ГЛАВА 3. КРЕЩЕНИЕ

И спросили его: что же ты крестишь, если ты не Христос, не Илия, не пророк?
(Евангелие от Иоанна (1. 25.) )

Идея коммунизма, «призрак» которою, по образному выражению Маркса, уже «бродил по Европе», увлекла Джугашвили. В момент вступления на путь профессиональной революционной деятельности он уже имел убежденную уверенность в осуществимости теоретических положений марксизма по достижению конечной цели — социалистического преобразования общества. В России начало распространения нового учения связано с именем Плеханова. Позже для Иосифа Джугашвили эталоном выверки марксистского метода станет позиция Ленина.

Но выход бывшего семинариста на путь к революции состоялся еще до того, как социал-демократическое движение приобрело реальные контуры. Лишь спустя два года, 21 декабря 1900 года в Лейпциге был набран первый номер «Искры». Ее девизом стали слова Пушкина, обращенные к декабристам: «Из искры возгорится пламя». Напечатанный на тонкой бумаге и подготовленный к отправке в подвалах газеты «Форвертс» в Берлине тираж был тайно переправлен в Россию. Сторонники марксистского учения определенно обозначили класс, опираясь на который они намеревались осуществить революционное изменение общественных отношений. По призыву «Искры» социал-демократические организации России решили провести в 1901 году открытое празднование 1 Мая.

Пламя, разжигаемое «Искрой», получило свою пищу и на взрывоопасном Кавказе. Для срыва этой акции Тифлисское губернское жандармское управление (ГЖУ) наметило аресты революционеров, состоявших в РСДРП. В рабочем «Обзоре» принадлежности «к наблюдаемому кружку» указывалось:

«Иосиф Джугашвили, наблюдатель в Физической обсерватории, где и квартирует. По агентурным сведениям, Джугашвили — социал-демократ и ведет сношения с рабочими. Наблюдение показало, что он держит себя весьма осторожно, на ходу постоянно оглядывается; из числа знакомых выяснены: Василий Цабадзе и Севириан Джугели; кроме того, нужно думать, что и Сильвестр Джибладзе заходил в обсерваторию именно к Джугашвили».

В ночь с 21 на 22 марта были арестованы одиннадцать членов организации. В эту же темную южную ночь жандармы нагрянули и в обсерваторию. Джугашвили избежал встречи с непрошеными гостями лишь случайно. Он обнаружил присутствие жандармов при возвращении в обсерваторию и, уже после их ухода, узнал, что в его отсутствие был проведен обыск. Альтернативы не было. Он решил перейти на нелегальное положение, однако скрыться ему не удалось.

Его схватили на улице, когда он отправился на поиск нового пристанища. Метеоролог-наблюдатель Домбровский видел из окна канцелярии, как два уездных стражника провели его от Муштаида в сторону Воронцовского моста.

В рапорте начальнику губернского жандармского управления полковнику Дебилю ротмистр Цысса докладывал: «В ночь с 21 марта на сие число были проведены обыски у Иосифа Джугашвили, Николая Домостроева, Георгия Авалиани, Петра Каланадзе, Филипа Цхомосидзе... Джугашвили дома не было, почему был подвергнут обыску первоначально проживающий с ним наблюдатель обсерватории Василий Бердзенов, а за прибытием Джугашвили установлено наблюдение, коим он был обнаружен по пути в Муштаид и подвергнут личному обыску».

Хотя обыск результатов не дал, у жандармов были основания подозревать Джугашвили «в политической неблагонадежности» и «пропаганде среди рабочих». В постановлении от 23 марта 1901 г. отдельного корпуса жандармов ротмистр Рунич писал, что, «по агентурным сведениям, изложенным в «Обзоре наблюдения за социал-демократическим кружком», служащий наблюдателем в физической обсерватории Иосиф Джугашвили ведет сношения с рабочими, принадлежит, весьма возможно, к социал-демократам, а равно, что беглым просмотром отобранной у него по обыску переписки обнаружена (книга) «Рабочее движение на Западе» С.Н. Прокоповича без цензурной даты, в каковой книге имеются выписки и ссылки на разные запрещенные издания и приведена программа проповеди социал-демократических идей».

Для бывшего семинариста, уже познавшего одиночество церковного карцера, официальный арест уже не являлся неординарным событием. На допросах он держался уверенно, полностью отрицая свою причастность к противоправительственной деятельности. Вскоре он был освобожден, но с этого момента его фамилия уже «навечно» попала в картотеку Департамента полиции.

Оказавшись вновь на свободе, Иосиф поселился в конспиративной квартире в доме 18 на Нарышкинской улице, в маленькой комнатке, где стояли тахта и этажерка для книг. Вечерами сюда к нему часто приходили товарищи, а днем он уходил на заводы для встречи с рабочими. Человек дела, он стремился к энергичным действиям. Он продолжал вести занятия в социалистических кружках, и они превращались в центры подготовки к первомайской демонстрации.

Уже на первых шагах революционной работы у Джугашвили проявилась тяга к публицистической практике. Впоследствии эта склонность будет реализована им как редакторская деятельность в органах партийной печати, в том числе в работе основной большевистской газеты «Правда». Но на первом этапе он употребил свои способности для подготовки прокламаций. Отпечатанные в нелегальной типографии листовки появились в городе накануне демонстрации. Они содержали требования политических свобод: свободы союзов и собраний, свободы слова и печати и обобщающие всё лозунги: «Долой рабство! Долой тиранию!»

Одна из типографий располагалась непосредственно в помещении, где он жил. Очевидец вспоминал: «Тесная комнатка, тускло освещенная керосиновой лампой. За маленьким круглым столиком сидит Сталин и пишет. Сбоку от него типографский станок, у которого возятся наборщики. Шрифт разложен в спичечных и папиросных коробках и на бумажках. Сталин часто передает наборщикам написанное».

Власти знали о готовящейся демонстрации, но отменить ее не могли, как не могли отменить весну. Шла весна первого года нового столетия. В парках и садах зелень деревьев соперничала с буйным нарядом цветов, но атмосфера города была наполнена не только цветочным благоуханием В ней расползались противоречивые слухи, и жители ощущали подспудное назревание необычных событий.

Они не заставили себя долго ждать. 15 апреля тишина Тифлиса была нарушена лязгом и шумом. Высовываясь с тревогой в окна, горожане увидели на улицах рослых драгун и чубатых казаков на пахнущих потом лошадях; длинными, раскачивающимися в такт солдатскому шагу колоннами маршировала пехота, грузные битюги тащили пушки, тяжело громыхавшие по булыжным мостовым. Полиция не давала зевакам насладиться картиной мощи царева войска. Даже маленькие, собравшиеся из трех человек группы энергично разгонялись, а на всех площадях располагались на бивуаках по две-три роты солдат. Казалось, что город превратился в военный лагерь.

Первоначально городской комитет РСДРП планировал начать демонстрацию рабочих от железнодорожных мастерских, проведя колонну к центру города, но появление солдат заставило изменить планы. Акцию протеста назначили на 22 апреля, со сбора рабочих у Солдатского базара. Предполагалось, что к рядам манифестантов присоединятся и обыватели, собиравшиеся в воскресный день у торговых прилавков. От базара колонна должна была пройти на Головинский проспект, а оттуда — на Эриванскую площадь.

Сначала все развивалось по плану. В разгар воскресного утра, стараясь не привлекать внимания, по одному и небольшими группами рабочие стали собираться на площади возле базара. Люди были празднично одеты, решительны и нетерпеливо возбуждены. К условному времени собралось более двух тысяч человек. Люди начали строиться в колонну; она росла, ширилась, и впереди ее, над головами собравшихся, поднялось кумачом и заколыхалось на легком ветру красное пролетарское знамя.

Назначенный час наступил, но, когда разрозненная толпа оформилась в солидарный строй, объединенный общим подъемом, появились городовые и солдаты. Они хлынули из прилегавших к площади улиц и подворотен, окружая собравшихся бело-фиолетовым барьером. Рокот большой человеческой массы перерос в сплошной слившийся крик; охваченные ужасом, напуганные горожане стали разбегаться, а рабочие пытались организовать сопротивление, разрозненно вступая в схватки с громившими их ряды защитниками режима. Силы оказались неравными. Через полчаса разгром демонстрации был завершен. Полиция и солдаты уводили избитых и растерзанных арестованных, их число множилось. Напуганные горожане забивались в квартиры, а схваченных людей вталкивали в переполнявшиеся камеры тифлисской тюрьмы.

Город захлестнула мощная волна обысков и арестов. Она захватила и убогие рабочие кварталы, и отдельные городские квартиры, в которых, по мнению властей, могли скрываться лица, подозреваемые в неблагонадежности. Власть, «вооруженная солдатскими штыками», показала свои зубы. Для защиты векового абсолютизма монархия не церемонилась в выборе средств и способов насилия.

Иосиф Джугашвили стал непосредственным участником потрясших Тифлисе событий. Конечно, он не имел иллюзий, что одна демонстрация может сокрушить самодержавный режим. Это была лишь первая проба сил, но он был убежден, что настойчивая демонстрация солидарности станет гарантией будущей победы.

Он писал в эти дни: «Уличная демонстрация интересна тем, что она быстро вовлекает в движение большую массу населения, сразу знакомит ее с нашими требованиями и создает благоприятную широкую почву, на которой мы можем сеять семена социалистических идей и политической свободы». Конечно, уличные шествия могли стать лишь прелюдией к грядущей революции, акциями, будившими самосознание масс; и самоотверженность их участников была неизбежной общественно необходимой жертвой, приносимой на ее алтарь.

Вступая в полемику с противниками массовых действий, в конце 1901 года он напишет в своей статье: «Пусть уличные демонстрации не дают нам прямых результатов, пусть сила демонстрантов сегодня еще очень слаба для того, чтобы силой вынудить власть немедленно же пойти на уступки народным требованиям, — жертвы, приносимые нами сегодня в уличных демонстрациях, сторицей будут возмещены нам».

Он сумел избежать ареста и выехал в Гори. В Тифлис Иосиф вернулся, когда схлынула первая волна обысков и карательных акций. Поздним вечером в конце мая в доме Чхеидзе на Андреевской улице собралась группа членов организации. Обсуждался вопрос о восстановлении нелегальной типографии. Организация конспиративной печати стала ближайшей задачей, за которую брался Джугашвили. Через С. Джибладзе Ладо Кецховели ведет с ним переговоры об организации еще одной подпольной типографии — в Баку. Ею станет знаменитая «Нина» — так называлась она в конспиративной переписке, — размножавшая «Искру», печатавшая работы Маркса и партийную литературу. В первых числах сентября «Нина» начала издавать на грузинском языке нелегальную газету «Брдзола» («Борьба»).

Передовая статья первого номера газеты принадлежала перу двадцатидвухлетнего Иосифа Джугашвили. Она стала первой известной политической публикацией Сталина. Излагая кредо нового партийного издания, автор убежденно подчеркивал, что «грузинское социал-демократическое движение не представляет собой обособленного, только лишь грузинского рабочего движения с собственной программой, оно идет рука об руку со всем российским рабочим движением и, стало быть, подчиняется Российской социал-демократической партии».

Уже только в этом утверждении было заложено существо будущих разногласий, разделивших Иосифа с грузинскими меньшевиками-националистами, возглавляемыми Ноем Жордания. Джугашвили была чужда практика, разъедающая рабочее движение националистической ржавчиной, как и пассивная тактика местных интеллигентов. Он трезво оценивал эволюцию нового пролетарского движения.

Этот еще молодой человек совершенно осмысленно вглядывался в будущее. В следующей статье «Российская социал-демократическая партия и ее ближайшие задачи», опубликованной в ноябрьских и декабрьских номерах (1901 года) «Брдзолы», он описывает эволюцию рабочего социал-демократического движения России, перешедшего от борьбы за удовлетворение отдельных требований и кружков по изучению марксизма к политической борьбе. Он подчеркивал наступление нового этапа, на котором от экономических стачек рабочие переходят к более высокой стадии борьбы — к уличным демонстрациям.

В это время его связи приобретают особо конспиративный характер. Он сближается со своим горийским земляком, готовившимся к поступлению в военное учебное заведение, Симоном Тер-Петросяном, ставшим позже знаменитым боевиком, вошедшим в историю революции под именем легендарного Камо. Он сходится с Михаилом Гурешидзе, которому будет поручено создание подпольной разведки партии, и с Александром Цулукидзе, при участии которого в организации была образована группа борьбы с провокаторами среди революционеров в Батуми.

Теперь он напрямую связан с той тайной системой организованного сопротивления, которая станет «подпольем в самом подполье». Из рядового агитатора нелегального кружка Иосиф превращался в активного организатора движения, приобретая авторитет, личные связи и влияние в революционных кругах.

Прочно усвоив правила конспиративной жизни, он осторожен и постоянно меняет места своего пребывания. Какое-то время он живет на квартире М. Бочаридзе, затем на Потийской улице у рабочего Мито Гурешидзе; в августе на 20 дней он остановился на Душетской улице в доме 10 у Шахназарова. «Много раз, когда тов. Джугашвили скрывался от полиции, — свидетельствовал владелец книжной лавки Челидзе, — он ночевал у меня в подвальном этаже по Семеновской улице, №23. Я был тогда холостяком, стелил ему на диване. Он приходил поздно, читал еще перед сном, уходил рано утром».

Да, ему удалось стать активным, деятельным членом движения, но в материальном отношении он стал еще беднее, чем раньше. Он ведет жизнь аскета. Денег не хватало, он был вынужден экономить каждую копейку, отказывая себе в самом необходимом. Его трапеза скромна, а одежда бедна. Он носит каждый день простую русскую блузу с характерным для всех социал-демократов красным галстуком Зимой надевает поверх старый коричневый плащ, а в качестве головного убора носит русский картуз.

Бывший соученик Джугашвили, не пылавший к нему симпатиями, несколько раз посещавший его в маленькой, убогой, скудно обставленной комнатке на Михайловской улице, вспоминал: «Хотя Коба покинул семинарию отнюдь не в качестве друга всех молодых семинарских марксистов, все они время от времени складывались, чтобы при случае помочь ему в нужде». Впрочем, уже то, что сами «семинарские марксисты» не бедствовали, говорит об особом аскетизме его существования.

Но его образ жизни имеет и другую особенность. В отличие от «легальных марксистов» он постоянно ходит по лезвию ножа и вынужден ежедневно хорониться от властей. Конечно, он осмотрительно осторожен, но даже частая смена места ночлега и изощренная конспирация не защищают его от выискивающих глаз филеров. Осенью он вновь попал в поле зрения жандармов; им стал известен адрес его проживания: Семеновская, 16.

В обзоре наблюдения за Тифлисской организацией РСДРП, составленном местным жандармским управлением, появилась запись: «Джугашвили... 4 ноября утром был на сходке в Дидубе». 9 ноября ротмистр Лавров с нескрываемым удовлетворением доносит своему начальнику: «Самый большой из рабочих кружков, именно железнодорожный, агентурою и наблюдением выяснен, и интеллигент, руководящий этим кружком, обнаружен, и квартира его установлена. Кружок имел три сходки его представителей: 21 минувшего октября в Нахаловке в Дешевой библиотеке, 28 того же октября в винном подвале «Мелани» на Вокзальной улице и 4 сего ноября в частной квартире на Дидубе».

Правда, на этот раз органы сыска не спешили с его задержанием. Для этого имелись резонные причины. Ротмистр начинал большую игру. Лавров не хотел довольствоваться малыми результатами. И на основании его информации полковник Дебиль сообщал в петербургский Департамент полиции:

«27 ноября 1901 г. в субботу в духане Мелани была сходка, на коей присутствовали рабочие: Моисей Шангелия, Петр Скоробогатько, Алексей Никаноров, Леонтий Золотарев, Никифор Семенов и Сергей Старостенко, руководил сходкой интеллигент Иосиф Джугашвили... Семенов, Никаноров и Старостенко попали на эту сходку случайно».

В этом же донесении помощник начальника жандармского управления информирует, что в воскресенье 4 ноября 1901 г. «в доме на Елизаветинской улице была под руководством того же интеллигента сходка, на которой присутствовали рабочие: Леонтий Золотарев, Петр Скоробогатько, Михаил Гурешидзе, зазванный Скоробогатько Сергей Старостенко».

Перечисленным жандармами «сходкам» предшествовали шаги, предпринятые социал-демократами, по созданию нового руководящего центра. Арестами прежних руководителей Тифлисская организация была обезглавлена, и на повестку дня встал вопрос об избрании нового комитета. Для выборов руководящих органов И ноября 1901 года состоялась общегородская конференция социал-демократов.

В ней приняли участие рабочие железнодорожных мастерских, часть из которых являлась слушателями самого первого кружка, созданного Васо Цабадзе среди грузин, а также члены группы русских рабочих, с которыми Иосиф Джугашвили начинал свою пропагандистскую деятельность. Все эти люди уже имели за плечами опыт первых забастовок, нелегальных маевок; они составляли часть актива, готовившего майскую демонстрацию.

Выборы были тайными. Членами нового комитета стали Иосиф Джугашвили, Севериан Джугели, Георгий Караджев, Васо Цабадзе и рабочие Калистрат Гогуа, Аркел Окуашвили, Георгий Чехидзе, Захар Чодришвили. Кандидатами избрали М. Бочаридзе, И. Вадачкория, М. Гурешидзе, П. Мачарадзе, Я. Мергелидзе и С.Н. Старостенко. Теперь ведущая роль Иосифа Джугашвили упрочивалась. Из активного члена организации он превращается в одного из ее лидеров.

Казалось бы, организаторы строго выдержали все правила конспирации. Круг собравшихся был проверенным, и фамилии участников конференции не назывались. Но, несмотря на повышенную секретность, уже через семь дней после собрания вездесущий жандармский ротмистр Лавров сообщил своему начальнику:

«11 сего ноября в воскресенье на Авлабаре в конспиративной квартире происходила большая сходка объединенных передовых рабочих железнодорожных мастерских, городских заводов и типографий численностью в 25 человек под руководством четырех интеллигентов (трех грузин и одного армянина). На сходке состоялись выборы центрального комитета в составе четырех членов и четырех к ним кандидатов <...> из числа участников известны: один интеллигент-грузин, наблюдался в предыдущих сходках (курсив мой. — К. Р.) и четверо рабочих; из остальных некоторые замечены и ныне выясняются. Из выбранных членов комитета двое известны по фамилиям, остальные указаны».

Докладывая полковнику Дебилю о результатах слежки, Лавров подчеркивает: «Ввиду того, что агентура и наблюдение <...> подходят к центру социал-демократического движения в городе, я полагал бы желательным в отношении наблюдаемых лиц более или менее продолжительное время не производить никаких следственных действий за исключением вызываемых по прежней их деятельности, вошедших уже в дознание, дабы не пресечь себе способов выяснения центра».

Осведомленность помощника начальника Тифлисского ГЖУ могла бы поразить, если бы он сам не указал на существование «агентуры» в рядах членов организации. Кто же был этим осведомителем? Кто навел службу политического сыска и на след «интеллигента-грузина»?

Жандармское управление считало, что держит шаги Джугашвили под контролем. Однако он уже обнаружил установленную за ним слежку и, стремясь избежать ареста, решает исчезнуть из поля зрения агентов, но его замысел удается лишь частично.

Позже в обобщающем обзоре наружного наблюдения будет отмечено: «Джугашвили жил совместно с неизвестным по фамилии товарищем 4 ноября утром был на сходке в Дидубе, 6 ноября заходил в лечебницу Гедеванова, что на Никольской улице (есть основания думать, что в названной лечебнице был у фельдшера Чачуа). 9 ноября Джугашвили вместе с упомянутыми товарищами ездил на Шемаханскую улицу в дом № 20. 18 ноября Джугашвили был на совещании комитета на Кубинской улице в д. № 9, а 22 того же ноября утром был на квартире Г. Караджава. С первых чисел декабря Джугашвили и его товарища в городе уже не видели».

Жандармские чиновники чуть лукавят, они потеряли Иосифа Джугашвили из визуального контроля филеров уже 22 ноября. Свидетельством этому служит то, что в донесении Департаменту полиции об очередном заседании комитета Тифлисской РСДРП, состоявшемся 25 ноября, сообщается о его отсутствии. «В заседании участвовало: три интеллигента, четвертый, Сосо, — по неизвестной причине не явился, (и) все четыре члена от рабочих, кассир и библиотекарь».

Правда, уточняя свою информацию, позднее служба политического сыска сообщила: «25 ноября 1901 г. в доме Аркела Окуашвили в квартире рабочего Николая Ерикова было вновь заседание комитета, причем из четырех выбранных интеллигентов не было Иосифа Джугашвили, который в промежуток между 11 и 25 ноября был комитетом командирован в город Батум <...> с целью пропаганды; из членов были: Захар Чодришвили и Аркел Окуашви-ли, кандидат Георгий Чехидзе, хозяин квартиры Николай Ериков и пришедший из любопытства (курсив мой. — К.Р) Сергей Старостенко».

Действительно, установив наличие регулярной слежки, Иосиф не имел желания давать повод для новой, вынужденной встречи с царскими церберами. Следуя примеру Ладо Кецховели и известив приватно о своем отъезде лишь Георгия Караджева, он неожиданно покидает Тифлис по-английски — не попрощавшись.

Его путь вел в Батум. Но отъезд из Тифлиса имел еще одну причину: даже будучи избранным в состав комитета, он расходился во взглядах на революционную работу с руководством тифлисской организации, находившейся в финансовой, авторитарной и традиционной зависимости от «грузинского национального собрания». В отличие от коллег по партии Джугашвили имел свою позицию в отношении методов, средств и тактики ведения борьбы с самодержавием. В столичной среде местных социал-демократов с утвердившимися симпатиями и антипатиями, основанными на корпоративной поддержке, он оказался «белой вороной».

Он осознал это и понимал, что в Тифлисе не было ни места, ни простора для претворения в жизнь его планов. Человек практического ума, он ищет возможность для самостоятельных действий; его ближайшая тактическая цель — не «играть в революцию», а активно и деятельно способствовать ее приближению. Этот конфликт между грузинскими националистами и единомышленниками Джугашвили, подспудно тлеющий, как угли под слоем пепла, не затухал и дальше.

Позже он трансформировался в антагонистическое идейное противостояние между большевиками и частью грузинских социал-демократов, ставших активными сторонниками меньшевизма. Меньшевизм Грузии сразу и откровенно обряжался в националистический мундир.

Впрочем, есть и еще одно свидетельство. «В первые годы рабоче-социал-демократического движения, — писал Г.А. Караджев, — и организационного строительства партии в Тифлисе существовал не один, а два комитета В состав первого входили как «инородцы» социал-демократы, так и грузины, следовательно, он был составлен интернационально. Второй же комитет состоял исключительно из грузин, т.е. по своему составу был национальным; причем в нем преобладающее влияние имели месамедасисты и «квалисты», они же диктовали свою волю остальным членам».

Поясним сказанное. Редакция газеты «Квали», которую составляли Жордания, Махарадзе, Хаситашвили, Чичинадзе и др., до арестов 1901 года играла роль руководящего центра Тифлисской организации РСДРП. Но одновременно члены редакции входили в состав существовавшего в Тифлисе «национального грузинского комитета», состоявшего из бывших участников группы «Месаме даси», от которого зависели не только идейно, но и материально.

«Когда в 1900 г. в Тифлисский социал-демократический комитет вошли новые элементы, — продолжает Караджев, — русские, армяне и руководящая роль перешла к большинству «инородцев» (из числа 6—7 членов двое были грузины), то «национальный» комитет неистовствовал, прибегал к саботажу, ко всякого рода придиркам, создавал всевозможные препятствия в функционировании социал-демократического комитета».

Такое положение, при котором пресловутое «грузинское национальное собрание» (грузинский национальный комитет), «о существовании которого «инородцы» узнали только позднее», диктовало местным социал-демократам политическую линию поведения, сохранялось вплоть до установления в Грузии Советской власти.

Именно этим грузинским национализмом объясняется в последующем та значительная фракционная роль, которую играли в Грузии меньшевики, имевшие преимущество в финансовой поддержке со стороны националистически настроенных кругов общества. Желание Иосифа Джугашвили создать в Тифлисе независимый комитет РСДРП рассматривалось националистами как покушение на их лидерство, ущемлявшее интересы и властные амбиции интеллигентов, привычно сбившихся в клановую кучку, сплоченную взаимной поддержкой и личными устремлениями.

Однако его бестрепетное «прощание» с Тифлисом заслуживает внимания и по другой причине. Этот отъезд подчеркивает, что Сталин никогда не имел того азарта игрока, с которым тщеславные натуры ввязываются в болезненно затягивавшую борьбу за власть ради самой власти. Впрочем, он осознавал и то, что, ввязавшись в местную интригу, дрязги, где в ход шло все: сложившиеся связи, приязни и неприязни, коварство и тайные нашептывания, у него практически не было никаких шансов стать в ней победителем.

Да и во имя чего?! Чтобы его фамилия стояла первой в партийном списке грузинской «столичной» оппозиции? Но разве ради такой скудной и мизерной цели он вступал в борьбу с самодержавием?

Нет, его воодушевляли другие мысли. И отправляясь в политическую «одиссею», для приложения своих сил он выбрал еще не засеянное мятежностью революции поле. То, на котором он мог найти действительное применение своим силам, без высокомерных и назойливых поучений партийных «аристократов».

Его путь вел в Батум. Сразу по приезде он отправился на завод, где работал Константин (Коция) Канделаки. Он остановился у него на квартире по Пушкинской улице, которую тот делил с Котэ Калантаровым. Уже на второй день после прибытия в город он познакомился с батумским интеллигентом Михако Каланадзе, а через него — с Евгенией Согоровой и другими преподавателями местной воскресной школы для рабочих.

Школа располагалась в доме Согоровых, где братья Даспарян снимали для этой цели комнату. Как и Дешевая библиотека в Тифлисе, «школа» была организована в середине 90-х годов для просвещения передовых рабочих, интересующихся социальными проблемами. Преподававшие здесь интеллигенты имели связи с радикально настроенными социалистами в Тифлисе.

Но, как и там, это была лишь просветительская работа Правда, летом 1901 года в Батум приезжал и Влас Мегладзе, пытавшийся сформировать нелегальную профессиональную организацию, но его экспромт не имел серьезного продолжения. Подъему революционных настроений способствовало появление в Батуме социал-демократов, высланных за участие в железнодорожной стачке рабочих. К. Калантаров и К. Канделаки были в их числе.

Работавший на заводе Ротшильда Константин Канделаки организовал рабочий кружок — «маленький союз», имевший свою кассу. Эта небольшая группа сыграла роль в составлении жалобы рабочих на администрацию, направленной на имя главноначальствующего на Кавказе. Об организации социал-демократического кружка, в который вошли «фельдшер городской больницы Чучуа, слркивший в городской управе гуриец, наборщик типографии Таварткеладзе — Силевестр Тодрия, литейщик Пасека, Константин Канделаки и человек пять его товарищей», вскоре стало известно властям.

Лежащий на берегу Черного моря и находящийся в непосредственной близости от турецкой границы Батум был стратегическим пунктом на юге России. А после строительства железной дороги, связавшей его с Баку, он стал перевалочной базой для транспортировки каспийской нефти в Европу, через Черное и Средиземное моря. Заводы Манташева, братьев Нобель и французских Ротшильдов обеспечивали этот вид экспорта, притянув к своим машинам и производствам крепнущий класс пролетариев. Слияние труда и капитала рождало неизбежные противоречия.

В Батуме Иосиф Джугашвили получил реальную возможность проявить на практике свои способности организатора На первых порах молодая революционно настроенная батумская интеллигенция, сделавшая дом Согоровых своеобразной резиденцией, встретила его доброжелательно и оказала ему поддержку. Но Иосиф

приехал в этот тихий приморский город не для игры в модную «революционность». Он всегда был человеком дела.

Сразу по прибытии он стал искать непосредственных контактов на пролетарских окраинах. Рабочие Батума жили в грязных заболоченных предместьях с разбросанными беспорядочно хижинами, к которым в эти дождливые декабрьские дни приходилось добираться, проваливаясь по колено в размякшую почву. В ближайшее воскресенье Джугашвили встретился с рабочими завода Ротшильда. Первое собрание состоялось на Барцхане в комнате Порфирия Куридзе.

На собравшихся рабочих приезжий произвел сильное впечатление. Этот среднего роста молодой человек с короткими усами и худощавым лицом, покрытым едва заметными оспинками, с непослушными пышными волосами, зачесанными назад, с живыми карими глазами, пристально всматривающимися в собеседника из-под крутых вздернутых бровей; не делающий резких движений и постоянно сдержанный, обладал завораживающей способностью привлечь к себе внимание и считаться с его позицией.

Изложенная Иосифом Джугашвили программа предусматривала активизацию действий. Он сразу сказал, что группа мала, и предложил каждому участнику встречи «привести еще хотя бы по одному» новому человеку. Уже на первой встрече было решено организовать забастовочный фонд для помощи особо нуждавшимся рабочим. «Кассиром» организации был избран будущий депутат российской Государственной думы К. Канделаки.

Приезжий говорил негромко, но сказанное им сразу становилось убедительным и почти не подлежащим возражению; это воодушевляло и располагало рабочих. Его сдержанные манеры свидетельствовали о твердой уверенности в обдуманности предложений и мнения. Политическая линия тифлисского «эмиссара» была предельно ясна — Батум необходимо приобщить к революции. Иными словами, это означало создание активно действующей организации, способной поднять рабочих на открытые выступления. Для Иосифа Джугашвили революционная борьба была прежде всего действием, и претворить законы революции в действие могла только боевая организация. На осуществление такой тактики лидеры местной интеллигенции Рамишвили и Чехидзе были не способны, и появление в Батуме Джугашвили резко изменило городскую атмосферу.

Иосиф Джугашвили быстро расширял круг единомышленников. Уже вскоре он знакомится и с рабочими завода Манташева. Этому контакту содействовал Доментий Вадачкория, в комнате которого состоялось «первое рабочее собрание». Однако приезжий проявил предусмотрительную осторожность. Попросив пригласить на встречу семерых рабочих, за день до назначенного собрания он произвел своеобразные смотрины. Стоя у окна, Джугашвили наблюдал, как хозяин прогуливался по переулку с каждым из предполагаемых участников совещания. Одного из них он попросил не приглашать.

Он умел разбираться в людях. Исаак Дойчер в своей работе о Сталине отмечает: «Он обладал исключительным, почти интуитивным проникновением в психологию... человека». Правда, Дойчер называет этих людей «отсталыми». Но Дойчер откровенно крапит карты, поэтому можно позволить легкую иронию, что, видимо, «отвергнутый» рабочий показался ему слишком «отсталым».

Но Сталин действительно всегда был великолепным психологом. Впоследствии он без труда сумел вникнуть в психологию Рузвельта, Черчилля и Трумэна, ведя с ними успешные переговоры. И когда двое последних пытались «напугать» его сообщением об испытании атомной бомбы, по сдержанности его реакции они опрометчиво решили, что тот «даже не понял», о чем идет речь. А он в тот же день дал поручение — ускорить работу по атомной программе в СССР.

Осторожность, строгие меры конспирации уже стали составной частью поведения Иосифа Джугашвили, не однажды помогая ему выходить из сложных и опасных ситуаций. Они — следствие образа его жизни, ставшие необходимой нормой. Впрочем, могло ли быть иначе? Любое неосмотрительное знакомство, каждый необдуманный шаг могли ввергнуть его на годы в бездействие, в продолжительное заточение в царских казематах.

Работу в Батуме ему пришлось начать с нуля, с обычных шагов по кропотливой вербовке новых активных членов организации. В назначенный час, когда приглашенные рабочие уже собрались в комнате Вадачкория, вместе с Канделаки появился неизвестный — «это был молодой человек, одетый в черную рубаху, в летнем длинном пальто, в мягкой черной шляпе...».

Фамилии незнакомца никто не знал. Разговор он начал словами: «Товарищи, я прислан к вам тифлисскими рабочими...» Да, ему приходилось начинать с самого насущного и простого: убедить рабочих в необходимости перемен, и он рассказывал о борьбе в другихгородах Кавказа, поясняя, что пришла пора сменить кружковую пропаганду книгами на агитацию действиями.

Вскоре круг его единомышленников определился. Наиболее близкие отношения у Иосифа Джугашвили в Батуме сложились с Капитоном Голадзе, Дмитрием Джибути и Никитой Чичуа. Он часто бывал в доме Ломджария. Однако ему требовались деньги и для личных нужд, и перед новым годом через рабочего Мкуриани он устроился на склад досок завода Ротшильда; его оклад составлял 1 руб. 20 коп. в день.

Безусловно, те небольшие группы, которые ему удалось создать на первых порах, не могли стать мощным импульсом для возникновения волнений в городе с его появлением. Но они стали катализатором роста самосознания и связующей основой для сплочения рабочих, способствуя их солидаризации в борьбе против произвола «хозяев», трансформируя стихийные протесты в организованное противостояние. Под его воздействием рабочие Батума почувствовали себя реальной силой.

О его влиянии на развитие Батумской организации РСДРП свидетельствует доклад начальника Кутаисского ГЖУ, который, даже спустя четыре года, в 1906 году «обличающе» писал, что Иосиф Джугашвили сумел завершить формирование социал-демократической организации, «будучи поддержан прежними членами этой партии, не проявившими открытой деятельности после вышеуказанного ареста в 1898 г.»

Но это будет позже, а первоначально для дальнейших действий молодого революционера в Батуме большое значение имело знакомство с семьей Ломджария, состоявшей из братьев Порфирия и Сильвестра и их сестры Веры. Они были детьми крестьянина, еще в 1841 году участвовавшего в народном восстании в Гурии. Сильвестр уже арестовывался за причастность к бунту, и, перебравшись после освобождения в Батум, он устроился на завод Ротшильда рабочим, а позже стал приказчиком.

Все определилось уже с первого посещения дома Ломджария. Иосиф и дети гурийского крестьянина сразу нашли общий язык. Вечером 31 декабря 1901 года на квартире Ломджария, расположенной на глухой окраине города, собралось свыше двадцати пяти человек. Эта своеобразная «тайная вечеря» революционно настроенной городской молодежи проводилась под видом встречи Нового года, традиционно празднуемого в Гурии как «каланда».

Тамадой национального застолья был Миха Табуния, но воодушевленно говорили многие; речи и призывы собравшихся были дерзки и опасны. Неровный свет керосиновых ламп отбрасывал колеблющиеся тени на стены комнаты; все были возбуждены и веселы. Они еще не подозревали о надвигавшихся событиях, которые всколыхнут не только их тихий южный город, но и отзовутся на всем Кавказе как смелый пример борьбы рабочих за свои права.

Иосиф Джугашвили выступил несколько раз. Он говорил об организации подпольной работы, стачек и демонстраций, о методах борьбы... Когда в комнату стал проникать утренний свет, он позволил себе лирический экспромт: «Вот уже и рассвет... Скоро встанет солнце... Так же светло нам будет, товарищи, в будущем, когда мы добьемся победы. Солнце будет светить для нас!»

Конечно, ни он сам, ни присутствовавшая молодежь даже не могли представить, как далека была эта победа, сколько крови и жертв потребует она на свой алтарь и как пренебрежительно неосторожно распорядятся ее плодами потомки, почти в одночасье утратившие в конце столетия социальные ценности революции, как легкомысленные наследники, бездумно промотавшие богатство отцов.

1902 год вошел в летопись революционной России Батумским волнением. И, как часто бывает, последовавшим событиям предшествовал в общем-то незначительный случай. Вскоре после Нового года, 3 января, видимо, по пьяной небрежности загорелся склад досок завода Ротшильда Рабочие дружно приняли участие в тушении пожара, но за спасение хозяйского добра «начальство» наградило премией только бригадиров и мастеров. Очевидная несправедливость вызвала ропот возмущения. Мастера одергивали «смутьянов», но это лишь накаляло обстановку, обостряемую агитацией пропагандистов.

Требования рабочих были изложены И. Джугашвили. Они включали не только «оплату за участие в тушении пожара», но и отмену работы в воскресные дни, кстати, запрещенной законом. Депутация представителей рабочих, в состав которой вошел и Джугашвили, посетила недавно назначенного нового директора, французского гражданина Франца Гьюна. Возможно, национальный либерализм директора обусловил то, что протест сразу получил удовлетворение. Гьюн распорядился выдать по два рубля участникам тушения пожара и признал законным требование о праве рабочих на выходной день.

Конечно, это был незначительный эпизод в батумском периоде жизни Джугашвили, но он принес ему определенное признание и в какой-то мере способствовал осуществлению его дальнейших планов. Маленькая победа подняла боевой дух пролетариев. Но «просвещение» рабочих делом требовало укрепления уроков словом.

Уже в середине января 1902 года Иосиф обратился к тифлисским товарищам с просьбой о предоставлении ему нелегальной литературы. «Было решено послать Сосо одну из четырех брошюр каждого образца», и когда 23 января в кассу комитета поступило 14 рублей 5 копеек, затребованную литературу передали Джугашвили. Эта, казалось бы, незначительная деталь — расписка об уплате денег за пропагандистскую литературу — позже сыграет серьезную роль в его судьбе как свидетельство, уличающее его в противоправительственной деятельности.

Еще до получения нелегальной литературы он пригласил в Батум наборщика Георгия Годзиева, предложив ему быть переводчиком в организации, создаваемой на заводе, где работало много армян. Возбуждение справедливого недовольства народа не замедлило проявить себя. Уже 11 января батумский полицмейстер с тревогой сообщил губернатору о «до сих пор небывалом беспокойственном поведении рабочих завода Манташева».

Иосиф Джугашвили действовал и словом и делом. Он знал, что волнует массы, и у него не было проблем, чтобы найти убедительные слова. И живительная правда слова проливалась на благодатную почву, в которой уже вызревали «гроздья гнева». 31 января рабочие предприятия прекратили работу. Они выставили требования о введении воскресного отдыха, запрещении ночных работ и «вежливом обращении со стороны администрации». Последнее требование было для властей совершенно новым явлением.

Как любой человек, Иосиф имел свои «слабости», и его очевидным пристрастием стала организация публицистической партийной пропаганды. Впрочем, его вера в значимость печатного слова проистекала не только из собственных привязанностей и интересов. Иного способа воспитания массового политического самосознания и классового мировоззрения — кроме как «глаголом жечь сердца людей» — в начале того века просто не существовало.

Решая вопрос об организации в Батуме подпольной типографии, он выехал на два дня в Тифлис, где через комитет познакомился с сыном редактора армянского журнала «Нор дар» Суреном Спандаряном, который помог обеспечить революционеров шрифтом и типографскими принадлежностями. Это знакомство перерастет в крепкую дружбу и прервется лишь со смертью Сурена, вызванной обострением болезни при отбывании ссылки в Туруханском крае.

Забастовка рабочих на заводе Манташева продолжалась. 10 февраля, «не добившись ничего репрессиями, — вспоминал Д. Вадачкория, — администрация изъявила желание вступить с нами в переговоры». В их ходе были выдвинуты дополнительные требования: оплатить забастовочные дни, увеличить на 30 процентов заработную плату, вернуть штрафные деньги. Как и на заводе Ротшильда, новый директор согласился на выполнение условий бастующих.

Это была еще одна победа рабочих Батума. На следующий день помощник Кутаисского ГЖУ по Батумскому округу спешно доложил: «18 сего февраля рабочие завода Манташева в полном составе во всех отделениях завода с 6 ч. утра стали на работу, и забастовка с этого числа считается оконченной», «на других заводах тоже все спокойно».

Появление социал-демократической партии, заявившей о солидаризации сил пролетариата, ускоряло ветры классовых страстей. Они будоражили атмосферу России. На февраль социал-демократы наметили проведение массовых выступлений против самодержавия. Но пока Иосиф Джугашвили успешно руководил в Батуме забастовкой, в Тифлисе произошли события иного рода. Стремясь не допустить в городе возникновения волнений, тифлисская жандармерия нанесла опережающий удар по местному комитету РСДРП.

Казалось бы, собравшись 15 февраля на совещание в доме Захара Чодришвили накануне намечаемой акции протеста, Тифлисский комитет принял все необходимые меры предосторожности. Как указывалось в жандармском отчете, «ввиду густой цепи наблюдавших рабочих, занявших все улицы, ведущие в ту часть Нахаловки, где происходило совещание», провести унтер-офицеров было невозможно.

Однако операция по захвату комитетчиков прошла успешно. В докладе ГЖУ сообщалось: «По уходе с него (заседания) двух лиц, не подлежащих задержанию и обнаружению, каковой уход последовал уже после выхода двух членов-интеллигентов, ротмистр В.Н. Лавров, окружив дом филерами... вошел в комнату совещания, где оказались следующие лица: упомянутый выше Калистрат Гогуа и три постоянных члена комитета: рабочие Георгий Чехидзе, Захар Чодришвили, Аркел Окуашвили».

Разгром организации был впечатляющим. В руках властей оказались все части «нового типографского станка», отчеты партийной кассы за декабрь 1901 г. с печатью «ЦК РСДРП», нелегальная литература и записная книжка с балансом «расхода» ее экземпляров.

В ночь на 16 февраля жандармы арестовали еще 13 человек, а на следующий день прошли новые аресты. Разгром Тифлисской организации привел к большим конфликтам в самой революционной среде, вызвав недоверие, подозрения и взаимные обвинения, но он стал и уроком. Несомненно, что активная антимонархическая деятельность требовала особых мер предосторожности, и это обусловило, для выявления провокаторов, необходимость организации партийной «контрразведки».

Общественные законы аналогичны физическим — всякое действие вызывает противодействие. И 18 декабря 1902 года ротмистр Лавров будет жаловаться в Департамент полиции, что в числе трудностей, возникших в работе слркбы сыска, — «существование среди наблюдаемых своего розыска и наблюдения. Самым вредным агентом такого наблюдения ранее был замечен привлеченный в начале нынешнего года к дознанию Михаил Гурешидзе».

С целью выявления филеров и секретных агентов, объектом наблюдения партийной разведки станет и само здание Тифлисского отделения розыска. В этом же сообщении Лавров пишет: «Затем появился без определенных занятий почти неграмотный дворянин Дмитрий Пурцеладзе, в настоящее время в Тифлисе также существует какая-то невыясненная личность, ежедневно прогуливающаяся с очевидной целью наблюдения на углу Михайловской и Кироч-киной улиц. В Баку роль наблюдательного агента несет рабочий Роджен Гогичилидзе».

Ротмистр не подозревал, что массовые аресты вызвали в недрах организации даже появление плана расправы над ним самим. Правда, до этого дело не дошло. Вскоре подпольщики установили личность внедренного в их ряды провокатора. Агентом охранки в Тифлисе оказался рабочий, кандидат в члены комитета РСДРП Сергей Старостенко.

Напомним, что, упоминая своего агента в отчетах и указывая на причины его присутствия на тайных встречах, руководители ГЖУ вносили в рапорты откровенно смягчающие «оговорки» и замечания. «Попавший случайно на сходку» в духан Мелани; «зазванный Скоробогатько» в дом на Елизаветинской улице; «пришедший из любопытства Сергей Старостенко». Даже в официальных отчетах жандармские чиновники, очевидно, защищали репутацию благонадежности своего агента. «Любопытство» Старостенко дорого обойдется подпольщикам; и позже, стремясь осуществить возмездие в отношении провокатора, Георгий Лелашвили попытается «зарубить его топором». Однако это будет запоздалая мера.

Арест в середине февраля членов Тифлисского комитета РСДРП обескровил организацию. Угроза ареста нависла и над Иосифом Джугашвили. Квартира, в которой он проживал в Батуме вместе с Канделаки в период забастовки на заводе Манташева, стала своеобразным штабом. Сюда стекалась вся информация, здесь обсуждалась тактика действий и принимались решения. Канделаки вспоминал, что сразу после окончания стачки «Сосо перебрался в дом армянина на нынешней улице Цхакая, № 100, а я перешел в городок в дом С. Ломджария».

Однако и дом Сильвестра Ломджария вскоре привлек внимание полиции. Проявляя навязчивую «опеку», пристав Чхикваидзе начал частые посещения подозрительного дома, и один из его визитов совпал с проведением собрания, в котором участвовал Иосиф Джугашвили. Только сообразительность хозяина дома, отвлекшего внимание полицейских, спасла участников встречи от ареста и позволила разойтись незаметно.

О разгроме Тифлисской организации Иосиф Джугашвили узнал уже после завершения забастовки. В конце февраля он выехал на несколько дней в Тифлис «за типографским станком и шрифтом». Его отъезд совпал с конфликтом на заводе Ротшильда, который, как снежный ком, повлек за собой цепь новых событий, потрясших не только тихий город.

Уже с момента зарождения капитализма его хронической болезнью являлось неуемное стремление к получению сверхприбылей. Но поскольку удержание высоких цен вызывает спад потребления, то это неизбежно влечет за собой сокращение производства и, как следствие, бесчеловечный бич рыночной цивилизации — безработицу. Так было сто лет назад, так есть и будет до конца существования этого общественно-экономического уклада.

Экономический кризис, охвативший Россию с начала 1900 года, тяжело отозвался в нефтяной промышленности. Он вызвал ликвидацию 45 % скважин. Резкое снижение добычи нефти бумерангом ударило и по положению рабочих в Батуме.

«Вечером 26 февраля, — сообщал 16 марта 1902 г. в Департамент полиции главноначальствующий гражданской частью на Кавказе князь Григорий Голицын, — управляющий заводом Ротшильда в Батуме вывесил объявление о том, что через 14 дней, т.е. 12 марта, будут подлежать увольнению за сокращением работ 389 рабочих (из общего числа 900). На другой день 27 февраля все рабочие завода, узнав о таком распоряжении, прекратили работы и разошлись».

Распоряжение хозяев предприятия вызвало ответную реакцию рабочих и партийного актива. «27 февраля, — вспоминал П. Куридзе, — мы решили объявить забастовку во всех цехах. К тов. Сосо мы немедленно послали человека, но он оказался в отъезде в Тифлисе... На следующий день приехал тов. Сосо, тотчас же созвал нас на совещание в доме Ломджария» и «составил план требований».

Забастовка, направленная на недопущение массового увольнения, стала организованной, но невольно для властей она приобрела почти международную окраску. Остановившееся предприятие принадлежало иностранным концессионерам, поэтому стачка и протест рабочих привлекли непосредственное внимание высших лиц, управлявших регионом. Власти поспешили «принять меры», но они не дали желаемых результатов.

Князь Голицын сообщал в Петербург: «Попытки со стороны фабричного инспектора и местной администрации собрать рабочих для выслушивания их заявления на 28 февраля, 1 и 2 марта были безуспешными. Утром 2 марта в Батум прибыл кутаисский военный губернатор, которому удалось собрать 3 марта около 400 рабочих».

Но прибывший на место событий военный губернатор генерал-майор Смагин не намеревался расшаркиваться перед «чернью»; его приказы по усмирению «бунтовщиков» были категорично крутыми и не оставляли места для либерализма. Информируя Департамент полиции, он сообщил:

«2 марта я приехал вместе с начальником жандармского управления и ознакомился с положением дела. Вновь предложил собраться рабочим, на 3-е марта удалось собрать около 400 (человек), выслушав заявления, нашел их незаконными, почему предложил на сегодня встать на работу, что ими не исполнено. За отсутствием значительного числа рабочих, 900 человек, сделано распоряжение (по) выяснению и аресту вначале наиболее виновных, <...> затем будут проведены аресты остальных для высылки на родину с воспрепятствованием возвращения в Батум».

Меры были драконовскими. Считая свою миссию завершенной, вечером 7 марта генерал-майор отбыл в Тифлис, а в ночь с 7 на 8-е в соответствии с распоряжением Смагина полиция схватила 30 наиболее активных участников забастовки. Узнав об арестах, в полдень 8 марта более 350 рабочих явились к управлению с требованием или выпустить арестованных, или взять под стражу всех. Но получивший соответствующие инструкции помощник военного губернатора полковник Михаил Дрягин тоже не стал «церемониться» с пролетариями — «при помощи роты солдат местного гарнизона к 7 часам вечера он поместил всю толпу в пересыльном пункте».

Власть деспотично демонстрировала силу, и ситуация обострялась с каждым часом. Ночью состоялось совещание комитета. Организаторы забастовки приняли единодушное решение: товарищей на произвол властей не бросать, требовать освобождения арестованных. Однако власти были настороже, и собравшуюся утром 9 марта у пересыльной тюрьмы толпу, в которой были жены и дети арестованных, — на этот раз встретили солдаты. Атмосфера в городе накалялась. К полудню у здания пересыльных казарм под красными флагами невооруженных рабочих собралось уже около трех тысяч. Возмущенные бесцеремонным насилием властей, собравшиеся решили освободить товарищей силой. Демонстранты не верили, что солдаты будут стрелять, но когда, взломав двери, арестованные вырвались на волю, царский полковник дал команду открыть огонь.

Расколов воздух, многоголосый шум толпы заглушил дружный винтовочный залп ощетинившейся штыками цепи солдат в белых гимнастерках. Толпа безоружных людей замерла, а затем отхлынула и, извергая крики проклятий, стала отступать. Солдаты стреляли боевыми патронами. Стреляли в упор. На опустевшей площади, в расплывающихся кровавых лужах осталось четырнадцать убитых — жертвы самодержавного правосудия. Еще 54 человека было ранено. Одетый в рабочую блузу, Иосиф Джугашвили находился в рядах манифестантов. С началом кровавой расправы он вывел из толпы и доставил на квартиру раненого Георгия Каланадзе.

В России снова пролилась кровь. В начале века это было второе кровопролитие такого масштаба. За год до батумских событий царские солдаты расстреляли рабочих Обуховского завода в Питере. При возникновении беспорядков царский режим не обременял себя милосердием, и расстрел батумских рабочих болью отозвался в сердцах пролетарской России бессильным горьким стоном.

Потрясенный случившимся, город замер. Все стало иным. Но репрессии лишь множили поднимавшиеся в народных массах гнев и возмущение; расстрел демонстрантов не остановил забастовки. Сразу после «цивилизованного» убийства рабочих Миха Ормоцад-зе перенес в дом Мате Русадзе, где в квартире Ивана Шапатава жил Иосиф Джугашвили, части типографского оборудования. В ночь с 9-го на 10-е была набрана и отпечатана первая листовка, посвященная кровавым событиям; уже утром она появилась в городе. 12 марта, в день похорон жертв кровавой расправы, отпечатали еще одну прокламацию. Правда, когда рабочий Георгий Мадебладзе заметил слежку за домом, деятельность типографии пришлось приостановить.

Опасения подпольщиков не были преувеличенными. Через некоторое время пристав Чхикваидзе с двумя городовыми явился ночью в квартиру Шапатава. Только мгновенная решительность Деспины Шапатава спасла Иосифа Джугашвили от ареста, а типографию от захвата. Жена хозяина квартиры проявила почти эпическое мужество: преградив приставу дорогу, она встала в дверях с «дубиной в руках».

Пристально глядя в глаза служителя закона, тихо, но решительно она заявила: «Дети спят, твое появление и шум могут их разбудить и испугать». Ошеломленный нескрываемым гневом женщины, но еще более демонстрируемым ею убедительным «доводом», Чхикваидзе принужденно захихикал и ушел. В ту же ночь Ясон Джарнава перевез на фаэтоне печатный станок с принадлежностями к Сильвестру Ломджария, а позже их укрыли в часовне на кладбище Соук-Су.

Спрятав типографское оборудование, Иосиф Джугашвили и Константин Канделаки 24 марта уехали в Тифлис. Они вернулись на следующий день с Георгием Годзиевым, который привез армянский шрифт. 28 марта полиция обнаружила в городе новые листовки, но опасность провала усиливалась, и типографию было решено перепрятать. Ее перевезли в селение Махмудия, расположенное в семи верстах от Батума, в дом крестьянина-абхазца — названого отца Сильвестра Ломджария. 29 марта И. Джугашвили вместе с К. Канделаки были уже в Кобулети, где провели собрание, на котором присутствовало около 20 человек. Было принято решение об организации социал-демократического кружка.

События в тихом Батуме получили широкий отклик в стране; о расправе над рабочими писала «Искра». Деятельность Джугашвили в Батуме оказалась эффективной, но непродолжительной. Хотя за пять месяцев своего пребывания в городе он сумел оказаться не только в эпицентре всех акций протеста, но и направить их в русло ярко выраженного классового противостояния рабочих с самодержавием, он обрел много противников в среде социал-демократической интеллигенции.

Их раздражала его решительность и организаторская воля, но еще более их напугала активизация открытых массовых выступлений рабочих. Это угрожало их личному положению. Из уважаемых в городской среде болтающих «революционеров» они невольно превращались в соучастников открытого бунта, что могло отозваться для местных лидеров не только арестами, но и тюрьмой.

На свое размежевание с Джугашвили его противники из местных «тихих» социал-демократов сами указывали жандармам. Начальник Тифлисского розыскного отделения ротмистр Лавров в докладе Департаменту полиции 29 января 1903 года, назвав ряд лиц, причастных к социал-демократическому движению, «от которых получил информацию», подчеркивал.

«Через перечисленных лиц между прочим выяснилось, что в Батуме во главе организации находится состоящий под особым надзором полиции Иосиф Джугашвили, деспотизм Джугашвили многих наконец возмутил, и в организации произошел раскол, ввиду чего в текущем месяце в г. Батум ездил состоящий под особым надзором Джибладзе, коему удалось примирить враждующих и уладить все недоразумения».

Через некоторое время В. Лавров дополнил характеристику обстоятельств этих разногласий: «Имею честь донести Вашему превосходительству, что во главе Батумского комитета социал-демократической партии состоят: находящийся под особым надзором полиции врач Александр Шатилов, находящийся под особым надзором полиции Иосиф Джугашвили, известный под кличкой (полицейской. — К. Р.) Чопур (Рябой), и некий грузин из окрестностей Казбека по кличке Мохеве. Раскол, начавшийся было в означенном комитете, о чем упоминалось в моем донесении от 29 минувшего января за № 60, произошел вследствие пререкания между так называемыми старыми социалистами, представителем коих является в Батуме Александр Шатилов (в Тифлисе его поддерживали Семен и Прокопий Джугели), и «новыми», упомянутыми выше Иосифом Джугашвили и Мохеве».

Ирония этого доноса об идеологической борьбе в социал-демократической среде состоит в том, что возмутитель спокойствия к этому времени находился не «под надзором полиции». В отличие от остававшихся на свободе своих оппонентов он пребывал в царских застенках. Противники Джугашвили уже «сдали» его в руки властей.

Начавшиеся разногласия не были особенностью только батумских социалистов. Впоследствии они трансформируются в идейный раскол, который войдет в историю как борьба между пролетарской, большевистской, и социал-демократической, меньшевистской, тактикой либеральной интеллигенции. Джугашвили не скрывал своего враждебного отношения к зарождавшемуся меньшевизму.

Обучая рабочих марксизму, он исходил из глубокого понимания сути и целей нового пролетарского учения. Смысл которого заключался не только в осознании рабочими своего положения, а в объединении их усилий для классовой борьбы. В повышении ее активности и наступательности, хотя, конечно, это неизбежно было сопряжено с неминуемыми жертвами.

Батумские события стали причиной резкого и стремительного поворота судьбы Иосифа Джугашвили. Круг поисков властями организаторов волнений рабочих продолжал сужаться. В документе жандармского управления отмечено, что Джугашвили «является главным руководителем беспорядков, произведенных батумскими рабочими... Руководя делом, Джугашвили держал себя в стороне, и поэтому не все рабочие знали о нем, с рабочими постоянно соприкасался Канделаки, известный в рабочей среде за «помощника учителя».

Над организаторами выступления батумских пролетариев уже почти обжигающе веяли «вихри враждебные».

Поздним вечером 5 апреля 1902 года, около 22 часов, на квартире Д. Дарахвелидзе в Лиман-Мелье завершилось собрание батумских рабочих. Участники встречи разошлись, теряясь в темноте наступавшей ночи. В комнате остались лишь хозяин квартиры, его жильцы Джугашвили и Канделаки и пришедший к ним гимназист Вано Рамишвили. Жандармы нагрянули неожиданно. Тяжело стуча сапогами и задевая дверной косяк ножнами сабель, они ввалились в комнату, еще не проветрившуюся после ухода большого числа пребывавших здесь людей. Обилие окурков в стоящей на столе пепельнице свидетельствовало о том, что каратели опоздали.

Неудача в захвате всех участников нелегального собрания была настолько очевидной, что блюстители порядка не стали утруждать себя тщательным обыском. «При аресте товарища Сталина, — вспоминал Илья Михайлович Дарахвелидзе, — полиция не заметила чемодана с его рукописями, листовками и книгами, которые остались в квартире». Правда, добычей жандармов стал чемодан, оставленный в квартире наборщиком Георгием Годзиевым, но в нем ничего предосудительного не оказалось.

Задержанных доставили в полицейский участок. На следующий день И. Дарахвелидзе и В. Рамишвили отпустили, а Джугашвили и Канделаки были допрошены помощником начальника Кутаисского жандармского управления по Батумской области ротмистром Георгием Джакели.

Арестованные полностью отклонили обвинения в участии в забастовке на заводе Ротшильда и причастности к событиям 9 марта. Отвечая на вопросы ротмистра, Иосиф Джугашвили показал, что вместе с Геуром Акоповым сразу после празднования столетия присоединения Грузии к России (т. е. после 20 сентября 1901 г.) он уехал из Тифлиса в Баку, а оттуда — в Гори, где находился до середины марта 1902 года.

Но следователь и не ожидал признания. В сущности, оно его мало интересовало; он мог не спешить с выводами. Тяжеловесная машина политического сыска по расследованию обстоятельств забастовки на заводе Ротшильда была уже запущена, и ротмистр сразу включил подозреваемых в «переписку», в списке которой уже числилось восемь человек.

Исполняя служебный ритуал, 8 апреля Г. Джакели направил в Тифлисское ГЖУ письмо. В нем он известил об аресте И. Джугашвили и просил сообщить, «не был ли замечен названный Джугашвили в чем-либо предосудительном в политическом отношении». Одновременно предлагалось «допросить как его мать Екатерину Глаховну, так его дядю Георгия Глаховича Геладзе».

Конечно, Иосиф не рассчитывал на легковерие следователя, но, убедившись в отсутствии у властей серьезных улик, он не мог не попытаться организовать себе алиби. Медлить было нельзя, и он предпринял попытку через Иллариона Дарахвелидзе — хозяина квартиры, на которой был арестован, обеспечить благоприятные для него свидетельские показания.

Для этого следовало повернуть дело так, чтобы Дарахвелидзе известил его мать и школьного товарища о том, чтобы в случае допроса полицией они показали, будто бы с лета по середину марта он находился в Гори. Это могло бы подтвердить его версию о непричастности к волнениям в Батуме. Однако на этот раз удача переметнулась на сторону его противников. Передать нужную информацию ему не удалось.

Более того, о его намерении сразу же стало известно тюремщикам. Все развивалось в точном соответствии с правилами построения романтического сюжета, когда обстоятельства приобретают интригующий оборот, в котором положение главного героя усугубляет неблагоприятный случай.

Правда, оплошность была допущена не им самим, но это не меняло дела. И начальник Кутаисского ГЖУ поспешил донести в Департамент полиции, что «8 сего апреля арестантом Батумской тюрьмы Замбахидзе были выброшены в тюремный двор к посетителям две записки на грузинском языке, адресованные на имя Иллариона».

Первая из них следующего содержания: «Адрес в городе Гори, Окопская церковь, около церкви приходская школа, и увидите учителя той школы Сосо Иремашвили, этому человеку скажите, что Сосо Джугашвили арестован и просит сейчас же известить его мать для того, чтобы, когда жандармы спросят: «Когда твой сын выехал из Гори?», сказала: «Целое лето и зиму до 15 марта был здесь, в Гори». То же покажут сам Сосо Иремашвили и мой дядя с женою».

Вторая записка гласила: «Илларион, если посланный в Тифлис человек возвратился, то скажи, чтобы привез Георгия Елисабедова и вместе с ним повел (направил) бы дело». Записки эти при сличении почерков с почерком Джугашвили писаны им, Джугашвили».

Удачливый ротмистр Джакели уже предвосхищал начальствующее одобрение. На следующий день он информировал Тифлисское жандармское управление о том, что ему удалось установить руководящую роль Джугашвили в батумских событиях. Однако коллеги не спешили с ответом. В это время в Тифлисском ГЖУ настойчиво «раскручивали» дело «О социал-демократическом кружке интеллигентов», которым занимался ротмистр В. Рунич. В составленном им списке отмечается: «Джугашвили Иосиф — подлежит привлечению обвиняемым (по) подозрению по ст. 318 и по всей, вероятно, 252. Находится в сношениях с большинством обвиняемых по дознанию... Установление деятельности не закончено».

Между тем 4 мая истек месячный срок содержания арестованных под стражей, и Кутаисское ГЖУ обратилось в Департамент полиции с просьбой о продлении их «ареста до окончания переписки». На основании ответа из Петербурга жандармское управление возбудило дознание по обвинению И. Джугашвили и К. Канделаки «в преступлении, предусмотренном 2 ч. 251 ст. Уложения о наказаниях», включавшем «призыв к возбуждению и неповиновению против верховной власти».

С начала следствия Иосиф Джугашвили находился в одиночной камере. Грубый деревянный топчан перед зарешеченным окном. Толстая тяжелая дверь с задвигавшимся окошком. Через него стражник наблюдал за арестованным, монотонно шагавшим в замкнутом пространстве, ограниченном каменными стенами. Затянувшийся период безделья подавлял однообразием, и любая возможность смены обстановки казалась благодеянием. Следствие приближалось к завершению, когда Иосифа Джугашвили «с помощью врача Элиава поместили в тюремную больницу». Правда, такая «роскошь» была непродолжительной, и вскоре он снова очутился в одиночной камере 5.

Дознание о причастности Иосифа Джугашвили к батумским событиям, начавшееся 11 мая, закончилось 31 июля 1902 года. Собранные следствием материалы не содержали убедительных аргументов для суда. И, передавая завершенное дело председателю Тифлисской судебной палаты, Кутаисское жандармское управление указало на отсутствие «оснований к дальнейшему содержанию под стражей обвиняемых Иосифа Джугашвили и Константина Канделаки». Для узников забрезжила надежда, что их арест может завершиться освобождением под надзор полиции.

Однако царская Фемида не намеревалась выпускать Джугашвили из своих цепких когтей. Прокурор судебной палаты известил управление, что освобождение «с отдачей под надзор полиции» может касаться лишь Канделаки. Он указал, что Джугашвили проходит обвиняемым по делу «о тифлисском социал-демократическом кружке рабочей партии». Правда, в его решении существовал и положительный момент.

Одновременно он вынес заключение: «Что же касается проявления преступной деятельности Джугашвили в г. Батуме, то хотя в этом отношении в произведенном помощником начальника Кутаисского ГЖУ по Батумскому округу дознании имеются некоторые указания на то, что Иосиф Джугашвили был причастен к рабочему движению, возбуждал рабочие беспорядки, устраивал сходки и разбрасывал противоправительственные воззвания, — но все эти указания лишь вероятны и допустимы; никаких же точных и определенных фактов по сему предмету дознанием не установлено, и указание на участие Джугашвили на сходках и на распространение им по г. Батуму революционных воззваний основывается единственно на предположениях, слухах или возбуждающих сомнение в достоверности подслушанных отрывочных разговорах (курсив мой. — К.Р.). При таком положении дела характер деятельности Иосифа Джугашвили за время пребывания его в Батуме подлежит считать невыясненным».

Такой исход дела не был для арестованного случайным подарком судьбы и уж тем более не объяснялся недобросовестностью следствия. Свое «везение» Иосиф Джугашвили подготавливал сам. Осуществляя конспиративную деятельность, он всегда проявлял осторожность и предусмотрительность, не теряя головы в самых критических ситуациях. Л.Б. Красин отмечал, что Сталину были присущи «дьявольская смекалка и хитрость, помноженная на осторожность». Он никогда не совершал опрометчивых и необдуманных шагов и поступков.

В середине сентября Канделаки вышел из тюрьмы, но для Иосифа Джугашвили ничто не изменилось. Тюремное заточение, в котором он находился уже почти три месяца, продолжалось. Когда 20 февраля 1902 года Тифлисское жандармское управление начало расследование («переписку») по делу «О тифлисском кружке РСДРП и образованном им центральном комитете», то список подозреваемых включал 79 фамилий.

21 июня ротмистр Засыпкин представил полковнику Е. Дебилю рапорт по итогам расследования со списком обвиняемых. В тот же день было принято постановление о привлечении к делу Иосифа Джугашвили. Основанием послужили показания жандармских агентов Сергея Кравченко и некоего Кишешьянца (Кешиньяна).

Уже на следующий день помощнику начальника Кутаисского ГЖУ С. Шабельскому было предложено допросить Джугашвили по новому обвинению. Допрос оказался безрезультатным И 30 июля полковник Дебиль информировал Департамент полиции, что «сего 8 июля согласно отдельного требования моего в г. Батуме был допрошен обвиняемый Иосиф Виссарионов Джугашвили, давший полное отрицание своей вины». Допрошенный 4 августа вторично Иосиф Джугашвили «снова не признал себя виновным».

Расследование по делу «О тайном кружке Российской социал-демократической рабочей партии в г. Тифлисе» было завершено 23 августа. К этому времени под арестом оставались лишь 7 человек: Калистрат Гогуа, Иосиф Джугашвили, Севериан Джугели, Георгий Караджев, Аркел Окуашвили, Васо Цабадзе, Захарий Чодри-швили. 29 августа начальник жандармского управления Е. Дебиль направил дело (№ 4602) товарищу (заместителю) прокурора Тифлисской судебной палаты Е. Хлодовскому.

Еще через полтора месяца, 12 октября, тот подписал заключение по результатам дознания, содержащее рекомендации о мерах наказания обвиняемых. Для Иосифа Джугашвили предлагалась высылка на два года в Сибирь. 15 октября Тифлисская судебная палата направила материалы следствия для утверждения главноначальствующему на Кавказе князю Голицыну.

Пересылая 31 октября документы дознания «о тифлисском социал-демократическом кружке рабочей партии» министру юстиции, в сопроводительном письме князь указывал: «Я не встречаю препятствий к разрешению означенного дознания согласно с заключением прокурора палаты». Однако до окончательного вынесения решения в столице прошло еще более полугода.

Царское правосудие осуществлялось медленно. Иосиф Джугашвили находился в тюрьме уже более семи месяцев, и, конечно, медлительность течения времени угнетала его. Однако узник не бездействовал. Он зорко следил за тем, что происходило в социал-демократической среде за тюремными стенами. Поддерживая связь с товарищами, он получал от них информацию, писал листовки и заочно участвовал во фракционных дискуссиях. Его активное и деятельное влияние на события, на состояние умов создало впечатление, будто бы он находится на воле, не только в среде социал-демократов.

В этот период ситуация приобрела почти комический характер. Его деятельная энергичность была столь впечатляюща, что даже сам начальник Тифлисского розыскного отделения ротмистр Лавров пребывал в твердой убежденности, что Иосиф Джугашвили находится на свободе «под особым надзором полиции».

И в начале 1903 года в своих докладах в Департамент полиции ротмистр регулярно сообщает о нем как главе Батумского социал-демократического комитета, инициативно участвующего в работе и активно борющегося со «старыми социалистами». В машине режима произошел какой-то сбой. Как лицо, находящееся на свободе «под особым надзором полиции», он числится даже в самом Департаменте полиции.

Это выглядит почти парадоксально. Кульминацией такого заблуждения стало то, что, когда в апреле 1903 года Тифлисское розыскное отделение переименовали в «охранное отделение» и город Батум был включен в сферу его ведения, ротмистр Лавров направил грозное предписание «обыскать и арестовать И.В. Джугашвили». Такое распоряжение развеселило подполковника С. Шабельского, который 28 апреля информировано уведомил коллегу, что «Иосиф Джугашвили уже год как содержится в тюрьме (ныне Кутаисской)».

Действительно, накануне он покинул Батумский замок. Причиной стала организованная им 17 апреля «демонстрация» протеста заключенных «против экзарха Грузии, пожелавшего осмотреть Батумскую гимназию и места заключения». При появлении главы Грузинской церкви Алексия в тюрьме узники царских застенков устроили обструкцию, вызвавшую скандал. Это заставило тюремное начальство поспешно освободиться от строптивого подопечного, и 19 апреля его отправили в Кутаисскую тюрьму.

Среди других российских узилищ Кутаисская тюрьма имела репутацию суровой. По прибытии Джугашвили поместили в «первый секрет» Большой тюрьмы. Этот двадцатичетырехлетний молодой человек с бородой и длинными, зачесанными назад волосами вызывал чувство уважения у заключенных, но не потому, что он выглядел старше своего возраста. Даже отпетые уголовники, руководствующиеся своими неписаными законами, ощущали его волевое и моральное превосходство. Он ни перед кем не заискивает, и его решительная, смелая манера поведения, его выдержанность заставляли их признать в нем лидера, опирающегося не на физическую, а на моральную силу, на неукротимость человеческого духа, закономерно возвышающие его над другими людьми.

Один из меньшевиков-эмигрантов позже отмечал: «Мы прожили вместе в Кутаисской тюрьме более чем полгода, и я ни разу не видел, чтобы он возмущался, выходил из себя, сердился, кричал, ругался, словом, проявлял себя в ином аспекте, чем в совершенном спокойствии».

Но время шло, и Министерство юстиции сделало заключение по делу о Тифлисском социал-демократическом комитете рабочей партии. Направив его 7 марта в Министерство внутренних дел, оно поддержало рекомендацию Тифлисской судебной палаты о его разрешении в административном порядке, то есть без суда. Но предложило ужесточить меру наказания обвиняемых. Срок ссылки Иосифа Джугашвили предлагалось увеличить с двух лет до трех. Департамент полиции тоже счел карательные меры слишком либеральными, он настаивал «выслать обвиняемых в Сибирь на срок до 6 лет».

Правда, это уже совсем драконовское предложение не получило поддержки курировавшего Департамент полиции товарища министра внутренних дел. Он согласился с предложением юстиции, и 9 июля доклад Министерства юстиции был представлен Николаю II.

Царь утвердил предложенные меры без проявления к «бунтовщикам» либерализма и милосердного смягчения наказания. Теперь-то «лед тронулся». Уже на следующий день утвержденное решение было направлено в Канцелярию главноначальствующего гражданской частью на Кавказе. Тифлисский губернатор получил высочайшее повеление 25 июля.

Проявляя отменное верноподданническое рвение, он наложил на поступившем документе не терпящую отлагательства резолюцию:

«Секретный стол. Сейчас же: а) поехать в губернское жандармское управление, узнать адреса и проверить приставам, сегодня же задержать и направить в Метехинский замок; б) заготовить документы сегодня же». В прилагаемом списке, включавшем 28 человек, И.В. Джугашвили значился под номером «одиннадцать».

Однако исполнить распоряжение «сегодня же» подчиненным губернатора не удалось. Неожиданно выяснилось, что в губернском жандармском управлении не знали, где находится Иосиф Джугашвили. Не знал этого и тифлисский полицмейстер: «Место нахождения Иосифа Джугашвили и Аркела Окуашвили еще не обнаружено», — констатировал он в письме, отправленном в тот же день губернатору.

В высоком кабинете прогремел гром. Получив сообщение Тифлисского ГЖУ об отсутствии сведений о местопребывании Джугашвили, губернатор вновь обратился с запросом к тифлисскому полицмейстеру. И 8 августа тот переадресовал его заведующему Метехским тюремным замком: «Предлагаю Вам немедленно донести, содержится ли в заведуемом Вами замке политический арестант

Иосиф Джугашвили, и в утвердительном смысле, когда освобожден, по чьему распоряжению и в чье ведение передан».

Но усердный скрип чиновничьих перьев результата не принес Ответ из тюремного замка пришел 10 августа. В нем указывалось, что «здесь И.В. Джугашвили не содержался и не содержится». Поиски Иосифа Джугашвили, порученные в Тифлисе участковым приставам, тоже ничего не дали. Полицейская машина самодержавия снова сделала сбой. 29 августа полицмейстер уже сам обратился к начальнику ГЖУ с просьбой сообщить, «куда выбыли по освобождении из-под стражи политические арестованные (список) и Иосиф Джугашвили, состоящие под особым надзором полиции, и где теперь находятся». На запрос полиции поступила информация: «Джугашвили в городе Батуме».

Возбуждение приблизилось к апогею. Уже почти панически осознав бесплодность поисков исчезнувшего «политического преступника», губернатор доложил об этом князю Голицыну. Теперь князь был вынужден 13 августа обратиться в Министерство юстиции с просьбой «сообщить выписку» из дознания по делу социал-демократического кружка «о местонахождении обвиняемых». Но и это обращение не прояснило ситуации и не ускорило выполнение «высочайшего повеления».

Что же произошло? Куда девался царский узник? Бежал? Да ничего не случилось — причиной паники стала обычная российская безалаберность. Дело заключалось в том, что, хотя Иосиф Джугашвили уже четыре месяца находился в Кутаисской тюрьме, в Главном тюремном управлении (ГТУ) он числился среди заключенных в Батуме.

Поэтому 17 августа ГТУ отправило военному губернатору Батумской области письмо с просьбой «сделать распоряжение о высылке упомянутого Джугашвили, содержащегося в Батумском тюремном замке, в ведение иркутского военного губернатора через Новороссийск, Ростов, Царицын и Самару с очередной арестантской партией». Но когда, руководствуясь поступившим письмом, Батумский губернатор 29 августа дал указание полицмейстеру о высылке И. Джугашвили в Иркутск «с очередной арестантской партией», оказалось, что в Батумской тюрьме названного заключенного нет!

Ситуация приобретала абсурдный характер. В поиски арестованного включалось все больше и больше высоких чинов. Заведующий Батумским замком 4 сентября уведомил, что Джугашвили был отправлен в Кутаисскую тюрьму еще 19 апреля. Сразу же по получении ответа полицмейстер информировал об этом своего губернатора, и тот 9 сентября обратился к кутаисскому губернатору с просьбой «о высылке Джугашвили в Сибирь».

Эта почти трагикомическая история, по сути напоминающая сюжет, родившийся под блестящим пером Александра Дюма, об узнике, затерявшемся в казематах замка острова Иф, свидетельствует не столько о родстве беспредела тюремных порядков, сколько о вопиющей бюрократической расхлябанности чиновников, обслуживающих всесилие царского режима.

И пока, сбившись с ног, главноначальствующий на Кавказе князь Г. Голицын, три губернатора и три полицмейстера — для «исполнения высочайшего повеления» — полтора месяца разыскивали затерявшегося в царских застенках российского узника, он сам напомнил о себе.

28 июля 1903 года в Кутаисской тюрьме вспыхнул бунт заключенных. Эта акция протеста приобрела громкую известность. Причиной волнений стало плохое содержание арестованных и грубость тюремной охраны. «Сталин, — пишет свидетель этих событий, — предъявил тюремной администрации следующие требования: устроить нары в тюрьме (заключенные спали на цементном полу), предоставлять баню два раза в месяц, не обращаться грубо с заключенными, прекратить издевательства тюремной стражи и т.д. Вслед за предъявлением этих требований заключенные стали наносить гулкие удары в тюремные ворота».

Эти удары, звучавшие как грозный набат, всполошили весь Кутаис. Тюрьму окружил полк солдат, на место событий спешно приехали губернатор, прокурор, полицейские чины... Вызванный «к начальству» организатор выступления стоял на своем, и требования заключенных были удовлетворены. Он снова учил товарищей силе солидарности. Однако администрация мелочно отомстила организаторам протеста: «После этой забастовки всех политических согнали вместе сначала в пятую камеру, а затем в третью камеру нижнего этажа. Это была самая скверная камера».

Но хотя местонахождение Иосифа Джугашвили наконец-то было установлено, он продолжал оставаться в Кутаисе еще месяц. Новая задержка была вызвана тем, что карательная машина режима собирала по Грузии очередной «каторжный этап», и только вечером 8 октября группу отправили в Батум.

Константин Канделаки, который 23 августа снова был арестован, вспоминал: «Ночью открылась дверь нашей камеры, и в нее вошли несколько человек со своими вещами. Среди вошедших оказался т. Сосо, Илико Копалейшвили, Севериан Хвичия и несколько человек из Гурии и Имеретии». По свидетельству Канделаки, в Батуме он «тоже организовал бунт заключенных, после которого требования были удовлетворены, а И.В. Джугашвили отправлен в ссылку».

Этап отправляли товарно-пассажирским пароходом на Новороссийск. Оттуда он должен был направиться к Ростову-на-Дону, а затем — через Самару и Челябинск — на Иркутск. Уже в Ростове ссыльные почувствовали холод русской зимы, затем начался снег. Белое покрывало тянулось от горизонта до горизонта, а ветер бросал в зарешеченное окно арестантского вагона колючую снежную крупу. В Сибири уже свирепствовали морозы — температура упала до 30 градусов. «Из Ростова, — вспоминал Л. Джанелидзе, — на имя Коция Канделаки мы получили телеграмму от товарища Сосо. Он просил выслать денег. Мы послали деньги без промедления».

В Иркутске его уже ждали. Еще 28 августа в канцелярии военного генерал-губернатора было открыто дело о ссыльном И.В. Джугашвили, all сентября губернатор известил об этом Иркутское охранное отделение и балаганского уездного исправника. Сразу по прибытии ссыльного отправили в город Балаганск. А оттуда — в Новую Уду, находившуюся в семидесяти верстах от Балаганска и в ста двадцати от ближайшей станции Тыреть Сибирской железной дороги. Селение затерялось в глухой тайге на знаменитом Жига-ловском тракте, по которому этапом сквозь таежные сопки, переправляясь через реки и болота, проводили ссыльных. Зимой до железной дороги молено было добраться по санному пути.

Новая Уда состояла из двух половин; в верхней части располагались огромный острог, огороженный высоким частоколом, две купеческие лавки, деревянная церковь и пять кабаков. В лучших домах проживала местная «знать» — купцы, торговцы. В нижней части, называемой Заболотье, на вытянутом мысочке, окруженном с трех сторон болотами, стояло с десяток изб, где жили крестьяне-бедняки. Здесь, в беднейшей части села, у крестьянки Марфы Литвинцевой, в убогой покосившейся избе на краю болота и поселился Иосиф Джугашвили. Он занял одну из двух маленьких комнат, с великолепным видом — на снег.

Это была сибирская глушь. И знакомство с тремя проживавшими в Новой Уде евреями-ссыльными не обещало для него приятного общения и окрашивания однообразности предстоявшей захолустной жизни. Ссыльные, регулярно ходившие отмечаться в волостном правлении, жили мелкими заботами деревенского быта и старыми воспоминаниями о прошлом, как об ином, надолго утраченном и далеком мире. В этом уединившемся среди лесов и болот селении ему предстояло провести три долгих года.

Конечно, такое будущее не могло его устраивать. Едва переведя дыхание и еще не успев освоиться с местными условиями, он сразу же предпринял побег. До станции его подрядился довезти крестьянин-чалдон. То была своеобразная импровизация, действие, вызванное скорее нетерпением, чем осмыслением, и он чуть не поплатился за свою поспешность. Он осознал это, когда укачиваемый мерной трусцой лошадей почувствовал, что замерзает в санях, скользящих по плохо проторенной дороге, тянущейся среди белого безмолвия погруженного в зимнюю спячку леса. Тонкая кавказская бурка не сохраняла тепло, от дыхания на усах и бороде настывали сосульки, и от встречного ветра мерзли лицо и пальцы. К вечеру мороз усилился; в Балаганск он приехал обледеневшим и обморозившимся. Ехать дальше было безумием.

«Ночью зимой 1903 г., — вспоминал бывший ссыльный Абрам Гусинский, — в трескучий мороз, больше 30 градусов по Реомюру... стук в дверь. «Кто?» ...К моему удивлению, я услышал в ответ хорошо знакомый голос: «Отопри, Абрам, это я, Сосо». Вошел озябший, обледеневший Сосо. Для сибирской зимы он был одет весьма легкомысленно: бурка, легкая папаха и щеголеватый кавказский башлык. Особенно бросалось в глаза несоответствие с суровым холодом его легкой кавказской шапки на сафьяновой подкладке и белого башлыка (этот самый башлык, понравившийся моей жене и маленькой дочке, т. Сталин по кавказскому обычаю подарил им). Несколько дней отдыхал и отогревался т. Сталин, пока был подготовлен надежный ямщик для дальнейшего пути к станции железной дороги не то Черемхово, не то Тыреть — километров 80 от Балаганска».

Видимо, другим человеком, причастным к этому побегу, оказалась Мария Беркова, отбывавшая в это время ссылку в селении Малышевка, расположенном рядом с Балаганском, на другой стороне Ангары. Она свидетельствовала, что, проходя однажды по улице, встретила знакомого, попросившего ее укрыть бежавшего ссыльного. Незнакомец провел у нее более суток, а на следующий день его перевезли на другой берег Ангары и отправили из Балаганска к железнодорожной станции Зима; Марию поразило, что в разгар сибирских морозов он был «не в валенках, а в ботинках с галошами».

Однако в этих свидетельствах есть несовпадение с воспоминаниями СЛ. Аллилуева. Он утверждал, что Сталин, сделав «первую попытку бежать в средних числах ноября 1903 г., прибыл из Новой Уды в Балаганск с отмороженными ушами и носом, потому что в это время стояли лютые морозы, одет он был по-кавказски. Поэтому бежать дальше не смог и вернулся в Новую Уду». То есть первая попытка побега оказалась неудачной.

Конечно, его план был несовершенен, и его непродуманность объяснялась не только горячностью и остротой желания обрести свободу после долгого пребывания в застенках, но и неопытностью. Сибирь была не похожа на землю его детства и юности; и правительство не случайно сделало ее местом «захоронения» своих противников. Непредвиденная задержка означала, что он упустил драгоценное время и это грозило арестом в дальнейшем пути. Поэтому беглец вернулся в Новую Уду. Вернувшись, Иосиф Джугашвили, видимо, поселился в доме Митрофана Кунгурова.

Неудача не разочаровала и не «образумила» его. Иосиф не только пересматривает план побега, он имеет желание и волю к действию. Наступило 5 января 1904 года. На следующий день праздновалось Крещение, и это обещало, что его исчезновение не будет обнаружено сразу. Но жизнь с ходу отмела такую «фору». Отсутствие ссыльного было замечено немедленно, и беглецу предстояла игра на равных условиях с его преследователями.

Уже утром 6 января уездному исправнику в Балаганск было сообщено о его побеге. А днем в 12.10 в жандармское управление Иркутска полетела телеграмма исправника Киренского: «Ново-удинское волостное правление донесло, что административный Иосиф Джугашвили 5 января бежал. Приметы: 24 лет, 38 вершков, рябой, глаза карие, волосы голове, бороде — черные, движение левой руки ограничено. Розыску приняты меры. Телеграфировано Красноярскому начальнику железнодорожной полиции». На следующий день Иркутское жандармское управление информировало о его побеге Департамент полиции.

У властей не могло быть сомнения, что поимка беглеца не составит труда. Однако предпринятые поиски результатов не дали. Беглеца не удалось обнаружить ни сразу после исчезновения, ни схватить позже. Он затерялся среди кажущихся бесконечными холодных российских верст. Сбившись с ног, агенты полиции напрасно обшаривали вагоны поездов, уходящих в глубь России. И 5 марта 1904 года начальник Иркутского ГЖУ полковник Левицкий подписал розыскную ведомость, а через неполный месяц, 1 мая, его фамилия была включена в розыскной циркуляр полицейского Департамента.

Версию Аллилуева о двойном побеге подтверждает еще один документ. В 1947 году М. Кунгуров писал на имя Генералиссимуса Советского Союза: «В 1903 г., когда Вы были в ссылке, село Новая Уда Иркутской губернии Балаганского уезда, то в то время жили у меня на квартире. В 1904 году я увез Вас лично в село Жарково по направлению (к) станции Тырет(ь) Сибирской железной дороги, а когда стали спрашивать пристав и урядник, я им сказал, что увез Вас по направлению в г. Балаганск. За неправильное показание меня посадили в каталажку и дали мне наказание — 10 ударов, лишили меня всякого доверия по селу. Я вынужден был уехать из села Новая Уда на ст. Зима...»

Вероятно, это и способствовало успешности побега. А также то, что, добравшись до железной дороги, Иосиф Джугашвили выехал не на запад, как предполагали его преследователи, а на восток — в Иркутск. В «столице Сибири» он остановился на квартире «Колотова, раздобыл документы и только после этого пустился в обратный путь на Кавказ».

Но пока «по высочайшему повелению» Иосиф Джугашвили совершал одиссею в замерзшую зимнюю Сибирь, на Кавказе произошли серьезные изменения. Многие из его товарищей оказались в царских застенках или выехали за пределы региона Школьный друг Иосифа Миха Давиташвили перебрался в заграничный Лейпциг. Большие аресты политических состоялись в Тифлисе с 5 по 20 января. Н.К. Крупская сообщала в письме Л. Книпович: «На Кавказе взято около 150 человек». Среди немногих знакомых, которых Иосиф застал в Тифлисе, был Миха Бочоридзе. В эти же дни он встретился и с рабочим С.Я. Аллилуевым, значительно позднее, в 1918 году ставшим его тестем.

Дочь Сергея Аллилуева Александра пишет: «В Баку налаживали подпольную типографию. Тифлисские железнодорожники сделали для типографии печатный станок. Шрифты тоже достали тифлисцы. Перевезти это имущество в Баку поручили отцу и В.А. Шелгунову... А накануне отец зашел к одному из товарищей. К Михе Бочаридзе, — в его квартире, в домике у Верийского моста, хранился шрифт. Бабе, родственница Бочеридзе, встретила отца. ...Худощавый молодой человек показался из соседней комнаты. Бледное лицо с резким изломом бровей, карие испытующе-внимательные глаза кажутся отцу знакомыми. «Познакомьтесь, — говорит Бабе. — Это Сосо...» Скупо и коротко Сосо рассказал о том, как из тюрьмы, где он просидел много месяцев, его выслали в Иркутскую губернию, в село Уда. Оттуда решил бежать, сначала не удалось...»

Добравшись до Кавказа и мгновенно оценив обстановку, Иосиф Джугашвили ясно осознал, что оставаться в Тифлисе сразу после побега было небезопасно и единственным приемлемым вариантом в его положении было возвращение в Батум. «Мы получили письмо, — вспоминал рабочий Федор Гогоберидзе, — нам сообщали, что Сталину удалось сбежать из ссылки и что ему необходимы деньги на дорогу. Мы, все рабочие, с радостью собрали нужную сумму и отослали их, а через некоторое время Сталин приехал к нам».

Однако в Батум он приехал чужаком; люди, на которых он рассчитывал, оказались слабее, чем он предполагал, а его противники были настроены агрессивно. Верхушка батумских социал-демократов приняла его не просто неприветливо, а враждебно, и сразу же по пятам за ним устремилось ожесточенное и озлобленное ничтожество.

После потрясших Батум два года назад волнений, ареста Иосифа Джугашвили и других организаторов выступлений рабочих жизнь здесь снова текла неторопливо, однообразно. Она была заполнена мелкими дрязгами в среде городской интеллигенции, оспаривающей друг у друга право первенства как в обывательских, так и в социал-демократических кругах. С мелкими кознями, интригами, сплетнями, «передаваемыми вечером на ухо, чтобы утром об этом уже знал весь город».

Город воспринял его отстраненно, и неожиданно для себя он оказался в сложной, почти драматической ситуации. Первоначально он нашел убежище в семье Натальи Киратава-Сихарулидзе, провожавшей его в ссылку. «На второй день, — вспоминала она, — Сосо дал знать комитету о своем приезде и желании продолжить работу». Однако комитет организации, во главе которого в этот период оказался меньшевик, некий И. Рамишвили, не только отверг его услуги, но и постановил вообще не допускать его к партийной работе.

Чем объяснялось такое решение? Почему верхушка батумских социалистов не приняла испытавшего заключение в тюрьме и бежавшего из ссылки товарища?

Холодный прием имел основания. Еще летом 1903 года, когда Иосиф Джугашвили томился в тюрьме, представители различных групп российского социал-демократического движения встретились в Женеве. 30 июля в Брюсселе в отеле «Coq d'ог» открылся съезд, на котором присутствовали 43 делегата, представлявшие 51 голос. Бельгийская полиция вскоре обнаружила место проведения съезда, и его пришлось перенести в Лондон. На этом съезде, в ходе которого состоялись 24 заседания, произошло историческое размежевание социал-демократов на два обособленных мировоззренческих течения, получивших названия большевизма и меньшевизма. Лидером первого стал Ленин, второе возглавил Мартов.

Наиболее острая дискуссия развернулась по вопросу о членстве в партии. Суть разногласий заключалась в том, должен ли член партии активно работать в организации, выполнять ее решения и подчиняться дисциплине, или же можно, не принимая особых обязательств, ограничиться лишь «сочувствием» и материальной поддержкой движения. Этот, казалось бы, формальный вопрос имел принципиальное значение, и хотя на этом съезде Ленин не добился утверждения своего предложения, в состав руководящего партийного органа — газеты «Искра» большинством голосов были выбраны его сторонники.

Недовольный таким оборотом событий Троцкий обвинил Ленина в «якобинстве, деспотизме и терроризме», заявив, что он хочет превратить Центральный комитет в «комитет общественной безопасности», где будет играть роль Робеспьера. Ту часть интеллигенции, которая примкнула к меньшевизму, с ее мещанскими и филистерскими настроениями, с почти природным животным эгоизмом и трусостью, пугала решительность коллективного объединения в борьбе с самодержавием, требующая индивидуальной самоотреченности. И Грузия, в которой всегда были сильны националистические тенденции, не случайно превратилась впоследствии в «оплот меньшевизма».

Иосиф Джугашвили был прирожденный большевик. Он не скрывал непримиримого отношения к меньшевизму. Еще находясь в тюрьме, он вел острую полемику с социалистами-аграрниками и противниками «Искры». Эта полемика была столь сильна, что ее отголоски просочились на волю и, как уже указывалось, даже у жандармского управления создали впечатление его пребывания на свободе, «под надзором полиции».

Направляя очередной доклад в Департамент полиции 29 января 1903 года, ротмистр В. Лавров перечислял ряд местных социал-демократов и сообщал: «Через перечисленных лиц между прочим выяснилось, что в Батуме во главе организации находится состоящий под особым надзором полиции Иосиф Джугашвили, деспотизм Джугашвили многих, наконец, возмутил, и в организации произошел раскол, ввиду чего в текущем месяце в г. Батум ездил состоящий под особым надзором Джибладзе, коему удалось примирить враждующих и уладить недоразумения».

Повторим, что информация Лаврова о пребывании Иосифа Джугашвили на свободе не соответствовала действительности. К моменту его доклада, направляемого в Петербург, заканчивался десятый месяц тюремного заключения руководителя батумских рабочих, но противоречия в среде социал-демократов действительно имели место. В этом информаторы Лаврова не ошибались, и позиция Иосифа Джугашвили была известна его противникам.

И теперь его неожиданное появление в Батуме вызвало в рядах меньшевиков панику. Необыкновенная энергия, сила воли и талант организатора Джугашвили неизбежно должны были вызвать раскол и вырвать из-под влияния комитета активную часть рабочих, оставив «националов» у разбитого корыта. Первым травлю идейного противника начал лично меньшевик И. Рамишвили, возглавлявший в этот период Батумский комитет РСДРП.

Впрочем, Рамишвили защищал не только мировоззрение меньшевизма. Появление в городе Джугашвили потенциально угрожало самому Рамишвили, предопределяя неизбежное низвержение его с роли лидера и руководителя комитета. Поэтому агрессивно, не считаясь со средствами, он начинает избавляться от опасного «конкурента».

Травлю революционера, бежавшего из ссылки, Рамишвили ведет примитивно, но с усердием скандальной бабы, — почти не маскируя завистливой личной неприязни. «Меня, — вспоминала Н. Киртадзе-Сихарулидзе, — Рамишвили вызвал в комитет и стал кричать: «У тебя остановился Джугашвили?» — «Да», — отвечаю. «Должна прогнать из дома, в противном случае исключим тебя из наших рядов».

Когда Н. Сихарулидзе сообщила о своем разговоре с формальным главой комитета, Иосиф Джугашвили ушел с ее квартиры. Он обратился к Владимиру Джибути, но тот считал, что его жилье находится в поле зрения полиции, и устроил его у Трифона Джибладзе на Тифлисской улице. Здесь он тоже задержался недолго и вскоре перешел к помощнику врача Дмитрию Джибути, а затем к его брату С. Джибути.

Рамишвили не стесняется в выборе средств; он суетливо снует по городу, устраивая разносы рабочим, укрывавшим скрывающегося от охранки бежавшего ссыльного. Позднее С. Джибути вспоминал: «И. Рамишвили три раза приходил ко мне и требовал, чтобы я не укрывал тов. Сосо». Это была кочевая жизнь. За неполный месяц пребывания в городе он сменил как минимум восемь квартир.

Словно подчеркивая свое ничтожество, Рамишвили начал распускать слухи, порочащие Иосифа. То был подлый прием. «Чтобы оправдать перед рабочими такое отношение к Сталину, — писал позже Ф. Махарадзе, — по наущению Рамишвили пустили самые нелепые и вместе с тем возмутительные слухи про него».

Странно, но, приняв эту информацию на веру, даже трезвомыслящие исследователи не озадачились закономерными вопросами. А только ли корыстолюбивыми целями руководствовался меньшевик Рамишвили? Не скрыта ли за его агрессивностью другая причина преследования Иосифа Джугашвили?

Попытаемся осмыслить факты и вернемся назад, к 5 апреля 1902 года. При этом напомним, что, когда после собрания рабочих, на квартире Джариспана Дарахвелидзе были арестованы Джугашвили и Канделаки, среди задержанных оказался и гимназист Вано Рамишвили. Племянник Исидора Рамишвили, освобожденный на следующий день. Возможно, у полиции не было претензий к гимназисту, но в том, что производившие арест полицейские знали о месте, где скрывался Иосиф Джугашвили, не может быть сомнений. Как и в том, что он был очень осторожен. И о его роли в батумских событиях знали немногие.

Конечно, явившись для ареста Джугашвили, полицейские действовали не по интуитивному озарению. Тогда кто же навел полицию на след революционера? Кто предал его? Закономерно предположить, что это сделал именно Исидор Рамишвили, узнавший о месте пребывания Джугашвили от своего племянника. Совершив предательство, теперь после возвращения Джугашвили Рамишвили боялся разоблачения. Страх возмездия жег его, и, бросив все дела, провокатор, подобно вору, на котором горит шапка, распространял инсинуации.

И стремившийся скрыть факт своего предательства, Рамишвили добился своей цели. Оказавшись в фактической изоляции, без средств к существованию, под постоянной угрозой быть обнаруженным полицией, Иосиф Джугашвили осознал дальнейшую бессмысленность и опасность пребывания в Батуме. Несколько дней он скрывается у Косты Осепашвили, а затем тот перевел его в дом Николая Габуния, но и здесь его начинала выслеживать уже полиция. Это тоже не могло быть случайностью. Видимо, Рамишвили снова донес о его присутствии в Батуме.

Беглец стал окружаться со всех сторон. Его скитание не могло продолжаться дальше. Круг мог замкнуться, и он был вынужден снова обратиться к Наталье Сихарулидзе. На этот раз речь шла уже не об убежище; его просьба касалась помощи для отъезда в Тифлис. Разрыв с батумскими меньшевиками заставлял его покинуть город. Он оказался совершенно без денег. Положение было почти трагическим. Для отъезда ему требовалось всего полтора рубля, но когда Н. Сихарулидзе обратилась с такой просьбой к Владимиру Джибладзе, то получила отказ.

Уехать из неприветливо принявшего его города ему удалось лишь с помощью мрка Веры Ломджария-Джавахидзе. «В 1904 г., — вспоминала она, — он бежал из ссылки. У нас товарищ Сталин появился в солдатской одежде... две недели до отъезда в Тбилиси прятался на нашей квартире». Ермиле Джавахидзе свел его со своим знакомым, кондуктором И. Михвидабладзе, который свидетельствовал: «Я видел тов. Сталина у Григория Джибладзе в Безымянном переулке... После совещания я надел на него железнодорожную форму и привез в Тифлис». Но при его безденежье пребывание в Тифлисе тоже было невозможным, и он направился дальше — в Гори, где нашел убежище у своего дяди Глаха Геладзе.

Враждебный, почти истерический прием, который он встретил в Батуме, был для Иосифа Джугашвили совершенной неожиданностью. У него появилось время для обдумывания ситуации, в которой он оказался. Она была далеко не простой. Он полтора года провел в тюрьме, длительное время находясь в одиночной камере. Высланный в сибирскую глушь, почти «на край света», он практически без подготовки, лютой зимой предпринимает отчаянный побег. Преодолев множество препятствий и опасностей, он возвратился на родину, надеясь встретить товарищескую солидарность, но вместо поддержки наталкивается на откровенную неприязнь и интриганство озлобленных провинциалов.

Наступил момент подвести итоги. За спиной пять лет борьбы, потребовавшей почти полной самоотреченности, полной самоотдачи; пять лет усилий и страданий в атмосфере постоянного риска. Балансирования на острой грани, по одну сторону которой организация забастовок, агитации, дискуссий, а по другую — неустроенность быта, постоянная смена квартир и явок, изматывающее напряжение от опасения слежки, никогда не исчезающая угроза ареста и новых тюремных застенков.

Итогом этих усилий стало своеобразное «отречение» от него бывших мнимых соратников по партии. Амбиции, заблуждения и откровенное предательство батумских интеллигентов — его политических противников, возомнивших себя «революционерами», людей, играющих в революцию и не понимавших законов революции, обернулись местнической травлей, попыткой его отлучения от участия в дальнейшей борьбе.

Что это, если не поражение? Не неудача? Что он может предпринять в этих условиях? Он не первый, кто получил удар в спину. Кто столкнулся с непониманием и предательством, самодовольным торжеством заурядностей. Великие революции, потрясавшие историю человечества, приняли на свой алтарь множество жертв — людских судеб, жизней, часто оборачиваясь не только разочарованием в идеалах, но и немым воплем утерянных голов. В этом были неизбежная закономерность и логика борьбы.

Но он уже приобрел знания и опыт, утвердившиеся убеждения. Его желание быть на стороне революции, на острие борьбы, готовность идти на жертвы и самоотречение ради счастья народа не случайное увлечение, не иллюзии романтизма. Он осознанно избрал свой путь и пройдет его до конца — неукротимо.

Он не упал духом. Он вышел из батумского конфликта не сломленным, а еще более закаленным Но мышиная возня меньшевика Рамишвили стала своеобразным тупиком, заставившим его искать другие пути работы в подполье. Главным уроком, извлеченным им из происшедшего, стало усиление действенности и непреклонности в своих позициях по достижению намечаемых целей. Вместе с тем провинциальные меньшевики, устроившие Иосифу Джугашвили своеобразный бойкот, невольно оказали услугу своему политическому противнику. Вынужденно отстраненный от активной работы сразу после побега, он избежал опасности новой утраты свободы.

С другой стороны, конфликт с меньшевиками Батума ускорил

восхождение Иосифа на новую ступень его революционной деятельности. Он решил обратиться в высшую инстанцию, руководившую всем механизмом подпольной работы. Иосиф Джугашвили находился в тюрьме, когда в 1903 году состоялся первый съезд социал-демократов Кавказа, принявший решение об организации Кавказского союза РСДРП, руководящим органом которого стал Союзный комитет. Старшим по возрасту и партийному стажу в комитете был М.Г. Цхакая.

Правда, и теперь проблемы молодого революционера решились не сразу. «В 1904 г., во время Русско-японской войны, — писал Миха Цхакая, — один из моих старых знакомых товарищей (по кружку, где я занимался), незабвенный т. Ростом (Арчил Долидзе), написал мне конспиративное письмо в мое тогдашнее глубокое подполье... В письме он мне сообщал, что вот уже чуть не несколько месяцев и в Батуме, и здесь, в Тифлисе, разыскивает меня и хочет во что бы то ни стало лично видеться сбежавший из Сибири т. Сосо, он же Коба (Джугашвили). Я назначил место и время свидания».

Описывая эту встречу, М. Цхакая вспоминал и ее подробности: «Он мне рассказал тогда всю свою эпопею работы и борьбы в Тифлисе, Батуме и в тюрьмах, а равно подробно остановился на удачной попытке побега с места ссылки, затем рассказал о своем пребывании в Батуме, где надеялся найти старых знакомых работников и вместо этого столкнулся с будущими меньшевиками (Рамишвили, Чхиквишвили, Хомерики и К°) <...> И, наконец, заявил о своем решении начать сверху, с Кавказского союзного комитета (тогдашний краевой комитет партии), для будущей более продуктивной конспиративной работы. Вот почему он хотел видеть меня. <...>. И не ошибся. Я ему посоветовал немного отдохнуть в Тифлисе и за это время познакомиться с нелегальной литературой, новой литературой о 2-м съезде партии и пр. <...> для облегчения ему занятия я познакомил его с двумя товарищами — Ниной Аладжаловой и Датушем Шавердовым... и попросил их оказать ему всяческое содействие».

Вместе с тем находящийся в «глубоком подполье» член Союзного комитета не спешит с проявлением доверия молодому нелегалу, и возможно, что в отношении его проводилась негласная проверка. Условия подпольной деятельности не располагали к беспечному благодушию. «На одном из следующих свиданий, — продолжал Цхакая, — познакомил его с характером принятых 2-м съездом программы и устава, а равно с произошедшим расколом

партии на меньшинство и большинство <...> Я его попросил написать свое credo... Он это сделал через несколько дней. Я посоветовал ему <...> написать статью, хотя бы по параграфу 9 программы партии по национальному вопросу... Через месяц он принес довольно объемистую тетрадь <...> через другой месяц я отправил т. Сосо в Кутаисский район в Имеретино-Мингрельский комитет».

Его своеобразный отпуск не прошел бессмысленно. Написанная им в это время статья, опубликованная в 1904 году на страницах газеты «Борьба пролетариата», сразу же привлекла внимание Ленина. Впоследствии новое обращение к этой теме закрепит за ним характеристику специалиста по национальному вопросу. Это произойдет значительно позже, а лето 1904 года ознаменовало для Иосифа новый период революционной деятельности.

Участник большевистского подполья в Грузии, сын майора армейской пехоты, Сергей Иванович Кавтарадзе вспоминал, что Иосиф Джугашвили появился в Кутаиси в конце июня как представитель Кавказского союзного комитета. С этого времени его постоянной партийной кличкой на долгое время стало имя «Коба», что означало «неукротимый».

Политическая линия Кобы была подчинена главной цели: приближению революции. Как профессиональный солдат революции, он уже прочно усвоил ее законы — действенность, неукротимость, активность в мобилизации сил партии. Свою деятельность в Кутаиси он начал с реорганизации руководства. В новый состав Комитета РСДРП вошли Иосиф Джугашвили, Сергей Кавтарадзе, Н. Карцивладзе, Б. Бибинейшвили, С. Киладзе, Александр Цуклидзе и Михаил Окуджава. Практическая деятельность нового актива организации началась с создания типографии, разместившейся в доме Васо Гогиладзе, где она находилась до февраля 1906 г.

Активность нового руководителя быстро дала результаты. Член Имеретино-мингрельского комитета Б. Бибинейшвили свидетельствовал, что когда «для руководства работой к нам приехал товарищ Сталин», то во второй половине 1904 года началась организационная работа по деревням, и вскоре «вся Кутаисская губерния покрылась революционными нелегальными организациями».

Однако нелегальная деятельность для ее участников была подобна пребыванию на войне и неизбежно была сопряжена с опасностью. Летом 1904 года власти активизировали репрессии против подпольщиков, прокатившиеся волной массовых арестов. И уже вскоре Джугашвили поднялся еще на одну ступень в партийной иерархии. Он стал членом высшего партийного органа — Кавказского союзного комитета.

«После одного из моих подпольных объездов России (Баку, Смоленск, Орел — места тогдашних общепартийных центров), — вспоминал Миха Цхакая, — вернувшись в Тифлис, я оказался единственным (оставшимся) членом краевого комитета, — все члены комитета оказались за решеткой. Тогда я один кооптировал немедленно моих близких соратников, которым доверял <...> В числе них были т. Коба и т. Каменев».

Конечно, новое положение в руководстве партией создавало новые опасности и для Джугашвили. Они были неизбежным следствием его образа жизни. Впрочем, с момента вступления его на путь борьбы с самодержавием охота за ним не прекращалась. В начале августа 1904 года при посещении Тифлиса он тоже чуть не оказался арестованным. Г. Бередзеношвили, поселившийся в тот период на Михайловском проспекте, вспоминал, что в квартиру напротив, где жил Иосиф Джугашвили, «нагрянули жандармы и, не застав его, оставили в комнате засаду. Казалось, что арест был неизбежен».

Однако заметившие жандармов соседи дали ему «предупреждающий знак», и при возвращении домой он вовремя повернул обратно, сумев ускользнуть от преследования. После этого случая Н. Аладжанова отвела его на Авчальскую улицу, 29, в дом к учителю Ашоту Туманяну. То, что ему удалось избежать ареста, не было просто везением, случайной удачей. Скорее это было закономерностью. Он знал правила борьбы и никогда не пренебрегал предусмотрительностью и осторожностью.

Наступил новый этап участия в революционном движении Иосифа Джугашвили. С этого момента до осени 1905 года он пребывает в постоянных разъездах, отдаваясь делу с энергией, энтузиазмом и деловитостью действующего политика-организатора. Представляя высшее руководство партии, он не тяготится ни рутиной кропотливой работы, ни тяжестью нелегальной жизни. Человек сильного характера, он обладал способностью принятия мгновенных решений, от которых часто зависели как успех дела, так и судьбы товарищей. И политическая борьба была для него не способом самолюбования, не оторванными от жизни упражнениями праздного ума самоуверенного интеллигента, а самой жизнью. Без таких действующих в подполье революционеров, деловых политиков не было бы самой партии.

В отличие от него для эмигрантских лидеров революционность являлась созерцательным процессом, наблюдаемыми со стороны явлениями, не пережитыми на собственном опыте. Их личный контакт с пролетарской средой в лучшем случае сводился лишь к связям «с рабочей элитой, приобщавшейся к социализму». Только «по книгам они были знакомы с теми инертными, отсталыми, полными подозрительности народными массами, разбившими надежды народников, когда в 1870—1880 гг., переполненные идеалами, они отправились в народ». Характерно высокомерное, но по существу недалекое по уму признание, сделанное, по выражению Лиона Фейхтвангера, «сварливым доктринером» Троцким:

«Мне был ненавистен скучный практицизм, само бесстыдное низкопоклонство перед этим явлением. Главное не факты, а суть. Чем бы я ни занимался, я мог продвигаться и действовать только тогда, когда видел, что ухватил основную нить. Решительность в осуществлении социальной революции, что постоянно являлось смыслом всего моего существа, выросла во мне из духовного неприятия всякого увлечения тривиальностью, вызывающего прагматизма, всего того, что не оформлено идеологически и не обосновано теоретически».

Если «расшифровать» это отдающее демагогией и нарциссизмом рассуждение Лейбы Бронштейна, мнившего себя теоретиком марксизма, то он констатирует, что «увлекся» революцией лишь потому, что не хотел утруждать себя практическим делом, казавшимся ему обыденным и скучным занятием. До тою времени, пока к нему не приходило созерцательное «озарение», он просто бездельничал. Закономерно, что с подобной обломовской философией он оказался впоследствии политическим банкротом, не пригодным к реальным действиям.

Деятельный ум Иосифа Джугашвили не боялся никакой работы, он стал организатором политических и практических процессов. Упорная работа стала стилем его существования, образом его жизни. И «нужны были непомерная вера и надежда, страсть, целый спектр страстей», чтобы вести такую полную опасности жизнь революционера. Жизнь в условиях глубокого подполья, повышенной конспирации, когда твое имя не известно даже близким соратникам; постоянно ощущая необходимость контролировать каждый свой шаг, регулярно остерегаясь возможной слежки.

Он стал руководителем закавказского комитета большевиков и редактором нелегальной газеты «Борьба пролетариата». Издававшаяся в тысячах экземпляров, эта газета наводнила весь Кавказ. Она появлялась на фабриках и заводах и даже в канцеляриях правительственных учреждений. Энергия Кобы казалась беспредельной: он разрабатывал планы, «он вербовал кадры бойцов, он начал доставать оружие, он мечтал о всеобщем восстании на Кавказе...». Результатом его усилий стало появление многочисленных нелегальных организаций, покрывших во второй половине 1904 года всю губернию.

Теперь образ жизни Джугашвили приобрел разъездной характер. 7 сентября он приехал в Баку, где участвовал в заседании Кавказского союзного комитета, а оттуда направился в Кутаисский район. Он выезжает в Батум, Чиатуры, Кутаис, Тифлис, в деревни Западной Грузии, создавая новые социал-демократические организации и укрепляя старые. Ею поездки сопровождаются острыми полемическими дискуссиями с меньшевиками, националистами и анархистами.

Для создания социал-демократических организаций в сентябре он выехал в селение Джихаши, около двух недель провел в Хони. Затем посетил Кобулети. Здесь он снова чуть не оказался в руках жандармов. Накануне его приезда был убит местный житель, и поднятая на ноги местная полиция усиленно разыскивала преступника. О том, что планируемое собрание пришлось отменить, он узнал уже на месте. Был чуть пасмурный, но мягкий и теплый день. Поскольку до отъезда оставалось много времени, он вместе с товарищем отправился к морю. Присутствие на пустынном берегу двух незнакомых людей привлекло внимание пограничников. «Так как мы, — вспоминал Мшвидабладзе, — не были похожи на местных жителей, то один из патрулей арестовал нас и повел в местечко Цихисдзири к своему начальству». Правда, вскоре задержанных отпустили. Им удалось убедить пограничную стражу, что они приехали к морю лишь на рыбалку.

Размежевание в социал-демократическом движении, происшедшее на втором съезде, вызвало острую внутрипартийную борьбу. Объясняя содержание возникших разногласий, в апреле 1904 года Ленин написал книгу «Шаг вперед, два шага назад». Эта работа вызвала живейший отклик у Иосифа Джугашвили; она отвечала его собственным убеждениям и практическим выводам. Ленинские мысли подтвердили и ею мнение о необходимости создания боевой массовой организации, на что он сам постоянно направляет свои усилия.

Развивая эти выводы в статье «Класс пролетариата и партия пролетариата», опубликованной 1 января 1905 г., он пишет: «Партия, которая поставила своей целью руководить борющимся пролетариатом, должна представлять не случайное скопление одиночек, а сплоченную централизованную организацию... До сегодняшнего дня наша партия была похожа на гостеприимную патриархальную семью, которая готова принять всех сочувствующих. Но после того как наша партия превратилась в централизованную организацию, она сбросила с себя патриархальный облик и полностью уподобилась крепости, двери которой открываются лишь для достойных».

Конечно, мотивы, которыми руководствовались люди, вступавшие в ряды социал-демократов, были различными. И после принятия программы партии для ликвидации разброда требовалась выработка новой тактики революционных действий. Летом 1904 года в Швейцарии, под Женевой, состоялась конференция с участием 22 представителей российских организаций, присоединившихся к Ленину и подписавших воззвание о необходимости созыва нового партийного съезда. К этому времени руководство социал-демократическим ЦК и газетой «Искра» оказалось в руках меньшевиков, и поэтому другим итогом конференции стало создание большевистской газеты «Вперед». Боясь утраты приобретенных позиций, меньшевики заявили о «несвоевременности» созыва съезда, выступив об этом в печати.

Во второй половине 1904 года вокруг этого вопроса завязалась острая фракционная борьба. Она распространилась и на Россию. ЦК РСДРП направил на Кавказ своего представителя И. Дубро-винского, который убедил Совет Кавказского союза, Тифлисский и Имеретино-мингрельский комитеты в необходимости поддержать меньшевистский ЦК.

Но приезд на Кавказ Землячки и Зеликсон, информировавших о позиции большевиков, привел к пересмотру этого решения. Под влиянием Джугашвили первым это сделал Имеретино-мингрельский комитет, высказавшийся за проведение съезда

Критикуя позицию лидера меньшевиков Плеханова, в конце сентября Иосиф пишет из Кутаиса своему товарищу Михе Давиташвили, находившемуся в Лейпциге: «Здесь был один из ваших краев, взял с собой резолюцию Кавказского комитета в пользу экстренного съезда Напрасно ты смотришь на дело безнадежно, колебался только Кутаисский комитет, но мне удалось убедить их». Это письмо попало к Ленину, и, по существу, с него состоялось первое заочное знакомство двух вождей российского пролетариата.

В октябре Иосиф Джугашвили вернулся в Тифлис. Он остановился на квартире Артема Торзова, где его постоянно навещают товарищи. Среди них Миха Бочаридзе; здесь его нашел и бежавший из батумской тюрьмы Тер-Петросян (Камо).

Он ведет затворническую, почти монашескую, но полную опасностей жизнь подпольного нелегала, в которой нет места даже маленьким безмятежным развлечениям. Он занят лишь делом, и это дело, требующее полной самоотдачи и альтруистического самоотвержения, составляет главное существо его интересов, заполняет внутренний духовный и психологический мир, его мысли. Это жизнь аскета. Полная внутренних страстей и человеческих эмоций, противоречий и идейных столкновений, сегодняшних тактических удач и веры в достижение далеко идущих целей, являлась отражением его убеждений.

Мир таких «людей, так рьяно отвергавших настоящее, так живших будущим, большинству из нас вообразить невозможно. Нужны были непомерная вера и надежда, страсть, целый спектр страстей, делавших их революционерами, чтобы вести такую жизнь», — отмечает Чарльз П. Сноу. Его уделом была «подлинная революция, ставшая его профессией, его ремеслом». В своей книге «Вереница лиц», описывая дореволюционный период деятельности Иосифа Джугашвили, Сноу делает тонкое аналитическое замечание: «Сталин работал не просто в подполье, но в подполье подполья».

Сравнивая его жизнь с образом бытия революционеров, находившихся в эмиграции в Западной Европе и вынашивающих «идеи», Ч.П. Сноу калейдоскопически подчеркивает: «Жизнь Сталина, как и других оставшихся в России практиков, была куда суровее. Глубокое подполье... Стачки. Распространение литературы. Налеты. — Хлеб насущный кануна революции. Агенты-провокаторы. Тюрьмы. Побеги из тюрьмы. Сибирь».

Из заключения и первой ссылки Иосиф Джугашвили вернулся уже сложившимся полемистом Он умеет находить слабые места в аргументации оппонентов и, обнажив их, разрушать шаткие построения убийственным огнем логики и залпами иронии. Большая часть таких споров касалась искажений марксизма. Это требовало с его стороны как глубокого изучения самих работ Маркса и Энгельса, так и аналитического увязывания теоретических положений с современными событиями.

К этому времени он приобрел прочные навыки ведения политических диспутов. Он мгновенно находит слабые места в логических построениях оппонентов и наносит разящие удары, разоружая их. Его устные и публицистические заключения аргументированы, резки и часто язвительно насмешливы. Отстаивая в спорах с меньшевиками необходимость превращения партии в боевую организацию, способную возглавить грядущую революцию, он пишет в своей статье: «Плеханов... знает, что даже если из «Отче наш» вырвать одну фразу и толковать ее оторвано, то автор ее, пожалуй, может даже угодить на виселицу за богоотступничество».

Удерживая в полемике большевистские позиции, он резок, язвителен и не стесняется уличить оппонента в глупости, трусости или лживости. В одной из статей, перечислив восемь утверждений своего противника и сопроводив их резкой отповедью: «ложь первая», «ложь вторая» и т.д., Иосиф Джугашвили ниспровергающе заключает: «Я не касаюсь мелкой лжи, которой так щедро автор приправил брошюру». Эти страстные споры, которые социал-демократы вели в ту пору на страницах нелегальной прессы и партийных встречах, не были праздным времяпрепровождением. Вред и опасность идейного ренегатства в марксистском движении убедительно подтвердились ходом истории, перечеркнувшим завоевания народа и поставившим его в конце XX века перед необходимостью начинать все сначала.

Оставаясь членом Имеретино-Мингрельского комитета, И. Джугашвили вошел в состав Кавказского союзного комитета РСДРП; это изменило характер его партийных обязанностей и выполняемых задач. До осени 1905 года он регулярно уезжает из Тифлиса, посещая Баку, Владикавказ, Батум, Кутаис, Гори, Диди Джихаиши, Кобулети, Перевеси, Хони, Чиатуры и другие пункты. В его функции входит: координация действий и контроль организаций на местах; осуществление особо конспиративных контактов между их руководителями; мобилизация и распределение денежных средств.

Это дает ему возможность установить не только деловые, но и дружеские связи в среде революционного актива. Одновременно такая деятельность требует от него и приобретения связей в «околопартийных» слоях общества, оказывающих подполью финансовую и общественную поддержку. Но есть и еще одна, секретная сторона его работы, требующая повышенной конспирации и составляющая особую тайну подполья.

Уже на III съезде Кавказского союза РСДРП весной 1904 года была создана Комиссия для разработки проекта об организации вооружения. Принятое решение обязывало, «чтобы каждая организация отчисляла известный процент на дело вооружения». Первоначально это решение предполагало создание боевых отрядов для охраны демонстраций и митингов. Комиссия представила свои предложения ЦК РСДРП, где эта идея получила поддержку и была признана неотложной. Без «вооружения ядра» вообще не рекомендовалось устраивать демонстрации. Таким образом, именно Кавказский союз РСДРП стал инициатором перехода к вооруженной борьбе с самодержавием.

Летом 1904 года на Кавказе стали создаваться первые боевые дружины. Наиболее активной в этом отношении была Имеретино-Мингрельская организация, опиравшаяся на чиатурских рабочих. Однако руководивший ею Иосиф Джугашвили направил свои усилия не только на распространение «кутаисского опыта», но и на организацию при Кавказском союзе особого «бюро вооружения».

Он не считал, что оружием пролетариата может быть только «булыжник». «Комитетами — Батумским, Гурийскими и Имеретино-мингрельским, — отмечалось весной 1905 года на III съезде РСДРП, — единогласно (была) принята резолюция, по которой организация бюро вооружения поручается Союзному комитету...» К весне 1905 года боевые дружины были созданы и в других губерниях Кавказа. Революция вооружалась.

Одной из текущих задач, занимавших его в середине осени 1904 г., была подготовка к партийной конференции Кавказского союза РСДРП. Она прошла в конце ноября в Тифлисе, в столярной мастерской М. Чодрашвили, при присутствии двенадцати представителей низовых организаций. Круг рассматриваемых вопросов был обширен. Но в широком перечне злободневных вопросов особую важность заняло «отношение к созыву III съезда РСДРП и так называемой земской кампании». Одним из итогов конференции стало образование специального органа — Кавказского бюро, перед которым была поставлена задача «принять все необходимые меры... по подготовке партийного съезда». В состав этого бюро вошел и Джугашвили.

Конференция завершилась 29 ноября. После разъезда ее участников Джугашвили отправился в Чиатуры. Остановившись в доме марганцепромышленника Бартоломе Кеклидзе, он пробыл в городе два дня. Затем срочно направился в Баку. Конечно, любая политическая борьба требует не только идей, но и денег. Для издания газет и книг, брошюр и листовок, организации тайных типографий и содержания партийных функционеров.

Необходимые денежные средства революционеры получали как внутри страны, так и за ее пределами, и почти хрестоматийный Савва Морозов был далеко не единственным предпринимателем, тайно помогавшим политической оппозиции. Таких людей были многие сотни, тысячи, включая и промышленников. Братья Кеклидзе — Бартоломе, Георгий и Датико — находились в их числе; но, помогая партии материально, они сами входили в состав большевистской организации и принимали непосредственное участие в революционном движении.

Поспешность отъезда Джугашвили в Баку объяснялась сложившейся там взрывчатой ситуацией. 5 декабря 1904 года в городе спонтанно началась забастовка некоторых нефтяных предприятий. Инициатором ее стала группа рабочих, возглавляемых братьями Шендриковыми. Однако Бакинский комитет РСДРП считал эту стачку преждевременной. Для обсуждения этого вопроса был собран митинг, где в качестве представителя центра присутствовал Иосиф Джугашвили. Появившаяся во время митинга полиция арестовала некоторых его участников. В ответ на репрессии через несколько дней состоялся новый митинг, принявший решение не только о поддержке начавшейся забастовки, но и о превращении ее во всеобщую.

Баку занимал важное место в деятельности Иосифа Джугашвили. К началу XX века Баку становится крупнейшим городом Закавказья и одним из мощнейших промышленных центров России. Иосиф Джугашвили находился в Баку в июне, ноябре, декабре. Его пребывание здесь было связано с активными действиями бакинского пролетариата. Баснословная прибыль нефтепромышленников и низкооплачиваемый тяжелый труд рабочих создавали резкие социальные контрасты, и трудящиеся охотно откликались на социалистическую агитацию.

Протест пролетариев Баку обретал размах. Ранним утром 13 декабря остановился завод Каспийско-Черноморского общества, затем стачка перекинулась на предприятия Нобеля и Манташева, и к 18 декабря она распространилась на все промыслы. Власти ввели в Баку войска, но митинги и демонстрации не прекращались. Как представитель центра, Иосиф Джугашвили принял деятельное участие в организации массового протеста

Помимо требований введения 8-часового рабочего дня, отмены сверхурочных работ и штрафов, улучшения жилищных условий, бастующие выдвинули требования о предоставлении одного выходного (воскресенье) дня в неделю. Плюс прекращение работ накануне праздничных и воскресных дней на два часа раньше; установление гарантируемого минимума заработной платы различным категориям рабочих; выплаты заработанного не реже двух раз в месяц и т.д.

Вмешательство в ход событий полиции, предпринявшей через десять дней после начала забастовки репрессии и аресты, не принесло властям желаемых результатов. Хозяева предприятий были вынуждены вступить в переговоры со стачечным комитетом. И 30 декабря, впервые в России, был заключен коллективный договор между рабочими и предпринимателями.

Договором был установлен 9-часовой рабочий день для дневных смен, 8-часовой — для ночных и буровых партий. Ежедневная зарплата увеличена с 80 копеек до одного рубля с лишним; введен 4-дневный ежемесячный оплачиваемый отдых. Стачка закончилась только 3 января 1905 года победой бастующих.

Спустя пять лет Иосиф Джугашвили напишет «Это была действительно победа бедняков пролетариев над богачами капиталистами, победа, положившая начало «новым порядкам» в нефтяной промышленности... Установился известный порядок, известная «конституция», в силу которой мы получили возможность выразить свою волю через своих делегатов, сообща устанавливать с ними взаимоотношения». Это была победа, которая имела огромное значение для всего пролетариата России. Бакинская стачка стала «как бы предгрозовой молнией накануне великой революционной бури».

В период стачки Иосиф Джугашвили находится в центре событий. Он постоянно встречается с членами забастовочного комитета и с пребывавшим здесь представителем ЦК РСДРП Носковым, но периодически он выезжает в Тифлис, где тоже назревали важные события.

В августе 1904 года новым российским министром внутренних дел стал князь Святополк-Мирский. Его кратковременное присутствие на верхних этажах власти, получившее название «либеральной весны», позволило интеллигенции выступить с предложением о проведении реформ. Начало этому процессу положил банкет, состоявшийся 20 ноября в Петербурге в доме Павловой, где была принята либеральная петиция. Последовавшая за этим «банкетная петиционная кампания» охватила более 30 городов России и вылилась в проведение по стране свыше 120 собраний.

В начале декабря такое собрание состоялось и в Тифлисе. 20-го числа в городе прошел многолюдный митинг, а на 31 декабря в здании Артистического общества был назначен банкет. Вход для участников банкета был разрешен только по пригласительным билетам, но в последнюю минуту один из организаторов мероприятия распорядился открыть доступ всем желающим. Их оказалось много. Концертный зал общества не мог вместить всех; люди стояли в проходах и примыкавших к залу коридорах.

Сидячие ряды заняли местная либеральная буржуазия и «цвет» тифлисской интеллигенции, демонстрирующие апофеоз своей «политической зрелости». Рабочие-железнодорожники сгруппировались вокруг Петра Монтина и Иосифа Джугашвили. Подготовленная и заранее розданная «чистой» публике петиция с либеральными требованиями не оставляла сомнений в итогах собрания. Огласив петицию, председатель собрания сразу объявил, что ораторы не должны выходить за рамки ее содержания. Это вызвало протест. Но, прочитав резолюцию, немедленно переданную в президиум от находившихся в зале большевиков, председательствовавший категорически отказался ее огласить. Поднялся шум, и раздались крики: «Цензура не нужна!»

Слова попросил Иосиф Джугашвили. Не получив его, чтобы привлечь внимание, он встал на стул и прямо из зала в окружении рабочих произнес краткую речь, завершив ее призывом: «Долой самодержавие!» Социал-демократы огласили свою резолюцию. В ней были требования политических свобод, отмены сословных, национальных и вероисповедных ограничений, введения народного представительства на основе всеобщих выборов, объявления политической амнистии.

Банкет превратился в митинг. «Чистая» публика покидала зал. Собрание закончилось исполнением революционных песен; Иосиф Джугашвили вместе со всеми пел «Варшавянку», припев которой кончался словами: «На бой кровавый, святой и правый марш, марш вперед, рабочий народ!» Этим символическим призывом Тифлис встречал 1905 год...

Конечно, активная деятельность Джугашвили не могла остаться без внимания властей. К осени через секретного сотрудника «Панцулии» тифлисской охранке удалось установить факт его пребывания в городе. В специальной карточке Тифлисского охранного отделения «О лице, состоящем членом партии социал-демократов» 8 октября 1904 года появилась новая запись: «Джугашвили бежал из ссылки и в настоящее время является главарем партии грузин, рабочих».

Запросив 6 ноября сведения о Джугашвили у местного ГЖУ, 16 ноября охранное отделение получило ответ начальника Тифлисского охранного отделения Ф. Засыпкина. В нем отмечалось: «Джугашвили... разыскивается циркуляром Департамента полиции за № 5500 от 1 мая 1904 г. ...По указанию агентуры, проживает в городе Тифлисе, где ведет активную преступную деятельность».

Оглавление