ГЛАВА 4. ПОД ЗНАМЕНЕМ ПЕРВОЙ РЕВОЛЮЦИИ

Неверно, что теорию «перманентной революции», о которой Радек стыдливо умалчивает, выдвинули в 1905 году Роза Люксембург и Троцкий. На самом деле теория эта была выдвинута Парвусом и Троцким.
(И.В.Сталин)

Минувший 1904 год, в начале которого Иосиф Джугашвили бежал из ссылки, был тяжелым для России. В Зимнем дворце его встретили шумным, долго не прекращавшимся весельем В разгар «Сарафанового» бала, проходившего 19 февраля, в залах Эрмитажа появился офицер Генерального штаба, вручивший царю телеграмму наместника на Дальнем Востоке: японские миноносцы без объявления войны атаковали русскую эскадру на рейде Порт-Артура Танцы не прервались. История на своих часах еще продолжала отсчитывать время династического правления последнего российского монарха Николая II.

Что оставил после себя потомкам этот канонизированный в конце XX столетия Церковью последний российский царь? Чем прославил он свое имя? Как возвеличил державу?

Его царствование было бесславным. Оно не оставило стране никаких заметных деяний, кроме ходынской трагедии, Кровавого воскресенья, Ленских расстрелов; оно оставило в памяти позор поражения армии и флота в Русско-японской войне, бесславное кровопролитие и военные неудачи в империалистической войне, оно ознаменовалось успешным и жестоким подавлением Первой русской революции.

«Кровавое царствование, — констатирует писатель В. Пикуль, — и самое бесцветное. Картину своего правления Николай II обильно забрызгал кровью, но безжизненная кисть царя не отразила на полотне ни одного блика самодержавной личности. Здесь не было ни упрямого азарта Петра I, ни бравурной веселости Екатерины I, ни тонкого кокетничания Екатерины II, ни либеральных потуг Александра II, ни жестокой прямолинейности Николая I, не было даже кулацких замашек его отца. Даже те, кто воспевал монархию, днем с огнем искали монарха в России и не могли найти его, ибо Николай II, словно масло на солнцепеке, расплылся на фоне общих событий. Реакционеры желали видеть в нем самодержца, а к ним выходил из-за ширмы «какой-то веселый разбитной малый в малиновой рубашке и широких шароварах, подпоясанный шнурочком».

Русско-японская война началась без объявления войны. Для флота и армии она сложилась цепью трагедий. Уже в ночь вероломного нападения японцы атаковали на внешнем рейде Порт-Артура русскую эскадру, подорвав броненосцы «Ретвизан» и «Цесаревич», повредив крейсер «Паллада». Затем в неравном бою с эскадрой адмирала Уриу геройски погибли «Варяг» и «Кореец». 30 марта во время морского боя флагманский корабль русской эскадры броненосец «Петропавловск» наполз на «минную банку» и, разорванный адским взрывом пороховых отсеков, скрылся в пучине, унеся на дно вместе с командой адмирала Макарова.

Даже воюющие японцы, узнав о гибели русского флотоводца, «устроили траурную демонстрацию с фонариками», выражая уважение памяти великого мореплавателя. Иначе отреагировали на гибель Макарова в Царском Селе. Извещенный о ней телеграфом Николай II пожелал отправиться на охоту. «Давненько не было такой погоды! — восхитился император. — Я уже забыл, когда в последний раз охотился...»

В дождливый октябрьский день из портов Балтики в помощь армии и флоту, воевавшим на Дальнем Востоке, тронулась 2-я русская эскадра адмирала Рожественского. Она уходила навстречу гибели, а вслед за ней готовилась отправиться в путь 3-я эскадра Небогатова. Русские корабли шли вдоль берегов Африки, когда 20 декабря комендант Порт-Артура генерал Стессель выслал к японцам парламентариев с заявлением о капитуляции. Отразивший 4 штурма город-крепость сдался. Через два дня после получения сообщения о капитуляции Николай II отметил в дневнике потрясающую новость: императрица, катаясь на санках, сильно ушиблась!

Русско-японская война, которую правительство обещало закончить скорой победой, затянулась. Война усугубила нелегкое положение народа, она обескровила российский рубль, усилив и без того наглую эксплуатацию людей труда. Словно бойцы после тяжкой битвы, возвращались — от жара горнов и наковален, от грохота машин и станков, от тяжести тачек, «вытянув длинные руки вдоль бедер», уставшие работники. На рабочих окраинах среди тесных бараков их встречали семьи; голодные глаза худых детей и бледные лица жен, ожидавших скудную получку. Мир был несправедлив, но, когда война обострила жестокость этого мира, жизнь становилась беспросветной.

Народ жаждал милосердия. И 9 января 1905 года 150-тысячная толпа петербургских рабочих, еще не утратившая наивной веры в самодержавное милосердие, по-праздничному одетая, с хоругвями и крестами, с детьми и женами, направилась к Зимнему дворцу, чтобы вручить царю петицию со своими требованиями. Во главе шествия стоял руководитель «Собрания русских фабрично-заводских рабочих Петербурга» священник Георгий Гапон. Возглавленные Гапоном рабочие не намеревались свергать царя — они шли смиренно просить самодержца принять их просьбы.

Процессия двигалась под мощное пение «Спаси, Господи, люди твоя», и в этой молитве звучали пожелания благ «императору нашему Николаю Александровичу». Реакция властей оказалась неожиданной — на улицах мирную манифестацию встретили войска. На площадях и улицах столицы пролилась кровь. В это воскресенье, ставшее Кровавым, несколько сотен человек были убиты, более тысячи ранены. Отказались стрелять по приказу царя в народ лишь матросы гвардейского экипажа; потом ряды убийц покинули солдаты Преображенского полка, которых увел князь Оболенский, потомок декабристов.

«Тяжелый день, — записал в своем дневнике Николай II. — Произошли серьезные беспорядки вследствие желания рабочих дойти до Зимнего дворца. Войска должны были стрелять в разных местах города, было много убитых и раненых. Мама приехала к нам прямо с обедни, завтракали со всеми. Гуляли с мамой...»

Страшный день 9 января стал днем, с которого началась Первая русская революция.

Накануне кровопролития в столице империи, 8 января 1905 года, авлабарская нелегальная типография Кавказского союзного комитета напечатала листовку Джугашвили, озаглавленную «Рабочие Кавказа, пора отомстить!». Конечно, совпадение призыва с происшедшим на следующий день в Петербурге было случайным. Листовка была посвящена другим событиям. Считая, что падение Порт-Артура всколыхнет революционные настроения в стране, Иосиф Джугашвили убежденно пишет: «Русская революция неизбежна, как неизбежен восход солнца! Можете ли вы остановить восходящее солнце?.. Пора разрушить царское правительство! И мы разрушим его!»

На Кровавое воскресенье страна ответила забастовками, волной прокатившимися по всей России. Мощно вздыбившийся народный вал протеста приближался к Кавказу. И в связи с этим 16 января у тифлисского губернатора состоялось совещание. На нем было решено, не дожидаясь реакции социал-демократов на события 9 января в столице, произвести в городе предупреждающие аресты. В последовавшую ночь были арестованы 13 человек. Иосиф Джугашвили, находившийся в это время в Баку, вернулся в Тифлис уже после полицейской акции.

Напряжение в Закавказье нарастало, 17 января объявили забастовку портовики и железнодорожники Батума, спустя сутки началась политическая стачка в Тифлисе, в тот же день — поднялся Кутаис. 20 января забастовка стала всеобщей — рабочие бастовали в Сухуми, Поти, Чиатурах... Несмотря на принятые властями меры, 23 января в Тифлисе состоялась первая массовая демонстрация; с красным знаменем и революционными песнями она прошла по Головинскому проспекту. Как и четыре года назад, против демонстрантов были брошены казаки и городовые; произошло настоящее сражение, и, хотя многие участники демонстрации были избиты, на этот раз навести порядок власти сумели с большим трудом.

Аресты, произведенные вслед за этим властями, изменили соотношение сил в Тифлисском комитете РСДРП, и на состоявшемся 27 января заседании меньшевики оказались в большинстве. На левом политическом фланге социал-демократов произошла своеобразная рокировка, и к этому переделу «власти» подоспел вернувшийся из эмиграции лидер грузинских меньшевиков Ной Жордания. Уже ожидая фракционного раскола и дальнейшего идейного противоборства, в ночь с 17-го на 18 января большевики перепрятали партийную библиотеку и кассу и отказались сдать подпольную типографию.

Их оппоненты были настроены воинственно. Не найдя поддержки у краевого руководства, 26 января Тифлисский комитет, получивший преимущество меньшевиков, заявил о выходе из Кавказского союза РСДРП. Пытаясь восстановить ситуацию, Союзный комитет 30 января потребовал от Тифлисского комитета «не только отозвать свое заявление, но и ввести в свой состав новых членов». Однако меньшевики ответили отказом и 7 февраля объявили о своих разногласиях открыто, выступив с заявлением, предавшим существо разногласий широкой огласке.

Видимо, не случайно, что это идейное размежевание внутри социал-демократической партии шло параллельно с обострением национальных противоречий в Грузии. Они направленно подогревались конкурирующими в промышленности и региональной экономике национальными кланами. Принадлежавшая к различным этническим и религиозным группам буржуазия в национальных регионах России способствовала формированию национально-сепаратистских настроений и в городской среде.

Уже при подготовке к декабрьской бакинской забастовке в слоях рабочих возникла скрытая агитация, направленная на стравливание между собой армян и «татар» (азербайджанцев). Так, в частности, за спиной агитаторов, сталкивающих разнонациональные пролетарские и городские бакинские слои, скрывались интересы местных нефтепромышленников Дадаева и Тагиева. Но импульс всплеску межнациональной ненависти в городе дало убийство армянином состоятельного татарина, в ответ на которое единоверцы погибшего открыто, прямо на улице, убили нескольких случайных прохожих армян.

Варварское выяснение отношений вылилось в трагедию. Вечером 6 февраля в Баку прозвучали первые ружейные и револьверные выстрелы, затем начались кровавые погромы, и для ликвидации побоища власти применили войска. Солдаты «стреляли по разбушевавшейся толпе боевыми снарядами». Число убитых и раненых за ночь составило несколько десятков.

Находившийся во время этих событий в городе Джугашвили активно содействовал прекращению «армяно-татарского» конфликта. Мобилизованные им члены рабочей дружины пытались остановить проявление межнациональной розни. Мухтар Гаджиев вспоминал, что «в Балаханах во время армяно-татарской резни мы, пять товарищей, каким-то образом получили винтовки и собрались вокруг «армянского района», где по поручению (Иосифа Джугашвили) мы не должны были допустить резни».

Однако в пылу конфронтации этой тревожной ночью, напоминавшей почти боевое столкновение, Иосиф не забыл и о чисто партийных интересах. Как вспоминал еще один участник событий, другой боевой дружине он дал задание захватить типографский шрифт, мы, 15 человек, сделали это и отвезли шрифт в крепость. Он предусмотрительно и прагматически учитывал, что «оружием пролетариата» должен быть не только булыжник — свинцовый шрифт может послужить революции не хуже, чем свинцовые пули.

В Тифлис Иосиф Джугашвили вернулся лишь через неделю, и здесь он снова оказался в гуще событий. Бессмысленный и злобный всплеск межэтнической вражды вызвал мощный резонанс. Национальная резня потрясла все слои населения, и на площади возле Ванского собора состоялся многотысячный митинг с участием представителей разных национальностей.

Написанная им и отпечатанная к этому митингу в пятнадцати тысячах экземпляров листовка «Да здравствует международное братство!» — логически убедительна и публицистически страстна. Она призывала рабочих не допускать национальных столкновений, не поддаваться на провокации, противоречившие интересам пролетариата.

Он писал в листовке: «Стоны умирающих рабочих в Баку, армян и татар; слезы жен, матерей, детей; кровь, невинная кровь честных, но несознательных граждан; напуганные лица бегущих, спасающихся от смерти беззащитных людей; разрушенные дома, разграбленные магазины и страшный, несмолкающий свист пуль — вот чем укрепляет свой трон царь-убийца честных граждан». Он призвал: «Долой национальную рознь! Долой царское правительство! Да здравствует братство народов! Да здравствует демократическая республика!»

Именно эти его призывы стали лозунгами митинга. С призывами о прекращении кровавой вражды выступили не только социал-демократы, взывая к взаимной поддержке друг друга «в борьбе с дьяволом, сеющим рознь между нами», с проповедями о примирении обратилось к единоверцам тюркское и армянское духовенство. На следующий день, в понедельник 14 февраля, в городе состоялась примиренческая демонстрация. Встретившись вечером того же дня с Камо в квартире Хананяна на Хлебной площади, он написал новую листовку «К гражданам», посвященную прошедшей манифестации. Она была распространена на следующий день.

Еще не успели улечься страсти, взбудораженные армяно-азербайджанскими столкновениями, как Иосиф Джугашвили вернулся к партийным проблемам. Обстоятельства, возникшие в результате фракционных разногласий в рядах социал-демократов, требовали энергичных действий, и он опять возобновляет свои нелегальные поездки по Закавказью. В конце февраля он был в Батуме, затем появился в Новороссийске, но между 4-м и 5 марта снова выехал в Баку для участия в заседании обновленного городского комитета РСДРП.

Вернувшись в Тифлис и поселившись в квартире Бердзеношвили, он приступил к написанию тематической работы, озаглавив ее: «Коротко о партийных разногласиях». Эта работа, составившая после ее окончания брошюру, была популяризацией написанной в 1903 году ленинской книги «Что делать?». Программа Иосифа Джугашвили предельно обнажена: «Наша обязанность, обязанность социал-демократии, совлечь стихийное движение рабочих с тред-юнионистского пути и поставить его на путь социал-демократический. Наша обязанность — внести в это движение социалистическое сознание и объединить передовые силы рабочего класса в одну централизованную партию».

Он еще не закончил свою работу, когда в Лондоне открылся III съезд РСДРП. За необходимость проведения нового съезда партии большевики боролись давно, но, пожалуй, лучшей «агитацией» для ускорения его созыва стали действия самого царского правительства. Побудительным импульсом для форсирования событий стал арест 9 февраля в Петербурге почти всего состава ЦК РСДРП.

На свободе остались лишь трое — Ленин, Землячка и Красин. 4 марта они обратились с заявлением, в котором указали «на правомерность действий Бюро комитета большинства, направленных к созыву съезда», и призвали местные организации направить своих представителей за границу. Этот призыв поддержали обе партийные фракции. Но когда 12 апреля в Лондоне открылся съезд большевиков, меньшевики собрались на свою конференцию в Женеве. Раскол партии стал фактом. III съезд РСДРП (большевиков) постановил, что «одной из настоятельных задач партии» в текущий момент является подготовка восстания.

Впрочем, в этом давно вызревавшем расколе кавказские меньшевики даже опередили события. Еще 12 марта меньшевистский Тифлисский комитет поставил вопрос о роспуске Союзного комитета и стал готовить общекавказскую конференцию. Прошедшая 14—15 апреля конференция избрала свое Кавказское бюро, противопоставившее себя Союзному комитету РСДРП. Появление двух руководящих центров социал-демократического движения обусловило последовавшую незамедлительно как в самой России, так и в эмигрантской среде борьбу за влияние на пролетарские массы.

Иосиф Джугашвили оказался в эпицентре этого процесса. Сразу после меньшевистской конференции он отправляется в Кутаис. По пути он остановился в Гори; здесь 19 апреля в доме Гогнидзе состоялось собрание местных социал-демократов. И он снова чуть не оказался в руках полиции. Она нагрянула в момент встречи революционеров, однако хозяину квартиры удалось спрятать Иосифа в подвале, куда полиция не удосужилась заглянуть.

Продолжая свой вояж, в четверг 21 апреля он уже находился в Цхра-Цхаро, где принял участие в дискуссии с меньшевиками, но конечной целью его поездки была Имеретино-Мингрельская организация. Межфракционные противоречия превращали обстановку в регионе в своеобразную идейную войну. Его появление в Кутаисе совпало с обострением ситуации в Чиатури, где назревала активизация меньшевиков, и прибывшие оттуда рабочие «просили о помощи», чтобы не допустить переход организации под их руководство. Для поддержки к чиатурцам выехал Александр Цуклидзе, а затем, в конце апреля, туда выехал и Иосиф Джугашвили.

«Он остановился в доме Джакели, — пишет Георгий Нуцубидзе, — где в верхнем этаже помещался комитет Чиатурской большевистской партийной организации, а в подвале — нелегальная типография, и жил там до отъезда из Чиатур. Только в опасные моменты, когда нужно было скрываться от полиции, он покидал эту квартиру и переходил к кому-нибудь из товарищей».

Делая краткий обзор сложившейся на Кавказе ситуации, 8 мая, обращаясь в заграничный большевистский центр, Иосиф Джугашвили пишет: «Пришлось все время разъезжать по Кавказу, выступать на дискуссиях, ободрять товарищей и т.д. Людей у нас почти не было (и теперь очень мало, в два-три раза меньше, чем у меньшевиков)... Положение дел у нас таково. Тифлис почти целиком в руках меньшевиков. Половина Баку и Батума тоже у меньшевиков. Другая половина Баку, часть Тифлиса, весь Елисаветполь, весь Кутаисский район с Чиатурами (марганцепромышленный район, 9— 10 тыс. рабочих) и половина Батума у большевиков. Гурия в руках примиренцев, которые решили перейти к меньшевикам. Курс меньшевиков все еще поднимается».

Его сообщение напоминает сводку с поля боевых действий, но он не просит о помощи, а лишь информирует об обстановке. Это письмо, начатое им 29 апреля и законченное только 8 мая, свидетельствует о действительной его повседневной занятости. И занят он в это время не только и не столько «ободрением товарищей», он продолжает практическую работу по усилению всего механизма революционного действия.

Одним из первых шагов, предпринятых им в Чиатурах, была организация новой подпольной типографии. Ее разместили в подвале дома И. Белиашвили. Другую хорошо законспирированную типографию Имеретино-Мингрельский комитет имел в Кутаисе. Она располагалась на окраине города, в подвале дома землемера Васо Гогиладзе. Руководил ею Бибинейшвили — Барон, а Джугашвили и Кавтарадзе писали листовки.

В мае 1905 года в Кутаисе, в доме Иосифа Гветадзе, состоялась губернская конференция, сыгравшая важную роль в усилении большевистскою влияния на местную организацию. В начале июня на Кавказ с завершившегося III съезда РСДРП вернулся М. Цхакая. Его возвращение совпало со смертью от туберкулезного менингита одного из активнейших революционеров Закавказья Александра Цуклидзе; он умер 9 июля, а 12-го состоялись ею похороны.

А.Г. Цуклидзе был одним из тех революционеров, с которыми у Иосифа Джугашвили сложились тесные товарищеские и деловые связи, касавшиеся наиболее тайных сторон деятельности революционною подполья — контрразведки. Александр был сыном князя Григория Цуклидзе; его мать — княгиня Олимпиада Цуклидзе. Родственные и дружеские связи семьи Цуклидзе распространялись на камердинера императорского двора князя Симона Церетели и семью Кайхо Эристави, являвшегося по материнской линии правнуком имеретинского царя Соломона I Великою.

Похороны Александра Цуклидзе вылились в грандиозную массовую политическую манифестацию. Гроб с телом соратника по партии товарищи пронесли от Кутаиса до Хони; медленно движущаяся траурная процессия сопровождалась пением революционных песен. В прощании с революционером приняло участие около пятидесяти тысяч человек. Подобного Грузия не знала. Нечего подобного невозможно было представить.

«Они еще идут!» — изумлялись пораженные обыватели, всматриваясь в многочисленные ряды траурной процессии. Иосиф Джугашвили шел вместе с другими разыскиваемыми полицией нелегалами, и власти не решились вмешаться в это грандиозное, потрясавшее величием солидарности, почти эпическое действо.

Эти похороны как бы приглушили партийные разногласия. Сразу после них в Хони прошло несколько дискуссий между большевиками и меньшевиками. Они продолжались три дня, и их стержнем стало обсуждение решений лондонского съезда и женевской конференции социал-демократов. После их завершения, 16 июня, Иосиф Джугашвили вместе с М. Цхакая направились в Кутаис, где состоялось заседание Имеретино-Мингрельского комитета большевиков. Сделав доклад о прошедшем съезде, Цхакая подчеркнул его выводы об открывающейся перспективе свержения монархии и в связи с этим — необходимости подготовки всеобщей политической стачки и вооруженного восстания.

Иосиф Джугашвили деятельно включился в практическую реализацию этих решений. В. Киасашвили, ставший командиром боевой группы, вспоминал: «По инициативе Сосо мы приступили к организации чиатурского большевистского отряда». Создание им в Чиатурах «отрядов красной сотни» сыграло важную роль в последовавших революционных событиях 1905 года. Он возобновил многочисленные поездки в партийные организации. За его перемещениями трудно уследить: в июне он едет в Худистави, затем в мятежную Гурию, в селения Гоми и Цители, а в начале августа выступает на митингах в Парцхава и Чохотури. В середине августа выезжает в Батум.

Директивы высшего партийного органа Иосифом Джугашвили были развиты и переработаны применительно к практическим условиям в статье «Вооруженное восстание и наша тактика», опубликованной 15 июля в газете «Пролетариатас брдзола». Он дает методические указания по подготовке вооруженного восстания и рассматривает в нем не отдаленную цель, а «практическую задачу, которую партия поставила перед пролетариатом». Он требует «немедленно приступить к вооружению народа на местах, к созданию специальных групп для налаживания дела, к организации районных групп для добывания оружия, к организации мастерских по изготовлению взрывчатых веществ, к выработке плана захвата государственных и частных оружейных складов и арсеналов». По существу, эта статья не агитационно-литературная публикация, а директива, «техническое руководство» по организации «подготовки всероссийского восстания».

Его директивы взвешенно продуманны, он требует: «обратить самое серьезное внимание на создание боевых дружин для использования добытого оружия» и предупреждает: «Ни в коем случае нельзя допустить таких действий, как раздача оружия прямо массам».

«Одной из главных задач, — подчеркивает Иосиф Джугашвили, — наших боевых дружин и вообще военно-технической организации должна быть разработка плана восстания для своего района и согласование его с планом, разработанным партийным центром для всей России. Найти наиболее слабые места у противника, наметить пункты, откуда можно напасть на него, распределить все силы по району, хорошо изучить топографию города — все это должно быть сделано предварительно, чтобы мы ни при каких обстоятельствах не оказались застигнутыми врасплох».

Нельзя не обратить внимание на то, что еще за 12 лет до знаменитого ленинского «плана вооруженного восстания», указывающего в октябре 1917, что «в первую голову нужно брать телеграф, телефон, банки, мосты», — Сталин сформулировал основные черты этого плана. При такой организации, указывает он, восставшие «быстро захватят разные склады оружия, правительственные и общественные учреждения, почту, телефон и т.п., что будет необходимо для дальнейшего развития революции».

Успешной деятельности большевиков в Кутаисской губернии способствовало и то, что летом 1905 года, в период подъема революции, губернатором в ней стал В.А. Старосельский. Агроном по образованию, он до своего назначения возглавлял Сакарский плодопитомник. Там на протяжении многих лет находили свое убежище «неблагонадежные лица»; жандармы догадывались об этом, и сам Старосельский четыре раза подвергался обыскам. Однако его связи в аристократических кругах Грузии оказались настолько влиятельны, что он получил предложение занять должность губернатора.

Прежде чем принять это предложение, Старосельский обратился «за советом» в местную организацию РСДРП, в руководстве которой был Иосиф Джугашвили. Он получил одобрение. Таким образом, главой Кутаисской губернии царской России с 6 июля 1905 г. по 6 января 1906 г. стал социал-демократ.

Губернатор Старосельский безоговорочно примкнул к революции, и Кутаис стал ядром революционной борьбы на Кавказе. Одним из результатов такого необычного симбиоза власти и оппозиции стало то, что Имеретино-Мингрельский комитет обретал возможность не только регулярно получать информацию из ГЖУ, которую его начальник обязан был докладывать еженедельно губернатору, но и влиять на кадровые назначения в губернии по линии Министерства внутренних дел. Трудно утверждать, насколько глубоко внедрилась партийная контрразведка в пределы жандармского ведомства, но при любой оценке фактов в Кутаисской губернии определенное время революционеры имели очевидное покровительство в высших коридорах власти.

Кавказ напоминал Вавилон не только разноязычием; кроме социальных противоречий он, как пороховая бочка, был начинен взрывоопасными национальными предрассудками. Национальные, религиозные и кастовые суеверия тесно соприкасались с противоречиями и конкурентными интересами национальных капиталов. Это переплетение интересов и мировоззрений сыграло роль бикфордова шнура. Приглушенная, но не прекратившаяся в Баку армяно-азербайджанская вражда продолжала тлеть невидимым внутренним жаром и вскоре взорвалась новым конфликтом; 20 августа межнациональные столкновения возобновились, а 22-го запылали нефтяные промыслы.

Газета «Баку» писала: «Сгорели целиком с конторами: Каспийское товарищество... (у Манташева целиком завод на Зарбате)... завод «Ватан», Шириван, Кавказское товарищество, Кавказ, Соучастники, Радуга, Петроль, Балаханское общество, князь Гагарин, Гальперин... У «Братьев Нобель» осталось две трети, Каспийско-Черноморское общество потеряло половину... Сгорели Тифлисское товарищество, товарищество Набат, Шихово, Милов — Таиров, Зубалов, завод Хатисова...» В результате страшных пожаров, охвативших почти половину вышек, добыча нефти в регионе сократилась настолько, что ее не удалось восстановить и к 1917 году.

В Центральной России организовалось свое «национальное движение» — Союз русского народа, получивший упрощенное название: «черная сотня». «Во главе этого союза встали врачи, литераторы, генералы, адвокаты, педагоги, промышленники — люди вполне грамотные, при манишках и фраках, знающие, под каким соусом подают осетрину».

Классовые, национальные и экономические противоречия накаляли атмосферу, как пар перегретого кипящего котла, и война обострила кризис государственной власти. Зловещая весть о разгроме русского флота на восточных рубежах накатилась на Россию в мае. Эта весть, словно карающий меч, обрушилась на страну. Это была трагедия Цусимы. Японский адмирал Того встретил корабли Рожественского и Небогатова вблизи острова Цусима

Сражение развернулось 14 мая, когда русская эскадра, миновав узость Корейского пролива, выстроилась в две кильватерные колонны, по бокам которых вспарывали воду крейсера и миноносцы. Желтое знамя Того полоскалось над броненосцем «Миказа». Недостаток в скорости постепенно превратил русские корабли в мишени для японских снарядов.

Первым погиб броненосец «Ослябя». Горели «Александр» и «Бородино». На броненосце «Суворов», который нес флаг адмирала Рожественского, заклинило рули, затем упали мачты, одна за другой рухнули трубы, но, превратившись в гигантский костер, пылающий флагман сражался до конца В половине пятого на «Суворове» осталась только одна мелкокалиберная пушчонка, и он продолжал вести из нее огонь. Один — против тринадцати японских кораблей. Пока не погрузился в бездну. Гвардейский броненосец «Александр III» перевернулся, люди облепили его днище, цепляясь за растущие на нем водоросли. Затонув, корабль увлек на дно всех.

В ночь на 15 мая Того атаковал остатки русской эскадры, идущей под флагом Небогатова. В десять часов утра остались пять вымпелов. Окруженный превосходящими силами противника, флагманский «Николай I» поставил машины на стоп и поднял сигнал: «Сдаюсь». После Порт-Артура, Ляояна и Мукдена японская пресса снова ликовала. Англия ликовала больше Японии — разгром русского флота был осуществлен чужими руками.

Война была непопулярна, но гибель флота стала ее позором, к которому никто не остался равнодушен. Известие о Цусиме отозвалось и в Зимнем дворце, где терли глаза фрейлины, и в петербургских подворотнях, где в подолы фартуков сморкались далеко не сентиментальные дворники. Но уже через полчаса после доклада императору о Цусиме дежурный адъютант Радзиевский встретил царя в парке, где тот «с увлечением, почти детским, стрелял из ружья по воронам...».

Зловещее слово «Цусима» больно ударило по национальной гордости. По волнам Тихого океана еще носило раздутые трупы героев Цусимы, когда газеты царской России «начали оскорблять и живых, и мертвых». А по другую сторону разделявшей страну баррикады продолжала свой разбег революция. На заводах и фабриках замирали станки, вставали паровозы; застывал могучий Молох, перемалывающий в своем чреве не только сырье, но и человеческую кровь и плоть — неотъемлемую пищу машины эксплуатации.

В июне на броненосце «Потемкин», швартовавшемся в Севастополе, вспыхнуло восстание моряков; в ноябре взбунтовался крейсер «Очаков». Монархия лихорадочно искала способ стравить пар всеобщего недовольства. И 6 августа российская печать обнародовала проект закона об учреждении совещательной Государственной думы. Оппозиция восприняла это известие настороженно. 26—27 августа в предместье Кутаиса в усадьбе Чкония под председательством М. Цхакая прошла экстренная конференция Имеретино-Мингрельской организации РСДРП. Сразу после ее завершения Иосиф Джугашвили выехал в Тифлис. Здесь на 29 августа в здании тифлисской городской управы власти назначили собрание представителей общественности для обсуждения положения о «Булыгинской думе», названной так в честь первого министра царя.

Социал-демократы привели на это собрание рабочих. Но «братание» революционной оппозиции с монархией не состоялось — для удаления рабочих из зала власти вызвали вооруженных городовых и казаков. Состоялось кровопролитное сражение, в результате которого погибло около 100 человек. Режим без обиняков растолковал пролетарской массе настоящий смысл монархического «указа». С убийством рабочих царская армия и полиция справлялись успешнее, чем с внешними врагами.

Русско-японская война закончилась 23 августа Портсмутским миром, по которому Россия признала Корею сферой влияния Японии. Российская империя уступила победителю Южный Сахалин и права на Ляодунский полуостров с Порт-Артуром и Дальним. И хотя песня о гордом «Варяге» скрашивала разочарование и горечь от ущемления национальной гордости, армия утратила в народе уважение. Офицеры перестали носить мундиры, стараясь выходить в штатском; многие уходили в отставку.

Осень Иосиф Джугашвили в очередных разъездах, посетив Кацхи, Ргани, Цхра-Цхаро, Чиатури и другие селения губернии. Среди планов, которые пытались реализовать большевики, было решение об организации похищения оружия с кутаисского военного склада. Прибыв в Кутаис вместе с Чодришвили, Лошадзе и Бочаридзе, он снял дом рядом с Цейхгаузом. Организаторы акции рассчитывали сделать подкоп и вынести со склада 2 тысячи винтовок. И хотя подкоп был начат, из-за «неблагоприятных почвенных условий» довести его до конца не удалось.

Военное поражение России усилило рост в стране революционных настроений. Это способствовало сглаживанию противоречий в социал-демократической среде. В сентябре Джугашвили вернулся в Тифлис. Он остановился в доме № 3 на Фрейлинской улице, в квартире, снимаемой семьей Сванидзе. Впоследствии этот почти случайный эпизод привел к переменам в его личной жизни. Дом, в котором он нашел приют, включал швейную мастерскую и со стороны двора оказался смежным с двором Закавказского военного штаба.

«Как-то мой шурин, — вспоминал М. Монаселидзе, — отозвал меня в сторону и сообщил, что желает привести к нам на ночевку товарища Сосо Джугашвили, он просил ничего не говорить об этом его сестрам. Я был согласен. С этой поры товарищ Сталин начал проживать в нашей квартире... Сюда к нему приходили Камо, Миха Бочаришвили, Миша Давиташвили, Г. Паркадзе и, время от времени, М. Цхакая, Ф. Махарадзе, С. Шаумян и др.».

Михаил Монаселидзе, знавший Иосифа Джугашвили еще по семинарии, был женат на старшей сестре Александра Сванидзе Сашико. Семья Сванидзе состояла из брата Александра и трех сестер — Сашико, Като и Машо. Старшие сестры были известными в городе портнихами и имели широкий круг респектабельных клиентов. Сопровождаемые во время примерок мужьями, «шить платья» сюда приходили жены генералов и крупных чиновников канцелярии наместника, супруги офицеров и прочих значимых лиц, составлявших элиту тифлисского общества. Поэтому квартира, соседствующая с «модным салоном», была гарантирована от подозрений со стороны полиции.

Революционное волнение, сотрясавшее Россию на протяжении всего 1905 года, к осени стало перерастать в шторм. Политическая стачка на Казанской железной дороге началась 7 октября; потом — встали Ярославская и Николаевская. Замерли на путях паровозы, тревожный вой фабричных гудков сменился зловещей тишиной опустевших цехов, предвещавшей приближение бури.

В этой грозовой обстановке 13 октября в Тифлисе состоялось собрание партийного актива, на котором присутствовали обе фракции социал-демократов — и меньшевики, и большевики. Разворачивающиеся события требовали выработки единой линии борьбы с режимом. Иосиф Джугашвили был участником этого совещания партийных штабов. Через день в Тифлисе остановились предприятия, транспорт, прекратили работу электростанции, закрылись почта и телеграф, магазины и лавки, опустели школы.

В разгар всероссийской стачки, в октябре 1905 года, Иосиф Джугашвили в прокламации пишет: «Граждане! Могучий великан — всероссийский пролетариат вновь зашевелился... мы находимся накануне всероссийского всенародного восстания — и час этого восстания близок».

Погрузилась во мрак и столица империи; телефон не работал, даже в дачные поселки перестали ходить поезда. Николай II укрылся в Петергофе и связь с министерством поддерживал только пароходом придворного ведомства. Вздымавшаяся волна революции реально угрожала погребением многовекового режима. Число бастующих перевалило за миллион; режим судорожно искал выход из создавшегося положения, и Николая уговорили. Наступил день 17 октября.

Царь, как пустую кость, швырнул недовольному народу Манифест о Государственной думе — первом русском «парламенте». Это завораживающее слово «парламент» в конце XX столетия снова начнет щекотать ноздри, уши и воображение новой российской «демократии», которая к этому времени уже запамятует, что все новое — давно забытое старое. Однако в 1905 году неискушенные социал-демократы пытались всерьез воспользоваться «дарованными свободами».

Очевидец писал, что «после подписания Манифеста во дворце произошла бурная сцена — великие князья нападали на Николая II чуть не с кулаками, женская половина дворца истерически рыдала». А на улицах обнимались одураченные люди. Манифест сбил с толку многих, даже умных. Толпы студентов, сняв фуражки, носили по улицам портреты царя, «среди юных бледных курсисток развевалась широкая борода Стасова», а великий Репин спешил запечатлеть на холсте сцену вихря, «могучей людской лавины, сметавшей по пути: городовых и жандармов, дворников и лотошников».

Весть о Манифесте стала распространяться быстро, но до провинции она доходила с искажениями. Впрочем, напуганные «свободами» власти сами сначала сознательно извращали информацию. Манифест царя был уступкой, но самодержец не капитулировал — он отступил. В Манифесте Николай II обещал предоставить Государственной думе законодательные права; провозглашались свобода слова, собраний, союзов, свобода совести и неприкосновенность личности.

В Тифлис известие о Манифесте пришло ночью, а утром 18-го на Головинском проспекте собрались толпы народа. Возникшим спонтанно митингом верховодили меньшевики Жордания и Рамишвили. Последний умиленно возгласил: «Отныне самодержавия нет, самодержавие умерло!» «Мы не хотим оружия, долой оружие!» — увещевал другой оратор.

Выступивший на митинге И. Джугашвили остудил эйфорию толпы: «У нас плохая привычка... кто бы ни вышел и что бы ни сказал, вы встречаете с радостью и аплодисментами. Вам говорят. «Да здравствует революция!» — вы аплодируете. «Да здравствует свобода!» — вы аплодируете, это хорошо. Но когда говорят: «Долой оружие!» — вы и этому аплодируете. Какая революция может победить без оружия, и кто тот «революционер», который говорит долой оружие?»

Он заключил: «Кто бы он ни был, он враг революции, свободы и народа! ...Чтобы действительно победить, нужны три вещи. Первое, что нам нужно, — вооружение, второе — вооружение, третье — еще раз вооружение!»

Его предупреждение не замедлило сбыться. Выехав в Баку, он стал очевидцем кровавых столкновений на улицах города. Как и в Тифлисе, здесь 19 октября прошли массовые демонстрации; затем состоялись контрдемонстрации. На следующий день была предпринята попытка освободить арестованных, но власти применили оружие, и снова пролилась кровь. Он не ошибался, утверждая: чтобы победить — революция должна вооружаться.

Но, призывая к активным действиям, он не только учит — он прежде всего действует сам. И если осуществляемая в подполье организация боевых дружин до октябрьских событий проводилась тайно, то теперь создание отрядов «красных партизан» стало лозунгом революции. Кровавые столкновения форсировали этот процесс. Лидеры большевиков, писал очевидец, Джугашвили, Цхакая, Махарадзе, Бочаридзе, Мдивани стали главными вдохновителями организации отрядов самообороны

Однако Иосиф Джугашвили не забывал и о мобилизующей силе слова. В возбуждающей атмосфере радикализации общественных настроений произошла легализация партийной печати. При его участии издававшийся в Баку либеральный «Кавказский листок» стал органом социал-демократов и был переименован в «Кавказский рабочий листок».

Уже в первом номере новою издания 20 ноября была опубликована статья Иосифа Джугашвили. Она начиналась словами: «Великая Русская Революция началась!.. Мы находимся накануне великих событий... Хватит ли сил у пролетариата, чтобы дойти до конца по этому пути, хватит ли сил у него, чтобы выйти с честью из этой гигантской, кровопролитной борьбы, которая предстоит ему на этом пути?» Сам он был уверен: «Да, хватит!»

Многим казалось, что свержение ненавистного самодержавия уже не за горами. Все говорило о назревшем взрыве, гарантирующем успех революции. Во время всероссийской октябрьской стачки баррикадные бои прошли в Харькове, Екатеринославе, Одессе. На окраинах городов ревели гудки бастующих заводов, рабочие дрались с полицией. В ряде мест Закавказья стачка переросла в восстание. Более чем в 50 городах России возникли Советы рабочих депутатов, в Грузии Советы явочным порядком вводили 8-часовой рабочий день, осуществляли контроль над ценами, за работой коммунальных и торговых предприятий.

Но это еще не означало победы. И Иосиф Джугашвили в эти дни предупреждает, что недостаточно требовать от власти отдельных уступок. «Пролетариат, — писал он, — не распылит свою энергию на неразумные требования. К царскому самодержавию у него только одно требование: долой его... Только тогда, когда вооруженный народ выступит во главе с пролетариатом, поднимет знамя всеобщего восстания, — только тогда может быть свергнуто опирающееся на штыки царское правительство».

Разворачивающиеся в стране события подтверждали оптимистические надежды. 26 октября восстали солдаты и матросы Кронштадта, 30—31 октября поднялись моряки во Владивостоке, а в середине ноября вспыхнуло восстание матросов в Севастополе. Площади и улицы городов заполнялись возбужденными толпами народа, жаждавшего великих перемен.

На успех надеялось и руководство партии. 8 ноября из эмиграции вернулся в Россию В.И. Ленин, и на следующий день в Петербурге вышел первый номер еженедельной большевистской газеты «Новая жизнь»; с ее страниц прозвучал призыв к всеобщему восстанию. Конечно, сторонники Ленина были не единственными, кто добивался перемен в России. В годы Советской власти эта тема упрощалась, и следы ретуширования причин поражения Первой русской революции долго оставались неразличимыми на картине всеобщей истории.

Предметом особого умолчания долгое время оставался почти тривиальный факт: как среди участников оппозиции, так и сторонников царского правительства было много евреев. Не считая основной еврейской организации «Бунда», особенно много их было в той части РСДРП, которая составляла меньшевистскую фракцию, но они находились в рядах эсеров, анархистов и либералов.

В середине 1905 года сын крупного одесского еврея зернопромышленника Александр Гельфанд (Парвус) финансировал нелегальную переправку из-за границы в Россию Лейбы Бронштейна (Троцкого), который сначала скрывался в Киеве, а затем в Финляндии. В октябре 1905 года Троцкий всплыл в Петербурге, появившись на заседании местного Совета рабочих депутатов. Еще в 1904 году в Мюнхене Парвус совместно с Троцким начал разрабатывать обоснование «перманентной» — непрерывно продолжающейся, постоянной революции с целью ее практического осуществления в России.

Опираясь на деньги Парвуса, Троцкий сумел попасть в состав руководства Петербургского Совета, а вскоре в российской столице появился и сам «меценат». Видный коммерческий делец, имевший прочные связи с влиятельными кругами Германии и Османской империи, Парвус легко скупил и открыл в столице ряд газет. В их числе была либеральная «Русская газета». Одновременно он субсидировал издание меньшевистского органа печати «Начало», редактирование которого было поручено Мартову.

Одной из причин неудач «пятого года» явилось то, что, возбуждая к революционному захвату власти в столице, организаторы событий практически не принимали во внимание то, что Россия являлась крестьянской страной. Позже в предисловии к книге «На путях к Октябрю» Сталин писал, что Троцкий «в 1905 году... «просто» забыл о крестьянстве как революционной силе, выдвигая лозунг «без царя, а правительство рабочее», т. е. лозунг революции без крестьянства. Даже Радек, этот дипломатический защитник «перманентной революции», вынужден теперь признать, что «перманентная революция» в 1905 году означала «прыжок в воздух» от действительности».

Между тем нарастание революции требовало от социал-демократов согласования своих действий. На повестку дня встал вопрос о проведении всероссийского съезда РСДРП. Открывшаяся 26 ноября в Тифлисе конференция Кавказского союза РСДРП закончилась принятием решения о необходимости прекращения фракционной борьбы. Одновременно Иосифа Джугашвили, Петра Монина и Георгия Телия избрали делегатами на предстоявший IV, объединительный, съезд партии. Съезд был назначен в Петербурге на 10 декабря, но прибытие делегатов планировалось до 8-го числа, с регистрацией в редакции газеты «Новая жизнь». Однако обстоятельства сложились иным образом.

Присутствие Троцкого в руководстве Петербургского Совета позволило Парвусу навязать этому органу принятие 2 декабря так называемого Финансового манифеста. Манифест призывал население: «не платить налогов и податей, забирать вклады из сберегательных банков, требовать во всех случаях расплаты золотом, не допускать уплаты государственных долгов по займам — разоблачать перед всем миром финансовое банкротство правительства России». Газеты, финансируемые Парвусом, широко распространили эту декларацию.

Обыватель был шокирован, и началось паническое массовое изъятие вкладов из сберегательных банков. Почти провокационный маневр Парвуса и Троцкого развязал правительству руки. Осознав катастрофические последствия Финансового манифеста для страны, премьер-министр С.Ю. Витте распорядился не только закрыть и конфисковать издавшие его газеты, но и арестовать членов Петербургского Совета. Одновременно были изданы: указ об уголовном преследовании «наиболее опасных проявлений участия в забастовках» и циркуляр, предписывающий немедленно выявлять «всех главарей противоправительственного и аграрного движения и заключать их в местную тюрьму для поступления с ними согласно указанию министра внутренних дел».

Среди закрытых газет оказалась и «Новая жизнь», тоже опубликовавшая 2 декабря Финансовый манифест. Теперь под угрозой репрессий оказались прибывающие на съезд РСДРП делегаты и сам съезд. Спасая ситуацию, организационный комитет перенес место его проведения в финский городок Таммерфорс В связи с закрытием газеты изменилось и место явки делегатов. Выехавшим на съезд «кавказцам» такое сообщение запоздало.

Петербург встретил Иосифа Джугашвили неприветливо. Пасмурное серое небо низко нависло над столицей империи. Резкий ветер с залива приносил хлопья снега, сразу превращавшегося под ногами прохожих в серую скользкую массу. Двери редакции оказались закрытыми. Других адресов у него не было. В недоумении он вышел на Невский, и здесь на многолюдном проспекте — за тысячи километров от Кавказа — он совершенно неожиданно встретил земляка. Случай явил себя в лице старого знакомого — Ивлиана Куколава. По-видимому, его величество случай тоже работал на революцию...

Он прожил у И. Куколава, хранившего на квартире оружие организации, два с половиной дня. Пока не возобновил явку и не уехал в Таммерфорс. Хотя прибывшие (41 участник) представляли широкий спектр промышленных центров России, вместо съезда было решено провести общепартийную конференцию — не все организации прислали своих делегатов. Начавшись 12 декабря, она продолжалась 6 дней.

Являвшаяся по своему составу большевистской, конференция прошла с большим подъемом. Прибывший под фамилией Иванович Иосиф Джугашвили обратил на себя внимание уже после того, как сделал сообщение о состоянии дел на Кавказе. Принятая по предложению Ленина резолюция «По поводу событий на Кавказе» дала высокую оценку деятельности Кавказского союза РСДРП.

Иванович привлек внимание участников совещания и при обсуждении вопроса об отношении к Государственной думе. Президиум предложил план, принадлежавший меньшевикам, и хотя этот план уже был подвергнут критике в большевистской печати, вынесение его на обсуждение являлось своеобразной уступкой либеральной фракции. Меньшевики предлагали участие РСДРП в двух этапах выборов и бойкот последнего. Они намеревались использовать губернские коллегии выборщиков не для избрания депутатов Госдумы, а для образования Учредительного собрания, которое, собравшись явочным порядком, объявит себя «высшим органом власти в стране».

Но Иосиф Джугашвили выступил с резкой критикой предложенного плана избирательной кампании. После его выступления в зале наступила вопрошающая тишина, и взгляды присутствующих устремились на Ленина. Неожиданно для многих он поддержал Ивановича. Резолюция Таммерфорсской конференции обосновала «необходимость бойкота выборов в Государственную думу на всех этапах».

Последующий ход событий показал, что в этот период бойкот выборов был единственно верной тактикой — она избавляла рабочих от иллюзий о возможности завоевания власти парламентским путем. Отказ от бойкота, осуществленный позже, реальных результатов партии не дал. В условиях самодержавия такой путь завоевания общественного влияния был тупиковым.

В.И. Ленин произвел на Иосифа Джугашвили неизгладимое впечатление. Еще до очной встречи он был покорен публицистическим талантом руководителя партии. Его умением «писать о самых сложных вещах так просто, сжато и смело, когда каждая фраза не говорит, а стреляет». Возможность наблюдать Ильича в непосредственном контакте не только не изменила, но еще более укрепила его мнение о заслуженности авторитета большевистского лидера.

Иосифу Джугашвили, имевшему аналитический склад ума, импонировала «сила логики», которая пронизывала ленинскую аргументацию. Центральными на конференции стали две речи Ленина — о текущем моменте и об аграрной революции. «Это были, — вспоминал значительно позже Сталин, — вдохновенные речи, приведшие в бурный восторг всю конференцию. Необычайная сила убеждения, простота и ясность аргументации, короткие, всем понятные фразы, отсутствие рисовки, отсутствие головокружительных жестов и эффектных фраз, бьющих на впечатление, — все это выгодно отличало речи Ленина от речей обычных «парламентских» ораторов».

Признание ленинского авторитета было для Иосифа Джугашвили логическим актом. Оно складывалось из его внутреннего, осознанного согласия с Лениным и органически вытекало из его собственных убеждений, взглядов и личной философии. Это было искреннее, внутреннее восприятие незаурядности интеллекта основателя партии, не подвергаемое сомнению его восприятие как подлинного пролетарского вождя. Своего уважения в отношении Ленина Сталин не изменил до конца жизни.

Таммерфорсская конференция закончилась под гром баррикадных боев, начавшихся в Москве. Здесь стачка перешла в вооруженное восстание, и город наполнили боевые дружины, «грозя Дубасову дулами револьверов от баррикад рабочей Пресни». Революция 1905 года развивалась стихийно. В масштабах страны ею никто не руководил. Поэтому, несмотря на героизм и самопожертвование пролетариев, власти успешно и жестоко подавляли спонтанно вспыхивающие по стране волнения. Отданный в разгар октябрь-

с кой стачки приказ петербургского генерал-губернатора Трепова: «Холостых залпов не давать, патронов не жалеть» — стал лозунгом карателей.

Наиболее ожесточенные сражения начались в Москве 9 декабря. Силы были неравными, ряды восставших убывали, но даже под артиллерийским обстрелом рабочие баррикады держались до 19-го числа. Героизму рабочих монархия противопоставила хорошо вооруженную и послушную армию. Прибывшие из Петербурга солдаты патронов не жалели; восстание захлебнулось в крови. Над Москвой клубился дым. Это пожарные сжигали баррикады, оставленные их защитниками.

Словно продолжая эстафету московских рабочих, 18—24 декабря бои развернулись на улицах Тифлиса. Разгромом тифлисских баррикад руководил генерал-майор Ф. Грязнов, проявивший профессиональную деловитость, отменную жестокость и «полководческое» старание в подавлении народного выступления. Иосиф Джугашвили вернулся в город, когда в районе железнодорожного вокзала были слышны уже последние выстрелы. Начавшаяся спонтанно революция кончилась неудачей.

Уже после поражения восставших Тифлисская организация РСДРП вынесла смертный приговор царскому сатрапу. Его исполнение готовили одновременно как меньшевики, так и большевики. По свидетельству зятя Камо — Коте Циницадзе, участвовавшего в подготовке этого покушения, в числе его организаторов был и Джугашвили. Однако меньшевики оказались более удачливыми — 16 января 1906 года генерал Грязнов был ими убит. Но противостояние рабочих и кадровой армии завершилось не в пользу пролетариев.

Воевать армии с народом оказалось легче, чем с японцами. Зима «прошла в карательных набегах», повсюду работали спешные судилища, но вешать, стрелять, казнить не успевали. Тюрьмы переполнились. Заключенных стали убивать даже в камерах. В глазок двери всовывался ствол винтовки, человек вжимался в стену — и пули, как гвозди, прибивали его к ней.

Массовые карательные акции, поиски революционеров, аресты подозрительных не прекращались в Тифлисе. В первых числах января 1906 года полиция явилась с обыском на Михайловский проспект в квартиру к Михаилу Бочаришвили, однако находившимся там Джугашвили, Бочаридзе и Чодришвили удалось скрыться.

Примерно в это же время произошло событие, причины которого не совсем ясны в биографии Джугашвили. По некоторым данным, спасаясь от преследования, он, пытаясь «вскочить на ходу в конку, упал и до крови разбил лицо», по другим — пострадал, когда «конка столкнулась с повозкой». Возможно, это были версии, высказанные для не причастных, чтобы скрыть подлинную причину травмы и предотвратить — случайное или умышленное — распространение информации от ушей полиции.

Ранение оказалось опасным. Его доставили в Михайловскую больницу, и после перевязки М. Цхакая отвел его на квартиру по Гончарной улице к М. Бочаридзе, где в это время под фамилией Костава скрывался Г. Телия. Угроза реального ареста не заставила себя ждать: 28 января в дом, где скрывались революционеры, явился с обыском военный патруль. Иосиф Джугашвили жил в это время с паспортом Георгия Бердзеношвили, и капитан Квиквидзе — начальник патруля — писал в рапорте:

«В момент обыска Георгий Бердзенов лежал в постели с повязкой на голове, под этой повязкой при осмотре видны были ссадины и кровоподтеки, а правый глаз был совершенно закрыт повязкой. Переплетчик Костава препровожден мной в комендантское управление вместе с найденными книгами, а Георгий Бердзенов ввиду его болезненного состояния поручен присутствовавшему околоточному надзирателю 8-го полицейского участка (Войцвеху), которому и передан паспорт Бердзенова».

После ухода солдат, ссылаясь на болезнь, Джугашвили отказался идти в полицейский участок, поэтому околоточный надзиратель ушел за подводой; когда он вернулся, больного уже не было. Иосиф ушел на Тумановскую улицу к учителю Н. Ахметели, а вскоре нашел новое убежище на Давидовой горе, у коллеги Ахметели по школе Александра Микаберидзе.

Таинственный гость очень поразил маленького сына хозяина квартиры. Однажды мальчик прибежал к отцу и с искренним изумлением сообщил, что чужой «дядяиграет в солдатики». Из любопытства Микаберидзе заглянул в соседнюю комнату; его постоялец, расположившись на полу, действительно передвигал на большом листе бумаги оловянные фигурки, словно играя в шахматы. Заметив нескрываемое недоумение учителя, Иосиф Джугашвили, лукаво улыбаясь, прояснил содержание своего занятия. Оказалось, что тифлисская организация готовит вооруженное восстание, «я, признался он хозяину квартиры, назначен начальником штаба».

Бумага была картой Тифлиса, а солдатики обозначали места возведения будущих баррикад на тифлисских улицах. Он, как и его единомышленники, еще не терял уверенности в возможности нового подъема революции и, еще до известных ленинских тезисов, прекрасно понимал, что нельзя играть с восстанием, его необходимо тщательно спланировать и, начав, довести до конца.

О том, что восстание социал-демократами готовилось, свидетельствовал Рубен Даштаян: «В первой половине 1906 г. на меня была возложена обязанность по подготовке рабочих боевых дружин... — вспоминал он. — Нас было пять человек: я, Карапетян, бывший сапер, и три юнкера, уволенные из юнкерского училища за революционную работу... Нами руководил тов. Сосо... Собирались мы на Фрейлинской улице... Мы обсуждали военные вопросы, намечали пункты на плане города Тифлиса». Символично, что эти собрания революционного штаба вооруженного восстания проходили в непосредственном соседстве с правительственным штабом Закавказского военного округа.

Неудачи пятого года не разочаровали его. Наоборот, его активная деятельность как бы обретает второе дыхание. Спад революции не был следствием его личных ошибок или неверности политической линии. В этот период спонтанное выступление масс не могло закончиться иначе, как поражением. Не отходяот конкретных дел по подготовке к вооруженной борьбе, он обращает свои усилия на партийную пропаганду. В марте 1906 года он продолжал сотрудничать в газетах, издаваемых объединенной организацией РСДРП, под фамилией Бесошвили (сын Бесо).

Человек действия, он не терял времени зря. Он пристально всматривается в политические события и мгновенно реагирует на их трансформацию. 8 марта в № 3 «Гантиади» («Рассвет») была опубликована его статья «Государственная дума и тактика большевиков». Он посвятил ее вопросу бойкота выборов в Госдуму, обосновывая необходимость использования непарламентских форм борьбы с властями. 10 марта в той же газете появилась новая публикация: «Партия независимцев и социал-демократия»; через пять дней в газете «Элва» («Молния») — статья «Политические хамелеоны», а 17 марта — «Еще раз о хамелеонах».

Обращаясь к теме земельного права в серии публикаций (17, 22 и 23 марта) «Аграрный вопрос», он излагает идею раздела помещичьих земель между крестьянами и публикует ее продолжение «К аграрному вопросу». Его точка зрения отлична от теоретических воззрений других лидеров социал-демократии, она вызывает полемику на партийной конференции, которая была созвана в марте. Конференция началась в Тифлисе, а завершилась в Баку. На ней были избраны делегаты на IV (объединительный) съезд партии; он вошел в их число представителем от большевиков Тифлиса.

Этот факт не остался вне внимания властей. Уже 8 апреля исполнявший обязанности заведующего полицией на Кавказе М. Гу-рович докладывал в Департамент полиции: «По агентурным указаниям, на общий социал-демократический съезд делегатами от Тифлиса выехали: от группы «меньшинства» — интеллигенты Ной Жордания, Георгий Ерадзе, Калистрат Гогуа, рабочие — Степан Паркосадзе, он же Корпусадзе, Лев Золотарев, Калистрат Долидзе и Чубинашвили; от фракции «большинства» — Михаил Бочаридзе и некий Сосо — интеллигент».

Догадывалось ли охранное отделение, кто скрывается под кличкой Сосо? По-видимому, да. В информации о побеге Камо отмечалось: «Камо-Цинцадзе Ясе Филиппович бежал из Батумской тюрьмы и 26 декабря 1904 г. прибыл в Тифлис, где работал вместе с Иосифом Джугашвили (он же, должно быть, Сосо)». Служба политического сыска знала и о той роли, которую он играл в организации. В обзоре начальника Тифлисского охранного отделения Ф. Засыпкина, направленном 14 марта 1906 г. заведующему полицией на Кавказе, в перечне «некоторых главарей» Тифлисской РСДРП назывались: Иосиф Джугашвили, Миха Бочаридзе, Миха Цхакая, Степан Шаумян и еще девять фамилий революционеров.

Впрочем, уже то, что он снова стал одним из девяти делегатов на конференцию, свидетельствовало о значимости его роли в партийной среде. Это была первая поездка Иосифа Джугашвили за границу. Он снова назывался Ивановичем. Из Тифлиса делегаты выехали 3 апреля, чтобы к 10-му числу, дню открытия съезда, быть в Стокгольме. В столице Швеции его поселили на втором этаже здания, в котором на первом шумели любители пива.

Делегат Володин — сосед, разделивший с ним небольшую комнату, — спустя десятилетия вспоминал: «...вскоре поселили еще одного делегата съезда, по фамилии Иванович. Это был коренастый... человек, примерно моих лет, со смуглым лицом, на котором едва заметно выступали рябинки — следы, должно быть, перенесенной в детстве оспы. У него были удивительно лучистые глаза, и весь он был сгустком энергии, веселым и жизнерадостным. Из разговоров с ним я убедился в его обширных знаниях марксистской литературы и художественных произведений, он мог на память цитировать полюбившиеся ему отрывки политического текста, художественной прозы, знал много стихов и песен, любил шутку. Мы подружились...» Это была первая встреча будущих соратников: героя Гражданской войны, а затем наркома обороны Климента Ефремовича Ворошилова и вождя Советского государства И.В. Сталина.

Приезжих окружал иной, непривычный мир. Узкие мощенные камнем улицы средневекового города, с тесно жавшимися друг к другу домами и высокими мансардами под красными черепичными крышами; чужое серое небо, по которому гольфстримские ветры гнали разбухшие от влаги свинцовые тучи. Чужая речь. Новые знакомые вместе прогуливались по городу, не рискуя, из-за незнания языка, слишком удаляться от гостиницы.

IV съезд РСДРП начал свою работу 10-го и завершил 26 апреля. Иосиф Джугашвили вновь увидел Ленина и знакомые по Таммерфорсской конференции лица. Он как близкого приветствовал Коцию Канделаки, уже избранного депутатом Госдумы; здесь через восемь лет он встретил своего руководителя семинарского марксистского кружка Сеида Девдориани, ставшего одним из лидеров грузинских меньшевиков. В числе 153 делегатов на съезде присутствовали и будущие лидеры Советской республики: Дзержинский, Калинин, Сергеев (Артем), Воровский, Фрунзе.

Съезд был объявлен объединительным, однако уже с первых его шагов возникли новые разногласия. Острая дискуссия развязалась вокруг земельного вопроса. Иосиф Джугашвили выступал трижды и неоднократно делал заявления в поддержку Ленина. При обсуждении текущего момента, характеризуя межфракционные разногласия, Джугашвили предельно сжато определил их суть: «Или гегемония пролетариата, или гегемония демократической буржуазии — вот какой вопрос стоит в партии, вот в чем наши разногласия».

Однако в вопросе «Что делать с землей, отобранной у помещиков?» — он занял позицию, отличную от ленинской. Большевики предлагали национализацию помещичьих земель с передачей центральной власти; меньшевики выступали за их муниципализацию местными органами. Предлагаемые решения аргументировались их сторонниками ссылками на постулаты марксистской теории. Джугашвили отверг оба эти предложения как нереалистичные: «Крестьяне спят и видят получить землю в свою собственность». Это возможно лишь путем раздела земли между крестьянами, резюмировал он.

Он не хуже своих оппонентов владел знанием теории, но в отличие от них не понаслышке и не умозрительно, а по практическому жизненному опыту знал психологию крестьянина. Он ясно понимал, что главное не в том, насколько решение этого вопроса вписывается в теоретическую схему революции, а в необходимости удовлетворить чаяния крестьян. И хотя на съезде Ленин подверг критике позицию Джугашвили, в 1917 году ему самому пришлось принять этот реалистический путь как единственный способ привлечь крестьян на сторону большевиков, взявших государственную власть. Правда, в начале 30-х годов Сталин инициировал и осуществил иное решение земельного вопроса, но это произошло при возникновении необходимых условий и объективной государственной потребности — как содействие индустриализации страны в преддверии надвигавшейся войны.

Здесь, на съезде, И. Джугашвили впервые услышал и других «маститых лидеров» социал-демократии — Плеханова, Аксельрода. Сравнение их с Лениным было не в их пользу. Уже после смерти В.И. Ленина, выступая перед курсантами Кремлевского военного училища, вспоминая свои впечатления, Сталин сказал:

«Когда я сравнивал его с остальными вождями нашей партии, мне все время казалось, что соратники Ленина — Плеханов, Мартов, Аксельрод и другие — стоят ниже Ленина на целую голову, что Ленин в сравнении с ними не просто один из руководителей, а руководитель высшего типа, горный орел, не знающий страха в борьбе и смело ведущий вперед партию по неизведанным путям русского революционного движения».

Завершение работы съезда социал-демократов предшествовало знаменательному событию в столице России. Следующий день, 27 апреля 1906 года, был в Петербурге на удивление жарким, почти удушливым. Зимний дворец еще никогда не видел столько простонародной, не светской одежды: крестьянские свитки, малороссийские жупаны, купеческие поддевки, а в концертном зале, красуясь пышными бакенбардами, высилась голова нового министра Горемыкина. Государственный совет, щетинясь позументами позлащенных мундиров, противостоял серой стене интеллигентских пиджаков, смазанных ваксой мужицких сапог, черкесских газырей и разноцветью мусульманских халатов.

Взойдя по ступенькам на трон, царь лишь на мгновение присел на подушку престола, не касаясь складок горностаевой мантии. Фредерикс, не таясь, протянул шпаргалку, по которой Николай II зачитал обращение: «Всевышним помыслом врученное мне попечение о благе Отечества побудило меня призвать к содействию в законодательной работе выборных от народа...»

Это стало первой фразой, а последней: «... приступите к работе, на которую я вас призвал, и оправдайте доверие царя и народа». В середине царской речи была пустота: слово «амнистия», которое с нетерпением ожидали и предвосхищали депутаты, — не прозвучало.

Дальнейшие заседания перенесли в Таврический дворец. Дума приняла закон об отмене в России смертной казни, но Госсовет вернул это решение обратно как неуместное; зато правительство поручило Думе решить вопрос о прачечной при Юрьевском университете. Сотни и тысячи ходоков шли к Таврическому дворцу; темные и забитые, из глубины России: «Хлиба, нам бы хлиба, — просили они Думу. — Нам бы землицы». Когда Дума забушевала и стала кричать, Столыпин поднял кулак и произнес со спокойствием: «Да ведь не запугаете!» — и депутаты притихли...

Впрочем, дума в России всегда была такой, какой она могла быть. Одним из насущных вопросов начала XX столетия был аграрный, и, определяя позицию правительства, премьер Горемыкин 13 мая 1906 года выступил с декларацией: «Мы не допустим в жизнь закона об ущемлении прав помещика-землевладельца». Думу лихорадило с самого начала — и когда в кулуарах грызлись между собой кадеты, делившие министерские портфели, и когда дебаты по аграрному вопросу зашли в тупик. В этот момент над думой замаячил призрак разгона. У царя осталось два выхода: разогнать думу — или...?

Постепенно слухи о тайном сговоре Столыпина и Трепова с кадетами проникли в печать; когда авторитет опозоренной в глазах народа думы пошатнулся, ее разогнали. Расчет был верный — рабочие бойкотировали выборы в думу и «плюнут на ее разгон». Желавшие парламента либералы получили его «в лице единого и неделимого Петра Аркадьевича». Столыпин стал первым министром России — председателем Комитета министров. Вот и все!

И когда, укатив в Выборг, в ответ на угрозы Столыпина члены распущенной думы «слабо тявкнули «Выборгским воззванием», «неприкосновенных» депутатов развезли по тюрьмам в каретах. А брат нового премьера, Александр Столыпин, получил задание «подготовить русскую общественность к введению военно-полевых судов».

В Тифлисе Иосиф Джугашвили появился в начале июня 1906 года, через два месяца после отъезда. «Когда он вернулся, — вспоминала Александра Моланселидзе, — его нельзя было узнать. В Стокгольме товарищи заставили его купить костюм, фетровую шляпу и трубку, он был похож на настоящего европейца. Мы впервые увидели Сосо хорошо одетым». Появление внешней респектабельности, видимо, повлияло и на сестру жены хозяина квартиры, взглянувшую на квартиранта иными глазами. Но после съезда и посещения Европы он изменился не только внешне, у него появились новые планы и новые идеи.

Начало заседаний Государственной думы создало в России впечатление некоторой либерализации общественной жизни. В этих условиях Иосиф Джугашвили уже профессионально берется за публицистическую деятельность. Большевики задумали издание в Тифлисе легальной газеты, и он нашел средства для ее финансирования. Сначала была арендована типография Таварткиладзе, а затем типография Григория Чарквиани. Официальным издателем, заведующим и редактором социал-демократической типографии стал Н. Ахметели.

Первый номер газеты, названной «Ахале цховреба» («Новая жизнь»), вышел 20 июня со статьей Иосифа Джугашвили «Что делать?». Затем в течение трех недель появляется почти поток его публикаций: «Пресса», «Реорганизация в Тифлисе», «Социалистический пролетариат и революционное правительство», «Улица заговорила», «В чем ошибка т. Бродяги», «Гегемония пролетариата в нынешней революции», «Профессиональные союзы в Тифлисе», «Наши разногласия», «Реакция свирепствует — теснее сомкнем наши ряды», «Распущенная Дума и объединенная улица», «Маркс и Энгельс о восстании», «Международная контрреволюция». Большую часть статей он подписывает псевдонимом Коба.

Но одновременно с этими публикациями им была написана брошюра «Текущий момент и объединительный съезд партии», и вышла в свет серия статей «Анархизм и марксизм». Они представляли собой главы из начатой им книги. Подвергнув резкой критике позиции анархизма, ставшего популярным в деклассированной среде Грузии, он разъясняет читателям характер партии, стоявшей на платформе материализма и диалектики.

Но завершить эту работу в 1906 году ему не удалось — сразу после разгона 14 июля Госдумы газета была закрыта. А через день после закрытия газеты в его личной жизни произошло важное событие. Он женился. Его женой стала Екатерина (Като) Сванидзе, дочь железнодорожника. Видимо, необходимость официального оформления отношений возникла в связи с ожиданием появления ребенка. Като не интересовалась политикой, она была типичной грузинской женщиной, мечтавшей о своем маленьком счастье, и, вероятно, была полна надежд, что он «остепенится» и оставит свое опасное увлечение революцией, занявшись более прибыльным делом.

Конечно, он любил Като. В угоду ей и будущей теще он даже согласился на венчание в церкви. Однако узаконить этот брак оказалось непросто. Иосиф Джугашвили не имел собственных документов, проживал нелегально по паспорту некоего Галиашвили и находился в розыске полиции. При таком положении, несмотря на все старания М. Монаселидзе, ни один из священников не соглашался на совершение церковного обряда. Помочь молодоженам согласился однокурсник Иосифа по семинарии — священник церкви Святого Давида — Кита Тхинвалели, которого Монаселидзе встретил на улице. Свое согласие Тхинвалели дал с условием, «что об этом ничего не должен был знать первый священник церкви, ввиду чего в церковь надо было подняться в один или два часа пополуночи и в небольшом количестве» участников богоугодного обряда.

В этих «конспиративных» условиях, напоминавших приключение и словно перенесенных со страниц романа, в ночь с 15-го на 16 июля состоялось венчание. Редкая семейная пара могла похвастать подобной интригующей экзотикой при вступлении в брак. Той же глубокой ночью на улице Крузенштерна состоялась свадьба, собравшая чуть больше десяти человек. На ней, кроме молодоженов и свидетелей, присутствовали Васо и Георгий Бердзеношви-ли, Арчил Долидзе, Александра и Михаил Монаселидзе и С.А. Тер-Петросян (товарищ Камо).

Но заключение брака не изменило характера его неафишируемой деятельности. Во второй половине августа охранное отделение поставило в известность генерал-губернатора о планирующейся в Тифлисе на 25 или 26-е конференции социал-демократов. Однако затем сроки и место ее проведения были перенесены. Она началась 9 сентября в Тифлисе, а завершилась 14 сентября в Баку, на Крас-новодской улице в гостинице «Дворцовые номера».

Из 42 присутствующих большевиков на конференции представляло только шесть делегатов, в числе которых был Иосиф Джугашвили. Уже после конференции он организовал издание новой газеты «Ахале дроеба» («Новое время») и для первого номера написал к 14 ноября статью «Классовая борьба».

В этот период большевики занимались не только политической пропагандой; в конце сентября Камо вместе с Б. Мдивани, К. Сулаквелидзе и К. Чхенкели выехал за границу для закупки и доставки на Кавказ партии оружия. Перед отъездом Камо обратился к Монаселидзе с просьбой приютить приехавшего в Грузию для лечения товарища из «Московского ЦК»; гость прожил на Фрейлинской около двух недель и вернулся в Россию. Но проявленное гостеприимство неожиданно обернулось для семьи Монаселидзе серьезными последствиями, проистекавшими из цепи взаимосвязанных обстоятельств.

Начало им положило то, что 20 октября московская полиция произвела арест участников конференции Областного бюро Центрального района РСДРП, проходившей на квартире врача Василия Зверева на Долгоруковской улице. Хозяин квартиры В.В. Зверев был руководителем военно-технического бюро Московского комитета партии. У задержанной жандармами Мечниковой была обнаружена записка: «Фрейлинская, 3, швейка Сванидзе, спросить Сосо».

Начальник Московского охранного отделения вел дело без проволочек и 23 октября обратился в Тифлис с просьбой произвести обыск на квартире Сванидзе. Явившиеся с обыском жандармы «спросили Екатерину Сванидзе и ее мужа Сосо». Хозяева отрицали присутствие в их доме разыскиваемого революционера, заявив, что «такой здесь не проживает», и показали домовую книгу, а Като, которую жандармы уличили «в том, что она жена Сосо», опровергая этот факт, предъявила свой девичий паспорт.

Но жандармы не удовлетворились объяснениями и после обыска арестовали Като. Они увели ее, прихватив с собой «два пятипудовых мешка книг» и весь архив газеты «Ахале цховреба». Арест Като стал не единственным несчастьем, неожиданно обрушившимся на семью Монаселидзе: накануне за хранение оружия был арестован двоюродный брат Александры Монаселидзе Спиридон Далви; и ему угрожала смертная казнь.

Александра бросилась выручать родственников. Она отправилась к жене жандармского полковника Речицкого, шившей у нее платья, с просьбой, чтобы «казнь через повешение, присужденная Далви, была заменена каторгой, а Като освободили как невинно арестованную». Однако супруга полковника знала пределы своего влияния — она была сильна, но не всесильна. Пообещав помочь Като, в отношении Двали она пояснила, что «это очень тяжелое дело, нужно обратиться к главному начальнику, а мы по возможности поможем».

Тифлисскую модистку не остановила кажущаяся бесперспективность ее намерений. Александра вовлекла в «акцию спасения» других жен влиятельных чинов полиции и администрации города. Ее хлопоты завершились почти блестяще: впоследствии Спиридона Двали «вместо повешения присудили к четырем годам каторги», а Като, «по причине беременности», взамен тюрьмы «присудили к 2-месячному аресту в полицейской части».

Правда, непонятно: за что? Но женская «солидарность» влиятельных дам с молодой швеей этим не ограничилась. Хорошо знавшая портних, жена начальника полицейской части сама навестила Като и «не разрешила своему мужу держать ее в отведенной ей комнате полицейской части, а перевезла сейчас же на свою квартиру».

Когда вернувшийся из Баку и удрученный случившимся Иосиф Джугашвили стал настаивать на свидании с женой, Александра Монаселидзе вновь отправилась к супруге пристава. Сославшись на приезд из деревни «двоюродного брата», выразившего желание повидать арестованную, она договорилась о свидании. Свидание состоялось ночью. Поскольку ни пристав, ни его супруга не знали Иосифа Джугашвили в лицо, оно закончилось благополучно. Более того, после настойчивых просьб А. Монаселидзе, жена пристава добилась для Като разрешения «ежедневного отпуска на два часа» для посещения вечером квартиры родственников.

Вряд ли можно сомневаться, что за «благотворительностью» супруги начальника полицейского участка стояло не только человеческое сострадание. Расчетливая приставша по достоинству оценила и использовала искусство швеи. Впрочем, у Като оказались и другие доброжелатели. И своеобразным признанием профессионального мастерства «арестантки» стало то, что «под надзором» жены пристава вместо двух месяцев Като пробыла только полтора.

В канун Нового года сам начальник Тифлисского ГЖУ полковник Михаил Тимофеевич Заушкевич обратился к приставу пятого полицейского участка с письмом: «Прошу с получением сего содержащуюся под стражей во вверенном вам участке Екатерину Семеновну Сванидзе из-под стражи освободить и о последующем меня уведомить».

Последнее указание свидетельствует, что жена полковника была не очень высокого мнения об исполнительских качествах полицейских чиновников, а возможно, и своего мужа. И она была права. Письмо полковник направил в 5-й полицейский участок, а Като числилась под арестом в 4-м. Поэтому распоряжение о ее освобождении поступило туда только 31 декабря и «по исполнении» второго января было возвращено в Тифлисское ГЖУ. Сумела ли Като встретить Новый год в кругу родных? Возможно, и нет, во всяком случае не с мужем — Иосифа Джугашвили 1 января 1907 года в Тифлисе не было.

Чем занимался Иосиф Джугашвили, пока его жена пребывала в «царских застенках» квартиры пристава? Отвлекли ли его от партийных дел семейные проблемы?

Нет, он продолжал активную политическую деятельность. Но теперь она приобрела несколько иную практическую направленность. После выборов во II Госдуму бакинские большевики занялись трудовыми конфликтами, убеждая рабочих-нефтяников объединиться в свой союз, а предпринимателей признать его посредником, представляющим 50-тысячную армию профессиональных рабочих. Хотя меньшевики и эсеры призывали к бойкоту этих переговоров, большевики продолжали эту работу, отстаивая каждый пункт трудового договора, и добились его заключения. Одновременно большевики агитировали рабочих за необходимость забастовок как средства борьбы за свои права, используя митинги для пропаганды этих идей. Нигде больше в России ничего подобного в этот период не происходило, и Ленин с одобрением называл бакинцев: «Последние могикане массовой политической стачки».

Сталин пишет в партийной прессе в июле 1908 года: «Начиная с 1906 года, уже после отступления революции, Баку все еще не «унимается», до настоящего времени пользуется на деле некоторыми свободами и ежегодно лучше, чем где бы то ни было в России, празднует пролетарскую маевку, которая вызывает в других городах чувство благодарной зависти».

Нельзя не подчеркнуть, что этот период являлся для него продолжением как политического, так и жизненного самообразования, школой оттачивания организаторского мастерства. Вникая в проблемы рабочих нефтепромыслов, он учился понимать их насущные чаяния, а вступая в переговоры с предпринимателями, постигал уровень восприятия этих вопросов с другой стороны — за баррикадой труда и капитала. Он не только учился вести массы в уличный бой, но выслушивал разные мнения, сводя воедино в виде взвешенной и реальной программы. Он познавал жизнь во всем многообразии ее проявлений.

Несмотря на волнение за жену, Иосиф Джугашвили не прекращает интенсивную публицистическую работу. Вслед за первой статьей в «Ахале дроеба» в ноябре появляются публикации «Местный центр рабочих профессиональных союзов» и «Фабричное законодательство и массовая борьба». А с пятого номера газета начинает печатание его книги «Анархизм и социализм». Ее публикация началась с уже изданных, но подвергшихся значительной переработке глав. Когда «Ахале дроеба» прекратила существование, публикация была продолжена на страницах газеты «Чвени цховреба» («Наша жизнь»), выходившей с 18 февраля по 6 марта. Но последние главы увидели свет уже в газете «Дро» («Время»), издававшейся с 11 марта по 15 апреля.

Преодолевая барьеры цензурных запретов, меняя названия закрываемых властями газет, он продолжает политическую агитацию. Подобно легендарной птице, партийная печать возрождалась из цензурного пепла; она множилась, тиражируя бросаемые в массы мысли и призывы. С 21 февраля вместе с П.А. Джапаридзе, С.Г. Шаумяном и С.С. Спандаряном он занялся организацией новой нелегальной газеты «Бакинский пролетарий». Теперь он пишет и говорит по-русски; он регулярно посылает Ленину копии своих статей; Ленина восхищало в его работах сочетание четкости изложения с последовательностью отстаивания большевистских взглядов.

Разогнав Первую думу, царь не уничтожил самого закона о ее учреждении. Выборы Второй думы состоялись 20 февраля 1907 г. После открытия заседаний Столыпин доверительно доносил царю, что «члены Думы правой партии после молебна пропели гимн и огласили залы Таврического дворца возгласами «ура»... при этом левые не вставали». Царь отреагировал без оптимизма и предупредил премьера: «Поведение левых характерно, чтобы не сказать неприлично... Будьте бодры, стойки и осторожны».

Для работы Второй Государственной думы Таврический дворец отремонтировали, но неудачно. В перерыве заседаний на скамьи левых рухнула крыша зала заседаний, зато кресла правых на удивление не пострадали. Хрипя от ярости, Столыпин доказывал журналистам, что это случайность. Не случайностью стало то, что 2 июня 1907 г. новую Думу тоже разогнали, как и Первую. На следующий день Столыпин изменил избирательные законы; произошел так называемый третьеиюньский государственный переворот, и левых депутатов отправили в ссылку

Конечно, жизнь скрывавшегося от властей профессионального революционера была наполнена не только атмосферой политической деятельности. 18 марта в семье Джугашвили родился сын, которого назвали Яковом. Молодой отец встретил его рождение с восторгом. Правда, при работе он иногда «нервничал и жаловался», когда сын начинал кричать, но накормленного и успокоившегося ребенка он целовал и играл с ним.

В марте в социал-демократических организациях прошли выборы делегатов на V съезд РСДРП, который должен был состояться в Копенгагене. Меньшевики, преобладавшие в Тифлисской организации, избрали делегатами только своих сторонников. Поэтому большевики 28 марта со страниц газеты «Дро» призвали рабочих «объединиться и послать на съезд своего представителя»; к 8 апреля было собрано 572 голоса. Делегатом избрали Иосифа Джугашвили.

До Петербурга он добирался вместе с Асатуром Кахояном. Они выехали из Тифлиса в середине апреля; дорога заняла четыре дня, и 20 апреля «кавказцы» прибыли в столицу. В тот же день на Финляндском вокзале они пересели на следующий поезд. Вспоминая свое путешествие на этот съезд, К. Ворошилов писал: «Первоначально все мы, делегаты V съезда РСДРП, различными путями «накапливались» в Финляндии и оттуда на пароходе переправлялись в Швецию. Из Стокгольма поехали в Мальме, где нас прямо в вагонах поместили на паром и таким образом доставили в Копенгаген — столицу Дании, где должна была начаться работа нашего партийного съезда».

В Копенгагене делегаты собрались около 23 апреля, но под давлением русского правительства Дания отказала в разрешении проведения съезда, делегаты на пароходе вернулись в Мальме, но здесь их тоже постигла неудача. Шведское правительство не дало разрешения на проведение съезда социал-демократов, не проявила гостеприимства и Норвегия. Продолжая вынужденную одиссею, делегаты в третий раз пересекли горловину Балтийского моря. На пароме в железнодорожных вагонах они пересекли пролив Эресуни (Зунд), чтобы проследовать транзитом через территорию Дании до Эсьберга. Оттуда пароходом выехали в Лондон.

Имеется мнение, что, совершая «путешествие в Европу», Иосиф Джугашвили посетил и Берлин, где между 24—28 апреля он встретился с Лениным. Видимо, эту встречу имел в виду Анри Барбюс, когда, упомянув предыдущий, IV съезд партии, пишет: «На следующий год Сталин ненадолго едет в Берлин поговорить с Лениным». Причем предполагается, что на этой встрече он согласовывал вопрос об экспроприации, «подготавливаемой именно в это время грузинскими большевиками», и в случае ее удачного завершения — о способах переправки денег за границу.

28 апреля лондонская «Morning Post» опубликовала сообщение, что в Лондон прибыли делегаты V съезда РСДРП. Прибыв в Лондон, Иосиф Джугашвили поселился на квартире Артура Р.Д. Бекона. Съезд начался 30 апреля 1907 года и продолжался до 19 мая. Большевики имели на съезде преимущество. «Я впервые, — писал И.В. Сталин, — видел тогда Ленина в роли победителя. Обычно победа кружит голову иным вождям, делает их заносчивыми и кичливыми. Чаще всего в таких случаях начинают торжествовать победу, почивать на лаврах, но Ленин ни на йоту не походил на таких вождей. Наоборот, именно после победы становился он особенно бдительным и настороженным».

В широком спектре рассматриваемых вопросов был вопрос о «партизанских действиях». Отмечался спад революционного движения; из 303 делегатов с решающим голосом и 39 с совещательным 170 участников проголосовали за роспуск боевых рабочих дружин; против было 35, и 52 человека воздержалось от голосования. Иосиф Джугашвили вместе с Лениным был в числе противников этого решения. А на заседании большевистской фракции, состоявшемся сразу после съезда, среди прочих было «принято решение о необходимости укрепления Бакинской организации».

Можно было возвращаться, но неожиданно заболел Миха Цхакая. Джугашвили и Шаумян задержались с отъездом для ухода за больным, но болезнь затянулась, и вскоре они тоже уехали. Цхакая собирался последовать за ними сразу после выздоровления; однако на родину он вернулся лишь через десять лет в знаменитом «пломбированном вагоне».

Иосиф Джугашвили выехал из Лондона 22 мая / 4 июня. Однако он направился не в Россию. Его путь привел в Париж. «В начале июня 1907 г., — вспоминал бывший студент Русской высшей школы общественных наук Григорий Чочия, — ко мне на квартиру на улицу Rue Michelet, 7, через три дома от Ecole de Chime appliquce, зашла моя знакомая Евгения Согорова... Вместе с нею пришел товарищ, которого она отрекомендовала Кобой Джугашвили» и попросила «приютить товарища, возвращавшегося со съезда партии».

Согорова была давней знакомой Иосифа. Участница батумской демонстрации 1902 года, она жила в Париже в качестве политической эмигрантки. Гость пробыл в столице Франции «около недели». Поскольку незадолго до его появления умер друг хозяина квартиры Симон Дзвелая, то, узнав об этом, Джугашвили попросил передать ему паспорт умершего. С этим паспортом в конце мая он и отбыл на родину.

Его возвращение не осталось незамеченным. 12 июля заведующий полицией на Кавказе В. Бабушкин доносил в Департамент полиции, что «в Баку из Тифлиса прибыли два видных социал-демократа, грузины: один по кличке Миха, о другом известно, что он участвовал в Лондонском съезде РСДРП». Впрочем, о своих впечатлениях от съезда Иосиф Джугашвили поспешил сообщить и сам. В июне — июле 1907 года газета «Бакинский пролетарий» опубликовала статью Лондонский съезд РСДРП (Записки делегата). В них будущий вождь пишет: «Фактическое объединение передовых рабочих всей России в единую всероссийскую партию под знаменем революционной социал-демократии — таков смысл Лондонского съезда, таков общий его характер».

Делая статистический анализ состава делегатов, он указывает, что большевики представляли крупнейшие промышленные районы, в то время как меньшевистские делегаты были от «ремесленных и крестьянских». Он делает вывод: «Очевидно, тактика большевиков является тактикой тех районов, где классовые противоречия особенно ясны и классовая борьба особенно резка. Большевизм — это тактика настоящих пролетариев».

На прошедшем съезде он впервые увидел и Лейбу Бронштейна (Троцкого), который, по его словам, оказался «красивой ненужностью». Эта «ненужность Троцкого» впоследствии еще доставит Сталину немало забот. Правда, до серьезного столкновения представителей разных идеологических и мировоззренческих позиций пройдет еще много времени.

А пока руководителя кавказских большевиков занимали иные проблемы. Днем 13 июля в центре Тифлиса на Эриванской площади было совершено вооруженное нападение на почтовую карету. Оно произошло в центре города, вблизи от дворца наместника. Свидетели случившегося показывали, что когда передние казаки конвоя свернули с Эриванской площади на Сололакскую улицу, то с крыши дома князя Сумбарова был брошен снаряд, а с тротуаров в конвой полетело несколько бомб, и «какие-то прохожие открыли по нему пальбу из револьверов». Напуганные взрывами лошади понесли фаэтон, но на другом конце площади высокий «прохожий» швырнул им под ноги бомбу. Утверждали, что человек в офицерском мундире, проезжавший на рысаке, выскочил из пролетки и, выхватив что-то из разрушенного фаэтона, «умчался, паля наудачу из револьвера по сторонам».

Полиция города была поднята на ноги — нападавшие унесли 250 тысяч рублей. Дерзкое похищение взволновало не только полицию, но и меньшевиков. Последних особенно возмутило то, что «им не перепало ни копейки». Меньшевики были не просто раздражены фактом удачной экспроприации — их обуревала черная зависть.

Ной Жордания лично провел допрос «горийца» Григория Кас-радзе, служащего почтово-телеграфного ведомства. Тот признался, что был соучастником этой экспроприации, и рассказал, что именно с его помощью большевики получили точные сведения о транспорте, а непосредственным руководителем и участником этой операции был Камо. На Камо его вывел Коба.

Конечно, революционная деятельность требовала не только идей, но и материальных средств. Спустя некоторое время деньги от тифлисского экса оказались за границей. Но еще до этого, ссылаясь на резолюцию V съезда о «прекращении партизанских действий», бюро Закавказской организации с почти полицейской скрупулезностью провело расследование дела об экспроприации в Тифлисе.

Эта волнующая и захватывающая воображение история оставила яркое впечатление как в умах современников, так и в восприятии ее комментаторов. И нет смысла оспаривать причастность Кобы к участию в ней уже хотя бы потому, что оно устраивает всех: и поклонников Сталина, потому что удачная экспроприация украшает революционера; и его противников, рассматривающих эту акцию как «грабеж». Правда, сам Сталин никогда не упоминал о своей роли в этой операции, но очевидно, что, даже если Иосиф Джугашвили и не принимал участия в «эксе» непосредственно, он, безусловно, имел к нему отношение. В любом случае, находясь 13 июня в Тифлисе, он был в курсе происходящего. Примечательно, что, несмотря на громкий резонанс и длительное следствие, участники «экса» властями так и не были установлены.

Не дожидаясь результатов расследования со стороны полиции и самодеятельно устроенной разборки меньшевиков, после событии на Эриванской площади Иосиф Джугашвили, забрав жену и сына, выехал в Баку. Уже 17 июля он выступает на митинге у «Волчьих ворот». Семья Джугашвили остановилась на 1-й Баиловскои улице в доме Максимова, на квартире рабочего каспийского нефтепромышленного товарищества Алексеенко.

После революции пятого года нефтяной Баку стал прибежищем многих кавказских большевиков из Батума, Кутаиса, Тифлиса и Чиатур. И сюда перебрались не только участники тифлисской экспроприации, но и М.Н. Даташвили, С.С. Спандарян, С.Г. Шаумян. Здесь появились также ставшие известными впоследствии К.Е. Ворошилов, Р.З. Землячка, М.С. Ольминский, ЕД. Стасова.

Обосновавшись в приморском городе, Иосиф Джугашвили сосредоточил свою деятельность на крупнейших предприятиях фирмы Биби-Эйбатское. В рабочем районе Балаханы работала самая большая группа революционеров-профессионалов, в числе которых были Алеша Джапаридзе, Серго Орджоникидзе, Ваня Фиолетов, Вепринцев (Петербуржец), рабочие — Вацек, Тронов, Боков. Секретарем созданного здесь Союза промышленных рабочих являлся А. Джапаридзе, а вторым секретарем — М. Фрумкин, входивший в 1905—1906 гг. вместе с В. Менжинским в Военную организацию ПК (Петроградского комитета) РСДРП.

На страницах первого номера «Бакинского пролетария» 20 июня Иосиф Джугашвили опубликовал сразу два материала: «Разгон Думы и задачи пролетариата» и начало статьи «Лондонский съезд РСДРП (Записки делегата)», подписанные псевдонимом Коба Иванович. Во втором номере было продолжение материала о лондонском съезде, но завершить публикацию ему не удалось — в ночь с 24 на 25 июля полиция захватила типографию «Арамадз», конфисковав уже готовый набор.

Однако он не прекращает пропагандистской деятельности и с 12 августа 1907 года инициирует издание новой газеты — «Гудок». Правда, его первая статья «Надо бойкотировать совещание» появилась в ней лишь 29 сентября, а следующая — «Перед выборами» только 13 января 1908 г. Зато затем последовала целая серия публикаций: 3 февраля — «Еще о совещании с гарантиями», в марте — «Что говорят наши забастовки последнего времени?», «Поворот в тактике нефтепромышленников», «Надо готовиться», «Экономический террор и рабочее движение». С последнего мартовского номера в пяти номерах апреля и мая печатается большая статья Иосифа «Нефтепромышленники об экономическом терроре».

Его статьи посвящены злободневным насущным вопросам. В своих публикациях он пишет о необходимости тщательно готовиться к очередным выступлениям в защиту прав рабочих. При этом мгновенно реагирует на особенности менявшейся ситуации. В статье «Надо бойкотировать совещание» он исходит из того, что без наличия необходимых условий переговоры между рабочими и предпринимателями могут лишь отвлечь рабочих от борьбы за свои права. Эта позиция получила поддержку, и предложение меньшевиков, выступивших за продолжение переговоров, потерпело поражение. Но, когда вынужденные считаться с организованным противостоянием рабочего движения и усилением роли профсоюзов «нефтепромышленники отступили», Иосиф Джугашвили в статье «Перед выборами» призывает резко изменить тактику, отказавшись от бойкота, на котором продолжали настаивать социалисты-революционеры (эсеры) и дашнаки.

В датировке издания его статей есть паузы, и, обратив внимание на два довольно продолжительных «перерыва» в публицистической деятельности Сталина, историк Александр Островский пишет: «Существуют свидетельства, что в этот период он ездил за границу на встречу с Лениным. Действительно, такие свидетельства есть. Впрочем, в беседе в 1931 году с немецким писателем Эмилем Людвигом Сталин сам сказал: «В 1907 г. ...мне пришлось прожить в Берлине 2—3 месяца».

Трудно с достоверным основанием утверждать, о чем шли беседы в Берлине двух руководителей партии. По-видимому, среди обсуждаемых тем были вопросы дальнейшей тактики действий в условиях начавшейся реакции и спада революционного подъема общественных настроений. В этом отношении наступательность действий закавказских большевиков решительно отличалась от позиции социал-демократов других российских регионов. Возможно также, что речь шла и о продолжении линии по развитию боевых организаций партии.

Но при любых предположениях переезд Иосифа Джугашвили в Баку не был случаен, скорее это очередное звено общепартийной политики, начало той работы, о которой шла речь на совещании большевиков по завершении Лондонского съезда. Он начал деятельность по «завоеванию» находившегося под влиянием меньшевиков Бакинского комитета РСДРП. 24 августа состоялось собрание пяти районных социал-демократических организаций и мусульманской группы «Гуммет»; оно приняло решение об образовании Организационной комиссии по созыву городской конференции.

Иосиф стал ее членом, и этот факт не прошел мимо внимания органов политического сыска. «В межрайонную организационную комиссию, — докладывает 15 сентября 1907 года в Департамент полиции полковник В. Бабушкин, — избрано 9 представителей, по одному от района, в том числе от Биби-Эйбатского района избран «профессионал» Коба, который участвовал в «Бакинском пролетарии», подписывая свои статьи «Коба Иванович».

Нет, он не замыкается на публицистической и организационной работе. В его действиях прослеживаются: широкие планы, новые замыслы, воля к действию, требующие для осуществления быстроты, смелости и решительности. Не делая пауз и запинок, он своевременно определяет цели. Вопреки решениям V съезда РСДРП об отказе от «партизанских действий», он занимается восстановлением «боевой дружины, но теперь уже под руководством большевиков». Его тактика увязывает не только пропагандистские, но и военные вопросы. Это та тактика, которая была им согласована с Лениным, поэтому он не оглядывается на меньшевистских лидеров.

На одном из совещаний, вспоминал рабочий И. Боков, «товарищ Коба внес предложение организовать большевистскую боевую дружину. Это было сделано в 1907 г.». На этом совещании присутствовал и меньшевик АЛ. Вышинский — будущий прокурор и нарком иностранных дел СССР, выступавший государственным обвинителем на крупнейших политических процессах 30-х годов. Пожалуй, примечательно, что именно Вышинский не только поддержал идею организации боевой дружины, но и предложил «достать» оружие у полиции и жандармерии». Вместе с Д. Зейлидзоном Андрей Януарьевич играл в это время «важную роль в снабжении оружием». По сведениям охранки, к 15 сентября 1907 года большевики израсходовали на вооружение около 80 тысяч рублей.

Революционеры были не единственными, кто в отстаивании своих прав рассчитывал на силу оружия. И прежде всего, именно на солдатские штыки опирался сам царский режим, содержанием своих «телохранителей» оплачивали безопасность и воротилы «капитала». В Закавказье это проявлялось особенно ярко. Очевидец писал:

«С непривычки странно было видеть на главных улицах экипаж, в котором рядом с каким-нибудь нефтепромышленником или инженером торжественно восседал, а то и стоял на подножке сбоку рослый, смуглый, страшного вида человек, вооруженный до зубов, — то были телохранители, так называемые «кочи», без которых не обходился ни один видный бакинский воротила. Оригинальное зрелище представляла городская Дума в дни заседаний. Один за другим подъезжали экипажи, из которых вылезали местные тузы, а сопровождавшие их живописные телохранители оставались в ожидании внизу, в вестибюле, чтобы сопровождать их по окончании заседания домой. Та же картина — у подъездов театров и других публичных мест».

Какая знакомая картина для России конца XX столетия! Но обязанностью наемников в начале века была не только охрана «хозяев», «кочи» расправлялись на промыслах с непокорными. 19 сентября 1907 года в Биби-Эйбатском районе Баку был убит рабочий Ханлар Сафаралиев. Эта провокация вызвала забастовки на предприятиях, а состоявшиеся 29-го числа похороны превратились в мощную демонстрацию.

Во время похорон полиция запретила музыку и пение. Но Иосиф Джугашвили поручил И. Вацеку разослать людей по заводам, и во время прохождения участников похорон по улицам над городом раздался рев фабричных гудков и сирен. Он не прекращался, пока траурная процессия не дошла до кладбища. У могилы товарища Иосиф Джугашвили выступил с речью и, успокаивая отца Ханлара, подбадривающе сказал: «Не плачь, старик, ты отец благородного сына...»

Пожалуй, именно в Баку он до конца убедился, что для успешной борьбы с режимом недостаточно только реагировать на отдельные, даже «шокирующие события»: массовые увольнения, расстрелы, коррупцию в чиновничьей среде и другие злободневные явления, — необходимо учитывать десятки факторов и различных обстоятельств. От выступлений за повышение заработной платы и сокращение рабочего дня до коренного требования революции — свержения самодержавия.

Но для будущей деятельности Джугашвили существенным стало и то, что в Баку он осознал психологическую важность и приобрел опыт решения национальных вопросов. Никто в партии не понимал так глубоко всю палитру и оттенки специфики национальных отношений, как он. Впоследствии этот опыт вылился в блестящее практическое решение национальных проблем государства.

«Я вспоминаю, — говорил Сталин восемнадцать лет спустя, — 1907—1909 годы... Три года революционной работы среди рабочих нефтяной промышленности закалили меня как практического борца... В общении с такими передовыми рабочими Баку, как Ванек, Саратовец, Фиолетов и др., с одной стороны, и в буре глубочайших конфликтов между рабочими и нефтепромышленниками — с другой стороны, я впервые узнал, что значит руководить большими массами рабочих. Там, в Баку, я получил, таким образом, второе боевое революционное крещение. Там я стал подмастерьем от революции».

Очевидно, что Сталин по-своему скромничает. В пролетарском Баку он стал уже признанным лидером. Получившая преимущество большевиков городская конференция РСДРП 25 октября 1907 года избрала его в состав Бакинского комитета РСДРП. У единомышленников не было сомнений в его авторитете. Он стал одним из ведущих руководителей организации и осенью, в сентябре — октябре, занялся проведением предвыборной кампании в III Государственную думу.

Одним из результатов его организационной деятельности стало то, что в качестве своеобразной программы действий собрание уполномоченных рабочих курии Баку приняло «Наказ», написанный им для депутатов. Однако утвержденные правительством новые избирательные законы по четырем неравноправным куриям практически не давали пролетариям возможности прохождения на вершину государственной пирамиды.

Преимущество имели землевладельцы и собственники крупных недвижимых имуществ, домовладельцы, предприниматели, фабриканты, а также лица, платившие в год не менее тысячи трехсот двадцати рублей. Правда, право голоса получали и крестьяне, владевшие земельным наделом, но не сами, а от имени волостных сходов. Женщины, студенты и военнослужащие вообще не имели избирательных прав. Поэтому в составе думы, начавшей работу 1 ноября, из рабочих оказался только один Полетаев, через руки которого проходила переписка Ленина с питерскими большевиками.

Неожиданно Иосифа Джугашвили постигло и личное горе. В октябре тяжело заболела его жена, и он увез ее в Тифлис к родственникам, но болезнь прогрессировала и через три недели, 22 ноября, Екатерина умерла. Като скончалась на руках мужа. Екатерину Сванидзе похоронили на Кукийском кладбище Святой Нины.

Смерть жены как бы снова отрешает его от естественной человеческой потребности семейного очага. Жестокие испытания судьбы лишили его семейных обязанностей, у него остается единственный долг — служение революции. Уже в который раз судьба словно диктовала ему особое предназначение, особый путь, не оставляя возможности выбора. В этом было что-то фатальное. Он опять не обрел своего дома, а положение профессионального революционера не позволяет ему осуществлять заботу о сыне. Он увозит маленького Якова к теще; это тоже своеобразная жертва, принесенная им на алтарь революции.

После похорон жены следы Иосифа Джугашвили на Кавказе теряются до конца 1907 года; Анри Барбюс в своей биографии «Сталин» пишет, что после V съезда РСДРП он «еще раз едет за границу повидаться с Лениным». Можно предположить, что эта встреча была связана с судьбой С.А. Тер-Петросяна — Камо.

Осуществив нашумевшую экспроприацию на Эриванской площади, 13 июня участники акции собрались на Второй Гончарной улице у родственницы Михи Бочаришвили. Позже Камо перевез захваченные деньги в Финляндию, а оттуда, при участии М. Литвинова, — за границу. 4 октября он приехал в Берлин, где 27 ноября — уже после передачи им денег в партийную кассу — немецкая полиция арестовала его с паспортом на имя австрийского подданного Дмитрия Мирского. Планировалось устроить ему побег. Однако вытащить Камо из немецкой тюрьмы не удалось.

Видимо, к этому периоду пребывания Иосифа Джугашвили в Берлине относится его шутливый рассказ о немецком подчинении порядку, прозвучавший в беседе с писателем Эмилем Людвигом в 1931 году. «В 1907 г., — рассказывал Сталин, — когда мне пришлось проживать в Берлине, мы, русские большевики, нередко смеялись над некоторыми немецкими друзьями по поводу этого уважения к законам. Ходил, например, анекдот о том, что когда берлинский социал-демократический форштанд назначил на определенный день и час какую-то манифестацию, на которую должны были прибыть члены организации со всех пригородов, то группа в 200 человек из одного пригорода, хотя и прибыла своевременно в назначенный час в город, но на демонстрацию не попала, так как в течение двух часов стояла на перроне вокзала и не решалась его покинуть: отсутствовал контролер, отбирающий билеты при выходе, и некому было сдать билеты. Рассказывали, шутя, что понадобился Русский товарищ, который указал немцам простой выход из положения: выйти с перрона, не сдав билетов...»

В конце декабря 1907 года Иосиф Джугашвили был в Баку. 31 декабря он присутствовал на спектакле в Народном доме. После его окончания вместе с С. Спандаряном, А. Геворкянцем и В. Колесниковым он отправился в город. По дороге, вспоминал Геворкянц, Колесников «пригласил всю компанию к себе домой, но И.В. Джугашвили отказался, и компания отправились встречать Новый год в ресторан».

Обнаружив очередной хронологический пробел в биографии И. Джугашвили, с 13 января по 3 февраля 1908 года, историк А. Островский делает предположение, что в середине января он снова отправляется в зарубежье. Историк обращает внимание, что, комментируя свои встречи с Лениным, в 1932 году Сталин рассказывал писателю Эмилю Людвигу: «Всегда, когда я к нему приезжал за границу, — в 1907,1908,1912 гг., я видел у него груды писем от практиков из России».

Возможно, что на этот раз его поездка была связана с тем, что спад революционных настроений привел к сокращению поступления денег в партийные кассы. В связи с этим возникла идея новой экспроприации, но, когда еще не улеглись страсти вокруг тифлисской акции, чтобы получить разрешение на такие действия, бакинским большевикам необходимо было согласие центра. Ленин находился в этот период в Швейцарии, и, посетив его, видимо, такое разрешение И. Джугашвили получил.

Во всяком случае, такая акция готовилась. «Мы, — вспоминал участник боевой группы СИ. Кавтарадзе, — узнали, что из центра в Баку по Каспийскому морю повезут четыре миллиона рублей для Туркестанского края. Поэтому мы стали собираться в Баку, приехали Тома Чубинадзе, Степко (Вано) Инцкирвели (на него было возложено заведование складом Военно-боевой организации РСДРП, он приехал в начале 1908 г.), Чумбуридзе и другие».

Деньги революционерам нужны были на закупку оружия. Одновременно с подготовкой экспроприации продолжалось укрепление боевой дружины Бакинского комитета. Рабочий Боков рассказывал, что, помимо покупки оружия, Иосиф Джугашвили «внес предложение: у нас есть флотский арсенал, у нас есть связи с моряками», он «взял инициативу... нас связал с моряками», и с группой товарищей мы «сделали налет на арсенал».

Впрочем, социал-демократы не делали тайны из своих намерений; когда в феврале 1908 года для руководства боевой дружиной Бакинской организации РСДРП был создан штаб самообороны, об этом в марте было открыто заявлено в печати. Опыт пятого года убедил Иосифа Джугашвили, что революция лишь тогда будет иметь успех, если она будет достаточно вооружена. Он верил в грядущее и готовился к будущим битвам, но, как и в любом материально овеществленном деле, приобретение оружия требовало денег, и революционеры продолжали готовить экспроприацию.

Однако осуществить ее не удалось. Пока шла ее подготовка, дом, в котором жили боевики и хранилось оружие, привлек внимание охранки, и события приобрели трагический характер. 15 мая жандармы решили произвести арест революционеров. Нападение кончилось схваткой, в которой казаки зарубили Тома Чубинадзе, а Степко Инцкирвели был застрелен; Сергей Кавтарадзе, которому удалось ускользнуть от карателей, срочно выехал из Баку. Бакинская охранка, которая заподозрила в причастности Иосифа Джугашвили к нападению на арсенал, распорядилась о его аресте. Узнав об этом, он тоже покинул город.

Правда, уже вскоре он вернулся. Дальнейшие действия подполья требовали согласования планов, и на 15 марта Бакинский комитет назначил проведение межрайонной конференции. Она проходила в Народном доме, и в числе ее участников, составлявших свыше 60 человек, находились Джугашвили, Шаумян, Спандарян, Джапаридзе, Азибеков.

Жандармы узнали о собрании еще накануне от провокатора. Окружив дом, полиция рассчитывала одним ударом разгромить большевистскую организацию, но этот план провалился. Охранявшие партийную встречу рабочие патрули своевременно сообщили о скоплении полиции. Извещенные об этом делегаты конференции взломали дверь и, пройдя в зрительный зал, где шел спектакль, смешались с находившимися там людьми. Возникшая суматоха позволила революционерам скрыться.

Оглавление