Глава 14

ВОЙНЫ ТОНГОВ[13]

Дойерс-стрит – это небольшая извилистая улица, которая тянется вверх и вниз по холмам, от Чэтэм-сквер до Пелл-стрит и вместе с улицами Пелл и Мотт образует нью-йоркский Чайнатаун – Китайский квартал, нервным центром и местом самой бурной деятельности которого она всегда являлась. Эта улица обойдена вниманием историков раннего Нью-Йорка, и не существует никаких записей о том, кому она обязана своим названием. Существует версия, что она названа в честь Энтони X. Дойера, который построил дом № 3 в 1809 году и, прожив там несколько лет, переехал на Гудзон-стрит. Сомнительная легенда гласит, что один из предков Дойера спрятал 35 миллионов долларов золотом в стенах дома, и очень многие пытались найти этот клад, копая и вскрывая стены, но безуспешно. Величина суммы ставит под сомнение весь рассказ, но все же легенда продолжает существовать, и каждые несколько лет появляется новый претендент на мифическое богатство Дойера, придумывает свою историю и исчезает, узнав, что ни один документ не указывает на существование такого состояния.

Смысла в существовании Дойерс-стрит не было никогда, хотя когда-то она, возможно, использовалась как проезд. Верно, что она связывает Чэтэм-сквер и Пелл-стрит, но сама улица Пелл имеет всего два квартала в длину и переходит в Бауэри несколькими ярдами севернее Чэтэм. Дойерс-стрит не годится для движения – она слишком узкая. Имея немногим более 200 футов в длину, она извивается настолько, что, чтобы добраться из одного конца в другой, нужно следовать почти по тому же направлению, что и к дому Кассима, брата Али-бабы, – сначала направо, а затем налево, снова направо и снова налево. На пересечении Пелл-стрит и Дойерс-стрит возвышается стена Дома тонгов Хип Синг, покрытая красными и белыми рекламными плакатами с китайскими надписями оранжевого и черного цвета. Эта стена – своего рода рекламный щит Чайнатауна. Во время конфликтов тонгов там вывешивались декларации о войне, которые могли прочесть все, кроме «глупых белых людей». Также на ней размещались объявления Союза игроков, Бин Чинг, стоявшего над всеми тонгами в те дни, когда азартные игры были основным развлечением в квартале.

Сто лет назад тот район, где сейчас находится Чайна-таун, был населен преимущественно немцами и представительными ирландцами, которые имели мало общего со своими шумными собратьями из Пяти Точек. Но в 1858 году Китаец по имени О Кен приехал в Нью-Йорк, построил дом на Мотт-стрит и вложил свой скудный капитал в табачную лавку на Парк-роу. Ему сопутствовал успех, и через десять лет появился Во Ки, основавший магазин на Пелл-стрит, в доме 13, в половине квартала от Дойерс-стрит, где он торговал сувенирами, овощами и хранил фрукты и сладости. Однако большую часть прибыли Во Ки получал от организации азартных игр и от заведения, где курили опиум, которое находилось над его складом. Почти сразу же он привлек сюда всех подонков из Бауэри и Чэтэм-сквер, и репутация окрестностей начала меняться.

Система взяток, которые раздавал Во Ки, была налажена превосходно, и полиция относилась к его деятельности настолько терпимо, что молва о его успехе распространилась широко, и через 2 года еще один китаец открыл магазин на улице Мотт, 4, в качестве прикрытия для зала азартных игр и опиумной курильни. Еще в 1872 году в районе было 12 китайцев, а к 1880-му их число возросло до 700. Они прибывали толпами, и прошло немного времени, прежде чем они вытеснили ирландцев и немцев, захватив всю недвижимость на улицах Дойерс, Мотт и Пелл, а их избыток тем временем распространился в Бауэри и на юго-запад от Чэтэм-сквер по направлению к Пяти Точкам. В 1910 году в Нью-Йорке насчитывалось от 10 до 15 тысяч китайцев, но теперь их число, наверное, чуть ли не вдвое меньше, так как в последние годы колония значительно сократилась из-за миграции в города Нью-Джерси, особенно в Ньюарк.

Войны тонгов начались, кажется, около 1899 года, и за исключением одного или двух раз, когда они вспыхивали из-за женщин, все были обусловлены конфликтами на почве азартных игр. Тонги – явление абсолютно американское, так же как, к примеру, отбивная котлета по-китайски, изобретенная американским посудомойщиком в ресторане в Сан-Франциско. Первые тонги появились на западных золотых приисках около 1860 года. Во время расцвета их власти игры «фэн тэн» и «пи гау» в открытую проводились на улицах Дойерс, Мотт и Пелл; фактически в каждом магазинчике собирались игроки, и тихими ночами пары опиума, который курили в подвалах и тусклых комнатах, расположенных над игорными заведениями, выплывал на улицы и смешивался с запахом несвежего пива, необработанного виски и немытых людей всех рас. В середине 1990-х годов на небольшой треугольной площади, сформированной тремя улицами Чайнатауна, существовало около 200 игорных домов и почти столько же опиумных курилен. Эти заведения платили полиции в среднем около 17,5 доллара каждое и чуть меньшие суммы – главарям тонгов; свои проценты от выигрышей получал также Союз игроков. Последняя сумма появлялась из карманов игроков и уходила к тонгам, она была добавлением к регулярной дани, которая взыскивалась с владельца игорного заведения. Об эффективности деятельности Союза свидетельствует плакат, который был распространен в Чайнатауне в 1897 году, после того как полиция во внезапном приступе борьбы за нравственность закрыла игорные заведения на несколько недель.

«ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ ДЛЯ ЖЕЛАЮЩИХ РАЗБОГАТЕТЬ

Игорные дома открыты снова. Поскольку непредвиденные расходы нужно возместить, то в силу вступает новое правило. Вместо прежних 7 процентов, вычитаемых от всех выигрышей на сумму более 50 центов, устанавливаются новые проценты. Впредь будет вычитаться 7 процентов от всех выигрышей и 14 процентов от выигрышей на сумму более 25 долларов.

Каждое заведение должно поместить это объявление на видном месте.

Инспекторы Союза игроков должны посещать все игорные заведения, чтобы убедиться, что эти правила соблюдаются. Не соблюдающие их будут наказаны штрафом в размере 10 долларов, половина которого будет отдана информатору.

Заверено нашей подписью и печатью (год, месяц).

Нью-Йоркский союз Бин Чинг».

Во время расцвета игр фэн тэн и пи гау Том Ли был главой клана Он Льонг и боссом всех игорных заведений; Хип Синг были кроткими и смиренными, и им было разрешено управлять лишь несколькими игорными домами. Кроме того, Том Ли контролировал все китайские голоса Нью-Йорка, каковых было всего шесть, и, когда требовалось, отдавал их быстро и кому надо, являясь, по сути, хозяином района и любимцем политиков. В доказательство своего уважения они называли его мэром Чайнатауна и ввели его в должность помощника шерифа графства Нью-Йорк. После этого Ли важно шагал по улицам с отполированной звездой на блузе, опираясь руками на плечи двоих слуг, которые шли по бокам. Жизнь Тома Ли была в те дни очень приятной: он был богат, обладал огромной властью и ничто не омрачало его существования, кроме, пожалуй, Вонг Гета, мягкого и любезного китайца, который в течение десяти лет пытался свергнуть Тома Ли с трона. Но Вонг Гет потерпел поражение; возможно, из-за того, что жители Чайнатауна смеялись над его пижонством. Он постриг волосы и одевался как белый человек, и его соотечественники сделали вывод, что ему нельзя доверять.

Однако в начале 1900-х годов тихая и мирная жизнь Тома Ли была грубо нарушена Мок Даком – жирным, круглолицым, маленьким человеком с вкрадчивыми манерами, чьей мечтой было править районом. Он приводил Чайнатаун в ужас. Мок Дак представлял собой любопытную смесь храбрости и трусости. Он носил бронежилет, при помощи которого все тонги-убийцы того времени защищали свои драгоценные тела, всегда имел при себе два револьвера и топорик; временами он отважно сражался, сидя на корточках на улице, зажмурив глаза и стреляя в окружающих его врагов с полным пренебрежением к собственной безопасности. Он редко попадал в цель, но, пока мог стрелять, представлял опасность для всех, кто находился в пределах досягаемости. Иной раз Мок Дак сбегал в Сан-Франциско или в Чикаго, но всегда возвращался, полный новых планов по разгрому клана Он Льонг. Однако эти отступления, возможно, носили стратегический характер; вполне вероятно, что в действительности Мок Дак не боялся никого, кроме своей жены Тай Ю. Однажды она ворвалась в квартиру одной китаянки на Дивижн-стрит и, обнаружив там Мок Дака, потащила его домой за шкирку, останавливаясь на каждом углу, чтобы отпинать его и навешать оплеух. Еще долго после этого Даку приходилось стрелять из обоих своих револьверов, прежде чем прекратились насмешки, вызванные этим позорным происшествием.

Мок Дак был выдающимся игроком. Он заключал пари на что угодно: например, поставил на кон все свое богатство, поспорив о том, четным или нечетным будет число семян в апельсине, выбранном наугад в тележке. Он играл даже со своей религией: прослышав о силе христианского Бога и воистину увидев доказательство ее на примере очевидного процветания плохо оплачиваемых полицейских, украсил личный талисман в собственном доме девизом, взятым с американского доллара: «В Господа веруем».

Несколько лет спустя, после того как Общество предотвращения преступлений невольно помогло ему в борьбе против клана Он Льонг, Дак заменил талисман в Доме тонгов Хип Синг на большой цветной портрет Фрэнка Мосса, советника и помощника знаменитого борца с коррупцией доктора Чарльза Паркхерста.

Флаг перемирия на Доме тонгов Он Льонг на Мотт-стрит

Вонг Гет все больше разочаровывался ходом своей борьбы против Тома Ли, когда в Нью-Йорк прибыл Мок Дак, но пока оставался у власти в совете Хип Синг, и Мок Дак создал с ним союз. В течение года Мок Дак получил власть над тонгами и увеличил их количество настолько, что почувствовал себя достаточно сильным, чтобы смело выступить против клана Он Льонг. Он спокойно потребовал, чтобы хозяин квартала уступил ему половину доходов с азартных игр в Чайнатауне, в противном случае пусть готовится к бою. Том Ли рассмеялся, и все жители Чайнатауна, кроме тонгов из Хип Синг, присоединились к нему. Но уже никто не смеялся, когда через несколько недель двое людей Тома Ли сгорели заживо в результате поджога, разрушившего гостиницу Он Льонг на Пелл-стрит. Тогда эта улица еще не принадлежала клану Хип Синг, это произошло позже, после того как клан Он Льонг ретировался на улицу Мотт. Хотя Мок Дак с негодованием отрекался от причастности к случившемуся, стало очевидно, что он представляет собой силу, с которой приходится считаться, и что ему надо преподать урок. Тогда боец из Он Льонг, вооружившись тесаком, зарубил первого встреченного им на Дойерс-стрит человека из Хип Синг.

Мок Дак немедленно поднял над Домом тонгов Хип Синг флаг войны, и в течение нескольких лет шла война не на жизнь, а на смерть. Головорезы Мок Дака предпринимали энергичные попытки уничтожить Тома Ли. Им это почти удалось, когда один из них выстрелил в окно так близко от главаря Он Льонг, что пуля разбила вдребезги будильник на полке около его головы. Когда война была в самом разгаре, Мок Дак пошел в Общество доктора Паркхерста и добродетельно передал Фрэнку Моссу адреса основных игорных заведений Он Льонг; Мосс сделал все остальное. Он заставил полицию провести облаву в этих домах; и, как только они были закрыты, Мок Дак и Вонг Гет открыли их снова под попечением Хип Синг, и заведения заработали, как прежде, с той лишь разницей, что доходы получали Мок Дак и Хип Синг, а не Том Ли и Он Льонг.

Именно тогда Мок Дак объявил Фрэнка Мосса своим талисманом, поскольку и Мосс, и доктор Паркхерст проигнорировали протесты Тома Ли.

Эта война длилась до 1906 года, когда судья Уоррен Фостер пригласил главарей Хип Синг и Он Льонг к себе домой и заставил их подписать мирный договор, в соответствии с которым Он Льонг становились хозяевами на Мотт-стрит, а Хип Синг – на Пелл-стрит, в то время как Дойерс-стрит должна была оставаться нейтральной территорией. В ресторане «Порт-Артур» на Мотт-стрит и Чэтэм-сквер был устроен большой праздник, и по случаю перемирия Том Ли выпил 107 кружек рисового вина. Но едва засохли чернила на соглашении, как боец из Хип Синг застрелил человека из Он Льонг на Дойерс-стрит, и в течение недели снова доставались ржавые револьверы, извлекались на свет божий и затачивались ножи и кинжалы. Только через шесть месяцев судья Фостер, и то при помощи китайского правительства, добился заключения другого перемирия, которое оставалось в силе до большой войны тонгов 1909 года.

Во время расцвета Мок Дака полиция начала совать нос в его семейные дела, прознав о том, что Ха Ой, приемная дочь главаря тонгов, белый ребенок. Суд установил, что она была дочерью Лиззи Смит, которая вышла замуж за By Чинг Мунга из Сан-Франциско после смерти своего белого мужа. Когда Лиззи Смит умерла, By Чинг женился на Тай Ю, а после смерти By Чинг Мунга Тай Ю вышла замуж за Мок Дака, таким образом Ха Ой оказалась в доме главаря Хип Синг. Ребенок был отобран у него, когда агенты обнаружили девочку спящей у подножия кушетки, на которой лежали Мок Дак и его двоюродный брат, покуривая опиум.

Мок Дак в неистовстве ходил по улицам Чайнатауна, глаза его были полны слез, он молил о помощи. Он обратился в апелляционное отделение Верховного суда, но проиграл, затем в отчаянии отдал свой игорный бизнес Вонг Гету и отправился в путешествие по Американскому континенту. Он лихорадочно играл в Чикаго, Сан-Франциско и повсюду на Западе и через год вернулся в Чайнатаун с брильянтами на рубашке и 30 тысячами долларов в кармане, ослепив квартал, поскольку менял костюмы по три раза в день. Но богатство не могло утолить его жажды власти – почти сразу после его возвращения раздалась стрельба и засверкали ножи. Дока много раз арестовывали за убийство и азартные игры, но осудили лишь один раз – в 1912 году, когда он был отправлен в тюрьму Синг-Синг за организацию нелегальной лотереи.

Мало в кого стреляли так часто, как в Мок Дака, однако ранили его лишь однажды, 4 ноября 1904 года. Произошло это так. Трое людей из Он Льонг внезапно появились на Пелл-стрит, когда Мок Дак дышал свежим воздухом перед домом. Они присели, прищурились, открыли огонь. Мок Дак упал – пуля попала ему в бедро. Прибыли полицейские, но они поймали только одного боевика Он Льонг. Полисмены, прикрывая его своими телами, медленно двинулись по направлению к Чэтэм-сквер и патрульной машине, в окружении людей Хип Синг, размахивающих ножами и пистолетами и отчаянно стремящихся найти проход в стене полицейских, через который можно было бы выстрелить или рубануть.

Мок Дак провел в больнице на Гудзон-стрит три недели, откуда вышел цел и невредим и с жаждой мести. И вскоре на улицах Дойерс, Пелл и Мотт вновь прозвучали выстрелы: люди Хип Синг стреляли по убегающим боевикам Он Льонг; и отныне Мок Дак был в первых рядах при каждом набеге вплоть до своего ареста в 1912 году. Доказательств против него было мало, и Мок Дак упорно утверждал, что не виновен, но суд, очевидно, решил, что пора что-то с ним делать, и отправил его в тюрьму. После отсидки Мок Дак потерял активность; выйдя из тюрьмы, он переехал в Бруклин да там и остался. В 1918 году он сделал официальное заявление, что покончил с тонгами и войнами, что он накопил достаточно денег и приключений и никто его больше не увидит в Чайнатауне. И свое слово Мок Дак сдержал.

Много важного для истории Дойерс-стрит и Чайнатауна происходило около старого китайского театра и так называемого «кровавого угла». Последнее место – это резкий поворот Дойерс-стрит напротив пассажа, который когда-то вел к Мотт-стрит и был закрыт полицией, потому что представлял собой слишком удобный путь к отступлению для бандитов из Он Льонг. В полиции считают и будут доказывать, насколько это возможно, что на «кровавом углу» произошло больше убийств, чем где-либо в мире. Это было идеальное место для засады: поворот очень резок, а ведь даже узкоглазый китаец не может увидеть, что происходит за углом. Вооруженный кинжалом и острым как бритва тесаком, тонг-убийца лежал в ожидании своей жертвы; зарезав несчастного, как только тот подходил к углу, он сбегал через пассаж или проскальзывал в театр, а оттуда через один из подземных проходов выходил на улицу.

Сейчас в здании театра миссия Нью-Йоркского общества спасения, и вместо шуток комика О Луна и драматических представлений трагика Хом Линга, который специально приезжал из Кантона, чтобы играть в Нью-Йорке и Сан-Франциско, здесь звучат гимны и раздают бутерброды для бездомных. Театр был первоначально открыт в 1895 году и стал первым китайским театром к востоку от Сан-Франциско – и последним, если не считать случайных спектаклей путешествующих трупп в одном из старых домов в Бауэри под патронажем туристических компаний. Театр стал собственностью Общества спасения в августе 1910 года, после того как Реймонд Хичкок, актер, и Джо Хэмфри, делавший объявления на важных боксерских поединках, тщетно попытались подвергнуть Чайнатаун цивилизующему воздействию кинематографа. Общество, несмотря на рассказы о том, что подвал здания в течение многих лет использовался для захоронения жертв войн тонгов, не стало его перестраивать, разве что слегка отремонтировало, замуровало входы в туннели и выбросило опиумные койки из подвала. Крюки, на которых держались койки, все еще вделаны в каменную крепь. Картины на стенах зрительного зала, роспись со сценами охоты за драконом и триумфа добродетели также остались нетронутыми, и часто гиды указывают на них как на прекрасные образцы древнекитайского искусства, которые были привезены в Америку, для того чтобы радовать приезжих кантонцев в нью-йоркской колонии. На самом же деле картины эти написал Чин Ин, который жил напротив и был каллиграфом, маляром, актером и дворником. Получил он за эту работу 35 долларов.

Учредителям театра трудно было сделать свое предприятие доходным, они брали за вход всего 25 центов, и для того, чтобы затраты окупались, им требовался полный зал на каждом спектакле. Кроме того, с началом войны тонгов враждующие стороны выбрали театр в качестве излюбленного места для драк и убийств. Часто великому Хом Лингу приходилось прерывать свои монологи и бежать, потому что какой-нибудь бандит из Хип Синг перерезал острым лезвием своего тесака горло человека из Он Льонг, когда тот расслабился, наслаждаясь представлением. Часто представление прерывалось и выстрелами, так как в конце концов китайцы восприняли оружие «белых дьяволов», хотя и продолжали игнорировать их законы. Но они никогда не были хорошими стрелками: в их представлении стрельба заключалась в том, чтобы направить револьвер на свою жертву, закрыть глаза и нажимать на спусковой крючок до тех пор, пока выстрелы не прекратятся.

О Лун, по словам китайских критиков очень одаренный комик, был убит за то, что вставлял в свои выступления комментарии о происходящем в квартале, а поскольку он был членом клана Он Льонг и их ярым сторонником, его тонкие замечания и шутки, естественно, касались только Хип Синг. Это вызвало опасения у преподобного Хью Кима, христианина и главы миссии «Морнинг стар» на Дойерс-стрит, и он предупреждал О Луна, что тот встал на опасный путь. Однако комик не внял ему, и, когда Хип Синг объявили войну Он Льонг, его шутки в адрес вражеских тонгов стали еще злее. Поэтому Хип Синг решили убить О Луна и, не скрывая своих намерений, отправили ему послание, в котором указывалось точное время его смерти и говорилось, что убит он будет на сцене, откуда и отпускал свои колкости.

30 декабря 1909 года китаянка, жившая этажом ниже О Луна, пришла в полицию просить защиты для артиста, которому угрожала опасность. Сержант Джон Д. Коуглин, впоследствии старший инспектор, и двое полицейских проводили О Луна в театр и во время представления сидели на сцене, где их синяя форма смотрелась совершенно неуместно. О Лун выступал дрожа от страха, не заканчивая фразы и на сей раз воздерживаясь от шуток по поводу Хип Синг. Театр был переполнен, так как слух о надвигающейся трагедии распространился по всему Чайнатауну. На улице также собралась огромная толпа людей, пришедших развлечься и не имевших возможности купить хотя бы стоячее место. Но убийцы Хип Синг, очевидно, испугались полиции. После представления патрульный проводил артиста через подземный переход домой, на Чэтэм-сквер. О Лун лег спать, закрыв дверь. Единственное окно в его комнате выходило на глухую стену, и на страже у дверей его дома стояли люди Он Льонг с ножами и в доспехах, а другие тонги патрулировали улицы. Однако, когда наступило утро, О Лун был мертв. Его застрелил убийца из Хип Синг, спустившийся с крыши. Тело комика было найдено соседкой, которая услышала выстрел.

Смерть О Луна вызвала стычки по всему Китайскому кварталу, но владельцам театра от этого было не легче, поскольку комик пользовался большим успехом. Кульминация войны пришлась на новогоднюю ночь. Театр был заполнен зрителями. Представление шло с воодушевлением и фейерверками, но внезапно кто-то пустил петарды в воздух над оркестровой ямой. Они взорвались, и зрители в панике разбежались. Когда все покинули здание, пятеро людей из Он Льонг остались на месте – их застрелили под шум взрывающейся пиротехники. Мок Дак и еще несколько человек из Хип Синг были арестованы, но не понесли наказания ввиду отсутствия доказательств.

Раздраженные тем, что в их заведении происходят такие события, владельцы театра объявили, что закроют его. Прошло несколько совещаний, и наконец в 1910 году было решено, что перемирие 1906 года должно быть возобновлено по крайней мере применительно к театру и в его здании убийства происходить не будут. Но «кровавый угол» не был упомянут в этом договоре, и люди с ножами и револьверами, которые раньше устраивали побоища в театре, теперь ждали своих жертв снаружи, поэтому зрителей по-прежнему было мало. Затем за театр взялись различные «белые дьяволы», и, когда Хичкок и Хэмфри разорились со своим планом открытия в нем кинематографа, стало очевидным, что китайский театр больше существовать не может. Таким образом он стал миссией и перестал представлять интерес для китайцев.

Война тонгов, в которой был убит О Лун и которая оставила китайцев без театра, была вызвана убийством молодой девушки Бау Кам (Сладкий Цветок), которая была продана отцом в Кантоне за несколько долларов и привезена в Соединенные Штаты. Здесь ее купил за 3 тысячи долларов на аукционе в Сан-Франциско тонг Лоу Хи, важный человек в клане «Четверых братьев» и союзник Хип Синг. Он прожил с девушкой четыре года. Затем у него появились проблемы с полицией, и, когда он не смог получить разрешения на женитьбу, у него отобрали Бау Кам и отправили в христианскую миссию, чтобы спасти от греха. Потом появился Чин Лен, трудолюбивый садовник, который женился на ней и привез ее в Нью-Йорк. Лоу Хи потребовал от Чин Лена вернуть деньги, которые он заплатил за девушку, но садовник отказался, после чего Лоу пожаловался на него «Четверым братьям» и Хип Синг. Главари тонгов посчитали его жалобу справедливой и потребовали выдачи Чин Лена. Однако клан Он Льонг проигнорировал их требование, тогда люди Хип Синг немедленно подняли над Домом тонгов на Пелл-стрит красные флаги и объявили войну, известив об этом посредством ярких плакатов, развешанных на досках объявлений. Несколько дней спустя, 15 августа 1909 года, убийца проник к Чин Лену в дом № 17 на Мотт-стрит и убил Бау Кам ударом в сердце, отрезав ей пальцы и изрезав все тело.

Началась резня. Наверное, это была самая смертельная война, которую тонги когда-либо вели в Нью-Йорке; количество жертв составило около 50 человек убитыми и в несколько раз больше ранеными. К тому же было разрушено много домов, поскольку к тому времени китайцы начали экспериментировать с динамитом, результаты чего были страшны. Старый Том Ли уговаривал заключить мир, пока не вмешалась полиция и не выдворила всех тонгов из города, но более молодые и горячие бандиты с обеих сторон поклялись костями своих предков, что не остановятся, пока не истребят врагов. Наконец капитан Уильям Ходжинс с полицейского участка на Элизабет-стрит, поддерживаемый китайскими торговцами, которые не были членами ни одного из враждующих кланов, заставил главарей выслушать мирные предложения. Сначала он пошел к вожакам Он Льонг, и те сказали ему, что ничто их так не обрадует, как примирение с братьями, но сначала те должны отдать им китайский флаг, жареного поросенка и 10 тысяч пакетов фейерверков. Это примерно, как если бы куклуксклановцев попросили отдать свои балахоны «рыцарям Колумбуса» и пасть ниц перед папой римским. Естественно, бандиты из кланов Хип Синг и «Четверых братьев» гневно отказались, и стрельба с резней продолжались еще год.

В конце 1910 года проблема была наконец решена учреждением китайским послом в Вашингтоне «Комитета сорока», состоящего в основном из китайских торговцев, преподавателей и ученых. Таким образом, перемирие не ставило никаких позорных условий ни для одной из сторон. Комитет действовал до 1912 года, когда в Чайнатауне появился новый клан тонгов, Ким Лан Вуй Со, объявивший войну и Хип Синг, и Он Льонг. Давние противники объединились для уничтожения выскочек, что шло у них неплохо, но тут снова вмешалось китайское правительство, которое с помощью нью-йоркской полиции вынудило тонгов к новому перемирию. Оно было подписано 22 мая 1913 года ассоциацией китайских торговцев, тонгами Он Льонг, Хип Синг и Ким Лан Вуй Со.

Это соглашение установило мир в Чайнатауне, ко всеобщей выгоде и процветанию, вплоть до 1924 года, когда началась другая война из-за того, что несколько тонгов Он Льонг отделились от организации, прихватив с собой существенную сумму денег клана, и нашли убежище у Хип Синг. Борьба спорадически продолжалась в течение нескольких месяцев, но не достигла масштабов прежних конфликтов. Что касается Нью-Йорка, большинство убийств происходило не в Чайнатауне, а среди китайцев – владельцев прачечных и ресторанов в Бронксе и Бруклине. Была также большая война на Западе в 1921 году, в которой принимали участие тонги Суй Инг, Бинг Конг, Суй Дон и Дзянг Инг, но ни один из этих кланов не был представлен на Востоке, и Нью-Йорка эта война не коснулась.

Банды гангстеров на территории Чайнатауна почти не воевали, но в Китайском квартале было полно притонов, управляемых белыми, где гангстеры отдыхали и восстанавливали силы. Скотчи Лэвелл, отказавшись от трудной жизни речного пирата ради работы вышибалой в танцевальном зале «Кэллахэн» на Чэтэм-сквер, открыл свой собственный кабак на Дойерс-стрит, 14, примерно в то же время, когда среди бандитов появился Монах Истмен. Напротив «Кэллахэна» находилось заведение Барни Флинна, который приобрел большую популярность среди ирландцев, когда заказал одному художнику нарисовать портрет Джорджа Вашингтона и отказывался принять работу, пока у ног генерала не были нарисованы несколько мертвых англичан. В доме № 6 по Дойерс-стрит располагался «Чэтэм-клуб», где иногда пел и обслуживал столики Ирвинг Берлин, что происходило по специальному разрешению Ниггера Майка Солтера, в чьем заведении на Пелл-стрит, 12 тот работал поющим официантом, пока не изобрел регтайм. Сейчас в передней комнате старого «Чэтэм-клуба» расположен склад, но внешний вид здания не изменился: это любопытное здание с множеством фронтонов, невероятно грязное и украшенное всевозможными архитектурными безделушками.

Эти кабаки, особенно «Чэтэм-клуб» и заведения Барни Флина и Ниггера Майка, являлись также средоточием белых тунеядцев, которые стекались в Чайнатаун и зарабатывали на пропитание как «лоббигоус», или гиды по кварталу. Одной из известных личностей района в конце 1890-х годов был Большой Майк Абрамс. Когда-то он держал опиумные курильни на Пелл-стрит и Кони-Айленде, но в последние годы просто бродил по Китайскому кварталу, посвятив себя преимущественно дракам с китайцами, иногда принимая заказы на избиение или убийство и занимаясь перепродажей краденого. В последние дни жизни Большой Майк безумно гордился тем, что не меньше десяти китайцев встретили смерть от его руки. Троих он обезглавил складным ножом на Пелл-стрит перед приведенным в ужас сборищем их сородичей. Но Большой Майк выглядел уже не таким страшным, когда один из головорезов Хип Синг, известный как Сэсси Сэм, подстегиваемый рисовым бренди и розовым вином, гнался за ним вдоль Пелл-стрит с длинным кривым мечом. Вскоре после этого Большой Майк отрубил голову Линг Чену, и Хип Синг собрали совет по этому поводу, так как Линг Чен был не последним человеком в клане и его убийство требовало ответных действий. Через месяц Большого Майка нашли мертвым в постели, а его комната была заполнена газом, накачанным через тонкий садовый шланг, который тянулся от открытого крана в холле к замочной скважине в спальне.

Наиболее известным из всех белых бездельников Чайнатауна был Лопатка Чак Коннорс, который родился на Мотт-стрит в уважаемой ирландской семье и был окрещен как Джордж Вашингтон Коннорс. Он получил свое прозвище из-за любви к говяжьим лопаткам, которые в дни своей буйной молодости жарил на пруте над огнем, разведенным в канаве. В то время о нем много писали в газетах, особенно после того, как он стал признанным королем курильщиков опиума и удостоился титулов «Мудрец с Дойерс-стрит» и «Философ Бауэри». Он был одним из родоначальников характерного жаргона низов американского общества и имел устоявшуюся репутацию остряка и прекрасного рассказчика. В ранней молодости Чак был перспективным боксером в легкой весовой категории, но в последующие годы превратился в завсегдатая баров и бродягу. Часами он мог сидеть на стуле напротив «Чэтэм-клуба» не шевелясь, пока толпы туристов с благоговением взирали на него.

Весьма вероятно, что большинство крылатых выражений, приписанных Чаку Коннорсу, если не вообще все они, зародились в головах Фрэнка Уарда О'Мэлли и Роя Л. Мак-Карделла, которые писали тогда для «Сан» и «Уорлд». Коннорс считался благодарным источником для сочинений; от него можно было ожидать чего угодно, и он всегда удосуживался прочесть газету и узнать из нее, что именно он делает и думает. Когда больше не о чем было написать, Чак Коннорс всегда оказывался под боком, и таким образом, будучи постоянно на виду, он вскоре стал известен на всю страну. Его словечки, или, по крайней мере, те, что приписывали ему О'Мэлли и Мак-Карделл, пробились на сцену и даже сегодня воспринимаются как жаргон Бауэри.

Наверное, единственный период, в который Чак Коннорс работал, пришелся на тот год, когда он ухаживал за девушкой, которая впоследствии стала его женой. Чак устроился кочегаром на один из небольших локомотивов, которые возили поезда надземки до того, как линии были электрифицированы, и оставался полезным гражданином, пока его жена не умерла. Затем он вернулся к своему прежнему состоянию, став достопримечательностью Чайнатауна. Жена научила его читать и писать, хотя не очень хорошо, и он восхищал всех в «Чэтэм-клубе» своей эрудицией, проговаривая алфавит в обратном порядке и демонстрируя знание таблицы умножения. Коннорс часто появлялся в различных театрах Бауэри, а однажды был заявлен в афишах в известном театре-варьете Оскара Хаммерстейна «Виктория» на Бродвее. Вскоре после смерти жены вербовщик с Уотер-стрит обманом заманил Чака в матросы, и тот против своей воли отправился в Англию кочегаром. Когда корабль пришел в порт, Коннорс тут же сбежал и провел две недели в Уайтчепеле, где его очаровали манеры и нравы уличных торговцев. Особенно ему приглянулась их одежда, и по возвращении в Нью-Йорк Чак заказал модному портному на Дивижн-стрит пару широких моряцких рейтуз и синий, в горох квадратно скроенный пиджак, украшенный двумя рядами очень больших перламутровых пуговиц. Он их носил с синей рубашкой и ярким шелковым матросским шарфом. Чак Коннорс пытался сделать шапку торговцев с перламутровыми пуговицами частью джентльменского гардероба Чайнатауна и Бауэри, но эта идея была принята без восторга, и вскоре он заменил ее на черное или коричневое дерби, которое было тогда в моде.

Поскольку его имя широко эксплуатировалось газетными репортерами и сам он таким образом приобрел известность, Чак организовал «Клуб Чака Коннорса» и по нескольку раз в год давал благотворительные вечера в «Таммани-Холл». Он приобрел политическое влияние в Чайнатауне и Бауэри, продавая голоса курильщиков опиума, и часто консультировался с такими выдающимися светилами «Таммани-Холл», как Большой и Маленький Тимы Сэлливаны. Оба этих государственных деятеля были почетными членами клуба, как и Ал Смит, губернатор Нью-Йорка, Ричард Мэнсфилд, актер, Джон Л. Салливан, чемпион по боксу, Джонни Келли, игрок, Уолт Б. Мак-Дугл, мультипликатор, Джим Корбетт, Боб Фицсиммонс и многие другие. Много лет Чак Коннорс прожил в двухкомнатной квартире в доме № 6 по Довер-стрит около Ист-Ривер, в многоквартирном доме, который называли «квартирами Фокса», потому что построил его К. Фокс, владелец «Полицейской газеты». Чак никогда не платил за квартиру, и тот факт, что Фокс не предпринимал никаких попыток, чтобы выгнать его, привел к появлению слухов о том, что издатель пожизненно избавил его от квартирной платы. Но Чак редко бывал дома, разве что приходил иногда на ночь: он проводил все свое время в Чайнатауне, и почти в любое время дня и ночи его можно было найти в «Чэтэм-клубе».

Чак Коннорс умер в больнице на Гудзон-стрит в 1913 году, в возрасте 61 года. Врачи сказали, что у него была болезнь сердца, но на самом деле его убила потеря общественного внимания. Чак стал старым, болтливым и не представлял больше никакого интереса; он жаловался на ревматизм и теперь частенько не появлялся в своих любимых заведениях по нескольку дней. Репортеры, исчерпав его как источник интересных публикаций, забыли о нем, а без рекламы Чак Коннорс вскоре был забыт и всеми остальными. Последний гвоздь был забит в его крест, когда Фрэнк Салватор, итальянский чистильщик сапог, известный как Майк Даго, стал называть себя молодым Чаком Коннорсом и организовал «Общество молодого Чака Коннорса». Он приобрел политическое влияние, поскольку престиж настоящего Коннорса снизился, и, когда Даго возвестил, что проведет званый вечер в противовес мероприятию старого «Клуба Чака Коннорса», король курильщиков опиума выразил готовность отречься от престола или, по крайней мере, разделить свой трон с новичком.

Чак продержался после этого еще несколько лет, но болезнь сердца давала о себе знать. Когда он умер, его похоронили члены «Пресс-клуба» и тысячи других, кто знал его гораздо хуже тех 40 человек, что присутствовали на похоронах.

Пока Чайнатаун приобретал дурную славу поля битвы тонгов и места сомнительных развлечений, Бауэри тем временем претерпевал одну из своих метаморфоз, стремительно опускаясь на дно порока и нищеты. От Астор-Плейс до Чэтэм-сквер концертные, танцевальные залы и театры, которые продолжали борьбу за превращение Бауэри в район развлечений, уступили место таким же низкопробным кабакам, как те, которые были в старом Бауэри и Четвертом округе времен крысиных боев Кита Бернса. Подобные же места процветали на Парк-роу к югу от Чэтэм-сквер до парка при городском управлении, на улицах, пересекающих Бауэри, и вдоль улиц Вишневого холма. Вероятно, ни один из американских городов не мог похвастаться наличием таких же притонов, как «У доктора», «Чума», «Адская дыра», «Дом с арфой», «Дом инвалидов» и «Козел Билли», которые находились на Парк-роу, или «Свалка», «Принцесса Кафи» и притон Джона Келли в Бауэри, или «Инферно» на Уорт-стрит, «Друг рабочего» на Мотт-стрит, «Юнион-Холл» на Элизабет-стрит, «Грузовой порт» на Эстер-стрит и «У мамаши Вудс» на Уотер-стрит. Заведениями чуть более высокого класса были «Спальный мешок» Чика Трикера и «Зал самоубийц» Мак-Гуирка, расположенные в Бауэри. Заведения Мак-Гуирка и мамаши Вудс были излюбленным местом проституток и воровок из прибрежных районов Бауэри, и Мак-Гуирк часто хвастался тем, что в его заведении свело счеты с жизнью больше женщин, чем в любом другом доме в мире.

Посетителями этих заведений были не только гангстеры, находящиеся в тяжелом финансовом положении, карманники, грабители и всевозможные мошенники; кабаки кишели попрошайками, нищими, кокаинистами и морфинистами и теми бездомными отбросами человечества, которых никогда не называли иначе как «бездельники из Бауэри». Виски, по сравнению с которым современный самогон – просто нектар, продавалось там по 5 центов за большой стакан, а для тех, чье горло не могло воспринимать необработанное зелье, имелась отвратительная смесь воды и жидкой камфоры, представлявшая собой еще более адское пойло, чем та смесь, которую когда-то продавал Джонни Камфин. Имелся еще «горячий пунш», составленный из виски, горячего рома, камфоры, бензина и остатков кокаина, продававшийся по 6 центов и гарантированно обеспечивавший приступ белой горячки. В некоторых притонах, например «У доктора», с каждой порцией выпивки выдавался купон; накопивший шесть купонов получал седьмую порцию бесплатно. В «Козле Билли» тому, кто приходил от 5 до 5.30 утра, за 5 центов продавались две порции выпивки. Иногда собиралась такая очередь воспользоваться подобным великодушием, что для поддержания порядка среди дерущихся пьяниц приходилось вызывать полицейских.

Многие из завсегдатаев притонов Бауэри и Парк-роу когда-то были состоятельными людьми. В 1910 году репортер «Нью-Йорк уорлд», проведя час в притоне «У доктора», встретил там за это время и бывшего богатого торговца из Балтимора, и отпрыска известной бостонской семьи, выпускника Гарварда, и человека по кличке Ученый, утверждавшего, что он окончил Йельский университет. Ученый не попрошайничал; он пользовался своей грамотностью и сочинял жалостливые обращения для профессиональных нищих за одну порцию выпивки или небольшую сумму денег. За две порции он писал стихотворение. Один из его шедевров, который с большим успехом использовали попрошайки, притворявшиеся слепыми, звучал так:

Помогите слепому, лишенному глаз,
Дайте пенни, он будет молиться за вас;
С каждым может случиться, не ровен час.
Помогите слепому, лишенному глаз.

Бар «У доктора» любили также нищие, которые попрошайничали, притворяясь калеками, и хозяин притона Барли Бохан предусмотрительно выделил им отдельный стеллаж, где хранились костыли и трости, пока их владельцы тратили свой заработок на виски, ром и жидкую камфору. Одним из наиболее преуспевающих попрошаек был старый Том Фриззел, известный в Бауэри человек, к которому звание короля нищих перешло от Джима Фаррела, сошедшего с ума от пьянства и умершего в палате для алкоголиков в больнице Бельвью. Старый Том обычно сидел за столом, откуда видны были портреты 14 президентов США, висевшие над барной стойкой. Том говорил, что вид президентов всегда придавал ему смелости и благодаря этому в течение 20 лет он никогда не оставался без денег на кровать, то есть без монеты в 5 или 10 центов, на которые снимал себе койку на ночь.

Вдоль дальней стены бара «У доктора» стояло два длинных стола. Это была «гостиничная» часть заведения; спальные места на столах и под ними продавались за 5 центов. Но самый темный угол под столом всегда оставался за Джеком Демпси, древним попрошайкой, который отрабатывал за жилье мытьем стаканов и разбрасыванием опилок по полу. Демпси был, наверное, самым нищим в Бауэри. Он гордился тем, что у него нет нижнего белья и носков в течение пяти лет – это было в 1910 году – и что в течение восьми лет он ни разу не спал на кровати. У него было пристрастие к камфоре и кокаину, и, получая стакан виски, он всегда добавлял в него от восьми до пятнадцати капель жидкой камфоры, и, пока выпитое истощало его тело, он погружал себе в руку иглу шприца, заполненного кокаином. Демпси сидел на игле, что считалось аристократическим среди наркоманов. Ниже по рангу находились «нюхачи» – те, кто вдыхал наркотик через нос, и еще ниже – «мороженщики», которые жевали кристаллы кокаина, морфия или героина. «Мороженщики» получали более быстрый результат, но презирались за жадность; считалось, что они теряют много восхитительных предварительных ощущений.

«Свалка», расположенная в доме № 9 в Бауэри и управляемая Джимми Ли и Слимом Рейнолдсом, была любимым прибежищем нищих в течение многих лет, и именно там были разработаны многие из их планов. Гоут Хинч и Уайти Салливан, которые в конечном итоге искупили свои грехи на электрическом стуле, были среди известных клиентов «Свалки»; о первом говорят, что это он разработал технологию глотания смеси, которая временно делала его больным и вызывала сочувствие у людей на улицах. Иногда Гоут жевал зловонное мыло, что позволяло ему воспроизводить устрашающие симптомы, которые неизменно приносили ливень монет. Так же как и другие притоны, «Свалка» тоже предлагала жилье, но Рейнолдс и Ли были более изобретательны в размещении своих постояльцев. В пол в 7 футах от тыльной стены были ввинчены короткие железные подпорки, а к стене прикреплен железный каркас. От каркаса к подпоркам была натянута сеть из толстых канатов, и, когда бродяга терял сознание от наркотика, виски или камфоры, его просто бросали на сеть.

Частые полицейские рейды в течение нескольких лет, непосредственно предшествовавших Первой мировой войне, привели к постепенному исчезновению как большинства притонов Бауэри, так и самих нищих Бауэри. Конечно, еще остались в небольшом количестве и те и другие, но теперь выпивки за 5 центов здесь больше не купишь. Сейчас цены там не меньше 15 центов за кварту. Одним из последних нищих является Хоаки, утверждающий, что он выпускник Гейдельбергского университета, и с гордостью показывающий шрамы на лице, якобы полученные на дуэли в Германии. Зимой и летом Хоаки ходит в длинном тяжелом пальто, перетянутом струной под подбородком и перепоясанном толстым шнуром. Он дребезжит и позвякивает на ходу, потому что под пальто у него на поясе висят кастрюля, оловянная кружка, фляга с выпивкой, ложка, вилка, нож и всевозможные объедки, добытые им в основном среди мусора. С помощью всего этого Хоаки готовит себе еду под пристанью на Ист-Ривер, где его никто не видит.