|
||||
|
|
Глава девятая На рассвете мы получили приказ из штаба и сразу же двинулись вперед. Плавно и бесшумно покатились по рельсам выверенные и свежеподмазанные вагоны, только позвякивала своим железным грузом контрольная площадка. В переднем вагоне нас ехало десять человек — чуть ли не вся команда поезда собралась к орудию. У пулеметов, в заднем вагоне, остались одни дежурные. Девять бойцов, все в новой форме — поглядеть любо! Троих ребят, самых крепких, я поставил к снарядам, двоих — подавать заряды, гильзы с порохом, а сам с матросом занял место у правила. Орудие было на нуле делений — горизонтальная установка для удара в упор. Малюга заметно волновался — он вновь и вновь ощупывал винты, рычаги, штурвалы, проверял орудие со всех сторон. Да и у меня самого каждая струнка была натянута. Ведь шли в открытый бой, могли встретиться и с башенным бронепоездом — это все понимали… Какой-нибудь один неверный шаг, затяжка в выстреле, и дело могло бы для нас кончиться скверно. Я осмотрелся. Кажется, все на месте — снаряды, заряды… Никифор наготове у телефона… Глянул на остальных ребят и сразу заметил: что-то неладно с племянником. Парень бледный, лицо в капельках пота, он жадно, открытым ртом хватал воздух. Я подтолкнул матроса. Но он уже сам поглядывал с опаской на нашего заряжающего. — Робеет, — вполголоса сказал матрос, — мало еще он у нас грамоты взял… — Пойди стань к снарядам, а его давай сюда. Матрос сбросил бушлат и поменялся с племянником местами. Опять ехали молча. Только глухо вздыхал, работая своими поршнями, паровоз. Дорога от Жмеринки пролегала между песчаными откосами, как ручей в крутых берегах. Лес, валежник, разбитые снарядами деревья… Тут и там по стволам деревьев, а то и просто через кустарники тянулись провода полевой связи. Сразу же за станцией нам стали попадаться конные ординарцы с винтовками и с холщовыми сумками через плечо. Каждый из них останавливался и провожал поезд любопытным взглядом… Не видали еще здесь блиндажей на колесах. Между деревьями показалось полотнище с красным крестом — передовой перевязочный пункт. Вот уже и не видно флага — мы проехали мимо. Миновали несколько ям-окопчиков, забросанных сверху ветками, — передовые патронные пункты. Вдруг на весь лес раскричался пулемет. Свой или чужой? Как бы нам не выдать себя раньше времени!… Я велел убавить ход. Никифор передал мое приказание по телефону. — И пусть глядит, чтоб дыму не было! Поезд продолжал медленно идти. Над травой стали показываться головы бойцов. Деловито помахав нам фуражками, бойцы опять скрывались в траве, — А ну его!… Бредем, как слепые, — не вытерпел матрос. — Спросить надо! Матрос спрыгнул на землю, добежал до окопа. Навстречу ему сразу поднялись двое красноармейцев, навьюченных сухарными и вещевыми сумками, с винтовками в руках и с гранатами-«бутылками» за поясом. Все трое, переговариваясь, подошли к вагонам. — Богуш-то, вот он как действует, слыхал? — крикнул матрос, подходя. Пока мы спим да чешемся, он уже с «добрым утром» побывал… Так, что ли, ребята? Красноармейцы кивнули. — Как? Бронепоезд уже сюда забирается? Я спрыгнул к пехотинцам. — Ну, хоть не совсем сюда… — сказал один из красноармейцев и кивнул вперед: — Там у нас препятствие устроено… — А ты расскажи командиру, как он из пулемета-то садить начал, перебил матрос. — Да что же тут рассказывать!… — заговорил пехотинец. — Подошел он, этот поезд, весь в броне, повернул башню и давай поливать нас из пулемета. Кой-кого и задел… — Троих задел, — сказал другой красноармеец, оглядывая нашу деревянную броню. — А четвертого и совсем уложил. В голову… — Вот сейчас? Только что? Значит, это он стрелял из пулемета… Едем, Федорчук. Вдогонку! Матрос полез в вагон, я за ним. — А вам, пожалуй что, и не пройти, — сказал пехотинец, запуская руку в патронташ и пересыпая патроны, как орехи. — Через наши ворота не пройдете. — Какие ворота? Где? — Да ворота же у нас поставлены, препятствие против того поезда. А то бы он к самым окопам добрался… Разнять ворота надо, иначе не пройдете. Мы с матросом опять спрыгнули на землю. — Что за ворота такие, покажи, — сказал я красноармейцу. Но тут я и сам увидел впереди что-то темное на рельсах. Вместе с красноармейцем мы осторожно, где ползком, где перебегая от дерева к дереву, добирались до «ворот». — Вот тут что… Засека! Справа и слева на рельсы были повалены деревья. Подпиленными стволами эти деревья прочно держались о свои корни, а вершины образовали на полотне дороги зеленую кучу в рост человека. Все было опутано колючей проволокой, и на поваленных деревьях, как елочные украшения, висели ручные гранаты. Матрос снял бескозырку и крепко почесался. — Наворотят же такое! — Да, — говорю, — засека по всем саперным правилам. — А как же ее разобрать? — сказал матрос. — Ты небось знаешь? — Да нет, не приходилось разбирать… Сейчас попробую. Я помахал фуражкой машинисту, и он начал осторожно придвигать поезд к засеке. — Товарищ командир, нельзя… — вдруг преградил мне дорогу пехотинец. Мы строили, а вы… — Как так нельзя? Давай сюда ротного! Пехотинец побежал обратно к окопам, а я, чтобы не терять времени, велел подать канат. Мы стали привязывать канат к сцепному крюку контрольной площадки. — Так, так, посторонись-ка, — выхватил у меня канат матрос, — тут на морской узел надо… Готово! Он перескочил к свободному концу каната. — А сюда якорек бы, эх, якорек! — На тебе якорь… — Я кинул матросу пучок колючей проволоки. Тут подошел ротный. Он посмотрел у меня документ — предписание штаба бригады, кивнул и молча отступил в сторону. Матрос забросил канат с «якорем» в самую гущу засеки. Я велел всем отойти подальше, и машинист дал задний ход. Канат натянулся как струна. Взял якорь. Зеленая куча поползла, грузно переваливаясь. С грохотом, в пламени взрывов, под свист гранатных осколков открывались перед нашим поездом «ворота»… Расчистив остатки засеки топорами, мы двинулись дальше. Окопы остались позади. Мы были один на один с врагом. Петлюровцы молчали — ни выстрела… Не видят они нас или только выжидают, заманивают в западню? Все в вагоне были на местах, никто не шевелился. Я, не сводя глаз, глядел на Малюгу. Он сжимал в кулаке шнур ударника, рука его чуть-чуть дрожала, синели набухшие жилы. Матрос и его подручные стояли в затылок друг друга — каждый держал наготове по снаряду. Молчали. Рельсы перед поездом начали круто забирать в сторону. Песчаный откос с кустарником не позволял видеть дальше сорока — пятидесяти саженей. — Сто-оп!… — скомандовал я. Поезд стал. Кто-то в вагоне шумно вздохнул, словно и не дышал до этих пор. Матрос и все остальные заряжающие, присев, спустили на пол снаряды. — Кто в разведку, товарищи? — спросил я. Сразу отозвалось несколько голосов, но раньше всех выскочил вперед племянник. — Я пойду, товарищ командир… — пробормотал он и замолк, решительно сжав губы. — Видал миндал?… — удивленно протянул матрос. Я подумал, но все же ответил племяннику: — Нет, пожалуй, что… — Мы вдвоем с ним сходим, — перебил меня Федорчук. — Вдвоем? Ну идите. Возьмите винтовки. Оба осторожно, стараясь не стукать винтовками, спустились из вагона. Постояли, прислушались и скрылись в кустарнике. По вздрагивавшим листочкам кустарника я следил, как мои разведчики отползали все дальше в сторону от поезда. — Закурить-то можно? — недружелюбно промычал долговязый пулеметчик и сразу начал крутить папиросу. «Вот за этого молодца надо будет взяться покрепче», — подумал я. — Курить нельзя. Стать на место! Долговязый нехотя скомкал папироску и ссыпал табак обратно в кисет. — Матросу чего-то надо, — буркнул он, отходя. Я быстро глянул на кусты. Матрос делал гримасы и махал мне рукой. — Все остаются на местах, — сказал я тихо. — Иона Ионыч, присмотрите. Я вылез из вагона. Матрос подхватил меня под руку и втащил в кусты. — Он тут, за поворотом, — сказал он мне в самое ухо. Мы проползли в кустах десятка два шагов. В чаще кустарника дожидался нас племянник. Он, припав к земле, глядел, затаившись, вперед. Матрос потрогал его за ногу: — Пропусти-ка, племяш. Парень грузно, не отпуская сведенных мускулов рук и ног, отвалился в сторону. Мы проползли вперед. Матрос снял бескозырку, пригладил волосы и выглянул. Я выглянул за ним. За поворотом блеснули рельсы. По обеим сторонам рельсов темнели полосы кустарника… Я высунулся побольше. С полверсты — прямой путь, а там другой поворот дороги — и столбы, столбы, одни столбы влево по горизонту… — Где ты его увидел? Нет ничего. — Считай столбы… десятый столб… — заговорил матрос нараспев, не шевелясь и не поворачиваясь ко мне. — Дубки на повороте видишь?… В дубки гляди… — Дубки… Ах ты черт, как он замаскировался! Теперь вижу: угол вагона, серый угол… — Что же, с налету возьмем его или украдкой подберемся? — шепнул матрос. Я, не отвечая, потащил его обратно. Матрос схватил за руку племянника. — Вперед! — скомандовал я машинисту, с разбегу запрыгивая в вагон. Артиллеристы по местам, к бою. Прицел десять столбов, то есть, тьфу, делений… Двенадцать делений! — Направление, куда? — быстро спросил Малюга. — Направление? — Я показал рукой: — Вот так вот угол вагона покажется… Обождите, я правилом. Помогай, племянник! Мы вдвоем навалились на правило, заворачивая орудие. Поезд тихим ходом огибал песчаный откос… — Выходим, выходим, ребята, держись!… — И-эх! — вдруг рявкнул Малюга и наотмашь дернул за шнур. Взблеск, раскат грома… Серый вагон сразу скрылся в дыму. — Накрыли его, бей! — яростно взревели бойцы. — Еще снаряд давай, бей! Расшибай гадюку! Дело было в секундах… Или мы его, или он нас… Малюга, остервенясь, выпускал снаряд за снарядом… Дым от разрывов все сгущался. В воздухе кувыркались лапчатые дубы, отдельные ветки и комья земли рассыпались в прах… Я метался по вагону. — Ах ты черт, не видать бронепоезда! — Да вон он, вон! — гаркнул Малюга. — И-их, задал ходу!… — Как? Уходит?… Упустили! Поезд уже едва виднелся. Он катил на всех парах вдоль далеких столбов, огибая широкую дугу влево по горизонту. — Ах, Малюга, Малюга!… С такой дистанции — и промах! — Погорячился… — забормотал артиллерист, отводя от меня глаза. — Дубы зеленые, и он меж дубов зеленый… тоись серый… Сразу и не разглядел… — Замолчи, серо-зеленый! — вскипел матрос. — Молчи лучше. Бороду оборву! — Федорчук, отбоя не было! — крикнул я. — По местам! Снаряд ему вдогонку! Все кинулись к орудию. Мы с племянником, примерившись взглядом к удалявшемуся поезду, рванули в сторону правило. Подскочил матрос, рванул еще раз, втроем. Малюга ловил бронепоезд в прицельное стекло. — Еще малость… еще вбок подайте… Мы рванули в третий раз, и лафет вонзился ребром в деревянную стенку. Дальше некуда. — Ну? Взяло? — в один голос крикнули мы с матросом. Малюга только руками развел. Я быстро взглянул по направлению ствола: да, не берет… Не хватает поворота у орудия. В белый свет влепим снаряд, как в копейку… А башенный бронепоезд, объехав широкую петлю железной дороги, уходил все левее и левее… — Тьфу ты дьявол! Да он так и совсем от нас удерет… Я махнул Никифору: — Полный ход, пошли вдогонку! Поезд рванулся с места. Вдруг — трах, трах, бумм… В нас посыпались снаряды. Я выглянул из-за щита гаубицы: — Ага, это Богуш нас угощает, ребята! Со стороны нас хочет взять, видали? Знает, что не может ответить бортовым огнем. Хитер, собака… Врешь, не уйдешь! Достанем мы тебя! Поезд несся вперед. Со свистом врывался в блиндаж ветер. Вот проскочили дубняк, прорезали пелену едкого, черного дыма… Опять выскочили на свет. Колеса вагонов визжали на крутых закруглениях дороги. В блиндаж доносился гул взрывающихся вокруг снарядов… «Здорово кроет! Ну подожди… Только бы пройти закругление… Ага, уже выпрямляется путь, выпрямляется… Сейчас выскочим на прямую дорогу!» Малюга, не отрываясь от прицела, стал нащупывать рукой шнур… Вдруг толчок… Меня бросило вперед на правило, я охнул от боли. И в ту же секунду все начало исчезать в белом тумане: исчезло, словно растаяло, орудие, пропал из глаз Малюга, Федорчук в полосатом тельнике… Я перестал видеть даже собственные руки. «Что за туман?… Откуда?» На минуту мне показалось, что все происходит во сне. Поезд рывками замедлил ход и остановился. Под вагоном что-то оглушительно шипело, словно тысячи змей напали на нас… — Ребята, где вы? — Я шарил руками в белом мраке. — Никифор, почему стоим? Вперед! — Паровоз… В паровоз шлепнуло… — Что? Паровоз?… — Меня словно холодом обдало. — Тогда назад! Нельзя стоять ни секунды! Вагон дернулся вперед-назад и, вздрагивая, медленно покатился обратно. — Пошел… Пошел! — услышал я радостные голоса команды. До этой минуты никто не произнес ни звука. Под грохот снарядов, под шипение и свист пара, спасаясь в его белой завесе, мы отходили с позиции. Опять Богуш цел! А мы чуть вовсе в землю не клюнули… Ну подожди же! * * *Машинист стоял на станционных путях. Он был как пришибленный. Деповские рабочие расцепили наши вагоны, сделали маневры и вытолкнули на соседний путь уже остывший паровоз, а машинист словно ничего этого не замечал. И только когда маневровая кукушка подцепила за хвост нашего рослого зеленого красавца, машинист вдруг повернул голову, что-то крикнул, но его никто не услышал — и он махнул рукой. Взял свой сундучок и пошел прочь. — Да… — вздохнул матрос. — Печаль у человека на сердце… Мы с матросом были в вагоне вдвоем. Команду я отправил с запиской на вокзал обедать. Я поглядел вслед удалявшемуся машинисту… Так и тянуло меня побежать за ним, взять его за руку, утешить. «Но в чем же я буду его утешать? Был бой. Снарядом разворотило у паровоза цилиндр, паровоз вышел из строя, и теперь его погнали в тупик на кладбище… Но ведь и люди у нас гибнут, не только паровозы…» И все-таки мне было жалко машиниста. Кто его знает, может быть, для него это самая тяжелая потеря в жизни… Семьи у человека нет, а с паровозом этим он, кажется, никогда не расставался. Иной раз поглядишь — обтирает паровоз тряпкой и тут же с ним разговаривает. А с людьми молчит. Да, неразлучные были друзья… — Не воротится он к нам… — задумчиво сказал матрос. — То есть как так не воротится? — А так… По своим годам он в Красной Армии служить не обязан. А по своей охоте… Ну скажи, какой человеку интерес с нами мыкаться? Машинист классный, проехать любит с форсом… Он вот десять лет экспрессы Киев Одесса водил! Паровоз — поглядишь — что твой адмиральский корабль: подойди в белых перчатках — не замараешь… А у нас ему что? Гляди-ка, — матрос заложил на руке палец, — фонари ободрали… — Чепуху мелешь, Федорчук. При чем тут… — Обожди, обожди… фонари ободрали, — повторил матрос, — это раз. Коптилку из будки отняли — значит, ему, классному машинисту, по-кошачьи глядеть надо — два. На большую скорость его почти что и не пускаем, он вроде как на карачках с нами ползает — три… Теперь дальше. Крути, верти, а дыму чтоб не было — это четыре. Гудок тряпками обмотали — пять… — Склянки ты заставлял его бить… Клади на другую руку — шесть. — А что ж? — сказал матрос, загибая шестой палец. — Признаю, сдурил. Это целиком и полностью была глупость со склянками… Шесть уж. Так? А теперь и паровоз из-под него к чертям выбили. Совсем на мели остался человек… Нет уж, теперь не жди, не воротится! — А, брось, Федорчук, — отмахивался я. Но у меня уже и у самого закралось сомнение: «Не придет, пожалуй, и верно, не придет». — Ну ладно, — сказал я, — довольно об этом. Пошли обедать. В депо ведь еще надо поспеть, паровоз подобрать для бронепоезда, ну и… — И машиниста, — закончил за меня матрос. Мы вышли. — А где тут, кстати, депо, не знаешь? — спросил я. Матрос остановился, озираясь на рельсы, расходившиеся по станции во все стороны. — Кажись… Не в той ли вон стороне?… Обожди, маневровка едет, спросим. Навстречу нам катил, позвякивая налегке, небольшой чумазый паровоз. Мы помахали ему, чтобы он придержал ход. Паровоз дал сиплый гудок и остановился. — Эй, кто там? — закричали мы. — Куда в депо дорога? Вместо ответа машинист паровоза начал спускаться из будки. Спрыгнул на землю, и мы оказались лицом к лицу… с Федором Федоровичем!… Он сдвинул на затылок свою фуражку с галунами и заговорил, отдуваясь и вытирая лоб платком: — Вот депо, а? Коренным считается, а паровоза не подобрать… Я уж «овечку» взял. Ход у паровозишки есть, ничего, подходящий ход. Да и ростом невелик, — ну, такой-то и лучше. Между нашими вагонами, если издали глядеть, он и неприметный… Конечно, в грязи весь, почистить придется… Мы с матросом переглянулись. — Так вы, Федор Федорович, как бы это сказать… не заболели? — спросил я осторожно. Он даже глаза на меня раскрыл. А я схватил его за руку и давай трясти. — Федор Федорович! — разлетелся матрос. — Давай по-рабочему за общее наше дело… поцелуемся! И забрал его, как в клещи, своими мускулистыми руками. — Ты на меня, друг, не обижайся, — бормотал матрос, — мало ли что бывает… — Да полно, полно, чего тут, — отвечал машинист, выпрастывая голову, чтобы глотнуть воздуха. — А ты, Федор Федорович, почаще бы к нам в кубрик заходил, — сказал матрос, отпустив наконец едва дышавшего машиниста. — Знаешь, люди, когда вместе, все равно как железина к железине — пришабриваются… — Да как же я… от машины-то отойду?… — прохрипел тот, ощупывая часы в примятом кармашке. — Не можешь? Ладно, — согласился матрос. — Только на этот раз уж извини… Эй, кочегар! — крикнул он в сторону паровоза. — Побудь за механика. Матрос подхватил Федора Федоровича под одну руку, я под другую, и мы втроем пошли на вокзал обедать. * * *Сразу после обеда я поставил всю команду за топоры, чтобы сделать кое-какой текущий ремонт: блиндаж деревянный, а дерево в бою все-таки крошится… Надо было зачинить пробоины, их оказалось несколько в наружных стенах: иные как сыпь, а в иные и оба кулака просунешь. Но, в общем, мой блиндаж выдержал экзамен с честью. Признаться, я побаивался в бою. «А ну как, — думаю, — завалится эта бревенчатая дура, ведь ног из-под нее не вытащишь!» А дура-то оказалась покрепче паровоза. Я велел ребятам принести березовых поленьев и поставил пулеметчика Панкратова тесать колобашки. Это был плотник заправский. Он сызмальства работал по плотничному делу, даже в Москве бывал на постройках. Как пошел он обделывать поленья — глядеть любо! Потюкает, потюкает топором — и уже не полено у него в руках, а сахарная голова. Еще тюк, тюк и готов уже клин на четыре канта. Матрос, сидя на корточках, сучил жгуты из пакли. Я оплетал этими жгутами клинья. А все остальные ребята, подстроив себе подставки из снарядных ящиков, заколачивали клинья в пробоины. Кто освобождался, тех я посылал с ящиками за песком: пудов, должно быть, двадцать песку ушло через пробоины — надо было подсыпать в стены свежего. Между делом шли разговоры, само собой понятно — все о башенном поезде и о Богуше. Мы решили изловить его и прикончить. Но как? Всякий предлагал свой проект. Одни говорили, что лучше всего нам с поезда подкараулить Богуша где-нибудь на крутом повороте дороги, в кустах, и расстрелять его бронепоезд в упор. Другие, в том числе Никифор и племянник, брались проникнуть к белым в тыл и развинтить рельсы, чтобы башенный поезд свалился. Но оба эти проекты, к огорчению ребят, пришлось забраковать: на кусты Богуш не пойдет, а сначала пошлет разведку, и разведка обнаружит засаду; что же касается порчи пути, то тут в худшем случае Богуш потеряет контрольную площадку — только и всего. Остроумную штуку придумал наш слесарь, замковый: нагрузить порожний товарный вагон камнем и с разгону выбросить его на поезд Богуша. Стали мы обсуждать этот проект — и тоже ничего не вышло… Такой вагон-«таран» имело бы смысл пустить под уклон на прямом пути, а у Жмеринки, как назло, дорога петлит, вагон с камнем на первых же закруглениях потеряет скорость и остановится на полдороге. Только нам самим путь загромоздит. — Остается одно, товарищи, — сказал я. — Действовать артиллерийским способом, то есть бить его из орудия. Все взглянули на нашего артиллериста Малюгу. Старик за все время разговора не вымолвил ни слова. Он стоял поодаль и, хмурясь, теребил бороду. Глаза его перебегали с одного на другого. — Ишь нахохлился, что индюк, — шепнул мне матрос. — Промазал по бронепоезду и еще злится… — Федорчук поплевал на пальцы и опять принялся сучить свои жгуты. А бойцы, уже забыв про Малюгу, обсуждали какой-то новый проект, на этот раз предложенный Панкратовым. Я послушал — нет, все не то. Бронированного врага мы сможем разгромить только артиллерией. Но как? Откровенно говоря, разочаровала меня наша гаубица… У Богуша пушки в башнях как вокруг пальца вертятся: вперед, назад, по бортам, куда хочешь — на 360 градусов дают они огонь! А ты с гаубицей выезжаешь — как со слоном в клетке: чуть повернешь ее вбок, и уже стоп, стена, дальше некуда. Пятнадцать градусов в одну сторону да пятнадцать в другую — 30 градусов, вот и весь угол обстрела! 360 и 30 это же разница! Ему и самое крутое закругление нипочем, а ты для боя прямой путь выискивай. Вот тут и призадумаешься над силой оружия: выходит, что трехдюймовка бывает и посильнее шестидюймовой гаубицы… «Конечно, — раздумывал я, обкручивая паклей колобашки. — Чего проще: вызвать деповца с зубилами, да и обкорнать хвост у гаубицы, чтобы не задевал о стенки. Да ведь дело опасное, это же не дрова рубить… Тут инженеры нужны, завод: мало обкорнать, надо орудие с расчетом на тумбу поставить…» Я взял с земли новую колобашку и протянул руку к матросу за жгутом… Гляжу, а матрос уже лицом к лицу с Малюгой сошелся… Из-под самой руки выскочил! Матрос, оглядев всех, вздохнул и печально опустил глаза. — Да, братишка… Как тут ни суди, как ни ряди с проектами, а уж такого случая ударить Богуша нам не будет… На десять-то столбов он уже не подойдет. Пропуделял наш уважаемый товарищ наводчик, а мы теперь колобашки ставь, и дальше будем ставить… Как это говорится — разделение труда! Все прыснули со смеху и уставились на Малюгу. Дело запахло ссорой. Я, отбросив колобашку, вскочил, чтобы стать между матросом и Малюгой. Но было уже поздно… Малюга побледнел и с перекошенным лицом ринулся на матроса. Матрос увильнул от него, и тот проскочил мимо. С руганью, размахивая кулаками, старик побежал прочь… — Федорчук! Еще только раз — и я тебя отчислю с поезда… Марш, сию же минуту привести ко мне Малюгу! Матрос постоял, разглядывая носок сапога, и поплелся искать каменотеса. Но не тут-то было. Малюга не показывался весь день. А к вечеру явился, подкараулил в темноте племянника и давай его бить — так, ни за что ни про что! На крики сбежались бойцы, схватили драчуна и привели его ко мне. Гляжу — человек на себя не похож: борода взлохмачена, весь дрожит, глаза страшные. — Ты это что, кулакам волю давать? — крикнул я. — Забыл, где находишься? Под арест! Я приказал свести его в комендатуру штаба. «Надо будет начпобригу доложить, — подумал я, — нехорошо получилось…» * * *Наутро я выпустил Малюгу из-под ареста; он опять стал к орудию, и потянулись дни, похожие один на другой: выезжали на позицию, стреляли. Иной раз гонялись за Богушем, и он за нами гонялся… Малюга при одном виде вражеского бронепоезда приходил в исступление. Все видели — он был сам не свой. Старик только о том и думал, как бы влепить ответный снаряд в Богуша. Я ждал со дня на день приказа из штаба, но не оперативного оперативные приказы мы имели на каждый день, — а «по личному составу». Начальник политотдела Иван Лаврентьич недавно пробрал меня с песком. «Партизанской артелью на поезде живете, а не воинской частью, — сказал он. Где у тебя воинские должности, кто заместитель командира, кто начальник орудия, кто начальник пулеметов? Почему до сих пор не утверждены приказом? Как же ты можешь с них спрашивать службу, если они и не командиры у тебя, и не бойцы, а так, серединка наполовинку?…» Иван Лаврентьич, покричав для острастки, перешел на дружеский тон и сказал, что, пока люди не стоят на твердых должностях, не добиться мне дисциплины. Добрый час он меня так пробирал, а потом велел представить комбригу список кандидатов на командные должности. И вот я ждал приказа. Наконец приказ вышел. Я получил его в пакете с нарочным. Поперек пакета стояла крупная надпись: «Прочесть перед строем. Теслер». Не без волнения я выстроил команду. «Утверждены мои кандидаты или?… Может быть, тут совсем другие имена?…» Скомандовав «смирно!», я распечатал приказ и быстро пробежал его глазами с начала до конца. «Федорчук… есть фамилия… Малюга есть… Панкратов… Все в порядке!» Я вздохнул с облегчением и стал читать вслух: — "Тысяча девятьсот девятнадцатого года, августа… Жмеринка… Штаб энской бригады… Приказ по личному составу… Нижепоименованные военнослужащие поезда тяжелой артиллерии назначаются на должности: Федорчук Матвей Иванович — на должность начальника боевого питания поезда, он же заместителем командира поезда; Малюга Иона Ионович — на должность начальника орудия; Панкратов Евстигней Григорьевич — политкомом поезда, с сохранением за ним должности начальника пулеметного вагона…" К приказу были приложены выписки, и, читая приказ, я по очереди подзывал к себе каждого из новых начальников. — Это что же, вроде как ты меня в оглобли вводишь? — шепнул матрос, осторожно принимая от меня бумагу с печатью. — Поздравляю, товарищ Федорчук, с высокой должностью командира Красной Армии! Матрос вытянулся, взял под козырек, и я видел, как блеснули искорки радости в его глазах. Вторым подошел ко мне Малюга. Каменотес был в полном смущении: то арест, а то в начальники!… «Эх, старина, — подумал я, отправляя его с выпиской из приказа на место, — придавила тебя солдатчина времен японской войны, на всю жизнь застрял бы ты на тупой муштре… А тут, брат, с тряпкой годики ходить не приходится: можешь дело вести — становись в начальники…» Третий наш начальник и политрук Панкратов принял свое назначение с достоинством, словно иначе и быть не могло, и, деловито засунув бумагу за обшлаг, четким шагом вернулся в строй. В приказе штаба были и другие назначения. Нам дали в команду запасного машиниста, а Федор Федорович был утвержден главным машинистом. Дали трех красноармейцев с полевой батареи — правильного (на место Федорчука), ящичного — раскрывать ящики со снарядами — и одного бойца в запас, на случай ранения кого-нибудь из основной команды. Правда, к гаубице красноармейцы становились в первый раз, но все-таки это были артиллеристы. И Малюга, гордый своим новым положением начальника, взялся живо приспособить их к делу. Весь этот день в команде чувствовалось приподнятое, торжественное настроение. И бойцы, а в особенности новые начальники, старались перещеголять один другого в дисциплине, четком выполнении приказаний и даже разговаривать между собой стали более строго и деловито. Степенно посидели, покурили, и вдруг — словно вихрь налетел — все наперегонки бросились чистить оружие. Бойцы расхватали винтовки. Малюга, нацепив мешок вместо фартука, засуетился у орудия. Панкратов юркнул в свой вагон к пулеметам. Матрос поглядел, поглядел — надо должность исполнять! — и побежал, позвякивая банками, на склад за ружейным маслом и «фроловином». А я ходил от вагона к вагону, поглядывал на воспрянувших людей и твердил про себя: «Вот она, регулярная красноармейская часть… Рождается регулярная! А имя-то какое у нас знатное — поезд тяжелой артиллерии!» |
|
||
