Глава 8

Лейден и образование военно-морской мощи

«Мы можем считать принца конченым человеком; он не пользуется ни влиянием, ни доверием». Такие слова написал Фернандо Альварес де Толедо, герцог Альба, своему повелителю Филиппу II, королю испанскому и нидерландскому, императору американскому и индийскому. Стоял 1568 год, и упомянутый принц был не кто иной, как Вильгельм Оранский, прозванный Молчаливым: принц был красноречив, но никогда не говорил лишнего.

У герцога Альбы были основания для этого заявления; он не больше года провел в Нидерландах на посту главнокомандующего, но уже овладел беспокойными провинциями и усмирил мятеж. Из тех великих дворян-католиков, которые возглавили бунтовщиков, Гогстратен умер от раны, Эгмонт и Горн сложили головы на плахе. Остался один Оранский, и он кочевал с места на место, преследуемый кредиторами, а его супруга в Кельне жила в свое удовольствие, проводя время в утехах, которые принято называть плотскими. Армия, которую принц собрал, распродав все свое имущество, рассеялась от одного прикосновения Альбы, причем так, что на Оранского упала тень трусости.

Едва ли другая армия, заново собранная принцем, смогла бы достигнуть большего. Лучшее, на что он мог рассчитывать, — это наемники, валлонские и немецкие ландскнехты, неплохие воины, но им не хватало согласованности действий, а в подчинении Альбы находились «непобедимые испанские терциарии» — пехотинцы, которых не видел мир со времен римских легионеров. Они обладали подготовкой и боевым духом, сознанием своей непоколебимости и несокрушимости; они сотни раз доказывали это в любой мыслимой боевой обстановке. Альба держал их в ежовых рукавицах; и они соблюдали железную дисциплину, за исключением грабежа после взятия города. Когда его армия выступила из Италии в беспокойные Нидерланды, даже две тысячи сопровождавших ее проституток были организованы в батальоны и роты под началом офицеров.

Во всех словах и поступках Альбы чувствовалось нечто железное от крестоносца, ведущего вечную священную борьбу против врага. «В свое время я укрощал железных людей, — заметил он, принимая назначение в Брюссель, — и знаю, как усмирить этих слабаков из масла». Усмирять он начал с того, что разместил гарнизоны своих стальных воинов в каждом значительном городе; затем учредил Совет по делам мятежа, который вскоре получил название «Кровавый совет», ибо выносил неизменно смертные обвинительные приговоры. Никто не знает, сколько тысяч несчастных, кроме Эгмонта и Горна, за год прошли через судилище, обрекавшее их на костер, меч или виселицу, прежде чем Альба решил считать принца конченым человеком. Одним только утром Пепельной среды[9], после карнавала, в собственных постелях были взяты полторы тысячи человек. «Я распорядился казнить всех до одного», — писал Альба.

Он действовал как участник бессрочного крестового похода и правая рука Филиппа Испанского, публично молившегося о том, чтобы ему никогда не пришлось называться королем тех, кто отверг Господа Бога своего (по понятиям католической конфессии), и сказавшего, что лучше он пожертвует сотней тысяч жизней. Но был еще и вопрос конституции. Альбе хватило проницательности понять, что ему никогда не искоренить протестантскую ересь, если он сначала не избавится от местных советов (по одному на каждый нидерландский город или провинцию), у которых были в ведении юридические и финансовые вопросы при сложной системе хартий, привилегий и вольностей. В глазах вечного крестоносца эти советы не выполняли своего прямого долга. Они не справились с ересью, они смотрели сквозь пальцы на открыто проводимые кальвинистские сборища, не карали наказанием вандалов, которые грабили и разрушали церкви во время великой иконоборческой волны 1566 года.

Поэтому первым делом Альба ударил по важным католическим дворянам, хранившим неприкосновенность хартий, потом по мелкому клиру, возмутившемуся тем, что его доходы потекли в руки вновь назначенных испанских епископов, и, наконец, по магистратам больших городов; все это были католики. Виновность протестантов считалась само собой разумеющейся, но первый необходимый шаг — уничтожение местного самоуправления или введение над ним такой власти, которая заставит его повиноваться приказам из Испании.

С этой задачей Альба справился. Эгмонт, Горн и Гогстратен мертвы, их имущество конфисковано; Вильгельм Оранский конченый человек, а его собственность, которая находилась во владениях Филиппа, тоже конфискована. Потребность в сопротивлении уступила место ледяному равнодушию. Едва ли кто присоединился к принцу Вильгельму, когда он перевел своих наемников через французскую границу. Инквизиция с успехом продолжала работу по уничтожению еретиков, когда произошло одно важное событие. Жалованье для солдат Альбы суммой в 450 тысяч дукатов находилось на борту пяти кораблей, которые шторм отнес в Плимут, и английская королева Елизавета, эта вероломная дама, не пренебрегавшая ни одной возможностью обогатиться, прибрала к рукам дукаты и корабли.

Вернуть деньги можно было только с помощью дипломатии, но дипломатии обычно не удавалось вытянуть деньги из Елизаветы. Кроме того, переговорный процесс займет много времени, а деньги были нужны немедленно. Непобедимым терциариям давно не платили, и они начали высказывать недовольство по этому поводу. Решись они взять все, что посчитают нужным, никто не сможет им помешать, тем более что испанские солдаты, оставшись без жалованья, раньше уже принимались взимать задолженность. Испытывая по этому поводу обоснованные опасения, в марте 1569 года Альба созвал Генеральные штаты в Брюсселе и сказал, что придется ввести налог на содержание солдат, которые их защищают. Он предложил уплатить единовременный однопроцентный налог на все недвижимое имущество, пятипроцентный налог на все сделки с недвижимостью и десятипроцентный налог с оборота. Он объяснил представителям сословий, что эта система называется «алькабала» и очень хорошо работает в Испании.

Возможно, в Испании так оно и было, но Нидерланды представляли собой густонаселенную коммерческую зону, и такие налоги на недвижимость и с оборота означали для нее разорение. Генеральные штаты отказались вводить их; Альба получил долю своего однопроцентного налога, на том и кончилось. Утрехт отказался уплатить даже один процент; Альба расквартировал там полк, после чего объявил город и всю провинцию виновными в государственной измене и конфисковал в пользу короны его льготы, привилегии и собственность. К протестующим присоединились даже католические епископы и два члена «Кровавого совета» Альбы. По стране покатились волны недовольства, словно реки подо льдом, которым нужна только трещина, чтобы прорваться наружу.

В это время Альба обнаружил, что Вильгельм Оранский не такой конченый человек, как думал герцог. Еще в 1566 году, перед вспышкой иконоборчества представители низшего дворянства устроили в Брюсселе съезд, намереваясь выразить протест против жестокости, с которой инквизиция расправлялась с еретиками. Они передали «прошение» к тогдашнему наместнику о смягчении приговоров. Услыхав брошенное в их сторону прозвище «гезы» (нищие), они перенесли заседание в гостиницу, где устроили попойку и с энтузиазмом сделали своей эмблемой нищенский посох, суму и миску и учредили союз в защиту нидерландских привилегий. Позднее в числе обвинений, отправивших Эгмонта и Горна на плаху, было то, что они зашли в гостиницу, пока там шло это веселье, хотя оба обвиняемых с неодобрением удалились.

Из-за репрессий Альбы стало опасным носить эмблему гезов, а к тому времени, когда поднялся спорный вопрос по поводу налогов, их движение почти прекратилось. Вильгельм Молчаливый имел все сведения о том, какие чувства рождались в этих спорах. У него была отлично налажена разведка, которая помогла ему выжить: он имел шпионов даже в мадридском кабинете министров, которые предупреждали Оранского всякий раз, когда власти подсылали к нему нового наемного убийцу. Как независимый принц, он выдал восемнадцати кораблям каперские свидетельства. Его брат Людовик Нассауский позаботился о том, чтобы их как следует снарядили в порту французских гугенотов Ла-Рошели. Так появились морские гезы, занятием которых стали грабежи и убийства католиков.

К концу 1569 года восемьдесят четыре корабля были готовы к отплытию; ни одна церковь или монастырь на побережье не были в безопасности от них. Вильгельм Оранский пытался держать их в разумных рамках, дал им устав и назначил адмирала, но с таким же успехом можно было пытаться обуздать носорога. Главными вождями морских гезов были Гийом де Блуа, адмирал Треслонг и Гийом де ла Марк, потомок знаменитого «дикого вепря Арденн», очень похожий на своего предка. Ни одно событие на «испанском море» не обходилось без участия морских гезов. Над ними не было никакой гражданской власти, их воодушевляла свирепая ненависть. Многих из них палачи инквизиции лишили ушей и ноздрей или изувечили иным образом, и теперь они получили шанс поквитаться за все. Священников, монахинь и католических судей гезы обычно мучили до смерти, во всеуслышание заявляя, что относят это на счет Альбы.

История не сообщает, что думал об этом сам герцог. Вероятно, он считал морских гезов бандитами, с которыми со временем можно будет справиться обычным способом: отрезать их от баз. В данном случае эта задача требовала дипломатических усилий. Королева Елизавета Английская, как можно было ожидать, позволяла гезам пользоваться английскими гаванями для пополнения запасов продовольствия и торговли награбленным, но ей не хотелось слишком раздражать Филиппа Испанского. Когда из Мадрида начали поступать резкие протесты, она официально объявила, что закрывает свои порты для морских разбойников.

Это было в начале 1572 года. Немецкие порты находились далековато и представляли собой не очень хорошие рынки для сбыта. Возможно, что дискуссии между гезами о том, что делать, были в самом разгаре, когда 1 апреля поднялся несезонный западный ветер и занес двадцать восемь их кораблей под предводительством Треслонга в эстуарий Шельды. Они стали на якорь недалеко от Брилла на острове Вальхерен, и горожане сообщили им, что гарнизон испанцев ушел в Утрехт, чтобы обеспечить выполнение эдикта о государственной измене.

Треслонг решил занять город, гезы подожгли северные ворота и прорвались в них, пользуясь мачтой как тараном. К католическим церквам и прочим религиозным заведениям они отнеслись как обычно, но жителей не обижали. Затем они собрались оставить город, но Треслонгу пришло в голову, что здесь решение проблемы порта. Вместо того чтобы уйти из города, он спустил на берег несколько пушек и поднял флаг принца Оранского.

Известие об этой безумной выходке вызвало цепную реакцию. Жан де Анен-Льетар, граф Боссю, губернатор Голландской провинции, привел значительные силы, чтобы вернуть город. В Брилле находилось не более трехсот гезов, но горожане помогли им обороняться. Кто-то открыл шлюз, и испанцев снесло на плотину, где их расстреляли с кораблей. Большинство баркасов, на которых они прибыли к городу, были захвачены. Боссю еле унес ноги; его силы были полностью разбиты.

Услышав об этом, Вильгельм Оранский сначала отнесся ко всему как к очередной эскападе неуправляемых морских гезов. Но лед был расколот; оказалось, что есть одна вещь, с которой не могут справиться терциарии, — вода. Против испанского гарнизона поднялось гражданское наводнение, морские гезы прислали подмогу, и главного инженера Альбы, поспешившего укреплять цитадель, повесили на ее воротах. Весь остров Вальхерен, кроме Миддельбурга, перешел в руки бунтовщиков, а с Вальхерена движение распространилось на Большую землю. Повсюду в Зеландии, Голландии, Гельдерне, Оверейсселе, Утрехте и Фрисландии взвивался флаг Оранского; среди этих провинций только в Амстердаме и нескольких мелких городах не удалось уничтожить испанцев, и они остались на стороне короля. К этому моменту Людовик Нассауский собрал во Франции армию, которая вторглась в Нидерланды и взяла Монс. Это событие подняло дух повстанцев, подарив им одну из величайших военных песен в истории: «Вильгельмус ван Нассаувен», которая по-прежнему является государственным гимном Голландии. На волне возбуждения от сторонников принца полились деньги, позволившие Вильгельму нанять армию и перейти немецкую границу.

Любое народное восстание вначале несется стремительным потоком, но если оно не сметает на своем пути верховную власть, как Французская революция, то на смену ему приходит период, когда напряжение воюющих сторон спадает и борьбу продолжают истинные силы. В нидерландском восстании Альба потерял небольшой контингент людей и не был разгромлен. После первого натиска в ситуации проявились контрреволюционные элементы. Один из них не выходил на поверхность, но начал влиять на характер борьбы. Восстание по сути было религиозным и экономическим, и бюргеры больше всего хотели, чтобы их оставили в покое и дали заниматься коммерцией по своему усмотрению. Они не спешили встать под флаг повстанцев и не спешили давать им деньги; им попросту нужно было избавиться от испанских налогов.

Следующий происпанский фактор оказался случайным; уже после того, как Людовик Нассауский взял Монс, во Франции произошла Варфоломеевская ночь, отрезавшая его от поддержки французских гугенотов, которые планировали присоединиться к нему с 12 тысячами человек. Альба увидел в этом благоприятный момент и воспользовался им, согнав отовсюду войска на осаду города.

За третий фактор влияния отвечают люди Вильгельма Оранского. Он начал войну осад и даже взял несколько городов — Рермонд, Тирлемонт, Малинес, Уденарде, но везде его наемники из немецких протестантов грабили церкви и дурно обращались с духовными лицами, несмотря на усилия принца по обеспечению веротерпимости. Южные Нидерланды, которые он выбрал ареной действия, имели большие экономические и политические претензии к испанскому правлению, но в основном оставались католическими: насильственное обращение в иную конфессию было не более приемлемо для католиков, чем для протестантов. Вдруг оказалось, что к Вильгельму относятся как к врагу; Лувен закрыл перед ним свои ворота, да и Брюссель не поддержал его. Брюссельцы даже участвовали в обороне города вместе с немногочисленным гарнизоном. Нидерланды (нижние земли) начали окончательно разделяться вдоль границ языка и религии.

Тем не менее Вильгельм торопился в Монс. Альба не сделал попытки вступить с ним в сражение, хотя его армия могла уничтожить Оранского. Он чувствовал структурный недостаток наемной силы, лежавший в сфере финансов, и не собирался тратить свои людские ресурсы на то, что рано или поздно произойдет само собой. Однако он содействовал естественным причинам. Ночью И сентября 1572 года Вильгельм Оранский разбил лагерь у деревни Хармигнис недалеко от Монса. Под покровом темноты шестьсот испанских солдат под началом Хулиана Ромеро, надев белые рубахи поверх доспехов, чтобы не перепутать друг друга с врагами, проникли в лагерь и чуть не взяли в плен принца, убив восемьсот человек из его воинства.

Затем принялись за дело естественные причины. Армия распалась, к Оранскому приклеился ярлык трусливого и некомпетентного командира, который даже не позаботился о собственной безопасности, расставив часовых. Людовик Нассауский сдал Монс через шесть дней, и война вошла в новую фазу.

Теперь уже испанские солдаты стали осаждать города, стоявшие за принца. Альба направил две колонны войск: одну под командованием своего внебрачного сына дона Фредерика Толедского в Голландию, другую во главе с генералом Мондрагоном в Зеландию. Воины Мондрагона совершили несколько выдающихся деяний, в том числе нападение на остров в Южном Бевеланде, перейдя канал во время отлива по грудь в воде; но не там проходила главная линия фронта. Решающая роль принадлежала Фредерику Толедскому. Для начала он взял Малинес, который был важнейшим из городов, сдавшихся Вильгельму Оранскому. Испанец сделал из него пример, отдав на трехдневное разграбление солдатам, которые не делали различий между католиками и протестантами: все подвергались насилию, грабежам и убийствам. Потом пришла очередь Зютфена; поскольку его в основном населяли протестанты, то с ним обошлись с большей жестокостью, чем с Малинесом. Наарден разрушили, женщин прилюдно насиловали, а потом всех оставшихся в живых предали мечу, как Сулейман обещал поступить с Веной.

Затем дон Фредерик направился к Амстердаму, закрепился там и в начале декабря 1572 года начал наступление против Хаарлема. Этот город имел символическое и практическое значение, будучи очагом кальвинизма и одним из крупнейших нидерландских городов. И кроме того, одним из слабейших; 4-тысячного гарнизона было мало, чтобы охранять полуразвалившиеся стены большой протяженности, а у дона Фредерика было 30 тысяч солдат: испанцев, валлонов и немцев. Он намеревался взять город приступом и после бомбардировки отдал приказ о штурме; но Хаарлем слышал об участи Зютфена и Наардена, бюргеры присоединились к обороне, и в ходе ожесточенной схватки штурм был отражен с тяжелыми потерями.

Это заставило дона Фредерика критически оценить свое положение. С востока город защищала полоса мелководья, там он был неприступен; с севера эстуарий реки И и рукав Зюйдер-Зее с отдаленными фортами в дельте; только с юга и запада была твердая земля. На этой земле дон Фредерик начал готовиться к осаде, и всю зиму там проходило минирование и контрминирование, пушки бомбардировали стены, а горожане чинили их по ночам. Бюргеры нередко отваживались на свирепые вылазки, отрезали головы захваченным в плен, клали в бочонки и катили на испанскую сторону; испанцы же своих пленников вешали; горожане передразнивали католические богослужения, устраивая вдоль стен процессии с непристойностями. 31 января Толедо еще раз попытался штурмовать город, снова потерпел поражение и хотел было бросить эту затею, но Альба пригрозил отречься от него, если он так поступит. Осада превратилась в блокаду.

Трудности испанцев заключались в том, что блокаду нельзя было сделать полной. Всю зиму жители на коньках перевозили провизию по замерзшему озеру, а с наступлением весны их сменили суда с небольшой осадкой. Дон Фредерик решил эту проблему с помощью флотилии кораблей необычной конструкции, которые пришли по И под началом графа Боссю. 28 мая Боссю напал на каботажные суда голландцев и полностью разгромил их. После этого время стало работать на испанцев. Когда горожане съели кожаную обувь, крыс и траву, 11 июля Хаарлем сдался. Дон Фредерик казнил всех солдат гарнизона и четыреста самых видных граждан, но проявил великодушие и пощадил остальных в обмен на все деньги города.

Дела у восставших теперь шли все хуже. Пока велась осада, Вильгельм Оранский делал отчаянные усилия, чтобы собрать силы, и трижды посылал высвободить город полки из 3–4 тысяч человек во главе с разными командирами. Все они потерпели неудачу; терциарии были по-прежнему неуязвимы на поле боя и готовы продолжать осады, пока в Нидерландах не кончатся города. Усилия Вильгельма, который старался уговорить королеву Англии Елизавету принять протекторат над провинциями, ни к чему не привели, вдобавок ему всегда мучительно не хватало денег.

Как в любом противостоянии, все беды не падали на головы только одной стороны. Герцог Альба потратил 25 миллионов присланных из Испании флоринов (кроме 5 миллионов, полученных от однопроцентного налога), и его казна опустела. Дон Фредерик потерял в Хаарлеме 12 тысяч человек, найти им замену было трудно и дорого. Герцог написал королю, что единственный способ подавить ересь — сжечь все протестантские города и перебить всех жителей. В августе он отправил дона Фредерика в Алкмар с 16 тысячами солдат, чтобы приступить к осуществлению нового плана.

Толедо ждал провал. В Алкмаре было только 2 тысячи горожан, но они отразили штурм и после семинедельной осады открыли шлюзы, руководствуясь лозунгом принца Вильгельма: «Лучше погубить землю, чем потерять землю». Вокруг испанского лагеря поднялась вода, и это событие обернулось поражением, когда граф Боссю попытался провести с И испанский флот. В Зюйдер-Зее его встретили гезы под командованием адмирала Диркзона и полностью уничтожили. Самого Боссю взяли в плен; блокировать город с воды стало невозможно.

Для Альбы это сыграло роковую роль. Он попросил об отставке, и в конце 1573 года на замену герцога прибыл великий командор дон Луис Рекесенс. Он действовал менее жестоко и предпринимал некоторые шаги к примирению. Но самое большее, на что мог согласиться Филипп Испанский, — дать еретикам время продать имущество, прежде чем выдворить их из страны, а самое меньшее, на что мог согласиться Вильгельм Оранский, — полная свобода вероисповедания. Итак, война продолжалась. В стратегическом отношении она никак не изменилась. Рекесенс придерживался взятого Альбой курса на поход в южном направлении по голландским городам, чтобы расколоть приморские провинции о наковальню Фландрии. По его приказу в Антверпене и Бергене построили флот, чтобы выгнать с Шельды морских гезов, и 8-тысячная армия под командованием генерала Вальдеса отправилась на осаду Лейдена. Гаага и побережье вплоть до устья Нового Мааса уже были в руках испанцев; овладев Лейденом, они отрежут Голландию от моря.

Испанский флот под командованием Хулиана Ромеро, который чуть не захватил Вильгельма Оранского в Хармигнисе, застал гезов у Вальхерена, их адмиралом к тому времени стал Луи де Буасо сьер де Руар. (Гийом де ла Марк был смещен с поста за то, что приказал пытать семидесятидвухлетнего священника, друга Оранского; через несколько лет его постигла смерть от укусов бешеной собаки.) Битва кончилась тем, чем обычно заканчивались попытки испанцев уничтожить морских гезов, — полным поражением. Ромеро через иллюминатор выбрался из горящего флагманского корабля, доплыл до берега, откуда за боем наблюдал Рекесенс, вылез из воды и сказал: «Я говорил вашему превосходительству, что я солдат, а не моряк». Испанцы расквитались за провал тем, что напали на Людовика Нассауского, который перешел через Рейн с войском из наемного сброда и добровольцев, и разгромили его практически без потерь со своей стороны. Сам Людовик в ходе боя был убит.

Теперь на доске остались только самые крупные фигуры. Вильгельм находился между Делфтом и Роттердамом с 6 тысячами человек, которых было недостаточно, чтобы встретиться с испанцами в открытом поле. Если испанцы возьмут Лейден, значит, они смогут взять что угодно.

Вальдес прибыл на место в октябре 1573 года, но после нескольких беспорядочных операций, которыми он даже не установил полную блокаду, его отозвали в Антверпен на подавление мятежа. Второй раз он подошел к городу 26 мая 1574 года уже с четко разработанным планом действий. Лейден располагался в середине концентрического кольца каналов, на берегах которых были деревни. В этих деревнях Вальдес построил укрепления, а в промежутках, где счел нужным, возвел редуты, создав шестьдесят два укрепленных, взаимодействующих друг с другом пункта. Испанцы хотели обойтись без дорогостоящих штурмов, артиллерийских обстрелов и подкопов, применявшихся доном Фредериком при осаде Хаарлема и Алкмара, а позволить голоду сделать свое дело, не оставив ни одной щелки в блокаде. Он полагал, что ленивые нидерландцы были по уши в собственных заботах и не побеспокоились запастись продовольствием или усилить гарнизон после первого наступления испанцев.

Незадолго до того, как кольцо вокруг Лейдена сомкнулось, Оранский передал его жителям послание, в котором просил их продержаться три месяца, этого времени должно хватить для их освобождения. Но дни и недели шли; Оранский заболел лихорадкой, у него не было ни денег, ни надежды собрать армию, чтобы прорвать кольцо Вальдеса. Были созваны Генеральные штаты, уполномочившие принца предпринять отчаянную меру — пробить плотины вдоль Исселя и Мааса близ Роттердама, Шидама и Делфта, затопив половину Голландии. 21 августа горожане обратились к Оранскому со словами о том, что они продержались испрошенные три месяца, весь хлеб кончился, а солода хватит еще на четыре дня.

Не падайте духом, говорил ответ Оранского, доставленный почтовым голубем, вода прибывает. Бургомистр Ван дер Верфф прочел послание со ступеней городской ратуши и распорядился, чтобы по улицам пошел оркестр, играя «Вильгельмус ван Нассаувен». В испанском лагере поднялась тревога, но «глипперы», как называли перебежчиков из нидерландцев, успокоили Вальдеса: это не Алкмар, защищенный системой плотин; здесь плотины располагались одна от другой на таком расстоянии, что осаждающим не грозило утонуть. Так и получилось; вода действительно разлилась, но опустошение страны оказалось напрасной жертвой; уровень воды поднялся лишь на десять дюймов, в редутах и укрепленных деревнях по-прежнему было сухо. 27 августа Лейден передал еще одно отчаянное послание; горожане начали есть лошадей и собак, зерна не осталось никакого.

Оранский был так серьезно болен, что телу его, казалось, пришел конец, но недуг не коснулся его разума. Как только принц получил полномочия открыть шлюзы, он решил прибегнуть к военно-морской силе, где у нидерландцев было явное преимущество. Адмирал Буасо и морские гезы прибыли в Роттердам 1 сентября на двух сотнях кораблей с неглубокой осадкой, большинство было построено специально для этой задачи, на каждом имелось около десяти легких пушек и от десяти до восемнадцати гребцов. Среди них были несколько пробных судов, например, огромный «Делфтский ковчег» с пуленепробиваемыми фальшбортами и гребными колесами на ручной тяге.

С этим флотом гезы подплыли к громадной плотине под названием Ланд-Шидинг, расположенной в пяти милях от Лейдена. По приказу Оранского Буасо ждал, пока не сгустилась ночь 10 сентября, и потом захватил отрезок плотины. Испанцы попытались контратаковать из деревень по обе стороны от захваченного участка, но не смогли из-за корабельных орудий; плотина была пробита, и эскадра Буасо вошла в канал.

Через три четверти мили ей встретилась еще одна плотина, Гринвей, до сих пор на фут поднимавшаяся над водой. Буасо снова воспользовался темнотой для маневра; гезы открыли плотину и провели корабли. Но потом пришлось задержаться; за Гринвеем лежала обширная заболоченная местность, называвшаяся Пресноводным озером, где вода поднялась недостаточно высоко, чтобы корабли могли пройти. Через болота вел канал, но испанцы закрыли его с обоих концов; корабли могли подойти к препятствию только друг за другом и не имели возможности воспользоваться своей превосходной артиллерией. Почти неделю флотилия растерянно кружила поблизости, нервы у всех были на пределе; но вдруг 18 сентября задул сильный северо-восточный ветер, нагоняя воду, а несколько беженцев рассказали, что между деревнями Зетермеер и Бентуйсен есть невысокая плотина, если ее пробить, можно обойти озеро. Буасо направился по указанному пути; в обеих деревнях стояли испанцы, но на кораблях хватило пушек, чтобы после жаркой короткой схватки прогнать неприятеля, и флотилия двинулась дальше. Буасо велел поджечь дома, давая лейденцам сигнал о том, что помощь на подходе.

Но так ли это было? За горящими деревнями, в миле с четвертью от Лейдена, располагался опорный пункт Зетервуде, хорошо укрепленный и стоявший высоко над водой. Ветер в соответствии с сезоном неуклонно дул с востока, удерживая воду на арене действий на уровне девяти дюймов, а кораблям Буасо, чтобы пройти, было нужно двадцать дюймов. Не помогло даже присутствие Вильгельма Оранского, который приказал принести себя на носилках в авангард наступления. Горожане до последней крошки съели все, что было у них съедобного, и умирали от голода. Вокруг бургомистра Ван дер Верффа собралась толпа, умоляя его рискнуть и сдаться на милость испанцев. «Вот мой меч, — вскричал он. — Если хотите, пронзите мне сердце и разделите мое тело между собой, чтобы утолить голод; но пока я жив, не ждите, что я сдам город».

Оранский вернулся в Роттердам, рассветы сменялись закатами; но утром 1 октября поднялся северо-западный ветер, такой же неожиданный, как тот, что помог Жанне д'Арк. Потом он сменился на юго-западный, и Северное море хлынуло сквозь пробитые плотины, всего за несколько часов Буасо получил уровень воды больше двух футов. Корабли двинулись на штурм Зетервуде, где произошла странная земноводная битва с испанскими дозорными лодками, плававшими в темноте среди верхушек деревьев и крыш домов, и испанскими терциариями на гатях и лоскутках земли, возвышавшихся над водой. Здесь судьба улыбнулась гезам; все испанские лодки потонули, и зеландские рыбаки с ружьями, гарпунами и пиками погнали испанцев по гатям. Буасо завершил свою работу.

Но пока не в Лейдене. Всего в трехстах ярдах от стены стояли два мощных опорных пункта с тяжелым вооружением — Ламмен и Лейдердорп, в одном из них находился Вальдес. Буасо подошел к Ламмену почти на расстояние выстрела и целый день осматривал его. Ламмен производил внушительное впечатление; адмирал медлил до темноты и созвал офицеров на совет.

^{Восстание в Голландии}

Наступила ночь судьбоносных событий, и вряд ли кому-то удалось выспаться. Корабли приблизились к Лейдердорпу с правой стороны, и началась перестрелка. В полночь от города донесся ужасный грохот неизвестного происхождения; потом в Ламмене долго мелькали огни, пока испанцы занимались какими-то таинственными делами. На рассвете на крыше форта Ламмен показалась фигура, отчаянно размахивавшая руками; когда корабль подошел, оказалось, что это голландец и, кроме него, в форте никого нет. Грохот объяснился рухнувшими стенами, подмытыми водой. Вальдес предпочел ретироваться, опасаясь вылазки горожан вместе с нападением с внешней стороны. У него не хватало силы участвовать в этой странной мокрой схватке.

Лейден был освобожден. Корабли Буасо подошли к его стенам и принялись со всех сторон разбрасывать хлеб голодным жителям. Вильгельм Оранский предложил освободить их от налогов за проявленную во время осады героическую стойкость, но вместо этого лейденцы попросили университет, и так на свет появился один из величайших светочей образования в Европе.

Освобождение Лейдена стало воистину решающим событием. Во-первых, об этом заявили Генеральные штаты: на очередном заседании они даровали Вильгельму Оранскому «абсолютную власть и верховное командование над всеми делами провинций без исключения». Он больше не был воином, бросавшимся на выручку из последних сил, он стал отныне штатгальтером государства. Правда, ему самому и его наследникам те же Генеральные штаты часто чинили препятствия; и все же новая нация получила руководителя, способного координировать ее действия, как никогда раньше. Стали возможны объединенные усилия, и они не замедлили последовать.

Во-вторых, Лейден обошелся испанцам почти так же дорого, как Хаарлем, стоивший им 12 тысяч незаменимых человек, а им не удалось взять город. Поэтому с тех пор они не предпринимали больших осадных операций; война свелась к мелким предприятиям и стычкам. Рекесенсу и его преемникам постоянно не хватало денег на жалованье войскам, последовала вереница бунтов и беспорядков, длившаяся годами, но, говоря по существу, Голландия добилась независимости в тот момент, когда корабли Буасо миновали форт Ламмен.

Кроме того, освобождение Лейдена оказало существенное влияние на испанское правление. Тогда образовалось нечто еще невиданное в мировой истории — военно-морская мощь. Испанская система не смогла противопоставить морским гезам ничего равного. «Я сухопутный солдат, а не моряк»; моряки всегда были испанцам не по зубам, и этому суждено было стать причиной краха громадной империи, чьи корни уходили в Лас-Навас-де-Толоса. Это случай, что Вильгельм Оранский прибег к военно-морской силе в Лейдене; она осталась его единственным оружием. Но оружие оказалось действенным и продемонстрировало, что прибрежному городу всегда можно оказать поддержку с воды. По этой причине испанцы больше не устраивали больших осад.

И это далеко не все. Освобождение Лейдена доказало, что католическая реакция не затопит Северо-Восточную Европу, как Богемию и Польшу; что свобода совести, за которую так страстно боролся Вильгельм Оранский, сохранится хотя бы в этом уголке. Обычно эту уверенность связывают с поражением испанской армады от английских моряков, и англосаксы по праву гордятся событиями лета 1588 года. Но разгром армады был не просто завершающим актом в цепи событий; в нем есть один элемент, который часто упускают из виду. Когда герцог Медина-Сидония направился к Ла-Маншу, его целью не было немедленное нападение на Англию; он должен был расчистить путь для Александра Фарнезе, герцога Пармского, самого проницательного наместника испанских Нидерландов, которому предстояло пересечь Ла-Манш во главе 25-тысячной армии испанских ветеранов. Вряд ли английские рекруты, вступив с ними в бой в открытом поле, достигли бы лучших результатов, чем наемные армии Оранского и его братьев.

Но герцог Пармский так и не отправился завоевывать Англию, и не только из-за разгрома Непобедимой армады. Еще во время боя, до того, как Медина-Сидония потерпел поражение, он сыграл свою роль в совместной операции. Когда армада вошла в Кале, все английские корабли с пушками на борту были сконцентрированы в западном устье пролива, и Медина-Сидония обратился оттуда к герцогу Пармскому, призывая его поспешить и отправиться в путь, пока ничто не мешает его походу. Транспортные корабли и войска герцога Пармского уже стояли наготове; были даже приготовлены плоскодонные десантные суда.

Но он не двинулся с места; а причина его нерешительности находилась в устье Шельды в виде голландской эскадры Юстиниана Нассауского, незаконнорожденного сына Вильгельма Оранского. Пока она стояла там, испанцы решили, что они все-таки не моряки, а сухопутные воины. Голландские корабли постоянно маячили у них перед глазами, грозя пушками. От страха перед этими кораблями моряки, офицеры и матросы, тайно убегали ночью и днем, чтобы герцог Пармский и его солдаты не заставили их подняться на борт.

Итак, будущее показало, что королева Елизавета достигла куда больших результатов, чем рассчитывала, когда захватила деньги, предназначенные для солдат Альбы, и вынудила его ввести алькабалу, подвигнувшую Голландскую республику на восстание. Из-за неуклюжих суденышек с высокой кормой, плавно качавшихся на медлительных водах Шельды, которые стали национальным флотом Голландии после освобождения Лейдена, — именно из-за них герцог Пармский не тронулся с места, и поход против Англии оказался бесплодной затеей. Удивительно щедрая награда за присвоение чужих денег.

Примечания:

9

День покаяния в начале Великого поста.