Глава 11

Сражения на Ладоге

Март — сентябрь 1943 года

Конец марта — 24 апреля 1943 года

Хотя наши войска все еще держали кольцо осады вокруг Ленинграда, наступление Красной Армии в январе 1943 года увенчалось успехом и позволило начать снабжение города со стороны юго-западного берега Ладожского озера. В середине марта советские войска начали второе сражение за Ладогу, атаковав части вермахта восточнее Ленинграда.

В конце марта русские вытеснили 58-ю пехотную дивизию из Новгорода, и нам пришлось отойти на 90 километров севернее озера Ильмень, чтобы прийти на помощь частям вермахта на этом угрожаемом участке. Когда наша дивизия достигла линии фронта возле городка Красный Бор, расположенного южнее Невы, нас определили на резервные позиции позади испанской Голубой дивизии, сражавшейся на стороне Германии против Советской России.

В это время в командовании 13-й роты произошли изменения. Когда лейтенант Мюнстерманн и его преемник лейтенант Юргенс были назначены командирами батальонов нашего полка, командиром роты стал лейтенант Рейхардт. Возможно, готовясь занять этот пост, Рейхардт назначил меня неформальным связным между нашей минометной ротой и испанскими войсками, дислоцировавшимися впереди нас.

Помимо корректировки огня наших орудий для поддержки испанцев на случай наступления русских, мне приходилось выполнять поручения Рейхардта и руководства испанских частей. В целом отношения немцев и испанцев оставались неплохими, однако мы были не вполне уверены в надежности наших союзников в боевых условиях. Тяжелые потери, которые они понесли в предыдущие месяцы на своем участке фронта, уменьшили наше доверие в их способность решительно противостоять натиску частей Красной Армии.

Когда пару дней спустя советская артиллерия начала обстреливать позиции испанцев, наша рота немедленно пришла на помощь союзникам, задействовав гаубицы и недавно полученные 105-мм минометы. Несмотря на все наши усилия, под натиском русских испанцы дрогнули и отступили.

Реагируя на сложившуюся критическую обстановку, наш полк быстро выдвинулся вперед и контратаковал противника, чтобы помешать его крупномасштабному прорыву. За каких-то два часа наши войска вынудили части Красной Армии отступить, стабилизировав, таким образом, линию фронта.

Затем наступило несколько недель затишья, и мы получили желанный отдых. Подобно другим русским деревням, деревни вокруг Красного Бора представляли собой ряды деревянных домов, расположенные по обе стороны дороги. Отступая, красноармейцы сожгли много домов, однако неподалеку от наших позиций все-таки уцелело несколько изб.

Несколько солдат моей роты разместились на постой в этих жалких домишках. Хотя почти все они были пусты, в нескольких все-таки продолжали жить люди.

Я оказался в одном из таких домов, где обитали две женщины лет тридцати-сорока и их дети. Это были первые русские женщины, которых я увидел после отъезда из Урицка. Подобно другим русским, они равнодушно воспринимали наше присутствие.

Когда под Красным Бором возникла передышка в боях, мои товарищи стали пользоваться соседними банями. С этим связан один трагический случай, когда солдаты испанской Голубой дивизии решили в то же самое время попрактиковаться в стрельбе из пулемета. Открыв огонь, они случайно убили четырех немецких солдат, находившихся в бане. Хотя это происшествие не добавило нам любви к испанцам, многие из нас восприняли случившееся довольно спокойно, давно привыкнув к смерти товарищей.

24 апреля — 15 мая 1943 года

Через три с половиной недели после прибытия в Красный Бор я получил второй отпуск и 24 апреля отправился в Германию.

Несмотря на теплый прием, оказанный мне родственниками, второй приезд домой из России оказался для меня довольно тяжелым. Первую неделю я никак не мог привыкнуть к тому, что вообще попал в мирную жизнь. Днем я мыслями оставался на фронте, мне казалось, будто я никуда не уезжал. Ночью мне снились исключительно бои. Только к началу третьей недели я начал медленно приходить в себя, помня тем не менее о том, что мне уже скоро придется вернуться на передовую. Однако, несмотря на это, отдых в родном доме был восхитителен.

8 мая в Пюгген впервые приехала Аннелиза. Целью ее приезда было знакомство с моей семьей. После того как она разорвала помолвку с женихом, наши отношения приобрели более близкий, доверительный характер. Прогуливаясь неподалеку от нашей фермы, мы обсуждали планы на будущее. Хотя вопросов брака мы пока напрямую не касались, моей семье было ясно, что дело идет к женитьбе.

Моим родственникам Аннелиза очень понравилась. Сестры относились к ней с нежностью, как к сестре, мать просто обожала ее. Только отец выражал сомнение относительно наших намерений. Лично ему Аннелиза тоже нравилась, но он пытался убедить меня в том, что мне лучше связать судьбу с девушкой из богатой семьи. Его обеспокоенность моим финансовым будущим была своего рода отражением финансовых трудностей нашей семьи в годы экономического кризиса. Я не соглашался с отцом, мне не хотелось, чтобы брак строился исключительно на материальной основе.

Огорченный тем, что он пытается вмешиваться в мою личную жизнь, я упрямо возразил:

— Отец, таково мое решение. Я люблю эту девушку и обязательно женюсь на ней. Не надо мешать мне в этом.

Больше мы с ним данную тему не обсуждали.

В то время Аннелиза все еще работала в цветочном магазине, располагавшемся напротив гамбургской ратуши. Тем не менее она еще в январе записалась на курсы медсестер Красного Креста, чувствуя необходимость сделать вклад в военные усилия родной страны. Вскоре после возвращения из Пюггена она начнет учиться на трехмесячных курсах в одном из госпиталей Гамбурга.

Когда Аннелиза вернулась домой, я 12 мая отправился обратно на фронт. Мы расстались, зная, что опасности войны подстерегают не только одного меня.

15 мая — 24 июля 1943 года

Если привыкание к мирной жизни было нелегким, то расстаться с близкими и вернуться на войну оказалось намного мучительнее. Чем дальше поезд отъезжал от дома, тем труднее было не думать об Аннелизе, наших нежных объятиях и времени, проведенном с родителями и другими родственниками, а также о том, что я не уверен, что смогу когда-нибудь увидеть их снова.

Дни второй половины мая, когда я вернулся в Красный Бор, были для меня худшими за всю мою солдатскую службу, особенно если принять во внимание то, что я сразу же попал в бой. Обычно к знакомым очертаниям окопа привыкаешь через неделю после возвращения на передовую. Но на этот раз мне никак не удавалось отвыкнуть от мыслей о доме. Когда солдат думает только о доме, он становится неосторожным и уязвимым, легко может получить ранение или даже погибнуть. Пытаясь избавиться от рассеянности, я заставлял себя быть внимательным и проявлять особенно высокую степень осторожности.

Хотя наши позиции под Красным Бором немного переместились, наша рота по-прежнему участвовала в малых и больших боях с частями Красной Армии. В те дни русские часто затевали вылазки, имевшие целью перехватить обозы с продовольствием и вместе с тем занять наши позиции. Когда вражеские солдаты врывались в наши окопы, мы часто отступали на несколько сотен метров, и они занимали наши блиндажи и забирали имевшиеся там съестные припасы. Получая время для того, чтобы перегруппироваться, мы быстро организовывали контрнаступление и выбивали их из наших окопов. Порой это происходило как будто в соответствии с заранее составленным графиком.

Конечно, отдельные события тех дней прочно врезались в память. В воскресенье 17 июня мне исполнилось 23 года. Как правило, день рождения на фронте — дело ничем не примечательное. Лейтенант Рейхардт, наш ротный командир, этот день запомнил и подарил мне бутылку коньяку. Кроме того, он воспользовался затишьем в боях, чтобы устроить первую церковную службу с начала войны в России. Однако подобные передышки от боев никогда не продолжались слишком долго.

Иногда война наносила свои удары совершенно неожиданно. Одним спокойным ясным днем я шел по лесу, росшему позади нашей линии окопов, и услышал вдали грохот артиллерийских выстрелов. Прислушавшись к знакомому свисту снаряда, я внезапно понял, что сейчас он разорвется рядом со мной. Я тут же бросился на влажную, раскисшую от дождей землю и крепко прижался к ней. Ожидая взрыва, я чувствовал, что могу погибнуть.

Слух не подвел меня. Снаряд разорвался в метре от меня, к счастью угодив в грязь, прежде чем детонировать. Меня всего покрыло жидкой землей, однако я остался жив.

Погружаясь в сон, мы видели главным образом бои. Как-то ночью я в полусне подумал, что на нас наступает враг. Схватив гранату, я закричал: «Русские наступают!»

К счастью для меня, мой товарищ-связист сразу все понял и выхватил у меня гранату прежде, чем я успел выдернуть чеку. Поскольку мы находились в блиндаже, нетрудно себе представить, что случилось бы с нами, если бы не он. Хотя связист был младше меня по званию, в подобной ситуации о субординации не могло быть и речи. В те опасные мгновения он был лишь моим боевым товарищем, который присматривает за мной точно так же, как я присматриваю за ним.

По мере того как одна неделя сменяла другую, воспоминания о доме постепенно тускнели, хотя Аннелиза по-прежнему оставалась в моих мыслях.

Я устроил так, что на ее двадцать второй день рождения 29 июня ей доставили десяток алых роз. Это было в равной степени и выражение моей любви к ней, и моя надежда на наше совместное будущее.

Помимо того, что в письмах я сообщал о своих чувствах к ней, иногда я коротко упоминал о наших боевых действиях, стараясь сделать это так, чтобы обойти военную цензуру. В письме к Аннелизе от 20 июня я намекнул об артиллерийской дуэли между нашими гаубицами и советскими орудиями. В письме от 10 июля я упомянул о том, что наши гаубицы и минометы отбили наступления красноармейцев на наши позиции. Подобные боевые действия казались мне привычными, ничем не примечательными, и я быстро забывал о них.

24 июля — 4 сентября 1943 года

22 июля Красная Армия начала третье сражение за Ладогу, возобновив наступление, имевшее целью прорвать блокаду Ленинграда на берегу озера. Через два дня нашу дивизию перебросили на расстояние 25 километров от Красного Бора, на ключевые позиции возле Невы, носившие название Синявинские высоты. Таким образом, мы оказались примерно в шести километрах к юго-востоку от Ладоги и в трех километрах северо-западнее стратегически важного железнодорожного узла Мга.

Вскоре наша 58-я дивизия ввязалась в кровопролитные бои с противником, когда советская 67-я армия попыталась отбить у нас господствующие высоты. Особенно жестоким было сражение 4 августа. Попытки 154-го полка отбить высоту оказались безуспешными. Обе стороны понесли огромные потери. 8 августа бой оказался еще более изматывающим, и я был вынужден несколько часов подряд просидеть на дне окопа, не смея высунуться наружу.

Позднее, когда наступил в целом спокойный день, произошел довольно странный случай, когда я по грунтовой дороге возвращался с передовой в наш блиндаж, располагавшийся в тылу. Когда я приблизился к тому месту, которое находилось позади наших гаубиц, то встретил молодого немецкого лейтенанта в новенькой форме, который двигался в мою сторону с северного направления. Меня поразило его появление, потому что, насколько мне известно, к северу от нас не было никаких немецких частей.

Офицер шел со спокойным выражением лица, нисколько не смутившись моим появлением. Когда я поприветствовал его по уставу, он вежливо ответно отсалютовал мне.

Два часа спустя советские орудия обрушили на нашу позицию 50 или 60 снарядов, падая точно в цель. Нам повезло — глубокие окопы и надежные укрытия позволили нам отделаться минимальными потерями личного состава и боевой техники.

Мне тут же вспомнился таинственный немецкий офицер. Немного поразмыслив, я пришел к выводу, что он мог быть русским разведчиком, собиравшим сведения о расположении наших войск. Именно благодаря ему советским артиллеристам с такой точностью удалось накрыть наши позиции. Убедив себя в том, что я оказался не способен распознать врага, я поклялся в будущем быть более внимательным и осторожным.

Несколько дней спустя я отправился на передовую, чтобы присоединиться к моему старому товарищу, унтер-офицеру Шютте, который теперь подменял меня в должности корректировщика огня. Посчитав подозрительным необычное затишье, последовавшее после недавнего артиллерийского обстрела, он предупредил меня о том, что противник, скорее всего, готовится к новой атаке.

Решив самостоятельно изучить вражеские позиции, я забрался на высокую сосну, стоявшую на краю леса на расстоянии примерно 100 метров позади наших окопов. На всякий случай я захватил с собой полевой телефон. С высоты в шесть метров я заметил четыре советских танка Т-34, неожиданно появившихся с северо-востока и направившихся прямо в мою сторону. На броне сидела вражеская пехота, а за боевыми машинами своим ходом следовали другие отряды пехотинцев. Хотя наши гаубицы не предназначались для ведения противотанкового боя и не имели бронебойных снарядов, из собственного опыта я знал, что, тщательно взяв прицел, можно попасть в уязвимый участок танковой брони. Поняв, что у нас появился шанс остановить наступление танков противников прежде, чем они пройдут в глубь позиций нашего полка, я решил по телефону направить огонь наших 150-мм орудий на ближние «тридцатьчетверки», находившиеся передо мной на расстоянии 500 метров.

Упавший слева от цели первый снаряд заставил пехотинцев рассеяться, но не причинил вреда самой бронемашине. После того как я направил выстрел правее, следующий снаряд не долетел до цели. Третий упал очень близко от нее, но все равно промахнулся.

Получив новую мою поправку, наш орудийный расчет выпустил четвертый снаряд. Попав в башню, он заставил танк остановиться. Через секунду над ним стал подниматься белый дым. Обратив внимание на вторую «тридцатьчетверку», находившуюся рядом с подбитым танком, я попросил пятый выстрел. Попавший в гусеницы снаряд мгновенно обездвижил советскую бронемашину и заставил экипаж срочно покинуть ее. Третий вражеский танк остановился, а четвертый дал задний ход.

После того как наступление захлебнулось, на горизонте появилось еще пятнадцать танков противника, выехавших откуда-то из-за холма. Точно не зная, возобновит ли атаку новая танковая группа русских, я позвонил в штаб, чтобы предупредить о сложившейся обстановке нового командира полка полковника Германа-Генриха Беренда.

— Где ты? — сразу спросил он меня прежде, чем я успел что-то сказать.

— Я на дереве, позади наших позиций, — ответил я не без робости.

— Какого черта ты там делаешь? — прорычал полковник, очевидно посчитавший, что я подвергаю себя ненужному риску.

Сообщив ему, что мы остановили несколько русских танков, прощупывавших нашу линию обороны, я предупредил Беренда о том, что на передовой противник сосредоточивает танковую группу и может предпринять новую атаку.

Запросив более точные сведения о числе вражеских танков и их местоположении, полковник сказал, что передаст мои сведения в штаб дивизии, и повесил трубку. После того как мы остановили передовую группу советских бронемашин, русские не стали проводить еще одну атаку на нашем участке фронта.

Несмотря на мое азартное желание вызвать огонь наших орудий и подбить советские танки, я понимал, что, сидя в дневное время на дереве, по-прежнему рискую привлечь внимание противника и могу попасть под пулю снайпера или очередь русской пулеметной команды. В таком случае мне не оставалось ничего другого, как дождаться наступления темноты.

Когда спустя час начало смеркаться, я быстро спустился по стволу вниз и направился в тыл. Дойдя до орудийного расчета, я сообщил товарищам о нашей маленькой победе. На войне с ее бесчисленными боями уничтожение подвижной цели навесным огнем считалось большой редкостью.

В ходе боевых действий большая часть потерь нашего полка была вызвана обстрелами русских орудий и в меньшей степени огнем стрелкового оружия. Однако немало моих товарищей погибло от налетов советской авиации.

В дневное время мы подвергались налетам самолетов-штурмовиков «Ил-2», а по ночам нашей главной угрозой становились «По-2», которые мы называли «швейными машинками» из-за специфического шума их двигателей.

Появлению «швейных машинок» предшествовал хорошо различимый с большого расстояния шум, однако, несмотря на это, заметить их в темноте было практически невозможно.

Пролетая очень низко над землей, пилот такого самолета пытался разглядеть любой проблеск света внизу, чтобы определить местоположение наших позиций и тылов.

Несмотря на строгие меры безопасности по затемнению, кто-нибудь из солдат мог закурить сигарету и посветить карманным фонариком. Это позволило бы врагу заметить наше местонахождение. Обнаружив, таким образом, потенциальную цель, вражеский летчик обычно заглушал двигатели, чтобы бесшумно приблизиться к ничего не подозревающим потенциальным жертвам и сбросить на них свой смертоносный груз.

Вскоре после описанных событий в расположении нашей части произошел ночной налет «швейных машинок». Я в это время находился на передовой, действуя в качестве корректировщика огня. Направив на цель одну из 150-мм гаубиц, я услышал необычайно громкий взрыв, донесшийся со стороны тыла, где были установлены наши орудия.

Вскоре нам стало известно, что там случилось. В снарядном ящике возле гаубицы разорвался снаряд, от которого сдетонировал боезапас, лежавший рядом с ним. При этом погиб орудийный расчет из пяти человек, а на месте взрыва образовалась огромная воронка. Хотя я не смог увидеть место трагедии собственными глазами, я представлял себе масштаб произошедшего.

Взрыв мог быть результатом вражеского саботажа на фабрике, выпускавшей снаряды, но лично я считал, что он произошел от капель фосфора осветительных бомб, упавших на землю во время ночного авианалета, которые могли прожечь дырочку в снаряде. К сожалению, резкое изменение боевой обстановки через несколько часов после происшествия заставило мою роту отойти на другие позиции и не позволило провести тщательное расследование.

Боевые действия под Ленинградом велись в условиях позиционной войны, которые немецким солдатам, участвовавшим в Первой мировой войне, показались знакомыми. Правда, бои на берегах Невы были более стремительными, но и более кровопролитными. Линия фронта стремительно перемещалась вперед и назад, по мере того как противоборствующие стороны наступали и отступали.

Как всегда, потери 13-й роты были ниже, чем потери пехотных рот 154-го полка, потому что мы в основном находились за линией фронта, оставаясь при наших орудиях. Хотя обязанности корректировщика огня заставляли меня часто бывать на передовой, свобода передвижения, которой я обладал, часто подвергала меня смертельному риску.

В Германии, где находилась в те дни моя Аннелиза, сложилась опасная обстановка. Участившиеся налеты англо-американской авиации заставляли ее вместе с другими родственниками прятаться в подвале гамбургского дома ее отца.

В конце июля 1943 года я услышал по радио о том, что англичане и американцы подвергают Гамбург мощным авианалетам. Используя сотни самолетов бомбардировочной авиации, враг сбрасывал большое количество бомб на мирные города, вызывая жуткие пожары и разрушения. Засушливая жаркая погода способствовала стремительному распространению огня, превращая целые кварталы в гигантские пожарища, уничтожившие в Гамбурге 40 тысяч беззащитных людей и разрушившие большую часть городского центра.

После налетов вражеской авиации переписка с Гамбургом прервалась на пару недель, вызвав мою глубокую озабоченность. Через три недели я получил известие о том, что Аннелиза и ее семья живы и здоровы. К тому времени, когда я получил это письмо, Аннелиза успела закончить курсы медсестер, и ее перевели в госпиталь в Сент-Питер-Ординге, на Балтийском побережье, где было относительно безопасно.

Написав ответное письмо, я сообщил Аннелизе не только о моем беспокойстве за ее жизнь, но и о нашей трудной боевой обстановке. «Мы находимся на самом северном участке Восточного фронта на большой реке [Неве]. Сидим в окопах, дела обстоят скверно. Нормально поспать не удается. Жду писем от тебя. Беспокоюсь из-за бомбежек Гамбурга 25–26 июля 1943 года». Несколько месяцев спустя я узнал о том, что ей пришлось пережить в те трагические дни.

Несмотря на трудности, испытываемые в России, я выразил оптимизм относительно исхода войны. «Осталось совсем недолго ждать конца войны. Когда она закончится, все для нас будет по-другому. Здесь, на фронте, мы абсолютно уверены в том, что победим врага». Я также попытался успокоить ее, нарисовав картину счастливого будущего: «Пережитые нами трудности вознаградятся нашей с тобой взаимной любовью. После победы мы восполним все то, что упустили во время войны».