При этом австрийские командиры пытались спасти то, что можно: технические средства ведения боя. Что им и удалось. А русские, словно нехотя, медленно теснили австрийские заслоны, постоянно ссылаясь на нехватку сил.

Представляется, что наступление 8-й армии должно было продолжаться по пути наименьшего сопротивления – на Рава-Русскую – Львов, заходя в тыл всему австро-венгерскому фронту. Бесспорно, немцы угрожали контрударом со стороны Ковеля, однако для их отражения были войска – те самые, что 8-я армия получила за две недели с начала прорыва, – восемь дивизий, перечисленные выше. Чрезмерное опасение штаба фронта за оголившиеся фланги стало причиной остановки прорыва, а вскоре и его затухания.

Одним из стратегических результатов операции должно было стать уничтожение не только противостоящих в полосе удара сил неприятеля, но и его резервов. Этого русские добиться не сумели. И даже более того, увлекшись нерешительным движением на Ковель, штаб Юго-Западного фронта выпустил из вида отступление главных сил австрийцев, которые смогли вырваться в львовском направлении из русских клещей, оправиться и вновь наладить организованную оборону на новых рубежах.

Ожидая усилий со стороны армий Западного фронта, А. А. Брусилов давал 8-й армии то наступательные, то оборонительные задачи. Перманентная перемена задач не только нервировала штабы, но и вынуждала их фактически бездействовать. А манившее своей беззащитностью львовское направление, в котором бежали австрийцы, так и осталось неиспользованным.

Сместив сражение в ту точку, где противник был сильнее, куда подоспели немцы, организовавшие оборону в укрепленной и географически выгодной местности (болота и река Стоход), Юго-Западный фронт постепенно потерял преимущество и в соотношении сил. Германцы сумели уравновесить неравенство в численном отношении своей техникой, размещенной на оборонительных рубежах. Таким образом, отказавшись от широкого маневра по охвату Ковельского укрепленного района с юга ударом на Владимир-Волынский и (или) Рава-Русскую, главкоюз постепенно потерял преобладание на своем ударном крыле.

В этих условиях 26 мая (какова оперативность реакции!) в Берлине прошло совещание высших военных руководителей Центрального блока, на котором было принято решение о сосредоточении ударной группировки в районе Ковеля. Немцы в данной обстановке приняли единственно верное решение: невзирая на продолжающуюся «Верденскую мясорубку», на подготовку англичанами наступления на Сомме, и, наконец, на ударную группировку армий русского Западного фронта, выправить положение на австрийском участке обороны. То есть «стратегические последствия поражения австро-венгерской армии выходили далеко за рамки кампании 1916 года. От полного разгрома Австро-Венгрию спасли лишь энергичные усилия союзников-немцев, предпринятые ими в ущерб собственным стратегическим планам»[77]. Развал австрийской обороны угрожал падением всей австро-германской оборонительной организации на Восточном фронте.

Командующий германской группировкой ген. А. фон Линзинген получил приказ о подготовке немедленного контрудара по наступавшим русским войскам. Встречные бои в районе Ковеля начались 3 июня: германцы вводили резервные объединения в разворачивающееся сражение с ходу, не имея времени на значительные перегруппировки. С этого времени борьба за Ковель стала главной целью и смыслом дальнейшей наступательной операции армий Юго-Западного фронта, за исключением войск 9-й армии, штурмовавшей Карпаты.

Состав 11-й армии, готовившейся к наступлению в кампании 1916 года, был существенно пополнен как раз в процессе подготовки прорыва. Так, к началу 1916 года под командованием командарма-11 находились лишь 6-й и 7-й армейские корпуса. Однако во второй половине апреля – начале мая в 11-ю армию были переданы 17-й и 45-й армейские корпуса из расширявшейся 8-й армии и 18-й армейский корпус из 9-й армии.

Главный удар в полосе наступления 11-й армии ген. В. В. Сахарова наносил 6-й армейский корпус ген. А. Е. Гутора. Помимо того, были намечены и вспомогательные удары на участках 17-го (ген. П. П. Яковлев) и 18-го (ген. Н. Ф. Крузенштерн) армейских корпусов, но резервов для развития успеха уже не было. Более того, общее соотношение сил складывалось даже не в пользу русских: 130 500 штыков и шашек при 382 орудиях против 132 500 чел. при 471 орудии южного крыла 1-й австрийской армии ген. К. Кирхбах ауф Лаутербаха и 2-й австрийской армии ген. Э. фон Бём-Эрмолли. Австрийские армии были усилены немецким корпусом генерала Маршаля (3-я гвардейская пехотная дивизия ген. Линденквиста, 48-я резервная дивизия ген. Боянотовского, австрийская 11-я пехотная дивизия ген. Грубича).

Несмотря на то что для успеха артиллерийской подготовки требуется превосходство в артиллерийском огне (следовательно, и в количестве орудий), тем не менее подавляющего для позиционной войны огневого перевеса достичь не удалось. Австро-германцы имели более чем семикратное превосходство в тяжелой артиллерии (сто шестьдесят орудий против двадцати двух), так как подавляющее количество русских тяжелых батарей было передано в 8-ю армию.

Таким образом, на плечи командарма-11 выпадала наиболее сложная задача из всех армий Юго-Западного фронта. Именно здесь в наибольшей степени требовалось использование химических снарядов, которые нейтрализовывали неприятельскую артиллерию даже и без прямого попадания. Начальник штаба 7-й армии в Брусиловском прорыве ген. Н. Н. Головин так пишет о химических снарядах: «В 1916 году, во время наших победоносных операций в Галиции, мы пользовались в доступных нам рамках тактическими преимуществами, достигаемыми применением химических снарядов. Обстрел неприятельской батареи газовыми снарядами заставлял [вражеских] артиллеристов надевать маски. Для подобного обстрела требовалась меньшая точность пристрелки и сравнительно небольшое количество снарядов… в результате оказывалось, что неприятельская артиллерия вынуждалась прекратить свой огонь. Затруднение дыхания, вызываемое примитивной маской, бывшей тогда на снаряжении войск, становилось так велико, что артиллеристы и пулеметчики не могли продолжать свою работу»[78].

Как и ударные войска 6-го армейского корпуса, 17-й и 18-й корпуса также выделяли ударные группы, чтобы заставить противника разбросать свои резервы. Положение облегчалось тем, что оба комкора командовали своими корпусами еще до войны и теперь прошли с ними опьянение побед и горечь поражений. Также, 7-й армейский корпус ген. Э. В. Экка, который также был его командиром еще до войны, должен был развить успех частей генерала Гутора: для достижения успеха в 7-й корпус помимо имевшихся двух пехотных дивизий была добавлена еще и пехотная бригада.

Войска 11-й армии перешли в наступление 22 мая. Вследствие сложившегося неравенства сил войска 11-й армии первоначально имели совсем скромный успех. Так, наступление 6-го (4-я и 16-я пехотные дивизии) и 7-го (13-я (ген. Е. М. Михелис) и 34-я (ген. Н. П. Стремоухов) пехотные дивизии; Саратовская пехотная бригада) армейских корпусов, как раз пришедшееся на полосу, где в австрийские войска были вкраплены германские части, было отбито. Интересно, что здесь командарм-11 пытался применить технику: дивизионы русских и бельгийских бронеавтомобилей.

Но 24 мая 17-й армейский корпус (3-я (ген. Н. И. Булатов) и 35-я (ген. В. П. Тальгрен) пехотные дивизии), действовавший на правом фланге армии, прорвал оборону врага у Соколова – Сопанова и положил начало движению армии вперед. Вслед за 17-м корпусом вперед пошел и 18-й армейский корпус (23-я и 37-я пехотные дивизии). Хороший почин всегда дает блестящие результаты: в недельном сражении у Сопанова и Бродов части 17-го армейского корпуса возьмут в плен до двенадцати тысяч австрийцев.

Причиной успеха частей 17-го армейского корпуса в производстве прорыва стала тщательная подготовка артиллерии, а также организация ее взаимодействия с пехотой. Так, первоначально, как известно, 16 мая штаб фронта сообщил, что наступление начнется 19 мая. Но 18-го числа удар был отложен на 22-е. Тем не менее русская артиллерия была готова уже к первому сроку. Участник войны, артиллерист, так вспоминает о подготовке войск 3-й пехотной дивизии к прорыву у Сопанова в 1916 году: «18 мая все командиры батарей и начальник артиллерийской Белокриницкой группы, для детального ознакомления с участком на местности, обошли и исследовали весь наиболее сближенный район передовых окопов. Там же на местности были намечены смежные пункты огневых участков батарей, на что обращалось особое внимание. В этот день между артиллерийскими начальниками было установлено полное однообразие в понимании района удара»[79].

Большую роль для успеха сыграла меткость русских артиллеристов и организация взаимодействия батарей. При этом на фронте наступления 3-й пехотной дивизии действовали лишь две легкие и одна горная 3-дм батареи, а также взвод легких 122-мм гаубиц. Но и этого оказалось достаточно для успеха. Так, в районе Сопанова, когда австрийцы побежали из расстреливаемых русской артиллерией окопов, заградительный огонь вынудил бегущих врагов вернуться в уже занятые русскими траншеи и сдаться на милость победителей. «Блестящая работа» русской артиллерии «была обязана показаниям и корректуре стрельбы передовыми наблюдателями»[80].

Характерно, что командир шедшей на острие прорыва 3-й пехотной дивизии (ген. Н. И. Булатов) собрал всю дивизию в кулак, оставив на прочие восемнадцать верст фронта, занимаемых его дивизией, только одни дозоры[81]. На острие удара шли два полка дивизии. Поэтому прорыв неприятельской обороны и удался: ведь вся дивизия бросилась вперед одной массой. Если бы так действовали все русские командиры, ударяя кулаком, а не ладонью, то насколько бы большим был наш успех.

Исследователь говорит, что 35-я пехотная дивизия фактически вообще бездействовала во время сражения. Генерал Тальгрен и командир корпуса генерал Яковлев не сумели своевременно влить части дивизии в порыв войск генерала Булатова. Точно так же командование 17-го армейского корпуса не сумело бросить в прорыв стоявшую позади корпуса и находившуюся в подчинении комкора-17 3-ю кавалерийскую дивизию ген. Е. А. Леонтовича. Хотя если вспомнить, что это был тот самый генерал Леонтович, чья конница беспорядочно отступила в ходе Августовской операции января 1915 года, вместо того чтобы прикрывать отход Вержболовской группы ген. Н. А. Епанчина, то ничего странного в неумении русских командиров ввести в бой именно эту кавалерию, нет. Поэтому в сражении у Сопанова 17-й армейский корпус (а фактически только 3-я пехотная дивизия) взял в качестве трофеев лишь 232 офицера, около восьми тысяч солдат, десять орудий, тридцать семь минометов и двадцать два пулемета[82].

Идея эшелонированных в глубину резервов не была поставлена в зависимость от оперативной идеи всей операции, как фронтовой, так и армейской. В итоге 8-я армия невольно тянулась к львовскому направлению, с которого можно было обойти укрепленные полосы врага, а 11-я армия, не получившая резервов, топталась на месте, будучи не в силах прорвать линию обороны противника. Резервы фронта были израсходованы на усиление удара в лоб по Ковелю, и в итоге ни 11-я армия, ни фланги 8-й армии так и не получили подкреплений для развития успеха на тех участках, где он четко обозначился и сулил большие дивиденды.

Лишь правофланговый корпус 11-й армии – 17-й армейский, которым временно командовал его начальник штаба ген. В. С. Скобельцын, – сумел слить свои действия с главным прорывом. Возможно, вследствие того, что севернее оборонявшихся австрийцев наступали корпуса 8-й армии, что вселило неуверенность в души австрийских командиров. И то этот успех не был использован: стоявшая за 17-м армейским корпусом в качестве резерва Заамурская конная дивизия была накануне отведена своим командиром ген. Г. П. Розалион-Сошальским в тыл, так как он не поверил в успех прорыва.

В значительной мере относительно скромные успехи в 11-й и 7-й армиях вызывались недостатком сил. Отсутствие резервов вынуждало русских командиров строить наступающие войска в одну линию, что приводило к частым остановкам наступавших частей, их перегруппировкам, подравниванию корпусов друг по другу. И это при том, что австрийцы в первые несколько дней после начала прорыва отступали безостановочно, так как не успевали организовать оборону на тыловых рубежах.

Отход неприятеля по всему фронту означал, что продвижение русских войск на избранных участках ставило под угрозу уничтожения и еще не атакованные участки австро-венгерской обороны. Причина этого крылась, конечно, в темпах русского наступления: «Особенностью наступления русской пехоты на различных участках прорыва австро-германских позиций на Юго-Западном фронте явилось то, что русская пехота в большинстве случаев не задерживалась в первой линии неприятельских окопов, а смело двигалась вперед, возлагая задачу очищения окопов от противника на специальные группы, которые организовывались в каждом батальоне. Это давало возможность быстро и глубоко вклиниваться в систему обороны противника и заставлять его сматывать оборону и там, где австро-германская пехота еще удерживала свои позиции»[83].

Маневренная война всегда требует крупных резервов, а потому есть и объективная причина того, что ген. А. А. Брусилов и его подчиненные не смогли преодолеть «кризис позиционности» в своих собственных замыслах и действиях. Однако командарм-11 имел все возможности для того, чтобы одержать более крупный успех, нежели тот, что был достигнут в действительности. Дело в том, что главный удар в полосе наступления 11-й армии наносил 6-й армейский корпус ген. А. Е. Гутора, действовавший на левом фланге армии. Его атаки на ключевые высоты местности захлебнулись, но ген. В. В. Сахаров так и не пожелал (или не сумел) перенести направление главного удара туда, где явственно обозначился успех, – под Сопанов, дабы слить свой удар с прорывом 8-й армии. В итоге основная доля трофеев выпала на долю 3-й пехотной дивизии ген. Н. И. Булатова, а наибольшие потери понесли части 6-го армейского корпуса: 198 офицеров и 17 711 солдат из общих потерь 11-й армии в 310 офицеров и 21 945 солдат.

Нельзя не отметить и еще один фактор, о котором после войны писал А. А. Свечин. Дело в том, что в условиях маневренной войны начальствующий состав должен иметь стратегический уровень: иначе говоря, комкоры, а то и начдивы должны собственной инициативой исправлять те ошибки планирования армейских штабов, что были заложены еще на подготовительной стадии. Ведь сама обстановка, мгновенно изменяющаяся в ходе глубокого прорыва неприятельской обороны, вынуждает действовать без промедления, без санкции высших штабов, которые даже чисто физически не успевают своевременно обрабатывать и анализировать всю поступающую информацию. В таких случаях ответственные решения начальников корпусов и дивизий могут придать всей операции новый стратегический уклон. Но позиционная война дала развитие крайней централизации управления, что имело следствием сознательное подавление инициативы: при обороне никак нельзя дать врагу прорвать свой фронт, дабы не обнажить флангов и своих, и соседей. А при переходе к маневренным действиям психологически было тяжело взвалить на себя ношу ответственности, в отсутствие каковой вообще перед войной воспитывалась русская военная машина. Поэтому, как штаб фронта тормозил наступление армий, точно так же и армейские штабы сдерживали порыв корпусов, и так далее по нисходящей. Выше мы уже писали, что сам же А. А. Свечин не решился проложить дорогу 12-й кавалерийской дивизии барона К.-Г. Маннергейма по собственному почину. Точно так же, как командарм-3 ген. Л. В. Леш не посмел откликнуться на просьбу о помощи со стороны ген. А. А. Брусилова, хотя атака 3-й армии, быть может, смогла бы проложить дорогу в неприятельские тылы для 4-го и 5-го кавалерийских корпусов[84].

Впрочем, противник также не имел резервов, а потому в подобных условиях выигрывал тот, кто рисковал. Успех прорыва уже через два дня после начала русского наступления показал, что перед русскими стоят лишь те враги, кто в данный момент находился на позициях, а тыл – беззащитен. С открытием важнейшего стратегического направления Ровно – Львов перед частями русских 11-й и 8-й армий открывалась возможность одним мощным ударом на Броды расширить прорыв и тем самым перейти к широким маневренным действиям, отбросив в сторону позиционный фронт.

Такая перспектива неминуемо приводила к уничтожению значительной части австрийских вооруженных сил, чей единственный шанс на выживание заключался в создании новой линии позиций, подкрепленной германскими дивизиями и насыщенной техническими средствами ведения боя. Подобного развития событий могла добиться лишь своевременно брошенная в образовавшийся прорыв конница, которой, как ни странно, не оказалось на направлении главного удара ни в одной армии Юго-Западного фронта (хотя тот же командарм-11, например, так же как и сам главкоюз ген. А. А. Брусилов, был генералом-от-кавалерии).

Как считал А. А. Свечин, подсознательно А. А. Брусилов боялся маневренной войны, которую пришлось бы вести на свой страх и риск на полях Галиции. Понявший это командарм-11 ген. В. В. Сахаров стал разменивать подъем духа «на мелкие результаты». Как только 29 мая в состав 11-й армии был включен победоносный 32-й армейский корпус (из 8-й армии) и к 1 июня переброшены 23-й (из 5-й армии) и 45-й (из резерва Ставки, хотя и числился в составе 11-й армии) армейские корпуса, генерал Сахаров тут же приостановил развитие наступления своей армии.

Нельзя не отметить, что успех, прежде всего, сопутствовал тем войскам, чьи командиры отваживались на нетрадиционные формы атаки. Так, в 32-м армейском корпусе ген. И. И. Федотова был применен метод сосредоточения ударной группы на узком фронте. 105-я пехотная дивизия ген. А. Н. Скорнякова растянулась на пятьдесят пять километров, а 101-я пехотная дивизия ген. К. Л. Гильчевского была сосредоточена на фронте прорыва в три километра. Один полк 101-й дивизии остался в резерве. В первый день атака была отбита, однако уже на следующий день войска 101-й дивизии прорвали неприятельскую оборону и двинулись вперед.

И тут же приостановкой порыва войск командарм-11 фактически свернул вероятный бросок прорвавшихся корпусов на Рава-Русскую, которая после разгрома 1-й австрийской армии и падения Дубно оставалась беззащитной. А ведь именно здесь, как и в Галицийской битве 1914 года, лежал центр неприятельского оперативного расположения.

Теперь роль основной ударной части в 11-й армии перешла к 101-й второочередной пехотной дивизии ген. К. Л. Гильчевского, входившей в состав 32-го армейского корпуса. 101-я дивизия последовательно перебрасывалась на различные участки, где намечался прорыв неприятельского фронта. Соответственно, дивизия имела наибольшие успехи, одновременно претерпевая наибольшие потери. С 22 мая по 15 июля 101-я пехотная дивизия выдержала девять боев, свершила семь прорывов вражеских рубежей, в том числе четыре – с предварительным форсированием реки. Трофеи солдат и офицеров дивизии составили 424 офицера и около 22 000 австрийских и немецких солдат, 16 орудий, 7 бомбометов, 1 миномет, несколько десятков пулеметов. В то же время дивизия потеряла более двадцати тысяч человек, два раза почти полностью обновив свой состав. Как впоследствии писал сам комдив, «я всегда осуществлял свой план операции бесповоротно, с большой точностью, упорством и силой воли. Для меня потери не имели значения. Где нужен успех, о жертвах не думают»[85].

Интересно, что и сами австрийцы отметили 101-ю русскую пехотную дивизию как одну из самых лучших в русской армии. Так, в начале 1917 года Осведомительным отделом Главного австро-венгерского командования было издано руководство «Русская армия, начало 1917 г.», в котором наряду со многими прочими сведениями давались краткие характеристики русским дивизионным подразделениям. Вот что говорило данное руководство противника о русской 101-й пехотной дивизии: «…испытана в боях. Дивизия отличается высокими боевыми качествами. Дух очень высок. В сентябре тяжелые потери»[86].

Итак, главкоюз ген. А. А. Брусилов не решился перейти к самостоятельной операции, хотя Ставка давала ему на это карт-бланш (по крайней мере, в отношении трех армий, за исключением 8-й, сковывавшей противника под Ковелем). То же самое повторил и его подчиненный – командарм-11 ген. А. А. Сахаров. А поэтому «главная идея командования Юго-Западного фронта – не быть фронтом, наносящим главный удар, упорно проводилась, несмотря на колоссальный успех наступления… Идея согласованного наступления Юго-Западного и Западного фронтов явилась могилой нашей полной победы»[87].

С одной стороны, действительно, в 7-й и 11-й армиях не было резервов. Но и у противника их тоже не было. В то же время австрийцы отступали, а русские победоносно шли вперед. Передача резервов и части техники из 8-й армии соседям была вполне возможна. Вплоть до середины месяца неприятель не мог нанести сильного контрудара, так как у него не было для этого войск. К сожалению, на риск не решился ни сам Брусилов, ни его командармы, за некоторым исключением усиленной 9-й армии, шедшей вперед пусть и медленно, но верно (впрочем, тут свою роль сыграли указания Ставки, знавшей о намерениях румын, желавших вступить в войну на стороне Антанты).

И только в середине июня главкоюз ген. А. А. Брусилов вновь взялся за дело. Но времени, к сожалению, было упущено очень много: австрийцы успели оправиться и, с помощью германцев, наладить оборону. Как справедливо говорит советский исследователь, «Брусиловская наступательная операция 1916 года с первоначальным прорывом фронта замерла из-за отсутствия резервов, из-за неумения создавать их и быстро восстанавливать сильно пострадавшие части. Этому способствовало в первую очередь несвоевременное прибытие пополнений из тыла, что происходило, как правило, в результате несвоевременного (всегда с опозданием) призыва новобранцев или мобилизации военнообязанных»[88].

Если 8-я армия наносила главный удар, а усиленная резервами 9-я армия, помимо прочего, имела задачу втягивания в войну Румынии, 7-я и 11-я армии подпирали основные удары, играя подчиненную роль. Если на долю всего Юго-Западного фронта выпала задача сковывания неприятельских резервов на Восточном фронте в ходе всей кампании, то на самом фронте такая участь была отдана как раз 7-й и 11-й армиям, не имевшим ни сил, ни средств для развития прорыва, буде таковой удался бы.

7-я русская армия ген. Д. Г. Щербачева имела в своем составе 113 000 чел. при 345 орудиях против 85 000 чел. при 700 орудиях и минометах Южной армии ген. Ф. фон Ботмера. Генерал Щербачев имел в своем распоряжении двадцать три тяжелых орудия против шестидесяти двух у противника, а потому 7-я армия должна была постараться слить свое наступление с основными ударами и разорвать противостоявшего неприятеля на разрозненные группировки.

Прорыв фронта противника был намечен в районе Язловцы ударным 2-м армейским корпусом ген. В. Е. Флуга (в 1914 году – командарм-10), которому были переданы все без исключения тяжелые батареи. В состав корпуса входили 26-я (ген. Ф. Е. Огородников) и 43-я (ген. Д. И. Гнида) пехотные дивизии. Также корпус генерала Флуга был подкреплен 3-й Туркестанской стрелковой дивизией ген. А. И. Тумского – теми самыми туркестанскими стрелками, что сумели взять две австрийские укрепленные линии в декабрьской операции на реке Стрыпа. Для развития прорыва корпусу также была придана 6-я Донская казачья дивизия ген. Г. Л. Пономарева. Общая численность ударной группы – сорок две тысячи штыков и почти четыре с половиной тысячи сабель при 180 пулеметах и 147 орудиях (в том числе двенадцать гаубиц и двадцать три тяжелых орудия).

Командующий 7-й русской армией ген. Д. Г. Щербачев

Прочие корпуса – 16-й (ген. С. С. Саввич) и 22-й (ген. А. Ф. фон дер Бринкен) армейские – производили частные удары. В 16-й корпус входили 41-я (ген. В. А. Чагин) и 47-я (ген. В. В. Болотов) пехотные дивизии; в состав 22-го корпуса – 1-я (ген. Н. А. Обручев) и 3-я (ген. П. М. Волкобой) Финляндские стрелковые дивизии. А 2-й кавалерийский корпус (9-я (ген. князь К. С. Бегильдеев) и Сводная (ген. князь Н. П. Вадбольский) кавалерийские дивизии), находившийся под командованием брата императора – великого князя Михаила Александровича, – составлял общеармейский резерв на случай контрудара противника.

При распределении войск в состав ударной группы вошли туркестанские стрелки, а также 170-й Молодечненский и 172-й Лидский пехотные полки из состава 43-й пехотной дивизии. 26-я пехотная дивизия составила сковывающую группу; 169-й Ново-Трокский и 171-й Кобринский пехотные полки 43-й дивизии – резерв. Таким образом, для непосредственного удара была назначена половина всех сил корпуса, а прочие части должны были подкреплять ударную группу. Характерно, что участок прорыва в 7-й армии был выбран с тонким психологическим расчетом: напротив направления главного удара располагалась 36-я австрийская пехотная дивизия, имевшая в своем составе более восьмидесяти процентов солдат-славян.

Как говорит теория, при выборе направления главного удара командарм должен учитывать замысел командования фронтом, характер обороны и состав группировки противника, условия местности, состояние и возможности своих войск[89]. Поэтому командарм-7 ген. Д. Г. Щербачев, сознавая слабость своих возможностей и второстепенность направления удара своей армии, задавался только тактической задачей. То есть – разгромом противостоящей австрийской группировки в зоне ее оборонительной полосы.

Наступление частей 7-й армии началось только 24 мая, после двух дней (сорок шесть часов) непрерывной канонады. Именно во 2-й армейский корпус была передана вся тяжелая артиллерия армии: шестнадцать 6-дюймовых гаубиц, семь 42-линейных пушек, а также 48-линейный гаубичный дивизион. Плотность артиллерийского огня составила сто шестьдесят единиц на шесть верст атаки. За два дня артиллерийской подготовки было истрачено семнадцать тысяч тяжелых, тридцать восемь тысяч легких и три с половиной тысячи химических снарядов.

При этом характерно, что на участке 170-го пехотного полка вообще не был создан артиллерийский кулак. За несколько дней до начала операции две тяжелые батареи, приданные было Молодечненскому полку, были переброшены на другой участок, а применение газов или химических снарядов было невозможно по метеорологическим условиям. Поэтому молодечненцам пришлось атаковать лишь при поддержке собственной легкой трехдюймовой артиллерии – двух батарей (двенадцать орудий). Но настрой войск был столь велик, что порыв солдат и офицеров нельзя было остановить. Полк одним махом преодолел колючую проволоку перед неприятельскими окопами (семь-восемь рядов) и ворвался в австрийские траншеи, действуя только штыками.

Необходимо отметить, что штаб 7-й армии искусно провел с противником дезинформационную игру. Так, когда в расположение 2-го армейского корпуса прибыла 3-я Туркестанская стрелковая дивизия, командарм-7 распорядился привести всю исходящую документацию в тот режим, что будто бы туркестанцы прибыли не на усиление частей генерала Флуга, а, напротив, на их смену. Письменные сообщения из 2-го армейского корпуса, который готовился к предполагаемой переброске на другой фронт, дезинформировали австрийцев, которые полагали, что к 22 мая против австрийского фронта стоит только одна 3-я Туркестанская стрелковая дивизия. Таким образом, противник ожидал атаки только одной дивизии – Туркестанской, а атаковали сразу три дивизии – включая и весь 2-й армейский корпус[90]. Неудивительно, что здесь был достигнут самый значительный успех.

К исходу 26-го числа 2-й армейский корпус прорвал оборону противника и вышел к реке Стрыпа. После этого вперед двинулись и прочие корпуса. Все три корпуса с ходу форсировали Стрыпу на ряде участков, создавая плацдармы, после чего в дело был введен 2-й кавалерийский корпус. Громадную помощь в прорыве неприятельской обороны тяжелая бомбардировочная эскадра воздушных кораблей «Илья Муромец» своими бомбардировками 25–27 мая у Язловец, Бучача и в районе реки Стрыпа. Официальные документы отмечали следующие результаты действий самолетов «Илья Муромец»:

– «…разогнан и частью перебит участковый резерв Язловецкого выступа…»,

– «…зажженными пожарами был закрыт единственный удобный путь подвоза [австрийских] резервов…»,

– наступавшими русскими войсками была взята масса пленных, разбежавшихся по лесам в поисках спасения от бомбардировок,

– удары тяжелой авиации позволили частям 3-й Туркестанской стрелковой дивизии одним порывом взять все три линии австрийских окопов,

– «…26-го вечером перебита в двух местах железная дорога, что не позволило воспользоваться ею ночью для вывоза имущества из Бучача»,

– русское командование, прежде всего штаб 2-го армейского корпуса, получило разведданные о направлении путей отступления противника, что позволило скоординировать действия наступавших русских дивизий[91].

Это последнее – ввод конницы в сражение в ходе прорыва – было сделано лишь в 7-й армии Юго-Западного фронта! Австрийское донесение гласило: «Прорыв на Нижней Стрыпе стал эпидемическим. Если противник прорвался на узком участке фронта, то части примыкавших участков откатывались назад, при этом противник не производил серьезного давления на эти участки; они отходили назад только потому, что теряли связь с соседями. Также отдельные высшие командиры принимали преждевременные решения об отступлении, указывая при этом, что удерживать позиции при помощи потрясенных войск невозможно».

К сожалению, русская кавалерия бросилась вперед еще до того момента, как наступавшая пехота проломила все линии неприятельской обороны. Следовательно, коннице пришлось продолжать прорыв (штурмовать вторую оборонительную линию австрийцев) в глубь неприятельской обороны, а не развивать его в оперативной глубине. Правда, 9-я кавалерийская дивизия ген. князя К. С. Бегильдеева, при поддержке артиллерии соседних корпусов прорвала укрепления противника у Порхова, довершив поражение австрийского 13-го корпуса ген. А. фон Ремена. Но потери кавалеристов оказались значительными, и надлежащего преследования не последовало, так как прорыв должен иметь надлежащую ширину, дабы не превратиться в ловушку для конницы, сковываемой мощным огнем с еще не сбитых флангов: «…характерной является атака 9-й кавалерийской дивизии на реке Стрыпе в 1916 году, брошенной для развития прорыва. Последний быстро был закрыт австрийской пехотой, несмотря на доблесть произведенной конной атаки, кстати сказать, сопровождавшейся большими жертвами»[92].

Наступление на львовском направлении должно было получить свою поддержку, так как главкоюз сумел получить от Ставки 23-й армейский корпус ген. А. В. Сычевского, но до прибытия 23-го армейского корпуса было еще далеко. Резервы врага еще не были исчерпаны, и с 28-го по 30-е число на фронте атаки 7-й армии шли встречные бои, в ходе которых русские постепенно оттесняли противника на запад. Наконец, 22-й армейский корпус обошел противостоявшую австрийскую группировку, вынудив неприятеля начать общий беспорядочный отход. К 30 мая русские войска приостановили свой порыв ввиду успешного контрудара спешно переброшенной на направление прорыва 48-й германской пехотной дивизии по правому флангу 16-го армейского корпуса ген. С. С. Саввича.

На данном примере можно видеть, как благотворно с точки зрения подготовки войск сказалась зимне-весенняя пауза 1916 года, в период которой были подготовлены и обучены войска, пополнены запасы боеприпасов и пополнена техника. Ведь это была все та же самая 7-я армия, которая не сумела взять те же самые, но теперь еще более сильные позиции австрийцев, как то было зимой 1915 года в так называемом наступлении на реке Стрыпа. Тогда удар русских кончился ничем. Теперь же – совсем наоборот. В. Яковлев справедливо отмечает: «В общем, 7-я армия овладела главной австрийской позицией (протяжением сорок семь с половиной километров), о которую разбились атаки той же 7-й армии в декабре 1915 года и которая укреплялась противником в течение восьми месяцев»[93].

Командир 2-го армейского корпуса ген. В. Е. Флуг

27 мая, когда в Ставке стало ясно, что путь на Львов открыт, Начальник Штаба Верховного Главнокомандующего ген. М. В. Алексеев предложил ген. А. А. Брусилову перенести наступление на линию Луцк – Сокаль – Рава-Русская. Однако главкоюз, чьи армии захватили в первые недели до двухсот тысяч пленных, не осознал, что теперь объектом действий армий Юго-Западного фронта становится вся наличная австрийская вооруженная сила, которую и следовало добить, а не географические объекты. Генерал Брусилов предпочел Ковель и остановил войска, в ожидании наступления армий Западного фронта.

Итак, сильными контрударами, проводимыми германскими частями, неприятель побудил командарма-7 ген. Д. Г. Щербачева приостановить порыв войск. Как видно, во всех армиях фронта, как и в самом фронтовом штабе, командиры опасались мощи германских ударов, славившихся фланговыми маневрами. Поэтому русские военачальники тормозили успешно развивавшееся наступление, подтягивая резервы и тылы, а заодно и принимая единый фронт, известный как «стена корпусов». Тем не менее вплоть до 4 июня, то есть за десять дней наступления, войсками 7-й армии было взято в плен около сорока тысяч человек, а также захвачено сорок одно орудие, двадцать пять минометов и сто восемьдесят пулеметов.

Вместо собственного дерзания, вышестоящие командиры предпочитали давать советы вверенным им войскам и их командирам. В письменной форме, разумеется. А. Е. Снесарев писал: «Вообще, у нас в моде писание разных инструкций в армиях, на фронте, в Ставке, то есть в тех инстанциях, которые менее всего осведомлены в огневых операциях и судят о них по слуху, а не по пережитому… Что они могут сказать дельного и впопад? Сколько они могут сотворить глупостей и случайностей? Наши инструкции из рук вон как слабы: они всегда запоздалы, болтаются в мелочах, фиксируются на увлечениях, совсем лишены нравственного расчета… Если бы Щербачев мог вообразить, сколько он сгубил душ православных своим советом, он ушел бы в пустыню и прожил бы отшельником остаток своих дней»[94].

Полугодовой период позиционной войны и фланговые удары германцев в кампании 1915 года по отступавшим русским армиям имели самое негативное влияние на метод вождения войск теперь уже в кампании 1916 года. Русские военачальники привыкли к кордонному расположению своих войск, стремились к надежной смычке флангов соседних частей даже в том случае, когда ситуация требовала решительного наступления, боялись рисковать. Боязнь размыкания флангов, чтобы туда не устремился противник, вынуждала сдерживать наступательный порыв даже против австрийцев, которые вряд ли были способны на сильные контрудары без поддержки немцев.

Превосходство в кавалерии, напротив, давало козыри в руки русским: создавать искусственные фланги и бить по ним, заставляя врага бежать и бросать технику и пленных. Однако вместо маневренных ударных групп, всецело одержимых идеей разгрома живой силы неприятеля, русские армии спустя всего неделю после начала прорыва стали представлять собою скорее сплошную линию корпусов, несколько выпяченную вперед в направлении основных усилий действия армейских группировок.

Войска 9-й русской армии ген. П. А. Лечицкого, как и 8-я армия, получили задачу главного удара. Конечно, этот удар не мог обладать той мощью, что была сосредоточена в 8-й армии, но штаб фронта и Ставка придавали весьма важное значение наступлению 9-й армии. Подразумевалось, что успешная атака может подвигнуть Румынию к вступлению в войну на стороне Антанты, о чем к этому времени уже имелись предварительные договоренности.

К началу наступления русские войска 9-й армии насчитывали 165 000 чел. при 495 орудиях против 110 000 чел. при 500 орудиях 7-й австрийской армии ген. К. фон Пфлянцер-Балтина. Того самого генерала Пфлянцер-Балтина, теоретические взгляды которого на методику ведения оборонительных боев на укрепленных позициях Восточного фронта были столь блестяще развеяны в пыль русскими солдатами Юго-Западного фронта в мае 1916 года. Как видно, русские даже уступали врагу в артиллерийском отношении. При этом генерал Лечицкий имел всего сорок семь тяжелых орудий против ста пятидесяти у врага.

Австрийцы обращали особенное внимание на оборону своего южного участка, где позиции упирались в австро-румынскую границу. Помимо обеспечения южного участка всего Восточного фронта, австрийцам приходилось еще учитывать и Румынию, все более склонявшуюся к намерению вступить в войну на стороне Антанты. Также неприятель стремился удержать в своих руках Черновцы, что еще более сковывало его действия, однако мощная артиллерия придавала устойчивость обороне.

Австрийские позиции располагались на высотах, командующих над местностью. Прорыв русских между ними практически исключался без предварительного овладения этими высотами, представлявшими собой сильно укрепленные узловые участки оборонительной системы 7-й австрийской армии. С другой стороны, как сообщает генерал-квартирмейстер 9-й армии А. К. Кельчевский, «невыгода позиции для австрийцев заключалась в том, что она представляла большой входящий угол (для нас – исходящий). В случае успешной атаки в исходящий угол мы резали их армию пополам, угрожая тылу обеих половин»[95].

Австрийские проволочные заграждения напротив войск 9-й армии местами доходили до шестидесяти девяти рядов. Большая часть проволочных заграждений была электрифицирована, для чего в Залещиках австрийцами была построена электростанция ценой в три с половиной миллиона русских рублей. Для штурма такой позиции требовалась мощная артиллерийская поддержка, чего в 9-й армии как раз и не хватало. Представляется не совсем понятным, почему на этом участке фронта Ставка не сосредоточила большее количество артиллерии из своего резерва, раз уж 9-й армии поручалась столь важная миссия. Возможно, дело в том, что Начальник Штаба Верховного Главнокомандующего ген. М. В. Алексеев вообще не сочувствовал идее сотрудничества с румынами, считая мощь румынских вооруженных сил раздутой и неспособной к условиям современной войны.

Главный удар войск 9-й армии приходился в направлении деревни Доброноуц силами 11-го армейского корпуса ген. графа М. А. Баранцова. При этом, для усиления мощи удара под единым командованием, командарм-9 влил (оперативное подчинение на время прорыва) в состав 11-го корпуса войска 12-го корпуса, сделав, таким образом, ударную часть двойного состава. Три полнокровные пехотные дивизии общей численностью в сорок пять тысяч активных штыков – 11-я (ген. М. Л. Бачинский), 19-я (ген. А. Д. Нечволодов), 32-я (ген. А. С. Лукомский) – должны были одним сокрушительным ударом прорвать неприятельские укрепленные позиции. При 11-м корпусе в качестве резерва находился знаменитый Текинский конный полк.

Командующий 9-й русской армией ген. П. А. Лечицкий

Именно здесь, на участке предполагаемого главного удара, ген. П. А. Лечицкий сосредоточил почти всю свою тяжелую артиллерию. Общее же число артиллерийских орудий, сосредоточенных на участке в три с половиной версты для прорыва у Доброноуц, насчитывало 138 легких пушек, 24 гаубицы, 24 тяжелых орудия. Артиллерийская подготовка длилась восемь часов.

Ударную группу непосредственно поддерживал 12-й армейский корпус ген. Н. Н. Казнакова: 12-я (ген. Г. Н. Вирановский) и 19-я (ген. А. Д. Нечволодов) пехотные дивизии. В то же время, 33-й (ген. К. А. Крылов) и 41-й (ген. Л. Н. Белькович) армейские корпуса при поддержке Сводного корпуса сковывали противника по фронту. Несмотря на то что 9-я армия также наносила один из главных ударов, пусть и несколько меньшего масштаба, нежели 8-я армия, 3-й кавалерийский корпус ген. Ф. А. Келлера, лучшего русского кавалерийского начальника, остался в пассивном положении, находясь в обороне напротив Черновиц.

Учитывая особенности построения неприятельской обороны, командарм-9 предписал своим войскам произвести внезапный удар из выстроенного плацдарма, сблизившего русские позиции с вражескими укреплениями до расстояния в сто – сто пятьдесят метров. Также предусматривалась газобаллонная атака: нельзя было рисковать на мелочах. Чем больше таких мелочей находилось в руках русских, тем большие шансы на успех получал непосредственно сам прорыв. Расположение выдвигаемых вперед плацдармов в 9-й армии скрывалось самым тщательным образом. Как свидетельствует А. И. Верховский, «в 9-й русской армии при подготовке атаки в 1916 году были в каждой части установлены должности коменданта поля, с особой командой, которые обязаны были, во-первых, никого не выпускать на открытое место с тем, чтобы усиленное движение начальников, разведчиков, съемщиков и т. п. не открыло врагу начало подготовки. А во-вторых, при помощи наблюдения с воздушных шаров они были обязаны убеждаться в том, что все войска и их тыл хорошо замаскированы, и воздушный наблюдатель врага не сможет по изменившемуся виду местности открыть подготовку к атаке»[96].

22 мая дивизии 11-го армейского корпуса, после шестичасовой артиллерийской подготовки, подготовленной одним из выдающихся русских артиллеристов полковником В. Ф. Киреем, бросились в наступление. Блестящая боевая работа русской артиллерии, как и во всех армиях Юго-Западного фронта, прокладывала дорогу рвущейся вперед пехоте. Как пишет один из офицеров-эмигрантов: «Совместная работа с пехотными начальниками, тщательно продуманная, детально разработанная, опиравшаяся на опыты и выводы крупных артиллерийских боев и прорывов, как нашего, так и Западного фронтов, позволила создать полковнику Кирею тот стройный план действий артиллерийских сил, который так себя высоко оправдал в день наступления 22 мая»[97].

В первый же день наступления войска 9-й армии взяли 11 640 пленных, 14 орудий и 18 пулеметов, однако высота 458, бывшая ключом к Буковине, задержала всю армию на целых шесть дней, до 28-го числа[98]. Кроме того, австрийцы производили непрестанные контратаки, пользуясь численным равенством в силах и географическими выгодами местности. Поэтому русские поспешили закрепиться на завоеванной неприятельской позиции и подготовить перегруппировку для нового броска вперед.

Командарм-9 был одним из немногих высших российских командиров, что старался реагировать на изменения в тактике ведения боя, в том числе и в ходе уже начавшейся операции. Иначе было нельзя: если ты желал победить, то должен был приспосабливать складывающуюся обстановку к своим нуждам и к возможностям вверенных тебе войск. В эти дни изданная по войскам 9-й армии инструкция гласила: «Каждый солдат должен твердо знать, что, захватив первую линию, он должен обязательно продвинуться вперед до следующего выгодного рубежа, залечь и открыть огонь»[99].

Бои за высоты на первой и частично второй линиях неприятельской обороны затянулись на целую неделю. Только 29 мая части 41-го (74-я (ген. П. Д. Шипов) и 3-я Заамурская пограничная (ген. Е. М. Осипов) пехотные дивизии), 12-го и Сводного (82-я (ген. М. Н. Промтов) и 103-я (ген. И. К. Сарафов) пехотные дивизии) корпусов, после новой артиллерийской подготовки, мощным ударом смяли всю австрийскую оборону между Онутом и Доброноуцем. Преодоление рубежа реки Прут – сорок метров в ширину и четыре метра в глубину, с взорванными мостами, с заполнившимися весенним половодьем бродами – было нелегким делом. Потребовалась перегруппировка, суть которой заключалась в переводе относительно свежих частей 33-го армейского корпуса на острие удара. В ходе Доброноуцкого сражения 7-я австрийская армия была разорвана на две части, что давало русским возможность безостановочного продвижения в образовавшуюся брешь.

Только в один этот день войска ген. П. А. Лечицкого захватили в качестве трофеев одного генерала, триста сорок семь офицеров и восемнадцать тысяч солдат, десять орудий. В ходе развития прорыва трофеи русской 9-й армии возросли до сорока тысяч пленных и пятидесяти орудий. Но отсутствие кавалерии не позволило развить успех. Так, 3-й кавалерийский корпус (10-я кавалерийская ген. В. Е. Маркова и 1-я Терская казачья ген. В. И. Голощапова дивизии) безуспешно штурмовал Черновцы, 1-я Донская казачья дивизия ген. П. И. Грекова удерживала левый фланг 33-го армейского корпуса. Кавказская Туземная («Дикая») конная дивизия ген. князя Д. П. Багратиона, переданная из 7-й армии, стояла в резерве.

Противник, прикрывшись арьергардами, как и в 1914 году, вновь ушел. В это же время конкомкор-3 граф Ф. А. Келлер, чьи войска обеспечивали южный фланг всего Юго-Западного фронта, безуспешно пытался взять штурмом Черновцы прямыми атаками спешенных кавалеристов. Но 3-й кавалерийский корпус имел всего несколько конных батарей, так что ничуть не странно, что части генерала Келлера не смогли самостоятельно взять города, который пал сам собой после выхода русской пехоты в тыл австрийскому гарнизону лишь 5 июня. Первым в Черновцы ворвалась рота Новоузенского пехотного полка капитана Самарцева.

Германские окопы

Отступавшие австрийцы разделились на две части – группа ген. Р. фон Кревеля и группа ген. З. фон Бенигни унд Мюльденберга, – расходясь в западном направлении на Коломыю и на юг, к Черновцам. Такое разделение вытекало из характера местности, вынуждавшей существенно поредевшие австро-венгерские войска дробиться на разрозненные группировки. Потери 7-й австрийской армии были несколько меньшими, нежели в совершенно раздавленной 4-й австрийской армии под Луцком, но все равно громадными. Например, к 30 мая входившие в состав группы генерала Бенигни соединения имели следующее число бойцов: 24-я пехотная дивизия – 3500 чел., 72-я пехотная бригада – 2100 чел., 30-я пехотная дивизия – 3500 чел., группа из 42-й и 51-й гонведных дивизий и 5-й пехотной дивизии – 5200 чел.

Неудивительно, что именно в 7-ю австрийскую армию была направлена германская 105-я пехотная дивизия, находившаяся в Македонии. Одновременно с этим начальником штаба 7-й армии был назначен немец – генерал-майор Г. фон Сект (будущий создатель германского рейхсвера). Оценив обстановку, генерал Сект сообщил австрийскому главнокомандующему ген. Ф. Конраду фон Гётцендорфу, что если своевременная переброска пехотных подкреплений невозможна, то должна «быть немедленно подвезена тяжелая артиллерия. Убывающая сила пехоты может быть возмещена только улучшением артиллерийской поддержки. Сознание превосходства артиллерии противника здесь чрезвычайно распространено и должно подавляюще действовать на войска».

30 мая противник отошел за реку Прут. Теперь неприятель закреплялся на тыловых позициях, оставив все три линии обороны в руках русских. За следующие два дня наступления русская 9-я армия продвинулась в центре на пятьдесят километров и стала заворачивать фланг австрийцев, оборонявшихся по Пруту и в Черновцах. Поражение австрийцев, напомним, протекало в условиях, когда австрийцы имели численное равенство с русскими в живой силе и превосходство в огневой мощи артиллерийских батарей, особенно тяжелых.

В тот момент, когда 7-я австрийская армия оказалась под угрозой полного уничтожения, политика взяла верх над стратегией. 2 июня начальник штаба Юго-Западного фронта ген. В. Н. Клембовский со ссылкой на мнение главкоюза предложил командарму-9 перенести удар на юго-запад. Тем самым войска 9-й армии должны были наступать не далее за реку Серет, чтобы способствовать продвижению соседней 7-й армии, а отбросить врага на румынскую территорию. Это предложение соответствовало и настроениям в штабе 9-й армии, где думали о неудачных ударах кавалеристов по Черновцам. В итоге генерал Лечицкий прислушался к предложениям штаба фронта и бросился на Черновцы, еще более расходясь с 7-й армией ген. Д. Г. Щербачева в смысле объединения совместных усилий.

Вслед за отходившей южной группой 7-й австрийской армии бросился Сводный корпус ген. М. Н. Промтова в составе 82-й (сам же генерал Промтов) и 103-й (ген. И. К. Сарафов) пехотных дивизий. В качестве маневренной группировки войска генерала Промтова действовали бок о бок с 3-м кавалерийским корпусом. 10 июня русские ворвались в Сучаву, окончательно разгромив отходившую австрийскую группировку. Трофеями стали двадцать семь офицеров, более тысячи солдат и двадцать семь пулеметов. В тот же день русские кавалеристы заняли Кымполунг, где в плен угодило шестьдесят офицеров, три с половиной тысячи солдат и одиннадцать пулеметов.

Однако наступление 9-й армии было также приостановлено. Такое решение позволило отступавшей северной группе 7-й австрийской армии перевести дух за линией реки Серет. Напор русской 9-й армии на неприятеля возобновился только ближе к середине июня. Выход группы армий, преодолевших оборонительный фронт противника, на маневренный простор побуждал командование развить успех постановкой задач стратегического характера.

Только маневр на окружение и активные высокоманевренные действия на равнине могли размазать австро-венгерские вооруженные силы в пыль и окончательно сломать возможности Двуединой монархии к дальнейшему участию в военных действиях. Как показано выше, Юго-Западный фронт имел несколько вариантов достижения подобной победы. Одним из таких вариантов мог стать и перенос наступательных усилий войск 9-й армии на северо-запад, чтобы начать сминать весь австрийский фронт с южного фаса. То есть этим маневром заодно достигалось и взаимодействие 9-й армии с частями 11-й и 7-й армий.

Но здесь политика взяла верх над стратегией: чтобы втянуть Румынию в войну, на чем особенно настаивала Франция, армия ген. П. А. Лечицкого была отправлена в Карпаты. Нельзя не сказать и о том, что данная миссия была выполнена русскими. Так, ген. Э. фон Фалькенгайн ставит вступление Румынии в войну в прямую зависимость от результатов Брусиловского прорыва. Он пишет: «Окончательный переход Румынии на сторону Антанты был вызван событием, которое не было и не могло быть предвидено, а именно: разгромом австро-венгерского фронта летом 1916 года со стороны противника, конечно, не имевшего в обстановке восточного театра явного перевеса в силах»[100].

Значение майского Луцкого прорыва на русском Юго-Западном фронте было чрезвычайно велико и значимо для дальнейшего хода всей войны. Поражение австро-венгерских вооруженных сил в ходе первых десяти дней русского прорыва армий Юго-Западного фронта было прямо-таки глобальным. 4-я и 7-я австрийские армии были фактически уничтожены (кто не был убит или ранен, тот попал в плен), а прочие потерпели тяжелейшее поражение. Если вспомнить, что перед началом русского наступления в рядах австро-германских войск напротив русского Юго-Западного фронта насчитывалось около четырехсот семидесяти тысяч человек, то видно, что за три недели русские вывели в расход только в качестве военнопленных сорок процентов исходной неприятельской группировки.

Германское главнокомандование на Востоке: фельдмаршал П. фон Бенекендорф унд Гинденбург и начальник штаба ген. Э. Людендорф

Прошлые успехи померкли перед величием той грандиозной операции, что смяла армии Австро-Венгерской монархии: «25 мая армии Юго-Западного фронта подарили России победу, какой в Мировую войну мы еще не одерживали»[101]. Трофеи русских армий с 22 мая по 10 июня включительно составили около двухсот тысяч пленных, 219 орудий и 644 пулемета. За следующие двадцать дней было взято еще: шестьдесят пять тысяч пленных, 110 орудий и почти 300 пулеметов[102]. Несомненно, что пулеметов (как правило, тотчас же оставляемых в наступавших русских частях, без доклада «наверх») было взято больше. А. А. Свечин впоследствии писал: «Летом 1916 года в полку было уже 32 известных мне и неопределенное количество неофициальных пулеметов»[103]. Из приведенных выше цифр относительно австрийских пулеметов (примерно 2500) видно, что за месяц неприятель потерял как минимум 38 % своих пулеметов.

Но главным огневым средством на поле боя является все-таки артиллерия. Вот орудий противник потерял, к сожалению, очень мало для поражения такого масштаба, сохранив технический костяк для своих резервов и организации жесткой обороны, так как на эластичную оборону людей уже не хватало. Действительно, что это такое – двести девятнадцать орудий для масштабов фронтовой операции? Даже меньше, чем артиллерия двух армейских корпусов предвоенной численности (австрийский армейский корпус накануне Первой мировой войны имел в своем составе 132 орудия различных калибров). За месяц же боев, как показывают цифры (если считать австрийскую артиллерию равной, примерно также 2500 стволов), неприятель потерял всего-навсего 329 орудий – 13 % своего орудийного парка (правда, с учетом уничтоженных пушек это число, наверное, следует немного увеличить).

Главной же русской победой стали не столько трофеи, сколько моральный дух: столь блестящая победа после почти года поражений. В свое время К. фон Клаузевиц писал: «Во все времена, по справедливости, смотрели на орудия и пленных как на подлинные трофеи победы и как на ее мерило, ибо в их количестве отражаются с полной несомненностью размеры победы. Даже степень морального превосходства гораздо лучше выясняется из этого, чем из какого-либо другого соотношения, особенно если сравнить с этими трофеями число убитых и раненых; здесь проявляется новая степень воздействия моральных сил». В этом отношении победа русских армий Юго-Западного фронта была выдающейся для того времени.

Располагая перед началом операции несущественным (русским предстояло прорвать укрепленную линию, создававшуюся не менее семи месяцев) превосходством в сто пятьдесят тысяч штыков и сабель на 480-километровом фронте, за три недели прорыва русские вывели из строя более половины неприятельских солдат и офицеров противостоящей им австро-венгерской группировки. Вдобавок атака (превосходство в 150 000 чел.) производилась на 480-километровом фронте, считая за фланги 4-й (северный фас) и 3-й (южный фас) кавалерийские корпуса.

Потрясающая воображение победа требовала своего дальнейшего развития, однако главкоюз не сумел использовать многочисленную кавалерию фронта. Этот факт стал одной из главных ошибок командования Юго-Западного фронта в развитии операции. По мысли самого главкоюза и его ближайших сотрудников, огромная масса русской конницы (два кавалерийских корпуса – 4-й и 5-й) должна была самостоятельно прорвать неприятельскую оборону и, вырвавшись на оперативный простор, с ходу ворваться в Ковель. Этот взгляд был донельзя ошибочным, что и подтвердили действия русских кавалеристов, пытавшихся преодолеть неразрушенные проволочные заграждения под огнем пулеметов. Конница должна была быть введена в прорыв (то есть – действовать на луцком направлении, развивая успех, достигнутый на направлении главного удара 8-й армии), но никак не свершать прорыв самостоятельно.

Не имея достаточных резервов, в отсутствие возможности к организации сопротивления имеющимися войсками, разгромленными в тактической зоне русского прорыва, австрийское командование перешло к очаговой обороне. В этом союзникам своевременно помогли немцы, сумевшие спустя полторы недели после начала русского наступления прикрыть все наиболее важные участки обороняемого фронта – прежде всего, коммуникационные узлы. Такая оборона взламывается наступающей стороной через промежутки между занятыми очагами сопротивления. К сожалению, командование Юго-Западного фронта в начале наступления также не имело резервов и потому было вынуждено ввязываться в борьбу за отстаиваемые австро-германцами очаги, что приводило к большим потерям, а следовательно, и к быстрому выдыханию прорыва.

Масса тыловых промежуточных позиций позволила австрийскому командованию отвести основную массу войск, прикрывшись сильными арьергардами из лучших подразделений, отчаянно дравшихся на каждом естественном или фортификационном рубеже с разрозненно вступавшими в бои русскими войсками. Тем не менее и свежие части, вводимые в бой по мере подхода к полям боев, как правило, оказывались, в свою очередь, разгромленными и уничтоженными победоносными русскими войсками Юго-Западного фронта. Так, именно в ходе Брусиловского прорыва на Русском фронте впервые появились сформированные в 1915 году и ранее воевавшие в Сербии австрийские 53-я (генерал Понграц) и 70-я (генерал Гольдбах) пехотные дивизии.

Бросаемые на отражение русских атак резервы, как правило, также втягивались в общее отступление: теперь и для австрийцев повторилась русская ситуация 1915 года. Русскими генштабистами в августе отмечалось: «С конца мая стало наблюдаться появление в боевой линии почти совсем не обученных маршевых батальонов и рот, нередко целиком попадавших в плен. Вообще, влитие 22-го, 23-го и 24-го маршевых батальонов [в пехотные дивизии], было несколько ускорено, что не могло не отразиться на качестве пополнений»[104].

Но если в 1915 году русским некому было помочь, то у австро-венгров были свои надежные союзники, не бросившие их в беде, подобно тому, как англо-французы в 1915 году наблюдали за катастрофой на Восточном фронте. Подходившие из глубины германские дивизии немедленно вводились в бой на наиболее опасных направлениях, цементируя оборону и останавливая бегущих австрийцев. Здесь немцы, не имевшие достаточного количества резервов для того, чтобы создать в Галиции новый, уже германский фронт (ожидалось русское наступление севернее Полесья, плюс Сомма, плюс Верден), были вынуждены применить систему частных поддержек. То есть – немцы бросали свои войска на наиболее опасные направления, останавливая порыв выдыхавшихся русских войск и заставляя австрийцев останавливать отход и драться.

В то же время главнокомандование Юго-Западного фронта не сумело превратить тактический успех в оперативный. Не имея сильных резервов, главкоюз ген. А. А. Брусилов не имел и возможности для развития прорыва хотя бы даже на одном лишь Луцком направлении, не говоря уже о том, чтобы развить все четыре армейских прорыва неприятельской обороны на Юго-Западном фронте. Между тем сложившаяся к концу первой декады июня обстановка как нельзя более способствовала этому развитию – развитию тактической победы в оперативный прорыв – ведь тот незначительный перевес в силах, что имели армии Юго-Западного фронта перед началом операции, теперь стал более велик вследствие понесенных австрийцами громадных потерь. Теперь соотношение сил сторон стало явно в пользу русских: все-таки только пленными австрийцы потеряли двести тысяч человек. Очевидно, что высшие русские штабы и сами не рассчитывали на успех такого масштаба, а потому и не имели резервов под рукой.

Однако же, если к австрийцам на помощь спешили германцы, то для русских резервов не было: все они отправлялись на Западный фронт, долженствовавший наносить главный удар (Начальник Штаба Верховного Главнокомандующего ген. М. В. Алексеев обещал только полтора корпуса). Иначе говоря, Юго-Западный фронт не только выполнил, но и перевыполнил поставленную перед ним задачу. Теперь все те германские войска, что стояли южнее Полесья и могли быть переброшены на виленское направление, где должен был наступать русский Западный фронт, были брошены против армий Юго-Западного фронта. Таким образом, германское Главное командование на Востоке – фельдмаршал П. фон Гинденбург и его начальник штаба ген. Э. Людендорф – в ходе отражения готовившегося русского удара могли рассчитывать только на свои собственные ресурсы либо – на переброски из Франции.

Действительно, в этот момент, когда, казалось бы, союзники по Антанте должны были бы общими силами навалиться на Германию и ее союзников, дабы сковать все германские резервы, прорвать фронт и броситься вперед, Французский фронт не мог перейти в наступление. Сами французы были скованы встречными изматывающими боями под Верденом. Англичане еще не были готовы к наступлению на Сомме. Итальянцы еще не успели оправиться после австрийских атак начала мая. Следовательно, русские должны были наступать в одиночестве не менее месяца (готовность англичан), что в перспективе угрожало остановкой наступления, так как боеприпасов и тяжелой артиллерии не хватало.

Более того, союзники (по меньшей мере – французы) отказались от мысли проведения широкомасштабных маневренных операций даже и в случае успеха во Франции. Так, русский военный представитель при союзном командовании ген. Я. Г. Жилинский 25 мая (третий день Луцкого прорыва!) доносил Начальнику Штаба Верховного Главнокомандующего ген. М. В. Алексееву, что союзники высказываются за изнурение Центральных держав. Причина тому – исчерпание людских резервов в Германии – всего около 560 000 человек, не призванных в вооруженные силы, несмотря на могучие материальные средства, выставленные немцами. Жилинский сообщал: «Это мнение… подчеркивает возможность развития наступательных операций на Французском фронте путем лишь постепенного захвата рубежей с большим расходом снарядов и боеприпасов и возможной бережливости в людях»[105].

На самом же Юго-Западном фронте резервов не хватало, чтобы сразу же достичь оперативного успеха, а для перегруппировки требовалось не только время, но и перенос направления главного удара – с ковельского на рава-русское направление. Действительно, «недостаток резервов в первый период операции, а затем постепенное введение их в бой небольшими пачками было основной причиной замедления темпов, а в конце концов и затухания операции. Масштабы операции требовали маневра из глубины армейскими соединениями, но стратегическая мысль русского верховного командования была еще далека от понимания этого»[106]. Недостаток сил и средств у ген. А. А. Брусилова должен был быстро снизить темпы операции после прорыва тактической глубины обороны противника. Лишь под Луцком 8-я армия ген. А. М. Каледина имела больший успех оперативного значения, так как, во-первых, имела армейские резервы, а во-вторых, туда пошли и все фронтовые резервы – две пехотные дивизии.

Другое дело, что штаб фронта и штабы армий должны были бы использовать для этого многочисленную кавалерию: 2-й, 3-й, 4-й, 5-й конные корпуса, не считая нескольких кавалерийских дивизий, непосредственно подчиненных фронту. Конница Юго-Западного фронта, как правило, прикрывала те участки фронта, с которых снимались для ударов армейские корпуса. Сильная конная группа на северном фасе фронта была лишена движения вследствие того обстоятельства, что оборона противника не была здесь предварительно прорвана, а преодолеть оборонительные линии конница самостоятельно не в силах. Лишив себя конницы в качестве эшелона развития прорыва, главкоюз лишил свой фронт возможности развить прорыв из тактической зоны глубины обороны до оперативных масштабов.

В то же время все корпуса, передаваемые Ставкой Верховного Главнокомандования на Юго-Западный фронт с начала июня, немедленно вводились в первую линию, ибо:

– противник также получал резервы, причем быстрее, нежели армии Юго-Западного фронта;

– техническое превосходство, столь важное в оборонительных боях, было на стороне австро-германцев;

– техника позволяла немцам во фронтальных столкновениях драться с превосходящими силами русских на равных;

– расширение конфигурации фронта по мере продвижения русских армий вперед вынуждало штаб фронта закрывать образующиеся бреши новыми частями, находящимися в резерве.

Бесспорно, что любое наступление рано или поздно будет вынуждено остановиться. Речь идет о том, что русское командование не смогло применить преследование в тех масштабах, в которых оно могло и должно было сделать. Одна причина объективная – Юго-Западный фронт наносил вспомогательный удар, почему и не имел сильных резервов для развития успеха. Вторая причина субъективная – командование фронта не сумело надлежащим и единственно верным способом использовать свою многочисленную кавалерию (все-таки шестьдесят тысяч сабель могли быть использованы более рационально).

Помимо организации преследования и возможного ввода в дело частей второго эшелона, перед русским командованием вскоре встал вопрос о переносе направления главного удара на Юго-Западном фронте. Колебания главкозапа ген. А. Е. Эверта и перенос направления главного удара под Барановичи (о чем будет подробно говориться в 3-й главе) требовали времени, а развивать успех нужно было уже теперь. И потому ген. М. В. Алексеев, также мало уверенный в успехе прорыва на Западном фронте, решил «ковать железо, пока горячо» и побудить командование Юго-Западного фронта вести свою собственную операцию, теперь уже почти не увязанную с развитием событий севернее Полесья.

Так что теперь – о директиве Ставки от 27 мая, которая наряду с рекомендациями Юго-Западному фронту о переносе удара одновременно предписывала Западному фронту отложить свой удар до 4 июня. Как уже говорилось, данная директива, отданная в форме рекомендации, а не приказа, что было вообще характерно для взаимоотношений между Ставкой Верховного Главнокомандования и фронтами в ходе Первой мировой войны, предлагала ген. А. А. Брусилову перенести удар на Рава-Русскую. При этом Начальник Штаба Верховного Главнокомандующего ген. М. В. Алексеев одновременно предписывал генералу Брусилову по-прежнему сосредоточивать усилия войск фронта на правом фланге, то есть в 8-й армии. В частности, данная директива, ставившая задачи перед всеми фронтами, в отношении армий генерала Брусилова говорила, что Юго-Западный фронт должен «все силы и усилия свои сосредоточить на своем правом фланге, поставив главной задачей завершить поражение левого крыла австрийцев, отрезать их армию от Сана, путей сообщения на запад. Для сего надлежит правый фланг фронта выдвинуть первоначально на высоту Луцка и развивать дальнейший удар в общем направлении Луцк, Рава-Русская. Сильным конным отрядом, деятельным и предприимчивым, прикрыться в стороне Кобрина, Бреста, откуда вероятно появление германских войск. Вообще обстановка требует смелых, настойчивых предприятий конницы всего фронта».

Такой маневр выводил ударную и самую сильную 8-ю армию Юго-Западного фронта в тыл львовскому району, но, следовательно, не мог непосредственным образом взаимодействовать с предполагавшимся наступлением армий Западного фронта ген. А. Е. Эверта. Точно так же, если помнить о пассивности 3-й армии ген. Л. В. Леша (Западный фронт), войска 8-й армии ген. А. М. Каледина, перенося удар, должны были бы не только наступать на Львов, но и прикрываться с ковельского направления. А ведь именно здесь, на пятый день с начала наступления, в этот же самый день 27 мая были взяты первые германские пленные и получены сведения о движении массы воинских эшелонов с немцами в Ковель.

Нельзя не вспомнить и еще об одном. Если верить мемуарам генерала Брусилова (а для неверия нет существенных оснований), то в ходе ночного разговора 21 мая с Начальником Штаба Верховного Главнокомандующего, когда ген. М. В. Алексеев предлагал отложить наступление, Алексеев указал, что Юго-Западный фронт должен ослабить все армии во имя единственного прорыва 8-й армией на Ковель. Таким образом, именно Ковель был поставлен в качестве приоритетной задачи Юго-Западному фронту еще до начала прорыва.

Теперь же Ставка рекомендовала перенести удар, а понятно, что штаб фронта в первую голову подчинял все свои оперативные планы именно ковельскому направлению. Далеко не каждый штаб и не каждый главнокомандующий может вот так вот просто переменить планирование. Да и вообще, помня прения в ходе первоапрельского совещания в Ставке, генерал Брусилов опасался, что генерал Эверт, видя развитие операции Юго-Западного фронта на Львов (то есть по расходящимся линиям с Западным фронтом), вообще откажется от удара.

Рассчитывать же на силу убеждения со стороны Начальника Штаба Верховного Главнокомандующего не приходилось. Поэтому следование предложению генерала Алексеева означало, что Юго-Западный фронт теперь будет преследовать сепаратные, свои собственные задачи, отставив в сторону взаимодействие с Западным фронтом. Действительно, легко рассуждать задним числом, но 27 мая ген. А. А. Брусилов еще не мог знать, что наступление армий Западного фронта в конечном счете будет отложено аж до 20 июня и закончится провалом.

Именно этим обстоятельством, прежде всего, и будет мотивирован отказ штаба Юго-Западного фронта от переноса главных усилий на львовское направление. Между тем низшие командиры видели, что разгромленный в первые пять дней противник совершенно небоеспособен и необходимо довершить поражение врага. Удар по Ковелю, являвшемуся мощным железнодорожным узлом, позволял неприятелю быстрее маневрировать резервами, подводимыми из глубины, нежели русским, скованным отсутствием рокадных железнодорожных магистралей. Следовательно, русские должны были пойти на существенный риск, так как под Ковелем борьба уже шла не столько с австрийцами, потрясенными разгромом на луцком направлении, сколько с германцами, в ходе войны неоднократно доказавшими, что при инициативных командирах и техническом превосходстве немцы могут драться с русскими меньшими по численности силами.

Немедленный перенос направления удара 8-й армии с ковельского на рава-русское, без перегруппировки и ввода резервов в первую боевую линию, предполагал дальнейшее растягивание фронта. Это последнее, в свою очередь, еще более разрежало боевые порядки русских войск, понижая вдобавок их насыщенность средствами ведения боя до минимального предела. В сражении с таким противником, как немцы, данный подход таил в себе тот риск, на который решится далеко не каждый военачальник.

Кроме того, командование Юго-Западного фронта справедливо рассматривало успешное сражение за австро-венгерские оборонительные полосы лишь первым этапом операции, намереваясь в дальнейшем наступать и далее, уже совместно с армиями Западного фронта, в Польшу. А штурм германской обороны на виленском (или, после переноса удара, на барановичском) направлении не зависел от воли и намерений ген. А. А. Брусилова и его сотрудников. Иными словами, учитывая поставленные перед армиями фронта задачи и наличие резервов (две пехотные дивизии), командование Юго-Западного фронта должно было изначально исходить только из разгрома противостоящего неприятеля в тактической полосе обороны. Это удалось блестяще, за тем исключением, что ввод в прорыв кавалерии мог усугубить поражение австрийцев до размеров нетерпимого ущерба.

Таким образом, то обстоятельство, что враг сумел сохранить часть своей живой силы, большую часть технических средств ведения боя и штабы, играло против русских. Именно поэтому штаб Юго-Западного фронта мог (и, возможно, должен был) рискнуть и бросить 8-ю армию на львовское направление (через Рава-Русскую), что заодно оказало бы поддержку и войскам 11-й армии. В той обстановке, что сложилась на Юго-Западном фронте к 27 мая, развитие успеха на Львов давало русским больше шансов на успех, хотя и понуждало на время отказаться от вероятного захвата ковельского железнодорожного узла. А. И. Деникин справедливо считал, что «выдвинутое положение ударной группы в связи с полным поражением 4-й австрийской армии давало возможность безостановочным наступлением на Владимир-Волынск и Львов докончить поражение австрийского фронта»[107].

Исходя из собственного понимания складывавшейся обстановки, главкоюз не принял директиву генерала Алексеева к сведению и продолжил наступление на Ковель, штурм которого чрезвычайно затруднялся условиями местности: «Брусилов, опасаясь за свой правый фланг, не был согласен с идущими из Могилева, безусловно, вполне целесообразными директивами. Он не передал дальше распоряжения Алексеева и решил продолжать операцию по своему плану»[108]. Хотя первоначально такая перегруппировка задумывалась и даже уже начала выполняться, но как раз в этот момент немцы нанесли первый контрудар от Ковельского укрепленного района.

Очевидно, что в создавшейся обстановке главкоюз не решился на предлагаемую Ставкой перегруппировку, вне сомнения, подставлявшую правый фланг 8-й армии под немецкие атаки. В данный момент ген. А. А. Брусилов еще не мог знать численность сосредоточиваемой против него германской группировки. И рисковать главнокомандующий армиями Юго-Западного фронта не решился, тем более что сильных резервов Ставка ему все еще не обещала, ибо Западный фронт еще не начал своего наступления, отложенного, повторимся, до 4 июня, и резервы по-прежнему стояли в распоряжении генерала Эверта.

Германский наблюдатель в блиндаже

Кроме того, перенос усилий армий Юго-Западного фронта на Рава-Русскую как минимум означал, что теперь фронт (какое-то время) будет действовать в одиночку. Разве это не ломало оперативно-стратегическое планирование Ставки на кампанию 1916 года? Возможно также, не лишена основания и та точка зрения, что после такого успеха Юго-Западный фронт по собственной инициативе должен был взять на себя главный удар. Так, выдающийся отечественный военный теоретик А. А. Свечин впоследствии упрекал ген. А. А. Брусилова, что именно в этот момент, момент ошеломляющей победы, главкоюз не решился взять на себя бремя главного удара на Восточном фронте в кампании 1916 года. А ведь даже Начальник Штаба Верховного Главнокомандующего ген. М. В. Алексеев подталкивал к этому генерала Брусилова, уже имея сведения о колебаниях командований фронтов севернее Полесья. Нельзя не напомнить здесь, что первоначально (еще зимой) генерал Алексеев намеревался наносить главный удар именно южнее Полесья, но затем, под давлением англо-французских союзников, это решение было пересмотрено. И тут сама судьба предоставила русским в руки верный шанс на победу! Но главнокомандование Юго-Западного фронта отказалось считать свой удар главным на Востоке.

Одной из наиболее важных причин этого было отсутствие резервов для проведения именно главного удара: за то же время, пока Ставка перебросила бы к 8-й армии те пять корпусов, что дожидались своего часа на Западном фронте, австро-германцы успели бы неимоверно усилиться. Именно так и произошло в июне – июле, когда Юго-Западный фронт получил эти корпуса, но свои подкрепления получил и противник. Итог – новые безрезультатные атаки на Ковель.

Проблема заключается не столько в плоскости переноса главного удара на Восточном фронте вообще, сколько в переносе главного удара на Юго-Западном фронте (и даже уже – в 8-й армии) – на рава-русское и затем на львовское направление. Именно сюда должны были бросаться все без исключения подходившие резервы, именно сюда должны были быть переброшены 4-й и 5-й кавалерийские корпуса, и именно здесь следовало рисковать 8-й армии, прикрывшейся бы тогда от Ковеля действительно слабыми заслонами.

Кроме того, А. А. Свечин справедливо указал, что русские должны были стремиться перевести ход войны в маневренную плоскость, по образцу 1914 года. Ведь именно для такой войны у русской стороны были козыри – численность и многочисленная кавалерия, в то время как противник обладал как раз козырями для позиционной борьбы – техническими средствами ведения боя. И Луцкий прорыв предоставлял для маневренной войны все шансы.

Здесь можно назвать и еще две причины, которые, вероятно, повлияли на главкоюза в смысле отказа от переноса действий на рава-русское направление. Во-первых, этот маневр требовал перегруппировки, а резервов, как неоднократно говорилось выше, и без того уже не хватало. Во-вторых, именно 27 мая, как говорилось выше, на ковельском направлении были взяты в плен первые немцы (из частей 81-й резервной и 18-й ландверной дивизий). Это означало, что выполняется вторая часть директивы Ставки: противостоявшие Юго-Западному фронту австрийцы разгромлены, а теперь сюда же перебрасываются и германские резервы. И идут они именно в Ковель. Значит, надо атаковать именно сюда, дабы привлечь к данному географическому пункту как можно больше немецких подразделений, чтобы облегчить задачу главного удара, поставленного перед Западным фронтом ген. А. Е. Эверта. В телеграмме в Ставку от 28 мая ген. А. А. Брусилов изложил обоснование отказа от перегруппировки сил 8-й армии на рава-русское направление следующим образом: «…Крайний правый фланг 8-й армии не могу выдвигать вперед, отрываясь от Западного фронта, так как в этом случае рискую, что противник устремится в образовавшийся прорыв и будет действовать на мой тыл… наступление 8-й армии на Рава-Русскую повлечет за собой значительную растяжку ее, при наличии которой фронт не будет достаточно устойчив для противодействия удару противника, и все плоды одержанного успеха могут быть сведены на нет, а в лучшем случае – будут значительно умалены. В этой обстановке придется считаться не с одной австрийской армией, сильно ослабленной и расстроенной нанесенным ей ударом, но и с теми подкреплениями, которые будут немцами подведены из числа войск, противостоящих нашему Западному фронту»[109].

Таким образом, главной причиной отказа от перенацеливания удара 8-й армии ген. А. М. Каледина на Рава-Русскую главкоюз называл отсутствие содействия со стороны Западного фронта ген. А. Е. Эверта. И здесь генерал Брусилов был справедлив: мало того, что главкозап всеми силами оттягивал начало своего наступления на виленском направлении, но даже и не разрешил 3-й армии ген. Л. В. Леша, пассивно стоявшей на стыке Западного и Юго-Западного фронтов, наступать. В этих условиях правый фланг 8-й армии на самом деле оголялся со стороны Ковеля, куда уже подвозились германские дивизии. Сам же ген. А. А. Брусилов уже после войны так охарактеризовал свои намерения в данный период: «Выбор 8-й армии в качестве ударной был обусловлен тем, что я еще в Ставке слышал от Алексеева, что главный удар будет наноситься на Западном фронте в Виленском направлении. Поэтому от Юго-Западного фронта ожидалось продвижение на Ковель и далее по направлению на Брест, дабы этим заставить немцев отойти перед Западным фронтом. Ковель – Брест – вот руководящая идея для Юго-Западного фронта. Эта идея была твердо высказана Алексеевым, и я был с нею вполне согласен. После этого я считал себя обязанным выполнить то задание, которое мне было поручено Ставкой. В связи с этим направление на Львов… было для меня неприемлемо, тем более что и резервы группировались в ковельском направлении»[110].

Характерно, что первоначально по получении директивы от 27 мая, штаб Юго-Западного фронта уже начал перегруппировку 8-й армии на ее левый фланг, в направлении на Демидовку (взята 29-го числа). Эта перегруппировка, помимо прочего, позволяла выйти во фланг тем австро-венгерским войскам, что сумели удержаться перед русской 11-й армией ген. В. В. Сахарова. Но затем А. А. Брусилов получил сообщение, что 3-я армия (ген. Л. В. Леш) Западного фронта все-таки будет производить вспомогательный удар на Ковель совместно с группой ген. Я. Ф. Гилленшмидта (производство этого удара отнесено на 4 июня). Поэтому 29 мая начальник штаба Юго-Западного фронта ген. В. Н. Клембовский сообщил в 8-ю и 11-ю армии, что «дальнейшее общее направление нашего наступления будет на Рава-Русскую». Для развития прорыва в 8-ю армию передавался 5-й Сибирский корпус, а 23-й армейский корпус сосредоточивался за 11-й армией.

30 мая наступление 8-й армии было остановлено штабом фронта для производства предполагаемой перегруппировки. Чтобы усилить давление по фронту (23-й армейский корпус пока еще запаздывал с прибытием), командарм-8 ген. А. М. Каледин должен был передать в 11-ю армию 32-й армейский корпус ген. И. И. Федотова. Также 11-я армия получала вновь образуемый 45-й армейский корпус (126-я пехотная и 2-я Финляндская стрелковая дивизии) ген. П. А. фон Лайминга. В свою очередь, из 11-й армии 6-й (ген. А. Е. Гутор) и 18-й (ген. Н. Ф. фон Крузенштерн) армейские корпуса должны были быть переданы в 7-ю армию ген. Д. Г. Щербачева. Правда, 6-й армейский корпус так и остался в составе 11-й армии в связи с изменившейся обстановкой.

Директива штаба фронта от 31 мая предписывала производство удара по фронту Ковель – Владимир-Волынский – Сокаль. Это – удар по фронту в восемьдесят верст. Казалось бы, что главкоюз, указывая столь широкий фронт атаки, получил возможность развить успех в любом направлении, где он обозначится. Но от развития успеха отказались заранее: только что подошедший (30 мая) из резерва Ставки 5-й Сибирский корпус ген. Н. М. Воронова, вместо сосредоточения на Рава-Русском направлении, был выдвинут между 30-м и 39-м армейскими корпусами, наступавшими на Ковель. Таким образом, ковельский укрепленный район вновь становился приоритетной целью. Кроме того, удар 3-й армии (только 4 июня) получился вялым и безынициативным, вследствие чего конница генерала Гилленшмидта опять-таки не смогла прорваться к Ковелю с севера.

В итоге 2 июня 8-я армия была вновь остановлена (прочие армии должны были продолжать наступление) и приняла контрудар германцев со стороны Ковеля 3-го числа в оборонительных порядках. Более того – штаб фронта разрешил 8-й армии возобновить наступление только в направлении на Ковель, прекратив движение на владимир-волынском и сокальском направлениях, как только контрудар противника будет отбит. С. Г. Нелипович говорит: «Это решение имело в дальнейшем роковое влияние на исход наступления, поскольку именно отсюда противник снял войска для укрепления обороны Ковеля (три дивизии)»[111].

В историографии можно встретить мнение, что действия генерала Брусилова по дальнейшему навязчивому движению на Ковель сквозь болотистую долину реки Стоход оправдываются как раз этой самой директивой Ставки. Но ведь Ковель и Рава-Русская географически находятся под одним углом по отношению к Луцку, только Ковель – к северо-западу, а Рава-Русская – к юго-западу. То есть Начальник Штаба Верховного Главнокомандующего ген. М. В. Алексеев недвусмысленно распорядился перенести основные усилия 8-й армии на львовское направление (Львов лежит всего в пятидесяти километрах южнее Равы-Русской), где командарма-8 ген. А. М. Каледина могла поддержать 11-я армия ген. В. В. Сахарова, шедшая как раз на Львов. И, разумеется, дело не в самом Львове как таковом, а в том, что русские армии в таком случае вырывались на оперативный простор, где получали неоспоримое преимущество над австрийцами.

Таким образом, ген. М. В. Алексеев лишний раз подтвердил свое значение как умного (но, к сожалению, не волевого, как подтвердят дальнейшие события) стратега. Сознавая, что войска Юго-Западного и Западного фронтов должны наступать совместно, Начальник Штаба Верховного Главнокомандующего тем не менее пытался (хотя и недостаточно настойчиво) повернуть 8-ю армию туда, где это было наиболее выгодно как раз для самого Юго-Западного фронта. Лобовой удар на Ковель, где география местности чрезвычайно споспешествовала обороне, предельно затрудняя наступление, с большой долей вероятности мог задержать дальнейший порыв наступающей стороны, как то и произошло. В то же время стратегия властно требовала броска на львовском направлении, разваливавшем австрийский фронт и позволявшем русским ввести в брешь свою многочисленную кавалерию.

Выходит, что перед руководством Ставки встало противоречие: наступление 8-й армии на северо-запад, к Ковелю, вызывалось необходимостью взаимодействия с армиями Западного фронта. Это та самая стратегическая операция группы фронтов. Наступление же на юго-запад, на Рава-Русскую, вызывалось требованиями стратегической целесообразности. Но здесь – только лишь для одного, отдельно взятого Юго-Западного фронта (по крайней мере на первом этапе наступления).

Директива от 27 мая приказывала главкоюзу продолжать громить врага на правом фланге фронта, но при этом перенести главные усилия войск (то есть той же 8-й армии) на юго-запад. К сожалению, ген. А. А. Брусилов, будучи самонадеян в своих силах, недооценил противника и воспринял данную директиву как указание на продолжение активизации действий на ковельском направлении – также правом фланге фронта. Продвинувшись вплоть до Киселина, генерал Брусилов вновь повернул 8-ю армию на север, к Ковелю.

Русский горнист

Такое решение главкоюза, вне сомнения, отвечало логике военного искусства – взаимодействию двух фронтов для достижения единой цели. Таким образом, ген. А. А. Брусилов, как и на совещании 1 апреля в Ставке, продолжал гнуть линию стратегического наступления, возможного лишь при условии объединения усилий группы фронтов, а не удара армий отдельно взятого фронта. Тем более что 27 мая еще никак нельзя было предугадать, что главнокомандующий армиями Западного фронта ген. А. Е. Эверт сорвет оперативно-стратегическое планирование на кампанию 1916 года, с которым он сам же и соглашался 1 апреля на совещании в Ставке. Корень вопроса и впрямь скорее был в Эверте, а не в Брусилове.

Также необходимо отметить, что ковельское направление являлось наиболее выгодным для реализации идеи вытеснения немцев из Польши. Как говорилось выше, англо-французы не позволили русскому командованию принять решение в кампании 1916 года на уничтожение Австро-Венгрии и, следовательно, на нанесение главного удара на Юго-Западном фронте ген. А. А. Брусилова. Главный удар был передан Западному фронту ген. А. Е. Эверта. Перенос усилий на рава-русское направление означал бы, что Юго-Западный фронт будет вести свою собственную операцию, только против австро-венгерских вооруженных сил. Вероятно, что Начальник Штаба Верховного Главнокомандующего ген. М. В. Алексеев рассчитывал на это, так как, бесспорно, был недоволен отменой своего планирования с мощным ударом южнее Полесья, отменой, принятой в результате давления союзников по Антанте.

Как бы то ни было, не имевший резервов главкоюз не решился на проведение своей собственной, локальной операции. Алексеев не стал настаивать, так как все еще надеялся и на главкозапа. Оперативная выгода была слишком очевидна, чтобы отказаться от нее уже на пятый день наступления. Участник Брусиловского прорыва утверждает, что 9-я и 7-я армии «действовали – храбро, с великим порывом, с огромным успехом – на оперативном направлении не первостепенном, на направлении, которое выводило в оперативный тупик, в малопроходимую часть Карпатского хребта, в то время как направление Луцк – Ковель открывало огромные оперативные возможности»[112]. Жаль, что Е. Месснер ничего не пишет об 11-й армии, которая действовала как раз на рава-русском направлении. Тем не менее очевидно, что удар на Рава-Русскую предполагал отказ от совместных действий Западного и Юго-Западного фронтов. Решиться на это генерал Брусилов не смог еще и потому, что не был уверен в надлежащем выполнении директив Верховного Главнокомандующего генералом Эвертом.

Таким образом, генерал Брусилов не только фактически не подчинился Начальнику Штаба Верховного Главнокомандующего, но и стал, в свою очередь, жаловаться на бездействие Западного фронта. Главкоюзу стоило бы посмотреть на себя самого. Вплоть до 2 июня, около недели, наступление 8-й армии разворачивалось на двух операционных направлениях – на Ковель, куда желал наступать командующий фронтом, и на Рава-Русскую, куда предписывали атаковать указания Ставки. Неудивительно, что ни на одном из направлений главкоюз не смог добиться успеха, так как сил у него не хватало вообще, а отсутствие конницы в первых линиях сводило на нет задачи преследования и довершения поражения противника.

Получается, что, с одной стороны, главкоюз вроде бы и подчинился требованиям Ставки, переведя часть резервов на свой левый фланг, а с другой стороны, продолжал рваться к Ковелю, лишь разбрасывая силы. Наверное, ген. А. А. Брусилов был бы более последователен, если бы наступал в каком-либо одном направлении. М. В. Алексеев почувствовал, что единого по замыслу наступления фронтов может и не быть, а грандиозный успех армий Юго-Западного фронта требовал своего развития уже теперь. Формальный отказ генерала Брусилова от переноса всех усилий на южное крыло 8-й армии вынудил Начальника Штаба Верховного Главнокомандующего, который не мог сместить высших генералов своей волей (действовать через императора ему было недостойно), санкционировать действия главкоюза по суворовскому принципу «ближнему виднее». В итоге уже 3 июня ген. М. В. Алексеев вновь приказывает наступать на Ковель.

Здесь следует заметить, что после упомянутых пертурбаций с попытками переноса направления главного удара армий Юго-Западного фронта генерал Алексеев уже и сам заразился идеей безоговорочного наступления на Ковель, чтобы объединить операцию двух фронтов в единое целое. Последующие директивы Ставки, вплоть до середины сентября, будут приказывать главкоюзу наступать на ковельском направлении, дабы захватить сам город, железнодорожную станцию и весь укрепленный район. Беда М. В. Алексеева вовсе не в его военном гении, на который столь резко обрушиваются некоторые исследователи, порой противопоставляющие его А. А. Брусилову, а в складе характера, не отличающемся сильной волей. А. А. Керсновский говорит: «Повторилось то же, что за два года до того в Галиции – при наступлении на Львов. И тогда, как и теперь, изменившаяся стратегическая обстановка требовала полководческого решения. И тогда, и теперь генерал Алексеев, нащупывая и чувствуя это решение, не сумел провести его в жизнь – не смог ясно и чеканно его сформулировать, отменив первоначальные, оказавшиеся нежизнеспособными директивы»[113].

Можно лишь посетовать на то, что тандем руководства Ставки Верховного Главнокомандования, бывшего одним из вариантов в августе 1915 года: генерал Михаил Васильевич Алексеев – великий князь Николай Николаевич, – так и не состоялся.

Помимо прочего, армии Юго-Западного фронта выполнили и союзную миссию: оттянули на себя все неприятельские резервы с Итальянского фронта, вынудив австрийцев прекратить там наступательные операции. Напомним, что помимо многочисленных просьб как самих итальянцев, так и ходатайствовавших за них англичан и французов посланник Италии в Российской империи Карлотти четыре раза лично посещал российское Министерство иностранных дел. При этом в последний раз туда была доставлена телеграмма итальянского короля Виктора-Эммануила, адресованная русскому императору Николаю II.

На протяжении долгого периода в отечественной историографии этот факт – факт решающей помощи итальянцам со стороны русского Юго-Западного фронта – не вызывал сомнения. Но ныне по данному вопросу раздаются и переоценочные мнения, выдвигаемые, очевидно, под влиянием иностранной литературы, склонной резко преуменьшать заслуги и вклад Российской империи в исход и результаты Первой мировой войны. Так, в одной из последних фундаментальных работ весьма настойчиво, даже дважды на протяжении одной главы, повторяется, что в Италии австрийские удары в мае 1916 года «затухали сами по себе и остановились уже 30 мая», а наступление русского Юго-Западного фронта «лишь ускорило формальное (выделено. – Авт.) окончание Трентинской операции австрийцев»[114].

Это действительно так. С одной стороны… Но вспомним, что австро-германское командование рассчитывало, что в 1916 году, надломленные поражениями предшествовавшей кампании, русские армии не смогут провести масштабного наступления на Восточном фронте, а потому все резервы смогут идти под Верден и… в Италию! Все эти резервы должны были надломить итальянскую волю к дальнейшему участию в войне. Именно поэтому относительно огромное число тяжелых орудий и было отправлено с Восточного фронта на Итальянский, что во многом помогло русским армиям Юго-Западного фронта одержать победу. Эти тяжелые батареи после первых двух недель Брусиловского прорыва вновь поспешили на Восток, чтобы остановить русское наступление.

Отражение одной атакующей волны в операции еще отнюдь не означает, что они не возобновятся вновь и вновь с новой силой. Логически сравнительно долговременные оперативные паузы Юго-Западного фронта в июне – июле также должны были бы рассматриваться в вышеуказанном труде как принципиальное прекращение наступательной инициативы русских. Но ведь брусиловское наступление-то продолжалось, и в огне, бушевавшем на Востоке, сгорали все новые и новые австрийские и немецкие дивизии, которые в противном случае (а также и в том раскладе, что предполагался австро-германцами весной) должны были бы находиться совершенно в иных местах.

Только в группу ген. А. фон Линзингена, дравшуюся в Ковеле, с Итальянского фронта к началу июня были отправлены 29-я и 61-я австрийские пехотные дивизии. В начале июня переброски австро-венгерских соединений на Восточный фронт продолжались: 30 мая – 48-я пехотная дивизия и несколько тяжелых артиллерийских дивизионов, 4 июня – 44-я и 59-я ландверные дивизии, а также сводная (6-я и 18-я горные бригады) дивизия, 8 июня – 9-я пехотная дивизия. Тогда же к переброске на Восток стали готовиться 10-я пехотная, 34-я пехотная и 43-я ландверная дивизии.

Немецкие же резервы, шедшие в Галицию и Румынию, жизненно требовались на Сомме, где союзники в очередной раз показали себя далеко не самым лучшим образом. Начальник германского Большого Генерального штаба ген. Э. фон Фалькенгайн готовил контрудар на Сомме, и теперь пришлось отказаться от этой идеи. Не говоря уже о том, что штурм Вердена был свернут, как только австро-германцы осознали масштаб русской победы и угрозу крушения Австро-Венгрии. Теперь «Верденская мясорубка» продолжалась по инерции, без перспективы германского успеха. Все и вся отправлялось в Галицию. Даже из-под Салоник немцы умудрились перебросить против русского Юго-Западного фронта пять дивизий. А австрийские резервы должны были бы целиком и полностью очутиться в Италии, чтобы обеспечить победу (сумели бы англо-французы, скованные на Сомме, помочь итальянцам – это вопрос!).

Следуя такой логике, надо признать, что независимо от военных действий на Восточном фронте австрийцы уже в конце мая признали свое поражение в Италии в ходе летней кампании 1916 года. Вряд ли это так. Скорее наоборот, поражение итальянцев под Трентино побуждало австрийское командование перебросить сюда все резервы, создать оперативную паузу и затем вновь начать наступление в Италию.

Более того – со времени вступления Италии в войну данное широкомасштабное наступление весны 1916 года было первым со стороны австрийцев. И именно поэтому ген. Ф. Конрад фон Гётцендорф придавал ему столь важное значение. Именно для этого наступления Конрад просил у Фалькенгайна девять германских пехотных дивизий, и, когда немцы отказали, Конрад снял с Восточного фронта свои лучшие дивизии, тем самым лишив свои войска на Востоке последних резервов.

Именно поэтому успех Брусиловского прорыва оказался столь впечатляющ. Да, наступление австрийцев на Итальянском фронте первоначально было просто приостановлено, но после удара русских оно вообще не могло быть возобновлено в кампанию 1916 года. Сами же австро-венгры сообщают: «Злосчастное для австрийцев выступление русских вызвало… еще 10 июня [нового стиля] решительное уклонение от больших целей наступления на Италию. Имевшие место в ближайшие дни атаки уже велись под знаком этого поворота. Они являлись уже только откликами миновавшей грозы». И еще: «В течение третьей недели июня беспокоящее напряженное состояние относительно русских принудило австро-венгерское главнокомандование к решению, которое для него все еще было очень нежелательным: сделалось настоятельно необходимым прекратить наступление на Итальянском театре военных действий»[115].

Надо напомнить, что параллельно с операцией в Трентино австрийцы наступали и на Изонцо. План ген. Ф. Конрада фон Гётцендорфа как раз и состоял в том, чтобы нанести удар из района Трентино, параллельно при этом сковав главные силы итальянцев на реке Изонцо. Тем самым итальянские армии получали австрийский прорыв в свои тылы. То есть австро-венгерские армии оперировали в двух направлениях! И ведь австрийцы едва не прорвались в долину Изонцо, что им удастся в октябре 1917 года, когда русского военного фактора уже более не существовало. И вот тут-то успех Брусиловского прорыва не позволил австро-германцам сделать этого – сломать итальянцев, – вынудив противника не только отправить все резервы на Восток, но даже и кардинально ослабить свой Итальянский фронт.

Вряд ли можно сомневаться в том, что без успеха армий Юго-Западного фронта не было бы и вступления в войну Румынии. Остановись русские войска на первой неприятельской оборонительной линии, захлебнись русские удары в самом начале – и румыны остались бы в прежнем положении нейтралитета. А ведь русско-румынские войска на Румынском фронте к декабрю 1916 года оттянули на себя сорок одну дивизию противника. Где могли оказаться эти дивизии, не будь Брусиловского прорыва? Как говорит и сам Э. Людендорф, «на Итальянском фронте дело шло о крупной операции, которая с самого начала по своему замыслу для достижения действительного успеха требовала значительно больших сил, чем имелось в наличии. Сознание этого, вероятно, и привело к столь сильному ослаблению Восточного фронта, которое, при значительном превосходстве русских, несомненно, представляло опасность даже в случае достижения решительного успеха в Италии. Удачно отбитое зимнее наступление русских (на реке Стрыпа. – Авт.), кажется, уничтожило в Австро-Венгрии всякие опасения за Восточный фронт»[116].

Действительно, Брусиловский прорыв начался уже после того, как итальянцам удалось отразить первые австрийские атаки. Однако наступление русских ускорило окончание активности австрийцев на Итальянском фронте вообще в кампании 1916 года и позволило итальянцам перейти в контрнаступление. Ведь австрийские армии пытались наступать вплоть до 1 июня, а 11-го числа они уже начали отход на заранее подготовленные рубежи. Но ведь вызвано-то это было не столько тем, что итальянская оборона оказалась несокрушимой, сколько тем, что отныне все австро-венгерские резервы и часть сил из Италии шли на Восток.

Ген. Ф. Конрад фон Гётцендорф уже не мог рассчитывать ни на один лишний снаряд, одно лишнее орудие или пулемет, одного лишнего солдата, для того чтобы возобновить натиск в Италии. Даже больше – теперь Итальянский фронт отдавал Восточному фронту все, что только возможно. Даже и сами потери австрийцев в ходе Трентинской операции составили всего около восьмидесяти тысяч человек: 10 000 убитыми, 45 000 ранеными, 26 000 пленными; потери итальянцев – 15 000 убитыми, 76 000 ранеными, 56 000 пленными[117]. При этом большая часть австрийских потерь пришлась как раз на период отхода. Разве это причина для окончательного прекращения той операции, что должна была сломать Италию?

Ничуть не отрицая значения побед итальянского оружия в принципе, мы вправе задаться вопросом: неужели потери в 80 000 человек (а насколько они были бы меньшими, не дай А. А. Брусилов итальянцам возможности перейти в контрнаступление?) побудили Конрада признать свое окончательное поражение в Италии в 1916 году? А не потеряй австро-германцы на Востоке полтора миллиона человек?! Так что одно дело – приостановка одной отдельно взятой операции, которую итальянцы действительно сумели отразить, и совсем иное – полномасштабная реализация военного планирования австрийской стороны на ведение боевых действий в Италии летом – осенью 1916 года.

Западные историки также не отрицают решающей роли русского наступления в отношении операций в Италии. Так, Б. Лиддел-Гарт говорит: «Редко внезапный удар приводил к таким поразительным стратегическим результатам. Благодаря прорыву Брусилова было остановлено наступление австрийцев на Италию; Фалькенгайн был вынужден перебросить войска с Западного фронта на Восток и тем самым отказаться от проведения кампании на истощение в районе Вердена; Румыния вступила в войну против Центральных держав. Этот удар вызвал отставку Фалькенгайна, которого заменили Гинденбург и Людендорф». Таким образом, наступление Юго-Западного фронта, и именно оно в первую голову, заставило неприятеля отказаться от наступательных планов в Италии и под Салониками, а также снизило напряжение боев под Верденом, подарив французам еще целых две недели оперативной паузы для усиления укрепленного района, прокладки местных железных дорог и подтягивания резервов. Впоследствии сражения на Востоке, развернувшиеся южнее Полесья, всемерно способствовали союзникам и во время битвы на Сомме.

В России считали, что австрийцы вернули на Восток пять армейских корпусов. Даже если цифра в пять корпусов, переброшенных из Италии на Восточный фронт, и является завышенной, то уже лишь одно это упоминание говорит нам о том, что планы австрийского командования сломить Италию в кампании 1916 года рухнули 25 мая 1916 года. И рухнули исключительно вследствие Брусиловского прорыва. И как раз этот-то вывод ни в коей мере не может подлежать сомнению, если, конечно, не тасовать факты во имя ничем не оправданной переоценки, так, как это было показано выше.