Глава 4

Кадисия и завоеванный берег

Недостаток второй Персидской империи состоял в том, что она не была империей. Ее правители носили титул Ахеменидов «царь царей», но эти цари, среди которых верховный правитель был вроде председателя комитета, были так многочисленны, в их руках сосредоточилось столько личной власти, что глава государства даже не смел продвигать способного человека, если он не родился в одном из княжеских домов. Там были великие феодалы, называвшиеся «повелителями болот», феодалы поменьше — «повелители деревень» и «рыцари», владевшие частью города или мелким поселением. И вдобавок еще волхвы или маздейские жрецы, которые в любой момент могли обвинить человека в ереси и любой проступок назвать еретическим.

Жесткое сцепление частей системы, закованной в железо, не давало возможности внести в нее изменения. Заменявшая конституцию традиция требовала, чтобы «царь царей» непременно происходил из царского рода, но не уточняла, из какого именно, поэтому в конце каждого царствования, а иногда и в середине разгоралась война за наследство. Можно удивляться, что политический талант, видимо свойственный индоевропейской расе, оказался способен преодолеть такие препятствия и создать относительно упорядоченное административное устройство и относительно справедливую налоговую систему.

Этот талант создал военную систему, одну из наиболее эффективных в раннем Средневековье. Благородство от высшей знати до простых «рыцарей» определялось благородством службы, в особенности военной. Подобно многим обычаям доалександровской империи, ахеменидская традиция, в соответствии с которой благородному человеку достаточно уметь скакать на лошади, метко стрелять и говорить правду, была с тщанием восстановлена и даже улучшена. Знать ничем не умела заниматься, кроме войны, хотя не в той мере, чтобы ее можно было спутать с феодализмом, распространившимся позднее на Западе. Представители военной касты Сасанидской империи не отгораживались от мира в изолированных замках и клялись в верности непосредственно «царю царей», минуя лестницу вассальной зависимости.

В отношении своей подготовки они отличались от западных рыцарей и от всех предшественников. Все воины были опытными всадниками; упадок пехоты, уже замеченный во времена Юстиниана и Велизария, достиг низшей точки, и единственными пехотными частями, входившими в сасанидскую армию, были обозные отряды, вооруженные небольшими копьями и обшитыми шкурами плетеными щитами. Конное войско стало продолжением комитата эпохи Юстиниана. У всадников были чешуйчатые кольчуги, стальные шлемы и легкие щиты, они имели при себе все мыслимые виды оружия: шестифутовое копье, лук, короткий прямой меч, булаву, ручную секиру, приспособление вроде лассо из двух веревок, чтобы сбрасывать неприятеля с лошади. Учитывая длительность подготовки, чтобы научиться владеть всем этим вооружением, неудивительно, что война стала их профессией. Персидские воины были хороши для тяжелых ударов при построении сомкнутыми рядами под звук трубы; немало варваров-степняков служило у них рядовыми легкой конницы; кроме того, у византийцев они переняли технику осады и научились обращаться с осадными орудиями. Как правило, персидская армия использовала облаченных в броню слонов, но только в качестве резерва.

Персидская армия имела две уникальные особенности, игравшие значительную роль в психологической войне. Во-первых, в центре передней линии всегда присутствовал громадный трон, который во время военных действий занимал шахиншах или заменявший его главнокомандующий. Вокруг повелителя выстраивались избранные телохранители, называемые «бессмертными», как это было в дни старой империи почти за тысячу лет до того, далее следовал внешний круг пеших лучников. А впереди неизменно несли другой уникальный предмет — Дирайш-и-кавьяни, якобы кожаный передник легендарного кузнеца, который в незапамятные времена основал государство, возглавив мятеж против семитов, тогдашних правителей. Передник с тех пор превратился в знамя размером пятнадцать футов на двадцать два, богато украшенный драгоценными камнями, так как почитался священным, и каждый новый царь добавлял к нему новые украшения с одобрения маздейских жрецов. Если персидской армии грозил разгром, то первейшей заботой было сохранение священной реликвии; воины отдавали за нее свою жизнь.

Самым большим недостатком этой армии было то, что во время борьбы за престол она часто оставалась без главнокомандующего. Но на рубеже VI и VII веков Хосров II навел порядок в борьбе за наследство и начал задумываться о других вещах. При таком государственном устройстве, каким отличалась Персия Сасанидов, мог существовать только один образ мыслей; прочная, неподатливая система не допускала никаких серьезных занятий, кроме войны. Талантливый дед Хосрова II отодвинул восточную границу государства вплоть до Окса и Гималаев, и продвижение в этом направлении не имело большого смысла. Единственное, что мог предпринять новый «царь царей», — продолжить войну с Византийской империей, которая шла в течение почти века: с тех самых пор, как его прадедушка напал на Юстиниана.

Обычными действиями на войне были осады и сражения в Месопотамии и Армении, набеги персов на Сирию и ответные набеги византийцев на персидский Иран. В тот момент Византийская империя испытывала династические трудности, в балканские провинции хлынули волны славянских авар, а у персов появились еще несколько хороших полководцев, кроме самого Хосрова. Он провел несколько эффективных завоеваний и заслуженно получил в награду прозвище Хосров Парвез (Хосров Завоеватель). Армения покорилась так основательно, что армянская церковь отделилась от Константинополя; Киликия и Каппадокия были подчинены. В 614 году персы взяли Иерусалим, тогда погибли 57 тысяч человек и 35 тысяч были взяты в плен, оккупировали Дамаск, Тарс, Антиохию. Александрия была захвачена, и весь северный Египет перешел в руки персов. В Малой Азии персидским войскам не было преград, они даже пытались напасть на сам Константинополь.

Все это продолжалось в течение нескольких лет, а в 619 году летописцам стало ясно, что Византийской империи пришел конец. С потерей Египта прекратились обычные поставки зерна, столицу поразили голод и чума. Казна опустела, налоги не поступали. Положение близкое к анархии воцарилось даже за пределами городов, к радости персов, которым на руку были греческие междоусобицы. Византийские армии терпели поражения на полях битв и разваливались на части. А так как Иллирия находилась в руках авар, Армения, Анатолия и горные районы на юге Малой Азии были захвачены персами, то не осталось мест, поставлявших рекрутов, где византийцы могли бы набрать новые силы.

Однако персидские завоевания не тронули африканских провинций, присоединенных Велизарием к государству Юстиниана после подавления восстания Ника. Император Ираклий происходил из тех мест, туда он и обратился за людьми. Обладание африканскими провинциями делало необходимым содержание флота; пришедшая в упадок Византия еще удерживала море и водные пути. Ираклий обратился к церкви с просьбой о финансовой помощи, и, поскольку христиане подвергались гонениям нетерпимых волхвов-огнепоклонников, вдохновивших евреев на участие в иерусалимской расправе над христианами, он легко получил эту помощь. Военачальники все как один оказались неудачниками или пытались прибрать к рукам умирающую империю. Идя против обычаев и традиций, Ираклий устроил торжественную литургию, потом созвал на ипподроме большой совет сената, знати и народа, оставил империю под присмотром патриарха Сергия и отправился на поле битвы.

Случилось это 5 апреля 622 года; через пять месяцев одному арабу, который звал себя пророком и всем прожужжал уши своими проповедями, пришлось покинуть город Мекку, находившийся на средоточии торговых путей пустыни.

Дошедшие до нас летописи мало говорят об Ираклии и его военных достижениях, но ясно то, что в отношении тактики ему удалось возродить утерянное искусство пехоты, а в стратегии он был знатоком. Он сумел выбить персов из Малой Азии, разбив их в бою и почти уничтожив вражескую армию. Он не стал пытаться отвоевать захваченные территории на юге, а выступил на северо-восток к подножию Кавказа. В следующие шесть лет он сторицей заплатил за разрушенный Запад. Каждый раз, когда персы выставляли войско против Ираклия, император выходил победителем, нанося тяжелые потери неприятелю; каждый город, взятый Ираклием, подвергался разграблению. Император дошел до Каспийского моря и оттуда повернул на юг; нанес смертельный удар боевому духу персов, захватив и превратив в развалины величайший храм страны — святыню огнепоклонников; а его посланники уговорили степные хазарские племена участвовать в разгроме персов. В 628 году персам стало ясно, что Хосров Завоеватель потерял былую хватку. Один из сыновей Хосрова бросил его в «Колодец тьмы», где шах нашел свой конец.

Этот сын Хосрова заключил с Ираклием перемирие, но больше почти ничего не добился; тогда из-за разлива Тигра и Евфрата началось наводнение, сравнимое с великим потопом, потом страну поразила чума, и новый «царь царей» умер от заразы. После него остался единственный сын, тогда еще ребенок, и началась вполне предсказуемая цепная реакция войн за престол, в которых «цари» поддерживали своих кандидатов. За четыре года не менее двенадцати человек, включая двух женщин, надевали великий царский венец, и никто из них не продержался в нем больше года и не смог заручиться поддержкой большей части населения, чтобы добиться подчинения от остальных. Наконец резерв претендентов на шахский трон начал иссякать даже у такого плодовитого царского рода, как Персидский; в 632 году общее одобрение получила кандидатура одного отпрыска, названного Иездигердом III. Военачальник Рустам стал при нем, по нашей терминологии, регентом.

Следующие несколько лет арабы совершали набеги на Хиру, город на границе Ирака; ее выкупили за абсурдно низкую цену в 60 тысяч дирхемов, и Рустам двинулся на арабскую землю, желая напомнить дикарям, что не следует вести себя подобным образом.

Некоторые темпераментные историки нередко высказывают удивление по поводу «сарацинского взрыва». Дело в том, что их одурачили мусульманские летописцы, неизменно описывающие доисламский период как «пору невежества», намекая, что Мухаммед был не только религиозным вождем, но и человеком, принесшим арабам цивилизацию. Кроме того, они полностью упускают из виду природу материала, о взрыве которого рассуждают. На самом деле в то время на всей территории Аравийского полуострова царило общественное устройство, если не отвечающее всем требованиям цивилизации, то значительно более продвинутое, чем варварство. Да, его населяли племена, сгруппированные в кланы, которые вели между собой кровные войны; основная часть населения вела кочевую жизнь. Но там процветали искусства, особенно поэзия, уверенно велась торговля (значение Мекки состояло в том, что как торговый город она получила статус неприкосновенности, и никому не дозволялось нарушать его), а женщины занимали более высокое положение, чем на большей части Западной Европы. Существенную роль играло сельское хозяйство, опиравшееся на выращивание персиков и гранатов (которые плохо переносили транспортировку) и продажу фиников и ароматических веществ, которые легко перевозились, и на них всегда существовал большой спрос.

Во времена Мухаммеда эта нарождающаяся цивилизация страдала серьезным недомоганием, и главным образом по двум причинам. Одна заключалась в постоянном рождении чрезмерного количества детей, несмотря на общепринятую практику женского детоубийства. Вследствие этого не прекращался постоянный поток переселенцев; арабские племена распространились по всей территории Сирии, Палестины и даже Египта, где легко смешивались с родственными кланами, у которых языки были близки. К VI веку даже образовались два арабо-эмигрантских царства — Гассан на северо-западной границе пустыни и Хира на северо-восточной. Гассан был захвачен византийцами и разделен на области, а Хира стала персидским владением. Но главным следствием распространения арабов стало то, что на большей части Сирии, Ирака и Месопотамии население в основном было арабским, сохранившим с родиной родственные связи.

Вторая причина носила экономический характер. Как на Красном море, так и в Персидском заливе общепринятым средством передвижения были корабли. Поскольку водный транспорт неизменно дешевле и эффективнее сухопутного, старые караванные пути, дававшие средства к существованию большому количеству арабов, пришли в упадок. На перенаселенном полуострове началась безработица, и любая мелочь могла привести к взрыву.

Есть несколько причин того, что энергия взрыва была направлена вне, а не внутрь. Одна из них — характер учения Мухаммеда, которое провозглашало безусловными добродетелями определенные качества, без которых невозможно жить в пустыне: умеренность, уклонение от роскоши, закон гостеприимства. Поэтому придерживаться мусульманского вероисповедания было очень легко. Оно запрещало детоубийство, противоречащее всем человеческим инстинктам, и предлагало реальный заменитель в виде многоженства. Оно превращало нападения и грабежи в религиозные акты, если их жертвами были неверные; оно стало общей платформой, на которой все арабы могли общаться между собой без различия племени и кланов. Конечно, нельзя упускать из внимания привлекательность ислама и в чисто духовном аспекте, но стоит заметить, что если бы это вероучение создавалось с точки зрения хладнокровного рационализма для решения конкретных проблем того времени и места, то оно едва ли могло быть задумано лучше.

Мухаммеду повезло, что среди первых новообращенных оказались весьма одаренный администратор Омар и талантливый полководец Халид ибн ал-Валид. Сам пророк, безусловно, обладал исключительными способностями к управлению, но как военачальник был скорее энергичен, чем одарен. Особой заслугой Халида в качестве полководца было то, что он смог превратить тактическую доктрину в стратегическую систему. Сарацинские войска состояли из легковооруженных всадников, лучников и копьеносцев; ввиду недостатка природных материалов их луки были ненамного лучше персидских, но хуже византийских. Вооружение легкой конницы диктовало тактику; она сражалась стрелковой цепью. Так Халид перестрелял всех врагов. После смерти пророка Халид провел несколько сражений, добиваясь скорой победы своей неистовой энергией; но позднее судьба свела его с византийцами, и битвы стали длиться днями, а одна не кончалась целую неделю.

Любой военачальник вплоть до введения уравнявшего всех огнестрельного оружия сталкивался со следующей проблемой: механизм ведения войны, разработанный и предназначенный для использования в условиях одного региона, нужно было применять в другой стране с другими географическими условиями. Непобедимая татарская конница оказывалась совершенно беспомощной, пытаясь напасть на Японию с моря, а в бирманских джунглях ей пришлось отступить перед военной системой гораздо более низкого уровня. Владевшие Западной Европой рыцари-латники оказались в весьма неприятном положении, встретившись с пикинерами в швейцарских долинах. Халид внес изменения в тактику перестрелок, сделав ее эффективной в любом регионе. Он выводил свою армию перед лицом врага и выжидал; выжидал не бездействуя, но атакуя все, что двигалось вне сомкнутого боевого строя. Так он выжидал момента, когда битва превращалась в серию мелких перестрелок и стычек, в такой битве он чувствовал себя как рыба в воде. В огромной степени ему помогали превосходная маневренность и отлично налаженное снабжение; его воины свободно обходили любой боевой порядок, они не нуждались ни в чем, кроме сумки с финиками и источника воды, тогда как неприятель не мог обойтись без обозов с провиантом.

Такой техникой он за четыре года, прошедших после смерти пророка, завоевал всю Сирию и Палестину при активном содействии этнических и религиозных сил. Арабы Гассана и южной Палестины, из которых могло получиться буферное государство, обратились в христианство. Но именно в тот момент, когда на арену действия вышел Халид, император Ираклий был вынужден прекратить финансовую помощь палестинским арабам, потому что после освобождения от персидской угрозы церковь поспешила вернуть свои деньги. Кроме того, в Египте и Сирии в христианстве сохранился сильный уклон в сторону монофизитства. Ираклий и византийский патриарх пытались найти компромисс в монофелитстве, но те, кому они поручили распространение этой доктрины, занялись не проповедями, а преследованиями.

Когда появился Халид со своими арабами, его встретили с радостью как освободителя люди его же крови, многие из которых стремились принять новую веру. Христиане несемитского происхождения и евреи обнаружили, что им разрешено исповедовать любую религию в какой угодно форме, при условии уплаты подушного налога, который был куда как меньше, чем разнообразные подати, взимаемые Константинополем. Епископ Дамаска содействовал сдаче города арабам, и только полностью греческие города Иерусалим и Кесария какое-то время держались в надежде на помощь. Но помощь не пришла. Ираклий был слишком стар, чтобы самому выходить на поле битвы, и после того, как две армии, доверенные не понявшим тактику Халида полководцам, были стерты с лица земли, он уже не смог собрать третью. Все территории к югу от Антиохии и Эдессы навечно стали мусульманскими. Старый друг пророка Омар, ставший халифом, или «наследником», начал готовиться к вторжению в Египет. По своим условиям он почти не отличался от Сирии.

Хира, подобно Гассану, этнически была арабской, но правили в ней не арабы. Топи нижнего Евфрата отделяли ее от места обитания клана кочевников под названием «бакр». Во главе клана стоял некий Мусанна, он сопровождал Халида во время его похода в Сирию. Хотя клан не принял ислам и даже не собирался, он предложил осуществить совместный набег на Хиру, поскольку это предприятие обещало солидную выгоду. Халид согласился; набег состоялся в 633 году и обошелся в 60 тысяч дирхемов, что заставило Рустама принять контрмеры. Перспектива в одиночку столкнуться с персидской армией Мусанну не привлекала, он обратился в Медину за помощью. Еще он мог намекнуть Омару о том, что намерен принять новую религию.

^{Сарацинские земли}

Нужно заметить, что на том этапе мусульманство, вопреки утверждению пророка о его всеобщности, было этническим движением. Целью Медины было обращать в новую веру лишь арабов, исповедовавших язычество, христианство или иудаизм (последних было великое множество), разрешив иноверцам неарабской крови платить подушный налог. В Сирии не было сделано ни единой попытки преодолеть этнический предел. Но когда поступила просьба Мусанны о помощи, сирийская военная кампания была в самом разгаре, Халиду предстояла схватка с первой из византийских армий, и Омар стремился мобилизовать все доступные ресурсы. Халиф не был заинтересован в войне с Персией. В отличие от разбухшей византийской империи, это был сплоченный союз неарабской крови, который претендовал на власть над полуостровом, и не было смысла тормошить этого спящего льва. Потому небольшой контингент, отправленный на помощь Мусанне, имел исключительно оборонительный характер.

По вине неумелого руководства он потерпел полное поражение в «битве на мосту» 26 ноября 634 года, главным образом в результате нападения слонов, вида которых не могли вынести арабские лошади. После разгрома Мусанна едва собрал треть своего войска, а мединский командир Абу Обайд был схвачен и растоптан громадным белым слоном.

В то время Рустам не больше интересовался арабами, чем Омар персами; он по-прежнему разбирался с внутренними проблемами и в следующие полтора года ничего не предпринимал, кроме небольшого набега. Но к осени 636 года стратегическая ситуация изменилась: последняя из великих византийских армий понесла жестокое поражение в Сирии; Дамаск и Антиохия перешли в руки сарацин, Иерусалим и Кесария находились в осаде. Чтобы положить конец нависшей угрозе, Рустам начал собирать войска.

Как обычно, вести оказались проворнее солдат, и Омар приступил к мобилизации не только для того, чтобы защитить братьев арабов, но и не дать врагу отрезать пути к новым сирийским владениям. Командующим был назначен старый товарищ пророка Ca'ад ибн Абу Ваккас, страдавший нарывами. Вскоре после его прибытия на место умер Мусанна, и по арабской традиции Са'ад заручился преданностью бакров, женившись на его вдове. Собрать армию оказалось не так просто; по всему полуострову стали говорить о плодородных полях Сирии как о земном рае, и первая волна переселенцев уже омывала ее берега. Безусловно, высокий религиозный долг призывал разгромить неверных во имя пророка, но надо было позаботиться и о семье; семейные ценности тоже были записаны в Коране. Са'ад, вероятно, собрал не больше 6 тысяч человек (хотя в летописях назывались заоблачные цифры). К тому времени, как Рустам перешел Евфрат и стал лагерем на севере от болот близ Кадисии, на самой границе возделанной земли, наступил май (или июнь) 637 года.

Арабы повествуют о том, как мусульмане отправили четырнадцать послов, дошедших до царя Иездигерда и потребовавших, чтобы персы либо приняли их религию, либо заплатили подушную подать. Жители Ктесифона презрительно посмеялись над потрепанными и незатейливыми одеяниями послов. Иездигерд заметил, что приказал бы обезглавить их, не будь они послами, и с чувством высказался насчет арабских обычаев.

Глава посольства сказал: «Истинно ты говоришь, правитель. Что бы ты ни говорил о прежней жизни арабов — правда. Они питались зелеными ящерицами и живьем хоронили своих новорожденных дочерей. Но Господь в своей милости послал нам святого пророка и святую книгу, что учит нас истинной вере. И теперь нас послали предложить тебе принять либо нашу веру, либо сражение».

Персы дали послам по мешку грязи на человека; те положили свою ношу перед Са'адом как предзнаменование: «Ибо земля есть ключ к империи».

Войско Рустама насчитывало гораздо больше воинов, чем арабское, и Са'ад, по-видимому, не желал сражаться до прибытия из Сирии обещанных подкреплений. Но в сарацинской армии провизия начала подходить к концу, отряд фуражиров отправился наловить в реке рыбы, персы атаковали, и Са'ад понял, что пора построиться для боя. Потеха началась с того, что несколько персидских воинов выехали вперед с криками: «Один на один!», вызывая мусульман на поединок в соответствии со своим обычаем. Поскольку единоборство не противоречило тактической системе Халида, у арабов не было недостатка в желающих помериться силами, но исход поединков, как правило, решался в пользу лучше снаряженных персов. Стычкам не было конца, и Рустам понял, что так никогда не начнется общий ближний бой по всей передней линии, которого он добивался. Помня о «битве на мосту», он приказал вывести слонов. Арабские скакуны снова пришли в ужас; последовало сражение, продолжавшееся до вечера, силы Са'ада были отброшены назад и рассеяны, от полного уничтожения их спасло только то, что слонов задержали несколько пеших лучников.

Армия, которую не вдохновлял мусульманский фанатизм, могла бы сломаться, но за ночь Са'аду удалось собрать своих людей воедино не без уверений в том, что помощь из Сирии уже близка. Забрезжил рассвет; арабы вновь вышли на поле свободным строем, и весь день шла битва, состоявшая из перестрелок и стычек согласно излюбленной тактике Халида. В этом бою легкая конница получила преимущество над тяжелой; утверждается, что персы понесли в пять раз больше потерь, чем мусульмане, но ни та ни другая сторона не добилась существенного перевеса, когда спустилась ночь второго дня.

Той ночью в обоих лагерях царила тревога. Са'ада так беспокоили его нарывы, что весь предыдущий день он еле оставался на коне и был не способен сохранять присутствие духа, незаменимое в арабской армии, где личность предводителя имеет первостепенное значение. Основной сирийский контингент так и не прибыл, и до его подхода неприятель будет сохранять численное превосходство. Состоялся мрачный совет; Са'ад передал командование полевыми силами Ка'ке ибн Амру, командиру сирийцев; можно представить себе, как от бивака к биваку побежали во тьме гонцы с вестью о перемене.

В персидском лагере Рустам по-прежнему рассчитывал на победу, но его очень волновало то, что в этой хаотической пустынной стычке он не может сосредоточиться на каком-нибудь надежном плане действий. У врага не было ни порядочного лагеря, на который можно было бы напасть, ни коммуникаций, от которых его можно было бы отрезать. За ночь к нему подошли подкрепления, в том числе прибавились слоны, что, безусловно, явилось результатом его доклада о первом дне сражения. Утром слонам предстояло стать главной ударной силой в битве с путаным сарацинским построением; когда персы вышли на поле, к которому в облаках пыли приближались мусульмане, животных поставили впереди и в центре.

Но теперь персам пришлось иметь дело не только с пустынными арабами, никогда не видевшими слонов, но и с сирийскими воинами, многим из которых довелось послужить в византийской армии и досконально изучить науку обращения со слонами. Они стали пугать и раздражать громадных тварей уколами стрел и копий, сирийцы даже отважились напасть на них пешими с копьями и мечами, метя в глаза и хоботы. Слоны — обоюдоострое оружие; в паническом бегстве они понеслись по шеренгам персов, сметая все на своем пути; в оставленные ими разрывы Ка'ка бросает свои отряды.

Но персы не сдались сразу. Рустам покинул официальное место на троне, чтобы сесть на коня и лично повести в новое наступление свои шеренги. Персы были отброшены к широкому каналу, где битва продолжалась и с наступлением темноты, ибо арабы, уже уверенные в победе, продолжали наступать малыми группами то в одном, то в другом месте. Битва во мраке получила название «Ночи лязга» или «Ночи бреда», «потому что все хватали друг друга за бороду». Наверное, под непроницаемым покровом темноты разыгралась беспорядочная рукопашная, в которой достоинства персидского вооружения оказались бесполезны, и сарацины получили преимущества.

С рассветом началась песчаная буря, песок летел в лица персов. Рустам укрылся от нее среди верблюдов вещевого обоза; с одного верблюда на него упал мешок с деньгами и поранил спину; Рустам нырнул в канал, надеясь спастись вплавь. В этот миг появился араб по имени Хиллал ибн Алкама. Он за ногу вытащил персидского военачальника из канала и отрезал ему голову, потом подбежал к трону, который к тому времени уже был в руках мусульман, и взобрался на него с криком: «Во имя Господа я убил Рустама!»

Это был последний удар; остатки персидской армии обуял панический страх. Но им некуда было бежать; сотни персов в тяжелом вооружении утонули в канале, тысячи полегли с перерезанным горлом вдоль его берегов на открытой местности, где арабы не имели желания щадить жизни сдавшихся на милость победителя.

Добыча превзошла все ожидания, поскольку каждый персидский воин брал с собой все ценности, которые мог увезти, и армия Рустама везла немалую казну. Когда до Медины начали доходить известия о трофеях, а затем сами трофеи, которые можно было пощупать руками, Омар и его советники решили, что все-таки стоит заняться Персией. Са'ада, чья армия отдыхала после победы, отправили на обустройство военной колонии в Куфе, недалеко от места битвы, для дальнейшего продвижения.

Хира сдалась почти без боя; когда мусульмане продвинулись в глубь страны между Тигром и Евфратом, оказалось, что местные условия очень похожи на Сирию — население из арамейских крестьян, находившихся под экономическим и религиозным гнетом владык-ариан и обрадовавшихся вторжению родственного народа. Завоевателям удалось занять Ирак без особого сопротивления; затем они продолжали наступление в сторону Тигра. Когда Иездигерд предложил провести новую границу вдоль русла реки и получил отказ, он перенес столицу из Ктесифона и удалился в горы.

Второй персидской империи пришел конец. Потерянный трон главнокомандующего можно заменить, но нельзя возродить священный символ Дирайш-и-Кавьяни, отправленный в Медину и там разрезанный на куски. С его утратой национальному духу персов был нанесен удар не менее сокрушительный, чем уничтожением Ираклием великого огненного храма. Невозможно было найти замену воинам, погибшим при Кадисии в огромном количестве. Эту потерю, как и утрату священного символа, нужно прибавить к тем, что Персия понесла в войне с Византией и последовавших за ней общественных беспорядках. Высшее сословие было еще более ослаблено, чем английская знать после Войны Алой и Белой розы, а в государстве не существовало класса, подобного свободным фермерам, из которого могла бы вырасти новая элита.

Иездигерду, уже достаточно взрослому, чтобы не нуждаться в регенте, удалось собрать силы, которые встретили мусульман в Джалуле у подножия гор, но вскоре после взятия Ктесифона Са'адом были разбиты. Через четыре года последняя армия Персидской империи была рассеяна в Нихавенде, и Персия стала сарацинской провинцией.

На это ушло целых четыре года, так как продвижение по Персии представляло собой нечто новое в сарацинской политике. Месопотамию арабы заняли вскоре после Джалулы, но ее в основном населяли семиты, сохранившие племенные связи с югом; чтобы покорить ее, достаточно было взять несколько укрепленных городов. Сама Персия была другое дело; ее населял чужой народ, исповедовавший свою могущественную религию. Никакому правящему классу сарацин не удалось бы превзойти этот народ числом.

Все это стало ясно уже в то время, и потому завершение начатой в Кадисии работы задерживалось. Но иного пути не было, учитывая результаты войны, в том числе захват Ктесифона. Ибо если трофеи, взятые в лагере Рустама, казались бесчисленными, то добычи, награбленной в персидской столице, должно было хватить, чтобы купить весь мир. В руках арабов, питавшихся одними финиками и верблюжьим молоком, вдруг оказались сокровища, которых им было никогда не заработать, проживи они хоть несколько жизней.

Так Персия стала землей обетованной, где богатство само идет в руки, и вслед за армией туда хлынула волна арабской эмиграции. Но кроме тех всегда одинаковых следствий, к которым приводит внезапное богатство, захват Персии внес изменения в мусульманскую политику — изменения, не учтенные откровениями пророка.

Уже отмечалось, что первые халифы разрешали иудеям и христианам неарабского происхождения исповедовать свою религию и делали из них источник дохода, взимая подушный налог. Эти иноверцы были в таком незначительном меньшинстве, что едва ли стоило ожидать от них осложнений; арабское государство, словно моллюск песчинку, легко могло переработать их в жемчужину. Но подобный образ действий не годился в деле с огнепоклонниками. В их верованиях мусульмане не находили ни единого элемента, согласующегося с исламом, который мог бы дать основание для терпимости. Волхвы не признавали ни Соломона, ни Моисея, ни Иисуса, занимающих почетные места в мусульманском пантеоне. Но что еще важнее, после овладения Персией в подчинении у арабского государства оказался колоссальный этнически и религиозно чужеродный блок с абсолютно другими обычаями и культурой.

Позднее в Западной Европе удалось разработать структуру управления колониями на случай такого положения дел. Но сарацины VII века не имели ни давней политической и административной традиции, ни опыта управления, кроме патриархального под политико-религиозным присмотром из Медины. С их точки зрения, единственным способом поддержания политического контроля над новыми владениями был религиозный контроль; нужно было искоренить маздейскую религию и обратить персов в истинную веру силой меча, иначе ислам никогда не восторжествует в Иране.

Действенность религиозных гонений часто недооценивается. Маздаизм был стерт с лица земли в прямом смысле слова; но это далось с большим трудом. По тому, с каким отвращением огнепоклонники упоминаются в сказках «Тысячи и одной ночи», видно, что даже сотню лет спустя этот вопрос еще не был полностью решен. Однако насильственное обращение Персии совершенно изменило сам ислам. Он больше не был народным движением; он неизбежно стал более воинственным, более экспансионистским. Если удалось переварить такую громаду, как Персия, и сделать ее источником новой силы, то почему не поглотить другие, более крупные организмы. Повеление пророка обратить неверного или убить понималось не как фигура речи, а как приказ для буквального исполнения.

Конечно, попытка полного поглощения удалась лишь отчасти. Персов было слишком много, и у них был свой богатый политический опыт. В конце концов под властью абассидских халифов персы-мусульмане стали во главе всего движения. Они отказались от патриархальной системы, которую знал Мухаммед и на которой основал свои принципы управления, в пользу новой, монархической и завоевательской, не имевшей ничего общего с демократией, на идее которой зиждилось учение пророка.